&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;Андрей&nbsp;Р.&nbsp;Воронцов<br>|<br>|&nbsp;&nbsp;Ventus tempore – Ветер времени. Семейная хроника<br>&nbsp;-------<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Андрей Воронцов<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ventus tempore – ветер времени<br></h3><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Посвящается родителям: Светлане Васильевне и Ростиславу Степановичу Воронцовым<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;© Андрей Воронцов, 2022<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;© СУПЕР Издательство, 2022<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Благодарствие Ламми Марту и жене его Мари (вместо предисловия)<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«…замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов. Мы ленивы и нелюбопытны…». Из «Путешествия в Арзрум» (1836) A. С. Пушкина, гл. 2.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что ж, нам следует во многом согласиться с Александром Сергеевичем, но не во всем. Наше любопытство рассеянно в пространстве информации. Очень часто мы запоминаем массу фактов и подробностей о спортивных событиях, природных катаклизмах, политиках и кинозвездах, черпая все это ежедневно и в больших количествах из телепередач, газет и журналов, книг и интернета (не забудем упомянуть «Википедию»!) Мы знаем все больше о том, например, как жил, какие орудия труда умел изготовлять и чем питался неандерталец (ученые изучили «типовое меню» по химическому составу экскрементов!), сколько генов перешло от него предкам современного «homo sapience». Это все, конечно, здорово! Признаемся себе, однако, что часто мы проявляем любопытство в тех областях знаний, которые весьма далеки и малополезны в нашей личной жизни и сфере профессиональной деятельности. Что же касается происхождения собственной семьи, «фамилии», то редко кто из нас может проследить своих предков в родовом древе далее двух-трех поколений. Даже о своих родителях, дедушках и бабушках мы знаем не очень много. А уж о прадедушках-прабабушках, если они не были видными деятелями партии и государства или, в крайнем случае, врагами народа, мы знаем или очень мало или совсем ничего. И не наша вина в том, что долгие годы из народа старались вытравить все воспоминания о «проклятом прошлом», ненужном строителю нового мира в светлом будущем. Вина наша в другом: вот мы с братом прожили много лет студенческой и молодой взрослой жизни в соседней комнате – «за стенкой» у бабушки и дедушки, но так и не проявили любознательности и не нашли времени, чтобы расспросить об их родителях и родственниках, узнать, как они сами жили, чем дышали, о чем мечтали, что им довелось испытать на своем веку. Конечно, какими-то отрывочными воспоминаниями они иногда делились. Конечно, было занятно послушать эти воспоминания. Послушать немного, «сложить» услышанное в дальний уголок памяти и заняться своими собственными важными делами-заботами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Время, однако, беспощадно. В 1974 году ушел в мир иной дедушка и через полгода за ним последовала бабушка. С их уходом был утрачен, как казалось навсегда, значительный пласт семейной истории. Более десятка лет назад закончили свой земной путь наши родители – и тоже все не было у нас достаточно времени, чтобы их разговорить, вызвать на откровение. Хотя, конечно, о своих родителях мы знаем и помним намного больше, хотя бы на уровне детских и юношеских воспоминаний, накопленных за время совместного проживания в коммунальной квартире.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Надо отметить, что интерес к семейной истории в нас заложила наша мама. Она в течение многих десятилетий пыталась самостоятельно разыскать сведения и восстановить правду о своем отце, и бабушке, расстрелянных в 1938 году. Она также старалась разузнать о немецко-шведских корнях своей матери и бабушки. Кое-какие сведения и документы мама все-таки смогла найти, несмотря на противодействие известных-неизвестных сил. Через маму, собственно, и передалась нам уже в зрелом возрасте тяга заглянуть «с обоих концов» (маминого и папиного) в семейную историю, узнать то, что не успели нам рассказать старики, о чем мы сами не успели их расспросить. Пока еще есть время, и настал наш черед собирать камни и отдавать сыновний долг. К счастью, сохранились и стали более доступными многие архивные документы, метрики, характеристики, судебные дела и протоколы следствия, справки с мест работы и из мест заключения. Что-то из когда-то услышанного и, вроде бы, забытого проявляется в памяти и документально подтверждается.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В конце 1980-х годов у нас появилась возможность ознакомиться с архивными делами НКВД на маминого отца и бабушку. На смену копанию в семейных фотографиях и преданиях пришло изучение архивных документов. Нужно сказать, что нескорый процесс поиска, систематизации сведений и реконструкции событий завораживает и затягивает сильнее и сильнее по мере получения новых сведений. И вот уже и не можешь остановиться, спешишь доверить бумаге то, что узнал потому, что все быстрее бегут минуты, часы, дни и годы. Нужно успеть исполнить свой долг перед ближними и дальними предками пока наши часы еще тикают. Повесть об истории нашего семейства, которая будет изложена мною далее, является результатом многолетних поисков и основана на большом массиве документов. В ней также будут упомянуты некоторые семейные воспоминания и предания, иногда «домысленные» в виде гипотез, имеющих право на существование, иногда подвергнутые критике автора, как не соответствующие вновь открытым документальным источникам. Так как моя повесть имеет все признаки и характер исторического исследования, основанного на документах, то повторные обращения к уже описанным событиям и персоналиям будут неизбежными. За что заранее прошу извинения у моих читателей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Начну я нашу семейную хронику почти с конца. Это важно, так как является ключом ко всему последующему повествованию. Начну я с того «изначального» предка по линии нашей мамы, которого смог документально установить по метрическим записям, хранящимся в Эстонском Государственном Архиве. Сначала я обнаружил архивные записи, документально подтверждающие факт, место и время появления на свет первого достоверно нам всем известного прямого предка по материнской линии – Густава-Оскара Германовича Мартинсона. После чего оказалось уже довольно легко найти и более ранних, ещё более «отдаленных» от нас по шкале времени предков. Поиск, проведенный мною «не выходя из дома» через интернет-портал Гос. Архива Эстонской Республики, довел меня до 1741 года, в котором родился самый первый документально подтвержденный представитель нашей семейной династии – житель рыбацкого поселка Локса, расположенного на берегу Балтийского моря в уезде Харьюмаа в Эстляндии (извините, в Эстонии!)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Lammi Mart – ЛАММИ МАРТ, чухонец – эстонец по-нынешнему, с возможной примесью некоторого количества шведской крови. Как мне объяснил мой эстонский друг и коллега по спортивной науке Рейн Хальянд, который сам занимался вопросами построения своего генеалогического дерева, у эстонцев до конца первой четверти XIX века фамилий не было. Исключение составляли дворяне и клирики, которые являлись этническими немцами или шведами. У эстонцев было принято давать прозвища, как правило, основанные на роде занятий или названии местности, из которой происходил тот или иной человек. Как объяснил мне Рейн, Lammi (Ламми), это не личное имя, а прозвище, данное по названию местности, из которой произошел наш предок Март (также был известен по ревизским сказкам как Марти или Мартин). Ламми Март это просто «Март из Ламми». Ламми в переводе с эстонского языка означает болотистую низину, обычно в пойме реки. Женой Марта в примерно в 1778 году стала Мари, которая, ввиду отсутствия фамилии, звалась по мужу Мари Март (Мари, жена Марта)). Родившийся в 1779 году сын Марта и Мари – Юхан стал первым носителем фамилии МАРТИНСОН. Случилось это, однако, далеко не сразу. Примерно в 1810 году Юхан взял в жены девушку, которую, как и его маму тоже звали Мари. Супруги оставались «бесфамильными» еще долго. И когда у них в 1812 году родилась дочь Анна Катрина, а в 1814 году сын – Герман – то оба ребенка были записаны в метрическую книгу прихода Локса лютеранской церкви как дети Юхана и Мари – всё еще без фамилии. И только в 1826 году 47-летний Юхан и все его семейство были записаны в книгу персонального учёта лютеранско-евангелических приходов округа Куусалу (Kuusalu Personaalraamat) под звучавшей вполне прилично «шведской» фамилией Мартинсон – то есть сын Мартина. Среди жителей прибрежной Эстонии шведские фамилии были не в редкость. Возможно, это была дань традиции многовекового общения со шведами, возможно, кто-то из местных жителей вел свой род (или пытался вывети оный) от шведских переселенцев, во множестве появившихся в тех местах после завоевания Швецией севера Эстонии в результате Ливонской войны. Особенностью передачи «шведских» фамилий в эстонской орфографии было выпадение одной буквы «S» из двойного «SS» – так шведские фамилии Martinsson, Johansson превращались в эстонские Martinson, Juhanson. Так же двойное немецкое «NN» на окончаниях фамилий превращалось в эстонском языке в одинарное – Reisemann в Reiseman и т. д.).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В более ранние, «дофамильные» списки приходских метрических книг Юхан был записан под прозвищем «kХrtsi Lammi Johan» – «владельца кыртса (корчмы) в Ламми (сын) Юхан». Видать, разбогател своими тяжкими трудами рыбак Март из Ламми (тут следует заметить, что основным занятием рыбаков Харьюмаа в те времена была вовсе не рыбалка, а контрабанда в Швецию зерна и из Швеции алкоголя и «товаров народного потребления»), завел корчму и стал заметным человеком в округе Локсы! В приходских книгах учета рядом с именем Юхана записан и род его занятий – «kalamees» – рыбак. К этой записи сверху приписано «prii». «Prii kalamees» означает «вольный, свободный рыбак». В ревизских же сказках против имени Юхана Мартинсона рядом с «prii kalamees» стоит и «kХrtsi» – как видим, Юхан продолжил оба отцовских дела. Следует вспомнить, что крепостное право в прибалтийских губерниях Российской Империи было отменено в 1816–1820 годах. Родившийся задолго до этого события – в 1741 году – Ламми Март, его жена и дети по праву рождения уже были СВОБОДНЫМИ ЛЮДЬМИ. Происхождение из вольного рыбацкого сословия сознательно и подсознательно толкает, обязывает нас принимать жизненные решения и поступать соответственно обычаям и правилам, принятых среди свободных людей, самостоятельно творящих свою жизнь и судьбу. За то спасибо Вам, наши предки, Март из Ламми и Мари, жена Марта из Ламми.<br>
&nbsp;//--&nbsp;НАПРАВЛЕНИЕ ПОИСКА&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не скрою, что интерес к моему историческому поиску в значительной мере подогрели сведения (как показали мои последующие изыскания – «слегка» приукрашенные), почерпнутые мною из литературных трудов Роберта Бруно-Александровича Штильмарка, автора советского приключенческого бестселлера «Наследника из Калькутты» и автобиографических повестей «Горсть света» и «Падшие ангелы». Роберт Штильмарк приходился двоюродным братом нашей бабушке. Его отец Бруно-Александр Штильмарк был женат на родной сестре моей с братом прабабушки – Ольги Оскаровны Мартинсон – Марии Оскаровне. Родителями Ольги и Марии и еще трех сестер – Маргариты, Адель и Эмилии являлись правнук Ламми Марта, обрусевший купец-предприниматель эстонского происхождения Оскар Германович Мартинсон и Маргарита Карловна Мартинсон, урожденная Лилиенфельдт. Наличие такой благозвучной фамилии в нашем родовом древе придавала некоторым представителям нашей дальней и ближней родни чрезвычайно гипертрофированное чувство гордости по поводу возможной принадлежности к титулованному остзейскому дворянству. Эти давно обрусевшие, московские потомки Лилиенфельдтов и Мартинсонов, давно утерявшие связи с исторической родиной – Курляндией, Лифляндией и Эстляндией, владеющие, плохо владеющие или не владеющие вовсе «родными» шведским и немецким языками, еще 70–80 лет назад не убоявшись комиссаров и ОГПУ, дерзко писали в графе национальность «немец» и «немка», в графе вероисповедание – «лютеранин, лютеранка». Они успели получить образование в Петришуле в Петербурге и/или в Москве, посещали службы в Петри кирхе в Санкт-Петербурге или Питер-Пауль Кирхе в Москве. Даже лихие времена не сломили в женщинах из рода Лилиенфельдтов непомерную гордыню и упрямую уверенность в цивилизаторской миссии германской культуры. Мы с братом Алексеем в подростковом возрасте еще застали здравствующими некоторых эксцентричных представительниц угасающего рода. Они время от времени собирались дома у нашей бабушки Галины Алексеевны (оказавшейся впоследствии Галиной Александровной) и предавались воспоминаниям о своих молодых годах и родственниках, сгинувших без следа в круговороте событий, начала и первой половины прошлого века – века двадцатого. Правда, когда начинались эти воспоминания, нас с братом, тогда еще младших школьников, отправляли или в соседнюю комнату играть со множеством безделушек, привозимых четвертым по счету мужем бабушки, солистом Госоркестра СССР Павлом Ильичём Карауловым из зарубежных гастролей, или гулять во двор. Словом, эти воспоминания являлись для нас табу. Тем не менее, что-то мы с ним слышали, что-то тайком рассказывала нам мама. В сознании оставались кое-какие обрывки сведений, имена, выстраивалась система родства и некая временная шкала событий. Уже в весьма зрелом возрасте, процесс разбора семейных документов и фотографий, а также запоздалое знакомство с автобиографическими повестями Роберта Штильмарка натолкнули меня на мысль провести собственное «расследование» и докопаться по мере возможностей если не до корней, то, хотя бы, до нижних ветвей родового дерева. Я еще не понимал, чем все это обернется. Раскладывая пасьянс из имеющихся под рукой документов и фотографий или, обнаружив, относящийся к кому-либо из членов семьи документ или просто упоминание в интернете, восстанавливая последовательность событий, начинаешь физически ощущать персоналии и характер давно ушедших людей, понимать мотивы их действий. Постепенно возникает необъяснимый «эффект собственного присутствия» и сопереживания – непередаваемое сильное ощущение! Невольно простой текст документа или чудом сохранившиеся в лихие годы фотографии заставляет как бы проживать с героями нашего поиска моменты их жизни, почувствовать то, что чувствовали они, объяснять себе побудительные мотивы их действий. При всем этом очень трудно, но чрезвычайно важно сохранить позицию нейтрального наблюдателя и регистратора. Возникающая картина из эпизодов жизни, семейных событий и служебной деятельности наших предков не всегда выходит такой гладкой и красивой, как в воспоминаниях бабушек и прабабушек. Но это мои, это наши предки! А мы, их кровные родственники, далекие потомки – их весточки в светлое будущее, знать которое им уже не дано. Они не лучше и не хуже нас. Жаждущие карьерного успеха и общественного признания, но не всегда удачливые по службе мужчины, более сильные характерами женщины, держащие на своих плечах тяжкий груз семейных проблем и хранящие семейные тайны. Не всегда поступки наших пращуров имеют рациональное объяснение, не всегда могут быть оценены положительно с позиций как прежней, так и нынешней морали. Но!.. Но они есть продукт своей эпохи, исторической и географической принадлежности к огромной империи, к определенным социальным кластерам того сословного общества, характерного для эпохи заката дворянства и нарождения класса предпринимателей, прерванного трагическими событиями Мировой Войны и Революции. Наши предки имеют право на понимание и снисхождение в наших оценках их жизненного и карьерного пути. Не будем же судить о них слишком строго. Порочные и/или добропорядочные личности, слабые и сильные характеры, удачливые или неудачники – все они наши предки. В нас их кровь и гены, в нас передана их жизненная энергия и устремления. Их характеры и действия во многом объясняют положительные и отрицательные черты наших собственных характеров и действий. Сочетание лени и быстрой мобилизации к активным действиям в чрезвычайных обстоятельствах, хвастовства и прямоты, мечтательности и тщеславия, непостоянства с твердой позицией и готовностью ее отстаивать даже в угрожающих жизни или карьере обстоятельствах; желание успеха и преодоления своего уровня сословной принадлежности – все это живо в нас, находится как бы в состоянии летаргического сна и проявляется, когда этого требуют конкретные жизненные обстоятельства…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как я отметил выше, именно наша мама положила начало поиску документов, связанных с её ответвлением семейного древа. В конце 1980-х годов, с началом «перестройки» стало возможным обращаться в архивы органов Госбезопасности по вопросам реабилитации невинно осужденных родственников. Стали доступны судебные дела НКВД/МГБ. В начале апреля 1987 года вместе с мамой и братом Алексеем мы ходили в одну из приемных КГБ СССР на Малой Лубянке, где нам давали для ознакомления расстрельные дела маминой бабушки Ольги Оскаровны Осокиной (Мартинсон) и отца мамы – Василия Михайловича Савина-Савостьянова. В том же году я, уже самостоятельно, подал запрос в приемную КГБ СССР на ознакомление с делом Воронцова Степана Филипповича – нашего деда со стороны отца. Через некоторое время я получил повестку из районного отдела КГБ по Первомайскому району г. Москвы, предписывающую мне явиться в такой-то день, в такое-то время, по адресу в где-то в районе Ткацкой улицы в Измайлово. Там меня вежливо встретили, усадили за письменный стол и положили передо мной папку с бумагами. В то время записывать и копировать что-либо из дел не разрешалось, нужно было только запоминать. «Контора», как и следовало от неё ожидать, меня, гражданина Страны Советов, обманула – мне дали для ознакомления папку, в которой содержалась только написанная рукой дедушки на нескольких страничках его «Автобиография». Но я тогда был сказочно рад и этому. Помню, когда я закончил читать «Дело» деда, следователь КГБ, контролировавший меня, сказал: «А вы знаете, я вам так завидую! Я ведь про своих дедов, кем они были и как жили, так ничего и не знаю». Придя домой, я сразу сел за свою портативную пишущую машинку «Москва» и напечатал по памяти хронику жизни Степана Филипповича Воронцова от его рождения в 1892 году и до ареста в 1947 году.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уже в 1990-х годах мама и я обращались в Государственный Военно-Морской Архив в СПБ с запросом найти и скопировать документы, относящиеся к службе на флоте старших братьев маминой прабабушки с материнской стороны Гуго-Владимира и Юлия Лилиенфельдт. Через некоторое время мы получили копии метрических свидетельств и послужные списки обоих братьев. В метрических свидетельствах были не только даты рождения и крещения, но и место рождения братьев – поместье Абия, Халиштского прихода, Перновского уезда Лифляндской губернии. Мои дальнейшие поиски относительно происхождения представителей рода Лилиенфельд были в значительной степени облегчены тем, что церковные книги и записи местной администрации Курляндской, Лифляндской и Эстляндской губерний хорошо сохранились и ныне хранятся в Государственных Архивах суверенных Эстонской и Латвийской Республик. Не так давно эти книги были оцифрованы и выложены для свободного доступа в интернет. Проще простого! Зарегистрируйся и пользуйся. Уже на начальной стадии работы с архивными документами обращает на себя внимание такой интересный факт: в прибалтийских губерниях записи актов гражданского состояния производились в отдельные метрические книги или в разные части книг для «немцев» и шведов (“saksa” – таким общим именем называли их коренные жители Эстляндии) и для туземцев. Метрические записи наших предков содержатся в «немецких» частях книг («Geborene/Getauftene: der Deutschen Gemeinde von Hallist»). Знание этого намного сузило базу поиска и облегчило мою задачу. Весьма интересным является ознакомление с порядком ведения книг, записей о рождении, вступлении в брак и о смерти. Понятно, когда записи производились представителями немецкой общины, а когда эстонскими делопроизводителями. Например, написание имени и фамилии нашего предка Карла ЛИЛИЕНФЕЛЬДТ в разных записях фигурирует как Karl Lilienfeldt (немецкий вариант), Carl Liljenfeldt (шведский вариант), Kaarl Lilienfeld (эту запись наверняка делал эстонец). Так как в каждой из этих записей содержаться идентичные сведения о жене и/или детях, то нет ни малейшего сомнения, что речь идет об одном и том же человеке. Между прочим, в переводе со шведского языка Лилиенфельд (Liljenfeldt) означает «маленькое поле», а вовсе не «поле лилий», как может показаться, если считать носителя фамилии немцем.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава 1<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Ливонские и эстляндские» предки<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вернёмся к моему поиску. Итак, в начале оного, кроме записей гражданского состояния из архивов Эстонии и Латвии, мною были получены из Российского<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Государственного Военно-Морского Архива копии свидетельств о рождении и послужных списков старших братьев моей прапрабабушки Марии Карловны<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лилиенфельдт (в замужестве Мартинсон) – Гуго-Вoльдемара и Юлия Карловичей Лилиенфельдт. Имея даты и места рождения, не составило большого труда найти через сайт Эстонского Госуда\рственного Архива записи в церковных книгах Халиштского прихода, Перновского уезда Лифляндской губернии (ныне город<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Халисте, округа Вильянди (бывший Феллин) республики Эстония) о дате брака Карла и Иоханны Лилиенфельдт. Здесь меня постигла неожиданная удача: в книге регистрации брака напротив имен Карла и Иоханны были записаны (продавлены карандашом) и читаемы при сильном увеличении года рождения и места рождения супругов: Карл Лилиенфельдт (Karl Lilienfeldt) – место рождения Нейхоф (Neuhof), год рождения 1830. Йоханна Елисавет Тереза КАЛКАУ (Johanna Elisabetha Theresa Kalkau) – родилась в 1834 году, место рождения – Гренцхоф (Grenzhof, Tukums)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тукумского уезда в Курляндии. Последующие мои изыскания в Латвийском Государственном Архиве [1 - в состав Лифляндской губернии до большевистской революции 1917 года входили земли, нынешней Эстонии и Латвии. Герцогство Курляндия в 1918 году вошла в состав независимой Латвии.] подтвердили место рождения и позволили установить точную дату рождения мамы Гуго и Юлия Карловичей – Анны Ивановны (Йоханны Терезы Елизаветы) Калкау, в супружестве Лилиенфельдт, оба родителя которой являлись курляндскими немцами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как я установил позднее, дата рождения Иоханны Калкау приходится на 14 мая 1833 года (а не на 1834 год!). Её отец Йоханн Калкау на момент рождения дочери служил лесничим (forester Johann Kalkau) в местечке Гренцхоф округа Добельн в Курляндии<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;(Grenzhof, Dobeln, Kurland). Жена Йоханна Калкау звалась Эмма (урожденная Клим -<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Emma Kliem-Kalkau). Так наше семейное древо по этой линии было ретроспективно доведено до 1830-х годов и далее прослеживается до 1800-1810-х годов (принимая во внимание, что к моменту рождения дочери муж и жена Калкау должны были достичь возраста примерно 20–25 лет). Эти мои предположения были подтверждены дальнейшими поисками, установившими год рождения Emma Kliem-Kalkau [2 - https: familysearch.org/search] – 1812.<br>
&nbsp;//--&nbsp;ЛИЛИЕНФЕЛЬДЫ (ЛИЛИЕНФЕЛЬДТЫ)&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Шведы по происхождению Лилиенфельдты осели в Прибалтике в первой половине 17-го столетия и через государственную шведскую службу получили дворянство к 1650 году. Словом, они заработали свой герб не как «дворяне шпаги», а как «дворяне мантии» – чиновники шведского королевства. После Северной войны Прибалтика оказалась инкорпорированной в состав Российской Империи, и Лилиенфельдты верой и правдой служили своей новой родине на суше и на море, как по военной, так и гражданской линии. Они «онемечились» и плодились в изрядных количествах, так что к середине века 19-го наводнили пределы Лифляндской и Эстляндской губерний и даже выплеснулись в пределы центральных российских губерний. Среди них встречаются командиры гвардейских полков и ничем не отмеченные в анналах истории штаб и обер-офицеры, представители титулованного и нетитулованного, поместного и беспоместного дворянства, а также представители фамилии, утратившие принадлежность к благородному сословию. К последней категории и принадлежал наш предок Карл Лилиенфельдт, возможно, приходившийся троюродным кузеном губернатору Риги Паулю Лилиенфельдт. Как было уже сказано, Карл Лилиенфельдт родился в 1830 году в местечке Нейхоф (в Курляндии).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Родители Карла – Георг и Лизе Лилиенфельдт (о них нам ничего неизвестно) поместьями не владели. Поэтому ему самому рано пришлось позаботиться об источниках существования. Карл выбрал государственную службу по линии Корпуса Лесничих, который в 1839–1869 гг. имел военное устройство. В военном отношении Корпус считался воинской частью (все чины носили униформу и имели штатное стрелковое оружие). В гражданском отношении Корпус входил в Лесной Департамент. Как было положено в то время для получения должности лесничего, Карл Лилиенфельдт окончил егерскую школу и был выпущен чиновником XIV класса без права дальнейшей выслуги в чинах. В возрасте 24 лет Карл получает назначение (или приглашение) на работу в лесничество «Abja Wald» («Лес Абия») – рядом с мызой Абия [3 - mхise – мы&#769;за – в Эстонии, Латвии и Ингерманландии – это отдельно стоящая усадьба с хозяйством, поместье.] – владением барона Романа фон ШТАКЕЛЬБЕРГ и перебирается из родной Курляндии в соседнюю Лифляндию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В поместье барона фон Штакельберг Карл знакомится с Йоханной Калкау, дочерью лесничего из Гренцхофа. Йоханне в то время было чуть больше 20 лет от роду. На мызе Абия она служила помощницей повивальной бабки и впоследствии приобрела профессию акушерки. Есть основания полагать, что Йоханна появилась в поместье Абия раньше Карла Лилиенфельдта. Сейчас уже невозможно установить детали жизни Карла и Йоханны, но 30 января 1855 года они были обвенчаны по лютеранскому обряду в приходской церкви святой Анны поселка Халишт (ныне – Халлисте), а менее чем через два месяца после заключения брака Йоханна родила первенца, нареченного Гуго Рейнгольд Вольдемар Лилиенфельдт. Обстоятельства брака молодого лесничего и подручной акушерки выглядят весьма странными и даже загадочными. Свою версию этих событий я приведу несколько позже.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Крещение Гуго состоялось в той же приходской церкви в Халишт. В число восприемников первым был включен барон Роман фон Штакельберг, но обряд крещения был проведен in absentia (в отсутствии) барона. Через год у Иоханны и Карла рождается второй сын – Юлиус. При крещении второго сына Лилиенфельдтов барон Штакельберг уже присутствует лично. Как протекала дальнейшая совместная жизнь молодых супругов Лилиенфельдт в поместье Абия нам не известно. Имеется только одна запись в метрической книге Халиштского прихода о том, что «20 января 1857 года Йоханна и Карл Лилиенфельд были свидетелями (восприемниками) при крещении Хильды Йоханны Аделаиды Якоби». По всей вероятности семья Лилиенфельдт не позднее осени 1857 года покидает мызу Абия. Местом рождения их третьего ребенка – дочери Марии Карловны Лилиенфельдт записана Рига (1858 год). Также известно, что уже к 1866 г. Йоханна овдовела (Карлу на момент смерти должно было быть не более 36 лет, а самой Йоханне 33 года). По семейному преданию, использованному Робертом Штильмарком в его романе «Горсть света», Карл Лилиенфельдт сложил голову на государевой лесной службе, подстреленный «при исполнении» лифляндскими (эстонскими) браконьерами. «Лесные братья-разбойники» с давних пор не упускали удобных случаев посчитаться с представителями господствующей в тех краях германской нации. Факт гибели нашего предка Карла Лилиенфельдта от рук браконьеров вроде бы должен был стать причиной для стойкой семейной нелюбви к туземному населению как к потомкам этих разбойников. Однако среди тех представителей семейного клана Лилиенфельдт, которых мы с братом застали ещё живыми, такой «нелюбви» мы не наблюдали. Звукосочетания «Эстляндия, Курляндия и Лифляндия» трепетно звучали в их устах, как звучало имя Израиль для изгнанных с родины евреев или Палестина для несущих свой крест божьих рыцарей. В сознании рожденных задолго до или вскоре после 1900 года почтенных старушек, какими я их запомнил в детстве, вышеприведенные географические названия конечно никак не связывались с коренным населением (коим оные названия были впоследствии сменены на «новые» – латышские и эстонские). В магически звучащих именах-названиях «Пернов, Феллин, Оберпален, Митава, Венден, Ревель, Гапсал и т. п.» звучала и жила тоска об их навек утраченной Родине – Лифляндии, Эстляндии, Курляндии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, наш бедный и несчастный предок – лесничий Карл Лилиенфельдт безвременно погиб в расцвете сил при исполнении служебного долга. Главным и единственным богатством, оставленным им на земле после себя, были дети – два сына – Юлий и Гуго и дочь – Мария (Emma Marie Auguste Lilienfeldt). От этой самой Марии Карловны Лилиенфельдт и идет линия жизни нашей мамы, брата и меня.<br>
&nbsp;//--&nbsp;НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОБ АННЕ ИВАНОВНЕ ЛИЛИЕНФЕЛЬД. НАША ПРА-ПРА-ПРАБАБУШКА ЭТОГО ЗАСЛУЖИВАЕТ&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вдова лесничего Лилиенфельда, Анна Ивановна (так стала называться на русский лад Иоханна Тереза Елизавета Лилиенфельд), несомненно обладала могучей энергией и незаурядным практическим умом, которые после потери мужа она обратила на заботу о воспитании и образовании детей. Она, как мне видится, не без внешней подсказки и поддержки, решается на осуществление образовательного проекта, должного, по её расчету, обеспечить социальный рост ее двух сыновей и дочери. В конце 1866 или в самом начале 1867 года вдова Лилиенфельд вместе с тремя детьми перебирается в столицу Российской Империи город Санкт-Петербург – почти авантюрный шаг, связанный не только с перемещением в системе географических координат, но и с погружением из немецкой языковой среды в среду русскоговорящую. Перед свершением сего дерзкого шага Анна Ивановна заблаговременно выправила в Рижской Лютеранской Консистории свидетельства о рождении сыновей и дочери (на метриках сыновей стоит дата выдачи – 19 июня 1866 года), предъявление которых было необходимым требованием для их приема в учебные заведения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первое и очень важное для нас документальное упоминание о пребывании нашей пра-прапрабабушки в северной столице Российской Империи было мной обнаружено во «Всеобщей Адресной Книге Санкт-Петербурга на 1867–1868 годы», составленной под покровительством его превосходительства С.-Петербургского обер-полицмейстера генерал-лейтената Трепова» (издатели Гоппе и Корнфельд). Согласно записи в этой Адресной Книге, повивальная бабка Анна Ивановна ЛИЛИЕНФЕЛЬД (Лильенфельд) проживала в доме № 1 по Почтамтской улице в квартире № 22. Дом № 1 по Почтовой улице – известный как доходный дом Китнера – находится там и ныне – как раз напротив собора Св. Исаакия Далматинского. Дом принадлежал знаменитому владельцу мастерской по производству масляных фонарей, поставщику Двора Е.И.В. и Российских Железных Дорог, известному благотворителю и покровителю приезжих иностранных ремесленников, выходцу из Моравии, Севастьяну Осиповичу КИТНЕРУ (1795–1870). Первый этаж занимала мастерская и магазин Китнера. Часть дома использовалась под сдачу внаем. Так как адресная книга составлялась в середине 1867 года, то можно заключить, что Анна Ивановна появилась в Санкт-Петербурге в конце 1866-начале 1867 года. Тогда ей было 33–34 года от роду. То, что она обосновалась в таком месте, свидетельствует о том, что Анна Лилиенфельд запаслась прекрасными рекомендациями и имела хорошую профессиональную подготовку. Как мы знаем, при заключении брака Иоханна Лилиенфельд (урожденная Калкау) записана в церковную книгу халиштского прихода как помошница повивальной бабки. Вероятно, тогда она еще обучалась в уездной трехлетней школе повивальных бабок, что являлось обязательным условием для получения данной профессии и давало возможность работать в сельской местности или небольших городках. В Санкт-Петербурге она зарегистрирована уже как повивальная бабка, то есть на момент своего приезда в столицу Анна Ивановна окончила повивальный институт, (это было обязательным условием для работы в городе!) скорее всего в Риге, где согласно семейному преданию, после отъезда из Абии некоторое время проживала семья Лилиенфельдов (и где в 1858 году родилась дочь Лилиенфельдов Эмма Мария Августа).<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В царской России было три профессиональных группы женщин, занимавшихся родовспоможением (принятием родов): «повивальная бабка» (высшее медицинское образование), «сельская повивальная бабка» (среднее медицинское образование) и «повитуха» (заочное образование). Деятельность повивальных бабок регламентировалась специальным уставом «Устав повивальным Бабкам». Диплом на звание «повивальная бабка» выдавался по окончании обучения и принятия «Присяги повивальных бабок о должности их». На повивальную бабку возлагалось «подавание пособий» и уход при нормальном течении беременности, родов и послеродового состояния, а равно и уход за новорожденным. Врач-акушер призывался только при неправильном течении всех этих состояний. Повивальные бабки ежемесячно предоставляли во врачебные управы отчеты о проделанной работе, сельские повивальные бабки – раз в квартал. Желающая получить звание повивальной бабки должна быть не моложе двадцати и не старше сорока пяти лет. Должность городовой повивальной бабки числилась в штате полицейского управления, а каждый участок имел свою повивальную бабку. Повивальные бабки имели высокий социальный статус. За свою работу повивальным бабкам назначалось жалование и повышенная пенсия, а также «за долговременное рачительное исполнение обязанностей» они отмечались знаками отличия и правительственными наградами. Придавалось большое значение не только опыту, но и морально-нравственным качествам. Бабка должна была быть безупречного поведения, быть честной и уважаемой в обществе. Она получала благословение у священника, регулярно исповедовалась и причащалась. Согласно Уставу, «всякая повивальная Бабка должна быть <…> благонравна, доброго поведения, скромна и, трезва, <…> должна во всякое время, днем или ночью, от кого бы призываема ни была, невзирая на лица, тотчас идти и по прибытии к родильнице поступать ласково и расторопно».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так как в середине Х1Х века большинство населения России скептически относилось к практике родильных домов, то в родильных домах в то время рожали лишь женщины, у которых не было возможности родить дома по бедности или потому, что ребенок был незаконнорожденный. Семьи всех сословий нуждались в услугах повивальных бабок и это давало возможность самим повивалкам устанавливать важные связи и приобретать протекцию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Возможно, вдова Лилиенфельд сперва появилась в Петербурге одна, без детей с целью «разведки», а также для обоснования на новом месте и получения разрешения на профессиональную деятельность. Похоже, что с самого начала это являлось частью большого долговременного проекта, разработанного скорее всего при участии некоего благородного покровителя-благодетеля вдовы и троих ее детей, в результате «несчастного случая на охоте» оставшихся без своего защитника и кормильца. План этот предусматривал, говоря современным нам языком, получение доступа к «социальному лифту» путем определения обоих мальчиков Лилиенфельдт в Штурманское Училище с последующим производством их в офицерский чин и дальнейшей карьерой на флоте Его Императорского Величества. Однако, прежде этого обоим «кандидатам в офицеры» – и Гуго и Юлию – следовало получить достаточное образование и усовершенствоваться в знании русского языка (вряд ли они его хорошо выучили в родной Лифляндии). Вполне возможно, что воссоединение всего семейства (а я предполагаю, что к семейству тогда же присоединилась и бабушка – Эмма Клим-Калкау, на чьи плечи легли заботы по домашнему хозяйству и присмотр за детьми) произошло между 1867 и 1868 годами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, братья Лилиенфельдт были определены для поступления в Штурманское Училище в Кронштадте. Весьма вероятно что протекцию при поступлении, а также покровительство и финансовую поддержку в годы обучения им оказывал благородный филантроп – их «крестный отец» барон Роман фон Штакельберг. Сначала в 1870 году Гуго, а через год и Юлий Карловичи поступили в означенное выше училище, а успешно окончив оное, были произведены в первый офицерский чин и приступили к службе Отечеству в составе Корпуса Флотских Штурманов. На момент поступления в училище старшего сына Анна Ивановна с остальным семейством поселяется в доме земляка-остзейца известного офтальмолога Василия Ивановича Фребелиуса (Wilhelm Friedrich FRЦBELIUS, Средняя Мещанская ул., дом 21 – этот адрес указывала Анна Ивановна в заявлении о приеме сыновей в Штурманское Училище). В Петербурге в 1882 году Анна Ивановна выдает замуж дочь-бесприданницу Марию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Талант дочери Лилиенфельдтов – Марии Карловны, так же, как и её матери, проявился в том, что она крепко держала на своих плечах семейное хозяйство и дала жизнь многочисленному потомству, которое не смогли полностью выкорчевать ни две мировые войны, ни революции с Гражданской Войной, ни репрессии большевиков-коммунистов. К этой ветви Лилиенфельдтов по женской линии принадлежала наша мама Светлана Васильевна, и продолжают её Алексей и Андрей Ростиславовичи Воронцовы, их дети и внуки.<br>
