Увещание к подвигам добродетели

Предисловие

Вселенский Учитель и Святитель Иоанн Златоустый во всех своих беседах на различные случаи, на места Священного Писания и в толкованиях его, предлагал духовно-нравственные поучения и в каждом касался или пороков, которые старался искоренить, или добродетелей, которые старался насадить в душах слушателей, возбуждал ревность к чтению Божественного Писания и исполнению всех заповедей и всякой добродетели, заботиться о спасении души своей и не довольствоваться одной добродетелью или одним знанием заповедей Божиих, но тщательно исполнять все. В одной беседе [1 - Хр. Чт. 1849 г. 6 Бес.]на притчу о должнике он говорит: «Некоей чудной песни хочу научить вас, взяв не мертвую лиру в руки, но вместо струн, натянув историю Писания и заповеди Божии. И как арфисты, взяв пальцы учеников, тихонько прикладывают их к струнам, и, приучая ударять с искусством, выучивают их из мертвых тонов и струн извлекать звук нежнее и приятнее всякого голоса: так сделаем и мы. Взявши вместо пальцев ум ваш и прикладывая его к заповедям Божиим, попросим любовь вашу касаться их с уменьем, чтобы этим увеселением восторгнуть нам не собрание людей, но лик Ангелов. Не довольно того, чтобы только проследить Божественные слова; нет, требуется еще доказательство от дел. Как на арфе, конечно, ударяет по струнам игрок искусный, ударяет и неискусный; но один наводит на слушателя скуку, другой увеселяет и восхищает его; пальцы одинаковы и струны одни, но не одно искусство: так и в отношении к Божественному Писанию, – многие, конечно, узнают Божии слова, но не все получают пользу, не все приносят плод; причина та, что они не углубляются в сказанное, и без искусства касаются арфы. Ибо, что в игре на арфе искусство, то в отношении к Божиим законам доказательство от дел. Как на арфе мало того, чтобы извлечь мелодию из одной струны, но должно пройти по всем струнам с надлежащей стройностью; так и в отношении к душевной добродетели, недостаточно нам для спасения одной заповеди, но должно со тщанием соблюдать их все, – если только хотим делать такую мелодию, которая приятнее и полезнее всякой гармонии».
Предлагаемые в сей книге беседы могут быть руководством в жизни каждого христианина.

Беседа 1
О том, что беспечным невозможно получить Царствия Небесного [2 - 42 Бес. на 1 пос. к Коринф.]

Не будем, возлюбленные, предаваться сну: невозможно, совершенно невозможно беспечным сподобиться Царствия Небесного, равно и преданным роскоши и невоздержанию. Скорее, изнуряя и измождая свое тело и перенося бесчисленные труды, мы можем получить небесные блага. Разве вы не видите, какое расстояние между небом и землей, какая предстоит нам брань, как склонен человек ко злу, как окружает нас грех и какие расставляет сети? Для чего же мы навлекаем на себя столько забот, кроме естественных, причиняем себе так много беспокойств и возлагаем на себя столь великие бремена? Разве не довольно нам забот о чреве, об одежде и о доме? Разве не довольно попечений о вещах необходимых? Между тем Христос удаляет от нас и эти заботы: не пецытеся, говорит Он, душею вашею, что ясте, ни телом вашим, во что облечетеся (Мф. 6, 25). Если же не должно пещись о необходимой пище и одежде, и даже о наступающем дне; то будут ли когда-нибудь в состоянии воспрянуть те, которые налагают на себя столь великое бремя и под ним погребают себя? Разве вы не слышали, что говорит Павел: никтоже воин бывая, обязуется куплями житейскими (2 Тим. 2, 4)? А мы предаемся роскоши, объядению и пьянству, сильно трудимся над предметами посторонними, а касательно предметов небесных оказываемся слабыми. Разве не знаете, что обещанное нам выше человеческого? Ходящий по земле не может взойти на высоты небесные; а мы даже не стараемся жить по-человечески, но стали хуже самых бессловесных. Разве не знаете, какому предстанем мы судилищу? Разве не помните, что нам должно отдать отчет в словах и помышлениях? А мы не заботимся даже о делах!
Иже воззрит на жену, говорит Господь, ко еже вожделети ея, уже любодействова с нею (Мф. 5, 28); а люди, которые должны отдать отчет за каждый нескромный взгляд, не сомневаются согнивать в самом этом грехе. Иже речет брату своему: уроде, повинен есть геенне (ст. 22); а мы не престаем срамить братьев своих бесчисленными оскорблениями и различными клеветами. Любящий любящаго ничем не лучше язычника (ст. 46); а мы ненавидим и любящих. Как же мы получим прощение, когда, будучи обязаны превышать пределы, предписанные древним, проводим свою жизнь даже ниже этих пределов? Что скажем в свое оправдание? Кто предстанет и поможет нам, когда мы подвергнемся наказанию? Никто; но с воплями и рыданиями, скрежеща зубами и терзаясь, мы неизбежно будем ввергнуты в непроницаемую тьму, в место неотвратимых мучений и невыносимых казней. Посему увещеваю, прошу и, касаясь колен ваших, умоляю: пока есть краткий срок жизни, примите с сокрушением слова мои, обратитесь, исправьтесь, дабы там по смерти, подобно богатому, нам не плакать бесполезно и не скорбеть безнадежно. Отец ли твой, или сын, или друг, или кто иной будет иметь дерзновение пред Богом, никто тогда не избавит тебя от мучений, заслуженных собственными твоими делами. Таково тамошнее судилище; оно судит по одним делам, а иначе спастись там невозможно. Говорю это не для того, чтобы опечалить вас или привести в отчаяние, но для того, чтобы мы, питая в себе тщетные и холодные надежды и надеясь на того или другого, не стали нерадеть о собственной добродетели. Ибо, если мы будем беспечны, то нас не защитит никто – ни праведник, ни Пророк, ни Апостол; если же будем ревностны, имея достаточную защиту в собственных делах, то со дерзновением удостоимся благ, уготованных любящим Бога, которых да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 2
О страшном суде и воздаянии [3 - 3 часть Бес. на мес. Св. Пис. с. 331.]

   Будем, увещеваю вас, возлюбленные, избегать порока и избирать добродетель, дабы нам не посрамиться в день откровения дел. Всем бо явитися нам подобает пред судилищем Христовым, говорит Павел, да приимет кийждо яже содела или блага, или зла (2 Кор. 5, 10). Будем же иметь в уме это судилище и представим, что оно теперь существует, что судия сидит и все открывается и выставляется на вид. Ибо нам нужно будет не только предстать, но и открыться. Неужели вы не смущаетесь? Неужели не трепещете? Не решаемся ли мы часто лучше умереть, нежели открыть пред почтенными друзьями наше тайное преступление? Как же будем чувствовать себя тогда, когда грехи наши откроются пред всеми Ангелами и всеми людьми и предстанут пред нашими глазами? Обличу тя, говорит Господь, и представлю пред лицем твоим грехи твоя (Пс. 49, 21). Если же тогда, когда еще нет самого события, а только оно предполагается и изображается словами, мы терзаемся совестью; то что мы будем делать, когда оно наступит, когда будет присутствовать вся вселенная, и ангелы, и архангелы, и начала, и власти, когда будут непрерывно звучать трубы, когда праведники будут подъяты на облаках, и будет великий плач грешников? Какой тогда страх обнимет оставшихся на земле? Ибо сказано: едина поемлется, и едина оставляется: един поемлется, а другий оставляется (Мф. 24, 40–41).
   В каком состоянии будет душа их, когда они увидят, как другие отводятся с великой честью, а они оставляются с великим стыдом? Невозможно, поверьте, невозможно выразить словом этого страдания. Видали ли вы когда-нибудь отводимых на смерть? В каком, думаете, состоянии находится душа их, когда они идут путем до места казни? Чего не решились бы они и сделать, и претерпеть, чтобы избавиться от этой тьмы? Я слыхал от многих, которые после отведения на казнь были возвращены назад по человеколюбию царскому, что они даже в людях не узнавали людей от душевного смущения и ужаса. Но что я говорю об отводимых на казнь? Их окружал народ, из которого большая часть и не знала их; но если бы кто взглянул тогда в душу каждого, то нашел бы, что нет ни одного столь жестокого, ни одного столь смелого, ни одного столь мужественного, который бы не пал и не смутился в душе от страха и уныния. Если же тогда, как другие предаются смерти, не имеющие с ними никакого общения, бывают в таком расположении, то в каком состоянии будем находиться мы, когда сами подвергнемся более тяжкой участи, быв лишаемы той неизреченной радости и отсылаемы на вечное мучение? Если бы даже не было геенны, то быть отвергнутым от такой светлости и отойти с бесчестием, каким будет наказанием? Ибо если теперь многие, видя шествующего царя, представляя собственную бедность, не столько получают удовольствия от этого зрелища, сколько испытывают скорби от того, что не участвуют ни в чем из окружающего царя и не находятся близ повелителя, то что будет тогда? Или, вы думаете, малым будет наказанием – не быть поставленным наряду с другими в том сонме, не удостоиться неизреченной славы, быть удаленным и остаться далеко от того торжества и неизглаголанных благ? Но если кроме того будут и мрак, и скрежет зубов, и узы неразрешимые, и червь неумирающий, и огонь неугасающий, и плач, и стенание, и языки, мучимые жаром как у богача, когда будем вопиять и никто не услышит, будем стенать и плакать от страданий и никто не станет внимать, будем смотреть во все стороны и никто нисколько не утешит, то как судить о находящихся в таком состоянии? Что может быть несчастнее этих душ? Что горестнее?
   Если мы, войдя в темницу и видя одних грязными, других связанными железными оковами, третьих заключенных во мраке, трогаемся, ужасаемся и делаем все, чтобы самим не впасть в такую же беду и скорбь; то, когда мы связанные будем отведены в самые геенские мучения, в каком мы будем состоянии? Что будем делать? Те узы не из железа, но из огня, никогда неугасающего, и распоряжаться нами будут не подобные нам, которых часто можно смягчить, но ангелы страшные и несострадательные, на которых невозможно будет и взглянуть, которые будут сильно гневаться на нас за дела, какими мы оскорбили Господа. Там не так, как здесь, невозможно расположить к себе одних серебром, других яствами, иных льстивыми словами и получить облегчение, но ни в чем там нет прощения. Будет ли Ной, или Иов, или Даниил видеть ближних своих мучимыми, они не осмелятся предстать и подать руку помощи. Ибо тогда случится, что истребится и естественное сострадание; так как найдутся праведные отцы детей грешных, и добрые дети родителей порочных, – ибо зло не от природы, а от воли, – то, дабы радость их была чистой и сострадание не нарушало блаженства наслаждающихся теми благами, и оно тогда может угаснуть, так что и они вместе с Господом будут негодовать на своих единокровных (грешников). Ибо, если и теперь некоторые, видя своих детей негодными, удаляют их от себя и отказываются от родства с ними, то тем больше это будет на том суде. И так никто пусть не надеется на что-нибудь хорошее, не сделав хорошего, хотя бы он имел множество праведных предков. Ибо кийждо, говорит Апостол, приимет яже с телом содела, или блага, или зла (2 Кор. 5, 10). Будем же, увещеваю вас, внимать и вразумляться. Если ты будешь иметь огонь порочного пожелания, представь огонь тамошнего мучения, и твой огонь погаснет. Если ты захочешь сказать что-нибудь непристойное, представь скрежет зубов, и страх послужит для тебя уздой. Если ты пожелаешь похитить что-нибудь чужое, припомни слова Судии: свяжите ему руце и нозе, вверзите его во тму кромешную (Мф. 22, 13), и ты оставишь свое намерение. Если ты жесток и немилостив, вспомни тех дев, у которых погасли светильники от недостатка елея, от чего они и лишились брачного чертога, и ты скоро будешь человеколюбивым. Если у тебя будет желание упиваться и роскошествовать, послушай богача, который говорил: посли Лазаря, да омочит конец перста своего в воде, и устудит язык мой, и не получил желаемого (Лк. 16, 24), и тотчас ты оставишь свою страсть. И все другие страсти ты можешь укротить таким образом. Бог не предписывает нам ничего тяжкого. От чего же заповеди Его кажутся тяжкими? От нашего нерадения. Как в том случае, если мы будем усердны, и кажущееся тяжким будет легко и удобно, так в том случае, если мы будем нерадивы, и легкое покажется нам трудным. Представляя все это, не будем считать блаженными тех, которые живут роскошно, но будем помышлять о кончине их: здесь плотяность и тучность, а там червь и огонь; также и хищников не будем считать блаженными, но смотреть, какова их кончина: здесь заботы и труды, а там неразрешимые узы и тьма кромешная; также – и любящих славу, но смотреть, какова их кончина: здесь раболепство и притворство, а там великое страдание и постоянное горение в огне. Если мы таким образом будем рассуждать с самими собою, и непрестанно повторять это и тому подобное, при наших порочных пожеланиях, то скоро будем избегать пороков и исполнять добродетели, погасим любовь к благам настоящим и воспламеним любовь к благам будущим.
   Подлинно, что в настоящих благах есть прочного или необыкновенного и дивного, чтобы посвящать им все свои заботы? Не видим ли мы, что одно и тоже постоянно круговращается, например, день и ночь, ночь и день, зима и лето, лето и зима, и больше ничего?
   Будем же воспламенять в себе любовь к будущим благам. Великая слава ожидает праведников, такая, какой невозможно изобразить словом. Ибо они, восприняв нетленные тела по воскресении, прославятся и будут царствовать вместе со Христом.
   А как это важно, мы узнаем из следующего, или лучше сказать, ясно узнать это мы ниоткуда не можем; но чтобы, заимствуя подобие от наших благ, нам получить какое-нибудь, хотя малое понятие о тех благах, я по силам своим постараюсь пояснить сказанное примером. Скажи мне: если бы кто-нибудь тебя, устаревшего и живущего в бедности, обещал вдруг сделать молодым и привести в самый цветущий возраст, сделать и весьма крепким, и прекрасным больше всех, и даровать тебе царствование над всей землей на тысячи лет, царствование, сопровождающееся глубочайшим миром, чего бы не решился ты за это обещание и сделать и претерпеть? Но вот Христос обещает не это, а гораздо больше этого. Ибо не такова разность между старостью и юностью, какова между тлением и нетлением; не такова – между царствованием и бедностью, какова между славой настоящей и будущей; но – какова между сновидениями и истиной. Или лучше, я еще не сказал ничего; потому что нет слова, которое могло бы достаточно изобразить великость отличия благ будущих от настоящих. А в отношении к продолжительности невозможно и умом представить их различия. Ибо с чем настоящим можно сравнить жизнь, не имеющую конца? В отношении же к миру разность между ними такова, какова между миром и войной; и в отношении к тлению и нетлению такова, как чистая жемчужина превосходнее грязной глыбы. Или лучше, что ни сказал бы кто, ничем не в состоянии будет изобразить этого. Хотя бы даже я сравнил красоту тогдашних тел со светом солнечного луча, хотя бы с блистательнейшей молнией, я еще не сказал бы ничего достойного той светлости. А за такие блага сколько можно отдать денег и тел? Или лучше, сколько можно отдать душ? Между тем, если бы тебя кто-нибудь привел к царю и доставил тебе возможность в присутствии всех разговаривать с царем и вместе с ним кушать и жить, то ты назвал бы себя блаженнейшим всех; а, имея возможность взойти на небо, предстать самому Царю всего, блистать подобно Ангелам и наслаждаться тамошней неприступной славой, ты недоумеваешь, можно ли жертвовать деньгами, тогда как следовало бы, хотя бы нужно было отдать и саму жизнь, веселиться, радоваться и восхищаться от удовольствия? Но ты для того, чтобы получить власть, доставляющую тебе случаи к воровству, – я не назову этого приобретением, – тратишь свое имение, занимаешь у других, и, если бы нужно было, не усомнился бы заложить и жену, и детей; а когда предстоит Царство Небесное, власть, не имеющая преемника, ты медлишь, колеблешься и желаешь деньги? Или ты не думаешь, что, если близкие к нам части неба так хороши и приятны, то каковы части высшие, каково небо небес? Но так как телесными глазами видеть их нельзя, то вознесись мыслью, и, ставши выше этого неба, посмотри на небо высшее, на высоту беспредельную, на свет неприступный, на сонмы ангелов, на воинство архангелов и на другие бестелесные силы. И опять, сошедши с высоты, возьми приведенный нами пример, именно представь царя земного, мужей, одетых в золото, упряжку белых лошаков, украшенных золотом, колесницу, окованную драгоценными камнями, бляхи, к ней прикрепленные, изображения драконов на шелковых одеждах, аспидов с золотыми глазами, лошадей, облеченных в золото, и узды золотые. Между тем, когда мы увидим самого царя, то уже не смотрим ни на что из всего этого; он один обращает на себя наше внимание, его пурпуровые одежды, диадима, седалище, пояс, обувь, светлое лицо. Тщательно сообразив все это, отсюда ты опять перенесись мыслью на небо и представь тот страшный день, в который придет Христос. Тогда ты увидишь не упряжку лошаков, не золотые колесницы, не драконов и аспидов, а то, что внушает великий страх и производит такое изумление, что и самые силы небесные ужасаются.
   И силы небесныя, говорится в Писании, подвигнутся (Мф. 24, 29). Тогда отверзется все небо и сойдет Единородный Сын Божий в сопровождении не двадцати и не ста, но тысячи и десятков тысяч ангелов и архангелов, и все будет исполнено страха и ужаса; земля разверзется, и все люди, когда-либо существовавшие, от Адама до настоящего времени, восстанут из земли и будут восхищены, а Он сам будет блистать такой славой, что солнце и луна скроют весь свет свой, который помрачится Его сиянием. Но, – как прискорбна великая наша бесчувственность! – когда ожидаются такие блага, мы еще пристращаемся к благам настоящим, и не разумеем злобы диавола, который чрез маловажное лишает нас великого, дает грязь, чтобы отнять небо, показывает тень, чтобы удалить от истины, представляет великолепие в сновидениях, – ибо таково настоящее богатство, – чтобы, когда придет тот день, явить нас беднейшими всех. Зная это, возлюбленные, будем избегать коварства его, будем опасаться осуждения вместе с ним, чтобы не сказал и нам Судия: идите от Мене проклятии во огнь вечный, уготованный диаволу и ангелом его (Мф. 25, 41).

Беседа 3
Увещание ходить в церковь [4 - 31 Бес. Хр. Чт. 1849 г. бес. о перем. имен.]

   Когда посмотрю на вашу малочисленность и вижу, что наше стадо уменьшается в каждое собрание, то и скорблю, и радуюсь за вас, которые здесь теперь скорблю за тех, которых здесь нет. Вы достойны похвал за то, что не стали беспечнее и от малочисленности; они заслуживают порицания за то, что не возбуждаются к усердию и вашей ревностью. Поэтому и называю вас счастливыми и блаженными за то, что вам нисколько не повредила беспечность тех: а тех почитаю жалкими и оплакиваю за то, что им не принесла никакой пользы ваша ревность. Не слышали они, что говорит Пророк: изволих приметатися в дому Бога моего паче, неже жити ми в селениях грешничих (Пс. 83, 11). Не сказал: изволих жить в дому Бога моего, ни: обитать, ни: войти, но: изволих приметатися. Я рад, говорит, быть и в числе последних; доволен буду и тем, если удостоюсь войти в преддверие; почту за величайший дар, если меня поставят между последними в доме Бога моего. Общего всех Господа любовь усвояет себе, такова уже любовь. В дому Бога моего. Любящий желает видеть не только самого любимого, и не только дом его, но и преддверие, и не только преддверие дома, но и самую улицу и переулок; и если увидит хоть одежду или обувь друга, думает, что пред ним сам друг его.
   Таковы были Пророки: так как они не видели бестелесного Бога, то взирали на храм, и в нем представляли себе присущим самого Бога. Изволих приметатися в дому Бога моего паче, неже жити ми в селениях грешничих. Всякое место, всякий дом, будет ли то судилище, или сенат, или частный дом, – в сравнении с домом Божиим, есть селение грешников. Ибо, хоть и там бывают молитвы и моления, но неизбежно бывают также раздоры, и ссоры, и брани, и совещания о житейских делах: а этот дом (Божий) чист от всего этого. Вот почему те места – селения грешников, а это – дом Божий. И как пристань, защищенная от ветров и волн, дает полную безопасность входящим в нее судам: так и дом Божий, как бы исторгая входящих в него из бури мирских дел, дает им стоять спокойно и безопасно, и слушать слово Божие. Это место есть школа добродетели, училище любомудрия. Приди, не только во время собрания, когда бывает чтение Писания, духовное поучение, и собор честных отцев; нет, во всякое и другое время приди только в преддверие, и тотчас отложишь житейские заботы. Войди в преддверие, и – как бы ветерок какой-нибудь духовный повеет на твою душу. Эта тишина внушает страх и учит любомудрию; возбуждает ум, и не дает помнить о настоящем, переносить тебя с земли на небо.
   Если же так полезно быть здесь и без собрания, то какую пользу получают здесь присутствующие, и какую потерю несут отсутствующие тогда, когда Пророки вопиют со всех сторон, когда Апостолы благовествуют, когда Христос стоит посреди, когда Отец одобряет происходящее здесь, когда Дух Святой сообщает свою радость? Хотел бы я знать, где теперь уклонившиеся от собрания, что удержало их и отвлекло от этой священной трапезы, – о чем у них разговор? – Впрочем, я хорошо знаю это: они или разговаривают о вещах непристойных и смешных, или предались житейским заботам, а занятие тем и другим непростительно и заслуживает самого строгого наказания. О первых не нужно и говорить и доказывать: но – что и те, которые ссылаются пред нами на домашние дела и говорят, будто неизбежная надобность по этим делам удерживает их (от присутствия в Церкви), что и эти люди не могут получить прощения, так как призываются сюда только однажды в неделю, но и в это время не хотят предпочесть духовное земному, – это ясно из Евангелия. Званные на духовное брачное пиршество извинялись вот как: один купил рабочих волов, другой купил землю, третий женился; однакож они наказаны (Лк. 14, 18–24). Дела необходимые, но и они не извинительны, когда призывает Бог, потому что все, необходимое для нас, ниже Бога.
   Сперва честь Богу, а потом уже забота и о прочем. Какой слуга, скажи мне, станет заботиться о своем доме прежде, нежели исполнит господскую службу? Так не странно ли – по отношению к людям, где господство голое имя, оказывать господам такое почтение и повиновение, а к истинному Владыке, не только нашему, но и горних сил, не иметь и такого уважения, какое оказываем подобным нам рабам? – О, если бы вы могли войти в их (не присутствующих в Церкви) совесть, тогда ясно увидели бы, сколько у них ран, сколько терний! Как земля, необработываемая руками земледельца, глохнет и зарастает кустарником: так и душа, непользующаяся духовным наставлением, произращает терния и волчцы. Ибо, если и мы, каждодневно слушающие Пророков и Апостолов, едва удерживаем свой гнев, едва обуздываем ярость, едва укрощаем похоть, едва извергаем из себя гной зависти, и, постоянно напевая своим страстям стихи из Божественного Писания, едва усмиряем этих наглых зверей: то они никогда не пользующиеся этим врачевством и не слушающие Божественного любомудрия, – они какую, скажи мне, могут иметь надежду на спасение? Хотелось бы мне быть в состоянии показать вашим глазам душу их: вы увидели бы, как она нечиста, осквернена, расстроена, унижена и безнадежна! Как тела не пользующихся банею покрываются множеством пыли и грязи: так и душа, не пользующаяся духовным учением, покрывается великой нечистотой грехов. Здешнее (в Церкви) есть духовная баня, теплотой Духа очищающая всякую нечистоту: еще более, огонь Духа очищает не только нечистоту, но и самый цвет. Аще, говорит Бог, будут греси ваши яко багряное, яко снег убелю (Ис. 1, 18); пусть, то есть, греховная скверна так крепко вопьется в существо души, что получит уже неизменный цвет краски, и тогда Я могу перевести ее в противоположное состояние, потому что довольно Моего мановения, и – все грехи истребятся.

Беседа 4
О псалмопении [5 - Бес. на 41 псал.]

   Для чего употребляется пение? Бог, видя, что многие из людей нерадивы, тяготятся чтением духовных писаний и неохотно принимают на себя этот труд, и желая сделать этот труд вожделенным и уничтожить чувство утомления, соединил с пророчествами мелодию, чтобы все, услаждаясь стройностью напева, с великим усердием возносили Ему священные песнопения. Ибо ничто, ничто так не возвышает и не окрыляет душу, не отрешает ее от земли, не избавляет от уз тела, не располагает любомудрствовать и презирать все житейское, как согласное пение и стройно составленная Божественная песнь. Природа наша так услаждается песнями и стройными напевами и имеет такую к ним склонность, что и грудные дети, когда плачут и бывают неспокойны, усыпляются ими.
   Кормилицы, нося их на руках и ходя взад и вперед, напевают им какие-нибудь детские песни и тем погружают в сон глаза их. Часто и путешественники, в жаркий полдень, погоняя подъяремных животных, продолжают путь с пением, и этими песнями облегчают тягость путешествия. И не только путешественники, но и земледельцы, выжимая виноградный сок, собирая или очищая виноград, или делая что-нибудь другое, часто также поют. И мореплаватели, работая веслами, делают то же. Даже и женщины, когда прядут и спутавшуюся пряжу расправляют гребнем, иногда каждая порознь, а иногда все вместе поют какую-нибудь песню. Все же, и женщины, и путешественники, и земледельцы, и мореплаватели, делают это для того, чтобы пением облегчить трудность работы, так как душа при звуках стройной песни, легче может переносить и скуку и труд. Поэтому, так как душа наша имеет склонность к этому роду наслаждения, дабы злые духи введением развратных песней не испортили всего. Бог для ограждения от них установил псалмы, от которых бывает и удовольствие и вместе польза. От мирских песней может произойти вред, погибель, и много других зол: ибо все то, что есть в них дурного и безнравственного, проникая в душу, расслабляет ее и развращает. Напротив, духовные песни доставляют великую пользу, великое назидание, великое освящение, и служат руководством ко всякому любомудрию, потому что и слова их очищают душу, и Дух Святой скоро нисходит в душу, поющую эти песни. А что действительно поющие их с разумением призывают на себя благодать Духа, о том, послушай, как говорит Павел: не упивайтеся вином, в немже есть блуд, но исполняйтеся Духом: воспевающе, говорит, и поюще в сердцах ваших Господеви (Ефес. 5, 18–19). Что значит: в сердцах ваших? т. е. с разумением, не так, чтобы уста произносили слова, а душа везде блуждала по внешним предметам, но чтобы душа внимала тому, что произносит язык.
   Как туда, где грязь, бегут свиньи, а где цветы и благоухания, там обитают пчелы; так и туда, где развратные песни, собираются бесы, а где песни духовные, туда нисходит благодать Духа и освящает уста и душу. Говорю это не для того, чтобы вы только хвалили меня, но чтобы вы и детей и жен учили петь такие песни не только при занятии пряжею и при других работах, но особенно за трапезой. Так как диавол строит козни большей частью во время пиршеств, при содействии упоения, пресыщения, непристойного смеха и душевного расслабления; то особенно тогда, и пред трапезой и после трапезы, нужно защищать себя от него оградой псалмов и, вставши из-за стола вместе с женой и детьми, воспевать Богу священные песни. Ибо, если Павел, имея на себе невыносимые раны, нося на ногах колоду и находясь в темнице, в полночь, когда все покоятся особенно сладким сном, вместе с Силою воспевал славословие Богу, и ни место, ни время, ни заботы, ни склонность ко сну, ни утомление от таких трудов и ничто другое не принудило его прекратить песнопение; то тем более мы, наслаждаясь благоденствием и дарами Божиими, должны возносить Богу благодарственные песни, чтобы, если от упоения и пресыщения войдет в нашу душу что-нибудь нечистое, псалмопением прогнать все нечистые и порочные пожелания. И как многие из богатых, намочив губку бальзамом, вытирают ею столы, чтобы, если останется от кушаньев какое-нибудь пятно, стереть его и сделать стол чистым; так точно будем поступать и мы, вместо бальзама наполняя уста духовной мелодией, чтобы, если от пресыщения произойдет в душе какая-нибудь нечистота, смыть ее этой мелодией, и встав все вместе будем восклицать: возвеселил еси нас, Господи, в творении твоем, и в делех руку твоею возрадуемся (Пс. 91, 5). К псалмопению пусть присоединится и молитва, чтобы вместе с душой нам освятить и самый дом. Ибо как те, которые приводят на пиршества шутов, плясунов и непотребных женщин, призывают туда бесов и диавола и наполняют свои домы множеством бесчинств, потому что отсюда происходят ссоры, блуд, прелюбодеяние и множество зол; так те, которые призывают к себе Давида с псалтырью, чрез него призывают к себе Христа. А где Христос, туда ни один бес никогда не осмелится не только войти, но и заглянуть; напротив, мир, любовь и все блага польются туда, как из источников. Те обращают дом свой в зрелище, а ты сделай свое жилище церковью.
   Ибо где псалом, молитва, ликование пророков и боголюбезное настроение духа поющих, – такое собрание не-погрешительно можно назвать церковью.
   Даже, хотя бы ты не разумел силы слов, приучай по крайней мере уста произносить их. И язык освящается этими словами, когда они произносятся с усердием. Если мы приобретем себе такой навык, то уже ни по воле, ни по лености никогда не оставим этого прекрасного занятия, потому что навык будет побуждать нас даже поневоле каждый день совершать это прекрасное служение. При таком песнопении, будет ли кто стар или молод, или с грубым голосом, или совершенно незнаком со стройностью пения, в том не будет никакой вины. Здесь требуется целомудренная душа, бодрый ум, сердце сокрушенное, помысл твердый, совесть чистая. Если с этими качествами ты вступишь в святой хор Божий, то можешь стать наряду с самим Давидом. Здесь не нужно ни псалтири, ни натянутых струн, ни смычка, ни искусства, и никаких орудий; но, если захочешь, можешь сделать самого себя псалтирью, умертвив члены плотские и настроив свое тело согласно с душой. Когда плоть твоя не будет похотствовать на духа (Гал. 5, 17), но будет повиноваться его велениям и приводить их в исполнение на этом прекрасном и дивном пути, тогда ты составишь духовную мелодию. Здесь не требуется искусство, приобретаемое долговременным упражнением, а нужна только твердая решимость, и мы в самое короткое время приобретем опытность. Для этого не требуется ни особенное место, ни особенное время, но на всяком месте и во всякое время можно петь мысленно. Ходишь ли на торжище, находишься ли в путешествии, сидишь ли в обществе друзей, везде можно возбудить душу, можно взывать и молча. Так взывал и Моисей, и Бог услышал. Ремесленник ли ты?
   Сидя в мастерской и занимаясь работой, ты можешь петь. Воин ли ты, или заседаешь в суде? Можешь делать тоже самое. Можно петь и без голоса, когда душа внутри издает звуки; потому что мы поем не для людей, но для Бога, Который может слышать сердца и проникать в сокровенную глубину нашей души. Об этом свидетельствует и Павел, когда говорит: сам Дух ходатайствует о нас воздыхании неизглаголанными.
   Испытаяй же сердца весть, что есть мудрование Духа, яко по Богу ходатайствует о святых (Рим. 8, 26–27).
   Так он говорит не в том смысле, будто Дух воздыхает, но в том, что духовные мужи, обладающие дарованиями Духа, молясь о ближнем и вознося прошения, делают это с сокрушением сердца и с воздыханиями.
   Тоже будем делать и мы и каждый день станем обращаться к Богу с псалмопениями и молитвами.

Беседа 5
Увещание не гордиться [6 - 23 Бес. на 2 пос. к Коринф.]

   Благородно мыслящему человеку не должно хвалиться не только тем, чего не имеет, но и тем, что имеет. Так поступал патриарх Авраам, который говорит: аз есмь земля и пепел (Быт. 18, 27). Поелику он не имел таких грехов, о которых бы мог сказать, а сиял добродетелями: то, рассмотревши все, и не нашедши важного предлога к обличению самого себя, обратился к природе своей. И поелику слово – земля, в некотором отношении еще почтенно, то и присовокупил слово – пепел; посему же и другой некто сказал: почто гордится земля и пепел (Сир. 10, 9)?
   Не говори мне ни о цвете лица, ни о вытянутой шее, ни об одежде, ни о коне, ни о свите, но размысли, и скажи: чем все это оканчивается? Если ты указываешь на видимое, то я покажу тебе тоже на картинах, и еще гораздо блистательнейшее. Но как мы не удивляемся изображенному на картинах, зная, что это в существе своем грязь; так нет причины и сему удивляться. Ибо и сие также грязь. Но и прежде, нежели сие разрушится и обратится в пыль, покажи мне этого вытянутого, когда он страждет горячкой, и находится при последнем издыхании; тогда побеседую с тобою, и спрошу: что сделалось из всего богатого украшения? Куда девалось множество ласкателей и услужливых рабов, обилие богатства и стяжаний?
   Какой ветер нашел и развеял все это? Но скажешь, что он, и лежа на сем одре, имеет при себе знаки богатства и знатности, облечен в великолепные одежды, сопровождаем бедными и богатыми и прославляем народом. Хотя и это уже весьма смешно; однако же оно тотчас, подобно цвету, опадет и развеется. И как скоро выйдем за ворота города и, предавши тело червям, возвратимся, спрошу опять тебя, куда идет эта многочисленная толпа? Где прежний вопль и шум? Где светильники? Где лики женщин? Не сновидение ли все это? Что значили сии вопли? Где те бесчисленные голоса, которые кричали и убеждали не страшиться, потому что смерти нет? Не теперь надлежало говорить ему о сем, не теперь, когда уже не слышит; но в то время, когда похищал, предавался любостяжательности, с небольшой переменой слов надлежало бы говорить ему: не надобно слишком надеяться, – никто не бессмертен на земле; удержись от своего безумия, угаси похоть, не надейся на неправедное стяжание. Теперь говорить ему о том свойственно не доброжелателю, а насмешнику; потому что сим заставишь его не надеяться, а страшиться и трепетать.
   Но если бесполезно уже сие для сошедшего с поприща: то по крайней мере пусть услышат те из богатых, которые страждут той же болезнью, и сопровождают гроб. Они, быв упоены богатством, ничего такого не представляли себе прежде, но в настоящее время, когда самый вид лежащего пред ними уверяет их в истине наших слов, пусть образумятся и научатся, что через несколько времени и они будут отведены к страшному отчету, чтобы принять наказание за все, что они похищали и неправедно приобретали.

Беседа 6
О том, чтобы всегда призывать имя Божие, и за все благодарить Его [7 - 9 Бес. на Пос. к Колос.]

   Будем всегда молиться Богу. Будь ты хоть на торговой площади; можешь обратиться в себя и петь Богу, не будучи никем слышим, ибо и Моисей так молился, и был услышан. Что взываешь ко мне, говорит ему Бог? А он ничего не высказал, но взывал мысленно, с сокрушенным сердцем. Почему и Бог слышал его один. Ибо не мешает и во время пути молиться сердцем и быть горе. Апостол говорит: поюще в сердцах ваших Господеви. И все еже аще что творите, словом или делом, вся во имя Господа Иисуса Христа, благодаряще Бога и Отца тем (Кол. 3, 16–17). Если мы будем так поступать; то там, где призывается Христос, не найдется ничего мерзкого, ничего нечистого. Ешь ли, пьешь ли, женишься ли, отправляешься ли в путь, – все делай во имя Божие, т. е. призывая Бога на помощь. Берись за дело, прежде всего помолившись Богу. Хочешь ли что произнесть? Предпоставь это. Потому-то и мы в своих письмах наперед поставляем имя Господа; ибо где имя Господа, там все благополучно. Если имена консулов охраняют грамоты, то тем более – имя Христово… Ешь ли? – благодари Бога, с решимостью тоже делать и после. Спишь? – благодари Бога, с решимостью тоже делать и после. Идешь на площадь? – тоже делай. Да не будет ничего мирского, ничего житейского; все совершай во имя Господне, и все у тебя будет благоуспешно. Что ни запечатлеешь именем Божиим, все выйдет счастливо. Если оно изгоняет демонов, устраняет болезни; то тем более облегчает совершение дел. И что значит творить словом или делом? – Этим указывает или на выходящего, или на делающего что-либо подобное. Послушай, как Авраам во имя Божие посылал раба. Давид во имя Божие умертвил Голиафа. Дивно и велико имя Его! Потом опять Иаков, посылая детей, говорит: Бог же мой да даст вам благодать пред мужем (Быт. 43, 14); ибо кто делает это, тот помощником имеет Бога, без которого не дерзал ничего делать: так как чествуемый призыванием Бог воздает честь дарованием благополучного хода делам. Призывай Сына, благодари Отца; ибо, призывая Сына, ты призываешь и Отца, и, благодаря Отца, благодаришь и Сына. Будем учиться исполнять это не одними словами, но и делами.
   Сему имени нет ничего равного: оно всегда дивно. Миро излиянное, говорит, имя твое (Песн. Песн. 1, 2). И кто произносит оное, тот вдруг исполняется благоухания. Никтоже может рещи Господа Иисуса, точию Духом Святым (1 Кор. 12, 3). Столь многое совершается этим именем! Если слово: во имя Отца и Сына и Святого Духа ты произнес с верою; то ты все совершил. Смотри, сколько ты сделал: ты воссоздал человека, и произвел все прочее, в таинстве Крещения. Таким образом это страшное имя владычествует и над болезнями… Если бы ты пел это с верою, то прогонял бы и болезни, и демонов. А если бы и не прогнал болезни, то не от того, что оно слабо, а от того, что болезнь полезна. Сам именем превращена вселенная, разрушено тиранство, попран диавол, отверзлись небеса. Но что я говорю – небеса?
   Сим именем возрождены мы, и если не оставляем его, то просияваем. Оно рождает и мучеников и исповедников. Его должны мы держать, как великий дар, чтобы жить в славе, благоугождать Богу и сподобиться благ, обетованных любящим Его, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Им же и с Ним же собезначальному Его Отцу, вместе с Пресвятым Духом, слава и держава, честь и поклонение, ныне и всегда и во веки веков. Аминь.

Беседа 7
О пользе чтения Божественного Писания [8 - 29 Бес. на кн. Быт.]

   От чтения Божественного Писания можно получать немалую и не незначительную пользу. Оно предлагается всем беспрепятственно, и всякий желающий может извлекать из него свойственное удручающей его страсти врачевство и получать скорое исцеление, только бы не отвергал целительного врачества, но принимал с благодарностью.
   Действительно, из всех недугов, обременяющих человеческую природу, нет ни одной болезни, ни душевной, ни телесной, которая не могла бы получить врачевства из Писания. Так, например, приходит ли кто сюда (в церковь) удручаемый печальными обстоятельствами житейскими, от которых он предается унынию? Пришедши и тотчас услышав слова Пророка: вскую прискорбна еси душе моя; и вскую смущаеши мя; уповай на Бога, яко исповемся Ему, спасение лица моего, и Бог мой (Пс. 41, 6, 7), – он получает достаточное утешение, и уходит отсюда, совершенно свободный от уныния. Другой скорбит и печалится, будучи обременяем крайней бедностью и видя, как другие окружены богатством, пышностью и великолепием; но и он слышит опять слова того же Пророка: возверзи на Господа печаль твою, и той тя препитает (Пс. 54, 23), и в другом месте: не убойся, егда разбогатеет человек: яко внегда умрети ему, не возмет вся (Пс. 48, 17, 18). Иной унывает, претерпевая от других оскорбления и клеветы, и считает жизнь свою невыносимой, потому что не может ниоткуда получить человеческой помощи; но и этот научается тем же блаженным Пророком не прибегать в подобных обстоятельствах к человеческой помощи; ибо слышит слова сего Пророка: оболаху мя, аз же моляхся (Пс. 108, 4). Видишь, где он ищет помощи? Другие, говорит, строют козни, клеветы и наветы: а я прибегаю к несокрушимой стене, к благонадежному якорю, к безмятежной пристани, – к молитве, посредством которой все трудное для меня делается легким и удобным. Иной опять терпит пренебрежение и презрение от тех, которые прежде угождали ему, оставляется друзьями, и это крайне огорчает и возмущает душу его; но и он, если захочет придти сюда, услышит слова того же блаженного: друзи мои и искреннии мои прямо мне приближишася и сташа, и ближнии мои отдалече мне сташа, и нуждахуся ищущии душу мою, и ищущии злая мне, глаголаху суетная и льстивным весь день поучахуся (Пс. 37, 12, 13). Видишь ли, враги Давида простирали козни свои до самой смерти и объявили ему непрерывную войну; ибо слова: весь день, означают тоже, что во всю жизнь. Что же делал Давид, когда они строили такие козни против него?
   Аз же, говорит он, яко глух не слышах, и яко нем, не отверзаяй уст своих: и бых яко человек не слышай, и не имый во устех своих обличения (Пс. 14, 15). Видишь великую силу любомудрия, как он побеждал врагов противными средствами? Враги строили козни, а он заграждал и слух свой, чтобы вовсе и не слышать; те ни на минуту не переставали и изощрять язык и говорить напраслину и лесть, а он молчанием укрощал их неистовство. Почему же он так вел себя?
   Почему в то время, когда враги столько ухитрялись против него, он поступал так, как будто бы был глух и безгласен, не имел ни слуха, ни языка? Послушай, какую он сам представляет причину такого любомудрия своего: яко на тя Господи уповах (ст. 26). Так как я, говорит, на Тебя возложил всю свою надежду, то нисколько не забочусь о том, что делают эти (враги). Ибо Твоя сила может рассеять все, уничтожить все их козни и хитрости, и не попустить замыслам их придти в исполнение.
   Видели вы, как можно в Писании получить врачевство, соответственное каждому несчастью, постигающему человеческую природу, отринуть всякую скорбь житейскую и не сокрушаться ни от каких обстоятельств? Посему, прошу вас, чаще приходите сюда, внимательно слушайте чтение Божественного Писания, и не только когда бываете здесь, но и дома берите в руки Священные книги и с усердием извлекайте из них пользу для себя. Ибо великая происходит от них польза: во‐первых, от чтения их образуется язык; потом и душа окрыляется и делается возвышенной, будучи озаряема светом Солнца правды, освобождаясь в это время от нечистоты порочных помыслов, и наслаждаясь великим миром и спокойствием. Что телесная пища для поддержания наших сил, тоже и чтение Писания для души. Оно есть духовная пища, которая укрепляет ум и делает душу сильной, твердой и мудрой, не позволяет ей увлекаться неразумными страстями, напротив еще облегчает полет ее и возносить ее, так сказать, на самое небо. Не будем же, прошу, не радеть о такой пользе, но станем и дома заниматься внимательным чтением Божественного Писания, и пришедши сюда (в церковь), не тратить время на пустые и бесполезные разговоры, но для чего пришли, на то и обращать все наше внимание и слушать читаемое, чтобы выйти отсюда с каким-нибудь приобретением.

Беседа 8
О том, чтобы избегать людей порочных [9 - Бес. на 4 Псал.]

Как тела часто погибают от заразы испорченного воздуха; так точно и душа часто терпит вред от общения с людьми порочными: и как здоровый глаз, взирая на больного, поражается, и страждущий чесоткой сообщает свою болезнь и здоровым; так точно случается часто и с душой от общения с людьми порочными. Посему и Христос заповедал не только избегать таких людей, но и отвергать их: аще же, говорит Он, око твое десное соблазняет тя, изли е и верзи от себе (Мф. 5, 29), разумея в этой заповеди не глаз, – ибо что худого может сделать глаз, когда душа находится в здоровом состоянии? – но друзей, близких к нам и сделавшихся как бы нашими членами, повелевая не дорожить и их дружбой, чтобы безопаснее соделывать собственное спасение. Посему и Пророк говорит; не седох с сонмом суетныме, и с законопреступными не вниду (Пс. 25, 4). И Иеремия ублажает того, кто сядет на едине и возмет ярем в юности своей (Иерем. Плач. 3, 27–28). Также и в Притчах много говорится об этом и убедительно внушается всем, что нужно не только уклоняться, но и бежать от людей, советующих злое, и не обращаться с ними. Ибо, если предметы вещественные часто повреждаются у нас от прикосновения к чему-нибудь худому; то не тем ли более существа свободные? Цвет и здоровье тела принадлежит нам от природы, но случается, что и они портятся от постороннего, противного им влияния; также аппетит – от природы, но и он часто теряется у нас от болезненного состояния; и многие другие можно видеть подобные случаи. Если же изменяются естественные отправления, то тем более зависящие от свободного произволения, чем более они способны ко всякой перемене. Посему не будем считать маловажным вредом общение с вредными людьми, но прежде всего другого станем избегать таких людей, хотя бы это были жены, хотя бы друзья, и кто бы то ни было. Оно погубляло и великих мужей, каковы Соломон и Сампсон; оно развратило и целый народ иудейский. Обыкновенно, не столько причиняют вреда дикие звери, сколько порочные люди; те явно производят свои ядовитые действия, а эти нечувствительно и неслышно каждый день распространяют заразу, мало помалу ослабляя силу добродетели. Посему и бесстыдный взгляд запрещается Господом: иже, говорит Он, возрит на жену, ко еже вожделети ея, уже любодействова с нею в сердце своем (Мф. 5, 28); так легко и скоро сообщается зло! А ты, когда намереваешься поселиться в городе, то много стараешься узнать все о тамошнем климате, не вреден ли, не сыр ли, не сух ли он; когда же дело касается души, то нисколько не стараешься узнать тех, которые имеют войти в общение с нею, но просто и без разбора вверяешь ее всем. Какое же, скажи мне, можешь ты получить прощение, оказывая такое к ней презрение?
Почему, думаешь ты, сделались дивными и славными мужи, обитающие в пустынях? Не потому ли, что они убегают от шума и торжищ и поселились вдали от дыма, поднимающегося среди хлопот житейских? Подражай им и ты, стараясь найти пустыню среди города. А каким образом это возможно? Если ты будешь убегать людей порочных, если будешь следовать добродетельным. Таким образом, ты достигнешь большей безопасности, нежели обитающие в пустынях, не только в удалении от людей вредных, но и в общении с полезными. Ибо, если ты будешь убегать людей порочных и следовать добродетельным, то приобретешь двоякую пользу: и умножишь дела добродетельные, и сократишь дела порочные.

Беседа 9
О посте в св. Четыредесятницу [10 - 1 Бес. на кн. Быт.]

   Общий всех нас Господь, как чадолюбивый отец, желая очистить нас от грехов, сделанных нами в какое бы то ни было время, даровал нам врачевство во святом посте. И так никто не скорби, никто не являйся печальным, но пусть все ликуют, радуются и прославляют Попечителя душ наших, открывшего нам этот прекрасный путь, и с великим удовольствием принимают его наступление! Да постыдятся язычники, да посрамятся иудеи, видя с какой радостной готовностью мы приветствуем его наступление, и да познают на самом опыте, какое различие между нами и ими. Пусть они называют праздниками и торжествами пьянство, всякого рода невоздержание и бесстыдства, которыми обыкновенно сопровождаются их праздники. Церковь Божия да называет праздником совершенно противное тому, – пост, презрение чрева, и следующие за тем всякого рода добродетели.
   И точно истинный праздник там, где спасение душ, где мир и согласие, откуда изгнана всякая житейская пышность, где нет ни крика, ни шума, ни беганья поваров, ни заклания животных; но вместо всего этого обитает совершенное спокойствие, тишина, любовь, радость, мир, кротость и бесчисленные блага. Итак, об этом-то празднике побеседуем несколько с вашей любовью; но наперед попросим вас выслушать слова наши с совершенным спокойствием, чтобы вам уйти отсюда домой с каким-нибудь добрым плодом. Мы собираемся сюда, не просто для того только, чтобы один поговорил, а другой только порукоплескал словам его, и с тем все ушли отсюда; но чтобы и мы сказали что-нибудь полезное и потребное к вашему спасению, и вы получили плод и великую пользу от слов наших, и с тем вышли отсюда. Церковь есть духовная врачебница, и все приходящие сюда должны брать здесь приличные врачевства, прилагать их к своим ранам, и потом уже выходить отсюда. А что одно слушание поучений, без исполнения на деле, не принесет никакой пользы, об этом послушай блаженного Павла, который говорит: не слышателие закона праведни пред Богом, но творцы закона, сии оправдятся (Рим. 2, 13). И Христос в своей проповеди сказал: не всяк глаголяй Ми: Господи, Господи, внидет в Царствие Небесное: но творяй волю Отца Моего, иже есть на небесех (Мф. 7, 12).
   Итак, возлюбленные, зная, что нам не будет никакой пользы от слушания поучений, если не последует за ним исполнение на деле, будем не только слушателями, но и исполнителями, чтобы дела, последующие за словами, доставили нам великое дерзновение. Отверзите же недра души вашей, и примите слово о посте. Готовящиеся принять целомудренную и прекрасную невесту, украшают брачную горницу со всех сторон покровами, очищают весь дом и не впускают в него ни одной негодной служанки, и потом уже вводят невесту в брачный покой. Таким же образом, делаю я, и вы наперед очистите свою душу и распроститесь с веселостью и невоздержанием, и потом уже с распростертыми объятиями примите матерь всех благ и учительницу целомудрия и всякой добродетели, т. е. пост, чтобы и вы получили больше удовольствия, и он доставил вам надлежащее и соответственное врачевство. И врачи, когда намереваются дать лекарство желающим очистить у себя гнилые и испортившиеся соки, приказывают этим людям воздерживаться от обыкновенной пищи, дабы она не помешала лекарству подействовать и оказать свою силу: тем более мы, готовясь принять это духовное врачевство, т. е. пользу, происходящую от поста, должны воздержанием очистить свой ум и облегчить душу, дабы она, погрязши в невоздержании, не сделала для нас пост бесполезным и бесплодным.
   Знаю, что теперешние слова наши многим кажутся странными; но, прошу вас, не будем безрассудно раболепствовать привычке, а станем располагать собой согласно с разумом. В самом деле, ужели будет нам какая-либо польза от того, что целый день проведем в объядении и пьянстве? Что говорю: польза? Напротив, великий вред и неисправимое зло. Как скоро ум помрачился от неумеренного употребления вина, то сей час же, в самом начале и на первом шагу, прекращается польза от поста. Что неприятнее, скажи мне, что гнуснее тех людей, которые, пивши вино до полуночи, под утро, при восхождении солнца, испускают такой запах, как будто бы они теперь только нагрузились вином? Они кажутся и неприятными встречающимся, и презренными в глазах рабов, и смешными для всех, сколько-нибудь знающих приличие, а что всего важнее, таким невоздержанием, и безвременной и гибельной неумеренностью навлекают на себя гнев Божий. Ибо пьяницы, сказано, царствия Божия не наследят (1 Кор. 6, 10). Что же может быть жалче этих людей, которые за краткое и гибельное удовольствие извергаются из преддверий царствия? Но дай Бог, чтобы никто из собравшихся здесь не увлекся этой страстью; напротив, чтобы все мы, проведши и настоящий день со всяким любомудрием и целомудрием, и освободившись от бури и волнения, которые обыкновенно производят пьянство, вошли в пристань душ наших, т. е. в пост, и могли в изобилии получить даруемые им блага. Как невоздержность в пище бывает причиной и источником бесчисленных зол для рода человеческого, так и пост и презрение чрева всегда были для нас причиной несказанных благ. Бог, сотворив в начале человека, и зная, что это врачевство весьма нужно ему для душевного спасения, тотчас же и в самом начале дал первозданному следующую заповедь: от всякаго древа, еже в раи, снедию снеси: от древа же еже разумети доброе и лукавое, не снесте от него (Быт. 2, 16–17). А слова: это вкушай, а этого не вкушай, были уже образом поста. Но человек, вместо того, чтобы соблюсти заповедь, преступил ее; он поддался чревоугодию, сделал преслушание, и за то осужден был на смерть. Ибо лукавый демон и враг рода нашего, как увидел, что первозданный провождает в раю безболезненную жизнь, и, облеченный плотью, живет на земле, как Ангел, решился соблазнить и увлечь его к падению обещанием еще больших благ, а таким образом лишил его и того, чем он уже обладал. Вот что значит не оставаться в своих пределах, но искать большего. На это-то указывая, премудрый и сказал: завистию же диаволею смерть вниде в мир (Прем. 2, 24). Видел ли ты, возлюбленный, как смерть и в начале пришла от неумерености? Посмотри, как и в последствии Божественное Писание постоянно осуждает увеселения, и говорит в одном месте: и седоша людие ясти и пити, и восташа играти (Исх. 32, 6), а в другом: и яде, и насытися, уты, утолсте, расшире и отвержеся возлюбленный (Втор. 32, 15). И жители Содома навлекли на себя неумолимый гнев Божий, сверх прочих преступлений, и этим. Ибо вот, что говорит Пророк: сие безаконие Содома, яко в сытости хлеба сластолюбствоваша (Иезек. 16, 49). Этот порок, в самом деле, есть как бы источник и корень всего худого.
   Видел ты вред от невоздержания? Посмотри теперь на благотворные действия поста? Великий Моисей, проведши сорок дней в посте, удостоился получить скрижали закона; когда же, сошедши с горы, увидел он беззаконие народа, то бросил эти скрижали, полученные с таким усилием, и разбил, почитая несообразным сообщить заповеди Господни народу, пьянствующему и почитающему беззаконно. Потому чудный этот Пророк должен был поститься еще сорок дней, чтобы удостоиться опять получить свыше и принести скрижали, разбитые за его беззаконие (Исх. 24, 32, 34). И великий Илия постился столько же дней, и вот он избег владычества смерти, вознесся на огненной колеснице как бы на небо, а доныне еще не испытал смерти (3 Цар. 19, 8). И муж желаний (Даниил) уже после того, как провел в посте много дней, удостоился чудного видения; он же укротил и ярость львов и превратил ее в кротость овец, не переменив впрочем природы их, но изменив расположение, между тем как зверскость их оставалась таже (Дан. 10, 3). И ниневитяне постом отклонили определение Господне, заставив поститься вместе с людьми и бессловесных животных, и таким образом, отставши все от злых дел, расположили к человеколюбию Владыку вселенной (Ин. 3, 7). Но для чего мне еще обращаться к рабам (можем ведь насчитать множество и других, которые прославились постом и в Ветхом и в Новом завете), когда можно указать на всеобщего нашего Владыку? Ибо и Сам Господь наш Иисус Христос после уже сорокадневного поста вступил в борьбу с диаволом, и Собой подал всем нам пример, чтобы и мы вооружились постом, и, укрепившись им, вступали в борьбу с диаволом (Мф. 4, 2). Но здесь, может быть, кто-нибудь, человек с острым и живым умом, спросит: почему Владыка постится столько же дней, сколько и рабы, а не больше их? Это сделано не без причины и не без цели, но премудро и по неизреченному Его человеколюбию. Чтобы не подумали, что Он явился на земле призрачно, и не принял на Себя плоти, или не имел природы человеческой, для этого Он постился столько же дней, а не больше, и таким образом заграждает бесстыдные уста охотникам до споров. Ибо, если и теперь, когда уже так было, еще осмеливаются говорить это, то чего бы не осмелились они сказать, когда бы Господь по своему пред-ведению не отнял у них этого повода? Так вот, для чего Он благоволил поститься не больше, но столько же дней, сколько и рабы, чтобы самым делом научить нас, что и Он облечен был такой же плотью и не был чужд нашей природы. Итак, ясно стало нам и из примера рабов, и из примера самого Господа, что велика сила поста и много пользы от него бывает душе. Поэтому прошу любовь вашу, чтобы, зная пользу от поста, вы не лишились ее по нерадению, и при его наступлении не печалились, но радовались и веселились; потому что, как говорит блаженный Павел, аще внешний наш человек тлеет, обаче внутренний обновляется (2 Кор. 4, 16). В самом деле, пост есть пища для души, и как телесная пища утучняет тело, так и пост укрепляет душу, сообщает ей легкий полет, делает ее способной подниматься на высоту и помышлять о горнем, и поставлять выше удовольствий и приятностей настоящей жизни. Как легкие суда скорее переплывают моря, а обремененные большим грузом затопают; так и пост, делая ум наш более легким, способствует ему быстро переплывать море настоящей жизни, стремиться к небу и к предметам небесным, и не уважать настоящее, но считать ничтожнее тени и сонных грез. Напротив, пьянство и объядение, обременяя ум и утучняя тело, делает душу пленницей и стесняет ее со всех сторон, и не позволяя ей пользоваться здравым суждением ума, заставляет ее носиться по утесам и делать все ко вреду собственного своего спасения. Не будем же, возлюбленные, беспечны в устроении нашего спасения, но зная, сколько зол проистекает от невоздержности, постараемся избегать вредных от нее последствий. Увеселения не только воспрещены в Новом завете, где больше уже требуется любомудрия, большие предлагаются подвиги, великие труды, многочисленные награды и неизреченные венцы, но не позволялись и в Ветхом, когда люди еще сидели в тени и при свече, и были вразумляемы понемногу, как дети, питаемые молоком. И чтобы не подумалось вам, будто мы так осуждаем увеселения без причины, послушайте Пророка, который говорит: люте приходящим в день зол, спящим на одрех от костей слоновых и ласкосердствующим на постелях своих, ядущим козлища от паств, и тельцы млеком питаемы от среды стад; плещущим ко гласу пищалей, яко стояща мнеша, а не яко бежаща: пиющим процеженое вино и первыми вонями мажущимся (Амос. 6, 3–6). Видите, как осудил Пророк увеселения, и притом говоря к иудеям, бесчувственным, не признательным, ежедневно предававшимся чревоугодию? И посмотрите на точность выражений: обличив их неумеренность в пище и употреблении вина, он потом присовокупил: яко стояща мнеша, а не яко бежаща, показывая этим, что наслаждение ограничивается только гортанью и устами, а дальше не простирается. Удовольствие кратковременно и непродолжительно, а скорбь от него постоянна и бесконечна. И это, говорит, зная по опыту, они все яко стояща мнеша, т. е. считали постоянным, а не яко бежаща, т. е. улетающим и ни на минуту не останавливающимся. Таково ведь все человеческое и плотское; не успеет появиться, и улетит.
   Таково веселие, такова слава и власть человеческая, таково богатство, таково вообще благополучие настоящей жизни; оно не имеет в себе ничего прочного, ничего постоянного, ничего твердого, но убегает скорее речных потоков, и оставляет с пустыми руками и ни с чем тех, которые прилепляются к этим вещам. Но духовное не таково, напротив, прочно и непоколебимо, не подлежит переменам и пребывает вечно.
   Как же было бы безрассудно менять непоколебимое на колеблющееся, вечное на временное, постоянно пребывающее на скоро преходящее, доставляющее великую радость в будущем веке на то, что уготовляет нам там великое мучение? Размышляя обо всем этом, возлюбленные, и дорожа своим спасением, презрим бесплодные и гибельные увеселения; возлюбим пост и всякой другой подвиг, покажем великую перемену в жизни и каждый день будем спешить на совершение добрых дел, чтобы в течении всей четыредесятницы, совершив духовную куплю и собрав великое богатство добродетели, нам таким образом удостоиться достигнуть и дня Господня, с дерзновением приступить к страшной и духовной трапезе, с чистой совестью быть причастниками неизреченных и бессмертных благ и исполниться небесной благодати по молитвам и ходатайству благоугодивших Самому Христу, человеколюбивому Богу нашему, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и всегда, и во веки веков. Аминь.

Беседа 10
О том, что покаяние действительно когда кающиеся переменяют образ жизни, и о средствах к уврачеванию язв греховных [11 - 4 Бес. на 2 посл. к Коринф.]

   Мы не должны презирать никогда и никого из согрешающих. Равно и согрешая сами не должны предаваться отчаянию, но опять не должны оставаться и в беспечности, напротив сердечно да сокрушаемся о своих беззакониях, не на словах только раскаиваясь в них. Ибо я знаю многих, которые хотя говорят, что они оплакивают свои грехи, а ничего важного не делают. Правда, они постятся и носят грубые одежды; но в то же время имеют жадность к деньгам гораздо большую, нежели корчемники; предаются сильнейшему гневу, нежели самые звери; более находят удовольствия в злословии, нежели другие в похвале. Это не составляет покаяния; это призрак только и тень покаяния, а не самое покаяние. Посему и сим грешникам прилично сказать: смотрите, да не обидими будем от сатаны; не неразумеваем бо умышлений его (2 Кор. 2, 11). Ибо одних он погубляет чрез грехи, других чрез покаяние, и сих еще и другим образом, – когда не дает им воспользоваться плодами покаяния. Когда сатана не находит случая открытого погубить кого, он подходит к нему другим путем, побуждая человека усугубить труды, не давая ему воспользоваться плодами трудов своих, и стараясь уверить его, что он все необходимое уже сделал, и потому может себя освободить от всего другого. Итак, чтобы нам не изнурять себя напрасно трудами, побеседуем несколько о сем с женами, так как женщины преимущественно подвержены сей болезни. Правда, нельзя охуждать того, что и ныне они делают, как-то: постятся, повергаются на землю, посыпают пеплом главы свои. Но все сии дела не принесут никакой пользы, если при них не будет других более важных. Бог показал, как Он прощает грехи. Для чего же вы, оставив указанный путь, пролагаете себе другой? Согрешили некогда ниневитяне и сделали тоже, что и вы теперь делаете.
   Но посмотрим, что послужило к их спасению. Ибо, как для излечения больных врачи хотя многие употребляют средства; впрочем, благоразумный смотрит не на то, что принимал больной, а на то, что послужило к его исцелению. На то же и здесь надобно смотреть. Итак, что же спасло тех ниневитян? На душевные язвы свои они возложили строгий пост, одежды из вретища, посыпали их пеплом, смочили горькими слезами, повергались на землю, и вместе с сим переменили и образ своей жизни. Посмотрим же, какое из перечисленных лекарств уврачевало их.
   Но как же мы узнаем сие, скажет кто? Узнаем, ежели, пришедши к Врачу, спросим Его Самого. Без сомнения Он не утаит сего от нас; напротив, со всей готовностью откроет сие. Скажу прямо, Врач оный в книге записал сие врачевство, исцелившее ниневитян, чтобы всякий знал оное и после не имел нужды спрашивать о нем. Какое же именно? Виде, говорит Пророк, виде Бог, яко обратишася от путей своих лукавых: и раскаяся Бог о зле, еже глаголаше сотворити им (Ин. 3, 10). Не сказал: видел Бог пост ниневитян, вретища и пепел. Я говорю сие не с тем, чтобы отвергать пост, да не будет, – но чтобы убедить вас делать то, что лучше поста, – воздерживаться от всякого зла. Согрешил также и Давид, но посмотрим, как и он каялся? Три дня он сидел во прахе.
   Впрочем, он сделал сие не для заглаждения греха своего, но моляся о больном детище, не истрезвившись еще от упоения страстью. Грех же свой очистил он иначе, именно самоуничижением, сокрушением сердечным, скорбью душевной, строгим воздержанием от подобных грехов, непрестанным памятованием сделанного греха, благодушным перенесением всех скорбей, пощадой своих недоброжелателей, наконец, тем, что не только сам не мстил врагам, поносившим его: но не позволял мстить и другим за него, когда они хотели сего. Так когда Семей осыпал его бесчисленными проклятиями, и когда военачальник, находившийся при Давиде вознегодовал на сие, тогда Давид сказал: оставите его проклинати мя; яко Господь рече ему проклинати Давида (2 Цар. 16, 10). Видишь ли здесь сокрушенное и смиренное сердце Давида? Сие-то особенно очищало грехи его. Ибо в сем состоит исповедание, это есть покаяние. напротив, если постимся только на показ; то от сего не только не получим никакой пользы, но еще потерпим вред. Итак, смири сердце твое и ты, чтобы умилостивить к себе Бога. Ибо близ Господь сокрушенных сердцем (Пс. 33, 19).
   Видишь, как жившие в светлых чертогах переносили бесчестие, как они, поносимые и от последних из рабов своих, не прекословили, но равнодушно терпели поношения за бесчестие, которым покрыл их грех. Так поступай и ты. Если поносит тебя кто, – не ожесточайся, но плачь и стенай, не о том, что тебя поносят, но о грехе, который подверг тебя таковому бесчестию. Когда согрешишь, плачь и стенай не о том, что будешь наказан, ибо это ничего не значит; но о том, что ты оскорбил своего Владыку, Который столь кроток, столько тебя любит, столько заботится о твоем спасении, что и Сына Своего предал за тебя. Вот о чем ты должен плакать и стенать, и плакать непрестанно. Ибо в сем состоит исповедание. Не будь же ныне весел, завтра печален, потом опять весел. Напротив непрестанно плачь и сокрушайся.
   Ибо, блажени, говорит Господь, плачущии (Мф. 5, 4), – т. е. те, которые непрестанно сие делают. Непрестанно и ты делай сие, всегда внимай себе и сокрушай сердце твое, как бы кто сокрушался и скорбел о потере любимейшего сына своего. Растогните, говорит Господь, сердца ваша, а не ризы ваша (Ил. 2, 13). А расторгнутое не воздымается уже, сокрушенное не восстанет более. Посему и говорит Писание в одном месте, расторгните: а в другом, сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит (Пс. 50, 19). Итак, мудрец ли ты, или богатый, или сильный, расторгни сердце твое, т. е. не попускай, чтобы оно высокомудрствовало и надмевалось; ибо расторгнутое не надувается, хотя бы и было чем надуваемо; ибо не может вынести сего надувания, потому что расторгнуто. Подобно сему и ты смири свое сердце.
   Помысли, что мытарь за одно слово был оправдан.
   Правда, что говорил он, то было не столько смирение, сколько истинное признание. Впрочем ежели и истинное признание имеет такую силу, то тем паче смиренномудрие. Прости обиды тем, кои погрешили против тебя. Ибо и за сие также обещано прощение грехов. О сетовании и скорби о грехах своих сказано: пойде дряхл: пути его видех и исцелих его (Ис. 37, 17–18). Сие же самое прекратило гнев Божий на Ахаава (3 Цар. 21, 29). Подобное сказано и о прощении обид: отпущайте, и отпустят вам (Лк. 6, 37). Есть еще и другой способ, которым обретается сие врачевство. Это – осуждение себя в своих беззакониях: глаголи ты беззакония твоя прежде, да оправдишися (Ис. 43, 26). Также благодарное чувство, с которым переносим скорби, заглаждает грехи наши, более же всего милостыня. Перечти же, сколько целительных средств для уврачевания твоих язв, прикладывай все их одно за другим непрестанно: самоуничижение, исповедание, непамятозлобие, благодарение за посылаемые на тебя скорби, вспомоществование бедным деньгами и вещами, наконец, непрестанную молитву. Неотступным молением упоминаемая в Евангелии вдова умилостивила жестокого и немилосердого судию (Лк. 18, 5). Ежели вдова сия умилостивила неправосудного судию: то не тем ли легче тебе умилостивить судию кроткого и милосердого? Кроме сих способов к очищению грехов есть еще и другой, – заступление обидимых.
   Ибо Сам Господь говорит: судите сиру, и оправдите вдовицу и приидите, и истяжимся: и аще будут грехи ваши яко багренье, яко снег убелю (Ис. 1, 17–18).
   Итак, будем ли мы достойны какого-либо извинения, когда имея столько путей, возводящих на небо, и столько средств для уврачевания язв душевных, полученных после крещения, остаемся в сих язвах?
   Не будем же закосневать в них. И те, которые еще не пали, да стараются сохранить невредимо красоту свою, и еще более да приумножают оную. Ибо хотя они и теперь непорочны; но упомянутые добродетели еще более украсят их. Что же касается нас, которые много уже нагрешили, то потщимся воспользоваться предложенными средствами к очищению грехов наших, дабы нам предстаь судищу Христову с дерзновением многим, которое желаю получить всем нам благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому духу слава, держава, честь, ныне и всегда и во веки веков. Аминь.

Беседа 11
О приобщении Святых Таин, о том, что недостойно приобщающиися и преподающии недостойным будут наказаны [12 - 82 Бес. на Еванг. Мф.]

   Сколь многие говорят: желал бы я видеть лице Христа, образ, одежду, сапоги? Вот ты видишь Его, прикасаешься к Нему, вкушаешь Его. Ты желаешь видеть одежды Его; а Он дает тебе не только видеть Себя, но и касаться, и вкушать, и принимать внутрь. Итак, никто не должен приступать (к св. Тайнам) с небрежением, никто с малодушием, но все с пламенной любовью, все с горячим усердием и бодростью. Ибо если иудеи ели агнца с готовностью, стоя и имея сапоги на ногах и жезлы в руках; то гораздо более тебе должно бодрствовать. Ибо они готовились идти в Палестину, посему и имели вид путешественников; а ты готовишься идти на небо.
   Посему должно всегда бодрствовать. Ибо немалое предлежит наказание тем, которые недостойно приобщаются. Подумай, сколь много ты негодуешь на предателя, и на тех, кои распяли Христа. Итак, берегись, чтобы и тебе не сделаться виновным против тела и крови Христовой. Они умертвили всесвятое тело; а ты принимаешь оное нечистой душой после толиких благодеяний. Ибо не довольно было для Него того, что Он соделался человеком, был заушен и умерщвлен; но Он еще сообщает себя нам, и не только верой, но и самым делом соделывает нас Своим телом.
   Сколь же чист должен быть тот, кто наслаждается сей жертвой? Сколь чище всех лучей солнечных должны быть рука, раздробляющая сию плоть, уста, наполняемые духовным огнем, язык, обагряемый страшной Кровью? Помысли, какой чести ты удостоен? Какой наслаждаешься трапезой? На что с трепетом взирают Ангелы, и не смеют воззреть без страха, по причине сияния отсюда исходящего, тем мы питаемся, с тем сообщаемся и делаемся одним телом и одной плотью со Христом. Кто возглаголет силы Господни, слышаны сотворит вся хвалы Его (Пс. 105, 2)? Какой пастырь питает овец собственными членами? Но что я говорю, пастырь? Часто бывают такие матери, которые новорожденных младенцев отдают другим кормилицам. Но Христос не потерпел сего. Он питает нас собственной кровью; и чрез сие соединяет нас с Собой. Размысли потом, что Он родился от нашего естества. Но ты скажешь: это не ко всем относится. Напротив, ко всем. Ибо если Он пришел к нашему естеству, то очевидно, что пришел ко всем; а если ко всем, то и к каждому порознь. Почему же ты скажешь, не все получили от сего пользу? Это зависит не от Того, Который благоволил совершить сие дело для всех, но от тех, которые не восхотели. Ибо с каждым верующим Он соединяется посредством Таин, и Сам питает тех, которых родил, а не поручает кому-либо другому; и сим опять уверяет тебя в том, что Он принял твою плоть. Итак, удостоившись такой любви и чести, не будем предаваться беспечности. Не видите ли, с какой готовностью младенцы берут сосцы?
   С каким стремлением прижимают к ним уста свои?
   С таким же расположением и мы должны приступать к сей трапезе и к сосцу духовной чаши; или лучше сказать, мы с большим еще желанием должны привлекать к себе, подобно грудным младенцам, благодать Духа: одна только у нас должна быть скорбь та, что мы не приобщились сей пищи. Действия сего таинства совершаются не человеческой силой. Тот, Кто совершил сии действия на оной вечери, и ныне совершает их. Мы занимаем место служителей, а освящает и претворяет дары Сам Христос. Да не будет здесь ни одного Иуды, ни одного сребролюбца. Если кто не ученик Христов, то пусть такой удалится; трапеза не допускает тех, кои не из числа учеников. Ибо со ученики Моими, говорит Христос, сотворю Пасху (Мф. 25, 18). Сия трапеза есть та же самая, которую предложил Христос, и ничем не мене той. Нельзя сказать, что ту устрояет Христос, а сию человек, но ту и другую Сам Христос. Сие место есть та самая горница, где Он был с учениками. Отсюда они вышли на гору Елеонскую. Выйдем и мы на то место, где простерты руки нищих; ибо сие место есть гора Елеонская. Поелику нищие суть маслины, насажденные в доме Божием, источающие елей, полезный для нас в сем месте, который имели пять дев, и которого не взявши другие пять погибли. Взявши сей елей войдем, дабы нам с горящими светильниками сретить Жениха.
   Взявши сей елей выйдем отсюда. Не должен приступать сюда ни один бесчеловечный, ни один жестокий и немилосердый, ни один нечестивый.
   Это говорю вам, которые приобщаетесь, и вам, которые служите. Ибо нужно побеседовать и с вами, чтобы вы со многим тщанием разделяли сии дары. Немалое наказание ожидает вас, если вы, признавши кого-либо нечестивым, позволите причаститься сей трапезы. Кровь Его взыщется от рук ваших. Хотя бы кто был полководец, хотя бы начальник, хотя бы сам украшенный диадимой, но если приступает недостойно, то запрети ему; ты имеешь больше власти, нежели он. Если бы тебе поручено было сохранять в чистоте источник воды для стада, и ты увидел овцу, имеющую на устах много грязи, то не попустил бы ей наклониться и возмутить источник. Но теперь вручен тебе источник не воды, а Крови и Духа, и ты видя некоторых имеющих грех, который то же грязи, и приступающих к сему источнику, не негодуешь, не воспрепятствуешь? Какое ты можешь получить прощение? Для того Бог удостоил вас сей чести, чтобы вы рассматривали таковые дела. В этом состоит ваше достоинство, ваша важность, ваш венец, а не в том, чтобы вы облекались в белую и блистательную одежду. Но как, скажешь, я могу знать того или другого? Я говорю не о неизвестных, но о известных людях. Скажу нечто более страшное: не столь опасно приступать к сему таинству беснуемым, сколько тем, которые, как говорит Павел, попирают Христа. Кровь завета не почитают за святыню, и ругаются над благодатью Духа (Евр. 10, 29). Ибо приступающий во грехах хуже беснуемого. Беснуемые не наказываются потому, что они беснуются: а приступающие недостойно предаются вечному мучению. Итак, будем удалять не только беснуемых, но и всех, которых увидели бы недостойно приступающих. Никто не должен приобщаться, если он не из числа учеников Христовых. Никто не должен принимать дары, подобно Иуде, дабы не потерпеть участь Иуды. Сие собрание верующих есть также тело Христово. Посему ты, служитель Таинств, смотри, чтобы тебе не раздражить Владыку, если не будешь очищать сие тело – чтобы не дать меча вместо пищи. Но хотя бы кто и по неразумию пришел для причащения, воспрети ему, не убойся. Убойся Бога, а не человека. Если убоишься человека, то от Бога будешь уничижен; а если убоишься Бога, то и от людей будешь почитаем. Если ты сам не смеешь, то приведи ко мне, я не позволю сию дерзость. скорее предал душу свою, нежели причащу Крови Господней недостойного, скорее пролью собственную кровь, нежели причащу столь страшной Крови того, кого не должно. Если же кто после многих испытаний не найдет недостойного, то не будет виновен. Ибо это сказано мной о известных людях. если мы исправим сих, то Бог скоро соделает неизвестных нам известными. Если же мы оставим без внимания известным нам, то для чего Ему делать других нам известными? Сие говорю я не для того, чтобы мы только удаляли и отсекали, но для того, чтобы исправивши возвращали и имели попечение о всех. Таким образом, мы и Бога умилостивим, и найдем много достойных причастников; и получим за оное старание и попечение о других великую награду, которой до сподобимся все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.

Беседа 12
О зрелишах [13 - 1 Бес. на Еванг. Иоан. Бог.]

Наслаждающемуся слушанием Св. Писания не должно приобщаться трапезы бесовской. Ибо кое общение правде к беззаконию? Ты стоял здесь, слушая и внимая учению Духа, и после этого идешь слушать блудных женщин, произносящих речи постыдные, а еще постыднейшие дела представляющих на зрелище… Как же ты можешь вполне очиститься, оскверняемый такой грязью? Но для чего изображать по частям весь срам, какой там бывает. Все там – смех, все – стыд; там ругательство, насмешки, выходки; все – разврат, все пагуба. Вот я наперед об этом говорю и объявляю всем вам. Никто из наслаждающихся здешней трапезой да не растлевает души своей теми пагубными зрелищами. Все, что там ни говорится и ни делается, есть сатанинская гордыня. Знаете вы, сподобившиеся таинства (крещения), какие между нами положены обеты, или лучше сказать, в какой завет вы вступили со Христом, когда Он сподоблял вас своих таинств? Что вы пред Ним говорили? Что вы сказали ему о гордыне сатанинской? Как вы, с отречением от сатаны и ангелов его, отреклись и от всей гордыни его, и обещали более уже не уклоняться к ней? Итак, немало нужно заботиться, чтобы не забывать столь великих обетов, и не делать себя недостойным таких таинств. Не видишь ли, как при царском дворе призываются к участию в совете царском и включаются в число друзей царевых только люди, ни в чем не преткнувшиеся и достоуважаемые?
К нам пришел посланник с неба, посланный от самого Бога для того, чтобы сказать нам о некоторых необходимых предметах. А вы, оставив слушать то, что он хочет нам передать, и для чего уполномочен к нам, слушая лицедеев. Каких достойно это молний, каких громов! Но как не должно приобщаться трапезе бесовской, так не должно принимать участия в слушании бесовском, в нечистой одежде приходить к светлой трапезе, обильной столь многими благами, – трапезе, которую уготовал Сам Бог. Такова ее сила, что она вдруг может вознести на самое небо, если только мы будем внимать с чистым сердцем. Итак, неприлично тому, кто часто оглашается божественными словами, оставаться в настоящем низком состоянии, но необходимо тотчас воспарить, возлететь в самую горнюю страну, и насладиться сокровищами бесчисленных благ, которые да сподобимся получить все мы, бла-годатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому со Отцем и со Святым Духом, слава и ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 13
О том, чтобы заботиться о душе, а не об одном теле, и чтобы пещись о целомудрии юношей [14 - 59 Бес. на Еван. Мф.]

   Мы много заботимся о теле, а о душе нисколько; и поступаем подобно человеку, который видя, что дом его обветшал, и стены готовы разрушиться, вместо того, чтобы поддержать их, обносит кругом его большую ограду: или, подобно тому, кто не заботясь о исцелении своего больного тела, готовит для него дорогие одежды: или, во время болезни госпожи, заботится о рабынях, о их занятии, о сосудах и о прочих домашних принадлежностях, оставив ее страдать и плакать. Подобно сему и мы поступаем. Тогда как душа наша страждет от жестокой болезни, предается гневу, злословию, безрассудным желаниям, тщеславию, возмущению, прилеплена к земле и терзается столь многими зверями, мы не заботясь о избавлении ее от страстей, печемся о доме и о рабах. Если откуда тайно убежит медведица, то мы запираем домы, прячемся, чтобы не встретиться с нею; а теперь несмотря на то, что не один зверь, но многие, т. е. нечистые помыслы терзают душу нашу, мы даже и не чувствуем сего. Живя в городе мы весьма строго смотрим за зверями, заключаем их в местах безлюдных и в пещерах, и держим их на цепи не на городской площади, или около судилища и царских чертогов, но где-нибудь в отдалении. А в душу – сие место совета, сии царские чертоги, сие судилище вторгаются звери и производят крик и шум около самого ума и престола царского. От сего-то все приходит в беспорядок, повсюду возмущение, и внутри и вне нас, так что мы ничем не различаемся от города, который привели в возмущение нашедшие на него варвары: и с нами бывает то же, что с птичками, когда змей займет гнездо их. Издавая жалобный глас, они всюду летают в страхе и смятении, не зная как освободиться от опасности.
   Посему умоляю вас, истребим змия, заключим зверей, умертвим их и отсечем лукавые помыслы мечем духовным, дабы и нам не угрожал Пророк тем же, чем угрожал земле Иудейской: онокентавры тамо вселятся, и ежеве и змии (Ис. 13, 22). Ибо есть люди хуже онокентавров. Они необузданы, как звери, живущие в пустыне. Таковы бывают по большой части юноши; поелику, предавшись свирепым страстям, скачут и прыгают, необузданно носясь всюду, и нимало не заботясь о должном. Но всему причиной их отцы, которые… на детей своих долгое время смотрят равнодушно, когда они живут необузданно, не имея целомудрия, бесчестят себя, предаваясь любодеянию, играм, посещая бесчестные зрелища, тогда как для предупреждения любодеяния надлежало бы соединить сына брачным союзом с женой целомудренной и мудрой; она удержит мужа от безрассудного образа жизни и обуздает его. Ибо блуд и прелюбодеяние от того и происходит, что юношам дают свободу. Если бы он имел разумную жену, то стал бы заботиться о доме, о славе и чести. Но ты скажешь, он еще молод; и я знаю это. Но если Исаак на сороковом году от рождения вступил в супружество, и до сего времени хранил девство (Быт. 25, 20): то тем паче в благодатном состоянии юноши должны иметь сие любомудрие. Но что мне делать? Вы не только не хотите пещись о их целомудрии, но смотрите равнодушно, когда они бесчестят, оскверняют себя и предаются различным порокам, не зная того, что польза брака зависит от сохранения чистоты тела, без которой нет никакой пользы от брака. А у вас бывает противное.
   Когда дети ваши уже осквернят себя бесчисленными пороками, тогда соединяете их узами брака; но уже тщетно и напрасно. Но вы говорите: надобно ожидать того времени, когда сын сделается знаменит и прославит себя делами политическими, а о душе нимало не печетесь, но равнодушно смотрите на ее падение; от того-то у нас во всем такое смешение, расстройство и беспорядок, что мы не заботимся о душе, пренебрегаем необходимым, и все попечение обращаем на дела маловажные. Неужели ты не знаешь, что ты ничем лучше не можешь облагодетельствовать сына своего, как сохранив его от нечистоты блуда? Поелику нет ничего драгоценнее души: кая бо польза человеку, аще мир весь приобрящет душу же свою отщетит (Мф. 16, 26)? Но любовь к богатству превратила и ниспровергла все, и истребила истинный страх Божий. Как тиран разрушает крепость, так и она ниспровергла души людей. И потому мы не печемся ни о спасении детей, ни о своем собственном, заботясь только о том, чтобы сделаться богатыми и оставить богатство своим наследникам, а сии своим, и так далее; и таким образом мы только передаем свое имущество другим, а не обладаем оным сами. Отсюда-то происходит безумие, от сего люди свободные делаются хуже рабов: ибо мы рабов, если не для них, то по крайней мере для себя, наказываем, но способные не пользуются и сим попечением, но по нашему мнению хуже рабов. И что я говорю о рабах? Участь детей наших хуже скотов; об ослах и лошадях мы более заботимся, нежели о детях. Если кто имеет лошака, тот всячески старается найти лучшего конюха, который был бы честен, не вор, не пьяница, и знал свое дело. Если же нам нужно дать наставника сыну; то мы просто без всякого выбора принимаем кого случится, хотя нет ничего важнее сей должности. Ибо какое искусство сравнится с искусством образования души и просвещения ума юноши? Человек, знающий сие искусство, должен быть внимательнее всякого живописца и ваятеля. Но мы о сем нимало не стараемся, а обращаем внимание только на то, чтобы он выучился говорить. И о сем заботимся только для богатства. Ибо он учится не для того, чтобы уметь хорошо говорить, но чтобы обогащаться, так что, если бы и не умея говорить, можно было приобретать богатство, то мы не стали бы заботиться о сем. Видишь ли, какую силу имеет над нами страсть к деньгам? Как она все покорила под власть свою, и связала нас как невольников и скотов, и влечет куда хочет? Но что нам пользы от таковых обличений? Мы вооружаемся против сей страсти словами, а она побеждает нас делами. Впрочем, мы не перестанем поражать ее словами уст наших, и если от сего будет какая польза, то она будет простираться и на нас, и на вас. Если же вы не оставите прежних пороков, по крайней мере мы со своей стороны сделали все. Бог и вас да освободит от сей болезни, и нам да подаст случай приобресть похвалу чрез вас: Ему слава и держава во веки веков.
   Аминь.

Беседа 14
О кротости и дерзости и о прочих добродетелях и пороках [15 - 48 Бес. на Деян.]

   Великое нужное нам тщание, чтобы знать, в чем состоит кротость и в чем дерзновение; тщание необходимо потому, что с этими добродетелями смешиваются пороки, с дерзновением – дерзость, с кротостью – малодушие. Каждому должно смотреть, чтобы предаваясь пороку, не приписывать себе добродетели… Итак, что такое кротость и что малодушие? Когда мы, видя других оскорбленными, не защищаем их, а молчим, это – малодушие; когда же сами, получая оскорбления, терпим, это – кротость.
   Что такое дерзновение? Опять то же самое, т. е. когда мы ратоборствуем за других. А что дерзость? Когда мы стараемся мстить за самих себя. Таким образом, великодушие и дерзновение на одной стороне, а дерзость и малодушие на другой. Кто не щадит себя, тот едва ли будет сожалеть о других; и кто не мстит за себя, тот едва ли оставить без защиты других. Ибо когда душа наша свободна от страсти, то она способна и к добродетели. Как тело, освободившись от горячки, укрепляется в силах, так и душа, если не предана страстям, делается сильною. Кротость есть признак великой силы; чтобы быть кротким, для этого нужно иметь благородную, мужественную и весьма высокую душу. Неужели ты думаешь, что мало нужно силы (душевной), чтобы получать оскорбления и не возмущаться? Не погрешит тот, кто назовет такое расположение к ближним даже мужеством; ибо кто был столько силен, что преодолел и другую; т. е. здесь две страсти: страх и гнев; если ты победишь гнев, то без сомнения преодолеешь и страх; гнев же ты победишь, если будешь кроток, а если преодолеешь страх, то окажешь мужество. Наоборот, если не победишь гнева, то окажешься дерзким; а не победив его, не будешь в состоянии преодолеть и страх, и, следовательно, окажешься малодушным, и будет с тобой тоже, что, например, с телом, которое так бессильно и расслабленно, что не может вынести никакого труда: оно скоро изнуряется и от холода и от жара; таково свойство тела расслабленного, а крепкое выдерживает все. Еще с великодушием, которое есть добродетель, смешивается расточительность; также бережливость есть добродетель, но и с ней смешиваются корыстолюбие и скупость. Сравним их между собой. Расточительный не есть человек великодушный. Почему? Потому, что кто предан тысячи страстей, тот может ли быть велик душой? Он таков не от того, что презирает деньги, но от того, что покоряется другим страстям, подобно как человек принужденный разбойниками повиноваться им, не может быть свободным. Не от презрения к деньгам происходит расточительность, но от неуменья распоряжаться ими; ибо если бы можно было и удержать их и предаваться удовольствиям, то он, конечно, сделал бы это. Кто употребляет деньги, на что следует, тот великодушен; поистине велика душа та, которая и не раболепствует страсти и почитает деньги за ничто.
   Также бережливость есть добродетель; эта добродетель свойственна тому, кто употребляет деньги, на что следует, а не просто без разбора. Скупость же – не добродетель. Тот (бережливый) издерживает все на нужное; а этот (скупой) и при самой настоящей нужде не касается своего имущества. Бережливый – брат великодушного. Таким образом поставим вместе великодушного с бережливым, а расточительного со скупым; ибо последние оба страдают малодушием, а первые оба отличаются великодушием. Подлинно великодушным мы должны назвать не того, кто тратит деньги безрассудно, но кто употребляет их на нужное; равно как скупым и сребролюбивым – не бережливого, но того, кто не употребляет денег и на нужное. Сколько имущества расточал богач, облачавшийся в порфиру и виссон? Но он не был великодушен; потому, что душа его была одержима жестокостью и тысячами вожделений; а такая душа может ли быть великой? Великодушен был Авраам, который на принятие странников употреблял все свое имущество, закалал тельцев и, когда нужно было, не щадил не только имущества, но и самой души своей.
   Итак, если мы видим, что кто-нибудь приготовляет роскошную трапезу, насыщает блудниц и тунеядцев, то не будем называть его великодушным, но весьма малодушным. Ибо, смотри, скольким сам он служит и раболепствует страстям, чревоугодию, безмерному сластолюбию, самоугодию; а кто одержим столь многими страстями и не может освободиться ни от одной из них, того можно ли назвать великодушным? Следовательно, тогда в особенности и надобно назвать его малодушным, когда он много тратит; ибо чем больше он тратит, тем больше показывает владычество над ним страстей; если бы они не столько имели над ним силы, то он столько бы и тратил. Напротив, если мы видим, что кто-нибудь никому из подобных людей ничего не уделяет, но питает бедных и помогает нуждающимся, и сам довольствуется трапезой не роскошной, того мы должны назвать великодушным; ибо поистине великой душе свойственно не думать о собственном удовольствии, а заботиться о других.
   Скажи мне: если бы ты увидел кого-нибудь, кто бы, презирая всех тиранов и вменяя ни во что их повеления, облегчал страдания притесняемых ими, не признал ли бы ты это делом великим? Так точно мы должны рассуждать и здесь. Страсти суть тираны. Если мы будем презирать их, то сделаемся великими; если будем освобождать от них и других, то – еще более великими. Это справедливо. Ибо кто делает добро не себе только, но и другим, тот выше не делающих ни того, ни другого. Если бы кто, из угождения тирану, одного из подчиненных его стал бить, другого притеснять, третьего оскорблять, неужели мы назовем его великодушным? Отнюдь нет, и тем менее, чем он был бы важнее. Так точно и здесь. У нас есть душа благородная и свободная; расточительный предает ее на биение страстям; назовем ли же великодушным того, кто терзает самого себя? Отнюдь нет. И так будем помнить, что такое великодушие и расточительность, что бережливость и скупость, что кротость и малодушие, что дерзновение и дерзость, дабы, различая их друг от друга, мы могли благоугодно Господу провести настоящую жизнь и сподобиться будущих благ, благодатию и человеколюбием Единородного Сына Его, с Которым Отцу вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков.
   Аминь.

Беседа 15
О смиренномудрии [16 - 31 Бес. Христ. Чт. 1849 г. 5 Бес. о перем. имен.]

   Ничто не может так обуздывать и воздерживать нас, как смиренномудрие, когда т. е. мы бываем скромны, смиренны и никогда нисколько не мечтаем о себе. Ведая сие, и Христос, когда приступал к преподаянию духовного того учения, начал с увещания к смиренномудрию, и, отверзши уста, наперед постановил этот закон сими словами: блажени нищии духом (Мф. 5, 3). Кто намеревается строить большой и великолепный дом, тот полагает и основание соответственное, чтобы оно могло выдержать тяжесть, которая в последствии будет лежать на нем: так и Христос, начиная возводить в душах учеников великое здание любомудрия наперед полагает увещание к смиренномудрию, как твердое и непоколебимое основание, – первую и нижнюю часть здания, зная, что когда эта добродетель вкоренится в сердцах слушателей, то и все прочие добродетели могут уже безопасно назидаться. Следовательно, когда нет в человеке этой добродетели, тогда он напрасно, попусту и без пользы будет трудиться, хотя и совершит все прочие добродетели. Как человек, построивший дом на песке, хоть и подъял труд, но не получил пользы, потому что не положил надежного основания: так, сколько бы кто ни сделал добра, без смиренномудрия, погубит и испортит все. А смиренномудрие разумею не то, что на словах и на языке, а то, что в сердце, от души, в совести, – что видеть может один Бог. Эта добродетель, одна и сама по себе, достаточна к умилостивлению Бога, что и доказал мытарь. Не имея ничего доброго и не могши похвалиться хорошими делами, он сказал только: буди милостив мне грешнику (Лк. 18, 12), и вышел праведнее фарисея; между тем это были слова еще не смиренномудрия, но искреннего сознания. Смиренномудрие состоит в том, когда человек, признавая в себе великие совершенства, нисколько не мечтает о себе: а сознание – в том, когда человек, будучи грешником, сам исповедует это. Если же не сознавший в себе ничего доброго, исповедав то, чем он был, так преклонил Бога на милость: то каким дерзновением будут пользоваться те, которые могли бы указать на множество своих добродетелей, скрывают, однако ж, все оные, и ставят себя в числе последних? Так сделал и Павел: будучи первым из всех праведников, он называл себя первым из грешников (1 Тим. 1, 15); и не только называл себя так, но и был убежден в этом, узнав от Учителя, что и сделавши все (повеленное), мы должны называть себя рабами, ничего нестоющими (Лк. 17, 10).
   Вот в чем состоит смиренномудрие! Подражайте Павлу вы, у которых есть добрые дела; а мытарю вы, которые обременены грехами. Будем признавать себя такими, каковы мы на деле; будем ударять в грудь и заставлять душу свою нисколько не мечтать о себе. Если мы будем в таком расположении, то оно послужит у нас достаточным приношением и жертвой, как и Давид сказал: жертва Богу дух сокрушен: сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит (Пс. 50, 19). Не сказал только: смиренно, но еще и: сокрушенно; а сокрушенное переломлено, и уже не может, хоть и захочет, подняться вверх.
   Так и мы, не только смирим нашу душу, но и сокрушим; а она сокрушается, когда постоянно помнит о своих грехах. Когда так смирим ее, она, если и захочет, не будет в состоянии подняться до гордости, потому что совесть, подобно узде, будет удерживать ее от надмения, будет укрощать и умерять во всем. Таким образом возможем мы обрести и благодать у Бога: елико, сказано, велик еси, толико смиряйся, и пред Господом обрящеши благодать (Сир. 3, 18). А кто обрел благодать у Бога, тот не почувствует никакой неприятности, но может и здесь, с Божией благодатью, легко перенести все несчастья и избегнуть уготованных там грешникам наказаний, потому что благодать Божия будет ему везде предшествовать и во всем содействовать к добру. Ее да удостоимся получить все мы, о Христе Иисусе Господе нашем, чрез Которого и с Которым, Отцу, вместе со Святым Духом, слава ныне и всегда, и во веки веков. Аминь.

Беседа 16
О том, что невозможно работать Богу и мамоне [17 - 8 Бес. на Еванг. Иоан. Бог.]

   Ничто не приводит в такое помешательство рассудок, как привязанность к предметам временным. Зная это, удаляйтесь, сколько возможно, от мира и воздерживайтесь от дел плотских; ибо от них происходит потеря не в случайных, а в самых высших благах.
   Человек, слишком занятый делами настоящей жизни, не может надлежащим образом усвоять предметов небесных; но по необходимости, заботясь о тех, лишается этих. Не можете, сказано, Богу работати и мамоне (Лк. 16, 13). Последуя одному, по необходимости надобно оставить другого. И об этом гласит самый опыт. Те, которые посмеваются над страстью к богатству, те-то наиболее и любят Бога, как должно. Напротив те, которые высоко ценят богатство, как первое благо, слабейшую имеют любовь к Богу. Ибо душа, быв однажды пленена любостяжанием, уже нелегко и неудобно может удерживаться, чтобы не сделать или не сказать чего-либо такого, что прогневляет Бога, так как она делается уже рабой другого господина, и притом такого, который повелевает ей все, противное Богу. Итак, вотрезвитесь и пробудитесь и, размыслив о том какого господина мы рабы, возлюбим только Его власть; возрыдаем и оплачем прежнее время, в которое мы работали мамоне; свергнем однажды навсегда ее тяжкое, несносное иго и будем постоянно носить иго Христово, легкое и отрадное; ибо Христос не повелевает ничего такого, что внушает мамона. Она повелевает быть врагами всем; а Христос напротив – всех ласкать и любить. Она, привязав нас к праху и пыли (таково – золото), не дает нисколько, даже ночью, вздохнуть свободно;
   а Христос освобождает нас от этой излишней и неразумной заботы, повелевает собирать сокровища на небесах, – не неправдой в отношении к другим, а собственной правдой. Мамона после стольких трудов и скорбей не может даже остаться с нами, когда мы там будем терпеть наказания и злострадать за исполнение ее внушений; она даже увеличит для нас пламя; а Христос, даже когда повелевает дать ближнему чашу холодной воды, не попустит нас и за то лишиться награды и возмездия, но воздаст с великой щедростью. Итак, не крайне ли безрассудно пренебрегать столь кроткое и столь великими благами изобилующее владычество, и работать властителю неблагодарному и непризнательному, который ни здесь, ни там не может никакой пользы принести последующим и повинующимся ему? Но не то одно худо, и не то одно вредно, что он не может избавить преданных казни: а и то еще, что он, как я сказал, подвергает бесчисленному множеству зол людей, покоряющихся ему. Ибо весьма многие из тех, которые там будут наказаны, будут терпеть наказание именно за то, что служили деньгам, любили золото и не вспомоществовали нуждающимся. Чтобы не потерпеть и нам того же, будем расточать (сокровища) бедным; освободим свою душу и от здешних зловредных попечений и от будущих, за то уготованных, мучений. Приготовим себе оправдание на небесах; вместо стяжаний земных соберем сокровища не истощаемые, сокровища, которые могут сопутствовать нам на небо, могут защитить нас в опасности и умилостивить того Судию. Да будет же ко всем нам Его благоволение и ныне и в тот день, и да насладимся с великим дерзновением благ, какие уготованы на небесах любящим Его, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым отцу, вместе со Святым Духом слава, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 17
О любви ближних [18 - 19 Бес. на Пос. к Евр.]

   Нет блага, которое не происходило бы от любви. Будем же укреплять любовь друг к другу; ибо исполнение закона любы есть (Рим. 13, 10). Не нужно нам ни трудов, ни подвигов, если мы любим друг друга; это – путь, который сам собой ведет к добродетели. Как на большой дороге, кто найдет ее начало, тот идет по ней, не нуждаясь в проводнике; так и в любви улови только ее начало, и тогда она поведет и направит тебя. Любы, говорит апостол, долготерпит, милосердствует, не мыслит зла (1 Кор. 13, 4). Пусть каждый размыслит с самим собой, как он поступает в отношении к самому себе; так же пусть поступает и в отношении к ближнему. Никто не завидует себе, желает себе всех благ, предпочитает себя всему, старается делать все в свою пользу. Если таким же образом мы будем расположены и к другим; то прекратятся все бедствия, не будет ни вражды, ни любостяжания. Кто станет отнимать у себя самого? Никто, а скорее, совершенно напротив. Итак, будем иметь все общим. Если мы будем делать это, злопамятство не будет иметь места.
   Кто станет злопамятствовать против себя самого? Кто станет гневаться на себя самого? Напротив не прощаем ли мы себе все? Если таким же образом мы будем расположены и к ближним, то злопамятства никогда не будет. Но возможно ли, скажешь, любить ближнего, как себя самого? Если бы этого не исполняли другие, то ты справедливо мог бы думать, что это невозможно; если же исполняли, то очевидно, что у нас не бывает этого по нашему нерадению. С другой стороны, Христос не заповедует ничего невозможного, так что многие даже превзошли Его заповеди. Кто же исполнил это? Павел, Петр, весь сонм святых. Впрочем, если я скажу, что они любили ближних, то не скажу ничего важного; они любили врагов так, как другой не мог бы любить близких к себе. Кто из нас решился бы идти в геенну за близких к себе, имея возможность войти в царство? Никто. Но Павел решился на это за врагов, бросавших на него камнями и бичевавших его. Какое же мы будем иметь оправдание, какое извинение, если мы друзьям не оказываем и малейшей части той любви, какую Павел оказывал врагам? И еще прежде него блаженный Моисей за врагов, хотевших побить его камнями, желал быть изглажденным из книги Божией (Исх. 32, 32). Также Давид, видя гибель врагов своих, говорил: аз есмь пастырь согрешивый, а сии что сотвориша (2 Цар. 24, 17); и, имея Саула в руках своих, не хотел умертвить его, но оставил в живых, тогда как сам подвергался опасности. Если же так было в Ветхом завете, то можем ли получить прощение мы, живущие в новом, и не достигшие даже той меры любви, какой достигли они?
   Если мы не войдем в Царство Небесное, аще не избудет правда наша паче книжник и фарисей (Мф. 5, 20); то как мы войдем в него, если будем иметь меньше их? Любите, говорит Господь, враги ваша, и будете подобными Отцу вашему, который на небесах (Мф. 5, 44, 48). Люби же врага; не ему ты чрез это благодетельствуешь, а себе самому. Как? Делая это, ты уподобляешься Богу. Тот, если будет любим тобой, получит от того небольшую пользу, – он будет любим подобным себе рабом; а ты, если будешь любить подобного себе раба, то получишь великую пользу, – ты сделаешься подобным Богу. Видишь ли, что не ему ты благодетельствуешь, а самому себе? Награда не ему; а тебе. Но что, скажешь, если он зол? Тем большая готовится тебе награда; и за самую злость его ты должен быть благодарным, если он, несмотря на множество благодеяний, остается злым; ибо если бы он не был весьма злым, то тебе не была бы уготована великая награда. Таким образом, самая причина не– любви, возражение твое, что он зол, должно быть побуждением к любви. Если не будет противника, то не будет и случая к получению венцов. Не видишь ли, как борцы наполняют мешки песком и таким образом упражняются? А тебе нет нужды прибегать к этому; жизнь исполнена людей, которые могут упражнять тебя и делать крепким. Не видишь ли, как деревья, чем более колеблются ветрами, тем делаются крепче и плотнее? Будем же и мы долготерпеливы, и сделаемся крепкими; долготерпелив муж, говорит Премудрый, мног в разуме: малодушный же крепко безумен (Притч. 14, 29). Видишь ли, какая похвала первому, и какая укоризна последнему? Крепко безумен, т. е. совершенно. Посему не будем малодушными в отношении друг к другу. Не от вражды это происходит, а от слабости души; если же она будет крепкой, то будет легко переносить все, не потонет ни от чего и войдет в тихую пристань, которой да сподобимся достигнуть все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 18
О милостыне [19 - 43 Бес. на 1 пос. к Коринф.]

   Апостол Павел в послании к Коринфянам намереваясь излагать учение нравственное переходит к главнейшему из благ, именно говорит о милостыне: о милостыни же яже ко святым, якоже устроих церквам галатийским, тако и вы сотворяйте: по единей от суббот (т. е. день воскресный), кийждо вас да полагает у себе сохраняя, еже аще что благопоспешится (1 Кор. 16, 1–2). Не сказал: пусть приносят в церковь, дабы им не стыдно было приносить малое; но пусть, сберегая мало помалу, увеличивает приношение, и потом покажет его, когда я приду; а до того времени, говорит, отлагай у себя и дом свой делай церковью, ковчегом, сокровищницей; будь стражем священного имущества, самопоставленным домостроителем бедных; человеколюбие дает тебе это священное право. Знаком этого остается и доныне сосудохранительница. Но знак остается, а дела нет. Знаю, что многие из присутствующих опять будут укорять нас и, слыша слова наши, говорить: не будь, просим тебя, тяжел и обременителен для слушателей; предоставь это их произволу, отдай на их волю; ты так стыдишь нас и заставляешь краснеть! Но я не перестану говорить об этом; ибо и Павел не стыдился непрестанно повторять это и настаивать, подобно просящим милостыни. Если бы я говорил: отдай мне и принеси в мой дом, то, может быть, слова мои были бы постыдны; прочем и тогда нет; ибо служащий олтарю, говорит Апостол, со олтарем делится (1 Кор. 9, 13).
   Но, может быть, кто будет укорять меня, что я говорю о самом себе. Нет, я теперь предлагаю просьбу о нуждающихся, или лучше, не о нуждающихся, а о вас подающих; потому и говорю смело. Ибо что за стыд сказать: подай Господу алчущему, одень Его, ходящего нагим, прими Его, странника? Владыка твой пред целой вселенной не стыдится говорить: взалкахся и не дасте ми ясти (Мф. 25, 42), тогда как Он ни в чем не имеет недостатка и никакой нужды, и я ли буду стыдиться и сомневаться? нет, такой стыд от диавольских козней. Посему я не стыжусь, но смело говорю: подавайте нуждающимся, и буду говорить громче, нежели сами нуждающиеся. Если бы кто мог доказать и обличить, что, говоря это, мы привлекаем вас к самим себе, и под предлогом бедных, имеем в виду собственную пользу; то это было бы достойно не только стыда, но и тысячи громов, и тем, которые делают это, не следовало бы жить; если же, по милости Божией, мы о себе нисколько не заботимся, но предлагаем вам благовестие безвозмездно, трудясь, хотя не так, как и Павел, однако же довольствуясь своим, то я со всем дерзновением говорю: подавайте нуждающимся, и не перестану говорить это, а не-подающих буду осуждать строго. Если бы я был военачальником и имел у себя воинов, то конечно, не стыдился бы заботиться о доставлении пищи своим воинам; так же много я пекусь и о вашем спасении.
   Но дабы слова мои были действительнее и сильнее, то, став под руководство Павла, буду говорить вам вместе с ним: кийждо вас да полагает у себе сохраняя, еже аще что благопоспешится… Устроим в своем доме ковчежец для бедных, который пусть находится около того места, где ты становишься на молитву, и всякий раз, как приступаешь к молитве, наперед положи милостыню, и потом воссылай молитву. Как ты не начинаешь молитвы, не умывши рук, также не начинай ее и без милостыни. положить милостыню не меньше значит, как повесить Евангелие близ своей кровати; ибо если ты, повесив Евангелие, сам ничего не будешь делать, то не получишь столько пользы, а устроив такой ковчежец, ты имеешь оружие против диавола, окрыляешь свою молитву, освящаешь свой дом, сохраняя в нем царское брашно. Пусть стоит этот кочежец у твоей кровати, и ночь твоя будет без мечтаний; только не полагай в него ничего от неправедных стяжаний; дело твое есть милостыня, а милостыня не может происходить от жестокосердия.
   Хотите ли, я кажу вам и источники, откуда заимствовать такие приношения, дабы таким образом сделать их легкими? Ремесленник, например, сапожник, кожевник, медник или какой-нибудь иной художник, продав что-нибудь из произведений своего искусства, пусть приносит начаток цены Богу, пусть отлагает некоторую часть в тот ковчежец и этой малой частью поделится с Богом; не большего требую, но столько, сколько приносили сыны иудейские, исполненные бесчисленных зол, столько же будем отлагать и мы, чающие неба. Впрочем, не поставляю этого законом, не запрещаю отлагать и больше, но только прошу отлагать не менее десятой части. Тоже самое делайте не только при продаже, но и при покупке. То же правило пусть соблюдают и владетели полей, при собирании с них доходов; то же и все, приобретающие праведно; не говорю о ростовщиках, равно и воинах, которые притесняют других и обогащаются от чужих несчастий, а говорю о людях, собирающих имущество трудами праведными. Если мы утвердимся в такой привычке, то потом совесть будет укорять нас, как скоро мы не станем исполнять этого правила; сами испытаем, что это дело не трудное, перейдем мало помалу к высшим добродетелям и, научившись презирать богатство и исторгши в себе корень зол, проведем спокойно жизнь настоящую и достигнем жизни будущей, которой да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 19
О роскоши и пьянстве [20 - 57 Бес. на Ев. Мф.]

   Великие блага происходят от двух добродетелей: от молитвы и поста. Ибо тот, кто молится, как должно, и притом постится, немногого требует; а кто требует немногого, тот не будет сребролюбив; а кто не сребролюбив, тот любит подавать милостыню. Кто постится, тот становится легким и окрыляется и с бодрым духом молится, угашает злые пожелания, умилостивляет Бога, и смиряет надменный свой дух. Посему-то Апостолы всегда почти постились. Кто молится с постом, тот имеет два крыла, легчайшие самого ветра. Ибо таковый не дремлет, не говорит много, не зевает и не расслабевает на молитве, как-то со многими бывает; но он быстрее огня и выше земли, потому-то таковый особенно является врагом и ратоборцем против демонов, так как нет сильнее человека искренно молящегося. Если жена могла преклонить жестокого начальника, который ни Бога не боялся, ни людей не стыдился: то тем более может преклонить Бога тот, кто непрестанно предстоит пред Ним, укрощает чрево и отвергает утехи (сласти). Если слабо у тебя тело, чтобы поститься беспрестанно: то оно не слабо для молитвы и для пренебрежения удовольствиями чрева. Если ты не можешь поститься, то по крайней мере можешь не роскошествовать; а это немаловажно и недалеко от пощения, и может укротить неистовство диавола. Ибо ничто так не любезно демону, как роскошь и пьянство – источник и мать всех зол. Сим-то диавол ввергнул некогда израильтян в идолопоклонство, сим-то возжег содомлян на беззаконные похоти! Ибо говорит Писание: сие есть беззаконие содомлян в гордости, в сытости, и в изобилии сластолюбствоваша (Иез. 16, 49). Это же самое и многих других погубило и предало геенне; ибо какого зла не производит роскошь!
   Она делает людей свиньями и хуже свиней. Свинья валяется в грязи и питается калом, а сластолюбивый человек приготовляет себе стол отвратительнейший, придумывая непозволенные связи и беззаконную любовь. Таковый нимало не различается от бесноватого; он также бесстыдствует и неистовствует.
   О бесноватом мы, по крайней мере, жалеем, а этого отвращаемся и ненавидим. А почему? Потому что он произвольно неистовствует, и обращает и рот свой, и глаза, и ноздри, и все вообще в проводники смрада и нечистоты. Если же заглянуть внутрь такого человека, то увидим, что душа в нем застыла и оцепенела, как бы среди зимы и мороза, и уже не может подать никакой помощи ладье по причине чрезмерной непогоды. Стыдно мне говорить, как много страждут от сластолюбия и мужчины и женщины. Это я оставляют на их совесть, которая точнее знает все. Что отвратительнее женщины пьяной, качающейся туда и сюда? Чем немощнее сосуд, тем жесточее сокрушение. Свободная ли то будет жена или раба: свободная бесчестит себя среди рабов, но и раба тоже делает среди рабов; а таким образом делают то, что дары Божии хулятся неосмысленными. Я слышу, что когда встречаются такие случаи, говорят: когда бы не было вина! О глупость, о безумие! Другие грешат, а мы презираем дар Божий. Что за сумасбродство?
   Ужели вино, о человек, причиной такого зла? Нет, не вино, а невоздержание тех, которые злоупотребляют вином. И так лучше скажи: о, если бы не было пьянства! О, если бы не было роскоши! А если скажем – лучше бы не было вина, то можем и далее сказать: о, если бы не было железа, потому что есть человекоубийцы! Хорошо, если бы не было ночи, потому что есть воры; лучше, если бы не было света, потому что есть клеветники; лучше бы не было жен, потому что есть блудницы! Таким образом, ты все, наконец, захочешь истребить.
   Но ты не поступай так, ибо это сатанинский дух. Не презирай вина, но презирай пьянство. Когда пьяный придет в чувство, опиши ему все его безобразие. Скажи ему: видно дано для увеселения, а не для того, чтобы безобразить себя; дано для того, чтобы быть веселым, а не для того, чтобы быть посмешищем; дано для подкрепления здравия, а не для расстройства, для уврачевания немощей телесных, а не для ослабления духа. Бог тебя почтил сим даром, для чего же ты неумеренным употреблением сего дара бесчестишь себя? Послушай, что говорит Апостол Павел: мало вина приемли, стомаха ради твоего и частых твоих недугов (1 Тим. 5, 23). Если и Святой, одержимый болезнью и частыми недугами, не употреблял вина, доколе не повелел ему учитель: какого же мы достойны будем осуждения, когда мы здоровые упиваемся? Ему сказано: мало вина приемли, сто-маха ради твоего и недугов твоих. А из вас каждому упивающемуся скажет Апостол: употребляй меньше вина, потому что от пьянства рождается блудодеяние. Если же потому не хотите воздерживаться от пьянства, то, по крайней мере, воздерживайтесь потому, что оно возбуждает гнусные похоти. Вино дано для веселья, ибо сказано: вино веселит сердце человека; а вы и это доброе его свойство порочите. Ибо, что за радость быть не в себе, мучиться множеством болезней, видеть все кружащимся, и все во мраке, подобно находящимся в горячке, иметь нужду в том, чтобы кто-нибудь намазал голову елеем? Я говорю не о всех, но для всех. Я не потому говорю, что все пьют, а потому, что непьющие не заботятся о пьющих. Потому я к вам особенно обращаюсь – к вам, находящиеся в здоровом состоянии! Ибо и врач, оставляя больных, беседует с теми, которые сидят около них. И так к вам я простираю слово, умоляю вас, не заражайтесь сей болезнью, а тех, кои уже заразились, исхищайте из беды, дабы не было между вами людей, которые хуже бессловесных. Ибо скоты не требуют ничего более того, что нужно; а сии становятся бессмысленнее оных, преступая границы умеренности. И подлинно, не гораздо ли лучше таковых людей осел? Не гораздо ли лучше пес? Каждое из сих животных и все прочие вообще, едят ли, пьют ли, знают пределы довольства, и не простираются далее нужды. И хотя бы тысячи человек принуждали их, никогда не дадут себе дойти до неумеренности. И так вы хуже бессловесных и в сем отношении. И что вы сами о себе думаете хуже, нежели о свиньях и ослах, это видно из того, что сих животных не заставляете есть сверх меры. Почему же это так, спросят? Ты скажешь, чтобы не нанести им вреда; а о себе ты и этой предусмотрительности не употребляешь. И так ты думаешь о себе хуже, нежели о скотах, и всегда обуреваемый не радишь о себе.
   И не только в тот день, когда ты пьян, страдаешь от пьянства, но и после оного дня. Подобно, как и по прошествии горячки, остаются еще следы пагубного влияния оной; так и у тебя и по прошествии хмеля и в душе и в теле свирепствует буря. Бедное тело лежит расслабленно, как корабль разбитый бурей, а того беднее душа: ибо и в расслабленном теле воздымает бурю и возжигает похоть. Когда же, по-видимому, приходит в здравый смысл, тогда-то особенно безумствует, воображая вино, бутылки, стаканы, чаши.
   Как по укрощении волнения во время бури остаются следы разрушительного действия ее, так и здесь. Как там товары, так здесь почти все доброе выбрасывается. Целомудрие ли стяжал кто-либо, стыдливость ли, кротость ли, смирение ли? Все сие пьянство повергает в море нечестия. А что еще после сего делает пьянство, того нельзя ни с чем и сравнить. Ибо там, по выгружении, корабль делается легче; а здесь новое отягощение. Ибо вместо оного богатства нагружается песком, соленой водой и всякой дрянью, от чего корабль и с пловцами и с кормчим тотчас погибает. Итак, дабы не потерпеть нам того же, устранимся от этой бури. Нельзя пьянице видеть Царствия Небесного. Не льститеся, говорит Апостол, ни пьяницы, ни досадители, Царствия Божия не наследят (1 Кор. 6, 10). И что я говорю, Царствия небесного?
   Пьяный не видит и настоящих предметов; ибо пьянство дни превращает для нас в ночи, свет во тьму; пьяный, смотря во все глаза, не видит и того, что у него под ногами. И не это только зло рождается от пьянства, но и после пьяницы подвергаются другой жесточайшей казни: безумному унынию, неистовству, расслаблению, насмешкам, поношениям. Какого же помилования ждать тем, кои убивают себя такими бедствиями? Совершенно никакого. Итак, потщимся избегнуть себя недуга, чтобы получить нам настоящие и будущие блага, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Коему слава и держава со Отцем и святым Духом во веки веков. Аминь.

Беседа 20
О гордости [21 - 16 Бес. на Ев. Иоан. Бог.]

Один мудрый муж сказал: начало гордыни незнание Господа (Сир. 10, 14). Диавол, не бывший прежде диаволом, не был бы низвержен и не стал бы диаволом, если бы не заболел этой самой болезнью. Она лишила его прежнего достоинства, она низвела его в геенну, она послужила для него причиной всех зол. Порок этот может сам по себе повредить всякую добродетель души – милостыню ли, молитву ли, пост или что-либо другое. Ибо сказано, что высокое у людей не чисто пред Господом. Не блуд только и не прелюбодеяние оскверняет тех, которые предаются ему, но и гордость, и даже гораздо больше. Почему? Потому, что блуд хотя и не простительное зло, по крайней мере, иной человек может сослаться на пожелание; а высокомерие не имеет никакой причины, никакого предлога, под которым заслуживало бы хотя тень извинения; оно есть не что иное, как развращение души и самая тяжкая болезнь, происходящая не от чего другого, как только от безрассудства. Подлинно нет безрассуднее человека высокомерного, хотя бы он обладал большим богатством, хотя бы получил обширное внешнее образование, хотя бы поставлен был на высшей степени власти, хотя бы имел у себя все, что для людей кажется завидным. Ибо, если гордящийся действительными преимуществами жалок и несчастен и теряет награду за все свои совершенства, то не смешнее ли всех надмевающийся ничтожными благами, тенью и цветом травы (такова слава этого века), – так как он поступает подобно тому, как если бы бедняк, нищий, постоянно удручаемый голодом, случайно в одну ночь увидел приятный сон, и тем стал бы тщеславиться?
Жалкий и несчастный! Душу твою снедает жесточайшая болезнь, и ты, убогий крайним убожеством, мечтаешь, что у тебя столько и столько-то талантов золота и множество прислуги? Да это – не твое. А если не веришь моим словам, то убедись опытами бывших прежде богачей. Если же ты так упоен, что не вразумляешься приключениями других; то подожди немного, – и ты дознаешь собственным опытом, что нет для тебя никакой пользы от этих благ, когда, при последнем издыхании, не будучи властен ни в одном часе, ни в одной минуте, ты невольно оставишь их окружающим тебя людям и, что нередко случается, людям таким, которым ты и не хотел бы оставить. Многие даже не имели возможности распорядиться о них, а отходили нечаянно, еще желая наслаждаться ими, но им уже не было это позволено, и быв увлекаемы, отходя из мира невольно, по необходимости, оставляли свои блага тем, кому бы и не хотели. Чтобы и с нами этого не случилось, мы, пока живы и здоровы, предпошлем их в свой (небесный) град. Только таким образом мы будем иметь возможность насладиться ими; а иначе никак; таким образом мы положим их в надежном и безопасном месте. Ничто, ничто не может их отсюда исхитить: ни смерть, ни доверительные свидетельства, ни наследники, ни клеветы и наветы; но кто сколько принес с собой, отходя отсюда, тем всем и будет наслаждаться непрерывно. А найдется ли такой несчастный, который бы не захотел вечно утешаться своим стяжанием? Перенесем же свое богатство и положим его там. Для того перенесения нам не нужно ни ослов, ни верблюдов, ни колесниц, ни кораблей; и от этих хлопот избавил нас Бог, а нужны будут нам только бедные, хромые, слепые, недужные. Им-то поручен этот перевоз, они-то пересылают богатство на небо, они-то владетелей богатства вводят в наследие вечных благ, которого да достигнем и все мы, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 21
О покаянии [22 - 9 Бес. на Пос. к Евр.]