&nbsp;//--&nbsp;ВЛАДИМИР (ГУГО РОМАН РЕЙНГОЛЬД ВОЛЬДЕМАР) КАРЛОВИЧ ЛИЛИЕНФЕЛЬДТ (HUGO REINHOLD WOLDEMAR LILIENFELTD)&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Владимир Карлович или, как он записан в метрической книге, Гуго Роман (Рейнгольд) Вольдемар Лилиенфельдт родился 20 марта (по ст. стилю) 1855 года. После смерти отца согласно прошению своей матери, был принят в 1870 году в штурманское училище на казенный кошт как сын погибшего на государственной службе чиновника (член семьи, оставшейся без кормильца). От роду Гуго было на тот момент 15 лет и 5 &#189; месяцев.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В прошении о приеме в Штурманское училище&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>от 14 июля 1871 года «От вдовы (жены умершего лесничего Карла Лилиенфельдтъ)» говорилось: «Желая определить на воспитание в Штурманское училище сына моего (Гуго) Романа Карлова Лилиенфельдта, я нижеподписавшаяся имею честь препроводить при сем свидетельство, выданное Лифляндской Евангелическо-Лютеранской консисторией 9 июня 1866 года о рождении и крещении его…». Прошение подписано: «Анна Ивановна Лилиенфельдтъ, повивальная бабка» (именно из этого Прошения мы узнали русское имя «Иоханны Иоханновны» и ее уважаемую профессию).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поступив воспитанником в штурманское училище и закончив его лютеранином, Гуго, дослужившись до офицерского чина подпоручика и женившись на богатой русской помещице, переходит в православное вероисповедание и зовется уже Владимиром Карловичем и пишется Лилиенфельд (без окончания «т»). По службе Гуго (Владимир) Лилиенфельд ничем значительным отличиться не успел, в океанских походах и делах против неприятеля не находился. &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>По мнению современников, хороший уровень подготовки штурманов в Штурманских училищах обеспечивал российский флот высококвалифицированными специалистами. Но так как подавляющее число офицеров-выпускников Корпуса Флотских Штурманов не являлось потомственными дворянами, то это обстоятельство определяло ненормальность их служебного положения – они имели ограничения в продвижении по службе и более длительные (чем строевые офицеры флота) сроки выслуги для производства в последующие чины. Это наглядно демонстрируют послужные списки обоих братьев Лилиенфельдт.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Послужной список Гуго Карловича отражает учебу в Штурманском училище и дальнейшее прохождение им служебных ступеней. По окончанию первого года обучения он с 6 июня по 17 августа 1871 года находился в плавании по Финскому заливу и Балтийскому морю на парусно-винтовом корвете «Воевода» под командой капитана первого ранга Киселёва. В 1872 году с 4 июня по 20 августа он находился на практических занятиях по картографической съемке на острове Котка в Финляндии. В 1873 году с 6 июня по 16 августа он снова находится в плавании по Балтийскому морю на корвете «Воевода». На этот раз под началом капитана 2-го ранга Давыдова 4-го. 4 октября 1873 в начале четвёртого года обучения в училище он был произведен в унтер-офицеры. 31 марта 1874 года произведен в кондукторы Корпуса Флотских Штурманов. Уже в звании кондуктора летом 1874 года девятнадцатилетний воспитанник Штурманского училища Гуго Лилиенфельд совершает плавание по Финскому заливу и Балтийскому морю на 40-пушечном винтовом фрегате «Светлана» под командой двадцати-четырехлетнего капитана 1-го ранга Его Императорского Высочества Великого Князя Алексея Александровича Возможно, что прилежание и исполнительность Гуго во время этого плавания обратили на себя внимание Великого Князя, и вскоре после окончания училища это помогло ему получить назначение на самый современный и мощный по тем временам военный корабль мира броненосец «Петр Великий». О таком назначении мог мечтать и сему мог завидовать каждый молодой флотский офицер того времени.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;21 апреля 1875 г. Высочайшим приказом за № 1153, по экзамену, Гуго Рейнгольд Вольдемар Лилиенфельд был произведен в прапорщики – первый офицерский чин, дававший право на личное дворянство и обращение «Ваше благородие!». Уже с офицерскими эполетами на плечах корпуса флотских штурманов прапорщик Гуго Лилиенфельд с 3 июня по 31 августа совершил трехмесячное плавание по Балтийскому морю на клипере «Алмаз» под командой капитан-лейтенанта Романа (Рейнгольда) Андреевича Гренквиста (для сравнения с «юным» капитаном первого ранга Его Императорским Высочеством Алексеем Александровичем отметим, что будущему контр-адмиралу, а на тот момент капитан-лейтенанту Гренквисту было уже 43 года).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И служил бы наш герой и далее по штурманской части, если б не злополучный несчастный случай, произошедший с ним 11 октября 1876 года во время испытательного плавания на броненосном корабле «Петр Великий». Находясь при исполнении служебных обязанностей в условиях семибалльного ветра и волн, вызывающих качку и заливающих низкую кормовую часть корабля&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>, прапорщик Лилиенфельдт провалился в кормовой люк, должный быть задраенным при неспокойной погоде, но оставленный открытым по чьей-то небрежности, получив при этом множественные переломы правой малоберцовой кости. &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>– так описал погодные условия 11 октября 1876 года прикомандированный на корабль на время испытательного плавания лейтенант (будущий адмирал) С.О.Макаров в очерке «Семь дней на корабле «Петр Великий» Перелом ноги был засчитан офицеру как ранение, полученное на службе, и служил впоследствии законной причиной для многочисленных отпусков (в том числе и заграничных), связанных с лечением ноги. После лечения Гуго Лилиенфельдт так и остался хромым на всю оставшуюся жизнь. В виде исключения приказом Управляющего Морским Министерством ему было разрешено ходить на службе с использованием трости. Это увечье оказалось серьёзной помехой для несения корабельной службы. В этой связи, циркуляром Инспекторского Департамента морского Министерства от 24 февраля 1880 г. за № 21 Гуго Карлович Лилиенфельдт был прикомандирован к Канцелярии Морского Министерства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1 января 1881 г. (почти через 6 лет после производства в прапорщики!) Высочайшим приказом за № 1450 Гуго Лилиенфельдт был произведен в подпоручики. Еще через 5 лет – в январе 1886 г. Высочайшим приказом за № 262, по линии, он произведен в поручики. В том же 1886 году приказом по Морскому ведомству за № 3 Гуго Лилиенфельдт назначен младшим делопроизводителем VIII класса Главного Управления Кораблестроения и Снабжений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;5 августа 1887 г. Гуго Карлович Лилиенфельдт за чтение популярной лекции в Красносельском театре в присутствии членов императорской фамилии «О солнечном затмении 7 августа 1887 г.» Всемилостивейше пожалован двумястами рублей. Возможно, это событие повлияло в дальнейшем на судьбу нашего героя, он замечен и обласкан. В том же году из 6 тысяч рублей, Всемилостивейше назначенных для награды гражданским чинам, получил еще 100 рублей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Приказом от 11 сентября 1887 г. за № 102 Гуго Лилиенфельдт зачислен в 8-й Флотский экипаж. Приказом от 8 октября того же года за № 109 он назначен младшим чиновником Главного Управления Кораблестроения и Снабжений. 8 октября 1888 г. Высочайшим приказом по Морскому ведомству за № 547 он переименован в Коллежские Секретари. 17 декабря 1890 года за выслугу лет Г. К. Лилиенфельдт произведён в Титулярные Советники, а уже 27 декабря 1893 года Высочайшим приказом по Морскому ведомству о чинах гражданских произведен в Коллежские Асессоры.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Гуго Карлович Лилиенфельдт, несомненно, был способен к наукам, много и упорно занимался самостоятельно. Он знал кроме блестяще выученного русского (о чем свидетельствует его литературное и эпистолярное наследие) и родного немецкого еще несколько языков и отметился переводом трех капитальных трудов по специальности. В 1881 году Гуго Карлович перевел с немецкого, внеся дополнения, и издал в типографии Морского Министерства книгу Фердинанда Альтмайера «Война на море». В 1882 году он переводит с итальянского языка и публикует через типографию Морского министерства книгу Карла Грилло «О лучших походных и боевых строях современных флотов». В 1884 г. Гуго переводит с немецкого на русский язык и издает, внеся многочисленные авторские дополнения, книгу Ф. Перельса в двух томах «Современное морское международное право», часть 1-я – Состояние мира и часть 2-я – Состояние войны. Объем обоих томов составил более 1000 страниц. Переводчиком сего труда выполнена огромная работа, требующая профессиональных знаний, усидчивости и внимательности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И в последующие годы Владимир Карлович продолжает частенько брать перо в руку. В 1892–1898 г. он являлся редактором ежемесячного журнала «Противопожарное дело», что фиксируется в адресных справочных книгах «Весь Петербург». Там же под 1895 годом мы находим упоминание о Владимире Карловиче, как об активном члене «Высочайше утвержденного Общества Содействия Российской Промышленности и Торговле». Его интерес к развитию отечественной промышленности и сельского хозяйства воплощается в ряде статей на экономические темы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Общественное положение и благополучие Гуго-Владимиру, однако принесла не служба, а удачный (счастливый?) брак. Здесь нужно отметить, что по единогласному свидетельству всех родственников, встречавшихся с братьями, оба слыли красавцами (по фотографиям Владимира Карловича и его брата Юлия Карловича несмотря на то, что последний изображен на ней уже в пожилом возрасте, можно заключить, что, по крайней мере, братья обладали весьма недурной внешностью). Между тем в сословном мире девятнадцатого века хорошая внешность значила немного, если родословная или состояние отсутствовали. У братьев Лилиенфельдт за душой не было ни гроша, ни имения, да и родословная была сомнительная. Фантазия представляла мне нашего красивого, образованного, но бедного героя, влюбляющего в себя юную «принцессу», но проза жизни оказалась совсем иной. В конце 1880-х годов 34-летний Гуго Карлович Лилиенфельдт, единственным источником благосостояния которого было скромное жалование поручика, был представлен в Санкт-Петербурге уже немолодой девице Марии Владимировне Лукиной. Мария Владимировна была ровесницей Гуго. Родителями ее были помещик Пензенской губернии, отставной поручик Владимир Петрович Лукин (1817–1885) и его законная жена Наталия Андреевна Лукина. Владимир Петрович к тому времени уже умер, оставив дочери значительное состояние в виде обширных пахотных и пастбищных земель в трех уездах Пензенское губернии. Мы не знаем, была ли хороша собой невеста. Скорее всего – нет. Иначе бы не засиделась «в девках» до 33 лет. Роман Гуль в своей книге «Конь рыжий» описывает ее в 1917 году в возрасте 62 лет так: «Мария Владимировна Лукина…, по-мужичьи Лукиньша, басистая глухая старуха-помещица с мужским лицом и заметными усами на верхней полной губе …».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мария Владимировна Лукина, унаследовав поместья отца, а позднее и брата, деятельно занималась управлением хозяйством, значительно расширив свои землевладения. И жених, и невеста обладали деловыми наклонностями и для них обоих брак, несомненно, был желанным, не в последнюю очередь, по причине достижения ими весьма зрелого возраста. 16 апреля 1889 года (по старому стилю) Гуго Карлович и Мария Владимировна сочетаются законным браком. Венчание состоялось в церкви Горного Института в Санкт-Петербурге. Это событие стало поводом для «двухмесячного отпуска внутри страны и заграницей», что было зафиксировано в послужном списке поручика корпуса флотских штурманов Лилиенфельда. Материальным свидетельством о пребывании за границей, а именно в Париже на Всемирной Выставке 1889 года, является дошедшая до нас фотография Гуго Карловича Лилиенфельда, запечатленного на ней вместе с мужем сестры и нашим прапрадедом Оскаром Германовичем Мартинсоном и их польским приятелем Павлом Котелковским. Дата на фотографии – 23 августа 1889 года. Фотография выполнена в фотомастерской на углу бульвара Распай и рю Ренн (94, Boulevard Raspail, angle de la Rue Rennes) в раоне Монпарнас, совсем недалеко от павильонов выставки и Эйфелевой башни. Пояснительный текст на немецком языке на обороте фото, написанный рукой Оскара Германовича, позволил точно идентифицировать личности изображенный на фото людей: «…mein Lieber Freund Hugo Carlovich Lilienfeld und …Freund Paul Kocelkowski». На фотографии франтовато одетые господа (без жён) сидят за столиком и пьют вино, вероятно французское. Жёны, конечно же, тоже поехали с мужьями в Париж, но скорее всего в это время занимались посещением модных магазинов и ателье, в то время как деловые мужчины отдыхали после посещения Эйфелевой башни, гигантского павилиона машиностроения и павилиона электрической индустрии. Заметим, что вряд ли эта поездка Гуго Карловича могла состояться без финансового участия в «проекте» его супруги. Семейная жизнь у Гуго Карловича и Марии Владимировны складывалась (пока) счастливо. Через пять месяцев после возвращения из Франции – 17 января 1890 года у них родилась дочь Наталия Владимировна.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Имя Марии Владимировны Лилиенфельд упоминается в разделе «Сельское Хозяйство» справочного издания «Вся Россия» за 1901–1903 гг. в подразделе «Землевладельцы». Там она фигурирует в качестве владелицы имения Евлашево со 1530 десятинами пашенных и лесных угодий на территориях Саранского и Инсарского уездов Пензенской губернии (имение включало соответственно 810 и 94 десятины в селах Казинка и Ишкино). Еще 570 десятинами пашни Мария Владимировна владела в Наровчатовском уезде (в общей сложности ей принадлежало 2037 десятин – более 1000 га!). Стараниями ее мужа Владимира Карловича Лилиенфельда это хозяйство к 1901 году приросло небольшим конезаводом (6 жеребцов и 53 матки), занимавшимся разведением лошадей рысистых и полурысистых пород и арденов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вскоре после заключения брака Гуго Карлович переходит в православное вероисповедание и принимает имя Владимир, и уже в качестве Владимира Карловича Лилиенфельда фигурирует с 1892 года в справочных адресных книгах «Весь Петербург» и, позднее, в послужных списках, составленных по Морскому Министерству в 1895 и 1896 годах (в этих списках отныне значится «вероисповедание православное»). Следует упомянуть, что за время службы на флоте никаким из орденов Российской империи Владимир Карлович награжден не был, но был награжден серебряной медалью в память царствования Александра III и при выходе в отставку в 1896 г. получил 100 рублей содержания в год.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выйдя в отставку по Морскому Министерству, Владимир Карлович с большим энтузиазмом занялся службой по земской линии и, благодаря личным качествам, состоянию и связям жены сделал быструю карьеру на новом поприще. В конце ХIХ века мы находим его в должности Председателя Уездной Земской Управы Саранского уезда Пензенской губернии. Интересно то, что в «Справочно-адресной книжке Саранского уезда» на 1899 год указано, что эту должность В.К. Лилиенфельд занял еще в 1895 (то есть до официального выхода в отставку!). Он выполняет обязанности Председателя Земской Управы с 1895 по 1901 год. В 1897 году Владимир Карлович Лилиенфельдт, как председатель уездной земской управы, возглавил комиссию по проведению Всероссийской переписи населения. Перепись населения прошла в Саранском уезде успешно, при высокой активности населения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Необходимо здесь пояснить, что Земское положение 1890 г. предоставило права государственной службы членам земских управ. Председатели и члены земских управ считались состоящими на государственной службе и носили мундир, их работа оплачивалась. Председатели губернских управ состояли в V классе (статский советник), председатели уездных управ и члены губернских управ – обычно в VI классе (коллежский советник), члены уездных управ – в VII классе (надворный советник). Владимир Карлович Лилиенфельд, занимая пост председателя уездной управы Саранска в течение 6 лет – максимального срока, определенного «Земским положением» – с 1895 года по 1901 год, преодолел очередную ступеньку вверх в Табели о Рангах Российской Империи – получил чин надворного советника.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Земскую службу Владимир Карлович успешно сочетает с хозяйственной деятельностью. На правах мужа и помощника он активно занимается управлением и модернизацией хозяйства супруги. Благодаря его усилиям патриархальное хозяйство Лукиных превращается в экономию капиталистического типа. При этом его супруга, Мария Владимировна Лилиенфельд, остается номинальной собственницей и управляющей поместьями. В 1898 году на III-ей Губернской сельскохозяйственной выставке в Пензе её экономия в селе Казинка была отмечена наградой «в области зернового хозяйства, овощеводства и овцеводства». Несомненно, что значительный вклад в это достижение внес её энергичный и амбициозный супруг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После выслуги предельного шестилетнего срока в должности председателя земской управы Владимир Карлович продолжает деятельно участвовать в земской и общественной работе. В «Памятных книжках Пензенской губернии» на 1902–1904 годы мы находим надворного советника Владимира Карловича Лилиенфельда в качестве гласного (депутата) уездного и губернского земских собраний, члена Саранской городской думы, члена уездного училищного совета по линии Министерства Народного Просвещения, члена Саранского Епархиального училищного совета, члена Общества Потребителей и Почетного Мирового судьи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На протяжении многих лет В.К. Лилиенфельд совмещает служение на благо Родине с активной литературно-публицистической деятельностью. С 1892 по 1898 гг. он пишет и издает несколько статей и брошюр, среди которых особое место занимает брошюра «Какъ предупредить дворянское землевладеніе отъ неминуемой гибели? Маленькое изследование помещика Пензенской губернии В. К. Лиліенфельда» (посвящается интересам российского земельного потомственного дворянства), СПБ, 1894 год. В заключительной части этого опуса звучит пламенный призыв автора даровать потомственное дворянство крупным землевладельцам-недворянам, достигшим значительных успехов в сельском хозяйстве и землеустройстве.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Потомственное дворянство было «больной мозолью» обоих братьев Лилиенфельдт, состоявших (считавших себя) в дальнем родстве с представителями остзейского дворянства. Их непосредственные предки уже к середине XVIII века утратили землевладения и выбыли из службы. Дослужив на флоте до чина поручика корпуса флотских штурманов, а на статской службе по Морскому Министерству – до коллежского асессора (гражданский чин, соответствующий майору в армии и дававший право на потомственное дворянство, но только до Высочайшего указа от 9 декабря 1856 года!), Владимир Карлович не удостоился потомственного дворянства. После 9 декабря 1856 г. потомственное дворянство жаловалось чиновникам статской службы, дослужившихся до чина действительного тайного советника (4-й класс Табели о рангах), соответствующего в армии чину генерал-майора. Даже на пике карьеры и общественного признания, надворного советника Владимира Карловича Лилиенфельда отделяла от заветной цели пропасть в целых два класса, преодолеть которую, ему не было суждено. Потомственной дворянкой по праву рождения, была его жена Мария Владимировна. Однако, выйдя замуж за коллежского асессора, она по законам Российской Империи утратила право на потомственное дворянство (по закону, жена переходила в сословие мужа).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Активно занимаясь земской службой В. К. Лилиенфельд, интересуется вопросами развития экономики страны. В 1899 г. он издает в Саранске «Доклад председателя Саранской уездной земской управы В. К. Лилиенфельда, прочитанный в марте 1899 года в С.-Петербургском собрании экономистов и в Обществе Содействия Русской Промышленности и Торговле на тему: "Учреждение Всероссийского сельскохозяйственного банка, как лучшее средство предупреждения переживаемых сельскохозяйственных кризисов». В том же году Владимир Карлович написал и опубликовал в Казани еще две брошюры: «Объяснительная записка к Проекту устава Всероссийского сельскохозяйственного банка» и «Проект устава Всероссийского сельскохозяйственного банка».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. К. Лилиенфельд также был известен в Саранске тем, что в 1899 году подарил городу памятник-бюст А. С. Пушкина. Предыстория данного события такова. В 1899 году в столетний юбилей поэта было решено назвать городской сад на Успенской площади Пушкинским и ходатайствовать об установке на центральной площадке сада памятника – бюста А. С. Пушкина. Ответа на поданное заранее в Министерство Внутренних дел прошение о разрешении на установление памятника получено не было, а сроки празднования юбилея Пушкина приближались. Денег на сооружение памятника великому поэту без официального разрешения выделено быть не могло. Тогда по своей личной инициативе и на собственные средства Владимир Карлович заказал бронзовый бюст поэта в петербургской литейной мастерской Генриха Миттельбергера. В качестве модели для отливки был взят оригинал скульптора-классика Ивана Петровича Витали. Местная интеллигенция, не дожидаясь, разрешения Пензенского губернатора установила памятник 27 мая 1899 года. Ходатайство пролежало в царской канцелярии почти пять лет, и только 2 января 1904 года Николай II, лично рассмотрев проект, дал разрешение поставить памятник А. С. Пушкину в Саранске. Бюст стоял на центральной площадке Пушкинского сада, напротив летнего театра. Во время реконструкции парка он был передан в Мордовский республиканский краеведческий музей, а на новой площади поставлен другой памятник, изображающий поэта в полный рост.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Занимаясь документальной идентификацией пензенского В.К. Лилиенфельдта как нашего Гуго Карловича, я в 2013 году по электронной почте обратился в Пензенский Государственный Архив со следующим запросом:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;АНКЕТА ЗАЯВИТЕЛЯ (Генеалогический запрос)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ваша фамилия, имя, отчество Воронцов Андрей Ростиславович_<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Цель запроса: меня интересуют установление возможной идентичности моего дальнего родственника, уроженца мызы Абия Лифляндской губернии, поручика корпуса флотских штурманов, а на гражданской службе – колежского асессора Владимира (Гуго) Карловича Лилиенфельд (также Лилиенфельдт) и Владимира Карловича Лилиенфельда – члена уездной управы Саранска (Пензенская губерния) в 1910-е годы. Интересуют (в случае установления идентичности личности) продвижение по гражданской службе, дата и место смерти (и погребения), детали жизни дочери и потомков, если таковые имелись и имеются. Владимир-Гуго Карлович Лилиенфельд имел младшего брата Юлия Карловича – полковника штурманского корпуса (умер в Санкт-Петербурге в 1912) и младшую сестру (мою прапрабабушку) Марию Карловну Лилиенфельд (в замужестве – Мартинсон, умерла в Москве в 1920 г.).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Родители: Отец – Карл Рейнгольд Лилиенфельд, родился в 1830 г. в Нейхофе (Курляндия). Служил лесничим в поместье барона фон Штакельберг в Лифляндии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По семейному преданию – убит браконьерами между 1866 и 1868 гг. Мать – акушерка Анна Ивановна Лилиенфельд, 1833 г.р., урожденная Йоханна Елисавета Тереза Калкау, место рождения – Гренцхоф, Курляндия. Дочь лесничего Йохана Калкау и Эммы Калкау (урожденной Клим).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не прошло и двух недель, как я получил следующий ответ по электронной почте:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уважаемый Андрей Ростиславович, по Вашему запросу сообщаем, что в архивном фонде Пензенского дворянского депутатского собрания имеется дело «по прошению жены коллежского асессора Марии Владимировны Лилиенфельд, урожденной Лукиной, о причислении к роду Лукиных. В деле имеется:<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;1. Прошение М.В. Лилиенфельд, датированное январем 1899 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2. Письмо мужа М.В. Лилиенфельд В. Лилиенфельд, председателя Саранской уездной земской управы, датированное 6 февраля 1899 г.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;3. Метрическая выписка о рождении и крещении Марии Владимировны Лукиной<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;4. Свидетельство о бракосочетании Гуго Карловича Лилиенфельда и Марии Владимировны Лукиной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Других сведений, касающихся В.К. Лилиенфельда, обнаружить не удалось. Если Вас заинтересуют вышеперечисленные документы, то мы можем отсканировать их и выслать Вам по e-mail после оплаты 3587 р. Прайс во вложении. По оплате обращаем Ваше внимание, что в последнее время по какой-то неизвестной нам причине работники Сбербанка (особенно из столичных городов) просят указывать еще какие-то дополнительные данные, в том числе КБК, так как в ином случае оплату они принять не могут, но у нас нет КБК, есть только отраслевой код. Чтобы исключить возможные мытарства с переводом, можно также перечислить оплату через Сбербанк на номер карточки Сбербанка VISA 4276 4800 1057 0490. Здесь никаких проблем быть не должно, только, пожалуйста, укажите номер Вашего запроса – 21-т.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;С уважением, Кашаев Павел Вячеславович, зам. директора<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я находился в это время на работе по контракту в Швеции. Племянница моя Наталия Алексеевна оплатила заказ. Вскоре после оплаты заказа по интернету пришли и копии документов, однозначно доказывающих тождественность колежского асессора Гуго Карловича с коллежским асессором Владимиром Карловичем Лилиенфельдом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В свидетельстве о браке, выданном причтом церкви Горного института в Санкт-Петербурге, говориться, что «в метрической книге означенной церкви за 1889 год, во второй части под № 3 значиться: «Служащий в Отделе Заготовлений Главного Управления кораблестроения и снабжения по Морскому Министерству поручик Гуго Карлович Лилиенфельдъ 34-х лет от роду, вероисповедания лютеранского, 1889 года Апреля шестнадцатого дня вступил в первый законный брак с дочерью умершего поручика девицею Марией Владимировной Лукиной 33-х лет от роду, исповедания православного. Поручителями были: действительный статский советник Петр Алексеевич Симоновъ [4 - В 1859–1860 гг. Петр Алексеевич Симонов в чине полковника заведовал обучением офицеров в Николаевской Военной Академии Петр Алексеевич был записан восприемником при крещении Нины Александровны Клевезаль, крещенной 1 июня 1889 года в церкви 122-го Тамбовского пехотного полка. Такой вот «свадебный генерал»!] и помощник старшего инженера-механика (фамилия в свидетельстве отсутствует), по невесте: потомственный дворянин Эмилий Феликсович Даватц и капитан Петр Кондратьевич Захаров». Свидетельство подписано: «Церкви Горного Института священник Петр Кириллов».<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;По законам Российской Империи, после вступления в брак Мария Владимировна перешла по закону в сословие мужа и утратила, таким образом, право на потомственное дворянство. Это объясняет появление на свет следующих документов, копии которых были мне присланы Пензенским Государственным Архивом. Среди этих документов: «Прошение» Марии Владимировны и «Дело о прошении Марии Владимировны Лилиенфельдъ, урожденной Лукиной в Пензенское Дворянское Депутатское Собрание о причислении к роду Лукиных» за № 569, поданное 5 мая 1899 года, письмо Председателя Саранской Уездной Управы Владимира Карловича Лилиенфельд в Пензенское Дворянское Депутатское Собрание, написанное на бланке председателя управы, от 6 февраля 1899 года с просьбой о зачислении его жены в потомственные дворяне. Дело венчает УКАЗ ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА, признающий правильность постановления Пензенского Дворянского Депутатского Собрания 29 сентября 1899 года «О сопричислении дочери Поручика Владимира Петровича Лукина Марии, по мужу Лилиенфельд к роду Лукиных», признанного определением Правительствующего Сената 28 июня 1899 года в дворянстве, со внесением во 2-ю часть дворянской родословной книги. Мария Владимировна и ее дочь Наталия Владимировна, восстановленные в дворянстве, с этого времени стали носить родовое имя Лукиных.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тут бы нам и закончить повествование о счастливой жизни супругов Лилиенфельдов-Лукиных. Но история поворачивается к нам весьма трагической стороной. Нужно сказать, что сведениями о дате смерти Владимира Карловича Лилиенфельд мы не обладаем. Пик его карьеры отмечен в «Памятной и адресной книжке Пензенской Губернии на 1904 год» – надворный советник, гласный Пензенской губернской думы, почетный мировой судья, и т. п. Однако уже в аналогичной книге на 1906 год никаких упоминаний о В. К. Лилиенфельде уже не содержится, как нет его имени и в книжках на 1911 и 1913 годы. Известно также из полученных из архива документов, что 16 января 1916 года дочь Марии Владимировны и Владимира Карловича – Наталия Владимировна Лилиенфельд получала копию метрического свидетельства о рождении и крещении Марии Владимировны Лукиной. Целью получения выписки, по всей видимости, была смена фамилии Наталией Владимировной с Лилиенфельд на Лукину. Это было в условиях Германской Войны патриотично и гарантировало безопасность от возможных эксцессов со стороны ревнителей защиты Отечества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Супруга Владимира Карловича – Мария Владимировна завершила свою земную жизнь трагически. В процессе работы в интернете над сюжетом эпопеи с памятником А. С. Пушкину, установленному в Саранске на деньги Владимира Карловича, я неожиданно наткнулся на заметку, в которой говорилось, что «благодарные земляки достойно оплатили усилия Лилиенфельда по установке памятника поэту. В 1918 году они зарубили топорами старуху мать и покалечили сестру…». Я сразу подумал, что это какая-то ошибка. Вряд ли мать Владимира Карловича, родившаяся в 1833 году, дожила до 85 лет. Да и единственная сестра его и Юлия Карловича – Мария Карловна Лилиенфельд-Мартинсон, наша прапрабабушка, тихо умерла в Москве в 1914 году и похоронена на Введенском («немецком») кладбище в Лефортове. Да было ли это вообще? Что же случилось на самом деле, я случайно обнаружил в книге Романа Гуля «Конь рыжий», о которой уже упомянул ранее в этой главе. Приведу соответствующий текст целиком (далее идут цитаты из книги): «Мать рассказывала, как в Евлашеве убили Марью Владимировну Лукину. Ее убийство евлашевские крестьяне обсуждали на сходе, выступать мог свободно каждый. Против убийства выступил Никита Федорович Сбитнев, но большинство не захотело слушать кулака; на убийство мутил пришедший с фронта солдат Будкин. Но тогда несогласное с убийством меньшинство потребовало у общества приговор, что они в убийстве неучастники, и поднятием рук сход постановил: выдать приговор несогласным и убить старуху. И взяв колья, толпа двинулась во главе с Будкиным на усадьбу убивать старую барыню и ее дочь, которую все село с детства полуласково-полунасмешливо называло „цыпочкой“. Как друзья ни уговаривали М. В. Лукину в эти дни разгромов и самосудов бросить Евлашево, старуха наотрез отказалась: „тут родилась, а если Бог судил, тут и умру“; и осталась в разваливающейся родовой усадьбе. Когда сельский сход голосовал ее смерть, она ужинала с дочерью, но из парка вдруг в окно забарабанила чья-то темная рука; дочь подбежала, открыла фортку, на пол упал комок бумаги.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На бумаге накарябано: «бегите скорей, вас идут убивать», и от темного окна какой-то мальченка кинулся бегом по сугробам. Но сырая (? – так у автора) старуха успела добежать только до каретника; их учуяли бросившиеся за ними крестьянские собаки, а за собаками набежала и темная толпа с кольями. Марию Владимировну убили, вероятно, первым же ударом кола, с «цыпочкой» же случилось чудо. Окровавленная, она очнулась на рассвете у каретника, когда ей облизывал лицо их ирландский сетер; из последних сил девушка подползла к матери, но увидав, что мать мертва, поползла дальше из сожженной усадьбы; ирландский сетер шел за ней, он и спас ее, когда она, не доползши до хутора Сбитневых, потеряла сознание; сетер бросился к избе, скребся, лаял, и вышедшие Сбитневы подобрали «цыпочку» и отвезли в Саранскую больницу»… и далее, после нескольких страниц красочного описания разграбления и сожжения своего и соседних дворянских поместий, читаем: «К вечеру к нам пришла Наталья Владимировна Лукина, «цыпочка». Голова забинтована, с трудом поворачивает шею. Рассказывая об убийстве матери, плакала и чему-то жалобно, страдальчески улыбалась. Но, как это ни противоестественно, к убившим ее мать и недобившим ее мужикам она не чувствовала ненависти. Со слезами тихо говорила: – Ну, звери, просто звери… а вот когда узнали, что я не убита, что я в больнице, ко мне из Евлашева стали приходить бабы, жалели меня, плакали, приносили яйца, творог… – Да это они испугались, что им за вас придется отвечать!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– Нет, что вы, перед кем же им теперь отвечать? Власти же нет. Нет, это, правда, они жалели меня, – и Наталья Владимировна плачет, поникая забинтованной головой». Вот такая ужасная концовка вышла у красивой истории. Прямо в духе страшных русских народных сказок с плохим концом из собрания Николая Александровича Афанасьева…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ВЛАДИМИР-ГУГО КАРЛОВИЧ ЛИЛИЕНФЕЛЬДТ – другая версия рождения.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Находясь длительное время на исторической родине предков в стране Швеции в отрыве от дома и семьи, я обычно коротал долгие зимние вечера «плавая» в интернете. Иногда делал это без всякой задачи, иногда целенаправленно пытался найти какие-либо связи, «концы». Действовал по методе игры в моской бой: -23 «Давайте побробуем так. Гляди ж, может и попаду!» Записи метрических книг Халиштского прихода показывали, что хозяин мызы (манора по западно-европейски) Абия барон Роман (Рейнгольд) Иоханн Вольдемар фон Штакельберг был не только «работодателем» наших предков – лесничего Карла Лилиенфельдт и его супруги, Иоханны (Анны Ивановны), но и приходился им кумом – являлся крестным отцом их обоих сыновей – Гуго и Юлиуса. Надо же, подумал я, выходит мы с фон Штакельберг кумовья, почти родственники! Интересно, а что за человек был этот самый барон Роман фон Штакельберг. Давай-ка попытаюсь я найти о нём какие-нибудь сведения. Попытался, «покопался» и нашёл. Среди прочих сведений о нем в интернете я нашел странное прозвище, данное ему земляками, остзейскими дворянами – «сумасшедший барон». «Покопавшись» далее, я узнал, что в какой-то мере неадекватными казались соседям-землевладельцам такие его поступки как сдача в длительную аренду, а затем и продажа земли (впервые в Лифляндии!) туземному населению. Продолжив далее поиск сведений про барона Романа, я попал на портале GENI на генеалогическую страничку семейства фон Штакельберг. Найдя в таблице нужное имя, я решил просмотреть его ближайших родственников – родителей и детей. В списке детей первым стояло имя дочери – Marie Sophie Karoline von Stackelberg. Родилась в поместье Абия 6 августа 1859 года, в замужестве фон РЕННЕНКАМПФФ. Следющим «кликом» попадаю на интернет-страничку семейства Ренненкампфф www.rennenkampff.de, скольжу по их родовому «древу», открываю соответствующую папку, и тут меня поражает настоящий шок! Donnerwetter! Чёрт меня побери, что я вижу! А вижу я фотографию Марии Софии Каролины фон Ранненкампфф, урожденной фон Штакельберг. И лицо, которое глядит с фотографии до неправдоподобия похоже на другое, уже хорошо знакомое мне лицо. Без долгих слов привожу в разделе иллюстраций фотографии двух, вроде бы не связанных кровным родством (но связанных местом рождения – крошечным имением Абия) людей. Овал лица, выразительные глаза, высокий нос, тяжелый подбородок, лоб, положение и форма ушей необычайно похожи. Показал фотографии друзьям и родственникам. И все отметили, что многие черты лица и лица в целом у Гуго Лилиенфельдт и Марии Софии Каролины фон Штакельберг поразительно похожи!!!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Можно с некоторой долей вероятности предположить, что перед нами портреты брата и сестры (полукровных по отцу брата и сестры). В тоже время Гуго (Владимир) мало похож на младшего брата Юлия Карловича, хотя при разнице в рождении в один год некоторое сходство между братьями должно быть. Вопросов, конечно, больше чем ответов. Основанная на этом предположении фантазия автора выстраивает предполагаемую цепочку событий следующим образом:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1853–54 гг. когда Иоханна появилась на мызе Абия, ей было 19–20 лет от роду. Хозяин мызы – Роман фон Штакельберг был еще холост (он жениться 31 декабря 1857 года на своей дальней родственнице – Генриетте Августе Фрейн фон Штакельберг). Барон слыл и был весьма уважаемым и любимым человеком среди местных жителей и особенно некоторых жительниц. Известно, что в гораздо более старшем возрасте, уже более 10 лет состоя в законном браке, барон Роман прижил с местными работницами-крестьянками несколько побочных детей в дополнение к шести, рожденным ему его законной супругой. А тогда, в 1854 году это был холостой тридцатипятилетний мужчина в самом соку. Благородные чувства переполняют, кровь в жилах кипит, энергия требует выхода! Молодая акушерка вполне могла приглянуться господину, филантропическая деятельность которого не знала границ внутри его собственных владений. Дубликат ключа от домика, в котором жили работницы мызы, обычно хранился у самого барона (домик тот на мызе Абия хорошо сохранился до нашего времени).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В метрической книге халиштского прихода Гуго Карлович записан как Гуго Рейнгольд Вольдемар Лилиенфельдт (Hugo Reinhold Woldemar Lilienfeld). В этой записи о рождении и крещении Гуго обращает на себя внимание то, что в его полном «немецком» имени отсутствует имя «Карл», соответствующее отчеству (правда «отчество» необязательно в немецкой традиции). Однако, это имя присутствует в среднем имени его младшего брата Юлия (Julius Karl Reinhold Lilienfeldt), родившегося через год после Гуго. В именах обоих братьев присутствует имя воспреемника (крестного отца) – Рейнгольд – это считалось в те времена нормой хорошего тона.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Роман фон Штакельберг становится крестным отцом Гуго Лилиенфельдт, но на крестинах лично не присутствует. Не для того ли, чтобы не смущать своей персоной молодого “отца“ и прочую присутствующую на торжестве публику, и не потому ли, что принимать ребенка после крещения от священника полагается не природному, а крёстному отцу – восприемнику? Одним словом, обряд крещения совершается in absentia – в отсутствие «крестного», что зафиксировано в метрической книге. Это in absentia и является главным аргументом в пользу моей гипотезы. Зато год спустя барон Роман уже лично присутствует и участвует в обряде на крестинах второго сына супругов Лилиенфельдт – Юлия. В метрической книге Юлий Карлович записан как Julius Karl Reinhold Lilienfeldt – Юлий Карл Рейнгольд Лилиенфельдт.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чета Лилиенфельдт с двумя малолетними детьми покидает мызу Абия не позднее осени 1857 года – незадолго до свадьбы барона Романа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В прошении о приеме сына в Штурманскую школу от 1871 года Анна Ивановна именует сына «Роман (Гуго) Карлов Лилиенфельдт». Имя «Гуго» поставлено ЕЮ в скобки после имени «Роман». Напомним читателю, что Роман – это русское имя владельца мызы Абия барона Романа (Рейнгольда) фон Штакельберг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обобщая приведенные выше «косвенные улики», мы можем только предполагать, что произошло на самом деле. Вероятно, беднягу Карла пригласили в Абию и попросили сделать огромное одолжение, снять грех с души барона Романа и облегчить ему вступление в законный брак с Хенриеттой Аугустой Фрейн фон Штакельберг. Предложение, вероятно, было такое, что отказаться от него было бы неразумно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вскоре после трагической ранней кончины Карла Лилиенфельдта (событие произошло не позднее 1866 гг.) его молодая вдова, сыновья и родившаяся в 1858 году дочь переезжают в Санкт-Петербург. Там братья с разницей в год поступают учиться на казенном коште в Штурманское Училище в Кронштадте. Дети лесничего и акушерки должны были для поступления в училище иметь серьезного просителя-поручителя-попечителя. И таким поручителем, скорее всего, стал барон Роман фон Штакельберг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следующий аргумент – удачная женитьба безродного и, не имеющего никакого недвижимого состояния, кроме звучного имени Гуго Лилиенфельдта на богатой невесте из хорошей дворянской фамилии – Марии Владимировне Лукиной не могла бы состояться без серьезной протекции. Хотя прежний благодетель (и предполагаемй отец Гуго) барон Роман фон Штакельберг скончался в 1878 году у себя в поместье Абия, в организации сватовства могли помочь связи и рекомендации петербургских земляков-остзейцев&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>(наряду с прочими достоинствами жениха могли намекнуть на его «родство» со знатной лифляндской фамилией). Как видит читатель, я привел значительное число причинных связей, соотносящих вместе Гуго Лилиенфельд и барона Романа фон Штакельберг. Язвительный читатель заметит, что все улики то – косвенные. Да, но фотографии!!!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;N.B. – Дорогой Читатель! Всё изложенное выше – это только версия автора, все же имеющая право на существование.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Попытки обосновать продвижение по службе и общественной службе помощью дальних родственников в лице Пензенского губернатора Анатолия Павловича Лилиенфельдт-Толь несостоятельны, так как А.П. Лилиенфельдт-Толь стал губернатором Пензенской губернии только в 1910 году. То есть много позже появления в губернии Владимира Карловича.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ТРЕСТ, КОТОРЫЙ ЛОПНУЛ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Владимир Карлович Лилиенфельд был, несомненно, человеком кипучей энергии с авантюрной, предпринимательской «жилкой». Ему удавалось успешно сочетать деятельность в сфере литературных переводов со службой в Морском Министерстве и даже занять в 1895 году место председателя земской уездной управы Саранска – еще до официального выхода в отставку, последовавшего в 1896 году. Но это еще не все. Изучая его «литературное» наследие, я наткнулся в каталоге Национальной Электронной Библиотеки на брошюру под названием «Пояснительная записка по поводу деятельности и намеченных целей Товарищества для производства и применения огнеупорного состава Ф. Г. Бабаева», составленную Владимиром Карловичем Лилиенфельдом, директором-распорядителем Товарищества» (Санкт-Петербург: типография И. Гольдберга,1892).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мои дальнейшие розыски выявили, что данное Товарищество на паях (аналог современного «акционерного общества открытого типа») было официально зарегистрировано в Москве в 1890 году. Своим созданием оно было обязано весьма курьезному случаю, произошедшему в конце 1880 годов в одной из строительных артелей Можайского уезда Московской губернии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однажды один из рабочих из артели подрядчика Федула Бабаева, занятый изготовлением состава для получения искусственного мрамора, сломал деревянную лопату, которой перемешивал водяную смесь из кварцевого песка и различных солей. В сердцах он бросил сломанную лопату в огонь. По окончании работы, выгребая из печи угли и золу, рабочие обнаружили обломок деревянной лопаты, совершено не поврежденный огнем, но покрытый тонкой стекловидной пленкой. Они принесли этот обломок Бабаеву. Федул Бабаев, мгновенно смекнув, какую практическую пользу и выгоду сулит создание огнеупорного состава, начинает экспериментировать и получает состав, защищающий дерево от возгорания. В дальнейшем, смешивая различные компоненты, изобретатель успешно решает задачу огнезащиты тканей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;24 июня 1886 года в Москве на Ходынском Поле при большом стечении народа был проведен публичный опыт. На поле были поставлены покрытые огнеупорным составом домик, сарай и отдельная лестничная клетка. Внутри дома положены деревянный ящик, часы и деньги. Рядом были возведены точно такие же сооружения, которые не были покрыты слоем огнеупора. После зажигания последние выгорели дотла, защищенные же огнеупором строения только закоптились. Публика наградила изобретателя бурными овациями, и прямо тут на Ходынке он получил первые частные заказы на огнеупорную обработку домов (по материалам: Н.Б. Рогачков, «Несгораемый город. Исторический очерк из жизни столицы и ее огнеборцев (1147–1917)», издательство «Пожарная книга, Москва, 2006).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В преимущественно деревянно-соломенной России конца ХIХ века проблема борьбы с пожарами и их предотвращение, как в сельских, так и городских поселениях являлось очень важной государственной и экономической задачей, успешное решение которой сулило почти безграничные возможности для расширения деловой деятельности (и обогащения!). Внеся в качестве пая некую сумму, Владимир Карлович вступает в товарищество и, как свидетельствуют источники, даже занимает в нем пост сначала директора-распорядителя, а затем и Председателя. Как могло ему показаться в тот момент, он поймал Жар-птицу удачи за хвост! Владимир Карлович активно использует на благо Товарищества свои способности излагать мысли на бумаге. Хорошее дело требует хорошей информационной поддержки с привлечением важных государственных персон. Поэтому, следующим трудом, вышедшим из-под пера нашего героя, был текст в альбом, поднесенный Обер-прокурору Священного Синода К. П. Победоносцеву. Оригинальный заголовок альбома гласил: «Его Высокопревосходительству Константину Петровичу Победоносцеву, милостивому, справедливому и просвещенному другу русского народа почтительнейшее приношение от высочайше утвержденного Товарищества для производства и применения огнеупорного состава крестьянина Бабаева» (РГИА. Ф. 1574 Оп. 2 Д. 6. Альбом, поднесенный К. П. Победоносцеву от Товарищества для производства и применения огнеупорного состава крестьянина Бабаева. [1893 г.]. 6 листов). Альбом содержал кроме текста также фотографии опытов Товарищества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Совсем не случайно альбом преподнесли именно «просвещенному другу русского народа» Победоносцеву. Ну кто же ещё как не он, главный радетель отечества, православной веры и русского народа, поддержит такое хорошее и важное дело. Тем более, что создателем огнеупора оказался выходец из крепостных крестьян, самородок-изобретатель. В продолжение рекламной кампании Владимир Карлович Лилиенфельд добивается разрешения на издание журнала «Противопожарное дело» &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>. &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>«Противопожарное дело» – орган высочайше утвержденного первого всероссийского противопожарного товарищества. Журнал ежемесячный, предпринятый к изданию в С.-Петербурге в 1895 г. Редактор-издатель В. К. Лилиенфельд. Вышел только один № в 3 страницы. Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Эфрона. – С.-Пб.: Брокгауз-Ефрон 1890–1907. То, что вышел только один номер журнала, объясняется тем, что дела товарищества пошли неважно. Отсутствие развитой химической промышленности в России того времени не позволяло даже в минимальных промышленных масштабах обеспечить производство исходными компонентами для создания огнеупоров, да и сам огнеупорный состав Бабаева оказался недостаточно стойким (он постепенно «вымывался» из древесины под действием атмосферных осадков). В конце 1890-х годов Товарищество прекратило свое существование, так и не оправдав надежды и усилия своих учредителей. Владимир Карлович Лилиенфельд с этого времени полностью переключает свое внимание на земскую службу, общественную деятельность и управление поместьями супруги, разбросанными по территории трех (или даже 4-х?) уездов Пензенской губернии.<br>
&nbsp;//--&nbsp;ВЛАДИМИР КАРЛОВИЧ ЛИЛИЕНФЕЛЬД. ЭПИЛОГ&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В процессе поиска документов и фактов из жизни Владимира Карловича Лилиенфельда мне удалось собрать значительную базу источников, но все мои попытки установить хотя бы примерную дату его кончины, не увенчались успехом. Ничего не смогли сообщить мне об этом из Пензенского Государственного Архива. Я уже упомянул выше, что карьерный пик жизни Владимира Карловича пришелся на 1903–04 годы. В 1901 году закончился его, установленный законом, предельный 6-летний срок пребывания в должности Председателя Саранской Уездной Земской Управы. За время статской службы он был произведен в чин надворного советника. Владимир Карлович по-прежнему активен на общественном поприще. В 1902–1903 годах он участвует в заседаниях Саранского Уездного Комитета о нуждах сельскохозяйственной промышленности, в 1903 году избирается действительных членом Пензенской Губернской Ученой Архивной Комиссии (о чем имеется запись в книге первой Трудов комиссии). Записи в Справочной книге Пензенской Губернии за 1904 год показывают его на пути к следующему чину табели о рангах. Он упоминается как гласный Губернского собрания, почетный мировой судья, член различных комиссий и благотворительных обществ. Затем следует довольно длительный перерыв в издании Памятных и Справочных книжек Пензенской губернии, вероятно вызванный бурными событиями первой Русской Революции 1905–1907 годов. В те годы Пензенская губерния стала ареной террористической деятельности эсеров и аграрных волнений крестьян.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Сведениях об экономиях, пострадавших во время крестьянских выступлений в Пензенской губернии в период с 27 ноября по 29 декабря 1905 года (период наивысшего подъема волнений) среди пострадавших 78 поместий и экономий называется только одна небольшая экономия Лилиенфельдов в деревне Пыркино Мокшанского уезда: «сгорела солома, потравлен корм, повреждена телефонная линия». Основные владения в Инсарском, Наровчатовском и Саранском уездах не пострадали. Не похоже, что исчезновение Владимира Карловича из анналов уездной и губернской истории напрямую связано с революционными событиями. Между тем, вышедшие в 1911 и 1913 годах последующие издания Памятных и Справочных книжек Пензенской губернии уже не содержат никаких данных о Владимире Карловиче Лилиенфельде. Был человек и пропал, сгинул. Что случилось с ним, когда? Мой поиск зашел в тупик, но временной диапазон поиска сузился до рамок 1904–1910 годов. Снова заглянул в сочинения Бориса Гуля, но они посвящены несколько более позднему периоду отечественной истории, и сам Владимир Карлович автором нигде не упоминается. В описании же быта Марии Владимировны Лукиной автор говорит об упадке хозяйства и постепенном разрушении дворянской усадьбы. Как же так, ведь в губернских новостях она описывалась как успешная помещица, владелица более 2000 десятин земли. Ведь это ее экономия в Казинке получила премию на Губернской Выставке 1898 года! Мой читатель, я пришел к заключению, что истинным движителем и мотором хозяйственного успеха Марии Владимировны был ее муж, Владимир Карлович. По всей видимости, когда с ним что-то случилось или его не стало, то и хозяйство быстро захирело.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Прошло много месяцев со времени окончания мною очерка о Владимире Карловиче. В середине июля 2015 года в перерыве от профессиональных занятий, набираю на компьютере названия деревень Ишкино и Казинка, известных как фамильные гнезда Лукиных и основа их экономического успеха. К своему удивлению, нахожу в интернете ссылку, что обе деревни проданы в 1905 году и имеют нового хозяина – владельца винокуренного завода, купца 2-й гильдии Ивана Васильевича Начаркина. Для такой продажи нужны были чрезвычайные обстоятельства: если не последствия аграрных волнений, то, скорее всего, болезнь или/и смерть Владимира Карловича. Снова перебираю в интернете доступные источники по истории Пензенской губернии. Натыкаюсь на Книгу III Трудов Пензенской Ученой Архивной Комиссии. На последней странице официальных материалов комиссии натыкаюсь на раздел «Перемена в личном составе ПУАК (по 1 декабря 1905 года)». После перечисления вновь избранных членов читаю: «Исключены из действительных членов а) вследствие избрания в почетные члены – М. И. Сацердотов, б) за смертью – В. Н. Вырубов, барон С. Р. Штейнгель, В. К. Лилиенфельд, И. В. Шеншин, К. А. Савицкий».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вновь просмотрев отчеты Самарской Уездной Земской за 1904 год, я обнаружил, что на заседании Управы 30 октября 1904 года Владимир Карлович вновь выдвигается и избирается в должности Почетного Мирового Судьи. Рядом стоит сноска, что результаты голосования отправлены в Губернскую Земскую Управу 11 ноября 1904 года. Значит 11 ноября 1904 года В.К. Лилиенфельд был еще жив. Скорее всего печальное – его смерть имела место уже после этой даты – или в самом конце 1904 или в самом начале 1905 года. Так в возрасте всего 49 или 50 лет от роду Владимир Карлович Лилиенфельд закончил свое земное путешествие, полное событий, свершений, испытаний, сбывшихся и несбывшихся надежд. Будучи творческой и одновременно предприимчивой натурой, он взял у жизни столько сколько смог, с помощью трудов и случая, возвысившись над своим скромным происхождением. Он отдавал на благо уездного и губернского Земского дела свои физические силы, знания и умения, но, видимо, взвалил на свои плечи гораздо большую ношу, нежели мог вынести.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ЭПИЛОГ (окончание) – ТОЧКУ СТАВИТЬ ПОКА РАНО.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я уже посчитал свой исторический очерк о Владимире Карловиче Лилиенфельде законченным, а свои расчеты относительно года окончания его земного путешествия близкими к истине, но все смешала моя собственная назойливая любознательность. Во время моих «прогулок по интернету» я вышел на страничку краеведов Пензенской области. Хотя ныне Саранск ныне является столицей Мордовии и прямого отношения к современной Пензенской области не имеет, все же по линии гражданской службы Владимир Карлович, несомненно, относился к служилой бюрократии Пензенской губернии и даже являлся гласным Пензенского Губернского Земского Собрания. Поэтому, я решился обратиться за помощью к пензенским любителям старины. На мой призыв о помощи откликнулся местный краевед Алексей Геннадиевич Аючатов, который привел в своем ответном послании некоторые соображения относительно участия В.К. Лилиенфельда в местных событиях конца XIX – начала XX века. Он, с моего согласия, также отправил запрос директору Мордовского Государственного Краеведческого Музея Светлане Анатольевне Телиной и посоветовал мне вступить с ней в личный контакт. Я немедленно отправил ей электронное послание, предварительно снабдив его своим очерком и фотографией Владимира Карловича в мундире поручика Корпуса Флотских Штурманов. Светлана Анатольевна Телина ответила мне также почти мгновенно и у нас завязалась небольшая переписка. В первом ответном письме она написала мне:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Уважаемый Андрей Ростиславович!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Запрос от Аючатова Алексея Геннадьевича мы получили 22 апреля 2016 года и ответили ему 25 апреля. Посылаю Вам копию письма с некоторыми дополнениями, которые выделены курсивом. В фондах МРОКМ им. И.Д. Воронина сохранились следующие сведения о Владимире Карловиче Лилиенфельде, не указанные в присланных Вами материалах: – в «Отчете Саранского Городского пожарного общества» за 1904 г. есть сведения, что в 1902 г благодаря трудам и заботам В.К. Лилиенфельда было организованно «Саранское городское пожарное общество». Он был первым председателем правления и подарил обществу, вместе с супругой Марией Владимировной, оркестр духовых инструментов (18 предметов на сумму 230 руб.). В этом же отчете указано, что в 1904 г был пожар в доме Лилиенфельда на ул. Троицкой. В материалах, присланных вами А. Г. Аючатову, которые он переслал нам, есть рассказ о лопнувшем тресте, так что идею о противопожарных средствах В.К. Лилиенфельд не забывал. Может быть, и его смерть связанна с эти пожаром?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Согласно отчету Саранской городской думы, в конце 1904 г. была выделена сумма на покупку венка умершему В.К. Лилиенфельду. Точной даты нет, но Вы можете сделать запрос в Центральный государственный архив Республики Мордовия, и они установят вам дату по метрическим книгам г. Саранска за 1904 год, (возможно, нужно начать просмотр с Троицкой церкви), и сделают копии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1901—05 гг. семья имела дом на Заводской улице, в котором содержал мелочную лавку А.В. Краузе. В отчете Саранской городской думы за 1906 г. упоминается дом М.В.Лилиенфельд, заложенный Саранскому городскому банку за 3000 руб. и принятый городом на себя по залогу. (Предположительно, в этом доме была размещена городская амбулатория.) Очевидно, семья имела несколько домов и что-то из недвижимости продала.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В выписке из архива ЗАГСа г. Саранска указано, что 30 апреля 1920 г. в возрасте 21 года умерла в Советской больнице г. Саранска от туберкулеза легких Лилиенфельд Наталия Владимировна. Похоронена на Тихвинском кладбище г. Саранска. Заявитель о смерти – смотритель больницы Антон Григорьевич Якимчук. Оригинал «Книги о смерти за 1920 г. запись № 646» храниться в архиве Ленинского ЗАГСа г. Саранска, Вы также можете сделать запрос. Несколько лет назад я работала с этой книгой и списала дословно весь текст, процитированный выше, хотя ей должно быть не 21, а 31 год, вероятно, я неверно прочитала запись. Тихвинское кладбище не сохранилось, на его месте стоит школа. Если «цыпочка» (Н.В. Лилиенфельд) выжила, то она где-то жила, возможно, просто лежала в больнице. А.Г. Якимчук был также членом пожарного общества и очевидно был хорошо знаком с семьей Лилиенфельдов, учитывая, что он после приезда в Саранск женился на местной дворянке Л. И. Филатовой. Обратите внимание, что Наталья Владимировна записана в свидетельстве о смерти как Лилиенфельд, я не знала, что она и мать сменили фамилию, и когда Р. Гуль пишет про Лукиных, не соотносила их с фамилией Лилиенфельд. Спасибо за эту интересную информацию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Письмо В.К. Лилиенфельда городскому голове г. Саранска М. В. Сыромятникову приводит И. Д. Воронин в своей книге «Саранск» изданной в 1961 г. на с. 126–127. Можем выслать бесплатно сканированные листы из книги. Оригинал храниться в ЦГА РМ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Указанные выше «Отчет Саранского Городского пожарного общества за 1904 г.» и отчеты Саранской городской думы за 1904–1906 гг. хранятся в наших фондах, но в связи с переездом музея в новое здание многое уже упаковано и поэтому нет возможности сделать копии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Также в архиве можно уточнить дату смерти (убийства) Марии Владимировны Лилиенфельд (ур. Лукиной) она должна быть записана в тех же метрических книгах, где указано кто ее отпевал и где похоронена. Хотя здесь ситуация сложнее, возможно сведения остались в следственных делах если они были, учитывая сложное время.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Зав. историческим отделом МРОКМ им. И. Д. Воронина С. А. Телина»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я еще не успел ответить на первое письмо Светланы Анатольевны, как от нее пришло второе послание:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Уважаемый Андрей Ростиславович! Дополнительно к письму мы послали Вам вчера фото бюста А. С. Пушкина, который был заказан на средства В.К. Лилиенфельда. В 1930-е гг. после установки в парке нового памятника поэту, бюст был передан в музей и сейчас представлен в нашей экспозиции. Большое спасибо Вам за фото В.К. Лилиенфельда, мы обязательно поместим его в новую экспозиции музея, как председателя Саранской уездной земской управы и дарителя городу бюста А. С. Пушкина. Это был первый памятник в нашем городе. Если Вы узнаете точную дату и причину смерти В.К. Лилиенфельда, то сообщите, пожалуйста, нам. В.К. Лилиенфельд очень много делал для города как видно из документов. Приехав из северной столицы, он был удивлен бедной провинцией и конечно, как человек очень образованный и энергичный, не мог остаться в стороне, и только ранняя смерть остановила его планы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;10 января 2006 г наша местная газета «Столица С» опубликовала статью В. Махаева, в которой рассказывалось об Александре Лилиенфельде, автор писал, что он был племянником В.К. Лилиенфельда. Александр Лилиенфельд провел детские годы в Саранске, потом в Краснослободске (Пензенская губ. 120 км от Саранска). Учился в Московском университете на химика. Занимался спортивной журналистикой (взял псевдоним Лин), впервые затронул проблему тяжелых нагрузок спортсменов на организм. Вел репортажи по радио о физкультурных парадах на Красной площади. В 1951 г. был арестован, освободили в 1955 г., и он вернулся в Москву. Работал в журнале «Наука и жизнь». Если слова о родстве с В.К. Лилиенфельдом не фантазия автора (он работает зав. кафедрой архитектуры в МГУ им. Н. П. Огарева и страстный краевед), то это может быть это сын от первого брака Ю.К. Лилиенфельда. В газете было и фото А. Лилиенфельда. Была рада Вам помочь, если что-то еще встретится, то обязательно напишу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Зав. историческим отделом МРОКМ им. И. Д. Воронина – С.А. Телина»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вскоре я получил новое послание с приложенной к нему фотокопией повести В. Махаева об Александре Лине. С большим энтузиазмом я выгрузил текст, и… моему разочарованию не было предела! Этим своим разочарованием я поделился в ответном письме С.А. Телиной: «Уважаемая Светлана Анатольевна, спасибо за присланный текст. Занимательно. Но, честно говоря, у меня он вызывает улыбку. Как только я прочитал "Владимир Карлович ФОН Лилиенфельд-ТОАЛЬ», мне стало понятно, что автор текста при его создании находился в состоянии авторского экстаза (вдохновения). Конечно, он не располагал никакими подлинными документами о происхождении и движении по служебной лестнице Владимира Карловича Лилиенфельда. Отсюда и фантастическая связь Владимира Карловича с Паулем Лилиенфельд-Тоаль. Отметим, что в области литературной фантастики автор не является первым. Так в автобиографическом романе моего двоюродного дедушки Роберта Александровича Штильмарка братья Лилиенфельд вообще представлены не иначе чем контр-адмиралами, рыбацкий поселок Локса превратился в виллу «Лорка», а отец братьев – из лесничего в обер-егермейстера царских охотничьих угодий в Прибалтике. Увы, наш общий предок был младшим офицером лесной стражи, а его жена – акушеркой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если бы братья Лиленфельд(т) были бы «белой костью» – потомственными дворянами – то, конечно же, учились бы не в Штурманском Училище, а в Морском Корпусе. В любом случае – ни Владимир (Гуго) Карлович, ни его брат Юлий никогда не писались и не являлись ФОНами. Став офицерами флота, они перешли в особую социальную группу личных дворян.