   Покаяние имеет великую силу; оно может человека, сильно погрузившегося во грехи, если он захочет, освободить от бремени грехов и, когда он находится в опасности, поставить в безопасности, хотя бы он достиг самой глубины зла. Это можно видеть из многих мест Писания. Еда подаяй не востает, говорит Пророк, или отвращаяйся не обратится (Иер. 8, 4)?
   Оно может, если мы захотим опять изобразить в нас Христа; ибо послушай, что говорит Павел: чадца моя, имиже паки болезную, дондеже вообразится Христос в вас (Гал. 4, 19); только мы должны приступить к покаянию. Посмотри на человеколюбие Божие: нас следовало бы наказать всеми родами наказания еще с самого начала за то, что, приняв закон естественный и получив тысячи благ, мы не познали Господа и вели жизнь нечистую; но Он не только не наказал нас, а еще даровал нам бесчисленные блага, как будто бы мы совершили великие подвиги. Потом опять мы отпали, но Он и после того не наказывает нас, а даровал врачевство покаяния, которое может уничтожить и изгладить все грехи наши, только если мы знаем, в чем состоит это врачевство, и как им нужно пользоваться. В чем же состоит врачевство покаяния и как оно употребляется? Во-первых, оно состоит из сознания своих грехов и исповедания их. Беззаконие мое, говорит Пророк, познах, и греха моего не покрых: исповем на мя беззаконие мое Господеви, и ты оставил еси нечестие сердца моего (Пс. 31, 5); и еще: глаголи ты беззакония твоя прежде да оправдишися (Ис. 43, 26); и еще: праведник самого себе оглагольник в первословии (Прит. 18, 17). Во-вторых, покаяние состоит из великого смиренномудрия; оно есть, как бы золотая цепь, которая, если взять ее за начало, следует вся. Так точно, если ты будешь исповедывать грехи, как должно исповедывать, то душа смирится; ибо совесть, терзая ее, делает смиренной.
   С смиренномудрием должно соединять и нечто другое, дабы оно было таково, о каком молился блаженный Давид, когда говорил: сердце чисто созижди во мне, Боже (Пс. 50, 12); и еще: сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит (ст. 19). Ибо сердце сокрушенное не возмущается, не оскорбляет других, но всегда готово терпеть страдания, а само не восстает ни на кого. В том и состоит сокрушение сердца, когда оно, хотя само бывает оскорбляемо, хотя терпит зло, остается спокойным и не возбуждается к мщению.
   После смиренномудрия нужны непрестанные молитвы и обильные слезы днем и ночью. Измею, говорит Пророк, на всяку нощь ложе мое, слезами моими постелю мою омочу, утрудихся воздыханием моим (Пс. 6, 7); и еще: зане пепел, яко хлеб, ядех, и питие мое с плачем растворял (Пс. 101, 10). После молитв столь усильных нужно великое милосердие. Оно в особенности делает сильным врачевство покаяния. Как во врачебных средствах, лекарство хотя много трав содержит в себе, но главную – одну: так и в покаянии подобной многоцелебной травой бывает милосердие, и даже от него зависит все. Ибо, послушай, что говорит Божественное Писание: дадите милостыню, и се вся чиста вам будут (Лк. 11, 41); и еще: милостынями и верою очищаются грехи (Дан. 4, 24); и еще: огнь горящь угасит вода, и милостыня очистит грехи (Сир. 3, 30). Далее нужно не гневаться, не памятозлобствовать и прощать всем грехи их; человек на человека, говорит Премудрый, сохраняет гнев, а от Господа ищет исцеления (Сир. 28, 3); отпущайте, говорит Господь, и отпустится вам (Мф. 6, 14). Также нужно отклонять братию от заблуждений; обращся, говорит Господь, утверди братию твою, дабы отпущены были тебе грехи твои (Лк. 22, 23). Еще нужно искреннее обращение со священниками; и аще кто, говорит Апостол, грехи сотворил есть, отпустятся ему (Иак. 5, 15). Нужно защищать обижаемых, не гневаться, переносить все кротко.
   Теперь, когда мы узнали, каким образом совершается покаяние и отпущение грехов, и что мы можем избежать всего, если захотим воспользоваться им, как должно, можем ли мы получить прощение, если не станем думать о своих согрешениях? Если бы мы исполняли это, то все было бы сделано. Как вошедший в дверь уже находится внутри: так точно и помышляющий о собственных согрешениях. Ибо, кто ежедневно помышляет о них, тот непременно достигнет и до их исцеления; а кто только говорит: я грешен, но не представляет себе грехов своих порознь и не пре-поминает: в том-то и в том-то я согрешил, тот никогда не перестанет грешить; он часто будет исповедываться, но никогда не будет думать о своем исправлении. Нужно только начать, а все прочее непременно последует за тем, если только будет сделан приступ; ибо во всем трудны только начало и приступ. Итак, положим основание, и все будет легко и удобно. Начнем покаяние, увещеваю вас, один с усильных молитв, другой с обильных слез, третий с сердечного сокрушения; и последнее, как оно ни мало, не бесполезно; и опечалися, говорит Господь, и пойде дряхл в путех своих: пути его видех, и исцелих его (Ис. 57, 17–18). Все же вообще начнем с милосердия, с оставления ближним согрешений их, с забвения обид, с воздержания от злопамятства и мстительности, смиряя таким образом, души свои. Если бы мы постоянно воспоминали о грехах своих, тогда ничто из предметов внешних не могло бы возгордить нас, ни богатство, ни могущество, ни власть, ни слава; но если бы даже мы сидели на царском седалище, и тогда плакали бы горько. Блаженный Давид был царь и однако говорил: измею на всяку нощь ложе мое (Пс. 6, 7); ни багряница, ни диадима нисколько не причиняли ему вреда и не возбуждали в нем гордости; потому что он сознавал, что он человек; он имел сердце сокрушенное, потому и плакал. Что такое дела человеческие? Пепел и пыль, прах пред лицом ветра, дым и тень, лист и цвет, уносимые ветром, сон мечта и баснь, пустое колебание воздуха, легко возбуждаемое, перо возметаемое, течение непостоянное, и все, что только может быть еще ничтожнее этого. Посему, увещеваю вас, будем стремиться к горней славе, дабы достигнуться. Эта слава есть истинная слава; а от всего житейского будем удаляться, дабы нам получить благодать и милость во Христе Иисусе, Господне нашем, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь и поклонение, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 22
О том, что милостыню должно подавать прежде родным [23 - 14 Бес. на 1 Посл. к Тимоф.]

Многие полагают, что для спасения им довольно той добродетели, которой они обладают, и что если они хорошо будут располагать своей жизнью, то для спасения им уже больше ничего не будет недоставать. Но они думают неправильно, как доказал это тот, который закопал один талант. Ибо он принес его не уменьшенным, но возвратил целым и таким, каким получил. Тоже доказывает и блаженный Павел, когда говорит: аще же кто о своих, пачеже о присных, не промышляет, веры отверглся есть. Промышление разумеет всякое и о душе и о теле; ибо последнее есть тоже промышление. Тот, кто не печется о своих, паче же о присных, то есть принадлежащих к его роду, невернаго горший есть (1 Тим. 5, 8). Это говорит и Исаия, глава Пророков: от свойственных племене твоего не презри (Ис. 58, 7); ибо каким образом может быть милостивым к посторонним тот, кто презирает людей одного с собой рода и свойственников своих? Разве не называют все тщеславием то, когда кто, благодетельствуя чужим, презирает и не щадит своих? Или с другой стороны, если, наставляя первых, он оставляет в заблуждении последних, несмотря на то, что благотворить последним было бы для него и удобнее и справедливее? Без сомнения. Ибо разве не скажут тогда, что можно ли назвать милостивыми христиан, когда презирают они своих? И невернаго такой, говорит Апостол, горший есть. Почему? Потому что сей последний, если презирает чужих, то, по крайней мере, не презирает близких себе. Сказанное Апостолом имеет такой смысл: кто нерадит о своих, тот нарушает и Закон Божий, и закон природы. Если же не пекущийся о присных отказался от веры и стал хуже неверного; то куда должен быть отнесен и где займет место тот, кто обижает присных своих? Но каким образом он отказался от веры? Бога, говорит, исповедуют, а делы отмещутся его (Тит. 1, 16). Между тем, что заповедует Бог, в которого веруют? Не презирать тех, которые связаны с нами племенным родством. Каким же образом может веровать отрицающий сие? Подумаем, сколько нас таких, которые, сберегая деньги, презираем ближних. Бог для того и учредил родственные связи, чтобы мы имели больше случаев благодарить друг друга. Поэтому если ты не делаешь того, что делает неверный, то ужели ты не отказался от веры? Ибо не в том состоит вера, чтобы веровать только исповеданием, но нужно еще являть праведные дела.

Беседа 23
О пользе молитвы ночной [24 - 26 Бес. на Деян.]

   Не для того дана ночь, чтобы мы во всю нее спали и бездействовали. Свидетели тому ремесленники, погонщики мулов, торговцы, Церковь Божия, восстающая среди ночи. Восстань и ты, посмотри на хор звезд, на глубокую тишину, на великое безмолвие, и удивляйся делам Господа твоего. Тогда душа бывает чище, легче и бодрее, бывает особенно способна воспарять и возвышаться; самый мрак и совершенное безмолвие много располагает к умилению. если взглянешь на небо, испещренное звездами, как бы бесчисленным множеством глаз, то получишь совершенное удовольствие, помыслив тотчас о Создателе. Если представишь, что те, которые в течении дня шумят, смеются, играют, скачут, обижают, лихоимству-ют, досаждают, делают бесчисленное множество зол, теперь нисколько не отличаются от мертвых, то познаешь все ничтожество человеческого самолюбия. Сон пришел и показал природу, как она есть; он есть образ смерти, он есть образ кончины. Если взглянешь на улицу, не услышишь ни одного голоса; если посмотришь в доме, увидишь всех лежащими как бы во гробе. Все это может возбудить душу и привести на мысль кончину мира.
   Говорю это мужам и женам. Преклони колена, воздыхай, моли Господа твоего быть милостивым к тебе; Он особенно преклоняется на милость ночными молитвами, когда ты время отдохновения делаешь временем плача. Вспомни о Царе, как он говорит: утрудихся воздыханием моим, измыю на всяку нощь ложе мое, слезами моими постелю мою омочу (Пс. 6, 7). Какие бы ты ни имел удовольствия, не будешь иметь более его; как бы ты ни был богат, не будешь богатее Давида. Но он же в другом месте говорит: полунощи востах исповедатися тебе о судьбах правды твоея (Пс. 118, 62). Тогда не беспокоит тщеславие; ибо, как это возможно, когда все спят и не видят? Тогда не нападают леность и беспечность; ибо, как это возможно, когда столь многое возбуждает душу? После таких всенощных бдений бывают и сон приятный и видения чудные. Это делай и ты, муж, а не одна только жена. Пусть дом сделается Церковью, составленной из мужей и жен. Не считай препятствием этому то, что ты муж только один и что она жена только одна. Идеже бо еста два, говорит Христос, собрани во имя мое, ту есмь посреде их (Мф. 18, 20). А где присутствует Христос, там великое множество; где Христос, там необходимо бывают и Ангелы, и Архангелы, и прочие Силы. Посему вы – не одни, когда с вами Господь всех. И еще послушай, что говорит Премудрый: лучше един праведник, нежели тысяща грешник (Сир. 16, 3). Нет ничего бессильнее многих грешников, и ничего сильнее одного, живущего по закону Божию. Если у тебя есть дети, то подними и детей, и пусть во время ночи весь дом сделается Церковью; если же они малолетны и не могут переносить бодрствования, то пусть совершат или выслушают по крайней мере одну молитву или две, и успокоятся; только ты встань, только ты себе обрати это в навык.
   Нет ничего прекраснее жилища, в котором совершаются такие молитвы. Послушай, что говорит Пророк: аще поминах тя на постели моей, на утренних поучахся в тя (Пс. 62, 7). Но, скажешь, я утомился в продолжении дня, и не могу. это – отговорка и предлог; ибо сколько бы ты ни трудился, не потрудишься более ковача меди, который опускает столь тяжелый молот с великой высоты на уголья, и по всему телу пропитывается дымом, и однако проводит в этом большую часть ночи. И вы, жены, знаете, когда вам бывает нужно идти в поле или придти в ночное собрание, как там проводят целую ночь без сна. Так и у тебя пусть будет духовная ковальня, чтобы устроять не котлы и сковороды, но душу твою, которая гораздо лучше всякого произведения из меди и золота. Ее, устаревшую от грехов, ввергни в горнило покаяния; ударяй ее с великой высоты молотом, т. е. исповеданием грехов; ввергни в горнило покаяния; ударяй ее с великой высоты молотом, т. е. исповеданием грехов; воспламени огонь Духа. Твое художество гораздо лучше.
   Ты устрояешь не золотые сосуды, но душу, драгоценнейшую всего золота, подобно как ковачь меди свое произведение. Ты не вещественный приготовляешь сосуд, но освобождаешь душу от всякого житейского попечения. Пусть предстоит пред тобой светильник, не этот сгорающий, но тот, который имел у себя Пророк, как он говорит: светильник ногама моима закон твой (Пс. 118, 105). Воспламени душу молитвой; если увидишь, что она имеет довольно огня, то вынь ее из этого горнила, и устрой ее, как хочешь.
   Поверь мне, не столько огонь истребляет ржавчину металла, сколько ночная молитва – ржавчину грехов наших. Устыдимся, если не кого другого, то хотя ночных стражей. Они повинуясь человеческому закону, обходят во время стужи, громко крича и проходя по улицам, часто под дождем и оцепенев от холода, для тебя, для твоей безопасности и для сбережения твоего имущества. Тот о твоем имуществе оказывает такое попечение; а ты не оказываешь даже о душе своей. И притом я не заставляю тебя ходить, подобно ему, под открытым небом, ни громко кричать и надрываться; но находясь в том же самом жилище, в той же самой спальне, преклони колена, обратись с молитвой ко Господу. Для чего сам Христос на горе пробыл всю ночь (Лк. 16, 12)? Не для того ли, чтобы подать нам Собой пример? Тогда растения восстановляют свои силы, т. е. во время ночи; тогда особенно и душа еще более их принимает в себя росу. Что днем попаляется солнцем, то освежается ночью. Ночные слезы лучше всякой росы нисходят и на пожелания и на всякое пламенное разжжение и не попускают потерпеть ничего вредного. Если она не будет питаться этой росой, то будет сожигаться во время дня. Впрочем да не подвергнется никто из вас сожжению от того огня, но пребывая в прохладе и под покровом человеколюбия Божия, да сподобимся все мы освободиться от бремени грехов, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 24
О том, чтобы не мстить оскорбившим и не иметь злопомнения [25 - 71 Бес. на Ев. Иоан. Бог.]

   Слез достойны не те, которые терпят обиду, но те, которые причиняют ее. Лихоимец, клеветник и всякий, делающий какое-либо другое зло, вредят гораздо больше самим себе; а нам приносят величайшую пользу, если мы не отмщаем за себя. Положим, например, такой-то ограбил тебя, а ты за обиду возблагодарил и прославил Бога. Чрез это благодарение ты приобрел себе бесчисленные награды, равно как тот приготовил себе неизреченный огонь. Если же кто скажет: что ж, если я не мог отмстить обидевшему меня, потому что я слабее его? – то я отвечу вот что: ты мог сердиться и гневаться, потому что это в нашей власти, мог желать зла опечалившему тебя, тысячекратно проклинать его и всюду бесславить. Следовательно, кто этого не сделал, тот получит награду и за то, что не мстил: ибо, очевидно, он не стал бы мстить и в том случае, если бы мог это сделать. Ведь обиженный, если он малодушен, пользуется всяким оружием, – мстить обидевшему проклятиями, ругательствами, наветами. Итак, ты не только не делай этого, но и молись за него; а если ты не только не сделаешь этого, но и станешь молиться за него, то будешь подобен Богу. Молитеся, сказано, за творящих вам напасть, яко да будете подобны Отцу вашему, иже есть на небесах (Мф. 5, 44). Видишь, какую великую пользу получаем мы от обид, причиняемых нам другими? Ничем так не услаждается Бог, как тем, когда мы не воздаем злом за зло? Но что я говорю: когда не воздаем злом за зло? Ведь нам заповедано воздавать противным, – благодеяниями, молитвами. Поэтому и Христос воздал (Иуде), хотевшему предать Его, благодеяниями, именно: умыл ему ноги, обличал его тайно, укорял с кротостью, служил, удостоил его трапезы и целования: и хотя Иуда и от этого не сделался лучше, однако же Он не переставал делать свое. Но если хочешь, я научу тебя и примером рабов, и в особенности, рабов ветхозаветных, дабы ты видел, что мы не можем иметь никакого извинения, когда бываем злопамятны. Итак, хотите ли, я скажу вам о Моисее или не возвести ли слово еще далее?
   Ибо чем древнее будут представлены примеры, тем будут они убедительнее. Почему же так? – потому что тогда добродетель была труднее. Жившие в то время не имели ни письменных наставлений, ни примеров жизни; подвизалась одна только природа без всякой посторонней помощи и принуждена была всюду плавать, без всякой опоры. Потому-то Писание, похваляя Ноя, не просто назвало его совершенным, но присовокупило: в роде своем, то есть, в такое время, когда было много препятствий. Конечно, после него прославились и другие, однако же он ничем не будет меньше их; потому что он был совершен в свое время. Кто же был долготерпеливее прежде Моисея? Блаженный и доблестный Иосиф, который, прославившись целомудрием, не менее прославился долготерпением. Его продали, между тем как он не сделал никакой обиды, но служил, работал и исполнял все, свойственное рабам. На него взнесли злую хулу, но он не мстил, хотя имел и отца на своей стороне; напротив, он даже понес братьям пищу в пустыню и, когда не нашел их, не отчаялся и не возвратился назад, хотя и имел к тому случай, если бы хотел, но всегда сохранял истинно братское расположение к этим свирепым и жестоким людям. Опять, когда он сидел в темнице и был спрошен о причине, он не сказал о них ничего худого, а только: ничто зло сотворих и: татьбою украден из земли еврейския (Быт. 40, 15).
   И после этого, когда снова получил власть, он и питал их, и избавил от бесчисленных зол. Так-то, когда мы бодрствуем над собой, злоба ближнего не может отвратить нас от добродетели. Но не таковы были его братья. Они сняли с него одежду и хотели убить его, и поносили его за сновидение. Он принес им пищу, а они замышляли лишить его свободы и жизни. Сами ели, а брата, бросив нагого в ров, презирали. Что может быть хуже такого зверства? Каких убийц не были они бесчеловечнее? А потом, извлекши из рва, они передали его тысяче смертей, – продали людям иноплеменным и диким, отправлявшимся к варварам. Но он, сделавшись царем, не только не мстил им, но освободил их, сколько было в его власти, и от греха, назвав все случившееся делом Промысла Божия, а не их злобы. И все, что он ни сделал с ними, сделал не с тем, чтобы отмстить за обиду, но притворно, ради брата. От того-то, когда увидел впоследствии, что они не отпускают от себя его брата, – тотчас сбросил с себя личину, стал громко рыдать и обнимать их, как будто бы они, прежде погубившие его, оказали ему величайшее благодеяние; перевел их всех в Египет и осыпал бесчисленными благодеяниями. Какое же мы будем иметь оправдание, когда после закона и благодати, после такого умножения любомудрия, не подражаем и тому, кто жил до благодати и закона?
   Кто избавит нас от наказания? Ибо нет, истинно нет ничего хуже злопамятства. И это показал должник десяти тысяч талантов. Сначала ему долг был прощен, а потом снова потребован: прощен – по человеколюбию Божию, а вновь потребован – за его жестокость и злопамятство к своему клеврету (Мф. 18, 24–38). Зная все это, будем прощать грехи нашим ближним и воздавать им добром, дабы и от Бога получить милость, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.

Беседа 25
О клятве [26 - 10 Бес. на Деян.]

   Мы положили закон или лучше, не мы положили, а нет, ибо сказано: не зовите учителя на земли (Мф. 23, 8–9); Христос положил закон, чтобы никто не клялся. Что же, скажи мне, сделалось с этим законом? Я не перестану говорить об этом, да не како паки пришед, по слову Апостола, не пощажу (2 Кор. 13, 2). Подумали ли вы об этом? Позаботились ли? Было ли у вас какое-нибудь старание? Или мы опять должны говорить тоже? Впрочем, было ли старание или нет, мы опять станем говорить те же слова, чтобы вы имели о том попечение; а если вы уже позаботились, то, чтобы опять исполняли это постояннее, и других склоняли к тому. Откуда же начать нам слово? Хотите ли, с Ветхого завета? Но стыдно ли нам, что мы не соблюдаем того, что предписано было в Ветхом завете и что надлежало бы нам превзойти? Нам следовало бы слушать не об этом, – это предписания иудейской бедности, – а о заповедях совершенных, как например: брось деньги, стой мужественно, отдай душу за проповедь, смейся над всем земным, да не будет у тебя ничего общего с настоящей жизнью. Если кто обидит тебя, скажи ему благодеяние; если обманет, – заплати благословением; если будет поносить, – окажи почтение. Будь выше всего. Вот о чем и о подобном нам следовало бы слушать; а между тем, мы говорим о клятве! Это тоже, как если бы кто человека, который должен любому любомудрствовать, отвлек от учителей мудрости и заставил его читать еще по складам и разбирать буквы. Подумай, какой стыд для человека, имеющего длинную бороду, носящего палку и плащ, идти вместе с детьми к учителям и учиться тому же, чему они учатся! Не крайне ли смешно это? Но мы еще смешнее. Ибо не столько различия между философией и азбукой, сколько между иудейским образом жизни и нашим: здесь столько различия, сколько между Ангелами и людьми. Скажи мне: если бы кто низвел Ангела с неба и велел ему стоять здесь и слушать наши слова, как будто бы ему необходимо было поучаться в них, – не стыдно ли и не смешно ли было бы это? Если же смешно только еще учиться этому; то скажи мне, какое осуждение, какой стыд даже не внимать этому? И в самом деле, как не стыдно, что христиане только еще учатся тому, что не должно клясться! Подчинимся, однако же, этой необходимости, что не подвергнуться еще большему стыду. Так станем же сегодня говорить вам из Ветхого завета. Что же говорит он? Заклинанию не обучай уст своих, и клятися именем святым не навыкай (Сир. 23, 8–9). Почему. Яко же бо раб истязуем часто, от ран не умалится, такожде и кленыйся (Сир. 23, 10).
   Заметь благоразумие этого мудреца. Не сказал: заклинанию не обучай мысли своей, но: уст своих; – ибо он знал, что здесь все зависит от уст и что это зло легко исправляется. Это, наконец, обращается в невольную привычку, подобно тому, как многие, входя в бани, вместе с тем, как переступают через порог двери, кладут на себе крестное знамение. Это обыкновенно делает рука по привычке, когда даже никто не приказывает. Опять и при возжжении светильника, часто рука творит знамение, между тем как мысль обращена на что-нибудь другое: так точно и уста говорят не от души, но по привычке, и все зло заключается в языке. И клятися, сказано, именем святым не навыкай. Яко же бо раб истязуем часто, от ран не умалится, такожде и кленущийся. Не клятвопреступление осуждается здесь, но клятва, и за нее полагается наказание. Следовательно, клясться – грех.
   Такова, поистине, душа клянущагося: много на ней ран, много язв. Но ты не видишь? В том-то и беда!
   Между тем, ты мог бы видеть, если бы захотел, потому что Бог дал тебе глаза. Такими глазами смотрел Пророк, когда говорил: возсмердеша и согниша раны моя, от лица безумия моего (Пс. 37. 6). Мы презрели Бога, возненавидели благое имя, попрали Христа, оставили стыд, – никто не воспоминает с уважением имени Божия. Ведь если ты кого любишь, ты встаешь при его имени; а Бога часто призываешь так, как бы он был ничто. Призывай Его, когда благотворишь врагу; призывай Его для спасения твоей души.
   Тогда Он приблизится к тебе, тогда ты возвеселишь Его, а теперь ты прогневляешь Его. Призывай Его, как приказывал Стефан. Что говорил он? Господи, не постави им греха сего (Деян. 7, 60). Призывай Его, как призывала жена Елканова, со слезами, с плачем, с молитвой. Этого я не запрещаю, напротив, к этому особенно побуждаю. Призывай Его, как призывал Моисей, когда взывал, молясь за тех, которые гнали его. Ведь если бы ты безрассудно стал упоминать о каком-нибудь почтенном человеке, это было бы для него поношением: а упоминая в своих речах о Боге не только безрассудно, но и неуместно, считаешь это за ничто? Какого же не достоин ты наказания! Я не запрещаю иметь Бога непрестанно в мыслях, – напротив, об этом и прошу и этого желаю, но не против воли Его, а для того, чтобы хвалить и почитать Его. Это доставило бы нам великие блага, если бы мы призывали Его только тогда, когда нужно, и в тех обстоятельствах, в которых нужно. Почему, скажи мне, при апостолах было столько чудес, а в наше время их нет, хотя Бог тот же и имя Его то же?
   Это потому, что оно не одинаково употребляется нами. Каким образом? Так, что они призывали Его только в тех случаях, о которых я сказал, а мы призываем не в этих, но в других. Если же тебе не верят и ты поэтому клянешься, то скажи: поверь, и даже, если хочешь, клянись самим собой. Я говорю это не потому, чтобы хотел давать законы противные закону Христову, – отнюдь нет: ибо сказано: буди же слово ваше: ей, ей: ни, ни (Мф. 5, 37); но по снисхождению к вам, чтобы больше побудить вас к этому и отвлечь от той ужасной привычки. Сколько людей, снискавших себе славу в других делах, погибло от этой привычки! Хотите ли знать, почему древним позволялось клясться? (Нарушать клятву и им было не позволено).
   Это потому, что они клялись идолами. Не стыдно ли вам оставаться при тех же законах, какими водились люди немощные? Ведь и теперь, если я принимаю язычника, я не тотчас заповедаю ему это, но сначала убеждаю его познать Христа. Но если верующий и познавший Его и слышавший о нем, станет требовать себе такого же снисхождения, какое оказывается язычнику, – что пользы в этом, какая прибыль? Но сильна, скажешь, привычка, и тебе трудно оставить ее? Если так велика сила привычки, то перемени эту привычку на другую. Да как, скажешь, это возможно? Я часто уже говорил об этом и теперь скажу тоже. Пусть многие следят за нашими словами, пусть исследуют и исправляют их. Нет стыда в том, когда нас другие исправляют, напротив, стыдно удалять от себя тех, кто исправляет нас, и делать это во вред собственному спасению. Ведь если ты наденешь платье наизнанку, ты позволяешь и слуге поправить его и не стыдишься того, что он учит тебя, хотя это и очень стыдно; а здесь ты причиняешь вред душе своей и стыдишься, скажи мне, когда другой вразумляет тебя? Ты терпишь раба, который наряжает тебя в одежду и надевает на тебя обувь: а того, кто украшает душу твою, не терпишь? Не крайнее ли это безумие?
   Пусть будет и раб учителем в этом, пусть будет – и дитя, и жена, и друг, и родственник и сосед. Как зверь, когда его отовсюду гонят, не может убежать:
   так тот, кто имеет стольких стражей и стольких порицателей и кого отовсюду поражают, не может не быть осторожен. В первый день это будет для него тяжело, равно и во второй и в третий, потом будет легче, а после четвертого дня это не будет для него и делом. Сделайте опыт, если не верите. Позаботьтесь, прошу вас.
   Немаловажен этот грех, немаловажно и исправление от него; напротив, здесь важно и то и другое, – и зло и добро. Но дай Бог, чтобы было добро, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом слава, держава, честь ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 26
О тщеславии [27 - 3 Бес. на Ев. Иоан. Бог.]

   Невозможно тому, кто раболепствует временной славе, получить славу от Бога. Посему-то Христос и укорял иудеев, говоря: како можете веровати, славу от человек приемлюще, и славы, яже от единаго Бога, не ищуще (Ин. 5, 44)? Это какое-то сильное упоение; объятый страстью тщеславия, человек делается неисправим. Она, отторгая от небес душу своих пленников, пригвождает ее к земле, не позволяет ей воззреть к свету истинному, побуждает постоянно вращаться в тине, приставляя к ним владык, столь сильных, что они владеют ими, даже ничего не приказывая. Ибо тот, кто болит этой болезнью, добровольно, хотя и никто ему не приказывает, делает все, чем только думает угодить своим владыкам. Для них он одевается и в одежды нарядные, и украшает лицо, заботясь в этом случае не о себе, но об угождении другим, и выводит с собой на площадь провожатых, чтобы заслужить от других удивление, и все, что ни делает, предпринимает единственно для угождения других. Итак, есть ли болезнь душевная тягостнее этой? Человек нередко бросается в бездну, чтобы только другие удивлялись ему. Приведенные слова Христовы достаточно показывают всю мучительную силу этой страсти; но можно еще познать ее и из следующего. Если ты захочешь спросить кого-нибудь из граждан, делающих большие издержки, для чего они тратят столько золота и что значат эти расходы, то ни о чем другом от них не услышишь, как только об угождении толпе. Если же ты опять спросишь их, что такое толпа? Они ответят: это нечто шумное, многомятежное, большей частью глупое, без цели носящееся туда и сюда, подобно волнам моря, составляемое часто из разнообразных и противоположных мнений. Кто имеет у себя такого владыку, не будет ли тот жалок, более всякого другого? Впрочем, когда мирские люди прилепляются к нему, это еще не так опасно, хотя действительно опасно, но когда те, которые говорят, что отреклись от мира, страдают той же или еще тягчайшей болезнью, то это крайне опасно.
   У мирских только трата денег, а здесь опасность касается души. Ибо когда правую веру меняют на славу и, чтобы прославиться самим, уничижают Бога: скажи, пожалуй, не составляет ли это высшей степени бессмыслия и безумия? Другие страсти, хотя заключают в себе большой вред, но по крайней мере приносят и некоторое удовольствие, хотя и временное и короткое. Так корыстолюбец, винолюбец, женолюбец имеют некоторое свое удовольствие, хотя и со вредом, хотя и не продолжительное; но обладаемые страстью тщеславия всегда живут жизнью горькой, лишенной всякого удовольствия. Ибо они не достигают того, что так любят, – я разумею, славы народной; а хотя, по-видимому, и пользуются ею, на самом же деле не наслаждаются; потому что это вовсе не слава. Потому и самая страсть эта называется не славой, а тщеславием. И справедливо все древние называли это тщеславием. Она тщетна и не имеет в себе ничего блистательного и славного. Как личины кажутся светлыми и приятными, а внутри пусты; поэтому, хотя и представляются благообразнее телесных (естественных) лиц, однако ж никогда еще и ни в ком не возбуждали любви к себе: точно так, или еще более жалко, слава в толпе прикрывает собой эту неудобоизлечимую и мучительную страсть. она имеет только снаружи вид светлый, а внутри не только пуста, но и полна бесчестия и жестокого мучения. Откуда же, скажешь, откуда рождается эта безумная и не приносящая никакого удовольствия страсть? Ниоткуда более, как только от души низкой и ничтожной. Ибо человек, увлекаемый (суетной) славой, не способен мыслить что-либо великое и благородное; он необходимо становится постыдным, низким, бесчестным, ничтожным. Кто ничего не делает для добродетели, а только одно имеет в виду, – чтобы понравиться людям, не стоящим никакого внимания, во всяком случае следует погрешительному, блуждающему их мнению; тот может ли стоить чего-нибудь? Заметь же, если бы кто спросил его: как ты сам думаешь о толпе? Без сомнения, он сказал бы, что считает толпу невежественной и бездельной. Что же? Захотел ли бы ты сделаться подобным этой толпе? Если бы и об этом опять кто-нибудь спросил его, то я не думаю, чтобы он пожелал сделаться таким же. Итак, не крайне ли смешно искать славы у тех, кому сам никогда не захотел бы сделаться подобным?
   Если же ты скажешь, что в толпе много людей, и что они составляют одно: то поэтому-то особенно и надобно ее презирать. Ибо если каждый из толпы сам по себе достоин презрения, то, когда таких много, они заслуживают еще большее презрение. Глупость каждого из них, когда они собраны вместе, становится еще большей, увеличиваясь от многочисленности. Поэтому каждого из них порознь можно бы исправить, если бы кто взял на себя это дело: но нелегко было бы исправить всех их вместе, – от того, что безумие их в таком случае увеличивается; они водятся обычаями животных, во всяком случае, следуя один за другим во мнениях. Итак, скажите мне: в такой ли толпе будете вы искать славы? Нет, прошу и молю. Эта страсть все извратила; она породила любостяжание, зависть, клеветы, наветы. Она вооружает и ожесточает людей, не потерпевших никакой обиды, против тех, которые никакой обиды им не сделали. Подверженный этой болезни не знает дружбы, не помнит сожительства, нисколько не хочет никого уважать; напротив, все доброе извергши из души, становится непостоянный, неспособный к любви, против всех вооружается. Сила гнева, хотя она и мучительна и несносна, не постоянно однако же возмущает дух (человека), а только в то время, когда его другие раздражают. Напротив страсть тщеславия всегда (мучит), и нет, так сказать, времени, в которое она могла бы оставить; потому что разум не препятствует ей и не укрощает ее; она всегда остается (в человеке), и не только побуждает ко грехам, но, если бы мы успели сделать что-нибудь и доброе, она похищает добро из рук. А бывает так, что она не допускает и начать доброго дела. И если Павел лихоимание называет идолослужением (Еф. 5, 5): то как, по справедливости, назвать матерь его (лихоимания), корень и источник, то есть тщеславие? Нельзя найти и названия, достойного этого зла! Итак, вотрезвимся, возлюбленные, отложим эту порочную одежду, разорвем, рассечем ее, сделаемся когда-нибудь свободны истинной свободой, и усвоим себе чувство достоинства, данного нам от Бога. Будем презирать славу в толпе. Ибо нет ничего столь смешного и унизительного, как эта страсть; ничто столько не преисполнено стыда и бесславия. Всякий может видеть, что желание славы во многих отношениях есть бесславие, и что истинная слава состоит в том, чтобы презирать славу (человеческую), считать ее за ничто, а все делать и говорить только в угождение Богу. Таким образом возможем мы и награду получить от Того, Кто видит все наши дела в истинном их виде, если только будем довольствоваться этим одним зрителем их. Да и какая нужда нам в других глазах, когда видит наши дела именно Тот, Кто будет и судить их? Как это несообразно: раб, что ни делает, все делает в угождение господину, не ищет ничего более, как только его внимания, не хочет привлекать на свои дела ничьих чужих взоров, хотя бы зрители тут были и важные люди, но только то одно имеет в виду, чтобы видел его господин; а мы, имея столь великого над собой Господа, ищем других зрителей, которые не могут только своими взглядами повредить нам и делать всякий труд наш напрасным!
   Да не будет этого, умоляю вас! Но от Кого мы имеем получить награды, Того будем признавать и зрителем и прославителем наших дел. Не будем ни в чем полагаться на глаза человеческие. А если бы мы захотели достигнуть славы и между людьми, то получим ее тогда, когда будем искать единой славы от Бога. Ибо сказано: прославляющих Мене прославлю (1 Цар. 2, 30). И как богатством мы тогда особенно обилуем, когда презираем его и ищем богатства только от Бога, потому что сказано: ищите прежде царствия Божия и сия вся приложатся вам (Мф. 6, 33), так и в отношении к славе. Когда уже безопасны будут для нас и богатство и слава, тогда Бог и подаст нам их в изобилии. Но этот дар бывает безопасен тогда, когда не овладевает нами, не покоряет нас себе, не обладает нами, как рабами, но остается в нашей власти, как у господ и свободных. Для того-то Бог и не позволяет нам любить богатство и славу, чтобы они не овладели нами. А когда мы достигнем такого совершенства, то Он и подаст нам их с великой щедростью. Ибо скажи пожалуй, как славен Павел, когда он говорит: не ищем от человек славы, ни от вас, ни от иных (1 Сол. 2, 6). А кто счастливее того, кто ничего не имеет и всем владеет? Ибо когда мы, как я выше сказал, не будем покоряться владычеству их (богатству и славе), тогда и будем ими обладать, тогда их и получим. Итак, если мы желаем получить славу, будем бегать славы. Таким образом, исполнив законы Божии, возможем мы получить и здешние и обетованные блага, благодатию Христа, с Которым Отцу, вместе и Святому Духу, слава во веки веков. Аминь.

Беседа 27
О том, чтобы скорбеть о своих грехах и чем можно загладить их [28 - 7 Бес. на Ев. Иоан. Бог.]

Будем с трепетом внимать словам: На кого воззрю, говорит Господь, токмо на кроткаго, смиреннаго, и молчаливаго, и трепещущаго словес Моих (Ис. 66, 2)? Станем сокрушаться сердцем, будем оплакивать грехи свои, как заповедал нам Христос. Станем скорбеть о своих преступлениях, возобновим тщательно в памяти все, на что мы отваживались в прошедшее время и все то постараемся совершенно загладить.
К этому Бог открыл нам много путей. Глаголи ты, говорит Он, беззакония твоя прежде, да оправдишися (ис. 43, 26). И в другом месте: рех: исповем на мя беззаконие мое, и Ты оставил еси нечестие сердца моего (Пс. 31, 5). Так, частое воспоминание грехов и обвинение себя в них немало способствует к уменьшению великости их. Есть и другой путь, еще более верный, когда мы не помним зла ни о ком, кто согрешил против нас, когда прощаем всякому сделанные против нас проступки. Хочешь ли знать еще и третий путь? Послушай, что говорит Даниил: сего ради грехи твоя милостынями искупи и неправды твоя щедротами убогих (Дан. 4, 24). Есть и еще, кроме сего, путь – частое упражнение в молитвах, постоянное прилежание в молениях к Богу. Приносит нам немало утешения и оставления грехов также и пост, когда соединяется с любовью к ближним; он угашает и силу гнева Божия. Огнь горящий угасит вода и милостынями очищаются грехи (Сир. 3, 30). Итак, будем ходить по всем этим путям. Если будем всегда держаться их и на них обращать свое внимание, то не только очистим прошедшие преступления, но и на будущее время много приобретем для себя пользы; не дадим диаволу возможности нападать на нас, да и сами не впадем в беспечность житейскую… Но мы заградим ему оный проход, будем трезвиться, бодрствовать, чтобы, после краткого времени небольших трудов достигнуть в бесконечные веки бессмертных благ, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава во веки веков. Аминь.

Беседа 28
О высокомерии [29 - 9 Бес. на Ев. Иоан. Бог.]

Один мудрый муж сказал: начало греха гордыня (Сир. 10, 15), т. е. корень, источник, мать. Чрез нее и первозданный человек лишился блаженного состояния; чрез нее и обольстивший его диавол ниспал с высоты своего достоинства. Это гнусное существо, узнав, что грех сей может низвергнуть и с самых небес, избрало этот путь, чтобы лишить Адама столь великой чести. Надмив его обещанием равенства с Богом, он таким образом ниспроверг и низринул Адама в самую глубину ада. Подлинно, ничто так не отчуждает от человеколюбия Божия и не подвергает огню геенскому, как преобладание высокомерия. Когда оно в нас есть, то вся наша жизнь делается нечистой, хотя бы мы подвизались в целомудрии, девстве, постничестве, молитвах, милостыне и других добродетелях. Нечист, сказано, пред Господом всяк высокосердый (Прит. 16, 5). И так, если хотим быть чистыми и свободными от наказания, уготованного диаволу, обуздаем в себе надменность духа, отсечем высокомерие.
А что гордые необходимо подвергнутся одному наказанию с диаволом, послушай, что говорит об этом Павел: не новокрещенну, да не разгордевся в суд впадет (и в сеть) диавола (1 Тим. 3, 6). Что значит: в суд? То есть – в тоже осуждение, в тоже наказание. Как же избежать этой беды? Избежим, если будем размышлять о своей природе, о множестве согрешений, о великости будущих мучений, о том, что все, кажущееся здесь блистательным привременно, ничем не лучше травы и увядает скорее весенних цветов. Если часто будем возбуждать в себе такие мысли и приводить себе на память людей, совершивших великие подвиги, то диавол нелегко возможет надмить нас, сколько бы ни усиливался, не возможет даже запнуть нас на первых шагах. А Бог, Бог смиренных, благий и милосердый, сам да даст вам и нам сердце сокрушенное и смиренное. А таким образом мы возможем легко совершить и все прочее, во славу Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым слава Отцу и Святому Духу во веки веков. Аминь.

Беседа 29
О молитве [30 - 3 час. на Мес. Свящ. Пис. с. 307.]

   Когда я говорю кому-нибудь: проси Бога, молись ему, прибегай к нему с молитвой, то мне отвечают: я просил однажды, дважды, трижды, десять, двадцать раз и еще не получил. Не переставай просить, брат, пока не получишь; конец молитвы – получение просимого. Тогда перестань, когда получишь, или лучше и тогда не переставай, но и тогда пребывай в молитве. Если ты не получил, то молись чтобы получить; если же ты получил, то благодари за то, что получил. Многие приходят в церковь, произносят тысячи стихов молитвы, и выходят, не зная, что говорили они – уста их движутся, а слух не слышит. Ты сам не слышишь своей молитвы; как же хочешь, чтобы Бог услышал твою молитву? Ты говоришь: я преклонял колена; но ум твой блуждал вне; тело твое было внутри церкви, а мысль твоя вне; уста произносили молитву, а ум исчислял доходы, договоры, условия, поля, владения, общества друзей. Диавол зол; он знает, что во время молитвы мы делаем великие успехи; потому тогда он и нападает на нас. Часто, лежа спокойно на постеле, мы ни о чем не мыслим; а когда приходим молиться, то являются тысячи помыслов, чтобы мы вышли без пользы.
   Итак, возлюбленный, зная, что это бывает во время молитв, подражай хананеянке; хотя ты – муж, однако подражай жене, иноплеменнице, слабой, отверженной и презираемой. Ты не имеешь бесноватой дочери? Но ты имеешь грешную душу. Что сказала хананеянка? Помилуй мя: дщи моя зле беснуется. Так и ты скажи: помилуй мя; душа моя зле беснуется. Грех есть великий бес. Бесноватый возбуждает сострадание, а грешник – ненависть; тот заслуживает прощение, а этот не имеет оправдания. Помилуй мя: краткое слово, но оно нашло море человеколюбия; потому что где милость, там все блага. Даже когда ты будешь вне церкви, взывай и говори: помилуй мя; говори, хотя не двигая уст, но взывая умом; Бог слышит и тех, которые молчат. Для этого требуется не место, а прежде всего душевное настроение. Иеремия был в грязной яме и привлек к себе Бога; Даниил был во рве львином и благорасположил к себе Бога; три отрока были в пещи и прославляя умилостивили Бога; разбойник был пригвожден ко кресту, и крест не воспрепятствовал ему, но отверз рай; Иов сидел на гноище и пользовался милостию Божиею; Иона был во чреве кита, и Бог внимал ему. Будешь ли ты в умывальнице; молись; будешь ли в дороге, или на постеле, и где бы ты ни был, молись. Ты – храм Божий; не ищи же места; нужно только душевное расположение. Хотя бы ты стоял пред судиею, молись; когда гневается судия, молись. некогда впереди было море, позади египтяне, а посредине Моисей; великое было затруднение для молитвы; но велика была и широта молитвы. Сзади гнались египтяне, впереди было море, а посредине нужно было молиться. Моисей ничего не произносил, но Бог говорит ему: что вопиеши ко Мне (Исх. 14, 15)? Уста его не говорили, но ум взывал. Так и ты, возлюбленный, когда стоишь пред судиею гневным, беспощадным, угрожающим величайшими наказаниями, или пред другими палачами, делающими тоже самое, то молись Богу; и в то время, когда ты будешь молиться, волны утихнут. Судия против тебя? Ты прибегай к Богу. Начальник нападает на тебя? Ты призывай Господа. Разве Он человек, чтобы тебе искать Его в каком-нибудь месте? Бог всегда близ есть. Если ты хочешь просить человека, то сначала спрашиваешь, что он делает, не спит ли, не занят ли; и слуга не отвечает тебе. А у Бога нет ничего такого; куда бы ты ни ушел, и стал призывать Его, Он слышит; ни занятия, ни посредник, ни слуга не отделяют Его от тебя. Скажи: помилуй мя, и Бог тотчас делается присущим. Еще глаголющу ти, говорит Пророк, речет: се приидох (Ис. 58, 9). О слово, исполненное благости! Он не ожидает окончания молитвы; еще прежде нежели окончить молитву, ты уже получаешь дар. Помилуй мя. Будем же, увещеваю вас, подражать той хананеянке. Помилуй мя: дщи моя зле беснуется, говорила она. Господь же говорит ей: о жено, велия вера твоя: буди тебе якоже хощеши. И изцеле дщи ея. Когда? От того часа (Мф. 15, 28); не в то время, когда мать ее пришла домой, но еще прежде, нежели пришла.
   Она пришла найти ее беснующеюся, и нашла здоровую, исцеленной. Будем же за все это благодарить Бога, Которому подобает слава во веки веков.
   Аминь.

Беседа 30
О том, чтобы с кротостью переносить укоризны и бесчестие [31 - 48 Бес. на Ев. Иоан. Бог.]

Научимся уступчивости и кротости у Спасителя: научитеся от Мене; говорит Он, яко кроток есмь и смирен сердцем (Мф. 11, 29), – и отвергнем всякую гневливость. Восстанет ли кто против нас, – мы да будем смиренны. Станет ли кто поступать с нами нагло, – мы да будем услужливы. Будет ли кто язвить и терзать нас насмешками и ругательствами, – не будем отвечать тем же, чтобы мщением за себя не погубить себя. Гнев есть зверь, зверь жестокий и лютый. Чтобы укротить его, будем припевать себе стихи из Божественного Писания и говорить: земля еси и пепел (Быт. 3, 19), и: по что гордится земля и пепел (Сир. 10, 9), также: устремление ярости его падение ему (1, 22), и еще: муж ярый не благообразен (Прит. 11, 25). Подлинно нет ничего безобразнее гневного лица; если же – лица, то тем более – души. Как тогда, когда разрывают грязь, обыкновенно бывает зловоние: так и тогда, когда душа возмущается гневом, появляется великое безобразие. Но не могу, скажешь, вынести поношения от врагов. Отчего же – скажи? Если враг сказал правду, то еще прежде его, тебе самому следовало бы укорить себя, и ты должен благодарить его за обличение; если же ложь, то не обращай на то внимания. Он назвал тебя нищим, – посмейся этому. Назвал низким или бессмысленным, – пожалей о нем. Ибо кто скажет брату своему: уроде, повинен есть геенне огненней (Мф. 5, 22). Итак, когда кто станет поносить тебя, помысли о том наказании, которому он подлежит, – и не только не будешь гневаться, но и прольешь слезы. Никто не сердится на одержимых лихорадкой или горячкой, но все жалеют о подобных людях и плачут. А такова и душа разгневанная. Если же хочешь и отмстить, смолчи, – и тем нанесешь врагу смертельный удар. Если же будешь отвечать на укоризну укоризной, то возметеш огонь.
Но присутствующие, скажешь, будут обвинять в малодушии, если стану молчать. Не в малодушии будут обвинять, а подивятся любомудрию. Если же ты, подвергшись поношению, станешь огорчаться, то чрез это будешь поносить сам себя, потому что заставишь думать, что сказанное о тебе справедливо. Отчего, скажи мне, богач смеется, когда слышит, что его называют нищим? Не оттого ли, что не сознаем за собой того, в чем укоряют нас. Притом же, доколе нам бояться суждений людских? Доколе будем презирать общего всем Владыку и прилепляться к плоти? Идеже бо в вас зависть и рвение и распри, не плотстии ли есте (1 Кор. 3, 3)? Будем же духовными и обуздаем этого страшного зверя. Между гневом и беснованием нет никакого различия; гнев есть тоже беснование, только временное, или даже он хуже и беснования. Бесноватый может еще получить прощение; а гневающийся подвергнется тысяче мучений, как добровольно стремящийся в бездну погибели. Да и прежде будущей геенны, он уже здесь терпит наказание, так как во всю ночь и во весь день носит в помыслах души своей непрестанное смятение и незатихающую бурю. Итак, дабы избавиться и наказания в жизни настоящей и мучения в будущей, отринем эту страсть и будем выказывать всякую кротость и уступчивость. Чрез это мы обретем покой нашим душам и здесь и в Царствии Небесном, которого и да сподобимся все мы, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 31
О зрелищах [32 - Хр. Чт. 849 г. 3 Бес. о Давиде и Сауле.]

   Многие, думаю, из тех, которые недавно оставили нас и ушли на зрелище беззакония, сего дня находятся здесь (в церкви). И хотел бы я знать их верно, дабы изгнать из священного притвора, не с тем, чтобы они навсегда оставались вне его, но чтобы исправились, и потом вошли сюда снова. Так часто и отцы выгоняют дурных детей из дому и удаляют от стола, не с тем, чтобы они навсегда лишились этих (дома и стола), но чтобы, сделавшись лучшими от этого вразумления, возвратились под родительский кров с подобающей честью. Так делают и пастухи: отделяют овец, покрытых коростою, от здоровых, чтобы они, освободившись от злокачественной болезни, безопасно могли возвратиться к здоровым, и чтобы больные не сообщили всему стаду той же болезни. Для этого-то и нам хотелось бы знать тех (ушедших в театры); но, если и не можем мы распознать их чувственными глазами, то слово, конечно, узнает их и, коснувшись их совести, легко убедить их добровольно выйти из церкви, внушая им, что внутри ее находится только тот, кто имеет расположение духа, достойное пребывания здесь; а тот, напротив, кто приходит в это священное собрание с развращенными нравами, хоть и входит сюда телом, извержен отсюда и удален гораздо больше, нежели стоящие за дверьми и еще не могущие быть причастниками священной трапезы. Те, изверженные и остающиеся вне церкви по заповеди Божией, еще имеют благие надежды: потому что, если захотят исправиться от грехов, за которые изгнаны из церкви, могут с чистой совестью опять войти. Но осквернившие себя, и несмотря на запрещение входить сюда, пока не очистятся от скверны греховной, бесстыдно приходящие в церковь, усиливают свою болезнь и растравляют рану. Преступно не столько делание греха, сколько бесстыдно после греха и неповиновение священникам, которые налагают подобные запрещения. Но что за важный грех, скажешь, сделали эти люди, чтобы за него изгнать их из этой священной ограды? А какой другой еще надобен тебе грех, больше греха этих людей, когда они, сделав себя совершенными прелюбодеями, бесстыдно, как бешеные псы, устремляются к этой священной трапезе?
   И если хочешь ты узнать и самый способ прелюбодеяния, то скажу тебе слово, не мое, но самого Того, Кто будет судить всю нашу жизнь. Всяк, говорит Он, иже воззрит на жену, ко еже вожделети ея, уже любодействова с нею в сердце своем (Мф. 5, 28). Если случайно встретившаяся на площади и одетая как попало, женщина своим видом можем иногда уловить человека, который из любопытства посмотрит на нее: то как могут сказать о себе, что смотрели не с вожделением, те, которые входят в театры не просто и не случайно, но для этого именно и с таким рвением, что небрегут и о церкви, проводят целые дни, пригвоздившись глазами к бесчестным тем женщинам, где развратные речи, блудные песни, любострастный голос, подкрашенные брови, нарумяненные щеки, наряды, подобранные с особенным искусством, поступь, исполненная очарования, и множество приготовлено других приманок для обольщения и увлечения зрителей; где и душа зрителя в беспечности и великой рассеянности, где и самое место возбуждает к любострастию; где мелодия предшествовавших и последующих песней, выигрываемых на трубах, свирелях и других подобных инструментах, очаровывает и расслабляет силу ума, подготовляет души находящихся там к обольщениям блудниц, и делает их легкоуловимыми. Если похоть часто, как какой-нибудь хитрый разбойник, тайно входит (в человека) и здесь, где псалмы, и молитвы, и слышание Божественных слов, и страх Божий, и великое благоговение: то как могут быть выше этой злой похоти те, которые сидят в театре, и ничего здравого не видят и не слышат, напротив, исполнены гнусности и разврата, и терпят поражение чрез все чувства, и чрез слух и чрез зрение? Если же они этого не могут (т. е. быть выше похоти): то как могут когда-либо освободиться от вины прелюбодеяния? А не свободные от вины прелюбодеяния, как могут они, без покаяния, вступить в этот священный притвор и участвовать в этом прекрасном собрании?
   По этому увещеваю и прошу их наперед очиститься, исповедью и покаянием, и всеми другими способами от греха, сделанного ими на зрелище, и тогда уже слушать Божественные слова. Грех этот немаловажен; это всякий ясно увидит из примеров. Если бы какой слуга в тот ящик, где хранится дорогая и раззолоченная, господская одежда, положил грязное, служительское платье: перенес ли бы ты, скажи мне, равнодушно такое оскорбление? А что, если бы кто в золотой сосуд, в котором постоянно держались благовонные масти, влил зловонную грязь: не наказал ли бы ты и побоями виновного в этом? Так о ящиках и сосудах, одеждах и благовонных мастях мы станем показывать столько заботливости, а душу свою почтем хуже всего этого? И туда, куда влито духовное миро, будем вливать дьявольские образы, сатанинские басни и песни блудные?
   Как, скажи мне, потерпит это Бог? Между тем, не так велико расстояние между благовонной мастию и грязью, и между одеждой господской и служительской, как между духовной благодатью и этим злым делом. Ужели не боишься ты, человек, одними и теми же глазами смотреть и на сцену в театре, где представляются гнусные драмы прелюбодеяния, и на эту священную трапезу, где совершаются страшные таинства? Одними и теми же ушами слушать и сквернословящую блудницу и поучающего тебя словами Пророка и Апостола? Одним и тем же сердцем принимать и смертоносный яд, и страшную и святую жертву? Не отсюда ли развращение жизни, расстройство брачных союзов, распри и ссоры в семействах? В самом деле, когда ты, расстроившись тамошним зрелищем и сделавшись более сладострастным и похотливым, и совершенным врагом целомудрия, возвратишься домой и увидишь жену: тебе уже не так приятно будет смотреть на нее, какова бы она ни была. Распалившись на зрелищах похотью, и пленясь чужим обольстительным лицом, ты отвращаешься от целомудренной и скромной жены, подруги всей твоей жизни, оскорбляешь ее, осыпаешь тысячью упреков, не потому, чтобы было тебе за что винить ее, но потому, что стыдно высказать страсть и показать рану, с которой ты возвратился оттоле домой; сплетаешь другие предлоги, безумно выискивая повода к ссоре; с отвращением смотришь на всех домашних, предавшись совершенной той гнусной и нечистой похоти, которой уязвлен, и, нося в душе запавший в нее звук голоса, поступь, взгляд, движения и все образы блудные, ни на что домашнее не смотришь с удовольствием. И что говорю о жене и доме? На самую церковь будешь смотреть не так приятно, и слова о целомудрии и чистоте будешь слушать с неудовольствием. Слова эти будут тебе не поучением, а осуждением; мало-помалу ты уклоняешься и наконец, совсем отстаешь от этого общеполезного учения. Поэтому, прошу всех вас, и сами избегайте гибельного пребывания на зрелищах, и посещающих оные увлекайте оттуда. Ибо все, что бывает там, ведет, не к исправлению души, но к погибели, осуждению и наказанию. Что пользы в этом кратковременном удовольствии, когда из него рождается постоянная скорбь, и ты, днем и ночью уязвляемый похотью, для всех становишься тягостным и неприятным? Испытай же самого себя, каков бываешь ты по возвращении из церкви, и каков по выходе из театра; сличи оба эти дни, – и тебе не будет нужды в наших словах. Сравнение этих двух дней достаточно покажет, как много пользы здесь, и как много вреда там. Об этом я и теперь сказал вашей любви, и никогда не престану говорить: потому что чрез это мы и страждущих такими недугами облегчим и здоровым доставим более безопасности; тем и другим слово об этом полезно; одним для того, чтобы отстали от страсти к театрам, а другим для того, чтобы не впали в эту страсть.

Беседа 32
О примирении с врагами [33 - 2 ч. на Мес. Свящ. Пис. с. 414.]

Будем кроткими к нашим врагам. Не будем ни говорить, ни делать худого врагам, но будем даже благодетельствовать им по силам; чрез это мы сделаем больше добра самим себе, нежели им. Аще отпущаете врагам вашим, сказал Господь, отпустится вам (Мф. 6, 14). Прости грехи раба, чтобы тебе получить прощение грехов от Господа; если он сильно оскорбил тебя, то чем больше ты простишь, тем большее и сам получишь прощение. Потому мы и научены говорить: остави нам, яко мы оставляем (Мф. 6, 12), чтобы мы знали, что мера прощения первоначально зависит от нас. Таким образом, чем больше зла сделает нам враг, тем больше окажет благодеяний. Поспешим же и постараемся примириться с обидевшими нас, справедливо ли или несправедливо они гневаются. Если ты примиришься здесь, то избавишься от суда там; если же вражда останется, между тем необходимо постигнет тебя суд. Как многие из людей, ссорящихся друг с другом, если решают ссору между собой дружелюбно вне судилища, то избавляются от убытка, страха и многих опасностей, полагая конец ссоре по желанию обеих сторон; если же обращаются к судье, то бывает часто и трата денег, и наказание, и нескончаемая остается вражда: так точно и здесь, если мы прекратим вражду в настоящей жизни, то избавимся от всякого наказания; если же, оставшись врагами, придем на то страшное судилище, то непременно подвергнемся крайнему осуждению по определению Судии, и получим неизбежное наказание оба, и несправедливо гневающийся за то, что несправедливо гневается и справедливо гневающийся – за то, что злопамятствовал, хотя и по справедливости.
Ибо, хотя бы мы и несправедливо терпели зло, нужно давать прощение обидевшим. Посмотри, как Господь располагает и побуждает несправедливо обидевших мириться с обиженными. Аще, говорит Он, принесеши дар твой ко олтарю, и ту помянеши, яко брат твой имать нечто на тя, шед прежде смирися с братом твоим (Мф. 5, 23–24). Не сказал: приготовь, принеси жертву, но: смирися, и тогда принеси. Оставь ее, говорит, пусть она лежит, чтобы необходимость ее принесения заставила тебя невольно идти для примирения с гневающимися справедливо. Посмотри еще, как Он побуждает идти к оскорбившему нас, когда говорит: отпущайте должникам вашим, да и Отец ваш отпустит вам согрешения ваша (Мк. 11, 25). Немалую назначил он награду, но весьма много превышающую важность самого дела. Итак, помня все это и представляя воздаяние, назначенное за это, и то, сколь небольшого труда и старания нужно для заглаждения грехов, будем прощать оскорбившим нас. Чего другие едва достигают посредством поста, воздыхания, молитв, вретища, пепла и многократного раскаяния, т. е. заглаждения грехов своих, того нам можно легко достигнуть без вретища, пепла и поста, если только мы истребим из души гнев и будем искренно прощать обидевшим нас. Бог же мира и любви, исторгнув всякое раздражение, озлобление и гнев из души нашей, да даст нам, как сочленам, тесно соединиться друг с другом, и согласно, одними устами и одной душой, постоянно воссылать Ему подобающие благодарственные песнопения; ибо Ему слава и держава во веки веков. Аминь.

Беседа 33
О целомудренной супружеской жизни [34 - 2 ч. на Мес. Свящ. Пис. с. 471.]

   Апостол Павел предписывая коринфянам закон о браке, присовокупил: жене муж должную любовь да воздает (1 Кор. 7, 3). Что хочет он выразить этими словами? Неужели то, чтобы он сберегал ей денежные доходы, чтобы хранил в целости приданое, чтобы доставлял драгоценные одежды или роскошнейший стол, или блистательные издержки, или большой ряд слуг? Что говоришь ты? Какого требуешь ты рода любви? И это все служит знаком любви. Нет, говорит Апостол, ничего такого я не разумею, но говорю о целомудрии и чистоте. Тело мужа уже не принадлежит мужу, но жене. Пусть же он хранит в целости собственность ее, пусть не уменьшает и не повреждает ее; ибо и из слуг тот называется преданным, который, приняв имущество господ, ничего не тратит из него.
   Посему, так как тело мужа есть собственность жены, то пусть муж будет верен в отношении к этому залогу. А что он действительно разумел это, когда сказал: любовь да воздает, для того он присовокупил: жена своим телом не владеет, но муж: такожде и муж своим телом не владеет, но жена (1 Кор. 7, 4). Итак, когда ты видишь блудницу соблазняющую, увлекающую, жаждущую твоего тела, то скажи ей: это тело не мое, но принадлежит моей жене; я не смею злоупотреблять им и отдать его другой женщине. Так пусть поступает и жена. В этом между ними совершенное равенство, хотя в других отношениях Павел отдает большое преимущество мужу и говорит так: обаче и вы по единому, кийждо свою жену сице да любит якоже и себе: а жена да боится своего мужа (Ефес. 5, 33); и еще: муж глава есть жены; и еще: должна жена повиноваться мужу (Ефес. 5, 23, 22); также в Ветхом завете сказано: к мужу твоему обращение твое, и той тобою обладати будет (Быт. 3, 16). Как же здесь он определил равную взаимность подчинения и господства? Ибо сказать: жена своим телом не владеет, но муж: такожде и муж своим телом не владеет, но жена, значит определить некоторое полное равенство. Как муж есть господин ее тела, так и жена – госпожа его тела. Почему же он определил такое равенство?
   Потому, что там необходимо превосходство; а когда дело идет о целомудрии и чистоте, то муж не имеет никакого преимущества пред женой, но подобно ей наказывается, если нарушает законы брака; и весьма справедливо. Ибо не для того пришла к тебе жена, оставила отца и мать и весь дом, чтобы подвергаться оскорблению, чтобы ты принимал вместо нее низкую служанку, чтобы делал ей множество неприятностей; ты взял в ней спутницу, подругу жизни, свободную и равночестную. Подлинно, не безрассудно ли, – получив приданое, показывать всю благорасположенность и нисколько не уменьшать его, а то, что драгоценнее всякого приданого, целомудрие и чистоту и тело свое, которое есть собственность жены, растлевать и осквернять? Если ты истратишь приданое, то отвечаешь пред тестем; а если потеряешь целомудрие, то дашь отчет Богу, который установил брак и вручил тебе жену. А что это справедливо, послушай, что говорит Павел о прелюбодеях: темже убо отметаяй, не человека отметает, но Бога, давшаго Духа своего Святаго в вас (1 Сол. 4, 8). Видишь ли, как слово Божие внушает, что прелюбодеяние состоит не только в том, когда имеющий жену совершает блуд с женщиной замужней, но и с какой бы ни было блудницей? Как о женщине, имеющей мужа, мы говорим, что она прелюбодействует, со слугой ли грешит она, или с кем бы ни было; так и о муже мы должны сказать, что он прелюбодействует, когда имея сам жену, распутствует с рабыней ли или с какой бы то ни было общественной блудницей. Не будем же пренебрегать своим спасением и отдавать душу свою диаволу чрез этот грех. Отсюда происходит множество бедствий, разрушающих дома, и множество раздоров; от этого иссякает любовь и уничтожается благорасположение.
   Как невозможно, чтобы человек целомудренный презирал свою жену и когда-нибудь пренебрег ею; так невозможно, чтобы человек развратный и беспутный любил свою жену, хотя бы она была прекраснее всех.
   От целомудрия рождается любовь, а от любви бесчисленное множество благ. Итак, считай прочих женщин как бы каменными, зная, что если ты после брака посмотришь похотливыми глазами на другую женщину, хотя бы общественную, хотя бы замужнюю, ты делаешься виновным в грехе прелюбодеяния. Каждый день повторяй себе эти слова; и если увидишь, что в тебе возбуждается похоть к другой женщине и затем твоя жена от этого кажется тебе неприятной, то войди во внутреннюю комнату и, раскрыв эту книгу, взяв в посредники Павла и непрестанно повторяя эти слова, погаси пламень. Таким образом и жена опять будет для тебя вожделенной; потому что такое пожелание не станет истреблять твоего благорасположения к ней; и не только жена будет более вожделенной, но и ты сам окажешься гораздо почтеннейшим и благороднейшим. Нет, подлинно нет ничего постыднее человека, который блудодействует после брака. Он чувствует стыд не только пред тестем и друзьями и встречными, но и пред самыми рабами. И не только это зло постигает его, но и самый дом кажется ему несноснее всякой темницы, тогда как он имеет пред глазами возлюбленную и постоянно мечтает о блуднице.
   Хочешь ли узнать в точности, как велико это зло? Представь, какую жизнь ведут те, которые подозревают своих жен, как неприятна им пища, неприятно питье. Им кажется, что стол их наполнен отравами, и как от заразы, бегут они от своего дома, исполненного бесчисленных зол. Нет у них сна, не приносит им спокойствия ни ночь, ни общество друзей, ни самые лучи солнца; но самый свет считают они несносным для себя, не только тогда, когда видят, что жена предается прелюбодеянию, но даже если подозревают ее в этом. Подумай же, что и жена терпит то же самое, когда слышит от кого-нибудь, или только подозревает, что ты предал себя блудной женщине. Представляя это, не только избегай прелюбодеяния, но не подавай повода и к подозрениям; а если жена будет подозревать несправедливо, то успокой ее и разуверь. Не по вражде или гордости она делает это, но от заботливости и от того, что очень боится за свою собственность. Твое тело, как я выше сказал, есть ее собственность, и собственность, драгоценнейшая всякого имущества. Не обижай же ее в важнейшем предмете и не наноси ей смертельной раны. Но, если презираешь ее, то побойся Бога, мстителя за такие грехи; ибо о тех, которые осмеливаются делать это, Он говорит: червь их не умирает, и огнь не угасает (Мк. 9, 48). Если же не очень устрашает тебя будущее, то побойся, по крайней мере, настоящего; многие из тех, которые прилепляются к блудницам, и здесь злые злы погибли (Мф. 21, 41), пострадав от козней распутных женщин. Ибо они, стараясь друг пред другом отклонить человека от сожительницы, соединенной с ним браком, и вполне подчинить его своей любви, прибегали к волшебствам, составляли чары и употребляли много обаяний; потом подвергнув его таким образом тяжкой болезни, предав тлению и продолжительному гниению и навлекши на него тысячи зол, лишали настоящей жизни.
   Если ты, человек, не страшишься геенны, то побойся их обаяний. Когда ты чрез такое распутство сделаешь чуждым Божественного содействия и лишишь себя вышней помощи, тогда блудница, смело взяв тебя и призвав своих бесов, составив чары и устроив козни, весьма легко повредит твоему спасению и выставит тебя на позор и посмеяние всем жителям города, так что они даже не пожалеют о твоем злополучии.
   Ибо кто помилует, говорит Премудрый, обаянника змеем усекнена, и всех приступающих к зверем (Сир. 12, 13)? Не говорю уже о потере имущества, об ежедневных подозрениях, надменности, наглости, оскорблении, которое блудницы делают глупцам; это горче тысячи смертей. От жены часто ты не переносишь и одного тяжелого слова; а пред блудницей, когда она даже бьет тебя, благоговеешь. И ты не стыдишься, не краснеешь, не жалеешь, чтобы пред тобою разверзлась земля? Как можешь ты войти в церковь и воздеть руки к небу? Как призовешь Бога устами, которыми ты целовал блудницу? И ты не трепещешь, скажи мне, и не боишься, чтобы когда-нибудь молния, упавши свыше, не сожгла твою бесстыдную голову? Хотя бы ты и укрылся от своей обиженной жены, но никогда не укроешься от недремлющего ока. Так и тому прелюбодею, который говорил: тма окрест мене и стены, кого убоюся, Премудрый отвечал: очи Господни тмами тем крат светлейшии солнца суть, прозирающии вся пути человеческия (Сир. 23, 26–28). По всему этому и сказал Павел: кийждо свою жену да имать, и каяждо жена своего мужа да имать. Жене муж должную любовь да воздает: такожде и жена мужу (1 Кор. 7, 2–3). Мед каплет от устен жены блудницы, яже на время наслаждает твой гортань, последи же горчае желчи обрящеши, и изощренну паче меда обоюдуостра (Притч. 5, 3–4).
   Поцелуй блудницы заключает в себе яд, яд тайный и скрытный. Зачем же ты гоняешься за удовольствием, которое ведет к осуждению, производит гибель, наносит неизлечимую рану, тогда как можно получать удовольствие, не подвергаясь никакому злу? Со свободной женой и удовольствие, и безопасность, и покой, и честь, и красота, и добрая совесть; а там великая горечь, великий вред, постоянное осуждение. Хотя бы никто из людей не видал, совесть никогда не перестанет осуждать тебя, но, куда бы ты не пошел, этот обвинитель будет следовать за тобой, осуждая и громко взывая против тебя. Таким образом, кто ищет удовольствия, тот особенно и пусть избегает общения с блудницами; потому что нет ничего горче этой привычки, ничего неприятнее этого общения, ничего порочнее этих нравов. Елень любве и жребя твоих благодатей да беседует тебе: источник твоея воды да будет тебе твой (Притч. 5, 18–19). Имея чистый источник воды, для чего ты прибегаешь к болоту, наполненному грязью, пахнущему геенной и невыразимым наказанием?
   Какое ты будешь иметь оправдание, какое прощение? Если предающиеся блуду прежде брака осуждаются и наказываются, подобно тому человеку, который был одет в грязные одежды, то тем более – после брака. Ибо здесь бывает двойное и тройное преступление, как потому, что они, наслаждаясь удовольствием, устремились к такому распутству, так и потому, что это дело не только блуд, но признается и прелюбодеянием; это тяжелее всякого греха. Будем же постоянно повторять это и самим себе и женам; посему и я заключу речь… Тщательно соблюдая слова Апостола, и на площади, и дома, и днем, и вечером, и за столом, и на ложе, и везде будем и сами стараться, и жен научать, и мы говорить, и нам говорить так, чтобы целомудренно прожив настоящую жизнь, сподобиться нам и Царства Небесного, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава во веки веков. Аминь.

Беседа 34
Увещание не скорбеть о умерших [35 - 5 бес. О Лазаре. 1848 г. Хр. чт.]

   Вы слышали, как внушает нам Ап. Павел не скорбеть о умерших. Если мы станем разбирать апостольское изречение, то найдем великое сокровище. Не хощу, говорит, вас, братие, не ведети о усопших, [36 - В славянском переводе: о умерших, а в греческом подлиннике о усопших.] да не скорбите, якоже и прочии не имущии упования. Аще бо веруем, яко Иисус умре и воскресе, тако и Бог усопшия во Иисусе приведет с Ним (1 Сол. 4, 13–14). Здесь наперед надобно взять во внимание и рассмотреть, почему Апостол, когда говорит о Христе, называет смерть Его смертью; когда же говорит о нашей кончине, то называет ее не смертью, а успением. Не сказал: о умерших, но что? О усопших. И еще: тако и Бог усопшия во Иисусе приведен с Ним, а не сказал: умершия. Также: мы живущии оставшии в пришествие Господне не имамы предварити усопших (ст. 15). И здесь не сказал: умерших, но во всех трех местах смерть человеков назвал успением. О Христе же не так, а как? Аще бо веруем, яко Иисус умре. Не сказал: успе, но: умре. Итак, почему смерть Христову Апостол назвал смертью, а нашу успением? Не просто и не без цели он употребляет эти различные выражения, но имея в виду нечто мудрое и великое. Говоря о Христе, он употребил слово: смерть, чтобы показать действительность Его страданий, а о нас – успение, чтобы умерить нашу скорбь. Там, где уже совершилось воскресение, он смело употребил слово: смерть, а там, где воскресение есть предмет надежды, употребляет слово: успение, этим словом и утешая нас и укрепляя благие надежды. Ибо спящий, конечно, встанет; а смерть есть не что иное, как долгий сон. Не говори мне, что умерший и не слышит, и не говорит, и не видит, и не чувствует: ибо таково же состояние и спящего. Сказал ли, нечто и странное? У спящего и душа как бы спит, но у умершего, напротив, бодрствует. Но умерший, говорят, гниет и тлеет, и превращается в перст и прах. Что же из сего, возлюбленный? По этому самому надобно более всего радоваться. Ибо и тот, кто хочет перестроить развалившийся и ветхий дом, наперед выводит из него живущих, потом разрушает его и снова воздвигает в лучшем виде. Выведенные не скорбят об этом, а еще радуются; ибо обращают внимание не на видимое разрушение, но воображают будущее, хотя еще и невидимое, здание. Тоже творит и Бог: Он разрушает наше тело, и, сперва изводит живущую в нем душу, как бы из некоего дома, дабы потом воздвигнуть его в лучшем виде, снова ввести в него душу с большею славой. Итак, будем обращать внимание не на разрушение, но на будущую славу.
   Опять, если у кого статуя испортилась от ржавчины и от времени, и многие части у нее отвалились; то владелец, разбив ее, бросает в горн, и тщательно переплавив, делает ее лучшею. И как разрушение статуи в горне не есть уничтожение ее, но возобновление: так и смерть наших тел не есть уничтожение, но обновление их. Итак, когда увидишь, что тело наше, как бы в горне разлагается и тлеет, то не останавливайся на этом видении, но жди обновления: да и этим примером не довольствуйся, но прострись умом к более важному. Ибо ваятель, бросая в горн медное тело, делает статую не золотой и бессмертной, но такой же медной; а Бог, ввергая (в землю) тело перстное и смертное, делает тебе статую золотую и бессмертную; ибо земля, приняв тело тленное и смертное, возвращает его нетленным и бессмертным. Итак, видя умершего, не на то смотри, что он сомкнул глаза и лежит безгласен, но на то, как он воскреснет и получит неизъяснимую, изумительную и дивную славу, и от настоящего видения возведи помыслы к надежде будущего. Но ты следуешь обычаю, и потому скорбишь и плачешь? Но не странно ли? Когда ты отдашь дочь в замужество, не почитаешь несчастием, если муж отходит с ней в дальнюю сторону и там живет счастливо; потому что скорбь разлуки облегчается слухом о их благополучии: а здесь, когда не человек, не сораб какой, но сам Господь берет к себе твоего родственника, ты печалишься и сетуешь! – Как же, скажешь, возможно, человеку не скорбеть? Я и не говорю этого; и запрещаю не скорбь, а чрезмерность скорби: ибо скорбеть свойственно природе, но скорбеть чрез меру свойственно душе безрассудной, умоисступленной и изнеженной. Поскорби, поплачь, но не ропщи, не малодушествуй, не досадуй. Возблагодари Взявшего, – и украсишь отшедшего, и облечешь его в светлую погребальную одежду. Если станешь роптать, то оскорбишь и отшедшего, и прогневаешь Взявшего, и повредишь самому себе: но если будешь благодарить, то и его украсишь и прославишь Взявшего и сделаешь пользу самому себе. Плачь, как Господь твой плакал о Лазаре, полагая нам меру, правила и пределы скорби, которых преступить не должно.
   Так и Павел сказал: не хощу вас, братие, не ведети о усопших, да не скорбите якоже и прочии неимущии упования. Скорби, говорит он, но не как язычник, не ожидающий воскресения, не надеющийся жизни будущей… Скажи мне, почему ты плачешь так об отшедшем? Потому ли, что он был порочен? В таком случае должно благодарить, потому что положен предел его порокам. Но он был честный и добрый человек? И об этом надобно радоваться, потому что он скоро восхищен, прежде нежели злоба изменила разум его, и отошел в страну, где пребывает уже в безопасности, и не страшится никакой перемены. Но он был молод? И за то прославь Взявшего, что скоро призвал его к лучшей жизни. Но он был стар? И за это опять возблагодари и прославь Взявшего. Постыдись вида выноса: псалмопения, молитвы, собор отцев и такое множество братий – не для того, чтобы ты плакал, скорбел и роптал, но чтобы благодарил Взявшего. Ибо, как призываемых к начальству многие провожают с почестями, так и верующих отшедших все провожают с великой славой, как призванных к высшей почести. Смерть есть упокоение, освобождение от житейских трудов и забот. Итак, когда увидишь, что кто-либо из родственников твоих отошел отсюда, – не ропщи, но умились сердцем, войди в себя, испытай совесть, помысли, что и тебя немного спустя ожидает такой же конец. Вразумись и убойся, видя смерть ближнего, отринь всякую беспечность, рассмотри свои дела, исправь прегрешения, измени свою жизнь на лучшее. Мы тем и отличаемся от неверующих, что иначе судим о вещах. Неверующий видит небо, и покланяется ему, ибо признает его за бога; видит землю, и чтит ее, и прилепляется к чувственным вещам. Мы не так; но видим небо, и удивляемся Создавшему его; ибо веруем, что оно не бог, а дело Божие; вижу я все творение, и чрез него восхожу к Создателю. Тот (неверующий) видит богатство, и изумляется, благоговеет: вижу богатство я, и посмеиваюсь. Тот видит бедность, и скорбит: вижу я бедность, и радуюсь. Иначе я смотрю на вещи, иначе он. Так делаем и в рассуждении смерти: видит мертвого он и считает мертвым; смотрю я на умершего, и вместо смерти вижу сон. И как на буквы все мы, и знающие и незнающие грамоту, смотрим одинаковыми глазами, но неодинаковой мыслью; незнающие видят только буквы, а знающие искусно постигают заключающийся в буквах смысл: так и в жизни мы смотрим на события одинаковыми глазами, но не одинаковой мыслью и разумением. Итак, различаясь от язычников во всем прочем, ужели сойдемся с ними в суждениях о смерти?
   Помысли, к кому отошел умерший, и утешься: он отошел туда, где Павел, где Петр, где весь сонм святых. Помысли, в какой славе и светлости он восстанет; помысли, что слезами и воплями ты не можешь исправить случившего, а только крайне повредишь себе. Помысли, кому ты в этом подражаешь и беги общения в грехе. Кому же ты подражаешь и соревнуешь? Неверным, не имеющим упования, как и Павел сказал: да не скорбите, якоже и прочии неимущии упования. Обрати внимание на точность выражения; не сказал: неимущии упования воскресения, но просто: неимущии упования. Ибо не имеющий надежды на тамошний суд не имеет никакого упования, и не знает ни того, что есть Бог, ни того что Он промышляет о настоящих делах, ни того, что за всем надзирает Божественное правосудие. А кто не знает и не помышляет об этом, тот бессмысленнее всякого зверя, и изгнал из души своей закон, суд и правду, словом – все доброе. Ибо кто не готовится дать отчет в делах своих, тот будет уклоняться от всякой добродетели и предаваться всякому пороку. Размыслив в этом и рассудив о невежестве и безумии язычников, с которыми мы сходствуем в сетовании об умерших, будем избегать такого согласия с ними. Для того и Павел упомянул об них, чтобы ты, размыслив о бесчестии, до которого ниспал ты, – уклонился от согласия с ними и возвратился к свойственному тебе благородству…
   Итак, мы должны благодарить Бога не только за воскресение, но и за надежду воскресения, которая может утешить и сетующую душу и убедить нас быть благодушными при разлуке с отшедшими, так как они воскреснут и соединятся с нами. Если надобно скорбеть и плакать, то, конечно, о тех, которые живут во грехах, а не о тех, которые отошли с добродетелью.

Беседа 35
О том что милостыня выше жертвы, и о приобщении Святых Таин [37 - 50 Бес. на Ев. Матф.]

   Нам предложено ныне тело Христово, дабы мы ели и насытились. Итак, приступим с верою, приступим все немощные. Приступить же с верою значит не только принять предложенное, но прикоснуться к оному с чистым сердцем, с таким расположением, как бы приступали к самому Христу.
   Итак, веруйте, что ныне совершается также вечеря, на которой Сам Он возлежал. Ибо ничем не отлична одна от другой. Нельзя сказать, что сию совершает человек, а ту совершал Христос; напротив ту и другую совершает Сам Он. Посему, когда видишь, что священник преподает тебе дары, представляй, что не священник делает сие, но Христос простирает к тебе руку. Как при крещении не священник крестит тебя, но Бог невидимой силой держит главу твою, и ни Ангел, ни Архангел, ни другой кто не смеет приступить и коснуться; так и в причащении. Если один Бог возрождает, то Ему одному принадлежит дар. Не видишь ли, что у нас желающие кого-либо усыновить, не рабам вверяют сие дело, а сами являются в Суд? Так и Бог не Ангелам вверил дар, но сам присутствует, повелевает и говорит: не зовите Отца на земли (Мф. 23, 9). Сим не запрещается тебе почитать родителей, не повелевается им предпочитать Создавшего тебя, и принявшего в число детей Своих. А кто дал тебе большее, т. е. предложил Самого Себя, Тот тем паче не почтет недостойным Своего величия и преподать тебе Свое тело. Итак, послушаем, священники и мирские, чего мы удостоились; послушаем и ужаснемся! Христос дал нам в пищу святую плоть Свою, Самого Себя предложил в жертву: какое же будем иметь оправдание, когда, принимая такую пищу, так грешим? Вкушая Агнца, делаемся волками! Снедая овча, бываем хищны как львы! Таинство сие требует, чтобы мы совершенно были чисты, не только от хищения, но и от малой вражды. Оно есть таинство мира, и не позволяет гоняться за богатством. Если Господь не пощадил для нас Самого Себя; то чего будем достойны мы, когда, сберегая богатство, не побережем души своей, за которую Он не пощадил Себя? Для иудеев учредил Бог праздники, дабы они ежегодно воспоминали о Его благодеяниях; а тебе, так сказать, каждый день напоминает об оных чрез сии таинства. Итак, не стыдись креста. В нем заключены наша слава, наши таинства; сим даром мы украшаемся, им хвалимся. Сказав, что Бог простер небо и землю, расширил море, послал Пророков и ангелов, я не выражу всей Его благости. Верх благодеяний Его состоит в том, что не пощадил Сына Своего для спасения отложившихся от Него рабов. Итак, ни Иуда, ни Симон не должны приступать к сей трапезе, ибо оба они погибли от сребролюбия. Будем и мы избегать сей пропасти, и не почтем достаточным для спасения, если, ограбив вдов и сирот, принесем златый и украшенный драгоценными камнями сосуд для святой трапезы. Если хочешь почтить жертву, то принеси душу свою, за которую принесена жертва; душу свою сделай золотой. Если же она хуже свинца и глины, а сосуд золотой; какая тебе из того польза? Посему будем заботиться не о том одном, чтобы принести в дар золотые сосуды, но о том, чтобы принести от праведных трудов. Ибо дороже золота приобретенное без любостяжательности. Церковь не на то, чтобы в ней плавить золото, ковать серебро; она есть торжественное собрание Ангелов. Посему мы требуем в дар ваши души, ибо для душ принимает Бога и прочие дары. Не серебренная была тогда трапеза, и не из золотого сосуда Христос давал пить кровь Свою ученикам. Однако же там все было драгоценно, все возбуждало благоговение, потому что все исполнено было Духа. Хочешь ли почтить тело Христово? Не презирай, когда видишь Христа нагим. И что пользы, если здесь почтишь Его шелковыми покровами, а вне храма оставишь терпеть и холод и наготу? Изрекший: сие есть тело Мое (Мф. 26, 26), и утвердивший то словом, сказал также: вы видели меня алчущего и не напитали; и далее: понеже не сотвористе единому сих меньших, ни Мне сотвористе (Мф. 25, 42). Для сего таинственного Тела нужды не покровы, а чистая душа; уды же Христовы, то есть, нищие, имеют великую нужду в нашем попечении. Научимся быть любомудрыми и почитать Христа, как Сам Он того хочет. Почитаемому приятнее всего та честь, которой он сам желает, а не та, которую мы признаем лучшею. И Петр думал почтить Господа, не допуская Его умыть ноги; однако же это было не почтение, а нечто тому противное. Посему и ты почитай Его той честью, какую Сам Он заповедал, то есть, истощай богатство свое на бедных. Богу нужны не золотые сосуды, но золотые души.
   Говоря сие, не запрещаю делать богатые вклады: требую только, чтобы вы вместе с вкладами и даже прежде оных творили милостыню. Хотя Бог приемлет и вклады, но гораздо лучше милостыню. Там один приносящий получает пользу, а здесь и приемлющий. Там дар бывает иногда поводом к тщеславию; а здесь все делается по одному милосердию и человеколюбию. Что пользы, если трапеза христова полна золотых сосудов, а Сам Христос томится голодом? Сперва напитай Его алчущего, а потом остальное употреби на украшение трапезы Его. Ты делаешь золотую чашу, и не даешь чаши студеной воды! Что пользы устроить для трапезы златотканные покровы, а Христу не дать и нужного для прикрытия? Какой плод от того? Скажи, например, ты видишь человека, не имеющего у себя необходимой пищи, и вместо того, чтобы утолить его голод, только стол обкладываешь серебром; поблагодарит ли он тебя за это или скорее огорчится? И еще, ты видишь человека, покрытого рубищем и окостеневшего от холода, и вместо того, чтобы дать ему одежду, ставишь золотые столбы, говоря, что делаешь это в честь его; не скажет ли он, что ты над ним насмехаешься, и не почтет ли сего крайней обидой? То же представь и о Христе, когда Он, как бесприютный странник, ходит и просит крова; а ты вместо того, чтобы принять Его, украшаешь пол, стены, верхи столбов, привязываешь к лампадам серебряные цепи; а на Христа, связанного в темнице и взглянуть не хочешь. Говоря это, не запрещаю и в том быть щедрым, но советую также не оставлять другого, или даже и предпочитать последнее. За неисполнение первого никто никогда не был осужден, а за неисполнение последнего угрожает геенна, и огнь неугасимый и мучение вместе с демонами. Итак, украшая дом Божий, не презирай скорбящего брата, ибо сей храм превосходнее первого. Те утвари могут похитить и неверные цари, и тираны, и разбойники, а что сделаешь для брата алчущего и странного и нагого, того похитить не может сам диавол; оно сбережется в неприступном хранилище.
   Посему, прочитавши все узаконения о милостыне, данные и в Новом и в Ветхом Завете, употребим все старание на исполнение оных. Сие и грехи очищает, ибо сказано: дадите милостыню, и се вся чиста вам будет (Лк. 11, 41). Сие важнее жертв: милости хощу, а не жертвы (Ос. 6, 6). Сие отверзает небеса: молитвы твоя и милостыни твоя взыдоша на память пред Бога (Дн. 10, 4). Сие нужнее девства. Так одни были изгнаны из брачного чертога, так другие введены были в оный! зная все сие, будем сеять щедро, дабы с большим изобилием пожать, и получить будущие блага по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки. Аминь.

Беседа 36
О молитве [38 - 4 Бес. об Анне 1849 г. Хр. Чт.]

   Будем всегда прибегать к Богу и у Него просить всего. Ничего нет равного молитве: она и невозможное делает возможным, трудное – легким, неудобное – удобным. Ее совершал и блаженный Давид, потому и говорил: седмерицею днем хвалих тя о судьбах правды твоея (Псал. 118, 164). Если же Царь, обремененный бесчисленными заботами и развлекаемый со всех сторон, столько раз в день молился Богу: то какое оправдание или прощение можем получить мы, которые имеем столько праздного времени, и не молимся Ему непрестанно, и притом тогда, как можем получить столь великую пользу? Ибо невозможно, чтобы человек, молящийся с должным усердием и призывающий Бога непрестанно, впал когда в грех. А почему это, я скажу. Кто воспламенил свой ум, возбудил душу, преселился на небо, и таким образом Господа назвал своим; кто вспомнив о своих грехах, беседует с Ним о прощении их и молит Его быть милостивым и кротким: тот, по самому упражнению в такой беседе, отлагает всякое житейское попечение, окрыляется и становится выше страстей человеческих. Врага ли увидит он после молитвы? Уже не будет смотреть на него, как на врага; красивую ли женщину? Не соблазнится при виде ее, потому что пламень, возженный молитвой, еще остается внутри его и отгоняет всякую негодную мысль.
   Но поелику нам, как людям, свойственно и впасть в беспечность: то, как пройдет час другой и третий после молитвы, и ты увидишь, что возбужденный в тебе жар готов мало-помалу охладеть, беги тотчас опять на молитву и согрей охладевшую свою душу.
   И если будешь делать это в продолжение всего дня, разогревая частым повторением молитв самые промежутки между ними, то не дашь диаволу доступа и входа к твоим мыслям. Как поступаем мы, готовясь обедать и пить, – именно, когда увидим, что нагретая вода остыла, то, ставим ее опять на очаг, чтобы она поскорее нагрелась: так будем поступать и здесь; на молитву, как бы на горячие уголья, будем полагать уста свои, и таким образом опять воспламенять душу свою к благоговению. Станем также подражать домостроителям. И они, когда надобно строить здание из кирпича, по непрочности этого материала, связывают эту постройку длинными бревнами и кладут их не на большем, а на малом, друг от друга расстоянии, чтобы от частой кладки этих бревен связность кирпичей сделать крепче. Это сделай и ты; перелагай все житейские дела свои частыми молитвами, как бы связями из бревен, и таким образом со всех сторон огради жизнь свою. Если будешь так поступать, то хотя бы подули бесчисленные ветры, хотя бы напали искушения, скорби, какие-либо горькие мысли, или какое бы то ни было несчастье, не могут они уронить этого дома, скрепленного так частыми молитвами.
   Но как возможно, скажешь, человеку светскому, привязанному к судилищу, молиться по три часа в день и приходить в церковь? Возможно, и весьма легко. Если же и нельзя придти в церковь, так можно и привязанному к судилищу помолиться, стоя там, пред дверьми: потому что для этого не столько нужно слово, сколько мысль, не столько простертие рук, сколько напряжение души, не столько известное положение тела, сколько расположение духа. И Анна (матерь Самуила) была услышана не потому, чтобы испускала громкий и сильный голос, но потому, что крепко вопияла внутренно, сердцем. Глас ея не слышашеся, говорит Писание (1 Цар. 1, 13); но Бог услышал ее. Это часто делали и многие другие: тогда как начальник внутри (судилища) кричал, грозил, напрягался, бесновался, они, стоя пред дверьми, оградив себя (крестным знамением) и произнесши умом краткую молитву, входили в судилище, и изменяли судию, укрощали его и из свирепого делали кротким; и ни место, ни время, ни молчание, не было для них препятствием к такой молитве. Так и ты сделай: восстенай горько, вспомни о грехах своих, воззри на небо, скажи умом: помилуй мя Боже, и кончена молитва твоя. Кто сказал: помилуй, тот сделал исповедь, и сознал грехи свои, потому что желать помилования свойственно согрешившим. Кто сказал: помилуй мя, тот получил отпущение грехов; потому что помилованный не наказывается. Кто сказал: помилуй мя, тот получил Царствие Небесное, потому что Бог, кого помилует, того не только освобождает от наказания, но и удостаивает будущих благ. Не станем же говорить в свое оправдание, что дом молитвы не близко: благодать Духа нас самих сделала храмами Божиими, если только мы бдительны; стало быть (молиться) для нас по-своему весьма легко. Наше Богослужение не таково, каково было прежнее у иудеев, имевшее много чувственного и требовавшее множества обрядов. Там молящемуся надлежало и взойти в храм, и купить горлицу, и принести дрова и огонь, и взять нож, и стать пред жертвенником, и исполнить множество других постановлений: здесь же не нужно ничего такого, но, где бы ни был, везде с тобой и жертвенник, и нож, и жертва, потому что ты сам и жрец, и жертвенник, и жертва. Где бы ты ни был, везде можешь поставить жертвенник, покажи только добрую волю, и не помешает тебе место, не воспрепятствует и время; нет, хоть ты и не преклонишь колен, не станешь бить себя в грудь, и не прострешь рук к небу, а только покажешь горячую душу, так сделаешь все (нужное) для молитвы. Можно и жене, сидя за прялкой или занимаясь тканьем, воззреть умом на небо и призвать Бога пламенно; можно и мужу, выходя на площадь, или идучи по себе, совершать усердные молитвы; другому, и сидя в мастерской и сшивая кожи, можно вознести душу к Господу; можно слуге, и покупая, и поднимаясь вверх, и сходя вниз, и занимаясь на кухне, совершать искреннюю и усердную молитву. Бог не гнушается местом: Он требует только одного пламенного сердца и целомудренной души. А чтобы увериться тебе, что для молитвы требуется не известное положение тела, место или время, но мысль доблестная и добрая, послушай, как Павел, лежа в темнице распростертый, а не стоя прямо, (потому что не позволяла ему этого колода, в которую забиты были ноги его), как он, помолившись с усердием, лежа, потряс темницу и поколебал ее основание, устрашил темничного стража и затем привел его к святому таинству. Опять Езекия, не стоя прямо, и не преклонив колена, но лежа на постели по причине болезни, и обратившись к стене, как с жаром и целомудренной душою призвал Бога, так и отменил произнесенный уже приговор, и привлек к себе великое благоволение Божие, и получил прежнее здоровье. И это случалось не только со святыми и великими мужами, но и с порочными. Так разбойник, и не стоя в доме молитвы, ни приклонив колена, но распростерт будучи на кресте, немногими словами приобрел Царствие Небесное. Иной в тине и во рве, другой во рве и со зверями, иной даже в чреве китовом, призвав Бога, прекращал все бедственные обстоятельства, и привлекал к себе Вышнее благоволение.
   Говорю это, чтобы убедить вас чаще приходить в церковь, и дома молиться в тишине, в свободное время, и преклоняя колена и воздевая руки. Если же в какое-либо время или в каком-либо месте будете находиться среди множества других людей: и тогда не надобно оставлять обычных молитв, но таким же образом, как я сказал любви вашей, молитесь и призывайте Бога, в надежде получить не меньшую пользу и от такой молитвы. Это я сказал не для того, чтобы вы мне рукоплескали и удивлялись, но чтобы исполнили то на деле, занимая и время ночи и дня, и время работы молитвами и молениями. Если мы так устроим себя, то и настоящую жизнь проведем в спокойствии, и получим Царствие Небесное, которого да удостоимся все мы по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, ныне и всегда и во веки веков.
   Аминь.

Беседа 37
О милостыне [39 - 16 Бес. на 2 пос. к Коринф.]

   Милостыня есть великое благо и Божий дар; и подаяние милостыни уподобляет нас по возможности самому Богу. Это наипаче и делает человека человеком. Посему некто представляя образец человека, сказал между прочим: великое дело человек, и драгоценное – человек милостивый. Благодать сия важнее дара воскрешать мертвых. Ибо напитать алчущего Христа гораздо важнее, чем именем Иисусовым воскрешать мертвых. Там ты благодетельствуешь Христу, а здесь Он тебе. И награда тому, кто сам делает добро; а не тому, кто принимает от другого добро. При совершении чудес ты делаешься должником Богу, а в деле милостыни ты одолжаешь Бога. А творим милостыню, когда подаем оную охотно, щедро, когда думаем, что не даем, но сами принимаем; когда признаем ее для себя благодеянием и приобретением, а не потерей.
   Если же иначе подаем, то милостыня – не благодать.
   Оказывающий другому милость должен радоваться, а не печалиться. С чем сообразно, если, облегчая скорбь другого, сам скорбишь? Тогда твое подаяние уже не милостыня. Ибо если печалишься о том, что избавил другого от печали: то подаешь пример крайней жестокости и бесчеловечия. Лучше не подавать, нежели так подавать. И действительно – о чем ты печалишься? О том ли, что уменьшается у тебя золото? Если так рассуждаешь, то совершенно не давай. Если не веришь, что отлагается тебе на небе великое сокровище, то не уделяй. Но ты хочешь воздаяния здесь?
   Для чего? Пусть милостыня будет милостыней, а не куплей. Правда, многие получили воздаяние и здесь, но сие не значит, что они будут иметь больше тех, кои здесь не получили. Напротив, некоторые из них получили вознаграждение здесь, как немощнейшие; потому что еще не сильно возжелали будущих благ.
   Как люди жадные, незнающие приличия и раболепствующие чреву, быв призваны на царскую трапезу, и не дожидаясь надлежащего времени, подобно малым детям, – лишают себя истинного удовольствия, когда хватают вперед и наполняют чрево худшими яствами; так и те, которые ищут награды здесь, и получают оную, уменьшают будущую свою награду.
   Давая в заем, ты желаешь обратно получить отданное по прошествии долгого времени, а не вскоре, чтобы таким замедлением увеличилась лихва. А в деле милостыни тотчас требуешь воздаяния; и хотя знаешь, что не здесь, а там будешь жить вечно; что не здесь будеш судим, а там отдать отчет. Если бы кто построил тебе дом там, где тебе не жить, – то не счел ли бы ты сего бесполезным: как же ты желаешь быть богатым здесь, откуда еще до наступающего вечера можешь не один раз отойти? Разве не знаешь, что мы подобно странникам и пришельцам пребываем здесь на чужой стороне? Разве не знаешь, что пришельцев изгоняют, когда они не ждут того и не надеются? Такой участи подлежим и все мы на земле. Посему, что ни приготовляем здесь, здесь же и оставляем. Господь не позволяет нам при отшествии отсюда брать с собой, настроим ли домов или накупим полей, рабов, сосудов, или чего другого тому подобного. И не только не позволяет отходя отсюда брать это с собой, но не дает за то и платы. Ибо наперед сказал тебе: не собирай и не трать чужого, но собирай и трать только свое. Для чего же ты, оставив свое, трудишься над чужим и тратить чужое, чтобы погубить и труд и награду, и после подвергнуться вечному наказанию? Не делай сего, молю тебя. Но поелику мы пришельцы по естеству, то будем пришельцами и по произволению, чтобы там не быть пришельцами презренными и отверженными. Если пожелаем сделаться здешними гражданами, то не будем гражданами ни здесь, ни там. Если же здесь останемся пришельцами, и будем жить, как свойственно жить пришельцам: то получим права граждан и здесь и там. Ибо праведник, даже ничего не имея, и здесь располагает всем как своим; и, перешедши на небо, узрит вечные свои кровы; здесь не потерпит он никакой неприятности; ибо кто может сделать странником того, для кого вся земля отечество? А достигши своего отечества, он получит истинное богатство. Итак, чтобы нам воспользоваться и теми и другими благами – как настоящими, так и будущими, будем употреблять настоящие, как должно. Ибо, таким образом, будем и гражданами небесными, и получим великую свободу, дай Бог, приобресть всем нам благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава со Отцем и Святым Духом. Аминь.

Беседа 38
О том, чтобы не гневаться на оскорбляющих, и приходить к ним для примирения [40 - 50 Бес. на Деян.]

   Какого прощения достойны будем мы, которые во вражде и ссорах бываем подобны диким зверям, называем врагов наших злодеями, проклятыми? Простительно ли даже, что имеем врагов? Разве ты не знаешь, что воздающий честь другому воздает честь самому себе? А мы бесчестим самих себя. Ты обвиняешь другого, что он оскорбил тебя, но для чего сам предаешься обвинению? Для чего сам наносишь себе рану? Будь бесстрастен, будь неуязвим; желая уязвить другого, не причиняй зла самому себе. Не довольно нам других душевных тревог, возбуждающихся без всякой причины, как то: неуместных пожеланий, огорчений, сетований и тому подобного; надобно еще умножить их новыми! Но как можно, скажешь, терпеть, когда меня оскорбляют? Как невозможно, скажи мне? Разве слова наносят нам раны? Или делают шрамы на теле? Какой же нам от них вред? Нет, если захотим, мы можем терпеть. Положим себе законом не оскорбляться, и перенесем. Скажем самим себе: это происходит не от вражды, а от немощи; и точно это происходит от немощи; когда нет мысли о вражде или злонамеренности, тогда оскорбляемый хотя бы потерпел тысячи оскорблений, может удержаться.
   Если мы будем представлять только это, т. е. что это происходит от немощи, то перенесем все, оскорбителю простим и сами постараемся не предаваться тому же. После этого я спрошу всех вас присутствующих: можете ли вы, если захотите, быть так любомудрыми, чтобы терпеть оскорбления? Думаю, что скажете: да.
   Так, оскорбляющий наносит тебе оскорбления невольно и не по своему желанию, но по принуждению страсти; удержись же. Не видишь ли беснующихся?
   Как они подвергаются этому не столько от вражды, сколько от немощи: так и в нас огорчение происходит не столько от свойства оскорблений, сколько от нас самих. Ибо, почему мы переносим те же самые оскорбления от беснующихся? Мы переносим также, когда оскорбляющие суть или наши друзья, или высшие.
   Не безрассудно ли в этих трех случаях, т. е. от друзей, от беснующихся и от высших переносить оскорбления, а от равных и низших не переносить? Я многократно говорил, что это лишь мгновенный порыв: воздержимся немного, и пройдет все. Чем кто более оскорбляет, тот тем более слаб. Знаешь ли, когда надобно оскорбляться? Когда оскорбляемый нами молчит; ибо тогда он силен, а мы слабы. Если же бывает напротив, то нужно даже радоваться; тогда ты достоин венца, достоин провозглашения. Не выходя на место борьбы, не подвергаясь неприятным действиям солнца, жара и пыли, не сходясь и не схватываясь с противником, но только пожелав, сидя или стоя, ты можешь получить великий венец и не просто великий, но гораздо больший, чем те борцы, ибо не все равно – низвергнуть противоборствующего врага или притупить стрелы гнева. Ты победил, не схватываясь с противником, низложил возбуждающуюся в тебе страсть, умертвил свирепого зверя, обуздал неистовый порыв, как доблестный пастырь, тогда как предстояла тебе внутренняя брань, домашняя война.
   Как враги, обложившие город и осаждающие его извне, когда возбуждают в нем междоусобную брань, тогда и одерживают победу; так и оскорбляющий, если не возбудит в нас самих страсти, не в состоянии будет преодолеть нас; если мы сами не воспламенимся, то он не будет иметь никакой силы. Пусть же искра гнева хранится в нас и воспламеняется лишь благовременно, не против нас самих, не для того, чтобы причинить нам множество зол. Не видите ли, как в домах огонь содержится в определенном месте и не разбрасывается везде, и на сене, на одеждах, и где случится, дабы он не воспламенился от дуновения ветра. Когда или служанка зажигает светильник, или повар разводит огонь, то строго им внушается, чтобы делали это не на ветру, не близ вещей деревянных и не в темноте; а когда наступает ночь, то мы тушим огонь, опасаясь, чтобы во время нашего сна, когда некому смотреть за ним, он как-нибудь не разгорелся и не сожег всего. Точно также будем поступать и с гневом: пусть он не сопровождает все наши помыслы, но хранится в глубине души, дабы не возбуждал его ветр от слов противника, но дабы это возбуждение он получал от нас, а мы возбуждали бы его умеренно и безопасно. Как он возбуждается извне, то не знает меры и может пожечь все; он часто может возбуждаться и во время нашего сна и пожечь все. Будем же воспламенять его в нас только для того, чтобы он светил; ибо гнев издает свет, если он возбуждается, когда следует; будем употреблять этот светильник против тех, которые обижают других, и против диавола. Пусть не везде полагается и не везде разбрасывается эта искра, но хранится у нас под пеплом; будем содержать ее в помыслах смиренных. Не всегда она бывает нам нужна, а только тогда, когда надобно что-нибудь исправить и умягчить, когда надобно преодолеть упорство, или вразумить чью-либо душу.
   Сколько зла происходит от раздражения и гнева! И, что особенно тяжело, когда мы находимся во вражде, то не хотим сами положить начало примирению, но ожидаем других; каждый стыдится придти к другому и примириться; разойтись и разделиться не стыдится, напротив сам полагает начало этому злу; а придти и соединить разделившееся стыдится, подобно тому, как если бы кто отрезать член не усомнился, а срастить его стыдился. Что скажешь на это, человек? Не сам ли ты нанес великую обиду и был причиной вражды? Справедливость требует, чтобы сам же ты первый пришел и примирился, как бывший причиной вражды. Или ты обижен, и тот был причиной вражды? И в этом случае следует начать примирение тебе, чтобы тебе больше удивлялись, чтобы тебе иметь первенство как в одном, так и в другом: как не ты был причиной вражды, так не тебе быть и причиной ее продолжения; может быть и тот, сознав вину свою, устыдится и вразумится. Но он высокомерен?
   Тем более ты не медли придти к нему; он страдает двумя болезнями: гордостью и гневом. Сам ты высказал причину, почему ты первый должен придти к нему; ты здрав, ты можешь видеть, а он во тьме; ибо таковы – гнев и гордость. Ты свободен от них и здрав; приди же к нему, как врач к больному. Говорит ли кто-нибудь из врачей: такой-то болен, поэтому я не пойду к нему? Напротив, тогда врачи и идут к больному, когда видят, что он сам не может к ним придти; о тех, которые могут придти сами, они менее заботятся, как о больных неопасно, о лежащих же напротив.
   А не тяжелее ли всякой болезни гордость и гнев? Не подобны ли этот сильной горячке, а та развившейся опухоли? Представь, каково страдать горячкой и опухолью. Иди же, угаси его огонь; ты можешь сделать это при помощи Божией; останови его опухоль, как бы примочкой. Но что, скажешь, если от того самого он еще более возгордится? Тебе нет до этого нужды; ты сделаешь свое дело, а он пусть отвечает сам за себя: только бы нас не упрекала совесть, что это произошло от опущения с нашей стороны чего-нибудь должного. Ухлеби, говорит Апостол, врага твоего: сие бо творя углие огненно собираеши на главу его (Рим. 12, 20). Впрочем, и при этом он повелевает идти, примириться и благотворить врагу, не с тем, чтобы собрать на него горящие уголья, но чтобы он, зная это исправился, чтобы трепетал и боялся этих благодеяний больше, чем вражды, и этих знаков любви больше, чем обид. Ибо для враждующего не столько опасен враг, причиняющий ему зло, сколько благодетель, делающий ему добро: потому, что первый вредит хотя немного и себе и ему, а последний собирает углие огненное на главу его. Поэтому, скажешь, и не должно делать ему добра, чтобы не собрать на него угольев. Но разве ты хочешь собрать их на собственную голову? Это и происходит от памятозлобия.
   А что если я еще более усилю вражду? Нет; в этом виновен будешь не ты, а он, если он подобен зверю; если и тогда, как ты благодетельствуешь, оказываешь ему честь и желание примириться, он упорно будет продолжать вражду; то он сам на себя собирает огонь, сам сожигает свою голову; а ты нисколько не виновен. Не представляй себя человеколюбивее Бога; иначе испытаешь множество зол; или лучше, хотя бы ты и захотел, ты не можешь достигнуть этого нисколько.
   Якоже отстоит небо от земли, говорит Господь, тако отстоят помышления ваша от мысли моея (Ис. 55, 9); и еще: аще вы лукави суще умеете даяние блага даяти чадом вашим, кольми паче Отец ваш небесный даст вам (Мф. 7, 11). Нет, это отговорка и предлог. Не будем же перетолковывать заповедей Божиих. А как, скажешь, мы перетолковываем их? Он сказал: сие творя, углие огненно собираешь на главу его; а ты говоришь: боюсь за врага, который жестоко оскорбил меня. Не так ли говоришь ты? Но для чего ты приобрел себе врага? Почему ты за оскорбителя боишься, а за себя не боишься? О, если бы ты заботился о самом себе! Не делай добра врагу с этой целью; или лучше делай, хотя с этой целью. Но ты не делаешь.
   Скажу тебе не только, что соберешь на него горящие уголья, но и нечто другое большее; только делай. Павел говорит все это для того, чтобы побудить тебя прекратить вражду, хотя надеждой на наказание врага. Мы столь жестоки, что не иначе хотели бы примириться с врагом, как в надежде навлечь на него какое-нибудь наказание; почему он и дает нам, как бы какому зверю, эту приманку. Но Апостолам Господь не сказал этого, а что? Да будете подобны Отцу вашему, иже есть на небесех (Мф. 5, 45). С другой стороны и невозможно, чтобы благодетельствующий и получающий благодеяния остались врагами, потому Апостол и дал такую заповедь. Для чего ты, любомудрствуя на словах, не соблюдаешь должного на деле?
   Хорошо, положим, что ты не насыщаешь врага для того, чтобы не собрать на него горящих угольев; следовательно, ты щадишь его? Любишь его? Благодетельствуешь с этой целью? Бог знает, точно ли с этой целью, как говоришь ты; может быть, ты хитришь пред нами и играешь словами. Ты заботишься о враге? Боишься, чтобы он не подвергся наказанию? Следовательно, ты погасил свой гнев; ибо кто питает такую любовь, что презирает собственную пользу для блага другого, тот не имеет вражды. Так мог бы ты сказать. Но доколе мы будем шутить в предметах не шуточных и непростительных? Посему увещеваю вас, братие, возлюбленные Господом Богом и Спасителем нашим Иисусом Христом, прошу и умоляю, оставив эти предлоги, не будем невнимательны к законам Божиим и непослушными Его заповедям, дабы нам благоугодно Господу провести настоящую жизнь и сподобиться обетованных благ, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков! Аминь.

Беседа 39
О том, что христианин должен иметь все признаки верного [41 - 4 Бес. на Ев. Мф.]

   Вижу, что многие после крещения живут небрежнее не крестившихся, и даже не имеют никакого признака христианской жизни. Посему ни на торжище, ни в церкви, не скоро различишь, кто верующий, и кто не верующий; разве только при совершении таинств можешь увидеть, что одни бывают высылаемы, а другие остаются в храме. Но надлежало бы отличаться не по месту, а по нраву. Ибо достоинства внешние обыкновенно познаются по внешним признакам: а наши достоинства надобно распознавать по душе. Верующий должен быть виден не только по дару, но и по новой жизни. Верующий должен быть светильником для мира и солью. А ежели ты самому себе не светишь, не предотвращаешь собственной гнилости: то по чему нам узнать тебя? По тому ли, что ты погружался в священные воды? Но это может довести тебя до наказания. Величие почести для не желающих жить сообразно оной увеличивает казнь. Верующий должен блистать не тем одним, что получил от Бога, но и тем, что ему собственно принадлежит; надобно, чтобы он по всему был виден, и по поступи, и по взору, и по виду, и по голосу. Сказал же я о сем для того, чтобы нам соблюдать благоприличие не для показа, а для пользы тех, кто смотрит на нас. А теперь с которой стороны ни стараюсь распознать тебя, везде нахожу тебя в противоположном состоянии. Хочу ли заключить о тебе по месту, вижу тебя на конских ристалищах, на зрелищах; вижу, что ты проводишь дни в беззакониях, в худых сходбищах, на рынке, в сообществе с людьми развратными. Хочу заключать о тебе по виду твоего лица; вижу, что ты непрестанно смеешься и рассеян, подобно развратной блуднице, у которой никогда не закрывается рот. Стану ли судить о тебе по одежде; вижу, что ты наряжен ничем не лучше комедианта. Стану ли судить о тебе по спутникам твоим; вижу, что ты водишь за собой тунеядцев и льстецов. Стану ли судить о тебе по словам; слышу, что ты не произносишь ничего здравого, дельного, полезного к нашей жизни. Буду ли судить о тебе по твоему столу; здесь открывается еще более причин к осуждению.
   Итак, скажи мне, по чему могу узнать, что ты верный, когда все исчисленное мною уверяет в противном? И что говорю, верный? Даже человек ли ты, и того не могу узнать подлинно. Когда лягаешься, как осел; скачешь, как вол; ржешь на женщин, как конь; объедаешься, как медведь; утучняешь плоть, как лошак; злопамятен, как верблюд; хищен, как волк; сердит, как змея; язвителен, как скорпион; коварен, как лисица; хранишь в себе яд злобы, как аспид и ехидна; враждуешь на братьев, как лукавый демон: как могу счесть тебя человеком, не видя в тебе признаков естества человеческого? Ища разности между оглашенным и верным, подвергаюсь опасности не найти разность даже между человеком и зверем. Ибо чем назову тебя; зверем? Но у каждого зверя, который-либо один из сих пороков. А ты, совокупив в себе все пороки, далеко превосходишь и их своим неразумием. Назову ли тебя бесом? Но бес не служит мучительству чрева, не любит денег. А когда в тебе больше пороков, нежели в зверях и бесах; скажи мне, как назовем тебя, человеком? Ежели же нельзя назвать тебя человеком, то как наименуем тебя верным? А что всего хуже, находясь в столь худом состоянии, мы и не воображаем о безобразии души своей, не имеем понятия об ее гнусности. Когда сидишь у волосочесателя и стрижешь волосы, то взявши зеркало, со всем внимание рассматриваешь прическу волос, спрашиваешь предстоящих, и того, кто стриг, хорошо ли они лежат у тебя на лбу? Будучи стариком, часто не стыдишься до неистовства предаваться юношеских мечтам. А того, что душа наша не только безобразна, но даже зверообразна, и стала Сциллою или Химерою, упоминаемыми в языческом баснословии, нимало не чувствуем: хотя есть здесь духовное зеркало, которое гораздо лучше и полезнее вещественного. Ибо не только показывает безобразие, но даже, если захотим, превращает оное в несравненную красоту. Зеркало же сие память о добрых мужах, и повествование о их блаженной жизни, чтение Писания, законы от Бога данные. Ежели захочешь однажды посмотреть на изображения оных Святых, увидишь гнусность своего сердца; а увидев, ни в чем другом не имеешь уже нужды; дабы избавиться от сего безобразия. Для сего самого и полезно нам зеркало; оно делает удобным превращение. Итак, никто не оставайся в образе бессловесных. Ежели раб не входит в дом отца; то как можешь вступить в оные преддверия будучи зверем?
   И что говорю, зверем? Такой человек хуже всякого зверя. Зверь, хотя по природе дик, но часто посредством человеческого искусства делается кротким. А ты, который природное их зверство превращаешь в несвойственную им по природе кротость, какое извинение будешь иметь, когда свою природную кротость превращаешь в неестественное зверство? Дикого по природе делаешь смирным; а себя, который по природе смирен, против природы обращаешь в дикаго? Льва укрощаешь и делаешь ручным, а своему гневу попускаешь быть неукротимее льва? В первом случае встречаются два затруднения: то, что зверь лишен разума, и то, что он всех сердитее; впрочем, ты, по избытку мудрости, данной тебе от Бога, преодолеваешь и природу. Как же ты в зверях препобеждающий природу, в себе самом изменяешь и природе и совершенству воли? Если бы я велел тебе сделать кротким другого человека, ты не счел бы моего приказа невозможным, хотя и мог бы мне возразить, что ты не господин чужой воли, и что не все от тебя зависит. Но теперь велю тебе укротить собственного твоего зверя, над которым ты полный господин.
   Итак, чем оправдаешься в том, что не владеешь природой? Какое можешь представить благовидное извинение в том, что из льва делаешь человека, а о себе не заботишься, когда из человека делаешься львом; ему сообщаешь свойства выше его природы, а в себе не сохраняешь и естественных? Диких зверей стараешься довести до одинокого с нами благородства; а себя самого низвергаешь с царского престола, и доходишь до зверского неистовства? Представь себе, если хочешь, что и гнев есть зверь, и сколько другие стараются над обучением львов, столько покажи старания над собой, и необузданный гнев свой соделай тихим и кротким; ибо гнев имеет столь страшные зубы и когти, что истребит все, если не укротишь его. Даже лев и ехидна не могут терзать внутренностей с толикой жестокостью, как гнев непрестанно терзает железными когтями. Он не только вредит телу, но расстраивает самое душевное здравие, поедая, терзая, раздробляя всю силу ее, и соделывая ее ни к чему не способной. У кого внутри завелись черви, тот не может дышать, когда все внутренности его изъедены. Как же может породить что-нибудь благородное, нося внутри себя сего змия (я разумею гнев), снедающего внутренности наши? Каким образом избавимся от сей язвы? Если будем употреблять питие, которое может умертвить внутренних червей и змей. Но какое питие, спросишь, имеет такую силу? Честная кровь Христова, если упованием приемлется. Она может уврачевать всякую болезнь. А вместе с сим внимательное слушание Божественных Писаний, и присоединяемая к тому милостыня. Всеми сими средствами могут быть умерщвлены страсти, расслабляющие нашу душу. И тогда только будем жить, а теперь мы ничем не лучше мертвых. Когда живы страсти, нам невозможно жить, но необходимо должно погибнуть. Ежели не успеем умертвить их здесь, то они умертвят нас там. Вернее же сказать, еще здесь прежде оной смерти подвергнут нас жесточайшему наказанию. Каждая из сих страстей жестока, мучительна, ненасытна, и каждый день поедая нас, ничем не удовлетворяется. Зубы их суть зубы львиные, и даже страшнее львиных. Когда лев сыт, тотчас оставляет попавшееся ему тело. А страсти никогда не насыщаются и не отстают, доколе уловленного ими человека не увлекут к диаволу. Такова сила страстей, что они требуют от пленников своих такого же рабства, в какое Павел предался Христу, презиравший для Него и геенну и царство. Ибо, как впадет кто в плотскую любовь, сребролюбие или честолюбие, начинает уже смеяться над геенной и презирать царство, только бы исполнять ему волю сих страстей. Итак, поверим Павлу в том, что он столько любил Христа. Когда есть люди в такой же степени раболепствующие страстям; что же невероятного в любви Павловой? Потому и слабее наша любовь ко Христу, что вся наша сила истощается на любовь порочную, и мы хищники, сребролюбцы, рабы суетной славы. А что может быть маловажнее сей славы? если сделаешься и в тысячу раз знатнее, ничем не лучше будешь людей неизвестных. Напротив, чрез сие самое сделаешься бесчестнее. Когда те, которые охотно тебя прославляют и выставляют знаменитым, смеются над тобой за то самое, что ты желаешь от них славы; то сие усердие не произведет ли противного твоему желанию? Ибо люди сии поступают как обличители. Кто хвалит преданного прелюбодеянию или блуду, и ласкательствует ему, тот сим самым более обличает, нежели хвалит похотника: так, если все мы хвалим пристрастного к славе, то более обличаем, нежели хвалим славолюбивого. Итак, для чего же ты много заботишься о таком деле, которого следствия всегда противны твоей цели? Если хочешь прославиться, презирай славу, и будешь славнее всех.

Беседа 40
О тщеславии [42 - 2 Бес. на Посл. к Титу.]