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не скрою от Вас, что, получив Ваше второе письмо, я нашел в интернете адрес электронной почты автора новеллы (В. Махаева) и послал ему весточку, что, мол, был бы бесконечно благодарен за любые сведения о племяннике Владимира Карловича. Пока ответа не получил и почти уверен (интуиция меня редко обманывает), что не дождусь. Что касается моего обещания (поделиться точными датами смерти членов семейства Лилиенфельд по получении оных – примечание автора), то, конечно, я его выполню, как только получу документы. Всего наилучшего! А. Р. Воронцов»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С третьей весточкой от С. А. Телиной я получил фотокопию одной из глав книги саранского литературоведа и краеведа Ивана Дмитриевича Воронина «Саранск. Историко-документальные очерки» (Мордовское книжное издательство. Саранск, 1961). В одной из глав книги приведены выдержки из письма председателя уездной земской управы Владимира Карловича Лилиенфельда городскому голове города Саранска М. В. Сыромятникову от 4 октября 1898 года. Текст этого письма коренным образом изменил мое представление о нашем родственнике. Мне стало немножко стыдно за тот ироничный тон, который я себе позволил по отношению к этому нашему предку при описании его жизненного пути и искания поприща для лучшего приложения своих способностей. Привожу ниже фрагмент письма Владимира Карловича:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«С особым удовольствием прочитал Вашу записку о торгово-промышленном значении города Саранска – пишет он городскому голове, – и ваше воззвание к фабрикантам о всех удобствах избрать город Саранск и его уезд, в особенности ту полосу Саранского уезда, которая лежит по течению реки Инсары, для устройства различных торгово-промышленных предприятий. Будучи заграницей и посещая различных деловых людей, я в разговоре с ними неоднократно обращал их внимание на будущее значение Саранска и его уезда, иногда достигая вполне намеченной цели. Так, например, мною проектируется в Саранске Русско-голландское, Русско-бельгийское, Русско-швейцарское и Русско-английское товарищества сельских хозяев по улучшению симментальской и голландской пород рогатого скота, бельгийских арденских лошадей и чистокровных английских и йоркширских свиней. Обо всех этих мероприятиях будет мною доложено предстоящему земскому собранию, от усмотрения которого зависит дальнейшее направление этих дел.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что же касается устройства фабрик и заводов, то в этом отношении вряд ли можно будет надеяться на успех, если город Саранск не придет навстречу всем тем лицам и учреждениям, которые пожелали бы устроить что-либо полезное в Саранске и его окрестностях. И в самом деле, представьте себе положение культурного человека, приехавшего в Саранск для устройства себе оседлости и желающего приступить к сооружению фабрик, заводов и т. п. Прежде всего, ему бросаются в глаза та невылезная грязь, которая замечается в Саранске весной и осенью, и страшная пыль в летние знойные месяцы. После этого такой случайный и дорогой гость Саранска испытает всю прелесть так называемых наших саранских гостиниц, где не только отсутствует всякий комфорт, чистота и пр., но где даже не имеется мало-мальски сносной кровати, отхожего места и т. п. Кроме того, и вечером, и ночью не освещение, а пародия на таковое. Вдобавок ко всему этому – весьма недвусмысленный запах от всех наших торговых помещений и невозможная весной для питья вода. Не будучи пророком, смело можно сказать, что такой гость прежде всего выругает Вас за устроенное ему Вами искушение и засим моментально уедет из Саранска, стараясь попасть на вокзал по возможности днем, так как ночью он рискует сломать себе шею…» Далее Владимир Карлович пишет: «…если действительно Вы имеете серьезной намерение обратить внимание нужных людей на все выгоды Саранска по устройству в нем торгово-промышленных предприятий, то во избежание бегства этих людей из Саранска после первого посещения, необходимы следующие мероприятия:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1. Озаботиться о замощении главных улиц Саранска, а прежде всего замощении подъезда к станции железной дороги и Заводской улицы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2. Усилить освещение улиц и в особенности настаивать на том, чтобы хотя ныне существующие фонари всегда горели и не красовались бы только для вида.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3. Устроить фильтр для очистки грязной воды из реки Инсары, служащей для питья жителям Саранска.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;4. Издать общественное и обязательное постановление для содержателей гостиниц и постоялых дворов, выработав особую плату для отдающихся внаем комнат и вменить в обязанности сих господ, прежде всего – соблюдать чистоту и порядок, а засим иметь сносные пружинные кровати и чистые теплые отхожие места, не распространяющие зловоний…»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Со страниц сей памятной записки глядит на читателя российская отсталость, убогость и безалаберность. Но у Владимира Карловича положение вещей не вызывает отчаяния. Он полон благородного желания приложить свою энергию и знания на благо России. Для начала – в отдельно взятом Саранском уезде и его стольном граде. Владимир Карлович предлагает программу первоначального обустройства города, как сказали бы наши современники, программу создания инфраструктуры и логистики для привлечения интереса российских и зарубежных деловых кругов и их капиталов. Также он излагает и собственные планы мероприятий в области развития продуктивного животноводства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Полёту его фантазии и устремлениям тесно в одном Саранске, он мыслит всероссийскими категориями. В марте 1899 года В. К. Лилиенфельд выступает на заседании Санкт-Петербургского собрания экономистов и «Общества содействия русской промышленности и торговле» с докладом на тему "Учреждение Всероссийского сельскохозяйственного банка, как лучшее средство предупреждения переживаемых сельскохозяйственных кризисов". Не имею в своем распоряжении списка присутствующих именно на том заседании, но членами «Общества содействия русской промышленности и торговле» состояли на то время представители императорской фамилии (покровитель общества – Великий Князь Алексей Александрович), аристократии (председатель общества – граф Игнатьев Н. П.), крупные промышленники и инженеры (Л. Э. Нобель, А. В. Бари) видные ученые (Д. И. Менделеев). От одного вида такой солидной аудитории захватит дух! Для Владимира Карловича выступление с докладом на таком высоком собрании было огромной честью и одновременно трудным и интересным испытанием, вдохновляющим на дальнейший труд на благо общества и отечества!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Да, диагноз ясен: наш остзейский «Штольц» серьезно заболел неизлечимой и смертельно опасной болезнью под названием Любовь к России. Преждевременная смерть Владимира Карловича либо в результате трагического несчастного случая (пожара), либо вследствие физического переутомления не только прервала полет его дерзкой мечты, но и разрушила казавшееся мощным семейное хозяйство. Его вдова – Мария Владимировна, продает не только крупные наследственные имения (Ишкино, Казинка, Свищёвка), но и закладывает в банке дом в Саранске. Вместе с дочерью Натальей она перебирается в последнее родовое гнездо – село Евлашево, Саранского уезда Пензенской губернии, в сельскую глушь, подальше от городской суеты, навстречу своей неведомой судьбе. И жили они там спокойно, размерено и счастливо почти 13 лет…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Настает момент подведения очередного промежуточного итога моего поиска. С событиями в жизни Владимира Карловича и членов его семейства я вроде бы разобрался. Но вот с датами – опять случилась незадача! Из тех сведений, которыми я располагаю на данный момент, следует, что Владимир Карлович Лилиенфельд умер (возможно, вследствие пожара в его доме) в конце 1904 года в возрасте 49 лет. Его дочь, Наталия Владимировна Лилиенфельд-Лукина умерла от туберкулеза в 1920 году. Туберкулез у нее, возможно, развился вследствие перенесенных ею во время аграрных беспорядков в Евлашеве в 1917 или в 1918 году побоев. То, что трагические события в Евлашеве относятся именно к семье Лилиенфельдов (у Романа Гуля Мария Владимировна и Наталия Владимировна фигурируют под родовым именем Лукиных) подтверждается тем, что в статистическом сборнике «Вся Россия» за 1901 и 1903 годы в разделе «Землевладельцы» Мария Владимировна Лилиенфельд записана как владелица имения Евлашево.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Казалось бы, все ясно, и дел то всего осталось – написать запрос в архив и получить документальные свидетельства об окончании жизненного пути наших не очень далеких предков. Однако, на мой запрос об установлении и документальном подтверждении дат смерти и мест захоронений Владимира Карловича и Марии Владимировны Лилиенфельд, поданный в Государственный Архив Республики Мордовия, пришел ответ, что в имеющихся в фондах архива церковных книгах записей о дате кончины В.К. Лилиенфельда отыскать не удалось. Тем не менее, надежда установить истину в этом вопросе в нас еще теплится.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;ЮЛИЙ КАРЛОВИЧ ЛИЛИЕНФЕЛЬДТ (Julius Karl Reinhold LILIENFELDT).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Юлий Карлович Лилиенфельдт оставил по себе единственную фотографию, на которой он запечатлен в форме полковника Корпуса Флотских Штурманов. С лихо закрученными «прусскими» усами, в пенсне с прищуренным взглядом он похож на состарившегося барона Мюнхгаузена. Судя по фотографии и служебным характеристикам, по характеру наш Юлий Карлович был что называется «легким катером» – большим фантазером и хвастуном, человеком заносчивый с сослуживцами и почтительным с начальниками. По причине быстро развившейся у него сильной близорукости Юлий Карлович мог с большим трудом осуществлять штурманские и геодезические работы. Кроме того, в результате последовательно перенесенных им за годы командировки на Восточный Океан брюшного и сыпного тифа, у него развилась состояние, известное нынешней медицине как синдром хронического утомления. Внешние проявления этого синдрома воспринимались начальством и сослуживцами как леность и отлынивание от работы. Если же верить надписи на обратной стороне фотографии, он являлся правдолюбцем и человеком конфликтным, «неудобным» для начальства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Юлий Карлович родился 20 октября 1856 году там же где и брат – на мызе Абия. 6 сентября 1871 года в неполные 15 лет от роду он был принят в Штурманское училище Морского Ведомства. Обучался он, как и старший брат за казенный счет. Действительная служба считается ему с 1 мая 1873 года. 1-го же мая 1876 года Юлий произведен в кондукторы Корпуса Флотских Штурманов. Зачислен сначала во 2-й флотский экипаж, затем в 8-й. 30 августа 1877 года Юлий Лилиенфельд производится в прапорщики – первый обер-офицерский чин. Теперь и к нему нижние чины и унтер-офицеры обращаются «Ваше благородие». 23 ноября 1879 года Юлий Лилиенфельдт утвержден в должности офицера при Морском Телеграфе с переводом в 7-й флотский экипаж. Наконец, 1 апреля 1883 года (в возрасте неполных 26 лет) Высочайшим приказом он производится в подпоручики. В 1883 году Юлий Карлович производил гидрографическую съемку Онежского озера и реки Вытегры от устья до соединения с Онежским каналом. 31 августа 1886 года он произведен в поручики. Все это время он проходил службу в Кронштадте либо при Морском Телеграфе, либо находился в распоряжении начальника морского порта. В октябре 1891 года Юлий Карлович назначен производителем гидрографических работ. В мае 1892 года он проводит гидрографическую съемку Онежского озера. 2 марта 1893 года произведен в штабс-капитаны и прикомандирован к Главному Гидрографическому Управлению. 1 января 1894 года приказом по Морскому Ведомству переведен в Сибирский флотский экипаж. 19 марта 1894 г. назначен производителем гидрографических работ отдельной съемки Восточного Океана. В 1894 г. с 17 по 30 сентября производил гидрографические работы по отдельной съемке Восточного океана под начальствованием выдающегося гидрографа полковника барона Эдуарда Вольдемаровича фон Майделя. Короткий срок Юлий Карлович выполняет обязанности вахтенного начальника на миноносце «Сучена». 28 декабря он вновь назначен производителем гидрографических работ. 10 марта 1896 г. награждается серебряной медалью в память царствования императора Александра III. 27 марта то го же года «Всемилостивейше пожалован» орденом Св. Станислава 3-й степени. Необходимо отметить, что эти награды Юлий Карлович получил за время работы под руководством земляка-лифляндца барона фон Майделя. 14 мая 1896 г. он снова назначен в распоряжение начальника отдельной съемки Восточного океана (барона Эдуарда Владимировича Майделя). 5 января 1898 г. назначен помощником начальника Гидрографической Экспедиции Восточного океана. К тому времени начальником гидрографической съемки Восточного Океана стал другой выдающийся гидрограф Михаил Ефремович Жданко. За несколько месяцев совместной службы отношения у Юлия Карловича с новым начальником явно не сложились, о чем свидетельствует саркастическая по стилю и крайне негативная по содержанию служебная характеристика на Ю.К. Лилиенфельдта, составленная М.Е. Жданко. Уже 23 октября 1898 года приказом по Морскому Ведомству штабс-капитан Лилиенфельдт переведен на Балтийский флот с отчислением от должности помощника начальника Гидрографической Экспедиции Восточного океана. Приказом от 19 декабря 1898 г. ему предписано «немедленно выехать к месту перевода». На Балтийском флоте он сначала назначается в плавание на морском телеграфе, затем (19 июля 1899 г.) назначается в плавание на крейсер 1-го ранга «Минин» старшим штурманским офицером.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;9 апреля 1900 года Высочайшим приказом Юлий Карлович производится в капитаны. 2 мая 1900 г. назначен в плавание на транспорт «Самоед». 22 сентября 1901 года «Высочайше пожалован орденом Св. Владимира 4-й степени. Циркуляром Штаба Кронштадтского порта назначается штурманским офицером на минный крейсер «Лейтенант Ильин» с переводом в Учебно-Минный отряд». 17 апреля 1905 года высочайшим приказом произведен в подполковники.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В послужном списке Юлия Карловича записано также: «женат вторым законным браком на дочери коллежского советника Елене Константиновне Климовской. Имеет детей: сына Юлиуса Теодора Иогана, рожденного (вероятно, от первого брака) 10 марта 1890 года, и дочь Елену, родившуюся 12 января 1904 года. Жена и дети вероисповедования православного». Сведений о первом браке не имеется. Скорее всего, первая супруга Юлия Карловича умерла.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Далее в послужном списке значится: «За ним, родителями его, или когда женат, за женою недвижимое имущество родовое или благоприобретенное – не имеется. В походах и делах против неприятеля не находился. Наказаниям или взысканиям не подвергался. В службе сего офицера не было обстоятельств, лишающих его права на получение знака отличия беспорочной службы или отдаляющих сроки выслуги к сему знаку». К общему сроку службы прибавлено за службу в отдаленных местностях империи 1 год 6 месяцев и 11 дней (1/3 от срока действительной службы на Дальнем Востоке).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Юлий Карлович Лилиенфельдт был уволен от службы с чином полковника с мундиром и полной пенсией по чину подполковника 21 октября 1907 года в связи с достижением предельного возраста. В соответствии с Высочайшим Указом Императора Александра II от 9 декабря 1856 года присвоение чина полковника давало право на потомственное дворянство и на его передачу потомку по выбору. Однако это право давалось только лицам, получившим чин полковника на действительной службе, а получившим этот чин при выходе в отставку потомственное дворянство не давалось. Таким образом, Юлий Карлович не становится потомственным дворянином и считает себя незаслуженно обойденным по службе. Как же так: некоторые его товарищи по курсу Штурманского Училища были уволены со службы с чином генерал-майора. Он обращается с соответствующим прошением в Морское Министерство, но там извлекают из личного дела просителя его служебные характеристики и на основании оных отказывают в удовлетворении прошения. Умер Юлий Карлович 24 марта 1912 года от разрыва сердца.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;AMICUS PLATO, SED AMICA VERITAS – ИЛИ ИЗ ПЕСНИ СЛОВА НЕ ВЫКИНЕШЬ. ЭПИТАФИЯ ЮЛИЮ КАРЛОВИЧУ ЛИЛИЕНФЕЛЬДУ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глубокое знакомство с подробностями жизни отдаленных от нас уважаемых предков (а других у нас не имеется) иногда приводит прямо к неожиданным открытиям, а порой даже и к разочарованиям. Исследование документов из Российского Государственного Архива Военно-Морского Флота, связанных со служебной деятельностью Юлия Карловича Лилиенфельдта открыло его личность мне и моему брату Алексею Ростиславовичу, который даже ранее меня ознакомился с рядом документов, со стороны, вероятно, неизвестной даже его ближайшим родственникам и знакомым. В предыдущем разделе я поместил единственную сохранившуюся в нашей семье фотографию Юлия Карловича. На обратной стороне оной имеется надпись-эпитафия: «На дорогую память о борце за бедных и нуждающихся – Юлии Карловиче Лилиенфельдтъ, скончавшегося 24 марта 1912 г. в 11 &#189; часов ночи от разрыва сердца». Звучит почти как в революционной песне «Вы жертвою пали в борьбе роковой, в борьбе за свободу народа…». Среди документов, полученных нами из Российского Государственного Архива Военно-Морского Флота, есть и копия прошения (РГАВМФ, фонд 417, опись 4, дело 3465, 67 об.) «Корпуса флотских штурманов полковника в отставке Юлия Карловича Лилиефельдта» на имя начальника Морских Сил всех Наблюдательных пунктов Балтийского Флота (коим являлся в то время вице-адмирал Николай фон Эссен) от 17 февраля 1912 года. В этом прошении Юлий Карлович излагает свою версию прохождения службы, начиная с 1885 года, и причин отставания от своих сокурсников – выпускников штурманского училища 1876 года. Юлий Карлович просит, как кажется, совсем немногого – предоставления на три года старшинства, считая с 1897 года, наряду с товарищами, произведенным в капитаны, в 1902 году – в подполковники, в 1906 году – в полковники, а в 1911 году по достижении максимального предельного 55 летнего возраста в 55 лет – в чин генерал-майора. На документе стоит резолюция вице-адмирала Николая фон Эссена: «С этим прошением надлежит обращаться к Начальнику Главного Морского Штаба», дата – 22 февраля 1912 г. Прошение начинается с описания события, произошедшего 31 марта 1885 года, когда проситель в качестве вахтенного офицера и наблюдателя Главного наблюдательного пункта при Морском Телеграфе и Морской Метеорологической станции Кронштадтского порта при исполнении служебных обязанностей сломал берцовую кость правой ноги. Как раз перед этим досадным событием 25 февраля 1885 гола вышло «Положение о морском цензе для офицеров флота», а несколько позднее – 15 июля 1885 года «Правила об упразднении Корпуса Флотских Штурманов». Юлий Карлович, не имея физической возможности, «за слабостью ноги» не смог отправиться весною 1886 года в плавание, как того требовали условия Морского Ценза. Это навсегда лишало его возможности идти в плавание и принуждало его оставаться в том чине, в котором его застало зачисление в корпус (подпоручика) до ближайшей 25-летней государственной пенсии с награждением при отставке следующим чином. Так продолжалось до начала 1892 года, когда по ходатайству Помощника начальника<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Главного Морского Штаба, контр-адмирала Евгения Ивановича Алексеева&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>(впоследствии ставшего генерал-адъютантом и членом Государственного Совета – прим. автора), «сердечно вошедшего в безвыходное положение по службе» Юлия Карловича, оный был повторно зачислен в штат корпуса и по выполнении условий ценза к Святой Пасхе 1893 года был произведен из поручиков в штабс-капитаны, отставши от своих сверстников на 2 года.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Злые языки и Большая Советская Энциклопедия считали Е. И. Алексеева внебрачным сыном императора Александра II.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По совету того же Е. И. Алексеева, чтобы выполнить ценз на получение чина капитана и догнать по старшинству товарищей своего 1876 года выпуска, Юлий Карлович весной 1894 года (с семьей из пяти человек) отправился служить на Дальний Восток в Отдельную Съемку и Гидрографическую Экспедицию Восточного Океана. Осенью 1896 года с одобрения командира порта контр-адмирала Г. П. Чухнина и начальника съемки Восточного Океана генерал-майора барона Э. В. Майделя наш Юлий Карлович, выполнивший к тому времени ценз на присвоение чина капитана подает соответствующее прошение на Высочайшее имя. Без малого через год он получает ответ из 1-го Отделения Главного Морского Штаба о том, что ГМШ отклонил его прошение без объяснения причин. Чин капитана Юлий Карлович получает только через три года после повторного выполнения морского ценза, что отражается на его дальнейшем продвижении по службе. Его увольняют в отставку при достижении первого предельного возраста (51 год) с чином полковника и пенсией подполковника. Такова история, изложенная от лица ее героя. В ней Юлий Карлович предстает в образе маленького человека, бьющегося за свое достоинство и место под солнцем, героя, достойного пера Гоголя и (или) Достоевского.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Желание установить истину и восстановить справедливость в отношении одного из наших предков заставило меня снова обратиться к документам, полученным, из РГАВМФ. Более подробное рассмотрение Полного Послужного Списка (Ф. 406, опись 9, документ 2327, 2) привело меня к заключению, что начиная со дня своего выпуска и до командировки на Дальний Восток Юлий Карлович выполнял обязанности, главным образом, береговой службы – служил на Морском Телеграфе или находился в распоряжении Главного Командира Кронштадтского Морского Порта. Вполне обычным для офицера с недворянским происхождением было то, что он «просидел» в первом офицерском чине 6&#189; лет. За это время он практически не бывал в плаваниях даже по Финскому заливу и Балтийскому морю и, естественно, штурманскую работу не выполнял. В записи от 11 мая 1885 года о выводе за штат корпуса в связи с болезнью ничего не говориться о характере заболевания. Нам остается верить Прошению, где Юлий Карлович пишет о переломе правой берцовой кости, который, по его словам, сделал невозможным участие просителя в плавании в следующем 1886 году. Тут напрашивается аналогия с переломом (задокументированном в Послужном Списке) правой берцовой кости, случившимся у его старшего брата Гуго Карловича Лилиенфельда во время плавания на броненосце «Петр Великий» в 1876 году. Несмотря на тяжесть перелома Гуго в том же году отправился в плавание по Балтийскому морю на яхте «Забава». Был ли действительно перелом ноги у Юлия Карловича или какое другое заболевание? Может и был, а может он спутал в памяти свою реальную болезнь с тем, что произошло ранее с его старшим братом. Прошло столько лет к моменту написания Прошения – уже и Владимира Карловича (Гуго) давно не было в живых. Кто ж помнит?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вернемся к служебной прогрессии Юлия Карловича. Он старается наверстать упущенное время изо всех сил. Тут помог случай и вероятно личные усилия: наш тогда еще подпоручик 12 августа 1886 – Циркуляром Главного Морского Штаба назначен в распоряжение Главного Командира Кронштадтского Морского Порта. Он теперь почти ежедневно на виду у начальства и каким-то образом добивается расположения самого контр-адмирала Евгения Ивановича Алексеева! 31 августа 1886 года – через 6&#189; лет после присвоения чина подпоручика он становится поручиком. Его старший брат Гуго Карлович прошел эту служебную ступеньку за 5 &#189; лет. Да, возможна некоторая задержка, но не очень большая.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Долгое время Юлий Карлович служит при Штабе Порта. Наконец в мае – сентябре 1892 года он действительно занимался делом, относящимся к тому, чему его учили в Штурманском училище – гидрографической съемкой Онежского озера и реки Вытегры. Штурманской службы на кораблях он не нес. Участие в гидрографической съемке было для Юлия Карловича обязательным условием выполнения ценза для получения последующих чинов. В 1893 году он произведен в штабс-капитаны. И тут следует неожиданный ход – ровно через год после производства в штабс-капитаны Юлий Карлович совершает почти героический поступок. Продав, по его словам, за бесценок все домашнее добро, он с семьей (первой семьей, о которой нам ничего неизвестно) отправляется на Дальний Восток проходить службу в составе Отдельной Съемки Восточного Океана. Некоторое время он выполняет гидрографические работы, затем назначается в распоряжение начальника Отдельной Съемки Восточного Океана барона фон Майделя. Эдуард Вольдемарович фон Майдель признан выдающимся Российским гидрографом, и у нас нет оснований сомневаться в его порядочности и служебной добросовестности. Тем не менее, можно предположить, что Юлий Карлович сумел найти общий язык (родной немецкий!) и добиться расположения начальника и земляка-остзейца. После непродолжительного нахождения на береговых должностях Юлий Карлович назначается производителем работ Отдельной Съемки. На этот период приходится его награждение серебряной медалью в память царствования Александра III (21 марта 1896) и орденом Святого Станислава 3-й степени (14 мая 1896). В марте 1897 он снова назначен производителем работ Отдельной Съемки Восточного Океана. В ноябре 1897 Юлий Карлович занимается производством чертежных работ и составлением годового отчета. Все идет хорошо до поры до времени. Тут в начале 1898 года на смену барону Майделю, проведшему уже много лет на Дальнем Востоке и подавшему прошение об отставке, прибывает новый начальник Отдельной Съемки, еще более выдающийся гидрограф и мореплаватель, выпускник физико-математического факультета Московского Университета (1876), и Морского Корпуса (1879), участник кругосветного плавания на клипере «Разбойник» (1879–1881) Михаил Ефимович Жданко (1855–1921).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Жизнь при новом руководителе начинается вроде бы прекрасно для Юлия Карловича – его назначают помощником начальника Отдельной Съемки Восточного Океана. Летом он принимает участие в гидрографических работах. Но уже в октябре 1898 года выходит приказ по Морскому Ведомству о его переводе на Балтийский флот. Не сложились, значит, отношения штабс-капитана Юлия Лилиенфельдта с новым начальником. В декабре 1898 года он убывает к месту нового назначения и прибывает в Кронштадт к весне 1899 года.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На Балтийском флоте Юлий Карлович снова назначается на Морской Телеграф, кратковременно находится во внутренних плаваниях, но долго на судах не задерживается. Опять телеграф, метеостанция. Тем не менее, на Балтийском Флоте он производится в капитаны (1900 год) и подполковники (1905 год). В 1901 году награжден орденом Св. Владимира 4 степени. В поход со Второй Тихоокеанской эскадрой его не взяли (на то, как оказалось, были веские основания). Наконец Приказом № 794 от 21 октября 1907 года подполковник Лилиенфельдт был уволен от службы Корпуса Флотских Штурманов «…полковником с мундиром и полной пенсией по чину подполковника» (Сборник приказов и циркуляров о личном составе чинов Морского Ведомства № 445). На дату увольнения Юлий Карлович состоял на действительной службе состоял 34 &#189; года – с 1 мая 1873 года (с 16 &#189; лет), в офицерском звании 31 &#189; год – с 1 мая 1876 года.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Юлий Карлович Лилиенфельдт был уволен со службы по достижении первого предельного возраста (51 год), так и не успев достичь на действительной службе заветного чина полковника, дававшего право на потомственное дворянство. Как мы видим, он имел длительную, но мало примечательную служебную карьеру, достигнув на ней не так много, как желал. Однако, нужно признать, что сотни офицеров российской армии и флота выбывали из службы по различным причинам, так и не достигнув даже чинов штабс-капитана или капитана, не говоря уже о чине подполковника. В чем же причина или причины того, что Юлий Карлович не достиг своей жизненной цели, Ответ на этот вопрос я нашел в пяти документах из его личного дела. Документы эти – служебные характеристики на офицера Юлия Карловича Лилиенфельдта, составленные его начальниками по службе в период с 1900 по 1905 годы. Прости меня Всевышний, но не могу избежать искушения правдой и привожу далее без купюр выдержки из служебных характеристик Юлия Карловича Лилиенфельдта.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1. Корпуса флотских штурманов штабс-капитан Юлий Карлович Лилиенфельдтъ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«…ни о каких гидрографических работах понятия не имеет, но считает себя великим гидрографом. От всякого поручения уклоняется под предлогом слабого здоровья. Если что-либо и исполняет, то в высшей степени небрежно, бестолково и недобросовестно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Насколько знает строевую службу, судить не могу. О морской службе понятия не имеет. Нравственности весьма сомнительной, характера лукавого; к начальству наружно почтительный, но с желанием всячески обмануть; с подчиненными заносчивый, с товарищами нахальный, в кают-компании посмешище. Вообще представляет собой отталкивающий тип афериста-эксплуататора и жалкого хвастуна. Говорит, что знает немецкий, французский, итальянский и английский языки. Проверить этого не мог».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Начальник Гидрографической экспедиции Восточного Океана подполковник<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ЖДАНКО, 29 ноября 1898 года.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2. Корпуса флотских штурманов штабс-капитан Ю.К. Лилиенфельдтъ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Старший штурманский офицер – дисциплинирован, исполнителен. На судах не плавал. Обязанности старшего штурманского офицера не выполняет, так как плохо видит. Знает немецкий язык».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Командир транспорта «Скороход» капитан 2 ранга СТЕПАНОВ, 1900.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3. Капитан Юлий Карлович Лилиенфельдт – старший штурман.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нес обязанности на протяжении 3 &#189; месяцев – 01 июня – 14 сентября 1901 г. «Мало дисциплинирован или вернее – не желает быть дисциплинированным. Труслив, совсем не опытен в своем деле и не выказывает желания, скорее не может в нем совершенствоваться. На мостике во время хода даже мешает вахтенному начальнику – был только балластом. Познаний мало, все позабыты. Нет никакого навыка и сноровки в штурманском деле. Совершенно не годиться к дальнейшей службе на корабле вследствие плохого зрения и малой опытности. Все мои приказания, обращенные к нему как к старшему штурману, не были исполняемы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нравственности посредственной. На деле – нельзя положиться. Характера хитрого, с большим самомнением. Товарищ плохой, в кают-компании нелюбим, постоянно увертывается от службы, сваливает ее на других. Перед начальством угодлив, постоянно заискивает; целый ряд всяких просьб. Знает немецкий язык».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Командир броненосца «Не тронь меня» капитан 1-го ранга В. Н. МИКЛУХА.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;14 сентября 1901 года.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;4. Капитан Юлий Карлович Лилиенфельдъ, судно крейсер 1-го ранга «Минин» внутренне плавание, старший штурманский офицер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Весьма дисциплинирован, исполнителен и аккуратен. К своим обязанностям относится добросовестно. Владеет немецким языком. Нравственности и поведения безупречного. К начальству почтителен, пользовался уважением кают-компании, привязан к семье. Пробыв долгое время в запасе и при береговой должности, отстал от штурманских обязанностей и к самостоятельному ведению штурманского дела в плавании, особенно в заграничном, не способен.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Командир – капитан 1-го ранга Н.К. БЕРГШТРЕССЕР, 1904.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;5. Подполковник Ю.К. Лилиенфельдт.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Ни по строевой, ни по морской, ни по своей специальности познаний не имеет и самостоятельно исполнять обязанности штурманского офицера не может.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Свободно владеет немецким языком». Нравственности посредственной. Характера тяжелого. Крайне здоров и ленив. Для службы бесполезен».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Крейсер «Лейтенант Ильин», командир – капитан 2-го ранга ИВАНОВ 5-й. 13 Х<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1905.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На рапорте № 906. Резолюция «А как добивался производства! Доложить!».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Да уж, только в двух характеристиках из пяти дается «слабоположительная» оценка личным качествам и нравственности Юлия Карловича. При том что, все характеристики ставят ему диагноз полной служебной непригодности. Поразительно, как за короткий срок совместной службы он смог испортить отношения со своими начальниками. Как много личного негодования и даже злости звучит в характеристиках. И люди то ведь очень заслуженные, чтобы им не верить: и Жданко, и Миклуха (брат того самого Маклая!). Вот Бергштрассер к Юлию Карловичу снисходителен и даже дружелюбен в оценке личных качеств («Как же иначе, – скажет читатель – «так он же остзейский немец»!). Но и Жданко, нужно заметить, слыл среди подчиненных очень жестким, непомерно требовательным начальником, за что в последствие на основании жалоб подчиненных (в 1917 году, вскоре после Февральской революции) был уволен с военной службы. Конечно, Юлий Карлович умел проводить гидрографические измерения (сдавал экзамены в училище, выполнил ценз и проводил практические работы), но звездой в этом деле не являлся. Конечно, он знал родной немецкий язык в совершенстве (о чем писали в характеристиках другие начальники). Вот штурманское дело он если и знал, то давно позабыл, так как в плавания и походы не ходил. Это – чистая правда. Да, к тому же, и зрение потерял с годами – так что карты и лоции читать не мог.