   Нет ничего, чему бы не вредили страсти. Как бурные ветры, нападая на тихое море, возмущают его с самого дна, так что песок смешивается с волнами; так и страсти, вторгаясь в душу, возмущают в ней все и ослепляют мыслительную ее способность, – особенно же страсть к славе (земной, суетной). Презирать богатство не трудно для того, кто захочет; но чтобы презирать честь от людей, для этого нужно много усилия, великое любомудрие, нужна душа как бы ангельская, достигающая самой высоты небесной. Ибо нет, истинно нет другой страсти, столь же сильной и везде господствующей, хотя в большей, или в меньшей мере, но – везде. Каким же образом мы можем преодолеть ее, если не вполне, то хотя в малейшей степени? Если мы будем взирать на небо, если будем иметь Бога пред очами своими, если устремим помыслы наши выше всего земного. Когда ты желаешь славы, то представь, что ты уже получил ее, подумай о последствиях, и ты не найдешь там ничего; подумай, какой она причиняет вред, скольких и каких лишает благ; ибо для нее ты подвергаешься трудам и опасностям, а плодов и наград от нее не получишь.
   Вспомни, что между людьми есть весьма много злых, и презирай их славу; помысли о каждом из них, кто он, и увидишь, что эта слава достойна посмеяния, узнаешь, что она есть больше стыд, нежели слава, и после того возведи ум свой к горнему зрелищу. Когда ты, делая какое-нибудь доброе дело, думаешь, что нужно показать его людям, ищешь, кого бы сделать зрителем этого дела, и стараешься быть видимым; то вспомни, что тебя видит Бог, и истребишь в себе всякое подобное пожелание; отрешись от земли и устреми взор к зрелищу небесному. Люди, если и похвалят, после будут хулить, будут завидовать, будут вредить; если даже и не сделают этого, то не принесут совершенно никакой пользы тому, кого хвалят. Но Бог не таков; напротив Он радуется, восхваляя наши подвиги.
   Ты хорошо сказал и удостоился рукоплесканий? Но что пользы отсюда? Если рукоплескавшие получили пользу, исправились, сделались лучшими, отстали от прежних пороков; то поистине должно радоваться, – не бывшим похвалам, но благой и чудной перемене слушателей. Если же они, постоянно воздавая похвалы, продолжая шуметь и рукоплескать, сами не получают никакой пользы от этих рукоплесканий; то следует больше скорбеть, потому, что это послужит к их осуждению. Тебя прославляют за благочестие? Если ты истинно благочестив, и не знаешь за собой ничего худого; то должно радоваться, не тому, что тебя почитают таким, но что ты действительно таков; если же ты, не будучи таким, желаешь славы от людей, то вспомни, что не они будут судить нас в последний день, а Тот, Кто верно знает наше сокровенное. Если ты, сознавая за собой грехи, всеми почитаешься чистым от грехов, то не только должно радоваться этому, но скорбеть и горько плакать, представляя непрестанно тот день, в который откроется все, в который Бог приведет во свете тайная тмы (1 Кор. 4, 5). Тебе воздают честь? Отвергни ее, зная, что она делает тебя должником. Никто не воздает тебе чести? Должно радоваться этому; ибо, между прочим, Бог поставит тебе на вид и то, что ты пользовался честью. Или ты не знаешь, что между прочими благодеяниями Бог поставляет в укоризну и это, когда говорит чрез Пророка: поях от сынов ваших в пророки, и от юнот ваших во священие (Амос. 2, 11)? Таким образом, ты получишь ту пользу, что не будешь предан большему наказанию. Кто не получает чести в настоящей жизни, но терпит презрение, не пользуется никаким уважением, но подвергается оскорблению и унижению; тот если не приобретает ничего другого, то по крайней мере не подлежит ответственности за получение чести от подобных себе рабов. Между тем он получает отсюда и другую пользу. Он делается кротким и смиренным и, хотя бы захотел, никогда не станет превозноситься, если будет более внимателен к самому себе. Напротив человек, пользующийся великой честью, кроме того, что делается тяжким должником, предается надменности и тщеславию и делается рабом людей; затем, по мере умножения его власти, бывает принужден делать много, чего не хочет.
   Итак, зная, что для нас лучше, не будем искать почестей, и даже, когда нам предлагают их, будем отвергать, отклонять от себя и истреблять в себе такое пожелание. Говорю это и начальствующим, и подчиненным. Душа, жаждущая чести и славы, не увидит Царства Небесного. Это – не мои слова, не от себя я говорю их, но – Божественного Духа. Такие люди не увидят Царства Небесного, хотя бы они упражнялись в добродетели: яко всоприемлют, говорит Господь, мзду свою (Мф. 6, 5). А кто не получит этой мзды, тот как может увидеть Царство Небесное? Я не запрещаю искать славы, но славы истинной, той, которая происходит от Бога: емуже, говорит Апостол, похвала не от человек, но от Бога (Римл. 2, 29). Будем благочестивыми втайне, не облекая себя гордостью, притворством и лицемерием; снимем с себя овчую кожу, или лучше, будем овцами. Нет ничего ничтожнее славы человеческой. Скажи мне: если бы ты увидел множество малолетних детей, т. е. грудных младенцев, то захотел ли бы себе славы от них? Так смотри и на всех людей в отношении к славе. Посему это и называется тщеславием. Не видишь ли, какие маски употребляются действующими на зрелище, – как они хороши, как благообразны, как подделаны под вид самой совершенной красоты? Можешь ли ты указать мне такие лица в действительности? Нет.
   Что же? Возбуждается ли в тебе когда-нибудь любовь к ним? Нет. Почему? Потому, что это – пустая маска; она подражает красоте, а на самом деле не есть красота. Так и слава человеческая пуста; она только подражает славе, а на самом деле не есть слава. Постоянна только одна слава – естественная, внутренняя: а эта, внешняя, часто прикрывает безобразие; впрочем, прикрывает от людей, и только до вечера, а по окончании зрелища и снятии маски, каждый является тем, что он есть. Посему не будем обращаться с истиной так, как бы действуя на зрелище, с лицемерием. Скажи мне: что хорошего в том, чтобы быть предметом зрелища для многих? Это – тщеславие, и больше ничего; войди в дом, останься один, – и тотчас исчезнет все. Ты пришел на площадь и обратил на себя внимание присутствующих? Что же еще? Ничего. Все исчезло и прошло, как рассеявшийся дым.
   Отчего же мы так пристрастны к вещам ничтожным?
   Какое безрассудство! какое безумие! Нет, будем взирать только на то, как бы похвалил нас Бог: если это мы будем иметь в виду, то никогда не станем искать похвалы от людей, но, если даже они будут хвалить нас, станем презирать, посмеиваться, гнушаться, смотреть на это так, как бы мы, желая золота, получали грязь. Пусть не хвалит тебя такой-то: этим он не принесет тебе никакой пользы; а если он будет порицать, то не причинит никакого вреда. От Бога то и другое доставляет нам пользу или вред; а от людей – все это тщетно. Таким образом мы можем уподобиться Богу, Который не нуждается в славе человеческой: славы, говорит Он, от человек не приемлю (Ин. 5, 41). А это, скажи мне, разве немаловажно? Когда ты не расположен презирать славу, то скажи самому себе: презрев ее, я сделаюсь подобным Богу, – и тотчас станешь презирать ее. Раб славы не может не быть рабом всех, и даже презреннее самих рабов. Мы не призываем того своим рабам, что она – преданным ей; она заставляет нас и говорить и переносить постыдное и бесчестное; и чем более видит нас послушными, тем более увеличивает свои требования. И так будем убегать, увещеваю вас, будем убегать этого рабства.
   А как, скажешь, мы можем сделать это? Если мы будем любомудро рассуждать о здешних благах, если будем сознавать, что все настоящее есть сон и тень, и больше ничего: то легко преодолеем эту страсть, и не будем предаваться ей ни в малых, ни в больших делах; а если будем допускать ее в малых делах, то легко подпадем под ее власть и в больших. Удалим от себя источники ее, т. е. безумие и низость души. Если таким образом мы будем иметь помыслы возвышенные, то будем в состоянии презирать честь от людей, устремлять ум свой к небу и получить тамошние блага, которых да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 41
О борьбе с диаволом [43 - 31 Бес. на кн. Быт.]

   Радуюсь и веселюсь, что духовная нива ваша зеленеет и духовное семя (учения) укоренилось в недрах вашей души, но в тоже время и беспокоюсь сильно, зная лукавство врага и наветника нашего спасения. Ибо, как морские разбойники, когда увидят корабль, исполненный многими товарами и везущий несказанное богатство, тогда-то особенно и употребляют всю хитрость, чтобы потопить весь груз и пловцов лишить всего и сделать нищими; так точно и диавол, когда увидит, что (человеком) собрано много духовного богатства, что (у него) усердие пламенно, ум бодр, и богатство увеличивается с каждым днем, мучится и скрежещет зубами, и, подобно разбойнику, ходит взад и вперед, выдумывая тысячу хитростей, чтобы как-нибудь подступить к нам, обнажить и ограбить нас, и похитить все наше духовное богатство.
   Поэтому, прошу, будем бодрствовать, и в какой мере станет умножаться наше духовное богатство, в такой же постараемся усиливать и нашу бдительность, отовсюду заграждать диаволу доступ к нам, и, доброй жизнью привлекши к себе благоволение Божие, поставим себя выше стрел диавольских. Ибо это – лукавое существо и употребляет многоразличные козни: когда не может прямо увлечь нас ко злу и уловить обманом, – он ведь не делает насилия, не принуждает, нет; а только обольщает, и как увидит, что мы беспечны, то и полагает нам претыкания, – так, когда не успеет он явно грехами повредить нашему спасению, тогда часто самими добродетелями, какие мы совершаем, тайно обольстив нас, погубляет все наше богатство. Что значат эти слова мои? Надобно выразиться об этом яснее, чтобы нас, узнав козни его, избежать вреда от них. Итак, когда увидит он, что нас нелегко склонить к явному греху, что мы, например, убегаем невоздержания и любим целомудрие, также отвращаемся корыстолюбия, ненавидим неправду, пренебрегаем удовольствиями, а посвятили себя посту и молитвам, и заботимся о милостыне: тогда уже вымышляет другую хитрость, посредством которой он мог бы погубить все наше богатство и сделать бесплодными столь многочисленные добродетели наши.
   Тем, которые с великим трудом успели уже преодолеть его козни, он внушает высоко думать о своих добродетелях и искать славы у людей, чтобы чрез это лишить их истинной славы. Ибо, кто совершает духовные подвиги и ищет (за них) человеческой славы, тот уже получает себе награду и в Боге уже не имеет должника. Получив похвалу от тех, от кого искал он славы, он лишал уже себя похвалы, обещанной Господом, так как временную славу от подобных ему людей предпочел похвале от Творца вселенной. И Сам Господь, прежде всего, так учил и о молитве, и о милостыне, и о посте: когда ты постишься, говорит Он, помажи главу твою, и лице твое умый: яко да не явишися человеком постяся, но Отцу твоему, иже в тайне: и Отец твой, видяй в тайне, воздаст тебе яве (Мф. 6, 17–18). И еще: егда твориши милостыню, не воструби, говорит, пред собою, якоже лицемери творят в сонмищах и в стогнах, яко да прославятся от человек: аминь глаголю вам, восприемлют мзду свою (ст. 2). Видишь, как ищущий здешней славы лишается тамошней, и как, напротив, творящий добродетель по этой заповеди и старающийся скрывать оную от людей, явно получит от Господа награду вот страшный день. Ибо Отец твой, сказано, видяй в тайне, воздаст тебе яве; то есть, не думай о том, что ни один человек не похвалит тебя, и что ты тайно творишь добродетель; нет, размышляй о том, что, немного спустя, щедрость Господа будет так велика, что Он прославит, и увенчает, и наградит тебя за подвиги добродетели, не тайно, не сокровенно, но пред всем человеческим родом, начиная от Адама до скончания мира. Какого же извинения будут заслуживать те, которые, хотя и подъяли труд добродетели, но, из-за временной, ничтожной и суетной славы от подобных себе людей, лишили себя славы небесной?
   Итак, будем, прошу, осторожны, и если успеем совершить какое-либо духовное дело, постараемся всячески скрывать оное от всех в клети души нашей, чтобы получить нам похвалу от неусыпающего Ока, и чтобы из-за славы человеческой и из-за похвал часто льстивых, не сделаться недостойными славы от Господа. Ибо равно пагубно и вредно для нашего спасения, как совершение дел духовных ради славы человеческой, так и высокое мнение о совершенных нами добродетелях. Поэтому надобно быть бдительным и осторожным, и постоянно пользоваться пособиями Божественного Писания, чтобы не отдаться в плен этим пагубным страстям (славолюбию и высокомерию). Ибо пусть кто-либо совершит бесчисленные подвиги и сотворит всякую добродетель: но, если он станет высоко думать о себе, то будет самый жалкий и несчастный человек. Это известно нам из того, что случилось с фарисеем, который так величался пред мытарем и вдруг стал ниже мытаря; который, своим языком рассыпав все богатство своих добродетелей, сам обнажил себя и лишил всего, и потерпел странное и необычайное кораблекрушение: ибо вошедши уже в самую пристань, он потопил весь груз свой. Подлинно, потерпев это от молитвы, совершенной неправильно, значит тоже, что потерпеть кораблекрушение в самой пристани. Посему-то и Христос такую дал заповедь ученикам своим: егда вся сотворите, глагол-те, яко раби неключимы есмы (Лк. 17, 10), дабы чрез сие предохранить их и удалить от этой пагубной страсти. Видели вы, возлюбленные, что, как гонящийся за человеческой славой и только из-за нее творящий добрые дела не получает никакой пользы, так и совершивший все добродетели, если возмечтает о них, теряет все и остается ни с чем? Будем же, прошу, бегать этих гибельных страстей и взирать только на оное неусыпающее Око; не станем ничего домогаться у людей, не станем искать похвалы от них, но удовольствуемся похвалой от Господа. Верующему, сказано, похвала не от человека, но от Бога (Рим. 2, 29). И, чем больше станем мы преуспевать в добродетели, тем более постараемся смирить себя и быть скромными. Ибо, хотя бы мы взошли на самый верх добродетелей, но, если добросовестно сравним свои добрые дела с благодеяниями Божиими, то ясно увидим, что наши добродетели не равняются и малейшей части того, что сделано для нас Богом. Ибо этим-то и прославился каждый из святых. А чтобы тебе увериться в этом, послушай учителя вселенной, эту небошественную душу, как он, по совершении таких добродетелей, после такого о нем свидетельства свыше, – сосуд бо, сказано, избран ми есть (Дн. 9, 15), – не забывает о своих согрешениях, но постоянно носит их в уме, как он не позволяет себе забывать даже и о том, в чем, как он совершенно был уверен, получил уже прощение в крещении, но вопиет и говорит: мний есмь Апостолов и несмь достоин нарещися Апостол (1 Кор. 15, 9). Потом, чтобы мы познали всю глубину его смиренномудрия, присовокупил: зане гоних Церковь Божию. Что делаешь, Павел?
   Господь по своему милосердию простил и загладил все грехи твои, а ты еще помнишь о них? Так, говорит, я знаю и уверен, что Господь разрешил меня (от грехов), но когда подумаю о делах своих и посмотрю на бездну человеколюбия Божия, тогда вполне удостоверяюсь, что благодатью и человеколюбием Его я то, что есмь. Ибо, сказав: несмь достоин нарешися Апостол, зане гоних Церковь Божию, он присовокупил: благодатию же Божиею есмь, еже есмь (1 Кор. 15, 10). То есть, хотя я с своей стороны выказал так много злости, но Его неизреченная благость и милосердие даровали мне прощение. Видел ты душу, сокрушенную и постоянно памятующую о своих грехах, содеянных еще до крещения? Сему-то станем и мы подражать, и, ежедневно припоминая о грехах, сделанных нами после крещения, будем постоянно содержать их в уме и никогда не попустим себе забыть об них. Это будет для них довольно сильной уздой, чтобы смирить и укротить нас. И что говорю я о Павле, столь великом и высоком муже? Хочешь ли видеть, как и ветхозаветные более всего прославились этим же самым, тем, т. е. что по совершении бесчисленных подвигов и имея уже неизреченное дерзновение (пред Богом) они смирялись? Послушай, как патриарх, уже после собеседования с Богом, после данного ему обетования говорил о себе: аз есмь земля и пепел (Быт. 18, 27).

Беседа 42
О том, чтобы приобщаясь св. Таин не презирать бедных и не предаваться пьянству [44 - 27 Бес. на 1 пос. к Коринф.]

   Апостол Павел обличая Коринфян, что они оставляют бедных голодными, когда сами приобщаются Святых Таин, старался пристыдить их и сделать кроткими, обращает речь к важнейшему предмету: аз бо, говорит, приях от Господа, еже и предах вам, яко Господь Иисус в нощь, в нюже предан бываше, прием хлеб, и благодарив преломи, и рече: приимите, ядите: сие есть тело мое, еже за вы ломимое; сие творите в мое воспоминание (1 Кор. 11, 23–24). Почему он упоминает здесь об этих тайнах? Потому, что это было весьма нужно для настоящего предмета. Господь твой, говорит, удостоил всех одной и той же трапезы, и притом самой страшной и много превосходящей достоинство всех; а ты считаешь других недостойными твоей трапезы, маловажной и незначительной, и, тогда как они не получают от тебя ничего из благ духовных, отнимаешь у них и телесные, хотя и они – не твои. Впрочем он не говорит этого, дабы слова его не были слишком тяжкими, но употребляет речь более кроткую и говорит: Господь Иисус Христос в нощь, в нюже предан бываше, прием хлеб. Для чего он напоминает нам об этом времени, об этой вечери и предательстве? Не просто и не без причины, но дабы сильнее тронуть и самим временем. Ибо всякой, хотя бы кто был даже камнем, представив, как в эту ночь Господь скорбел с учениками, как был предан, связан, веден и осужден, как терпел все прочее, сделается мягче воска, отрешится от земли и всей здешней суеты. Для того Апостол и напоминает нам о всем этом; пристыждает нас и временем и вечерью и предательством и говорит: Господь твой предал Себя самого за тебя, а ты не хочешь уделить и хлеба брату для самого же себя?
   Но почему Павел говорит, что он принял это от Господа, между тем как сам не был вместе с ним, а находился тогда в числе Его гонителей? Дабы не уразумел, что та вечеря не заключала в себе ничего большего в сравнении с последующими. Ибо и ныне тот же Господь все совершает и преподает, как и тогда, и не для этого только он напоминает нам об этой ночи, но дабы тронуть нас еще иным образом. Как вообще мы более помним последние слова, которые слышим от умирающих, и наследникам их, когда они дерзают нарушить их завещания, в укоризну говорим: вспомните, что это последние слова отца вашего, которые он завещал пред самой своей кончиной; так и Павел, желая, таким образом, усилит речь свою, говорит: вспомните, что это было последнее таинство, которое Он преподал вам, что Он заповедал это в ту ночь, в которую готовился умереть за нас, и, предложив нам эту вечерю, после нее уже не предложил никакой другой. Затем он излагает самые обстоятельства события и говорит: прием хлеб, и благодарив преломи, и рече: приимите, ядите: сие есть тело Мое, еже за вы ломимое. Если ты приступаешь (к приобщению) для благодарения, не посрамляй брата своего, не презирай алчущего, не упивайся, не оскорбляй церкви. Ты приступаешь, чтобы благодарить за те блага, которые получил: воздавай же и в своей стороны и не отделяйся от ближнего. Христос преподал вечерю равно всем, сказав: приимите, ядите. Он равно всем преподал Свое тело, а ты не хочешь равно всем раздавать общий хлеб? Хлеб был преломлен им равно за всех и соделался телом равно за всех. Такожде и чашу, по вечери, глаголя: сия чаша, новый завет есть в моей крови: сие творите, елижды аще пиете в мое воспоминание (ст. 25). А ты что делаешь? Совершаешь воспоминание о Христе, и презираешь бедных, и не трепещешь? Когда ты совершаешь поминовение по умершем сыне или брате, то совесть замучила бы тебя, если бы ты не исполнил обычая и не пригласил бедных; а совершая воспоминание о своем Господе, ты не хочешь даже поделиться трапезой? Но что означают слова: сия чаша Новый завет есть? Была чаша и Ветхого завета – возлияния и кровь бессловесных животных: наполняли чашу и фиал кровью и после жертвоприношения совершали возлияние. Предложив вместо крови бессловесных Свою кровь, дабы, слыша это, кто-нибудь не смутился. Господь напомнил о древнем жертвоприношении. Сказав о вечери, далее Апостол соединяет настоящее с прошедшим, дабы верующие были и ныне в таком расположении духа, как будто присутствовали на той самой вечери, возлежали вместе с Апостолами и принимали от самого Христа эту жертву, и говорит: елижды бо аще ясте хлеб сей и чашу сию пиете, смерть Господню возвещаете, дондеже приидет (ст. 26). Как Христос сказав о хлебе и о чаше: сие творите в мое воспоминание, открыл нам причину установления таинства, а между прочим внушил, что эта причина достаточна для возбуждения в нас благоговения: ибо когда ты представишь, что потерпел для тебя Господь твой, то сделаешься любомудреннее: так и Павел говорит здесь: елижды аще ясте, смерть Господню возвещаете. Такова эта вечеря! Далее внушает, что она пребудет до скончания века, словами: дондеже при-идет. Темже иже аще яст хлеб сей, или пиет чашу Господню недостойне, повинен будет телу и крови Господни (ст. 27). Почему? потому, что проливает кровь и производит заклание, а не жертву приносит.
   Как тогда пронзившие Господа пронзали не для того, чтобы пить, но чтобы пролить кровь Его; так поступает и тот, кто приобщается недостойно, и не получает никакой пользы. Видишь ли, как страшна речь его и как сильно он тронул их показав, что если они, таким образом, намерены пить (кровь Господню), то будут недостойно причащаться предлежащих Таин?
   И подлинно, не недостойно ли приступает тот, кто презирает алчущего, и кроме того, что презирает, еще посрамляет его? Ибо, если неподавание милостыни бедным лишает человека Царствия Небесного, хотя бы он был девственник, равно как и не щедрое подавание, – ибо и девы имели у себя елей, но только не в изобилии, – то представь, сколь велико зло, если совершится столько преступлений?
   Каких, скажешь, преступлений? О каких преступлениях говоришь ты? Приобщившись такой трапезы тебе следовало бы сделаться смиреннее всех и уподобиться ангелам, а ты сделался жестокосерднее всех; ты вкусил крови Господней и не признаешь своего брата; достоин ли ты прощения? Если бы даже ты не знал его доселе, то после этой трапезы должен был бы признать его; а ты бесчестишь и самую трапезу, считая сподобившегося быть причастником ее недостойным яств твоих. Разве ты не слышал, чему подвергся требовавший сто динариев от брата своего, как он утратил дар, уступленный ему господином его? Разве не знаешь, чем ты был прежде и чем стал теперь? Разве не помнишь, что гораздо более этого бедного деньгами ты был беден добрыми делами, быв исполнен бесчисленных грехов? Однако Бог простил тебе все грехи и удостоил тебя такой трапезы; но ты и после того не сделался человеколюбивее; посему не остается ничего более, как и тебя предать мучителям (Мф. 18, 34). Будем же внимать словам Апостола все мы, которые здесь приступаем к священной трапезе вместе с бедными, а вышедши отсюда, не хотим и смотреть на них, но, предаваясь сами пьянству, алчущих оставляем без внимания, в чем тогда виновны были и коринфяне. Когда же скажешь, это делается? Всегда, особенно же, в праздники, когда особенно следовало бы не делать этого. Тогда-то, после причащения, тотчас и начинается пьянство и пренебрежение бедных; тогда-то, после принятия крови Господней, когда тебе следовало бы соблюдать пост и воздержание, ты и предаешься пьянству и бесчинию. Скушав за обедом что-нибудь приятное, ты остерегаешься, чтобы другим дурным кушаньем не испортить прежнего; а приняв Духа, предаешься сатанинским удовольствиям. Вспомни, что делали Апостолы, причастившись священной вечери; не к молитвам ли и песнопениям обратились они, не к священному ли бдению, не к учению ли продолжительному и исполненному великого любомудрия? Ибо великие и дивные тайны Господь преподал и объяснил им тогда, когда Иуда пошел призвать будущих Его распинателей. Также и три тысячи верующих, сподобившись причащения, не пребывали ли постоянно в молитвах и учении, а не в пьянстве и бесчинии? А ты, если прежде причащения постишься, чтобы сколько-нибудь оказаться достойным причащения, то после причащения, когда надлежало бы усилить воздержание, погубляешь все. Но не одно и тоже поститься прежде или после; должно быть воздержным и в то и в другое время, но особенно после принятия Жениха; прежде для того, чтобы сделаться достойным принятия, а после для того, чтобы не оказаться недостойным полученных даров. Неужели же, скажешь, должно поститься после причащения? Я не говорю этого и не принуждаю; хорошо делать и так; но я не требую этого, а увещеваю не предаваться безмерному пресыщению. Ибо, если вообще никогда не должно пресыщаться, как внушает Павел в словах: питающаяся пространно жива умерла (1 Тим. 5, 6), то тем более угрожает смерть пресыщающимся после причащения. Если для жены пресыщение есть смерть, то тем более для мужа; если оно пагубно во всякое время, то тем более, после причащения Таин. А ты, приняв хлеб жизни, совершаешь дела смерти, и не трепещешь? Или не знаешь, сколько зол происходит от пресыщения? Неуместный смех, непристойные речи, пагубные шутки, бесполезное пустословие и многое другое, о чем и говорить неприлично. Все это делаешь ты после того, как причастился трапезы Христовой, в тот самый день, в который удостоился прикоснуться языком своим к плоти Его. Посему дабы этого не было, пусть каждый соблюдает в чистоте руку свою, язык и уста, которые послужили предверием при вшествии Христа, и предложив свою чувственную трапезу, обращает мысли свои к той духовной трапезе, к вечери Господней, к бдению учеников в ту священную ночь; или лучше сказать, если тщательно вникнем, то и теперь – та же ночь. Будем же бодрствовать вместе с Господом и благоговеть вместе с учениками Его.
   Непрестанно следует молиться, а не пьянствовать, особенно же в праздник. Праздник не для того, чтобы нам бесчинствовать и умножать грехи свои, но чтобы очистить и те, какие есть у нас. Знаю, что говорю это напрасно, но не перестану говорить. Если вы не все послушаетесь, то не все же и не послушаетесь; а если все не послушаетесь, то мне будет тем большая награда, а вам тем большее осуждение. Дабы с вами не случилось этого, я не перестану говорить; частым повторением, может быть, и трону вас. Итак, увещеваю вас: дабы причащение не послужило к нашему осуждению, напитаем Христа, напоим и оденем; это достойно такой трапезы. Ты слышал священные песни, видел брак духовный, насладился царской трапезы, исполнился Святого Духа, приобщился к лику серафимов, сделался сообщником горних сил? Не нарушай же такой радости, не теряй такого сокровища, не предавайся пьянству – этому источнику скорби, утешению диавола, виновнику бесчисленных зол; ибо от него и сон, подобный смерти, и головокружение, и болезни, и забвение, и изнеможение. Ты, конечно, не решился бы в пьяном виде встретиться даже с другом; как же осмеливаешься, скажи мне, предаваться пьянству, имея в себе Христа? Но ты любишь удовольствия? По этому-то и перестань предаваться пьянству.
   И я желаю тебе удовольствия, но удовольствия истинного и никогда не увядающего. Какое же это удовольствие истинное и всегда цветущее? Призови к обеду своему Христа, раздели с ним свои, или лучше, Его же блага; вот в чем заключается бесконечное и всегда цветущее удовольствие! А удовольствия чувственные не таковы; они, как скоро являются, тотчас же исчезают, и наслаждающийся ими находится нисколько не в лучшем, или даже худшем состоянии, нежели не наслаждающийся. Тот находится как бы в пристани, а этот увлекается потоком и осаждается болезнями, не имея возможности преодолеть такую бурю. Посему, дабы не случилось этого, будем соблюдать умеренность; тогда сохраним и тело здравым, и душу спокойной, избавимся от настоящих и будущих зол, которых да избавимся все мы и да сподобимся Царствия Небесного, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 43
О том чтобы заграждать вход в душу страстям [45 - 86 Бес. на Ев. Мф.]

   Как скоро однажды опьянением или буйным сумасбродством будет объят разум, то трудно уже придти в настоящее свое положение, разве падающая душа имеет особенное мужество. Худое, очень худое дело уступать место худым страстям. Надлежит всячески отражать их и возбранять им вход. Ибо, как скоро они займут душу и ею возобладают, то как огонь, падающий на сухие дрова, возжигают в ней страшный пламень. Посему молю вас, употребляйте все, чтобы заградить им вход, и не давайте места какому бы то ни было злу: не обольщайте себя сим душепагубным помыслом: что за важность в том или сем? Отсюда-то рождаются бесчисленные роды зол. Коварный диавол употребляет большие хитрости, и насилие и послабление к погибели человека; он начинает действия свои с малого. Смотри – хотел он довести Саула до того, чтобы сей пошел слушать глупости чревоволшебницы. Если бы он в начале стал внушать сие Саулу, то Саул, конечно, не послушал бы его. Ибо как послушал бы тот, кто сам преследовал волхвования?
   Посему он неприметно и мало-помалу приводит его к тому. И, во‐первых, когда преслушал Саул Самуила, и в отсутствие сего дерзнул принесть всесожжение: то, будучи обвиняем, говорит, что большая нужда настояла со стороны врагов; и тогда, как долженствовал рыдать, оставался спокоен, как бы ничего не сделал.
   Потом Бог повелел истребить амаликитян: он и этого не исполнил. Далее следовали злые умышления его против Давида, и таким образом неприметно и мало-помалу поскользаясь, не мог уже остановиться, пока, наконец вверг себя в самую бездну погибели.
   Так случилось и с Каином. Диавол не тотчас увлек его на убийство брата, да иначе и не успел бы убедить его: но, во‐первых, склоняет его принесть худейшее в жертву, внушая ему, что в этом нет греха; во‐вторых, возжег в нем зависть, уверяя, что ничего и в этом нет; потом, в‐третьих, убедил умертвить брата и запираться пред Богом в гнусном смертоубийстве; и не прежде отступил от него, пока не довел до крайнего зла. Итак, надобно отражать зло в начале; даже, если бы первые преступления на себе только и останавливались, и тогда нельзя пренебрегать ими: но в самом деле они доходят до большего, когда душа вознерадит. Посему все надлежит употреблять для того, чтобы истреблять оные в самом начале. Не смотри на то, что грех в самом себе мал, но помни, что он бывает корнем великого зла, когда вознерадят о нем. Сказать ли тебе достойное удивления. Не столько требуют тщания и трудов большие грехи, сколько напротив малые и незначительные. Ибо тех отвращаться заставляет самое свойство греха: а малые, по тому самому, что малы, располагают нас к лености и не попущают мужественно восстать на истребление их. Посему они скоро делаются великими, когда мы спим. Можно видеть, что тоже происходит и в теле.
   Так и в Иуде родилось сие великое зло. Если бы он не думал, что будто бы не важное дело красть имущество бедных, то, конечно, не впал бы и в грех предательства. Также, если бы иудеям не представлялось маловажным то, что они пленены тщеславием, то, конечно, не дошли бы до Христоубийства. И всякое зло так обыкновенно совершается. Всякой не скоро и не вдруг впадает в нечестие. Ибо есть в душе нашей некоторый стыд греха, и которого вдруг одолеть, чтобы дойти до бесстыдства, нельзя; напротив душа нисходит до крайней погибели неприметно, мало-помалу, когда вознерадит. Так взошло и идолопоклонство, когда стали выше меры чтить людей живых и умерших. Так стали покланяться изваянным. Так усилилось блудодейство и другие пороки. Смотри также, один безвременно посмеялся, другой укорил, иной отринул страх, говоря, что это ничего. Ибо, что за важное дело посмеяться? Что от сего может произойти? От сего происходит говорливость пустая; отсюда срамословие и бесчестные поступки. Еще на иного жалуются, что он поносит ближнего, насмехается, злословит: но тот презирает это, и говорит, что злословить другого ничто еще не значит. Напротив, от сего родилась ненависть безмерная, непримиримая вражда, бесконечные укоризны, а от укоризн драки, а от драк часто и убийство.
   Итак, от малого лукавый демон доводит до большого, а от великого доводит до отчаяния, изобретая, таким образом, другой сей способ, не менее пагубный. Ибо не столько погубляет грех, сколько отчаяние. Согрешивший, если протрезвится, покаянием скоро исправляет свой проступок: а кто отчаивается и не кается, тот потому и остается без исправления, что не употребил врачевства покаяния. Еще и третья, самая опасная есть у диавола хитрость. Именно: иногда он облекает грех личиной благочестия. А где, скажешь, можно видеть, чтобы столько диавол усиливался, чтобы и до сего доходил в обманах своих? Слушай и остерегайся его замыслов. Христос повелел чрез Павла, чтобы жена не отлучалась мужа, и чтобы не лишали друг друга, разве по согласию. Но некоторые по любви к воздержанию оставили мужей своих, как будто это было дело благочестия, ввергли себя в прелюбодеяние. Итак, подумай, какое это несчастие, что столько труда понесшие обвиняются, как будто учинившие великое зло, и как сами подвергаются крайнему наказанию, так и сожительствовавших с ними повергают в бездну погибели. Еще – иные воздерживаясь по заповеди поста от пищи, мало-помалу дошли до того, что гнушаются пищей; а это готовит им тяжкую казнь. Тоже бывает, когда предрассудки свои оправдывают вопреки смыслу Писания. Некоторые из коринфян думали, что вкушать все без различия, даже и запрещенное, означает совершенство; но это не было дело совершенства, а крайнего заблуждения. Посему и Павел, сильно запрещая им это, говорит, что они повинны за сие крайнему наказанию. Другие еще думают, убирать волосы на голове означает благочестие. Напротив, и это запрещено, и есть дело очень постыдное. Иным опять кажется, что большой прибыток безмерно скорбеть о грехах; но и это относится к умыслам диавольским, как показал на себе Иуда, который от того и удавился. Посему и Павел боялся, как бы не потерпел чего подобного оный со-блудивший, и увещевал скорбию пожерт будет тако-вый (2 Кор. 2, 7). Потом показывая, что сие есть одна из сетей диавола, говорит: да не обидими будем от сатаны, не неразумеваем бо умышлений его (ст. 11), то есть, что он приступает к нам с великой хитростью.
   Подлинно, если бы явно он ратовал, то легко бы было побеждать его. Но нам легко будет и ныне победить его, если будем бодрствовать; ибо против всех сих коварств Бог снабдил нас оружиями. Слушай, что говорит Он, желая убедить нас, чтобы мы не пренебрегали ничем малым: иже аще речет брату своему, уроде, повинен есть геенне (Мф. 5, 22); и тот, кто похотливыми глазами смотрит, совершенный есть прелюбодей. Также и смеющихся называет несчастными; везде истребляет начатки и семена зла; говорит, что и за праздное слово отдадим ответ. Посему и Иов очищал не дела только детей своих, но и помышления (Ив. 1, 5). А о том, что не надобно отчаиваться, так говорит Писание: еда подаяй не востает? или отвращаяйся не обратится (Иер. 8, 4)? И еще: хотением не хощу смерти грешника, но еже обратитися ему, и живу быти (Иез. 18, 23). Также: днесь аще глас Его услышите, не ожесточите сердец ваших (Пс. 94, 7). И опять: радость бывает на небесех о едином грешнице кающемся (Лк. 15, 7). И много других подобных слов и примеров находится в Писании. А о том, чтобы не нанесть нам себе пагубы под видом благочестия, послушай, что говорит Павел: да не како многою скорбию пожерт будет таковый (2 Кор. 2, 7). Зная же сие, оградим себя от всех путей гибельных для беззаботливых; знанием Писания. Не говори: что в этом, если я и внимательно смотрю на хорошую женщину? Если ты в сердце учинишь прелюбодеяние, то скоро дерзнешь сделать сие и плотью. Не говори: что в том, если я пройду мимо нищего сего? Если ты пройдешь мимо сего, то пройдешь и мимо другого, а после сего и третьего. И опять не говори: что и в том, если пожелаю собственности ближнего? Сие-то погубило и Ахава, хотя он и цену давал, но против желания того брал. Покупающий не должен делать насилия, а убеждать должен. Если же тот, который давал надлежащую цену, так осужден был за то только, что взял против согласия другого: то какого наказания достоин тот, кто не только сие делает, но похищает насильственно, и притом живя под благодатью? Итак, чтобы не понес нам наказания, будем блюсти себя чистыми от всякого насилия и хищничества, будем блюсти себя не только от грехов, но и от их начатков, и со всем тщанием возревнуем о добродетели. Ибо сим образом насладимся вечных благ, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Коему слава во веки веков. Аминь.

Беседа 44
Увещание искать будущих благ [46 - 23 Бес. на пос. к Евр.]

   Бог, от начала зная, что человеческий род имеет нужду в великом снисхождении, дарует нам не только то, что в будущем, но и настоящее. Так Христос говорил ученикам: иже оставит дом, или братию, или сестры, или отца, или матерь, сторицею приимет, и живот вечный наследит (Мф. 19, 29); и еще: ищите прежде царствия Божия, и сия вся приложатся вам (ст. 33). Видишь ли, что и это дается от Него в виде приложения, дабы мы не унывали? Ратоборцы, хотя получают облегчение и в то время, когда находятся в борьбе, но, подчиняясь законам, не имеют полного отдохновения, а пользуются им впоследствии; так и Бог здесь не дарует нам полного успокоения, но, хотя отчасти и дарует, сполна сберегает его для будущей жизни… Праотцам нашим Бог говорил, что Он даст им блага настоящего времени, но так как видел, или лучше сказать, они сами показали себя достойными высших благ; то Он сподобил их получить не те блага, а эти высшие, дабы показать нам, что не прилепляющиеся к первым достойны последних; подобно тому, как если бы кто обещал разумному человеку детские игрушки, не для того, чтобы тот принял их, но чтоб показать его любомудрие и стремление к высшему.
   Таковы обетования Божия! Посему кто блаженнее получающих эти блага и кто несчастнее теряющих? Если все жалеют человека, изгнанного из отечества, если считают жалким потерявшего наследство; то какими слезами должно оплакивать того, кто лишается неба и уготованных там благ? Но не оплакивать его только нужно; оплакивают всякого, кто подвергся какому-либо несчастью не по собственной вине; но кто по собственной воле предается порокам, тот достоин скорби. Господь наш Иисус Христос скорбел и плакал о Иерусалиме, который был нечестив. Подлинно, мы достойны бесчисленных воздыханий, бесчисленных рыданий! Если бы вся вселенная возвысила голос свой, – и камни, и дерева, и кустарники, и звери, и птицы, и рыбы, словом: если бы вся вселенная, возвысив голос, стала оплакивать наше лишение этих благ; то и этого плача и рыдания будет недостаточно. Какое слово, какой ум может представить то блаженство, то добро, удовольствие, славу, радость, веселие, светлость, ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша, яже уготова Бог любящим Его (1 Кор. 2, 9)? Не сказано просто, что эти блага превосходны, но что никто никогда не может и представить себе того, яже уготова Бог любящим Его.
   В самом деле, каковы должны быть те блага, которые приготовил и устроил сам Бог? Если, сотворивши нас, Он тотчас, когда мы еще ничего не сделали, столько даровал нам – и рай, и общение с ним самим, обещал бессмертие, жизнь блаженную и свободную от забот; то чего Он не дарует тем, которые столько делали, трудились и терпели для Него? Единородного своего сына Он не пощадил для нас, истинного сына своего предал за нас на смерть. если же Он удостоил нас таких благ, когда мы были Его врагами; то чего не удостоит, когда мы сделаемся Его друзьями? Чего не дарует нам, примиривши нас с Собою? Он беспредельно богат и безгранично желает и старается сделать нас своими друзьями; но мы нисколько не стараемся об этом, возлюбленные. Что я говорю: не стараемся? Не хотим даже принять благ Его так, как Он хочет; а что Он хочет этого более нас. Он доказал делами своими. Мы для собственной нашей пользы едва ли пожертвуем малой частью золота; а Он за нас отдал Сына своего. Будем же употреблять, как должно, любовь Божию, возлюбленные; будем пользоваться дружеским Его расположением к нам; вы друзи мои есте, сказал Он, аще творите елика заповедаю вам (Ин. 15, 14). Врагов, которые беспредельно были далеки от Него, которых Он несравненно превосходит во всем, Он сделал и называет друзьями своими! Чего же не можно потерпеть для такого дружества? Но мы, по дружбе с людьми, часто подвергаемся опасностям; а для дружества с Богом не хотим даже истратить денег. Поистине мы достойны сожаления, скорби, слез, воплей, великого плача и сетования. Мы уклонились от надежды нашей, пали с высоты нашей, оказались недостойными чести Божией, неблагодарными и бесполезными после благодеяний Его; диавол лишил нас всех благ. Удостоившись быть сынами, братьями и сонаследниками Божиими, мы ничем не отличаемся от врагов Его, оскорбляющих Его. Какое после этого будет нам утешение? Он призвал нас на небо, а мы сами себя ввергли в геенну. Клятва и ложь, воровство и прелюбодеяние распространились на земле; одни убийства присоединяют к убийству; другие делают дела хуже кровопролития. Многие из обижаемых, многие из терпящих от любостяжания лучше желают испытать тысячи смертей, нежели переносить это, и если бы они не боялись Бога, то сами наложили бы на себя руку; так они желают себе смерти! А это не хуже ли кровопролития? О люте мне, душе, говорил плакавший Пророк, яко погибе благочестивый от земли, и исправляющаго в человецех несть (Мих. 7, 2). Будем плакать теперь и мы о себе самих; а вы примите участие в плаче моем. Но, может быть, некоторые отвращаются и смеются. Поэтому еще более и нужно усилить плач; мы так безумны и бесчувственны, что не понимаем своего безумия и смеемся тому, о чем следует рыдать. Открывается гнев Божий с небесе на всякое нечестие и неправду человеков (Рим. 1, 18); Бог яве приидет: огнь пред ним возгорится и окрест его буря зелена (Пс. 49, 3); огнь пред ним предъидет и попалит окрест враги его (Пс. 96, 3); день Господень яко пещь, горящь (Малах. 4, 1). Но никто не думает об этом; хуже басней считают и презирают столь страшные и ужасные предметы; никто не слушает; все смеются и хохочут. Какая же будет нам польза? Откуда мы получим спасение? Мы погибли, истратили силы свои, сделались посмешищем врагов наших и предметом поруганий язычников и демонов.
   Гордится, надмевается и радуется теперь диавол; Ангелы же, которым мы вверены, стыдятся и скорбят. нет никого, кто бы исправился; все труды наши напрасны, и вам кажется, что мы говорим вздор. Благовременно и ныне воззвать к небу и, так как никто не слушает, призвать во свидетели вещественные стихии: слыши небо и внуши земле, яко Господь воз-глагола (Ис. 1, 2). Подайте помощь, прострите руку вы, еще не падшие, падшим от опьянения, крепкие – немощным, здравые умом – неистовствующим, твердо стоящие – колеблющимся; пусть никто, увещеваю вас, угождение не предпочитает спасению ближнего; и укоризны, и внушения пусть клонятся к одному – к его пользе. Когда горячка овладевает господами, тогда и слуги управляют ими; когда душа господина находится в жару и расслаблении, тогда из толпы слуг, окружающих его, ни один не исполняет повелений господина ко вреду его. Соберем, прошу вас, свое внимание; вокруг нас ежедневные войны, потопления, бесчисленные несчастья, и гнев Божий со всех сторон окружает нас. А мы остаемся так спокойными, как будто мы делаем угодное Богу; все мы простираем руки на любостяжание, и никто на вспомоществование ближним; все на хищение, и никто на помощь; каждый старается, как бы увеличить свое состояние, и никто – как бы помочь нуждающемуся; каждый всячески заботится, как бы собрать более денег, и – никто как бы спасти свою душу; все боятся одного, как бы не сделаться бедными; а как бы не попасть в геенну, о том никто не беспокоится и не трепещет. Все это достойно слез, укоризн и осуждения. Не хотел бы я говорить об этом, но скорбь вынуждает меня; простите меня; скорбь заставляет меня говорить многое такое, чего не хотел бы говорить.
   Я вижу рану тяжкую, несчастье неутешное, постигшие нас бедствия, превышающие всякое утешение, мы погибли! Кто даст главе моей воду и очесем моим источник слез и плачуся (Иер. 9, 1)? Будем плакать, возлюбленные, будем плакать и рыдать. Может быть, некоторые говорят теперь: нам постоянно говорит он о плаче, постоянно о слезах. Не хотел бы я, поверьте мне, не хотел бы говорить об этом; напротив, хотел бы восхвалять и прославлять вас, но теперь время слез. Не плакать тяжело, возлюбленные, но делать то, что достойно слез; не слез должно убегать, а тех дел, которые достойны слез. Не наказывай ты сам себя, и я не буду предаваться скорби; не умирай, и я не буду плакать. Когда лежит мертвец, тогда ты призываешь всех участвовать в скорби и называешь безжалостными тех, которые не плачут; а когда погибает душа, то почему ты советуешь не плакать? Но я не могу быть отцом, и не плакать; я – нежно любящий отец. Послушайте, что говорит Павел: чадца моя, имиже паки болезную (Гал. 4, 19). Какая мать во время деторождения произносит столь трогательные вопли, как он? Если бы можно было видеть жар внутри души моей, то ты увидел бы, что я сгораю от него более всякой жены или девы, подвергшейся преждевременному сиротству. Не столько жена плачет о своем муже или мать о сыне, сколько я о всех вас вообще.
   Я не вижу никакого успеха; все обращается в клевету и осуждение. Никто не старается угождать Богу, а только злословим то того, то другого, и говорим: такой-то недостоин быть в клире, такой-то живет нечестиво. Тогда как нам следовало бы оплакивать собственные пороки, мы осуждаем других, между тем как не должны делать этого и в том случае, если бы мы были чисты от грехов: кто бо тя рассуждает, говорит Апостол, что же имаши, егоже неси приял; аще же и приял еси, что хвалишися, яко не прием (1 Кор. 4, 7)? Как же ты осуждаешь брата своего, будучи сам исполнен бесчисленного множества зол? Когда ты скажешь: такой-то человек злой, вредный, порочный; тогда обрати внимание на себя самого, разбери тщательно свои дела, и ты раскаешься в словах своих.
   Нет, подлинно нет такого сильного побуждения к добродетели, как воспоминание о своих грехах. Если мы будем постоянно исполнять эти два правила, то можем получить обетованные блага, можем очистить себя самих и омыться; только нужно вкоренить это в уме своем, нужно позаботиться об этом, возлюбленные. Предадимся же скорби здесь мыслию своей, дабы там не испытать скорби от наказания, дабы наслаждаться вечными благами там, где нет болезни, печали и воздыхания, и сподобиться вечных благ, превосходящих ум человеческий, во Христе Иисусе, Которому слава во веки веков. Аминь.

Беседа 45
О славе, получаемой в крещении и о борьбе со страстями [47 - 7 Бес. на 2 посл. к Коринф.]

   Как скоро мы крещаемся, то душа наша, очищенная Духом, делается светлее солнца; и мы не только бываем способны смотреть на славу Божию, но еще и сами получаем от нее некоторое сияние. Как чистое серебро, лежащее против солнечных лучей, и само испускает лучи не только от собственного естества, но и от блеска солнечного: так и душа, очищенная Духом Божиим и соделавшаяся блистательнее серебра, и в себя принимает луч от славы Духа, и от себя отражает луч той же славы…
   Хочешь ли, я покажу тебе это на Апостолах? Помысли только о Павле, коего и одежда имела чудное действие; вспомни о Петре, коего тень обнаруживала чудодейственную силу. Ибо если бы они не носили в себе образа небесного Царя; то и не издавали бы из себя некоего неестественного света, и одежды их не обнаруживали бы такой силы. Ибо одежда царя страшна и для злодеев. Хочешь ли видеть, как тот же образ отражался и на теле их? Воззревши на Стефана, говорит книга Деяний (6, 15), видеша лице его яко лице Ангела. Но это еще ничего не значило в сравнении со славой, внутри его сияющей. Что Моисей имел на лице своем, то же самое, и еще большее, они носили в душе своей. Ибо слава Моисеева была чувственная, а сия невещественная. И как тела, имеющие способность принимать и отражать свет, освещаясь телами самосветящимися, и сами отражающийся в них свет разливают на другие ближайшие к ним тела; тоже бывает и с верными. И когда они достигают сего, оставляют уже все земное, и живут одним небесным. А мы что? Нам остается только стенать и горько стенать; ибо удостоенные толиких благодеяний Божиих, мы не понимаем даже того, что говорят нам о них. А это от того, что мы слишком скоро погубляем в себе все духовное, и привязываемся к одному чувственному. Сия неизреченная страшная слава остается в нас не более, как на один или два дня; а потом мы опять погашаем оную, обуреваясь житейскими делами, и густотой страстных облаков застеняя сие сияние. Ибо житейские дела действительно суть бури, и еще жесточе самих бурь. Хотя от них не происходит ни стужи, ни дождя, ни грязи, ни глубокого озера; но за то, что всего хуже, от этих дел образуется геенна со всеми ее мучениями. И как во время сильной стужи все члены цепенеют и замирают: так и душа, оледеневшая от хлада греховного, не может отправлять дел своих, будучи скована, как морозом совестью.
   Ибо, что для тела мороз, то для души худая совесть. Отсюда происходит робость и боязливость. Ибо никто столько не страшится, как прилепившийся к житейскому. Он живет подобно Каину, трепеща каждый день от страха. Нужно ли говорить еще о его опасениях смерти в разных ее видах, потерь, коварства и ласкательства. Он и без того боится тысячи превратностей. И хотя сокровищница его полна золота, а душа не свободна от страха бедности. И это очень естественно. Ибо все его желания устремлены к предметам скоро гибнущим и скоропреходящим. А потому хотя сам он и не испытал еще превратности, но видя ее на других, почитает себя уже погибшим; от того он весьма боязлив и малодушен. И не в одних только опасностях так он боязлив; он таков и во всех других случаях. если нападает на него страсть сребролюбия, он не отражает ее нападения, как поступает человек, свободный от сей страсти, но делает все, как купленный раб, в угождение жестокой своей госпоже – сребролюбию. Видит ли благообразную девицу, он тотчас пленяется ею, трепещет и бежит за нею, подобно взбесившемуся псу; между тем как надлежало бы поступать напротив. Когда увидишь благовидную женщину, не о том помышляй, как бы удовлетворить своему похотению, но как освободиться от сего похотения. Да как же это, скажешь ты? Ибо любить не от меня зависит. А от кого же, ты скажешь?
   От наветов диавола? Пусть так – обвиняй в этом одного диавола; борись же с диаволом и противься страсти. Но я не могу, скажешь ты. Ну, теперь и мы скажем тебе, что твоя страсть произошла от твоего нерадения, и что ты сам, еще прежде нежели получил страсть, дал доступ к себе диаволу. Но и теперь, если бы ты хотел, очень легко мог бы прогнать его от себя. Скажи мне, что заставляет прелюбодеев прелюбодействовать – желание ли себе бед и опасностей, или любовь? Очевидно, что любовь. Что же должно ли их посему извинить? Никак. Почему же? Потому что этот грех зависит от них. Но для чего мне такие умствования, скажешь ты? Я сознаю в себе желание освободиться от этой страсти, но не могу; потому что она сильно нападает на меня, терзает и жестоко меня мучит? Согласен, что ты желаешь освободиться от страсти, но не то делаешь, чем бы можно было отогнать ее; ты делаешь тоже, что делает одержимый горячкой, когда пьет холодную воду, и так же говорит: сколько я не придумываю средств избавиться от горячки, однако не только ничего не успеваю, напротив еще более усиливаю в себе жар. Итак, рассмотри внимательнее: желая погасить свою страсть, не делаешь ли ты чего, что более разжигает ее? Нет, скажешь ты.
   Скажи же, какие ты употребляешь средства для того, чтобы погасить страсть сию? (Хотя и не все подвержены сей страсти; потому что более можно найти зараженных любовью к деньгам, нежели плотской; впрочем и тем и другим предлагается общее врачевство. Ибо и та и другая любовь равно гнусны; последняя только сильнее и пагубнее. Но когда мы преодолеваем сильнейшую: то очевидно и слабейшую легко можно истребить. Но если любовь плотская сильнее, то от чего же, ты скажешь, не все бывают заражены ею, напротив многие с большим рвением стремятся к деньгам? Это, во‐первых, от того, что последняя многим кажется безопасной; а еще и от того, что любовь плотская, хотя и сильнее, но она скорее проходит. Иначе если бы она столько же была продолжительна, как и страсть к деньгам, то каждого зараженного ею приводила бы к погибели). Итак, рассмотрим внимательнее плотскую любовь и узнаем, что усиливает страсть сию. Тогда увидим, от нас ли она зависит, или не от нас. Если от нас, то мы должны употребить все усилия, чтобы освободиться от нее, если же не от нас, то для чего напрасно и мучить себя? Для чего будем обвинять, а не лучше извинять тех, которые бывают пленены сей страстью?
   Итак, от чего же рождается любовь сия? От красоты лица, скажешь ты, то есть, когда красива и благовидна будет та, которая уязвляет тебя. Но ты несправедливо и безрассудно говоришь сие. Ибо если бы красота лица привлекала к любви: то такую-то девицу любили бы все. Если же не все любят ее, то и любовь сия зависит не от естества и не от красоты лица, а от бесстыдных глаз. Ибо когда ты пристально смотря на нее, чрез меру удивляешься ей и разжигаешься в сердце своем: то ты уже уязвлен. Да кто может, ты скажешь, при взгляде на красивую женщину не похвалить ее? Ибо не в нашей воле состоит удивляться чему-либо; а посему любовь не от нас зависит. Не спеши, человек. Для чего ты все смешиваешь, и обходя по распутиям, не хочешь узнать настоящего корня зла сего? Я много знаю таких, которые удивляются и хвалят, между тем не любят. Как же возможно удивляться красоте и не любить? Не возмущайся, я об этом и хочу говорить; потерпи и послушай, как Моисей удивляется сыну Иаковлеву, говоря: И бяше Иосиф добр образом и красен взором зело (Быт. 39, 6).
   Но ужели говоривший так вместе и любил? Совсем нет. Ты скажешь, что Моисей не видал того, кого хвалил. Но мы впадаем в сию страсть не тогда только, когда смотрим на красоту, но, случается, и тогда, когда слышим о ней? Но чтобы ты более не спорил с нами, я спрошу тебя: Давид не был ли благообразен и весьма доброзрачен, особенно по красоте своих глаз? Ибо красота глаз занимает первое место в благообразии лица. Ужели поэтому кто-нибудь увлечен страстной любовью к нему? Никто. Следовательно, любовь не связана неразрывно с удивлением. Многие имели также матерей, цветущих телесной красотой.
   Ужели дети любили их страстной любовью? Да не будет. Хотя они и дивятся видимой их красоте, однако не впадают в постыдную любовь. Но ты опять скажешь, что здесь удерживает закон природы? скажи мне, какой закон природы? Тот ли, что они уважают в них матерей своих? Но разве ты не слыхал, что персы, без всякого постороннего принуждения, живут с матерями своими, как с женами, и ни один или два из них так поступают, но целый народ? Впрочем, и без того уже видно, что страсть сия происходит не просто от красоты только телесной и благовидности, а от расслабления и заблуждения души. Много было и таких, которые, обошед мимо славящихся красотой женщин, предавались безобразным. Отсюда ясно, что любовь зависит не от красоты лица. В противном случае они избрали бы красивых, а не безобразных.
   Итак, где же причина сей страсти? Если не от красоты лица сия любовь, то откуда же она происходит, и где искать ее источника? От злого духа? Точно, она и от него зависит. Но мы не того доискиваемся. Посмотри лучше, не виновны ли и мы? Действительно, она не есть только навет диавола, но вместе с ним мы и сами еще первые виновники оной. Ибо сия страсть ни от чего так легко не рождается, как от привычки, от услужливых слов, от праздности, лености, и от того, что у нас нет никакого дела. А привычка великую, очень великую, имеет силу, даже обращается в необходимость природы. Но если привычка рождает ее, то очевидно, что она же и погасить ее может.
   Многие, увлеченные сей любовью, освобождались от нее тем, что не видели более любимых ими лиц. Сначала это покажется жестоко и очень неприятно; но со временем сделается приятным, а, наконец, если только захочешь, и без труда, освободишься от сей болезни. А это от чего, ты скажешь, что я и без привычки еще пленяюсь при первом взгляде? И это также происходит, или от праздности телесной, или от пищи, или от беспечности о своих обязанностях, или от того, что человек вовсе не занимается даже необходимыми для него делами. Такой человек, повсюду блуждая, как бы кто заблудившийся в пути, легко увлекается всяким злом; и его душу, как душу рассеянного юноши, всякий, кто хочет, увлекает в рабство. Поелику существенное свойство души – непрестанно быть в действии; то если ты прекратишь ее деятельность в добром, – она, как не могущая оставаться в бездействии, по необходимости устремляется к другому роду действий. Как незасеянная и не насажденная земля и сама собой производит траву; так и душа, не упражняемая в добрых делах, а по природе своей непрестанно стремящаяся к деятельности, по необходимости предается злым делам. И как глаза, не могущие не смотреть, необходимо смотрят на худое, когда не имеют пред собой хорошего; так и помысл не занимаемый предметами полезными и необходимыми, по нужде останавливается на бесполезных и вредных. А что непрестанное упражнение и бодрствование могут отогнать первое нападение страсти; это известно из многих примеров. Итак, если ты при взгляде на благовидную женщину, почувствуешь страсть к ней, то более не смотри на нее, – и освободишься от страсти. Да я не могу, ты скажешь, не смотреть на нее, будучи влеком страстью? Займись другими полезными предметами, занимающими душу: читай книги, заботься о своих нуждах, ходатайствуй, защищай обижаемых, молись, размышляй о будущем веке; к сим предметам устремляй душу твою. Поступая таким образом, ты освободишься не только от новой еще раны, но легко можешь излечить отвердевшую и застаревшую. Если худая молва заставляет иногда плененного сей страстью отказаться от любви; то тем более сии духовные напевания могут подавить зло сие, лишь бы только мы сами захотели оставить его.
   Но если мы всегда обращаемся и беседуем с теми, которые поражают нас стрелами этой страсти, и даже в отсутствии говорим о них сами, и слушаем рассказы других: то не сами ли мы питаем болезнь свою?
   Как же ты хочешь погасить огонь, каждый день раздувая пламень? Все, что мы сказали доселе о привычке, сим пусть воспользуются юноши. Что же касается до мужей и тех, которые умеют размышлять, то для них более всего в этом случае нужен страх Божий, память о геенне и желание небесного царствия.
   Ибо все это имеет особенную силу для них, чтобы погасить пламень преступной любви. Кроме сего представляй себе и то, что видимое тобой есть не более, как влага, кровь и гной согнившей пищи. А светлый цвет лица, скажешь ты? Правда. Но нет ничего светлее цветов земных; а и они увядают и согнивают.
   Посему и здесь смотри не на цвет, но далее проникай мыслью; и, оставив без внимания красоту кожи, размышляй о том, что под кожей кроется. И у страждущих водяной болезнью тело светло, и снаружи не имеет ничего безобразного; но отвращаясь внутри его кроющейся гнилости, мы не можем обольщаться красотой лица таковых людей. А нежный и резвый глаз, красиво расположенная бровь, черные ресницы, кроткая зеница ока, веселый взгляд? Но знай опять, что и сие все не иное что, как нервы, жилы, перепонки и артерии. И на этот красивый глаз смотри как на больной, состарившийся, иссохший от печали, или пылающий гневом; тогда он представится тебе безобразным, вся прелесть его пропадет для тебя и тотчас исчезнет. Вместо сего устремляй лучше мысль твою к истинной красоте. Но я не вижу, скажешь ты, красоты душевной? Если захочешь, увидишь. Как, за отсутствием лиц, не видящий красивых глаз, умом удивляется им: также можно и тебе видеть красоту душевную без помощи глаз. Не воображал ли ты себе какого-нибудь красивого лица, и не ощущал ли от того в душе движения? Таким же образом воображай себе и красоту души, и наслаждайся ее благообразием. Ты скажешь, я не могу видеть бесплотного. Но умом мы еще лучше созерцаем бесплотное, нежели тела. Таким образом мы удивляемся и Ангелам и Архангелам, хотя их и не видим, также и добрым нравам и душевным добродетелям. Итак, когда увидишь кроткого и благоустроенного человека; то подивись лучше ему, нежели красивому лицом; и если заметишь, что кто-нибудь, без огорчения переносит напрасные обиды; то с удивлением вместе и возлюби его, хотя бы он был и старец. Ибо красота души такого свойства, что и в старости имеет многих любителей, потому что никогда не увядает и всегда цветет.
   Итак, чтобы и нам стяжать такую красоту, станем ловить и любить тех, которые имеют ее. Ибо таким образом и мы стяжем ту же красоту и достигнем вечных благ, которых да сподобимся получить все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа. Аминь.

Беседа 46
О целомудрии и театрах [48 - 5 Бес. на 1 пос. к Фесс.]

   Как свинья, извалявшаяся в грязи, куда бы ни вошла, все исполняет зловония, и чувство обоняния поражает отвратительным запахом; так и блуд; ибо зло сие омывается с трудом. Когда же творят сие некоторые, имеющие жен, – то как велико бывает распутство? Апостол Павел говорит: сия бо есть воля Божия, святость ваша, хранити себе самех от всякаго блуда. И ведети комуждо от вас свой сосуд стяживати во святыни и чести, а не в страсти похотней, яко же и языцы неведящии Бога: и еже не преступаши и лихоимствовати в вещи брата своего (1 Сол. 4, 3–6). Хорошо сказал Апостол: не преступати; ибо каждому Бог дал жену и положил пределы природе, именно совокупление с одной. Поэтому совокупление с другой есть уже преступление и разбой и лихоимство, даже ужаснее всякого разбоя; ибо мы не столько скорбим тогда, когда похищают у нас деньги, сколько тогда, когда окрадывают брак. Называешь братом, и причиняешь обиду в том, в чем не должно? Здесь Апостол говорит о прелюбодеянии, а выше говорил о всяком блуде. Не подумай, говорит, что я говорю это только о братьях; нет, любодействовать не должно ни с чужими женами, ни с замужними, и вообще не должно иметь жен общими: зане мститель есть Господь о всех сих, якоже и прежде рекохом к вам и засвидетельствовахом. Делая сие, мы не останемся без наказания и не испытаем такого удовольствия, которое бы равнялось ожидающему нас мучению. Не призва бо вас Бог на нечистоту, но во святость. Темже убо отметаяй, не человека отметает, но Бога, давшаго Духа своего Cвятаго в нас (ст. 7, 8).
   Таким образом, говорит, одинаковое совершаешь преступление, когда растлишь царицу или же рабу твою замужнюю. Почему? Потому что Бог мстит не за лица, тобою оскорбленные, но за Себя; а ты одинаково оскорбил Бога. Ибо то и другое есть прелюбодеяние; так как то и другое есть брак. Хотя ты и не прелюбодействуешь, а блудодействуешь, хотя блудница и не имеет мужа; однако же, Бог отмстит, поелику Он мстит за Себя. Делая это, ты оказываешь презрение не столько к мужу, сколько к Богу; это видно из того, что от мужа, по крайней мере, скрываешь это; а о Боге, который видит, и не думаешь. Скажи мне, если бы царь удостоил кого-либо багряницы и многих иных почестей, а тот, получив приказание жить сообразно с саном, пошел и осквернился с какой-либо женщиной; кого бы он оскорбил: женщину или царя, удостоившего его награды? Оскорбил бы, конечно, и ее, но и не столько. Посему умоляю, будем хранить себя от греха сего. Ибо, подобно тому, как мы наказываем жен, когда они, живя снами, отдают себя другим, так и мы сами будем наказаны, если не по законам римским, то от Бога; потому что и это есть прелюбодеяние. Ибо прелюбодеяние бывает не только тогда, когда прелюбодействует связанная браком с другим, но и тогда когда прелюбодействует оженившийся. Внимательно слушай, о чем я говорю. Ибо для многих и прискорбно слышать, что говорится; но говорить об этом необходимо, чтобы впоследствии исправиться. Не то только прелюбодеяние, когда растлеваем замужнюю женщину, но и то также есть прелюбодеяние, когда сами, будучи женаты, совершаем блуд с отпущенной и свободной. Ибо, что следует из того, что прелюбодействующая не сопряжена с мужем? Ты сопряжен; ты закон преступил, – ты обидел свою плоть. Ибо за что, скажи мне, наказываешь ты жену свою, когда она сотворит блуд со свободным и не имеющим жены мужчиной? За прелюбодеяние, скажешь; ибо хотя со-блудивший с нею не имел жены, но она замужняя. Но так как и ты женат; то и твой поступок есть прелюбодеяние. Отпущаяй жену свою, говорит Господь, разве словесе любодейнаго, творит ю прелюбодействовати, и иже пущеницу поимет, прелюбодействует (Мф. 5, 32). Если женящийся на отпущенной прелюбодействует, то не тем ли паче виновен в прелюбодеянии тот, кто согрешает с нею, имея свою жену? Конечно, это для всякого очевидно. Но для вас, мужья, довольно будет того, что сказано; ибо о таковых и Христос говорит: червь их не умирает и огнь их не угасает (Мк. 9, 44). Однако же надобно говорить к вам ради юношей, или лучше не столько ради их, сколько ради вас; ибо не к ним это идет, а к вам. А как? Сейчас скажу. Не узнавший блуда, не будет знать и прелюбодейства; а осквернившийся с блудницами, скоро дойдет и до сего и будет творить блуд если не с замужними женами, то с отпущенными.
   Итак, какое преподам вам наставление? Чтобы отсечь самые корни зла, пусть те, которые имеют детей, находящихся в юношеском возрасте, и намереваются ввести их в мирскую жизнь, скорее соединяют их узами брака, потому что еще в юности возмущают их страстные пожелания. До времени брака воздерживайте их увещаниями, угрозами, страхом, обещаниями и другими бесчисленными средствами; а когда наступит пора брака, – пусть никто не медлит связывать детей своих узами брака. Не правда ли, что я говорю, точно сваха; но я не стыжусь говорить о сем, потому что и Павел не стыдился когда говорил: не лишайте себе друг друга (1 Кор. 7, 5). Это, по-видимому, более надлежало стыдиться, однако же, он не стыдился; ибо не на слова обращал внимание, а на поступки, которые хотел исправить при помощи слов.
   Итак, когда сын возрастет, то прежде, чем вступить в воинское звание, или другой род жизни, позаботься об его супружестве. И ежели он будет полагать, что ты скоро приведешь ему невесту и что уже немного остается времени до брака; то в состоянии будет терпеливо переносить пламень страсти. Если же узнает, что ты нерадишь о сем и медлишь, и выжидаешь, когда он будет получать большие доходы, дабы тогда женить его; то пришедши в отчаяние от долгого ожидания, легко устремится к блуду. Но, увы! И здесь корень зла составляет сребролюбие! Итак, как никто не заботится о том, каким бы образом сына сделать целомудренным и скромным, а все с неистовством прилепляются к золоту, ради которого никто и не имеет попечения о целомудрии; то умоляю вас, прежде всего, заботиться об их душах. Ибо если вступит в брак с невестой непорочной, ежели будет знать только ее тело; то и любовь будет пламеннее, и больше будет страха Божия, и брак будет подлинно честный, связывая тела чистые и нескверные, и рождаемые будут исполнены всякого благословения; и будут угождать друг другу – жених и невеста: ибо будучи незнакомы с привычками посторонних людей, будут взаимно подчиняться друг другу. А кто с юных лет начал вести жизнь распутную и ознакомился с обычаями блудниц; тот в первый и второй вечер будет любоваться своей женой, а после сего скоро обратится к прежнему распутству, к чрезмерному и бесчинному смеху, – будет искать речей, исполненных бесстыдства, телодвижений страстных и всякой другой мерзости, о которой нам и говорить неприлично. Жена же благородная не допустит сего, и не позволит осквернять себя. Ибо она вышла замуж для сожительства и для деторождения, а не для распутства и смеха, – для того, чтобы беречь дом, научить и мужа быть честным, а не для того, чтобы воспламенять в нем сладострастие. Но тебе приятными показываются телодвижения блудницы? Знаю. Ибо и Писание говорит о сем: мед каплет от уст жены блудницы (Притч. 5, 3). Для того я и делаю все сие, чтобы ты не отведывал этого меда; ибо он тотчас обратится в желчь. Тоже самое говорит и Писание: яко на время наслаждаешь твой гортань, последи же горчат желчи обрящеши, и изощренну паче меча обоюду остра (ст. 3, 4). Что ты говоришь, скажете? Будьте снисходительны ко мне, если я говорю нечто, так сказать, нечистое, не стыдясь и не краснея.
   Не по доброй воле делаю это, – ибо я вынуждаюсь говорить такие слова для тех, которые не стыдятся таких дел. Много подобного мы видим и в Писании. Ибо и Иезекииль, укоряя Иерусалим, много говорит подобного, – и не стыдится. И справедливо. Ибо не по собственному желанию говорил он это, но из благопопечительности. Хотя мои слова, по-видимому, неприличны, но цель не неприлична, и даже весьма хороша для того, кто хочет истребить нечистоту душу. Ибо если не услышит таких слов бесстыдная душа, то не устрашится. Как врач, желая пресечь гниение, сперва влагает персты в раны и, если прежде не осквернит целящих рук, то не возможет уврачевать: так и я. Если сперва не оскверню уст, целящих ваши страсти, то не возмогу вас исцелить. Впрочем, здесь уста точно также не оскверняются, как там руки. Почему же так? Потому, что это не есть нечистота естественная, и не от нашего тела происходит она; равно как и там – не от рук врача, но от чужих ран. Если же там врач не отказывается вкладывать свои руки в чужое тело; то здесь, скажи мне, откажемся ли мы от своего тела? Ибо вы наше тело, хотя больное и нечистое, но все же наше.
   Итак, что же значит то, что я говорю, и для чего я делаю такое наставление? Одежду, которую носит раб, конечно, ты не согласишься когда-либо надеть, гнушаясь ею по причине нечистоты, но лучше согласишься быть нагим, нежели употреблять ее: а тело нечистое и скверное, которым пользуется не только раб твой, но и другие без числа, ты будешь употреблять во зло и не будешь им гнушаться? Вам стыдно стало слышать это.
   Стыдитесь дел, а не слов. Я умалчиваю о всем прочем, о развращении и нечистоте нравов, и о прочем, что есть рабского и низкого в жизни. Скажи мне, не к одной ли и той же ходишь и ты, и раб твой? И о, если бы только раб! Но – и палач. Ты не решился бы взять палача за руку; между тем ту, которая была с ним одно тело, обнимаешь и лобызаешь – и не трепещешь, не боишься?
   Не стыдишься? Не краснеешь? Не смущаешься? Говорил я вашим отцам, что скорее надобно вас женить; впрочем, и вы не изъяты от наказания. Ибо если бы не было много других юношей целомудренно живущих и прежде и ныне: то, может быть, нашлось бы для вас какое-нибудь оправдание; но так как они существуют, то как можете сказать, что мы не были в силах подавить пламя вожделения? Те, которые могли, будут вашими обвинителями, ибо они одной с вами природы. Послушайте, что говорит Павел: мир имейте и святыню со всеми, ихже кроме никтоже узрит Господа (Евр. 12, 14). Ужели эта угроза не может устрашить вас? Видишь, что другие всю жизнь хранят целомудрие и живут в чистоте; а ты до юношеских лет не хочешь потерпеть? Видишь, что другие тысячекратно препобеждали похоть; а ты и однажды не устоял? Если хотите, я скажу причину. Не молодость тому причиной, ибо тогда все юноши были бы невоздержны; но мы сами себя повергаем на костер. Ибо когда ты войдешь в театр и сядешь там, услаждая взор свой обнаженными членами женщины; то, конечно, сначала будешь чувствовать удовольствие, но потом сильный воспламенишь в себе жар. Когда видишь женщин, являющихся как бы в образе обнаженного тела; когда зрелище, и песни не что иное выражают, как только одну гнусную любовь, – именно: такая-то, говорят, полюбила такого-то, и не имела успеха и удавилась, – когда предаются даже преступной любви к матерям; когда все это принимаешь в себя и чрез слуг, и чрез женщин, и чрез образы, и даже чрез стариков-мужчин, ибо и из них многие, надев на себя маски, представляют нам женщин, то как, скажи мне, можешь ты после сего быть целомудренным, когда такие рассказы, такие зрелища, такие слухи обдержат твою душу и потом уступят место таким же сновидениям, потому что душе прирождено видеть во сне призраки многих таких вещей, которых она днем ищет и желает? Итак, если там (в театре) и дела видишь срамные, и речи слышишь еще срамнейшие, – если раны получаешь, а врачевства не принимаешь: то как, в самом деле, не увеличиться в тебе гнилости? Как не усилиться болезни (в душах), и притом в гораздо больше размере, нежели как сие бывает в телах наших? Ибо воля, если только захотим, легче принимает исправление, нежели тело.
   Потому что здесь нужны и врачевства, и врачи, и время; а там довольно захотеть, чтобы быть или добрым или злым. Поэтому в тебе усилилась болезнь. Итак, если мы собираем только то, что вредит нам, а о том, что пользует, нимало не помышляем, то как можем мы быть здоровыми? если язычники, не ведующие Бога, часто бывают целомудренными; то какой стыд и страх должен овладеть нами. Мы хуже их, и потому должны стыдиться! Проводить жизнь в целомудрии легко; если захотим, если будем удаляться от того, что вредит.
   Если же не захотим, то и блуда нелегко избегнуть. Что легче, как ходить на площадь? Но по причине великой изнеженности, и это сделалось трудным, не для женщин только, но даже и для мужчин. Что легче сна? Но и это сделали мы трудным. Много богачей во всю ночь ворочаются с боку на бок, потому что ложатся спать, не дожидаясь, когда появится потребность сна. И вообще ничто не трудно при нашем хотении, равно как ничто не легко при нашем нехотении. Мы над всем властны.
   Посему-то и говорит Писание: аще хощете и послушаете мене; и еще: аще не хощете, ниже послушаете мене (Ис. 1, 19–20), – так что все зависит от хотения или нехотения. Посему-то мы и заслуживаем наказания или похвалы. О, если бы мы, находясь в числе заслуживающих похвалу, сподобились получить обещанные блага, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу вместе со Святым Духом, слава, держава, честь и поклонение ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 47
О терпении в скорбях [49 - 40 Бес. на книг. Быт.]

   Возлюбленные, будем иметь великое терпение и никогда не ослабевать и не унывать в подвигах добродетели; будем знать, что Владыка наш, щедрый и многомилостивый, воздает нам за малые труды великими наградами, и что Он не только в будущем веке уготовляет для нас бессмертные блага, но и в настоящей жизни, утешая нас в немощах естества нашего, подает нам многие дары. Ибо Господь всяческих, имея попечение о наших немощах, не всегда нас и скорби терпеть попускает, чтобы не слишком отягчали они немощь нашу; напротив. Сам скоро подает нам свою помощь, укрепляя наше сердце и ободряя дух; равно и в благополучии не всегда оставляет нас, чтобы мы, сделавшись беспечными, не склонились сами ко злу. Ибо природа человеческая, когда наслаждается, слишком много счастьем, забывает благородство, и не удерживается в своих пределах. Потому-то Он, как любвеобильный Отец, иногда снисходит к нам, иногда наказывает нас, чтобы таким образом управить нас ко спасению душевному. Или как врач, когда лечит больного, не всегда томит его скудной пищей, не всегда позволяет и наслаждаться обильно яствами, чтобы многоядение не произвело воспаления, и чрез то не усилило болезни, а с другой стороны, чтобы постоянно скудная пища не ослабила его еще более; но располагает свое врачевание, соображая состояние и силы болящего, и со тщанием употребляя все свое, искусство; так точно и человеколюбец Бог, ведая, что каждому из нас полезно, иногда дозволяет нам наслаждаться благополучием, иногда же подвергает нас искушениям. Потому что, если искушаются люди добродетельные, то чрез искушение они являются еще более светлыми, и приобретают свыше большую благодать; если подобные нам грешники, то с благодарностью принимая наведенные на них искушения, они слагают с себя тяжкое бремя грехов, и получают во многом прощение. Поэтому, умоляю вас, зная благопромыслительную премудрость Врача душ наших, не будем испытывать судеб Его. Поелику разум наш не может постигнуть их, то тем более будем благоговеть пред Его судьбами, и за все прославлять Его, именно потому, что имеем такого Владыку, которого промысл не может быть обнят никакой мыслью, ни вообще разумом человеческим. Притом, мы и сами не так знаем, что для нас полезно, как Он знает, и не столько сами мы заботимся о себе, сколько Он печется о нашем спасении, и все творит и совершает так, чтобы только вести нас к добродетели и исхитить из рук диавола. И когда Он видит, что счастье не может принести нам пользы, тогда, как наилучший врач, который заметив, что кто-либо от пресыщения тучнеет, возвращает тому здоровье чрез воздержание, подобно тому и дивный Врач наших душ наведением хотя немногих искушений, дает нам чувствовать вред, какой мы потерпели бы от благополучия; а когда видит, что здоровье довольно уже восстановлено, тогда собственной помощью избавляет нас и от искушений, и преизобильно являет Свое о нас промышление.
   Итак, если некоторые, живя добродетельно, впадают в искушения, то да не смущаются духом, а тем более да питают себя утешительными надеждами, что чрез искушения уготовляются для них венцы и награды.
   Если же и во грехах живущие подвергаются скорбям, пусть и они не отчаиваются, зная, что искушения во всякое время могут послужить к очищению грехов, если только все, случающееся с нами, мы принимаем с благодарностью. Ибо свойство признательного раба не тогда только благодарит своего Господа, когда сам наслаждается беспечальной жизнью, но и в неприятных обстоятельствах показывать тоже благодушие.

Беседа 48
О страхе Божием [50 - Хр. Чт. 1848 г. 16 Бес. на назв. стат.]

   Если бы страх не был благом, то ни отцы не приставляли бы надзирателей к детям, ни законодатели начальников к городам. Что ужаснее геенны? Но нет ничего полезнее страха ее, потому что страх геенны приносит нам венец царствия. Где страх, там нет зависти; где страх, там не мучит сребролюбие; где страх, там погашен гнев, усмирена злая похоть, искоренена всякая безумная страсть. И как в доме воина, постоянно вооруженного, не посмеет появиться ни разбойник, ни вор, ни другой подобный злодей, так, когда и страх объемлет души наши, ни одна из низких страстей не может легко войти в нас, но все удаляются и бегут, гонимые отовсюду силой страха. И не эту одну пользу получаем мы от страха, но и другую, гораздо большую этой: он не только отгоняет от нас злые страсти, но и вводит с великой удобностью всякую добродетель. Где страх, там и заботливость о милостыне, и усердие к молитве, и слезы теплые и непрерывные, и стенания, выражающие великое сокрушение. Ничто так не истребляет греха, а добродетели не способствует расти и процветать, как непрестанный страх. Поэтому, кто не живет в страхе, тому невозможно быть добродетельным; так как и живущему в страхе невозможно грешить…
   Если бы страх не был благом, Христос не изрек бы много и продолжительных наставлений о тамошнем наказании и мучении. Страх есть не иное что, как стена и ограда, и столб необоримый; а нам и нужно великое ограждение, потому что отовсюду множество засад, как Премудрый, увещевая, сказал: познавай, яко посреде сетей минуеши, и по забралом гради ходиши (Сир. 9, 18).
   О, сколько добра заключает в себе это изречение! Напишем же его каждый в уме своем, будем всегда носить в памяти, и не скоро согрешим. Напишем, но наперед изучим его со всем тщанием. Он не сказал: смотри, яко посреде сетей минуеши, но – познавай. Почему же сказал: познавай? Сеть, говорит прикрыта: это ведь и сеть, когда смерть не является открыто, и гибель не явна, но предлежит сокрытая со всех сторон; поэтому говорит, познавай. Нужна тебе великая осмотрительность и тщательная осторожность; ибо, как дети прикрывают сеть землею, так и диавол – грехи житейскими удовольствиями. Но познавай, тщательно исследуя; и, если представится прибыль, не смотри только на прибыль, но исследуй тщательно, не скрывается ли грех и смерть в этой прибыли; и если увидишь это, беги прочь. Опять, когда представится наслаждение и удовольствие, не смотри только на удовольствие, но тщательно разведай, не скрылось ли в глубине удовольствия какое беззаконие; и если найдешь, удались. Советует ли кто, льстит ли, услуживает ли, обещает ли почести, или что-нибудь другое, все будем исследовать тщательно и осматривать со всех сторон, нет ли нам какого вреда, нет ли какой опасности от совета, или почести, или услуги; не будем увлекаться скоро и необдуманно. Если бы была только одна или две сети, легко было бы остеречься: но теперь послушай, как говорит Премудрый, чтобы показать их многочисленность: познавай, яко посреде сетей минуеши. Не сказал: подле сетей ходишь, но – посреде сетей. С обеих сторон у нас пропасти; с обеих сторон козни. Пришел иной на площадь, увидел врага, и – воспламенился от одного этого взгляда; увидел друга, пользующегося хорошим мнением, и – позавидовал; увидел бедного, и – презрел, воз-гнушался; увидел богатого, и – позавидовал. увидел кого-нибудь обижаемом, и – огорчился; увидел обижающего, и – вознегодовал; увидел красивую женщину, и – пленился. Видишь, возлюбленный, сколько сетей; поэтому и сказал (мудрый): познавай, яко посреде минуеши. И дома – сети, и за столом – сети, в собраниях – сети. Нередко иной по доверчивости скажет необдуманно между друзьями какое-нибудь слово, которого произносить не следовало бы, и причинит такую беду, что разрушит целый дом.
   Итак, будем рассматривать вещи внимательно со всех сторон. Часто и жена бывает сетью для невнимательных, часто – дети, часто – друзья, часто – соседи. Для чего же, скажете, столько сетей? Для того, чтобы мы не стремились долу, но искали горнего. И птиц уловить не легко, доколе они летают высоко в воздухе; так и ты, доколе будешь стремиться к горнему, не легко будешь уловлен сетью или другой какой хитростью. Диавол – есть птицелов: будь же выше силков его. Взошедший на высоту не станет дивиться житейскому. Когда взойдем мы на вершину горы, нам представляется малым и город, и стены; а люди, ходящие по земле, кажутся, как муравьи. Так, когда и ты взойдешь к высоким помыслам любомудрия, ничто на земле не в состоянии будет поразить тебя; но, как смотришь ты на небесное, то все будет казаться тебе и малым, и богатство, и слава, и могущество, и честь, и все другое тому подобное. Так и Павлу все казалось малым, – и блеск настоящей жизни бесполезнее трупов. Поэтому он и восклицал так: мне мир распяся (Гал. 6, 14); поэтому и нас увещевает он сими словами: горняя мудрствуйте (Кол. 3, 2). Горняя? О каком горнем говоришь, скажи мне. О том ли, где солнце, где луна? Нет, говорит; где же? где Ангелы, Архангелы, Херувимы, Серафимы? Нет, говорит; так где же? идеже есть Христос одесную Бога седя (Кол. 3, 1). Итак, послушаемся и будем непрестанно размышлять о том, что, как птичке, попавшей в сеть, нет пользы от крыльев, и напрасно и тщетно бьет она ими: так и тебе нет пользы от разума, если ты попал под власть злой похоти; сколько бы ни бился, ты – в плену. Для того крылья у птиц, чтобы избегали сетей; для того у людей разум, чтобы избегали грехов. Какое же будем иметь извинение, какое оправдание, когда мы неразумнее бессловесных? Птичка, раз пойманная в сеть, и из ней улетевшая, и лань, попавшая в тенета, и потом убежавшая, не легко попадутся в них опять, потому что опыт для той и другой бывает учителем осторожности; а мы, и часто быв уловлены одним и тем же (грехом), впадаем в него же; и, почтенные разумом, неподражаем предусмотрительности и осторожности бессловесных. Сколько раз, например, увидя женщину, терпели мы тысячу бед, – возвращались домой с возбужденной похотью и мучились в течение многих дней: однако же не вразумляемся, но, едва уврачевали прежнюю рану, и опять впадаем в тот же (грех), уловляемся той же (похотью), и за краткое удовольствие глаз терпим постоянную и продолжительную скорбь.
   Но если мы научимся постоянно повторять себе это изречение, то избегнем всех бед. Величайшая сеть – красота женская; или вернее, не красота женская, а сладострастный взгляд. Мы осуждаем не вещи, а себя и свою беспечность; и не говорим: не будь женщин, но – не будь блудодеяния; не говорим – не будь красоты, но – не будь прелюбодеяния; не говорим – не будь чрева, но – да не будет пресыщения; потому что не чрево рождает пресыщение, а наша беспечность. Не говорим, будто все зло от того, что едим и пьем; не от этого оно, а от нашей беспечности и жадности. Диавол не ел и не пил, и – пал; а Павел ел и пил, и – взошел на небо. Сколько, слышу я, говорят; если бы не было бедности! Заградим уста тех, которые ропщут так; потому что говорить это – богохульство. Итак, скажем им: да не будет малодушия; а бедность вносит бесчисленные блага в жизнь нашу; без бедности и богатство бесполезно. Не будем же обвинять ни этого, ни той: бедность и богатство суть оружия; и приведут оба к добродетели, если мы захотим. И как храбрый воин, какое бы ни взял оружие, выкажет свою силу; так слабый и робкий затрудняется всяким. А чтобы узнать, что это правда, вспомни Иова, который был и богачом, и бедняком, владел тем и другим оружием и тем, и другим победил. Когда он богат был, говорил: дверь моя открыта всякому приходящему; когда же стал беден, говорил:
   Господь даде, Господь отъят: яко Господеви изволися, тако бысть (Иов. 1, 21). Когда богат был, показал много страннолюбия; когда сделался бедным, – много терпения. И ты, богат? Покажи великое милосердия; стал беден? – великое терпение и благодушие.
   Ни богатство, ни бедность не суть сами по себе зло; но бывают оба таковыми по изволению пользующихся ими. Итак, приучим себя не иметь таких суждений о вещах, и станем винить не дела Божии, но злую волю человеческую. Малодушному и богатство не может принести пользы: великодушному и бедность никогда не повредит.
   Итак, познаем сети, и будем ходить дальше от них; познаем стремницы, и не будем приближаться к ним. Мы будем совершенно безопасны, если станем избегать не только грехов, но и того, что, хоть и кажется безразличным, однако же бывает, для нас преткновением ко греху. Так, например, смех и шуточные слова не кажутся явным грехом, а ведут к явному греху: часто от смеха рождаются скверные слова, от скверных слов еще более скверные дела; часто от слов и смеха ругательства и оскорбления удары и раны, от ран и ударов смертельные поражения и убийства. Итак, если желаешь себе добра, убегай не только скверных слов и скверных дел, – не только ударов, ран и убийств, но даже и безвременного смеха, даже и шуточных слов; потому что они бывают корнем последующих зол. Поэтому Павел говорит: сквернословие и буесловие да не исходит из уст ваших (Ефес. 5, 4; 4, 29); потому что, хоть само по себе и кажется незначительным, но бывает для нас причиной великих зол. Опять веселость, не представляется явным и открытым грехом, но порождает нам много зол – пьянство, неистовство, любостяжание, хищничество. Человек роскошный и многотратящий, и несущий для чрева тяжелые службы, часто вынуждается и красть, и похищать чужое, и захватывать более, и делать насилия. Итак, если избежишь веселости, то отнимешь повод и к любостяжению, и к хищничеству, и к пьянству, и к тысяче зол, – издали отсечешь корень греха. Поэтому и Павел сказал: вдовица, питающаяся пространно, жива умерла (1 Тим. 5, 6). Опять, ходить на зрелища, и смотреть на конские ристалища, и играть в кости, для многих не кажется преступлением, но все это вводит в жизнь тысячу зол. Пребывание на зрелищах пораждает любодеяние, невоздержность и всякое бесстыдство; – смотренье на конские ристалища заводит споры, брани, удары, обиды, вражды постоянные; любовь к игре часто бывает причиной злословия, убытка, гнева, брани и тысячи других, еще более тяжких, зол. Итак, будем избегать не только грехов, но и того, что, хоть кажется безразличным, однако же, мало-помалу увлекает нас к этим грехам.
   Идущий подле стремницы, если и не упадет, так содрагается, и часто от этого содрагания низвергается и упадает: так и тот, кто не удаляется от грехов, но ходит близ них, будет жить в страхе, и часто впадать в них. например, засматривающийся на чужую красоту, если и не совершил блуда, так уже возымел похоть и сделался, по суду Христову, прелюбодеем; а часто этой похотью увлекается он в грех и на деле. Итак, будем держаться вдали от грехов. Хочешь быть целомудренным? Бегай не только блуда, но и нескромного взгляда. Хочешь быть дальше от убийств? Бегай ругательств. Хочешь стать далеко от пьянства? Избегай увеселений и роскошных столов, и с корнем вырви этот порок. Большая сеть – необузданность языка; ей нужна и великая узда. Поэтому сказал некто: сеть крепка мужу свои устне, и пленяется словами своих уст (Притч. 6, 2).

Беседа 49
Женам, чтобы не украшаться дорогими одеждами [51 - 28 Бес. на Пос. к Евр.]

   Для чего я напрасно предлагаю свои увещания людям, которые не хотят отказаться от привязанности к деньгам, считают их как бы бессмертными и, если подадут только малое из многого, то думают, что уже исполнили все? Нет, это – не милостыня; милостыня – подаяние той вдовы, которая пожертвовала все житие свое (Мк. 12, 44). Если же ты не хочешь подать столько, сколько эта вдова; то отдай по крайней мере все лишнее; пусть будет у тебя всего достаточно, но без излишества. Но никто не подает даже и лишнего; а пока ты имеешь множество слуг и шелковые одежды, то все это лишнее. Нет ни нужды, ни пользы в том, без чего мы можем жить; оно – лишнее и напрасно привходящее. Посмотрим же, если угодно, без чего мы не можем жить. Если мы имеем только двух слуг, то можем жить. Ибо если есть люди, которые живут вовсе без слуг, то какое мы можем иметь оправдание, не довольствуясь двумя?
   Мы можем иметь и кирпичный дом с тремя комнатами, и этого будет для нас достаточно; ибо, скажи мне, разве нет людей, которые с детьми и женой занимают только одну комнату? Пусть же будут у тебя, если хочешь, двое слуг. Но не стыдно ли, говорят, свободной женщине ходить с двумя только слугами? Нет, не с двумя слугами стыдно ходить свободной, а стыдно ходить со многими. Может быть, вы смеетесь, слушая это. Поверьте, стыдно ходить со многими. Как бы какие продавцы овец, или торговцы невольниками, вы считаете чем-то важным – ходить в сопровождении множества слуг. Это – гордость и тщеславие; а то – благоразумие и скромность. Свободной женщине нужно отличаться не множеством идущих за нею; что за добродетель – иметь много невольников? Это не свойственно нашей душе, то не делает ее свободной. Когда она довольствуется немногим, тогда она истинно свободна; а когда нуждается во многом, тогда она – раба и хуже невольников. Скажи мне: Ангелы не одни ли обтекают вселенную и нуждаются ли в ком-нибудь, кто бы следовал за ними?
   Неужели потому они, не нуждающиеся в этом, хуже нас, нуждающихся? Если же не иметь нужды в сопровождающих свойственно Ангелам, то кто ближе к ангельской жизни, – та ли, которая имеет нужду во многих слугах, или которая – в немногих? И разве это стыдно? Стыдно делать что-нибудь порочное.
   Кто, скажи мне, более обращает на себя внимание находящихся на площади, – та ли, которую сопровождают многие, или которую немногие? А еще более этой, сопровождаемой немногими, – не та ли, которая выходит одна, без всякой пышности? Видишь ли, как первое постыдно? Кто более обращает на себя внимание находящихся на площади, – та ли, которая носит красивые одежды, или та, которая одевается просто и неизысканно? Кто более обращает на себя внимание находящихся на площади, – та ли которая едет на мулах с позлащенными покровами, или та, которая выходит просто и как случилось, но с приличием? Не правда ли, что на последнюю мы не обращаем особенного внимания, хотя и видим ее, а первую не только многие стараются увидеть, но и спрашивают: кто это такая и откуда? Не стану говорить, сколько отсюда рождается зависти. Что же, скажи мне, стыд-нее быть или не быть предметом наблюдения? Когда бывает более стыдно, – когда все смотрят не нее или когда никто не смотрит, – когда стараются узнать об ней, или когда нисколько не заботятся? Видишь ли, что не из стыда, а из тщеславия мы делаем все это?
   Впрочем, вас невозможно отучить от этого; и потому для меня довольно будет внушить вам, что простота не постыдна. Постыден один грех, которого никто не считает постыдным, а скорее считает таким все другое, нежели грех. Одежды должны быть у нас необходимые, а не излишние; впрочем, дабы нам не слишком опечалить вас, внушаю только, что у нас не должны быть ни позлащенные одежды, ни тонкие покровы. Не я говорю это, не мои эти слова, но блаженного Павла, который, послушай, как увещевает жен украшать себя: не в плетении, ни златом, или бисерами, или ризами многоценными (1 Тим. 2, 9). Чем же, Павел, научи нас? Может быть, скажут, что одни только золотые одежды драгоценны, а шелковые не драгоценны; научи же нас, чем именно? Имеюще же, говорит он, пищу и одеяние, сими довольны будем (1 Тим. 6, 8). Одежда должна быть такова, чтобы только прикрывала; ибо для того Бог и дал нам ее, чтобы мы прикрывали наготу, – а это может делать и всякая недрагоценная одежда. Может быть, теперь смеетесь вы, облекающиеся в шелковые одежды? Поистине это достойно смеха. Что заповедал Павел, и что делаем мы? Не к одним только женам я обращаю свое слово, но и к мужам. Все, что мы имеем кроме этого, есть лишнее. Одни только нищие не имеют лишнего, но и те, может быть, по необходимости, так что, если бы можно было, то и они не отказались бы. Впрочем, по наружности ли только, или в действительности, по крайней мере они не имеют лишнего. Так и мы будем носить одежды, удовлетворяющие необходимости.
   Ибо к чему служит множество золота? Это прилично действующим на зрелище; это – одежда их, тех распутных женщин, которые делают все для того, чтобы быть видимыми. Пусть наряжается актриса или танцовщица; ей хочется привлечь к себе всех. А посвятившая себя благочестию не так должна украшаться; у нее есть другое украшение, гораздо лучшее. И у тебя есть свое зрелище; украшайся прилично этому зрелищу; облекайся в этот наряд. Какое же твое зрелище? Небо, лик ангелов. Говорю не об одних только посвятивших себя девству, но и о мирских; для всех верующих во Христа, открыто это зрелище. Будем же, говорит то, чем можно доставить удовольствие этим зрителям, и одеваться так, чтобы они радовались. Ибо, скажи мне, если бы блудница, оставив золотые украшения и одежды, смех, шуточные и непристойные выражения, оделась в простую одежду и украсила себя неизысканно, если бы она вышла и стала говорить благочестивые речи, беседовать о целомудрии и не произносить ничего непристойного; то не встали ли бы все, не нарушилось ли бы зрелище, не выгнали ли бы ее вон, как не умеющую применяться к народу и говорящую о том, что чуждо этому сатанинскому зрелищу? Так, если и ты, одевшись в свойственные ей одежды, войдешь на зрелище небесное: то зрители изгонят тебя вон. Там нужны не эти золотые одежды, а другие. Какие же? Те, о которых говорит Пророк: рясны златыми одеяна и преиспещрена (Пс. 44, 14). Не тело нужно делать белым и блестящим, но украшать душу; ибо она подвизается и берется. Вся слава дщере Царевы внутрь, говорит Пророк. Так украшай себя. Тогда ты избавишься от множества и других зол, освободишь и мужа от забот и себя от хлопот; тогда ты будешь и почтенна в глазах мужа, если не станешь нуждаться во многом.
   Всякий человек обыкновенно гордится пред теми, которые нуждаются в нем; а когда видит не имеющих в нем нужды, тогда умеряет гордость свою и говорит с ними, как с равными ему. Так и муж, если увидит, что ты ничего не требуешь от него, что ты не дорожишь его подарками: то, хотя бы он был крайне высокомерен, будет уважать тебя гораздо более, нежели видя тебя одетую в золотые одежды, и ты уже не будешь больше его рабой. Ибо, в ком мы имеем нужду, тому по необходимости подчиняемся; если же воздержим себя, то будем не подвластны ему, но он поймет, что мы по страху Божию оказываем ему некоторое повиновение, а не за подарки его. Между тем теперь он поступает как бы оказавший нам великие благодеяния и какой бы чести ни удостаивался от нас, думает, что еще не вся честь воздана ему; а тогда, если он удостоится хотя малой чести, будет благодарен, не станет упрекать и сам не будет вынужден предаваться любостяжанию для тебя. Что может быть безрассуднее, как собирать золотые украшения для того, чтобы показывать их в банях и на торжищах? Но еще может быть нисколько неудивительно, что это делается в банях и на торжищах; а весьма смешно входить и в Церковь одетой таким образом. Ибо, к чему входит сюда в золотых украшениях та, которая должна здесь выслушать, что нужно украшаться не златом, или бисерами, или ризами многогрешными (1 Тим. 2, 9)? Для чего же ты, жена, входишь сюда? Не спорить ли с Павлом и доказать, что – хотя бы он тысячу раз говорил это, ты не исправишься? Не обличать ли нас – учителей и показать, что мы напрасно говорим об этом? Скажи мне: если какой-нибудь язычник и неверный услышав приведенное место, где блаженный Павел убеждает жен не украшаться ни златом, или бисерами, или ризами многоценными, и имея жену верную, увидит, что она много заботится об украшении себя и наряжается в золотые одежды, чтобы идти в Церковь; то не скажет ли он в самом себе, когда она одевается и убирается в своей спальне: зачем жена моя остается в спальне? Зачем так медлит? Зачем надевает золотые украшения?
   Куда хочет идти? В Церковь? Для чего? Для того, чтобы услышать: не украшайте себя ризами многоценными? Не станет ли он после этого смеяться? Не будет ли издеваться? Не сочтет ли наше учение шут-кою и обманом? Посему, увещеваю вас, предоставим золотые украшения мирским торжествам, зрелищам и модным лавкам; образ же Божий должен украшаться не этим; свободная должна украшаться свободой; а свобода чужда гордости и тщеславия. Таким образом, ты приобретешь славу и от людей, если хочешь приобрести ее. Жене мужа богатого мы не столько удивляемся тогда, когда она одета в золотые и шелковые одежды, – это обыкновенно для всех, – сколько тогда, когда она будет одета в одежду простую и неизысканную, сделанную из одной шерсти; этому все будут удивляться, этому станут рукоплескать. Ибо в украшении себя золотыми и драгоценными одеждами она имеет себе много сообщниц, делающих тоже; если она превзойдет одну, ее превзойдет другая; если превзойдет всех, и тогда не сравнится с самой царицей. А тогда она превзойдет всех, и даже самую жену царскую; ибо она одна при великом богатстве изберет свойственное бедным. Так, если даже мы домогаемся славы, то здесь больше славы. Говорю это не одним вдовым и богатым, – ибо здесь, кажется, и самое вдовство заставляет поступать так, – но и замужним.
   Но иначе, скажешь, я не буду нравиться мужу? Не мужу ты хочешь нравиться, а множеству беднейших жен, или лучше сказать, не нравиться, а унижать их и оскорблять и тем увеличивать бедность их. И какие хулы произносятся по твоему поводу! «Бедность, говорят, не должна быть; Бог ненавидит нуждающихся, Бог не любит бедных». А что ты не мужу хочешь нравиться и не для него наряжаешься, это очевидно для всех из твоих собственных поступков. Ибо, как только ты переступаешь порог спальни, тотчас снимаешь все, и одежды, и золотые украшения, и драгоценные камни; и дома, конечно, не носишь их. если же в самом деле ты хочешь нравиться мужу, то можешь нравиться скромностью, кротостью, честностью; и поверь мне, жена, как бы муж твой ни был низок и невоздержен, гораздо более удержит его твоя скромность, честность, простота, бережливость, умеренность. Мужа развратного не удержишь, хотя бы ты придумывала тысячи подобных украшений; это знают те, которые имели таких мужей; и как бы ты ни наряжала себя, твой развратный муж уйдет к другой; а целомудренному и скромному угодишь не этим, но совершенно противным; этим только оскорбишь его, внушив ему подозрение своей привязанностью к нарядам. Если муж по скромности и благоразумию и не скажет этого, то осудит тебя тайно, и от огорчения и досады не удержится. Таким образом, не лишаешь ли ты себя всякого удовольствия, возбуждая против себя ненависть?
   Может быть, вы с негодованием слушаете сказанное, огорчаетесь и говорите: он еще раздражает мужей против жен. Нет, я говорю это не с тем, чтобы раздражить мужей, но желая, чтобы вы поступали так добровольно для вас самих, а не для них, – не с тем, чтобы их избавить от досады, но чтобы вас отклонить от житейских прихотей. Ты желаешь казаться красивой? И я желаю этого, но только той красотой, которой желает Царь небесный. Кого ты желаешь иметь любящим тебя, – Бога или людей? Если ты будешь прекрасна этой красотой, то Бог возжелает доброты твоея (Пс. 44, 12); а если – той без этой, то Он отвратится от тебя, а любящими тебя будут развратные люди; ибо не добрый человек тот, кто любит замужнюю женщину. Так рассуждай и о внешних украшениях. То украшение, украшение душевное, привлекает Бога; а это, украшение телесное, – людей развратных. Видишь ли, что я беспокоюсь о вас, забочусь о вас, о том, чтобы вы были прекрасными, истинно прекрасными и истинно славными, чтобы вместо людей развратных вы имели любящим вас Бога, Господа всех. Подлинно, кому подобна та, которая имеет Бога любящим ее?
   Она ликует с Ангелами. Если любимая царем считается блаженной больше всех, то чего сподобляется та, которую любит Бог великой любовью? Если противопоставить ей целую вселенную, то ничто не сравнится с красотой ее. Будем же заботиться об этой красоте, будем украшаться этим украшением, чтобы нам войти на небеса, в духовные обители, в нетленный брачный чертог. Красота телесная от всего повреждается, и если даже хорошо сохраняется, если ни болезнь, ни заботы не искажают ее, что впрочем, невозможно, – и тогда она не сохраняется и двадцати лет; а красота душевная всегда цветет, никогда не увядает; она не боится никакой перемены; ни наступившая старость не наводит морщин, ни приключившаяся болезнь не заставляет увядать, ни беспокойная забота не вредит ей, но она выше этого. Напротив красота телесная не успеет появиться, как уже исчезает и, появившись, возбуждает удивление не во многих. Люди благонравные не удивляются ей, а удивляются только невоздержные. Будем же заботиться о той красоте, а не об этой;
   будем ее приобретать, чтобы нам войти в брачный чертог с горящими светильниками. Не девам только это заповедано, но душам девственным; ибо, если бы это было заповедано просто девам, то другие пять не были бы отвергнуты. Следовательно это относится ко всем, кто девствен душой, кто чужд житейских попечений; ибо эти попечения развращают души. посему, если мы останемся чистыми, то войдем туда и будем приняты. Обручих бо вас, говорит Апостол, единому мужу, деву чисту представити Христови (2 Кор; 11, 2).
   Не девам сказал он это, а целому обществу Церкви.
   Нерастленная душой есть дева, хотя бы она и имела мужа; она девственна истинной, чудной девственностью; ибо самое телесное девство есть последствие и тень этой девственности, а она есть истинное девство. Будем же приобретать ее, и мы тогда будем в состоянии взирать на Жениха со светлым лицом, войти с горящими светильниками, если у нас не оскудеет этот елей, если мы растопим золотые украшения и извлечем из них елей, который делает светильники горящими; а этот елей есть человеколюбие. Если мы уделим другим из нашего имущества, если соделаем из него елей; тогда он поможет нам, и мы не станем говорить в то время: дадите нам от елея вашего, яко светильницы наши угасают, не будем нуждаться в других, не будем исключены, отошедши к продающим, и не услышим, стуча в двери, страшных и ужасных слов: не вем вас; но будем признаны, войдем вместе с Женихом и, вошедши в духовный брачный чертог, будем наслаждаться бесчисленными благами (Мф. 25, 8–12). Ибо, если здесь чертог жениха бывает так блестящ и брачные покои так прекрасны, что никто из зрителей не может насмотреться; то не тем ли более там? Небо есть брачный покой, а чертог Жениха лучше неба; туда мы и войдем. Если же так прекрасен чертог Жениха, то каков сам Жених? Но что я говорю: сняв золотые украшения, отдадим их нуждающимся? Если бы нужно было даже продать самих себя, из свободных сделаться рабами, для того, чтобы иметь возможность быть вместе с этим Женихом, наслаждаться Его красотой, или только взирать на лицо Его; то не должно ли было бы с охотой исполнить все это? Для того, чтобы видеть только земного царя, мы часто бросаем все, что у нас под руками, и даже самое необходимое; для Царя же и вместе жениха небесного, для того, чтобы не только удостоиться видеть Его, но и предшествовать Ему со светильниками, быть близ Него и оставаться с Ним навсегда, чего не должно делать, чего невозможно совершить, чего перенести? Посему, увещеваю вас, будем, хотя несколько стремиться к этим благам, будем любить этого Жениха, будем девственными истинным девством; Господь желает от нас девственности душевной. С нею мы войдем на небо, не имея скверны или порока, или, чего-либо от таковых (Ефес 5, 27), и получим обетованные нам блага, которых да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 50
О покаянии [52 - 3 ч. на мес. Свящ. Пис. О жене ханан.]

   Не будем, братие, пренебрегать нашим спасением и отчаиваться; но обратимся к Врачу, который может уврачевать нас одним хотением, ибо Он всемогущ.
   Смотри как Он уврачевал Павла, как Матфея. Один из них был хулитель, а другой – мытарь. Но хулитель не остался хулителем, а сделался Апостолом, и похититель не остался похитителем, а сделался Евангелистом. Я упоминаю о прежних пороках их и о последующих добродетелях для того, чтобы ты знал, какова польза покаяния, дабы тебе никогда не отчаиваться в своем спасении. Учители наши прежде известны были по грехам, а впоследствии прославились праведностью; мытарь и богохульник – крайние степени нечестия. Ибо, что такое звание мытаря? Уполномоченное хищничество, дерзновенное насилие, несправедливость, защищающаяся законом; мытарь хуже разбойников. Что такое звание мытаря? Насилие, укрывающееся под предлогом закона, обращающее врача в палача. Разумеете ли, что я сказал?
   Законы суть врачи, а здесь они делаются палачами; потому что не лечат рану, а увеличивают ее. Что такое звание мытаря? Бесстыдный порок, ничем не оправдываемое воровство, хуже грабительства. Грабитель, по крайней мере, стыдится, когда ворует; а этот похищает с дерзостью. И такой мытарь вдруг сделался Евангелистом. Как и каким образом? Пре-ходя, говорится в Евангелии, Иисус виде Матфея, на мытнице седяща, и глагола ему: по Мне гряди (Мф. 9, 9). О, сила слова! Брошена уда, и пленника сделала воином, обратила грязь в золото; брошена уда, и тотчас мытарь восстав по нем иде. Он был во глубине нечестия, и взошел на высоту добродетели. Итак, возлюбленные, пусть никто не отчаивается в своем спасении. Порок не в нашей природе; мы почтены волей и свободой. Ты – мытарь? Можешь сделаться Евангелистом. Ты – разбойник? Можешь приобрести рай. Ты – волхв? Можешь поклониться Владыке. Нет такого порока, который не изглаждался бы покаянием. Для того Христос и избрал крайние степени нечестия, чтобы никто при конце не мог чем-нибудь оправдываться.
   Не говори мне: я погиб; что мне остается делать? Не говори мне: я согрешил; что мне делать? У тебя есть Врач, который выше болезни; у тебя есть Врач, который побеждает силу болезни; у тебя есть Врач, который лечит одним мановением; у тебя исцеляет одним хотением, который и может и хочет врачевать. Если Он произвел тебя из небытия, то тем более может исправить тебя, существующего и поврежденного. Разве ты не слышал, как Он, взяв перст от земли, образовал человека? Как сделал землю плотью? Как устроил нервы, как кости, как кожу, как жилы, как нос, как глаза, как ресницы, как брови, как язык, как грудь, как руки, как ноги, как все прочее? Взята была земля, одно вещество; приложено творчество и образовало разнообразные произведения. Ты не можешь сказать, каким образом ты создан? Точно также не можешь сказать, каким образом истребляются грехи. Если огонь, падая в терние, истребляет его, то тем удобнее воля Божия истребляет и с корнем исторгает наши прегрешения и грешника делает подобным безгрешному. Не спрашивай, как это бывает, не исследуй, как это совершается; но веруй чуду. Ты скажешь: я согрешил много и грехи мои велики; но кто же без греха? Ты скажешь: я согрешил тяжело, больше и хуже всех людей. Но тебе достаточно принести эту жертву: глаголи ты беззакония твоя прежде, да оправдишися (Ис. 43, 26). Признайся, что ты согрешил, и это послужит началом твоего исправления.
   Сетуй, умились, проливай слезы. Разве другое что пролила блудница? Ничего другого, кроме слез раскаяния и пришла к Источнику.

Беседа 51
О молитве [53 - 30 Бес. на Кн. Быт.]

   Молитвы совершаются со вниманием особенно во время поста, потому что тогда душа бывает легче, ничем не отягчается, и не подавляется гибельным бременем удовольствий. Молитва великое оружие, великая защита, великое сокровище, великая пристань, безопасное убежище: только бы мы приступали ко Господу с бодрой душой и собранными мыслями, не давая никакого доступа врагу нашего спасения. Так как он знает, что в это время мы можем, беседуя о необходимом для нас, и исповедуя свои грехи и показав раны врачу, получить совершенное исцеление: то в сие-то особенно время и нападает и употребляет все усилия, чтобы низложить и повергнуть нас в беспечность. Посему, молю вас, будем бодрствовать, и зная коварство диавола, постараемся особенно в это время отгонять его так, как будто бы мы видели его присутствующим и стоящим пред нашими глазами, постараемся удалить от себя всякий помысл, смущающий душу нашу, напрягать все свои силы и творить усердную молитву, так, чтобы не только язык произносил слова, но и душа вместе со словами восходила к Богу.
   Ибо, если язык и произносит слова, а душа скитается вне, помышляя о домашних делах, мечтая о том, что бывает на торжище: то нам не будет никакой пользы, а может быть будет еще и большее осуждение. Если мы, пришедши и к человеку, показываем такое к нему внимание, что часто не видим даже людей, стоящих по– близости, но сосредотачиваем мысль свою, и видим того только, к кому пришли: тем более должны мы так поступать в отношении к Богу, всегда и непрестанно пребывая в молитвах. Поэтому и Апостол Павел писал: молящеся на всякое время, молитеся и духом (Еф. 6, 18), то есть, не языком только и с постоянным бдением, но и самой душой: духом. Ваши прошения, говорит, да будут духовны; да бодрствует ваш ум, ваша душа да внимает словам. Просите того, что прилично просить от Бога, чтобы получить вам и просимое. И при этом ведите себя внимательно, трезвясь и бодрствуя душой, не выказывая небрежности, не носясь умом туда и сюда; но свое спасение со страхом и трепетом соделывайте; ибо сказано: блажен иже боится всех за благоговение (Прт. 18, 14).
   Великое дело – молитва. Ежели кто, разговаривая с добродетельным человеком, получает от того немалую пользу: то каких благ не получит удостоившийся беседовать с Богом? Потому что молитва есть беседа с Богом. И чтобы тебе удостовериться в этом, послушай, что говорит Пророк: да усладится Богу беседа моя (Пс. 103, 34), то есть, да будет приятна Богу беседа моя. Разве не может Он и прежде нашего прошения подать нам? Но он потому ожидает (нашего прошения) чтобы иметь случай праведно удостоить нас своего промышления. Итак, получим ли просимое, или не получим, будем прилежать к молитве и благодарить не только тогда, когда получаем, но и когда не получаем: потому что и неполучение, когда бывает по воле Божией, не менее благотворно, как получение. Ибо мы не знаем, что нам полезно в той мере, в какой Он это знает. Следовательно, получим ли или не получим, мы должны благодарить. И что удивляешься, что мы не знаем, что полезно для нас? И Павел, муж столь великий и высокий, удостоившийся таких неизреченных (откровений), не знал, что он просил неполезного ему. Видя себя окруженным бедствиями и непрестанными искушениями, он молился об избавлении от них, и не однажды, не дважды, но многократно; ибо говорит, трикраты Господа молих: трикраты. Так, трикраты, т. е. многократно, он молил и не получил. Посмотрим же, как он это перенес.
   Возроптал ли? впал ли в уныние? отчаялся ли? Нет; но что он говорит? рече: довлеет ти благодать Моя, сила бо Моя в немощи совершается (2 Кор. 12, 8, 9). Бог не только не освободил его от постигших его бед, но и попустил ему оставаться в них. Пусть так. Но откуда известно, что он не роптал на это? Слушай, что сам Павел говорил, когда узнал, что так угодно Богу. Сладце убо похвалюся в немощех моих; не только, говорит, не ищу уже освободиться от этих бед, но еще с великим удовольствием хвалюсь ими. Видишь, какая благопризнательная душа, – какая любовь к Богу? Послушай, что еще говорит он: о чесом же помолимся, яко же подобает, не вемы (Рим. 8, 26); то есть, мы как люди, не можем знать все обстоятельно. Итак, должно все предоставить Создателю естества нашего и принимать с веселием и великой радостью все, что не определит Он, и смотреть не на то, чем кажутся нам происшествия, а на то, что так угодно Богу. Ибо Он, лучше нас зная, что нам полезно, знает и то, как устроить наше спасение.
   Итак, единственным делом с нашей стороны, да будет постоянно пребывать в молитве и не роптать на нескорое исполнение прошений, но показывать великое терпение. Бог медлит исполнить наши прошения не потому, чтобы отвергал их, но потому, что хочет научить нас усердию и постоянно привлекать нас к Себе. Так и чадолюбивый отец, будучи и часто упрашиваем сыном, не исполняет просьбы его не потому, чтобы не хотел дать, но чтобы чрез это побудить сына к усерднейшему прошению. Зная это, не будем никогда отчаиваться, и не престанем приступать к Богу и возносить к Нему усердные молитвы. Ибо, если усердная просьба женщины подействовала на оного жестокого, бесчеловечного и не боявшегося Бога, судию, и заставила его оказать ей защиту (Лк. 18, 2–7): мы ли, если только захотим подражать этой женщине, не расположим оказать нам помощь нашего милосердого и человеколюбивого Господа, который по благоутробию своему хочет устроить наше спасение? Итак, научимся неотступно и постоянно прилежать к молитве, и днем и ночью, и особенно ночью, когда никто не смущает, когда ум спокоен, когда великая тишина и нет никакого волнения в доме, потому что никто не препятствует нам заняться молитвой и не отвлекает от нее, когда возбужденная душа может обстоятельно высказать все Врачу душ. Если блаженный Давид, царь и пророк, хотя был отягощен многочисленными делами, и облечен в порфиру и диадиму, говорил, однако же, о себе: в полунощи востах исповедатися тебе о судьбах правды твоея (Пс. 118, 62), то что скажем мы, которые, хотя и провождаем частную и свободную от дел жизнь, однако же не делаем и того, что он делал? Так как днем у него было множество забот, дел и беспокойств и он не находил времени, удобного для молитвы: поэтому время покоя, которое другие проводят во сне, возлежа на мягких постелях и ворочаясь туда и сюда, это время царь, связанный такими заботами, употреблял на молитву, беседовал наедине с Богом, и вознося искренние и усердные моления, получал то, чего желал. При содействии этих молитв он счастливо вел войны, воздвигал трофеи, одерживал победу за победой. Ибо у него было непобедимое оружие – сила вышняя, которая может выдержать борьбу не только с людьми, но и с демонскими полчищами. Итак, ему-то будем подражать и мы, частные люди царю, ведущие жизнь легкую и спокойную тому, кто, облеченный порфирой и венцом, превзошел монахов в жизни. Ибо послушай, как он же говорит в другом месте: быша слезы моя мне хлеб день и нощь (Пс. 41, 4). Видишь, как душа его была в непрестанном сокрушении? Пищей для меня, говорит он, хлебом, пиршеством было не другое что, как слезы мои ночью и днем. И еще: утрудихся воздыханием моим, измыю на всяку нощь ложе мое (Пс. 6, 7). Что скажем или чем извинимся мы, которые не хотим показать и такого сокрушения, какое показывал царь, обремененный столькими делами? А что, скажи мне, прекраснее этих глаз, которые непрестанными слезами украшались, как бы перлами? Ты видел царя, который и ночью и днем проливал слезы и пребывал в молитве: посмотри и на учителя вселенной, как он, заключенный вместе с Силою в темницу, имея ноги, забитые в колоду, молился всю ночь, не удерживаясь от этого ни болью, ни узами, но тем большую и пламеннейшую показывая любовь к Господу. Ибо сказано: Павел и Сила в полунощи молящеся, хва-ляху Бога (Дн. 16, 28). Давид, облеченный царским достоинством и диадимой, всю жизнь пребывал в слезах и молитве; Апостол, восхищенный до третьего неба, удостоенный неизреченных таин, находясь в узах, в полночь возносил молитвы и хвалы ко Господу. И Царь, вставая в полночь, исповедывался, и Апостолы также в полночь, совершали усердные молитвы и хвалы. Им-то будем подражать и мы, да ограждаем жизнь нашу непрестанными молитвами, и ничто да не будет для нас препятствием к этому: потому что действительно ничто и не может воспрепятствовать нам, если только мы сами бдительны.
   Разве для этого мы нуждаемся в месте или времени?
   Всякое место и всякое время удобно для нас к молитве. Ибо послушай того же учителя вселенной, что он говорит: на всяком месте воздеяюще преподобныя руки без гнева и размышления (1 Тим. 2, 8). Если сердце твое свободно от нечистых страстей, – то, где бы ты ни был, на торжище ли, дома ли, на пути ли, в суде, на море, в гостинице, или в мастерской, везде можешь помолиться Богу и получить просимое. Зная это, прошу вас, вместе с постом покажет усердие и к молитве, и в ней приобретем себе помощницу, чтобы, удостоившись благодати Божией, провести нам и настоящую жизнь благоугодно Ему, и в будущей сподобиться его человеколюбия, благодатию и щедротами Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу вместе со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и всегда, и во веки веков. Аминь.

Беседа 52
Советы мужу и жене о взаимной любви и согласии [54 - 26 Бес. на 1 пос. к Коринф.]

   У нас жена справедливо подчинена мужу, потому что равночестие могло бы произвести вражду, и потому, что в начале от жены произошло обольщение; она подчинена не тотчас по сотворении; когда Бог привел ее к мужу, она не слышала от Бога ничего такого, и муж ничего подобного не выразил ей, а сказал, что она кость от костей его и плоть от плоти его, о власти же и подчинении ничего не говорил; но когда она злоупотребила своей властью, сделавшись ыиз помощницы обольстительницей, и погубила все, тогда справедливо услышала слова: к мужу твоему обращение твое (Быт. 3, 16). Так как этот грех мог возбудить вражду в нашем роде, ибо после такого события не послужило бы к миру то, что жена произошла от мужа, напротив то самое, что, произшедши от него, она не пощадила собственного члена, еще более раздражало бы мужа, – то Бог, видя злобу диавола, оградил их этим словом, как бы стеной, уничтожил таким определенную вражду, которая должна была произойти после обольщения, поставив как бы оплот против естественной страсти – происходящего от греха – злопамятства… Следовательно, власть мужа над женой естественна. И прежние жены называли мужей своих господами и уступали им первенство.
   Потому, скажешь, что и они любили своих жен? Знаю это и не забываю; но когда мы говорим о твоих обязанностях, то не указывай на обязанности других…
   Адам также слагал вину на свою жену, а она на змия, но это нисколько не помогло им. Не говори же мне этого, но постарайся со всяким благоразумием исполнять свои обязанности в отношении к мужу. И мужу твоему, когда увещеваю его любить и уважать тебя, я не дозволяю указывать на заповедь, данную жене, а требую от него исполнения предписанного ему.
   Посему и ты старайся исполнять свои обязанности и оказывай покорность своему мужу. Если хочешь повиноваться мужу для Бога, то не представляй мне его обязанностей, но тщательно исполняй те, которые Законодатель возложил на тебя. В том особенно и состоит повиновение Богу, чтобы не нарушать закона, даже в том случае, если сама ты терпишь противное.
   Кто любит любящего его, тот не делает ничего важного; а кто любит ненавидящего его, тот преимущественно достоин венцов. Так размышляй и ты: если будешь сносить жестокость мужа, то получишь светлый венец; а если имеет тихого и кроткого, то за что Бог будет награждать тебя? Говорю это не для того, чтобы подать мужьям повод к жестокостям, но чтобы убедить жен – сносить и жестоких мужей. Ибо когда каждый будет стараться исполнять свои обязанности, то и ближний не замедлит сделать то же. Так, когда жена бывает готова сносить гневливого мужа, тогда и муж не станет оскорблять гневливой жены, тогда во всем будет у них мир, подобный пристани, не возмущаемой волнами. Так и было у древних; каждый исполнял свое, не указывая на обязанности ближнего. Смотри: Авраам взял с собой племянника, и жена не укоряла его за это. Он велел ей идти в дальний путь, и она не воспротивилась этому, но повиновалась. Потом после многочисленных бедствий, усилий и трудов, сделавшись господином всего, он уступит первенство Лоту, и Сарра не только не огорчалась этим, но даже не открыла уст и не сказала ничего такого, что многие жены говорят ныне, когда видят что мужья их при подобных разделах получают менее других, особенно низших себя; порицают их, называют и глупыми и несмысленными, и робкими, и бесполезными, и ленивыми. Она же не сказала и не подумала ничего такого, но осталась довольна всем, что он сделал. И еще более: когда Лота постигла великая опасность после того, как он сам сделал выбор и предоставил дяде худшую часть, и когда праотец, услышав об этом, вооружил всех своих домочадцев и с ними одними пошел против целого персидского войска, она не удерживала его и не сказала, например, так: куда идешь ты, ввергая сам себя в пропасть, подвергаясь таким опасностям, готовясь пролить кровь за человека, который обидел тебя и похитил твою собственность? Если ты не думаешь о себе, то пожалей меня, оставившую дом, отечество, друзей и родных, и последовавшую за тобой в такой путь, не подвергай меня вдовству и соединенным с ним бедствиям. Ничего такого она не сказала и не подумала, но все перенесла молча. Затем, оставаясь неплодной, она не скорбит и не плачет, подобно другим таким женам, но проливает слезы, – он, впрочем, не пред женой, а пред Богом. И заметь, что оба они соблюдают должное: он не презирает Сарры за ее неплодство и не укоряет ее, и она со своей стороны старается найти для него некоторое утешение в бесчадии посредством рабыни. Тогда не запрещалось это, как запрещается ныне; ныне же непозволительно ни женам делать такое угождение мужьям, ни мужьям с ведома ли или без ведома жен, вступать в такие связи, хотя бы они в тысячу раз более чувствовали бесчадие; ибо иначе им будет сказано: червь их не умирает и огнь не угасает (Мк. 9, 44); ныне это не дозволяется, а тогда не запрещалось. Посему, когда жена предложила это, он послушался и поступил так не из угождения ей. А посмотри, скажешь, как он потом по ее же требованию, изгнал служанку. Но этим я и хочу доказать, что как он во всем слушался ее, так и она его.
   Притом, кто говорит это, пусть обратит внимание и на предыдущее, на то, что служанка оскорбила ее, стала гордиться пред госпожею; а что может быть прискорбнее этого для свободной и честной жены? Посему ты, жена, не ожидай доброты от мужа, чтобы после того показать и свою; в этом не будет ничего важного; и ты, муж, не ожидай благонравия от жены, чтобы после того и самому быть любомудрым; это уже не будет подвигом; но каждый, как я сказал, пусть первый исполняет свои обязанности. Ибо, если и посторонним, ударяющим по одной ланите, должно обращать другую, то тем более должно сносить жестокость мужа. Говорю это не для того, чтобы муж бил жену; нет, это крайнее унижение не для той, которую бьют, а для того, кто бьет; но если по каким-нибудь обстоятельствам ты, жена, сочеталась с таким мужем, то не предавайся скорби, представляя ожидающую тебя за это награду и добрую славу еще в настоящей жизни. И вам, мужья, скажу: никакой проступок не должен вынуждать вас бить свою жену. Что я говорю – жену? Благородному мужу не позволительно бить даже служанку и налагать на нее руки.
   Если же весьма бесчестно для мужа бить служанку, то тем бесчестнее налагать руку на свободную. Это внушают и внешние законодатели, которые не принуждают жену жить вместе с бьющим ее мужем, как с недостойным ее сожительства. Подлинно, крайне беззаконно – сообщницу жизни, издавна разделяющую твои нужды, позорить, как рабыню. Такой муж, если только можно назвать его мужем, а не зверем, по моему мнению, равен отцеубийце и матереубийце.
   Ибо, если нам заповедано оставлять для жены отца и мать, не в оскорбление им, но в исполнение закона Божия, и для самих родителей это столь вожделенно, что они, будучи оставляемы, радуются и совершают брачное соединение детей с великим усердием, то не крайнее ли безумие оскорблять ту, для которой Бог повелел оставлять родителей? И безумие ли только?
   А бесчестие? Кто, скажи мне, может перенести его? Какое слово может выразить его, когда крики и вопли разносятся по улицам, когда соседи и прохожие стекаются к дому совершающего столь гнусное дело, как будто какой-нибудь зверь сокрушает все, находящееся внутри? Лучше, если бы земля поглотила такого безумца, нежели после того ему опять показаться на торжище. Жена, скажешь ты, поступает дерзко? Но вспомни, что она – жена, слабый сосуд, а ты – муж. Ты для того и поставлен над нею начальником и главой, чтобы сносить слабость подчиненной. Старайся сделать свое правление славным; а славным оно будет тогда, когда ты не будешь бесчестить подчиненной. Как царь является сам тем более достойным почтения, чем более возвышает честь подвластного себе начальника, а когда унижает и бесчестит его достоинство, тогда немало уменьшает и собственную славу; так и ты, бесчестя подвластную тебе начальницу, немало унижаешь честь и своей власти. Итак, представляя все это, будь благоразумен, а вместе с тем вспоминай и о том вечере, в который отец, призвав тебя, отдал тебе дочь свою, как бы некоторый залог на сохранение, и, отлучив ее от всего, от матери, от себя самого и от дома, вручил все попечение о ней твоей деснице. Подумай, что после Бога ты от нее получил детей, сделался отцом, и потому будь кроток в отношении к ней.
   Не видишь ли, как земледельцы удобряют всеми способами землю, принявшую семена, хотя бы она имела тысячи недостатков, хотя была бы, например, не плодоносна, произращала дурные травы, подвергалась наводнениям по свойству местоположения?
   Так же поступай и ты; тогда ты же первый насладишься и плодами и спокойствием. Жена есть пристань и важнейшее врачевство от душевного расстройства.
   Если эту пристань ты будешь соблюдать свободной от ветров и волнения, то найдешь в ней великое спокойствие, возвратившись с торжища; а если будешь возмущать и волновать ее, то уготовляешь сам себе опаснейшее кораблекрушение. Итак, пусть не будет этого, а да будет противное тому. Если случится в доме что-нибудь прискорбное по ее вине, то утешай ее, а не увеличивай скорби. Хотя бы ты лишился всего имущества, это не будет прискорбнее неприязни с сожительницей; какую бы ты ни представил вину, ничто не будет несноснее раздора с женой. Посему пусть любовь к ней будет для тебя драгоценнее всего.
   Если должно носить тяготы друг друга, то тем более сносить недостатки жены. Если она бедна, не укоряй ее; если – неразумна, не осуждай ее, а лучше постарайся научить ее; ибо она – член твой; вы – одна плоть. Но, скажешь, она болтлива, склонна к пьянству, гневлива? В таком случае должно не гневаться, а скорбеть, молиться Богу, увещевать, вразумлять ее и делать все, чтобы истребить страсть ее. Если же будешь бить и мучить ее, то не исцелишь ее болезни; грубость исправляется кротостью, а не взаимной грубостью. Вместе с тем не забудь и о награде от Бога.
   Ибо, если ты, имея возможность отвергнуть ее, не сделаешь этого по страху Божию, но станешь сносить недостатки ее, из уважения к закону, возбранившему отвергать жену, то сколь ни велика была бы болезнь ее, ты получишь неизреченную награду, и еще прежде награды получишь великую пользу, сделав ее более благопокорной, и себя приучив к большей в отношении к ней кротости. Рассказывают, что один из внешних философов (Сократ), имея жену злую, болтливую и склонную к пьянству, на вопрос для чего он терпит ее, отвечал, что она служит для него домашним училищем и упражнением любомудрия; ибо, продолжал он, упражняясь ежедневно с ней, я делаюсь более кротким и с другими. Вы пришли в восторг? А мне весьма прискорбно, что язычники превосходят любомудрием нас, которым заповедано подражать ангелам, или лучше заповедано подражать в кротости самому Богу. Сказанный философ по этой причине не изгонял своей злой жены; а некоторые говорят, что по этой причине он и женился на ней. Но так как многие из людей не столь благоразумны, то я советую наперед всячески стараться о том, чтобы избирать жену благонравную и исполненную всякой добродетели;
   если же случится сделать ошибку и ввести в дом свой невесту не добрую и даже негодную, тогда подражать этому философу, всеми мерами исправлять ее и считать это дело важнее всего. Купец не спускает в море корабля и не принимается за торговлю прежде, нежели заключит со своим товарищем условий, которые обеспечили бы взаимное их спокойствие. Так и мы будем принимать все меры, чтобы внутри своего корабля сохранять мир с сообщницей нашего житейского поприща; тогда и все прочее будет у нас спокойно, и мы безопасно переплывем море настоящей жизни.
   Об этом мы должны пещись более, нежели о доме, рабах, деньгах, полях и даже делах гражданских; всего драгоценнее должно быть для нас то, чтобы не иметь вражды и распри со своей сожительницей; ибо и все прочее пойдет у нас хорошо, и в делах духовных мы будем иметь благоуспешность, когда станем с единомыслием нести бремя настоящей жизни; а исполнив все, получим и уготованные для нас блага, которых да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 53
О милостыне [55 - 20 Бес. на 2 пос. в Коринф.]

   Презрение богатства соделывает людей искусными, ведет к прославлению Бога, воспламеняет любовь; делает нас великодушными, поставляет иереями, возводя на священство, приносящее великую награду. Ибо милостивый не облекается в потир, не носит позвонков, не возлагает на себя венца; но облечен в одежду человеколюбия, которая святее священнической одежды, – помазан елеем, который составлен не из чувственного вещества, но возделан Духом Святым, – имеет венец, соплетенный из щедрот, как сказано в Писании: венчающаго тя милостию и щедротами (Пс. 102, 4); а вместо того, чтобы носить златую дщицу с именем Божиим, сам делается подобен Богу. Ибо что говорит? Будите подобни Отцу вашему небесному (Мф. 5, 45). Хочешь ли видеть жертвенник милосердого? Не Веселеил соорудил его, и не другой кто, но сам Бог: не из камней, но из вещества, которое светлее самого неба – из разумных душ. Но иерей входит во Святая Святых? Можно и тебе, совершающему жертву милосердия, войти во Святилище, еще более страшное, – где никто не присутствует, токмо Отец твой, видяй тебя в тайне (Мф. 6, 4); где никто другой не видит. Как, скажешь, можно не видеть, когда жертвенник стоит открыто? То и достойно удивления, что тогда двойные двери и покровы делали Святилище безлюдным, а ныне, принося жертву среди народа, можно приносить ее как бы вступив во Святая Святых, и еще более страшное Святилище. Если ты делаешь сие на показ людям, то хотя бы и вся вселенная видела, никто не видал; потому что ты так сделал. Ибо не просто сказал Господь – не творите пред человеки; но присовокупил: да видими будите ими (Мф. 6, 1).
   Жертвенник сей создан из самых членов христовых; и тело Самого Господа служит тебе жертвенником.
   Благоговей пред Ним: на теле Господнем ты совершаешь жертву Господню. Таков сей жертвенник! Он страшнее и сего нового (в церкви), не только древнего жертвенника! Но, да не смущают вас слова мои. Сей жертвенник чуден по причине предлагаемой на нем жертвы: а жертвенник милосердого не по сему только удивителен, но и потому, что сооружается из той самой жертвы, которая освящает сей жертвенник; чуден, повторяю, и сей жертвенник; потому что по естеству он камень, но делается Святым, так как возлагается на нем тело Христово. А тот чуден потому, что сам есть тело Христово; а посему страшнее сего жертвенника Тот, пред которым предстоишь ты (в церкви), мирянин. Что в сравнении с сим будет для тебя Аарон? Что кидар? Что звонцы? Что Святая Святых? Да и нужно ли сравнить с древним жертвенником жертвенник милосердого, когда он и в сравнении с сим жертвенником оказывается столь блистательным? Как же ты, почитая сей жертвенник, потому что на нем возлежало тело Христово, унижаешь тот жертвенник, который есть самое тело Христово, и не обращаешь внимания, когда он разрушается? Такой жертвенник ты можешь видеть везде – и на улицах, и на площадях, и ежечасно приносить на нем жертву. Ибо и на нем освящается жертва; и как здесь предстоит иерей, призывающий Духа святого: так и ты призываешь Духа, только не словами, а делами. Ибо ничто не поддерживает столько и не возжигает огонь Духа, как сей елей (милостыня) обильно изливаемый. Если же хочешь знать, что бывает с возлагаемым на жертвенник; и то покажу тебе. И так какое курение, какое благоухание восходит от сего жертвенника? Слава и благодарение. Куда восходит? До неба ли? Нет – выше неба, и неба небе-си. Оно возносится к самому Царскому престолу. Молитвы твоя, сказано, и милостыни твоя взыдоша пред Бога (Дн. 10, 4). Чувственное благовоние не далеко проникает в воздух: а сие проходит самые небесные своды. И хотя ты молчишь, однако же дело твое вопиет, и делается жертвой хвалы; не телец закаляется, и не кожа сожигается, но разумная душа приносит ей свойственное. А такая жертва человеколюбия превосходнее всех других. Итак, когда видишь кого из верных бедного, представляй, что видишь жертвенник.
   Когда видишь такого нищего, не только не оскорбляй, но и почти; и если видишь, что другой его оскорбляет, останови, защити. В таком случае и сам ты можешь надеяться, что будешь помилован от Бога и получишь обетованные блага, коих да сподобимся и мы все благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Xриста. Аминь.

Беседа 54
О зависти и честолюбии [56 - 40 Бес. на Ев. Мф.]

   Нет зла хуже зависти! Завистливый мучит и терзает себя прежде того, кому завидует, и никогда не оставляет своего греха, но всегда остается в нем. Свинья любит валяться в грязи, демоны – вредить нам; так и завистливый радуется злу ближнего. Когда случится с ближним что-либо неприятное, тогда он покоен и весел, почитая чужие несчастья своим счастьем, а благополучие других своим злополучием; и ищет не того, что ему могло бы быть приятно, но того, что ближнего может опечалить. Такие люди не достойны ли того, чтобы побить их камнями и замучить, как бешеных собак, как злобных демонов, как самых фурий? Ибо как жуки питаются навозом, так и они, будучи некоторым образом общими врагами и противниками природы, находят для себя пищу в несчастьях других. Другие жалеют и бессловесное закалаемое, а ты неистовствуешь, дрожишь и бледнеешь, видя человека благополучным. Есть ли что хуже сего бешенства? Блудники и мытари (уверовавши в Спасителя) могли войти в Царствие Божие, а завистники, находившиеся внутри оного, выгнаны, по словам Спасителя: сынове царствия изгнани будут (Мф. 8, 12). Первые, освободившись от своего зла, получили то, чего никогда и не ожидали: последние лишились и тех благ, какие имели. Да и совершенно справедливо. Ибо зависть человека превращает в диавола, и соделывает его лютым демоном. От нее произошло первое убийство, от нее презрена природа, от нее осквернена земля, от нее после разверзшеюся землей поглощены живые Дафан, Корей и Авирон, и погиб весь оный народ. Но может быть кто-нибудь скажет: легко порицать зависть, надобно сказать, как избавиться от сей болезни; как же можем освободиться от сего порока? Когда помыслим, что входить в Царствие Небесное не позволено как блуднику, так и завистнику, и притом гораздо более последнему, нежели первому. А ныне зависть не считают и пороком, почему и не заботятся избавиться от нее; но если откроется, что она зло, то скорее оставим ее. Итак, плачь и стенай, рыдай и моли Бога; знай, что ты в тяжком грехе и покайся. Если так поступишь, то вскоре исцелишься от сего недуга. Кто ж не знает, скажет иной, что зависть есть порок? Правда, всякий знает это, но не всякий страсть сию ставит наряду с блудом и прелюбодеянием. Осуждал ли кто себя когда-нибудь за то, что предавался жестокой зависти, умолял ли когда Бога, чтобы помиловал за сей недуг? Никто никогда. Напротив, обладаемый гнуснейшей из всех страстью; если постился и дал нищему мелкую монету, то думает, что он ничего худого не сделал, хотя бы тысячекратно завидовал. От чего сделался таким преступником Каин, от чего Исав, от чего дети Лавановы, от чего сыны Иакова, от чего Корей, Дафан и Авирон с соумышленниками, от чего Мариам, от чего Аарон, от чего сам диавол?
   Вместе с сим, представь и то, что ты не тому наносишь вред, кому завидуешь, но себя поражаешь мечем. Ибо, какое зло причинил Авелю Каин? Ему против воли ускорил вход в Царствие, а себя подверг бесчисленным бедствиям. Какой вред нанес Иакову Исав? Тот не обогатился ли и не наслаждался ли бесчисленными благами, а сей после злоумышления своего не принужден ли выйти из дома родительского и скитаться в стране чужой? Что худого сделали Иосифу сыновья Иаковлевы, хотя едва не пролили крови?
   Не претерпели ли они голода и не были ли в крайнем бедствии тогда, как он сделался царем всего Египта? Чем более завидуешь, тем большие блага доставляет тому, кому завидуешь. Ибо Бог за всем смотрит, и когда видит обиженным не обижающего, то его более возвышает и прославляет, а тебя наказывает. Если Он не оставляет без наказания тех, кои радуются несчастью своих врагов, ибо сказано: не радуйся падению врагов твоих, да не увидит Бог, и не угодно Ему будет (Притч. 24, 17); то тем более не оставит без наказания завидующих не причинившим им никакого вреда.
   Итак, отсечем от себя зверя многоглавого, ибо много видов зависти. Если любящий любящего его не имеет никакого преимущества пред мытарем, то где станет ненавидящий ничем не обидевшего его? Как избежит геенны, сделавшись хуже язычников? Жестоко болезную о том, что мы, кои обязаны подражать Ангелам и даже Владыке Ангелов, ревнуем диаволу. Ибо много зависти и в Церкви, а более в нас, нежели в управляемых нами. Почему и мы сами имеем нужду в увещании. За что, скажи мне, завидуешь ты ближнему?
   За то ли, что его уважают и хорошо говорят об нем? Но ты не представляешь себе, сколько зла наносят по чести беспечным: таковых доводят они до тщеславия, гордости, высокоумия, делают нерадивейшими, а сверх сих зол еще скоро увядают, и, что всего хуже, происходящее от них зло навсегда остается, а удовольствие в ту же минуту и отлетает, как появляется.
   Итак, за это ты завидуешь, скажи мне? Но тот, кому ты завидуешь, в большой доверенности у начальника, делает все, что хочет, мстит оскорбляющим его, благодетельствует льстецам и имеет великую силу!
   Так говорить свойственно людям, прикованным к земле: а духовного ничто огорчить не может. Ибо, какое тот ему сделает зло? Лишит ли его сана? Что же? Если справедливо, то еще доставит ему пользу. Поелику ничто так не раздражает Бога, как священнослужение недостойное. Если же несправедливо, то осуждение опять падает не на него, а на самого обидчика. Ибо кто страждет несправедливо и переносит великодушно, тот приобретает чрез сие большее дерзновение у Бога. Итак, будем заботиться не о том, чтобы достигнуть могущества, почестей и власти, но о том, чтобы отличиться добродетелью и любомудрием. Ибо власть побуждает делать многое, Богу неугодное, и надобно иметь душу самую мужественную, чтобы пользоваться властью, как следует. Тот, кто лишен власти, волей и неволей любомудрствует; а облеченный ею терпит тоже, что и человек, который, живя с хорошей и красивой девицей, обязался никогда не посмотреть на нее с вожделением. Такова власть! Она даже многих сделала обидчиками против воли их, у многих возбудила гнев, сняла узду с языка и отворила двери уст, как бы ветром раздувая душу, и как ладью погружая ее в самую глубину зол. Итак, что же ты дивишься человеку, находящемуся в такой опасности, и называешь его счастливым? Какое безумие! Вместе с сказанным доселе представь еще и то, сколько врагов и клеветников, сколько ласкателей как бы держат его в осаде. Такое ли состояние, скажи мне, назвать блаженным? И кто назовет! Но такой человек в славе у народа, скажешь ты? Что ж? Народ не Бог, Коему он должен дать отчет. Посему говоря о народе, ты упоминаешь только о новых отмелях, подводных камнях, скалах и утесах. Ибо уважение народное, чем более знаменитым делает, тем с большими соединено опасностями, заботами и печалями.
   Такой человек, имея столь жестокого господина, отнюдь не может отдохнуть или приостановиться. Что я говорю, приостановиться или отдохнуть? Такой, имея и тысячи заслуг, с трудом входит в Царство.
   Ибо ничто столько не унижает, как слава народная, делающая боязливыми, подлыми льстецами и лицемерами. Почему, например, фарисеи называли Христа беснующимся? Не потому ли, что желали народной славы? Почему народ произносил правильное об Нем мнение? Не потому ли, что он не страдал сей болезнью? Ничто, истинно ничто так не делает людей законопреступными и несмысленными, как желание славы народной. Равно ничто так не делает славными и мужественными, как презрение оной. Почему надобно иметь чрезвычайно мужественную душу тому, кто хочет противостоять толикой буре и силе ветра.
   Ибо любящий славу, во время благоденствия поставляет себя выше всех, во время злополучия желает сам себя зарыть в землю. Это для него и геенна и царство, когда он утопает в сей страсти. Итак, скажи мне, чего сие достойно: зависти ли, или рыданий и слез?
   Всякий знает, чего. Завидуя имеющему такую славу, ты поступаешь подобно тому, кто увидев связанного, наказываемого бичами и влекомого бесчисленными зверями, завидует его ранам и язвам. И сколько людей в народе, столько для честолюбца уз, столько владык, и что всего хуже, каждый из них имеет свое мнение и всякий дает о служащем им приговор, какой случится, ничего не разбирая; а что вздумает один или двое, то и все утверждают. Не ужаснее ли это всякого волнения, всякой бури? Ибо ищущий славы, то вдруг от радости поднимается в верх, то снова легко погружается, бывает всегда в тревоге, и никогда в покое.
   Ибо еще не выходя на зрелище, и готовясь произнести речь, беспокоится и трепещет, а после зрелища или умирает от уныния, или снова предается безмерной радости, что хуже самой печали. А что радость не менее пагубна, как и печаль, это очевидно из ее действия на душу. Радость делает душу легкомысленной, надменной и непостоянной. Это можно видеть на древних мужах. Когда, например, Давид был добр: тогда ли, когда радовался, или когда был в тесных обстоятельствах? Иудейский народ, когда был добродетелен: тогда ли, когда стенал и призывал Бога или когда в пустыне радовался и покланялся тельцу?
   Посему-то Соломон, знавший лучше всех, что такое радость, говорит: благо ходити в дом плача, нежели в дом смеха (Еккл. 7, 3). И Христос скорбящих ублажает, говоря: блажени плачущии (Мф. 5, 4); а радующихся называет бедными: горе вам смеющимся, яко восплачете (Лк. 6, 25)! И весьма справедливо. Ибо душа во время забав бывает слабее и изнеженнее; а во время плача укрепляется, делается целомудренной, освобождается от всех страстей, становится возвышеннее и мужественнее. Итак, зная все сие, будем убегать славы народной и удовольствия, происходящего от оной, дабы достигнуть истинной и вечной славы. Да дарует же Бог всем нам достигнуть оной, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.

Беседа 55
О высокомерии [57 - 58 Бес. на Ев. Мф.]

   Нет ничего хуже высокомерия. Оно лишает нас самого обыкновенного благоразумия, выставляет глупцами, и еще более, и совсем делает безумными. Ибо если бы кто, будучи не выше трех локтей, усиливался быть выше гор, и считал бы себя таковым; если бы он стал вытягиваться, как будто бы был выше вершин холмов: то мы не стали бы искать другого доказательства в подтверждение его безумия. Так, когда ты увидишь надменного человека, который считает себя лучшим всех, и за бесчестие ставит жить вместе с простыми людьми, не ищи другого доказательства в подтверждение его безумия. Таковой более достоин посмеяния, нежели глупые от природы; потому что сам добровольно навлек на себя болезнь сию. И не посему только он достоин сожаления, но и потому, что впадает в бездну зла, не чувствуя того. Ибо, как может он сознать грехи свои должным образом? Как почувствует свои преступления? Диавол, взяв его, как непотребного раба и пленника, носится с ним, муча его всячески, и подвергая бесчисленным поруганиям; он до такого, наконец, безумия доводит таковых людей, что, следуя его внушениям, они начинают гордиться пред детьми и женами своими, даже пред предками, или же напротив надмеваться знаменитостью сих последних. А что может быть сего безумнее, когда гордятся совсем противными вещами: одни тем, что имели бедных отцов, дедов и прадедов; а другие тем, что имели славных и знаменитых предков? Итак, чем смирить гордость и тех и других? Одним надлежит сказать: взойди выше своих дедов и прадедов, может быть, много из них найдешь поваров, погонщиков, харчевников; а тем, которые гордятся собой, смотря на высоту предков, надлежит сказать противное: посмотри на предков своих, которые жили подальше – найдешь многих гораздо тебя знаменитейших.
   Мы нимало не должны гордиться сим. Ибо, скажи мне, что такое род? Не что другое, как одно пустое имя: вы это узнаете в последний день. Но поелику он еще не наступил, то мы постараемся убедить вас известными нам ныне обстоятельствами в том, что знаменитость происхождения не имеет в себе ничего особенного. Когда свирепствует война, голод или что-нибудь подобное сему, тогда вся кичливость благородства исчезает; когда свирепствует болезнь или моровая язва, не знает она различия между богатым и бедным, между славным и бесславным, между знаменитым и низким; так и смерть и другие перевороты, – одинаково они постигают всех и, что всего чуднее, особенно богатых. Ибо сии, чем беспечнее ведут себя в таковых обстоятельствах, тем удобнее погибают.
   Если ты желаешь показать свое благородство, то, презрев оное благородство, яви такую же неустрашимость духа, какую имел тот бедный блаженный, который сказал Ироду: не достоит ти имети жену Филиппа брата твоего (Мк. 6, 27); какую имел тот, который был до него, и который будет после него, так обличавший Ахаава: не развращаю аз Израиля, но разве ты и дом отца твоего (3 Цар. 28, 18); какую имели Пророки и все Апостолы.

Беседа 56
О сребролюбии [58 - 80 Бес. на Ев. Мф.]

Великое зло – сребролюбие! Оно сделало Иуду и святотатцем и предателем. Услыште, все сребролюбцы, страждущие иудиною болезнью, услыште и берегитесь страсти сребролюбия! Ибо если тот, кто находился со Христом, творил чудеса, пользовался таким учением, низвергся в толикую бездну от того, что не был свободен от сей болезни: то тем более вы, не слышавшие даже Писания и всегда прилепляющиеся к настоящему, удобно можете быть уловлены этой страстью, если не будете прилагать непрестанного попечения. Иуда ежедневно находился с Тем, Кто не имел где главы приклонить, ежедневно был научаем делами и словами тому, что не должно иметь ни золота, ни сребра, ни двух одежд, – и при всем том не вразумился. Как же ты надеешься избежать этой болезни, когда не употребляешь сильного врачевания, и не прилагаешь сильного старания? Ибо ужасен, ужасен этот зверь; впрочем, если захочешь, легко победишь его. Это не есть похоть естественная: сие доказывают освободившиеся от нее. Естественные пожелания всем общи; а эта похоть происходит от одного нерадения: от него рождается, от него возрастает; и когда уловит пристрастных к ней, тогда заставляет их жить противоестественно. В самом деле, когда они не признают единоплеменников, друзей, братьев, сродников, словом – всех, а с ними вместе не знают и самих себя; то не значит ли это жить противоестественно? Отселе видно, что противоестественна и злоба, и болезнь сребролюбия, которой подвергшись Иуда, сделался предателем. Как же он сделался предателем, спросишь ты, когда призван Христом? Бог, призывая к себе людей, не налагает необходимости, и не делает насилия воле тех, которые не желают избрать добродетели: но увещевает, подает советы, все делает, всячески старается, дабы побудить их соделаться добрыми; если же некоторые не желают быть добрыми, Он не принуждает. Если ты хочешь узнать, отчего Иуда сделался таким; то найдешь, что погиб он от сребролюбия. Отчего же, спросишь, он уловлен этой страстью? Оттого, что был беспечен. От беспечности происходят такие перемены, так как от ревности происходят перемены противные. Сколько таких, которые были жестокими, а теперь кротче овец? Сколько таких, которые сперва были сладострастными, а после сделались целомудренными? Сколько таких, которые прежде были сребролюбцами, а теперь отвергли и свое собственное имущество? Совершенно противное случилось от беспечности. Так Гиезий жил со Святым мужем, и сделался нечестивым от болезни сребролюбия (4 Цар. гл. 5). Ибо эта страсть есть ужаснейшая из всех страстей. Отселе гробокопатели, отселе убийцы, отселе войны и битвы, отселе всякое зло, как бы ты его ни назвал. Сребролюбивый везде бывает худым человеком, случится ли ему начальствовать над войском, или над народом. И он бывает таким не только в делах общественных, но и в семейных. Вознамерится ли жениться, не возьмет добродетельной жены, а возьмет ту, которая всех хуже. Вздумает ли купить дом – покупает не такой, какой приличен благородному, но такой, который может принести ему большой доход. Захочет ли купить рабов, или что другое, – купит самое худое. Но что я говорю о его начальстве над войском и народом, о его хозяйстве? Если даже он будем царем; то будет несчастнейшим из всех во вселенной, беднейшим из всех. Его состояние будет подобно состоянию какого-нибудь простолюдина; он не будет блага всех почитать своими, но будет считать себя отдельным от всех, и похищая блага у всех, станет думать, что он имеет менее всех. Ибо измеряя настоящие блага желанием будущих, еще не приобретенных благ, он будем почитать первые ничтожными в сравнении с последними.
Посему-то некто сказал: нет ничего беззаконнее сребролюбивого. Ибо он и сам себя продает и делается общим врагом вселенной, когда скорбит, что земля не приносит золота вместо классов (колосьев), и что вместо рудников существуют источники, вместо драгоценных камней – горы; с негодованием взирает он на плодородие, печалится при виде общего блага, отвращается от всякого дела, чрез которое нельзя приобресть денег, все терпит, когда можно ему получить хотя две малые монеты; ненавидит всех, бедных и богатых; бедных за то, чтобы они не пришли к нему когда-нибудь просить милостыню; богатых за то, что не имеет их богатства. Он думает, что все завладели его имуществом, и что он всеми обижен: поэтому негодует на всех, не знает довольства и насыщения, есть самый несчастнейший из всех, так как свободный от сребролюбия и любящий истинную мудрость блаженнее всех. Ибо добродетельный, будет ли он раб или господин, блаженнее всех. Никто не сделает ему зла, хотя бы со всей вселенной стекались все для того, чтобы вооружиться и воевать против него. Лукавый же и злой человек и такой, какого мы описали, хотя бы был царем и украшен бесчисленными венцами, может потерпеть от всякого величайшие несчастья. Так бессильна злоба! Так сильна добродетель!

Беседа 57
О гневе [59 - 4 Бес. на Ев. Иоан. Бог.]

   Если кто терпит обиду от кого-нибудь, пусть не вечно гневается, а лучше пусть не гневается и временно. Ибо Апостол не позволяет нам продолжать гнева более одного дня. Солнце, говорит он, да не зайдет во гневе вашем (Еф. 4, 26). И справедливо: ибо надобно желать, чтобы и в такое короткое время не случилось ничего неприятного. А если еще и ночь застигнет нас во гневе, то дело будет для нас еще хуже, потому что от одного воспоминания о нем возродится в нас безмерный огонь, и мы на свободе с большим огорчением для себя будем размышлять о нем. Поэтому-то прежде, нежели к погибели нашей настанет покой ночи и мы возжем в себе сильнейший огонь, Апостол и повелевает предупреждать и отвращать опасность. Ибо страсть гнева сильна, сильнее всякого пламени: потому и нужно с большей поспешностью предупреждать силу огня и не допускать его до воспламенения. А болезнь эта бывает причиной многих зол. Она ниспровергает целые дома, разрывает давнее содружество, в короткое и скорое время производит самые неутешительные случаи. Устремление бо ярости его, сказано, падение ему (Сир. 1, 22). Итак, не оставим этого зверя без обуздания, но набросим на него со всех сторон крепкую узду – страх будущего суда.
   Если тебя оскорбит друг или огорчит кто-нибудь из ближних: помысли тогда о согрешениях своих против Бога, и о том, что своей кротостью в отношении к ним мы умилостивишь для себя более и тот (будущий) суд, – сказано: оставите, и оставится вам (Лк. 6, 37), и – гнев тотчас отбежит от тебя. При этом обрати внимание также и на то, когда ты, быв приведен в ярость, удерживал себя, и когда был увлечен страстью: сравни то и другое время, – получишь и отсюда значительное исправление. Скажи пожалуй: когда ты хвалишь себя, тогда ли, когда был побежден гневом, или тогда, когда победил? Не тогда ли именно когда побеждены мы и наиболее обвиняем себя и стыдимся, хотя бы и никто нас не обличал, и приходим к раскаянию в своих словах и делах? А когда преодолеваем гнев, не торжествуем ли тогда и не хвалимся ли, как победители? Ибо победа над гневом состоит не в том, чтобы воздавать за обиду тем же (это не победа, а совершенное поражение), но в том, чтобы с кротостью переносить оскорбления и поношения.
   Не делать, а терпеть зло, – вот истинное преимущество. Итак, не говори во гневе: «Вот и я восстану, вот и я нападу на него». Не сопротивляйся и тем, которые убеждают тебя укротить гнев, не говори им: «Не потерплю, чтобы такой-то насмехался надо мной». Да он никогда и не насмехается над тобой, разве когда ты сам на него вооружишься. А если он и тогда посмеется над тобой, то разве только в безумии сделает это. Ты же, побеждая, не ищи славы у безумных, но признавай достаточным для себя иметь славу у людей разумных. Но для чего я вывожу тебя на малое и ничтожное зрелище, составленное из людей? Воззри тотчас к Богу, и Он тебя восхвалит. А тому, кто от Него прославляется, не должно искать чести от людей. Ибо честь людская нередко находится в зависимости и от приязни людей, и от вражды, и во всяком случае не приносит никакой пользы. Напротив, суд Божий чужд такого нестроения и приносит прославляемому от Бога великую пользу. Итак, к этой-то славе и будем стремиться.
   Хочешь ли узнать, какое великое зло – гнев? Стань на площади, когда там ссорятся другие. В себе самом тебе нельзя так видеть это безобразие, потому что разум во гневе помрачается и сознание теряется, как у пьяных. Но когда ты очистишься от этой страсти, тогда наблюдай в других себя самого, так как в это время у тебя рассудок неповрежден. Итак, вот смотри на окружающие толпы (народа), а среди их на бесчинствующих в раздражении людей, подобно беснующимся. Когда ярость, возгоревшись в груди, восстанет и ожесточится, тогда огнем дышат уста, огонь испускают глаза, все лицо вздувается, руки бесчинно протягиваются, смешно прыгают ноги и наскакивают на удерживающих. Ничем не отличаются раздраженные от сумасшедших, все делая без сознания, и даже не отличаются от диких ослов, когда бьют и кусают друг друга. Поистине, безобразен человек раздраженный. Потом, когда после этого, столь смешного зрелища, они возвратятся домой и придут в себя самих, то возымеют еще большую скорбь и страх, представляя себе, кто присутствовал на их ссоре. Ибо, как безумные, прежде не видя присутствующих, потом, когда приходят в сознание, рассуждают, друзья ли были зрителями их, или враги и неприятели. Ибо равно боятся они тех и других: первых – потому, что они будут укорять их и увеличат стыд; а вторых – потому, что они будут радоваться о их посрамлении.
   А если им случилось еще нанести друг другу раны, тогда тягчайший бывает страх, чтобы не случилось чего-нибудь еще хуже с раненым, чтобы, например, болезнь от ран не принесла ему смерти, или чтобы поднявшаяся неисцелимая опухоль не подвергла его опасности за жизнь. «И что мне была за надобность ссориться? Что за брань и ссоры? Пропадай они совсем». И вот они проклинают все те случайные обстоятельства, которые послужили поводом к ссоре. А глупейшие из них обвиняют в происшествии и лукавых демонов и злой час. Но не от злого часа это происходит, потому что и не бывает никогда злого часа; и не от злого демона это происходит, а от злобы (самих) увлеченных гневом. Они-то сами и демонов привлекают и всякое зло на себя наводят. Но сердце, скажет кто-нибудь, от оскорблений возмущается и терзается.
   Знаю это и я. Поэтому-то и превозношу тех, которые укрощают этого ужасного зверя. Ибо если желаем, то можем отразить от себя эту страсть. Почему мы не подвергаемся этой страсти, когда укоряют нас начальствующие? Не потому ли, что в нас возникает страх, равносильный этой страсти, который поражает нас и не допускает даже зародиться в нас гневу? Почему и рабы, получая от нас тысячи укоризн, все это переносят в молчании? Не потому ли, что и на них належат те же узы? Так и ты помысли о страхе Божием, о том, что Сам Бог тогда уничижает тебя, повелевая тебе молчать, и ты все будешь переносить кротко. Скажи нападающему на тебя: что я могу тебе сделать? Некто иной удерживает мою руку и язык мой. И эта мысль побудит и тебя и его к благоразумию. Иногда из-за людей мы терпим даже несносные обиды, и говорим оскорбителям нашим: не ты, а такой-то оскорбил меня. К Богу ли не будем иметь даже и такого благоговения? Какое же будет для нас оправдание? Итак, скажем нашей душе: Бог нас уничижает ныне, – Бог, удерживающий наши руки; не будем же храбриться, и да не будет для нас Бог менее людей досточтим. Вы ужасаетесь этих слов? Но я желаю, чтобы вы страшились не слов только, но и дел. Ибо Бог повелел нам не только терпеть, когда нас заушают, но и быть готовыми переносить что-нибудь и хуже этого. А мы, напротив, с таким усилием сопротивляемся, что не только не бываем готовы на злострадания, но и стараемся отмщать за себя, а часто даже первые поднимаем неправедные руки; считаем себя униженными, если не воздадим тем же. Странно, что мы считаем себя победителями, тогда как терпим крайнее поражение и бываем повержены долу; получая бесчисленные удары от диавола, думаем, что мы его преодолеваем. Итак, познаем, – прошу вас, этот род победы, и будем побеждать таким образом. Ибо злострадать значит быть увенчанным. Если мы хотим быть прославлены от Бога, будем соблюдать не обычаи мирских подвигов, а закон, данный от Бога для подвигов духовных; будем все переносить с долготерпением. Таким образом мы препобедим и препирающихся с нами и все, что есть в мире сем, и обетованные блага получим, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 58
О том чтобы не мстить за зло [60 - 10 Бес. на 1 пос. к Фесс.]

   Малодушие бывает причиной погибели, подобно беспечности. Малодушен не переносящий обид, малодушен не переносящий искушений; он именно и есть посеянный на камне. Апостол говорит: долго-терпите ко всем, блюдите, да никто же зла за зло кому воздает. Но всегда доброе гоните и друг ко другу и ко всем (1 Сол. 5, 15). Если не должно воздавать злом за зло; то тем более – злом за добро, – тем более не воздавать злом, когда наперед не сделано зла. Но такой-то, говоришь, человек злой; он оскорбил меня и много причинил обид. Ты хочешь мстить ему? Не мсти! Оставь его без наказания и делай ему добро.
   В том-то состоит высшее любомудрие, чтобы не только не платить злом за зло, но добром! Ибо поистине это такое мщение, которое приносит и вред другому и пользу тебе, или даже великую пользу и ему, если он захочет. И не только платить добром за зло, но и радоваться в скорбях заповедует Апостол: всегда, говорит, радуйтеся, (ст. 16). Это сказано об искушениях, которые причиняют скорбь. Послушайте все, кого постигла бедность, все, кого несчастье; такие случаи приносят радость! Именно, когда мы имеем такую душу, что никому не мстим, но всем благодетельствуем; тогда каким образом, скажи мне, может проникнуть в нее жало скорби? Каким образом вообще может быть опечален тот, кто столько радуется в злострадании, что причинившему зло платит благодеяниями?
   Но как это возможно, говорят? Возможно, если захотим. Апостол показал далее и путь к сему: непрестанно молитеся. О всем благодарите: сия бо есть воля Божия (ст. 17, 18). Всегда благодарить есть свойство души любомудрствующей. Ты потерпел какое-нибудь зло? Но если хочешь, оно вовсе не будет злом. Возблагодари Бога, и зло обратится в добро. Скажи и ты подобно Иову: буди имя Господне благословенно во веки (Иов. 1, 21). Ибо скажи мне, что такое потерпел ты? Тебя постигла болезнь? Но в этом нет ничего необыкновенного; ибо тело наше смертно и подвержено болезням. У тебя случился недостаток в деньгах? Но их можно и приобресть и потерять, и они остаются здесь. Против тебя злоумышляют и клевещут враги? Но виновники этого не нам причиняют обиду, а самим себе. Душа же, сказано, согрешающая, та умрет (Иезек. 18, 20). А согрешил не тот, кто потерпел зло, но тот, кто причинил зло. Следовательно, должно не мстить умершему, а должно молиться за него, чтобы исхитить его у смерти. Не видите ли, что пчела, ужаливши, умирает? Чрез это насекомое Бог научает нас тому, чтобы мы не оскорбляли ближних, потому что в таком случае сами наперед подвергаемся смерти. Уязвляя их, мы, может быть, причиняем им некоторую боль; но сами, подобно сему насекомому, уже не останемся живы. Хотя Писание и похваляет пчелу, когда говорит: коль делательница есть… ея же трудов царие и простии в здравие употребляют (Притч. 6, 8); однако ничто не может избавить ее от смерти и она непременно должна погибнуть. Если же и ее не спасает превосходство в других отношениях, когда она делает зло; то тем более – нас.
   Подлинно, одним только лютейшим зверям свойственно наперед наносить обиду, когда еще никто не обижал тебя; или лучше, это даже и зверям несвойственно: потому что и они, если ты позволишь им обитать в пустыне и нападением не доведешь их до крайности, никогда не причинят вреда, не придут, не укусят, но отойдут своим путем. А ты, будучи человеком, существом разумным, будучи почтен такой властью, честью и славой, даже зверям не подражаешь в обращении с соплеменными тебе, но обижаешь и снедаешь брата?
   Чем же ты можешь оправдаться? Не слышишь ли, что говорит Павел? почто не паче обидими есте, почто не паче лишени бываете? Но вы сами обидите и лишаете, да еще братию (1 Кор. 6, 7–8). Видишь ли, что злополучие состоит в делании зла, а благополучие в перенесении зла? В самом деле, скажи мне, если кто злословит начальников, если кто оскорбляет властителей; то кого он обижает, – себя или их? Очевидно – себя. Если же оскорбляющий начальника не его оскорбляет, а себя: то оскорбляющий человека не оскорбляет ли чрез него Христа? Нисколько говоришь. Что ты говоришь? Кто бросает камни в изображение царя, тот в кого бросает? Не в самого ли себя? Итак, если бросающий камни в изображение царя земного побивает самого себя; то оскорбляющий образ Христов, – а человек есть образ Божий – не обижает ли самого себя?

Беседа 59
О любви врагов [61 - Бес. на 7 Псал.]

   Христос заповедал не то, чтобы не иметь врагов, – это не в нашей власти, – но не ненавидеть их; в этом мы властны, а в том – нет. Быть ненавидимыми напрасно – зависит не от нашей воли, но от ненавидящих. Так злые люди обыкновенно ненавидят добрых без причины и напрасно. Так и Христа ненавидели напрасно, как Он Сам говорит: возненавидеша мя туне (Ин. 15, 22). И Апостолы имели врагов – лжеапостолов, и Пророки – лжепророков. Не о том должно заботиться, чтобы не иметь врагов, но чтобы не иметь их справедливо, или по своей воле, чтобы нам, хотя бы мы тысячекратно были ненавидимы, самим не ненавидеть и не отвращаться от других; ибо в этом и состоит вражда – в ненависти и отвращении. Когда я бываю ненавидим, а сам не ненавижу, тогда другой имеет меня врагом, а не я его. Ибо, если я молюсь за него, если желаю благодетельствовать ему, то как я могу считать его врагом? Посему и Павел говорит: аще возможно, еже от вас, со всеми человеки мир имейте (Рим. 12, 18).
   Итак, будем исполнять должное с нашей стороны, и тем самым заслужим достаточную похвалу. Что же нужно с нашей стороны? Например: тебя такой-то ненавидит и обижает? Ты люби его и благодетельствуй ему. Тебя он обесчестит и поносит? Ты благословляй и хвали его. Но он и после этого не прекращает вражды своей? В таком случае он доставляет тебе большую награду. Ибо злые люди, чем упорнее продолжают вражду, несмотря на наше расположение к ним, тем славнейшие награды приготовляют нам и тем слабейшими делают самих себя. Кто ненавидит и не прекращает вражды, тот мучится, истощается, проводит жизнь в постоянной войне; а кто выше этих стрел, тот стоит вдали от треволнений, доставляет себе, а не врагу, величайшую пользу и стараясь примириться с ним и не враждовать, избавляет себя от войны и ссоры. Итак, будем избегать вражды с другими и исторгнем корень ее – тщеславие и сребролюбие.
   Ибо всякая вражда происходит или из пристрастия к деньгам, или из тщеславия. Если же будем выше этих страстей, то будем выше и вражды. Оскорбил ли тебя кто-нибудь, переноси мужественно; не тебя он оскорбил, а самого себя. Ударил ли тебя кто-нибудь, не простирай на него десницы своей; он в тоже время ударил себя самого, поразив тебя рукой, а себя гневом, и приобретши себе дурное мнение от всех. Если же это кажется тебе трудным, то представь, что кто-нибудь в бешенстве разодрал твою одежду, и скажи: кто потерпел зло, – ты ли, подвергшийся этому, или он, сделавший это? Очевидно, он. Хотя у тебя разорвана одежда, но сделавший это потерпел большее зло, нежели подвергшийся этому; ибо у кого разорвано сердце, – что производит гнев, – тот не гораздо ли больший потерпел вред, нежели ты, не испытавший ничего такого? Не говори, что одежда – твоя; он еще прежде разорвал свое собственное сердце.
   Как болезнь – желтуха не может обнаружиться, если желчь не разольется и не выступит из своих пределов; так и гнев не сделается неумеренным, если не разорвется сердце. И как ты, видя страждущего желтухой, хотя бы он сделал тебе тысячи зол, не пожелаешь взять на себя болезнь его; так поступай и с гневом. Не соревнуй, не подражай злобе, но жалей того, кто не обуздывает в себе этого зверя и прежде всех повреждает и погубляет самого себя. А что действительно такие люди вредят самим себе, это можно слышать от многих, которые, стараясь прекратить вражду, убеждают враждующих так: пощади самого себя, ты вредишь самому себе. Такова злоба; она вредит только тому, кто питает ее, и низвращает все.
   Итак, желая отмстить другим, не будем лишать сами себя тихой пристани. Если бы кто-нибудь, претерпевая кораблекрушение и утопая, стал поносить тебя, стоящего на земле; то, конечно, ты не оскорбился бы и не сошел бы с земли, чтобы утонуть вместе с ним.
   Так рассуждай и здесь: кто оскорбляет и поносит тебя, тот подвергается кораблекрушению или буре, и утопает, попавши в водоворот гнева; а ты, перенося это мужественно, остаешься спокойным в пристани, на берегу. Если же ты увлечешься подражать ему, то потопишь не его, а себя самого.

Беседа 60
О воспитании детей [62 - 3 ч. на мес. Свящ. Пис. Бес. на слова вдовица и проч.]

   Часто многие из отцов делают все и принимают все меры, чтобы у сына был хороший конь, великолепный дом или дорогое поместье; а о том, чтобы у него была хорошая душа и благочестивое настроение, нисколько не заботятся. Это и расстраивает всю вселенную, – то, что мы не радеем о своих детях, заботимся об их богатстве, а душой их пренебрегаем, допуская крайне безумное дело. Ибо, хотя бы и велики и драгоценны были богатства, но если человек не способен распоряжаться ими добродетельно, то все погибнет и исчезнет вместе с ним и причинит владельцу крайний вред; а если душа его будет благородна и любомудра, то хотя бы у него не было собрано ничего, он будет в состоянии свободно распоряжаться имуществом всех. Итак, нужно смотреть не на то, чтобы сделать детей богатыми серебром и золотом и тому подобным, но чтобы они были богатее всех благочестием, любомудрием и другими добродетелями, чтобы они не нуждались во многом, чтобы не увлекались житейскими предметами и пожеланиями. Нужно тщательно смотреть и за входами их и выходами, и за поведением и знакомствами, в той уверенности, что за небрежение об этом мы не получим прощения от Бога. Ибо, если мы отдадим отчет в попечении о других; так как никтоже, говорит Апостол, своего си да ищет, но еже ближняго кийждо (1 Кор. 10, 24); но не тем ли более в попечении о детях? Не поселил ли Я скажет Бог, сына твоего с тобою с самого начала? Не приставил ли тебя к нему учителем, руководителем, попечителем и начальником? Не отдал ли в твои руки всю власть над ним? В нежном возрасте образовывать его и настраивать повелел Я; какое же ты можешь иметь оправдание, если пренебрегаешь его неповиновением? Что скажешь ты?
   То ли, что он не обуздан и упрям? Но это надлежало предвидеть в начале, когда он был способен к обузданию и весьма молод, и обуздывать его тщательно, приучать к должному, исправлять, наказывать душевные болезни его. Когда возделывание более удобно, тогда и нужно исторгать терние, когда при нежности возраста оно легче может быть вырвано, когда страсти, оставленные в пренебрежении и возросшие, не сделавшись неудобоисправимыми. Посему и говорит премудрый: преклони от юности выю его, когда воспитание может быть удобнее (Сир. 7, 25). И не только Бог повелевает, но я сам содействует тебе в этом деле.
   Как и каким образом? Иже злословит отца своего или матерь свою, говорит Он, смертию да умрет (Исх. 21, 16). Видишь ли, какой внушил Он детям страх? Каким оградил опасением? Как сильной сделал твою власть?
   Какое же можем мы сказать оправдание, если Он сам не щадит даже их жизни, когда они оскорбляют нас, а мы не хотим выразить им неудовольствия, когда они оскорбляют Бога? Я, говорит Он, не откажусь даже умертвить оскорбившего тебя; а ты не хочешь даже опечалить словом преступающего Мои заповеди. Как это может быть достойно прощения? Ты видишь, что он оскорбляет Создателя, и не негодуешь, скажи мне, и не устрашаешь и не наказываешь, притом зная, что Бог запретил это не потому, будто бы Ему был какой-нибудь вред от оскорбления, – так как Божество недоступно для вреда, – но для спасения его же самого?
   Ибо кто неблагодарен и бесчувствен по отношению к богу, тот гораздо более неистовым может быть в отношении к родителю и к собственной своей душе.
   Итак, не будем беспечными, зная, что дети, хорошо настроенные в отношении к Богу, будут честными и отличными и в отношении к настоящей жизни. Человека, живущего добродетельно и скромно, все уважают и почитают, хотя бы он был беднее всех; а порочного и развратного все отвращаются и ненавидят, хотя бы он владел великим богатством. И не только от других людей такой сын будет пользоваться уважением, но и для тебя – родителя – будет более любезным, представляя кроме природы еще другое не меньшее побуждение к любви – добродетель; и не только более любезным, но и более полезным для тебя, угождая тебе, услуживая, поддерживая в старости. Как неблагодарные в отношении к Богу презирают и родителей, так благоговейные пред Создателем оказывают и родителям великое почтение. Посему, чтобы тебе заслужить одобрение и от Бога и от людей, сделать для себя жизнь приятной и избавиться от будущего наказания, оказывай все попечение о сыне своем. Что действительно нерадящие о детях, хотя бы они во всем другом были исправны и умеренны, за этот грех подвергнутся крайнему наказанию, в доказательство я расскажу тебе одно древнее событие. И иудеев был один священник, во всем прочем исправный и умеренный, по имени Илий. У этого Илия были два сына, предавшиеся крайнему нечестию; он не удерживал и не останавливал их или лучше, хотя и удерживал и останавливал, но не с надлежащей тщательностью и силой. Тогда как следовало сечь их, выгонять из отеческого дома, употреблять все способы исправления, он только увещевал и советовал, говоря так: ни, чада, не творите тако, яко не благ слух, его же аз слышу о вас (1 Цар. 2, 24). Что говоришь ты?
   Они оскорбили Господа, а ты называешь их чадами?
   Они не признают Создателя, а ты признаешь родство с ними? Посему и говорится, что он не вразумлял их; ибо вразумление состоит в том, если мы не просто советуем, но если наносим рану сильную, решительную и такую, какой требует болезненная гнилость. Не достаточно только сказать или предложить увещание, но надобно внушить и великий страх, чтобы пресечь беспечность юности. Итак, когда он, хотя увещевал, но не вразумлял, как должно быть, то Бог предал их врагам, во время сражения они пали, и сам он, не перенесши вести об этом, упавши, разбился и умер. Видишь ли, как справедливо я сказал, что отцы бывают и детоубийцами, не принимая сильных мер в отношении к беспечным детям своим и не требуя от них благоговения к Богу? Таким образом, Илий сделался детоубийцею. Ибо, хотя сыновей его умертвили враги, но виновником убийства был он, лишивший их помощи Божией своим нерадением о них и оставивший их беззащитными и открытыми для желающих умертвить их. И не только их, но вместе с ними он погубил и себя самого.
   Это же испытывают многие и из нынешних отцов: не желая сечь, ни наказывать словами, ни опечалить сыновей своих, живущих беспорядочно и беззаконно, они часто видят их схваченными в крайних преступлениях, отведенными в судилище, лишенными жизни чрез палачей. Ибо, когда ты не наказываешь их, когда ты не вразумляешь, то они, прилепляясь к людям порочным и развратным и принимая участие в их нечестии, подвергаются общим законам и наказываются пред глазами всех; и после такого несчастия бывает большой стыд, когда все пальцем указывают на отца по смерти его сына и запрещают ему вход на торжище. Какими глазами он в состоянии будет взглянуть на встречающихся с ним после такого бесчестия и несчастия сына? Посему прошу и умоляю иметь великое попечение о своих детях и постоянно заботиться о спасении души их. Ты – учитель всего дома, и тебе Бог непрестанно предоставляет и жену и сыновей. Так Павел то говорит о женах: аще ли чесому научитися хотят, в дому своих мужей да вопрошают (1 Кор. 14, 35); то о детях: воспитывайте их в наказании и учении Господни (Еф. 6, 4). Представляй, что у тебя в доме золотые статуи – дети; каждый день исправляй и осматривай их тщательно, и всеми мерами украшай и устрояй их душу; подражай блаженному Иову, который, опасаясь даже за мысленные грехи их, приносил за них жертвы, и великое имел о них попечение (Иов. 1, 5); подражай Аврааму, который заботился не о богатстве и приобретениях, но о божественных законах, чтобы внушить потомкам тщательное их соблюдение. Об этой добродетели его свидетельствует Бог, говоря так: вем бо, яко заповесть Авраам сыном своим правду и суд (Быт. 18, 19). Также и Давид, когда умирал, призвал сына своего и вместо великого наследства внушал и непрестанно говорил ему следующее: если ты, сын мой, захочешь жить по заповедям Божиим, то не постигнет тебя никакое неожиданное зло, но все дела будут идти у тебя благополучно, и будешь ты наслаждаться великой безопасностью; если же лишишься этой помощи, то не будет тебе никакой пользы от царства и от великого могущества. Это и подобное говорил он, хотя и не такими словами.
   Это и мы, и при жизни и при смерти, будем говорить детям своим и внушать им, что великое богатство, неиждиваемое наследство и не погибающее сокровище есть страх Божий; и станем стараться оставлять им не богатство погибающее, но благочестие пребывающее и неиждиваемое. Когда нет благочестия, тогда и имеющееся богатство погибает с опасностями и крайним стыдом; а когда оно есть, тогда и неимеющееся прибывает. Если ты хорошо воспитываешь сына своего, то и он – своего сына; и как бы некоторая цепь и ряд прекрасной жизни будет продолжаться навсегда, получив начало и корень от тебя и принося тебе плоды попечения о потомках. Если бы отцы тщательно воспитывали детей своих, то не нужно было бы ни законов, ни судилищ, ни наказаний, ни мучений и публичных убийств; праведнику, говорит Апостол, закон не лежит (1 Тим. 1, 9). Но так как мы не заботимся о них, то и подвергаем их великим бедствиям, и предаем в руки палачей, и часто ввергаем в пропасть; угождаяй сыну своему, обяжет струпы его, говорит Премудрый (Сир. 30, 7). Что значит: угождаяй? Милующий, жалеющий, услуживающий чрез меру. А он имеет нужду в строгости, наблюдении и страхе. Говорю это не с тем, чтобы мы были слишком жестокими к детям, но чтобы мы не казались им презренными. Если жена должна бояться мужа, то гораздо более сын – отца. Не говори мне, что невозможно обуздать юность. Если Павел требует этой заботливости от жены вдовой, то гораздо больше – от мужей; если бы это было невозможно, то он и не требовал бы. Но все пороки происходят от нашей беспечности, от того что мы не с самого начала и не с первого возраста руководим детей к благочестию. О том, чтобы они получили внешнее образование и поступили в военную службу, мы заботимся, тратим деньги, просим друзей и много ходим туда и сюда; о том, чтобы они были угодны Царю ангелов, не оказываем никакого попечения. На зрелища ходить мы часто позволяем им, а в церковь – не заставляем никогда; если же однажды или дважды дитя придет туда, то остается там напрасно, тщетно, без пользы и для забавы. Нет, не так должно быть; но как посылая в училище мы требуем от них отчета в науках, так и в церковь посылая, или лучше, приводя их. Ибо не другим вверять их, но самим с ними надобно приходить сюда, и требовать, чтобы они помнили слышанное и преподаваемое здесь. Таким образом, для нас было бы легко и удобно исправление детей; ибо, если бы и дома они постоянно слышали от нас беседы о любомудрии и советы о том, что должно делать, и здешнее присоединилось бы у них к тамошнему, тогда скоро они явили бы нам зрелые плоды добрых семян. Но мы не делаем ничего такого, а занимаемся этими необходимыми предметами поверхностно; и если кто станет увещевать к этому, тотчас происходит смех; посему и низвратилось все, и кого не наказывают родители, того наказывают внешние законы.
   Неужели ты не стыдишься и не краснеешь, скажи мне, когда сына твоего наказывает и вразумляет судья, когда имеет нужду в постороннем исправлении тот, кто сначала жил вместе с тобой столько времени? Как ты не скрываешься и не уходишь? Как еще осмеливаешься, скажи мне, называться отцом, предав таким образом сына, не сделав ему необходимого побуждения, но оставив без внимания растление его всеми пороками? Если ты увидишь какого-нибудь беглого раба бьющим твое дитя, то не досадуешь ли, не гневаешься ли и негодуешь, свирепее дикого зверя нападая на лицо бьющего; а видя, как диавол каждый день поражает его, как бесы увлекают его ко грехам, ты спишь, не беспокоишься и не отнимаешь сына от свирепейшего зверя? Также, если он подвергается беснованию, ты бежишь ко всем святым и упрашиваешь живущих на вершинах гор избавить его от этого беснования; а если грех, который хуже всякого беса, непрестанно овладевает им, ты нисколько не беспокоишься? Между тем подвергаться действию беса нисколько не вредно; потому что бес никак не может ввергнуть в геенну, но, если мы бедствуем, то это искушение доставит нам светлые и славные венцы, если мы станем с благодарностью переносить такие нападения; а кто живет во грехе, тот никогда не может спастись, но необходимо и здесь подвергаться бесчестью, и по отшествии отсюда будет наказан бесконечными мучениями. И однако, зная это, мы о маловажном много заботимся, а на важнейшее не хотим и обратить внимание: видя беснующегося плачем, а видя согрешающего даже и не чувствуем, тогда как следовало бы сокрушаться и плакать, или лучше не плакать только, но и удерживать, обуздывать, советовать, убеждать, устрашать, укорять, прогонять эту болезнь всеми способами врачевания и подражать той вдове, о которой говорил Павел: аще чада воспитала есть (1 Тим. 5, 10). Ибо не к ней только, но и ко всем он обращает эти слова и всех увещевает так: воспитывайте чад в наказании Господни (Еф. 6, 4). Это – первое и величайшее из благ.

Беседа 61
О злоупотреблении при совершении браков [63 - 12 Бес. на 1 п. к Коринф.]

   Брак считается делом честным и у нас, и у язычников; и действительно он есть дело честное; но сколько к нему примешалось злоупотребления по неразумию людей, и при совершении браков делается так много смешного. Многие, следуя обычаю и жертвуя ему умом своим, даже не замечают нелепости всего этого, но еще обращаются к другим за наставлениями. Здесь бывают и хороводы, и кимвалы, и свирели, и бесстыдные речи, и срамные песни, и пьянство, и неприличные шутки, и всякое диавольское бесчинство. Знаю, что я могу показаться смешным, порицая это, и быть принят людьми за безумного, восставая на старые обычаи; ибо велика сила привычки, как я говорил и прежде; но, несмотря на то, не перестану говорить этого. Может быть, и вероятно будет, что если не все, то по крайней мере немногие выслушают нас, и согласятся лучше быть осмеянными вместе с нами, нежели вместе с другими смеяться над нами смехом, достойным слез, всякого порицания и наказания. Ибо не достойно ли крайнего осуждения, когда девица, всегда пребывавшая во внутреннем покое и научившаяся стыдливости с детского возраста, вдруг принуждается оставить всякий стыд, в начале брака научается бесстыдству и выводится на средину в круг людей бесчестных и безнравственных, блудников и развратников? Какое зло не посеется в душе невесты с того дня? Бесстыдство, дерзость, неуважительность, тщеславие; ибо она захочет проводить также и все будущие дни. От того бывают жены небережливые и расточительные; от того в них недостаток скромности; от того в них бесчисленное множество зол. Если это – дело порочное, то пусть оно не бывает и однажды в жизнь; если же – доброе, то пусть будет постоянно. Блуд, скажи мне, не есть ли дело порочное? Извиним ли мы, если он будет совершен хотя однажды? Отнюдь нет. Почему? Потому что, хотя бы он был совершен однажды, он всегда порок. Точно так и веселье невесты, если оно порочно, не должно быть и однажды; если же непорочно, то пусть будет постоянно.
   Как, скажешь, ты позоришь брак? Да не будет! Не брак я осуждаю, но зло, приведшее к браку, притиранья, украшения и все прочие излишества. Подлинно, многие влюбятся в невесту в тот день еще прежде будущего ее супруга. Но, скажешь, многие будут и удивляться женской красоте ее. Что ж из этого? Если она целомудренна, то с трудом будет избегать лукавых козней; если же неблагоразумна, то скоро будет уловлена, по поводу неистовств того дня. Столько здесь бывает зла, и несмотря на то, если его не будет, то люди, которые не лучше животных, считают это позором и находят неприличным, чтобы невеста не являлась пред всеми и не представляла общего зрелища для любопытных. Между тем следовало бы считать позорным, смешным и неприличным то, что бывает ныне. Знаю, что за это будут осуждать меня, называть неразумным и смешным; но я перенесу насмешки, только бы произошла отсюда какая-нибудь польза. Подлинно я был бы достоин осмеяния, если бы, научая презирать мнение людей, сам прежде других впал в болезнь тщеславия. Смотрите, что следует далее: не только днем, но и вечером мужчины пьянствуют и, одуревшие и разгорячившиеся от пьянства, смотря на красоту лица девицы; и не в доме только пиршествуют, но выходят и на площади, провожая ее в глубокую ночь с факелами, так чтобы все видели ее, и тем внушая не что иное, как то, что здесь надобно оставить всякий стыд. Не останавливаются и на этом, но ведут ее с срамными речами; такой обычай у многих обратился в закон. Презренные рабы, негодяи и развратники в бесчисленном множестве смело говорят все, что вздумают, как ей, так и будущему ее супругу; здесь ничего не делается скромно, но все отличается бесстыдством. Какой же добрый урок целомудрия получит невеста, видя и слыша все это? Бывает даже какое-то диавольское соревнование приглашенных – превзойти друг друга искусством позорного и срамного красноречия, которым они пристыжают присутствующих, и те из них уходят победителями, которые более других наговорили позорного и срамного. Знаю, что слова мои неприятны, прискорбны и несносны; потому что направлены как бы против удовольствий жизни; но о том я и жалею, что неприятное стало считаться чем-то приятным. Ибо, не неприятно ли, скажи мне, подвергаться оскорблению, поруганию и бесчестию от всех вместе со своей невестой? Если кто один на площади скажет что-нибудь худое о твоей супруге, ты крайне огорчишься и считаешь жизнь не в жизнь; а когда бесчинствуешь в присутствии целого города вместе с будущей супругой, то радуешься и восхищаешься. Не безумно ли это?
   Но таков, скажешь, обычай. Это-то особенно и достойно слез, что диавол ввел такой обычай. Так как брак есть дело честное, служащее к продолжению человеческого рода и доставляющее много благ, то лукавый, снедаясь завистью и зная, что брак предохраняет от прелюбодеяния, вводит другим путем тоже прелюбодеяние. Ибо многие девы в таких собраниях подвергались посрамлению; если же это бывает не всегда, то для диавола довольно и одних срамных речей и песен, чтобы опозорить невесту и обесславить жениха среди площади. Далее так как все это бывает вечером, то, дабы мрак не покрывал зла, зажигаются факелы, не допускающие скрыться бесстыдству. Что значит этот шум? Что – это пьянство? Что – эти свирели? Не очевидно ли они служат к тому, чтобы находящиеся в домах и погруженные в глубокий сон узнали об этом, пробудились от звуков свирели и, выставившись из окон, были свидетелями разыгрываемой комедии? Что сказать о самих песнях, которые исполнены крайней безнравственности, изображают безумную любовь, беззаконные связи, низвращения семейных уз и бесчисленные трагедии, беспрестанно повторяют названия любовника и влюбленного, влюбленной и любовницы? А что всего хуже, и девы, оставив всякий стыд, находятся при этом в честь невесты или лучше к ее бесчестию, и подвергают опасности свое спасение, занимаясь среди развратных юношей бесчинными песнями, срамными речами, сатанинским веселием. И после этого ты спрашиваешь: от чего бывает распутство, от чего – прелюбодеяния, от чего – расторжения браков? Но, скажешь, это делают не благородные и не честные девы. Что ты смеешься надо мной, зная сам прежде меня свой обычай? Если совершаемое здесь хорошо, то бедные, потому только, что они бедны, разве также не девы, разве и им не следует хранить целомудрие? А ныне, когда дева пляшет среди общего собрания развратных юношей, не оказывается ли она, скажи мне, бесчестнее блудницы?

Беседа 62
О почитании родителей [64 - 4 Бес. на кн. Быт. Хр. Чт. 1849 г. ст. 416.]

Власть родителей над детьми имеет свое начало от самой природы. Такая честь (власть) им есть награда за болезни рождения. Поэтому и Премудрый говорит: яко владыкам послужи родившим тебя (Сир. 3, 7); за тем приводит и причину; что има воздаси, якоже они тебе (7, 30)? Между тем, что же есть такое, чего бы сын не мог воздать отцу? Значит, смысл слов такой: ты не можешь родить их, как они родили тебя. Итак, если мы в этом уступаем родителям, то возвысимся другим – уважением к ним, не только по закону природы, но, преимущественно пред природой, по страху Божию. Бог сильно желает, чтобы родители были почитаемы детьми; и делающих это награждает великими благами и дарами, а преступающих этот закон наказывает великими и тяжкими несчастьями. Иже злословит, сказано, отца или матерь, смертию да умрет (Исх. 21, 16). А почитающим их вот что Бог говорит: чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет, и да долголетен будеши на земли (Исх. 20, 12). Что считается величайшим благом – счастливая старость и долгая жизнь, – то (Бог) назначил в награду почитающим родителей; а что кажется крайним несчастием – ранняя смерть, то Он назначил в наказание оскорбляющим их. Таким образом, одних привлекает Он к уважению (родителей) обещанием чести, а других и против воли отводит от оскорбления (их) страхом наказания. Ибо повелевается не просто так, чтобы оскорбивший отца умирал, или чтобы палачи, взявши его из судилища, выводили через площадь и за городом отсекали ему голову: нет, сам отец ведет его на средину города и признается достойным веры, без всякого доказательства: и весьма справедливо. Кто готов был употребить для сына и деньги, и жизнь, и все, что ни есть, тот никогда не сделался бы обвинителем его, если бы оскорбление (сына) не было крайне велико. Так, отец ведет его на средину города, потом созывает весь народ и произносит обвинение, а все слышащие, взявши каждый по камню, бросают на оскорбившего отца. Законодатель хочет, чтобы они были не только зрителями, но и действователями, чтобы каждый, посмотрев на правую руку свою, которой и он бросил камень на голову непочтительного сына, получил от сего достаточное вразумление к исправлению. Впрочем, Законодатель внушает нам здесь не только это, но и другое, – то, что оскорбляющий родителей оскорбляет не их только, но и всех людей. Поэтому приглашает всех к участию в наказании, как будто бы все были оскорблены, и созывает весь народ и весь город, внушая чрез сие, чтобы и те, у коих нет ничего общего с оскорбленными, негодовали на оскорбляющего родителей, так как оскорбление наносится общей (человеческой) природе, и такого человека, как язву какую и общую болезнь, выгоняли бы не только из города, но из самого света. В самом деле, такой человек – общий неприятель и враг всех, и Бога, и природы, и законов, и всеобщей нашей жизни. Поэтому (Бог) и повелевает всем участвовать в умерщвлении (непочтительного сына), как бы для очищения города.
Много да будет вам благ за то, что вы с таким удовольствием приняли наставление о непочтительном сыне, и, вместо камней, забросали его воплями: это знак, что каждый из вас оказывает своему отцу великое уважение. Обыкновенно, мы хвалим законы, наказывающие преступников, более всего тогда, когда не сознаем за собой проступков. За все это возблагодарим человеколюбивого Бога, Который печется о нашей жизни и промышляет о родителях, и заботится о детях, и все устроят для нашего спасения. Ему подобает слава и поклонение, с безначальным Отцем и Святым Духом, ныне и всегда, и во веки веков. Аминь.

Беседа 63
К смеющимся и разговаривающим в церкви [65 - 24 Бес. на Деян.]

   Какое нечестие вижу в юношах? Какое нерадение в старцах? Никто не заботится о спасении. Например: совершается в Церкви молитва, сидят холодно все и юноши, и старцы, смеясь, хохоча, разговаривая, – ибо и это я слышал, – и насмехаясь друг над другом, когда стоят на коленях; ты стоишь тут, юноша или старец, останови, когда видишь, укори сильнее не слушающего, пригласи диакона, пригрози, сделай свое дело; и если он осмелится сделать что-нибудь против тебя, то, конечно, многие помогут тебе. Ибо кто так неразумен, что видя, как ты укоряешь за это, а те укоряются, не примет твоей стороны? Тогда пойдешь домой, получив награду за молитву. В доме господина тех слуг мы считаем усерднейшими, которые не оставляют ни одного сосуда лежать в беспорядке. Скажи мне: если бы ты увидел дома серебряный сосуд, выброшенный вон, то, хотя бы ты и не был обязан к тому, не взял ли бы его и не внес ли бы в дом? Если бы увидел одежду, брошенную в беспорядке, то, хотя бы ты не должен был заботиться о ней, хотя бы ты был врагом приставленного к этому делу, но по расположению к господину не привел ли бы ее в порядок? Так и теперь. Это – сосуды; если видишь их лежащими в беспорядке, приведи в порядок; приди ко мне, я не откажусь; мне скажи, объяви; я не могу сам усмотреть всего; простите. Вы видите, какое нечестие господствует во вселенной. Не без причины я сказал, что мы – куча сена, беспорядочное море.
   Не говорю о том, что они делают, но о том, что приходящие сюда предаются такому сну, что и не исправляют этого. Опять вижу, как одни разговаривают стоя, когда совершается молитва, а другие, более нескромные, не только когда совершается молитва, но и когда священник благословляет. О дерзость! Когда же будет спасение? Когда мы умилостивим Бога? Если придешь на место игр, то увидишь всех благочинно составляющих хор, и – ничего нестройного. Как на лире, составленной разнообразно и вместе стройно, от благоустройства каждой из составных частей происходит один благозвучный тон; так точно и здесь из всех должно бы составляться одно стройное согласие. Ибо мы составляем одну Церковь, стройно составленные члены одной Главы; все мы – одно тело; если один какой-нибудь член будет оставлен в пренебрежении, то все тело пренебрегается и растлевается. Так бесчинством одного нарушается благочиние всех. То поистине страшно, что ты приходишь сюда не на место игр или плясаний для забавы, и стоишь не благочинно. Разве ты не знаешь, что стоишь вместе с Ангелами? С ними поешь, с ними возглашаешь хвалы, и стоя смеешься? Удивительно, как удар молнии не ниспадет не только на них, но и нас! Ибо это достойно удара молнии. Предстоит Царь, смотрит воинство; а ты пред их глазами стоя смеешься, или не удерживаешь смеющегося? Но доколе мы будем обличать? Доколе укорять? Не следует ли таких, как заразу, как развратителей, как злодеев, развращенных и исполненных бесчисленного множества зол, изгнать из Церкви? Когда воздержатся от смеха смеющиеся в столь грозный час? Когда удержатся от пустословия разговаривающие во время благословения? Неужели они не стыдятся присутствующих? Неужели не боятся Бога? Для нас не довольно душевной невнимательности, не довольно того, что молясь, блуждаем мыслями повсюду; мы привносим еще смех и великий хохот! Разве здесь зрелище? Но, я думаю, это производят зрелища: они доставляют нам многих непокорных и бесчинных. Что здесь мы созидаем, то там разрушается: и не только этого, но и других нечистот неизбежно они там исполняются. И происходит тоже, как если бы кто захотел очистить поле, а вверху находящийся источник снова извергал бы на него грязь; одно очистишь, натечет опять другое.
   Тоже происходит и здесь. Мы очищаем приходящих с зрелищ и приносящих нечистоту, а они, отправляясь опять туда, получают еще большую нечистоту, как будто нарочито живя для того, чтобы причинять нам труды, и приходить опять с великой грязью в нравах, в движениях, в словах, в смехе, в небрежности. Потом опять мы очищаем снова, как будто нарочито очищая для того, чтобы, отпустив их чистыми, увидеть опять покрытыми грязью. Посему предаю вас Богу. И вам, которые здравы, отныне заповедаю, что на вас будет суд и осуждение, если кто, увидев бесчинствующего или разговаривающего, особенно в такое время, не остановит его и не исправит. Это лучше молитвы.
   Оставь свою молитву и сделай ему внушение; тогда и ему принесешь пользу, и сам будешь с приобретением. Таким образом все мы будем в состоянии спастись и достигнуть Царствия Небесного, которого да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 64
О мучениях ада [66 - 43 Бес. на Ев. Мф.]

   Не будем, возлюбленные, беспечны о своем спасении. Если мы пребудем в ожесточении подобно Фараону и не вразумимся наказаниями, то нас ожидает не потопление в Чермном море; но море огненное, с которым Чермное море ни по величине, ни по качеству сравниться не может; море, несравненно обширнейшее и яростнейшее, которого волны все из огня, и огня необыкновенного и ужасного. Там зияет великая пропасть, пышущая лютейшим пламенем. Там повсюду увидишь пробегающий огонь, подобный какому-то свирепому зверю. Если же и здешний чувственный, вещественный огонь, выскочив, как зверь, из пещи Халдейской, напал на тех, кои сидели вне оной и стерегли трех отроков: то чего не сделает адский огонь с теми, кои впадут в него? Послушай, что говорят о дне суда Пророки: се день господень грядет неисцельный, ярости и гнева (Ис. 13, 9).
   Не найдешь тогда ни заступника, ни избавителя; не увидишь тогда кроткого и тихого лица Христова. Но как сосланные на рудокопные заводы отдаются под власть людей немилостивых, и не могут видеть никого из своих домашних и друзей, а только видят своих надзирателей; так будет и тогда, и еще не так, а несравненно хуже. Потому что здесь еще можно прибегнуть к царю и умолить его, и таким образом снять с осужденного оковы; а там – это уже невозможно.
   Ибо из ада никого не выпускают, а заключенные там вечно горят в огне, и претерпевают такое мучение, которого описать невозможно. Ежели никакое слово не может выразить и тех лютых болезней, кои терпят люди, сжигаемые здесь; то тем более неизобразимы страдания мучимых там. Поелику здесь все страдание оканчивается в несколько минут; а там палимый грешник вечно горит, но не сгорает. Что же нам делать, если попадем туда? Я это говорю к самому себе.
   Но если ты, учитель (скажет мне кто-нибудь), так говоришь о себе; то мне уже нечего и заботиться. Ибо чему дивиться, что меня будут наказывать? Ах, нет!
   Молю вас, да не думает никто искать подобного утешения. В этом нет ни малейшей отрады. Ибо, скажи мне, не бестелесной ли силой был диавол? Не превосходнее ли людей он был некогда? Но при всем том он пал. Что ж, разве может кто-нибудь почерпнуть для себя утешение из того, что он будет мучиться вместе с диаволом? Никак. Как пусто, как нелепо это мнение, будто можно утешаться, видя, что я наказываюсь вместе со всеми! Как глупа эта поговорка: как все, так и я! Что уже говорить о геенне? Представь себе только одержимых болезнью в ногах, и укажи им в то время, как они терзаются чувством жестокой боли, на тысячу других людей страждущих еще более, чем они; что они тебе скажут? Они не захотят тебя и слышать. Потому что сильная степень боли не даст ни малой свободы размышлению, чтобы можно было подумать о других, и найти в этом утешение. Итак, не будем питать себя сими пустыми надеждами. Извлекать себе утешение из бедствий, претерпеваемых ближним, можно разве только тогда, когда собственные страдания довольны сносны: но когда мучение выходит из границ, когда вся внутренность кипит, и душа уже не может узнавать самой себя, тогда откуда почерпнешь утешение?
   Итак, все оные слова – один только смех и басни несмысленных детей. Утешение, о котором говоришь ты, имеет место только в легкой скорби, только в сносной печали, когда услышим, что и другой тоже терпит, да и то не всегда. Если же и в сносной печали иногда остается оно вовсе бессильным; то что сказать о той невыразимой болезни и тоске, которая обнаруживается скрежетом зубов! Знаю, что тяжело и неприятно вам слышать от меня сии слова; но что мне делать? Я не желал бы говорить об этом, я рад бы был и в самом себе и во всех вас сознавать добродетель. Но когда почти все мы живем во грехах: то даруй Боже, чтобы я мог породить в вас истинную печаль, и коснуться самого сердца моих слушателей! Тогда я был бы спокоен, и перестал бы говорить о сем. А теперь я страшусь, чтобы некоторые из вас не презрели слов моих, и за пренебрежение и невнимательность не подверглись бы большему наказанию.
   Если бы какой-нибудь раб, слыша угрозы господина, презрел их; то, конечно, разгневанный господин не оставил бы его ненаказанным, а еще наложил бы на него большее наказание, чем на других, за его неуважение. Посему умоляю вас, сокрушимся сердцем, слыша слово о геенне; ибо ничто не может быть сладостнее сей беседы потому самому, что нет ничего горче предмета оной. Но как же, спросишь ты, может быть сладостна беседа о геенне? Это именно потому, что не сладко низринуться в геенну; а напоминания о ней, кажущиеся несносными, предохраняют нас от сего бедствия, и вместо оного доставляют нам услаждение отличное от удовольствий обыкновенных.
   Ибо они приучают наш дух к собранности, они делают нас более благоговейными, они возносят ум наш горе, и воскрыляют наши мысли; они прогоняют злое ополчение похотей, осаждающих нас, и таким образом врачуют нашу душу. Теперь, после напоминания о наказании, позвольте мне сказать нечто и о стыде, ожидающем нас. Ибо, как иудеев осудят ниневитяне в день суда; так и нас осудят тогда многие, презираемые нами ныне. Итак, размыслим, какому мы подвергаемся осмеянию, какому осуждению; размыслим и положим теперь же начало, и войдем в дверь покаяния. Я это говорю самому себе, прежде всех увещеваю к этому самого себя; не гневайся никто, как будто бы я хотел осуждать кого. Вступим на узкий путь. Доколе нам предаваться изнеженности? Доколе лениться? Еще ли не довольно жили мы в беспечности, в смехе, откладывая обращение со дня на день? Или опять все останется по-прежнему: и богатый стол, и пресыщение, и роскошь, и жадность к деньгам, и любостяжание, и охота строиться? Но какой же будет конец? Смерть. Какой конец? Пыль и прах, гроб и черви. Итак, начнем новую жизнь, соделаем землю небом; покажем язычникам, каких лишены они благ…
   Я не предлагаю вам ничего неудобоисполнимого. Не говорю – не женись; не говорю – оставь город и устранись от дел общественных; но увещеваю, чтобы ты, оставаясь при них, украшался добродетелью. Я желал бы даже, чтобы живущие в городах больше отличались доброй жизнью, нежели удалившиеся в горы. Почему? Потому что из этого произошла бы весьма великая польза. Никто же бо вжигает светильник, и поставляет его под спудом (Мф. 5, 16). Посему-то желал бы я, чтобы все светильники поставлены были на свещниках, дабы разливался от них великий свет. Возжем и мы огнь сего света, и соделаем то, чтобы седящие во тьме избавились от заблуждения. Не говори мне: я имею жену и детей, управляю домом, и не могу этого исполнить. Если бы ты ничего этого не имел, но оставался беспечным, то никакой не получил бы от того пользы; а ежели и при всем этом будешь тщателен, то обогатишься добродетелью. Ибо всего нужнее одно, то есть, утверждение духа в добрых расположениях: тогда ни возраст, ни бедность, ни богатство, ни множество дел, и ничто другое не может быть нам препятствием. Потому что и старики, и юноши, и женатые, и обязанные воспитывать детей, и ремесленники, и воины успевали исполнять все повеленное. Даниил был юноша, Иосиф был рабом, Акила был ремесленником, Порфиро продательница управляла целым заведением; другой был стражем темничным, иной сотником, как Корнилий, другой имел слабое здоровье, как Тимофей, иной даже бежал от господина, как Онисим; и однако же никто из них не был удержан никаким препятствием, но все они вели достославную жизнь, и мужи, и жены, и юноши, и старики, и рабы, и свободные, и воины, и простолюдины. Итак, не будем прикрываться бесполезными и пустыми извинениями, но утвердим в себе доброе намерение. Тогда, какое бы ни было наше звание, мы без сомнения сохраним добродетель, и сподобимся грядущих благ благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, купно со Святым Духом, слава, держава и честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 65
О крестном знамении [67 - 54 Бес. на Ев. Мф.]

Никто не стыдись достопоклоняемых знаков нашего спасения, коими мы живем, и начала всех благ, коими существуем. Но как венец будем носить крест Христов, ибо чрез него совершается все, что для нас нужно: нужно ли родиться – предлагается нам крест; хотим ли напитаться таинственной сей пищей, нужно ли принять рукоположение, или другое что сделать – везде предстоит нам сей знак победы. Потому-то мы со всяким тщанием начертываем его и на домах, и на стенах, и на дверях, и на челе, и на сердце. Ибо крест есть знамение нашего спасения, общей свободы и милосердия нашего Владыки, который яко овча на заколение ведеся (Ис. 53, 7). Посему когда знаменуешься крестом, то представляй всю знаменательность креста, погашай гнев и все прочие страсти. Когда знаменуешься крестом, пусть на челе твоем выражается живое упование, а душа твоя делается свободной. Без сомнения вам известно, что доставляет нам свободу. Посему Апостол Павел, склоняя нас к сему, я разумею свободу нам приличную, упомянув о кресте и крови Господней, убеждает сими словами: ценою куплени есте, не будите раби человеком (1 Кор. 7, 23). Помышляй, говорит, о дорогой цене, какая заплачена за тебя, и не будешь рабом ни одного человека, а под дорогой ценой он разумеет крест. Ибо не просто перстом должно его изображать, но должны сему предшествовать сердечное расположение и полная вера. Если так изобразишь его на лице твоем; то ни один из нечистых духов не возможет приблизиться к тебе, видя тот меч, которым он уязвлен, видя то оружие, от которого получил смертельную рану. Ибо если и мы с трепетом взираем на те места, где казнят преступников; то представь, как ужасаются диавол и демоны, видя оружие, которым Христос разрушил всю силу их и отсек главу змия. Итак, не стыдись столь великого блага, да не постыдит и тебя Христос, когда придет во славе своей, и когда сие знамение явится пред Ним светлейшим самых лучей солнечных. Тогда крест сей самым явлением своим как бы скажет в оправдание Господа пред целой вселенной, и во свидетельство, что с Его стороны все сделано, что только было нужно. Сие знамение и в прежние и в нынешние времена отверзало двери запертые, отнимало силу у вредоносных веществ, делало недействительным яд, и врачевало смертоносные угрызения зверей. Ибо, если оно отверзло врата адовы, отворило твердь небесную, вновь открыло вход в рай и сокрушило крепость диавола, то что удивительного, если оно побеждает силу ядовитых веществ, зверей и всего тому подобного?
Итак, напечатлей крест в уме твоем, и обними спасительное знамение душ наших. Ибо сей самый крест и преобразовал вселенную, изгнал заблуждение, ввел истину, землю обратил в небо, людей соделал Ангелами. Когда при нас крест, тогда демоны уже не страшны и не опасны; смерть уже не смерть, а сон. Крестом все враждебное нам низложено и попрано. Посему, если кто скажет тебе, ты покланяешься Распятому, отвечай ему радостным гласом и с веселым лицом: покланяюсь и не перестану поклоняться. Если он засмеется, ты оплачь его безумие; и благодари Господа, что Он оказал нам такие благодеяния, которых без откровения свыше и познать никто не может. Ибо и он смеется потому только, что душевен человек не приемлет, яже Духа Божия (1 Кор. 2, 14); ибо это же бывает и с детьми, когда они видят что-нибудь великое и удивительное; если и объяснять ребенку станешь тайну, он засмеется. И язычники подобны таким детям, даже и их безрассуднее, почему и более достойны сожаления, как поступающие по-детски не в детском, а в совершенном возрасте, за что не стоят никакого извинения. Но мы, хотя бы предстали все язычники, мы тем с большим дерзновением, громким, сильным и высоким голосом взываем и говорим; а когда предстанут все язычники, еще с большим дерзновением вопием, что крест есть наша похвала, начало всех благ, дерзновение и все наше украшение!

Беседа 66
О кротком обращении с врагами [68 - 3 Бес. о Дав. и Сауле. Хр. Чт. 1849 г.]

   Кроткое обращение наше с врагом может сделать его из волка овцой, печь гнева его обильно наполнить росой, бурю превратить в тишину, и совершенно погасить пламя ярости. Кроткие слова наши проникая в душу его, не только изгонят гнев, но, расположат принять в себя благодушие и сострадательность. Как ночью мы часто не узнаем и друга даже вблизи, а днем узнаем его и издали: так бывает, обыкновенно, и во вражде. Доколе есть между нами неприязнь, то и голос слышится нам иначе, и на лицо смотрим мы с расстроенной мыслию; а как отложим гнев, то и голос, прежде ненавистный и противный, кажется нам мягким и весьма приятным, и лицо, противное и неприятное, является милым и любезным. То же бывает и в непогоду. Сгущение облаков не дает открываться красоте неба, и тогда, хотя бы зрение у нас было самое острое, мы не можем усмотреть горней светлости. Когда же теплота лучей солнечных, проникши сквозь облака и расторгши их, покажет солнце: тогда выказывает она снова и красоту неба. Так бывает и с нами в минуты гнева: вражда, как густое облако, ставши у нас перед глазами и ушами, делает то, что иными кажутся нам и голоса, и лица. Но когда кто по любомудрию отложит вражду и рассеет облако скорби, то и видеть, и слушать все будет беспристрастно…
   Итак, когда ты будешь иметь врага у себя в руках, не о том заботься, как бы отмстить ему и, осыпав бесчисленными ругательствами, выставить его на позор, но о том, как бы уврачевать его, как бы возвратить к кротости; и дотоле не переставай делать и говорить все, пока не победишь кротостью жестокость его. Ибо ничего нет могущественнее кротости. Указывая на это самое, некто сказал: язык мягок сокрушает кости (Притч. 25, 16). Что тверже кости? Однако же, хотя бы кто был также тверд и жесток, и его легко победит тот, кто будет обращаться с ним кротко. И еще: ответ смирен отвращает ярость (Притч. 15, 1). Отсюда ясно, что ты более, чем сам враг твой, властен и раздражить, и укротить его. В самом деле, от нас, а не от тех, кто гневается на нас, зависит и погасить пламень их гнева, и раздуть его сильнее. И это самое объяснил опять тот же, кто сказал предыдущие слова простым примером. Аще, говорит, подуеши на искру огня, возгорится пламень; и аще плюнеши на ню, погаснет; то и другое в твоей власти; обоя изо уст твоих исходят (Сир. 28, 14). Так и со враждой ближнего: если ты будешь говорить с ним дерзко и надменно, то зажжешь в нем огонь, раздуешь угли; а если кротко и ласково, то потушишь весь гнев прежде, чем поднимется пламя.
   Не говори же: то и то потерпел я; то и то слышал; все это от тебя зависит. От тебя зависит и воспламенить или погасить гнев, точно также, как зажечь или потушить искру. Когда увидишь врага, или придет тебе на ум, сколько ты слышал или потерпел неприятностей, старайся забыть все это; если же и вспомнишь, приписывай это диаволу; а сам припоминай то, что (враг) сказал или сделал тебе когда доброго.
   Если на этом будешь останавливаться воспоминанием, то скоро прекратишь вражду. А если вознамеришься и обличить врага, и рассчитаться с ним, так наперед выбрось страсть и погаси (свой) гнев, а потом уже рассчитывайся и обличай; тогда легко можешь победить его. Ибо в гневе мы не можем ни сказать, ни выслушать что-нибудь здравое; а освободясь от этой страсти, и сами не выпустим обидного слова, и не послышится нам, будто другие говорят что-нибудь такое; потому что, обыкновенно раздражаемся мы не от самого свойства слов, но от того, что уже объяты мы враждой. Так часто, когда те же самые оскорбительные слова говорят нам или друзья в шутку и в веселом расположении духа, или малые дети, мы не только не чувствуем ничего неприятного и не сердимся, но еще улыбаемся и разливаемся смехом: это от того, что мы слушаем не с расстроенным духом, не с объятой гневом душой.
   Стало быть, и в отношении к врагам, если ты погасишь гнев, если отбросишь вражду, то ни одно из слов не может огорчить тебя. И что говорю: ни одно из слов? Ни одно и из дел.

Беседа 67
Увещание приобретать книги Священного Писания и поучаться в них [69 - 9 Бес. на пос. к Колос.]

   Послушайте все вы, люди мирские и пекущиеся о жене и детях, как и вам внушает Апостол больше читать Писание, и не просто, как случится, а с великим старанием: слово Христово, говорит он, да вселяется в вас богатно, во всякой премудрости учаще и вразумляюще себе самех, во псалмех и пениих и песнех духовных, во благодати поюще в сердцах ваших Господеви (Кол. 3, 16). Ибо, как богатый деньгами может переносить убыток и неудачу; так и имеющий достаточные познания о догматах любомудрия легко перенесет не только бедность, но и все несчастья. И последний еще легче, чем первый; потому что там, когда оказывается убыток, богатый необходимо скудеет и это делается известным для других, и если он терпит это часто, то уже не легко ему бывает переносить свои потери; а здесь не так, ибо когда нам случается переносить, чего бы мы и не хотели, мы не теряем здравого рассудка, но сохраняем его постоянно. И заметь мудрость сего блаженного. Не сказал: слово Христово да будет в нас, просто; но что? – да вселяется и богатно. Во всякой премудрости учаще и вразумляюще себе самех. Мудростью называет добродетель. И справедливо; ибо и смиренномудрие, и милостыня, и все подобное есть мудрость. Следовательно, противное этому будет глупость; потому что от глупости происходит жестокость. Отсюда часто всякий грех называется безумием. Рече, говорит, безумен в сердце своем, несть Бог (Пс. 13, 1). И опять: возсмердеша и согниша раны моя от лица безумия моего (Пс. 37, 6). Ибо, скажи мне, что несмысленнее того человека, который возлагает на себя дорогие одежды, а братий своих, не имеющих одеяния, презирает; кормит собак, а на образ Божий в алчущем ближнем смотрит с презрением; совершенно убежден в ничтожестве земных вещей, а привязан к ним, будто к нетленным? Но как нет ничего несмысленнее этого человека, так нет ничего мудрее подвижника добродетели. Посмотри, говорит, как он мудр: уделяет из своего имущества, является милосердым, человеколюбивым; он уразумел общность естества, уразумел значение денег, то есть, что они ничего не стоят, что более должно беречь свои тела, чем деньги. Посему кто презирает почести, тот и любомудр; ибо он знает дела человеческие, а в знании-то дел Божеских и человеческих и состоит любомудрие. Итак, зная, какие дела Божии и какие человеческие, он от одних воздерживается, а другие совершает. Знает он это и за все благодарит Бога: настоящую жизнь он вменяет ни во что, и потому, как не радуется в счастии, так не скорбит и в несчастии. И не ожидай другого учителя;
   есть у тебя Слово Божие, – никто не научит тебя так, как Он. Ведь другой учитель иногда многое скрывает то из тщеславия, то из зависти. Послушайте, прошу вас, все привязанные к сей жизни, приобретайте книги – врачевство души. Если не хотите ничего другого, приобретите по крайней мере Новый Завет, Деяния Апостол и Евангелие – постоянных наших наставников. Постигнет ли тебя скорбь, приникай к ним, как к сосуду, наполненному целебным веществом. Случится ли утрата, смерть, потеря ближних – оттуда почерпай утешение в своем несчастии. Или лучше – не приникай только к ним, но принимай их внутрь и храни в своем уме. От незнания Писания всякое зло. Мы выходим на войну без оружия, и как нам спастись? Легко спастись с Писаниями, а без них невозможно…
   Смотри, как снисходителен Павел. Так как чтение утомительно и может наскучить; он располагает не к повествованиям, а к псалмам, чтобы ты вместе и увеселял душу пением и не замечал трудов. В пениих, говорит, и песнех духовных. А ныне ваши дети любят песни сатанинские и пляски, подражая поварам, пекарям и танцовщикам: псалма же никто ни одного не знает; ныне такое знание кажется неприличным, унизительным и смешным. В этом-то и все зло; ибо на какой земле стоит растение, такой приносит и плод: на песчаной и сланцоватой – такой, на доброй и тучной – другой. Итак, учение есть, как бы какой благотворный источник. Научи сына петь те преисполненные любомудрием псалмы, например: сначала о воздержании, или, прежде всего о несообщении с нечестивыми, т. е. псалом в самом начале книги; ибо с сей-то целью и Пророк начал с этого, говоря: блажен муж, иже не иде на совет нечестивых (Пс. 1, 1), – и опять: не седох с сонмом суетным (Пс. 25, 4), и еще: уничижен есть пред ним лукавнуяй, боящыяжеся Господа славит (Пс. 14, 4). Об обращении с добрыми и это найдешь там и многое другое; найдешь также правила о воздержании чрева, об удержании рук (от хищения), о нестяжательности, и о том, что и деньги, и слава, и все подобное – ничто. Если научишь его этому с детства, то постепенно возведешь его и выше. Псалмы заключают в себе все, а песни опять не суть нечто человеческое. Когда он будет сведущ в псалмах, тогда узнает и песни; так как песни дело более святое, ибо вышние силы песнословят, а не псалмословят. Не красна, говорит, похвала во устех грешника (Сир. 15, 9); очи Мои на верныя земли, посаждати я со Мною (Пс. 100, 6); и опять: не живяше посреде дому моего творяй гордыню (Пс. 100, 7), и опять ходяй по пути непорочну сей ми служаше (Пс. 100, 6). Так что вы должны опасаться, как бы они не завели связей не только с друзьями, но и со слугами; ибо бесчисленное бывает зло для свободных, если приставляют к ним развратных рабов. Если едва спасаются они, пользуясь попечением и любомудрием отца; то что из них будет, когда вверим их беспечности слуг? Слуги будут смотреть на них, как на врагов, в той мысли, что господствование их будет короче, если они сделают их бестолковыми, глупыми и ничего не стоящими. Итак, станем заботиться об этом более всего другого. Возлюбих, говорит, возлюбившия закон твой (Пс. 118): будем же, подражая ему, и мы любить их. А чтобы дети были воздержны, пусть послушают, что говорит Пророк: яко лядвия моя наполнишася поруганий (Пс. 37, 8); и опять: потребил еси всякаго любодеющаго от тебе (Пс. 72, 27). Также, чтобы они не были сластолюбивы, пусть опять послушают: и уби, говорит, множайшая их, аще брашну сущу во устех их (Пс. 77, 30–31). Равным образом, чтобы они не были побеждаемы дарами, пусть научатся из следующего: богатство, говорит, аще течет не прилагайте сердца (Пс. 61, 11); найдут они и то, что надобно стоять выше славы: ниже снидет с ним слава его (Пс. 48, 8); что не должно завидовать лукавым: не ревнуй лукавнующим (Пс. 36, 1); что властвование надобно вменять ни во что: видех превозносящася и высящася, яко кедры ливанския, и мимоидох, и се не бе (Пс. 36, 35–36); что настоящее должно почитать ничтожным: ублажиша люди, имже сия суть: блажени людие, имже Господь Бог помощник их (Пс. 143, 15); что не безнаказанно грешим мы, но будет воздаяние: ты воздаси комуждо по делом его (Пс. 61, 13); почему же не воздает ежедневно? Потому, говорит, что Бог судитель праведен, и крепок, и долготерпелив (Пс. 7, 12); что смиренномудрие есть благо: Господи, говорит, не вознесеся сердце мое (Пс. 130, 1); а высокомерие – зло: сего ради, говорит, удержа я гордыня их до конца (Пс. 72, 6); и опять: Господь гордым противится (Иак. 4, 6); и опять: изыдет яко из тука, неправда их (Пс. 72, 7); что милостыня есть благо: расточи, даде убогим: правда его пребывает в век века (Пс. 111, 9); что милосердие похвально: благ муж щедря и дая (Пс. 111, 5). Найдешь там много догматов любомудрия, – больше чем сколько указано, например: что злословить не должно: оклеветающаго тай искренняго своего сего изгонях (Пс. 100, 5). Верные знают, какая песнь вышних Сил, что говорят херувимы, что говорили Ангелы на земле. Слава в вышних Богу. Посему после псалмопения, песни суть дело более совершенное. Итак, будем всегда поучаться в псалмех и пениих и песнех духовных, во благодати поюще в сердцах наших Господеви.

Беседа 68
О том, чтобы не порицать ине злословить ближнего [70 - Уста тех людей, которые говорят срамное, пустословят, изрыгают из своей гортани слова зловонные и непотребные, есть гроб, вместилище мертвых костей и тел.]

   Наполняй гортань свою, человек, благовонием, а не зловонием; сделай ее царской сокровищницей, а не гробом сатанинским. Если же она уже гроб, то, по крайней мере, закрой ее, чтобы не выходило из нее зловоние. Ты имеешь дурные помыслы? Не выноси их посредством слов; пусть они лежат внизу, и скоро заглохнут. Мы – люди, часто питающие в себе много порочных, непристойных и постыдных помыслов; но не будем позволять этим помыслам переходить в слова, чтобы, сдавленные внизу, они слабели и погибли. Ибо, как тот, кто ввергнул в яму различных свирепых зверей, если сверху закроет эту яму, то легко задушит их, а если оставит хотя малый выход и возможность дышать, то даст им большое послабление и не только не задушит их, но сделает еще более свирепыми: так бывает и с порочными помыслами, когда они зарождаются внутри. Если мы преграждаем им выход наружу, то скоро уничтожаем их; а если выпускаем их посредством слов, давая им перевесть дыхание посредством языка, то делаем их более сильными и от занятия постыдными словами скоро впадаем в бездну непристойных дел. Посему Пророк и назвал гортань не просто гробом, но гробом отверстым (Пс. 5, 11), осуждая то самое, о чем я сказал; ибо кто произносит постыдные слова, то не себя только срамит, но распространяет великую заразу и между ближними и обращающимися с ним. Как, открыв гробы, мы наполнили бы города заразой, так и сквернословцы, открывая с бесстыдством свои уста, заражают всех обращающихся с ними тягчайшей болезнью. Почему на уста нужно налагать дверь, и запор, и узду. Научим свой язык носить узду и не произносить просто все, что есть в душе, не порицать братьев, не угрызать и не пожирать друг друга. Гораздо хуже кусающих тело те, которые делают это словами. Первые кусают зубами тело, а последний угрызает словами душу, наносит рану неисцельную. Посему он подвергнется тем большему наказанию и мучению, чем тягчайшее причиняет угрызение. И не по этому только порицатель будет лишен прощения, но и потому, что он не может представить ни справедливого, ни несправедливого предлога к своему пороку. Другие грехи хотя и неосновательные имеют причины, однако же имеют: например, блудник увлекается похотью, вор хочет избавиться от бедности, человекоубийца удовлетворяет гневу; а порицатель не может представить никакого предлога. Приобретает ли он, скажи мне, обилие в деньгах? Какому удовлетворяет он пожеланию? У него нет никакого другого повода, кроме зависти, не имеющей ни справедливой, ни несправедливой причины. Посему он и лишится всякого прощения. Ты хочешь порицать? Предлагаю тебе для этого полезный предмет. Ты хочешь злословить?
   Злословь свои грехи. Глаголи ты, говорит Пророк, беззакония твоя прежде, да оправдишися (Ис. 43, 26).
   Видишь ли порицание, доставляющее венец, похвалу и оправдание? И еще: праведный себе самаго оглагольник в первословии (Притч. 18, 17), – себя самого, а не другого. Если ты будешь порицателем другого, то будешь наказан; а если – себя самого, то будешь увенчан. Чтобы ты знал, как велико благо – порицать свое грехопадение, для этого и говорится: праведный себе самаго оглагольник в первословии. Если же он праведник, то как будет порицателем? А если он порицатель, то как будет праведником? Праведник не подлежит порицанию. Чтобы ты знал, что и грешник, порицая свои грехи, чрез самое порицание их становится праведником, для этого и говорится: праведный себе самаго оглагольник в первословии. Что значит: в первословии? Слушай внимательно. В судилищах бывают две стороны: одна – доносчиков, другая – тех, на которых доносят; одна – обвинителей, другая – обвиняемых; одна – виновных, другая – невинных; и начало речи предоставляется обвинителю, невинному. Но здесь – напротив. Ты, виновный, предвосхити начало речи, чтобы тебе сделаться невинным; не дожидайся обвинителя. Хотя бы ты принадлежал и к виновным; но прежде, нежели услышишь что-нибудь подобное от обвинителя, сам обвини свои прегрешения. Язык есть меч изощренный; но им мы не должны ранить других, а должны вырезывать собственные гнилые язвы. Хочешь ли знать, что праведники обыкновенно порицали не других, а самих себя? Послушай Павла, который взывает: благодарю укрепляющаго мя Христа, яко верна мя непщева, положив мя в службу, бывша мя иногда хульника и гонителя и досадителя (1 Тим. 1, 12–13).
   Видишь ли, как он порицает самого себя? И еще: Христос прииде в мир грешники спасти, от нихже первый есмь аз (1 Тим. 1, 15). И еще в другом месте: несмь достоин, говорит, нарещися апостол, зане го-них Церковь Божию (1 Кор. 15, 9).
   Видишь ли, как везде он порицает самого себя? Он знал пользу этого порицания, знал, что оно доставляет оправдание. Так, когда нужно было ему порицать самого себя, он порицал беспощадно; а когда видел, что кто-нибудь осуждал чужие пороки, то, смотри, с какой строгостью заграждал ему уста: темже прежде времене ничтоже судите, дондеже приидет Господь, иже во свете приведет тайная тмы и объявит советы сердечныя (1 Кор. 4, 5). Предоставь суд Тому, Кто знает тайны сердечные. Хотя бы ты, по твоему мнению, точно знал дела ближнего, суд твой ошибочен: кто бо весть, говорит Апостол, яже в человеце, точию дух человека живущий в нем (1 Кор. 2, 11)? Сколь многие из презираемых и неважных просияют светлее солнца? Сколь многие из великих и славных окажутся прахом и гробом повапленным? Слышал ли ты, как Павел порицает самого себя, с силой и строгостью непрестанно вспоминая о грехах, за которые он не имел подвергнуться осуждению? Ибо он был хульником, и гонителем, и досадителем прежде своего крещения, а крещение изгладило эти грехи; однако он вспоминает о них, не потому, чтобы должен был отдать за них отчет, но чтобы показать человеколюбие Божие, и каким его, бывшего таким, устроил Бог, сделав из гонителя апостолом. Если же он вспоминает о грехах изглаженных, то тем более мы должны вспоминать о грехах, сделанных нами после крещения. Ибо, какое нам будет оправдание, или какое прощение, когда тот непрестанно вспоминал о делах, не подлежащих осуждению, а мы не вспоминаем и о тех, за которые должны будем дать отчет, но, оставив собственные пороки, занимаемся чужими? Послушай, что говорит Петр: изыди от мене, яко муж грешен есмь (Лк. 5, 8). Послушай, как и Матфей порицает прежнюю свою жизнь называет себя мытарем и не стыдится открыто осуждать прежнее свое поведение (Мф. 12, 3). Не имея ничего, за что бы осуждать себя после крещения, они вспоминают прежнее, научая нас не составлять никакого суждения о чужих пороках, а заботиться и непрестанно помышлять о своих собственных. Нет, подлинно нет другого такого врачевства для исцеления от грехов, как непрестанное воспоминание о них и постоянное их осуждение. Так мытарь мог избавиться от бесчисленных грехов, сказав: Боже, милостив буди мне грешнику (Лк. 18, 13).
   Так фарисей лишился всякого оправдания за то, что, оставив мысль о своих беззакониях, стал осуждать, вселенную, сказав: несмь якоже прочии человецы, хищницы, неправедницы, или якож сей мытарь (Лк. 18, 11). Посему и Павел увещевает так: дело же свое да искушает кийждо, и тогда в себе точию хваление да имать, а не во ином (Гал. 6, 4). Хочешь ли знать, как и в Ветхом Завете праведники порицали самих себя? Послушай, и они говорили согласно с теми. Так Давид говорил: беззакония моя превзыдоша главу мою; яко бремя тяжкое отяготеша на мне (Пс. 37, 5). А Исаия взывал: о окаянный аз, яко человек сый и нечисты устне имый (Ис. 6, 5). И три отрока, находясь в печи и предавая за Бога тела свои на смерть, причисляли себя к крайним грешникам и говорили: согрешихом, беззаконновахом (Дан. 3, 29); тогда как что было светлее их, что чище? Ибо, если они и сделали какие-нибудь грехи, то сила того пламени изгладила все их.
   Однако они не смотрели на добрые дела свои, а помышляли о грехах. Так и Даниил после львиного рва, после бесчисленных страданий, которые он претерпел, – и он осуждал самого себя, а ближнего никто. Почему? Потому, что порицающий других оскорбляет Господа, а порицающий самого себя умилостивляет Его и располагает к себе; это порицание делает праведника еще праведнее, а грешника избавляет от осуждения и делает достойным прощения. Зная это, будем заботиться не о чужих, а о своих пороках; будем испытывать свою совесть, вспоминать всю свою жизнь, исследовать каждый из наших грехов, и не будем не только порицать других, но и слушать порицающих. Ибо и за это положено осуждение и величайшее наказание. Слуха суетна, говорит Писание, да не приимеши (Исх. 23, 1). Не сказано: слуху суетному не верь; но и не принимай его; загради свои уши, прегради вход порицанию, покажи, что и ты не меньше чувствуешь неприязни и отвращения к порицателю, как и тот, кого он порицает. Подражай Пророку, который говорит: оклеветающаго тай искренняго своего, сего изгонях (Пс. 100, 5). Не сказал: я не верил, или не принимал слов его; но и прогонял его, как врага и противника.
   Но есть люди, которые, утешая себя суетным утешением, говорят: Господи! не поставь мне этого в грех; потому что я должен отвечать на слышанное. К чему это оправдание? К чему такое извинение? Молчи, и ты будешь избавлен от обвинений; не говори ничего, и ты будешь свободен от опасения. Для чего ты сам на себя навлекаешь беспокойства и пред Богом, и пред людьми? Для чего делаешь сам себя подлежащим обвинению? Для чего налагаешь на себя тягчайшее бремя? Разве не довольно для тебя давать отчет в собственных пороках; что ты наваливаешь на себя еще чужие грехи? Напрасно это оправдание; не за слышание только ты будешь отвечать, но и порицание вменится тебе; ибо, если ты, услышав, не молчишь, то будешь отвечать не за слышание только, но и за порицание. От словес бо своих, говорит Господь, оправдишися и от словес своих осудишися (Мф. 12, 37). Я говорю и объявляю это, боясь не за тех, которых порицают, а за тех, которые порицают. Ибо тот, кого порицают, не терпит никакого оскорбления или вреда; напротив, если ложно то, что говорят о нем, он получит еще награду; а если справедливо, и тогда он не терпит никакого вреда от твоего порицания. Там Судия произнесет ему приговор не по твоему пустословию. И, если можно сказать нечто удивительное, великодушно переносящий порицание, получит даже величайшую пользу, подобно как и мытарь; а порицающий, хотя бы и справедливо порицал ближнего, весьма много вредит себе. Не нужно и доказывать того, что он погиб, если клевещет; но совершенно очевидно и то, что, хотя бы он говорил и правду, он сам себе приготовляет строжайший суд, разглашая несчастья ближнего, делаясь причиной соблазнов, открывая всем то, что надлежало бы скрывать, и проповедуя о грехах ближнего. Ибо если соблазнивший одного понесет неизбежное наказание, то соблазняющий многих худой молвой какому не подвергается наказанию? И фарисей не лгал, а говорил правду, называя мытаря мытарем, однако был осужден. Итак, зная это, возлюбленные, будем избегать порицания.
   Нет греха тяжелее, и вместе легче этого греха. Почему? Потому, что он совершается быстрее всякого беззакония и скоро увлекает человека невнимательного. Другие грехи требуют и времени, и издержек, и ожидания, и помощников, и часто от продолжительности времени не исполняются. Например, решился ли кто убить, решился ли похитить или отнять, ему предстоит много хлопот, и от медленности часто он теряет свой гнев, отказывается от порочного стремления, оставляет гибельную мысль, не прибавляет к своему желанию самого дела. А при порицании не так; но если мы не очень бдительны, то легко увлекаемся. Не нужно нам ни времени, ни ожидания, ни издержек и никаких хлопот, чтобы сказать худое; довольно только решиться, и желание тотчас переходит в дело; потому что здесь требуется к услугам только язык. Посему, если это зло быстро, если этот грех легко приражается, если тяжко за него наказание и мучение, а пользы никакой, ни великой, ни малой; то будем с великим тщанием избегать этой болезни, будем прикрывать чужие пороки, а не разглашать, будем увещавать согрешающих, как и Господь говорит: аще согрешит к тебе брат твой, иди и обличи его между тобою и тем единем (Мф. 18, 25). Негласность обличений делает более легким врачевание.
   Не будем терзать, не будем разъедать чужих ран; не будем подражать мухам, но будем соревновать пчелам. Мухи садятся на раны, разъедают их; а пчелы летают по цветам. Поэтому последние делают соты, а первые причиняют боль телам, на которых садятся: эти отвратительны, а те вожделенны и достолюбезны. Будем же заставлять свою душу летать по лугу добродетелей Святых и непрестанно распространять благоухание их подвигов; а ран ближнего не будем разъедать. И если увидим людей, делающих это, будем заграждать им уста, удерживая их страхом наказания и напоминая им о сродстве их с братиями. Когда же они ничего такого не послушаются, то назовем их мухами, чтобы хотя унизительность этого названия удержала их от дурного занятия, чтобы, оставив это дурное занятие, употребляли все время на рассматривание собственных пороков. Таким образом и падшие восстанут, припоминая свои грехи неразглашенные, и непрестанно помышляющие о собственных пороках легко отстанут от них, чрез воспоминание о прежних грехах, сделавшись более медленными к совершению других, и постоянно представляющие добродетели святых получат величайшую ревность подражать им. А когда чрез все это будет исправлено целое тело нашей Церкви, то мы будем в состоянии всей полнотой ее войти в Царство Небесное, которого да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 69
О тщеславии в раздаянии милостыни [71 - 71 Бес. на Ев. Мф.]

   Тщеславие есть страсть лютая и многоглавая! Иные, увлекаясь ею, ищут богатства, другие власти – и это бывает еще на низшей степени ее владычества. Распростирая власть свою далее, она обращает себе в пищу и самые добродетели, как то: милостыню, пост, молитвы, и дар учения. И сколько еще других глав у сего зверя! Впрочем, не удивительно, когда люди гордятся богатством и властью, но то странно и достойно оплакивания, когда они самый пост и молитву обращают в предмет своего тщеславия. Мы не будем останавливаться здесь на одних упреках, но покажем и способ, как избегать сей страсти. С кого же начать нам? С надмевающихся ли богатством, или одеждой, или властью над другими, или даром учения, или крепостью телесной, или каким-нибудь искусством, или красотой, или нарядами, или жестокостью, или человеколюбием и милостыней, или пороками, или смертью, или распоряжениями, долженствующими совершиться после их смерти? Ибо страсть сия, как я уже сказал, многоразличным образом опутывает нас, и простирается даже за пределы нашей жизни. Потому и говорят: такой-то умер и завещал сделать то и то, дабы и по смерти удивлялись ему. Для сей же цели один хочет быть бедным, а другой богатым. Ибо тщеславие имеет столь странное свойство, что и в предметах противоположных находит себе пищу.
   Итак, против кого же нам вооружиться и ополчиться? Ибо всех видов тщеславия одними и теми же доказательствами опровергнуь невозможно. Хотите ли, чтобы я вооружился против тех, которые тщеславятся раздаванием милостыни? Я охотно желал бы сего. Ибо я весьма люблю милостыню, и болезную, видя, как тщеславие портит оную, и развращает, подобно какой-нибудь кормилице, которая, служа царской дочери, завлекает ее в постыдные связи, и которая хотя и ходит за ней, но в то же время, к ее стыду и вреду, приучает ее к непотребным делам, убеждая презирать отца и украшать себя так, чтобы понравиться развратным и много раз осрамившим себя мужчинам, и для сего заставляет ее носить такие наряды, которые приличны женщинам бесчестным и позорным, и могут нравиться сторонним людям, а не отцу. Итак, обратимся к тщеславным людям сего рода, и представим себе, что кто-нибудь из них подает милостыню щедрой рукой для того только, чтобы выказать себя пред людьми. Таким образом подающий милостыню выводит ее из чертога отеческого. Ибо Отец небесный повелевает, чтобы даже левая рука не знала об ней; а тщеславие выставляет ее на показ и рабам, и всем встречающимся на пути, хотя бы они совсем не знали ее. Не видишь ли ты здесь и блудницу и соблазнительницу ее, которая возбуждает в ней любовь к людям непотребным, и учит ее показываться в таком виде, какой им нравится? Далее, хочешь ли видеть, как тщеславие преданную ему душу соделывает не только блудницею, но и доводит до безумия? Посмотри ближе на ее чувствования. Вот она, оставив небо, бегает по распутиям и переулкам, гоняясь за рабами беглыми, гнусными и безобразными, которые ненавидят ее и не хотят даже взглянуть на нее, а она горит к ним любовью! Что же может быть безумнее сего?
   Люди никого столько не ненавидят, как домогающихся от них чести себе. Они сплетают на них множество клевет. Здесь бывает тоже, как если бы кто дщерь царскую, девицу, низведши с царского престола, отдал на поругание прелюбодеям, презирающим ее. Так поступают и люди: чем более ты гоняешься за ними, тем более они от тебя отвращаются. напротив, когда ты будешь искать чести у Бога, то Он по мере твоего усердия будет и привлекать тебя, и утешать тебя похвалами, и воздаст тебе великую награду. Но если ты хочешь и с другой стороны видеть, сколь бесполезна милостыня, когда подаешь ее на показ и из тщеславия, то размысли, какая постигнет тебя печаль, и какая нескончаемая скорбь будет обдержать тебя, когда возгремит пред тобою глас Христов: ты погубил всю мзду свою. Тщеславие и везде пагубно, но особенно в делах человеколюбия: здесь оно есть крайняя жестокость; ибо извлекает себе хвалу из чужих бедствий, и почти ругается над живущими в нищете. Ибо если исчислять свои благодеяния, значит тоже, что укорять облагодетельствованного; то не гораздо ли хуже выставлять их напоказ пред многими? Как же нам избежать зла сего? Мы избежим оного, когда научимся быть истинно милосердыми, и рассмотрим, у кого мы ищем славы. Скажи мне, кто первый учитель милостыни? Конечно Тот, Кто примером Своим научил нас сему искусству, т. е. Бог, Который всех лучше знает оное, и Которого милостям нет конца.
   Что же? Если бы ты учился искусству борьбы, на кого бы стал ты смотреть, или кому стал бы показывать свои успехи, тем ли, которые продают овощи и рыбу, или учителю сего искусства, хотя бы тех было и много, а сей один? И если бы все прочие стали смеяться над тобой, а он хвалил бы тебя, то не стал ли бы и ты сам вместе с ним смеяться над ними? Или, если бы ты учился искусству бойцов, то не стал ли бы также смотреть на того, кто учит сему искусству? Или, если бы ты занимался красноречием, то не стал ли бы дорожить похвалами учителя красноречия, не заботясь о суждении других? Итак, не безрассудно ли в других искусствах смотреть только на одобрение учителя, а в делах милосердия поступать иначе, между тем как вред, происходящий отселе, не одинаков? Ибо там, ежели ты борешься только для того, чтобы нравиться народу, а не учителю, то вся беда только в том, что ты не по правилам борешься; а, подавая милостыню, ты можешь чрез это и в вечной жизни соделаться подобным Богу. Будь же подобен Ему и в том, чтобы не выказывать себя. Ибо когда Он исцелял кого, то говорил, чтобы никому о том не сказывали. Но ты хочешь слыть между людьми милостивым? Что за прибыль? Прибыли никакой нет, а вред бесконечный. Поелику те самые, коих ты призываешь в свидетели, отнимают у тебя, как разбойники, сокровища небесные, или лучше сказать, не они, а мы сами разграбляем свое стяжение и расточаем свое богатство, в горних обителях хранящееся. Вот новое бедствие, новое, необыкновенное зло! Чего не истребляет моль, чего не похищает тать, то разграбляет тщеславие. Вот, моль, истребляющая вечные сокровища! Вот тать, разграбляющий небесные блага! Вот похититель некрадомого богатства! Вот что погубляет и растлевает все доброе! Диавол видя, что сия страна неприступна ни для разбойников, ни для других злоумышленников, и что ее сокровищ не истребляет моль, – расхищает их тщеславием.
   Но ты желаешь славы? Неужели для тебя не довольно славы от человеколюбца Бога, Который Сам принимает от тебя милостыню? Но ты ищешь славы и от людей? Берегись, чтобы не испытать противного; чтобы люди не стали смотреть с презрением на тебя, как на человека, не милость являющего, но хвастливого и честолюбивого, который бедствия других выставляет на позорище, чтобы выказать себя. Милостыня есть тайна. Итак, запри двери, чтобы кто не увидел того, чего показывать не должно. Главные тайны наши суть – милосердие и человеколюбие Божие. Ибо Он по многой милости Своей помиловал нас непокорных.
   И в первой молитве, которую приносим за бесноватых, мы испрашиваем милости; потом во второй – за кающихся, просим для них великой милости; наконец и в третий – за самих себя, в которой из среды всего народа указываем на невинных детей, опять умоляем Бога о милости. Ибо так как мы сами себя обвиняем за свои прегрешения, то за тех, которые много погрешили и достойны осуждения, молимся сами, а за себя самих представляем молящимися детей, коих простоте последующий получит Царствие Небесное. Сей образ молитвы показывает то, что люди смиренные и бесхитростные, как дети, могут преимущественно молиться за виновных. Самое же таинство коликия милости, коликого человеколюбия исполнено, сие знают посвященные. Так и ты, когда по возможности своей оказываешь человеку милость, запри дверь: пусть это видит один тот, кто получает милость, – а если можно, то лучше, чтобы и он не видел. Если же ты отворишь дверь, то обнаружишь свою тайну. Помысли, что и тот самый, у кого ты ищешь славы, осудит тебя.
   Ежели это друг твой, то он сам в себе подумает о тебе худо; а ежели враг, то он осмеет тебя, и ты испытаешь противное тому, чего желал. Тебе хочется, чтобы он сказал о тебе: вот человек милостивый; но он не скажет сего, а назовет тебя тщеславным и человекоугодником, и еще как-нибудь гораздо хуже. А если ты сокроешь от него свое доброе дело, то он будет говорить о тебе противное сему, будет называть тебя человеколюбивым и милостивым. Ибо Бог не попускает оставаться в неизвестности доброму делу; но ежели ты сам сокроешь оное, Он обнаружит, и тогда будет больше удивления и больше пользы. Таким образом, выказывая себя, мы сами полагаем себе препятствие к приобретению славы; ибо к чему мы сильно стремимся, и чего нетерпеливо желаем, к тому не допускает нас самая наша нетерпеливость, так что мы не только не получаем славы людей милостивых, но еще возбуждаем противное о себе мнение, и сверх того терпим великий вред. Представляя все сие, будем убегать тщеславия, и возлюбим одну славу Божию. Таким образом и здесь достигнем славы, и сподобимся вечных благ, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Ему же слава и держава во веки веков. Аминь.