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Был у Юлия Карловича, быть может, единственный звездный шанс или отличиться на службе или с честью пасть в морском сражении во славу Царя и Отечества. Шанс этот заключался в том, чтобы получить назначение в состав экипажа одного из кораблей 2-й Тихоокеанской эскадры (или хотя бы третьего броненосного отряда), спешно формировавшейся в Либаве в сентябре-октябре 1904 года. Зная печальный результат той морской экспедиции, можно предположить, что если бы Юлий Карлович стал участником похода, то он мог бы либо доблестно сложить голову в Цусимском бою (подобно упомянутому ранее капитану 1-го ранга Владимиру Николаевичу Миклухе, который предпочёл пойти на дно вслед за своим кораблем, отдав место в спасательной шлюпке раненным матросам) и дать повод потомкам оплакивать себя как геройски павшего в бою офицера, либо попасть в плен к японцам и вернуться из плена как славный боевой ветеран, живой герой. Во втором случае можно было с высокой вероятностью ожидать получение награды (боевого ордена!) и ускоренного продвижения по службе и Табели о рангах. Предполагаю, что именно в связи с формированием 2-й Тихоокеанской эскадры и была составлена характеристика на нашего героя, написанная рукой капитана 1&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>ранга Николая Карловича Бергштрассера сразу же после окончания плавания капитана Юлия Лилиенфельдта в должности старшего штурманского офицера на крейсере 1-го ранга «Минин» (плавание проходило с 25 августа по 14 сентября 1904 года). Приведенная выше в тексте моей хроники обобщающая часть оной характеристики ставила крест на профессиональных качествах и способностях Юлия Карловича:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«…к самостоятельному ведению штурманского дела в плавании, особенно заграничном, не способен».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Слова эти были жирно подчеркнуты красным карандашом, видимо, каким-то большим штабным начальником. Так что не вышло, не взяли нашего Юлия Карловича в боевой поход. Капитан Корпуса Флотских Штурманов Лилиенфельдт оказался абсолютно бесполезным для российского военно-морского флота и его 2-й Тихоокеанской эскадры, отправившейся 15 октября 1904 года из Либавы в дальний поход через три океана на встречу своей неминуемой, предопределенной свыше гибели…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из большинства вышеприведённых документов следует, что как личность и товарищ Юлий Карлович Лилиенфельдт был среди своих сослуживцев не очень любим и (совсем не) уважаем. Вместе с тем, в его послужном списке записано: «В службе сего офицера не было обстоятельств, лишающих его права на получение знака отличия беспорочной службы или отдаляющего срок выслуги к сему знаку». А это означает, что за все годы службы Юлий Карлович не совершил никаких служебных проступков и бесчестных поступков, которые бы привели к вынесению ему наказаний или взысканий, осуждению судом офицерской чести и, тем более, к увольнению с флотской службы. Он производился в чины, хоть и не всегда в срок, и даже был награжден двумя орденами Российской Империи и медалью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Характеристики на офицера российского императорского военно-морского флота Ю. К. Лилиенфельдта весьма интересные и поучительные источники. Не могу сказать, что испытал большое удовольствие, читая эти служебные документы в первый и даже во второй раз. Сперва после их прочтения я испытал неприятный шок и жуткий стыд за своего родственника. Но постепенно, при многократном повторном прочтении, мое восприятие личности Юлия Карловича сменилось на более снисходительное. Мое сознание примирилось с фактами и деталями, изложенными черным по белому, но я перестал воспринимать язвительные и иногда, даже убийственные оценки нравственных и деловых качеств этого моего тщеславного предка как личные оскорбления. Время от времени бросаю взгляд на его фотографию, а он, облаченный в мундир полковника, сын лесничего и повивальной бабки смотрит на меня оттуда из 1912 года, хитро улыбается себе в усы, и беззвучно шепчет: «А все-таки жизнь удалась»!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;МАРИЯ КАРЛОВНА ЛИЛИЕНФЕЛЬДТ И ОСКАР ГЕРМАНОВИЧ МАРТИНСОН.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хотя в памяти женских представительниц нашего рода оба брата выглядели, по крайней мере, контр-адмиралами, мы вынуждены признать их успехи в службе по морскому ведомству и достижения в «Табели о рангах» весьма скромными. Так как в связи с обучением сыновей Анна Ивановна Лилиенфельд перебралась в Санкт-Петербург, то естественно вместе с ней переехала в северную столицу и ее дочь Мария. Более того, Анна Ивановна перевезла с собой и свою маму – Эмму Клим-Калкау, которая помогала ей в домашнем хозяйстве и счастливо дожила до 73 лет, что по тем временам было возрастом немалым. Эмме Калкау посчастливилось увидеть обоих своих внуков в офицерских мундирах, церемонию венчания внучки (в 1882 году) и даже рождение первой правнучки (в 1883 году). Умерла она в Санкт-Петербурге 5 января 1885 года, о чем имеется запись в метрической книге лютеранской церкви Святого Петра (St. Petri Kirche).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мой рассказ сейчас пойдет о внучке Эммы Калкау, дочери Анны Ивановны Лилиенфельдт – Марии Карловне. Полное её имя звучало так: Эмма Мария Августа Лилиенфельдт (Emma Marie Auguste Lilienfeldt). На фотографии 1884 года она запечатлена с дочерью Маргаритой на руках. Эмма Мария Августа родилась в Риге 8 (21) апреля 1858 года. При крещении первое имя – Эмма – ей было дано в честь бабушки. В связи с гибелью отца на государевой службе, подобно братьям, Мария Карловна Лилиенфельд имела право на бесплатное обучение в государственных учебных заведениях. И это право она, реализовала после переезда вместе с матерью и братьями в Санкт-Петербург. Мария получила гимназическое образование в женской гимназии при Главном Немецком Училище Святого Петра («Петришуле», Большая Конюшенная ул., 10). На это косвенно указывает тот факт, что обряд конфирмации Эммы Марии Августы Лилиенфельд совершил 21 марта (3 апреля по новому стилю) 1874 года в санкт-петербургской кирхе Св. Петра пастор Армин Карлович ФИНДАЙЗЕН (Otto Armin Findeisen, 1831–1903), который одновременно являлся членом управления и преподавателем закона божьего в санкт-петербургской Петришуле.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В возрасте 24 лет 6 (19) ноября 1882 года Эмма Мария Августа Лилиенфельд, единственным приданным которой служила благородного звучания фамилия, была выдана замуж за Густава Оскара Мартинсона (1857, Локса, Харьюмаа-1912 Москва). Венчание по лютеранскому обряду состоялось все в той же кирхе Святого Петра (St. Petri kirche) в Санкт-Петербурге. В церковной регистрационной книге напротив имени жениха был записан и род его занятий – FABRIK BEAMTER – «фабричный смотритель» – государственный служащий по линии министерства финансов, контролирующий финансовую деятельность предприятия, исполнение владельцами предприятия рабочего законодательства и собирающий статистические данные. Вероятно, на момент вступления в брак 25-летний Густав Оскар находился еще на невысоких ступенях служебной лестницы, но как вскоре покажет жизнь, его амбиции шли гораздо дальше. У нас нет достоверных данных об его отрочестве, молодых годах и образовании, но несомненно то, что он был человеком образованным и прекрасно писал по-немецки (сохранились пространные послания на оборотных сторонах нескольких фотографий, сделанные им собственноручно по-немецки). Можно предположить, что до своего появления в северной столице Густав Оскар Мартинсон, по крайней мере, окончил техническое или коммерческое училище, а может быть и университет (два его деда – кыртси Юхан и кыртси Кусто вполне могли изыскать средства на то, чтобы дать приличное образование своему внуку). Занятие должности фабричного смотрителя требовала правильного коммерческого образования и знания основ трудового законодательства. Приобретя опыт на производстве и заработав некоторый капитал, он открывает в Петербурге собственную Техническую Контору «Мартенсонъ и К&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>», занимавшуюся поставками запасных частей для импортных промышленных агрегатов. Пока же – в 1882 году – Густав Оскар Мартинсон являл собой молодого человека приятной наружности, не бедного, но и без больших денег в кармане. Очевидное отсутствие на момент венчания большого достатка как у жениха, так и у невесты позволяет нам смело утверждать, что сей брак воистину был заключен на небесах (по любви, а не по расчету)! Это уже в зрелые годы, став Оскаром Германовичем Мартинсоном и сколотив некоторое состояние на экспортно-импортных операциях, наш прапрадедушка пристрастится к посещению ипподрома и игре на скачках, разведению породистых собак, псовой охоте, карточной игре, станет горячим поклонником оперетты, и особенно, кулинарного искусства и Бахуса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выходец из рыбачьего поселка Локса, уезда Харумяэ, что в северной Эстляндии, Густав-Оскар, он же Оскар Германович МАРТИНСОН (Gustav Oscar Martinson), будучи обладателем распространенной шведской фамилии, являлся по крови эстонцем, хотя некоторая примесь шведской крови у него могла и быть. Отец Оскара и его двух сестёр, доживших до зрелого возраста и оставивших потомство – Марии (Maria в замужестве JURISON/ЮРИСОН, во втором браке MEINART/МЕЙНАРТ, 1818–1855) и Леены&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>(Leena Martinson – по мужу ЮХАНССОН/JOHANSSON, 04.07.1822-после 1881 года), Герман МАРТИНСОН (Herman MARTINSON) – сын Юхана и Мари Мартинсон, внук Лами Марта и Мари Март), родился в Локсе в 1814 году и умер там же в 1865 году. Мать Германа, МАДЛЕНА (MADLENE) МАРТИНСОН, урожденная РЕЙЗЕМАНН (Reisemann, Reiseman), в 1867 году повторно вышла замуж, оставив десятилетнего Оскара и его младших сестёр на попечение деда – Юхана Мартинсона.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;• Интересно, что местом рождения Леены Мартинсон был записан «Lammi kХrts» (Ламми кыртс) – отцовский трактир-постоялый двор в Ламми!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Метрические записи семьи Германа и Мадлены Мартинсон являются печальной иллюстрацией хрупкости человеческого бытия и непостижимости высшего промысла. Они имели пять детей, из которых трое: Розалия (1844–1854), Ида-<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Леонтина (1851–1854), Херман Фроммхольд (1860–1863) умерли в детском возрасте.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ещё об одном ребенке – Константине Рудольфе у меня до самого последнего момента не было никаких сведений, кроме даты рождения, записанной в метрической книге поселка Локса – 11 марта 1856. О дальнейшей его судьбе нам ничего не было известно. Жив ли, умер ли? Наконец, в марте 2019 года пришла нежданная удача. По электронной почте я получил от родственников по линии Эмилии Оскаровны – самой младшей из дочерей супругов Мартинсон – несколько фотографий Оскара Германовича, сделанных в начале 1880-х годов. На обороте одной из фотографий, запечатлевшей сидящего на стуле молодого Густава Оскара Мартинсона и стоящего рядом с ним мужчину в форме матроса военно-морского флота, было написано рукой Эмилии Оскаровны: «Мой папа с братом, призванным на морскую службу». На ленточке, опоясывающей околыш матросской бескозырки, легко читается написанное крупными буквами название корабля – «Волга». Пароход с таким названием входил в состав Балтийского флота и упоминается в документах Российского Государственного Архива Военно-Морского Флота (Фонд 552, Опись 1). Удалось и разыскать описание корабля: «Волга», бывший «Нева», водоизмещение 940 тонн, железный, колесный. Машина номинальной мощностью 200 л. с., скорость 10 узлов. Построен в 1853 году. В июне 1870 года куплен Морским Ведомством у Петербурго-Любской компании. Вооружение: 4 четырехфунтовые пушки образца 1867 года. Исключен из списка судов флота 7 ноября 1881 года».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На основании данной фотографии, можно с высокой вероятностью утверждать, что матрос на фотографии – это не кто иной как старший брат Густава Оскара – КОНСТАНТИН РУДОЛЬФ МАРТИНСОН, а сама фотография выполнена не позднее 1881-го, а скорее всего, в 1880 году. Благодаря этой фотографии мы хотя бы узнали о том, что Константин Рудольф Мартинсон дожил до вполне зрелых мужских лет. Что с ним стало потом, где поселился после окончания срока морской службы, чем занимался, женился ли, имел ли детей – такими сведениями в данный момент мы, к сожалению, не располагаем (но и исключить этого оснований не имеется). Вот то, что сам Густав-Оскар Германович и его супруга Мария Карловна произвели на свет дожившее до зрелых лет потомство в лице пяти (5!) дочерей, давших продолжение роду Мартинсон-Лилиенфельд, это мы знаем точно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;МАДЛЕНА И ГЕРМАН МАРТИНСОН – МАТЬ И ОТЕЦ ГУСТАВА ОСКАРА МАРТИНСОНА, БАБУШКА И ДЕДУШКА НАШЕЙ БАБУШКИ И ЕЕ СЕСТЕР.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Без всякого умысла при составлении этой хронике я невольно сосредоточился на жизнеописаниях наших предков мужеского пола. Да простят меня мои потенциальные читательницы, но тому есть веская причина – практическое отсутствие сведений о жизни представительниц женского пола представительниц нашего рода, за исключением дат жизни и вступления в брак, имен родителей, братьев-сестер и детей. Тем не менее, наличие некоторых косвенных сведений, позволило провести удачную, так мне, по крайней мере, кажется, реконструкцию жизни матери Густава Оскара (Оскара Германовича) Мартинсона, являющейся моим и брата Алексея прямым предком в четвертом от нас колене – прапрадедушкой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мамой Оскару Германовичу приходилась Мадлена (Магдалена) Мартинсон, урожденная РЕЙЗЕМАНН (также в документах Рейсеман), во втором замужестве носившая фамилию Маницки (Madlene Martinson-Manitski geboren REISEMANN – 28 июня 1819 Palmse, Laane-Viru – 24 февраля 1891, Loksa). Если об отце Густава Оскара – Германе Мартинсоне сохранились весьма скудные данные (даты жизни, 19.11.1814-15.08.1865, прозвище, сведения о профессии и краткая родословная и небольшая заметка в таллиннской газете), то метрические записи Мадлены Рейземанн-Мартинсон-Маницки позволили мне более подробно «реконструировать» обстоятельства жизни этой женщины.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мадлена (Магдалена) Рейземанн была вторым по счету ребенком, родившимся в шведско-эстонской семье Кусто (Густава) РЕЙЗЕМАНН и его жены Анн РЕЙЗЕМАНН [5 - Kusto Reisemann (25.12.1789 Kadrina Parish, Laane-Viru – 27.10.1845, Finland), Ann Reisemann (24.01.1797, Palmse, Laane-Viru – 02.05.1849, Kuusalu, Harjumaa).], урожденной МИХЕЛЬСОН-ТАЛЛЬ (Michelson-Tall), которые наравне с Юханом и Мари Мартинсон, приходятся нам прямыми кровными предками в шестом колене.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Она имела братьев Madis Reisemann (10.03.1814 – ?) и T&#333;nu Reisemann (17.01.1822 – ?), и сестер – Johanna Johansson (17.05.1817 – 03.04.1843, Juliana Reisemann (19.08.1833 – ?). сведениями о них мы не располагаем, и Liisa Reisemann-Adler (20.08.1824 -25.10.1870).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кусто Рейземанн был известен под прозвищем «Kahhala k&#333;rtsi Kusto» – «Кусто-трактирщик из Каххала». Именно так он был записан в приходской метрической книге при регистрации рождения дочери Мадлены. Каххала кыртс (Kahhala k&#333;rts) находился неподалеку от Локсы, из чего можно предположить, что «кыртси Кусто Рейземанн» и «кыртси Юхан Мартинсон», оба принадлежавшие к славной корпорации трактирщиков, были близко знакомы и имели деловые отношения. Интересы общего дела привели к тому, что Мадлену в 1842 году выдали замуж за Германа – сына Юхана Мартинсона. Всего тремя годами позже отец Мадлены и ее братьев и сестер умер в Хельсинки (Финляндия) в 1845 году. Данный факт позволяет сделать предположение, что Кусто Рейземан не только заправлял корчмой, но и занимался приграничной торговлей (скорее всего, традиционной для тех мест контрабандой алкоголя и хлеба).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, 18 апреля 1842 года в возрасте 23 лет Мадлена Рейземанн стала женой Германа Мартинсона, которому родила пятерых детей, из которых, трое, как явствует из метрических записей, умерли в детском возрасте. Мадлена Мартинсон прожила с первым мужем 23 года – до его смерти 15.08.1865. Во время их совместной жизни Герман Мартинсон не только продолжал заниматься рыболовецким промыслом, но и взял в аренду мызу Кынну (K&#333;nnu), которая существует и поныне и находится в некотором отдалении от Локсы, ближе к дороге Таллинн – Нарва. На мызе Герман организовал небольшую животноводческую ферму и овощное хозяйство, снабжавшее продуктами семью и корчму его отца Юхана Мартинсона. Вряд ли можно сомневаться, что Герман использовал на мызе наемную рабочую силу. О факте аренды нам стало известно из объявления, опубликованного в таллиннской газете «Maa Walla Kuulutaja» за № 3 от 12 февраля 1866 года, за подписью главы волостного суда Куусалу – Рейнгольда фон Триттхофа. Объявление гласило, что вдова умершего арендатора мызы Кынну – Германа Мартинсона и прочие его законные наследники, должны предъявить свои права на доли в наследстве через волостной суд Куусалу не позднее 25 июля 1866 года. По всей видимости, Мадлена Мартинсон на правах вдовы с двумя малолетними сыновьями на руках унаследовала как аренду, так и все движимое имение мужа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мадлена вдовствовала всего два года. 30 июля 1867 года в возрасте 48 лет она повторно вышла замуж за Маунуса Манитски (Maunus Manitski, 21.03.1841, Viinistu, K&#333;nnu vald, Harjumaa – 1933, Kalamae talu, Loksa). Маунусу Маницки на момент заключения брака было…26 лет!!! Учитывая разницу в возрасте (жена оказалась на 22 года старше мужа!), можно заключить, что это был брак заключён по обоюдному расчету. Вполне возможно, что еще задолго до 1867 года Мадлена также оказалась единственной наследницей корчмы в Кахала и прочего движимого и недвижимого состояния своих родителей. Данными о том, оставались ли живыми к этому времени ее братья и сестры мы не располагаем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Второй муж Мадлены – Маунус Манитски (или Магнус Маницки, как он был записан по-русски в одной из статистических книг уезда Локса) приходился вторым сыном Яану Маницки (Jaan Manitski) – ткачу-кустарю с мызы Кемба (m&#333;ise Kemba) все того же уезда Харьюмаа. По житейским правилам того времени семейный «бизнес» должен был отойти после отца к старшему сыну Яана. Да и вряд ли жизнь в малюсеньком поселении (население Кембы в середине XIX века не превышала и двух десятков человек) и перспектива работать подручным у брата сильно привлекала Маунуса. Словом, молодой человек подался в Локсу, которая в то время уже стала крупным рыбацким поселком. Вполне возможно, что он нанялся рыбаком на судно именно к Герману Мартинсону, а в свободное от путины время он мог помогать членам семейства Мартинсонов и на мызе, и в трактире. Спустя некоторое время после смерти мужа Мадлена решает, что ей нужен мужчина в доме и помощник в трудах. Зачем далеко ходить. Мадлена остановила свой выбор на молодом работнике, а Маунусу приглянулось хозяйство с хозяйкой в придачу. Не будем судить их строго, каждый нашел то, что искал. По крайней мере – на достаточно длительное время.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мадлена и Маунус Маницки прожили вместе 24 года – до 1891 года, когда Мадлена умерла в возрасте 72 лет. Естественно, в виду весьма зрелого возраста на момент второго брака, Мадлена больше не смогла иметь детей. Последнее обстоятельство с годами, несомненно, накладывало тягостный отпечаток на отношения супругов. Вполне возможно, что они разошлись за несколько лет до смерти Мадлены. Подтверждением данной реконструкции о последних годах жизни мамы нашего Густава Оскара служит мое очередное «открытие», сделанное при помощи интернета. «Плавая» по страничкам портала «GENI», я обратил внимание на ссылку на интернет-сообщество «Кладбища Эстонии». По этой ссылке я вышел на страницу погоста Локса, ввел в поисковик имя Германа Мартинсона и через минуту идентифицировал местоположение могилы – участок № 1 – рядом с кладбищенской церковью. То, что это именно наш предок подтверждается датами жизни на могильном памятнике – 19/11/1814 – 15/08/1865. Следующим шагом решаю посмотреть, а не покоятся ли на кладбище в Локсе и другие наши предки. И что же я нашел: лишь одну единственную могилу, принадлежащую представителям шведско-эстонской ветви нашего семейства. К моему изумлению, эта могила оказалась местом успокоения Мадлены Мартинсон, рожденной 28 июня 1819 года и преставившейся 24 февраля 1891 года! И лежат на погосте Мадлена и Герман бок о бок под одним общим крестом, на котором начертаны их имена, даты жизни и фамилия МАРТИНСОН. То, что останки Мадлены обрели вечный покой рядом прахом ее первого мужа, несомненно, являться результатом исполнения ее последней воли. Хочется верить, что непосредственными исполнителями этой воли стали сыновья Мадлены и Германа – наш пра-прапрадедушка Густав Оскар Мартинсон и его старший брат Константин Рудольф.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Магнус Маницки, овдовев в возрасте 50 лет, почти сразу женился во второй раз (28.04.1891) на Маали Вилиппус, которой в то время шёл всего двадцать первый год от роду. За свою семейную жизнь они нажили пятерых детей. Потомок Маунуса и Маали Маницки в пятом колене – житель Таллинна Хенрик Маницки является менеджером страниц семьи Martinson-Manitski на интернет-портале GENI. Я познакомился с ним «дистанционно» через интернет и, благодаря неоценимой помощи Хенрика, смог восстановить семейное дерево от Ламми и Мари Март до нашей прабабушки Ольги Оскаровны Мартинсон и продолжил его далее до нас самих и детей наших.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ – ЛЕГЕНДА КОТКА ВЕСКИ (СЕМЕЙСТВО РЕЙЗЕМАНН, ИХ РОДНЯ И НЕ ТОЛЬКО ОБ ЭТОМ…).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;При написании первого варианта моего исследования я уделил основное внимание родам Лилиенфельдов и Мартинсон. Мужская линия обоих родов доминирует в изложении семейной истории. Мужчина глава и кормилец семьи, он дает семье свое родовое имя, свою фамилию и первым записывался в метрические книги и в Ревизские Сказки, с последующим перечислением под его именем остальных членов семейства. Однако не следует забывать, что благодаря Матери Природе и замыслу Всевышнего, все мы – человеки, имеем ПАПУ и МАМУ! Мама нашего прапрадедушки Густава Оскара Германовича, Мадлена (Магдалена) Мартинсон происходила из рода Рейземанн и с рождения до вступления в брак с Германом носила эту именно фамилию. Мадлена Реземанн-Мартинсон наша с братом пра-прапрабабушка, праматерь – прямой предок в шестом колене, считая первым наше собственное. Как говориться, деваться нам некуда! Мы – ровно настолько Мартинсоны, как и Рейземанны. Явный перекос в сторону рода Мартинсонов мне удалось частично компенсировать за счет реконструкции жизненного пути Магдалены Рейземанн – жены Германа и матери Константина Рудольфа и Густава Оскара Мартинсон и еще трех умерших в детском возрасте детей. Я изучил эту часть нашего генеалогического древа по восходящей и нисходящей линиям с некоторым опозданием и теперь включаю в общее повествование.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как я упомянул ранее, родителями Магдалены Мартинсон, урождённой Рейземанн были кыртси – корчмарь-трактирщик Кусто (Густав) РЕЙЗЕМАНН и его законная жена Анна Хелена, урожденная МИХЕЛЬСОН ТАЛЛЬ (Ann Helena<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Michelson Tall). Ну а отцом самому Кусто-Густаву приходился Абрам Рейземанн (родился между 1755 и 1760 – умер после 1825). Кроме его имени других сведений о нем и о его супруге нам не попадалось. То, что упоминание об этом нашем предке содержится в метрической книге лютеранского евангелического прихода (и в ревизской сказке за 1834 год), говорит о том, что библейское имя Абрама в данном случае не имеет никакого отношения к самому библейскому народу и иудейской религии. Кусто Абрамсон Рейземанн, его сын Густав, так же, как и их дети и внуки, прослеживаются по метрическим книгам лютеранской евангелической церкви прихода Куусалу (рождение, конфирмация, вступление в брак, уход из жизни) и по Ревизским Сказкам. Что тут говорить о них, с ними всё ясно – чухна, да и только (и мы, значит, тоже чухна)! Косвенным подтверждением этнической принадлежности Кусто и его потомков может служить мой собственный анализ ДНК, стоивший мне всего 69 фунтов и выполненный в клинике в США. Моя надежда найти хоть какую-то тонкую ниточку, связывавшую бы меня и нашу «фамилию» с библейским богоизбранным народом, потерпела фиаско. Генетический анализ «выдал нагора» мою этническую принадлежность-приговор: на 54,9 % я оказался «центрально-европейцем», на 43,5 % прибалтом и финном на 1,6 %. Даже русским не нашлось места!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я, впрочем, и ранее подозревал, что единственный русак в мамином семейном древе, ее отец, дед Василий и его родители, проживавшие в глухих лесах на границе Тверской и Московской губерний, скорее являлись потомками живших там с незапамятных дохристианских времён финских племен, нежели колонизировавших эти земли на тысячу лет позднее славян. Стоит только взглянуть на фотографию маминой бабушки, снятой вместе с маленькой мамой-Светой в Павельцево в 1931 году. Видим глядящее с нее на нас лицо типичной мокши-мещеряки. Остальные мамины предки – все эстонцы, ливонские онемеченные шведы да немцы из Курляндии. Со стороны нашего папы-Славы тоже не все просто получается. Бабушкин отец чех, бабушкина мама из козаков низового запорожского войска, а там на низу могли «отметиться» за прошедшие бурные столетия, наравне с малороссами, и поляки, и литвины. Даром что Горбани. С нашим родом Воронцовых вроде бы должно быть все ясно – русаки-московиты. Ан нет, постойте-погодите. По семейной традиции считается что вышли мы то ли из донских казаков, то ли из запорожских козаков. Моя собственная теория предполагает (документами о тех временах мы не располагаем), что род наш происходит от жившего в XVII веке донского атамана Воронца, давшего начало многочисленным родам Воронцовых. В том числе одному худородному дворянскому, к коему мы, происходящие из благородных мещан, обывателей города Харькова, никакого отношения не имеем и себя не причисляем. Недавно объявившийся в сети интернета, мой и Алешин четвероюродный племянник Василий Игоревич Воронцов, потомок в четвертом колене Архипа Степановича Воронцова&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>(&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>о нем – читайте далее) утверждает, что наши общие предки происходят из военных переселенцев (детей боярских да людей по прибору), пришедших на территорию государевой (Московской!) украины вслед за перемещениями засечной черты. В начале 18 века они, якобы, перешли в сословие однодворцев. Да кто ж его теперь знает? Пущай будут однодворцы!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следует иметь в виду, что ареалом обитания наших воронцовских предков в начале века девятнадцатого, а может быть и в середине восемнадцатого, была Харьковская губерния, образованная на территории бывшей Слободской Украины, с 1630-1640-х годов заселявшейся московским государством беженцами с польской украины, – Украины правобережной, заднепровской. Во второй половине века восемнадцатого Харьковская губерния граничила с созданной в годы правления Екатерины Великой областью военных поселений Славяносербия. Эта пустынная, бывшая «ничейная» территория между Московским Царством и Крымским Ханством волею Матушки Императрицы была заселена преимущественно нашими православными единоверцами, выходцами с Балкан – сербами, хорватами, черногорцами, влахами. Не исключено, что мужчины из рода Воронцовых могли брать в жены девушек из семей этих балканских переселенцев. В расшифровке результатов анализа моего ДНК при перечислении народов, описываемых термином «средне-европеец» перечисляются: балканцы (сербы, черногорцы, влахи), чехи и поляки. Вот сказал А. С. Пушкин “поскреби русского и найдешь татарина!”, а вот я как ни скреб не нашел ни татарина, ни иудея, ни русина…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ну раз уж я занялся «раскопками» по линии рода Рейземанн, то остановиться было уже невозможно. Кусто и Анн Рейземанн имели, кроме нашей прародительницы Мадлены-Магдалены, еще пятерых детей. Ниже я даю их перечисление: – Мадис Рейземанн (10.03.1814, Палмсе – ??? – в моей хронике упоминается его дочь ЭЛВИНА Шарлотта РЕЙЗЕМАНН-ШИФФЕРС (крестная Маргариты ЭЛВИНЫ Мартинсон, старшей сестры нашей прабабушки Ольги Осокиной-Мартинсон), – Йоханна Рейземанн-Юханссон (родилась 17.05.1817 в Палмсе – 04.04.1843), – Антон Рейземанн, известный по прозвищу «Котка Вески» – Антон мельник из Котка – (17.01.1822, Палмсе – 03.09.1897, Локса). Антон являлся отцом пяти дочерей (может быть, что именно благодаря генам рода Рейземанн, переданных ему матерью, Оскар Германович и его супруга Мария Карловна произвели на свет пять дочерей), – Лииза Рейземанн в замужестве Адлер (20.08.1824-25.10.1870) и – Юлиана Рейземанн (19.08.1833– после 1854)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Исследуя метрические записи всего семейства, я обнаружил, что дочь Кусто и Анн Лииза Рейземанн, 1824 года рождения, в 1851 году была выдана замуж за некоего Хинрика Адлера (Hinrik ADLER), сына Ягупа Адлера (Jagup-Jacob Adler), носившего прозвище «Котка Вески». На крестинах их первенца Магнуса Адольфа Адлера (Magnus Adolf Adler) в 1853 году присутствовал дед новорожденного Ягуб (Якоб) Адлер, а восприемниками были: тетка Лиина Мартинсон и ее родной брат, наш пра-прапрадедушка Герман «Юханович» МАРТИНСОН! Воистину тесен и невелик был мир уроженцев Харьюмаа и Вирумаа, мир в котором свояк свояка видел из далека!!!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вот обозначились ещё одни родственники, Адлеры. Пусть для нас и не прямые, но, как следует из скупых метрических записей, тогда в 1853 году входившие в близкий круг общения семейства Мартинсон и Реземанн. А фамилия то немецкая и звучит то, как сладко: «Адлер! Орел!» Стоп! Но имена то Ягуп, Хинрик, явно эстонские. Тут я заинтересовался и продолжил «копать» выше и ниже – по восходящей и по нисходящей линиям древа рода Адлер. Сделал “шаг в сторону” и обнаружил, что Мария Адлер (Maria ADLER), дочь Мадиса Адлера (Madis Adler) – родного брата вышеупомянутого Ягупа Адлера, родившаяся 15 июля 1825 года и прошедшая обряд конфирмации 8 апреля 1843 года, сочеталась браком с Антоном Рейземанном (Anton REISEMAN) 25 сентября 1849 года. Так Рейземанны и Адлеры породнились еще раз! Антон, «не отходя далеко от отчего дома», взял в жены двоюродную сестру Хинрика Адлера… Видно близко сошлись семьи Рейземанн и Адлер – и по-людски, и по-деловому. У папаши Кусто корчма, а у папаши Ягупа мельница – прекрасное сочетание! Интересно и то, что по записям 1867–1890 года прозвище «Котка Вески» вместе с мельницей перешло к Антону Рейземанну. «Заскользил» я далее вверх по древу и нашел, что отец Хинрика – Магнус Адлер служил секретарем в имении графов Стейнбок, что говорит о его грамотности и, несомненно, о доверии, которое ему оказывал граф Стейнбок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Еще выше по древу стоит отец Магнуса и дед Хинрика Ягуп (Якоб) Адлер, по прозвищу «Котка Вески» – мельник из местечка Котка что на реке Валгейыги (Valgejхgi). Где эта Котка и что это за Вески? Нашел ее на карте Эстонии – недалеко от хутора Локса (не путайте с поселком Локса! Хутор Локса стоит как раз на полпути от Котки до большой Локсы). Быстро вышел в интернете на соответствующую страничку и нашел, что название местечка Котка в переводе с эстонского языка значит Орел!!!! По-немецки Адлер!!! Котка Вески – Орлиная Мельница!!! Вероятно здесь, подумал я, и кроется решение загадки о немецкой фамилии, и не ошибся. Двинулся искать дальше вверх по семейному древу Адлеров. Отец Ягупа – Якоб Адлер тоже мельник…. И наконец нашел, что первый известный по метрическим записям представитель семейства, тогда еще не носившего фамилию Адлер, прозывался Котка Як Муйке (Kotka Jak Muike).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дальнейшее погружение в историю мельницы Котка Вески и семейства Адлер познакомило меня с легендой об Орле и маленьком Принце и дало окончательный ответ на загадку о появлении немецкой фамии Адлер в глуши эстонских лесов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Начну с истории хутора Котка (Kotka – Adler – Орел). Котка относится к приходу Куусалу (Kuusalu) уезда Харью (Harju). Раньше являлась частью имения Кынну (Kхnnu manor). Известна с 1687 как Kotkowetzki, с 1694–1699 упоминается как Kotkas quarn или Kotka quarn (Котка – мучная мельница), с 1923 просто Kotka. Вначале на месте нынешнего поселения Котка находилась только мельница неподалеку от хутора Локса. Наименование места, где построили мельницу, может происходить как от наименования птицы орел, так и от имени владельцев мельницы, которое звучало первоначально как Котка Вески или Коткавески.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Легенда о Котка Вески – «Похищенный орлом маленький принц».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Легенда о возникновении названия Котка Вески – Орлиная Мельница была записана и опубликована в 1840 году в «Livlдndische Ansicht» (автор Stavenhagen). Легенда рассказывала о шведском генерале, который после многих войн и походов на склоне лет решил поселиться в идиллической тишине лесов Эстонии в имении Палмсе, полученном в качестве награды за славную службу. Этот шведский генерал был заядлым и умелым охотником, любившим бродить в одиночестве сквозь лесные чащобы с ружьем на плече. Одним прекрасным летним днем, когда жаркое солнце пробилось сквозь облака, генерал вышел к лесной реке. Он невольно взглянул на небо и, к своему изумлению, увидел вдалеке летящего по направлению к нему большого орла, несущего в своих когтях младенца. Первая же мысль, пришедшая ему на ум, была мысль застрелить орла, когда тот подлетит поближе. Едва начав заряжать ружье, генерал обнаружил, что пуль то у него нет, закончились! Тогда он без колебаний оторвал серебряную пуговицу от своего сюртука, зарядил той пуговицей ружье и выстрелил. Тут случилось почти чудо: «серебряная пуля» попала в орла! Раненая птица выпустила ребенка из когтей и полетела прочь. К счастью, ребенок упал в реку недалеко от берега и не получил телесных повреждений. Быстро выловив дитя из реки, генерал обнаружил на шее ребенка золотую цепочку с прикрепленной к ней пластиной. По надписи на пластине он определил, что ребенок является сыном короля из далекой страны (по другой версии – короля Дании). Вернувшись в свое имение, Генерал тут же приказал заложить карету с четверкой лошадей и поспешил на ней к королю. Когда он прибыл в то королевство, во дворце и во всей той стране царило неутешное горе, вызванное исчезновением принца. Какова же была радость, когда шведский генерал доставил маленького принца во дворец! Король пожелал наградить героя за такой подвиг златом-серебром и драгоценными каменьями, но наш благородный рыцарь отказался от всех наград. Вернувшись в родную страну, он велел поставить мельницу на берегах реки Валгейыги (Valgejхgi), точно на том месте, где ребенок, выроненный орлом, упал в воду, и назвал ее Орлиной Мельницей. Местный народ так и стал ее называть на своем эстонском языке «Котка Вески».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вскоре после описываемых в легенде событий мельницей и близлежащей мызой стал владеть граф Якоб СТЕЙНБОК (возможно, что именно он являлся прообразом «генерала» из легенды). Случилось так, что однажды граф спустил в карты сначала все свои деньги, а затем проиграл и поместье. На выручку пришёл его управляющий, который отыграл для него и поместье и деньги. За эту услугу граф Стейнбок даровал мельницу Котка Вески в пожизненное владение детям и внукам того управляющего. Также он даровал управляющему и его потомкам немецкое имя Адлер. Так Адлеры обрели свое фамильное имя задолго до того, как получило свои фамилии большинство эстляндских и лифляндских туземных жителей. Потомки первого Адлера владели мельницей примерно до последней трети XIX века (до 1864 года), когда владение вместе с мельницей было продано барону фон Ферзен (von Fersen).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Напоследок хочу поведать о судьбе потомков семьи Адлер. Хинрик Адлер и Лииза Адлер (урожденная Рейземанн) имели в браке двух детей – сына Магнуса Адольфа и дочь Катарину Адельгейду. Магнус Адольф Адлер родился 14 сентября 1853 года. Восприемником Магнуса Адольфа при его крещении стал муж его родной тётки и наш прародитель Герман Мартинсон, о чем имеется соответствующая запись в метрической книге прихода Куусалу. В 1870 году – в один год с Гуго Лилиенфельдом – Магнус Адольф Адлер поступил в Штурманское Училище в Кронштадте. Его имя и год поступления я обнаружил в сводном списке учащихся училища. Магнусу было на момент поступления уже 17 лет (Гуго Лилиенфельд поступил в училище в 15 &#189; лет, а Юлиус в 14 Ѕ лет). Вероятно, учебу ему оплачивал дядя – «Котка Вески» Антон Рейземанн (отец Магнуса Адольфа – «Котка Вески» Якоб Адлер умер в 1869 году) из денег, вырученных от продажи мельницы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В приёмных бумагах Штурманского Училища (ГА ВМФ, Фонд 1212, Опись 2, Дело № 11) я нашёл интересный документ – «Увольнительное Свидетельство», в котором говорилось, что «Полиция мызы Кольк свидетельствует, что Магнусу Адольфу Адлеру позволено выступить из вышеназванного общества для поступления в военное училище. Кольк, 18 Августа 1869 года. Подписал Упрапвляющий Обществом Петр Павел. Верно. Делопроизводитель (подпись)».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так как семейство Адлеров принадлежало к мещанскому сословию, то по законам послереформенной Российской Империи местная мещанская управа (общество) должно было дать своему члену разрешение на выход из общины для продолжения образования и произвести соответствующие изменения в раскладке налогов и повинностей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мечтам Магнуса Адольфа о славной флотской службе, карьерному росту и подъему по социальной лестнице не суждено было сбыться. Он погиб при неизвестных нам обстоятельствах во время несения службы в Кронштадте в 1873 году. В метрической книге записаны данные о дате смерти Магнуса с припиской «офицер». Возможно, что к моменту поступления в Штурманское Училище у него было полное реальное образование и курс его обучения в училище до производства в прапорщики мог составлять три года.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сестра Магнуса – Катерина Адельгейда Адлер умерла в возрасте 25 лет, так и не успев вступить в брак и обзавестись детьми. На этом ветвь родового древа Хинрика и Лиизы Адлер пресеклась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что касается потомства последнего «Котка Вески» Антона Рейземанн и его супруги Марии Адлер, то их две дочери Ольга Юлиана и Аделе Хенриетта Амалия дожили до зрелого возраста, но только одна из них – Аделе была замужем (дважды), но детей не имела. Замечу, что фамилия Адлер все еще существует в Эстонии. Вероятно, носителями её являются потомки ранее «отпочковавшихся» от семейного древа ветвей рода Адлер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;МАРТЕНСОНЪ, МАРТИНСЕНЪ, МАРТИНСОНЪ.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Недостаток документальных данных в семейном архиве часто вынуждает меня проводить реконструкцию событий из жизни предков по таким доступным источникам как адресные и справочные книги «Весь Петербург» (1892–1917). СПБ, и «Вся Москва» (1896–1917), издательство А. С. Суворина), а также «Справочные книги о лицах, получивших купеческие и промысловые свидетельства» по Санкт-Петербургу и Москве (1892–1911). В этих источниках я нашел многочисленные упоминания об адресах проживания и служебной и общественной деятельности братьев Лилиенфельдт («Весь Петербург»), Густава-Оскара Германовича Мартинсона, и других родственников (Александра Александровича Штильмарк и Александра Левенталя). Так я нашел сведения и восстановил некоторые подробности деятельности нашего прапрадедушки Густава-Оскара Германовича Мартинсона.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Оказалось, что он много и долго «экспериментировал» со своим самоопределением в российской, русскоязычной среде Санкт-Петербурга и Москвы, в которой оказался волею судьбы. Прежде всего, эти «эксперименты» касались того, как он себя называл – написания и звучания его имени (имен) и фамилии. В документах встречается, по крайней мере, 4 варианта фамилии и три варианта имени. Однако, дополнительные сведения, приводимые в адресных справочниках, позволяют со 100 % уверенностью утверждать, что речь идет об одном и том же человеке. В 1892–1894 годах мы находим его в Санкт-Петербурге по адресу Гончарная 29 под именем Густав Оскар МАРТЕНСОНЪ. В 1892 году он зарегистрирован в «Справочной книге о лицах, получивших купеческие и промысловые свидетельства» по Санкт-Петербургу как ВРЕМЕННЫЙ КУПЕЦ [6 - Во временные купцы зачислялись предприниматели других сословий – крестьяне, мещане, дворяне. Иногда в эту категорию записывались купеческие родственники, например, купеческие сыновья, представлявшие торговые интересы отцовской фирмы в другом городе.].<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Временные купцы, выбрав купеческое свидетельство, приобретали торговые права, но при этом продолжали числиться в своем прежнем сословии. Многие из временных, купцов впоследствии пополняли состав гильдий.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1893–1894 годах он фигурирует уже как КУПЕЦ [7 - Именоваться купцом имел право только человек, выкупивший сословное гильдейское свидетельство. Вновь вступавший в купеческое сословие предприниматель, получивший на свое имя свидетельство одной из гильдий и «при взятии оного представивший квитанцию, свидетельствующую о полной уплате им всех… повинностей, принимает наименование купца и, вместе с членами семейства его, в свидетельство внесенными, вступает в состав купечества того места, где он записан». По одному купеческому свидетельству в той местности, на которую распространялось его действие, разрешалось содержать неограниченное количество торговых и промышленных заведений с приобретением на каждое из них отдельного билета.], комиссионер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;То, что это именно наш Густав Оскар подтверждается тем фактом, что не позднее 1894 года он переезжает на жительство и переводит свою техническую контору в дом по адресу Офицерская улица 19. Этот дом, не позднее чем с 1891 года (уже три года) занимает семья родного брата его жены Марии Карловны (урожденной Лилиенфельдт) – Владимира Карловича Лилиенфельда. По этому же адресу, согласно объявлению в Адресной Книге города Санкт-Петербурга на 1893 год, зарегистрирована Контора Высочайше утвержденного «Товарищества для производства и применения огнеупорных составов Ф. Г. Бабаева», директором-распорядителем которого являлся Владимир Лилиенфельд – «по совместительству» младший чиновник Управления Кораблестроения и Снабжения Морского Министерства. Как мы уже знаем (помните фото в Париже!), дружба и деловые отношения связывали Густава Оскара с мужем сестры по крайней мере с 1889 года, а может быть и с более раннего времени. Удобства совмещения «семейного» проживания и трудовой деятельности «из дома» дополняются и тем, удобным и для Густава Оскара, и для Владимира Карловича обстоятельством, что на Офицерской улице находилась лютеранская-евангелическая церковь эстляндского землячества (немецко-эстонский приход) – церковь Святого Апостола Иоанна (Peterburi Jaani Kirik). В 1880–1901 годах для прихожан из Эстляндии и Лифляндии службу в церкви проводил пастор Якоб Хурт (1839–1907), известный богослов и выдающийся лингвист-собиратель эстонского фольклора и песен. Церковь являлась местом собраний и общения как эстонцев, так и лифляндских немцев. Маловероятно, что Владимир Карлович (служба в церкви велась раздельно для saksa и эстонцев), но очень вероятно, что Оскар Германович (Густав Оскар, он же Густав Германович) Мартинсон общался с пастором Хуртом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Владимир Карлович Лилиенфельд и его супруга Мария Владимировна занимают дом 19 по Офицерской улице до конца 1897 – начала 1898 года (последнее упоминание о нем в сборнике «Весь Петербург» приходится на 1898 год). То есть, в первые годы исполнения Владимиром Карловичем обязанностей председателя Самарской Земской Управы, он удерживает дом за собой и, видимо, время от времени наведывается в северную столицу вместе с семейством. Имя Густава Оскара Мартенсен исчезает из петербургских адресных и справочных сборников после 1896 года (в 1896 году он упоминается по адресу Офицерская 19 под именем ГУСТАВ Германович МАРТЕНСОНЪ). Семейство же его – жена и дочери в 1896 году перебирается в первопристольную столицу. Хотя супруга Густава-Оскара продолжала периодически наезжать в Санкт-Петербург. В справочнике «Вся Россия» за 1899 год в разделе промышленных и торговых предприятий Санкт-Петербурга мы находим запись: МАРТИНСОН ЭММА МАРИЯ, Литейный 27, Техническая Контора. Можно предположить, что в периоды длительных выездов мужа за границы Российской Империи, она выполняла обязанности исполнительного директора технической конторы. В 1897–1900 гг. Оскар Германович не упоминается в адресных справочниках ни Санкт-Петербурга, ни Москвы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первое упоминание об Оскаре Германовиче МАРТИНСЕНЪ в сборнике «Вся Москва» приходится на 1901 год (следовательно, Оскар Германович перебрался в старую столицу до конца 1900 года, когда сборник сдавался в печать). Он упоминается по адресу – Мясницкая часть, Гусятников пер., дом Лебедева. В 1902 году МАРТИНСОН Густав Оскар переезжает с семейством на Гороховскую улицу в дом Соллогуб. Это уже в районе Маросейки и Покровских ворот – излюбленном месте проживания московских немцев – поблизости от Питер-Пауль Кирхе и женской Петропавловской гимназии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следующее упоминание о нашем предке в сборниках «Вся Москва» мы находим только в 1912 году: «МАРТИ(Н)СОНЪ (опечатка!) Густав Оскар – Николо-Воробьинский, д.18, кв. 8. И последнее упоминание о нем в справочнике «Вся Москва» за 1913 год (сборник готовился в 1912 году. Здесь Оскар Германович фигурирует дважды на одной странице: сначала как МАРТИНСЕНЪ Густав Оскар – Николо-Воробьинский, 18, затем, ниже на этой же странице как МАРТИНСОНЪ Оскар Германович – Николо-Воробьинский, 18, тел. 278—85, покупка и продажа ст. металла и машин. По адресу мы видим, что речь идет об одном и том же человеке – Оскаре Германовиче Мартинсоне (он же Густав Оскар Мартинсенъ).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как мы знаем, по крайней мере между 1905 и 1910 годами Оскар Германович Мартинсон занимается комиссионерской деятельность в Европе – в Голландии и Англии. В заграничных поездках его сопровождает и помогает в качестве секретаря-делопроизводителя старшая дочь – Маргарита Элвина Мария. Для Маргариты этот «выезд в Европу» заканчивается удачно. В 1910 году отец выдает 27-летнюю, «засидевшуюся в невестах» дочь замуж за голландского предпринимателя Хенрикуса Яна Йоханнеса ХАЙКЕНС. Бракосочетание и свадьба состоялись в Лондоне в районе Блумсбери в церкви St. Giles-in-the-field (Сент-Джайлс-в-полях). К тому времени никаких полей вокруг церкви уже давно не было. Блумсбери (Bloomsbury) и Сент-Джайлс стали частью центрального Лондонского района Кэмдэн (Camden). Весной 2017 года я посетил сие место и посидел в церковной тишине с думой о прошлом и о непостижимости замысла творца, так удивительно распоряжающегося человеческими судьбами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Заграничная деловая активность Оскара Германовича в эти годы объясняет его длительное отсутствие в сборниках «Вся Москва» в период 1903–1910 годов. Конечно, он время от времени возвращался в Москву. Семья же по-прежнему проживала в Москве, а средние (Мария и Ольга) и младшие (Адель и Эмилия) дочки посещали женскую гимназию при евангелическо-лютеранском соборе Святых Апостолов Петра и Павла.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Некоторые эпизоды из жизни семейства Мартинсон-Лилиенфельдт в Санкт-Петербурге и Москве нашли свое отражение в автобиографических романах Роберта Бруно-Александровича Штильмарка «Горсть света» и «Падшие ангелы». Автор описывал семейные события главным образом на основе детских и юношеских воспоминаний, основанных на рассказах своей мамы – Марии Карловны Штильмарк (урожденной Мартинсон), бабушки – Марии Карловны Мартинсон (урожденной Лилиенфельдт) и отца – Бруно-Александра Штильмарка, «приправив» эти сентиментальные воспоминания солидной порцией романтического художественного вымысла.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Многократно перечитав соответствующие страницы биографических романов Р.А. Штильмарка и сличив их содержание с собранными мною документами, я пришел к заключению, что лишь часть изложенных Робертом Штильмарком событий близка к истине (по крайней мере, все «действующие лица» имеют реальных прототипов в лице членов семейств Мартинсон-Лилиенфельдт-Штильмарк, их друзей и знакомых). В то же время, значительная часть событий и сведений явно идеализирована и мифологизирована автором. Нет сомнения, что эти начальные главы этих романов следует воспринимать исключительно как литературные произведения, обязанные своим рождением семейным легендам и преданиям, и наполненные личными переживаниями и фантазиями талантливого рассказчика, местами весьма далекими от точного (документального) описания событий.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;МАРИЯ КАРЛОВНА ЛИЛИЕНФЕЛЬДТ И ОСКАР ГЕРМАНОВИЧ МАРТИНСОН (продолжение). ДЕВОЧКИ МАРТИНСОН.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как я упомянул ранее, ко времени женитьбы на Марии Карловне Густав-Оскар Мартинсон был подающим надежды молодым предпринимателем, ставшим с годами торговым агентом по продаже экспортных товаров с деловыми связями во многих странах Европы. В браке с ним Мария Карловна нашла свое женское счастье. Её стальная воля поддерживала позитивный баланс между доходами и расходами Оскара Германовича. Она управляла семейным хозяйством в столицах, небольшим домовладением в Локсе, и воспитывала пять дочерей. Сохранившиеся, к счастью, многочисленные фотографии семейства Мартинсон являются лучшей иллюстрацией семейной идиллии (как мы увидим далее в этом повествовании, идиллия не вполне была таковой, за внешним благообразием и благополучием скрывались семейные тайны). Оскар Германович, здоровье которого было подорвано неуемной страстью к еде и Бахусу (и финансовыми затруднениями), ушел из жизни в сентябре 1912 года и был похоронен в Москве на Введенском (Немецком) кладбище в Лефортово 30 сентября 1912 года. Мария Карловна, пережив мужа на 2 года, умерла в августе 1914 года и была похоронена 31 августа рядом с мужем на том же Немецком кладбище.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;У Оскара Германовича и Марии Карловны Мартинсон было 5 дочерей: – Маргарита-Элвина Оскаровна Хайкенс (Мартинсон), Мария-Шарлотта Оскаровна Штильмарк-Мартинсон, Ольга Оскаровна Мартинсон-Осокина (наша прабабушка), Адель-Эльвира Оскаровна Левенталь-Мартинсон и Эмилия Эрнестина Оскаровна Мартинсон.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Старшая из сестер – Маргарита-Элвина Оскаровна Мартинсон-Хайкенс в 1910 году была выдана замуж за голландца, торговца экспортными товарами, по имени Хенрикус Ян Йоханнес Хайкенс (Henrikus Jan Johannes Haijkens) и эмигрировала из России. На Родину она уже никогда больше не возвращалась. Сведений о ней, кроме нескольких фотографий, посланных из Голландии, не сохранилось. Две Мировые Войны и «железный занавес» навсегда разлучили Маргариту-Элвину и ее сестер, оставшихся в России. Ее последнее письмо и фотография, отправленные сестре Ольге, датируются 1925 годом.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В конце мая 2014 г. находясь на тренировочном сборе со сборной Швеции на Майорке, я, коротал свободное время, просматривая на своем ноутбуке папку семейного архива. Нечаянно я обратил внимание, на то, на что до этого не обращал. Снизу на рамке фотографии Маргариты с ребенком стояла типографская надпись “T. Post, Winschoten”. Я предположил, что это могло быть место (городок), где была сделана фотография, и не ошибся. Есть такой город в Голландии! Через полминуты я уже нашел Винсхотен на карте, еще через минуту оказался на интернет-страничке («на сайте») генеалогического общества города Винсхотена. Ну, тут уж я набрался духа и наглости и отправил на электронную почту эту странички генеалогический запрос:<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;From: Andrei Vorontsov<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Sent: Wednesday, May 21, 2014, 9:59 PM<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;To: h.selling@genealogiegroningen.nl<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Subject: search for relatives<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Dear Friends, a sister of my great grandmother Margarita (born in Russia in 1880s as<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Margarita Oskarowna Martinson) married Dutch citizen Heykes or Haykens (do not know the 1st name) and immigrated to Netherland somewhere in 1910s. I have her photo with child and inschrift under the photo «T. Post Winshoten». My great grand ma Olga Osokina<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;(Martinson), sister of Margarita, was arrested in 1935 and executed in 1938. Аll connections with her sister were lost. I wonder if it will be possible to trace Margarita<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Heykes and her descendants in Netherland. Maybe you can give me some tips for my<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;search.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;With my best regards!<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Andrei Vorontsov, Swedish National Swimming Coach<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Признаюсь, я направил свой запрос, «на авось» – без особой надежды на ответ, тем более позитивный. Каково же было мое изумление, когда уже через день пришел ответ от голландца по имени Харм Селлинг, который написал следующее:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;In the Dutch archives Margarita Oskarowna Martinson is called: Margaretha Elwine<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Marie MARTINSON. She was married to Henrikus Jan HAIJKES:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Henrikus Jan Haijkens, born in Nieuw-Beerta September 24, 1880, merchant, son of Johannes Haijkens and Alida Koster, married St. Giles (Great-Britain) November 4, 1910, Margarethe Elwine Marie Martinson, born in St. Petersburg (Russia) Oktober 16, 1883, daughter of Gustav Oscar Martinson. At this moment I don’t have more information, but when I find out more, I’ll let you know.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Еще через день от Харма пришло новое сообщение:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Dear Andrei, in the meantime I’ve found more information: Henrikus Jan Haijkens, born in Nieuw-Beerta September 24, 1880, merchant, exporter, son of Johannes Haijkens and Alida Koster, married in St. Giles (Great Britain) November 4, 1910 (divorced in Rotterdam 30 Okt. 1924) Margarethe Elwine Marie Martinson, born in St. Petersburg (Russia) October 16, 1883, daughter of Gustav Oscar Martinson. From this marriage:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;John Henry Haijkens, born in Hamburg (Germany) May 28, 1911. Marguйrite Fernande Haijkens, born in Winschoten August 23, 1915. In the years 1920 the family lived in Rotterdam (Stationssingel 7b). After the divorce Margarethe E.M. Martinson moved to Bussum (Koningslaan 50). In 1932 son John Henry moved to Paris. Daughter Marguйrite Fernande has been lived in Brunoy (France) and Florence (Italy), but in 1939, she lived with her father in Hoek van Holland, close to Rotterdam (Duinweg 39).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;I’ll try to find out more.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Harm Selling<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эти два сообщения документально подтвердили семейное предание о голландском замужестве Маргариты Оскаровны и помогли установить хронологию событий, включая точную дату и место рождения Маргариты (родилась 16, крещена 27 октября 1883 года в Санкт-Петербурге), дату и место венчания – 4 ноября 1910 г., церковь Сен-Джайлс (Saint-Giles) в лондонском районе Блумсбери (Bloomsbury).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Имя и род занятий мужа – Хенрикус Ян Хайкенс (Henricus Jan Haijkens, 1880–1952) – негоциант-экспортер, дата рождения 24 сентября 1880 года, сын Йоханнеса Хайкенса (Johannes Haijkens, 1843–1925) и Алиды Костер (Alida Koster, 1852–1935). В браке Маргарита и Хенрикус имели двух детей – сына Джона Хенри Хайкенс (John Henry Haijkens), появившегося на свет божий в Гамбурге 28 мая 1911 года, и дочь – Маргеритте Фернанде Хайкенс (Margeritte Fernande Haijkens), родившуюся 23 Августа 1915 года в Винсхотене (гражданская регистрация брака Маргариты и Хенрикуса состоялась в Винсхотене уже после рождения дочери – 30 сентября 1915 года). Мы можем уверенно заключить, что на фотографии 1915 года изображена Маргарита Оскаровна с новорожденной дочерью Маргерите Фернанде на руках.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Далее, голландские генеалогические таблицы и метрические записи сообщили, что Маргарита Элвина Хайкенс была разведена с мужем в 1924 году. Она прожила долгую жизнь и умерла 31 декабря 1966 года в Гравенхаге (Gravenhage) в почтенном возрасте 83 лет. Её сын Джон Хенри в юные годы намеревался стать религиозным проповедником, но затем резко изменил свои интересы. В 1932 году он перебрался в Париж, где занимался живописью и работал журналистом. В 1936 году Джон Хенри Хайкенс вернулся назад в Нидерланды в Гравенхаге. В 1940 году переехал в Маастрихт. Согласно данным голландских архивов, он не был ни разу женат и не имел детей. Умер Джон Хайнкес в 1971 году шестидесяти лет от роду.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дочь Маргариты Карловны – Маргерите Фернанде жила несколько лет в Брюнуа (Brunoy) во Франции, затем во Флоренции. В 1939 году она вернулась в Голландию, где проживала с отцом до его смерти в 1952 году. В возрасте 38 лет 6 мая 1953 года в городе Эйндховен Маргаритте Хайкенс вышла замуж за торговца текстилем и галантереей Гийсбертуса Йозефа Марию Шиммеля (Gijsbertus Jozef Maria Schimmel, 1917–1989). Однако, уже через два года они расстались. Записей о детях Маргеритте и Гийсбертуса не имеется. Всего «голландская» двоюродная сестра нашей бабушки Галины прожила почти 90 лет и умерла 26 января 2005 года в городке Лёйсден (Leusden). Как оказалось, наша бабушка долгое время жила в параллельных мирах со своей теткой и двоюродными братом и сестрой, и они не имели возможности не то, что видеться, но даже знать друг о друге. Такая получилась грустная история!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нужно непременно сказать, что потомки Мартинсонов из страны СССР, конечно же, пытались найти след Маргариты-Элвины Хайкенс. Они неоднократно обращались за помощью в советское отделение международного Красного Креста в 1960-70-е годы, но тогда это было рисковое и почти невозможное дело. Только много-много лет спустя мне удалось отыскать сведения о Маргарите Хайкенс и ее детях, благодаря случайной догадке, «всемирной паутине», собственной любознательности и невинной наглости. Кстати, голландские метрические записи о браке Маргариты-Элвины и Хенрикуса подтвердили полное церковное имя ее «родителя» – Оскара Германовича Мартинсона – Gustav Oscar Martinson сын Германа Мартинсона (Herman Martinson). Это имя полностью совпадает с записями о рождении Оскара Германовича в лютеранской церковной книге поселка Локса уезда Харумяэ Эстляндской губернии от 10 июля 1857 года. До получения доступа к голландским метрическим записям мы могли только опираться на несколько старых, чудом сохранившихся фотографий, и семейные предания, о том, что наш прямой предок, Оскар Германович Мартинсон был родом из эстдяндской Локсы и, одну из пяти дочерей он выдал замуж за голландского предпринимателя по фамилии Хайкенс.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мария Шарлотта Оскаровна Мартинсон-ШТИЛЬМАРК (09.08.1886, Санкт-Петербург – 23.07.1971, Москва) вышла замуж за лифляндского немца уроженца города Дерпт (Юрьев, ныне Тарту, Эстония) Бруно-Александра Александровича ШТИЛЬМАРКА (02.12.1883 – 14.06.1938). Отцом Бруно являлся выпускник юридического факультета Дерптского Императорского Университета, присяжный поверенный и присяжный стряпчий, впоследствии ставший канцлером Германского консульства в Москве, уроженец Лифляндии Александр Александрович Штильмарк (15.08.1843, Кёлитц -11.04.1910, Москва). Матерью его была Луизе Штильмарк (урожденная Вайденбаум). Оба родителя Бруно Штильмарка происходили из обедневших остзейских дворянских родов. Через них, Штильмарков, многоступенчатой системой браков мы «породнились» с представителями многочисленных немецких дворянских семей Эстляндской и Лифляндской губерний.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По образованию Бруно-Александр Штильмарк был инженером-химиком. Швед по крови, лютеранин по вере, он был истинным патриотом России. В Первую Мировую Войну он верой и правдой служил Царю и Отечеству в качестве офицера-артиллериста [8 - РГВИА. ф. 408, оп. 1, д. 13427, л. 493, 497об-498. Список (по старшинству в чинах) генералам, штаб и обер-офицерам, и классным чиновникам 13-й Сибирской стрелковой парковой артиллерийской бригады.]<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подпоручик Александр Бруно Штильмарк. Родился 19.11.1883 г. в городе Юрьев (Дерпт) Лифляндской губернии. Лютеранского вероисповедания. Сын чиновника. Образование получил в Императорском Московском университете. Нижним чином 01.09.1906. Прапорщиком 28.10.1907. Состоял в запасе армии с 01.09.1907 по 18.07.1914. Подпоручиком 02.02.1916 со старшинством 19.07.1915. В походах и делах против германцев с 01.10.1914.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Старший офицер 1 парка и заведующий хозяйством с 30.08.1915. Состоит на лицо. Награжден орденом Св. Станислава 3 ст. 02.01.1915 и орденом Св. Анны 4 ст. с надписью "За храбрость". Высочайшим постановлением от 01.05.1916 утверждается пожалование командующим 3 армией за отличия в делах против неприятеля ордена Св. Анны 3 ст. с мечами и бантом призванному из запаса легкой артиллерии, состоящему в 13 Сибирской стрелковой парковой артиллерийской бригаде подпоручику Александру Штильмарку. Женат первым браком. Жена вероисповедания лютеранского. Имеет сына 6 лет и дочь 3 лет.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;После революции он работал по своей гражданской специальности в Главном Управлении трикотажной промышленности: инженером-химиком технического отдела. Бруно-Александр Штильмарк был арестован 14 февраля 1938 года в ходе сталинских репрессий по обвинению в «шпионаже в пользу Германии». Приговорён Комиссией НКВД СССР к «ВМН» и расстрелян 14 июня 1938 года на подмосковном полигоне «Коммунарка» в Бутово. Реабилитирован посмертно в июле 1957 года «за отсутствием состава преступления».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мария Оскаровна и Бруно-Александр Штильмарк имели двух детей – Роберта Александровича и Веру Александровну. Роберт Александрович Штильмарк (03.04.1909 – 30.09.1985) является автором приключенческого романа «Наследник из Калькутты» и биографических романов «Горсть света» и «Падшие ангелы». В двух последних книгах излагается семейная хроника Мартинсонов-Лилиенфельдов-Штильмарков, основанная более на семейных преданиях и воспоминаниях, чем на реальных документах. Роберт Александрович Штильмарк по профессии филолог, по призванию писатель, был во время войны боевым офицером. В конце войны получил срок по статье 58–10, который отбывал в разных лагерях и высылках. Известность ему принесла приключенческая сага «Наследник из Калькутты», написанная во время «отсидки» и имеющая собственную увлекательную историю создания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вера Александровна Штильмарк (в замужестве Шумная) родилась в Москве 28.09.1912 года и в прекрасной памяти дожила до 100-летнего возраста (умерла в 2012 году). Она очень дружила с нашей мамой, которая приходилась ей двоюродной племянницей. Я встречался с Верой Александровной у нее дома на Новинском бульваре, кажется, в 2007 году в один из моих приездов из Англии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В своей памяти я храню запечатленный еще в детстве и юношестве яркий образ самой Марии Оскаровны Штильмарк или «Tante Marie», как называли ее на немецкий манер наша бабушка Галя и мама. «Танте Мария» – Мария Оскаровна довольно часто приходила в гости к бабушке в дом номер 16 на улице Качалова. Также она несколько раз посещала и наше семейство на улице Грановского. Я запомнил Марию Оскаровну как не по годам стройную, с юношеской выправкой пожилую женщину с пышными седыми волосами, собранными в аккуратную прическу на изящной голове. Её лицо хранило следы былой красоты. Назвать ее старой, несмотря на почтенный возраст – а ей, когда она к нам приходила, было далеко за семьдесят, просто язык не повернулся бы. Мария Оскаровна обладала сдержанной, но очень приятной и необычно уважительной для того времени манерой общения, говорила на слишком правильном, немного архаичном для слуха окружающих русском языке и… пользовалась слуховым аппаратом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Конечно же, и Алексея и меня, нарядив во всё новое и тщательно причесав, не раз приводили-выводили на смотрины пред ясные очи Танты Марии. Мария Оскаровна доброжелательно беседовала по очереди с каждым из нас двоих, задавала какие-то несложные вопросы, внимательно выслушивала наши ответы. По её виду было понятно, что ей нравилось то, что она видела в нас – породу и воспитание.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Адель Эльвира Оскаровна Мартинсон (1892–1943) вышла замуж за Александра Густавовича ЛЕВЕНТАЛЯ (Loewenthal, 1878–1964), учителя немецкого языка и естественных наук, преподававшего в немецкой петропавловской женской гимназии, и мужской Питер-Пауль Шуле (обе находились в Москве в районе улицы Маросейка рядом с одноименной кирхой). Александр Густавович являлся сыном уроженца Кёнигсберга, торгового агента Густава Давыдовича Левенталя, подданного Германии, крещенного в лютеранскую веру. Густав Давыдович имел свою контору в Кривоколенном переулке. В сферу его коммерческих интересов входила торговля хлопком, аптекарскими и москательными товарами. Его сын Александр Густавович преподавал немецкий язык в мужской «Питер-Пауль Шуле», и в Коммерческом училище и Петропавловской женской гимназии и на ниве просвещения дослужился до чина коллежского асессора. Ревностный лютеранин и почитатель германской культуры Александр Густавович долгие годы руководил немецким певческим обществом «Лидертафель». До германской войны А. Г. Левенталь являлся подданным Германии (Пруссии!), в августе 1914 года он благоразумно перешёл в российское подданство.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Супруги Левенталь имели дочерей – Эльзу Кляру Александровну (03.04.1913–2008) и Ирину (Марию Ирину) Александровну Левенталь (19.07.1914 – 1988). При таинстве крещения в лютеранской церкви Петра и Павла в Москве восприемниками были: у Эльзы-Кляры – Бруно Штильмарк и девица Евгения Левенталь; а у Марии-Ирины – наша прабабушка – Ольга Осокина (урожденная Мартинсон) и пастор Николай Бухгейм. В 1920-1930-е годы дядя Саша Левенталь преподавал немецкий язык в ряде ВУЗов Москвы и в одной из советских военных академий. «Дядя Саша», так его называла наша с братом бабушка, писался во всех документах немцем за что и пострадал во время Отечественной Войны – был депортирован вместе с семьей в Казахстан. Там в Казахстане в 1943 умерла и была похоронена тетя Адель. После войны Александр Густавович вернулся в Москву. На могильной доске Александра Густавовича на семейном участке Немецкого кладбища в Лефортове помещена также фотографии и выбито имя Адель Оскаровны Левенталь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;• Эльза Александровна Левенталь вышла замуж за Бориса Георгиевского (1910–1974). У них родился сын Владимир (1939–1983).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;• Ирина Александровна Левенталь была замужем за Ильёй Кобзарем. В 1943 году у них родился сын Александр. У Александра Ильича Кобзаря в 1973 году родился сын Дмитрий, а в 1988 году – дочь Нина&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эмилия Эрнестина Оскаровна Мартинсон (1895–1980), самая младшая из сестер Мартинсон была замужем первым браком за французом по происхождению Валентином Жозев. В 1920 году у них родился сын Владимир Валентинович Жозев&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> (ум. В 1997 г.). В 1930-е годы Эмилия Оскаровна работала машинисткой в Туркстрое.