Беседа 70
Об отсечении страстей [72 - 74 Бес. на Ев. Иоан. Бог.]

   Ныне нет гонений на христиан, зато теперь время для другого рода смерти. Умертвите, сказано, уды ваши, яже на земли (Кол. 3, 5). Итак, погасим вожделение, умертвим гнев, истребим зависть. Это – жертва живая. Жертва эта не оканчивается пеплом, не рассеивается в дыме, не требует ни дров, ни огня, ни ножа. Для нее огонь и нож – Дух Святой. Воспользовавшись этим ножом, отсеки от сердца все излишнее и чуждое, открой заключенный слух. Страсти и злые пожелания обыкновенно заграждают вход слову Божию. Так, усилившаяся привязанность к богатству не дозволяет слушать слово о милостыне; появившаяся зависть преграждает путь учению о любви; да и всякая другая страсть, вторгшись в душу, делает ее крайне нерадивой ко всему. Итак, истребим злые пожелания. Ведь нужно только захотеть, и – все исчезнет.
   Не будем думать, будто сама по себе сильна любовь к богатству: вся сила заключается в нашей беспечности. Есть много людей, которые говорят даже не знают, что такое серебро; потому что любовь к богатству – страсть неестественная. Естественные пожелания вложены в нас с самого начала; а о золоте и серебре долгое время даже не было известно, существуют ли они. От чего же усилилась эта страсть? От тщеславия и крайней беспечности. Из пожеланий одни необходимы, другие естественны, а иные ни то, ни другое. Так все те желания, от неудовлетворения которым гибнет животное, естественны и необходимы, как например, желание пищи, питья и сна. Вожделение плотское естественно, но не необходимо, так как многие преодолели его, и, однако ж, не погибли. А желание богатства ни естественно, ни необходимо, а излишне: если мы захотим, то и не подчинимся ему. Ведь и Христос, беседуя о девстве сказал: могий вместити, да вместит (Мф. 19, 12), а о богатстве говорит не так, а как? Иже не отречется всего своего имения, не может быти мой ученик (Лк. 14, 33). Что легко, к тому увещевает, а что превосходит силы многих, то оставляет на произвол. Итак, зачем мы лишаем сами себя всякого оправдания? Кто пленен страстью особенно сильной, тот понесет не столь большое наказание; а кто уловлен страстью слабой, тот лишится всякого оправдания. И в самом деле, что мы будем отвечать, когда Господь скажет: вы видели Меня алчущим, и не напитали (Мф. 25, 42)?
   Какое будем иметь оправдание? Сошлемся, конечно, на бедность? Но мы не беднее той вдовицы, которая, положивши две лепты, превзошла всех. Бог требует от нас не значительности дара, а меры сердечного расположения; и это – знак Его промышления. Подивимся же Его человеколюбию и будем приносить Ему, что можем, дабы и в настоящей, и в будущей жизни, воспользовавшись великим Его человеколюбием, мы могли насладиться обещанными благами, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.

Беседа 71
О гордости и смирении [73 - 65 Бес. на Ев. Мф.]

   Гордый необходимо унизится, напротив же смиренный возвысится; величие смиренного есть величие истинное и подлинное, а не то, которое состоит в одних словах и наименованиях. Внешнее величие есть плод вынуждения и страха, а сие подобно величию Божию. Снискавший сие последнее, хотя бы никто ему и не удивлялся, велик; напротив приобретший только первое, хотя бы все раболепствовали пред ним, всех ниже. Честь, воздаваемая сему, воздается по принуждению, и потому удобно теряется; а честь, которую воздают оному, зависит от доброго произволения, и потому она сохраняется постоянно. За сие-то мы почитаем и Святых, что они, будучи выше всех, пред всеми смиряли себя; посему-то они доселе высоки, и величия их не потребила и самая смерть. Если вы хотите, то мы подтвердим сие и доказательствами разума. Высоким называют кого-нибудь или тогда, когда он имеет высокий телесный рост, или когда стоит на высоком месте; а низким в противных случаях.
   Теперь рассмотрим, кто действительно высок, гордый ли, или смиренный, дабы тебе удостовериться в том, что нет ничего выше смиренномудрия, и нет ничего ниже гордости. Гордый обыкновенно почитает себя выше всех, и не признает никого равным себе. Какой бы ни пользовался честью, всегда желает и домогается большей; думает, что он еще ничего не получал; презирает людей и ищет от них почтения. А сего что может быть безрассуднее? Это что-то загадочное: человек ищет себе почтения от тех, которых почитает за ничто. Видишь ли, как желающий вознестись, ниспадает и пресмыкается долу. А что он всех людей почитает за ничто в сравнении с собой, он сам это ясно обнаруживает: ибо таково свойство надмения. Итак, для чего же ты прибегаешь к тому, который ничего не стоит? Для чего ищешь от него чести? Для чего имеешь при себе такое множество людей? Вот низкий, который и стоит на низком месте! Обратим же теперь внимание и на истинно великого. Он знает, что значит человек; знает и то, что человек велик, и то, что сам он всех ниже. Потому, если пользуется и уважением, то почитает это за великое; он верен самому себе, постоянно велик, и никогда не переменяет своего мнения. Ибо коих он признает великими, от тех и честь принимает за великое, хотя бы она была и не велика; потому только, что он их самих признает великими. Напротив гордый тех, которые почитают его, почитает за ничто, а честь, которую они ему воздают, дорого ценит. Еще, смиренный не уловляется никакой страстью; его не может возмутить ни гнев, ни любовь к славе, ни зависть, ни ревность. А что может быть выше души чуждой сих страстей? Напротив гордый одержим всеми сими страстьми, и как червь в грязи пресмыкается. И зависть, и ненависть, и гнев постоянно волнуют душу его. Итак, кто же истинно высок: тот ли, кто господствует над страстями, или тот, кто раболепствует оным? Тот ли, кто трепещет и страшится их, или тот, кто недоступен для них и никак ими не уловляется? Какая птица летает выше, скажем мы: та ли, которая носится выше стрел ловца, или та, которая и без стрелы попадается ловцу, потому что летает по земле и не может подняться на высоту? Таков точно и гордый: его каждый силок удобно ловит, потому что он пресмыкается по земле.
   Если же ты хочешь, то можешь видеть сие и из примера злого оного духа. Что ниже диавола гордого, и что выше человека смиряющего себя? Тот пресмыкается по земле, находясь под нашей пятой, ибо в Писании сказано: наступите на змию и на скорпию (Лк. 10, 19; Пс. 90, 13). А сей находится с Ангелами на небесах. Если же ты хочешь знать сие из примера людей гордых, то представь себе оного варвара, который имел столь великое войско, и не знал даже того, что всем известно, как на примере, что камень есть камень, и идолы суть идолы, и потому был ниже сих самых вещей. Напротив благочестивые и верные возносятся выше солнца; а потому что может быть выше их? Они прелетают самые своды небесные и, оставив за собой Ангелов, предстоят самому престолу Царя. Наконец, дабы тебе еще более увериться в низости гордых, я спрошу тебя: кто унижается, тот ли, кому вспомоществует Бог, или тот, кому Он противится? Очевидно, что тот, кому противится. Итак, слушай, что говорит Писание о том и другом: Бог гордым противится, смиренным же дает благодать (1 Пет. 5, 5). Еще спрошу тебя о другом: кто выше, священнодействующий ли и приносящий жертву пред Богом, или тот, кто не имеет дерзновения приступить к Нему? Но ты скажешь, какую жертву приносит смиренный? Послушай Давида, который говорит: жертва Богу дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит (Пс. 50, 19). Видишь ли чистоту сего? Обрати же внимание и на нечистоту оного. Об нем говорит Писание: нечист пред Богом всяк высокосердый (Прем.
   Сол. 16, 5). Притом в первом обитает Сам Бог: на кого воззрю, говорит Он, токмо на кроткаго и молчаливаго и трепещущаго словес Моих (Ис. 66, 2)? а последний мучится вместе с диаволом; ибо надменный потерпит то же, что и диавол. Посему и Павел говорит: да не разгордевся в суд впадет диавол (1 Тим. 3, 6). Таким образом, с ним случится противное тому, чего он желает. Он хочет гордиться для того, чтобы его почитали; и между тем, если кто более всех подвергается презрению, то это он. Ибо подвергается ли кто насмешкам, вражде и ненависти у всех, нападают ли на кого враги, подвергается ли кто гневу и нечистоте; гордецы более всех подвержены сему. Что же может быть хуже сего? Это есть верх зол. Напротив, что любезнее смиренных? Что блаженнее их, когда они любезны и приятны Богу, да и у людей они же более наслаждаются славой; все почитают их как отцов, любят как братьев, принимают их как своих. Итак, будем смиряться, чтоб нам вознестись.
   Ибо от великой гордости происходит унижение и безумие. Так унижен был Фараон. Ибо он сказал: не вем Господа (Исх. 5, 2; 14, 24), и за сие сделался презреннее мышей, лягушек и мух, и вскоре после сего потонул с оружием своим и конями. Не то было с Авраамом: он назвал себя землею и пеплом (Быт. 18, 27), и потому одержал победу над бесчисленными неприятелями; бывши у египтян, возвратился от них с победой, славнейшей прежней, и, снискавши столь великую добродетель, навсегда остался великим. Посему его везде воспевают, ублажают и прославляют. А Фараон – земля, пепел, и даже хуже сего. Бог ничего так не отвращается, как гордости. Посему-то Он еще изначала так все устроил, чтобы истребить в нас страсть сию. Для сего мы соделались смертными, живем в печали и сетовании; для сего жизнь наша проходит в труде и изнурении; обременена непрерывной работой. Ибо первый человек впал в грех от гордости, возжелав быть равным Богу; и за сие не удержал и того, что имел, но потерял оное. Таковы плоды гордости! Она не только не доставляет нам никакой пользы, но лишает и того, что имеем.
   Итак, поелику смиренномудрие не только не отнимает у нас того, что имеем, но еще доставляет и то, чего не имеем; то возревнуем об оном, потщимся стяжать оное, дабы нам насладиться и настоящей жизнью, и приобресть будущую славу, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым слава Отцу, держава со Святым Духом, ныне и всегда, и во веки веков. Аминь.

Беседа 72
О пользе чтения и слушания Священного Писания [74 - 53 Бес. на Ев. Иоан. Богосл.]

Если мы будем постоянно упражняться в чтении и слушании Священного Писания, то будем в состоянии достигнуть своего спасения, узнаем и правые догматы, и жизнь добродетельную. Хотя бы кто был крайне упрям и непреклонен, и ленив; хотя бы прежде он не приобрел никакой выгоды: при всем том в настоящее время соберет плод и получит какую-нибудь пользу, хотя и не такую, чтоб мог ее чувствовать, но все же получит. Если тот, кто приходит в мироварницу и сидит в подобных заведениях, невольно проникается благоуханием: то гораздо более тот, кто ходит в церковь. Как от бездействия рождается леность: так и от упражнения появляется усердие. Поэтому, хотя бы ты был исполнен бесчисленным множеством грехов, хотя бы ты был нечист, не убегай здешнего собрания. Но что ж, скажешь, если я слушаю, но не исполняю? Немалое приобретение и это – признать себя достойным сожаления. Не бесполезен и этот страх; не бесплодна и эта боязнь. Если только будешь сокрушаться о том, что, слушая, не исполняешь, то непременно придешь когда-нибудь и к исполнению.
Кто беседует с Богом и слушает беседу Божию, тому невозможно не получить никакой пользы. Ведь мы тотчас же поправляем на себе одежду и умываем руки, как только хотим взять Библию. Видишь ли, какое благоговение еще прежде чтения? Если же мы со вниманием и читать будем, то приобретем великую пользу. В самом деле, если бы это чтение не приводило душу в благоговение, мы не стали бы умывать рук; сверх того, жена, если она непокрыта, тотчас надевает покрывало, представляя этим свидетельство своего внутреннего благоговения; а муж, если голова его покрыта, обнажает ее. Видишь ли, как внешний вид бывает провозвестником внутреннего благоговения? Потом, и севши слушать, человек часто вздыхает и осуждает свою настоящую жизнь. Итак, будем внимать Писаниям, возлюбленные? И если не другое что, то, по крайней мере, Евангелие да будет для нас предметом особенного внимания, да будет всегда в наших руках. Ведь только что откроешь эту книгу, тотчас увидишь пред глазами имя Христово и тотчас услышишь слова: Иисус Христово рождество сице бе: обрученный бо бывши матери его Марии Иосифови… обретеся имущи во чреве от Духа свята (Мф. 1, 18). А кто услышит это, тотчас пожелает девства, подивится рождению, отрешится от земли. Немаловажно и то, что ты увидишь Деву, сподобившуюся Духа, и – Ангела, беседующего с ней. Между тем это пишется еще в начале. Если же ты будешь продолжать чтение до конца, то тотчас отвергнешь все житейское и будешь смеяться над всем земным. Если ты богат, – за ничто почтешь богатство, когда услышишь, что она, обрученная тектону (плотнику – греч.) и произшедшая из смиренного дома, соделалась Матерью твоего Владыки. Если ты беден, – не будешь стыдиться своей бедности, когда узнаешь, что Творец мира не устыдился беднейшего дома. Помышляя об этом, ты не станешь похищать, не будешь лихоимствовать, не станешь брать того, что принадлежит другим; напротив, скорее сам сделаешься любителем бедности и будешь презирать богатство. А достигнув этого, ты избежишь всякого зла. Далее, когда увидишь Христа лежащим в яслях, тогда не будешь стараться украсить свое дитя золотом или устроить для своей жены серебряное ложе. А, не заботясь об этом, ты не станешь из-за этого лихоимствовать и похищать. Много и других выгод можно получить от чтения Св. Писания, которых нельзя теперь пересказать в подробности; но их узнают те, которые сделают опыт. Посему умоляю вас и приобретать книги Св. Писания, и усвоить себе мысли их, и начертывать в душах. Иудеям, так как они не были внимательны, повелено было привешивать книги к рукам; а мы даже и не на руках, а в доме полагаем их, тогда как надлежит отпечатлевать их в сердце. Чрез это мы очистим себя в настоящей жизни и достигнем будущих благ, которых да сподобимся все мы, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 73
О роскошной жизни [75 - 44 Бес. на Ев. Мф.]

   Христос назвал роскошь тернием. Ибо она уязвляет более, нежели терние, и изнуряет душу сильнее, нежели забота, и причиняет самые мучительные болезни как телу, так и душе. Не столько мучит забота, сколько пресыщение. Ибо если бессонница, боль в висках, тягость в голове и болезни в желудке мучат пресыщенного, то представь, скольких терний жесточае это! Как терние, с какой бы стороны не брали его, окровавляет руки: так и роскошь вносит язву и в ноги, и в руки, и в голову, и в глаза, и вообще во все члены; она безжизненна, и бесплодна как терние, и гораздо больше его вредна, и вредна для существеннейших частей. Ибо она преждевременно приближает к старости, притупляет чувства, омрачает мысль, ослепляет проницательный ум; наполняет тело влагами, скопляет гной, причиняет множество болезней, и возлагает большую тяжесть и несносное бремя. Следствием того бывают частые падения, а иногда и погибель. Для чего же, скажи мне, утучняешь тело? Неужели мы принесем тебя в жертву?
   Или предложим на трапезу? Хорошо откармливать птиц, или лучше сказать, и их не хорошо; когда отучнеют, употребление их в пищу уже не бывает для нас здоровым. Так-то велико зло – пресыщение, что оно вредно и бессловесным. Откармливая, делаем их бесполезными и для них самих, и для нас; потому что от этой тучности и пища неудобно варится, и соки гниют. Но те животные, которых немного кормят, и которые, так сказать, постятся, не употребляют излишней пищи и находятся в трудных работах, бывают весьма полезны и для себя и для других, годны для пищи и для всего прочего. Почему те, которые питаются ими, бывают более здоровы; те же, которые употребляют в пищу жирных животных, уподобляются им, соделываясь ленивыми, больными и сами на себя налагают тягчайшие узы. Ничто столько не противно и не вредно телу, как пресыщение; ничто столько не разрушает, не обременяет и не повреждает его, как неумеренное употребление пищи. Они так безумны, что не хотят даже столько поберечь себя самих, сколько другие берегут мехи.
   Ибо продавцы вин не наполняют мехи более надлежащего, дабы не прорвать их; а они и такой заботы не хотят иметь о бедном своем чреве, но до чрезмерности обременяют его пищею, наполняют вином до ушей, ноздрей и самого горла, и таким образом сугубо стесняют дух и ту силу, которая устраивает животную жизнь. Для того ли дана тебе гортань, чтобы ты до самых уст наполнял ее вином и другими вредными веществами? Не для того, человек, но чтобы, во‐первых, славословить Бога, воссылать к нему священные молитвы, читать Божественные законы; во‐вторых, подавать советы полезные ближним. А ты, как будто для обжорства только получивши гортань, не даешь ей ни малейшего времени для священного занятия, а во всю жизнь употребляешь ее на постыдную работу. Таковые люди поступают подобно тому, кто, взявши арфу, имеющую золотые струны, и хорошо настроенную, вместо того, чтобы ударять в нее и извлекать гармонические звуки, завалит ее навозом, всякой дрянью. Навозом я называю не пищу, но пресыщение, и великую неумеренность;
   ибо то, что сверх меры, не питает уже, но вредит.
   Одно чрево дано только для принятия пищи, а уста, гортань и язык даны и для других более необходимых занятий; или лучше, и чрево дано не просто для принятия пищи, но для принятия пищи умеренной.
   Оно само показывает нам это, ибо всегда вопиет против нас, когда мы повредим ему таким излишеством; и не только вопиет, но и, в отмщение за несправедливость, налагает на нас величайшее наказание. И, во‐первых, оно наказывает ноги, которые носят его и водят на роскошные пиршества; потом связывает служащие ему руки за то, что они доставляли ему столь многие и столь хорошие яства. А у многих оно повредило и самые уста, глаза и голову. Как раб, если возложат на него что-либо свыше сил его, в сильном негодовании оскорбляет своего господина: так и чрево, которому сделали насилие, часто погубляет и портит, вместе с прочими членами, и самый мозг.
   Потому хорошо устроил Бог, соединивши с неумеренностью такие вредные следствия, дабы, если добровольно ты не хочешь поступать благоразумно, по крайней мере, против воли страх, и столь большой вред, научил тебя умеренности. Итак, зная это, будем убегать роскоши, будем заботиться об умеренности, дабы и здоровьем телесным наслаждаться и, избавив душу от всякой болезни, быть участниками в будущих благах благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.

Беседа 74
Почему с добродетелью сопряжен труд [76 - 36 Бес. на Ев. Иоан. Бог.]

   Не будем ослабевать духом, когда просим что-либо у Бога и долго не получаем. Ради людей мы усердствуем столь долгое время, и в войсках служа, и тяжкие работы исправляя, и исполняя раболепные услуги, хотя наконец часто теряем и самую надежду (награды): а ради Господа нашего, от которого, без сомнения, можем получить награды, гораздо больше самих трудов, (ибо упование не посрамит, говорит Писание, Рим. 5, 5), – показать надлежащее усердие – мы не терпим. Какого же наказания заслуживает это? Ибо хотя бы мы и ничего не получили от Него, одно продолжительное собеседование с Ним не следует ли считать стоящим бесчисленных благ? Но постоянная молитва, говоришь ты, трудное дело. А какое из добрых дел, скажи мне, не трудно? Да в том-то, скажешь ты, и затруднение большое, что с пороком сопряжено удовольствие, а с добродетелью труд. Я думаю, многие на это ищут объяснения. Какая же тому причина? В начале Бог даровал нам жизнь, свободную от забот и чуждую трудов: но мы не воспользовались, как должно было, этим даром, а развратились по нерадению и лишились рая. Тогда-то Бог соделал уже жизнь нашу претрудной, и в оправдание свое пред родом человеческим, как бы так говорит: «Я даровал вам сначала наслаждения: но вы от своеволия соделались худшими; посему Я определил наложить на вас труды и пот». Когда же и труды не обуздали нас, Он дал закон, содержащий в себе многие заповеди, наложив на нас, как на коней неукротимых, узды и путы, дабы удержать порывы, как делают укротители коней. Вот почему жизнь наша сопряжена с трудами, так как без трудов мы обыкновенно развращаемся. Природа наша не может бездействовать, а иначе легко преклоняется ко злу. Положим, например, что человеку целомудренному или отличающемуся какой-либо другой добродетелью, не нужны были бы никакие подвиги; а он бы и спал и однако ж во всем успевал: к чему бы привело такое ослабление? Не к гордости ли и высокомерию? Да для чего же, говоришь ты, со злом сопряжено великое удовольствие, а с добродетелью великий труд и тягость? Но какая же была бы тебе и благодать, или за что ж бы ты получил награду, если бы это было дело нетрудное? Я и теперь могу указать многих таких, которые по природе отвращаются от смешения с женщинами и убегают, как чего-нибудь скверного, самой беседы с ними: но скажи, пожалуй, называть ли их за то целомудренными и будем ли мы их увенчивать и прославлять? Никак.
   Ибо целомудрие есть воздержание и препобеждение похотей борьбой. Так и на войне, чем сильнее битва, тем блистательнее тогда бывает и торжество, а не тогда, когда никто и рук не поднимает. Есть много и смирных по природе людей: можем ли называть их кроткими? Никак. Таким образом и Христос, говоря о трех родах скопцов, два из них оставляет без венцов, а один вводит в царствие (Мф. 19, 12). Да для чего, скажут, нужно зло? И я то же говорю: но кто же виновник зла? Кто другой, как не наше произвольное нерадение? Но надлежало бы быть, говоришь, одним добрым. А какое свойство добра? Трезвиться и бодрствовать ли, или спать и предаваться беспечности?
   А почему, скажешь, не признано за лучшее, – чтобы добро делалось без труда? Такие слова свойственны животным и чревоугодникам, которые почитают богом свое чрево. Что это слова лености, вот – суди: если бы где-нибудь были властитель и военачальник, и властитель бы спал или пиршествовал, а военачальник с великими трудами одерживал бы победы: кому из них ты вменил бы славу? Кому принадлежал бы плод радостных событий? Видишь, что душа более расположена бывает к тому, в чем более труждается.
   Посему и Бог соединил с добродетелью труды, желая прилепить к ней душу. Потому-то мы удивляемся добродетели, хотя сами ее и не исполняем; а порок порицаем, хотя он кажется и весьма приятен. А если спросишь: почему мы не удивляемся людям добрым по природе, а более тем, которые таковы по свободному произволению? Это потому, что справедливость требует предпочитать трудящегося не трудящемуся.
   А почему, скажешь, мы ныне труждаемся? Потому, что жизни без трудов ты не хотел вести благоразумно. Если исследовать внимательно, то ведь бездействие и без того обыкновенно развращает нас и причиняет много трудов. Например, оставим в заключении какого-нибудь человека и станем только кормить его и наполнять его чрево, не позволяя ему ни ходить, ни заниматься каким-либо делом; пусть он наслаждается трапезой и ложем и постоянно пресыщается: может ли что быть несчастнее такой жизни? Но иное дело, скажешь, заниматься чем-нибудь, а иное – трудиться; ведь можно же было тогда (в первобытном состоянии) делать без трудов? Не так ли? Конечно так; этого и Бог хотел, да ты сам не стерпел. Бог повелел тебе возделывать рай, назначив в этом тебе занятие, но, не присоединив к этому никакого труда; а если бы и в начале у человека был труд, то после Бог не возложил бы на него труда в виде наказания. Ибо можно делать и не труждаться, как то свойственно Ангелам. А что они занимаются делом, послушай, как говорит о том Писание: сильнии крепостию, творящии слово Его (Пс. 102, 20). Теперь недостаток силы делает нам много труда: а тогда этого не было, ибо вшедый в покой Его, говорит Писание, – почи от дел своих якоже и от своих Бог (Евр. 4, 4), разумея здесь не бездействие, а нетрудность дела. Ибо Бог еще и ныне действует, как говорит Христос: Отец мой доселе делает и Аз делаю (Ин. 5, 17).
   Итак, убеждаю вас, отложив всякое нерадение, поревновать о добродетели. Ибо удовольствия порока кратковременны, а скорбь постоянна; от добродетели же напротив радость нескончаемая, а труд – только временный. Добродетель, еще прежде получения венцов, утешает своего труженика, питая его надеждами; а порок, еще прежде (вечного) наказания казнит своего последователя, терзая и устрашая его совесть и заставляя на все смотреть с подозрением. А это не хуже ли самых великих трудов, всякого изнурения? А если бы даже этого не было, а было бы одно удовольствие: может ли что быть ничтожнее такого удовольствия?
   Оно, как скоро является, так и исчезает, увядая и убегая прежде, нежели успеем возобладать им, разуметь ли здесь удовольствия плоти, или роскоши, или богатства: ибо все это каждый день непрерывно стареет. А когда последует еще и наказание и мучение, что может быть несчастнее людей, предающихся пороку?
   Итак, зная это, будем терпеть все ради добродетели; таким образом мы сподобимся и истинной радости, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава во веки веков. Аминь.

Беседа 75
О кротости и гневе, и чтобы из любви к Богу быть добродетельным [77 - 6 Бес. на Деян.]

   Люди, не столько привлекаются благодеяниями, сколько вразумляются страхом, но дивные и великие мужи и други Божии ни в чем этом не нуждаются. Таков, например, был Павел: он не думал ни о царстве, ни о геенне. Вот это значит любить Христа; это значит не быть наемником, не смотреть на благочестивую жизнь, как на промысел и на торговлю, а быть истинно добродетельным и делать все из одной любви к Богу. Каких же достойны мы слез, когда на нас лежит такой великий долг, а мы не стараемся, и как купцы, приобресть Царство Небесное! Так много нам обещано, а мы и при всем том не слушаем! С чем сравнить такое ожесточение? Люди, одержимые безумной страстью к деньгам, кого бы ни встретили, врагов ли, или рабов, или самых злых своих противников, самых негодных людей, – коль скоро только надеются получить чрез них деньги, – решаются на все, и льстят, и услуживают, и становятся рабами, и считают их самыми почтенными людьми, лишь бы что-нибудь получить от них: надежда получить деньги производит то, что они ни на что не смотрят.
   А царство не имеет того значения у нас, какое имеют деньги; или лучше, – не имеет и одной доли того значения! Между тем, и обещано оно не каким-нибудь обыкновенным лицом, а Тем, Кто несравненно выше самого царства. Если же и обещано царство, и дает его сам Бог; то, очевидно, уже много значит и получит его от такого лица. А у нас, между тем, бывает тоже, как если бы царя, который, после бесчисленного множества других благодеяний, хочет сделать нас своими наследниками наравне с собственным сыном, мы стали презирать; а начальнику разбойников, который был причиной весьма многих бед и для нас, и для наших родителей, который сам исполнен зла и посрамил и нашу славу, и наше спасение, – стали кланяться, если он покажет нам хотя один обол (медяк). Бог обещает нам царство, и пренебрегаем Его; диавол готовит нам геенну, и мы чтим его! То – Бог, а это – диавол! Но посмотрим на самую разность их заповедей. Если бы даже ничего этого не было, – если бы, то есть, то не был Бог, а это – диавол, если бы первый не уготовлял нам царства, а последний – геенны, – самого свойства их заповедей не довольно ли было бы для того, чтобы побудить нас быть в союзе с первым? Что же заповедует тот и другой? Один – то, что покрывает нас стыдом, а другой – то, что делает нас славными; один – то, что подвергает бесчисленным бедствиям и бесславию, другой – то, что доставляет великую отраду. В самом деле, посмотри: один говорит: научитеся от мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим (Мф. 11, 29); а другой говорит: будь жесток и суров, гневлив и раздражителен, будь скорее зверем, чем человеком. Посмотрим же, что полезнее, что благотворнее. Но не это только имей в виду, а помышляй о том, что один из них диавол. Тогда в особенности обнаружится то, что полезнее, да и торжество будет больше. Ведь не тот заботлив, кто дает повеления легкие, а кто заповедует полезное. И отцы дают приказания тягостные, равно как и господа своим слугам; но потому-то именно одни из них – отцы, а другие – господа; а поработители и губители заповедуют все противное. Впрочем, что заповеди Божии доставляют и удовольствие, это видно из следующего. Каково, по твоему мнению, состояние человека раздражительного, и человека незлобивого и кроткого? Не правда ли, что душа последнего похожа на уединенное место, где царствует великая тишина, а душа первого – на шумную площадь, где страшный крик, где погонщики верблюдов, лошаков, ослов, кричат изо всей силы на проходящих, чтобы их не задавить? Или еще, не походит ли душа последнего на средину городов, где сильный шум то с той стороны от серебренников, то с другой – от медников, где одни обижают, а другие терпят обиду? А душа первого похожа на вершину горы, где веет легкий ветер и куда падает чистый луч солнца, откуда льются прозрачные струи потоков и где встречаешь множество прелестных цветов, как на весенних лугах и в садах, красующихся растениями, цветами, и струящимися потоками. Если здесь и бывает какой звук, то это – звук приятный, доставляющий большое удовольствие тому, кто его слышит.
   Здесь или певчие птицы сидят вверху на ветвях дерев, и кузнечики, соловьи и ласточки стройно воспевают какой-то один концерт; или тихий ветер, слегка касаясь ветвей дерев, часто производит звуки, похожие на звук флейты или на крик лебедя: или луг, покрытый розами и лилиями, которые склоняются друг к другу и отливают синевой, представляет как бы синее море в минуту легкого волнения. Одним словом, здесь можно найти много подобий; посмотришь на розы, – подумаешь: видишь радугу; посмотришь на фиалки – подумаешь: видишь волнующееся море; посмотришь на лилии, – подумаешь: видишь небо. И не зрением только наслаждаешься здесь при виде такого зрелища, но и самым телом. здесь человек по преимуществу находит для себя отраду и отдых, так что скорее считает себя на себе, чем на земле.
   Есть здесь и другой звук, – когда вода непринужденно катится с вершины по расселинам и, слегка ударяясь о встречающиеся камешки, тихо журчит и такую разливает радость по нашим членам, что скоро и сон, от которого невольно опускаются члены, нисходит на глаза наши. Вы с удовольствием слушали мой рассказ и, может быть, даже пленились пустынной местностью? А ведь душа великодушного человека несравненно приятнее, чем эта пустынная местность. И я не с тем коснулся этого подобия, чтобы описать вам луг, или чтобы похвалить сие красноречием, но чтобы вы, увидев из описания, как велико наслаждение людей великодушных, – увидев, что и обращение с человеком великодушным доставляет несравненно больше и удовольствия, и пользы, чем жизнь в подобных местах, старались подражать таким людям. В самом деле, если от такой души не выходит и дыхание бурное, но одни кроткие и приветливые слова, истинно подобные тихому веянию легкого ветра, одни убеждения, в которых нет ничего грубого, а напротив слышится нечто похожее на пение птиц; то не правда ли, что это лучше? Веяние слова ведь уже не на тело падает, а оживляет душу.
   Не так скоро врач, какое бы он ни прилагал старание, освободит больного от горячки, как человек великодушный дуновением слов своих охлаждает человека раздражительного, пламенеющего гневом. Но что я говорю о враче? И раскаленное железо, опущенное в воду, так скоро не потеряет своей теплоты, как человек вспыльчивый, если встретится с душой терпеливой. Но как певчие птицы на рынке не имеют почти никакой цены; так точно и наши убеждения считаются пустыми словами у людей раздражительных.
   Итак, кротость приятнее, чем гнев и ярость. Но не это только, но и то, что одно заповедано диаволом, а другое – Богом. Видите, – я не напрасно сказал, что, если бы то не был диавол и Бог, самые заповеди были бы уже достаточны для того, чтобы отвлечь нас от диавола. Человек кроткий и сам себе приятен, и другим полезен; а гневливый – и сам себе неприятен, и другим вреден. Действительно, ничего нет хуже человека гневливого, ничего нет тягостнее, ничего несноснее, ничего постыднее; равно как и наоборот, – нет ничего приятнее человека, который не умеет гневаться.
   Лучше жить со зверем, чем с таким человеком: зверя только раз укротишь, и уж он навсегда остается таким, каким его приучили быть; а этого, сколько ни укрощай, он опять ожесточается, потому что только на один раз смирится. Как отличен ясный и светлый день от времени ненастного и крайне печального; так и душа человека гневающегося – от души человека кроткого. Но мы теперь еще не будем рассматривать тот вред, который происходит от людей раздражительных для других, а посмотрим на вред, какой они причиняют самим себе. Конечно, и то уже не маловажный вред, если мы сделаем какое-либо зло другому; но на это мы пока не будем обращать внимания. Какой палач может истерзать до такой степени бока? какие раскаленные рожны могут так исколоть тело? Какое сумасшествие может настолько лишить нас здравого смысла, сколько лишают гнев и бешенство? Я знаю многих, которые сделались больными от гнева; и жесточайшие горячки, по большей части, бывают от гнева. А если эти страсти так вредны для тела, то подумай, как вредны для души. Не рассчитывай на то, что ты этого не видишь; но подумай, если и то, что (т. е. тело) принимает зло, терпит такой вред, – какой же вред получит то, что (т. е. душа) его раздражает? Многие от гнева потеряли глаза; многие впали в самую тяжкую болезнь. Между тем, человек великодушный легко переносит все. Но несмотря на то, что диавол дает нам такие тягостные повеления и в награду за то предлагает геенну, несмотря на то, что он – диавол и враг нашего спасения, все же мы больше слушаем его, чем Христа, хотя Христос – наш Спаситель и благодетель, и предлагает нам такие заповеди, которые и приятнее, и полезнее, и благотворнее, которые приносят величайшую пользу и нам, и тем, кто с нами живет. Нет ничего хуже гнева, возлюбленный; нет ничего хуже неуместной раздражительности. Гнев не терпит дальнего отлагательства; это – бурная страсть. Часто случается, что в гневе иной скажет такое слово, для вознаграждения которого нужна целая жизнь; или сделает такое дело, которое ниспровергает всю его жизнь. Ведь то-то и ужасно, что в короткое время, чрез один поступок, чрез одно даже слово (гнев) часто лишает нас вечных благ и делает напрасными бесчисленные труды. Посему умоляю вас, употребите все меры к тому, чтобы обуздать этого зверя. Это я сказал о кротости и гневе. Но если кто станет рассуждать и о других добродетелях и пороках, например, о любостяжании и презрении богатства, о распутстве и целомудрии, о зависти и добродушии, и сравнит их одно с другим; тот узнает, что и здесь есть различие. Видели, как ясно из одних заповедей открывается, что один – Бог, а другой – диавол? Будем же повиноваться Богу и не станем ввергать себя в бездну, но, пока есть еще время, постараемся омыть все, что оскверняет душу, чтобы сподобиться вечных благ, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым духом, слава, держава, честь ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 76
О вине и пьянстве [78 - 29 Бес. на Кн. Быт.]

Не вино худо, но его злоупотребление. А что не от вина происходят гибельные пороки, но от развращенной воли, и что происходящую от вина пользу уничтожает неумеренность, это показывает тебе Писание, когда говорит о начале употребления вина уже после потопа, дабы ты знал, что природа человеческая еще прежде употребления вина, дошла до крайнего развращения, и совершила великое множество грехов, когда еще и вино не было известно. Итак, видя употребление вина, не вину приписывай все зло, но воле, развращенной и уклонившейся к нечестию. С другой стороны, помысли, человек, и о том, на какое употребление сделалось полезным вино и вострепещи. При его помощи совершается благодатное таинство нашего спасения.
Не вино, а пьянство дурное дело. Оно может притупить чувства и помрачить разум. Человека разумного и получившего владычество над всем, оно делает как бы мертвым и бездейственным и заставляет лежать, как бы связанного какими неразрешимыми узами; или лучше сказать, делает его хуже и мертвого. Ибо этот бывает равно бездействен и по отношению к добру и по отношению ко злу, а тот по отношению к добру бездействен, но по отношению ко злу более прежнего деятелен, и становится предметом посмеяния для всех, для жены, для детей и для самих рабов. Друзья, видя унижение его, закрываются и стыдятся, а враги радуются, смеются и ругаются над ним, как бы так говоря: неужели такой человек достоин жизни? Неужели он может дышать воздухом? Называют его скотиной, нечистым животным, и другими еще презреннейшими именами… Предающиеся пьянству никогда не чувствуют сытости, но чем более вливают в себя вина, тем более разжигаются жаждой, так что употребление вина служит для них к увеличению жажды, и, хотя чувство удовольствия в них уже пропадает, но жажда, сделавшись неутомимой, повергает в самую бездну опьянения пленников пьянства. Пьянство есть произвольный демон, который хуже настоящего демона помрачает ум и отнимает у одержимого им всякую скромность. Видя бесноватого, мы часто жалеем об нем, соболезнуем и обнаруживаем к нему глубокое сострадание; но при виде пьяного поступаем напротив: негодуем, сердимся, произносим тысячу укоризн. Почему и для чего? Потому что одержимый злым демоном, что ни делает, делает невольно: бьется ли он, разрывает ли одежду или произносит какие-либо срамные слова, все это ему прощается; но пьяный, что ни сделает, ни в чем не будет прощен, напротив и домашние, и друзья, и соседи, и все строго осудят его, потому что он сам по своей воле дошел до этого несчастного положения, сам предал себя во власть пьянству.

Беседа 77
О любви к ближнему [79 - 60 Бес. на Ев. Мф.]

   Мы должны поставлять Христа за первое основание любви к ближнему. Но мы видим, что многие имеют другие побуждения к любви: один любит потому, что его самого любят; другой потому, что его уважают; иной потому, что ближний в некотором житейском деле был для него полезен; а четвертый по чему-нибудь другому. Но трудно найти такого, который бы любил ближнего искренно, и как должно – для Христа. Ибо многие соединены друг с другом только житейскими делами. Павел не так любил, он любил для Христа; и хотя не был любим так, как сам любил, впрочем, не ослаблял любви своей, а дал ей укорениться в себе. Но нынешняя любовь не такова.
   Исследуя все, мы найдем у многих в любви более пиитического, нежели истинного. И если бы кто позволил мне в сем многолюдном собрании учинить такое исследование; то я показал бы, что весьма многие соединены между собой житейскими видами. Это открывается из причин, производящих вражду. Так как они соединены между собой преходящими выгодами, то посему любовь их не имеет ни пламенности, ни постоянства: напротив, каждая обида, или потеря денег, или зависть, или любовь к тщеславию, или другое что сему подобное, легко разрушает их любовь; ибо она не имеет духовного корня. Если бы был такой корень, то ничто бы житейское не могло разрушить духовного. Любовь, имеющая основанием Христа, тверда, постоянна, непобедима; ничто оную расторгнуть не может, ни клеветы, ни опасности, ни смерть, ни другое что-либо подобное сему. Кто таким образом любит, хотя бы претерпевал тысячу поражений за сию любовь, не оставит ее. Ибо кто любит за то, что его любят, тот – случись с ним неприятность – прервет любовь свою; а кто соединен той любовью, никогда не оставит оной. посему и Павел сказал: любы николиже отпадает (1 Кор. 13, 8). Что ты скажешь мне в защиту свою: тебя обидел тот, который был почтен тобой? Или облагодетельствованный тобой хотел убить тебя? Но если ты любишь для Христа, то и сие самое располагает тебя к большой любви. Что у других служит к разрушению любви, здесь то же самое служит к утверждению оной. Почему же? Во-первых, потому, что таковой бывает для тебя виновником наград; во‐вторых, потому, что он имеет нужду в большой помощи и заботливости о нем.
   Посему, кто так любит, тот не разбирает ни рода, ни отечества, ни богатства, ни взаимной любви к себе, ни другого чего-либо подобного. Но хотя бы его ненавидели, обижали, умерщвляли, не перестает любить, имея достаточную причину к любви – Христа.
   На Него неуклонно взирая, он пребывает тверд. Ибо и Христос таким же образом любил врагов неблагодарных, обидчиков, поносителей, ненавистников, не хотевших смотреть на Него, предпочитавших Ему дерево и камни, – любил их высочайшею любовью, которой нельзя найти подобной. Ибо говорит: больши сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя (Ин. 15, 13). Смотри, как Он заботится ибо тех, которые распяли Его, и которые столько оказали неистовства над Ним! Так говорил Он об них ко Отцу: отпусти им: не ведят бо что творят (Лк. 23, 34), и после сего послал еще к ним учеников. Итак, поревнуем и мы сей любви, и будем взирать на нее, дабы сделавшись подражателями Христу, удостоиться и здешних и будущих благ, благодатью, и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.

Беседа 78
О целомудренной жизни [80 - 63 Бес. на Ев. Иоан. Бог.]

   Правая вера при порочной жизни не принесет нам никакой пользы. Это показывают и Христос и Павел, которые преимущественно заботились о доброй жизни. Так Христос учит: не всяк, глаголяй ми, Господи, Господи, внидет в Царствие Небесное (Мф. 7, 21), и далее: мнози рекут мне во он день: Господи, Господи, не в твое ли имя пророчествовахом? И тогда исповем им: яко николиже знах вас, отыдите от мене делающии беззаконие (ст. 22, 23). В самом деле, люди невнимательные к себе самим, легко впадают в пороки, хотя веру имеют правую. А Павел, в своем послании к евреям, так говорит и убеждает: мир имейте и святыню со всеми, ихже кроме никтоже узрит Бога (Евр. 12, 14). Святыней он называет целомудрие, по которому каждый должен довольствоваться своей женой, и не падать с другой. Ибо кто не довольствуется (своей женой), тот не может спастись, но неизбежно погибнет, хотя бы имел тысячи добродетелей.
   В самом деле, блуднику невозможно войти в Царство Небесное; а тут уже не блуд, но гораздо более, – прелюбодеяние. Как жена, которая связана с мужем, если будет еще в связи с другим, уже прелюбодействует, так точно и муж, связанный с женой, если будет иметь еще другую, прелюбодействует. А такой человек не наследует Царства Небесного, но будет ввержен в геенну.
   Послушай, что о таких людях говорит Христос: червь их не умирает, а огнь не угасает (Мк. 9, 44). Подлинно, для того нет никакого извинения, кто при своей жене бесчинствует еще с другой; ибо это уже невоздержание. Если многие и от своей жены воздерживаются, когда наступает время поста или время молитвы, то какой огонь собирает себе тот, кто не довольствуется даже своей женой, но имеет еще связь и с другой?
   Если отпустившему и отвергшему от себя свою жену не позволяется сопрягаться с другой, ибо это – прелюбодеяние; то какой грех делает тот, кто, имея в своем доме жену, приводит еще другую? Пусть же никто не позволяет оставаться такому недугу в своей душе, но пусть всякий с корнем исторгает его. Прелюбодей не столько вредит жене своей, сколько самому себе.
   Ибо этот грех столько тяжек и непростителен, что если жена оставит мужа, даже идолопоклонника, против его воли, то Бог ее наказывает. Видишь ли, какое это зло? Если какая-нибудь верная жена, говорит Павел, имать мужа неверна, и той благоволит жити с нею, да не оставляет его (1 Кор. 7, 13). Но о блуднице не то сказано, а что? Всяк отпущаяй жену свою разве сло-весе прелюбодейнаго, творит ю прелюбодействовати (Мф. 5, 32). Если чрез сожитие муж и жена составляют одно тело, то и живущий с блудницей необходимо становится одним с ней телом. Как же после этого честная жена, будучи членом Христовым, примет такого мужа? Или каким образом она соединит с собой член блудницы? И смотри, какая особенность!
   Сожительствующая неверному не становится оттого нечистой: святится бо, сказано, муж не верен о жене верне (1 Кор. 7, 14). Но о блуднице не то сказано, но что? Взем ли убо уды Христовы, сотворю уды блудничи (1 Кор. 6, 15)? Там освящение пребывает и не отнимается, несмотря ан сожительство с неверным; а здесь оно удаляется. Подлинно, тяжкий грех – прелюбодеяние, тяжкий грех и готовит нескончаемое наказание! Да и здесь оно навлекает бесчисленные бедствия. В самом деле такой человек принужден бывает вести жизнь тяжкую и горестную, и его состояние ни чем не лучше состояния осужденных на казнь, когда он тайком входит в чужой дом со страхом и великим трепетом, и всех равно опасается, – и рабов и свободных. Поэтому умоляю вас, потщитесь освободиться от этой болезни. Если же не послушаетесь, то не входите в эти священные преддверия. Овцам, покрытым язвами и зараженным болезнью, не следует пастись вместе с овцами здоровыми; но их должно отгонять от стада, пока не освободятся от своей болезни. Мы сделались членами Христовыми, не будем же членами блудницы! Здесь не блуднице, но церковь; и если ты имеешь члены блудодейцы, то не стой в церкви, чтобы не бесчестить этого места. Если бы даже не было геенны, если бы даже не было наказания, – и в этом случае, как ты, после тех договоров и брачных светильников, после этого законного ложа, после чадородия, после такого общения, – как ты можешь дозволить себе прилепляться к другой? Как не стыдишься и не краснеешь? Разве не знаешь, что многие осуждают даже и тех, которые вводят к себе другую жену по смерти своей (первой) жены, хотя это дело и не заслуживает наказания? А ты еще при жизни своей жены берешь себе другую! Каково же здесь невоздержание! Узнай, что сказано о таких людях: червь их не умирает, и огнь не угасает (Мк. 9, 44). Устрашись этой угрозы! Убойся такого наказания! Не так велико здесь удовольствие, как велико там наказание. Но дай Бог, чтобы никто не подвергся тому наказанию; дай Бог, чтобы мы, подвизаясь в святости, узрели Христа и достигли обетованных благ, которых да сподобимся все мы, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава во веки веков. Аминь.

Беседа 79
О том, чтобы не скорбеть о лишении богатства [81 - 38 Бес. на 1 Пос. к Коринф.]

   Неумеренность в скорби причиняет великий вред. О чем, например, скорбишь ты? О том, что потерял имущество? Но представь тех, которые не имеют даже насущного хлеба, и ты тотчас получишь утешение. И при каждом бедствии не печалься о том, что случилось, а благодари за то, чего не случилось. Ты владел имуществом и лишился его? Не плачь о потере, а благодари за то время, в которое пользовался им. Скажи с Иовом: аще благая прияхом от руки Господни, злых ли не стерпим (2, 10)? Вместе с тем размысли и о том, что, хотя ты потерял имущество, но тело твое пока еще здраво, и при бедности ты еще не страдаешь расстройством тела. Или тело твое также потерпело расстройство? И это не край бедствий человеческих, но еще ты находишься пока в средине их; многие при бедности и телесном расстройстве бывают еще одержимы бесом и скитаются в пустынях; иные терпят другие тягостнейшие бедствия. Не дай Бог нам терпеть все, что можно терпеть! Таким образом, помышляя всегда об этом, представляй тех, которые терпят тягчайшие бедствия, и не скорби ни о чем подобном; когда согрешишь, тогда только сокрушайся, тогда плачь; этого я не запрещаю, а напротив требую; впрочем и тогда – с умеренностью, помня, что есть обращение, есть примирение. Но ты видишь других в роскоши, в светлых одеждах и в великолепии, а себя в бедности? Не на это только смотри, но и на происходящие от нее неприятности. Богатство имеет только наружность светлую, а внутри исполнено мрака; а бедность напротив. Если бы открылась пред тобой совесть каждого; то в душе бедного ты увидел бы великое спокойствие и безопасность, а в душе богатого смятение, смущение, волнение. Ты скорбишь, видя богатого; а он гораздо больше тебя скорбит, видя того, кто богатее его; сколько ты боишься его, столько же он боится другого, и в этом отношении он ничем не лучше тебя. Видя начальника, ты скорбишь, что ты человек частный и подчиненный? Но подумай о том дне, когда все переменится, и еще прежде того дня представь смятения, опасности, труды, ласкательства, бессонницы и все другие неприятности его. Впрочем, все это мы говорим тем, которые не знают любомудрия; если бы ты знал его, то мы могли бы утешить тебя другими высшими побуждениями; но теперь пока нужно представлять тебе побуждения низшие. Итак, когда ты видишь богатого, то представь и того, кто богатее его, и увидишь, что он в таком же положении, как и ты. Затем представь того, кто беднее тебя, и то, сколько людей засыпают голодными, теряют отеческие имения, живут в темнице и каждый день желают смерти. Ни бедность не рождает печали, ни богатство – удовольствия; но то и другое зависит обыкновенно от нашего рассуждения. Начнем снизу и посмотрим. Мусорщик скорбит и сетует, что не свободен от своего, по-видимому, тягостного и бесчестного занятия; но, если освободишь его от этого и доставишь ему достаток в предметах необходимых, он опять станет скорбеть о том, что не имеет более необходимого; если доставишь ему больше, он захочет иметь вдвое и потому будет печалиться не менее прежнего; если дашь ему вдвое или втрое, он опять будет скорбеть, что не имеет гражданского звания; если доставишь ему и это, он будет почитать себя несчастным, что не принадлежит к первым гражданам; получив и это достоинство, будет сетовать о том, что он не начальник; когда сделается начальником, – о том, что не над целым народом; когда над целым народом, – о том, что не над многими народами; когда над многими народами, – о том, что не над всеми; когда сделается главным правителем, станет опять скорбеть, что он не царь; если сделается царем, – о том, что он не один; если будет один, – о том, что он не царствует также над варварами и над всей вселенной; если бы над всей вселенной, – о том, почему и не над другим миром? Таким образом, замыслы его, простираясь в бесконечность, никогда не дозволят ему быть довольным.
   Видишь ли, что сделав даже царем человека низкого и бедного, не избавишь его от скорби, не исправишь наперед его души, преданной любостяжанию? Теперь изображу тебе противное и покажу, что благоразумный человек, хотя бы ты низверг его с высоты вниз, не предастся скорби и печали. Будем, если угодно, нисходить по той же лестнице. Низведи мысленно правителя с седалища и лиши его этого звания; он нисколько не будет скорбеть, если захочет представлять сказанное мной; потому что будет представлять не то, чего лишился, а то, что еще остается у него, именно честь свойственную власти;
   если отнимешь и ее, он будет представлять себе людей частных, никогда не достигавших такой власти, и найдет достаточное утешение в своем богатстве; если лишишь его и этого, он будет смотреть на тех, которые имеют немного; если отнимешь и немногое и оставишь ему только необходимое пропитание, он будет представлять себе тех, которые и того не имеют, но непрестанно терпят голод и живут в темнице; если ввергнешь его и в это жилище, он будет представлять себе одержимых неисцельными болезнями и невыносимыми страданиями, и увидит, что он сам гораздо в лучшем состоянии. как тот, занимающийся очищением мусора, даже сделавшись царем, не найдет спокойствия; так этот, даже сделавшись узником, никогда не будет испытывать скорби. Следовательно, не от богатства зависит удовольствие, и не от бедности скорбь, а от наших помыслов, от того, что душевные очи наши нечисты и на чем ни останавливаются, не успокаиваются, а стремятся в бесконечность. Как здоровое тело, хотя бы питалось одним хлебом, не подвергается болезням и полнеет; а больное, хотя бы наслаждалось роскошной и разнообразной пищей, тем более слабеет; так обыкновенно бывает и с душой. Малодушные и в диадиме и в неизреченных почестях не могут благодушествовать, а любомудрые и в узах, и в оковах, и в бедности наслаждаются чистым удовольствием. Посему, представляя себе это, будем постоянно взирать на тех, которые ниже нас. Есть и другое утешение, но только свойственное любомудрым и превышающее понятие многих. Какое же? То, что и богатство ничто, и бедность ничто, и бесчестие ничто, и честь ничто, что все это кратковременно и различается одно от другого одним только названием. Кроме того есть еще иное, большее, состоящее в том, чтобы представлять себе будущие страдания и блага, страдания истинные и блага истинные, и отсюда получат утешение. Но многие, как я сказал, весьма далеки от такого образа мыслей; посему мы и принуждены остановиться на вышесказанных мыслях, дабы тех, которые примут их, постепенно возвести и к высшим. Итак, представляя все это, будем всячески благоустроять себя и никогда не станем скорбеть о вещах случайных. Если бы мы увидели богатых на картине, то, конечно, не стали бы называть их блаженными, равно и бедных, изображенных там же, не стали бы называть несчастными и жалкими.
   Между тем они гораздо долговечнее наших богачей; ибо на картине богатый остается гораздо долее, нежели в действительности: первый часто остается в таком виде до ста лет, а последний иногда, не насладившись даже один год своим богатством, вдруг лишается всего. Посему, помышляя о всем этом, будем отовсюду ограждать душевное спокойствие от безрассудной скорби, дабы нам и настоящую жизнь провести с удовольствием, и сподобиться будущих благ, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 80

   Постоянно будем прибегать в молитве к Богу и просить Его помощи. Ибо часто, чего мы не можем исполнить собственными усилиями, того легко можем достигнуть посредством молитв, – молитв постоянных. Подлинно, должно молиться всегда и непрестанно, и в скорби, и в радости и в благоденствии: в радости и благоденствии о том, чтобы они оставались ненарушимыми и неизменными и никогда не прекращались; а в скорби и несчастии о том, чтобы увидеть какую-нибудь благоприятную перемену, и чтобы они сменились утешительным спокойствием. Находишься ли ты в спокойствии? Тогда проси Бога, чтобы это спокойствие оставалось у тебя твердым. Видишь ли наступающую бурю? Усердно моли Бога – пронести это волнение и водворить после бури тишину. Услышан ли ты? Благодари за то, что ты услышан. Не услышан ли? Имей терпение, чтобы ты был услышан. Ибо, хотя Бог иногда и медлит подаянием, но делает это не по ненависти и отвращению, а желая медленностью подаяния более удержать тебя при Себе, как поступают и чадолюбивые отцы; и они медленностью подаяния мудро стараются долее удержать при себе нерадивейших детей. Не нужно тебе ни посредников пред Богом, ни долгого странствования, ни угождения другим; но, хотя бы ты был одиноким и беззащитным, ты сам собой, умоляя Бога, конечно, получишь просимое. Он обыкновенно склоняется не столько тогда, когда другие умоляют Его за нас, сколько тогда, как мы сами молимся, хотя бы мы обременены были множеством зол. Ибо, если между людьми, когда мы много оскорбим кого-нибудь, но и утром, и в полдень, и вечером будем являться к оскорбленным нами, неотступностью и постоянным присутствием в глазах их легко можем прекратить их вражду, то тем более это может быть в отношении к Богу.
   Но ты недостоин? Сделайся достойным посредством неотступности. А что действительно и недостойный может сделаться достойным посредством неотступности, что Бог скорее склоняется тогда, когда мы сами умоляем Его, нежели когда чрез других, и что часто Он медлит подаянием не для того, чтобы привести нас в отчаяние и отпустить с пустыми руками, а дабы сделаться Виновником больших для нас благ: эти три истины я постараюсь объяснить вам. Подошла ко Христу хананеянка, умоляя Его о своей бесноватой дочери, и взывая с великой силой, говорила: помилуй мя, Господи: дщи моя зле беснуется (Мф. 15, 22). Вот – женщина иноплеменная, иноземная и не принадлежащая к иудейскому гражданству. Что она иное, как не пес, и не была ли недостойна получить просимое? Несть добро, сказал Господь, отъяти хлеба чадом, и поврещи псом (ст. 26). Однако и она сделалась достойной посредством неотступности; ибо и ее, бывшую псом, Он не только возвел в благородство детей, но и отпустил со многими похвалами, сказав: о жено, велия вера твоя: буди тебе якоже хощеши (ст. 28). Когда же Христос говорит: велия вера; то не ищи никакого другого доказательства величия души этой женщины. Видишь ли, как женщина недостойная сделалась достойной посредством неотступности? Хочешь ли знать и то, что мы более получаем успеха, умоляя Бога сами собой, нежели чрез других? Когда она взывала, то ученики подошедши говорят: отпусти ю, яко вопиет в след нас, Христос же говорит им: несмь послан, токмо ко овцам погибшим дому Израилева. А когда она сама подошла, продолжая взывать, и сказала: ей, Господи: ибо и пси ядят от крупиц падающих от трапезы господей своих; то Он даровал ей благодать, сказав: буди тебе якоже хощеши. Видишь ли, как Он тогда, как ученики просили, отказал, а когда она сама просила дара, взывая, то склонился на просьбу? Им Он говорит: несмь послан, токмо ко овцам погибшим дому Израилева; а ей сказал: велия вера твоя: буди тебе якоже хощеши. Также, прежде в начале прощения Он ничего не отвечал; а после того, как она однажды, и дважды, и трижды приступила, Он даровал благодать, научая нас этим окончанием, что Он медлил подаянием не для того, чтобы отвернуть ее, но чтобы показать всем нам терпение женщины. Если бы Он медлил для того, чтобы отвергнуть ее, то не дал бы и впоследствии; а так как Он желал показать всем ее любомудрие, то Он и молчал. Ибо, если бы Он дал тотчас и в самом начале, то мы не узнали бы мужества этой женщины. Отпусти ю, говорят ученики, яко вопиет в след нас. что же Христос? Вы слышите голос, говорит он, а Я вижу душу; Я знаю, что она имеет сказать; Я не хочу оставить неизвестным сокрытое в ее душе сокровище, но ожидаю и молчу, чтобы открыть его, представить и сделать известным для всех.
   Итак, зная все это, хотя бы мы были грешны и недостойны получения (просимого), не будем отчаиваться, быв уверены, что посредством постоянства душевного мы можем сделаться достойными просимого. И хотя бы мы были беззащитны и одиноки, не будем унывать, зная, что великое ходатайство то, чтобы самому приступить к Богу с великим усердием. И если Он медлит и откладывает подаяние, не будем падать духом, быв убеждены, что это медление и отсрочка есть знак Его попечения и человеколюбия. Если с таким убеждением, с душой скорбящей и пламенной и с желанием добрым и таким, с каким приступила хананеянка, будем приступать к нему и мы, то, хотя бы мы были псами, хотя бы сделали что-нибудь дурное, мы очистимся от своих пороков и получим такое дерзновение, что в состоянии будем ходатайствовать и за других; подобно как и эта хананеянка не только сама получила дерзновение и много похвал, но могла и дочь свою избавить от невыносимых страданий. Ибо нет, подлинно нет ничего сильнее пламенной и искренней молитвы. Она освобождает и от настоящих бедствий, избавляет и от будущих мучений. Посему, чтобы нам легко провести и настоящую жизнь, и в будущую отойти с дерзновением, будем непрестанно совершать молитву с великим усердием и ревностью. Таким образом мы в состоянии будем получить и настоящие блага, и наслаждаться благими надеждами; чего да сподобимся все мы благодатью, человеколюбием и щедротами Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, честь, держава во веки веков. Аминь.

Беседа 81
О путях покаяния [82 - 11 Бес. Хр Чт. 1849 г. с. 249.]

   Много согрешили мы, знаю это и я; все мы находимся в епитимьях, однако ж не оставлены без надежды на помилование, не лишены покаяния, потому что стоим еще на поприще борьбы, и находимся в подвигах покаяния. Старец ты, и достиг крайнего предела жизни? Не думай, однако ж, будто отнято у тебя покаяние; не отчаивайся в своем спасении, но подумай о разбойнике, который на кресте спасен. Что короче того часа, в который он получил венец? Однако ж и этого часа достаточно было ему для спасения. Юноша ты? Не полагайся на юность, и не думай, что у тебя впереди довольно времени для жизни; ибо день Господень, якоже тать в нощи, тако приидет (1 Сол. 5, 2). Для того Бог и сделал неизвестной нашу кончину, чтобы мы сделали известной свою заботливость и осмотрительность. Не видишь ли, сколько каждый день похищается преждевременной смертью? Поэтому и увещевает некто: не медли обратитися ко Господу, и не отлагай день от дне (Сир. 5, 8), чтобы, когда будешь медлить, не погибнуть тебе. Старец да последует тому увещанию, а юноша этому внушению. Но ты в безопасности; ты богат и изобилуешь деньгами; с тобой не бывает никакой неприятности? Но послушай, что говорит Павел: егда рекут: мир и утверждение, тогда внезапу нападет на них всегубительство (1 Сол. 5, 3). Дела весьма переменчивы; мы не властны в смерти, будем властны в добродетели: человеколюбив Господь наш Христос!
   Хотите, скажу и о путях покаяния? Они многочисленны, разнообразны и различны, и все ведут к небу. Первый путь покаяния есть осуждение грехов: глаголи ты беззакония твоя прежде, да оправдишися (Ис. 43, 26). Поэтому и Пророк говорил: рех: исповем на мя беззаконие мое Господеви: и ты оставил еси нечестие сердца моего (Пс. 31, 5). Итак, осуди и ты грехи свои: этого достаточно для Господа к твоему оправданию, потому что осудивший грехи свои не так скоро решится опять впасть в них. Пробуди внутри у себя обличителя – твою совесть, дабы там – на судилище Господнем, не иметь тебе обличителя. Вот один путь покаяния, прекраснейший! Есть и другой, не хуже этого, состоящий в том, чтобы не злопамятствовать на врагов, воздерживаться от гнева, прощать грехи сорабам: потому что в таком случае простятся нам и наши грехи против Господа. Вот и второе средство очиститься от грехов! Аще бо отпущаете, говорит Господь, человеком согрешения их, отпустит и вам Отец ваш небесный (Мф. 6, 14). Хочешь знать и третий путь покаяния? Это пламенная и усердная молитва, возносимая притом от самой глубины сердца. Не видел ли ты, как та вдовица умилостивила жестокого судию (Лк. 18, 3)? А у тебя Владыка кроткий, снисходительный, и человеколюбивый. Она просила на врагов, а ты просишь не на врагов, но о своем спасении. Если же хочешь знать и четвертый путь, то назову милостыню: она имеет великую и несказанную силу. И Навуходоносору, который сделал всякого рода грех и совершил всякое нечестие, Даниил говорит: царю, совет мой да будет тебе угоден: грехи твоя милостынями искупи, и неправды твоя щедротами убогих (Дан. 4, 24). Что может сравниться с этим человеколюбием? После бесчисленных грехов, после стольких беззаконий, грешнику обещается прощение, если он будет человеколюбив к своим сорабам. Также, скромность и смиренномудрие, не менее всех сказанных средств, заграждает грехи: свидетель тому мытарь, который не мог указать на свои добрые дела, но, вместо всех, выставляет смирение, и слагает с себя тяжкое бремя грехов (Лк. 18, 13).
   Вот мы показали пять путей покаяния: первый – осуждение грехов, второй – отпущение грехов ближним, третий – состоящий в молитве, четвертый – в милостыне, пятый – в смиренномудрии. Итак, не оставайся в праздности, но каждый день проходи по всем этим путям: потому что и пути удобные, и ты не можешь отговориться бедностью. Нет, хотя бы жил ты беднее всех, можешь и оставить гнев, и смириться, и помолиться усердно, и осудить грехи, словом: бедность ни в чем этом не служит помехой. И что говорю об этом, когда и на том пути покаяния, на котором нужно издерживать деньги (разумею милостыню), и там бедность нисколько не препятствует нам исполнить заповедь; это показала вдовица, положившая две лепты (Мк. 12, 42). Итак, узнав способ врачевания наших ран, будем постоянно употреблять эти лекарства, чтобы восстановить в себе истинное здравие, и вкусить нам с дерзновением священной трапезы, и сретить с великой славой Царя славы Христа, и получить вечные блага, благодатью, и щедротами, и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, чрез которого и с которым слава, держава, честь Отцу со всесвятым, и благим, и животворящим Духом, ныне и всегда, и во веки веков. Аминь.

Беседа 82
О воскресении и суде [83 - 45 Бес. на Ев. Иоан. Бог.]

   Частое собеседование и непрестанное памятование о воскресении и суде приносит нам великую пользу. Захотим ли мы неправедно обогатиться или похитить что-нибудь, или сделать другой какой бесчестный поступок, – тотчас приведем себе на мысль тот день, вообразим то судилище, – и эта мысль сильнее всякой узды сдержит дурное наше стремление. Будем постоянно говорить и себе и другим: есть воскресение и страшное судилище ожидает нас. Если кого-либо увидим тщеславящимся и надмевающимся настоящими благами, скажем ему то же самое, и объявим, что все это останется здесь. Если опять увидим другого удрученным скорбями и унывающим, выскажем и ему то же самое, указывая на то, что скорбям будет конец. Если также увидим кого-либо преданным беспечности и разленению, представим ему опять то же, выставляя на вид, что нужно будет отдать отчет в беспечности. Эта речь лучше всякого лекарства может уврачевать душу. И подлинно, есть воскресение и воскресение у дверей, не далеко, но близко. Еще мало, говорит Павел, Грядый приидет и не укоснит (Евр. 10, 37), и в другом месте: всем нам явитися подобает пред судищем Христовым (2 Кор. 5, 10), т. е. и злым, и добрым, – тем, чтобы пред всеми потерпеть бесславие, – этим, чтобы пред всеми оказаться еще более славными. Как здесь судьи и злых наказывают, и добрым воздают честь, открыто пред всеми: так точно будет и там, дабы для одних было больше стыда, а для других больше славы. Будем же представлять себе это каждый день. Если будем постоянно иметь это в мыслях: то ничто из вещей настоящих и преходящих не удержит нас; потому что видимое временно, а невидимое вечно. Будем же непрестанно говорить и себе и другим: есть воскресение, и суд, и нужно будет дать отчет в делах. Пусть говорят это и все те, которые допускают судьбу, – и они немедленно освободятся от этой гнилой болезни. Ибо, если есть воскресение и суд, то нет судьбы, сколько бы они ни спорили и ни препирались. Но я стыжусь, что учу христиан о воскресении. Кого нужно учить, что есть воскресение и кто не вполне убежден, что все совершается не по необходимости и не просто, и не как-нибудь, тот очевидно, не христианин. Поэтому я прошу и умоляю, очистим себя от всякого зла и сделаем все, чтобы получить прощение и оправдание в тот день.
   Но, быть может, кто-нибудь скажет: да когда будет кончина, когда воскресение? Вот сколько уже прошло времени, – и ничего такого не случилось? Но будет, – поверьте. Ведь и пред потопом тоже говорили и смеялись над Ноем; но пришел потоп и всех этих неверовавших поглотил, и только его одного веровавшего – оставил в живых. И при Лоте не ожидали той, свыше ниспосланной казни, пока ниспавшие молнии и громы не уничтожили всех. И ни тогда, ни при Ное не было никакого предварительного указания на то, что имело случиться; но беды произошли неожиданно в то время, как все пировали, пили и упивались. Так настанет и воскресение, не с предварительными какими-либо признаками, но среди нашего благополучия. Потому Павел и говорит: егда же рекут: мир и утверждение, тогда внезапу найдет на них погибель, якоже болезнь во чреве имущей, и не имут избежати (1 Сол. 5, 3). Так устроил это Бог для того, чтобы мы всегда были бдительны и не предавались беспечности среди самой безопасности. Что ты говоришь? Не ожидаешь воскресения и суда? Это исповедуют и демоны, – а ты не исповедуешь? Пришел еси семо, говорят они, прежде времене мучити нас (Мф. 8, 29). Если же говорят, что будет мучение, то значит, конечно, что будет и суд, и отчет, и наказание. Не будем же прогневлять Бога, сверх худых дел, еще и неверием слову воскресения. Как во всем прочем. Христос был начатком для нас, так и в этом.
   Потому Он называется и перворожденным из мертвых. А если бы не было воскресения: то как бы Он мог быть перворожденным, когда Никто из мертвых не последует за Ним? Если бы не было воскресения: то как бы могла сохраниться правда Божия, когда столько злых людей благоденствуют, и столько добрых страдают и в страдании оканчивают жизнь? Где все эти люди получают по своим достоинствам, если нет воскресения? Никто из живущих праведно не сомневается в воскресении; но все они каждый день молятся, произнося это святое изречение: да приидет царствие твое (Мф. 6, 10). Кто же не верует в воскресение? Люди, идущие оскверненными путями и проводящие нечистую жизнь, как говорит Пророк: оскверняются путие его на всякое время: отъемлются судьбы твоя от лица его (Пс. 9, 26). Ибо подлинно, невозможно человеку вести жизнь чистую, когда он не верует в воскресение. А кто не знает за собой ничего худого, те и говорят, и желают, и веруют, что получат воздаяние. Не будем же прогневлять Бога, но послушаем Христа, который говорит: убойтеся могущаго и душу и тело погубити в геенне (Мф. 10, 28). Боязнь эта соделает нас лучшими, и таким образом, мы, избавившись от этой погибели, удостоимся Царствия Небесного, которого и да сподобимся все мы, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу, с поклоняемым, всесвятым и животворящим его Духом, слава, ныне и присно, и в бесконечные веки веков. Аминь.

Беседа 83
О том как полезно для детей слышание слова Божия [84 - 3 Бес. на Ев. Иоан. Бог.]

   Излишне было бы теперь убеждать вас к внимательному слушанию слова, а нужно только внушить вам, чтобы вы всегда сохраняли в себе такое усердие, и не только бы здесь его показывали, но чтобы и дома находясь, муж с женой, отец с детьми, беседовали об этом; пусть одни передают другим и спрашивают друг друга, и пусть все оказывают взаимно такую добрую помощь. Никто не говори мне, что нам не нужно занимать этим детей. Не только этим должно заниматься, но об этом только одном и надобно бы вам заботиться. Однако ж, ради немощи вашей, я уже не говорю этого; я и не отвожу детей от посторонних занятий, также как и вас не отвлекаю от общественных дел. Я считаю только справедливым, чтобы из семи дней один посвящен был общему нашему Господу. Ибо, как это несообразно – рабам своим приказывать, чтобы они все время служили нам, а нам самим не уделять и малейшего времени для Господа, и притом тогда, как наше служение не приносит Ему ничего (ибо Бог ни в чем не нуждается), и только нам же самим обращается в пользу! Когда вы водите детей на зрелища, то не находите препятствия к этому ни в науках, ни в другом чем-нибудь. А когда надобно собрать и получить какую-нибудь духовную пользу, вы это дело называете бездельным. Как же вы не прогневаете Бога, когда во всем другом упражняете своих детей и на то находите время, а занимать их делом Божиим считаете тягостным и неблаговременным для детей? Нет, не так, братие! Этот-то возраст преимущественно и нуждается в таких уроках. Возраст нежный, – он скоро усвояет себе то, что ему говорят, и как печать на воске, в душе детей отпечатлевается то, что они слышат. А между тем и жизнь их тогда уже начинает склоняться или к пороку или к добродетели. Посему, если в самом начале, и, так сказать, в преддверии отклонить их от порока, и направить на лучший путь: то на будущее время это уже обратится им в навык и как бы в природу, и они уже не так удобно по своему произволу будут уклоняться к худшему, потому что навык будет привлекать их к делам добрым. Тогда и для нас они будут достопоч-теннее самых стариков и для гражданских дел будут полезнее, обнаруживая в юности свойства старцев.
   Ибо невозможно, как я и прежде говорил, чтобы наслаждающиеся слушанием Божественного Писания, и внимающие такому поучению отходили отсюда, не получив какого-либо истинного, великого блага, будет ли участником в этой трапезе муж, или жена, или юноша. Если мы, приучая зверей к нашим словам, таким образом укрощаем их: то не гораздо ли более чрез это духовное учение мы можем исправлять людей, когда там и здесь есть великое различие и между врачевствами и между врачуемыми? Ибо и грубость в нас не такова, как – в зверях: у них она зависит от природы, а у нас от произвола; да и сила слов не одинакова: там она происходит от человеческой мысли, а здесь – от силы и благодати Духа. Итак, кто отчаивается в себе самом, тот пусть помыслит об укрощенных зверях и – он никогда не впадет в отчаяние. Пусть завсегда приходит он в эту врачебницу; пусть постоянно слушает законы Духа и, возвращаясь домой, слышанное записывает в своем уме. Таким образом, он будет в доброй надежде и в безопасности, на самом опыте чувствуя успех. И диавол, как скоро увидит, что в душе (человека) написан Закон Божий, а сердце сделалось скрижалями этого закона, уже не будет более приступать. Ибо где будут царские письмена, не на столпе медном начертанные, но в боголюбивом сердце Духом Святым напечатленные, и благодатию блистающие; туда он не возможет даже и заглянуть, а далеко отбежит. Для него и для помыслов, от него влагаемых, ничто так не страшно, как мысль, занятая предметами божественными, душа, постоянно прилежащая к сему источнику. Такую-то душу не может ни опечалить что-либо в настоящем, хотя бы было что-нибудь и неприятное, ни возгордить и надмить – что-либо благоприятное: но, среди бурь и волнений, она будет наслаждаться тишиной.
   Да и не от природы вещей происходит наше смущение (душевное), а от немощи нашего духа. Если бы мы подвергались этому страданию вследствие обстоятельств, то все люди должны были бы испытывать его. Ибо все мы плывем по одному и том уже морю, на котором невозможно миновать волн и бурь. Если же есть люди, которые остаются вне бури и волнений моря, то очевидно, что бурю производят не обстоятельства, но состояние нашего духа. Следовательно, если мы настроим душу так, чтобы она все легко переносила, то не будет для нас ни бури, ни потопления, а будет всегда благоприятная тишина.

Беседа 84
О власти и рабстве, в чем они заключаются, и о благах настоящих и будущих [85 - Хр. Чт. 1949 г. Бес. о наслажд. благами.]

   Силен жар и томителен зной, но не ослабил он вашего усердия, и не иссушил расположения к слушанию поучений. Таков пламенный и внимательный слушатель: подкрепляемый любовью к слушанию, он легко переносит все, только бы исполнить это прекрасное и духовное желание свое, и – ни холод, ни зной, ни множество дел и забот, ни другое что-либо подобное, не может остановить его: тогда как ленивого и беспечного не пробудят – ни благорастворение воздуха, ни досуг и свобода, ни удобство и легкость; нет, он продолжает спать каким-то сном, достойным всякого осуждения. Но вы не таковы; нет, вы – лучшие, из живущих в нашем городе – вы, которые всегда так внимательны и бодры, и неотступно следите за поучениями. Это зрелище для меня величественнее царских чертогов. Что там дается, то каково бы ни было, прекращается вместе с настоящей жизнью, и причиняет множество беспокойств и тревог: а здесь ничего такого нет; напротив, и совершенная безопасность, и честь, свободная от тревог, и власть, не имеющая конца, не прекращаемая и смертью, но тогда-то и делающаяся более безопасной.
   В самом деле, не говори мне, что такой-то восседает на колеснице, высоко поднимает брови и окружен толпой телохранителей; не говори ни об его поясе, ни о крике глашатая. Нет, покажи мне отличие начальника не в этом, но в его состоянии по душе, то есть, управляет ли он своими страстями, побеждает ли недуги (сердца): например, обуздывает ли пристрастие к деньгам, укрощает ли ненасытимую любовь плотскую, не сохнет ли от зависти, не возмущается ли сильной страстью тщеславия, не боится ли и не трепещет ли бедности, или неблагоприятной перемены, не умирает ли от этого страха. Такого-то покажи мне начальника; вот это – власть. Но если он, управляя людьми, сам раболепствует страстям: о таком я скажу, что это раб более всех людей. У кого внутри гнездится горячка, о том, хоть внешний вид тела и нисколько не показывает этой болезни, врачи, однако ж, наверное говорят, что он одержим сильной горячкой, тогда как простые люди этого не знают. Так и я о человеке, у которого душа в рабстве и в плену у страстей, несмотря на то, что внешний вид его ничего такого не показывает, а (показывает) противное, скажу, что он – более всех раб, потому что в нем глубоко гнездится греховная горячка, и насильственная власть страстей утвердилась в самой душе. А кто сбросил с себя эту власть, не увлекается злыми пожеланиями и не страшится, не трепещет безрассудно нищеты и бесславия, и прочих неприятностей настоящей жизни, того, хоть он одет в рубище, сидит в тюрьме и закован в цепи, назову начальником, и свободным, и царственнее царей.
   Такая власть не покупается за деньги, и не имеет завистников; ее не знают ни язык злоречивого, ни глаз зложелателя, ни ухищрения коварных, нет, живя как бы в неприступном убежище любомудрия, она всегда остается неодолимой, и не уступает, не только другим обстоятельствам, но и самой смерти. Это доказывают мученики: тела их разрушились и обратились в прах и пыль, но власть каждый день живет и действует, – прогоняет демонов, искореняет недуги, возбуждает целые города, и ведет сюда народ. Сила этой власти, не только при жизни обладающих ею, но и по смерти их, такова, что никто по принуждению, а все идут сюда по доброй воле и с охотой, и нисколько не утомляются продолжительностью (путешествия и службы). Видите, не напрасно я сказал, что это зрелище величественнее царских чертогов. Тамошнее похоже на засыхающие листья и мимотекущие тени, а даруемое здесь подобно алмазу, даже и его тверже: потому что вечно, непоколебимо и не подлежит никакой перемене, безбоязненно приходит к любящим оное, свободно от брани и распри, от зависти и судилищ, от козней и клеветы. Блага мирские имеют много завистников, а духовные, чем большему числу людей достаются, тем обильнее оказываются. В этом можно убедиться и из настоящего слова. Если это слово, которое передаю всем, удержу я у себя, то буду беднее: а когда сообщаю всем, то, как бы бросая семена в чистую землю, умножаю тем свое достояние, увеличиваю богатство; вас всех делаю богаче, да и сам от этого не делаюсь беднее, напротив, еще гораздо богаче. Не так с деньгами (бывает), а совершенно напротив. Если бы у меня в кладовой было золото, и я захотел раздавать его всем: мое богатство, умаляясь чрез эту раздачу, не могло бы оставаться в прежнем своем количестве.
   Итак, когда духовные блага так превосходны, когда получить их весьма легко, так как они желающим сообщаются даром, то возлюбим их более, а тени бросим и не будем бежать к стремнинам и подводным камням. Чтобы усилить в нас эту любовь (к благам духовным), Бог устроил так, чтобы мирские блага исчезали еще прежде смерти своего обладателя. В самом деле, не тогда, как скончается обладатель их, не тогда только и они кончаются, напротив, вянут и умирают еще при жизни его, чтобы скоротечность их отвела от этой страшной заразы и самых страстных и безумных искателей их, открывая природу этих благ и научая опытом, что они бессильнее тени, и чрез это, искореняя в людях самую любовь к ним. Например: богатство не только исчезает с кончиной богатого, но даже оставляет его и при жизни; молодость убегает от обладающего ею, не только тогда, как он скончается, но и когда еще дышит; она кончается на пути зрелого возраста и уступает старости. Равно и красота и благообразие, еще при жизни женщины, кончается и переходит в безобразие; слава и могущество – тоже; почести и власть – однодневны и кратковременны, умирают скорее людей, обладающих ими; словом, мы видим, что и вещи ежедневно гибнут так же, как и тела (человеческие).
   А это для того, чтобы мы, пренебрегая настоящим, прилеплялись к будущему, и искали наслаждения им; чтобы, ходя по земле, сердцем жили на небесах. Бог создал два века, один настоящий, другой будущий; один чувственный, другой духовный; один, доставляющий телесное успокоение, другой – не телесное;
   один на опыте, другой в вере; один в руках, другой в надеждах; одному повелел быть поприщем, другому – местом награды; этому в удел назначил борьбы, труды и подвиги, а тому – венцы, награды и воздаяния; один сделал морем, другой – пристанью; один – кратким, другой – нестареющимся и бесконечным. Итак, как многие люди предпочитали духовным благам чувственные, то в удел этим благам Он назначил скоротечность и кратковременность, чтобы, отвлекши этим от настоящего, привязать людей крепкой любовью к будущим благам. А как эти блага невидимы и духовны, и существуют в вере и в надеждах, то смотри, что Он делает. Пришедши сюда, приняв нашу плоть и совершив чудное то домостроительство, Он чрез это будущие блага полагает нам пред глаза, и таким образом удостоверяет (в их существовании) грубые умы наши. Так как Он пришел, чтобы принести (к нам) жизнь Ангельскую, землю сделать небом, и дать нам такие заповеди, которые исполняющих оные уподобляли бы бесплотным силам: то и сделал людей Ангелами, призвал их к возвышенным надеждам, расширил тесные поприща (для борьбы), повелел стремиться к высшему, восходить к самым верхним кругам небесным, выступать против демонов и сражаться со всем воинством диавола; имея тело и находясь в узах плоти, умерщвлять тела, прекращать волнение страстей, плоть, как бы то ни было, носить на себе, и в тоже время усиленно стараться сравняться с бесплотными силами.
   Так как Он заповедал это, то смотри, что делает, как облегчает подвиг. Впрочем, если угодно, наперед скажем о важности заповедей, – о том, какой высокой полет Он указал нам, как, выводя почти из пределов природы человеческой, повелел всем переселиться на небо. В самом деле, тогда как закон повелевает око за око (Исх. 21, 24), Он говорит: аще кто тя ударит в десную ланиту, обрати ему и другую (Мф. 5, 39). Не сказал: только перенеси обиду благодушно и с кротостью, но: поди еще дальше в любомудрии, будь готов терпеть больше, нежели сколько хочется обидчику; великостию твоего терпения победи дерзкую наглость его, пусть он удивится необычайной кротости твоей, и с тем отойдет прочь. И далее говорит: молитеся за творящих вам напасть; молитеся за врагов ваших; добро творите ненавидящим вас (ст. 44). Предложил совет и о девстве, говоря: могий вместити да вместит (Мф. 19, 12). Так как оно, после преслушания (первозданных), отлетело и удалилось из рая, то Он, сошедши с неба, опять приводит оное, возвращая, как будто беглеца, в прежнее отечество, и освобождая из дальней ссылки; пришедши (на землю), Он сам родился от Девы и переменил законы природы; а таким образом в самом начале (своей земной жизни) почтил девство, являя Матерь свою Девою. Итак, поелику Он, пришедши, предписывал такие заповеди и требовал высокой жизни: то и награды давал соразмерные трудам, и даже большие и высшие. Но и эти награды были невидимы, только в надеждах, в вере и ожидании будущего. Итак, поелику заповеди трудны и возвышенны, воздаяния и награды – в вере, смотри, что Он делает, как облегчает подвиг, как помогает в борьбе. Как и каким способом? Двумя следующими путями: во‐первых, тем, что Сам исполнил заповеди, а, во‐вторых, тем, что показал и положил пред глаза (нам) награды. Ибо одну часть Его учения составляли заповеди, а другую – награды. Заповедь: молитеся за творящих вам напасть и изгонящыя вы (Мф. 5, 44); а награда: да будете сынове Отца вашего, иже на небесех (ст. 45). Опять: блажени есте, егда поносят вам, и ижденут, и рекут всяк зол глагол на вы, лжуще. Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех (ст. 11, 12). Видишь, одно – заповедь, а другое – награда? Опять: аще хощеши совершен быти, продаждь имение твое, и даждь нищим, и гряди в след Мене, и имети имаши сокровище на небеси (Мф. 19, 21). Видишь иную заповедь и награду? Одно повелел им (ученикам) делать, а другое сам приготовил, и это было наградой и возмездием. И опять: всяк, иже оставит дом, и братию, и сестры, – это заповедь; сторицею приимет, и живот вечный наследит (ст. 29), это награда и венец.
   Итак, поелику заповеди были важны, а награды за них невидимы; вот, что Он сделал: Сам выполнил их на деле, и венцы полагает нам пред глаза. Кому велят идти по непробитой дороге, тот скорее и охотнее пойдет по ней, если увидит, что кто-нибудь пошел впереди его. Так и в отношении к заповедям, легко следуют те, которые видят идущих впереди их. Итак, чтобы природе нашей легче было следовать, Он, приняв нашу плоть и природу, таким образом пошел в ней и выполнил заповеди на деле. Ибо заповедь: аще кто тя ударит в десную ланиту, обрати ему и другую. Он сам исполнил, когда служитель архиерейский ударил Его по щеке; Он не отомстил ему, но перенес с такой кротостью, что сказал: аще зле глаго глаголах, свидетельствуй о зле: аще ли добре, что мя биеши (Ин. 18, 23)? Видишь ли кротость, приводящую в трепет? Видишь ли смирение, поражающее изумлением? Получил удар, не от какого-нибудь свободного человека, но от служителя, взросшего под бичом, родившегося в рабстве, – и – отвечает с такой кротостью! Так и Отец Его говорил иудеям: людие Мои, что сотворих вам? или чим оскорбих вас? или чим стужих вам? от-вещайте Ми (Мих. 6, 3). Как Он говорит: свидетельствуй о зле, так и Отец Его: отвещайте Ми. Как Он говорит: что Мя биеши? так и Отец: чим оскорбих вас, или чим стужих? Опять, когда Он хотел научить нестяжательности, смотри, как Сам показывает ее на деле, говоря: лиси язвины имут, и птицы небесныя гнезда: Сын же человеческий не имать, где главы подклонити (Мф. 8, 20). Видишь, какая крайняя нестяжательность? Не было у Него ни стола, ни светильника, ни дома, ни стула, ни другого чего такого.
   Учил Он благодушно переносить злословие и показал это на деле. Так, когда (иудеи) называли Его бесноватым и самарянином, Он, хоть и мог погубить и отомстить им за обиду, не сделал, однако ж этого, напротив еще оказал им добро и изгнал из них демонов. Сказав: молитеся за творящих вам напасть. Сам исполнил это, когда взошел на крест. Ибо когда Его распяли и пригвоздили, Он, вися на кресте, сказал: отпусти им, не ведят бо, что творят (Лк. 23, 34). Говорил же это не потому, чтобы Сам не мог отпустить, но чтобы научить нас молиться за врагов. Так как Он не только учил на словах, но и выполнял свое учение на деле, поэтому употребил и молитву. Итак, никто из еретиков, видя великое человеколюбие Его, да не думает, будто эти слова показывают немощь Его. Он сам сказал: но да увесте, яко власть имать Сын человеческий на земли отпущати грехи (Мф. 9, 6). Нет, Он хотел учить, а учащий вводит свое учение, не только словами, но и делами своими: поэтому Он употребил и молитву. Так Он умыл и ноги ученикам не потому, чтобы был меньше их; нет, Он, будучи Бог и Господь, только снизшел до такого смирения. Поэтому и говорил: научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем (Мф. 11, 29).
   А как еще иначе Он показал и положил нам пред глаза самые награды и воздаяния, вот послушай. Обещал Он воскресение тел, нетление, сретение Его на воздухе, восхищение на облаках; и это доказал на деле. Как и каким способом? Тем, что, умерши, воскрес; для того и был Он вместе с ними (учениками) в продолжении сорока дней, чтобы удостоверить их и вразумить, каковы будут наши тела по воскресении. Опять, сказав чрез Павла: восхищени будем на облацех в сретение Его на воздусе (1 Сол. 4, 17), Он и это доказал делами. По воскресении, когда благоволил взойти на небо, Он, в присутствии их, взятся, сказано, и облак подъят Его от очию их; и взирающе бяху, идущу Ему (Дн. 1, 9). Значит, поэтому и наше тело будет сообразно Его телу, потому что из одного с Ним вещества: ибо, что с главою, то и телом; что с началом, то и с концом. Это, желая показать яснее, и Павел сказал: иже преобразит тело смирения нашего, яко быти ему сообразну телу славы Его (Филип. 3, 21). Итак, если наше тело будет сообразно (телу Господа), то и пойдет тем же путем, и также поднимется на облаках. Этого ожидай и ты в воскресение. Так как слово о царствии было темно для слушавших Его тогда, поэтому Он, взошедши на гору, преобразился пред учениками своими (Мф. 17, 1–2), чтобы открыть им будущую славу, и как бы в зеркале и хоть не ясно показать, каково будет наше тело. Но тогда (в преображении) явилось (тело) в одеждах, а в воскресение не так. Тело наше уже не будет нуждаться ни в одеждах, ни в доме, ни в другом чем-либо подобном.
   Если Адам до преступления не стыдился своей наготы, потому что облечен был славой: тем более наши тела, перешедши в высшее и лучшее состояние, не будут ни в чем этом нуждаться. Поэтому-то и сам Господь, когда воскрес, то одежды свои оставил во гробе и в пещере погребальной, а тело воскресил нагим, окруженным несказанной славой и блаженством.
   Зная это, возлюбленные, и будучи вразумлены словами и научены глазами, станем вести такую жизнь, чтобы, как восхищены будем на облаках, всегда жить вместе с Ним, и, спасшись Его благодатью, наслаждаться вечными благами. Что да получим все мы во Христе Иисусе Господе нашем, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, поклонение, ныне и всегда, и во веки веков. Аминь.

Беседа 85
О презрении богатства и о перенесении лишения его [86 - 20 Бес. на Пос. к Евр.]

   Будем презирать деньги и славу. освободившийся от этих страстей свободнее всех людей и богатее самого облеченного в багряницу. Не видишь ли, сколько бывает зла из-за денег? Не говорю, сколько от любостяжания, а сколько от пристрастия к деньгам? Так, например, кто-нибудь потерял деньги, – и вот он живет жизнью, которая несноснее самой смерти. О чем, человек, скорбишь ты? О чем плачешь? О том ли, что Бог освободил тебя от лишней заботы? О том ли, что ты не сидишь больше в страхе и трепете? Если кто-нибудь привяжет тебя к сокровищу и прикажет сидеть там постоянно и бодрствовать над чужим имуществом, то ты сетуешь и негодуешь; но когда ты сам привязал себя к нему несноснейшими узами, то почему скорбишь, быв, освобожден от такого рабства? Подлинно, эти горести и эти радости – следствие предрассудка. Мы должны хранить имущество так, как будто оно у нас чужое. Теперь к женам обращаю речь свою. Когда у какой-либо жены есть одежда, истканная из золота; то она часто вытрясает ее, завертывает в полотно, тщательно сохраняет, дрожит над нею и не пользуется ею. Можно подумать, что она умерла, или овдовела, или, если не случилось ничего такого, боится, чтобы, износив ее, от частого употребления, не лишиться ее; если другой не лишает, то она сама лишает себя по скупости? Но не отдала ли она подруге? Это еще неизвестно; но если и отдала, то и та пользуется ею точно также. Если бы кто-нибудь осмотрел дома, то нашел бы, что самые дорогие одежды и самые превосходнейшие вещи берегутся так, как будто бы они были живыми властителями. Жена не употребляет их часто, но боится и дрожит, предохраняет их от моли и других источивающих платье насекомых, обкладывает большую часть их миром и ароматами и не всех удостаивает взглянуть на них, но только сама с мужем часто раскладывает их тщательно.
   Не справедливо ли, скажи мне, Павел назвал любостяжание идолослужением? Какую честь язычники оказывают идолам, такую же эти люди – одеждам и золотым вещам. Доколе мы будем заниматься грязью? Доколе будем прилепляться к глине и кирпичам? Как иудеи работали царю египетскому, так мы работаем диаволу, и получаем удары бичами гораздо тягчайшие. Не прими этих слов за преувеличение; чем душа выше тела, тем тяжелее раны, которые мы наносим себе каждый день своими заботами, соединенными со страхом и трепетом. Но если мы захотим раскаяться, если мы захотим возвести очи к Богу; то Он пошлет нам не Моисея и Аарона, но слово свое и сердечное сокрушение. Оно, пришедши, освободит наши души от горького рабства, изведет нас из Египта, из этих бесполезных и напрасных хлопот, из этого рабства, не доставляющего никакой пользы. Те по крайней мере вышли с золотыми вещами, в вознаграждение за труды; а мы не получаем ничего, – и если бы только ничего! Но теперь мы получаем не золотые вещи, а египетские бедствия, – грехи, казни и мучения. Научимся же находить свою пользу, научимся терпеть потери; это достойно христианина. Будем презирать золотые одежды; будем презирать деньги, чтобы не потерять из виду своего спасения; будем презирать деньги, чтобы не потерять из виду своей души. Она понесет наказание, она потерпит мучение: все прочее остается здесь, а она отходит туда. Для чего же, скажи мне, для чего же ты мучишь сам себя, и не чувствуешь? Говорю это любостяжательным. Нужно сказать и тем, которые терпят от любостяжания: переносите мужественно обиды от любостяжательных; они губят себя самих, а не вас; у вас они отнимают имущество, а себя лишают Божия благоволения и помощи. А кто лишился благоволения Божия, тот, хотя бы владел всем богатством вселенной, беднее всех; равно как беднейший из всех, но имеющий это благоволение, богатее всех. господь, говорит Псалмопевец, пасет мя и ничтоже мя лишит (Пс. 22, 1). Скажи мне: если бы ты имела мужа великого и дивного, который бы любил тебя и заботился о тебе, и притом если бы ты знала, что он будет жив всегда и ты не умрешь прежде него, и предоставил бы он тебе все свое имущество, так что ты пользовалась бы им, как своим; то захотела ли бы ты приобретать что-нибудь? И даже, если бы ты лишилась всего, не считала ли бы ты себя богатой? О чем же ты теперь скорбишь? О том ли, что не имеешь богатства? Но знай, что у тебя отнят повод ко грехам. О том ли, что лишилась имущества?
   Но ты приобрела благоволение Божие. Как, скажешь, приобрела? Апостол сказал: почто не паче обидими есте (1 Кор. 6, 7); и еще: о всем благодарите (1 Сол. 5, 18); и Христос сказал: блажени нищии духом (Мф. 5, 3). Подумай, какого сподобишься ты благоволения Божия, если покажешь это на деле. От нас требуется только одно – за все благодарить Бога, и мы будем иметь все в изобилии. Например, ты потерял тысячу литр золота? Тотчас благодари Бога, и в этом обращении к Нему и благодарности ты уже приобретаешь сто тысяч. За что, скажи мне, ты ублажаешь Иова: за то ли, что он имел столько верблюдов, стад и рабочего скота, или за изреченные им слова: Господь даде,
   Господь отъят (Иов. 1, 21)? И диавол вредит нам не для того, чтобы только отнять у нас имущество, – он знает, что оно ничто, – но чтобы чрез это заставить нас сказать что-нибудь богохульное. Так и блаженного Иова он хотел сделать не только бедным, но и богохульником. Когда он лишил его всего, то, смотри, что говорит ему чрез жену: рцы глагол некий ко Господу, и умри (Иов. 2, 9). Но, лукавый, ты уже лишил его всего! Не того, говорит, я домогался; того, для чего я все делал, я еще не достиг; я старался лишить его помощи Божией; для того и имущества лишил его; вот чего я хочу, а то ничего не значит; если этого не будет, то он не только не потерпит никакого вреда, но еще получит пользу.
   Видишь ли, что и злой дух знает, какой вред бывает от такого нетерпения? Для того он и Иову строил козни чрез жену. Послушайте мужья, которые имеете жен, привязанных к богатству и вынуждающих вас богохульствовать: помните Иова. Впрочем посмотрим на великую кротость его и на то, как он заградил, уста жене. Вскую, говорит, яко едина от безумных жен возглаголала еси (Иов. 2, 10). Подлинно, тлят обычаи благи беседы злы (1 Кор. 15, 33). Они и всегда тлят, но особенно во время несчастий; тогда предлагающие дурные советы бывают сильны. Ибо, если душа и сама по себе склонна к нетерпению, то не гораздо ли более тогда, когда есть еще советник? Не готова ли она тогда броситься даже в пропасть? Жена – великое благо, но и великое зло. И смотри, каким образом диавол старался подкопать эту крепкую стену. Так как лишение имущества не преодолело его и все потери не произвели ничего важного, но сам враг был обличен, что напрасно он говорил: аще не в лице тя благословит (Иов. 1, 11): то он вооружает против него жену. Видишь ли, чего он домогался? Но нисколько не помогла ему и эта хитрость. Так и мы, если будем переносить все с благодарностью, то получим тоже, (что и Иов); а если не получим, то нас ожидает большая награда. Так было с этим адамантовым мужем. Когда он мужественно перенес все, тогда Бог дал ему и богатство; когда он доказал диаволу, что не из-за этого он служит Богу, тогда Бог дал ему и это. Так поступает Бог: когда видит, что мы не привязываемся к благам житейским, тогда и дает их нам; когда видит, что мы предпочитаем им блага духовные, тогда и дает нам и блага вещественные; впрочем, не прежде дает их, дабы мы не забыли о духовных. Таким образом, Он, щадя нас, не дает нам благ вещественных, дабы хотя против воли отклонить нас от них. Нет, скажешь, напротив, когда я получу их, тогда удовлетворюсь и тем более стану благодарить Бога. Лжешь ты, человек; тогда особенно ты и будешь лениться. Почему же, скажешь, Он многим дает? Но откуда видно, что Он дает? Кто же, скажешь, дает другой? Собственное их любостяжание, грабительство. А почему Он попускает это? Потому же, почему попускает убийство, воровство, насилие. А что, скажешь, думать о тех, которые получают наследство от родителей, несмотря на то, что они сами исполнены бесчисленных пороков? Как Бог попускает им пользоваться богатством? Так же, как Он попускает ворам, убийцам и другим злодеям. Ныне время не суда, а благоустроения жизни. Как я прежде говорил, так и теперь скажу:
   они подвергнутся большему наказанию, если, наслаждаясь всеми благами, не сделаются от того лучшими.
   Не все будут наказаны одинаково; но оставшиеся злыми, несмотря на благодеяния, будут мучиться больше; а жившие в бедности – меньше. Что это справедливо, о том послушай, как говорит Давид: и дах ти, говорит, все имущество господина твоего (2 Цар. 12, 8). Итак, когда ты увидишь, что молодой человек без трудов получил отцовское наследство и остался злым; то будь уверен, что ему готовится наказание сильнейшее и мучение жесточайшее. Посему будем подражать не такому человеку, но тому, кто наследовал добродетель, кто приобрел духовное богатство; горе, говорит Псалмопевец, надеющимся на богатство свое (Пс. 48, 7); и еще: блажени боящиися Господа (Пс. 127, 1). В числе которых, скажи мне, хочешь быть ты? Конечно, в числе ублажаемых. Подражай же им, а не тем, дабы и тебе получить уготованные им блага, которых да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 86
О молитве [87 - 2 Бес. об Анне. Хр. чт. 1849 г.]

   Все мы молимся, но не все пред Богом. У кого в то время, как тело лежит на земле и уста бессмысленно произносят слова, душа блуждает везде – дома и на площади: такой может ли сказать о себе, что молится пред Богом? Пред Господом молится тот, кто вполне собрал душу свою и не имеет ничего общего с землей, но переселился на самое небо и изгнал из души всякий человеческий помысл, как сделала Анна, о которой говорит Писание: И бысть егда умножи молящися пред Господом, Илий же жрец смотряше на уста ея (1 Цар. 1, 12). Здесь писатель показывает в этой жене две добродетели – постоянство в молитве и бдительность души: первое (постоянство в молитве) словом: умножи, последнюю (бдительность души) прибавлением: пред Господом. Ибо она, всю себя собрав и напрягши ум, призывала Бога скорбной душой. Как же говорит (Писание), что она еще умножи молитву, тогда как молитва ее была краткая? Ибо она не распространялась в словах и недолго продолжала молитву, но сказала немногие и простые слова:
   Адонаи Господи Елои Саваоф, аще призирая призри-ши на смирение рабы твоея, и помянеши мя, и даси рабе твоей семя мужеско, то дам не пред Тобою в дар до дне смерти его: и вина и пиянственнаго не испиет, и железо не взыдет на главу его (ст. 11). Какое тут множество слов? Что же писатель выразил словом: умножи? То, что она постоянно повторяла одно и то же, и не переставала в течение долгого времени произносить одни и те же слова. Так молиться повелел и Христос в Евангелии: сказав ученикам своим, чтобы они не молились и не говорили лишнего, как язычники. Он показал нам и меру молитвы, внушая, что молящийся может быть услышан (Богом), не за множество слов, но за бдительность души (Мф. гл. 6). Но, скажет кто-нибудь, если должно молиться немного, то почему Он сказал им притчу, внушающую, что должно молиться непрестанно, – притчу о том, что была одна вдовица, которая частым приходом своим и непрестанным повторением просьбы преклонила на милость жестокого и бесчеловечного судию, не имевшего ни страха Божия, ни стыда человеческого (Лк. 18, 3 и сл.)? Почему и Павел увещевает, говоря: в молитве пребывающе (Рым. 12, 12), и опять: непрестанно молитеся (1 Сол. 5, 18)? А говорить недолго и молиться непрестанно – это противоречит одно другому. Нисколько не противоречит; напротив, одно с другим весьма согласно. И Христос и Павел заповедали творить краткие, но частые молитвы, с небольшими промежутками. Если ты будешь распространяться в словах, то нередко станешь делать это без внимания, и дашь диаволу большую свободу подойти к тебе, низложить и отвлечь мысль твою от того, что говорить. Но если будешь творить молитвы частые, таким учащением (молитв) занимая всякое время, легко можешь быть бдительным и самые молитвы станешь творить с полным вниманием.
   Это самое делала и Анна: не распространялась в словах, но часто и многократно приходила к Богу. Когда же священник заградил ей уста (ибо таков смысл слов: смотряше на уста ея, токмо устне ея двизастеся, а глас ея не слышашеся (ст. 13), она принуждена была и покориться священнику и прекратить молитву. Итак, загражден был у нее голос, но не заграждено дерзновение, напротив тем сильнее вопияло внутри сердце. Это особенно и есть молитва, когда вопли раздаются изнутри; так-то особенно и свойственно душе страждущей выражать молитву, – не напряжением голоса, но горячностью сердца! Так молился и Моисей. Он ничего не говорил, а Бог сказал ему: что вопиеши ко Мне (Исх. 14, 15)? Люди слышат только этот (внешний) голос, но Бог, прежде этого голоса, слышит вопль внутренний. Поэтому можно быть услышанным, не говоря ни слова: можно, и ходя на площади, молиться мысленно с великим усердием; и сидя с друзьями и делая, чтобы то ни было, можно призывать Бога с великим воплем, т. е. воплем внутренним, неслышным ни для кого из присутствующих. То самое сделала тогда и эта жена. Глас ея не слышашеся, говорит Писание, а Бог услышал ее. Таков был внутренний ее вопль!..
   Обратим внимание и на время, когда она творила молитву. И воставши Анна, говорит Писание, по ядении их в Силоме и по питии, и ста пред Господем (1 Цар. 1, 8). Видишь, то самое время, которое все употребляют на отдых, она посвятила молитве, после стола устремилась на молитву, пролила источники слез, показала ум трезвенный и бодрый, и после стола помолилась так прилежно, что получила дар сверхъестественный, разрешила неплодство и исправила немощную природу. Итак, вот что мы приобрели от жены этой: научились молиться и после пиршества. Кто приготовился к этому, тот никогда не впадет в невоздержание и пьянство, никогда не расторгнется от объядения, но, ожиданием молитвы, как бы уздою, удерживая свои помыслы, будет в надлежащей мере употреблять все предлагаемое, и как душу, так и тело исполнит великого благословения. Ибо стол, начинающийся и оканчивающийся молитвой, никогда не оскудеет, но, обильнее всякого источника, принесет нам все блага. Не будем же пренебрегать столь великой пользой. Странно, что слуги наши, получив от нас что-нибудь со стола, благодарят нас и отходят с добрым словом, – а мы, наслаждаясь столь великими благами, не воздаем Богу и такой чести, и притом тогда, как чрез это можем достигнуть великой безопасности. Ибо, где молитва и благодарение, туда приходит благодать Святого Духа, оттуда прогоняются демоны и все вражеские силы отступают и обращаются в бегство. Кто намеревается после стола идти на молитву, тот и во время стола не осмеливается сказать что-либо неприличное, а если и скажет, тотчас раскаивается. И так должно, и при начале и при конце стола, благодарить Бога, в особенности потому, как я выше сказал, что, если мы войдем в этот навык, то не легко впадаем в пьянство. Но, если когда и встанешь из-за стола хмельный и опьянелый, и тогда не оставишь своей привычки: но, и с тяжелой головой, и шатаясь и падая, будешь молиться и не изменишь своему обычаю. Если сегодня ты так молился, то завтра исправишь погрешность, сделанную накануне.

Беседа 87
Наставление женам [88 - 61 Бес. на Ев. Иоан. Бог.]

   Господь повелевает нам убегать торжищ, шума и смятений, чтобы молиться в тишине – в своей клети. Ибо пребывание в уединении и удалении от сообщества злых людей приносит нам великую пользу. И корабль, неподверженный буре, плывет благополучно: так и душа, не занятая общественными делами, находится в пристани. Поэтому-то женам следовало бы быть любомудрее мужей, так как они по большей части привязаны к занятиям домашним. От того именно и Иаков был не лукав, что жил дома и был свободен от внешних тревог; ибо не без причины Писание заметило о нем: живый в дому (Быт. 25, 27). Но и в доме, скажешь, много беспокойства. Это от того, что ты сама того хочешь и сама себя окружаешь множеством забот. Муж, обращаясь на торжищах и в судилищах, очевидно, обуревается внешними хлопотами, как бы некоторыми волнами; а жена, сидя дома, как бы в некоем училище любомудрия, и сосредоточив в себе свои мысли, имеет возможность заниматься и молитвой, и чтением, и другими делами любомудрия. И как живущие в пустынях не имеют никого, кто бы беспокоил их, так и жена, находясь всегда дома, постоянно может наслаждаться тишиной. Если ж иногда представится ей необходимость и выйти из дома, то и тогда нет для нее повода к беспокойству. В самом деле, женщине нужно бывает выходить из дома или для того, чтобы придти сюда (в церковь), или когда надобно омыть тело в бане; затем большую часть времени она сидит дома. Поэтому она может и сама любомудрствовать, и, принимая растревоженного мужа, утишать и успокаивать его, разгонять излишние и тяжелые его мысли и, таким образом, снова отпускать его из дома уже без тех неприятностей, какие он принес с собой с торжища, но с добрым расположением, которые приобрел дома. Подлинно, жена благочестивая и разумная, скорее всего, может образовать мужа и настроить его душу по своему желанию. Ибо ни друзей, ни учителей, ни начальников не послушает он так, как свою супругу, когда она увещевает и дает советы. Это увещание доставляет ему и некоторое удовольствие, потому что он очень любит эту советницу. И я мог бы указать на многих суровых и неукротимых мужей, которые смягчены таким образом. Ибо жена участвует с мужем и в трапезе, и в ложе, и в рождении детей, и в делах явных и тайных, во входах и выходах, и в весьма многом другом; она во всем ему предана и соединена с ним так, как тело соединено с головой. И если она будет разумна и рачительна, то всех других превзойдет и победит в попечении о своем супруге.
   Поэтому убеждаю вас, жены: считайте это обязанностью и давайте мужьям надлежащие советы. Женщина имеет великую силу, как для добродетели, так и для порока. Она погубила Авессалома; она погубила Амнона; она намеревалась погубить Иова: но она же избавила Навала от смерти; она спасла целый народ. Так, Деввора и Иудифь выказали доблести мужей-военачальников. Таковы же были и многие другие жены. Поэтому и Павел говорит: что бо веси жено, аще мужа спасеши (1 Кор. 7, 16)? И мы знаем, что в те времена Персида, Мариам и Прискилла приняли на себя подвиги апостольские. Этим-то женам и вы должны ревностно подражать, и не словами только, но и делами наставлять своего супруга. Как же мы можем учить его делами? Ты научишь его, когда он увидит, что ты не злонравна, не роскошна, не любишь украшений, не требуешь излишних денежных доходов, но довольствуешься тем, что есть; потому что в этом случае он непременно послушает и твоих советов. Если же ты на словах будешь любомудрствовать, а на деле станешь поступать напротив: то он обвинит тебя в великом пустословии. А когда вместе со словами ты представишь ему наставление и делами: тогда он и похвалит тебя, и скорее послушает. Так будет, например, когда ты не станешь искать ни золота, ни жемчуга, ни драгоценных одежд, – но вместо этого, будешь искать скромности, целомудрия, любезности, и, поступая так сама, будешь требовать того же и от него. Если же надобно что-нибудь делать для угождения мужу, то нужно душу украшать, а не тело наряжать и погублять. Не столько золото, которым ты украшаешься, сделает тебя любезной и приятной для него, сколько целомудрие и ласковость к нему, и готовность умереть за своего супруга.
   Это по преимуществу пленяет мужей. То украшение (внешнее) не приятно мужу, потому что приводит в стесненное положение его имение и требует больших издержек и забот; а это, о котором сказано выше, привяжет мужа к жене. Ибо ласковость, дружба и любовь ни забот не приносят, ни издержек не требуют, но доставляют все противоположное. Притом тот наряд от привычки делается приторным; а украшение души цветет каждый день и возжигает сильнейший пламень любви. Итак, если хочешь нравиться мужу, украшай душу целомудрием, благочестием, попечением о доме. Эта красота и более пленяет, и никогда не прекращается. Ни старость не разрушает этой красоты, ни болезнь не уничтожает. Красоту телесную и время продолжительное разрушает, и болезнь истребляет, и губит многое другое; а что украшает душу, то выше всего этого. Кроме того, та красота и зависть возбуждает, и ревность возжигает; а эта чиста от такой болезни и свободна от всякого тщеславия. Таким образом, и в доме все будет идти лучше, и доходы будут изобильнее, когда золото не будет лежать вокруг твоего тела, не будет связывать твоих рук, но будет употребляться на необходимые нужды, как, например: на содержание слуг, на необходимое попечение о детях и на другие действительные потребности. Но если ты будешь поступать не так, – если тело будет украшено золотом, а необходимые нужды будут со всех сторон пред глазами и стеснять сердце: то какая тебе прибыль? Какая польза? Печаль сердца не позволяет замечать того, чем обыкновенно пленяются глаза. Ведь вы знаете, что если бы кто увидел женщину, даже лучше всех украшенную, он не может находить в том удовольствия, когда у него душа болезнует. Ибо кто хочет находить удовольствие, тому наперед нужно быть веселым и иметь расположение к радости. Между тем, если золото все растрачено на украшение женина тела, а в доме обитает скудость, то для супруга нет (в том) никакого удовольствия. Итак, если желаете нравиться мужьям, приводите их в приятное расположение духа; а приведете их в это расположение, когда отвергнете наряды и украшения. Все это, по-видимому, имеет для него некоторую приятность во время брачного торжества; но впоследствии, с течением времени, теряет свою цену. Если от привычки мы не очень удивляемся небу, которое так прекрасно, и солнцу, которое так блистательно, что ты не можешь сравнить с ним ни одного тела: то каким образом будет всегда дивиться украшенному телу?
   Это говорю я, желая, чтобы вы украшались красотой истинной, которую заповедал Павел: не златом, или бисерми, или ризами многоценными, но, еже подобает женам, обещавающимся благочестию, делы благими (1 Тим. 2, 9–10). Или ты хочешь нравиться лицам посторонним и от них получать похвалы? Но это желание отнюдь не жены целомудренной. Впрочем, если хочешь, то и они будут очень любить тебя и хвалить за целомудрие. В самом деле, ту (любящую наряды) не похвалит ни один скромный и порядочный человек; похвалят разве люди распутные и сладострастные, или, лучше сказать, и они не похвалят, а напротив, станут говорить о ней худо, когда заметят, что ее бесстыдство возбуждает в них вожделение. А эту (не любящую украшаться) и те, и другие, и все похвалят, так как не только не получают от нее никакого вреда, а напротив, получают еще наставление в любомудрии. И от людей ей будет великая похвала, и от Бога великая награда. Итак, будем ревновать об этой красоте, чтобы и здесь пожить в безопасности, и достигнуть будущих благ, которых да сподобимся все мы по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки веков.
   Аминь.

Беседа 88
О том, что питающемуся от трудов своих удобнее спастись, чем богатому [89 - 5 Бес. на 1 пос. к Коринф.]

   Не стыдись никто из занимающихся ремеслами; но, да постыдятся те, которые напрасно едят хлеб и живут в праздности, которые имеют множество служителей и требуют беспрестанных услуг. Принимать пищу всегда после труда – род любомудрия: души таких людей бывают чище, мысли – основательнее.
   Человек праздный и говорит много пустого и делает много пустого и целый день не занимается ничем, предаваясь неге; а тот, кто занят работой, не скоро допустит что-нибудь излишнее ни в делах, ни в словах, ни в помышлениях; ибо душа его совершенно предана трудолюбивой жизни. Не будем же презирать тех, которые питаются от трудов рук своих, но будем еще более ублажать их за это. Какой, скажи мне, достоин ты благодати, если, получив наследство от отца, живешь, ничего не делая и расточаешь его по-пустому?
   Разве ты не знаешь, что мы не все отдадим одинаковый отчет, но получившие здесь больше благ, отдадут отчет труднейший, а удрученные трудами, бедностью или чем-нибудь другим подобным, – легчайший?
   Это видно из притчи о Лазаре и богаче. Ты, не употребивший свободного времени ни на что дельное, справедливо будешь осужден; а бедный, при трудах своих употребивший остающееся время на дела достодолжные, получит великие венцы. Укажешь ли на свое военное звание и приведешь его в оправдание своей беспечности? Но и это извинение неосновательно. Корнилий был сотником, но воинская перевязь нисколько не препятствовала его благочестию.
   Ты занимаешься с шутами и танцовщиками, проводишь все время на зрелищах, и не ссылаешься ни на необходимые дела по военной службе, ни на страх пред начальниками; а когда мы приглашаем в церковь, тогда находишь бесчисленные препятствия. Что ты скажешь в тот день, когда увидишь пламя, огненные реки и неразрешимые узы, и услышишь скрежет зубов? Кто поможет тебе в тот день, когда увидишь ремесленника, праведно проведшего жизнь свою, наслаждающимся великой славой, а себя, который ныне украшаешься шелковыми и благовонными одеждами, невыразимо страждущим? Какая польза будет тебе от богатства и изобилия, и какой вред ремесленнику от его бедности? Посему, дабы нам не потерпеть этого, устрашимся сказанного и приложим всякое старание к совершению дел необходимых. Ибо таким образом, умилостивив Бога за прежние грехи свои и присоединив добрые дела, в будущем, мы можем получить Царствие Небесное, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 89
О сребролюбии [90 - 65 Бес. на Ев. Иоан. Бог.]