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вторым браком Эмилия Оскаровна была замужем за Ефимом Натановичем Ровинским, служащим Автогенного Треста. Другой информацией об Эмилии, кроме 2-3-х ранних фотографий мы на данный момент не располагаем.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;• Владимир Валентинович Жозев&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>и его жена Софья Ксенофонтовна имели в браке дочерей Елену и Людмилу.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>– благодаря «всемирной паутине» – интернету – мне удалось познакомился с ныне живущими представителями семейств Кобзарь и Жозев и через это знакомство получить доступ к некоторым интересным фотографиям и документам, которые публикуются в этой книге.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ПЕРЕЕЗД СЕМЬИ МАРТИНСОН В МОСКВУ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В мой приезд в Москву летом 2020 года я поставил себе целью найти в Государственном Архиве города Москвы сведения об обучении сестёр Мартинсон в московской женской гимназии при лютеранско-евангелической церкви святых апостолов Петра и Павла. Не без труда я всё-таки нашёл эти сведения (ГИА г. Москвы, Фонд 148, Опись 1. Единица хранения 232 (личные дела учащихся, листы 33–34, 35–36, 37–38), которые не только внесли поправки в хронологию переселения семьи Мартинсон в первопрестольную столицу Российской Империи, но и уточнили подробности (порядок) переселения членов семейства «в пространстве и во времени». Обращают на себя внимание даты зачисления старших сестёр Мартинсон – Маргариты Элвины и Марии Шарлотты в означенную гимназию, а также тот факт, что все прошения (заявления «по новому стилю») о зачислении дочерей и поручительства за их прилежание и соблюдение дисциплины подписаны не отцом семейства, а мамой – Марией Карловной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;21 августа 1896 года в гимназию были зачислены две старшие девочки Мартинсон – Маргарита Элвина и Мария Шарлотта. В прошении о зачислении Маргариты в IV класс гимназии Мария Карловна писала: «Имею честь сообщить, что она приготовлялась к поступлению в IV класс и до сего времени обучалась в Петропавловской женской гимназии в Санкт-Петербурге (in der St. Petri-Schule in St. Petersburg)». В прошении по поводу зачисления во второй класс гимназии Марии Шарлотты «исполняющая обязанности» отсутствующего главы семейства Мария Карловна писала, что её дочь Мария «приготовлялась к поступлению во II класс и до сего времени также обучалась в Петропавловской женской гимназии в Санкт-Петербурге». В конце каждого прошения Мария Карловна указала и первый московский адрес, по которому проживало семейство: – «Домашний адрес – Гавриков переулок, дом Чувахина».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;10 июня 1898 года очередь поступать в Петропавловскую женскую гимназию дошла до нашей прабабушки Ольги Оскаровны. Процедура зачисления осталась неизменной. На основании прошении матери Ольга была зачислена в первый класс. В личном деле были записаны имя и фамилия новой ученицы «Ольга Мартинсонъ», но тут же в скобках значилось: «по метрике – МАРТЕНСОНЪ». В конце прошения значился новый адрес проживания – Уланский переулок, дом Грачёва (запомним адрес!).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1900 году в первый класс Петропавловской женской гимназии была зачислена Адель Оскаровна. И снова в списке на зачисление напротив ее фамилии было написано в скобках «по метрике – МАРТЕНСОНЪ». В личном деле Адель Мартинсон (лист 16) полностью сохранилось прошение, собственноручно написанное её мамой Марией Карловной. Привожу ниже содержание этого документа, интересного с точки зрения сословных взаимоотношений (из текста мною удалены многочисленные твёрдые знаки на конце имён существительных):<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Господину Директору Петропавловского училища ПРОШЕНИЕ<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Желая дать образование дочери моей Адель Мартинсон во вверенном Вам учебном заведении, имею честь просить распоряжения Вашего о том, чтобы она была подвергнута подлежащему испытанию и медицинскому свидетельствованию и помещена в тот класс начальной школы, в который она по своим знаниям и возрасту может поступить, при чём имею честь сообщить, что она приготовлялась к поступлению во 2-й класс и до сего времени училась дома. При этом прилагаются свидетельства о возрасте и звании.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К поданному мною от___ числа прошению о приёме моей дочери в Петропавловскую гимназию, имею честь присовокупить нижеследующее обязательство:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) Означенную Адель Мартинсон я обязуюсь одевать по установленной форме, снабжать всеми учебными пособиями и вносить установленную плату за право учения,<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) О том что все распоряжения начальства, касающиеся учениц гимназии вообще и Петропавловской гимназии в частности, были в точности исполняемы буду прилагать всевозможное старание под опасением, что в противном случае она будет уволена из заведения,<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3) Жительство она будет иметь у ……… о всякой же перемене квартиры начальство училища будет немедленно извещаемо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дочь мещанина Мария Мартинсонъ (подпись)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Место жительства – За Тверской Заставой, Завод Н. Н. Черепова, (Тверская застава, Петербургская слободка. Завод и контора в собственном доме)»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Личного дела на самую младшую сестру – Эмилию Эрнестину я в архиве не<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;обнаружил. Её же старшие сёстры успешно окончили «Peter-Paul Schule». В сводном списке «…лиц коим выданы аттестаты об окончании VII-ми классов Московской<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Петропавловской женской гимназии» значатся:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;под 1900 годом – Маргарита МАРТИНСОНЪ;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;под 25 мая 1905 года (дата выпуска) – МАРТИНСОНЪ МАРИЯ № 526;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;под 25 мая 1907 года – МАРТИНСОНЪ Ольга (по метрике МАРТЕНСОНЪ) № 585;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;под 26 июня 1910 году – МАРТИНСОНЪ Адель (по метрике МАРТЕНСОНЪ) №<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;756.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После посещения Государственного Архива я снова бросился просматривать адресно-справочное издание «Вся Москва» издательство Сытина с одной единственной мыслью: а не пропустил ли я момент появления в Москве главы семейства Мартинсон-Мартинсен Густав Оскар Германович? Проверял все издания с 1895 по 1912 годы. В 1896–1900 годах наш Оскар Германович «в списках не значился». Зато в адресных книгах за 1898 и 1899 годы я нашел следующие записи:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1898 год: МАРТИНСЕНЪ Мария Карловна – Уланский переулок, дом Грачева (!)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1899 год: МАРТИНСЕНЪ Мария Карловна, Уланский переулок, дом Киллиан.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И только в адресно-справочной книге «Вся Москва» за 1901 год (издание подготовлено к печати в 1900 году) мы наконец находим: МАРТИНСЕНЪ Оскар Германович, 1901 – Мясницкая часть, Гусятников переулок, дом Лебедева.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Оскар Германович (также – Густав Оскар) Мартинсон, он же Мартинсен, также значится в московских адресных книгах за 1902 и 1903 годы, затем исчезает из оных уже в 1904-м и вновь появляется в числе московских обывателей только в 1911 году. Его многолетнее отсутствие в обеих столицах Российской Империи скорее всего было обусловлено посредническим характером его экспортно-импортных «бизнес-проектов». Он много путешествовал по странам Европы, посещал Голландию, Германию, Англию, Францию. С молодых лет преследовавший мечту об успехе и материальном благополучии, Оскар Германович Мартинсон видимо в какой-то момент почувствовал, что за птицей удачи ему никак не угнаться, силёнки уже не те, что были. Пора бы остановиться пока еще не растерял остатки здоровья и достатка. Он возвращается из странствий по чужим краям в Москву, чтобы здесь отдохнуть на склоне лет от трудов и забот.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фотография, сделанная летом 1911 года запечатлела Оскара Германовича на даче в Бутове. Мы видим на ней сильно постаревшего, сильно располневшего, порядком облысевшего и совсем обрусевшего «Пер Гюнта», вернувшегося из дальних и долгих странствий, в кругу своего большого семейства – вместе с женой, дочерями (на снимке мы не видим только Маргариты Элвины, удачно пристроенной им в Нидерландах), внучкой Галиной, тестем Бруно Штильмарком и внуком Робертом.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава 2<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Прямые, ближайшие: от Мартинсонов до Cавостьяновых<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;ОЛЬГА ОСКАРОВНА ОСОКИНА (МАРТИНСОН). ИСТОРИЯ РОЖДЕНИЯ, ДЕТСТВА И ЮНОСТИ НАШЕЙ БАБУШКИ, ГАЛИНЫ АЛЕКСАНДРОВНЫ (АЛЕКСЕЕВНЫ) ЗАИКИНОЙ. МАМА И ДОЧКА ИЛИ ЯБЛОКО ОТ ЯБЛОНИ…<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ольга Оскаровна ОСОКИНА (урожденная Мартинсон или Мартинсен) – наша с братом Алексеем прабабушка по маминой линии – родилась в Санкт-Петербурге 12 марта 1890 года. В 1896 году семья Мартинсон перебирается в Москву. В Москве Оленька Мартинсон вместе с сестрами обучается в женской гимназии при<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Евангелической лютеранской церкви святых апостолов Петра и Павла. В нежном возрасте 17 лет она родила мою бабушку Галину Александровну. Рождение Галины в 1907 году было окутано семейными тайнами, которые так и не были открыты ни нашей бабушке, ни маме. Архивная справка, выданная нашей маме Объединенным<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Архивом Отдела ЗАГС г. Москвы от 18.12.1992 года гласит: «В метрической книге церкви (неизвестной) за 1907 год о рождении, имеется запись № 130, в которой указано, что Заикина Галина Александровна родилась 11 сентября 1907 года (старый стиль), крещение было проведено 20.09.1907 года. Родители: Московской Рогожской ямской слободы ямщик (ямщик!!!???) Александр Александрович Заикин, православного вероисповедания и законная жена его Ольга Оскаровна лютеранского вероисповедания. Восприемники записаны: Архитектор-художник Юлий Федорович Дидерихс [9 - Ю.Ф. Дидерихс (1872–1958) – русский и советский архитектор, один из авторов проекта Виндавского (ныне Рижского) вокзала.] и жена ямщика Рогожской ямской слободы Софья Афанасьевна Заикина».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Основание: архивная единица 126, стр. 78, за 1907–1908 гг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обстоятельства венчания юной Ольги и появления на свет божий нашей бабушки Галины покрыты мраком и, видимо, навсегда останутся семейной тайной. Мне же эта история очень напоминает вступление в брак Йоханны Калкау и рождение её первенца Гуго. Простейший арифметических подсчет показывает, что во время зачатия бабушки, нашей прабабушке Ольге было, по крайней мере, три месяца до достижения возраста 17 лет. Вопрос читателю: как и почему 16-летняя девушка «домашнего воспитания и гимназического образования» из обеспеченной купеческой семьи (папа – купец второй гильдии, торговый агент, занимавшийся экспортно-импортными операциями в Англии и Голландии, только через три года выдавший в Лондоне свою старшую дочь Маргариту замуж за богатого голландского коммерсанта) могла выйти замуж за ямщика! Такой вот странный мезальянс получился. Просто нонсенсе! Сразу же возникает в мыслях теория заговора. Не вызывает сомнения, что это был фиктивный брак, который должен был скрыть, что-то такое, что было причиной назревающего семейного скандала. В Российской Империи, впрочем, как и в Советском Союзе при записи актов гражданского состояния можно было изменить имя, выбрать другую фамилию, но вот изменить отчество было нельзя. До революции это являлось церковным грехом (на исповеди у священника женщина, совершившая грехопадение, под страхом небесной кары была обязана открыть имя отца ребенка!). Настоящего отца Галины, в чём сомневаться не приходится, звали Александром, и ямщик Александр Заикин являлся его тезкой. Выбор жениха, скорее всего, не был случайным и не только из-за имени. Ямщик Заикин, был весьма пожилого возраста и вскоре перебрался с мир иной. Последнее обстоятельство позволило Ольге Оскаровне уже в 1913 году вторым законным браком выйти замуж за молодого почитателя своей нордической красоты инженера Алексея Михайловича Осокина. Так что же все-таки произошло с юной гимназисткой Олей Мартинсон? Девочка росла в состоятельной семье под присмотром любящих родителей, прислуги и старших сестер, в условиях, когда обычный день слагался из посещения гимназии, домашних занятий и игр с сестрами и подругами. Путь в школу даже пешком занимал не более 20 минут по причине близости Петропавловской гимназии от дома, в котором проживала семья Оскара Германовича. Вроде бы все под контролем родителей. Однако, как гласит латинская пословица: «Et in Paradiso Eden Horto Edenis serpens» – даже в райском саду Эдена водится змей. Этот змей-искуситель по имени Александр должен был находиться где-то рядом, совсем близко. Он вскружил голову юной гимназистке. Оба поддались страстному чувству и свершили грехопадение. Так в моем больном воображении сложилась еще одна версия. Замечу, что эта моя крамольная версия была с гневом решительно отвергнута моими ближайшими родственниками. Поэтому, я не нахожу в себе смелости привести эту свою версию на страницах моей повести.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда же случившийся конфуз скрывать долее уже не представлялось возможным, и грозил разразиться крупный скандал, глава семейства нашел выход из трудного положения. Ребенок, который должен был появиться на свет, по христианским законам должен был родиться «в браке» и конечно, должен был носить отечество настоящего отца, имя которого Александр является весьма распространенным на Руси. Подходящий кандидат был найден без особого труда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По воспоминаниям родственников, Оскар Германович Мартинсон («толстый барин») был хорошо известен в среде московских извозчиков за веселый характер и щедрые чаевые. Ему не составило большого труда, но вероятно стоило некоторых финансовых расходов подобрать и уговорить подходящую кандидатуру «на Александра» среди знакомых ямщиков. Время не позволяло медлить – от окончания Ольгой гимназии (аттестат получен 25 мая 1907 года) и до появления на свет ребенка срок составил чуть менее четырех месяцев. Нужно было успеть «подобрать кандидатуру», организовать и провести церковное бракосочетание. Как видим, подобрали и успели!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;История появления на свет нашей бабушки Галины Александровны так и осталась страшной семейной тайной «за семью печатями». Кто же на самом деле был ее отцом, тем таинственным Александром? Всякий раз, когда бабушка Галя (а потом и наша мама Света) пыталась узнать это у какой-либо из своих тетушек, то сталкивалась с крайним раздражением, доходящим порой до гнева. В ответ звучало требование никогда впредь не задавать этот бестактный вопрос. А в чём собственно тайна? Если ямщик Александр Заикин, как записано в метрике, то ямщик. Так нам и скажите! Почему же тётушки Галины махали на неё руками и требовали никогда об этом не спрашивать? Последним членом семьи, который теоретически мог бы ответить на данный вопрос, открыть тайну, была двоюродная сестра нашей бабушки Вера Александровна Штильмарк-Шумная, дочь Александра-Бруно Штильмарка, которая последние два десятилетия своей жизни очень дружила с нашей мамой. К сожалению, она ушла из жизни в 2012 году в возрасте 100 лет, так и не раскрыв нам эту семейную тайну. Я посетил Веру Александровну в ее квартире в 2007 году, во время кратковременного отпуска на Родине. Вера Александровна к тому времени уже многократно виделась с братом Алексеем, но очень хотела повидать и меня. Я в то время имел смутное представление о семейной истории и даже не подозревал, что займусь семейными тайнами. По той причине я во время посещения Веры Александровны не был подготовлен задавать вопросы. В том числе и главный вопрос… знает ли она…, а не являлся ли…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что касается ямщика А. А. Заикина, то его имя больше ни разу не упоминается в семейных хрониках. Сразу же после заключения брака с Ольгой Оскаровной он бесследно исчез, растворился в пространстве и во времени, дав, однако, свою фамилию Ольге Оскаровне (до следующего ее брака) и ее дочери. Галина быстро росла и развивалась. Сохранившиеся фотографии Гали Заикиной от 1911–1915 годов показывают, что в ее облике было мало русского. Скорее типичная немецкая девочка из буржуазной семьи. Несмотря на раннюю смерть в 1912 году главы семейства Мартинсон – Густава-Оскара Германовича, семья старается дать девочке достойное образование. Московская «Петри-шуле» в данном случае являлась абсолютно неподходящим вариантом ввиду неизбежных слухов, сплетен и пересудов о скандальных обстоятельствах появления Галины Александровны Заикиной на Божий Свет. Именно по этой причине в 1915 году ее посылают на учебу в город Петроград в элитную школу Елены Сергеевны Левицкой, располагавшуюся в Царском Селе. Стоимость годового обучения с полным пансионом составляла гигантские по тем временам деньги – 850 рублей в год. Совсем неплохо для дочери ямщика! На оборотной стороне одной весьма оригинальной фотографии, где девятилетняя Галя изображена «одна в пяти ипостасях», восседающих вокруг стола, имеется надпись: «Петроград. Школа Левицкой, 1916 год».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вместе с дочерью в Петроград едет и ее мама Ольга Оскаровна, которая после смерти своего отца, призыва мужа в армию и его отъезда на Германскую войну, начала самостоятельную трудовую деятельность, внося свой личный вклад в дело воспитания дочери. В Петрограде она нанимается на работу машинисткой в контору Завода Гальванических Элементов товарищества «Электрическая Энергия» и снимает квартиру по адресу: Екатерингофский проспект, дом № 15, квартира № 3. Сохранилось пространное письмо Ольги Оскаровны, посланное с этого петроградского адреса в город Орел сестре ее второго мужа, Алексея Михайловича Осокина, Марии Михайловне («Мане») от 15 марта 1917 года. Послание было напечатано на обратной стороне бланков товарищества (по причине экономического кризиса, вызванного затянувшейся Германской Войной и только что произошедшей Февральской Революции, приходилось экономить на бумаге). Галя Заикина продолжает свое обучение в Питере, но по причине прекращения деятельности школы Левицкой в конце 1916 года, уже в более скромной школе со стоимостью обучения «всего» 150 рублей в год. Годовой оклад самой Ольги Оскаровны в это время составлял 190 рублей, но вероятно, она получала офицерское жалование за мужа, находившегося в плену в Германии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Второй муж Ольги Оскаровны и отчим нашей бабушки – Алексей Михайлович Осокин относился к тем людям, которые, как принято говорить, сделали сами себя в плане образования и карьеры. Его отец, Михаил Федорович Осокин, был торговцем в Орле и желал использовать сына в своем деле. Денег на обучение не дал, но сына послал в Ригу к знакомым коммерсантам, чтобы Алексей обучился у них азам торговли и немецкому языку. Алексей Осокин сдал экстерном экзамены за гимназический курс и самостоятельно подготовился к поступлению в университет. В конце концов, родитель уступил и согласился дать ему денег на обучение в университете, решив при этом, что в Германии будет учиться дешевле. Так Алексей Михайлович Осокин получил высшее образование в политехническом институте в Миттвейда (Средняя Саксония). Некоторое время после завершения учебы в университете он работал в Германии, затем в Цюрихе в Швейцарии на фирме «Oerlikon». Вернулся в Россию в 1909 году, работал заведующим монтажного отдела московского отделения фирмы Р. Кольбе. С 1913 года заведовал технической конторой Товарищества Инженеров.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В августе 1914 года Алексей Осокин был призван в армию и в чине прапорщика участвовал в неудачном наступлении армии Самсонова в Восточной Пруссии. Там в районе Мазурских озёр он попал в плен. Обращает на себя внимание то, что во время пребывания в плену в офицерском лагере Бад Штойер в земле Мекленбург он свободно переписывался с женой, другими членами семьи. Так в 1915 году он получил письмо от старшей сестры Ольги – Мартариты-Элвины Хайкенс из Винсхутена (Голландия) с фотографией Маргариты и ее новорожденной дочери. Фото хранится в нашем семейном архиве. На его оборотной стороне имеются краткое рукописное послание от сестры и штемпель лагеря военнопленных офицеров Бад Штойер. В лагере действовало самоуправление и имелись собственная пекарня, мастерские, прачечная и почтовое отделение. Военно-пленные офицеры из стран Антанты, сидящие в нём время от времени получали увольнительные в город (под честное офицерское слово!), где посещали парикмахерские и синематограф, местные достопримечательности и т. п. Словом, это была «другая» война», «другой» плен по сравнению с разразившейся через 20 с небольшим лет Второй Мировой, по крайней мере таковым оказался плен для господ офицеров.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В конце 1918 года Алексей Осокин возвращается из плена. Вскоре после этого все семейство Осокиных-Заикиных перебирается в Орел. В Орле они останавливаются в доме у родителей А. М. Осокина. В стране идет Гражданская Война, но Орел находится в центре «Совдепии», и в нем относительно спокойно. Алексей Михайлович лояльно отнесся к большевистской революции и успешно продвигался по служебной лестнице, впоследствии достигнув высокого поста в Наркомате Вооружений. Пока же в 1919 году он начинает работать, сначала старшим специалистом Риго-Орловской железной дороги, затем инженером военной Центроколлегии, инженером и наконец председателем Орловского ГУБСОВНАРХОЗа. В апреле 1923 года Осокин переезжает в Москву и начинает работать в «ГЛАВМЕТАЛЛЕ» при ВСНХ. Семья возвращается в столицу. От времени пребывания в Орле сохранилась фотография, на которой 16-летняя Галина снята с Володей, сыном «Мани», сестры Алексея Михайловича, датированная 1923 годом. Нужно отметить, что бабушка позировала для фото в очень современном по тем временам «прикиде» (наряде). Вероятно, Галина и Ольга Оскаровна и в Орле старались вести светский образ жизни, а Алексей Михайлович, сам, будучи человеком вполне европейским, был способен поддерживать достойный образ жизни супруги и приемной дочери.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По возвращении в Москву Ольга Оскаровна Осокина работает секретарем-машинисткой в различных организациях. В свободное время она ведет некоторое подобие светской жизни. Ольга Оскаровна вращается в кругах старых знакомых, родственников и прочих прихожан Евангелической Лютеранской церкви Петра и Павла. В круг знакомых немцев Ольги Оскаровны (как следует из материалов её допросов в НКВД) входили: выехавший позднее на жительство в Германию инженер Менц; пастор Альтгаузен Александр Адольфович (уехал в Ригу) и его брат Альтгаузен Павел; доктор Кроненталь; доктор Борхман (Сокольническая больница); Хельмс Бруно Васильевич – художник, его брат Хельмс Хари – зубной врач; Майер – епископ (умер), пастор Штрек. Словом, почти исключительно социально и национально чуждые советской власти элементы. Среди прихожан не только московские немцы, но и много приезжих из Германии. 11 ноября 1924 года (точная дата зафиксирована в протоколе допроса в НКВД) Ольга Оскаровна Осокина (Мартинсон) знакомится с Гансом Францевичем ЛЯМЛЯ, 1886 года рождения, канцлером Германского посольства в Советской России. С этого знакомства начинается интрижка, любовное приключение Ольги Оскаровны, ставшее в последствие причиной трагических событий, повлекших за собой арест и гибель Ольги.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ольга Оскаровна, мягко говоря, «Совдепию» не очень любила. Основания для этого у неё были. Она прекрасно помнила счастливое дореволюционное детство и юность и, конечно, знала о мученической смерти своей тетки Марии Владимировны Лилиенфельд-Лукиной, убитой «революционными» сельскими люмпенами. Ольга Оскаровна страстно мечтала уехать из Советской России в Германию или в Голландию к сестре Маргарите. Но в последнем письме к ней Маргарита написала, что не может принять сестру у себя (она сама недавно развелась с мужем и находится в затруднительном финансовом положении). После отказа Маргариты помочь ей с выездом из СССР и принять ее у себя, Ольга решила использовать знакомство с канцлером Германского посольства для достижения заветной цели. Алексей Михайлович узнает о романе нашей прабабушки с Лямля только в конце 1927 года. С этого времени их семейные отношения прекращаются, хотя некоторое время они всё ещё проживают под одной крышей. Наконец, в 1933 году они официально разводятся и разъезжаются. Алексей Михайлович остается в квартире № 137 на Малой Никитской улице 16, Ольга Оскаровна переезжает на Покровку 44, кв. 11. Арест Ольги в 1935 году первое время никак не отразился на служебной карьере Осокина. Но уже в 1938 году его самого арестовывают и осуждают по статье 58–10 на 10 лет лишения свободы. Интересно, что, заполняя личную анкету в НКВД, Алексей Михайлович в графе семейное положение сначала написал «разведен», потом жирно-жирно это зачеркнул и написал «не женат, мать на иждивении». Отсидев «положенные» 10 лет, он вернулся из лагеря живым и снова поселился на улице Качалова (Малой Никитской ул.) в том же доме 16, в квартире 137.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вернемся к повествованию о нашей прабабушке Ольге Оскаровне. Конечно, она попала под надзор «всевидящего ока» НКВД по причине контактов с Лямля, некоторыми прихожанами и представителями клира Питер-Пауль Кирхе. Формальным поводом для ареста Ольги Оскаровны Осокиной и обвинению ее в шпионаже в пользу Германии стал тот факт, что, работая переводчицей в «ТУРКСТРОЕ», она иногда брала домой некоторые бумаги, чтобы перепечатать их начисто к следующему дню. Вполне обычная практика для всех машинисток. Бдительные коллеги, которые периодически копались в ее рабочем столе, сообщили об этом в НКВД. Во время проведенного в ее квартире обыска якобы было найдено служебное письмо-циркуляр по Наркомату Тяжелой Промышленности, которое содержало «не подлежащие оглашению материалы». В своем заявлении на имя Прокурора РСФСР Ольга Оскаровна Осокина указала, что не знает содержания этого письма, что во время обыска при ее аресте и во время первых допросов никакого письма ей предъявлено не было. Хотя на тех допросах ей были заданы вопросы о других бумагах, найденных в ее рабочем столе. Письмо, предъявленное Ольге Оскаровне Осокиной как главная улика, «всплыло» только на допросе 26 июля 1935 года – спустя 2 месяца после ареста! Якобы «секретное» содержание этого циркулярного письма – этакая ода российскому (советскому!) разгильдяйству, вызывает только улыбку и заслуживает того, чтобы этот «шедевр» был полностью приведен ниже:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Всем заводам и Главкам» Не подлежит оглашению<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ПРИКАЗ<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;по Народному Комиссариату Тяжелой Промышленности № 1496 индекс 071 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Москва 20 января 1934 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Порядок отправки оборудования для Туркстроя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мне сообщено, что некоторые машины прибывают к месту строительства Первого Государственного Хлопчато-Бумажного Комбината в Турции заржавленными без надлежащей смазки и не в полном порядке. Это показывает, что некоторые заводы не соблюдают преподанных им правил упаковки грузов, перевозимых в межгосударственном сообщении. Для ликвидации подобных явлений приказываю:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) Под личную ответственность нижеперечисленных директоров заводов обеспечить отправку оборудования, инструментов и материалов в особо прочной таре, годной на экспорт в железнодорожном и морском сообщении.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) Точно соблюдать прилагаемую при сем инструкцию по транспортировке грузов, утвержденную Управляющим «Туркстроя» тов. Золотаревым 14/XI/с.г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3) Обратить особое внимание на работу экспедиции и складских помещений, обеспечив их особо надежными партийными работниками, которые должны нести ответственность перед директорами заводов за упаковку, смазку и отгрузку всех отправляемых в Турцию машин. Фамилии этих ответственных лиц сообщить «Туркстрою».<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;4) Особое внимание при отгрузке обратить на безусловную комплектность каждой отправляемой машины с тем, чтобы каждая отдельная часть, как и вся машина в целом, имела особый паспорт, удостоверяющий наличие всей частей и деталей машины, необходимых для монтажа ее и приведение в рабочее состояние.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Предлагаю начальникам Главков взять настоящий приказ под свое личное наблюдение и обеспечить точное и неуклонное его выполнение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;П.п. Зам. Наркома Тяжелой Промышленности – Пятаков<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;О существовании этого письма Ольга Оскаровна узнала только на допросе 26 июля 1935 года. Однако, одним письмом дело не ограничилось. Показания, обвиняющие ее в шпионаже, также дали бдительные коллеги по работе: ЗИГЛИН Александр Ильич&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>, 1884 г.р., зам. управляющего и главный инженер треста «ТУРКСТРОЙ», член ВКП(б) с 1931 года (арестован и расстрелян за участие в контр-революционной организации 28.09.1938 года), и сотрудница треста Клавдия МОЛОДЦОВА, которая пользовалась столом Ольги Оскаровны и якобы нашла в столе приведенное выше циркулярное письмо «Туркстроя». Как видим, материалы следственного дела № 1941 противоречат сами себе: в одном месте говорится, что письмо было найдено в столе дома у Осокиной, в другом – что письмо нашли в столе на работе! Это уже не имело никакого значения для судьбы нашей прабабушки. Даже суд не понадобился, как в сотнях тысяч подобных следственных дел.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;27 июля 1935 года Ольга Оскаровна Осокина была осуждена Особым совещанием НКВД (Москва) на 5 лет лишения свободы «за шпионскую деятельность» в пользу Германии. Такой «смешной» срок «за шпионаж» говорит о том, что дело было шито белыми нитками, что прекрасно понимали и сами следователи НКВД. Срок наказания она отбывала в Ново-Ивановском лагерном пункте СИБЛАГА НКВД (Чебулинский район Кемеровской области). Во время отбывания срока она была незаконно обвинена в создании шпионско-диверсионной организации в Сиблаге (!) и сборе шпионских сведений в пользу разведки Германии. Постановлением тройки УНКВД Новосибирской области от 2 октября 1938 года Ольга Оскаровна была приговорена к высшей мере наказания и расстреляна 14 октября 1938 года. Сведений о месте расстрела и захоронения не имеется. Определением № 672 от 20 ноября 1956 года Военного Трибунала Сибирского ВО Осокина Ольга Оскаровна реабилитирована по делу, сфальсифицированному в СИБЛАГЕ за отсутствием состава преступления. Окончательно она была реабилитирована по обоим делам в 1992 году. В семейном архиве имеются материалы личного дела, копия приговора и справка о реабилитации. В июле 1995 года мама получила свидетельство о смерти своей бабушки, выданное согласно маминому заявлению, Чебулинским районным отделом ЗАГС Кемеровской области, где зафиксирована причина смерти – «РАССТРЕЛЯНА». В 1986 или 87 году, когда мы были с мамой на Лубянке для ознакомления с делом Ольги Оскаровны Осокиной, нам дали почитать только ее апелляцию на приговор и сам приговор, а не все дело.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следователь, наблюдавший за нашим чтением, сказал маме: «Ваша бабушка была очень гордой женщиной». Наверное, он знал больше того, что тогда было дозволено узнать нам.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;ГАЛИНА АЛЕКСАНДРОВНА САВИНА-САВОСТЬЯНОВА<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;(урожденная ЗАИКИНА).<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наша бабушка Галя, родилась в 1907 году в Москве. Я уже упомянул выше таинственные обстоятельства, окружавшие ее появление на свет, и дословно привел на предыдущих страницах моего повествования метрическую запись о ее рождении. Следующим дошедшим до нас документом, является Удостоверение Личности, выданное Галине Александровне Заикиной по достижению ею 18-летнего возраста 47-м Отделением Милиции города Москвы 23 декабря 1925 года. Сведения в удостоверение личности были занесены «на основании копии метрической выписки № 166, выданной Московской Введенской в Барашах церкви и выписки из домовой книги». В документе проставлены Ф.И.О. и дата рождения бабушки по новому стилю: «ЗАИКИНА ГАЛИНА АЛЕКСАНДРОВНА, 24 сентября 1907 года». Далее, на одной из следующих страниц этого документа имеется запись о регистрации брака бабушки Гали и нашего дедушки Василия Михайловича Савина-Савостьянова, которая гласит, что: «Зарегистрирован 24 XII 1925 года за № 2631 БРАК граждан: ЗАИКИНОЙ Галины и САВИНА-САВОСТЬЯНОВА Василия. После брака общая фамилия «Савины-Савостьяновы». Запись заверена штампом Сокольнического отдела МОСГУБЗАГСА. Далее в удостоверении имеются сведения о прописке: «…прописана в доме № 18, квартире № 8 по Хохловскому переулку. 