   Страшно, истинно страшно – сребролюбие. Оно закрывает и глаза и уши, делает свирепее зверей, не позволяет думать ни о совести, ни о дружбе, ни об общении, ни о спасении собственной души, но, зараз отвративши от всего, делает пленников своими рабами, как некий жестокий тиран. И что всего хуже в этом горьком рабстве, – оно заставляет даже услаждаться собой, так что, чем больше предаются ему, тем больше увеличивается удовольствие. От того-то преимущественно эта болезнь и бывает неизлечима; от того-то и неукротим этот зверь. Сребролюбие Гиезия, из ученика и пророка, сделало прокаженным; оно погубило Ананию; оно сделало Иуду предателем, она растлило иудейских начальников, которые принимали дары и сделались сообщниками татей. Оно породило бесчисленные войны, наполнило кровью пути, плачем и слезами – города. Оно и вечери сделало нечистыми, и трапезы – оскверненными, и самые яствы исполнило беззаконий. Потому-то Павел назвал его идолослужением (Еф. 5, 5), но и этим не устрашил. А почему он называет его идолослужением? Многие, имея богатство, не смеют им пользоваться, но считают его святыней и передают в целости внукам и их потомкам, не смея коснуться его, как бы чего-нибудь посвященного Богу. А если когда и принуждены бывают коснуться его: то бывают в таком состоянии, как будто сделали что-нибудь непозволительное.
   С другой стороны, как язычник оберегает идола, так ты ограждаешь золото дверями и запорами, вместо храма устрояешь для него ковчег и влагаешь его в серебрянные сосуды. Но ты не покланяешься золоту, как тот – своему идолу? Тем не менее, ты показываешь в отношении к нему великое уважение. Далее, язычник скорее отдаст свои глаза и душу, чем идола; так точно – и любящие золото. Но я, скажешь, не покланяюсь золоту? И тот говорит, что он покланяется не идолу, но живущему в нем демону. Так и ты, если не покланяешься золоту, то покланяешься демону, который вторгается в твою душу от взгляда на золото и от страсти к нему. Страсть сребролюбия хуже демона, и ей многие покорствуют больше, чем иные идолам. Идолов во многом не слушают, а сребролюбию во всем повинуются и исполняют все, чтобы оно ни приказало сделать. Что же оно говорит? Будь, говорит, для всех врагом и неприятелем; забудь природу; презирай Бога; пожертвуй собой мне, – и во всем ему повинуются. Истуканам приносят в жертву волов и овец; а сребролюбие говорит: принеси мне в жертву твою душу, и – это исполняют. Видишь, какие оно имеет алтари, какие принимает жертвы?
   Лихоимцы, говорит Апостол, царствия Божия не наследят (1 Кор. 6, 10), – но они и этого не боятся.
   Впрочем эта страсть сама по себе слабее других; потому что не врожденна нам и не происходит от нашей природы; иначе она была бы в нас с самого начала: но в начале не было золота, и никто не любил золота. Если хотите, я скажу, откуда возникло это слово.
   Каждый, соревнуя жившим прежде его, увеличивал эту болезнь, и предшественник возбуждал (страсть к приобретению в своем преемнике) даже против его воли. Люди, как скоро видят светлые дома, множество полей, толпы слуг, серебряные сосуды, большое собрание одежд, – всячески стараются иметь еще больше, так что первые бывают причиной для вторых, а эти для последующих. Между тем, если бы первые хотели жить скромно, то не были бы учителями (сребролюбия) для других. Впрочем и для этих последних нет оправдания; потому что есть и такие, которые презирают богатство. Да кто же, скажешь, презирает? В том-то и беда, что зло увеличилось до такой степени, что добродетель нестяжания стала, по-видимому, невозможной, – и что даже не верится, чтобы кто-нибудь ей следовал. Я мог бы, конечно, назвать многих (нестяжательных) и в городах, и в селах; но что пользы? Ведь и от этого вы не сделаетесь лучшими. А сверх того, у нас и речь теперь не о том, чтобы вы растратили имущество. Я желал бы этого; но так как это бремя выше сил ваших, то я не принуждаю. Я только убеждаю, чтобы вы не желали чужого, чтобы уделяли и от своего. Ведь есть много таких, которые довольствуются своим, заботятся о своем и живут праведными трудами. Почему мы не ревнуем и не подражаем им? Вспомним о тех, которые жили прежде нас. Не стоят ли доселе их имения, на которых только имена их сохраняются? Вот баня такого-то, вот предместие и гостиница такого-то. Увидев это, не вздохнем ли мы тотчас, представивши, сколько он трудов перенес, сколько хищения совершил, и – нигде нет его самого; а его стяжанием наслаждаются другие, о которых он и не думал, – может быть, даже враги его, – между тем как сам он терпит величайшее наказание. Это ожидает и нас: и мы непременно умрем; и нас непременно постигнет тот же конец. Сколько, скажи мне, перенесли они гнева, сколько издержек, сколько вражды? И какой плод?
   Нескончаемое наказание, лишение всякого утешения и осуждение от всех не только при жизни, но и после смерти. Что в том, что мы видим изображения многих, поставленные в домах? Не больше ли от того плачем? Подлинно, хорошо сказал Пророк: обаче всуе мятется всяк человек живый (Пс. 38, 6–7). Попечение о таких вещах поистине есть смятение и напрасное беспокойство. Но не так бывает в обителях вечных и в тех селениях: здесь иной трудился, и иной наслаждается; а там каждый будет господином своих трудов, и получит многообразную награду. Будем же стремиться к тому стяжанию. Там устоим себе дома, да упокоимся во Христе Иисусе Господе нашем, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава во веки.
   Аминь.

Беседа 90
Увещание не клясться [91 - 9 Бес. на Деян.]

   Не будем клясться и не будем гневаться. Когда мы не будем гневаться, – не будем иметь и врагов. Отними у человека клятву, – и ты отсечешь крылья гневу, погасишь всю ярость. Клятва – это как бы ветер для гнева. Распусти паруса: парус ни к чему не служит, когда нет ветра. Итак, если мы не будем кричать и клясться, – мы отнимем всю силу у гнева. Если же вы не верите этому, то сделайте опыт, и тогда узнаете, что это действительно так. Положи гневливому закон никогда не клясться, и тебе не будет нужды говорить ему о кротости. В этом случае все будет успешно: вы не станете нарушать клятв, да и совсем не будете клясться. Не знаете ли, в какие несообразности впадаете вы от этого? Вы сами на себя налагаете узы и сами же всеми средствами стараетесь о том, чтобы освободить от них свою душу, как будто бы это было какое-либо неизбежное зло. Но так как вы не можете сделать этого, то уже по необходимости проводите жизнь в скорби и распрях и предаетесь гневу.
   А между тем, все это бывает без нужды и напрасно.
   Итак, грози, предписывай, делай все – без клятвы. Тогда можно, если хочешь, отменить и сказанное и сделанное. Вот сегодня мне необходимо говорить с вами более кротко. Так как вы послушались слов моих, то и сделались гораздо лучше. Итак, скажем, если угодно, от чего появилась клятва и для чего она допущена. Рассказав о первоначальном ее происхождении, о том, когда она возникла, и как, и от того, мы этим рассказом возблагодарим вас за послушание. Тому, кто поступает, как должно, необходимо и любомудствовать; а кто еще не таков, тот недостоин и слушать наше слово. Авраам и бывшие с ним заключали много договоров, закалали жертвы, делали приношения, а клятвы еще не было. Откуда же явилась клятва? Когда умножились беззакония, когда все пришло в крайний беспорядок, когда люди склонились к идолослужению, вот тогда то, когда они уже оказались недостойными веры, – стали призывать Бога в свидетели, представляя как бы верного поручителя в том, что говорили. Ведь клятва в этом и состоит, – в поручительстве, потому что не доверяют нравам. Следовательно, она, прежде всего, служит обвинением тому, кто клянется, если ему не верят без поручителя и притом без поручителя великого; потому что от великого недоверия происходит то, что требуют в свидетели не человека, но Бога. Во-вторых, столько же виновен бывает и тот, кто принимает клятву, если он, споря об условиях, влечет Бога в поручительство и говорит, что не поверит, если не будет иметь Его поручительства. Какая чрезвычайная бесчувственность! Какое поругание! Ты – червь, земля, пепел и дым, влечешь к поручительству Владыку своего и принуждаешь Его быть поручителем. Скажи мне: если бы в то время, как ваши слуги спорят между собой и не доверяют друг другу, один из рабов сказал, что он не поверит до тех пор, пока не будет иметь поручителем общего господина; то не получил ли бы он тысячи ударов и не узнал ли бы, что господином надобно пользоваться для других дел, а не для этого? Что я говорю о рабе и господине? Если бы он избрал и другого почтенного человека, то не счел ли бы тот такой выбор поношением для себя? Но я скажешь, не хочу: хорошо. В таком случае не принуждай и Бога, когда и между людьми бывает так, что, если кто скажет: я представляю такого-то в поручители, ты не берешь на себя этого поручительства. Что же, скажешь, ужели мне потерять то, что я дал? Не говорю этого; но утверждаю, что ты оскорбляешь Бога.
   Посему-то принуждающий к клятве еще неизбежнее, чем тот, кто клянется, подвергнется наказанию, равно как и тот, кто клянется, когда никто не требует. И, что особенно худо, – каждый клянется из-за одного обола, из-за малой выгоды, из-за несправедливости. Это я говорю о тех случаях, когда не будет клятвопреступления; если же последует клятвопреступление, то все будет в крайнем беспорядке и виной всего будет и тот, кто принял, и тот, кто дал клятву. Но иногда бывает, скажешь, нечто неизвестное? А ты предусматривай это и не делай ничего легкомысленно; если же сделаешь что-либо легкомысленно, то сам с себя взыскивай за вред. Лучше так потерпеть вред, чем как-нибудь иначе. Скажи мне, когда ты требуешь от человека клятвы, – чего ты ожидаешь? Того ли, что он нарушит клятву? Но это крайнее безумие, ибо наказание обратится на твою голову. Лучше тебе потерять деньги, чем ему погибнуть. Для чего делаешь это во вред себе и в оскорбление Бога? Это свойственно душе зверской и человеку нечестивому. Но я, скажешь, надеюсь, что он не нарушит клятвы? В таком случае поверь ему и без клятвы. Но многие, скажешь, без клятвы решаются на обман, а с клятвой – нет. Обманываешься, человек! Кто привык красть и обижать ближнего, тот легко решится попрать клятву. Если же кто благоговеет пред клятвой, то тем более убоится сделать обиду. Но он сделает это поневоле? В таком случае он достоин прощения. Но что я говорю об этих клятвах, оставляя клятвы, бывающие на рынке? Там ты не можешь сказать ничего подобного, потому что из-за десяти оболов бывают клятвы и клятвопреступления. Так как не падает с неба молния, так как не все ниспровергается, то ты стоишь и держишь при себе Бога. Для чего же? Чтобы получить несколько огородной зелени, чтобы взять башмаки. Из-за нескольких серебряных монет ты призываешь Его во свидетельство. Но если мы не подвергаемся наказанию, то не будем думать, что мы не грешим. Это зависит от человеколюбия Божия, а не от нашей добродетели. Клянись своим сыном, клянись самим собою; скажи: пусть палач приступит к бокам моим. Но ты этого боишься. Так ужели Бог бесчестнее боков твоих? Ужели Он ничтожнее головы твоей? Скажи: пусть я ослепну! Но Христос так щадит нас, что запрещает нам клясться даже собственной головой: а мы до того не щадим славы Господа, что всюду влечем Его. Разве не знаешь, что такое – Бог и какими устами надобно призывать Его? Рассуждая о каком-нибудь добродетельном человеке, мы говорим: умой уста твои и тогда вспоминай о нем; а между тем, имя досточтимое, которое выше всякого имени, – имя, чудное по всей земли, от которого трепещут демоны, – мы всюду произносим безрассудно!
   О привычка! От нее-то произошло то, что это имя пренебрегается. Ведь если бы ты заставил кого-нибудь поклясться святым домом, – ты, без сомнения, считал бы это за страшную клятву. А отчего это кажется так страшным, как не от того, что ту клятву мы употребляем без разбора, а эту – нет? Иначе не следовало ли содрогаться, при произнесении имени Божия? У иудеев это имя столь священно, что его писали на дощечках и никому не позволялось носить эти буквы, кроме одного первосвященника: а мы теперь везде произносим это имя, как обыкновенное. Если и просто называть Бога не всем дозволено, то, скажи мне, какая дерзость, какое безумие – призывать Его во свидетельство! Если бы и все надлежало бросить, – не следовало ли бы охотно согласиться на то? Вот я говорю и настоятельно требую: оставьте клятвы, бывающие на площади, а всех, которые не слушаются, ведите ко мне. Вот, в вашем присутствии, я заповедую тем, которые отделены на служение домам молитвенным, внушаю им и объявляю, что никому не дозволяется клясться безрассудно, или даже – как бы то ни было. Итак, ведите ко мне клянущегося, кто бы он ни был; потому что и это должно доходить до нас, как будто бы вы были малые дети.
   Но не дай Бог, чтобы это было! Стыдно, если вы еще имеете нужду чему-нибудь учиться. Осмелишься ли ты, не будучи посвящен в тайны, прикоснуться к священной трапезе? Но что еще хуже, – ты посвященный в тайны, дерзаешь прикасаться к священной трапезе, которой и не всем священникам позволено касаться, – и таким образом клянешься! Ты не касаешься, по выходе из дома, и головы дитяти, а касаешься трапезы, – и не трепещешь, и не боишься?
   Веди ко мне таких людей! Я произведу суд и отпущу обоих с радостью. Делайте, что хотите: я полагаю закон – отнюдь не клясться. Какая надежда спасения, когда мы так унижаем (имя Божие)? Ужели для того записи, для того обязательства, чтобы ты принес им в жертву свою душу? Приобретаешь ли ты столько же, сколько теряешь? Нарушил ли клятву тот, кого ты обязал ею? Ты погубил и его и себя. Не нарушил? И в этом случае ты погубил его, принудив его преступить заповедь. Удалим от души эту болезнь.
   Прежде всего будем гнать ее с рынка, из лавок и из всех других торговых заведений. Нам будет от этого больше прибыли. Не думайте, что от нарушения божественных законов житейские дела идут лучше.
   Но мне, скажешь, не верят? Действительно, мне случалось слышать от некоторых и это: если я не произнесу тысячи клятв, – мне не верят. Ты сам причиной этому, потому что легкомысленно клянешься. А если бы этого не было и если бы всем было известно, что ты не клянешься; то, поверь словам моим, ты сделал бы только знак, и тебе поверили бы больше, нежели тем, которые произносят тысячи клятв. Вот, скажи мне, кому вы больше верите: мне ли, хотя я не клянусь, или тем, которые клянутся? Но ты, скажете вы, начальник и епископ. Что же, если я докажу, что не поэтому только верите мне? Отвечайте мне со всей истиной, прошу вас: если бы я часто и всегда клялся, помогло ли бы мне начальство? Отнюдь нет. Видишь ли, что не поэтому верите мне? Да и какую, скажи мне, приобретаешь ты наконец выгоду? Павел терпел голод: решись и ты лучше терпеть голод, нежели преступить какую-либо заповедь Божию. Отчего ты так не верен? Ужели тогда, как ты решишься все сделать и претерпеть для того, чтобы не клясться, Бог не вознаградит тебя? Ведь Он каждый день питает клятвопреступников и часто клянущихся: ужели же предаст голоду тебя за то, что ты послушал Его?
   Пусть все знают, что из собирающихся в эту церковь никто не клянется. Пусть мы будем известны и этим, а не верою только! Да будет это нашим отличием от язычников и от всех людей! Да примем печать с неба, чтобы нам везде являться как бы царским стадом! Пусть тотчас же узнают нас, как варваров, по речам и языку, и да отличаемся этим от варваров, подобно знающим по-гречески. Скажи мне: почему узнают так называемых попугаев? Не потому ли что они говорят по-человечески? Так пусть же и нас узнают по тому, что мы говорим, как Апостолы, говорим как Ангелы. Если кто скажет: клянись, то пусть услышит, что Христос заповедал не клясться, и я не клянусь. Этого довольно, чтобы ввести всякую добродетель. Это дверь к благочестию, путь, ведущий к благоговейному любомудрию, это некоторого рода училище. Будем соблюдать это, чтобы сподобиться и настоящих и будущих благ, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 91
Доказательство воскресения и суда, и о совести [92 - 4 Бес. о Лазаре Хр. Чт. 1848 г.]

   Не будем думать, будто дела наши ограничиваются пределами настоящей жизни; но станем верить, что будет непременно суд и воздаяние за все, что мы здесь делаем. Это так ясно и очевидно для всех, что и иудеи, и язычники, и еретики, и все вообще люди согласны в этом. Ибо, хотя не все мыслят, как должно, о воскресении, но что касается до суда, наказания и тамошних судилищ, все согласны в том, что есть там воздаяние за здешние дела. Если бы этого не было, то для чего бы Бог распростер столь великое небо, подостлал землю, расширил море, разлил воздух, явил такую промыслительность, если бы Он не до конца хотел иметь о нас попечение? Не видишь ли, сколь многие из живых добродетельно претерпели многочисленные бедствия, и отошли, не получив ничего доброго; а другие, напротив, жили весьма нечестиво, похищали чужое имущество, грабили и притесняли вдов и сирот, наслаждались богатством, роскошью и бесчисленными благами, и отошли, не потерпев ни малейшего зла? Итак, когда же и первые получат награду за добродетель, и последние понесут наказание за нечестие, если дела наши оканчиваются со здешнею жизнью?
   Если Бог существует, как и действительно существует, то всякий скажет, что Он праведен; если же праведен, то надобно согласиться, что тем и другим воздаст по достоинству. Если же Бог имеет воздать тем и другим по достоинству, а здесь никто из них не получил, тот – наказания за грехи, а этот – награды за добродетель: то ясно, что будет еще время, когда и тот и другой получит должное воздаяние.
   Для чего же Бог и поставил в душе нашей этого непрерывно бодрствующего и неусыпного судию, – разумею совесть? Ибо нет, нет между людьми ни одного судии, столь неусыпного, как наша совесть. Внешнии судии, и деньгами покупаются, и лестью смягчаются, и от страха потворствуют и много есть других вещей, которые извращают правоту их суда; но судилище совести ничему такому не подчиняется: станешь ли давать деньги, будешь ли льстить, или угрожать, или другое что делать, – она произносит справедливый приговор на греховные помыслы; и сделавший грех сам осуждает себя, хотя бы никто другой не обвинял его. И это делает совесть не однажды, не дважды, но многократно и во всю жизнь; и хотя бы прошло много времени, она никогда не забывает сделанного, но сильно обличает нас и при совершении греха, и до совершения, и по совершении. При самом совершении греха мы, упоенные удовольствием, бываем не так чувствительны: но, когда преступление сделано и окончено, тогда-то особенно, за исчезнувшим удовольствием, наступает чувство раскаяния, – вопреки того, как бывает с рождающими женами. Они до рождения младенца терпят невыносимое страдание и жестокие муки, разрывающие их болями; но после рождения чувствуют облегчение, как будто вместе с плодом вышла и болезнь. Но здесь не так: пока мы зачинаем и рождаем беззаконные намерения, дотоле радуемся и веселимся; когда же родим злое исчадие – грех, тогда, увидя гнусность рожденного, скорбим и мучимся сильнее, нежели рождающие. Поэтому убеждаю вас не принимать в самом начале беззаконной похоти, а если и примем, то подавлять в себе эти семена: если же пренебрежем и это сделать, то перешедший в дело грех умертвим исповедию, слезами, самоосуждением.
   Ибо ничто столько не губительно для греха, как его обличение и осуждение, соединенное с покаянием и слезами. Ты осудил свой грех? Чрез это ты сложил с себя бремя. Кто говорит это? Сам Судия – Бог. Глаголи ты беззакония твоя прежде, да оправдишися (Исх. 43, 36). Для чего, скажи мне, ты стыдишься и краснеешь сказать грехи? Разве ты сказываешь человеку, который станет упрекать тебя? Разве исповедуешься пред сорабом, который разгласит твои дела? Господу, промыслителю, человеколюбцу, врачу, показываешь ты рану. Разве Он, который знает наши дела еще до совершения их, не будет знать, если ты не скажешь. Разве грех от обличения его делается тяжелее? Напротив, легче. И Бог требует от тебя признания не для того, чтобы наказать, но чтобы простить;
   не для того, чтобы Ему узнать грех твой: разве Он и без этого не знает? Но для того, чтобы ты узнал, какой долг Он прощает тебе. Хочет Он показать тебе великость своей благости для того, чтобы ты непрестанно благодарил Его, чтобы был медлительнее на грех, ревностнее к добродетели. Если же ты не скажешь о великости долга, то не узнаешь и превосходства благодати. Я не заставляю тебя, говорит Он, выйти на средину зрелища и окружить себя множеством свидетелей; Мне одному, наедине, скажи грех, чтобы Я уврачевал рану и избавил тебя от болезни. Вот для чего вложил Он в нас совесть, которая действует с любовью более, нежели отеческой. Ибо, когда отец однажды, дважды, трижды, десять раз наказав сына, увидит его не исправимым, то в отчаянии отрекается от него, изгоняет его из дома и исключает из родства. Но не так совесть: напротив, если она скажет один, два, три и тысячу раз, и ты не послушаешь; то снова будет говорить и не отстает до последнего издыхания; и в доме, и на распутиях, и за столом, и на торжищах, а часто и в самых сновидениях представляет нам образы и виды сделанных нами грехов.
   И посмотри на премудрость Божию. Бог не сделал обличение совести ни непрерывным (ибо мы, непрестанно быв обличаемы, не снесли бы этой тяжести), ни столь слабым, чтобы она, после первого или второго увещания, пришла в отчаяние. Если бы она стала угрызать нас каждый день и час, мы были бы подавлены унынием; а если бы, напомнивши раз-другой, перестала обличать, мы не много получили бы пользы.
   Поэтому Он сделал это обличение, хотя и всегдашним, но не непрерывным: всегдашним, дабы мы не впали в беспечность, но, слыша всегда ее напоминания, пребыли до самой кончины бдительными; не непрерывным и не непрекращающимся, дабы мы не упадали духом, но ободрялись, получая некоторое облегчение и отраду. Как совершенная беспечность о грехах пагубна и порождает в нас крайнее бесчувствие; так непрерывная и чрезмерная скорбь вредна. Чрезмерная скорбь, нередко отнимая естественную рассудительность, может потопить душу и сделать неспособной ни к чему доброму. Поэтому Бог и устроил, чтобы обличение совести восставало на нас по временам, так как оно весьма жестоко, и уязвляет грешника сильнее всякого острия. Ибо совесть сильно восстает и громко вопиет на нас, не только тогда, когда мы сами грешим, но и когда другие грешат, подобно нам. Блудник, прелюбодей, тать, чувствует как бы на себе удары, не только когда обвиняют его самого, но и когда слышит, что других обвиняют в подобных же преступлениях; ибо укоризны делаемые другим, служат ему напоминанием его собственных грехов. Другой обвиняется, а он, и не будучи обвиняем, терпит поражение, потому что виновен в таких же, как и тот, преступлениях.
   Тоже бывает и относительно добродетели: когда другие прославляются и увенчаются, тогда и совершившие подобные дела радуются и торжествуют, как будто бы и сами они были прославляемы наравне с теми.
   Итак, что может быть несчастнее грешника, когда он мучится и тогда, как другие бывают обвиняемы? Что блаженнее добродетельного, когда он радуется и торжествует и тогда, как другие прославляются, в славе других видя напоминание о собственных добродетелях?
   Это дела премудрости Божией; это знаки величайшего промысла Его о нас. Обличение совести есть как бы некоторый священный якорь, не дающий нам совершенно погружаться в бездну греха. Часто совесть, не только в то время, когда мы грешим, но и по прошествии многих лет, напоминает нам о прежних грехах… Ибо мы, быв искушаемы несчастьями и горестными обстоятельствами, вспоминаем о прежних грехах наших.
   Зная все это, мы, если сделаем что худое, не будем ожидать несчастий и злоключений, опасностей и уз, но каждый день и час будем воздвигать у себя это судилище и произносить на себя приговоры; постараемся всячески оправдаться пред Богом, и как сами не будем сомневаться в воскресении и суде, так и другим не позволим высказывать такие сомнения, но всячески будем заграждать им уста тем, что сказано. Если бы не предлежало нам дать отчет в грехах там, то и здесь Бог не поставил бы в нас этого судилища (совести), но и это самое есть доказательство Его человеколюбия. Так как Он тогда потребует от нас отчета в грехах, то поставил этого неподкупного судию (совесть), чтобы сей, здесь судя нас за грехи и исправляя, избавил от будущего там суда. Об этом говорит и Павел: аще бо быхом себе рассуждали, не быхом осуждени были (Кор. 11, 31) от Господа. Итак, чтобы нам тогда не быть наказанными и не подпасть суду, пусть каждый войдет в свою совесть, и, исследовав жизнь и тщательно рассмотрев все грехи, пусть осудит душу, соделавшую их, пусть обуздает помыслы, укротит, стеснит ум свой, и накажет себя за грехи самоосуждением, строгим покаянием, слезами, исповедью, постом и милостыней, воздержанием и любовью, дабы, всячески отложив здесь свои грехи, мы могли отойти туда с полным дерзновением, чего да достигнем все мы, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава во веки веков. Аминь.

Беседа 92
О воспитании детей [93 - 9 Бес. на 1 пос. к Тимоф.]

Апостол Павел говорит, что жена спасется чадородия ради, аще пребудет в вере и любви и во святыни с целомудрием (1 Тим. 2, 15). Он говорит о воспитании, что отцы и матери могут пожать плоды добродетели своих детей, когда хорошо воспитают их. В том немалая, но весьма великая будет состоять для них награда, что они воспитали ратоборцев Христу. Впрочем, каким образом спасется жена, если она сама будет бесчестна и исполнена бесчисленных пороков? Ужели воспитание детей принесет ей какую-либо пользу? Не будет ли вероятным, что она воспитает их подобными себе? О добродетельной матери говорит он это, а не о всякой, что она получит великую награду и воздаяние. Слушайте сие отцы и матери: воспитание детей для вас не останется без награды. Подлинно, немаловажное дело посвятить Богу детей, данных от Бога.
Если они твердые опоры и основания положат под здание, то будут иметь великую награду; а за нерадение подвергнутся наказанию. Ибо и Илий погиб чрез своих детей, потому что ему надлежало вразумлять их, – и он, правда вразумлял, но не так, как следовало бы. Ему не хотелось огорчать их, и он их, и себя погубил. Слушайте сие, отцы. Наставляйте детей своих в наставлении и поучении Господнем с великим тщанием. Юность неукротима и имеет нужду во многих наставниках, учителях, руководителях, надсмотрщиках, воспитателях. И только при таких условиях возможно обуздать ее. Что конь необузданный, что зверь неукротимый, то же самое есть и юность. Поэтому если в начале и с первого возраста поставим для нее надлежащие пределы, то впоследствии не будем иметь нужды в великих усилиях; напротив потом привычка обратится для них в закон. Не позволим им делать того, что приятно и вместе вредно; не будем угождать им, потому что они дети; но преимущественно будем их сохранять в целомудрии. Ибо это (угождение) более всего приносит вреда юности. Об этом (о целомудрии) мы особенно должны заботиться, к этому мы особенно должны быть внимательны. Скоро будем брать для них жен, чтобы они, имея чистое и нерастленное тело, соединялись с невестами. Такая любовь особенно бывает пламенна. Кто был целомудренным до брака, тот тем более останется таким после брака. Напротив, кто до брака научился любодействовать, то и после брака станет делать тоже самое. Ибо сказано в Писании: человеку блудну всяк хлеб сладок (Сир. 23, 23). Для того и возлагаются на головы венцы, – в знак победы, что они, не быв побеждены, вступают в брачный чертог, – что они не были одолены похотью. Если же кто, увлеченный сладострастием, предался блудницам; то для чего после этого он имеет и венец на главе, когда он побежден? Это им будет внушать, этим будем их вразумлять, устрашать, угрожать, делая то то, то другое. Нам вверен важный залог – дети. Будем поэтому заботиться об них и употребим все меры, чтобы лукавый не похитил их у нас. Между тем теперь у нас все происходит наоборот. Мы употребляем всевозможные для того усилия, чтобы поле было хорошим, и чтобы вверить его благонадежному человеку, – и погонщика ослов и мулов, и надзирателя, и поверенного мы отыскиваем самого искусного; а на то, что для нас всего дороже, именно – на то, чтобы поручить сына человеку, который бы мог сохранить его в целомудрии, не обращаем внимания, несмотря на то, что сие стяжание ценнее всех прочих и ради его приходят остальные блага. Об имуществе для них мы заботимся, а об них самих – нет. Видишь ли, какое безумие овладело нами? Прежде образуй душу сына твоего, а стяжания он уже после получит. Если душа у него нехороша, то он не будет иметь ни малейшей пользы от денег; и наоборот, если ей дано правильное образование, то бедность нисколько не повредит ему. Хочешь ли оставить его богатым? научи его быть добродетельным. Ибо, таким образом, он может и состояние умножить; если же и не умножит его, то, по крайней мере, он ничем не будет хуже людей зажиточных. Между тем ежели он будет злой, то, хотя бы ему были оставлены тобой бесчисленные сокровища, ты не оставил хранителя им, а соделал его несчастнее тех, которые впали в самую крайнюю бедность. Ибо для детей, не получивших правильного образования, бедность лучше богатства; потому что первая, даже мимо их воли, удерживает их в пределах добродетели, между тем последнее, хотя бы даже кто и желал сего, не позволяет вести жизни целомудренной, но увлекает, ниспровергает и вводит в бесчисленное множество преступлений. Вы матери, больше всего смотрите за дочерьми: попечение это для вас не трудно. Наблюдайте за тем, чтобы они сидели дома; а прежде, учите их быть благочестивыми, скромными, презирать деньги и не слишком заботиться о нарядах. Так и в замужество отдавайте их. Если так образуем их; то вы спасете не только их, но и мужа, который возьмет ее, – и не только мужа, но и детей, – и не одних детей, но и внуков. Если корень будет хорош, то и ветви будут лучше развиваться, – и за все это вы получите награду. Поэтому все будем так делать, как прилично заботящимся о благе не одной души, но о многих чрез одну. Ибо они (дочери) при вступлении в брак, должны так выходить из отеческого дома, как выходят борцы из места состязаний, то есть, они должны знать в точности всю науку, помощью которой они могли бы, подобно закваске, все смешение возвести к собственной красоте. И сыновья опять до того должны быть скромны, чтобы скорее всего можно было узнавать их по их благонравию и целомудрию, и чтобы они заслужили великую похвалу и от людей, и от Бога. Пусть они научатся обуздывать чрево, воздерживаться от лишних издержек, быть расчетливыми, нежно любящими, пусть они научатся повиноваться власти. Ибо, таким образом они могут доставить родителям великую награду. Тогда все будет ко славе Божией и нашему спасению, о Христе Иисусе, Господе нашем, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 93
О добродетельной жизни и о том, что душа у проводящего порочную жизнь исполнена страха и неправых мнений [94 - 47 Бес. на Деян.]

   Великое дело – жизнь добродетельная, возлюбленные; как бы кто ни был груб, хотя бы не хотел явно согласиться с учением, но и он склонится на вашу сторону, похвалит и подивится. А каким образом, скажете, достигнуть превосходной жизни? Не иначе, как силою Божией. От чего же и язычники бывают такими (добродетельными)? Если и бывают такими, то одни по природе, другие из тщеславия.
   Хотите ли знать, как важна жизнь, и какую она заключает в себе силу убеждения? Многие из еретиков, хотя содержали самое нелепое учение, имели такую силу, что многие люди из благоговения к их жизни даже и не исследовали их учения; а другие, и осуждая их учение, уважали их за жизнь; это не хорошо, но так было. То и ослабляет важность нашей веры, то и низвращает все, что никто нисколько не думает о жизни; это унижает веру. Мы говорим, что Христос есть Бог, предлагаем множество и других догматов, между прочим, говорим и то, что Он заповедал всем жить праведно; но на самом деле это у немногих.
   Порочная жизнь унижает догматы о воскресении, о бессмертии души, о суде, и принимает много противного, судьбу, необходимость, неверие в промысл.
   Душа, погрязшая в пороках, старается изобретать для себя подобного рода утешения, дабы не скорбеть при мысли, что есть суд и что нас ожидает воздаяние за добро и зло. Такая жизнь производит бесчисленное множество зол, делает людей зверями и даже бессмысленнее зверей; ибо, что есть в каждой породе зверей порознь, то она часто соединяет водном человеке и низвращает все. Для того диавол ввел судьбу, для того внушил, что мир существует без Промысла, для того предположил, что существа бывают добры или злы по природе и что есть зло безначальное и вещественное, для того он делает все, чтобы развратить нашу жизнь. Ибо кто таков по жизни, тот не может ни отказаться от неправого учения, ни пребывать в здравой вере, но принимает все это по необходимости. Я не думаю, чтобы можно было из живущих порочно найти, хотя одного человека, который бы не держался сатанинских мыслей, что есть судьба, что все происходит случайно и устрояется без порядка и рассуждения. Посему, увещеваю вас, будем пещись о добродетельной жизни, чтобы не принять и неправого учения. Каин в наказание должен был стенать и трястись (Быт. 4, 12). Таковы все люди порочные, сознающие за собой множество зол: они часто пробуждаются от сна, с беспокойными мыслями, со смущенными глазами; все возбуждает в них подозрение, все приводит их в ужас, душа их исполнена тяжкого предчувствия и боязни, смущается и изнывает от страха и ужаса. Ничего не может быть бессильнее, ничего безумнее такой души; как беснующиеся не способны владеть собой, так и она собой не владеет.
   Как она может придти в сознание, подвергшись такому омрачению, между тем как, если бы она любила тишину и спокойствие, то могла бы познать свое благородство? Но когда ее возмущает и устрашает все, и сновидения и слова, и действительные явления и подозрения, то как она может придти в самосознание, находясь в таком неспокойном и расстроенном состоянии? Отвергнем же этот страх, расторгнем эти узы. Ибо если бы и не было в будущем никакого наказания, то не хуже ли это всякого наказания – постоянно находиться в страхе, никогда не иметь дерзновения, никогда не чувствовать отрады? Помня все это, верно будем сохранять спокойствие и пещись о добродетели, дабы, здраво мысля и право поступая, нам неуклонно провести настоящую жизнь и сподобиться благ, обетованных любящим Бога, благодатью и человеколюбием Единородного Сына Его, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 94
О зависти [95 - 31 Бес. на 1 пос. к Коринф.]

Ничто так не разделяет и не расторгает тела Церкви, как ненависть и зависть, эта тяжкая болезнь, недостойная прощения и в некотором отношении худшая самого корня зол. Сребролюбец радуется тогда, когда сам получает; а завистливый радуется не тогда, когда сам получает, а когда не получает другой, считает благополучием для себя не собственное благоденствие, а несчастие других, есть как бы общий враг человеческой природы и мучитель Христовых членов. Что же может быть безумнее? Бес завидует людям, а отнюдь не другому бесу; а ты, человек, завидуешь человеку, восстаешь против единоплеменного и однородного тебе, чего не делает и бес! Какое будет прощение, какое оправдание, когда ты, видя брата своего благоденствующим, дрожишь и бледнеешь, тогда, как надлежало бы хвалиться, радоваться и восхищаться? Если же ты хочешь соревновать ему, я не запрещаю; соревнуй, но так, чтобы тебе сделаться подобным ему в доброй славе, не с тем, чтобы унизить его, но чтобы и тебе достигнуть той же высоты и явить такие же добродетели. Вот доброе соревнование: подражать, а не враждовать, не скорбеть о совершенствах другого, а сокрушаться о собственных недостатках. Но зависть поступает напротив; не заботясь о своих недостатках, она мучится совершенствами других. Не столько бедный огорчается своей бедностью, сколько завистливый благополучием ближнего; что может быть гнуснее этого?
Посему он, как я выше сказал, гнуснее корыстолюбивого; этот радуется, когда сам получает, а тот веселится, когда другой не получает. Итак, увещеваю вас, оставьте этот злой путь и обратитесь к ревности доброй, – такая ревность сильна и горячее всякого огня, – и вы получите великие блага. Так и Павел, обращая к вере иудеев, говорил: аще како раздражу мою плоть, и спасу некия от них (Рим. 11, 14). Кто ревнует такой ревностью, какой он желал, тот сокрушается не тогда, когда видит другого, приобретшим добрую славу, но когда видит собственные недостатки. А завистливый не так: он сокрушается, когда видит преуспеяние другого и, подобно какому-нибудь трутню, повреждающему чужие труды, сам отнюдь не старается встать, а огорчается, когда видит другого стоящим, и употребляет все меры к тому, чтобы низвергнуть и его. Чему же можно уподобить эту страсть? Она, мне кажется, подобна ленивому и отучневшему ослу, который будучи запряжен вместе с быстрым конем, и сам не хочет встать, и коня тяжестью своего тела старается повергнуть. Так и завистливый нисколько не думает и не старается о том, чтобы восстать от этого глубокого сна, а употребляет все меры к тому, чтобы запнуть и низвергнуть другого, парящего к небу, делаясь верным подражателем диавола. Ибо и диавол, видя человека в раю, старался не себя исправить, а его лишить рая: и после, видя его пребывающим на небе и других стремящихся туда же, он также старается низвергнуть тех, которые спешат туда, и таким образом уготовляет себе самому жесточайшую пещь. Так бывает и всегда: кому завидуют, тот, если будет бдителен, еще более прославляется; а завидующий навлекает на себя самого более зол. Так прославился Иосиф; так Аарон священник; козни завидующих произвели то, что Сам Бог раз и два изрек о нем определение свое, и прозяб жезл его; так Иаков достиг великого благоденствия и всего прочего; так завистники сами себя подвергали бесчисленным бедствиям! Зная все это, будем избегать зависти. И чему, скажи мне, ты завидуешь? Тому ли, что брат твой получил духовное дарование? Но от кого он получил, скажи мне, не от Бога ли? Значит, ты враждуешь против Того, Кто даровал ему. Видишь ли, до чего простирается зло, до какой степени греха восходит оно и какую изрывает бездну наказания? Будем же, возлюбленные, избегать этой страсти, не станем завидовать, но будем молиться о самых завидующих и употреблять все меры к тому чтобы истребить в них эту страсть. Не станем поступать подобно тем неразумным, которые, желая наказать других, употребляют к тому все меры и возжигают пламень в самих себе. Напротив будем проливать слезы и оплакивать их. Они вредят сами себе, нося в себе червя, который непрестанно пожирает их сердце, и открывая источник яда, горчайший всякой желчи. Будем же молить человеколюбивого Бога, чтобы Он и в них истребил страсть, и нам не попустил впасть в эту болезнь. Небо недоступно для того, кто заражен этой язвой, и еще прежде неба самая настоящая жизнь делается для него несносной. не так мол и червь снедают дерево и волну, как горячка зависти снедает самые кости завистников и отравляет здравие души их. Посему, дабы нам и себя и других избавить от бесчисленных зол, удалим от себя эту злую горячку, которая хуже всякой язвы, чтобы, получив духовную силу, мы могли и совершить подвиг настоящей жизни, и достигнуть будущих венцов, которых да сподобимся все мы, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 95
О злословии [96 - 1 Бес. на Пос. к Евр.]

   Будем, возлюбленные, тщательно соблюдать ту красоту и то благолепие, которые сообщил нам Сын Божий, столь неповрежденными и неприкосновенными, чтобы в нас не было никакой скверны, или порока, или чего-нибудь подобного. Ибо и малые грехи суть нечистота и скверна, как например злословие, поношение, ложь; или лучше сказать, и эти грехи не малы, но весьма велики, – так велики, что они лишают Царствия Небесного. Как и каким образом? Иже речет, говорит Господь, брату своему: уроде, повинен есть геенне огненней (Мф. 5, 22). Если же так виновен называющий брата своего бессмысленным, – что кажется незначительнее всего и свойственно детской беседе, – то называющий его злонравным, злодеем, завистником, и осыпающий другими бесчисленными злословиями, какому не предан будет суду и наказанию? Что может быть ужаснее этого? Но внимайте, прошу вас, словам моим. Если творящий единому сих меньших, творит самому Господу, и не творящий единому сих меньших, не творит Ему самому (Мф. 25, 40, 45): то не то же ли самое бывает и с злословием и поношением? Злословящий брата своего злословит Бога; и воздающий честь брату воздает честь Богу.
   Будем же приучать язык свой говорить доброе: удержи, говорит Псалмопевец, язык твой от зла (Пс. 33, 14). Бог не для того нам дал его, чтобы мы злословили, чтобы поносили, чтобы клеветали друг на друга; но дабы прославляли Бога, дабы говорили то, что дает благодать слушающим, что служит к назиданию, к пользе. Ты сказал о ком что-нибудь худое; какую же ты получаешь пользу, причиняя вред вместе с ним и себе самому? Ибо ты заслуживаешь название поносителя. Нет, истинно нет ни одного зла, которое останавливалось бы на одном претерпевающем, а не обращалось и на причиняющего зло; так, например, завистливый, по-видимому, строит козни другому, но наперед сам вкушает плоды злобы, терзаясь, изнуряясь и подвергаясь всеобщей ненависти; любостяжательный лишает имущества других, но вместе с тем лишает и себя самого любви, или лучше, заслуживает всеобщее порицание. Хорошая слава гораздо лучше богатства; ее лишиться не легко, а потерять богатство легко; или лучше сказать, когда его нет, то не имущий не терпит никакого вреда, а когда ее (любви) нет, то человек подвергается осуждению и осмеянию, делается врагом и ненавистным для всех. Так же гневливый наперед наказывает себя, терзаясь в себе самом, а потом уже того, на кого гневается. Подобным образом и злоречивый наперед посрамляет себя самого, а потом уже того, о ком говорит худо; или даже не может сделать с ним и этого, но сам заслуживает название человека дурного и ненавистного, а того делает еще более любимым. Ибо если тот, о ком он говорит худо, не воздает ему тем же, но хвалит и превозносит его, то воздает похвалу не ему, а себе самому. Как поношение ближних обращается наперед, как я прежде сказал, на самих поносителей, так и добро, сделанное ближним, доставляет наперед радость самим делающим. Делающий добро и зло непременно сам первый испытывает то и другое; как вода, истекающая из источника, горькая и вкусная, и наполняет сосуды приходящих, и не уменьшает производящего ее источника, так точно зло и добро, от кого происходит, того и радует или губит. Это бывает здесь, а какое будет там добро или зло, кто может выразить словом?
   Никто не может. Тамошние блага превышают всякий ум, не только слово; а противное им, хотя выражается словами, обычными для нас, – ибо там, по словам Писания, огонь, мрак, узы, червь нескончаемый, – но они означают не только, что выражают, но нечто другое, гораздо ужаснейшее. Дабы ты убедился в этом, обрати теперь же внимание, во‐первых, на следующее. Если там огонь, то скажи мне, каким образом там же и мрак? Видишь ли, что тамошний огонь гораздо ужаснее здешнего? Он не имеет света. Если там огонь, то каким образом он сожигает непрестанно?
   Видишь ли, что он гораздо ужаснее здешнего? Он не угасает; потому и называется неугасимым. Представим же, какое мучение – быть сожигательным непрестанно, находиться во мраке, постоянно испускать вопли, скрежетать зубами и не быть услышанным? Если здесь человек, воспитанный благородно, попавши в темницу, только чувствовать зловоние, находиться во мраке и содержаться вместе с убийцами считает ужаснее всякой смерти; то представь, каково быть сожигаему вместе с убийцами всей вселенной, ничего не видеть и не быть видимым, но, среди такого множества людей считать себя одиноким? Ибо мрак и отсутствие света не дозволит нам распознавать даже ближних, но каждый будет в таком состоянии, как будто бы он страдал один. Если же мрак сам по себе тяготит, и смущает наши души, то, что будет, когда к мраку присоединятся такие мучения и сожигания? Посему, прошу, будем постоянно содержать это в своей памяти и переносить скорбь от слов, дабы не испытать наказания на деле. Ибо все это непременно исполнится, и тех, кто совершает дела, достойные тамошних наказаний, не избавит никто, ни отец, ни мать, ни брат, хотя бы он имел великое дерзновение, хотя бы имел великую силу пред Богом. Брат не избавит, говорит Писание, избавит ли человек (Пс. 48, 8)?
   Тогда Бог воздаст каждому по делам его, – и чрез них только можно и спастись и подвергнуться мучению.
   Сотворите себе други от мамоны неправды (Лк. 16, 9). Будем же повиноваться, ибо это заповедь Господня; будем избытки богатства своего разделять нуждающимся; будем совершать милостыню, пока она в нашей власти; это и значит творить други от мамоны; будем расточать богатство на бедным, дабы истощи тамошний огонь, дабы погасить его, дабы там иметь дерзновение. Там не они примут нас, но дела наши.
   Не просто одно только приобретение друзей может спасти нас, как это видно из самого прибавления. Ибо почему Господь не сказал: сотворите себе други, да приимут вы в вечныя кровы, но присовокупил и то, каким образом сделать это? Сказав: от мамоны неправды. он выразил, что надобно приобретать друзей посредством имущества, и внушил, что одна только дружба не защитит нас, если мы не будем иметь добрых дел, если не расточим праведно богатства собранного неправедно. Такая заповедь о милостыне относится не к богатым только, но и к бедным; хотя бы кто питался, прося милостыни у других, и к нему относится эта заповедь; ибо нет, истинно нет ни одного человека столь бедного, хотя бы он был крайне беден, чтобы у него не нашлось даже две лепты (Мк. 12, 42). Следовательно, можно и дающему малое из малого превзойти имеющих много и дающих много, как и было с упомянутой вдовой. Ибо величие милостыни измеряется не мерой подаваемого, но произволением и усердием подающих. Так везде нужно произволение, везде нужна любовь к Богу. Если мы будем делать все по ее побуждению, то, хотя бы мы давали немного, имея немного, – Бог не отвратит лица Своего, но примет и малое, как великое и необыкновенное. Ибо Он смотрит на произволение, а не на то, что дается; если видит, что оно велико, то обращает на него свое благоволение и одобрение, и делает подающих участниками вечных благ, которых да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 96
О смирении [97 - 2 Бес. на Пос. к Филимону.]

   Никогда не превозносись своим смирением. Может быть, вам кажутся смешными слова мои, что смирение превозносится; но не удивляйтесь: оно превозносится, когда бывает неискренним. Как и каким образом? Когда оно бывает для того, чтобы показаться пред людьми, а не пред Богом, когда оно имеет в виду свое прославление и тщеславие; ибо тогда оно – дело диавола. Как многие тщеславятся тем, что они нетщеславны; так превозносятся и смирением по высокомерию. Например, пришел к тебе брат, или слуга; ты принял его, омыл ему ноги и тотчас же гордишься этим; я, говоришь ты, сделал то, чего не сделал никто другой, я совершил подвиг смирения. Каким же образом можно остаться смиренномудрым? Если будем помнить заповедь Христа, который говорит: егда сотворите вся, глаголите, яко раби неключими есмы (Лк. 17, 10); также слова учителя вселенной, который говорит: аз себе не у помышляю достигша (Флп. 3, 13). Кто убежден, что он не сделал ничего великого, что бы он ни сделал, кто не считает себя достигшим конца; тот только может быть смиренным. Многие от смирения впали в гордость; да не будет этого с нами? Совершил ли ты какое-нибудь дело смирения? Не превозносись этим, иначе погубишь все. Таков был фарисей. Он стал превозноситься тем, что отдавал бедным десятину, и погубил все. Но не таков был мытарь. Послушай, что еще говорит Павел: ничесоже в себе свем, но ни о сем оправдаюся (1 Кор. 4, 4). Видишь ли, как он не превозносился, но всячески уничижал и смирял себя, и притом тогда, как достиг самой высоты добродетелей? И три отрока, быв в огне, среди пламени, что говорили? Согрешихом, беззаконновахом со отцы нашими (Дан. 3, 29). Это и значит иметь сердце сокрушенное? Поэтому они и могли сказать: душею сокрушенною и духом смиренным да прияты будем (39). Так они были смиренны после ввержения в пещь, даже более, нежели до ввержения! Когда они увидели совершившееся над ними чудо, то, считая себя недостойными спасения, пришли в глубокое смирение; ибо мы тогда особенно сокрушаемся духом, когда убеждаемся, что мы получили великие благодеяния не по заслугам. Между тем, какие же они получили благодеяния не по заслугам? Они допустили ввергнуть себя в пещь, были отведены в плен еще в своей молодости, тогда как согрешили другие, и не роптали, не досадовали и не говорили: какая нам польза оттого, что мы служим Богу? Что приобрели мы, поклоняясь Ему? Человек нечестивый сделался нашим владыкою; с идолослужителями мы терпим мучение от идолослужителя; отведены в плен, лишены отечества, свободы и всего родного, стали пленниками и рабами и служим царю варвару! Ничего такого они не говорили, но что? Согрешихом беззаконновахом, говорили они и возносили молитву не за себя, а за других: предал еси нас, говорили они6 царю неправедну и лукавнейшу (с. 32). Также Даниил, быв в другой раз брошен в ров, говорил: помянул мя еси, Боже (Дан. 14, 38). Почему же Бог не помянул тебя, Даниил, когда ты прославил Его пред царем и говорил: и мне не премудростию сущею во мне паче всех живущих тайна сия открыся (2, 30)? Почему Он не помянул тебя тогда, когда ты ввержен был в львиный ров за неповиновение нечестивейшему повелению? По той же самой причине. Не за Него ли ты был ввержен и теперь? Так говорит он; это потому, что великий я должник пред Ним. Если же так говорил он при столь великих добродетелях своих, то что скажем мы?
   Будем же смиренномудрствовать, как должно, будем уничижать себя, как должно, дабы смирение не послужило нам поводом к гордости. Ты смирен и даже смиреннее всех людей. Не превозносись же этим и не порицай других, дабы не погубить тебе хвалы своей. Ты для того и смиренномудрствуешь, чтобы избежать высокомерия; а если чрез это ты впадешь в высокомерие; то лучше тебе и не быть смиренным. Ибо послушай, что говорит Павел: благое ми бысть мне смерть; да будет по премногу грешен грех заповедию (Рим. 7, 13). Когда придет тебе на мысль удивляться своему смирению, то представь себе Господа своего, как Он уничижил Себя, – и ты не станешь больше удивляться себе самому, не станешь хвалить себя самого, но посмеешься над собой, как не сделавшим ничего.
   Признавай себя всегдашним должником и, чтобы ты ни сделал, приводи себе на память сказанную притчу: который от вас раба имея, иже пришедшу ему речет: возлязи; но неречет ли ему: уготовай и служи ми (Лк. 17, 7–8)? Благодарим ли мы рабов своих, за то, что они служат нам? Никогда. Бог же воздаст благодарностью нам, которые служим не Ему, но делаем полезное для нас. Впрочем, не будем поступать и так, чтобы Он воздал нам благодарностью, чтобы Он узнал об этом, но как исполняющие долг свой. Подлинно, всякое (доброе) дело есть долг наш; и все, что мы ни делаем, есть исполнение долга. Ибо если мы купив рабов за деньги, хотим, чтобы они жили совершенно для нас, чтобы мы обладали всем, что имеют они; то не гораздо ли более это следует Тому, кто привел нас из небытия в бытие и потом искупил нас бесценной Своей кровью? Он дал за нас цену, которой никто не дал бы за собственного сына, – пролил кровь Свою.
   Посему, если бы мы имели каждый по тысяче душ и пожертвовали бы всеми ими, то воздали ли бы Ему равное воздаяние? Нет. Почему? потому, что Он сделал это для нас, не будучи обязан, но совершенно по милости своей; а мы обязаны к тому. Он, будучи Богом, сделался рабом; будучи непричастным смерти, сделался причастным ей по плоти; а мы, если и не положим за Него душ своих, то по закону природы непременно должны будем положить их, – спустя немного времени по неволе расстанемся с жизнью.
   Так и с деньгами; если мы не отдадим их для Него, то по необходимости отдадим их при смерти. Так и со смирением; если мы не будем смиренными для Него, то смирят нас скорби, несчастья, притеснения.
   Видишь ли, сколь велика благодарность Его? Он не сказал: что важного сделали мученики? Если бы они не умерли за Меня, то и без этого непременно умерли бы; но воздает им великой благодарностью; так как они добровольно отдали то, что впоследствии должны были бы отдать невольно, по закону природы. Он не сказал: что важного делают раздающие свое имение? Они непременно отдадут и поневоле; но воздает и им великой благодарностью и не стыдится исповедовать пред всеми, что Владыка питаем был рабами.
   Подлинно, и это – слава Владыки, чтобы иметь признательных рабов, и это – слава Владыки, чтобы принадлежащее им усвоить самому Себе; и это – слава Владыки, чтобы не стыдиться исповедовать это пред всеми. Устыдимся же такой любви Христовой, и сами воспламенимся любовью к Нему. Когда мы слышим, что кто-нибудь любит нас, то хотя бы он был незнатен и беден, мы воспламеняемся особенной любовью к нему и оказываем ему великое почтение, тогда и мы любим его; а Господь наш любит нас так много, – и мы остаемся нечувствительными? Нет, увещеваю вас, не будем столь беспечными к спасению наших душ, но возлюбим Его по мере сил своих, отдадим все из любви к Нему – и душу, и имущество, и славу, и все прочее с радостью, с готовностью, с усердием, не считая этого каким-нибудь одолжением для Него, но делом полезным для нас самих. Ибо таков закон любви: любящие считают счастьем для себя, когда страдают за любящих. Будем и мы так же преданы Господу нашему, дабы нам сподобиться и будущих благ, во Христе Иисусе, Господе нашем, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 97
О ночной молитве [98 - 14 Бес. на Пос. к Евр.]

   Если мы будем непрестанно памятовать о Боге, то уже не можем памятовать о зле; аще говорит Псалмопевец, поминах тя на постели моей, на утрених поучахся в тя (Пс. 62, 7). Хотя и всегда нужно памятовать о Боге, но особенно тогда, когда ум находится в покое, когда чрез это воспоминание он может судить себя, когда он может удерживать воспоминание. Днем, если мы и будем вспоминать, привходящие другие заботы и беспокойства изглаждают это воспоминание; а ночью можно памятовать постоянно; тогда душа находится в мире и спокойствии, тогда она в пристани и безопасности. Яже глаголете, говорит Псалмопевец, в сердцах ваших, на ложах ваших умилитеся (Пс. 4, 5). Следует и днем памятовать об этом; но вы находитесь в беспрестанных заботах и развлекаетесь житейскими делами; посему вспоминайте о Боге, по крайней мере, на ложе, размышляйте о Нем в утреннее время. Если мы будем заниматься этим поутру, то без всякой опасности будем выходить на дела свои; если благоговением и молитвой наперед умилостивим Бога, то и после не встретим никакого врага; а если встретишь, то посмеешься ему, имея в защиту свою милостивого Бога. Торжище – это война, ежедневные дела – это сражение, волнение и буря. Посему нам нужно оружие; а молитва есть великое оружие; нужны попутные ветры, нужно быть сведущим во всем, дабы провести время дня без кораблекрушений и ран; много подводных камней встречается ежедневно, и часто наш корабль разбивается и утопает; посему нам нужно молиться, особенно утром и ночью. Если тот, кто намеревается ратоборствовать пред людьми, много заботится о себе; то гораздо более следует постоянно пещись и заботиться нам, которых вся жизнь есть борьба. Итак, пусть будет у нас каждая ночь всенощным бдением; будем стараться, чтобы нам, вышедши днем, не подвергнуться осмеянию; и о, если бы только осмеянию! Но пред нами сидит одесную Отца сам Подвигоположник, внимательно слушающий, не скажем ли мы чего-нибудь непристойного, или ненужного; ибо Он есть судия не только дел, но и слов наших. Будем же, возлюбленные, бодрствовать во всю ночь: если мы захотим, то и у нас будут ценители; при каждом из нас находится Ангел. Между тем мы спим непробудно во всю ночь, и о, если бы только это! но многие делают даже и тогда много непотребного; одни ходят в дома разврата, а другие превращают свои дома в жилища разврата, приводя к себе блудниц; так мало они заботятся о добром ратоборстве! Иные упиваются и сквернословят;
   другие производят шум, иные проводят всю ночь в делах порочных, делая более зла, нежели спящие;
   иные высчитывают свои доходы, другие мучатся другими заботами, делая скорее все, нежели то, что нужно для ратоборства. Посему, увещеваю вас, оставим все и будем пещись только о том одном, как бы нам получить награду и быть увенчанными; будем делать все, чем можем получить обетованные блага, которых да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 98
О знании добра и зла и о том, что возбуждает нас к добродетели [99 - 12 Бес. на низв. стат.]

   В нас лежит естественный закон знания добра и зла. Что Бог, при самом сотворении человека, создал его знающим то и другое, это показывают люди. Так все мы, когда грешим, стыдимся и подчиненных; и часто господин, идучи к развратной женщине, и увидя кого-нибудь из более скромных слуг, застыдившись, сходит с этой негодной дороги. Опять, когда другие бранят нас худыми словами, мы называем это обидой и сделавших ее влечем в суд, хотя и сами терпим от этого неприятности. Так знаем мы, что такое порок и что – добродетель. Это самое и Христос, показывая и объясняя, что Он заповедует не что-либо новое или превышающее нашу природу, но то, что искони уже вложил в нашу совесть, по изречении многих тех блаженств, сказал так: елика аще хощете, да творят вам человецы, и вы творите им такожде (Мф. 7, 12).
   Не нужно, говорит, множества слов, ни пространных законов, ни разнообразного наставления: воля твоя да будет законом. Хочешь ли получать благодеяния? Облагодетельствуй другого; хочешь, чтобы тебя миловали? Помилуй ближнего; хочешь, чтобы тебя хвалили?
   Похвали другого; хочешь, чтобы тебя любили? Полюби сам; хочешь пользоваться первенством? Уступи его прежде другому. Сам будь судьей, сам будь законодателем твоей жизни. И опять: еже ненавидиши, да никому же твориши (Тов. 4, 15). Это изречение ведет к удалению греха, а предыдущее к совершению добродетели. Еже ненавидиши, да никому же твориши: не любишь терпеть обиды? Не обижай другого; не любишь, чтобы тебе завидовали? И сам не завидуй другому; не любишь, чтобы тебя обманывали? И сам не обманывай другого. Да и во всех вообще случаях, станем только держаться этих двух изречений, и – не будем иметь нужды еще в другом наставлении. Ибо знание добродетели вложил Бог в нашу природу, но приведение в дело и исполнение представил нашей свободе. Слова эти, может быть, не ясны; так постараюсь сделать их более ясными.
   Чтобы знать, что целомудрие – добро, для этого мы не нуждаемся в чужих словах, ни в наставлении: потому что сами по природе имеем это знание; и не требуется ни трудов, ни забот, чтобы разыскать и найти, хорошо ли и полезно ли целомудрие; напротив, все мы общим голосом признаем это, и никто не сомневается на счет этой добродетели. Так и блуд почитаем злом; и здесь также не нужны нам ни труды, ни ученье, чтобы узнать виновность этого греха. Точно, все мы от природы научены этим суждениям; и хвалим добродетель, хотя и не делаем ее, равно как ненавидим грех, хотя и делаем его. И это со стороны Бога величайшее благодеяние, что Он нашу совесть и волю расположить любить добродетель, а против греха враждовать, еще до совершения их на деле. Итак, как сказал я, знание о той и о другом положено в совести всех людей, и мы не нуждаемся ни в каком учителе, чтобы узнать об них: но самое исполнение предоставлено уже свободе, старательности и трудам нашим. Почему так? Потому что, если бы Бог все сделал даром природы, мы остались бы без венцов и без наград; и как бессловесные за те совершенства, которыми обладают они по природе, не могут получать награды, ни одобрения: так и мы не получили бы ничего этого. Ибо совершенства естественные служат к похвале и чести не обладающих, а давшего их. Так вот почему Бог не предоставил всего природе. С другой стороны не допустил Он и свободе взять на себя все бремя и знания и исполнения, чтобы она не ужаснулась труда добродетели: напротив, совесть предписывает ей, что делать, а к исполнению этого она сама привносит от себя труды. Так, что целомудрие есть добро, мы знаем без всякого труда: это знание от природы; но соблюсти целомудрие мы не могли бы, если бы не употребляли усилий, не обуздывали похоти, и не выносили великого труда; это уже не дано нам от природы, как знание, но требует с нашей стороны усердия и старания. Впрочем не этим только Бог облегчил для нас тяжесть, но еще и другим образом, – допустив, чтобы и из самых совершенств некоторые были у нас естественны. Так всем нам естественно негодовать вместе с обижаемыми (мы сейчас же становимся врагами обидевших, хотя сами и ничего не потерпели), радоваться с получающими защиту и помощь, скорбеть о несчастиях других, и услаждаться взаимной любовью. Обстоятельства, правда, производят между нами неприязнь: но вообще, мы имеем любовь друг к другу. И указывая на это, один мудрый сказал: всяко животно любит подобное себе, и всяк человек искренняго своего (Сир. 13, 19).
   Много и других учителей, кроме совести, приставил к нам Бог, как то: родителей к детям, господ к рабам, мужей к женам, наставников к ученикам, законодателей и судей к подначальным, и друзей к друзьям.
   Часто даже и от врагов мы получаем пользы не менее, чем от друзей: когда они укоряют нас в поступках, то побуждают нас, и против воли, к исправлению от оных. А столько учителей приставил к нам Бог для того, чтобы нам было легко найти и сделать полезное, так как множество побуждающих нас к этому не дает нам уклониться от полезного. Если мы пренебрежем родителей, то, убоясь начальников, верно, будем скромнее: если и их презрим и будем грешить, то никак не можем избегнуть упрека совести; если и ее не уважим и не послушаем, то, опасаясь общего мнения, будем лучшими; если и этого не устыдимся, то врожденный страх пред законами может образумить нас и против воли. Так и молодых людей берут на свое попечение и направляют учители и отцы, а возрастных – законодатели и начальники; рабы, как более склонные к беспечности, понуждаются к лучшей деятельности, кроме сказанных лиц, еще и господами, а жены мужьями; вообще, у нашего рода много со всех сторон оград, чтобы не увлекаться легко и не впадать в грех. Но сверх всего этого, учат нас и болезни и несчастные обстоятельства: так, и бедность удерживает, и потеря вразумляет, и опасность смиряет; и много другого тому подобного. Не страшит тебя ни отец, ни учитель, ни начальник, ни законодатель, ни судия? Не пристыжает тебя друг? Не уязвляет тебя враг? Не вразумляет господин? Не научает муж? Не исправляет тебя совесть? Так приходит телесная болезнь, и нередко исправляет все; нередко и потеря делает дерзкого скромным. А еще важнее то, что великую приносят нам пользу, не только наши собственные, но и чужие несчастья; и тогда, как сами ничего не терпим, а видим, что другие наказываются, мы вразумляемся не меньше этих. Это бывает и с добрыми делами: как от того, когда злые наказываются, другие делаются лучшими, так и тем, когда добрые делают что-либо хорошее, многие увлекаются к соревнованию им.

Беседа 99
О целомудрии [100 - 17 Бес. на Ев. Мф.]

   Господь наш, начав учение с главных наших страстей (я разумею гнев и пожелание; ибо сии страсти сильнее в нас действуют и более других свойственны нам) с великой важностью, приличной Законодателю, привел оные в правильный и совершенный порядок. Ибо не сказал, что только любодей наказывается, но что сказал касательно убивающего, тоже говорит, назначая наказание и за любострастный взор, дабы показать, в чем состоит превосходство Его пред книжниками. Посему-то говорит: слышасте, яко речено бысть древним: не прелюбы сотворши. Аз же глаголю вам: яко всяк, иже воззрит на жену, ко еже вожделети ея, уже любодействова с нею в сердце своем (Мф. 5, 27–28); т. е. кто привык засматриваться на телесную красоту, уловлять прелестные взоры, сим зрелищем питать свою душу, и не сводить глас с миловидных лиц, тот уже любодействует. Иисус Христос пришел избавить от злых дел не только тело, но еще более душу. Ибо так как благодать Духа Святого мы принимаем в сердце, то Спаситель оное сперва и очищает. Скажешь: как возможно освободиться от пожелания? Если только пожелаем, то очень возможно даже умертвить оное и сделать недействительным. Притом Иисус запрещает здесь не всякое пожелание, но пожелание рождающееся в нас от воззрения на жен. Ибо, любящий смотреть на красивые лица, преимущественно сим возжигает в себе пламя страсти, и душу делает пленницей, а после сего скоро приступает и к совершению пожелания. Посему-то Христос не сказал: кто вожделеет – кое же любодействовати, но – иже воззрит, ко еже вожделети. Когда говорил о гневе, то сделал некоторое ограничение словом: всуе и напрасно. А говоря о пожелании, не употребил подобного ограничения, но одним словом всецело воспретил пожелание; хотя гнев и пожелание равно нам врожденны, и не без цели находятся в нас, именно – гнев для того, чтобы нам наказывать злых и исправлять беспорядочно ведущих себя; а пожелание для того, чтобы нам рождать детей, и таким образом преемственно сохранять род наш.
   Итак, почему же Спаситель и здесь не употребил ограничения? Если углубим внимание, то и здесь найдем самое большое ограничение. Ибо не просто сказал: кто пожелает, поелику можно желать и сидя в горах; но – иже воззрит, ко еже вожделети; то есть сам воспламенит в себе пожелание, кто без всякого принуждения вовлечет сего зверя в спокойное свое сердце, это уже происходит не от природы, но от нерадения. Сие возбраняет и Ветхий закон сими словами: не назирай чуждыя доброты (Сир. 9, 8). Потом, чтобы кто не сказал: какая беда, если я посмотрю, но не буду увлечен страсть? – то Он угрожает наказанием и за сие самое воззрение, дабы ты, слишком надеявшись на себя самого, не впал таким образом после в грех. Но великий ли грех, скажешь ты, если я посмотрю и пожелаю, но ничего худого не сделаю? Чрез сие-то ты и равняешься с любодеями. Так определил Законодатель, и ты не должен более любопытствовать. Когда однажды, дважды или трижды посмотришь так, как говоришь, то, быть может, еще в состоянии будешь преодолеть страсть; но если непрестанно будешь делать сие и возжешь пламень, то непременно будешь побежден. Ибо ты не выше природы человеческой. Увидев дитя держащее меч, хотя безвредно для себя, наказываем его за сие и запрещаем впредь прикасаться к оному: так и Бог запрещает страстное воззрение еще прежде действительного преступления, дабы нам когда-либо не впасть в самое преступление. Ибо, кто однажды возжег в себе страстное пламя, тот и в отсутствии виденной им женщины беспрестанно строит в воображении образы постыдных дел, и сими образами нередко увлекается к самому действию. Посему Христос запрещает и любодейное движение сердца. Потому и блаженный Иов положил для себя главным законом никогда не позволять себе такого воззрения (Иов. 31, 1). Ибо когда посмотришь на женщину, то уже труднее воздержаться от пожелания. Притом удовольствие, получаемое нами от воззрения, не столь велико, сколь велик вред, претерпеваемый нами от умножающегося пожелания; ибо, таким образом мы придаем диаволу больше силы, и больше свободы доставляем ему, так что уже не в состоянии будем отразить его, если впустим его внутрь себя и расширим для него свое сердце. Посему Спаситель говорит: не прелюбодействуй глазами, тогда не будешь прелюбодействовать и сердцем. Можно смотреть на женщин и иначе, именно так, как смотрят целомудренные.
   Посему-то Спаситель не вовсе запретил смотреть на жен, но только запретил смотреть на них с вожделением. А если бы не имел намерения сего, то бы просто сказал: кто воззрит на жену; но Он сказал не так, а – иже воззрит, ко еже вожделети, то есть, кто взглянет для того, чтобы усладить взор свой. Ибо не для сего Бог создал тебе глаза, чтобы ты употреблял их орудием к прелюбодеянию, но для того, чтобы, взирая на Его творения, благоговел пред Творцом. Как очень можно гневаться всуе, так можно и смотреть всуе, именно когда делаешь сие с вожделением.
   Если хочешь смотреть и сим услаждаться, то смотри на свою жену и непрестанно люби ее; сего не воспрещает никакой закон. Если же желаешь назирать чужую красоту; то скорбишь и жену свою, отвращая от ней глаза свои, и ту, на которую смотришь, так как касаешься ее вопреки закону. Ибо хотя ты ее не коснулся рукой, но коснулся своими глазами. Посему сие и названо прелюбодеянием, и прежде будущего мучения еще в сей жизни подвергает человека немалому наказанию. Ибо вся внутренность наполняется беспокойством и смущением, появляется великая буря, и ужасная болезнь; и участь человека, претерпевающего все сие, ничем не лучше участи пленных и заключенных в оковы. Притом нередко та, которая пускает смертоносную стрелу, удаляется от пораженного, а рана надолго остается; или справедливее, не она поражает тебя стрелой, но ты сам наносишь себе смертельную рану, смотря любострастными очами. Это говорю для того, чтобы оправдать целомудренных женщин. Если же какая для того себя украшает, чтобы привлечь на себя взоры всех; то она своей красотой хотя бы не уязвила никого, впрочем получит достойное наказание. Ибо она приготовила отраву, растворила яд, но только никому не успела поднести чаши наполненной оным; или лучше, она уже и подносила сию смертоносную чашу, но только не нашелся желающий выпить ее. А для чего же, спросишь ты, Иисус Христос в словах своих не касается и женщин? Конечно потому, что везде Он полагает общие законы, хотя по-видимому направляет оные к одним мужчинам; и говоря в назидание главе, вместе дает наставление и всему телу. Ибо Он знает, что муж и жена суть единое существо; посему и нигде не различает пола.
   Если хочешь послушать обличение, касающееся одних только женщин; то послушай Исаию, весьма сильно укоряющего и посмеивающегося над их украшением и взором, над их походкой и одеждами, расстилающимися по земле, над их играющими ногами и изгибающимися выями (Ис. 3, 16). Послушай также и блаженного Павла, который так много предписывает им многие законы, и так сильно обличает за одежды, за золотые украшения, за плетение волос, за изнеженность и тому подобное. И Сам Иисус Христос впоследствии гадательно сказал об этом самом. Ибо когда заповедал вырвать и отсечь то, что соблазняет нас; то сим показывает Свой гнев против жен. Для сего и присоединил: аще око твое десное соблажняет тя, изми е и верзи от себе (Мф. 5, 29). Сие Он заповедал для того, дабы ты не сказал: почему же не посмотреть на женщину, если она моя родственница, или если заставляет смотреть на нее какая другая необходимость? Спаситель говорит оные слова не о членах; Он нигде не осуждает плоть, но везде обвиняет развращенную волю. Не глаз твой смотрит, но чрез него смотрит ум и сердце. Поелику, когда душа наша бывает обращена на другие какие-либо предметы, тогда глаз часто не видит предметов, находящихся пред ним. Посему не должно приписывать всего действию глаза. Если бы Христос говорил о членах, то не об одном бы глазе сказал, и притом не о правом только, но об обоих. Потому что, если кто соблазняется правым глазом, тот без сомнения соблазняется и левым. Итак, почему же Спаситель упомянул только о правом глазе и о правой руке? Потому, дабы ты знал, что речь идет не о членах, но о людях, имеющих с нами тесную связь. Итак, если ты кого-либо столько любишь, что на него полагаешься как на правый свой глаз и столько признаешь его полезным для себя, что считаешь его вместо правой руки своей, и если он развращает твою душу; то ты и такого человека отсеки от себя.
   Заметь здесь и силу выражения. Спаситель не сказал: отстань, но показывая, сколь много нужно удаляться говорит: изми, и верзи от себе. Далее, поелику Он довольно строгую предписал заповедь; то показывает пользу оной с двух сторон, со стороны добра, и со стороны зла, держась впрочем того же иносказания: уне ти есть, продолжает Он, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геенну огненную. Ибо, когда имеющий дружбу с тобой и себя самого не спасает, и тебя с собой губит: то какое было бы человеколюбие – обоим вам погрязать в бездне погибели, тогда как по разлучении друг от друга, по крайней мере, один из вас может спастися? Почему же, скажешь, Павел желал отлучен быти от Христа по братии своей? Апостол желал сего не без пользы, но для того, чтобы другие спаслись; а там бывает вред для обоих. Почему Спаситель не сказал только: изми, но и верзи от себе так, чтобы уже никогда не восстановлять связи с другом, если он пребудет таковым же, каков был прежде. Ибо, таким образом, ты и его освободишь от большого осуждения, и самого себя избавишь от погибели. И чтобы ты яснее видел пользу сего закона, то, если тебе угодно, сказанное приложим для примера к телу. Если бы тебе необходимо предложено было избрать одно из двух, – или, сохраняя глаз, быть вверженным в ров и там погибнуть, или лишившись глаза, сохранить прочие члены тела: не на последнее ли бы условие ты согласился?
   Это для всякого очевидно. Ибо это не означало бы, что ты не жалеешь глаза, но что жалеешь все про-чии члены. Так же точно рассуждай и о людях обоего пола. Ибо, если совершенно будет неизлечим тот друг твой, который вредит тебе: то он, будучи от тебя отсечен, и тебя, таким образом, освободит от всякого вреда, и сам избавится от большого осуждения. Ибо он вместе со своими грехами уже не будет подлежать ответственности и за твою погибель. Видишь ли, какой кротостью и попечительностью исполнен закон Христов, и мнимая строгость Его сколь великое показывает человеколюбие? Да слышат сие те, которые спешат на зрелища, и ежедневно делаю себя любодеями! Ибо если закон повелевает нам отсекать вредного нам друга; то, какое могут иметь извинение те, которые на зрелищах ежедневно привлекают к себе еще незнакомых им, и для самих себя изготовляют бесчисленные случаи к погибели? Ибо Спаситель не только не позволяет смотреть любострастными очами, но показав вред от сего происходящий, усиливает и самый закон, повелевая нам соблазняющий член вырывать, или отсекать, и куда-нибудь далеко бросать от себя. И сие законополагает Тот, Который тысячу раз говорил о любви, дабы в том и другом случае ты узнал, сколь велико попечение Его о тебе, и каким образом Он повсюду ищет твоей пользы.

Беседа 100
О том, что наказание есть великое благо и человеколюбие Божие [101 - 3 Бес. на Пос. к Филимону.]

   Молитва есть великое и спасительное благо и ограждение душ наших: но она бывает великим благом тогда, когда мы делаем достойное ее, когда не делаем самих себя недостойными ее. Посему, когда ты придешь к священнику и он скажет тебе: да помилует тебя Бог, чадо, – ты не полагайся только на слова, но приложи и дела, совершай и дела достойные милости. Бог благословит тебя, чадо, если ты будешь делать достойное благословения; благословит, если ты будешь милостив к ближнему; ибо чего мы хотим получить от Бога, то должны прежде дать ближнему; а если мы лишаем этого ближних, то как хотим получить тоже от Бога? Блажени, говорит Он, милостивии, яко тии помиловани будут (Мф. 5, 7); ибо если таких людей милуют и люди, то тем более – Бог, а немилосердых не помилует; суд бо без милости не сотворшему милости (Иак. 2, 13). Милосердие есть доброе дело; почему же ты не оказываешь его другому? Ты хочешь получить прощение во грехах своих; почему же сам не прощаешь согрешившему? Ты приступаешь к Богу, испрашивая Царствия Небесного; а сам не подаешь серебра просящему! Потому мы и не получаем милости, что сами не милуем. Как же, скажешь, и это разве не дело милосердия, чтобы миловать немилующих? Но будет ли милосердым тот, кто стал бы миловать человека жестокого, свирепого и причиняющего бесчисленное множество зол ближнему?.. Где же, скажешь, человеколюбие Божие, если Он не хочет спасать злых? Часто и от многих я слышу, что Бог человеколюбив и непременно спасет всех. Не станем обольщать себя напрасно. Я вспомнил одно обещание, данное вам некогда; займемся теперь этим предметом. Прежде я беседовал с вами о геенне и отложил речь о человеколюбии Божием до будущего времени; сего дня хорошо – исполнить это обещание. То, что будет геенна, кажется, мы достаточно доказали, представив потоп и другие прежние бедствия и сказав, что Совершивший все это не может оставить ненаказанными и нынешних грешников.
   Ибо если Он так наказал тех, которые грешили прежде закона; то, конечно, не оставит без наказания тех, которые при благодати совершали гораздо большие преступления. Тогда и предложен был вопрос: как же Бог благ, как человеколюбив, если Он наказывает? Мы отложили речь об этом до будущего времени, чтобы не обременить вашего внимания множеством предметов. Теперь же отдадим этот долг и покажем, как Бог остается благим, и наказывая грешников. Эти слова могут быть направлены и против еретиков; посему слушайте внимательно. Бог создал нас, не имея в нас никакой нужды. А что Он не имел в нас никакой нужды, это видно из того, что Он создал нас в последствии; ибо если бы Он имел в нас нужду, то создал бы прежде. Если же Он существовал и без нас, а мы произошли впоследствии времени, то Он сотворил нас, не имея в нас нужды. Он сотворил небо, землю, море и все существующее для нас. Не есть ли это, скажи мне, дело Его благости? Много можно было бы сказать об этом, но для краткости скажем, что Он сияет солнце свое на злыя и благия, дождит на праведныя и неправедныя (Мф. 5, 45). Ужели это не дело благости? Нет, скажешь. Так некогда спросил я одного маркионита: ужели это не дело благости? Он отвечал мне: если бы Бог не требовал отчета за грехи, то это было бы делом благости; а так как Он требует отчета, то – не дело благости. Его уже нет теперь, но мы повторим сказанное тогда, и даже скажем больше того. Я решительно доказываю, что, если бы Бог не требовал отчета, то Он не был бы благ, и потому Он и требует отчета, что – благ. Ибо, скажи мне, если бы Он не требовал от нас отчета, то могла ли бы продолжаться жизнь человеческая? Тогда не обратились ли бы мы в диких зверей? Если и теперь, когда тяготеют над нами страх суда и наказания, мы превзошли рыб, пожирая друг друга, и превзошли львов и волков, грабя друг друга; то какого смятения и расстройства не исполнилась бы жизнь наша, если бы Он не требовал от нас отчета и мы были бы убеждены в этом? Что был бы баснословный лабиринт в сравнении с беспорядками в нашем мире? Не увидел ли бы ты бесчисленного множества бесчинств и несправедливостей? Кто стал бы уважать отца? Кто не оскорблял бы своей матери? Кто не был бы предан всяким удовольствиям и всяким порокам? А что это справедливо, я постараюсь убедить тебя, представив в пример один только дом. Каким образом? Например: если бы у кого-нибудь из вас, спрашивающих об этом, были рабы, и я объявил бы им, что, сколько бы они ни противились власти господ, хотя бы наносили им телесные оскорбления, хотя бы расхитили все их имущество, хотя бы все обратили вверх дном, и обращались с ними, как враги, господа не будут угрожать им, не будут наказывать, не будут мучить и даже не огорчать их неприятным словом; то, как вы думаете, было ли бы это делом благости? Я напротив, полагаю, что было бы делом крайней жестокости – предавать на поругание не только жену и детей таким неуместным снисхождением, но еще прежде того допускать до погибели самих виновных. Ибо тогда они будут пьяницами, развратниками, бесстыдными, наглыми, бессмысленнейшими всех зверей. Это ли, скажи мне, дело благости, чтобы попирать благородство душ и губить их и друга друга? Видишь ли, что самое требование отчета есть дело великой благости? Но что я говорю о рабах, которые слишком склонны к этим порокам? Если бы кто, имея сыновей, позволил им делать все и не наказывать их; то скажи мне, кого они не сделались бы хуже? Итак, если между людьми наказание есть дело благости, а безнаказанность – жестокости, то ужели не так у Бога? Следовательно потому Он и уготовал геенну, что Он – благ. Хотите ли, я покажу вам благость Божию и с другой стороны? Кроме всего сказанного, страх наказания не позволяет и добрым сделаться злыми. Если бы все ожидали одного и того же, то все сделались бы злыми; а теперь добрые и в этом находят немалое утешение.
   Ибо, послушай, что говорит Пророк: возвеселится праведник, егда увидит отмщение, руце свои умыет в крови грешника (Пс. 57, 11); не радуясь этому, нет, но страшась, чтобы самому не потерпеть того же, он будет заботиться о чистоте своей жизни. Таким образом, требование отчета есть дело великого попечения об нас Божия. Так, скажешь; но следовало бы только угрожать, а не наказывать. Нет, если и тогда, когда Он полагает наказание, ты говоришь, что это одна угроза, и потому становишься более беспечным; то до какой не дошел бы ты беспечности, если бы это действительно было только угрозой? Если бы ниневитяне знали, что назначенное им наказание было одной угрозой, то не раскаялись бы; но так как они раскаялись, то угроза и осталась только угрозой. Хочешь ли и ты, чтобы назначенные грешникам наказания были только угрозой? Это зависит от тебя самого; исправься, и они останутся только угрозой. Если же ты станешь презирать угрозу, – чего да не будет! – то испытаешь ее на деле. Жившие пред потопом, если бы побоялись угрозы, то не испытали бы ее на самом деле. Так и мы, если станем бояться угрозы, то не испытаем ее на деле. Да не будет этого с нами, но да подаст человеколюбивый Бог всем нам вразумиться этим и получить неизреченные блага, которых да сподобимся все мы, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 101
О прощении обид ближнему и о пользе от перенесения их [102 - 61 Бес. на Ев. Мф.]

Мы должны прощать другим не словами только, но от чистого сердца, дабы не обратить против самих себя меча своим памятозлобием. Ибо оскорбивший тебя не причинит тебе зла столько, сколько ты сам себе причинишь, питая в себе гнев, и подвергаясь за то осуждению от Бога. Но если ты не будешь унывать, а поступишь благоразумно, то зло обратится на главу его самого, и он жестоко постраждет. Если же ты будешь оскорбляться и негодовать, то сам постраждешь, и притом не от него, но от самого себя. Итак, не говори, что другой оскорбил тебя и оклеветал и причинил большое зло: ибо, чем более будешь говорить, тем более обнаружишь его благодеяний; потому что он доставляет тебе случай освободиться от грехов, так что, по мере нанесения тебе обиды, становится причиной очищения грехов твоих. Действительно, если мы захотим, нас никто не может обидеть; самые даже враги величайшую доставляют нам пользу. Но что говорить о людях? Может ли кто быть лукавее диавола? Но и он может доставить нам удобнейший случай к нашей славе, как это показывает пример Иова. Если же диавол доставляет случай получать венцы, то для чего бояться врага – человека? Итак, обрати внимание на пользу, какую ты можешь получить, перенося безропотно обиды от врагов: первая и важнейшая – отпущение грехов, вторая – терпение и великодушие, третья, – кротость и человеколюбие: ибо тот, кто не гневается на оскорбляющих его, бывает очень приятен любящим его; четвертая – совершенное истребление гнева, с чем никакое благо не может сравняться: ибо, свободный от гнева без сомнения свободен и от неприятностей с ним соединенных, и не проводит жизни в пустых попечениях и заботах. Не испытавший в себе вражды, не испытывает и печали, но наслаждается радостью и другими бесчисленными благами. Итак, ненавидя других, мы сами себя наказываем, равно как любя других, благоденствуем сами себе. Притом тебя будут уважать все, даже и самые враги, хотя бы они были демоны; и поступая таким образом, уже не будешь более иметь врага, но, что еще всего важнее, приобретешь милосердие Божие.
Если ты согрешил, получишь прощение во грехах своих; если же прав, получишь свободный доступ к Богу. Итак, не будем питать ненависти ни к кому, дабы и самим заслужить любовь от Бога; и тогда бы мы десятью тысячами талантов были должны, Он умилосердится над нами и помилует нас. Но ты обижен ближним; будь снисходителен к нему, не питай ненависти; плачь и рыдай, а не презирай его; ибо не ты прогневал Бога, но он; а ты перенесши обиду, поступишь добродетельно. Припомни, что и Христос, идя на крестную смерть, о Себе радовался, а о распинателях Своих плакал; подобным образом и нам надлежит поступать. Чем более нас обижают, тем более мы должны оплакивать обидевших нас; ибо для нас от сего происходит великое благо, для них же напротив великое зло. Но ближний тебя обидел при всех, и даже ударил? Он при всех и обесчестил и посрамил самого себя, и тысячу обвинителей вооружил против себя, тебе же, напротив, приготовил многие венцы. Но он оклеветал тебя пред другими? Что тебе и до этого, когда Сам Бог будет рассматривать твое дело, а не те, которые слышали клевету? Он сам сделался причиной своего наказания, и подвергается ответственности не только за свои поступки, но и за то, что судил о тебе; оклеветал тебя пред людьми, сам он сделался виновным пред Богом. Если же это для тебя неудовлетворительно, то вспомни, что и Сам Бог был оклеветан и от сатаны и от людей, и притом пред теми, которых Он наипаче любил. То же самое испытал и Единородный Сын Его, Который посему и сказал: Аще Господина дому веельзевула нарекоша, кольми паче домашния Его (Мф. 10, 25). И не только оклеветал Его злой оный демон, но даже успел клевету свою выдать за истину, и оклеветал не в маловажном чем-нибудь, но в величайших преступлениях: ибо называл Его и беснующимся, и льстецом, и противником Богу. Но ты, оказав благодеяния ближнему, терпишь от него обиду? Посему-то более плачь и болезнуй о причинившем тебе зло, а о себе радуйся: ибо ты уподобился Богу, сияющему солнце на злыя и благия (Мф. 5, 45). Но если подражание Богу превосходит твои силы (хотя для ревностного и это не трудно): то мы укажем тебе пример для подражания в подобных тебе рабах. Посмотри на Иосифа: он хотя претерпел бесчисленные бедствия от своих братьев, однако ж облагодетельствовал их; посмотри на Моисея, который, после бесчисленных против него злоумышлений иудеев, молился за них; посмотри на блаженного Павла, который, при всем том, что не мог исчислить претерпенного им от иудеев, желал еще быть за них анафемой; посмотри на Стефана, который, быв побиваем камнями, молился об отпущении греха сего убийцам. Припомнив все это, оставь всякий гнев, дабы и тебе Бог оставил грехи твои, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому со Отцем и со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 102
О том что домашняя война бывает за грехи [103 - Бес. на 3 Псал.]

   Откуда источник греха, оттуда и бич наказания. Давид ввел в дом свой чужую агницу, убив ее пастыря, и агнец из собственного дома его стал бодать своего пастыря; он внес войну в чужой дом, и из собственного дома его восстала против него война. Против Давида восстал сын его за умерщвление Урии и принятие жены его. Послушай Бога, Который сказал Давиду чрез Пророка Нафана: И ныне не отступит меч от дому твоего до века (2 Цар. 12, 7–10). Ты рассек мечем чужой дом, а Я приготовлю меч на тебя в твоем доме: се Аз воздвигну на тя злая от дому твоего, не откуда-нибудь извне, но от дому твоего (с. 11). И ныне многие ведут войну в домах своих: один встречает войну от жены, другой осаждается сыном, иной терпит неприятности от брата, иной от слуги, – и каждый мучится, досадует, сражается, причиняет войну и поражается войной; но никто не думает, рассуждая сам в себе, что, если бы он не посеял грехов, то не возросли бы в доме его терния и волчцы, – если бы не подложил искр греховных, то не воспламенился бы дом его. А что домашние бедствия суть плоды грехов и что исполнителями наказания грешнику Бог назначает домашних его, об этом свидетельствует Божественное Писание, которого нет ничего достовернее. С тобой ведет войну жена, при входе твоем встречает тебя, как дикий зверь, изощряет язык свой, как меч?
   Прискорбно, что помощница сделалась противницей; но исследуй самого себя, не замышлял ли ты в юности чего-нибудь против какой-нибудь женщины, и вот оскорбление женщины отмщается женщиной и чужую рану врачует собственная жена твоя. Хотя сама действующая не знает этого, но знает врач – Бог. Он действует на тебя ею, как железом, и как железо не знает того, что делает, но врач знает совершаемое железом врачевание; так и здесь хотя жена поражающая и муж поражаемый не знают причины поражения, но Бог, как врач, знает, что полезно. А что злая жена есть бич за грех, об этом свидетельствует Божественное Писание; оно говорит, что злая жена дается грешному мужу (Сир. 26, 3, 9). Она дается ему, как горькое лекарство, истребляющее греховные соки. И что нападения от детей суть также наказания за грехи, тому свидетель Давид, гонимый сыном своим Авессаломом за беззаконную связь. И что братья враждуют против братьев также за грехи, о том свидетельствует книга Судей. Когда братья нападают на тебя, то не столько сетуй на них, сколько смотри на самого себя и тщательно исследуй, за какие грехи братья сделались твоими врагами. Впрочем, не все за грехи терпят нападения от братьев. Так Иосиф терпел нападения от братьев, но совсем не за грехи; и Иов подвергался наветам жены, но совсем не за грехи.
   Для большей же части людей, за грехи их домашние бывают их врагами. Иногда и друзья, за грехи, обращаются во врагов, и прежде любившие начинают ненавидеть и отвращаться; потому что Бог попускает такую ненависть между ними по известным Ему причинам. Так о египтянах написано в Псалме сто четвертом: преврати сердце их возненавидети люди его (Пс. 104, 25). А Бог не попустил бы ненависти, если бы прежде любовь их не была порочной. Кому любовь служила к погибели, тому ненависть делается побуждением к добродетели. И рабы и подчиненные часто восставали на господ своих за грехи их. Так, посмотри, когда Адам еще не согрешил, тогда и звери служили и подчинялись ему, и он нарицал имена им, как рабам своим; а когда он запятнал лицо свое грехом, тогда звери не узнали его и из рабов сделались его врагами. И как домашний пес служит тому, кто питает его, боится и трепещет его, а если вдруг увидит его с лицом, запачканным сажей или покрытым чужой маской, то бросается на него, как чужого, и покушается растерзать его; так было и с Адамом: доколе он сохранял чистым лицо свое, созданное по образу Божию, дотоле звери подчинялись ему, как рабы, а когда он запятнал лицо свое непослушанием, то они не узнали его и стали враждовать против него, как чужого. Таким образом и восстание рабов бывает воздаянием за грехи. Праведен был Даниил, и львы признали владычество его; они видели его непричастным греху и оставили его непричастным наказанию (Дан. 6, 22). Согрешил солгавший пророк, и встретил его лев на пути и умертвил (3 Цар. 13, 24); он запятнал себя ложью, и лев не узнал его. Если бы лев увидел в нем пророка, подобного Даниилу, то почтил бы его; но он нашел лжепророка, и потому напал на него, как на чужого; владыка солгал, и раб отвергнул владычество его. Но что я говорю о домашних бедствиях, если и самое тело наше, которое всего ближе и любезнее нам, иногда враждует против нас, когда мы согрешаем, отмщая нам горячками и другиими болезнями и страданиями, – если и раболепствующее тело наказывает владычествующую душу, когда она согрешает, не потому, чтобы оно хотело этого, но потому, что делать так заповедано ему. Об этом свидетельствует Христос, который сказал исцеленному расслабленному: се здрав еси: ктому не согрешай, да не горше ти что будет (Ин. 5, 14). Итак, узнав, братия, что войны от домашних, родных и рабов, и болезни телесные большей частью бывают за грехи, будем истреблять источник зол – грех.

Беседа 103
О том, чтобы оказывать любовь и почтение священникам [104 - 86 Бес. на Ев. Иоан. Бог.]

   Будем со всей почтительностью обращаться с теми, кому вверена власть действовать благодатными дарами. Подлинно, велико достоинство священников! Имже, сказано, отпустите грехи, отпустятся. Потому-то и Павел говорит: повинуйтеся наставником вашим и покоряйтеся (Евр. 13, 17), и: имейте их по преизлиха в любви (1 Сол. 5, 13). В самом деле, ты заботишься только о своих делах, и, если их устроишь хорошо, – не будешь отвечать за других людей. А священник, хотя бы и хорошо устроил свою собственную жизнь, но если не будет с должным усердием заботиться о жизни твоей и всех других, вверенных его попечению, то вместе с порочными пойдет в геенну, и часто, невинный по своим делам, он погибает за ваши беззакония, если не исполнит надлежащим образом всего, что до него касается. Итак, зная, какая великая угрожает священникам опасность, оказывайте им великую любовь. На это указал и Павел, когда сказал: тии бо бдят о душах ваших, и – не просто, но яко слово воздати хотяще (Евр. 13, 17). Посему им надобно оказывать великое уважение. Если же и вы вместе с другими станете оскорблять их; то и ваши дела не будут благоуспешны. Доколе кормчий благодушествует, до тех пор и плывущие на корабле безопасны; а коль скоро он, от оскорблений и враждебных действий со стороны спутников, находится в горе, то уже не может ни быть бдительным по-прежнему, ни действовать с обыкновенным своим искусством, и нехотя подвергает их бесчисленных бедствиям. Так и священники, если будут пользоваться у вас надлежащей честью, в состоянии будут устроить и ваши дела, как следует; а если вы будете опечаливать их, то ослабите их руки и сделаете то, что они вместе с вами легко будут увлечены волнами, хотя бы они были и весьма мужественны. Помысли о том, что сказал Христос об иудеях: на Моисеове седалищи седоша книжницы и фарисее: вся убо, елика аще рекут вам блюсти, творите (Мф. 23, 23). Теперь же нельзя сказать, что священники воссели на седалище Моисеевом; нет, они воссели на седалище Христовом, потому что прияли Христово учение. Потому и Павел говорит: по Христе посольствуем, яко Богу молящу нами (1 Кор. 5, 20). Не видите ли, как все подчиняются властям мирским? Хотя подчиненные часто превосходят начальствующих и знатностию рода, и жизнью, и мудростью; однако ж, из уважения к тому, кто их поставил, они не думают ни о чем этом, но чтут определение царя, каков бы ни был тот, кто получил над ними начальство. Таков-то у нас страх, когда поставляет начальника человек! Но когда рукополагает Бог; мы и презираем рукоположенного, и оскорбляем его, и преследуем бесчисленными поношениями, и, тогда как нам запрещено судить и своих братьев, – изощряем язык на священников! И какое найдем мы себе оправдание, когда в своем глазе не видим бревна, а у другого со злобным старанием замечаем и сучец? Ужели не знаешь, что, когда судишь таким образом других, приготовляешь и себе самому тягчайшее осуждение? Говорю это не потому, чтобы я одобрял недостойно проходящих служение священства; нет, – я крайне жалею о них и плачу: тем не менее, однако ж, утверждаю, что и в этом случае подчиненные, и особенно люди, самые простые, не имеют права судить их. Пусть жизнь священника будет самая порочная: но, если ты внимателен к самому себе, то не потерпишь никакого вреда в том, что ему вверено от Бога. Если Господь заставил говорить ослицу и чрез волхва даровал духовные благословения; если, таким образом, и чрез бессловесные уста ослицы, и чрез нечистый язык Валаама Он действовал для неблагодарных иудеев: то тем более для вас, если вы будете признательны, Он сделает со своей стороны все, что нужно, и ниспошлет Духа Святого, – хотя бы и крайне порочны были священники. Ведь и чистый священник не своей собственной чистой привлекает Духа Святого; но все совершает благодать.
   Вся бо ваша суть, говорит Апостол, аще Павел, или Аполлос, или Кифа (1 Кор. 3, 22). Все, что вверено священнику, есть единственно Божий дар; и, сколько бы ни преуспевало человеческое любомудрие, оно всегда будет ниже той благодати. Говорю это не для того, чтобы мы беспечно располагали своей жизнью, но для того, чтобы вы, подчиненные, видя нерадение кого-либо из предстоятелей, не преумножали по этому поводу для самих себя зла. Но что я говорю о священниках? Ни Ангел, ни Архангел не может оказать никакого действия на то, что даруется от Бога: здесь все устрояет Отец и Сын и Святой Дух, а священник только ссужает свой язык и простирает свою руку.
   Да и несправедливо было бы, если бы, по причине порочности другого лица, терпели вред те, которые с верой приступают к символам нашего спасения.
   Итак, зная все это, будем и Бога бояться, и уважать Его священников, оказывая им всякую честь, дабы и за свои добрые дела, и за уважение к ним, получить от Бога великую награду, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 104
О милосердии [105 - 45 Бес. на Ев. Мф.]

   Господь по человеколюбию Своему не одинаковой степени добродетели требует от нас, но и первых приемлет, и вторых не отвергает, и третьим дает место. По милосердию Своему Он не один только указал путь, и не сказал, что тот будет отчужден, кто не принесет сторичного плода; но спасется и тот, кто принесет плод в шестьдесят крат, и даже кто в тридцать. Это для того Он сказал, чтобы облегчить нам путь ко спасению. Итак, не можешь переносить трудного состояния девства? Вступи в брак, и живи целомудренно. Не можешь совершенно расстаться с богатством? Уделяй часть от имения твоего. Для тебя трудно и это бремя? Разделяй со Христом имение твое. Не хочешь отдать Ему всего? Отдай половину, или по крайней мере третью часть. Ежели, Он твой брат и сонаследник на небесах: то сделай Его сонаследником и здесь. Ему давать, значит себе давать. Ужели ты не знаешь слов Пророка: от свойственных племене твоего не презри (Ис. 57, 8)? Ежели не должно презирать сродников, то тем более не должно презирать Господа, Который вместе с правом власти имеет еще право родства с тобой, и многие другие права. Ибо Он сделал тебя участником Своих благ, не только не получив ничего Сам от тебя, но еще, предупредив тебя этим неизреченным благодеянием. Итак, не великое ли безумие получать такие дары, и между тем самому быть нечувствительным, и не воздавать взаимно за благодеяние, и притом меньшим за большее? Он сделал тебя наследником неба; а ты не хочешь пожертвовать для Него и земным. Он примирил тебя с Отцом, несмотря на то, что ты не только не сделал ничего доброго, но даже был врагом; а ты не хочешь воздать другу и благодетелю, тогда как, не говоря о Царствии и о всем прочем, ты обязан воздать Ему благодарность за то самое, что можешь дать. Когда рабы приглашают господ на пир, делают это не с тем, чтобы доставить им удовольствие, но чтобы самим получать от них. Но здесь напротив, не слуга пригласил своего господина, но Господь призвал слугу к трапезе Своей. А ты уже ли не хочешь пригласить Его и после этого? Он прежде ввел тебя в дом Свой, а ты не хочешь сделать этого и после? Он прикрыл твою наготу; а ты и после этого не хочешь дать Ему приюта, как страннику? Он прежде утолил жажду твою из Своего сосуда; а ты не хочешь дать Ему и капли холодной воды? Он тебя напоил дарами Духа Святого; а ты не хочешь утолить и телесной Его жажды? Тебя напоил Духом тогда, как ты был достоин наказания; а ты презираешь Его, когда он жаждет, хотя на все это ты должен был употребить Его же дары? Ужели ты почитаешь маловажным держать ту чашу, которую будет подносить к устам, и из которой будет пить Христос? Ужели ты не знаешь, что один только священник имеет право предать чашу крови? Но Я на это не смотрю строго, говорит Христос, а принимаю и у тебя. Хотя бы ты был мирянин, Я не отвергну тебя, и не требую того, что Я сам тебе дал. Ибо Я требую не крови, но студеной воды.
   Представь, кому ты предлагаешь питие, представь, и трепещи. Помысли, что ты сам делаешься Священником Христа, когда руками своими подаешь не тело, но хлеб, не кровь, но чашу холодной воды. Он облек тебя одеждой спасения, и облек Сам; и ты сделай тоже, хотя чрез раба. Он прославил тебя на небесах; а ты по крайней мере защити Его от страха, наготы и бесславия. Он удостоил тебя сожительства с Ангелами; а ты прими Его только под кров твой, по крайней мере, дай ему приют как бы рабу своему. Я не пренебрегаю приютом этим, говорит Христос, хотя Сам Я отверз для тебя целое небо. Я освободил тебя от тягчайшего плена, но не требую того же от тебя, и не говорю: освободи Меня; для Моего утешения довольно, ежели ты только обратишь на меня внимание тогда, как Я нахожусь в узах. Я воскресил тебя из мертвых, и не требую, чтобы и ты сделал тоже; но говорю: посети Меня только во время Моей болезни.
   Итак, каких адских мучений не достойны мы, ежели при столь великих благодеяниях, изливаемых на нас, и при столь легких требованиях от нас, не исполняем последних? Будучи нечувствительнее камня, мы по всей справедливости пойдем в огонь, уготованный диаволу и ангелам его. Скажи мне: какая нечувствительность с нашей стороны, когда мы, получая столь великие дары и столь великие имея в виду, привязываемся к богатству, с которым скоро, может быть, против воли своей должны будем расстаться? Тогда как другие пожертвовали жизнью, и пролили кровь свою, ты для небесного Царствия и столь великой славы не хочешь пожертвовать своими избытками. Какое ты заслужишь прощение, какое получишь оправдание, когда при засеве поля охотно вверяешь земле все семена, и давая в заем людям, ничего не жалеешь;
   и между тем так жесток и бесчеловечен к бедным, в лице коих питаешь Самого Господа? Итак, зная, что мы получили, что надеемся получить, и то, что требуется с нашей стороны, и размышляя о всем этом, не будем привязываться к вещам временным. Будем снисходительны и милосерды, дабы нам не подвергнуться тяжкому наказанию. Ибо, ежели мы пользуемся столь многими и великими дарами, ежели так немного требуется с нашей стороны, и притом, ежели требуется от нас то, с чем мы должны расстаться здесь и против воли нашей; если так сильно привязаны к вещам временным, то не послужит ли все это к нашему обвинению? Каждое из этих обстоятельств уже само по себе может осудить нас. Где же надежда спасения, ежели все это соединится вместе? Итак, дабы не подпасть совершенному осуждению, будем сострадательны к бедным. Чрез это мы соделаемся достойными благ как здесь, так и там, коих да сподобится каждый из нас благодатью и человеколюбием Господа Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.

Беседа 105
О наградах праведным и грешным [106 - 6 Бес. о Лазаре.]

   Многие из людей и здесь наказываются, и там судимы бывают; другие здесь только, а иные только там. пойми это учение; потому что, если хорошо уразумеешь слова мои, они избавят твой ум от многих возмущений. Но, если угодно, выведем на средину сперва такого человека, который там наказывается, а здесь наслаждался веселием. Пусть богатые и бедные внимают тому, что говорится; это учение полезно и тем и другим.
   Человек некий, говорит Господь, бе богат, – по имени, а не на деле. Был некто богач, облачавшийся в порфиру, предлагавший роскошный стол, имевший сосуды с вином, украшенные венками, каждый день делавший пиры. Другой же некто бе нищь, именем Лазарь (Лк. 16, 190026). А где же имя богача? Нигде; он без имени. Сколько богатства, – а у него нет и имени!
   Какое же это богатство? Это – дерево, красующееся листьями, но не имеющее плода; дуб, распростершийся в высоту, но дающий только желуди в пищу бессловесным; человек, не имеющий плода человеческого.
   Где богатство и хищничество, там видится мне волк; где богатство и свирепость, там вижу льва, а не человека. Он погубил благородство неблагородством порока. Был некий богач, который каждодневно одевался в порфиру, а в душе был покрыт паутиной; дышал благовониями, а исполнен был смрада; предлагал роскошный стол, кормил тунеядцев и льстецов, утучнял рабыню – плоть, а госпоже – душе попускал гибнуть с голоду. Дом у него украшен был венками, а основание залито известью греха; душа схоронена в вине. Итак, этот богач имел роскошную трапезу и украшенные венками кубки вина, кормил тунеядцев и ласкателей, – это непотребное сборище диавольское, этих волков, которые берут в плен многих из богачей, насыщением собственного чрева покупают погибель тем, – великой услужливостью и ласкательством опустошают богатство. Не погрешит, кто назовет волками таких людей, которые, взявши богача на среду, как овцу, превозносят его похвалами, надмевают льстивыми речами, и не дают ему даже увидеть собственную рану, но ослепляют ум его и умножают его гнилость. Потом, как постигнет перемена в обстоятельствах, эти друзья убегают, и остаемся состраждущими только мы, которые обличаем: личины тех скрываются, как это и ныне часто бывает.
   Итак, этот богач кормил тунеядцев и льстецов, обратил дом свой в театр, обливал вином всякого, жил в великом благоденствии: но другой некто Лазарь, был покрыт ранами, сидел у ворот богача и желал крупиц. Возле источника он томился жаждой; подле изобилия голодал. И где он брошен был? Не на распутии, не на улице, не в переулке, не среди площади; но в воротах богача, которыми этот должен был и входить и выходить, дабы не говорил: я не видал, не приметил, мои глаза не досмотрели. При входе твоем лежит жемчужин в грязи, и ты не видишь! Врач у ворот, и ты не лечишься! Кормчий у пристани, и ты терпишь кораблекрушение! Кормишь тунеядцев, а бедных не питаешь! Это было тогда; но бывает и ныне. Для того и написано это, чтобы потомки научились из дел и не подверглись тому, чему подвергся богач. Итак, лежал в воротах бедный, бедный внешне, но богатый внутренно; лежал с ранами на теле, как сокровище, у которого наверху терние, а внизу жемчуг. Ибо, какой ему вред от болезни тела, когда душа здорова? Пусть слышат это бедные, и не задыхаются от уныния, пусть слышат богатые, и отстанут от нечестия. Для того и предложены нам эти два образца, богатства и бедности, жестокости и мужества, любостяжательности и терпения, чтобы ты, когда увидишь бедного в ранах и пренебрежении, не называл его жалким, и, когда увидишь богача в блеске, не считал его блаженным. Прибегай к этой притче; как скоро будет возмущать тебя кораблекрушение помыслов, беги в пристань; прими утешение от этой повести; подумай о Лазаре пренебрегаемом, подумай о богаче благоденствующем, веселящемся, – и никакое событие в жизни не будет смущать тебя. Если будешь иметь верное суждение; не потопят тебя волны. Не пойдет ко дну ладья твоя, если разборчивой мыслью будешь различать природу вещей. Что говоришь мне: тело мое в бедственном положении? Был бы ум твой не повержен. Такой-то богат, и нечестив: что ж такое? Нечестие не подлежит чувствам. Не суди о человеке по внешности, но узнавай внутренние его качества. Когда увидишь дерево; что разузнаешь в нем – листья или плод? Так и в рассуждении человека. Когда увидишь человека, изведывай не внешние, но внутренние его качества: разузнавай плод, а не листья: не дикая ли эта маслина, хотя и считается настоящей маслиной; не волк ли это, хотя и считается человеком. Итак, узнавай человека не по природе, но по произволению, не по виду, но по образу мыслей; и не довольствуйся образом мыслей, но разведай и жизнь его. Если он нищелюбив, то – человек; если же занят торговыми оборотами, то дуб; если свиреп сердцем, то лев; если хищник, то волк; если коварен, то аспид. И скажи: я человека ищу; что показываешь мне зверя вместо человека? Познай, что такое добродетель человека и не смущайся.
   Итак, Лазарь лежал в воротах, покрытый ранами, мучимый голодом. Псы, приходя, лизали раны его; псы были человеколюбивее человека. Они лизали раны Лазаря, снимали и очищали гной. А он лежал, поверженный, как золото, в пещи, от того делаясь более блестящим. Не говорил, как говорят многие из бедных: это ли Промысл? Ужели Бог презирает на дела человеческие? Я при праведности беден; а этот при неправде богат. Ничего подобного он не помыслил, но предавался непостижимому человеколюбию Божию, очищая свою душу, перенося страдания, являя терпение; лежа телом, но бежа умом, летая мыслью, восхищая награду, избавляясь зол и становясь очевидцем благ. Не говорил: тунеядцы наслаждаются до излишества, а я не удостаиваюсь и крупиц. Но что? Благодарил и прославлял Бога.
   Бысть умрети им. Умер богач, и был похоронен; отошел и Лазарь. Не скажу: умер, потому что смерть богача была точно смерть и заключение во гроб; но смерть бедного была отшествием и преставлением к лучшему, переходом с поприща борьбы к награде, из моря в пристань, от сражения к торжеству, от подвигов к венцу. Отошли оба туда, где вещи в истинном виде; закрылся театр и личины сняты. На здешнем театре в самый полдень употребляются завесы, и многие лицедеи являются в чужом виде и с ласками на лице, пересказывают старую баснь, повествуют о былом. Иной представляется философом, не будучи философом; иной царем, не будучи царем, но только имея вид царя, по назначению; иной – врачом, не умея управиться и с деревом, но только надевши платье врача; иной – рабом, будучи свободным; иной учителем, не зная и азбуки. Они кажутся тем, чем никогда не бывали; а что они суть на самом деле, тем не показываются: ибо показывается врачом тот, кто вовсе не врач; показывается философом тот, кто только на личине имеет изысканную прическу; наконец показывается воином тот, у кого только платье воина. Но, как ни обманчив вид личины, он не обманет природу, которую извращает. Личины держатся, пока увеселяющиеся сидят в театре; но, когда наступит вечер, театр закроется, и все выйдут, тогда личины бросаются, и кто в театре представляется царем вне его оказывается медником. Личины сброшены, обман прошел, открылась истина; и оказывается вне театра рабом, кто внутри его представлялся свободным. Внутри театра обман, а вне – истина. Настал вечер, кончилось зрелище и – открылась истина. Так и в жизни и при кончине. Настоящее театр; здешние вещи: богатство и бедность, власть и подчиненность, и т. п. представляются в ложном виде. Но когда окончится тот день и наступит та страшная ночь, или лучше день, – ночь для грешников, а день для праведников; когда закроется театр; когда личины будут сброшены; когда позван будет на суд каждый со своими делами, – не с богатством своим, не с властью, не с почестями и могуществом, но каждый с делами своими – и начальник и царь, и женщина и мужчина; когда Судия спросит нас о жизни и добрых делах, а не о пышных титулах, не об унизительной бедности, не о жестоком пренебрежении; и скажет: подай Мне дела, пусть ты и раб, только бы лучше был свободного; пусть ты и жена, только бы мужественнее мужа; когда говорю, сброшены будут личины: тогда-то обнаружится и богатый и бедный. И как здесь, по окончании театра, иной из сидевших вверху, увидев в театральном философе медника, скажет: э! Не был ли этот в театре философом? А теперь вижу его медником! Этот не был ли там царем? А тут вижу в нем какого-то ничтожного человека! Этот не был ли внутри (театра) богачом? А вне вижу его нищим! Так будем и там.
   Не расширяю слова, чтобы слушателя не привести в замешательство обилием речи, но хочу представить обманчивость театра только в двух личинах. Я взял в рассмотрение две личины, чтобы чрез них проложить вам дорогу и дать направление. Я расширил мысль вашу изображением настоящей жизни, чтобы каждый мог усмотреть различие вещей. И так две личины: один имел личину богача, а другой бедного: личин бедного Лазарь, а личину богача богатый. Видимое – личины, а не самая действительность. Оба отошли туда, и богач и бедный. Лазаря приняли Ангелы, после псов Ангелы, после ворот богача лоно Авраамово, после голода нескончаемое изобилие, после скорби отрада невозмутимая! А того богача после богатства постигла бедность; после роскошного стола наказание и мучение, после покоя невыносимые болезни! Посмотри же, что делается: они отошли туда, и театр закрылся: личины сняты и показываются, наконец, лица. Отошли оба туда, и богач, горя в огне, видит Лазаря в лоне Авраамовом, благополучным, наслаждающимся, веселящимся, и говорит: отче Аврааме! Посли Лазаря, да концем перста своего устудит язык мой, яко стражду во пламени. Что же Авраам? Чадо! восприял еси благая твоя, и Лазарь злая своя; и ныне сей утетается, ты же страждеши. И над всеми сими между нами и вами пропасть утвердися, яко да хотящии прейти отсюду к вам, не возмогут. Внимайте; потому что слово об этом полезно: оно устрашает, но и очищает: огорчает, но и исправляет. Принимай, что говорится. Богач, будучи в муках, взглянул вверх, и увидел Лазаря, – увидел новые вещи! В твоих воротах был он каждый день; не раз ты входил и выходил, и не видел его: а теперь, находясь в пламени, видишь издали! Когда ты жил в богатстве, когда в твоей воле было видеть, ты не хотел увидеть его: от чего же теперь ты так зорок? Не в воротах ли твоих он был? Как же ты не видал его? Вблизи не видел его, а теперь издали видишь, когда между вами такая пропасть! И что он делает? Авраама называет отцом! Что ты называешь отцом того, кому не подражал в гостеприимстве? Этот называет отцом, а тот сыном: имена родственные, но помощи никакой. Впрочем, имена эти произнесены, чтобы вы узнали, что от родства нет никакой пользы.
   Благородство – не в знатности предков, но в беспорочности нравов. Не говори мне: отец у меня консул. Что мне в этом? Не о том речь; не говори же мне: отец у меня консул. Хотя бы у тебя отцом был Апостол Павел, хотя бы твоими братьями были мученики; но если ты не подражаешь их добродетели, то нет тебе никакой пользы от такого родства, а скорее оно повредит тебе и послужит в осуждение. Мать моя, говоришь, милосердая. А что от этого тебе бесчеловечному? Ее человеколюбие увеличивает виновность твоего злонравия. Ибо, что Иоанн Креститель говорил к народу иудейскому? Сотворите плоды достойны покаяния и не начинайте глаголати: отца имамы Авраама (Лк. 3, 8). Ты имеешь знаменитого предка; если поревнуешь ему, то получишь пользу; но если не поревнуешь, то знаменитый предок становится твоим обвинителем, за то, что ты от доброго корня выродился горьким плодом. Никогда не называй блаженным человека, имеющего родственником праведника, если он не подражает его нравам. Мать у тебя святая? Тебе ничего из этого. Мать у тебя порочная?
   И из этого тебе ничего. Как добродетель той не приносит тебе пользы, если не подражаешь ее добродетели: так и порочность этой не вредит тебе, если ты отринул ее пороки. И как там больше осуждения тебе, потому что, имея у себя образец, ты не подражал добродетели; так и здесь больше тебе похвалы, что, имея порочную мать, ты не подражал ее порокам, но от горького корня вышел сладким плодом. Не знаменитости предков ищем, а беспорочности нравов.
   Я и раба назову благородным, и господина обложенным цепями, как скоро узнаю его нравы. И знатный для меня не благороден, если имеет рабскую душу:
   ибо кто же и раб, как не делающий грех? Другое рабство зависит от неблагоприятных обстоятельств; а это рабство заключается в развращении сердца: так как и в начале отсюда произошло рабство. Но, чтобы, распространяясь о постороннем, не отклонить слова от цели, обратимся к предмету.
   И так тот богач, увидев Лазаря, говорит: отче Аврааме, помилуй мя. Слова бедного, нищего, убогого! Отче Аврааме, помилуй мя. Чего ты хочешь? Посли Лазаря. Мимо кого тысячу раз ты проходил на кого и взглянуть не хотел, того теперь просишь послать к тебе для спасения? Посли Лазаря. А где теперь твои виночерпии? Где ковры? Где тунеядцы? Где льстецы? Где надменность? Где гордость? Где закопанное золото? Где одежды, изъеденные молью? Где серебро, которым ты так дорожил? Где блеск и наслаждение? То были листья; настала зима, – все они посохли. То было сновидение; наступил день, – и сновидение улетело. То была тень; пришли действительность, и – тень исчезла. Посли Лазаря. Но зачем богач видит не другого какого праведника, – не Ноя, не Иакова, не Лота, не Исаака, но Авраама? Зачем? За тем, что врагам был странноприимец и увлекал прохожих в свою палатку: следовательно любовь его к странникам становится более сильной обвинительницей бесчеловечия богача. Посли Лазаря. Слыша это, возлюбленные, убоимся, как бы и нам не пройти мимо бедных, когда увидим их; иначе, вместо одного Лазаря, много будет у нас обвинителей. Посли Лазаря, да, омочив конец перста своего в воде, устудит язык мой. Но какой мерой мерите, такой возмерится вам: ты не дал крупиц, не получишь и капли. Посли Лазаря да концем перста устудит язык мой, яко стражду во пламени. А что ему Авраам? Чадо! восприял еси благая твоя в животе твоем, и Лазарь такожде злая своя; и ныне сей зде утешается, ты же страждеши. Здесь не сказал: приял, а: восприял. А восприемлет тот, кто получает должное ему. Внимай, что говорю. Иное дело – принять, и иное воспринять. Восприемлют то, что имели; а принимают часто, чего не имели.
   Восприял еси благая твоя, и Лазарь злая своя. Вот и богач восприял благая своя, и Лазарь злая своя! Все это сказано для того, что одни наказываются здесь, а не там, а другие здесь веселятся, а там наказываются. Внимай же тому, что говорю. Восприял еси благая твоя, и Лазарь злая своя, – должное им, что следовало уплатить им. Обратите внимание на это исследование; поспешаю к месту, – дай же, покончу ткань. Впрочем, не смущайтесь таким началом; но, когда ни заговорю о чем-нибудь подобном, ожидайте конца. Хочу изощрить ваш взор, и занимать вас не поверхностно, но и низвести в глубину Божественных Писаний, в глубину, не знающую бури, глубину более безопасную, чем тихая поверхность, – так что чем ниже спустишься, тем большую найдешь безопасность; потому что здесь не беспорядочное волнение вод, а стройное расположение мыслей. Восприял еси благая твоя, и Лазарь злая своя; и ныне сей утешается, ты же страждеши. Исследование важное. Я сказал, что восприемлет тот, кто получает должное. Итак, пусть Лазарь был праведен, как и действительно был, и как то показали лоно Авраамово, венец, награды, покой, наслаждение, страдание, терпение; но этот был грешник, нечестивец, бесчеловечный, занимался только удовольствиями и пьянством, пресыщался за роскошным столом, жил в таком разврате и непотребстве; зачем же ему говорит Авраам: яко восприял еси? Что следовало уплатить ему, – человеку богатому, развратному и бесчеловечному? Что следовало уплачивать ему? Почему Авраам не сказал: приял еси, вместо восприял? Вникни, о чем речь. Ему следовали мучения, ему следовало наказание, ему следовали скорби. Зачем же не сказал Авраам: ты принял их, но: восприял еси оные благая своя, т. е. жизнь эту, и Лазарь злая своя? Напряги же ум твой; потому что я ниспускаюсь в глубину мыслей. Из всех людей, сколько ни есть их, одни – грешники, иные – праведники. Примечай притом разность и между праведниками.
   Один праведен, а другой еще праведнее; выше стоит этот, а иной и его превосходит. И как есть многие звезды, и солнце, и луна: так есть разность и в праведниках. Иная слава солнца, иная луны, иная слава звезд (1 Кор. 15, 41); потому что некоторые превосходят в славе, а другие уступают. Далее, как есть тела небесные, так есть и тела земные. И как между этими телами иное – олень, иное – собака, иное – лев, иное – какой-нибудь другой зверь, иное – аспид, иное еще что-нибудь подобное: так и в грехах есть разности.
   Итак, между людьми одни праведные, другие грешные. Но и в праведниках великая разность, и в грешниках также великая и беспредельная. Внимай же: пусть и праведен кто-либо, но хотя бы он был тысячу раз праведен и восшел до самого верха, так что отрешился от грехов, – не может быть чист от греха; хотя бы он был тысячу раз праведен, – но он человек.
   А кто похвалится чисто имети сердце? Или кто дерзнет рещи, чиста себе быти от грехов (Прит. 20, 9)?
   Посему-то и повелено нам говорить в молитве: остави нам долги наша (Мф. 6, 12), чтобы мы, постоянно употребляя эту молитву, тут же вспоминали, что мы повинны наказаниям. Даже Павел Апостол, сосуд избрания, храм Божий, уста Христовы, лира Духа, учитель вселенной, обшедший землю и море, исторгший терние грехов, посеявший семена благочестия, – тот, который был богаче царей, могущественнее богачей, сильнее воинов, мудрее философов, красноречивее риторов, который, ничего не имея, всем обладал, тению своей разрешал узы смерти, одеждой своей прогонял болезни; поставил трофеи на море, восхищен был до третьего неба, входил в рай и проповедал Христа Богом, – и он говорит: ничесоже в себе свем, но ни о сем оправдаюся (1 Кор. 4, 4), – он, который стяжал такое множество и таких добродетелей, говорит: востязуяй же мя Господь есть. Итак, кто похвалится чисто имети сердце? Или кто дерзнет рещи, чиста себе быти от грехов? Невозможно, значит, человеку быть безгрешным. Что ты говоришь: такой-то праведен, милосерд, нищелюбив? Но и он имеет какой-нибудь недостаток: либо обижает, либо тщеславится, либо другое что-нибудь такое делает: нет нужды все исчислять. Иной милосерд, но часто не целомудрен; а иной и целомудрен, но не милосерд.
   Этот славится одной добродетелью, а тот – другой.
   Пусть будет кто праведен; так он праведен и имеет все добродетели; но из-за этой праведности он возгордился, – а гордость и повредила его праведности.
   Фарисей не был ли праведен? Не постился ли дважды в субботу? А что он говорит! Несмь, якоже про-чии человецы, хищницы, неправедницы (Лк. 18, 11).
   Нередко иной по чистой совести впадает в гордость; и чего не повредил грех, то повреждает гордость.
   Так не может человек быть праведным во всех отношениях, до такой степени, чтобы чист был от греха; и опять, не может ни один человек быть столь злым, чтобы не иметь какого-нибудь, хоть малого добра. Примерно скажу: такой-то захватывает чужое, любит корысть, вредит; но иной раз подает и милостыню, бывает целомудрен, иной раз скажет доброе слово, иной раз хоть одному человеку окажет помощь, иной раз поплачет, поскорбит. Итак, нет и праведника без греха; нет и грешника без всякого добра. Что было нечестивее Ахаава? Он сделал и похищение и убийство; однако же, так как он воскорбел, то Бог говорит Илии: видел ли еси, како умилися Ахаав (3 Цар. 21, 29)? Видишь ли, в такой бездне грехов нашлось еще некоторое мало добро? Что хуже Иуды предателя, отдавшегося в плен сребролюбию? Однако же и он сделал потом некоторое, хотя малое, добро: ибо, согреших, говорит, предав кровь неповинную (Мф. 27, 4). Стало быть, как я говорил, грех не в природе человека – так, чтобы добродетель не имела в нем места. Овца никогда не может быть свирепой, потому что она от природы кротка; волк никогда не может сделаться кротким, потому что свирепость у него от природы. Законы природы не нарушаются и не колеблются, но остаются неизменными. Во мне не так; но бываю и свирепым, когда захочу, и кротким, когда пожелаю, потому что я не связан природой, но одарен свободным произволением. Итак, нет, как сказал я, ни столь доброго человека, который бы не имел и малого пятна, – ни столь злого, который бы не имел и малого добра.
   Итак, поелику за все есть воздаяние, за все есть возмездие, хотя бы кто был убийца, хотя бы нечестивец, хотя бы корыстолюбец, но сделал что-нибудь доброе; будет ему воздаяние за это доброе, из-за грехов, которые он сделал, доброе не останется без награды. И опять, хотя бы кто совершил тысячу добрых дел, но сделал также что-нибудь худое; будет ему воздаяние за это худое. Удержи это, соблюди твердо и непоколебимо: нет и праведника без греха, нет и грешника без добродетели. Повторяю одно и то же, чтобы укоренить, чтобы насадить и положить в глубине. Диавол наводит на душу какие-нибудь заботы, чтобы ввести ваш ум в обман и отнять силу у слов моих; поэтому я и слагаю их в глубину. Если здесь сбережешь их верно, то, и вышедши вон, не можешь их утратить.
   Ибо как, положив золото в кошелек, я завязываю его и запечатываю, чтобы вор, и без меня, не взял золота: так поступаю и относительно вашей любви; беспрестанным повторением учения закрепляю, запечатываю и обезопашиваю ваш ум, чтобы он не растерялся от небрежения, но чтобы мне, лучше сберегши его, здешнею тишиной отклонить внешнее смятение.
   Итак, это, что говорю, есть знак не многословия, но заботливости, сердоболия и любви учителя, который старается, чтобы слова его не пропали. Говорить об этом для меня не тягостно, а для вас назидательно (Флп. 3, 1). Научить хочу, а не просто только показать искусство. Итак, нет праведника, который бы не имел греха, и нет грешника, который бы не имел добра, а как есть воздаяние за все, то смотри, что бывает. Грешник получает за добрые свои дела соответствующее воздаяние, как бы ни было маловажно его добро; и праведник восприемлет за грех свой соразмерное осуждение, хотя бы сделал он и неважное зло.
   Что же бывает, и что делает Бог? Он определил страдать за грех либо в настоящей жизни, либо в будущем веке. Итак, если кто праведен, но сделает что-нибудь худое, и за это будет страдать здесь и подвергнется наказанию; ты не смущайся, но подумай про себя, и скажи: праведник этот, видно, когда-нибудь сделал какой-либо малый грех, – и восприемлет здесь, чтобы там не быть наказанным. Опять, если увидишь грешника грабителя, корыстолюбца, делающего множество зла, и однако, благоденствующего; подумай, что, видно, он сделал когда-нибудь нечто доброе, и восприемлет здесь добро, чтобы там не требовал награды. Таким образом, если кто, хотя и праведен, но терпит бедствия; он восприемлет здесь для того, чтобы здесь же сложить с себя грех, и отойти туда чистым. И если кто грешник, преисполненный зла, имеющий множество неисцельных болезней, хищник, корыстолюбец; он для того наслаждается здесь благоденствием, чтобы там не требовал награды. Итак, поелику и Лазарю довелось иметь некоторые грехи, и богачу – нечто доброе; поэтому Авраам говорит последнему: «Здесь ничего не ищи; восприял еси благая твоя там, и Лазарь злая своя». И чтобы тебе удостовериться, что я не без основания говорю это, но так оно и есть, Авраам говорит: восприял еси благая твоя. Какие? Ты сделал какое-нибудь добро? За то получил свое богатство, здоровье, веселье, могущество, честь: тебе ничего уже не следует в уплату; восприял еси благая твоя. Что же? Лазарь ни в чем не согрешил? Нет, согрешил, и – восприял злая своя. Когда ты воспринимал благая, тогда и Лазарь – злая; поэтому ныне он утешается, ты же страждеши.
   Итак, когда увидишь, что праведник наказывается здесь, почитай его блаженным, и говори: этот праведник или сделал грех и наказывается за него, и отходит туда чистым, или наказывается сверх меры грехов его, и это вменяется ему в прибавок к праведности. И там бывает расчет; и говорит Бог праведнику: ты имеешь от Меня столько-то. Положим, что Бог доверяет ему десять оболов: тогда и в счет ставит десять оболов. Если же издержал шестьдесят оболов; то говорит ему: десять оболов зачитаю тебе в грех, а пятьдесят в праведность. Но, чтобы тебе удостовериться, что остальное вменяется ему в праведность, припомни: Иов был праведен, непорочен, истинен, благочестив, удалялся от всякого злого дела; но тело его наказано было здесь, чтобы там он мог требовать наград. Ибо что говорит ему Бог? Мниши ли Мя инако тебе сотворша, разве да явишися правдив (Иов. 40, 3)? Посему, если и мы покажем терпение, подобное терпению праведных, если и мы покажем соразмерное благому их житию мужество, то получим блага, уготованные святым, любящим Бога; чего и да сподобимся все благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.

Беседа 106
Доказательство о геенне [107 - 3 Час. на Мес. Св. Пис. Бес. о соверш. любви.]

   Некоторые говорят, что геенны не будет, потому что Бог человеколюбив. Но разве напрасно Господь сказал, что Он грешников пошлет в огнь вечный, уготованный диаволу и ангелом его (Мф. 25, 41)? Нет, говорят, но только для угрозы, чтобы мы вразумились. А если мы не вразумимся и останемся злыми, – скажи мне, – то Бог не пошлет наказания? И добрым не воздаст наград? Воздаст, говорят; потому что Ему свойственно оказывать благодеяния, даже и выше заслуг. Итак, последнее истинно и непременно будет, а что касается до наказаний, то их не будет? О великое коварство диавола, о бесчеловечное такое человеколюбие! Ибо ему принадлежит эта мысль, обещающая бесполезную милость и делающая людей беспечными. Так как он знает, что страх наказания, как бы некоторая узда, удерживает нашу душу и обуздывает пороки, то он делает все и принимает все меры, чтобы исторгнуть его с корнем, дабы потом мы безбоязненно неслись в пропасть. Как же мы преодолеем его? Из Писаний что ни говорили бы мы, противники скажут, что это написано для угрозы. Но, если они могут говорить так о будущем, хотя и весьма нечестиво; то о настоящем и уже исполнившемся – не могут.
   Итак, спросим их: слыхали ли вы о потопе и всеобщем тогдашнем истреблении? Для угрозы ли было сказано и это? Разве это не исполнилось и не произошло на самом деле? Не свидетельствуют ли об этом и горы Армении, где остановился ковчег? И остатки его там не сохраняются ли доныне для нашего воспоминания? Подобным образом и тогда многие говорили, и в течение ста лет, когда ковчег строился, и дерева приготовлялись, и праведник возвещал, никто не верил этому; но так как не верили угрозе на словах, то внезапно подверглись наказанию на самом деле.
   А кто навел такое наказание на них, Тот не гораздо ли более наведет на нас? Ныне совершаемые злодеяния не меньше тогдашних. Тогда происходили беззаконные смешения; пояша, говорится в Писании, сынове Божии дщери человечи (Быт. 6, 2). А теперь нет такого вида греха, который был бы оставлен без действия.
   Но, если угодно, скажем и о других родах наказания, чтобы по прошедшему верить и будущему. Путешествовал ли кто из вас когда-нибудь в Палестину?
   Я думаю. Будьте же вы свидетелями истины того, что я скажу. Выше Аскалона и Газы у самого конца реки Иордана была страна обширная и плодоносная, которая могла равняться с раем Божиим; и виде, сказано в Писании, Лот всю окрестную страну Иорданскую, яко напояема бяше водою, яко рай Божий (Быт. 13, 10); а теперь она – пустыннейшая из всех пустынь.
   Ибо там стоят деревья и имеют плод, но плод этот напоминает о гневе Божием; висят гранатовые яблоки, имеющие прекрасный вид и подающие незнающим приятные надежды, но, быв взяты в руки и разломаны, не оказывают никакого плода, но пыль и прах, во множестве находящийся внутри их. Такова там земля, таковы камни, таков самый воздух. Все сожжено, все обратилось в прах, напоминая о прошедшем гневе и предуказывая будущее наказание. Неужели и это словесные угрозы? Неужели и это – одни звуки слов? Если кто не верит геенне, то пусть вспомнит о Содоме, пусть подумает о Гоморре, о наказании, которое уже исполнилось и остается доныне. Изъясняя это, и Божественное Писание говорит о премудрости: сия праведнаго, погибающим нечестивым, избави бежащаго от огня нисходяща на пять градов: ихже еще свидетельство лукавствия дымящаяся стоит земля пуста, и несовершенными времены плодоносящая древеса (Прем. Сол. 10, 6–7). Нужно сказать и причину, за что они так пострадали. У них было одно преступление, тяжкое и заслуживающее проклятия, но только одно: они предавались неистовой страсти, и за это сожжены огненным дождем. А теперь совершаются бесчисленные подобные и тягчайшие преступления, но такого сожжения не бывает. Почему? Потому, что приготовлен другой огонь, никогда неугасаемый. Ибо Тот, кто показал такой гнев за один грех, не принял ходатайства Авраама и не был удержан жившим там Лотом, как пощадит нас, совершающих столько зла? Не может быть этого.
   Но не ограничимся этим, а представим и других наказанных, чтобы многочисленнейшими примерами убедиться в истине сказанного. Все вы слышали о Фараоне, царе Египетском; вы знаете и наказание, какому он подвергся, как он вместе с колесницами и конями и со всем войском был потоплен в Чермном море. Чтобы вам вспомнить также и о наказаниях иудеев, послушайте Павла, который говорит: ниже соблудим, якоже нецыи от них соблудиша, и падоша во един день двадесять три тысящы: не будем роптать, якоже нецыи от них ропташа и погибоша от всегубителя: ни да искушаем Господа, якоже нецыи от них искусиша, и от змий погибоша (1 Кор. 10, 8–10). Если же они испытали такие наказания за свои грехи, то чего не испытаем мы? Теперь мы не терпим ничего тяжкого, но поэтому особенно и нужно страшиться; ибо не к тому мы сберегаемся, чтобы не терпеть наказания, но чтобы потерпеть большее, если не исправимся. Те не знали геенны, и предаваемы были здешним наказаниям; а мы за грехи, какие сделаем, если не потерпим ничего прискорбного в настоящей жизни, испытаем все в будущей. Ибо сообразно ли было бы, тогда как те, имевшие юношеские понятия, столько страдали, нам, получившим совершеннейшее учение и делающим гораздо худшие грехи, избежать наказания? Хотите ли слышать и о прочих несчастиях, которые претерпели они в Палестине от вавилонян, ассириян и македонян? Сколько переносили они голода, зараз, войн, пленений при Тите и Веспасиане? Прочитайте книгу Иосифа (Флавия), в которой он описал взятие Иерусалима, и вы узнаете эти печальные события.
   Между прочими бедствиями они терпели такой крайний голод, что ели даже пояса, обувь и еще худшие вещи; потому что нужда заставляла есть все, как говорит упомянутый писатель. И этим они не ограничивались, но ели даже собственных детей. Как же, тогда как они претерпели такие наказания, мы, которые делаем худшее, избегнем наказания? Если они были наказаны тогда, то почему мы не наказываемся теперь? Не ясно ли и для слепого, что это потому, что нам готовится наказание в будущем, как я часто говорил? При этом нужно подумать и о том, что бывает в настоящей жизни, и мы не станем отвергать геенны. Если Бог праведен и нелицеприятен, как действительно Он таков, то почему здесь одни за убийство терпят наказание, а другие не терпят? Почему из прелюбодеев одни наказываются, а другие умирают не наказанными? Сколько гробокопателей избегли наказания, сколько разбойников, сколько корыстолюбцев, сколько грабителей? Если бы не было геенны, то где они понесут наказание? Убедим ли мы противоречащих, что учение о ней – не басня? Оно так истинно, что не мы только, но и стихотворцы, и философы, и баснописцы рассуждали о будущем воздаянии и утверждали, что нечестивые наказываются во аде. Если они не могли сказать об этом по истине, так, как есть на самом деле, потому что они руководились умозаключениями и не верно слышанным нашим учением, однако они признавали некоторый образ суда. Они упоминают о некоторых реках, исполненных плача и огня, о воде Стикса и Тартаре, на столько отстоящем от земли, на сколько она от неба, и о многих других способах наказания; также об Елисейском поле, об Островах Блаженных, о цветистых лугах, о великом благоухании, о тонком ветре, о сонмах, там обитающих, одетых в белую одежду и поющих некоторые гимны, вообще о воздаянии, ожидающем и добрых и злых после здешней жизни. Итак, не будем отвергать геенны, чтобы нам не впасть в нее; ибо неверующий делается беспечным, а беспечный непременно попадет в нее; но будем несомненно верить и часто говорить о ней, и тогда мы не скоро станем грешить.
   Ибо памятование об этом, как бы некоторое горькое лекарство, может истребить всякий порок, если оно будет постоянно жить в нашей душе. Будем же пользоваться им, чтобы, хорошо очистившись, нам удостоиться видеть Бога, сколько людям возможно видеть Его, и получить будущие блага, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.

Беседа 107
О шутках и смехе [108 - 17 Бес. на Пос. к Ефес.]

   Не произноси слов ни шутливых, ни постыдных. Шутки нисколько не приличны для нас, а более нам прилична благодарность. Что пользы сказать шутку? Только возбудишь ею смех. Да не будет ни одного слова праздного: так как от празднословия можно перейти к разговору неприличному. Теперь время не увеселения, но плача, скорбей и рыданий. А ты шутишь? Какой боец, вышедши на арену, оставляет борьбу с противником и произносит шутки? Близ тебя диавол ходит вокруг, рыкая, чтобы поглотить тебя, все воздвигает и все обращает на твою голову, замышляет, как бы выгнать тебя из твоего убежища, скрежещет зубами, воет, раздувает огонь против твоего спасения: а ты сидишь и произносишь шутки, пустословишь и говоришь неприличные речи? Можешь ли ты успешно одолеть его? Мы забавляемся по-детски, возлюбленные! Хочешь узнать образ жизни святых? Послушай, что говорит Павел: три лета нощь и день не престаях уча со слезами единаго когождо вас (Дн. 20, 31). Если же он употреблял такое попечение о милетянах и ефесянах, – не шутки говорил, а со слезами преподавал учение, – то что ты скажешь о других? Послушай, что он говорит и к коринфянам: от печали многия и туги сердца написах вам многими слезами (2 Кор. 2, 4); и еще: кто изнемогает и не изнемогаю; кто соблазняется, и аз не разжизаюся (11, 29)?! Послушай, что он говорит еще в другом месте, ежедневно, так сказать, желая переселиться из мира: сущии в теле сем, воздыхаем (5, 4). А ты смеешься и забавляешься? Время войны, а ты занимаешься тем, что свойственно плясунам? Ты не видишь лиц воюющих, как они суровы, как строги? Ибо брови их страшны и внушают ужас. У них ты видишь суровое лицо, бодрое сердце, отважный, быстрый и сдержанный ум, осторожный и беспокойный, большое благочиние, большую стройность и великое молчание, в рядах: не говорю уже, что они вовсе ничего не говорят. Если же они, сражаясь с врагами чувственными и не имея опасности потерпеть никакого вреда от слов, содержат столь великое молчание: ты, который должен вести войну и за слова, и даже большую часть войны, – ты допускаешь этой твоей части оставаться обнаженной? Разве ты не знаешь, сколь многим наветам мы здесь подвергаемся? Шутишь и забавляешься, говоришь остроты, возбуждаешь смех, и нисколько не думаешь о деле? Сколько от шуток происходит клятвопреступлений, сколько вреда, сколько сквернословия! Но, говорят, эти шутки не таковы.
   Однако, послушай, Апостол изгоняет всякие шутки: и сквернословие, и буесловие, или кощуны, яже неподобная (Ефес. 5, 4). Ныне время войны и битвы, бдения и бодрствования, вооружения и приготовления к борьбе. В теперешнее время вовсе не может быть места смеху, ибо это – время мира. Послушай, что говорит Христос: мир возрадуется, вы же печални будете (Ин. 16, 20). Христос распялся из-за твоих злодеяний, а ты смеешься? Он потерпел заушения и столько пострадал из-за твоих бедствий и объявшей тебя бури; а ты веселишься? И разве не тем более ты этим Его раздражаешь? Но так как иным это дело кажется безразличным и таким, от которого трудно уберечься, то рассудим немного об этом и покажем, сколь великое это зло. Это дело диавола – не радеть о безразличных поступках. И, во‐первых, если бы это было и безразлично, и в таком случае не должно этим пренебрегать, зная, что от этого происходит много зол, которые возрастают и часто оканчиваются любодеянием. А что это не безразлично, видно из вышесказанного. Посмотрим откуда этот порок происходит?
   Или лучше, посмотрим, каков должен быть святой?
   Он должен быть тихим, кротким, скорбящим, плачущим, сокрушенным. Следовательно, кто говорит шутки, тот не святой, и такой, будь он хоть грек, смешон. Это позволительно только играющим на сцене. Где гнусность, там и шутки; где безвременный смех, там и шутки. Послушай, что говорит Пророк: работайте Господеви со страхом, и радуйтеся ему с трепетом (Пс. 2, 11). Шутливость делает душу слабой, ленивой, вялой; она возбуждает часто ссоры и порождает войны.
   Что же? Разве ты принадлежишь не к числу мужей? Оставь же то, что свойственно детям. Тебе не нравится, если твой раб говорит на площади что-либо бесполезное; а ты, называя себя рабом Господа, произносишь на площади шутки? Прекрасно, если душа трезвенна, – ее нельзя увлечь; а рассеянную кто не увлечет? Она будет обманута сама собой и не нужно ей будет козней и нападений диавола. А чтобы тебе лучше узнать, обрати внимание на самое название. Шутником называется человек непостоянный, на все готовый, нетвердый, изменчивый, делающийся всем. Но – это несвойственно тем, которые служат Камню (Христу). Такой человек легко изворачивается и переменяется, потому что он должен подражать и изменению лица, и словам, и смеху, и походке (других) и всему; притом ему нужно выдумывать остроты, потому что для него и это необходимо. Но играть комедии несвойственно христианину. Притом охотнику до шуток необходимо терпеть сильную вражду со стороны осмеиваемых им, присутствуют ли они при этом, или услышат в отсутствии. Если это дело хорошее, то зачем оно предоставляется мимическим актерам? Ты делаешься таким актером, и не стыдишься? Для чего вы не позволяете этого свободным вашим женам? Разве этим вы не свидетельствуете, что это нечестный обычай и неблагопристойное дело? Много зол гнездится в пристрастной до шуток душе, большая рассеянность и пустота: расстраивается порядок, ослабляется благоустройство, исчезает страх, отсутствует благочестие. У тебя есть язык не для того, чтобы передразнивать другого, а чтобы благодарить Бога. Ты не видишь разве, так называемых, смехотворов, попросту [109 - Актеры, представлявшие пляску с неблагопристойными движениями.].
   Вот они – шутники. Изгоните, умоляю вас, из душ своих это не– привлекательное удовольствие: это дело нахлебников, мимических актеров, певцов и публичных женщин. Да будет оно далеко от души свободной и благородной, даже и от рабов. Если кто бесчестен, если кто мерзок, тот и охотник шутить. А многим это дело кажется добродетелью, и это достойно слез. Как похоть мало-помалу доводит до любодеяния, так и наклонность к шуткам кажется привлекательна, а между тем она менее всего привлекательна. Ибо послушай, что говорит Писание: прежде грома предваряет молния, и прежде стыдливости предваряет благодать (Сир. 32, 12). Но ничего нет бесстыднее шутника; посему уста его исполнены неприятности, а горечи.
   Изгоним этот обычай из-за трапез. Есть некоторые, которые учат этому даже бедных. О нелепость! Шутами делают тех, которые окружены горестями! Где нет этой болезни? Ибо она вошла и в Церковь, она уже коснулась и Писаний. Сказать ли нечто, дабы показать чрезмерность зла? Стыжусь, впрочем, все-таки скажу. Я хочу показать, до чего дошло зло, чтобы не подумали, что я занимаюсь мелочами и рассуждаю с вами о чем-нибудь маловажном, дабы, хотя этим способом мне можно было отвлечь вас от заблуждения. Да не подумает кто-либо, что я выдумываю:
   я скажу то, что слышал. Некто был у одного из тех, которые тщеславятся ученостью (я знаю, что возбужу смех, впрочем, все-таки скажу); поставивши стол, этот сказал: «Хватайте, дети, чтобы не воспламенился желудок». Равным образом иные говорят: «Горе тебе, мамона, и тому, у кого нет тебя». И много таких нелепостей привнесла шутливость, как, например, когда говорят: «Теперь нет рождения». Я говорю это, показывая нелепость постыдного обычая; ибо подобные выражения души, не имеющей благочестия. Не достойны ли такие слова молний? Можно бы найти много и других подобных выражений. Посему, умоляю, изгнавши отовсюду этот обычай, будем говорить то, что нам прилично, и пусть святые уста не произносят слов, свойственных устам бесчестным и позорным. Кое бо причастие правде к беззаконию; или кое общение свету ко тме (2 Кор. 6, 14)? Лучше, если мы, удалившись от всего неприличного, в состоянии будем воспользоваться обещанными благами, чем если, занимаясь излишним, погубим чрез это трезвенность ума. Ибо человек шутливый скоро делается злоречивым; а злоречивый способен к бесчисленному множеству и других пороков. Итак, упорядочивши эти два душевные состояния и подчинивши их разуму, как послушных коней, – я разумею похоть и гнев, – поставим над ними возницей ум; чтобы получить награду вышнего звания, которой да сподобимся все мы во Христе Иисусе Господе нашем, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 108
О гневе, когда он полезен и когда вреден [110 - 17 Бес. на Деян.]

   Когда мы с кем-либо говорим кротко, это есть дерзновение, если же с гневом, то это уже не будет дерзновение, а страсть; потому что не могут быть вместе в одно и тоже время и добродетель, и порок; дерзновение – это добродетель, а гнев – порок. Итак, мы, если захотим иметь дерзновение, должны быть чистыми от гнева, чтобы кто-нибудь не приписал ему слов наших. Если ты говоришь и правду, но с гневом, то все погубил, будешь ли ты обличать, или вразумлять, или делать что-нибудь другое. Будем же чистыми от гнева. Дух Святой не обитает там, где гнев. Гневливый подлежит проклятию; и невозможно быть чему-нибудь доброму там, откуда происходит гнев.
   Как во время бури на море бывает великое смятение и великий шум, и никто тогда не имеет времени заниматься рассуждениями; так и во гневе. Если же душа хочет сказать или принять что-нибудь любомудрое, то наперед должна быть в тихой пристани. Не замечаешь ли, как мы, когда хотим рассуждать о чем-нибудь нужном, избираем места удаленные от шума, где спокойствие и тишина, чтобы нам не развлекаться? Если же внешний шум развлекает нас, то тем более внутреннее смятение. Станет ли кто молиться, он молится напрасно, если делает это во гневе и раздражении; станет ли говорить, будет смешным; станет ли молчать, опять тоже; будет ли есть, и тогда повредит себе; будет ли сидеть или стоять, ходить или спать, ему и во сне представляется тоже самое. И что у таких людей не беспорядочно? Глаза – отвратительны, рот – искривлен, члены тела напряжены и трясутся; язык не обуздан и не щадит никого; рассудок помешан; одежда в непристойном виде; во всем великое безобразие! Посмотри на глаза беснующихся, опьяневших и неистовствующих от гнева: чем они отличаются друг от друга? Но ведь это бывает всегда только на время? Правда, неистовствующий бывает одержим гневом на время. Но что может быть хуже этого? И еще не стыдятся оправдываться: я не сознавал, говорят, что сказал. Почему же не сознавал этого ты, существо разумное, имеющее рассудок? Почему ты действуешь подобно неразумным животным, как бы дикий конь, увлеченный гневом и яростью? Это – оправдание, достойное осуждения. Желательно, чтобы ты знал, что говорил. Это – слова гнева, скажешь, а не мои? Как – гнева? Гнев не имеет силы, если не получит ее от тебя. Это подобно тому, как если бы кто сказал: это – раны руки моей, а не мои! Где, кажется, больше всего нужен гнев, как не на войне во время брани? Но и там, если что будет делаться с гневом, то все будет испорчено и погублено. Ибо воюющим в особенности и не нужно раздражаться. Но, скажешь, как же иначе можно сражаться? Разумно, спокойно. Ибо сражение есть положение одной стороны против другой. Разве ты не знаешь, что и самые войны подчинены закону, порядку и времени? А гнев есть не что иное, как безумное раздражение; безумный же не может сделать ничего разумного.
   Гнев не дозволяет видеть, но как бы во время ночной битвы, закрыв все, и глаза и уши, ведет туда, куда хочет. Избавим же себя от этого демона, сокрушим его, когда он нападет на нас, положим на перси знамение креста, как бы узду на него. Гнев есть бесстыдный пес; но пусть он научится слушаться закона. Если пес при стаде столь свиреп, что не будет слушаться приказаний пастуха и узнавать его голоса, то все потеряно и погублено. Он пасется вместе с овцами; но когда станет кусать овец, то делается вредным, и его убивают. Если пес научился слушаться тебя, то корми его; он полезен своим лаем против волков, разбойников и воров, но чтобы не нападал на овец и домашних. Если же не слушается, то во всем вредит, и если презирает приказания, то все погубляет. Итак, пусть не истощается кротость твоя, но самый гнев пусть хранит и питает ее; а он сохранит и в совершенной безопасности будет пасти ее тогда, когда будет истреблять нечистые и порочные помыслы, когда будет отовсюду отгонять диавола. Так кротость соблюдается тогда, когда мы не помышляем ничего худого против ближнего; так мы делаемся достойными уважения, когда не позволяем себе поступать бесстыдно. Ничто не делает столь бесстыдным, как испорченная совесть. От чего блудницы бесстыдны? От чего девственницы стыдливы? Первые – не от греха ли? А последние – не от целомудрия ли? Ибо ничто не делает столь бесстыдным, как грех. Напротив, скажут, он производит стыд? Правда, в том, кто сознает себя; а бесстыдного он делает еще более дерзновенным; ибо кто не сознает себя, тот становится дерзким. Егда приидет, говорит Премудрый, нечестивый во глубину зол, нерадит (Притч. 18, 3). Бесстыдный бывает дерзким, а дерзкий – отчаянным.
   Хочешь ли знать, когда истощается кротость? Когда сокрушают ее порочные помыслы. Но если случится и то, что этот пес не будет стоять и громко лаять, то и тогда не должно отчаиваться. Ибо у нас есть и праща и камень; вы знаете, что я говорю; у нас есть и копье, и ограда, и затвор, где мы можем сохранить помыслы чистыми. Если пес ласкает овец, но лает на чужих и на сонливых, то это хорошие качества пса. Когда он голоден, то и тогда не должен кусать овец, но когда и сыт, не должен щадить волков. Таков должен быть и гнев.
   Когда он раздражается, не должен отступать от кротости; и когда не раздражен, должен восставать против порочных помыслов; своих, хотя бы и биющих его, не оставлять, но признавать своими, а чужим, хотя бы и ласкающим его, не давать пощады. Диавол часто употребляет ласкательство, как пес; но пусть всякий знает, что он чужой для нас. Так и мы будем любить добродетель, хотя бы она причиняла нам скорбь; а от порока, хотя бы он и доставлял нам удовольствие, будем отвращаться. Не будем хуже псов, которые не сбегают (с двора), хотя бы их били и стесняли; а на чужого, хотя бы он и накормил их тем больше восстают.
   Так и гнев бывает полезен, когда он восстает против чужих. Что значит изречение: гневаяйся на брата своего всуе (Мф. 5, 22)? Тоже, что: не мсти за себя и не воздавай злом за зло. Если видишь другого погибающим, подай ему руку помощи; гнев не будет иметь места, когда ты будешь свободен от пристрастия к себе самому. Давид застиг Саула, но не разгневался и не вонзил копья, имев в руках своих врага (1 Цар. 26, 7); а отмстил диаволу (кротостью). Моисей, увидев, что чужой обижает еврея, убил его; а когда свой обижал своего, то не сделал этого; братьев хотел примирить, а тех разделить (Исх. 2, 12). Хотя Писание и называет его самым кротким человеком (Числ. 12, 3), но и в нем иногда возбуждался гнев (когда нужно). Но мы не так; когда нужно показать кротость, то бываем свирепее всех зверей; а когда нужно гневаться, то бываем всех ленивее и беспечнее. Таким образом, употребляя свои силы не на то, на что должно, мы тратим жизнь свою напрасно; подобно как сосуды, когда употребляют их вместо другого, портятся все. Так, например, если кто-нибудь, имея меч, не будет употреблять его, когда нужно употребить, но будет действовать рукой, то ничего не сделает; и напротив, если употребит меч там, где нужно действовать рукой, то испортит все. Также и врач, если не отрезает там, где нужно, и отрезает где не нужно, то портит все. Посему, умоляю, будем употреблять это орудие (гнев) в свое время. Для гнева – не время, когда мы должны помочь самим себе (гневаться за себя); а когда нужно исправить других, тогда, во особенности должно употреблять его, чтобы спасти других. Таким образом, соблюдая себя от гнева, мы уподобимся Богу и сподобимся будущих благ, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 109
О том, что не уделяющий от своего имения бедным – хищник [111 - 2 Бес. о Лазаре.]

Не уделять от своего имущества есть хищение. Может быть, слова мои кажутся вам удивительными; не удивляйтесь: я представлю вам из Божественного Писания свидетельство, говорящее, что не только отнимать чужое, но и не уделять своего другим означает хищение и любостяжание и грабительство. Какое же это свидетельство? Обличая иудеев, Бог чрез Пророка говорит: земля принесла плоды свои, и вы не внесли десятин; но похищенное у бедного осталось в домах ваших [112 - Слова пр. Малахии гл. 3.].
Так как вы, говорит, не дали обыкновенных приношений, то похитили собственность бедного. А говорит Он сие, показывая богатым, что они владеют собственностью бедных, хотя бы получили отцовское наследство, хотя бы сами собрали богатство, откуда бы то ни было. И еще в другом месте говорит: живота нищаго не лиши (Сир. 4, 1); а лишающий отнимает чужое, потому что отнятием называется то, когда мы берем и удерживаем у себя чужое. Итак, мы научаемся из сего, что, когда мы не подаем милостыни, то будем наказаны наравне с похитителями. Ибо деньги Господни, откуда бы мы их не собирали; и если мы отдадим оные бедным, то приобретем великое богатство. Бог не для того и дал тебе их больше, чтобы ты тратил на блуд и пьянство, и пресыщение, и дорогие одежды, и на другие предметы изнеженности, но для того, чтобы раздавал нуждающимся. Ибо, как казнохранитель, если, получив царские деньги, вместо того, чтобы раздать кому приказано, истратит оные на собственную прихоть, подвергается за это наказанию и погибели: так точно и богач есть приемщик денег следующих к раздаче, получивший приказание раздать оные бедным между его сорабами; посему, если он истратит на себя сколько-нибудь сверх необходимой нужды, то подвергнется там жесточайшему наказанию. Ибо его имущество не ему принадлежит, но сорабам его. Будем же беречь свое имущество, как чуждое, чтобы оно стало нашим. Как же нам сберечь его, как чужое? Если будем тратить оное не на излишние надобности, и не на свои только, но раздадим и в руки бедных. Если ты и богат, но тратишь более нужного (на себя), то дашь отчет в вверенных тебе деньгах.

Беседа 110
О смиренномудрии [113 - 33 Бес. на Кн. Быт.]

   Великое зло гнаться за первыми местами, а не смотреть истинную пользу. Будем подражать Патриарху Аврааму, который уступил Лоту лучшую землю, и никогда не будем восхищать первенства, но последуем блаженному Павлу, который говорит: честию друг друга больша себе творяще (Рим. 12, 10), и стараться уничижать себя во всем. Ибо это-то и доставляет первенство, как и Христос сказал: смиряяй себе вознесется (Лк. 14, 11). Итак, что может сравниться с тем поведением, когда мы, уступая другим первенство, чрез это сами достигнем большей чести, и оказывая другим предпочтение, чрез это сами себя возводим на высшую почесть? О сем-то умоляю, будем стараться, чтобы подражать смиренномудрию патриарха и нам, сущим под благодатию, идти по стопам того, кто еще до закона показал такое любомудрие. Ибо истинное смиренномудрие показал этот чудный муж в отношении к человеку, который был гораздо ниже его не только по добродетели, но и по возрасту, и по всему другому. Так и мы будем оказывать уважение не одним только высшим нас, или равным с нами; это не было бы смиренномудрие; ибо, когда кто делает необходимо-должное, то это уже не смиренномудрие, но долг. Истинное смиренномудрие в том, когда мы уступаем тем, кто, по-видимому, ниже нас, и оказываем предпочтение тем, кто считается хуже нас. Впрочем, если мы будем рассудительны, то не будем никого и считать ниже нас, но всем людям станем отдавать преимущество пред собой. И это говорю я не о себе самом, который погружен в бесчисленные грехи; нет, пусть кто сознает в себе и бесчисленные совершенства, но если только он не думает о себе, как о последнем между всеми, его совершенства не принесут ему никакой пользы. Ибо в том-то и состоит смиренномудрие, когда кто, имея чем превозноситься, уничижает, смиряет и ведет себя скромно. Тогда-то он и восходит на истинную высоту по обетованию Господа, который говорит: смиряяй себе вознесется…
   Не станем никогда превозноситься над ближними, ни много думать о себе; но с великим смиренномудрием будем уступать им и поспешим уничижать себя и в поступках и в словах; не будем враждовать даже против тех, кои оскорбляют нас, хотя бы это были и облагодетельствованные нами, в этом то и состоит самое высокое любомудрие, не будем также раздражаться обидами, хотя бы досаждающие нам были и хуже нас, но станем укрощать гнев их своей кротостью и тихостью. Ибо нет ничего сильнее ее, нет ничего могущественнее. Она вводит душу нашу в постоянный мир, заставляя ее стремиться к оному, как бы в пристань, и таким образом служит для нас источником всякого успокоения. Потому-то и Христос, предлагая божественное свое учение сказал: научитеся от Мене яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим (Мф. 11, 29). Действительно, ничто так не доставляет душе спокойствия и тишины, как кротость и смиренномудрие; а это благо для стяжавшего оное дороже всякой диадимы, полезнее всякого блеска и славы. Ибо, что может быть блаженнее человека, свободного от внутренней брани? Хотя бы мы вполне пользовались внешним миром и услужливостью; но если внутри нас, от возмущения помыслов, возникает шум и буря: то нет никакой пользы от внешнего спокойствия, подобно тому, как нет ничего жальче того города, который хотя и огражден бесчисленными стенами и окнами, но терпит измену от обитающих внутри его.
   Итак, об этом-то, прошу, позаботимся прежде всего как бы нам сделать душу свою безмятежной, привести ее в мирное состояние и быть свободными от всякого неприятного чувства, дабы и самим нам наслаждаться совершенным спокойствием и с ближними нашими быть в согласии. Ибо в том-то особенно и заключается отличительное свойство разумного человека, чтоб быть скромным, кротким, снисходительным, смиренным, тихим, не водиться и не увлекаться рабски гневом, или другими страстями, но разумом побеждать внутренние беспорядочные движения, охранять свое высокое достоинство и не унижаться, по беспечности, до зверского состояния бессловесных. А дабы знать тебе, как велика сила кротости и смиренномудрия, и как эта одна добродетель могла того, кто преуспел в ней совершенно, сделать достойным неизреченных оных похвал, послушай о прославлении блаженного Моисея и о венце, который сплетен ему за эту добродетель. И Моисей, сказано, бяше кроток зело паче всех человек, сущих на земли (Числ. 12, 3). Видишь, какая похвала: она поставила его наравне со всем родом человеческим, или лучше сказать, выше всего рода человеческого! Тоже говорит Писание и о Давиде: помяни, Господи, Давида и всю кротость его (Пс. 131, 1).

Беседа 111
О том, что с помощью Божией добродетель легка [114 - 16 Бес. на Ев. Мф.]

   Когда злой навык или страсть к любостяжанию будет сильно обольщать тебя, вооружи себя против оной сей мыслею: презревши временное удовольствие, я получу великую награду. Скажи душе своей: ты скорбишь о том, что я лишаю тебя удовольствия; но радуйся, потому что сим я готовлю для тебя небо.
   Ты трудишься не для человека, но для Бога; потерпи же немного, и ты увидишь, сколь великая произойдет от сего польза; пребудь твердой в жизни настоящей, и ты получишь неизреченную свободу. Ежели таким образом будем беседовать с душой и представлять не одну тягость добродетели, но и венец ее; то скоро отвлечем ее от всякого зла. Диавол обещает нам удовольствие временное, а скорбь уготовляет нескончаемую, и несмотря на то преодолевает нас и побеждает; а Бог напротив требует от нас труда временного; и обещает сладость и пользу вечную: чем же мы оправдаемся, ежели после такового утешения не последуем добродетели? Вместо всех иных побуждений для нас и мысли о цели трудов, довольно одной той твердой уверенности, что все сие мы переносим для Бога. Если тот, кто имеет царя должником своим, почитает себя счастливым и безопасным на всю жизнь; то представь, сколь счастлив должен быть тот, кто своими добрыми делами, и малыми и великими, соделал должником своим человеколюбивого Бога, всегда живущего! Итак, не говори мне о тяжести трудов и подвигов. Бог облегчил для нас подвиг добродетели не одной только надеждой на будущие блага, но и другим способом, т. е. всегдашним Своим содействием и помощью. Тебе стоит только оказать хотя малое усердие, и тогда все прочее последует само собой. Ибо Он для того требует от тебя хотя малых трудов, чтобы и тебе вменена была победа. Как царь повелевает сыну своему стоять в строю, пускать стрелы и быть на виду для того, чтобы ему приписать победу, а между тем сам управляет ходом сражения; так и Бог поступает в войне нашей против диавола.
   Он требует от тебя только того чтобы ты решительно объявил себя врагом диавола, – и если ты это сделаешь, то всю войну Он Сам уже окончит. Воспламеняется ли в тебе гнев или ненасытное желание богатства, появляется ли другая какая-либо мучительная страсть? Он, как скоро увидит тебя ополчающимся и готовым на брань, тотчас делает все легким, и поставляет тебя выше сего пламени, подобно тому, как и отроков в пещи Вавилонской, которые ничего более не показали, кроме готовности терпеть. Итак, дабы и нам здесь утушить горящую пещь беспорядочного удовольствия, а там избежать геенны, будем ежедневно того только желать, о том стараться и пещись, чтобы усердием к добру и непрестанными молитвами привлечь к себе Божие благоволение. Таким образом, все то, что теперь кажется нам несносным, будет совершенно удобно, легко и вожделенно. Ибо пока мы увлекаемся страстями, дотоле добродетель почитаем трудной, неудобной и неприступной, а порок любезным и приятным. Но как скоро хотя несколько станем избегать грехов, то порок будет нам казаться гнусным и безобразным, а добродетель легкой, удобной и любезной. В этом могут нас уверить примеры тех, которые исправили жизнь свою. Так послушай, сколько стыдились своих пороков римляне, даже и тогда, когда от них избавились, как свидетельствует Павел: кий убо тогда имеете плод, о нихже ныне стыдитеся (Рим. 6, 21); а добродетель, несмотря на понесенные труды, называет он приятной, скорбь мгновенной и труд легким, радуется в страданиях, веселится в скорбях и хвалится теми язвами, которые приемлет за Христа. Итак, чтобы и нам достигнуть сего состояния, будем ежедневно устроять жизнь свою согласно с наставлениями Господа, которые мы слышали, и задняя забывая в передняя же простираяся, будем стремиться к почести вышнего звания; чего все мы да сподобимся благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.

Беседа 112
О том, чтобы оставить суеверие [115 - 8 Бес. на Пос. к Колос.]

   Будем благодарить Бога во всех случаях; ибо в этом и состоит благодарение. Благодарить в счастии – легко (здесь сущность дела побуждает к тому); достойно удивления то, если мы благодарим, находясь в крайних обстоятельствах. Если мы за то благодарим, за что другие богохульствуют, от чего приходят в отчаяние, – смотри, какое здесь любомудрие: во‐первых, ты возвеселил Бога, во‐вторых, посрамил диавола, в‐третьих, – показал, что случившееся ничто. В то самое время, когда ты благодаришь, и Бог отъемлет печаль, и диавол отступает. Если ты приходишь в отчаяние, то диавол, как достигший того, чего хотел, стал возле тебя; а Бог, как оскорбленный хулою, оставляет тебя и увеличивает твое бедствие. Если же ты благодаришь, то диавол, как не получивший никакого успеха, отступает; а Бог, как приявший честь, в возмездие награждает тебя большею честью. И не может быть, чтобы человек, благодарящий в несчастии, страдал. Душа его радуется, делая благое; в тоже время совесть веселится, – она услаждается своими похвалами, а душе веселящейся нельзя быть печальной. Там (в отчаянии), вместе с бедствием, еще наказывает совесть; а здесь она венчает и провозглашает. Нет ничего святее того языка, который в несчастиях благодарит Бога. Он, поистине, ничем не отличается от языка мучеников и получает такой же венец, как и тот. Ибо, и у него стоит палач, принуждающий отринуться Бога богохульством, стоит диавол, терзающий мучительными мыслями, помрачающий душу скорбью. Итак, кто перенес скорбь и благодарил Бога, тот получил венец мученический. Если, например, болит дитя, а мать благодарит Бога, это венец ей. Не хуже ли всякой пытки скорбь ее? Однако ж она не заставила ее сказать жестокое слово. Умирает дитя, – мать опять благодарит Бога. Она дщерью Авраама сделалась. Ибо, хотя она не заклала дитяти своей рукой, но радовалась над закланной жертвой; а это все равно; она не скорбела, когда брали у нее дар Божий. Заболело другое дитя? Она не сделала волшебных повязок, и это признано ее мученичеством; потому что мыслью она принесла сына в жертву. Ибо, что за дело до того, что эти повязки не приносят никакой пользы, что это дело обмана и насмешки? Есть и такие, которые верят, что они полезны. Но она лучше согласилась видеть свое дитя мертвым, чем предаться идолослужению. И, как эта мать есть мученица, с собой ли она, с дитятей ли поступила так, с мужем, или с кем бы то ни было из наиболее любимых; так другая есть идолослужительница, потому что она, очевидно, и жертву принесла бы идолам, если бы только могла принести, а лучше сказать, она уже сделала то, что составляет жертву. Ибо эти повязки, сколько бы ни мудрствовали употребляющие их, утверждая, что мы призываем Бога, больше ничего не делаем и тому подобное, что старуха – христианка и верная, все это в этом – идолослужение. Ты верная? Перекрестись; скажи: вот единственное мое оружие, вот мое лекарство, другого не знаю. Скажи мне: если бы врач, придя к больному, вместо того, чтобы употребить медицинские средства, начал петь, назвали ли бы мы его врачом? Нет, потому что мы не видели бы врачебных пособий. Так и здесь (от повязок) ничего нет христианского. Другие еще вешают на шею названия рек и множество подобного позволяют себе. Вот я объявляю и предупреждаю всех вас: не буду более щадить, если о ком-нибудь узнаю, что он делал повязку, или заклинание, или другое что, относящееся к этому искусству. Что же, говорит, умереть дитяти? Когда оно станет жить от этих средств, тогда оно умерло; а когда умрет без них, тогда ожило.
   Если бы ты увидела, что сын твой пошел к блудницам, ты скорее пожелала бы, чтобы он был погребен; ты сказала бы: какая польза, что он живет? Но видя, что он находится в опасности лишиться спасения, ты хочешь, чтобы он жил? Разве ты не слышала, что сказал Христос: погубивый душу свою, обрящет ю, а обретый погубит ю (Мф. 10, 39). Веришь ты сказанному, или оно тебе кажется басней? Скажи мне: если бы кто-нибудь сказал тебе: сведи меня в капище, я буду жив; согласилась ли бы ты? Нет, говоришь. Почему же?
   Потому что он заставляет служить идолам. Но здесь, говорит, нет идолослужения, а просто – заклинание.
   Это сатанинская мысль, это диавольская хитрость – скрывать заблуждение и в меде подавать яд. Когда диавол увидел, что тем способом не уверил, пошел этим путем – повязками и бабьими баснями. И вот, крест пренебрегают, суеверные надписи предпочитают ему, Христа изгоняют и вводят пьяную сумасбродную старуху. Таинство наше попрано; а дьявольское заблуждение торжествует. Так почему же, говорит, Бог не обличит? Он часто обличал мнимую помощь от этих средств; но ты не поверил. Наконец Он оставил тебя при твоем заблуждении: предаде их, сказано, Бог в не-искусен ум (Рим. 1, 28). Этим средством не поверил бы и рассудительный эллин. Говорят, что в Афинах один народный вождь пользовался ими; но какой-то философ, учитель его, встретившись с ним, укорял его, бранил, язвил и осмеял. А мы, несчастные, верим этим (предрассудкам)! Отчего же, говорят, нет ныне таких, которые бы воскрешали мертвых и совершали исцеления? Отчего? Не скажу пока. А отчего ныне нет таких, которые бы презирали настоящую жизнь? Отчего мы служим Богу из-за награды? Когда природа человеческая была немощнее, когда вера только наслаждалась, тогда много было и таких людей. Ныне же Бог не хочет, чтобы мы зависели от сих знамений, но чтобы готовы были к смерти. Почему же ты дорожишь настоящей жизнью? Почему не смотришь на будущее? Для настоящей жизни ты решаешься на идолослужение; а для будущей и поскорбеть не хочешь? Потому-то и нет ныне таких людей, что мы презираем будущую жизнь и ничего для нее не делаем; а для настоящей на все решаемся. А что сказать о других смешных (суевериях) – о золе, саже, соли? И опять – эта старуха тут. Подлинно, смех и стыд! От глазу, говорит, погибло дитя.
   Доколе же будут продолжаться эти сатанинские дела! Как не смеяться эллинам? Как не издеваться, когда мы говорим им: велика сила крестная? Поверят ли они нам, когда видят, что мы ожидаем помощи от того, над чем они смеются? Для этого Бог дал врачей и лекарства. Но что же, если они не помогают, а дитя отходит? Куда отходит, скажи мне, бедный и несчастный ты? К демонам что ли отходит? К тирану какому-нибудь отходит? Не на небо ли отходит? Не к Господу ли своему? О чем же ты скорбишь? О чем плачешь?
   О чем сокрушаешься? Зачем ты любишь дитя больше Господа своего? Не Он ли даровал тебе дитя? Зачем же ты столь неблагодарен, что дар любишь более, чем даровавшего? Но я слаб, говоришь, и не перенесу страха. Но если в телесных болезнях большею болью подавляется меньшая, – то тем более в душе; от страха большого, если бы он был в ней, рассеялся бы страх меньший и от печали печаль. Дитя было красиво. Но каково бы оно ни было, оно не красивее Исаака; тот был еще единородный. Твое родилось в старости?
   И тот также. Прекрасно было дитя? Но каково бы оно ни было, оно не прекраснее Моисея, который даже в варварском взгляде возбудил любовь к себе, будучи в таком возрасте, когда красота еще не раскрывается.
   Однако же родители бросили в реку своего возлюбленного сына. Ты и лежащее дитя видишь, и гробу предаешь, и ходишь к памятнику; а они не знали того, чей пищей он сделается – рыб ли, собак ли, или какого-нибудь из зверей, живущих в море, и это сделали, ничего еще не зная ни о царстве Божием, ни о воскресении. Дитя твое не единородное: но оно умерло после смерти многих детей? Все же это не было так ужасно и горестно, как бедствие Иова. Не падала храмина, ни во время пиршества детей, пред тем не получал ты известий о своих потерях. Твое любимое было дитя? Не более же, чем Иосиф, пожранный зверем; однако же, отец перенес горе и в прежнем случае и в этом. Он плакал, но не поступил нечестиво; сетовал, но не предался отчаянию; был столько тверд, что говорил: Иосифа несть, Симеона несть, и Вениамина ли поймете: на мя быша сия вся (Быт. 42, 36). Видишь, как сильный голод заставил его пожертвовать детьми! А на тебя страх Божий столько не действует, сколько голод. Плачь – я не запрещаю; но не богохульствуй – ни словом, ни делом. Каков бы ни был сын твой, все же нельзя сравнить его с Авелем; но Адам ничего такого не сказал, несмотря на то, что несчастье его было весьма велико, ибо, что ужаснее братоубийства?
   Кстати, я вспомнил о других братоубийцах; например, Авессалом убил первенца Амнона (2 Цар. 13, 28–29).
   Царь Давид любил отроча, сидел во вретище и пепле во время его болезни; однако не позвал ни гадателей, ни заклинателей, – а они были тогда, как показывает Саул, – но молился Богу. Так и ты делай; что сделал праведник, то делай и ты: те же слова говори, когда умрет дитя: аз имам ити к нему, тое же не возвратится ко мне (2 Цар. 12, 23). Вот что свойственно любомудрию и нежной любви! Как ты ни любил бы свое дитя, ты не столько любишь, сколько он тогда, несмотря на то, что дитя был плод беззакония. Блаженный Давид весьма любил мать его; а взаимная любовь родителей переходит, как вам известно, на детей. Он так любил отрока, что, хотя и предсказано было о его смерти, все же хотел, чтобы он остался жив. Однако же он благодарил Бога. Как, думаешь ты, страдала Ревекка, когда брат угрожал смертью Иакову? Однако же она не опечалила мужа, а велела Иакову бежать. Когда постигнет тебя какое-нибудь горе, думай о больших бедствиях и получишь достаточное утешение. Подумай: что если бы пришлось умереть на войне? Что если бы в огне сгореть? Если будем думать о несчастьях больших, чем те, которые мы терпим; то получим достаточное утешение. Будем размышлять или о тех более тяжких бедствиях, которые другие терпели во все времена, или о тех, которые мы сами терпели когда-нибудь прежде. Такое и Павел дает наставление, когда говорит: не у до крове спасте, противу греха подвизающеся (Евр. 12, 4); и в другом месте: искушение нас не достиже точию человеческое (1 Кор. 10, 13). Итак, находясь в беде, будем размышлять о больших бедствиях; а постигнут такие, – и тогда будем благодарны. Но более всего будем усердно благодарить Бога за все.
   Ибо таким образом и несчастия прекратятся, и жить мы будем в славе Божией, и получим обещанные блага. Да удостоимся оных все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 113
О пути в Царствие Небесное [116 - 33 Бес. на Пос. к Евр.]

   Будем стараться приносить Богу благодарение за все, и мужественно переносить все, случающееся с нами. Впадем ли в бедность, или в болезнь, будем благодарить; злословят ли нас, будем благодарить; страдаем ли мы, будем благодарить. Это приближает нас к Богу; чрез это Бог делается должником нашим; а когда мы благоденствуем, тогда сами делаемся должниками и ответчиками пред Богом; иногда же, и часто, это служит к нашему осуждению, а то к очищению грехов.
   Бедствия располагают к милосердию и человеколюбию; благоденствие доводит до высокомудрия, ввергает в беспечность, делает надменными и расслабляет нас. Посему и говорит Пророк: благо мне, яко смирил мя еси, яко да научуся оправданием твоем (Пс. 118, 71).
   Когда Езекия получал благодеяния и был свободен от бедствий, тогда сердце его возгордилось; а когда впал в болезнь, тогда он смирился, тогда стал близок к Богу. Егда убиваше я, говорит Писание об иудеях, тогда взыскаху его и обращахуся, и утреневаху к Богу (Пс. 77, 34). Напротив, когда уты и утолсте, тогда отвержеся возлюбленный (Втор. 32, 15). Господь познается тогда, когда творит суд. Великое благо – скорбь. Путь к небу тесен; скорбь поставляет нас на этом тесном пути; а не терпящий скорби не может идти по нему. Кто предается скорби на этом темном пути, тот получает и утешение; а кто любит широту, тот и не входит в него, или мучится, как бы вбиваемый насильно. Послушай, как вступил на этот тесный путь Павел. Умерщвляю, говорит он, тело мое и порабощаю (1 Кор. 9, 27). Он умерщвляет тело свое, дабы иметь возможность вступить на тот путь; посему он во всех своих страданиях постоянно благодарил Бога. Лишился ли ты имущества, – это много убавило широты пути твоего. Лишился ли славы, – она была также широтой. Подвергся ли клевете, верят ли тому, что наговорили на тебя, но чего сам ты не сознавал за собой, – радуйся и веселись. Блажени есте, сказал Господь, егда поносят вам, и ре-кут, всяк зол глагол на вы лжуще, мене ради: радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех (Мф. 5, 11–12). Чему ты удивляешься, когда постигает тебя скорбь, и для чего желаешь освободиться от искушений? Павел желал освободиться от них и часто молил Бога, но не получил этого; ибо трикраты значит часто.
   О сем трикраты, говорит он, Господа молих, и рече ми: довлеет ти благодать моя, сила бо моя в немощи совершается (2 Кор. 12, 8–9). Под немощию здесь разумеются скорби. Что же? Услышав это, он переносил их с благодарностью и говорил: темже благоволю в немощех (10), т. е. радуюсь, нахожу удовольствие в скорбях. Итак, будем благодарить за все – и за утешение, и за скорбь; не станем роптать, не будем не благодарными. Говори и ты: наг изыдох от чрева матере моея, наг и отъиду (Иов. 1, 21). Ты не родился славным; не ищи же славы; ты вступил в жизнь не имеющим не только богатства, но и славы и чести. Представь, сколько зла часто происходит от богатства; или лучше, послушай, что говорит Христос: удобнее есть вельбуду сквозе иглины уши проити, неже богату в царствие Божие внити (Мф. 19, 24). Видишь, к получению каких благ богатство служит препятствием, – и ты хочешь обогатиться, и не радуешься, находясь в бедности, что уничтожено это препятствие? Так тесен путь, ведущий в Царствие Небесное; так богатство широко, обременительно и непоместительно! Посему и сказал Господь: продаждь имение твое, дабы тебе вступить на этот путь (Мф. 19, 21). Для чего ты желаешь богатства? Для того Бог и лишил тебя его, чтобы избавить от рабства. Так и родные отцы, видя, что сын их развращается какой-нибудь блудницей и никакие увещания не убеждают его отстать от нее, прогоняет блудницу. Таково и обилие богатства. Посему Господь, заботясь об нас и желая избавить нас от этого зла, лишает нас богатства. не будем же считать злом бедность; зло – один только грех. равно и богатство само по себе не есть благо; одно благо – угождать Богу. Итак, будем желать бедности, станем искать ее. Таким образом мы достигнем неба и получим небесные блага, которых да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, весте со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 114
Письмо преподобного Нила Синайского епископу Анастасию [117 - 3 ч. Тв. Пр. Нила. 2 Кн. Пис. 282 письмо.]

Светило великой Византийской Церкви, или лучше сказать, целого мира, дивный иерей Иоанн [118 - Златоустый.], Как прозорливый, многократно видел, что дом Господень во всякий почти час, особливо же во время Божественной и бескровной жертвы, не бывает оставляем Ангелами, или лишаем их попечения. Почему, исполненный удивления и радости, наедине рассказывал о сем близким из духовных друзей своих. Как скоро иерей, говорил он, начинает совершать святую Проскомидию, внезапно блаженные Силы, во множестве сошедши с неба, облаченные в пресветлые некие ризы, с босыми ногами, с внимательным взором, с преклоненным долу лицом, в благоговении, великом безмолвии, и молча окружая жертвенник, предстоят до совершения страшного таинства. Потом разошедшись по всему досточтимому храму, каждый из них здесь и там содействует, помогает и подает силы находящимся в храме епископам, пресвитерам и диаконам всем, раздающим Тело и честную Кровь. Пишу же сие, чтобы, познав, сколько страшного в Божественной литургии, и сами, утратив в себе сей Божественный страх, не предавались нерадению, и кому-либо другому не позволяли во время Проскомидии беседовать и шептаться, или смело подавать другим знаки, или стоять, качаясь со стороны на сторону, туда и сюда озираясь, или беспечно и запросто ходить с места на место. Ибо Господь говорит Моисею, а чрез него и всем иереям: благоговейны, а не небрежны, сотворите сыны Израилевы (Лев. 15, 31).

Беседа 115
О милостыне [119 - 32 Бес. на посл. к Евр.]

   Милостыня есть превосходнейшая художница и покровительница упражняющихся в ней; ибо она любезна Богу и находится близ Него, легко испрашивая милость тем, кому хочет, только бы мы не оскорбляли ее; а она оскорбляется тогда, когда мы делаем ее из похищенного имущества; если же она чиста, то доставляет великое дерзновение воссылающим ее к Богу. Сила ее такова, что она умоляет даже за падших и согрешивших. Она разрешает узы, разгоняет мрак погашает пламень, умерщвляет червя, избавляет от скрежета зубов. Для нее беспрепятственно отверзаются врата небесные. Как у уходящей царицы никто из стражей, приставленных к дверям, не смеет спрашивать, кто она и откуда, но все тотчас принимают ее; так точно бывает и с милостынею; она поистине есть царица, делающая людей, подобными Богу. Будите убо, сказал Господь, милосерди, якоже Отец ваш небесный милосерд есть (Лк. 6, 36). Она легка и быстролетна, имеет золотые крылья и полет, услаждающий Ангелов. У нее, говорит Псалмопевец, криле голубине посребрене, и междорамия ея в блещании злата (Пс. 67, 14). Она летает как голубь, золотой и живой, одаренный нежным взглядом и кротким оком. Нет ничего прекраснее этого ока. Прекрасен павлин, но в сравнении с этим голубем он – ворона;
   так прекрасна и удивительна эта птица! Она постоянно взирает горе и окружается со всех сторон великой славой Божией; она есть дева с золотыми крыльями, разукрашенная и имеющая лицо белое и кроткое; она легка и быстролетна и предстоит престолу царскому.
   Когда мы подвергаемся суду, она внезапно прилетает, является и избавляет нас от наказания, осеняя своими крыльями. Богу она угодна более жертвы, о ней Он часто беседует; так она любезна Ему! Сиру и вдову, говорит Псалмопевец, Господь приимет (Пс. 145, 9). Ее именем сам Бог любит называться: щедр и милостив Господь, говорит Писание, долготерпелив и многомилостив и истинен (Пс. 144, 8; Чис. 14, 18); и еще: милость Божия по всей земли (Пс. 56, 12; 102, 11). Она спасла род человеческий; ибо если бы Бог не помиловал нас, то все погибло бы; она примирила нас, бывших врагами; она доставила нам бесчисленные блага; она побудила Сына Божия сделаться рабом и истощить себя. Будем же, возлюбленные, ревновать о той, которой мы спасены; будем любить ее, предпочитать ее богатству, и без богатства соблюдать душу свою милосердою. Ничто столько не отличает христианина, как милостыня: ничему столько не удивляются неверные и все, как делам милосердия. И мы часто нуждаемся в этом милосердии, и каждый день взываем к Богу: по велицей милости твоей помилуй нас (Пс. 50, 3). Но наперед мы сами начнем дела милосердия, или, лучше сказать, не мы начинаем прежде, но сам Бог уже явил милость свою к нам.
   Будем же, возлюбленные, хотя позади следовать за Ним. Если люди милуют милостивого, хотя бы он сделал множество грехов; то тем более – Бог. Послушай Пророка, который говорит: аз же яко маслина плодовита в дому Божии (Пс. 51, 10). Будем подобны маслине; оградимся со всех сторон заповедями; ибо недостаточно быть только маслиной, но надобно быть и плодовитою. Есть люди, которые подают милостыню мало, или во весь год однажды, или один раз в каждую неделю, или только при случае; они – маслины, но не плодовитые, и даже сухие; как подающие милостыню, они – маслины, а как подающие не щедро, они – маслины неплодовитые. Будем же плодовитыми. Я часто говорил и теперь повторяю: важность милостыни измеряется не количеством подаваемого, но расположением подающего. Вы знаете о вдовице; хорошо – всегда приводить на память этот пример, дабы и бедный не отчаивался, представляя ее, положившую две лепты. При построении скинии некоторые принесли волну (Исх. 35, 26); но и они не были отвергнуты. Если бы имевшие золото принесли волну, то были бы прокляты; но так как у принесших ее только это и было, то они не отвергнуты. Так и Каин был осужден не за то, что принес в жертву малоценное, но за то, что принес самое малоценное из всего, что имел. Проклят, говорит Пророк, иже имеет мужеск пол, и жрет растленное Господеви (Мал. 1, 14). Не просто так сказал; но если имеет и бережет. Следовательно, кто не имеет, тот не подлежит осуждению, или лучше, тот даже достоин награды. Что маловажнее двух лепт и ничтожнее волны? Что малоценнее меры муки? Но Бог благоволил принять и это наравне с тельцами и золотом. Поелику аще кто имать, благоприятен есть, а не поелику не имать (2 Кор. 8, 12). Благотвори, говорит Премудрый, егда имать рука твоя (Притч. 3, 27). Посему, увещеваю вас, будем охотно раздавать имущество свое бедным; хотя бы оно было и мало, мы получим награду равную с подающими много, и даже большую, нежели раздающие тысячи талантов. Если мы будем делать это, то получим неизреченные сокровища от Бога, т. е. если будем не только слушать, но и делать, не только одобрять, но и показывать это на деле. Да сподобимся их все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 116
Утешение в смерти близких [120 - 41 Бес. на 1 посл. к Коринф.]

   Будем оплакивать не умирающих; а тех, которые оканчивают жизнь во зле. Если же ты, жена, нуждаешься в защите и потому плачешь о муже, то прибегни к общему для всех Защитнику, Спасителю и Благодетелю – Богу, к этой непреоборимой защите, готовой помощи, благонадежному покрову, вездесущему и отовсюду нас окружающему. Но привычное обращение с ним, скажешь, вожделенно и приятно?
   И я знаю это; но если ты умеришь скорбь свою рассудком и размыслишь о том, Кто взял его, и что ты, перенесши великодушно, принесешь свою волю в жертву Богу; то будешь в состоянии избежать и этой волны, и то, что совершает время, совершит твое любомудрие; если же ты будешь чрезмерно скорбеть, то хотя время прекратит твою скорбь, но ты не получишь никакой награды. С такими мыслями припомни и примеры, как в настоящей жизни, так и в Божественных Писаниях; вспомни, как Авраам заклал сына своего, и не плакал, не произнес ни одного жалобного слова. Но, скажешь, это был Авраам? Ты призван еще к большим подвигам. Иов, хотя скорбел, но столько, сколько свойственно отцу чадолюбивому и заботливо пекущемуся об умерших; а то, что ныне делаем мы, свойственно врагам и неприятелям. Ибо, если бы ты стал плакать и рыдать о человеке, введенном в царские чертоги и увенчанном; то я не назвал бы тебя другом его, а явным врагом и неприятелем. Но, скажешь, я оплакиваю не его, а себя? И это несвойственно любящему – желать, чтобы он еще сетовал о тебе и подвергался неизвестности будущего, тогда как ему следует быть увенчанным и идти к пристанищу, или чтобы он обуревался волнами, тогда как ему можно быть в пристани. Но я не знаю, скажешь, куда отошел он? Как не знаешь, скажи мне? Он жил праведно или нет; поэтому известно, куда отойдет он. Потому самому, скажешь, я и сокрушаюсь, что он умер грешником? Это – одна отговорка и предлог; если бы ты поэтому оплакивал умершего, то тебе надлежало бы исправлять и усовершать его при жизни; но ты заботишься только о себе, а не об нем. Впрочем, если он умер грешником, то и в таком случае надобно радоваться, что прекратились грехи его и что он не приложил еще зла ко злу, и помогать ему сколько возможно, не слезами, а молитвами, молениями, милостынями и приношениями. Ибо все это установлено не напрасно; не напрасно мы совершаем при божественных таинствах поминовение об умерших и ходатайствуем за них, умоляя предлежащего Агнца, взявшего грехи мира, но для того, чтобы им было от того некоторое утешение; не напрасно предстоящий пред жертвенником при совершении страшных таинств, взывает: о всех во Христе усопших и память о них творящих. Если бы о них не совершалось поминовения, то и не произносились бы эти слова. Наши действия – не зрелищные представления; – да не будет, – они совершаются по устроению Духа.
   Будем же помогать умершим и совершать о них поминовение. Ибо, если детей Иова очищала жертва отца, то почему ты сомневаешься, что, когда и мы приносим жертву за умерших, то им бывает некоторое утешение? Бог часто подает благодать одним за других. Это объяснил Павел, когда сказал: да от многих лиц, еже в нас дарование, многими благодарится о вас (2 Кор. 1, 11). Не обленимся же помогать умершим и приносить за них молитвы; ибо предлежит общее очищение вселенной. Посему мы и молимся тогда с дерзновением о всей вселенной и именуем их вместе с мучениками, исповедниками и священниками. Ибо мы все одно тело, хотя члены – одни других превосходнее. Так, отовсюду возможно снискивать им прощение, и от молитв, и от приносимых за них даров, и от призываемых вместе с ними. Почему же ты скорбишь, почему плачешь, когда столько можешь снискать прощение умершему? Потому ли, что ты осталась одна и потеряла защитника? Не говори этого; ты не потеряла Бога и, доколе имеешь Его, Он сам будет для тебя больше и мужа, и отца, и сына, и зятя; ибо и при их жизни Он же делал для тебя все. Так помышляй и говори подобно Давиду: Господь просвещение мое и спаситель мой, кого убоюся (Пс. 26, 1)? И еще: Ты еси отец сирых и судия вдовиц (Пс. 67, 6). Моли Его о помощи; Он теперь тем более будет промышлять о тебе, нежели прежде, чем в большем ты находишься затруднении. Или ты потерял сына?
   Не потерял; не говори так. Это сон, а не смерть, переселение, а не потеря, переход от худшего – к лучшему. Не раздражай Бога, но умилостивляй Его; если перенесешь великодушно, от отсюда будет некоторое утешение и умершему и тебе; если же нет, то ты еще более прогневаешь Бога, подобно, как если бы видя, что господин наказывает раба, ты озлобился на него, то раздражил бы его еще более против себя самого.
   Не поступай же так, но благодари Бога, дабы, таким образом, рассеялось облако твоей печали; скажи подобно блаженному Иову: Господь даде, Господь отъят (Иов. 1, 21); представь, сколь многие, более тебя угодившие Богу, даже вовсе не имели детей и не назывались отцами. И я, скажешь, не желал бы иметь их; потому что лучше не испытывать удовольствия, нежели, испытав, лишиться его. Нет, увещеваю тебя, не говори этого, не раздражай Господа; но благодари и за то, что получил, благословляй и за то, чего не удержал до конца. Не говорил Иов: лучше было бы не иметь, как говоришь ты, неблагодарный, но и за то благодарил: Господь даде, и за это благословлял:
   Господь объят; буди имя Господне благословенно во веки. И жене, заграждая уста и вразумляя ее, он сказал такие чудные слова: аще благая прияхом от руки Господни, злых ли не стерпим (2, 10)? И после, когда он подвергся еще тягчайшему искушению, также не поколебался, но терпел столь же великодушно и славословил Бога. Так поступай и ты и помышляй в себе самом, что не человек взял, но Бог, который сотворил его, который более тебя печется о нем и знает, что ему полезно, а не враг какой-нибудь или человек недоброжелательный. Вспомни сколь многие дети, оставшись в живых, делали родителям жизнь не в жизнь. Но, скажешь, добродетельных разве ты не видишь?
   Вижу и их; но состояние твоего сына безопаснее, нежели их; они теперь заслуживают похвалу, но конец их неизвестен; а за него тебе уже не надобно бояться и трепетать, чтобы чего-нибудь с ним не случилось, чтобы какая-нибудь не произошла с ним перемена.
   Также рассуждай и о жене доброй и домовитой, и за все благодари Бога. Если бы ты лишился и жены, благодари Его; может быть, Бог хочет привести тебя к воздержанию, призывает к большим подвигам, хотел освободить тебя от уз. Любомудрствуя таким образом мы и здесь приобретем душевное спокойствие, достигнем и будущих венцов, которых да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 117
Безропотное терпение бедствий доставляет мученический венец [121 - Бес. на 127 Псал.]

   Бог устроил много путей для того, чтобы обилием их сделать для нас восхождение к Нему легким. Одни из людей сияют девством, другие прославляются брачной жизнью, иные украшаются вдовством; одни отвергли все, другие – половину; те восходят праведной жизнью, эти – покаянием. Для того Бог и устроил так много путей, чтобы тебе удобно было идти. Ты не мог после бани крещения сохранить себя чистым? Можешь очистить себя покаянием, можешь богатством, милостынею. У тебя нет богатства? Можешь призреть больного, посетить заключенного, подать чашу холодной воды, принять странника под кров свой, пожертвовать две лепты, как вдовица, и плакать с плачущими; и это – милостыня. Но ты не имеешь ничего, совершенно беден, слаб телом и даже ходить не можешь? Переноси все это с благодарностью, – и получишь великую награду. Такова была добродетель Лазаря. Он никому не помогал деньгами; как он мог делать это, не имея сам необходимой пищи? Он не ходил в темницу; как он мог делать это, будучи не в силах сам подняться? Он не посещал больного; как он мог делать это, будучи сам облизываем псами?
   Но и без этого он приобрел награду за добродетель мужественным перенесением всего, – тем, что видя жестокого и бесчеловечного в чести и роскоши, а себя в таких бедствиях, не произнес ни одного непристойного слова. Посему он и наследовал лоно Авраамово, хотя был ничем не лучше мертвого, бездейственно лежав тогда пред вратами богача; увенчан вместе с Патриархом, совершившим так много добрых дел, прославлен и помещен в лоне его тот, кто не раздавал милостыни, не подавал руки обиженному, не принимал странников, не мог сделать ничего другого подобного, но только за все благодарил Бога, и получил светлый венец терпения. Подлинно, великое дело – благодарность, любомудрие, терпение среди таких страданий; это – высшая добродетель. За то и Иов был увенчан. Посему и диавол говорил: кожу за кожу, и вся елика имать человек даст за душу свою: обаче посли руку твою и коснися костем его (Иов. 2, 4). Немалое дело – обуздать страждущую душу так, чтобы она ни в чем не согрешила. Это равно мученичеству; это – верх добродетели.
   Так, если и ты, возлюбленный, подвергнешься болезни, горячке или ранам, и боль будет заставлять тебя сказать какую-нибудь хулу, но ты воздержишься, будешь благодарить и славить Бога, то получишь такую же награду. И для чего роптать, скажи мне, и произносить богохульные слова? Разве боль сделается от того легче для тебя? Даже, если бы она и делалась легче, и тогда не следовало бы решаться на это, и терять спасение души, заботясь доставить облегчение своему телу. Между тем боль от этого не только не облегчается, но еще становится тяжелее. Ибо диавол, видя что он получил некоторый успех, доведши тебя до ропота, усиливает огонь пещи, разжигает болезнь, чтобы ты исполнил его желание. Таким образом, если бы даже, как я сказал, боль и облегчилась, не должно делать этого; если же ты не получаешь никакой пользы, то для чего губишь сам себя? Но ты не можешь молчать? В таком случае благодари Бога; прославляй Того, Который искушает тебя в этой пещи. Вместо ропота произноси славословие. Тогда и награда твоя великая, и боль сделается легче. Так и блаженный Иов говорил: Господь даде, Господь отъят; и еще: аще благая прияхом от руки Господни, злых ли не стерпим (Иов. 1, 21; 2, 10)?
   Итак, мужественно переноси все случающееся; это для тебя – мученический подвиг. Ибо не только то составляет мученичество, когда кто получает приказание принести жертву и не приносит ее, и даже решается лучше подвергнуться терзаниям, нежели исполнить это; но и то делает мучеником, когда кто, несмотря на боль, принуждающую роптать, решается терпеть и не говорить ничего непристойного. Так Иов не за то увенчан, что получил повеление принести жертву и не принес ее, но за то, что мужественно перенес скорби. И Павел прославлен за то, что с благодарностью переносил бичевания, скорби и все прочее.

Беседа 118
Увещание принимать странников и подавать милостыню [122 - 45 Бес. на Деян.]

   Будем оказывать гостеприимство Господу в лице нищих и странных. Иже аще приимет единаго малых сих, говорит Господь, Мене приемлет (Мф. 18, 5–6). Чем менее брат твой, тем более в лице его приходит Христос. Ибо принимающий великого человека часто делает это из тщеславия, а принимающий малого делает это чисто для Христа. Можешь ты принять и Отца Христова, и не хочешь. Странен бех, говорит Он, и введосте Мене (Мф. 25, 35), и еще: понеже сотвористе единому сих меньших, Мне сотвористе (ст. 40). Если он – верный и брат, то, хотя он не Павел, хотя бы был самый малый, в лице его приходит Христос. Отвори дом свой, прими его. Приемляй Пророка, говорит, мзду пророчу приемлет (Мф. 10, 41).
   Следовательно и принимающий во имя Христа получит награду, как принимающий Христа. Не сомневайся в истине слов Его, но веруй; Он Сам сказал, что в лице их приходит Он; и, дабы ты не сомневался в этом. Он определил наказания для не принимающих и почести для принимающих, чего не сделал бы, если бы Он не был сам и принимаемый и отвергаемый. Ты принял Меня, говорит Он, в жилище свое, Я приму тебя в царствие Отца Моего; ты избавил Меня от голода, Я избавлю тебя от грехов; ты воззрел на Меня связанного. Я доставлю тебе разрешение; ты призрел Меня странника, Я сделаю тебя гражданином неба; ты подал Мне хлеба, Я дам тебе царствие всецело, в наследие и обладание твое. Приидите, говорит Он, наследуйте уготованное вам царствие (Мф. 25, 34). Не сказал: приимите, но: наследуйте, что означает полное обладание, как, например, когда мы говорим: я наследовал то-то. Ты сделал для Меня тайно, Я возвещу явно; сделанное тобою Я считаю милостию, а мое воздаяние – долгом. Ты начал говорить, а Я делаю после тебя и вслед за тобою; не стыжусь исповедать оказанные Мне благодеяния и то, от чего ты избавил Меня, голод, наготу, странничество. Ты воззрел на Меня связанного, и сам не увидишь огня геенского; ты призрел Меня болящего, и сам не испытываешь ни мытарств, ни наказаний. О, поистине благословенны руки, совершающие такие благодеяния, удостоившиеся послужить Христу! Легко пройдут чрез огонь ноги, ходившие в темницы для Христа; не испытывают тяжести уз руки, касавшиеся Его связанного. Ты одел Его в одежду, и облечешься в одежду спасения; ты был с Ним в темнице, и будешь с Ним в царствии. Он исповедует это не стыдясь, но признавая, что ты призрел Его.
   Устрой жилище, куда бы приходил Христос; скажи: это – келия Христова, этот дом назначен для Него. Хотя бы это жилище было и не богато. Он не гнушается. Христос ходит в виде обнаженного и странника, имея нужду только в покрове; доставь Ему хотя это; не будь жесток и бесчеловечен; ты так жив в делах житейских, не будь же холоден в делах духовных. Поручи это вернейшему слуге, и пусть он приводит убогих, бедных и бескровных. Говорю это, чтобы пристыдить вас. Следовало бы принимать их в верхней части дома; но, если не хотите этого, то хотя внизу, хотя там, где помещаются ослы, где слуги, примите Христа. Может быть, вы содрогаетесь, слыша это? Но как быть, если вы и этого не делаете? Я увещеваю, я говорю: позаботьтесь об этом. И опять вы не хотите? Сделайте же иначе. Есть много бедных мужей и жен; поставьте правилом, чтобы всегда, хотя кто-нибудь из них был у вас; пусть, хотя стражем дома будет бедный; пусть он будет для вас стеной и оградой, щитом и копьем. Где милостыня, туда не смеет войти диавол и никакое другое зло. Не будем же оставлять без внимания это благо. Ныне для колесницы назначено место, и для носилок – другое, а для странника – Христа ни одного. Авраам, где жил сам, там же принимал странников; и жена его стояла в виде служанки, тогда как они сидели подобно господам. Он не знал, что принимал Ангелов; если бы знал, то отдал бы им все.
   А мы знаем, что принимаем Христа, и несмотря на то не оказываем такого же усердия, какое оказывал он, думая, что принимает людей. Но, скажешь, из них есть много обманщиков, и неблагодарных. Тем большая будет тебе награда, если примешь их во имя Христово. Если ты уверен, что они обманщики, то не принимай в свой дом; если же не уверен, то для чего осуждаешь без разбора? Но какое мы имеем оправдание, если и тех, кого не знаем, мы не принимаем, но запираем двери для всех? Пусть будет дом наш Христовым пристанищем для всех; будем просить у них награды, не серебра, но того, чтобы они сделали дом наш пристанищем Христовым; будем ходить повсюду, привлекать к себе, гоняться, как за добычей; здесь мы скорее сами получаем, нежели оказываем благодеяния. Не повелеваю заколоть тельца; дай хлеб алчущему, одежду обнаженному, покров страннику.

Беседа 119
О том, чтобы как должно, употреблять блага, данные нам от Бога [123 - 10 Бес. на Пос. к Филип.]

   Добродетель гораздо удобнее совершается при бедности. Поелику о богатстве говорит Христос: удо-бее есть вельбуду сквозь иглины уши проити, неже богату в царствие Божие внити (Мф. 19, 24). О бедности же ничего подобного не сказал, но говорить даже противное: елика имаши продаждь, и даждь нищим, и ходи в след Мене (Мк. 10, 21), так как от произволения зависит последование за Ним.
   Итак, не будем убегать бедности, как бы зла, потому что она есть залог Царствия; не будем также гоняться и за богатством, как бы за благом, потому что неблагоразумных оно губит: но во всяком состоянии, возводя взор свой к Богу, будем, как должно, употреблять блага, дарованные нам от Него, и телесную силу, и богатство, и все прочее. Ибо не прилично нам, созданным от Бога, употреблять сии блага в пользу других, а не для Создателя нашего. Он дал тебе глаза? Для Него и употребляй их, а не для диавола. Как же употреблять для Него? Рассматривай Его творения, и прославляй Его, и удерживайся от воззрения на женщин. Он дал тебе руки? Для Него и употребляй их, а не для диавола: не на хищение и любостяжание, а на исполнение заповедей и благотворения, простирай их в продолжительных молитвах и на помощь падших. Он дал тебе уши? Для Него и употребляй их, а не для слушания шумных песен и срамных рассказов. Ибо вся повесть твоя, сказано, в законе Вышняго да будет (Сир. 9, 20); еще, во множестве старейшин ставай, и аще кто премудр, тому прилепися (6, 35). Он дал тебе уста? Пусть же не произносят они ничего неблагоугодного Ему, но поют Псалмы, гимны, духовные песни: да будут благодать слышащим (Ефес. 4, 29) в созидание, а не на разорение, на благохваление, а не на злоречие, не на клеветы, не на все противное. Он дал тебе ноги для того, чтобы ты спешил не ко злу, но к добру. Он дал тебе чрево не для того, чтобы ты слишком наполнял оное, но чтобы жил воздержно. Он вложил вожделение для деторождения, а не для блуда и прелюбодейства. Дал ум не для того, чтобы ты хулил, не для того, чтобы поносил Его, но чтобы хвалил. Дал и деньги, чтобы мы употребляли оные как должно; дал и силу, дабы и ее употребляли как должно. Дал искусства для поддержания жизни, а не для того, чтобы мы уклонялись от духовных занятий; для того, чтобы изучали искусства не пустые, но необходимые; для того, чтобы друг другу служили, а не козни строили, друг против друга.
   Дал кровь, но для того, чтобы он защищал только от дождя, а не для того, чтобы был украшаем золотом, а бедняк погибал бы с голоду. Дал одежды для того, чтобы мы прикрывались ими, а не тщеславились; не для того, чтобы на них много было золота, а Христос умирал бы нагой. Дал дом не для того, чтобы ты жил в нем один, но чтобы принимал и других. Дал землю не для того, чтобы ты, отделивши себе большую часть оной, блага Божия иждивал на блудниц, плясунов, актеров, флейтщиков и арфистов, но на алчущих и нуждающихся. Дал тебе море, дабы ты плавал, дабы не утруждался от путешествия; а не для того, чтобы ты исследовал глубины оного и извлекал оттуда камни и т. п., не для того, чтобы ты занимался этим.

Беседа 120
О милостыне [124 - 15 Бес. на Посл. к Римл.]

   Нас ни Христос, ни все Христово не отвлекает от житейских попечений; напротив как змеи, как ехидны, как свиньи, или как все это вместе, мы пресмыкаемся в грязи. Ибо чем мы лучше сих животных, когда все еще смотрим вниз; и одной минуты не можем смотреть на небо? Бог за тебя предал Сына, а ты не дашь куска хлеба Ему, за тебя преданному, за тебя убиенному. Отец для тебя не пощадил Его, не пощадил искреннего Своего сына; а ты не обращаешь и внимания, что Он томится голодом, между тем, как ты издерживаешь Его собственность, и издерживаешь для себя. Что может быть гнуснее сего беззакония? За тебя предан, за тебя умерщвлен, за тебя терпит жажду! Если дашь Ему из Его же собственности, сам получишь от того пользу, но ты несмотря и на сие, не даешь ничего. Не бесчувственнее ли всякого камня те, которые при стольких побуждениях остаются в сем диавольском жестокосердии? Христос не удовлетворился смертью и крестом, но соблаговолил стать нищим, бесприютным, нагим, быть заключенным в темницу, терпеть болезни, только бы тебя чрез это привлечь к Себе. Ежели не вознаграждаешь Меня за то, что Я страдал за тебя, говорит Он; то сжалься над Моей нищетой. Если не хочешь сжалиться над нищетой, тронься Моей болезнью, умилосердись, видя узы. Если же и это не преклоняет тебя к человеколюбию, обрати внимание на легкость просьбы.
   Прошу не чего-либо дорогого, но куска хлеба, приюта, одного утешительного слова. А ежели и при всем этом остаешься непреклонным, то сделайся добрее хотя ради царства, ради наград, обещанных тебе Мною. Но ты и их не уважаешь? Так преклонись к жалости, хотя по естественному чувству, видя Меня нагим, и вспомни о той наготе, какую Я терпел за тебя на кресте. А если не хочешь вспомнить о ней, представь наготу, какую терплю в лице нищих.
   И тогда нуждался Я для тебя, и теперь для тебя же нуждаюсь, только бы ты, тронувшись тем или другим, захотел оказать какое-нибудь милосердие. Для тебя Я постился, и опять для тебя же терплю голод. Жаждал, вися на кресте, жажду и в лице нищих, только бы тем или другим привлечь тебя к Себе, и для твоего же спасения соделать Себя человеколюбивым. Посему хотя ты обязан Мне воздаянием за бесчисленные благодеяния, но Я не прошу у тебя, как у должника, а венчаю тебя, как за дар и за сии малости дарю тебе Царство. Не говорю: избавь Меня от нищеты, или – обогати Меня, хотя и для тебя обнищал Я; но прошу хлеба, одежды, небольшого утешения в голоде. Когда нахожусь в темнице, не принуждаю снять с Меня узы, вывесть Меня из темницы; но домогаюсь одного только, чтобы ты навестил связанного за тебя, и сие принимаю за большую милость, за сие одно дарю тебе небо. Хотя Я избавил тебя от самых тяжких уз, но Сам довольствуюсь и тем, что захочешь посетить Меня связанного. Конечно и без этого могу увенчать тебя, однако ж хочу быть должником твоим, хочу, чтобы венец доставил тебе и некоторое дерзновение. Посему хотя Сам Себя могу пропитать, однако ж хожу и прошу; стою у дверей твоих, и простираю руку. Для тебя самого хочу, чтобы ты накормил Меня. Поелику сильно люблю тебя, то и желаю вкусить что-нибудь с твоего стола, как водится у друзей. И хвалюся тем пред лицом целой вселенной, во услышание всех; возвещаю о тебе каждый раз, всем показываю накормившего Меня. Мы стыдимся того, кто нас кормит, и стараемся делать его неизвестным. Но Христос, поелику сильно нас любит, если сами молчим, всем рассказывает со многими похвалами, что когда было, и не стыдится говорить, что мы одели Его, когда был наг, накормили, когда был голоден. Размыслив о всем этом, не остановимся на одних похвалах, но исполним слова наши на деле. К чему сии рукоплескания, к чему сие волнение? Я домогаюсь от вас одного только, доказательства на деле, повиновения на опыте. Это моя похвала, это ваше приобретение, это блистательнее для Меня диадимы! Итак, по выходе отсюда, и себе и мне приготовьте венец руками нищих, дабы и в настоящей жизни питаться нам доброй надеждой, и преселясь в будущую жизнь получить бесчисленные блага. И даруй Бог получить оные всем нам благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и вместе Святому Духу слава, держава, честь, ныне, всегда и во веки веков. Аминь.

Беседа 121
О благодарении Бога и смирении [125 - 9 Бес. на Кн. Бытия.]

Бог не требует от нас чего-нибудь тяжкого и трудного, но только того, чтобы мы признавали Его благодеяния и возносили Ему благодарность за них, не потому впрочем, чтобы Он нуждался в этом, – ибо Он ни в чем не имеет нужды; а для того, чтобы мы научились чрез это привлекать к себе Подателя благ, и не были не признательны, но являли бы добродетель, достойную благодеяний и такой заботливости Его о нас. Ибо этим-то мы и расположим Его еще к большему о нас попечению. Не будем же беспечны, но каждый из вас ежечасно, сколько может, да размышляет не только об общих благодеяниях, но и о частных, ему самому оказанных Богом, не только об известных и явных всем, но и о ведомых ему одному и неизвестных другим: чрез это он в состоянии будет возносить Господу непрестанное благодарение. Это самая великая жертва, это совершенное приношение, это будет для нас источником дерзновения пред Богом, и вот, как. Кто постоянно содержит в уме и верно сознает свое ничтожество, а с другой стороны помышляет о неизреченном и безмерном человеколюбии Божием, – как Он устрояет дела наши, взирая не на то, чего заслуживают наши грехи, но на свою благость: тот смиряется душой, сокрушается сердцем, укрощает всякую гордость и надмение, научается вести себя скромно, презирать славу настоящей жизни, посмеивается всему видимому, мыслит о будущих благах, о жизни бессмертной и бесконечной. Кто так расположен в душе, тот приносит Богу истинную и приятную жертву, как говорит Пророк: жертва Богу дух сокрушен: сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит (Пс. 50, 19).
Итак, сокрушим душ наш, смирим сердце. Ибо, если мы приведем себя в такое расположение, то в состоянии будем и молитвы совершать с великой бодростью, и привлечь к себе свыше великую благодать исповеданием согрешений. А дабы увериться, что такие души угодны Владыке, послушай, как сам Он говорит: на кого воззрю, токмо на кроткаго и молчаливаго, и трепещущаго словес моих (Ис. 60, 2). Поэтому и Христос, беседуя с учениками, сказал: научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем: и обрящете покой душам вашим (Мф. 11, 29). Ибо, кто действительно смиряет себя, тот никогда не допустит себя до раздражения, не разгневается на ближнего, потому что душа его смирилась и размышляет только о себе самой. А что может быть блаженнее души, настроенной таким образом! Такой (человек) всегда сидит в пристани, безопасный от всякой бури и наслаждаясь тишиной мыслей. Поэтому и Христос сказал: и обрящете покой душам вашим. Но если укротивший эти страсти наслаждается великим спокойствием, то, напротив, ленивый и беспечный, и неумеющий надлежащим образом обуздывать возраждающиеся в нем страсти, находится в постоянном волнении, ведет домашнюю брань, и, хотя нет никого, возмущается и терпит великую бурю; когда же поднимутся волны и наступит буря злых духов, он погружается в бездну, потому что корабль его тонет от неопытности кормчего. Посему должно бодрствовать и трезвиться, и иметь непрестанное и неусыпное попечение о спасении души. Ибо христианину всегда должно воевать против страстей, иметь в памяти заповеди, данные нам общим всех Владыкою, ограждаться ими, пользоваться надлежащим образом Его великим долготерпением к нам, не ожидать испытания на самом деле, и тогда уже смиряться, дабы и о нас не было сказано: егда убиваше я, тогда взыскаху его (Пс. 77, 34).

Беседа 122
О примирении ссорящихся [126 - 15 Бес. на Ев. Мф.]

   Будем оказывать милосердие и большое человеколюбие ближним, как имуществом, так и делами. Если увидим, что кого-либо мучат и бьют на площади; и если можем снабдить его деньгами, то снабдим; а если можем окончить дело словами, не поленимся и это сделать. Есть награда и за слова, даде еще и за самые вздохи: и об этом-то блаженный Иов говорил: аз о всяком немощном восплакахся, воздохнух же видев мужа в бедах (Иов. 30, 25). Если же есть награда за слезы и вздохи; то подумай, каково будет воздаяние, когда присоединятся к ним слова, усердие и другое подобное тому. И мы были некогда враги Богу, и Единородный примирил нас, сделавшись посредником, претерпев за нас раны и самую смерть. Постараемся же и мы избавлять от бесчисленных бедствий тех, которые впадают в оные, а не причинять им бедствий, как ныне поступаем. Когда видим, что другие ссорятся и дерутся между собой, то спокойно стоим, забавляемся бесстыдством других, и окружаем это диавольское зрелище, которого может ли что быть бесчеловечнее? Видим, что бранятся, дерутся, раздирают друг у друга одежду, обезображивают лица и спокойно продолжаем стоять? Ужели тот, кто дерется, медведь? Ужели зверь? Ужели змий? Это человек, всегдашний сообщник твой; он брат тебе, он член твой! Итак, не смотри, но прекращай ссоры; не забавляйся, но укрощай; не побуждай других к такому бесстыдству, но разнимай и усмиряй дерущихся; потому что радоваться таким несчастным случаям свойственно только людям бесстыдным, подлым и безумным.
   Ты смотришь на человека бесстыдно поступающего, и не замечаешь, что и сам тоже делаешь? И ты не вступаешься, чтобы рассеять сборище диавольское, и прекратить злобу человеческую! Чтобы мне и самому принять побои, скажешь ты, и ты это велишь?
   Совсем нет! Ты не примешь их; а если и примешь, то это будет тебе вместо мученичества; потому что за Бога претерпишь это. Если же не хочешь принять побоев, то подумай. Сам Господь восхотел претерпеть за тебя крест. Как обижающий, так и обижаемый, от сильного гнева, ими преобладающего, подобны пьяным и потерявшим рассудок; потому имеют нужду в человеке здравомыслящем, который бы им помог первому, чтобы перестал обижать, а второму, чтобы избавился от побоев. Итак, пойди, и подай руку помощи – трезвый опьянелому; ибо опьянение, происходящее от гнева, гораздо хуже опьянения от вина!
   Посмотри на корабельщиков: они как скоро видят где-либо кораблекрушение, тотчас поднявши паруса, спешат, дабы исхитить от волн своих товарищей по ремеслу. Итак, если имеющие одинаковое ремесло так друг другу помогают, то тем паче надлежит помогать друг другу тем, которые имеют одинаковую природу, ибо здесь кораблекрушение гораздо бедственнее того. Ибо во время ссоры или изрыгают хулы, и таким образом теряют все прежние добрые дела; или в сильном гневе клянутся ложно, и таким образом впадают в геенну; или наносят побои и совершают убийство, и опять подвергнутся такому же кораблекрушению. Итак, пойди, прекрати зло, спустись в это бурное море и исхить утопающих, и разрушив зрелище дьявольское, уговаривай каждого порознь, погаси пламень и укроти волны. Если пожар и распространится, огонь усилится, не бойся; ибо многие тебе подадут руку помощи, только начни, и прежде всех поможет Бог мира. И если ты первый начнешь гасить пламя, то несмотря на то, что многие другие тебе будут помогать, ты один получишь награду за все. Послушай, что говорит Бог иудеям, пресмыкающимся долу: Если увидишь, говорит Он, упадшего осла у врага твоего, не проходи мимо, но подыми.
   Но гораздо легче разнять ссорящихся между собой, нежели поднять упадшую скотину! Если же должно поднимать осла у врагов, то тем более души у друзей, особенно когда последнее падение гораздо бедственнее; ибо души упадают не в грязь, но в огненную геенну, от тяжести гнева. А ты, жестокий и бесчеловечный, видя брата своего лежащего под тяжким ременем и диавола предстоящего и разжигающего пламя гнева, проходишь мимо! И скот оставлять без помощи небезопасно. Самарянин, когда увидел раненого, совсем неизвестного ему человека, и не имевшего к нему никаких отношений, остановился, посадил его на своего осла, привез в гостиницу, нанял врача, и деньги гостинчику частью заплатил, частью обещал заплатить. А ты, видя человека, который попался не разбойникам, но полчищу демонов и ярости врага не в пустыне, но среди площади, – когда тебе не нужно ни платить денег, ни нанимать осла, ни далеко идти, но только сказать несколько слов, – ты, жестокий и бесчеловечный, не хочешь помочь, но бежишь мимо? Как же ты надеешься сам когда-нибудь получить милость у Бога?

Беседа 123
Как велик грех злословие [127 - 14 Бес. на пис. к Ефес.]

   Как миро подает благодать помазующимся им, так и благое слово. Посему и сказал некто: миро излиянное – имя твое (Пес. Пес. 6, 2). Оно – благое слово – наполняет слушающих своим благовонием. Если же ты скажешь оскорбительное слово, если огорчишь брата, то огорчишь не его, а оскорбишь Духа Святого. И не оскорбляйте, говорит Апостол, Духа Святаго Божия, имже знаменастеся в день избавления (Ефес. 4, 30). Пусть эти слова, как печать, лежат на твоих устах; не уничтожай этих знаков. Уста, запечатленные Духом, ничего непристойного не изрекают. Не говори: не важно, если я произнесу дурное слово, если оскорблю того или другого. Потому-то это и великое зло, что ты почитаешь его ничтожным. Ибо зло, которое почитают ничтожным, легко оставляют в пренебрежении, а оставленное в пренебрежении оно усилится, усилившись же, становится неизлечимым. У тебя уста запечатлены Духом! Вспомни, какое первое слово произнес ты, по своем рождении (в крещении), вспомни о достоинстве твоих уст. Ты называешь Бога своим Отцом и в тоже время поносишь своего брата? Помысли о том, почему ты называешь Бога своим Отцом. По природе? Но поэтому ты не мог бы назвать Его так. За добродетель? Нет, и не за это. Почему же? По одному человеколюбию Божию, по Его благосердию, по Его великой милости. Итак, когда ты называешь Бога Отцом, то имей в мысли не только то, что, оскорбляя брата, ты поступаешь недостойно этого благородства, но и то, что ты имеешь это благородство по благости Божией. Не посрамляй же своего благородства, – которое сам ты получил по милости, – жестоким обращением со своими братьями. Называешь Бога своим Отцом, и оскорбляешь своего ближнего? Это не свойственно сыну Божию! Дело сына Божия – прощать врагам, молиться за своих распинателей, проливать кровь за ненавидящих его. Вот что достойно сына Божия: своих врагов, неблагодарных, воров, бесстыдных, коварных – сделать своими братьями и наследниками, а не то, чтобы своих братьев оскорблять, как будто каких невольников.
   Помысли, какие слова произносили уста твои, какой они удостаиваются трапезы: помысли, к чему они прикасаются, что вкушают, какую принимают пищу. Ты думаешь, что, злословя своего брата, ты не делаешь важного преступления? Как же, в таком случае, ты называешь его братом? А если он тебе – не брат, то как же ты говоришь: Отче наш? Ибо слово – наш указывает на множественность лиц. Помысли, с кем ты стоишь во время тайнодействий: с херувимами, с серафимами. Серафимы не злословят, но их уста имеют одно только занятие – славословить и прославлять Бога. Как же ты будешь прославлять Бога? Как будешь вместе с ними говорить: свят, свят, свят, после того как произносил своими устами злословия?
   Скажи мне, если бы царский сосуд, всегда наполнявшийся царскими кушаньями, и назначенный на такое употребление, кто-нибудь из слуг употребил для нечистот, посмел ли бы он после этого опять ставить вместе с другими, употребляющимися при царском столе сосудами и этот, наполненный нечистотами?
   Отнюдь нет. Таково же и злословие, таково и оскорбление ближнего! Отче наш! и то ли одно ты произносишь? Вникни и в следующие слова: иже еси на небесех. Сейчас ты сказал: Отче наш, иже еси на небесех, – и эти слова возбудили тебя, окрылили твою мысль, внушили, что ты имеешь Отца на небесах. Не делай же и ничего не говори земного. Они вознесли тебя в горний чин, присоединили тебя к небесному лику. Зачем же ты низвергаешься долу? Предстоишь пред престолом Божиим, и произносишь злословия!
   Ужели ты не боишься, что Царь почтит твой поступок за оскорбление Себя? Когда раб, пред нашими глазами, наносит удары другому рабу и поносит его, то, хотя бы он делал это и по праву, мы оскорбляемся этим и принимаем такой поступок за обиду себе: а ты, – поставленный вместе с херувимами пред престолом Божиим, – осмеливаешься поносить своего брата? Видишь ли эти святые сосуды на Св. Трапезе? Они имеют одно назначение; кто же осмелится употребить их на другое? А ты – святее этих сосудов, и гораздо святее! Зачем же ты оскверняешь себя и мараешь грязью? Стоишь на небесах, и предаешься злословию? Живешь с ангелами, и предаешься злословию? Удостоился лобызать Господа, и произносишь злословия? Бог украсил твои уста столькими ангельскими песнопениями, удостоил их лобзания не ангельского, но превосходящего ангельское, – Своего лобзания и Своих объятий, и ты предаешься злословию? Оставь это, прошу тебя. Такое поведение производит великие бедствия и не свойственно душе христианской. Ужели мы не убедили тебя своими словами, не пристыдили? В таком случае необходимо устрашить тебя. Послушай же, что говорит Христос: иже речет брату своему, уроде: повинен есть геенне огненней (Мф. 5, 22). Итак, если Он угрожает геенной тому, кто скажет (брату) самое легкое из обидных слов, то чего заслуживает тот, кто произносит более дерзкие укоризны? Научим свои уста благоречию. Отсюда происходит великая польза, а от злоречия – великий вред. Здесь не нужно тратить денег: приставим к устам дверь и запор, будем угрызать самих себя, как только с нашего языка сорвется оскорбительное слово: будем умолять Бога, умолять оскорбленного нами, чтобы нам не страдать безвинно, так как мы огорчили себя, а не его. Обратимся к врачевству, к молитве и к примирению с обиженным. И если мы должны наблюдать такую осторожность в словах, то тем более – в делах будем к себе строги. Будут ли это твои друзья, кто бы ни был тот, кого ты злословил и поносил, проси у них себе прощения. Будем знать по крайней мере, что злословие есть грех. Ибо если это будем знать, то скорее отстанем от него. Бог же мира да сохранит ваш ум и язык и да оградит твердой стеной, – своим страхом, во Христе Иисусе и Господе нашем, с Которым слава Отцу, вместе со Святым Духом, всегда ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 124
О простоте и лукавстве [128 - 7 Бес. на Деян.]

   Кто не изумится, кто не подивится человеку, простому нравом? Или кто не привяжется к тому, в ком нет ничего коварного? Кому другому, как не им, принадлежит спасение? Кому как не им, – великие блага? Не пастыри ли первые услышали Евангелие? Не Иосиф ли, этот простой человек, – дабы подозрение в прелюбодеянии не устрашило его и не побудило сделать какое-либо зло? Не простых ли поселян избрал Господь в Апостолы? Ибо сказано: душа благословенна всякая проста (Прит. 11, 26). Иже ходит просто, ходит надеяся (10, 9). Так, скажешь, но надобно и благоразумие. Да что же такое и простота, как не благоразумие? Когда не подозреваешь ничего злого, тогда не можешь и замышлять зла. Когда ничем не огорчаешься, тогда не можешь быть и злопамятным. Обидел ли кто тебя? Ты не опечалился. Оклеветал ли? Ты ничего не потерпел. Позавидовал ли тебе? И от этого ты нисколько не пострадал. Простота есть некоторый путь к любомудрию. Никто так не прекрасен душой как человек простой. Как по отношению к телу человек печальный, унылый и угрюмый, хотя бы он был и красив собой, теряет много красоты, а беззаботный и кротко улыбающийся увеличивает красоту: так точно – и по отношению к душе. Угрюмый, хотя бы имел тысячи добрых дел, отнимает у них всю красоту; а открытый и простой – напротив. С таким человеком и сдружиться безопасно, и, если он сделается врагом, не опасно примириться. Не нужны для такого человека ни стражи и караулы, ни узы и оковы; он и сам будет пользоваться великим спокойствием, и все, живущие с ним. Что же, скажешь, если такой человек попадет в общество злых людей? Бог, повелевший нам быть простыми, прострет ему руку. что проще Давида? Что лукавее Саула? А между тем, кто остался победителем? Что ж сказать об Иосифе? Не в простоте ли сердца пришел он к госпоже своей, а та не имела ли коварного намерения? И однако ж, скажи мне, потерпел ли он какой-либо вред? Что проще Авеля? Что коварнее Каина?
   И тот же, опять, Иосиф, не просто ли обращался со своими братьями? Не потому ли он прославился, что все говорил с доверчивостью, между тем как братья все принимали со злым умыслом? Он раз сказал им о сновидениях, сказал и в другой раз, и не остерегался. И он же опять пошел к ним отнести пищу, и нисколько не остерегался, полагаясь во всем на Бога.
   Чем больше они поступали с ним, как с врагом, тем больше он обращался с ними, как с братьями. Бог мог и не допустить, чтобы он впал в руки братьев, но допустил для того, чтобы показать чудо и то, что, хотя они и поступят с ним, как враги, он будет выше их. Таким образом, если простой человек и получил рану, то получит не от себя, а от другого; лукавый же наносит удар прежде всего себе и больше никому, так что он враг самому себе. Душа такого человека всегда исполнена печали, мысли его всегда угрюмы. Если он должен выслушать или сказать что-нибудь, то все делает с нареканиями, все обвиняет. Дружба и согласие далеки от таких людей; у них ссоры, вражда и неприятности; такие люди и себя подозревают. Им даже сон неприятен, равно как и ничто другое. Если же они имеют жену, – о! тогда они всем враги и неприятели: бесконечная ревность, постоянный страх!
   Лукавый потому так и называется, что но находится в труде. Так и Писание всегда называет лукавство трудом, когда, например, говорит: под языком его труд и болезнь (Пс. 9, 28); и еще в другом месте: беззаконие и труд посреде их (Пс. 34, 11).

Беседа 125
О клевете [129 - Бес. на 114 псал.]

Для чего ты клевещешь на брата? Для того, скажешь, чтобы исправить его? Но для этого тебе следовало бы не клеветать на него скрытно, а призвать и исправлять его наедине, как Христос заповедал. Обличения, высказываемые пред всеми, часто делают обличаемых, более бесстыдными, и многие из грешников, если видят, что им можно быть незаметными, легко решаются исправиться; а если они уже у многих потеряли хорошее мнение, то иные из них впадают в отчаяние и предаются бесстыдству. Но ты обижен им? Для чего же обижать еще самого себя?
Кто мстит, тот поднимает меч на самого себя. Если ты хочешь и себе сделать добро и ему отмстить, то отзывайся хорошо об оскорбившем тебя; тогда ты вместо себя сделаешь многих обвинителями его, и сам получишь великую награду; если же будешь отзываться худо, то никто не поверит тебе, подозревая в тебе вражду. Таким образом, твои усилия обращаются против тебя самого. Ты хочешь повредить его доброму имени, а выходит противное; потому что эта цель достигается похвалой, а не порицанием; а ты поступаешь совершенно напротив, и себя более бесчестишь, и его не касаются стрелы твои. Вражда, касаясь души слушающих, не позволяет им принять слышанное, и бывает тоже, что в судебных приговорах. Когда кто-нибудь в судилище станет возражать, то испортит все; так и подозрение во вражде не допустит принять отзыв. Итак, не клевещи, чтобы тебе не осквернить самого себя; не примешивай навоза с грязью и глиной, но соплетай венцы из роз, фиалок и других цветов; не носи помета во рту, подобно жукам, – ибо так делают клеветники, сами первые испытывая зловоние; но держись цветов, подобно пчелам, и составляй соты, как они, и будь со всеми дружелюбен. От клеветника все отвращаются, как от издающего зловоние и питающегося бедствиями других, как пиявка кровью и жук навозом; а человека, имеющего уста доброречивые, все принимают как общего сочлена, как родного брата, как сына, как отца. Но что я говорю о настоящем и о мнениях людей? Представь тот страшный день, неподкупный суд, и то, что, говоря ложь, ты прибавляешь новые грехи к грехам своим. Глаголю же вам, говорит Господь, яко всяко слово праздное, еже аще рекут человецы, воздадят о нем слово в день судный (Мф. 12, 36). Хотя бы, говорит, было справедливо сказанное тобой, и в таком случае ты не избегнешь осуждения, открывая несчастия и позоря ближнего. Вспомни о фарисее. Он не был мытарем, но стал грешнее мытаря, потому что произнес злословие на мытаря. Мытарь не был фарисеем, но стал праведнее фарисея, потому что осудил самого себя.

Беседа 126
Бог устроил между нами много побуждения к взаимной любви [130 - 34 Бес. на 1 Посл. к Коринф.]

   Бог от начала принимал множество мер, чтобы насадить в нас любовь; Он даровал всем нам одну главу – Адама. Для чего все мы не происходим из земли? Для чего не происходим совершенными возрастом, как он? Для того, чтобы рождение, воспитание и происхождение друг от друга привязывали нас друг к другу. Поэтому Он не сотворил и жены из земли. Так как единства природы было бы недостаточно для побуждения нас к единодушию, если бы мы не имели одного прародителя, то Он сделал и это. Если мы ныне, разделяясь одними только местами, чуждаемся друг друга, то тем более было бы так, если бы род наш имел два начала. Посему Он и соединил как бы одной главой все тело человеческого рода. Итак, как в начале, по-видимому, было два лица, то смотри, как Он опять соединил их и совокупил в одно посредством брака: сего ради, сказал Бог, оставит человек отца своего и матерь, и прилепится к жене своей: и будета два в плоть едину (Быт. 2, 24). Не сказал: жена, но: человек, потому что в нем привязанность бывает сильнее; а сильнейшей сделал ее для того, чтобы силой этой любви превосходнейшее существо преклонить и привязать к слабейшему. Так как надлежало установить и брак, то Он сделал жене мужем того, от кого она произошла. Для Бога все ниже любви. Ибо, если и при этом первый человек скоро впал в такое безумие и диавол посеял такую вражду и зависть, то чего не сделалось бы, если бы они происходили не от одного корня? Далее, устрояя, чтобы один повиновался, а другой повелевал, – ибо равенство чести часто производит вражду, – Он учредил не народное правление, но царское, и подобно как в войске, такой же порядок можно видеть в каждом доме.
   Муж занимает место царя; жена – место правителя и военачальника; дети получили власть третьей степени; за тем власть четвертой степени принадлежит рабам; ибо и они имеют власть над низшими, и часто который-нибудь один бывает поставлен над всеми, заменяя господина, будучи впрочем сам рабом; потом и между ними опять есть другие степени власти, иная у жен, иная у детей и у самих детей также различные, сообразно с возрастом и полом; ибо и у детей женский пол имеет власть не одинаковую с мужеским. Везде Бог устроил степени и разнообразие власти, дабы все пребывало в единодушии и великом согласии. Посему и прежде размножения рода нашего, когда были только два первых человека, Он повелел одному начальствовать, а другой подчиняться. Дабы первый не стал презирать и не отверг последней, как низшей, смотри, как Бог почтил и соединил ее с ним еще прежде сотворения: сотворим ему помощника (Быт. 2, 18), сказал Он, выражая что она сотворена для его пользы, и таким образом, соединяя его с той, которая для него сотворена; ибо мы бываем особенно расположены к тому, что сделано для нас. Дабы опять не стала превозноситься она, как назначенная в помощь ему, и не расторгла этих уз, Бог сотворил ее из ребра его, внушая, что она есть часть целого тела. А дабы и муж не стал превозноситься этим, дальнейшее Он не предоставил ему одному, как принадлежало ему одному предыдущее, но сделал противное тому, устроив деторождение, в котором хотя отдал предпочтение мужу, однако не все предоставил ему.
   Видишь ли, сколько Бог устроил уз любви? Во всем этом заключаются естественные залоги единодушия. Подлинно к нему приводит единство природы, – ибо всяко животное любит подобное себе (Сир. 13, 19), – происхождение жены от мужа и – детей от них обоих. Отсюда происходят многие роды любви: одного мы любим как отца, другого как деда, одну как мать, другую как кормилицу, одного опять как сына, внука, или правнука, другую как дочь или внучку, одного как брата, другого как племянника, одну как сестру, другую как племянницу. Впрочем, для чего исчислять все роды родства? Бог употребил и другое побуждение к любви: запретив браки между родственниками, Он обратил нас к чужим, а их расположил к нам. Так как они не соединены с нами естественным родством, то Он соединил иначе – посредством брака, совокупляя посредством одной невесты целые дома и сводя целые роды с родами. Да не поимеши, сказал Он, сестры твоея, ни сестры отца, ни иной девицы, имеющей с тобой родство препятствующее браку, перечислив поименно подобные виды родства (Лев. гл. 18). Довольно для любви твоей к ним того, что ты родился из одного с ними чрева, или связан с ними другим образом. Для чего же стеснять широту любви? Для чего более надлежащего увеличивать расположение к любви здесь, тогда как можешь получить иной повод к любви, взяв жену из чужих и с ней ряд родственников, – мать, отца, братьев и их ближних. Видишь ли, сколь многими способами Бог соединил нас? Но Он не удовольствовался этим, а устроил еще, что мы имеем нужду друг в друге, дабы и таким образом соединить нас; ибо нужды особенно производят общение. Для того Он не попустил, чтобы все было везде, дабы и этим заставить одних иметь общение с другими. Сделав, что мы имеем нужду друг в друге, Он доставил и удобства сообщения. Если бы этого не было, то опять возникли бы неприятности и затруднения; если бы, например, имеющий нужду во враче, плотнике или другом ремесленнике, должен был совершать далекое путешествие, то все погибло бы. Посему Он и устроил города, и собрал всех вместе. А дабы и к живущим далеко мы могли ходить удобно, он распростер между городами море и послал быстрые ветры, сделав таким образом, сообщения удобными. В начале Он поселил всех в одном месте и рассеял не прежде, как первые люди, получившие этот дар, злоупотребили согласием. Так Он соединил нас всеми способами – и природой, и родством, и языком, и местом! Он не хотел, чтобы мы лишились рая; ибо, если бы хотел, то не поселил бы в нем первозданного человека; но виновен в том нарушивший заповедь; не хотел также, чтобы мы были разноязычными; ибо иначе сделал бы это в начале; но тогда бе вся земля устне едине и глас един всем (1 Быт. 11, 1). Посему и тогда, как надлежало истребить живущих на земле, Он не создал нас из другого вещества и не переселил (на небо) праведника, но, оставил его среди потопа, как бы какую искру вселенной, опять возжег род наш от ней – от блаженного Ноя. В начале Он установил одну власть, поставив мужа над женой; но когда род наш пришел в великое расстройство, то Он учредил и другие власти – господ, правителей; и это также для любви. Злоба развращала и погубляла род наш, посему Он посадил среди городов судей, как бы каких врачей, дабы они, истребляя злобу, как бы заразу любви, собирали всех в одно. А дабы не только в городах, но и в каждом доме было великое согласие, Он почтил мужа властью и преимуществом, а жену вооружил страстью, и между обоими поставил дар чадородия, употребив кроме того и другие связи любви. Ибо не все Он предоставил мужу, и не все – жене, но все разделил между обоими, вручив ей дом, а ему торжище, предоставив ему снискивать пропитание, – ибо он возделывает землю, – а ей устроять одежду; ибо пряжа и тканье дело жены; ей дал Он искусство – прясть. Впрочем и при этом сияет домостроительство божественного Промысла.
   Ибо и жена весьма нужна в других вещах необходимейших, и нисшие нужны нам для поддержания нашей жизни; нужда эта такова, что хотя бы кто был богатее всех людей, однако не может чуждаться общения с другими и не нуждаться в беднейших. Ибо не только бедные имеют нужду в богатых, но и богатые в бедных, и богатые даже более в бедных, нежели последние в первых.

Беседа 127
Из кротости нравов проистекает много добродетелей [131 - 3 ч. на М. Св. Пис. Бес. о Крот.]

Раб Христов более познается по кротости своего нрава, нежели по имени, которое дали ему родители. Бог любит род человеческий не столько за девство, за пост, за презрение богатства, за готовность простирать руку помощи нуждающимся, сколько за кротость и скромность нравов; так как и самая готовность помогать нуждающимся происходит во всех, любящих Христа, не от чего иного, как от их доброты; и как потоки из родников, так попечительность о бедных проистекает из кротости нравов. Ибо всякий смиренный и кроткий легко склоняется к человеколюбию и не может оставить без внимания находящихся в бедности, считая бедность других собственным несчастьем. Зависть хуже всего; а человек добрый и кроткий не допускает в душу свою этой злой болезни, но видя своих братьев благоденствующими, он сорадуется и соутешается, считая благоденствие других собственным благоденствием, и, почитая все общим у друзей, сорадуется им в счастии и сострадает в несчастиях. Таковы дары кротости; такова жизнь живущих в смирении. Кроткий есть отец сирот, защитник вдовиц, покровитель бедности, помощник притесняемых, всегда защищающий справедливое. И для сына бывает достопочтенным отец, ведущий жизнь кроткую, и сын для отца, и раб для господина, и господин не другим чем-нибудь приобретает себе благорасположение слуг своих. Ибо, когда они видят, что он находит удовольствие в смирении и со всеми обращается кротко, то весьма уважают его и удивляются ему, считая владельца своего более отцом, нежели господином. Исследуем же тщательно, по силам нашим, какие блага проистекают для смиренных от кротости нравов. Кроткий любезен тем, которые видят его, любезен и тем, которые знают о нем по слуху; и нет никого, кто, слушая похвалы кроткому человеку, не пожелал бы видеть его, приветствовать и непрестанно смотреть на него, считая как бы выгодой для себя его дружбу. И если какие-нибудь люди ссорятся между собой за имущество, то прибегают к человеку доброму и кроткому в надежде, что всякая ссора и несогласие тотчас прекратятся от его доброты. Подлинно, когда случится людям враждовать между собой, то кротость судии располагает быть кроткими и тех, которые легко приходят в негодование и гнев. Другие же, стараясь явиться примирителями враждующих, не могут внушить к себе такого уважения. Так по моему мнению, в каждом деле убедительный советник есть тот, кто первый исполняет действия, которые он советует. Посему, когда учитель кротости первый является исполняющим свои советы, то он, как только явится, тотчас укрощает неистовых, и не нужно ему ни убеждений, ни слов, но еще прежде произнесения каких-нибудь выражений он уже водворяет мир. Как луч солнца, являясь, тотчас прогоняет тьму; так и человек добрый и кроткий скоро превращает смятение и ссору в мир и тишину. Здесь нужно заметить, что Христос об одних только мирных по образу жизни говорит, что они – сыны Божии (Мф. 5, 9). Почему же одним кротким Он усвоил свое собственное название? Потому, что один только тот, кто становится для других виновником дружбы и мира по возможности подражает Сыну Божию. Ибо как Он, Бог и Господь всех, явившись нам в Божественной своей плоти, примирил с людьми святых ангелов, которые были как бы враждебны им; так и человек добрый, братьев, родственников и близких, враждующих между собой, убеждает повиноваться законам Божиим и, оставив вражду, любить друг друга по заповеди Божией. Подлинно, что жилы в телах наших, тоже добрый человек в доме, в церкви и в городе. Ибо и Павел обыкновенно называет братию телами и членами друг друга (Еф. 4, 25); посему тот, кто водворяет дружбу между разделенными и ссорящимися, поступает по слову Павла, убеждая всех не пренебрегать членами и не пожирать друг друга. Таким образом справедливо сказано, что виновник мира между братиями, соединяющий и скрепляющий разделенных и ссорящихся, имеет такую же силу в Церкви, в доме и в городе, какую жилы имеют в телах.
А такую силу над другими каждый приобретает тогда, когда он первый является кротким по жизни; напротив, кто легко приходит в гнев, тот показался бы смешным для других, если бы стал усмирять гневающихся.

Беседа 128
Увещание не судиться за обиды [132 - 16 Бес. на 1 Посл. к Коринф.]

   Будем убегать внешних судилищ. Хотящему судитися с тобою, говорит Господь, и ризу твою взяти, отпусти ему и срачицу; и: буди увещаваяся с соперником твоим скоро, дондеже еси на пути с ним (Мф. 5, 40, 25). Впрочем нужно ли предлагать наши убеждения? Сами, имевшие дело со внешними судилищами, постоянно говорят, что лучше обходиться без них. Но деньги, или лучше, безумная страсть к деньгам! Она низвращает и ниспровергает все; для денег многим все кажется басней и пустяками. Что люди мирские заводят тяжбы в судилищах, это еще не удивительно: но когда многие из отрекшихся от мира делают тоже, это уже не заслуживает никакого прощения. Если хочешь видеть, как Писание повелевает тебе удаляться от этой нужды; т. е. от судилищ, и для кого существуют законы, то послушай, что говорит Павел: праведнику закон не лежит, но беззаконным и непокоривым (1 Тим. 1, 9). Если же он говорит так о законе Моисеевом; то тем более – о законах внешних. И подлинно, когда ты сам оскорбляешь, то явно, что ты не праведник; а когда тебя оскорбляют, и ты терпишь, – что особенно и свойственно праведнику, – то не имеешь нужды в законах внешних. Но, скажешь, могу ли я терпеть, когда меня оскорбляют? Христос заповедал еще более. Он заповедал оскорбляемому не только терпеть, но и благодетельствовать оскорбляющему и готовностью к терпению побеждать злое расположение оскорбляющего. Он не сказал: желающему судиться с тобой и взять у тебя ризу отдай ризу, но вместе с ней отдай ему и срачицу. Побеждай его, говорит, терпением, а не оскорблением со своей стороны; вот славная и блистательная победа! Посему и Павел сказал: уже отнюдь вам срам есть, яко тяжбы имате между собою, и: почто не паче обидими есте (1 Кор. 6, 7–8)? Победа принадлежит скорее терпящему обиды, нежели не терпящему; постараюсь объяснить вам это. Положим, что не терпящий обиды ведет противника своего в судилище и одерживает верх; но тогда-то он сам и остается побежденным. Он подвергся тому, чего не хотел: противник принудил его огорчаться и судиться. Что в том, что ты одержал верх? Что в том, что обратно получил все деньги? Ты потерпел то, чего не хотел, быв принужден судиться.
   Если же ты перенесешь обиду, то побеждаешь; теряешь деньги, но приобретаешь победу при таком любомудрии; ибо, значит, противник не мог принудить тебя к тому, чего ты не хотел. Дабы видеть, что это правда, скажи мне: кто победил, сидевший ли на гноище, или завистник его? Кто побежден, лишенный ли всего Иов, или лишивший всего диавол? Явно, что лишивший всего диавол. Кого мы прославляем победителем, диавола ли, который поражал, или Иова, который был поражаем? Явно, что Иова. Правда, он не мог сохранить погибшего имущества и спасти детей своих; что я говорю: имущества и детей? – не мог сохранить даже телесного здоровья, однако победителем остался он, потерявший все имущество. Он не мог сохранить имущества, но всецело сохранил благочестие. Он не мог предотвратить погибель детей; но что из этого? Случившееся сделало их более славными и ему доставило добро среди искушений. Если бы он не пострадал и не потерпел нападений от диавола, то и не одержал бы такой блистательной победы. Если бы терпеть обиды было зло, то Бог не заповедал бы нам этого; потому что Бог не заповедует ничего худого. Или вы не знаете, что Он есть Бог славы (Пс. 23, 10) и не желает, чтобы мы подвергались бесславию, осмеянию и погибели, а доставляет нам все противное тому? Он заповедует нам терпеть обиды и все делает для того, чтобы отклонить нас от житейской суеты и научить, в чем состоит истинная слава и бесславие, потеря и приобретение.
   Но, скажешь, тяжко терпеть оскорбления и обиды? Нет, человек, не тяжко. Доколе ты будешь пристрастен к благам настоящим? Бог не повелел бы этого, если бы было тяжко. И смотри: нанесший обиду отходит с деньгами, но зато и с порочной совестью; а потерпевший обиду, хотя лишился денег, но получил дерзновение пред Богом – стяжание, которое драгоценнее бесчисленных сокровищ. Итак, зная это, будем любомудрыми по доброй воле, – и мы не подвергнемся участи людей неразумных, которые не считают обидой для себя, когда лишаются чего-нибудь по приговору судилища. Напротив мы терпим величайшую потерю, когда любомудрствуем так не по доброй воле, а быв принуждены к тому; ибо проигравший дело не выносит никакой пользы из судилища; любомудрие его есть следствие необходимости. В чем же состоит блистательная победа? В том, когда ты презираешь обиду, когда не прибегаешь к суду. Что ты говоришь, скажешь ты? У меня отнято все имущество, а ты повелеваешь молчать? Я обижен, а ты советуешь переносить это с кротостью? Могу ли я сделать это? Легко можешь, если воззришь на небо и красоту его, если вспомнишь, где Бог обещал принять тебя за великодушное перенесение обид. Поступай же так и, воззрев на небо, помысли, что ты чрез это уподобляешься Седящему там на херувимах. Он также был оскорбляем, и терпел; был поругаем, и не мстил; был оплеваем, и не отвечал; но напротив воздавал оскорбившим Его бесчисленными благодеяниями, и нам повелел подражать Ему. Вспомни, что ты вышел из утробы матери своей, наг и пойдешь отсюда – и ты и обидевший тебя, или лучше, он умрет с тысячью язв, порождающих червей. Помысли, что настоящее временно; представь себе гробы прародителей; вникни внимательнее в дело, – и увидишь, что нанесший тебе обиду сделал тебя более крепким; страсть сребролюбия в себе он сделал сильнее, а в тебе ослабил, отняв в тебе пищу у этого дикого зверя. Он избавил тебя от забот, хлопот, зависти клеветников, беспокойства, смятения, беспрестанного страха, а на свою голову навлек множество зол. Но что, скажешь, если я должен буду бороться с голодом? Будешь делать это вместе с Павлом, который говорит: до нынешняго часа и алчем, и жаждем, и наготуем (1 Кор. 4, 11). Но он, скажешь, для Бога? И ты для Бога. Когда ты не мстишь, то делаешь это для Бога. Но нанесший мне обиду наслаждается вместе с богачами? Лучше скажи: с диаволом; а ты получишь венцы вместе с Павлом. Не бойся голода; не убиет, говорит Премудрый, гладом Господь душу праведную (Прит. 10, 3); и другой говорит: возверзи на Господа печаль твою, и той тя препитает (Пс. 54, 23). Если Он питает полевых птиц, то не пропитает ли тебя? Не будем же маловерны и малодушны, возлюбленные! Обещавший нам царствие и такие блага лишит ли нас благ настоящих?
   Не будем желать лишнего, будем довольны малым, – и мы всегда будем богаты. Будем пещись только об одежде и пище, – и получим как это, так и гораздо большее. Когда ты скорбишь и огорчаешься обидой, я желал бы показать тебе душу торжествующего победу обидчика; она подобна пеплу! Таково свойство греха: пока он совершается, дотоле доставляет некоторое удовольствие; а когда совершится, то легкое удовольствие проходит и наступает скорбь. То же испытываем и мы, когда наносим кому-нибудь обиду: после сами осуждаем себя. Когда мы удовлетворяем своему корыстолюбию, тогда радуемся; а после совесть угрызает нас. Видишь ли ты у кого-нибудь дом бедного? Плачь не о том, кто лишился, но о том, кто взял его; не другому, а себе он причинил зло; бедного он лишил блага настоящего, а себя – благ неизреченных. Ибо если не подающий бедным идет в геенну, от отнимающий у бедных какому подвергнется мучению? Но какая, скажешь, польза от того, что я терплю зло? Великая польза. Не в наказании причинившего тебе зло Бог поставляет для тебя воздаяние; это значило бы немного. Что пользы, если я терплю зло и он терпит зло? Знаю, что многие считают величайшим для себя утешением и остаются совершенно довольными, когда видят обидевших их наказанными; но Бог не в том поставляет воздаяние. Но, знаешь ли, какие ожидают тебя блага? Он отверзает тебе все небо, делает тебя сожителем святых, включает тебя в лик их, разрешает от грехов, венчает правдой. Ибо если прощающие согрешающим против них получают отпущение грехов, то не только прощающие, но и благодетельствующие им, какого не удостоятся благословения? Посему не огорчайся, но еще молись за обидевшего тебя; это принесет пользу тебе самому.
   Он взял твое имущество, взял и грехи, как случилось с Нееманом и Гиезием (4 Цар. 5, 27). Какого не отдал бы ты богатства, чтобы тебе отпущены были грехи?
   Это может быть и теперь; если будешь терпеть и не станешь проклинать, то получишь блистательный венец. Не мои эти слова, но Христовы: молитеся, сказал Он, за творящих вам напасть, и помысли, какая за это награда; яко да будете подобны Отцу вашему, иже есть на небесех (Мф. 5, 44–45). Таким образом ты ничего не теряешь, но еще приобретаешь, не терпишь вреда, но еще получаешь венец; душа твоя делается более любомудрой; ты уподобляешься Богу, избавляешься от забот об имуществе, приобретаешь Царствие Небесное. Итак, представляя все это, возлюбленные, будем любомудрствовать, когда нас обижают, дабы избавиться от беспокойств настоящей жизни, освободиться от бесполезных огорчений и сподобиться радости будущей, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 129
О прощении обид ближнему [133 - 27 Бес. на Кн. Быт.]

   Бог ничего, ничего так не ненавидит и не отвращается, как человека злопамятного и постоянно питающего в душе своей вражду к ближним. Так-то гибелен этот грех, что отвращает от нас и Божие человеколюбие!.. Господь сказал: аще отпущаете человеком согрешения их, отпустит и вам Отец ваш небесный (Мф. 6, 14). Не будем же думать, будто мы, прощая ближнему, ему оказываем благодеяние, или великую милость; нет, мы сами тогда получаем благодеяние, сами для себя извлекаем отсюда великую пользу. Равным образом, если мы не простим ближним, то чрез сие им нисколько не сделаем вреда, а себе приготовим невыносимую геенскую муку. посему, прошу, зная это, не будем никогда злопамятствовать и питать вражду к тем, кто сделал нам неприятность или другую какую-нибудь обиду, но, представляя себе, какое благодеяние и дерзновение пред Господом они доставляют нам, а больше всего то, что примирение с оскорбившими нас заглаждает наши грехи, поспешим и не замедлим (примириться с врагами), и размышляя о происходящей от того пользе, покажем такое благорасположение к врагам, как бы они были истинными нашими благодетелями. Ибо, если мы будем вести себя внимательно, то не столько пользы нам принесут люди, искренно к нам расположенные и всячески старающиеся угождать нам, сколько наша благорасположенность к врагам; она сделает нас достойными небесного благоволения и облегчит бремя грехов наших.
   В самом деле, возлюбленный, посуди, каково величие этой добродетели, смотря на те награды, которые Бог всяческих обещал совершающим ее. Он сказал: любите враги ваша, благословите кленущия вы, молитеся за творящих вам напасть; и, так как заповедуемое было важно и весьма возвышенно, то присовокупляет: яко да будете подобни Отцу вашему, иже есть на небесех: яко солнце свое сияет ни злыя и благия, и дождит на праведныя и на неправедныя (Мф. 5, 54, 45). Видишь, кому уподобляется, сколько это возможно для человека, тот, кто не только не мстит оскорбившим его, но и усердно молится за них? Итак, не лишим себя, по нерадению, столь великих даров и наград, превосходящих всякое слово, но всячески будем стараться об исполнении этого (повеления), и употребив даже принуждение себе, приучим свою душу покоряться заповеди Божией. Ибо для того и я сделал это увещание, чтобы, пока еще время, каждый из нас, у кого только есть враг, постарался ласковым своим обращением примирить его с собой. И никто не говори мне: «Я раз и два просил его, но он не согласился примириться». Нет, если мы искренно хотим примириться, то не отступим от врага, пока не победим его своими усильными просьбами, пока не привлечем к себе и не заставим прекратить вражду против нас.
   Ибо разве ему чрез это мы оказываем какую-либо милость? Нет, на нас самих переходят плоды доброго дела: мы этим привлекаем на себя благоволение Божие, приобретаем себе прощение грехов, получаем великое дерзновение пред Господом. Если мы сделаем так, то будем в состоянии с чистой совестью приступить и к этой священной и страшной трапезе, и с дерзновением произнести оные слова, содержащиеся в молитве Господней. Посему предоставляю совести каждого знать, с каким дерзновением мы, исполнив эту заповедь, можем произносить эти слова в то страшное время. Если же пренебрежем эту заповедь, то какому подвергнемся осуждению, поступая вопреки словам своим, дерзая произносить слова молитвы безрассудно и легкомысленно, скопляя для себя более и более огня геенского и возбуждая против себя гнев Господа? Радуюсь и восхищаюсь, видя, что вы с удовольствием слушаете меня и своими рукоплесканиями показываете, что вы стараетесь расположить себя (к примирению) и привести в исполнение эту заповедь Господню. Ибо в этом-то и состоит врачевство душ наших, в этом исцеление ран наших, в этом самый лучший путь угождения Богу, в этом самое верное отличие боголюбивой души, когда т. е. мы все исполняем ради закона Господня и не поддаемся не благородным мыслям, но становимся выше страстей, представляя себе благодеяния, ежедневно оказываемые нам Богом. И в самом деле, сколько бы мы ни старались, не можем однако ж изобразить и малейшей части ни тех благ, которые нам уже дарованы, ни тех, которые ежедневно ниспосылаются, ни тех, которые еще уготованы нам в будущей жизни, если мы захотим исполнить Его заповеди. И так каждый, вышед отсюда, сделай это дело, поспешай к нему, как к величайшему сокровищу, и не медли нисколько. Хотя бы пришлось потрудиться, или поискать, или совершить длинный путь, или преодолеть какие-либо затруднения, устраним все эти препятствия. Об одном только позаботимся, как бы нам исполнить заповедь Господню и получить награду за послушание. Знаю, что нелегко и неприятно пойти к тому, кто враждует и злобствует против нас, стать и начать разговаривать с ним. Но, если ты размыслишь о высоком достоинстве этой заповеди, о великости награды и о том, что польза от этого доброго дела обращается не на него, а на тебя; то все покажется тебе легким и удобным.
   Итак, содержа это в своих мыслях, будем побеждать привычку (помнить зло) и с благоговейным расположением исполнять заповеди Иисуса Христа, чтобы нам от Него удостоиться наград, благодатью и человеколюбием благости Его, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и всегда, во веки веков. Аминь.

Беседа 130
О пользе скорбей [134 - 26 Бес. на 2 Пос. к Коринф.]

Где скорбь, там и утешение; а где утешение, там и благодать Божия. Апостолу Павлу в какой мере усиливались искушения, в такой мере умножалась и пребывала в нем благодать. Так было и в Ветхом Завете. Среди искушений процвели праведники. Так три отрока, так Даниил, Моисей и Иосиф – все чрез искушения сделались славными и удостоились великих венцов. Ибо тогда душа и очищается, когда терпит скорби ради Бога. Тогда она получает большую помощь, потому что имеет нужду в большем содействии от Бога, и достойнее большей благодати; а делаясь любомудрой, сокровиществует себе великие блага, не говоря уже о тех наградах, какие отложены для нее у Бога. Ибо скорбь искореняет высокомерие, отсекает всякое нерадение, уготовляет к терпению, обнаруживает ничтожность дел человеческих, и в жизнь вводит много любомудрого. Ей уступают все страсти: зависть, ревность, похоть, пристрастие к богатству, плотская любовь, гордость, высокомерие, гнев и весь рой душевных недугов. А если хочешь на самом деле видеть пример сего или в одном человеке, или и в целом народе; то я могу тебе показать живших как в скорби, так и безбедно, и научить – какая происходила польза от скорбей, и какая беспечность от недостатка скорбей. Евреи, когда были оскорбляемы и гонимы, тогда стенали, призывали Бога и получали свыше великую помощь, а когда утучнялись, тогда оставляли Бога. Также ниневитяне, когда жили беззаботно, до того прогневали Бога, что он угрожал истребить до основания весь город; а когда смирились, услышав проповедь Ионы, тогда показали все любомудрие. А если хочешь видеть пример в одном человеке, то вспомни о Соломоне. Когда он с заботой и беспокойством размышлял о том, как управлять народом Божиим; тогда удостоился Боговидения. А когда стал жить среди удовольствий, тогда впал в самую бездну пороков. А что сказать об отце его? Когда он был чуден и удивителен? Не тогда ли, как был в искушениях? Авессалом, не тогда ли вел себя благоразумно, пока находился в бегстве? А возвратившись, не сделался ли мучителем и отцеубийцею? Что скажем об Иове? Он славен был и во время благополучия; но еще славнее оказался после скорбей. Но нужно ли говорить о давнем и древнем? Если кто рассмотрит и настоящие наши дела, увидит, какую пользу приносят скорби. Ныне наслаждаясь миром, мы ослабели, обленились и наполнили Церковь тысячами зол.
Когда же терпели гонения; тогда были целомудреннее, благонравнее, ревностнее и усерднее как к сим собраниям, так и к слушанию. Что огонь для золота, то скорбь для души; она стирает с нее скверну, делает ее чистой, светлой и ясной. Скорбь вводит в царство, а беспечная жизнь в геенну; посему к царству тесный, а в геенну пространный путь. Почему и Христос, как бы предлагая нам какое-либо великое благо, сказал: в мире скорбни будете (Ин. 16, 33). Итак, если ты ученик Христов, иди путем тесным и скорбным; не ропщи и не унывай. Если для Господа не хочешь терпеть скорби; то все же будешь терпеть скорбь, но по другим причинам, без всякой для себя пользы. Ибо завистник, корыстолюбец, привязавшийся к блуднице, тщеславный и преданный всякому другому пороку, терпит многие печали и скорби, и скорбит не меньше плачущих. Если же не проливает слез и не плачет; то от стыда и бесчувствия. А если бы ты проник в душу его; то увидел бы, что она обливается бесчисленными волнами. Итак, поелику ведущий ту и другую жизнь, необходимо должен скорбеть; то почему же не избрать жизни, которая вместе со скорбью доставляет бесчисленные венцы? Ибо и всех Святых Бог вел сим путем, – путем скорбей и тесноты, как для их собственной пользы, так и для безопасности других, чтобы не думали о себе выше своего достоинства.

Беседа 131
О любостяжании [135 - 15 Бес. на 1 Пос. к Коринф.]

   Любостяжание есть старая закваска, и куда оно ни попадет, в какой дом ни вторгнется, делает его нечистым. Хотя бы ты немногое приобрел неправедно, заквасил этим все свое состояние. Посему часто немногое, приобретенное бесчестно, ниспровергало многое, накопленное честно. Ибо нет ничего опаснее любостяжания; хотя бы ты к своему казнохранилищу приделывал ключи, запоры, напрасно будешь делать все, если заключил внутри любостяжание, этого злейшего разбойника, который может отнять у тебя все. Как же, скажешь, многие любостяжатели не подвергаются этому? Непременно подвергнутся, хотя и не вдруг; а если избегнут теперь, то тем страшнее будет тогда; они соблюдаются для большого наказания. Притом, если они сами избегнут, то наследники их испытают заслуженное ими. Но, скажешь, справедливо ли это? Весьма справедливо. Получивший наследство, приобретенное неправедно, хотя сам и не похищал, но владеет чужой собственностью, знает это хорошо, и потому справедливо может пострадать. Ибо, если бы ты взял что-нибудь от грабителя, а потом ограбленный пришел бы к тебе и стал требовать свое обратно, то мог ли бы оправдываться тем, что не ты ограбил его? Отнюдь нет. Что отвечал бы ты, скажи мне, против обвинения? Что другой отнял? Но ты владеешь. Что другой ограбил? Но ты пользуешься. Это известно и из законов внешних, которые, не касаясь похитителей и грабителей, повелевают взыскивать с тех, у кого кто найдет свою собственность. Итак, если ты знаешь обиженных, то вознагради их, и сделай так, как сделал Закхей, с великим избытком (Лк. 19, 8); а если не знаешь, то я укажу тебе другой путь и не лишу тебя врачевства: раздай все бедным, и таким образом исправишь зло. Если же иные передали такое имущество детям и внукам, то они испытали вместо одного другое зло. Но что я говорю о том, что бывает здесь? Не будет ли говорено об этом в тот день, когда предстанут обнаженными те и другие, и ограбленные и грабители, или лучше сказать, не одинаково обнаженными. От имущества они будут одинаково обнажены, но одни из них будут покрыты грехами, нажитыми с имуществом. Что мы сделаем в тот день, когда обнаженный и лишившийся всей собственности предстанет пред страшным судилищем, и никто не будет защищать тебя?
   Что ты скажешь Судие? Теперь ты можешь обмануть суд человеческий, а тогда того суда уже не будет; или лучше, не можешь и теперь; ибо и теперь тот суд – в своей силе. Бог видит все совершающееся и близ есть к обиженным, даже и не призываемый (Пс. 144, 18). Обиженный, хотя бы он был и не достоин того, чтобы мстить за него, непременно имеет Бога мстителем за себя, потому что причиненное ему зло не угодно Богу. Как же, скажешь, такой-то нечестивец благоденствует? Но не надолго. Послушай, что говорит Пророк: не ревнуй лукавнующим, зане яко трава скоро изсшут (Пс. 36, 1, 2). Где, скажи мне, хищник, переселившийся отсюда? Где его светлые надежды?
   Где громкое имя? Не все ли прошло? Не все ли, принадлежавшее ему, есть тень и сновидение? Тоже будет и с каждым таким человеком.

Беседа 132
О корыстолюбии [136 - 9 Бес. на 1 Пос. к Коринф.]

   Грех есть варвар, который, пленив душу однажды, не щадит ее, но мучит ее, на погибель подпавших власти его. Подлинно, ничто так не безрассудно, ничто так не бессмысленно, глупо и нагло как грех. Куда он ни вторгается, все низвращает, расстраивает и погубляет; он безобразен на вид, несносен и отвратителен. Если бы какой живописец захотел изобразить его, то, мне кажется, не погрешил бы, изобразив его в виде жены звероподобной, варварской, дышащей огнем, безобразной и черной, как внешние поэты изображают Сцилл. Ибо грех тысячью рук обхватывает наши мысли, вторгается неожиданно и терзает все, подобно псам, кусающим внезапно. Впрочем, для чего нам живописное изображение, когда мы можем представить самих людей, подобных ему? Кого же наперед изобразить вам? Не корыстолюбца ли и грабителя? Подлинно, что может быть бесстыднее глаз его? Что бессовестнее его и подобнее псам? Не так нагло приступает пес, как он, когда похищает имущество других. Что сквернее рук его? Что гнуснее уст его, которые пожирают все и не насыщаются? Не принимай лица и глаз его за человеческие; не так смотрят человеческие глаза. Он не смотрит на людей, как на людей, не смотрит на небо, не устремляет взоров к Господу, но во всем видит деньги.
   Человеческие глаза, видя удрученных бедностью, обыкновенно проливают слезы; а глаза грабителя, видя бедных, выражают зверство. Человеческие глаза не смотрят на чужое, как на свое, но и на свое, как на чужое, не желают принадлежащего другим, но еще другим раздают свое; а глаза корыстолюбца не успокаиваются дотоле, пока не похитят у других всего; потому что смотрят не по-человечески, но по-зверски. Человеческие глаза не могут видеть своего тела обнаженным: ибо для них оно свое и тогда, когда принадлежит лицу других; а глаза корыстолюбца не насыщаются дотоле, пока не обнажат кого-либо совершенно и не скроют всего у себя дома, или лучше сказать, не насыщаются никогда. Посему руки таких людей можно назвать не только зверскими, но еще гораздо свирепейшими, и опаснейшими, чем у зверей. Медведи и волки, насытившись, отступают от пищи, а те не насыщаются никогда. Между тем Бог дал нам руки для того, чтобы мы помогали другим, а не вредили им. Если же мы станем употреблять их на последнее, то лучше было бы отсечь их и оставаться без них. Ты скорбишь, когда дикий зверь растерзает овцу; а когда сам делаешь то же со своим единоплеменником, то и не считаешь это дело зверским? Что же ты за человек? Ты знаешь, что человеческим мы называем то дело, которое исполнено милосердия и человеколюбия; а дело грубое и жестокое мы называем бесчеловечным. Таким образом, характер человека мы изображаем делами милосердия, а характер зверя – делами противными тому, и часто говорим: ужели он человек, а не зверь и не пес? Ибо людям свойственно облегчать бедность, а не увеличивать ее. У людей корыстолюбивых и уста суть уста зверские, или еще хуже их; они произносят слова, которые своей ядовитостью гораздо скорее, нежели зубы зверей, причиняют смерть. И если бы исчислять все, то ясно видно было бы, как бесчеловечие делает людей зверями. А кто посмотрит на душу таких людей, тот назовет их не только зверями, но даже демонами. Ибо они исполнены крайней жестокости и вражды к ближним; нет в них ни желания царствия, ни страха геенны, ни стыда пред людьми, ни милосердия, ни сострадания, но бесстыдство, наглость и презрение ко всему будущему; вещания Божии о будущих мучениях кажутся им баснею, угрозы – посмешищем. Такова душа корыстолюбца! Если же они внутри демоны, а извне звери и даже хуже зверей, то за кого, скажи мне, мы будем считать их? Что они хуже зверей, это видно из следующего: звери таковы по природе, а они, получив от природы кротость, вопреки природы стараются усвоить себе свойства зверей. Самые демоны делают своими споспешниками людей неблагонамеренных; ибо если бы эти не были их споспешниками, то большая часть их козней против нас оставалась бы без успеха; а те стараются притеснять и содействующим им в неправедных делах их. Притом демон враждует против человека, а не против подобных ему демонов; а корыстолюбец старается всячески причинить зло и ближнему и родному, не стыдясь самой природы.
   Знаю, что многие негодуют на меня за эти слова; но я не сержусь на них, а жалею и плачу, что они находятся в таком состоянии. Если бы они захотели даже бить меня, и это я с удовольствием перенес бы, только бы они оставили свое зверство. Ибо не я только, но и Пророк вместе со мной исключает таких из числа людей: человек, говорит, в чести сый не разуме, но приложися скотом несмысленным (Пс. 48, 21). Постараемся же быть людьми, будем взирать на небо, облекаться во образ Создавшаго нас (Кол. 3, 10) и не унижать себя самих, дабы нам сподобиться и будущих благ, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 133
О высокоумии [137 - 20 Бес. на Пос. к Рим.]

   Быть глупым по природе не составляет вины. А сделаться глупым от злоупотребления ума – не извинительно, и влечет за собой большее наказание.
   Таковы те, которые по причине своей мудрости много о себе думают, и впадают в крайнее высокоумие.
   Ибо ничто не делает столько глупым, как высокоумие. За сие и Пророк называет варвара глупцом, говоря: юрод бо юродивая изречет (Ис. 32, 6). А чтобы ты мог заключить об его глупости из собственных речей его, послушай, что говорит он: выше звезд небесных поставлю престол мой, и буду подобен Вышнему (Ис. 14, 13–14). Вселенную всю объиму рукою моею яко гнездо, и яко оставленая яица возму (10, 14). Что может быть глупее сих слов? Но и всякое хвастливое слово легко навлекает на себя тоже нарекание. И если буду тебе пересказывать все речи высокоумным, ты не различишь, высоумным ли то сказано, или глупцом; таким образом в обоих один и тот же недостаток. Некоторый варвар говорит еще: аз есмь Бог (Иез. 28, 2), а не человек; и другой: не возможет Бог спасти вас, или исхитить из рук моих (Дан. 3, 15); также египтянин: не вем Господа, и Израиля не отпущу (Исх. 5, 2). Таков и безумец, описанный Пророком, и говоривший в сердце своем: несть Бог (Пс. 13, 1)!
   Таков и Каин, сказавший: еда страж брату моему есмь аз (Быт. 4, 9)? Теперь различишь ли, которые слова сказаны высокоумными, и которые глупцами? Высокоумие, которое не наблюдает умеренности и состоит в превозношении ума (почему и называется высокоумием), делает и глупцами и тщеславными. И ежели начало премудрости есть страх Господень; то начала глупости есть неведение Господа. Итак, ежели ведение Бога есть мудрость, а неведение – глупость, неведение же происходит от гордости, так как начало гордости есть неведение Господа; то следует, что гордость есть крайняя глупость. Таков был Навал, если не пред человеком; он от высокоумия сделался безумным, а напоследок умер от страха. Как скоро человек потеряет меру благоразумия, по причине душевного расслабления делается он вместе и робким и дерзким.
   Как тело, по нарушении в нем равновесия жизненных соков, сделавшись расстроенным, подвергается всяким болезням: так и душа, когда утратит свою возвышенность и смиренномудрие, приобретши некоторый навык, приходит в болезненное состояние, делается и робкой и дерзкой и безумной, даже перестает узнавать сама себя. А кто не знает себя, как может знать, что выше его? Как одержимый помешательством ума, когда не узнает себя, не знает и того, что у него пред ногами; и как глаз, когда сам слеп, омрачает все тело: так бывает и с высокоумием. Посему высокоумные несчастнее и помешанных в уме и глупых по природе; они возбуждают смех, подобно последним, и отвратительны подобно первым. И хотя столько же расстроены в уме, как помешанные; однако ж не возбуждают столько сожаления. Столько же делают дурачеств, как глупцы; однако ж, не извинительны, как те, а внушают одно отвращение. Имея недостатки тех и других, не могут быть извиняемы, как те или другие; потому что смешны не только своими мечами, но и всеми приемами. Скажи мне: для чего вытягиваешь шею? Для чего ходишь, привстав на пальцы? Для чего поднимаешь брови? Для чего надуваешь грудь?
   Не можешь ты сделать волоса белого или черного, а ходишь будто по воздуху, представляя себя владыкою всего? Тебе хотелось бы, может быть, чтоб выросли у тебя крылья, дабы не ступать тебе по земле; может быть тебе желательно стать чудом. И теперь не делаешь ли из себя чуда, когда, будучи человеком, замышляешь летать? Но лучше сказать, ты летаешь уже внутренно, все тебя надмевает. Как мне назвать тебя, чем истребить твое высокоумие? Наименовать ли тебя пеплом, прахом, дымом, пылью? Какой низкий предмет ни возьму, ни один не изображает в точности, что желал бы я изобразить. Мне хотелось бы представить всю надутость и пустоту высокоумного. Какой же найду образ ему соответственный? Мне кажется, подобен он зажженному льну. Как вспыхнувший лен по-видимому раздувается и приподнимается, но от легкого прикосновения руки опадает, и оставляет нечто тоньше самого пепла; так и душа высокоумного.
   Пустую надутость его случайное прикосновение может сократить и уничтожить. Всякий высокоумный по необходимости должен быть слабым; потому что все высокое не бывает крепко. Как водяные пузыри скоро лопаются; так и высокоумные удобно пропадают. Если не веришь сему; представь мне человека наглого и высокоумного, и увидишь, что от неважного обстоятельства приходит он в большую робость, чем иной от падения. Как сучья обращаются в прах, едва вспыхнет обхвативший их пламень, а вещество толстых дерев не вдруг сожигается, и надолго сохраняет в себе пламень: так души твердые и непоколебимые с трудом и воспламеняются и сгорают, а над слабыми в одно мгновение времени совершается то и другое.
   Зная сие, будем упражняться в смиренномудрии; оно всего сильнее, тверже камня, крепче адаманта, поставляет нас в большую безопасность, чем башни, крепости и стены. Оно недоступно всем ухищрениям диавольским, тогда как высокоумие делает, что нас одолевает всякий встретившийся; тогда как оно, по сказанному выше, лопается легче водяного пузыря, рвется скорее паутины, рассевается удобнее дыма. Итак, дабы утвердиться на твердом камне, отложив высокоумие, возлюбим смиренномудрие. Тогда и в настоящей жизни найдем спокойствие, и в будущем веке насладимся всеми благами, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и всегда, и во веки веков. Аминь.

Беседа 134
Лихоимец есть идолослужитель [138 - 18 Бес. на Пос. к Ефес.]

Нам не верят, когда мы говорим, что всяк, назвавший брата уродом, подлежит геенне. Некоторые говорят: «Ужели назвавший брата уродом подлежит геенне? Нет!» – говорят. И когда говорим, что лихоимец есть идолослужитель, и над этим опять смеются, говоря, что это выражение преувеличено: и все заповеди унижают подобным образом. Их-то, имея в виду, и писал тогда к Ефесеям блаженный Павел, говоря: сие да весте, яко всяк блудник, или нечист, или лихоимец, иже есть идолослужитель, не имать достояния в царствии Христа и Бога. Потом присовокупляет: никтоже вас да лстит суетными словесы. Суетные слова – те, которые имеют временную прелесть, но никогда не выказываются в делах: потому что дело их – обман. Сих бо ради грядет гнев Божий на сыны непокоривыя (Ефес. 5, 5), – за прелюбодеяние, говорит, за любостяжание, за нечистоту, или и за это и за обман, так как они не добросовестны. выражение: лихоимец есть идолослужитель – не преувеличено, напротив – выражение истинное. Как и каким образом? Таким, что лихоимец отдаляется от Бога, подобно тому, как идолослужитель. И чтобы ты не подумал, что это сказано просто, – есть Христово изречение, которое говорит: не можете Богу работати и мамоне (Мф. 6, 24). Те, которые работают мамоне, удалили себя от служения Богу; те же, которые отреклись Его владычества и служат бездушному золоту, явно суть идолослужители. Но я не делал, говорит (любостяжатель), идола, не ставил жертвенника, не приносил в жертву овец, не возливал вина, – но ходил в церковь, и руки воздевал к Единородному Сыну Божию, и в таинствах участвую, и имею общение в молитве и во всем другом, что прилично христианину. Итак, каким образом я покланяюсь, говорит, идолам? Это-то самое и удивительное, что ты, испытавши и вкусивши Божия человеколюбия, и увидевши, что благ Господь, оставил Благого и принял на себя владычество жестокого тирана; говоришь, будто не работаешь ему, а на самом деле подверг самого себя жестокому и невыносимому игу сребролюбия. Но лихоимец не есть, говорят, идолослужитель. А что такое идолослужитель? Разве не тот, кто покланяется страстям, вместо того, чтобы владеть страстью? Например: когда мы говорим, что такой-то покланяется идолам, он говорит: нет, не им, но Афродите и Арею. И если мы скажем, кто сама Афродита? Более знающие из них говорят: удовольствие. И кто Арей? Гнев. Так и ты отвечаешь о мамоне. Если скажем: что есть мамона?
Любостяжание, – и ты ему покланяешься. Не поклоняюсь, говоришь. Почему? Потому что себя не сгибаешь? Но ты гораздо более воздаешь поклонения делами и поступками: потому что такое поклонение важное. Притом те (язычники), покланяясь страстям олицетворенным, часто бывают свободны от своих страстей. Так посмотри на почитателя Арея, – и он часто владеет гневом. В тебе же не то, но ты сам себя делаешь невольником страсти. Но ты не закалаешь овец. Но за то – людей и души разумные, иные – голодом? Другие – клеветой. Ничего нет неистовее подобной жертвы. Кто видел, чтоб души закалались когда? проклят жертвенник любостяжания! Если придешь к жертвеннику идолов, заметишь от него запах крови козьей и крови быков: если же подойдешь к жертвеннику любостяжания, заметишь тяжелый запах человеческой крови. Идолослужители кланяются творению Божию. И почтоша, говорит Апостол, и послужиша твари паче Творца (Рим. 1, 25): ты же покланяешься своему собственному творению. Бог не сотворил любостяжания, но изобрела его твоя безмерная ненасытимость.

Беседа 135
О милостыне [139 - 11 Бес. на Пос. к Евр.]

   Иже затыкает, говорится в Писании, ушеса своя, еже не послушати немощнаго, и той призовет и не будет послушаяй его (Притч. 21, 13); блажен разуме-ваяй на нища и убога: в день лют избавит его Господь (Пс. 40, 2). Это не иной какой-нибудь день, но тот, который будет тяжким для грешников. Что значит: разумеваяй? Понимающий, что такое нищий, вникающий в его бедствие; ибо кто постигнет его бедствие, тот, конечно, тотчас окажет ему милость. Когда ты увидишь нищего, то не отвращайся от него; но тотчас помысли, каков был бы ты сам, если бы был на его месте, чего хотел бы ты получить от всех? Разуме-ваяй, говорит Писание; представь, что и он свободен так же, как ты, имеет одинаковую с тобой благородную природу, и все у него общее с тобой; и между тем его, который нисколько не хуже тебя, ты часто не равняешь даже со своими собаками; эти вполне насыщаются хлебом, а тот нередко засыпает голодным, так что свободный становится ниже твоих рабов. Но рабы, скажешь, оказывают нам услуги. Какие, скажи мне, услуги? Они тебе хорошо служат? Но если я докажу, что и он (нищий) оказывает тебе услугу гораздо больше их, – что ты скажешь? Он предстанет в день суда, и избавит тебя от огня. Могут ли все рабы сделать что-нибудь подобное? Когда умерла Тавифа (Дн. 9), тогда кто воскресил ее? Рабы ли, стоявшие вокруг нее, или бедные? А ты не хочешь поставить свободного наравне даже с рабами. Вот сильная стужа; нищий лежит на помосте, одетый в рубище, умирая с холода, скрежеща зубами, и видом и одеждой возбуждая сострадание; но ты одетый тепло и опьяневший, проходишь мимо, не обращая на него внимания.
   Как же ты желаешь, чтобы Бог избавил тебя, когда ты находишься в опасности? Ты часто говоришь: если бы я был в таком положении, что кто-нибудь много согрешил бы против меня, то я простил бы его; Бог ли не простит мне? Не говори этого; сам ты презираешь того, который даже ни в чем не согрешил против тебя и которому ты мог бы помочь. Если же ты презираешь такого человека, то как Бог простит тебе грехи твои против Него? Не заслуживает ли это геенны?
   И вот что странно: нередко тело мертвое, безжизненное, уже не чувствующее почестей, ты прикрываешь множеством разнообразных и позлащенных одежд; а тело страждущее, болезненное, мучимое и изнуряемое голодом и стужею, ты презираешь; более угождаешь тщеславию, нежели страху Божию. И о, если бы только это! Но тотчас начинаются еще укоризны на подходящего бедняка. Почему, говоришь ты, он не работает? Зачем ест хлеб, не трудясь? Но ты сам, скажи мне, своими ли трудами приобрел то, что имеешь? Не отцовское ли получил наследство? А если бы ты и трудился, то неужели поэтому ты можешь укорять другого? Разве ты не слышал слов Павла? Вы же, говорит он, не стужайте доброе творяще; и говорит это после того, как сказал: аще кто не хощет делати ниже да яст (2 Сол. 3, 13, 10).
   Но он говоришь ты, обманщик? Что говоришь ты, человек? Из-за одного хлеба и одежды ты называешь его обманщиком? Но он тотчас продаст ее, говоришь ты. А ты сам хорошо ли распоряжаешься всем своим имуществом? Как, неужели все нищие сделались такими от праздности? Неужели никто от кораблекрушений, никто от судилищ, никто от воров, никто от несчастий, никто от болезней, никто от каких-нибудь других обстоятельств? Между тем мы, слыша бедного, жалующегося на подобные несчастья, взывающего громким голосом, устремляющего взоры на небо, с открытой головой, с распущенными волосами, одетого в рубище, тотчас называем его обманщиком, плутом, лицемером. Не стыдно ли тебе? Кого ты называешь обманщиком? Если не хочешь ничего дать, то, по крайней мере, не поноси человека. Но, говоришь ты, он имеет средства и притворяется. Это служит к осуждению тебя, а не его; он знает, что имеет дело с людьми жестокосердыми, скорее со зверями, нежели с людьми, – что сколько бы он ни произносил жалобных воплей, никого не тронет; потому и принужден принимать на себя вид, еще более жалкий, дабы приклонить твою душу. Когда мы увидим, что какой-нибудь подходит к нам в опрятной одежде, то говорим: он обманщик, он подходит в таком виде, дабы показать, что он из благородных; а когда увидим кого-нибудь в противной одежде, то укоряем и его. Что же им делать? О, жестокость! О, бесчувственность! Для чего, говоришь ты, они обнажают изувеченные члены? Для тебя. Если бы мы были сострадательны, то им не нужно было бы прибегать к таким средствам; если бы они могли трогать с первого взгляда, то не ухищрялись бы таким образом. Какой несчастный захотел бы так вопить, принимать на себя отвратительный вид, вместе с обнаженной женой рыдать перед всеми, вместе с детьми посыпать себя пеплом? Что может быть хуже такой крайности? Но и за это мы не только не оказываем им сострадания, но еще осуждаем их. Как не после этого мы можем негодовать, что Бог не внемлет нашим молитвам? Как можем роптать, что Он не удовлетворяет нашим прошениям? Не страшно ли это, возлюбленные? Но, говоришь ты, я часто подавал. А ты разве не каждый день принимаешь пищу? Разве ты отталкиваешь детей, хотя они и часто просят тебя? О, бесстыдство! Ты называешь нищего бесстыдным? Сам, похищая чужое, ты не считаешь себя бесстыдным; а просящий хлеба бесстыден? Ужели ты не знаешь, как сильна потребность чрева? Не делаешь ли ты все для него? Не оставляешь ли ты для него духовных предметов? Тебе обещано небо и царствие небесное; а ты покоряясь насилию чрева, не переносишь ли все для последнего и не пренебрегаешь ли первым? Вот истинное бесстыдство! Не видишь ли ты увечных старцев? Но, – о, злословие! – этот говорите вы, дает в долг по столько-то червонцев, а тот по столько-то, и между тем просит милостыни. Вы рассказываете басни и сказки малых детей, которые они часто слышат от своих нянек; я не думаю, не верю, не может быть. Такой-то дает деньги в рост, а сам при своем достатке просит милостыни? Для чего же, скажи мне? что может быть постыднее прошение милостыни? Лучше умереть, нежели просить милостыни.
   Но доколе мы будем жестокосердыми? Как, неужели все они дают деньги в рост? Неужели все обманщики? Неужели нет ни одного действительно нищего?
   Есть, говоришь ты, и много. Почему же ты не оказываешь помощи им, если ты точно знаешь жизнь их?
   Нет, это – предлог и отговорка. Всякому, просящему у тебе дай: и хотящаго от тебе заяти не отврати (Мф. 5, 42. Лк. 6, 30); буди рука твоя простерта на отдание, а не согбенна (Сир. 4, 35). Мы не поставлены быть судиями жизни других; иначе мы никому не подадим милостыни. Когда ты молишься Богу, то не говоришь ли: не помяни грехов моих (Пс. 24, 7)? Так и о нищем, хотя бы он был великий грешник, думай тоже и не поминай грехов его. Ныне время человеколюбия, а не строгость суда, – милости, а не осуждения. Он хочет есть; если желаешь, дай ему: если же не желаешь, откажи, не исследуя, почему он беден и несчастен. Для чего ты и сам не подаешь ему, и желающих подать отклоняешь? Ибо когда-нибудь услышит от тебя, что этот нищий-обманщик, лицемер, ростовщик; то не подаст ни ему, ни другим, подумав, что они все таковы. Известно, как легко мы верим худому, и как нелегко – хорошему. Мы должны быть не просто милосерды, но якоже Отец наш небесный (Мф. 5, 48). Он питает и блудников, и прелюбодеев, и обманщиков, и вообще всякого рода злодеев. В настоящем мире необходимо быть и такого рода многим. Он же всех питает, всех одевает, и никто никогда не умирал с голоду, разве только по собственной воле.
   Так и мы должны быть милосерды. Если кто просит у тебя и находится в нужде, помоги ему. Но мы ныне дошли до такого безумия, что поступаем так н только с нищими, ходящими по переулкам, но и с монашествующими; он говорит, обманщик! Не внушал ли я вам и прежде, что если мы будем подавать всем без разбора, то постоянно будем оказывать милосердие; а если станем исследовать, то никогда не окажем милосердия? Что говоришь ты? Неужели он притворяется для того, чтобы получить хлеба? Если бы он просил талантов золота или серебра, или драгоценных одежд, или рабов, или чего-нибудь подобного, то справедливо можно было бы назвать его обманщиком; но если он не просит ничего такого, а только пищи и одежды, вещей самых умеренных, то скажи мне, свойственно ли это обманщику? Оставим эту неуместную, сатанинскую, пагубную разборчивость. Когда кто-нибудь просит пищи, то не исследуй; здесь ты не столько даешь, сколько сам принимаешь. Вспомни, если хочешь, как Авраам оказывал гостеприимство всем проходящим. Если бы он делал исследования о приходящих к нему, то не принял бы Ангелов; может быть, не считая их Ангелами, он вместе с другими отказал бы и им; но так как он принимал всех, то принял и Ангелов. Разве за жизнь принимающих от тебя Бог дает тебе награду? Нет, – за твое расположение, за твое милосердие, за великое человеколюбие, за доброту.
   Если будет она, то и ты получишь все блага, которых да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 136
Добродетель для нас возможна [140 - 2 Бес. на 1 Пос. к Коринф.]

   Пусть никто не обвиняет Бога за то, что не все обращаются к Нему. Ибо не от Призывающего происходит неверие, а от неповинующихся. Но, скажешь, можно было бы привести и не желающих? Нет; Бог не делает насилия или принуждения. И кто, призывая к почестям, венцам, пиршествам и торжествам, станет влечь кого-нибудь против воли и связанного? Никто; потому что это свойственно принуждающему. В геенну Он посылает против воли, а в царствие призывает добровольно; в огонь ведет связанных и плачущих, а к бесчисленных благам не так; ибо самые блага не были бы вожделенны, если бы они по свойству своему не были таковы, чтобы к ним стремились добровольно и по сознанию великого их достоинства. Почему же, скажешь, не все стремятся к ним? По своей немощи.
   А почему Он не избавил их от немощи? Как же, скажи мне, и каким способом следовало бы избавить? Не создал ли Он творений, которые возвещают о Его человеколюбии и силе? Ибо небеса поведают славу Божию (Пс. 18, 2). Не посылал ли Пророков? Не призывал ли и не награждал ли почестями? Не совершал ли чудес? Не дал ли закона писанного и естественного? Не послал ли Сына? Не послал ли Апостолов? Не творил ли знамений? Не угрожал ли геенной? Не обещал ли царствия? Не повелел ли сиять солнцу ежедневно? Не легки ли и удобоисполнимы Его заповеди, так что многие силою любомудрия превышают Его предписания? Что сотворю еще, говорит Он, винограду моему и не сотворих ему (Ис. 5, 4)? Но почему, скажешь, Он не сделал для нас естественными знание и добродетель? Кто говорит это: язычник или христианин? И тот и другой, только не в одном и том же отношении; но один возражает касательно знания, другой – жизни. Скажем наперед к нашему; ибо я говорю не столько к внешним, сколько к собственным нашим членам. Что же говорит христианин? Следовало, говорит, вложить в нас познание добродетели. Он и вложил; ибо если бы не вложил, то откуда мы узнали бы, что должно делать и чего не должно? Откуда законы и судилища? Но не знание только (говорит), а самую деятельность. За что же ты стал бы получать награды, если бы все происходило от Бога? Скажи мне: если ты и язычник согрешаете, то одинаково ли наказывает вас Бог? Нет; ибо ты имеешь преимущество по причине знания. Что, если бы теперь сказали тебе, что несмотря на знание, ты и язычник достойны одного и того же, ты не обиделся ли бы? Конечно так; ты сказал бы, что язычник мог внутри себя найти знание, но не захотел. И если бы он сказал, что Богу следовало вложить в нас знание естественно, то не будешь ли ты смеяться над ним и не скажешь ли ему: почему же ты не искал, почему не старался, как я? Не восстанешь ли против него с великим дерзновением и не скажешь ли, что крайне безумно обвинять Бога, будто Он не вложил знания в нашу природу? Скажешь это потому, что касательно знания у тебя все исправно; если бы было все также исправно и касательно жизни, то ты не стал бы давать таких вопросов; но так как ты не тверд в добродетели, то и предлагаешь такие безумные рассуждения. И как можно сделаться добрым по необходимости? Тогда стали бы состязаться с нами в добродетели и бессловесные животные, из коих некоторые воздержанее нас. Но, скажешь, я желал бы лучше быть добрым по необходимости и не получать никаких наград, нежели быть злым по произволению и терпеть наказания и мучения. Но невозможно быть добрым по необходимости. Если же ты не знаешь, что должно делать, объяви, и тогда мы скажем, что следует сказать; а если знаешь, что невоздержание есть зло, то почему не убегаешь зла? Не могу, говоришь ты. Но другие люди, совершившие такие великие подвиги, осудят тебя и заградят тебе уста с великой силой. Ты, может быть, и жену имея, не соблюдаешь целомудрия; а другой, и не имея жены, хранит совершенную чистоту. Какое же ты имеешь оправдание, не соблюдая меры, тогда как другой восходит выше заповеданного? Но я, говоришь, не таков по своей телесной природе или расположению. Нет; потому что не хочешь, а не потому, что не можешь. Я утверждаю, что все способны к добродетели; ибо кто чего не может сделать, тот не может и в случае необходимости; если же кто в случае необходимости может, а без нее не делает, тот не делает по произволению. Например: летать и подниматься к небу человеческому телу трудно и даже невозможно; посему если бы какой-нибудь царь повелел делать это, угрожал смертью и говорил: тех, которые не летают, повелеваю сечь, жечь или подвергать чему-нибудь подобному, то послушался ли бы кто его? Нет; потому что невозможно для нашей природы. А если бы тоже сделано было касательно целомудрия и приказано было невоздержанных наказывать, жечь, сечь, подвергать бесчисленным мучениям, то не стали ли бы повиноваться приказаниям многие?
   Нет, скажешь; потому что и теперь существует закон, повелевающий не прелюбодействовать, но не все повинуются. Не потому, что закон бессилен, но потому, что многие надеются укрыться. Если бы при том, кто покушается на прелюбодеяние, присутствовали законодатель и судия, то страх был бы силен прогнать похоть. Если даже я представлю другую меньшую необходимость, например, возьму его от любимой женщины и связавши запру где-нибудь, то и тогда он будет в состоянии преодолеть себя и не потерпит ничего худого. Итак, не будем говорить, что такой-то добр по природе, а такой-то зол по природе. Ибо если бы кто был добр по природе, то никогда не мог бы сделаться злым; а если бы был зол по природе, то никогда не сделался бы добрым. Между тем мы видим быстрые перемены: люди впадают то в то, то в другое, и переходят от одного к другому. Это можно видеть не только в Писаниях, где, например, мытари становятся Апостолами, ученики предателями, блудницы целомудренными, разбойники добрыми, волхвы поклонниками, нечестивые благочестивыми, как в Новом, так и в Ветхом Завете, но и каждый день можно видеть множество подобных случаев. Если бы добро и зло были естественны, то таких перемен не было бы. Так, мы чувствительны по природе, и при всем старании никогда не сделаемся нечувствительными. Что свойственно природе, то не выйдет из природы. Никто, имеющий нужду во сне, не перестанет спать; никто, подвергающийся тлению, не избавится от тления; никто алчущий не достигнет того, чтобы никогда не алкать. Посему это не становится в вину, и мы сами за это не укоряем себя. Никто в укоризну другому не говорит: о тленный, о чувствующий! но всегда или прелюбодеяние или блуд или что-нибудь подобное мы поставляем на вид обвиняемым и за это приводим их к судьям, которые осуждают и наказывают, и за противное тому награждают. Итак, из того, что мы делаем между собой, и что делают с нами судьи, из того, что мы написали законы и осуждаем сами себя, хотя бы не было против нас никакого обвинителя, из того, что от нерадения становимся хуже, а от страха лучше, из того, что видим других добродетельными и восходящими на высоту любомудрия, очевидно, что в нас находится возможность добродетели. Для чего же многие из нас напрасно обольщают себя холодными извинениями и предлогами, не только не заслуживающими прощения, но и навлекающими на нас тяжкое наказание, тогда как следовало бы пещись о добродетели, имея пред глазами тот страшный день, и, потерпев немного, достигать неувядаемых венцов? Эти извинения не принесут нам никакой пользы: рабы, нам подобные и успевшие в противном, осудят всех согрешающих, жестокого – милостивый, злого – добрый, дерзкого – кроткий, завистливого – дружелюбный, тщеславного – любомудрый, нерадивого – усердный, развратного – целомудренный. Так совершит Бог суд над нами, разделив нас на две стороны, и одних удостоит похвалы, а других наказания. Впрочем да не будет никто из присутствующих здесь в числе наказуемых и мучимых, но в числе венчанных и получающих царствие Божие, которого да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 137
О мире с ближними [141 - Бес. на 119 Псал.]

Как мы можем достигнуть того, чтобы быть со всеми мирными? Если будем жить как странники, если будем жить, как пришельцы, если не будем пленяться ничем настоящим. Ибо ничто не бывает столько причиной вражды и раздора, как любовь к настоящим благам, пристрастие или к славе, или к богатству, или к удовольствиям. Когда же ты разорвешь все эти узы и не попустишь душе пленяться чем-нибудь подобным, тогда увидишь, откуда берет свое начало раздор, где лежит основание добродетели. Для того Христос и повелевает нам быть овцами среди волков, чтобы ты не говорил: я потерпел то и то, и от того ожесточился. Хотя бы ты потерпел бесчисленное множество обид, продолжай быть овцой и победишь волков. Такой-то человек зол и нечестив; но ты имеешь силу, которой можешь преодолевать и злых. Что смиреннее овцы? Что свирепее волка? Однако первая преодолевает последнего, как видно на Апостолах; потому что нет ничего могущественнее кротости, ничего – сильнее долготерпения. Посему Христос заповедал нам быть овцами среди волков. Но сказав это и желая объяснить, каков должен быть Его ученик и что для него недостаточно этой простоты, т. е. кротости овцы, прибавляет еще нечто другое: будите, говорит, цели яко глубие (Мф. 10, 16), соединяя кротость двух смиренных и незлобивых животных. Такой требует Он от нас кротости, когда мы обращаемся среди злобных!
Не говори мне: он зол, я не могу сносить. Тогда особенно и нужно показывать кротость, когда мы имеем дело с злобными и враждебными; тогда открывается ее сила, тогда и сияет ее действенность, достоинство и польза. Хотя бы нападали на нас любящих, хотя бы враждовали, хотя бы строили козни, мы должны соблюдать свое, помня заповедь, повелевающую быть подобными овцам и голубям среди волков, дабы и их сделать лучшими и самим достигнуть небесных благ.

Беседа 138
О праздности [142 - 2 ч. на М. Св. Пис. 1 Б. на сл.: Цел. Приск.]

Не станем без разбора считать богатых счастливыми, а бедных унижать, не станем стыдиться ремесл и будем считать бесчестием не работу, но праздность и безделье. Если бы работа была бесчестием, то не занимался бы ею Павел и не хвалился бы особенно ею, говоря так: аще бо благовествую, несть ми похвалы: кая убо ми есть мзда? Да благовествуяй без мзды положу благовестие Христово (1 Кор. 9, 16, 18). Если бы ремесло было бесчестием, то он не повелел бы, чтобы неработающие и не ели (1 Сол. 3, 10). Один только грех служит к бесчестию; а его обыкновенно порождает праздность, и не один только и два, или три, но всякой вообще порок. Посему и некто премудрый, показывая, что праздность научила всякому злу, и беседуя о слугах, говорит: вложи его в дело, да не празден будет (Сир. 33, 28). Ибо, что узда для коня, то работа для нашей природы. Если бы праздность была добром, то все произращала бы земля незасеянная и невозделанная; но она не производит ничего такого. Некогда Бог повелел ей произвести все без возделания; но теперь не делает так, а заповедал людям и запрягать волов, и влачить плуг, и проводить борозду, и бросать семена, и многими другими способами ухаживать и за виноградной лозой, и за деревьями, и за семенами, чтобы занятие работой отклоняло душу работающих от всякого зла. В начале, дабы показать Свою силу, Он устроил так, что все произошло без наших трудов: да произрастит земля былие травное, сказал Он (Быт. 1, 11), и тотчас все зацвело; но после не так, но повелел, чтобы земля произращала при помощи и наших трудов, дабы ты знал, что Он ввел труд для нашей пользы и нашего блага. Хотя наказанием и мучением кажутся слова: в поте лица твоего снеси хлеб твой (Быт. 3, 19), но на самом деле они – некоторое внушение и вразумление и врачевство против ран, происшедших от греха. Посему и Павел непрестанно работал, не только днем, но даже и ночью. Это возвещает он, когда говорит: нощь бо и день делающе да не отяготим ни единаго от вас (1 Сол. 2, 9). И не для удовольствия только и душевного отдыха он занимался работой, как делают многие из братий, но прилагал такое усердие к труду, что мог помогать и другим. Требованию моему, говорит он, и сущым со мною послужисте руце мои сии (Дн. 20, 34). Человек, повелевавший бесами, бывший учителем вселенной, которому вверено было попечение о всех живущих на земле, который с великим усердием заботился о всех церквах, находящихся под солнцем, о племенах, народах и городах, работал день и ночь и нимало не отдыхал от этих трудов; а мы, не имеющие и малейшей части забот его, или даже, не могущие и представить их в уме своем, проводим жизнь постоянно в праздности. Какое же будем мы иметь оправдание, скажи, мне, или какое прощение? От того всякого рода зло вошло в жизнь, что многие считают величайшим достоинством – не заниматься своими ремеслами и крайним позором – показаться сведущим в чем-нибудь подобном. А Павел не стыдился в одно и то же время держать нож в руках и сшивать кожи, и беседовать с людьми, находящимися в почестях, но даже хвалился этим, когда приходили к нему тысячи славных и знаменитых людей; и не только не стыдился делать это, но и в своих посланиях, как бы на медном столбе, объявлял о своем ремесле. Так, чему он в начале научился, тем занимался и впоследствии, и после того, как восхищен был в рай, после того, как слышал от Бога неизреченные глаголы; а мы, недостойные и подошв его, стыдимся того, чем он хвалился; и согрешая каждый день, не обращаемся и не считаем этого бесчестьем, а того, чтобы жить праведными трудами, избегаем, как чего-то постыдного и смешного. Какую же, скажи мне, мы будем иметь надежду спасения? Стыдящемуся следует стыдиться греха, – оскорбить Бога и сделать что-нибудь не должное, а ремеслами и работами надобно даже хвалиться. Ибо, таким образом чрез занятие работой мы и дурные помыслы легко исторгнем из души, и будем помогать нуждающимся, и не станем беспокоить двери других, и исполним закон Христов, который говорит: блаженнее есть паче да-яти, нежели принимати (Дн. 20, 35). Для того нам и даны руки, чтобы мы и себе помогали, и увечным по телу доставляли, по возможности, все необходимое из нашего имущества; так, что если кто живет в праздности, то, хотя бы он и был здоров, он несчастнее одержимых горячкой; эти имеют извинение в своей болезни и могут найти сострадание; а те, позоря телесное здоровье, справедливо всеми ненавидятся, как преступающие законы Божии, и причиняющие вред трапезе немощных и делающие свою душу худшею. Ибо не в том только зло, что тогда как надлежало бы питаться собственными средствами и собственными трудами, они беспокоят дома других, но что они и сами становятся хуже всех. Нет, подлинно нет ничего в мире, что не портилось бы от бездействия. Так, вода стоячая загнивает, а текучая и всюду разливающаяся сохраняет свою доброту; и железо, лежащее без движения, становится слабее и хуже, и точится большою ржавчиной, а находящееся в деле становится гораздо полезнее и красивее, блистая нисколько не хуже всякого серебра; и земля, остающаяся в покое, как всякий может видеть, не произращает ничего хорошего, но дурные травы, и терния, и волны, и бесплодные деревья, а получающая возделывание обильно производит питательные плоды. Вообще сказать, всякое существо от бездействия портится, а от свойственной ему деятельности становится полезнейшим. Итак, зная все это, сколько вреда от праздности и сколько пользы от деятельности, будем первой избегать, а последней держаться, чтобы нам и настоящую жизнь прожить благопристойно, и нуждающимся помогать из своего имущества, и, усовершив свою душу, получить вечные блага, которых да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава, вместе с Отцом и Святым Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 139
О том, чтобы не украшаться золотом и камнями и дорогими одеждами [143 - 10 Бес. на Пос. к Кол.]

   Душа, которой тело украшено драгоценностями, связана ими как узами здесь, будет связана по рукам и ногам нетленными узами там (в будущей жизни). Разреши же и себя от уз и бедного от голода. Что ты вяжешь цепи грехов? Как, скажешь? Так, что ты накопляешь золото, а другой погибает; ты для приобретения суетной славы бережешь столько золота, а другому и есть нечего. Не грехи ли вяжешь ты? Облекайся во Христа, а не в золото. Где мамона, там нет Христа; а где Христос, там нет мамоны. Ты не хочешь облечься в Царя всяческих? Если бы кто дал тебе порфиру и диадиму: то не принял ли бы ты этого вместо всякого золота? Я даю тебе не царское украшение, а предлагаю облечься в самого Царя. Но как облечься во Христа, скажешь? Послушай, что говорит Павел. Елицы во Христа креститеся, во Христа облекостеся (Гал. 3, 27). Послушай и увещания апостолького: плоти угодия, говорит, не творите в похоти (Рим. 13, 14). Итак, облекается во Христа тот, кто не угождает плоти до похотения. Если облечешься во Христа, то и демоны будут бояться тебя; а когда облечешься в золото, то и люди станут смеяться над тобой. Если облечешься во Христа, то люди будут уважать тебя. Хочешь ли казаться прекрасной и благопристойной?
   Довольствуйся тем образом, какой дал тебе Творец. Что привешиваешь золото, как бы поправляя образ Божий? Хочешь ли казаться благопристойной? Облекись в целомудрие, в смирение. Все это дороже золота; все это и красивую делает еще благообразнее, и некрасивую благообразною; ибо кто взглянет на лицо, выражающее доброту, тот произнесет свое мнение от любви, а злое, хотя бы оно было и красиво, никто не может назвать прекрасным: возмущенное сердце правильного мнения не произносит. Украшена была та египтянка, украшен был Иосиф; но кто красивее? Не говорю о том времени, когда первая была в царском дворце, а последний в темнице. Этот был наг, но облекался одеждой целомудрия; а та была одета, но показалась постыднее обнаженной, потому что не имела целомудрия. Когда ты слишком украшаешься, жена, тогда бываешь постыднее обнаженной, потому что снимаешь с себя благоприличие. Была нага Ева; но она стала постыднее, когда оделась: ибо быв нагою, украшалась славою Божиею, а облекшись в одежду греха сделалась постыдной. Так и ты, надев на себя принадлежности щегольства, являешься более постыдной; потому что роскошная одежда не в состоянии показать благообразия; напротив в ней жена может быть срамнее обнаженной. Спрашиваю: если бы ты надела когда-нибудь принадлежности певицы или танцовщицы, – не стыдно ли было бы тебе? Хотя эти одежды и золотые: ибо сценическая роскошь приличествующая трагикам, комикам, мимикам, танцовщикам и гладиаторам; а жене верной дана от Бога иная одежда, – Сам Единородный Сын Божий. Елицы, говорит, во Христа крестистеся, во Христа облекостеся. Скажи мне: если бы кто дал тебе одежду, а ты взяла бы и сверх ее надела рубище лакедемонского раба, – не понесла ли бы за это, кроме срама, и наказания? Ты облеклась во Владыку неба и Ангелов, и еще вращаешься около земли? Это сказано мною с целью показать, что щегольство и само по себе есть великое зло, хотя бы из-за него не происходило ничего другого и хотя бы можно было позволять его себе безопасно. Но оно располагает к тщеславию и надмению, а потом из-за прикрас рождается и многое другое, – явные подозрения, неблаговременные издержки, поводы к лихоимству. Скажи мне, для чего ты украшаешься? Чтобы нравиться мужу?
   Так делай это дома. А здесь выходит противное. Если хочешь нравиться своему мужу, – другим, – не можешь нравиться своему. Итак, выходя на площадь, или вступая в церковь, ты должна была отложить всякое украшение. Притом, не тем нравься мужу, чем нравятся и блудницы, но особенно тем, чем нравятся жены свободные. Чем, скажи мне, отличается жена от блудницы? Тем, что эта смотрит только на одного, как бы красотой тела привлечь любимого; а та и управляет домом, и обращается с детьми, и заведует всем другим. Имеешь ты маленькую дочь: смотри, чтобы не заимствовала она от тебя чего вредного; ибо дети как-то любят подделываться под нравы воспитателей и подражать нравам матерей. Будь для твоей дочери примером целомудрия. Украшайся этим украшением, а то, смотри, как бы презреть. Ибо это есть украшение, а то – безобразие. Довольно сказанного. Бог, создавший красоту и давший нам украшение души, да украсит нас и облечет Своей славой, дабы все мы сияли добрыми делами и, живя во славу Его, воссылали славу Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 140
Не должно искать богатой невесты

   Нет, поистине нет ничего драгоценнее, как быть любимым женой и любить. Муж и жена между собою согласны, говорит Премудрый, поставляя это в числе блаженств (Сир. 25, 2); ибо в этом все богатство, все счастье жизни, а без этого все прочее бесполезно, все неустроенно и исполнено неприятностей и огорчений. Посему будем и мы искать этого прежде всего. Кто ищет денег, тот не ищет этого. Будем искать того, что может быть твердо. Не будем искать брачного союза с богатыми, дабы множество богатства не породило в жене высокомерия, дабы высокомерие не было причиной развращения. Не видишь ли, что сотворил Бог, как Он подчинил жену мужу? Почему же ты не внимателен? Для чего бесчувствен? Что даровал Он тебе по природе, в том не нарушай сам Его содействия. Надобно искать не богатой жены, а того, чтобы иметь в ней сообщницу жизни для рождения детей. Не для того Бог даровал человеку жену, чтобы она принесла деньги, но чтобы была ему помощницей. Жена, приносящая деньги, бывает коварна, становится госпожою вместо жены, или лучше, зверем, а не женой, предаваясь высокомерию из-за своего богатства. Нет ничего презреннее мужа, желающего обогатиться таким образом; ибо если вообще обогащение исполнено искушений; то что будет обогащение таким способом? Несмотря на то, что иной получил необыкновенно много, случайно и неожиданно. И не сам один ты чрез это подвергнешься бесславию, но навлечешь стыд и на детей, которых оставишь в бедности, если случится тебе умереть прежде, и жене подашь множество поводов – выйти замуж за другого. Ибо не видишь ли, как для многих жен предлогом ко второму браку служило то, что они обращали на себя внимание, искали распорядителя своим имуществом? Не будем же допускать столько зла для денег, но, оставив все, будем искать в жене доброй души, чтобы найти в ней и любовь. В этом великое богатство, в этом великое сокровище, в этом бесчисленное множество благ [144 - 49 Бес. на Деян.].
   Но кто, намереваясь вступить в брак, старался узнать нрав и поведение девицы? Никто. Напротив всякий тотчас расспрашивает о деньгах, об имении, о том, сколько всякого рода домашних вещей, все равно, как бы хотел купить что-нибудь, или заключить какой-нибудь обыкновенный торговый договор. По сей причине и брак называют этим именем. Слыхал я, как многие говорят: такой-то сделал договор с такой-то, т. е. женился. Так ругаются над дарами Божиими; женятся и выходят замуж, как будто продают и покупают что-нибудь, и письменные условия по бракам заключают с требованием несравненно большего обеспечения, нежели как по делам торговли. Посмотрите, как древние вступали в брак, и поревнуйте им. Как же они вступили? Они искали в невесте доброго поведения и нравов, и совершенств душевных.
   А потому не имели нужды в письменных договорах, в обеспечении посредством бумаги и чернил. Вместо всего им достаточно было душевных свойств невесты. Итак, умоляю и вас искать не денег и богатства, но ищи добрых свойств в девице: скромности, благочестия и набожности; это будет для тебя лучше бесчисленных сокровищ. Ежели будешь искать угодного Богу, то, и это получишь; но ежели, оставив первое, погонишься за последним, не получишь и того. Но такой-то, скажешь ты, от жены разбогател. Не стыдно ли тебе приводить такие примеры? Слыхал я от многих вот какие слова: лучше желал бы я терпеть крайнюю бедность, нежели получить богатство от жены.
   И действительно, что может быть неприятнее того богатства? Что может быть тягостнее такого изобилия?
   Что постыднее сделаться таким образом знаменитым, и подать повод всем говорить о себе: такой-то от жены разбогател? Я не говорю уже о домашних неприятностях, которые необходимо должны произойти отсюда;
   не говорю о надменности жены, раболепстве мужа, о ссорах, о поношениях со стороны рабов, когда они будут говорить: нищий, лоскутник, низкий и из низкого состояния; с чем пришел? Не все ли принадлежит госпоже? Но ты не беспокоишься о том, что так говорят о тебе – ты сам не свой. Привыкшие есть чужой хлеб слышат о себе отзывы и хуже, но и они не печалятся, даже в похвалу себе вменяют позор сей; и когда мы говорим это им, они отвечают: было бы приятно, да сладко, а то пусть хоть умру. О диавол! Какие поговорки ввел он в мире! Не сильны ли они совершенно развратить жизнь таких людей? Рассмотри эти самые диавольские слова, как они смертоносны! Они имеют такой смысл: не думай о честности, о справедливости; отбрось все это, ищи только одного удовольствия. Чего бы это тебе ни стоило, лови его; хотя бы все встречающиеся с тобой плевали на тебя, хотя бы грязью бросали тебе в лицо, хотя бы гнали тебя как пса, переноси все. Если бы свиньи и нечистые псы могли говорить, сказали бы они что-нибудь хуже этого? Конечно и они не сказали бы того, что людям внушает диавол говорить, как бы в бешенстве [145 - 73 Бес. на Ев. Мф.].

Беседа 141
Любовь не допускает до греха [146 - 4 Бес. на 1 Пос. к Фесс.]

   Любовь друг к другу делает нас непорочными. Когда я некоторому человеку однажды изъяснил это и говорил, что любовь делает нас непорочными, и что любовь к ближнему заграждает всякий вход греху; равно и о многом другом подробно рассуждал и говорил: тогда некто из знакомых мне, подошедши ко мне, сказал: «Так что же такое блуд? Ведь можно и любить и блудодействовать? Ибо и это происходит от любви. Правда, любостяжание, прелюбодеяние, и зависть, и коварство, и прочее сему подобное может удалять нас от любви к ближним; но как, говорит, может – блуд?» Я сказал, что любовь может отсечь и это. Кто полюбит распутную женщину, тот будет стараться удалять ее и от других мужчин и сам будет удерживаться от греха с нею. Поэтому только тому, кто весьма ненавидит блудницу, свойственно блуд творить с нею, а поистине любящему ее – отклонять ее от этого постыдного дела. И нет, решительно нет ни одного греха, который бы, подобно огню, не истребляла сила любви. Удобнее слабому хворосту устоять против сильного огня, нежели естеству греха против силы любви. Возрастим же сию любовь в душах своих, дабы стать со всеми святыми. Ибо и они все благоугождали Богу любовью к ближнему.
   От чего Авель убит, а не убил? Конечно от того, что, сильно любя брата, не мог и помыслить об этом. Откуда Каин воспринял зависти яд? – Я не хотел бы его более называть и братом Авеля, – от того, что не утвердились в нем незыблемо основания любви. Чем заслужили похвалу два сына Ноевы? Не тем ли, что сильно любили отца и не могли видеть наготы его?
   А за что один подпал проклятию? Не за то ли, что не любил? Чем также Авраам прославился? Не любовию ли, с какой он заботился о племяннике и тем, что ходатайствовал о содомлянах? Ибо святые были весьма любвеобильны и сострадательны.

Беседа 142
Милосердие и сострадание уподобляет нас Богу [147 - 6 Бес. на 2 Посл. к Тимоф.]

Как воробей, хотя бы он не всем телом попал в сеть, но только одной частью, например ногой, находится во власти поставившего сеть; так и мы находимся во власти диавола, хотя бы уловлены были им не всецело и по вере, и по жизни, но только по жизни. Ибо не всяк, говорит Господь, глаголяй Ми Господи, Господи, внидет в царствие небесное; и еще: николи-же знах вас, отъидите от Мене делающии беззаконие (Мф. 7, 21). Видишь ли, что и вера не доставляет нам никакой пользы, если нас не знает Владыка? И девам тоже сказано: не вем вас (Мф. 25, 12). Какая же им польза от девства и многих подвигов, если их не знает Владыка? И во многих местах мы находим, что люди, нисколько не осуждаемые за веру, наказываются только за порочную жизнь; и напротив иногда люди, нисколько не осуждаемые за жизнь, погибают за неправое учение; ибо то и другое держится взаимно. Видишь ли, что мы находимся в сети диавольской, когда не исполняем воли Божией? И не только за всю жизнь, но и за один порок люди часто ввергаются в геенну, если у них нет других равносильных добрых дел. Так и девы были осуждены не за блуд, или прелюбодеяние, или зависть, или вражду, или пьянство, или неправоверие, но за недостаток елея, т. е. за то, что не творили милостыни; ибо это значит елей. И те осужденные, которым сказано: отъидите от Мене проклятии в огонь вечный, также были обвиняемы не в чем-нибудь подобном, но в том, что не напитали Христа. Видишь ли, что и один недостаток милосердия может ввергнуть в огнь геенский. К чему, скажи мне, будет годен тот, кто не творит милостыни? Ты постишься каждый день? Но и те девы постились, однако не получили отсюда никакой пользы. Молишься? Но что в этом? Без милостыни и молитва бесплодна. Без нее все ничто, все бесполезно; без нее теряется большая часть добродетели. Не любяй брата своего, говорит Апостол, не позна Бога (1 Ин. 3, 10; 4, 8); как же ты любишь его, если не хочешь поделиться с ним чем-нибудь из этих малых и ничтожных благ? Ты соблюдаешь, скажи мне, целомудрие? Почему? Потому ли, что боишься мучений? Нет, но потому, что таков ты от природы; если бы ты соблюдал целомудрие по страху мучений, преодолевая такое побуждение и такое насилие, то ты гораздо более мог бы творить милостыню. Ибо не все равно – обуздывать страсть к богатству, или к телесным удовольствиям; последнее гораздо труднее. Почему? Потому, что последнее – удовольствие естественное, посеянное и насажденное в нашем теле; а страсть к богатству не такова. Милосердие и сострадание – вот чем мы можем уподобиться Богу; а когда мы не имеем этого, то не имеем ничего. Не сказал Господь: если станете поститься, то будете подобны Отцу вашему; не сказал; если станете соблюдать девство, или: если станете молиться, то будете подобны Отцу вашему. Все это не относится к Богу, и Бог не делает ничего такого.
Но что? Будите милосерди, говорит, якоже Отец ваш, иже на небесех (Лк. 6, 36). Это – дело Божие. Если же ты не имеешь этого, то что же и имеешь? Милости хощу, говорит Он, а не жертвы (Ос. 6, 6). Бог сотворил небо, сотворил землю и море, – велики эти дела и достойны Его премудрости! Но ничем Он так не расположил к себе человеческий род, как милосердием и человеколюбием; и то есть дело Его премудрости, силы и благости, но гораздо более то, что Он сделался рабом. Не поэтому ли мы более удивляемся Ему? Не потому ли более благоговеем пред Ним? И Бога ничто столько не располагает к нам, как милосердие.

Беседа 143
О гневе и вражде [148 - 14 Бес. на посл. к Ефес.]

   Если кто-либо впадет в страсть гнева, тому Апостол предлагает врачевство: гневайтеся говорит, и не согрешайте, не на долгое время: солнце да не зайдет во гневе вашем (Еф. 4, 26). Ты не можешь удержаться от гнева? Гневайся час, два, три; но да не зайдет солнце, оставив нас врагами. Оно по благости Божией взошло, да не зайдет же, сиявши на недостойных. Ио если Господь послал его по многой свой благости и Сам оставил тебе согрешения, а ты не оставляешь их своему ближнему, то размысли, какое в этом зло?
   Притом от него может происходить и другое зло. Апостол опасается, чтобы ночь, захвативши в уединении человека, потерпевшего обиду и еще пламенеющего гневом, не разжгла сего огня еще более. Днем, пока еще многое раздражает тебя, тебе позволительно дать в себе место гневу; но когда наступает вечер, примирись и погаси возникшее зло. Если ночь застанет тебя во гневе, то следующего дня уже не довольно будет для погашения зла, которое может возрасти в тебе в продолжение сей ночи. Если даже большую часть его ты и уничтожишь, то не в состоянии будешь уничтожить всего, и в следующую ночь дашь возможность более усилиться оставшемуся злу. Как солнце, если дневной теплоты его не довольно бывает для осушения и очищения воздуха, наполнившегося облаками и испарениями в продолжении ночи, дает этим повод быть грозе, когда ночь, захвативши остаток этих паров, прибавляет к ним еще новые испарения: так точно бывает и в гневе. ниже дадите, говорит Апостол, места диаволу. Итак, враждовать друг против друга значит давать место диаволу. Ибо тогда как должно нам соединиться вместе и восстать против него, мы, оставивши вражду против него, позволяем себе обратиться друг на друга. Подлинно, ничто так не способствует диаволу находить место среди нас, как вражда! И сколько зол рождается отсюда? Как камни до тех пор пока они плотно сбиты и не имеют пустоты трудно разламываются; коль же скоро окажется в них скважина, хотя бы такая малая, как острие иглы, или сделается трещина, в которую можно лишь продеть один волос, распадаются и разрушаются; так и при нападениях диавола. Пока мы будем тесно соединены и сближены между собой, тогда он не может ввести ни одного из своих наветов. Но когда хотя немного он разделит нас, тогда вторгается к нам подобно бурной волне. Везде ему нужно только начало, это для него самое трудное; когда же начало сделано, тогда он уже сам собой все подвигает вперед. Так, лишь только он открыл твой слух для клевет, и лжецы уже приобретают твое доверие. Ибо руководствуются своей ненавистью, осуждающею, а не истиной, право судящею. Ибо, как во время дружбы даже справедливым нехорошим слухам не хочется верить; так при вражде напротив и ложные слухи принимаются за истину.
   Другой тогда бывает у нас ум, другое – судилище, выслушивающее не с равнодушием, но с пристрастием и предубеждением. Как положенный на весы свинец все перетягивает; так и тягчайшая свинца тяжесть вражды. Посему, прошу вас, будем всячески стараться о том, чтобы нам до захождения солнца погашать свои вражды. Ибо когда ты не обуздывал своей вражды в первый и в последующий день; то часто продолжал ее целый год, и наконец она сама собой усиливалась так, что уже не нуждалась ни в чьем возбуждении. Она заставляет слова, которые говорятся в одном смысле, принимать в другом, заставляет подозревать движения и все, что ни есть, перетолковывать в худую сторону: и тем ожесточает и раздражает человека, делая его хуже бесноватых, так что он не хочет ни назвать, ни слышать имени того, против кого враждует, но всегда называет его бранными словами.
   Как же мы смягчим свой гнев? Как погасим этот пламень? Если помыслим о своих собственных грехах и о том, сколь мы виновны пред Богом; если помыслим, что мы мстим не врагу, но самим себе; если помыслим, что враждою мы доставляем радость диаволу, этому врагу, этому истинному врагу нашему, ради которого мы наносим обиду своему ближнему. Ты не можешь не злопамятствовать, не враждовать? Будь врагом, но враждуй против диавола, а не против своего ближнего. Для того и дал нам Бог в оружие гнев, чтобы мы не собственные тела поражали мечем, но чтобы вонзали все его острие в грудь диавола. Вверзи туда свой меч по самую рукоять: если хочешь, вдави и рукоять, и не извлекай его никогда оттоле, напротив вонзи туда еще и другой меч. А это произойдет тогда, как мы будем щадить друг друга, когда будем миролюбиво расположены друг к другу. Пусть я лишусь денег, пусть и погублю свою славу и честь: мой член всего для меня дороже.

Беседа 144
Бог по любви попускает бедность, болезни и скорби [149 - Бес. на 7 Псал.]

   Есть много людей неразумных, которые из несчастий другого обыкновенно выводят дурное заключение об его жизни. Так было и с Иовом. Не зная за ним ничего худого, говорили ему: по грехам твоим ты еще мало наказан (Иов. 33, 27). И Павла варвары приняли за человека порочного и преступного, когда ехидна повисла на руке его; посему и говорили: человека сего спасена от моря суд Божий жити не остави (Дн. 28, 4). И Семей называл Давида человекоубийцею, составив об нем такое дурное мнение по его несчастию (2 Цар. 16, 7). Так, дабы и с вами не случилось того же, побеседуем об этом немного. Действительно, я слышу, как многие говорят, если бы Бог любил бедных, то Он не попустил бы им быть бедными, – и как другие, видя кого-нибудь страждущим продолжительною немощию и болезнью, говорят: где же милостыни его, где добрые дела его? Посему, дабы и вам не грешить таким образом, рассудим об этом. Если и человек здравомыслящий не может ненавидеть добрых и любить злых, то как ты осмеливаешься говорить это о Господе, будто Бог ненавидит бедных, хотя бы они были добродетельными, и любит богатых, хотя бы они были порочными, – отверзая уста на богохульство и не понимая важности этого заблуждения? Дабы тебе не грешить таким образом, узнай, что Бог любит и что ненавидит. Кого же любит Он?
   Того, кто исполняет заповеди Его. Сего аз возлюблю, говорит Он, и прииду к нему (Ин. 14, 21–23), – не богатого, не здорового, но повинующегося Моим повелениям. А кого ненавидит Он и отвращается? Того, кто не исполняет заповедей Его. Итак, когда ты увидишь кого-нибудь не исполняющего заповедей Его, то, хотя бы он был здоровым, хотя бы окружен был богатством, полагай его в числе ненавидимых Богом; а добродетельного, хотя бы ты видел его в болезни, или бедности, полагай в числе любимых Им. Ибо не к тем – любовь Его, а к этим. Не видишь ли ты и в житейских делах, что любимые царями особенно и прежде всех подвергаются опасностям в сражениях, получают раны, посылаются в поход? Не слышал ли ты, что его же любит Господь, наказует, биет же всякаго сына егоже приемлет (Евр. 12, 6)? Но многие, скажешь, соблазняются, видя это. Так, но не по вине добродетельных, а по собственному невежеству.
   Не здесь воздаяние за труды наши, но здесь подвиги, а награды и венцы – после. Не ищи же во время подвигов и в день борьбы покоя и безопасности, не смешивай различных времен. Но многие, скажешь, немощны. Бог промышляет и об них; Он сделал, что многие и из праведников пользуются благополучием еще здесь, – не для них самих, но для немощных.
   Посему, если соблазняют тебя праведники находящиеся в скорби, то пусть утвердят тебя живущие в покое; и если смущают тебя порочные, пользующиеся благополучием, то пусть исправят тебя подвергающиеся наказанию и мучению. Разве ты не слышишь Христа, который говорит: в мире скорби будете (Ин. 16, 33)? Почему же ты ищешь покоя, когда Он сказал это? Разве ты не слышал еще, как Он говорит: мир возрадуется, вы же печальни будете (Ин. 16, 20)? Таким образом, людям неразумным справедливо можно было бы соблазняться, если бы происходило противное тому, что Он сказал; а если все происходит так, как следует, то почему ты соблазняешься? Но для чего, скажешь, Бог установил так? Не исследуй и не испытывай. Еда речет здание создавшему е: почто мя сотворил еси тако (Рим. 9, 20)? Посему и Пророк укоряя иудеев за то, что они, преисполнившись бесчисленными пороками, исследовали пути Божии, говорит: разумети пути моя желают, яко людие правду сотворшии и суда Бога своего не оставившии (Ис. 38, 2); они поступали подобно тому, как если бы какой-нибудь слуга, огорчивший господина и виновный в тысяче проступков, вместо того, чтобы утишить гнев господина, стал требовать отчета, почему он поступил таким образом. Не исследуй же этого, вместо того, чтобы плакать и сокрушаться и омывать грехи свои. Говорю это, не потому, чтобы я не мог представить причины, но желая обратить тебя от этой пытливости к попечению о собственном спасении. Для чего Он установил таким образом? По снисхождению к роду человеческому. Труды Он назначил здесь, где жизнь краткая, а венцы сохранил для будущего, где жизнь нестареющаяся и бессмертная. Эти труды скоро оканчиваются и проходят, а то остается вечным и никогда не будет иметь конца. С другой стороны чрез это Он упражняет души в любви к добродетели.
   Ибо, когда душа избирает добродетель несмотря на трудности и еще не получая награды, то оказывает расположение и великое усердие к ней; и когда она убегает порока, несмотря на его удовольствия и еще не подвергаясь наказанию, то научается ненавидеть его и отвращаться. Таким образом, он приобретает навык – отвращаться от порока и любить добродетель. Есть и другая причина. Какая? Та, что скорбь особенно располагает нас к любомудрию и делает крепкими. А вместе с этой – еще иная причина? Какая? Бог хочет научить нас презирать настоящее, не прилепляться и не привязываться к нему. Для того Он и назначил здесь скорби и труды, и все приятное и радостное сделал скоропреходящим.

Беседа 145
О различии наказаний за грехи [150 - 75 Бес. на Еван. Мф.]

Не за все грехи одинаково наказывает Бог; но есть многие и различные наказания, смотря по времени, по лицам, по достоинствам, по разуму, и по многим другим обстоятельствам. Дабы яснее были слова мои, укажем здесь на один грех – блуд; смотри, сколь многоразличные наказания представлю я не от себя самого, но из Божественных Писаний. Кто любодействовал прежде закона, тот иначе и наказывается. Сие показывает Павел: елицы бо беззаконно согрешиша, беззаконно погибнут (Римл. 2, 12). Кто любодействовал после закона, тот жесточайшее потерпит наказание: елицы бо в законе согрешиша, законом суд приимут. Ежели кто сделал блуд, будучи священником, то сей самый сан увеличит жестокость его наказания. Посему-то другие девы за любодеяние были убиваемы, а дщери священников сожигались; чем законодатель весьма ясно показывает, какая казнь угрожает священнику за таковый грех. Ибо если дочь подвергается большему наказанию потому, что она дочь священника; то гораздо более сам священник. Если какая-либо женщина сделала блуд по насилию; то она свободна от наказания. Если сделала блуд женщина богатая, и женщина бедная, то и здесь опять различие. Сделал ли кто блуд по пришествии Христовом и умрет не приняв крещения, жесточайшему тот подвергнется наказанию, нежели все преждеупомянутые. Сделал ли кто блуд после омытия Божественным крещением; здесь уже не остается никакого утешения во грехе. Сие самое показывая, Павел сказал: отвергся кто закона Моисеева, без милосердия при двоих или триех свидетелех умирает.
Колико мните горшия сподобится муки, иже Сына Божия поправый, и кровь заветную скверну возмнив, еюже освятися, и Духа благодати укоривый (Евр. 10, 28–29)? Ежели сделал блуд какой-либо священник ныне: это особенно уже есть верх всех зол. Видишь ли, сколько различен один и тот же грех? Иное грех, учиненный прежде закона, иное после закона; иное сделанный священником, иное богатой и бедной женщиной, иное грех учиненный оглашенной и верной, иное женщиной из рода священнического. Также великое различие происходит и от знания: ибо ведевый волю господина своего и не сотворив, биен будет много (Мф. 12, 47). И грех, сделанный после таких и столь многих примеров, получит большее наказание. Посему Христос сказал: вы же видев сие (Мф. 21, 34), не раскаялись после, хотя и много были врачуемы; в том же укоряет Он и Иерусалим, говоря: калькраты восхотех собрати чада ваши, и не восхотесте (Лк. 13, 34)! Также и те, которые грешат живя в роскоши, получают жесточайшее наказание, как видно из истории о богаче и Лазаре. Увеличивается еще тяжесть греха и от места, на что Сам Христос указывает говоря: между церковию и олтарем (Мф. 23, 35). И от качества самих преступлений: недивно, сказано, аще кто ят будет крадый, крадет бо, да насытит душу свою алчущую (Притч. 6, 30). И опять: заклала еси сыны твоя и дщери твоя, сие паче всякаго блуда твоего и гнустостей твоих (Иезек. 16, 20). Также от лиц: аще согрешаяй согрешит кто либо пред человеком, помолятся о нем; аще же согрешит пред Богом, кто помолится о нем (1 Цар. 2, 25)? Подобным образом, если кто превосходит своей беспечностью самых худших людей, что самое Бог порицает у Иезекииля таким образом: ниже по судом языческим ты сотворил (Иезек. 5, 7); и когда кто-либо не исправляется даже примерами других: видела, сказано, сестру свою и оправдала ее (Иезек. 16, 57); когда кто пользуется особенным промышлением: аще в Тире и Сидоне быша силы бывшия в вас, древле убо покаялися быша. Обаче Тиру и Сидону отраднее будет, неже граду сему (Мф. 11, 21). Видишь ли совершенную точность и то, что не все за одни и те же грехи получают равное наказание? И мы, если не воспользуемся долготерпением Божиим, подвергнемся большему наказанию; сие показывает Павел в следующих словах: по жестокости твоей и непокаянному сердцу собираеши себе гнев (Римл. 2, 5). Итак, зная сие, не будем соблазняться и смущаться никакими случаями в жизни, не будем обуреваться помыслами; но предавшись непостижимому Божественному Промыслу, будем стараться о добродетели и избегать греха, дабы получить будущие блага благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым слава Отцу вместе со Святым Духом, ныне и всегда, и во веки веков. Аминь.

Беседа 146
Желающим оставить по себе память в зданиях и полях [151 - 30 Бес. на кн. Быт.]

   Созидавшие Вавилонский столб говорили: созиждем себе град, и сотворим себя имя (Быт. 11, 3–4). Да заслужим, говорят, вечную память. Много и теперь есть таких, которые подражают этим людям и хотят такими же делами оставить по себе память. И если спросить кого бы то ни было из них, для чего он так трудится и беспокоится, и тратит много денег по-пустому: они ничего не скажут, кроме следующих слов: чтобы всегда помнили о нас, чтобы говорили: это дом такого-то, это поле такого-то. Но это значит заслужить себе не память, а скорее осуждение. Потому что к этим словам тотчас же прибавляются еще и другие, самые укоризненные, слова: такого-то лихоимца, хищника, притеснителя вдов и сирот. Итак, это значит, не приобретать себе память, но подвергаться постоянным нареканиям, носить и после смерти клеймо бесславия, изощрять язык всех, кто не увидит эти памятники, на осуждение и порицание их владельца. Если же ты подлинно ищешь вечной памяти, так я покажу тебе путь, которым можешь ты и достигнуть всегдашнего о тебе воспоминания, и приобресть с великой славой и великое дерзновение в будущем веке. Как же можешь ты сделать, чтобы каждый день воспоминали о тебе и превозносили тебя похвалами, даже и по смерти? Если богатство свое раздашь в руки нищих, и оставишь таким образом после себя камни и огромные дома, и поля, и бани. Такая память бессмертна, такая память будет для тебя виновницей тысячи сокровищ, такая память облегчит тебя от тяжести грехов, и даст тебе великое дерзновение пред Господом. Подумай, только о тех словах, которые каждый будет говорить, называя тебя милостивым, человеколюбивым, добрым, кротким и весьма щедрым. Ибо расточи сказано, даде убогим, правда его пребывает во век (Пс. 111, 9). Так-то бывает с богатством: когда его расточаешь, оно тем вернее сохраняется; когда же удерживаешь и запираешь, губит даже своих обладателей. Расточи, сказано, даде убогим; но слушай, что следует и далее: правда его пребывает во век. Он в один день расточил богатство, а правда его пребывает во век века, и бессмертной соделывает память об нем!
   Видел ты, какая память продолжается чрез все веки? Видел, какая память доставляет великие и неизреченные блага? Такими-то зданиями постараемся ставить по себе память. Здания, построенные из камней, не только не могут принести нам пользы, но еще, подобно позорному столпу, будут непрестанно вопиять против нас громким голосом. Когда отходим мы отсюда, то сделанные нами из-за этих зданий грехи уносим с собой, самые же здания оставляем здесь, и таким образом не только не достигаем чрез них даже и пустой и бесполезной памяти, но еще подвергаемся осуждениям; между тем и самое имя владельца тотчас переходит к другому. И действительно это имя от одного переходит к другому, а от этого опять к иному. Сегодня говорят: этот дом такого-то, завтра – другого, а послезавтра – еще иного. Таким образом, мы добровольно сами себя обманываем, думая, будто имеем власть над какой-нибудь вещью, и не рассуждая, что можем только пользоваться ею и, волей или неволей, уступаем эти вещи другим; не говорю еще, что оставляем их даже таким людям, которым бы мы и не хотели. Но если ты непрестанно желаешь, чтобы о тебе помнили, если это тебе вожделенно: то послушай, как вдовицы вспоминали о Тавифе, и как они обступили Петра, проливая слезы и показывая ему платья и одежды, какие делала Серна, живя с ними.
   Вот живые здания, которые издавали голос и имели такую силу, что даже возвратили умершую к жизни.
   Ибо, когда они обступили Петра, проливая горячие слезы и изъясняя свою нужду в пище и средствах к жизни, Петр, сказано, изгнав вон вся, преклонь колена помолися, и воставив ее, призва в святыя и вдовицы, и постави ю живу (Дн. 9, 40–41). Так и ты, если хочешь, чтобы о тебе помнили, если ищешь истинной славы, подражай этой жене, и такие же строй здания; не траться на мертвое вещество, но показывай великую щедрость к подобным тебе. Такая память достохвальна и приносит великий плод.

Беседа 147
О том, что милостыню должно подавать не от похищенного имения [152 - 52 Бес. на Ев. Мф.]

   Ежели человек, довольствующийся своим состоянием и не дающей ничего другому, не есть милосерд; то может ли называться милосердым тот, кто похищает чужое, хотя бы он делал бесчисленные подаяния? Если наслаждаться оному своими благами бесчеловечно, то кольми паче отнимать оные у других.
   Если люди, не причинившие никакой обиды другим подвергаются наказанию только зато, что не разделяли с ними своего имущества; то кольми паче подвергнутся оному те, кои похищали чужое. Не оправдывай себя тем, что, причиняя вред одному, ты оказываешь милость другому. Тебе должно оказывать милость тому, кого ты обидел: а ты, нанося раны одним, врачуешь тех, которым не причинял никаких ран, тогда как должно бы врачевать оных, или лучше, не должно бы вовсе наносить ран. Человеколюбив не тот, кто сам поражает и исцеляет пораженных им, но тот, кто врачует раны нанесенные другими. Итак, врачуй те раны, которые ты сам нанес, а не те, которые другими причинены; или лучше, не поражай и не низлагай другого, ибо это значило бы издеваться над другими, но восставляй пораженных. Для милостыни недостаточно того, чтобы уврачевать зло нанесенное любостяжанием. Если ты отнял у кого обол, то тебе мало уже обола, чтобы посредством милостыни залечить рану нанесенную любостяжанием, но потребен талант. Посему-то пойманный вор возвращает вчетверо больше похищенного им. Но хищник хуже вора. Если же вор должен возвращать вчетверо более украденного им, то хищник вдесятеро, или еще более. Впрочем и тогда он разве только получит отпущение в своей неправде, но не насладится плодами милосердия.
   Посему-то Закхей сказал: аще кого чим обидех, возвращу четверицею; и – пол имения моего дам нищим (Лк. 19, 8). Если же во времена закона должно было вознаграждать вчетверо, то тем более в царстве благодати. Если вор обязан был сие сделать, то тем более хищник; ибо сей последний кроме убытка причиняет еще обиду, так что, хотя бы ты дал во сто крат больше, и тогда не вознаградишь всего. Видишь ли, что я не напрасно сказал, что если ты похитишь обол, а отдашь талант, то и тогда едва вознаградишь?
   Если же, и поступая таким образом, ты едва можешь вознаградить вред другого; то, когда ты превратишь сей порядок, и похитив все имущество у ближнего, раздашь только малую часть оного, и притом не тем, у кого похитил, но другим, какое ты будешь иметь тогда оправдание? Какое прощение? Какую надежду спасения? Хочешь ли знать, сколь великое зло соделывает тот, кто оказывает такое милосердие? Послушай, что говорит Писание: яко убиваяй чадо пред отцем, тако приносяй жертву от имения нищих (Сир. 34, 20). Итак, прежде нежели выйдем из храма сего, начертаем сию угрозу в уме нашем; напишем ее на стенах, на руках, в совести, и везде, дабы по крайней мере страх, усилившись в уме нашем, удерживал руки наши от ежедневных убийств. Хищение жесточе убийства; поелику оно медленно убивает бедного.
   Итак, чтобы нам освободиться от сей болезни, будем размышлять о сем и сами с собой и с другими. Таким образом мы и к милосердию будем склонны, и получим славные награды даруемые за оное, и удостоимся вечных благ благодатию и человеколюбием Господа Иисуса нашего Христа, Которому слава и держава со Отцем и Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 148
О милостыне [153 - 25 Бес. на Деян.]

   Теперь у нас сугубый голод, хотя и изобилие сугубое, голод тяжкий, голод неслышания слова Господня, но насыщения посредством милостыни. Ныне и мы, и бедные терпим голод, они – нуждаясь в необходимой пище, а мы – лишаясь милости Божией. Не может быть ничего необходимее такого насыщения. Здесь не бывает зла, происходящего от пресыщения; здесь избыток пищи не выходит вон. Нет ничего прекраснее, нет ничего здоровее души, питаемой таким образом; она выше всякой болезни, всякого голода, всякого нездоровья и недуга; никто не может коснуться ее, но как адамантовому телу не может вредить ни железо, ничто другое, так и души, огражденной милостыней, совершенно ничто не может коснуться. Ибо, скажи мне, что может когда-либо овладеть ею? Бедность ли? Нет; ибо милостыня хранится в Царской сокровищнице. Вор и разбойник? Но под ее стены никто не может подкопаться. Червь? Но это сокровище выше и такого зла. Зависть и ненависть? Но не овладевается и ими. Клеветы и наветы? Не могут и они; потому что это сокровище неприступно. Но несправедливо было бы показать только эти свойства милостыни, и не показать противоположные. Ибо она не только свободна от зависти, но и сопровождается великим благословением даже от не испытавших благодеяний ее. Ибо как жестокие и бесчеловечные бывают ненавистны не только тем, которые обижены ими, но и тем, которые ничего не потерпели от них, а только сострадают обиженным и осуждают обижающих: так и сделавших много доброго хвалят не только те, которые облагодетельствованы ими, но и те, которые ничего не получили от них. Но что я говорю: свободна от зависти, клеветников, воров и разбойников? Не это только в ней хорошее, но и то, что она не уменьшается сама в себе, а всегда возрастает и умножается. Что гнуснее Навуходоносора? Что безобразнее, что преступнее его? Он был человек нечестивый; видел множество знамений и чудес и не хотел раскаяться, но вверг в пещь рабов Божиих, хотя после того и поклонился Богу.
   А что говорит ему Пророк? Царю, совет мой да будет тебе угоден, и грехи твоя милостынями искупи, и неправды твоя щедротами убогих: негли будет долготерпелив грехом твоим Бог (Дан. 4, 24). Сказал так не потому, чтобы сомневался, – ибо он был совершенно уверен в том, – но желая возбудить в нем больший страх и сильнее показать необходимость сделать это. Ибо если бы он сказал утвердительно, то тот сделался бы еще более нерадивым. Так и мы тогда скорее побуждаем кого-нибудь, когда говорим: может быть, он выслушает; ибо опасение происходящее от сомнения, производит большее побуждение. Посему и Пророк не высказал этого вполне ясно. Но, скажешь, что ты говоришь? Неужели таким преступлениям будет прощение? Да. Нет греха, которого бы не могла очистить, которого бы не могла истребить милостыня; всякий грех ниже ее; она есть врачевство, пригодное ко всякой ране. Что хуже мытаря? Он способен на всякое нечестие; но и это все нечестие Закхей очистил милостыней (Лк. 19, 8–9). Смотри, как и Христос внушает это тем, что учредил иметь ковчежец и носить вметаемая (Ин. 12, 6). И Павел говорит: точию нищих да помним (Гал. 2, 10). И везде в Писаниях много говорится об этом предмете. Так Премудрый говорит: избавление мужа души свое ему богатство (Притч. 13, 8). И Христос: аще хощеши совершен быти, продаждь имение твое, и даждь нищим, и гряди в след мене (Мф. 19, 21). В этом, подлинно, состоит совершенство. Милостыня же совершается не только деньгами, но и делами. Так, например: можно ходатайствовать, можно подать руку помощи; часто даже больше денег помогало ходатайство в делах.
   Итак, приведем в действие ныне все роды милостыни. Можешь деньгами? Не медли. Можешь ходатайствовать? Не говори, что у тебя нет денег; это ничего не значит; и то значит весьма много; будь только расположен, как бы ты подавал деньги. Можешь услугой? Сделай и это. Например: ты врач по званию? Позаботься о больных; и это много значит.
   Можешь советом? Это – гораздо важнее всего; совет тем лучше и выше всего, чем большую он приносит пользу; ибо им ты избавляешь не от голода, но от лютой смерти. Им и Апостолы были особенно богаты; посему раздаяние потребностей они вверили низшим, а сами пребывали в служении слову (Дн. 6, 1–4). Или, думаешь ты, не велика будет милостыня, если душу, предавшуюся унынию, находящуюся в крайней опасности, одержимую пламенем страсти, освободишь от этой болезни? Например, ты видишь друга одержимого сребролюбием? Окажи милость этому человеку. Он хочет удавиться?
   Угаси пламень его. А что, если он не послушается?
   Ты делай свое дело и не ленись. Видишь ли связанного узами? Ибо сребролюбие поистине есть узы. Приди к нему, посети его, утешь, постарайся освободить от уз. Если не согласится, сам будет виноват. Видишь нагого и странника? Ибо поистине есть нагой и странник, для неба не пекущийся о добродетельной жизни. Возьми его в дом свой, одень в одежды добродетели, сделай гражданином неба.
   А что скажешь, если я сам наг? Одень наперед себя самого; если знаешь, что ты наг, то, конечно, знаешь и то, что ты должен одеться.

Беседа 149
О власти и чести, которыми Бог почтил человека [154 - 15 Бес. на 1 Пос. к Тимоф.]

   До каких пор будем прилепляться к тленному? До каких пор будем прикованы к земле и, как черви, будем пресмыкаться в грязи? Бог дал нам тело из земли для того, чтобы мы и его возвели на небо, а не для того, чтобы чрез него душу низвели в землю. Оно (тело) есть земное; но если я захочу, будет небесным. Смотри, какой честью Он нас почтил, позволив нам совершить такое дело. Я сотворил, говорит Он, землю и небо; даю и тебе творческую власть, – сотвори землю небом, ибо и ты можешь сделать это. О Боге сказано: творяй вся и претворяяй тая (Амос. 5, 8); но такую же власть Он дал и людям, подобно тому как чадолюбивый отец, занимаясь живописью, не только сам упражняется в этом, но и сына хочет довести до одинакового с ним совершенства. Я сотворил, говорит Он, прекрасное тело; даю тебе власть создать нечто лучшее: соделай прекрасной душу. Я сказал: да прорастит земля былие травное и древо плодовитое (Быт. 1, 11). Скажи и ты: да прорастит таже земля собственный плод и произойдет то, что по твоему желанию должно произойти. Я творю лето и мглу, утверждаю гром и созидаю дух; Я создал змия, чтобы ругаться над ним, то есть диавола. Не позавидовал Я тебе и этой власти. Ругайся над ним и ты, если хочешь; ибо можешь связать его, как птичку. Воссияваю солнце на злых и благих: подражай и ты; раздавай свои стяжания и добрым и злым. Будучи оскорбляем, терплю, и благотворю оскорбляющим Меня; подражай и ты, ибо можешь сделать сие. Я благодетельствую не ради воздаяния: подражай и ты, и делай добро не ради воздаяния и не ради награды. Я возжег светила на небе; возжги и ты светила блистательнее сих, ибо можешь сделать сие; просвети заблудших. Дать познать Меня есть большее благодеяние, нежели доставить возможность видеть солнце. Ты не можешь сотворить человека, но можешь сделать его праведным и благоугодным Богу. Я сотворил существо; ты укрась намерение. Смотри, как Я люблю тебя, и что Я дал тебе силу даже в более важных делах. Видите, возлюбленные, как мы почтены, и между тем некоторые несмысленные и неблагодарные говорят: для чего мы одарены свободной волей?
   Если бы у нас не было свободной воли, то все, о чем мы говорили, и в чем можем подражать Богу, не могло бы составить для нас предмета подражания. Я управляю, говорит Он, Ангелами; и ты – чрез начаток.
   Я восседаю на царском престоле; и ты совосседаешь Мне – чрез Начаток. С ним воскреси, говорит Апостол, и спосади на небесных (одесную Отца) (Ефес. 2, 6). Тебе покланяются Херувимы и Серафимы и все Ангельские Силы, Начала, Власти, Престолы, Господства – чрез Начаток. Не порицай тела, которое сподобилось такой чести, пред которым трепещут даже бесплотные Силы. Но что скажу еще? Не этим только изъявляю я свою любовь, но и страданиями Моими.
   Для тебя был я оплеван, заушен, уничижен, Я оставил Отца и пришел к тебе, ненавидящему Меня, отвращающемуся от Меня, и не желающему даже слышать Мое имя. Я шел в след за тобой и догонял, чтобы удержать тебя; Я соединил и сочетал тебя с Собою; яждь Меня, сказал Я, и пий Меня. И горе держу тебя, и долу соединяюсь с тобою. Разве не довольно для тебя, что начаток твой я держу горе? Разве это не удовлетворяет твоей любви? И опять Я сошел на землю, – не просто смешиваюсь с тобою, а соединяюсь, снедаюсь, раздробляюсь на малые части, чтобы произошло великое растворение и смешение и соединение; ибо соединяемое пребывает в своих пределах, а Я воедино слился с тобою. Я не хочу быть чем-то средним; хочу, чтобы мы оба были одно. Поэтому зная сие и великое Его о нас попечение, все будем делать, чтобы мы могли явить себя не недостойными великих Его даров, которые да сподобимся все мы получить благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 150
Увещание к подвигам добродетели [155 - 36 Бес. на кн. Бытия.]

То, что нам обещано, превышает всякий человеческий разум и превосходит всякое рассуждение. Ибо не в настоящем только веке нам обещал Господь продолжение жизни и наслаждение видимыми благами, но и после отшествия отсюда и разрушения тел, когда наши тела обратятся в прах и пепел, обещает воскресить их и водворить в большей славе. Подобает бо, говорит блаженный Павел, тленному сему облещися в нетление, и мертвенному сему облещися в безсмертие (1 Кор. 15, 35). А после воскресения тел, Господь обещает даровать нам наслаждения царствия, общение со святыми, бесконечный покой и те неизреченные блага, ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша. Итак, видишь ли, сколь велико превосходство обещаний? Видишь ли величие даров?
Размышляя о сем и зная неложность Обещавшего, со тщанием приготовим себя к подвигам добродетели, дабы можно нам было насладиться обещанными благами; спасению нашему и наслаждению столь великими благами не предпочтем благ временных, не будем рассуждать о трудах добродетели, а будем мыслить о воздаяниях; не станем смотреть на издержки денег, когда из них нужно бывает давать бедным, а представим себе происходящие отсюда последствия. Ибо если те, которые полагают семена в землю и прежде собранные рассевают, делают это с великой радостью, питаясь благими надеждами и уже воображая в мыслях колосья, полные зерен; то гораздо более прилично радоваться и восхищаться тем, которые удостаиваются сеять семя духовное; потому что они, сея на земле, пожнут на небе, бросая деньги, получают прощение грехов и приобретают залог упования, и подавая здесь, приготовляют себе самим вечный покой и сожитие со святыми. А если мы изберем целомудрие; то не станем обращать внимание на то, что эта добродетель соединена с трудом, или что девство требует великого подвига, но помыслим об ожидающем нас наследии; и всегда о том рассуждая, будем обуздывать порывы злых пожеланий, побеждать влечения плоти и тяжесть трудов облегчать надеждою воздаяний. Ибо надежда получить какие-либо блага, дает смелость отваживаться и на явные опасности; а тем более она поможет нам мужественно препобедить трудности в добродетели. Ибо если размыслишь, что, краткое время подвизаясь и сохранив горящий светильник девства, можешь удостоиться в будущем блаженной жизни, и войти с Женихом в Царство Небесное, если только будет иметь светильники возженные и в них достаточно елея, то есть добрых дел, то как не перенести со всей легкостью все тяжкое, припоминая и сказанное блаженным Павлом: мир имейте и святыню со всеми, ихже кроме никтоже узрит Господа (Евр. 12, 14)? Видишь ли, как Апостол соединяет мир со святостию? Дабы разумели мы, что он требует не только чистоты тела, но и мира, он благовременно упомянул о том и другом, желая утвердить в нас то и другое, чтобы мы и помыслы свои удерживали, не допуская в себе никакого возмущения или смятения, а провождали жизнь спокойную и безмятежную, и чтобы со всеми другими обращались мирно, были тихи, кротки и снисходительны, так чтобы все черты добродетели отражались на нашем лице. Таким образом мы можем и славу настоящей жизни презирать, предпочитая ей славу истинную, и более заботиться о смиренномудрии, и считать за ничто всякое счастие здешней жизни, чтобы насладиться счастием истинным и прочным и удостоиться узреть Христа. Ибо сказано: блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят (Мф. 5, 8). Итак, очистим нашу совесть и со тщанием позаботимся благоустроить свою жизнь, чтобы, проведши настоящий век во всякой добродетели, удостоится за здешние подвиги наград в будущем веке, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому с Отцом и Святым Духом слава, держава, честь ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Увещание к подвигам добродетели

Предисловие

Беседа 1 О том, что беспечным невозможно получить Царствия Небесного [2 - 42 Бес. на 1 пос. к Коринф.]

Беседа 2 О страшном суде и воздаянии [3 - 3 часть Бес. на мес. Св. Пис. с. 331.]

Беседа 3 Увещание ходить в церковь [4 - 31 Бес. Хр. Чт. 1849 г. бес. о перем. имен.]

Беседа 4 О псалмопении [5 - Бес. на 41 псал.]

Беседа 5 Увещание не гордиться [6 - 23 Бес. на 2 пос. к Коринф.]

Беседа 6 О том, чтобы всегда призывать имя Божие, и за все благодарить Его [7 - 9 Бес. на Пос. к Колос.]

Беседа 7 О пользе чтения Божественного Писания [8 - 29 Бес. на кн. Быт.]

Беседа 8 О том, чтобы избегать людей порочных [9 - Бес. на 4 Псал.]

Беседа 9 О посте в св. Четыредесятницу [10 - 1 Бес. на кн. Быт.]

Беседа 10 О том, что покаяние действительно когда кающиеся переменяют образ жизни, и о средствах к уврачеванию язв греховных [11 - 4 Бес. на 2 посл. к Коринф.]

Беседа 11 О приобщении Святых Таин, о том, что недостойно приобщающиися и преподающии недостойным будут наказаны [12 - 82 Бес. на Еванг. Мф.]

Беседа 12 О зрелишах [13 - 1 Бес. на Еванг. Иоан. Бог.]

Беседа 13 О том, чтобы заботиться о душе, а не об одном теле, и чтобы пещись о целомудрии юношей [14 - 59 Бес. на Еван. Мф.]

Беседа 14 О кротости и дерзости и о прочих добродетелях и пороках [15 - 48 Бес. на Деян.]

Беседа 15 О смиренномудрии [16 - 31 Бес. Христ. Чт. 1849 г. 5 Бес. о перем. имен.]

Беседа 16 О том, что невозможно работать Богу и мамоне [17 - 8 Бес. на Еванг. Иоан. Бог.]

Беседа 17 О любви ближних [18 - 19 Бес. на Пос. к Евр.]

Беседа 18 О милостыне [19 - 43 Бес. на 1 пос. к Коринф.]

Беседа 19 О роскоши и пьянстве [20 - 57 Бес. на Ев. Мф.]

Беседа 20 О гордости [21 - 16 Бес. на Ев. Иоан. Бог.]

Беседа 21 О покаянии [22 - 9 Бес. на Пос. к Евр.]

Беседа 22 О том, что милостыню должно подавать прежде родным [23 - 14 Бес. на 1 Посл. к Тимоф.]

Беседа 23 О пользе молитвы ночной [24 - 26 Бес. на Деян.]

Беседа 24 О том, чтобы не мстить оскорбившим и не иметь злопомнения [25 - 71 Бес. на Ев. Иоан. Бог.]

Беседа 25 О клятве [26 - 10 Бес. на Деян.]

Беседа 26 О тщеславии [27 - 3 Бес. на Ев. Иоан. Бог.]

Беседа 27 О том, чтобы скорбеть о своих грехах и чем можно загладить их [28 - 7 Бес. на Ев. Иоан. Бог.]

Беседа 28 О высокомерии [29 - 9 Бес. на Ев. Иоан. Бог.]

Беседа 29 О молитве [30 - 3 час. на Мес. Свящ. Пис. с. 307.]

Беседа 30 О том, чтобы с кротостью переносить укоризны и бесчестие [31 - 48 Бес. на Ев. Иоан. Бог.]

Беседа 31 О зрелищах [32 - Хр. Чт. 849 г. 3 Бес. о Давиде и Сауле.]

Беседа 32 О примирении с врагами [33 - 2 ч. на Мес. Свящ. Пис. с. 414.]

Беседа 33 О целомудренной супружеской жизни [34 - 2 ч. на Мес. Свящ. Пис. с. 471.]

Беседа 34 Увещание не скорбеть о умерших [35 - 5 бес. О Лазаре. 1848 г. Хр. чт.]

Беседа 35 О том что милостыня выше жертвы, и о приобщении Святых Таин [37 - 50 Бес. на Ев. Матф.]

Беседа 36 О молитве [38 - 4 Бес. об Анне 1849 г. Хр. Чт.]

Беседа 37 О милостыне [39 - 16 Бес. на 2 пос. к Коринф.]

Беседа 38 О том, чтобы не гневаться на оскорбляющих, и приходить к ним для примирения [40 - 50 Бес. на Деян.]

Беседа 39 О том, что христианин должен иметь все признаки верного [41 - 4 Бес. на Ев. Мф.]

Беседа 40 О тщеславии [42 - 2 Бес. на Посл. к Титу.]

Беседа 41 О борьбе с диаволом [43 - 31 Бес. на кн. Быт.]

Беседа 42 О том, чтобы приобщаясь св. Таин не презирать бедных и не предаваться пьянству [44 - 27 Бес. на 1 пос. к Коринф.]

Беседа 43 О том чтобы заграждать вход в душу страстям [45 - 86 Бес. на Ев. Мф.]

Беседа 44 Увещание искать будущих благ [46 - 23 Бес. на пос. к Евр.]

Беседа 45 О славе, получаемой в крещении и о борьбе со страстями [47 - 7 Бес. на 2 посл. к Коринф.]

Беседа 46 О целомудрии и театрах [48 - 5 Бес. на 1 пос. к Фесс.]

Беседа 47 О терпении в скорбях [49 - 40 Бес. на книг. Быт.]

Беседа 48 О страхе Божием [50 - Хр. Чт. 1848 г. 16 Бес. на назв. стат.]

Беседа 49 Женам, чтобы не украшаться дорогими одеждами [51 - 28 Бес. на Пос. к Евр.]

Беседа 50 О покаянии [52 - 3 ч. на мес. Свящ. Пис. О жене ханан.]

Беседа 51 О молитве [53 - 30 Бес. на Кн. Быт.]

Беседа 52 Советы мужу и жене о взаимной любви и согласии [54 - 26 Бес. на 1 пос. к Коринф.]

Беседа 53 О милостыне [55 - 20 Бес. на 2 пос. в Коринф.]

Беседа 54 О зависти и честолюбии [56 - 40 Бес. на Ев. Мф.]

Беседа 55 О высокомерии [57 - 58 Бес. на Ев. Мф.]

Беседа 56 О сребролюбии [58 - 80 Бес. на Ев. Мф.]

Беседа 57 О гневе [59 - 4 Бес. на Ев. Иоан. Бог.]

Беседа 58 О том чтобы не мстить за зло [60 - 10 Бес. на 1 пос. к Фесс.]

Беседа 59 О любви врагов [61 - Бес. на 7 Псал.]

Беседа 60 О воспитании детей [62 - 3 ч. на мес. Свящ. Пис. Бес. на слова вдовица и проч.]

Беседа 61 О злоупотреблении при совершении браков [63 - 12 Бес. на 1 п. к Коринф.]

Беседа 62 О почитании родителей [64 - 4 Бес. на кн. Быт. Хр. Чт. 1849 г. ст. 416.]

Беседа 63 К смеющимся и разговаривающим в церкви [65 - 24 Бес. на Деян.]

Беседа 64 О мучениях ада [66 - 43 Бес. на Ев. Мф.]

Беседа 65 О крестном знамении [67 - 54 Бес. на Ев. Мф.]

Беседа 66 О кротком обращении с врагами [68 - 3 Бес. о Дав. и Сауле. Хр. Чт. 1849 г.]

Беседа 67 Увещание приобретать книги Священного Писания и поучаться в них [69 - 9 Бес. на пос. к Колос.]

Беседа 69 О тщеславии в раздаянии милостыни [71 - 71 Бес. на Ев. Мф.]

Беседа 70 Об отсечении страстей [72 - 74 Бес. на Ев. Иоан. Бог.]

Беседа 71 О гордости и смирении [73 - 65 Бес. на Ев. Мф.]

Беседа 72 О пользе чтения и слушания Священного Писания [74 - 53 Бес. на Ев. Иоан. Богосл.]

Беседа 73 О роскошной жизни [75 - 44 Бес. на Ев. Мф.]

Беседа 74 Почему с добродетелью сопряжен труд [76 - 36 Бес. на Ев. Иоан. Бог.]

Беседа 75 О кротости и гневе, и чтобы из любви к Богу быть добродетельным [77 - 6 Бес. на Деян.]

Беседа 76 О вине и пьянстве [78 - 29 Бес. на Кн. Быт.]

Беседа 77 О любви к ближнему [79 - 60 Бес. на Ев. Мф.]

Беседа 78 О целомудренной жизни [80 - 63 Бес. на Ев. Иоан. Бог.]

Беседа 79 О том, чтобы не скорбеть о лишении богатства [81 - 38 Бес. на 1 Пос. к Коринф.]