39 Отделение Милиции г. Москвы», зав. Пропиской (фамилия и подпись). И наконец, на последней странице Удостоверения Личности бабушки содержится запись о рождении 5 июня 1927 года у Галины и Василия Савиных-Савостьяновых дочери – Светланы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хотя настоящим отчеством бабы Гали было Александровна, ее дочь (наша мама) и последний муж – Павел Ильич Караулов всегда знали и обращались к ней как Галина Алексеевна. Даже в последнем паспорте она была записана как Галина Алексеевна. И только когда бабушка умерла (в 1970 году) мы все (ближайшие родственники, включая родную дочь!) узнали, что на самом деле её настоящее отчество вовсе не Алексеевна, а Александровна. Зато, как оказалось, об этом факте были прекрасно осведомлены пережившие бабушку ее тетушки – Мария и Эмилия Оскаровны и двоюродные сестры Вера и Эльза. Знали, но молчали почти 60 лет! В 1997 году нашей маме даже пришлось в качестве истца обращаться в суд и доказывать через суд, что она есть дочь своей мамы. В качестве свидетеля была приглашена мамина тетушка Вера Александровна Шумная-Штильмарк, которая подтвердила, что мама является родной дочерью Галины Александровны. Суд постановил, что нет оснований не доверять свидетелю и заявительнице, и, таким образом, наша мама была признана судом дочерью своей мамы – Галины Александровны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Галя Заикина начала свое образование до революции в элитарной частной школе-пансионе Левицкой в Петрограде. Как хорошо все начинало складываться! Но тут грянула революция. Сначала отрекся от власти царь-император Николай II, а в октябре-ноябре, свергнув Временное Правительство, к власти пришли большевики. Надо было выживать и жить в новых условиях. Очень своевременно вернулся из немецкого плена муж матери Алексей Михайлович Осокин. До поры до времени, у ее матери и отчима, Алексея Михайловича, сохранялись теплые семейные отношения, что обеспечивало Галине Александровне безбедную юность. В апреле 1923 г. А. М. Осокина переводят на работу в Москву в «Главметалл» ВСНХ. Вместе с ним в Москву перебирается и семья. В Москве, примерно в начале 1925 года пересеклись пути бабушки Галины и дедушки Василия. Вероятно, их роман развивался очень быстро. Сохранилась фотография датированная 15–28 октября 1925 года, на которой запечатлены Галина Александровна, Василий Михайлович и его младший брат Константин во время «предсвадебного» путешествия на берега Черного Моря. На фотографии совсем не ощущается 8-летняя разница в возрасте. Дед Василий вполне выглядит на «свои» 26 лет, а вот бабушка Галя смотрится старше своих 18 лет. Вполне солидная и интересная женщина. Породистая! И бабушка, и дедушка в те годы увлекались спортом и физическими упражнениями. Известно, что дед играл в теннис, бегал на коньках, а бабушка выступала в соревнованиях по плаванию и легкой атлетике. Страсть к спорту у бабы Гали развилась во время непродолжительного пребывания в школе Левицкой, где занятия разными видами спорта входили в программу обучения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;24 декабря того же, 1925 года в возрасте 18 лет Галина Александровна вышла замуж за Василия Михайловича Савина-Савостьянова, а в возрасте 20 лет родила дочь Светлану – нашу маму. Брак оказался нестойким. Бабушка не могла или не пожелала найти общий язык с мужем и его родителями, а дедушка наверняка успел ознакомиться с «кругом общения» своей тёщи и узнал о её попытках эмигрировать из Советской России. Это невозможно было скрывать после того, как Ольга Оскаровна и Алексей Михайлович Осокины расстались (практически разошлись) в 1927 году. В 1929 году Василий Михайлович переходит на работу в Иностранный Отдел Всесоюзного Электротехнического Института. Его готовят к длительной командировке в США. Сохранилось несколько фотографий Василия Михайловича вместе с женой Галиной Александровной и дочерью Светланой, сделанных ранней весной 1930 года Дубровицах примерно за полгода до отъезда деда в США. Беглый взгляд на фото позволяет предположить охлаждение в отношениях между супругами Савиными-Савостьяновыми. Их фактический развод состоялся в конце марта 1930 года. Василий Михайлович летом того же отправляется в научную командировку в США.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С 1930 года времени бабушка начинает самостоятельную трудовую жизнь. С 18 июля 1930 года по 18 мая 1931 года она работает телефонисткой на Центральном Телеграфе в Москве. Летом 1931 года Галина Александровна неожиданно оказывается далеко от Москвы – в Томске вместе со вторым мужем, инженером Юрием Григорьевичем Захаровым. Брак был заключен в Томске 30 августа 1931 года (актовая запись ЗАГС № 811). Бабушка Галя берет фамилию нового мужа. Теперь она гражданка ЗАХАРОВА. В Томске в сентябре того же года она поступает в Сибирский Вечерний Электротехникум, который заканчивает в 1933 году (производственную практику она проходила в Москве на электромоторном заводе с марта по август 1932 года). О втором муже, кроме профессии, никаких сведений семейная память не сохранила. Так же, как и о дате второго развода Галины АЛЕКСАНДРОВНЫ, уже ставшей к тому времени Галиной АЛЕКСЕЕВНОЙ. По справкам, выданным бабушке с мест работы, можно твердо утверждать, что летом 1934 года она уже в Москве (и снова одна). С 1 сентября 1934 года по 9 мая 1935 года она работает в ЦУДОТРАНСЕ СНК СССР, сначала в должности техника-нормировщика Нормативной Станции Автоуправления ЦДТ, затем (с 10 октября 1934 г.) в должности младшего инженера-аналитика.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1935 году, на момент ареста Ольги Оскаровны, её дочь Галина уже состояла в гражданском браке с сотрудником НКВД Октябрьского района г. Москвы УРАНОВЫМ Борисом Николаевичем (о работе Уранова в НКВД записано в протоколе допроса Ольги Оскаровны Осокиной с её слов). Этот брак был официально узаконен 02 августа 1935 г. К этому времени Б. Н. Уранов являлся уже бывшим сотрудником НКВД, сделав свой выбор между карьерой в НКВД и любимой женщиной. Организация этого забыть ему не могла, и в скором времени он стал жертвой репрессий.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;О Борисе Уранове известно, что он родился в Севастополе в 1904 году, получил среднее образование. К моменту своего ареста он уже не работал в НКВД, а являлся заведующим финансово-счетного отдела завода «ПРОМЕТ». Сначала «молодожены» проживали по адресу Хохлов переулок, дом 18. От этого времени сохранилась справка, выданная 23 января 1936 года гражданке Захаровой-Урановой Галине Алексеевне управдомом Жилищно-Арендного Кооператива № 251, «в том, что она является научной работницей (членская книжка № 31666) и… имеет право на дополнительную площадь». «Новый», третий муж нашей бабушки Б. Н. Уранов, возможно, сам уволился из НКВД (тогда это еще можно было сделать), а возможно ему пришлось уйти «как утратившему доверие» в связи с арестом матери жены по обвинению в шпионаже в пользу Германии. Графа Монте-Кристо из него не вышло, пришлось переквалифицироваться в финансовые работники (не исключено, что и в НКВД он занимался финансовыми вопросами, а не «оперативной» работой). Интересен тот факт, что арест Уранова проводится по адресу Малая Никитская дом 16 кв. 137. Это же квартира Алексея Михайловича Осокина! Я помню с детских лет, что бабушка часто упоминала имя отчима (А. М. Осокина) и всю его жизнь поддерживала с ним теплые отношения. Можно предположить, что Алексей Михайлович пригласил бабушку с мужем поселиться у него, и они это предложение приняли. Устроиться на работу на завод «Промет» Борису Уранову скорее всего также помог А. М. Осокин. От Б. Н. Уранова сохранилась его, как оказалось, прощальная записка, написанная им во время ареста и адресованная бабушке. Позднее в Интернете я нашел его фотографию. Арестован Борис Уранов был 22 сентября 1937 года по обвинению в контрреволюционной агитации. «Следствие» по его делу было скорым. 19 ноября 1937 года он был приговорен тройкой при УНКВД по Московской области к ВМН. Расстрелян 25 ноября 1937 года на полигоне в Бутово. В декабре 1957 года Б. Н. Уранов был посмертно реабилитирован.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;От себя ставлю «в огромный плюс» этому человеку за то, что Уранов не испугался официально оформить брак с нашей бабушкой уже после ареста и осуждения «за шпионскую деятельность» ее мамы, О. О. Осокиной. Несомненно, это указывает на то, что Борис Уранов он очень любил Галину Алексеевну.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После ареста мамы – Ольги Оскаровны в 1935 г., третьего мужа (сентябрь 1937 год) и первого мужа – нашего деда Василия (март 1938) баба Галя успешно скрывала «концы». Хранить язык за зубами она умела (и нам наказывала, да мы не всегда слушали). Вероятно, в те времена, вместе с новым отчеством у неё в паспорте появился и новый год рождения – 1905. Бабушка поступила не по-женски, прибавив себе лишние 2 года. После потери третьего мужа времени горевать не было, нужно было подумать о себе. Весной 1938 года она собирается в романтическое путешествие в Пятигорск и на Черное море с новым другом – музыкантом, солистом Государственного Симфонического Оркестра СССР Павлом Ильичом КАРАУЛОВЫМ. Отношения складываются удачно, за исключением того, что баба Галя вынуждена взять в это путешествие свою дочь Светлану. Причиной воссоединения мамы с дочкой стало то, что Василий Михайлович (мамин папа) был арестован НКВД, а его вторая супруга с собственным грудным сыном на руках предпочла спасаться от возможных репрессий в отношении семьи арестованного без так и не ставшей близкою приемной дочери.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итогом путешествия на Юг стало заключение брака между Галиной Алексеевной и Павлом Ильичем КАРАУЛОВЫМ 10 октября 1938 года. Павел Ильич не просто любил бабушку – он ее боготворил! С ним Галина Алексеевна прожила долгую совместную жизнь, пока не покинула сей мир в 1970 году.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Спустя недолгое время после заключения брака, бабушка Галя обнаружила, что у Павла Ильича (Паши Караулова) был грех молодости, который не оставлял его в покое и, который он старался всеми силами скрыть от супруги. Дело было так. Сначала Галина Алексеевна Караулова обнаружила у мужа целую пачку квитанций за почтовые переводы какой-то женщине. Тогда она слегка надавила на Павла Ильича и установила, что у него в Подольске имеется незаконнорожденный сын Володя, прижитый им от местной «женщины с пониженной социальной ответственностью». Именно этой б…. – биологической матери ребенка, солист Гос. Оркестра Союза ССР П.И. Караулов ежемесячно перечислял деньги на содержание сына Володи, которого сам в глаза и не видел. Галина Алексеевна решила провести самостоятельное расследование и поехала в Подольск по имевшемуся адресу, но не застала там ни мамаши, ни мальчика. Вскоре Павел Ильич получил от той «женщины с пониженной социальной ответственностью» следующее письмо (скорее записку), написанное на четвертушки бумажного листа из школьной тетрадки:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Подтверждение<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Деньги, получаемые мною с гр. Караулова П. И. на воспитание сына В. П. Караулова действительно должны высылаться В. П. Караулову по его место жительству<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тульской области Маринское п/о Деревня Алексеевка Екатерине Григорьевне<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Левиной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;26/II 1939 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подпись&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;(&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>– не привожу здесь имени той ббб… биологической матери ребенка, так как она того не заслуживает).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как только Павел Ильич показал Галине Алексеевне сие послание, бабушка, прихватив с собой в дорогу мужа, поспешила в деревню Алексеевка, что в Тульской области. Там в доме гражданки Левиной они нашли покрытого коростой и грязью, болезненного с виду, но необычайно красивого малыша с огромными глазами. Баба Галя, нордическая женщина-камень без эмоций и сентиментов, как мы ее помним, на этот раз разрыдалась и потребовала, чтобы муж немедленно забрал ребенка к ним домой в Москву, что и было сделано, без особых возражений и без сопротивления со стороны женщины, взявшей ребенка под свое временное призрение. История завершилась в суде. Сначала, по иску отца ребенка, мамаша Володи Караулова была лишена материнских прав. После этого Галина Алексеевна официально усыновила Володю, которого с первого взгляда полюбила так крепко и нежно, как не любила собственную родную дочь Светлану, и о котором заботилась до конца своих дней.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бабушка Галя и наша мама Света имели сложные и далеко не теплые отношения. Мама считала, что именно бабушка являлась главной и единственной виновницей развода с отцом, и посему мама держалась от бабушки «на дистанции», в то же время, не препятствуя общению бабы Гали с внуками – Алексеем и мною. Галина Алексеевна в свою очередь считала, что именно мамин отец лишил ее материнского счастья, забрав к себе дочь и не поощряя свиданий с ней. В силу схожести нордических характеров ни мама Света, ни баба Галя не желали идти навстречу друг другу. Отношения матери и дочери оставались натянуто-холодными. Зато Галина Алексеевна души не чаяла в Володе, активно занималась его воспитанием и заставила Павла Ильича заниматься музыкальным образованием сына. Володя Караулов был музыкальным гением, однако с юных лет отличался неуправляемым поведением и, видимо, полученной в утробе матери-алкоголички, тягой к спиртному. Он водил компании с «золотой» московской молодежью. В круге его друзей были и известные футболисты, которые всегда отличались громадным самомнением, но отнюдь не ангельским поведением. Бабушка упоминала не раз, что когда произошел неприятный случай с футбольным гением Эдуардом Стрельцовым, то Володя якобы тоже был в той самой компании в том же самом месте. Спас его от возможных неприятностей отец – деда Паша, который упросил знакомого генерала срочно «забрить» Володю в солдаты и направить в военный оркестр. В последующем Владимир Павлович Караулов стал великолепным гобоистом, солистом Симфонического оркестра Ленинградской Филармонии, которым в ту пору руководил великий дирижер Евгений Александрович МРАВИНСКИЙ. Сам маэстро Мравинский рассказывал бабушке, что «когда Володя Караулов играет на репетициях, то музыканты оркестра часто прекращают играть на своих инструментах и слушают Володю». К сожалению, наследственный алкоголизм сгубил Владимира. Е. А. Мравинский долго терпел его многочисленные дисциплинарные нарушения, но в конце концов был вынужден уволить его из оркестра за бесчисленные прогулы и опоздания на репитиции. Володя (Владимир Павлович) Караулов уехал в Новосибирск, где на недолгое время стал солистом местного симфонического оркестра. Там, в Сибири он умер от цирроза печени в возрасте 42 лет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Совместная семейная жизнь Галины Алексеевны с Павлом Ильичем, ставшим со временем солистом Государственного Оркестра Союза ССР и лауреатом государственных премий, сопровождалось посещениями концертов, музыкальных фестивалей, и, приуроченных к этим мероприятиям, торжественных приемов, устраиваемых советскими правительственными организациями или зарубежными посольствами. Все это заставляло бабушку придерживаться «нейтралитета» по отношению к советской действительности. Хотя знать достоверно, что творилось в ее сознании, какие мысли приходили ей в голову, по поводу увиденного и услышанного мы не можем. В этом плане она была очень скрытной женщиной. Характер у нее был твердый, временами даже жестокий. Пару лет назад, разбирая мамин архив, я обнаружил в нем тоненькую книжицу под названием «Москва. 1937 год», автором которой являлся всемирно известный писатель Леон Фейхтвангер, побывавший в тот самый кровавый год гостем у Сталина. На форзаце книги рукой бабушки была проставлена дата «XII 1937» и подпись «Галина Уранова». То есть, бабушка ознакомилась с этим апофеозом вождя, изложенным писателем со слов самого Сталина, объясняющим и восхваляющим репрессии против «врагов партии и социализма» спустя менее чем через два месяца после ареста третьего мужа (о том, что его расстреляли, как и о расстреле первого мужа она узнает много лет спустя)! Думаю, баба Галя приобрела и прочитала эту книжонку не случайно, храня в памяти аресты матери и очередного мужа. Галина Алексеевна лучше многих окружающих понимала лживую и людоедскую сущность «совейской власти». В процессе метаморфоз (деградации) этой власти отношение к ней нашей бабушки вероятно менялось от неприятия и нелюбви до брезгливости и презрения. Уже в конце 1950-х начале 60-х годов в узком кругу, принимая «у себя в гостях» собственных тетушек и двоюродных сестер с их мужьями, бабушка могла иногда позволить себе некорректные высказывания в отношение некоторых руководителей партии и советского государства (так дорогого и уважаемого Никиту Сергеевича она называла не иначе как Хрущ).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бабушка Галя почти всегда сопровождала Павла Ильича в летнее время, когда тот выезжал в составе Гос. Оркестра на гастроли по необъятной Советской Родине. Летом, как правило, эти были гастроли на Северном Кавказе и побережье Черного Моря (Пятигорск, Ессентуки, Сочи, Поти и т. п.). Брать жён в зарубежные поездки, советским людям тогда не полагалось. Все-таки семья считалась и реально являлась фактором, удерживающим даже наименее стойких советских граждан от необдуманных (а может быть, и обдуманных) поступков. Деда Паша в 1950-е годы успел посетить Албанию, Грецию, Чехословакию, Польшу, Китай. Венцом творческой карьеры Павла Ильича и всего Гос. Оркестра СССР явились первые гастроли в США в 1959 году, которые проходили почти одновременно с визитом в США Никиты Сергеевича Хрущева – Председателя Совета Министров СССР и Первого Секретаря ЦК КПСС. Из каждой поездки деда Паша привозил множество сувениров и подарков от принимающей стороны. Из Китая, например, он привез два фарфоровых сервиза и две старинные бронзовые вазы. Я уже говорил, что деда Паша души не чаял в нашей маме, он любил ее как родную дочь. Из Америки он привез ей бесценный подарок – необычайно, сказочно красивую шубу «из искусственного серебристого песца». Это была американская новинка, о которой у нас и не мечтали. Мама одевала шубу пару раз, но «выходить в свет» в ней было боязно. На шубу мигом объявились покупатели. На нашей лестничной клетке в соседней квартире № 50 жила семья дирижера московского областного симфонического оркестра Эмина Хачатуряна – племянника выдающегося советского композитора Арама Хачатуряна. Эмин Хачатурян увидел шубу на маме и тут же захотел купить эту шубу для своей красавицы жены Ирины. Не торгуясь, он сразу предложил сумму в 5000 рублей (500 рублей в ценах 1961 года)! В то время просто баснословная для простых советских людей сумма! Мама испросила разрешение у Павла Ильича, и шуба перекочевала в соседнюю квартиру. Она действительно была очень к лицу новой хозяйке. Деньги же, вырученные за шубу – 5000, все ушли на ремонт двух комнат, которые занимали к тому времени деда Степа, баба Валя и нас четверо. Наши смежные комнаты были превращены в изолированные. Две пары дверей были заштукатурены и комнаты были оклеены обоями. В «дальнюю» комнату, площадью 24,5 м&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>и имевшую эркер, была проделана дверь из кухни. Для этого нужно было разобрать камин и пробить несущую стену, толщина которой составляла 120 см! В большую комнату площадью 30,5 м&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>вела дверь из коридора. Вторая дверь вела из комнаты в «аппендикс» коридора длиной около 3 м. С разрешения соседей родители перекрыли этот аппендикс дощатой стеной, оштукатуренной со стороны коридора. В результате такой перепланировки у нас образовалась прекрасная большая прихожая, в которой родители утроили гардероб и установили холодильник. С этого времени мы зажили почти по-царски, как нам тогда казалось. Баба Валя и дед Степа переехали в «маленькую» комнату, а мы – папа, мама, Алексей и я, вчетвером остались жить в большой. Со временем дедушка и бабушка передали нам в качестве безвозмездной помощи роскошный огромный буфет итальянской работы и большой круглый стол, который можно было расставить с помощью вставных досок. В наши с Алексеем студенческие годы за этот стол усаживалось 16 человек! Бабушка Галя, со своей стороны, презентовала нашим родителям старинный платяной шкаф с великолепным зеркалом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Галина Алексеевна (она же Александровна) в послевоенные годы работала периодически и по долгу не засиживалась на одной работе. Зато, как я уже рассказал, она часто посещала концерты и приемы в Кремле и в иностранных посольствах, на которые приглашались музыканты Гос. Оркестра. Галина Алексеевна была в курсе всех новостей и сплетен Гос. Оркестра и Большого Театра. С гонораров Павла Ильича и «по разнарядке» Гос. Оркестра бабушка приобрела автомобиль «Москвич-401» и, таким образом, наравне с некоторыми звездами советского кино и женами академиков, стала одной из немногих в то время женщин-собственниц и водительниц авто в столице. Галина Алексеевна с удовольствием и страстью водила свой автомобиль по просторам Москвы, Московской области и даже всего Советского Союза. С детства остались воспоминания о бабушкином лихом вождении «Москвича». Её иногда останавливали за какие-то нарушения московские милиционеры, но не помню, чтобы ее когда-либо штрафовали или прокалывали талон нарушений, который тогда прилагался к водительским правам. Даже перевалив за «средний» возраст, она оставалась очень эффектной женщиной. Баба Галя всегда была вежлива с представителями ОРУД (отдела по регулированию уличного движения), а те таяли при виде солидной дамы. Каждый раз, сделав ей мягкий выговор, представители службы правопорядка брали под козырек, стараясь выполнить это движение максимально элегантно! Совсем по-другому обычно происходило общение бабушки с её коллегами по вращению баранки мужского пола. Многие из них при виде женщины за рулём часто хулиганили на дороге, стараясь подрезать или прижать к обочине её «Москвич». В такие моменты бывшая ученица школы Левицкой, открыв боковое стекло машины, произносила в адрес этих «водил» несколько коротких, но ёмких по смыслу фраз на очень понятном им языке, повергая «водил» в абсолютный шок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Самым большим увлечением Бабушки Гали всё-таки были собаки и собаководство. Помню, что сначала у неё была небольшая, но злая презлая собака Джулька – помесь шпица и лайки. Когда Джульки не стало, баба Галя переключилась на породистых собак и стала известной московской «собачницей». Она активно участвовала в работе Московского Клуба Домашнего Собаководства, став председателем секции скотч-терьеров и главнейшим специалистом по «скотчам» в СССР. Баба Галя занималась организацией собачьих выставок, распределением медалей и зорко следила затем, чтобы случки кобелей и сучек проходили строго в соответствии с собачьей «табелью о рангах» – с их родословными. Порода была в то время очень популярной в Москве, и к бабушке обращались с просьбой о содействии в приобретении самых породистых щенков многие известные люди – дипломаты, академики, генералы…, бывшие шпионы. Галина Алексеевна была знатоком генеалогии всех московских скотчей – как сук, так и производителей. «Особаченные» и, таким образом, осчастливленные ею «большие люди» часто делились с бабой Галей последними кремлёвскими и околокремлёвскими новостями. Потом наша бабуля любила пересказывать эти кремлёвские новости родственникам и близким друзьям, заходившим к ней «на чай» или на обед. Делала она это «в лицах», сопровождая своими едкими комментариями, без малейшего уважения к рангам сановных героев её повествований.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В конце 1950-х годов баба Галя и Павел Ильич Караулов переселились из квартиры № 137 дома 16 по улице Качалова, которую разделяли с вернувшимся из заключения Алексеем Михайловичем Осокиным, в отдельную квартиру в Шубинском переулке близь Смоленской площади. Мы с братом Алексеем в то время уже ходили в школу, занимался плаванием и рисованием и стали бывать в гостях у бабушки Гали и деда Паши очень редко. Павел Ильич оставил Гос. Оркестр и, выйдя на пенсию, стал директором одной из музыкальных школ. Галина Алексеевна стала часто болеть и начала быстро сдавать физически уже в начале 1960-х годов. Будучи на 11 лет моложе нашей бабы Вали, она выглядела много старее нее. У бабы Гали начался отек ног, она передвигалась с трудом, страдала отдышкой. Умерла бабушка Галя 13 марта 1970 года в возрасте всего 63 лет. Когда ей стало плохо, дед Паша сначала вызвал «неотложку». Врач приехал, посмотрел, развел руками и уехал. Тогда Павел Ильич позвонил нашим родителям, которые быстро прибыли. Папа пытался оказать врачебную помощь, делал инъекции, искусственное дыхание, но ничего не помогало. Уже был поздний вечер, когда родители позвонили нам и велели срочно прибыть на Шубинский переулок. Когда мы приехали, Галина Алексеевна была без сознания, но еще дышала тяжким дыханием, похожим на хрип. Родители объяснили нам, что бабушка уходит…, оставили нас с ней на едине на несколько минут, после чего отправили домой, чтобы мы не видели самого конца.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;НЕКОТОРЫЕ ФАКТЫ ЖИЗНИ И ТРУДОВОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ БАБУШКИ ГАЛИ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;У читателя с моей лёгкой подачи могло сформироваться мнение, что баба Галя Галина Алексеевна/Александровна Заикина – Савина-Савостьянова – Захарова – Уранова – Караулова вела праздный, «светский» образ жизни. Я начинал описывать ее жизнь, такой какой она отложилась в моей детской и юношеской памяти. То, что я мог помнить приходилось на годы с 1955 по 1970. Разбирая бабушкин архив уже в начале 2000-х годов, я наткнулся на справки и документы, подтверждающие то, что общественно-полезный труд был бабушке в известной мере не чужд. Ранее я уже упоминал о её работе на Центральном телеграфе во время командировки деда Васи в Америку. Обнаруженная в ее бумагах справка гласит, что САВОСТЬЯНОВА Галина Алексеевна «действительно состояла в штате Центрального Телеграфа в должности телефонистки с 23 июля 1930 г. по 18 мая 1931 года».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во второй половине 1931 года бабушка, уже как гражданка ЗАХАРОВА, оказывается с новым мужем в Томске и поступает на вечернее отделение Рабочего Электротехникума, где обучалась до 1933 года. Вернувшись из Томска в Москву уже без второго мужа, она 13 октября 1934 года устраивается на работу в Нормативную Станцию Центрального управления шоссейных и грунтовых дорог и автомобильного транспорта при Совете Народных Комиссаров СССР (ЦУДОРТРАНС) на должности техника-нормировщика. Согласно справке из Нормативной Станции при ЦУДОРТРАНСЕ, Галина Алексеевна работала в этой должности с 01.09.1934 г. по 10.10.1934 г. и с 10 октября была переведена на должность младшего инженера-аналитика. Из ЦУДОРТРАНС бабушка, согласно распоряжению ЦНИС ЦУДОРТРАНС № 43 от 13/5-1935 года, была уволена с 9 мая 1935 года (возможно, в связи с арестом матери). Чем Галина Алексеевна занималась после этого – неясно, но имеется справка от 23 января 1936 года, выданная Правлением ЖКАТ (Жилищно-Арендного Кооперативного Товарищества) № 35 по Хохловскому переулку гражданке Захаровой-Урановой в том, что она является научной работницей и имеет право на дополнительную жилую площадь. В этой справке указывается основание – наличие Членской Книжки № 3221/194, выданной по постановлению комитета от 25.04.1935 года (Протокол № 4). Справку подписал управдом Чернышов. Сопоставляя даты этой справки с датой увольнения из ЦУДОРТРАНС, можно предположить, что работа в качестве инженера-аналитика «превращала» бабушку в научного работника, чем она решила воспользоваться, подав заявление на дополнительную жилплощадь. Вероятно, удовлетворить это заявление не имелось возможности, и Галина Алексеевна УРАНОВА с новым, третьим по счету мужем поселилась у своего отчима – А. Н. Осокина на Малой Никитской Улице в доме № 16 в кв., 137 из которой в 1937 году гражданин Уранов Борис Николаевич был уведен сотрудниками НКВД. Бабушка сохранила на память трогательную записку, переданную ей неизвестно кем от арестованного мужа: «Галенька, моя любимая. Арестован Краснопресненским отд. НКВД (следователь т. Лебедев, комната № 15, Леонтьевский переулок, 14 наверху). Считаю, что все это недоразумение выяснится. Целую тебя крепко. Б. Уранов 22/IX 1937. Внизу приписка: В среднем ящике стола – 150 р.»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бабушка не имела иллюзий относительно гуманной природы советской власти и догадывалась, чем ей мог грозить третий арест в семье (её мамы, третьего мужа и следом, в марте 1938 года, бывшего первого мужа). Нужно было срочно сменить фамилию. Фотографии, сделанные в мае-июне 1938 года, запечатлели бабу Галю уже на Кавказском побережье Черного Моря и в Пятигорске вместе с будущим мужем № 4 – Павлом Ильичем Карауловым и родной дочерью Светланой, спешно отосланной мачехой после ареста Василия Михайловича. Союз Галины Алексеевны с Павлом Ильичем Карауловым был скреплен 10 октября 1938 года. Так бабушка обрела свою последнюю фамилию – КАРАУЛОВА. Чем бабушка занималась с конца 1938 по октябрь 1940 года нам неизвестно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следующий документ – Свидетельство № 58, выданное гражданке Карауловой Галине Алексеевне 16 июля 1941 года в том, что она обучалась с 1.10.1940 по 16.07. 1941 года на немецком отделении годичных курсов по подготовке учителей для V–VII классов школы, состоящих в ведении МОСГОРОНО. Вероятно, бабушка под впечатлением рассказов советской пропаганды о нерушимой Германо-Советской дружбе решила найти приложение впитанному с материнским молоком знанию родного немецкого языка. В Свидетельстве было записано, что «…по методике преподавания, психологии, немецкому языку, и основам Марксизма-Ленинизма (Ха-ха!) – оценки «отлично», по русскому языку – посредственно. За педагогическую практику получила оценку «хорошо». Временно допущена к работе в V–VII классах в качестве преподавателя немецкого языка, с обязательством сдать испытания за курс учительского института не позднее 1 августа 1944 года».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако, коварное нападение Германии во главе с genosse (товарищем) Гитлером на Советский Союз, смешало все планы не только товарища Сталина и советского народа, но и нашей бабушки. Волна немецкого нашествия стремительно приближались к Москве, и о родном немецком языке было лучше вовсе не вспоминать, а еще лучше – вовсе забыть. Работникам Гос. Оркестра Союза ССР, в число коих входил, и лауреат П.И. Караулов было предписано драпать из Москвы. Они приняли это предписание к исполнению, и в итоге музыканты оркестра и их семьи остановили свой бег только аж в Ташкенте. В Москву Гос. Оркестр вернулся только в 1943 году. После войны жизнь постепенно стала восстанавливаться. Володя начал заниматься музыкой, и бабушке пришлось «глядеть» за двумя музыкантами. В интересах семьи она в короткий срок сменила несколько мест работы, нигде долго не задерживаясь. Сохранилась справка о том, что с 15.01.1945 по 11 мая 1946 года она работала в тресте «СОЮЗПРОММОНТАЖ». С 16.05.1946 года по 16.10.1946 года Галина Алексеевна работала в Мытищинском райпромкомбинате заведующей пунктом бытового обслуживания при Октябрьском вокзале. К концу 1950-х годов бабушка Галя полностью переключилась на общественную деятельность в качестве председателя секции скотч-терьеров в Московском Клубе Домашнего Сабаководства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;НАШ ДЕД ВАСИЛИЙ МИХАЙЛОВИЧ САВИН-САВОСТЬЯНОВ (САВОСТЬЯНОВ-САВИН).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Единственным «русаком» (русским) в роду нашей мамы являлся ее отец – Василий Михайлович САВИН-САВОСТЬЯНОВ (в некоторых источниках неправильно указывается как Савостьянов-Савин), который родился 2 апреля 1899 года в деревне Павельцево Клинского района Московской области, в крепкой крестьянской семье. По окончании школы в 1916 году он поступил в Московское Первое Электротехническое Училище, которое успешно окончил в 1918 году. В 1919 году добровольно вступил в ряды Красной армии, участник гражданской войны. Член ВКП (б) с 1919 года. В 1920 году был демобилизован из армии и направлен на учебу в Московское Высшее Техническое Училище (ныне Московский Государственный Технический Университет МВТУ им. Баумана), которое закончил по специальности «инженер-электрик» в 1926 году. По окончании института в 1926 году Василий Савин-Савостьянов был принят на работу в научно-исследовательский отдел по применению электроэнергии в сельском хозяйстве ГосударственногоЭкспериментального Электротехнического Института (ГЭЭИ), переименованного в 1927 году во Всесоюзный Электротехнический Институт (ВЭИ). В 1926–1929 годах наш дед под руководством будущего академика ВАСХНИЛ Михаила Григорьевича Евреинова [10 - Евреинов Михаил Григорьевич (1883–1969), академик ВАСХНИЛ (1948), окончил Высшее техническое училище в Карлсруэ (Германия). Сотрудник АО «Электросила» в Санкт-Петербурге (Петрограде) (1910–1919), участвовал в разработке плана ГОЭЛРО, работал во Всесоюзном электротехническом институте (1926–1930) и Всесоюзном НИИ электрификации сельского хозяйства (1930–1936 годы и с 1944 года). Один из основоположников земледельческой механики и применения электроэнергии в сельском хозяйстве.] принимал участие в испытаниях, внедрении и усовершенствовании доильных аппаратов на базе подмосковного совхоза «Дубровицы».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так в 1929 году в Дубровицах были проведены сравнительные испытания всех существовавших на тот момент доильных аппаратов, на основе результатов которых были даны рекомендации по разработке отечественных доильных аппаратов. В Дубровицах также проводились опыты с доильными установками для одновременной групповой дойки коров – австралийской «Ёлочкой» и американской «Каруселью». Василию Михайловичу пришлось много и интенсивно работать с зарубежной технической документаций, и изучить английский язык в объеме, необходимом как для работы с этой документацией, так и для общения с зарубежными специалистами и представителями компаний-производителей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Василий Михайлович Савин-Савостьянов параллельно с работой в Дубровицах начал занимался в ВЭИ вопросами, связанными со строительством и эксплуатацией крупных электростанций и высоковольтных линий электропередач (ЛЭП). В 1927–1929 годах он без отрыва от работы в ВЭИ дополнительно изучает и сдает в институте зачеты по термодинамике, тепловым двигателям и электрогенераторам, электрическому оборудованию заводов и фабрик. В июле 1930 года Василий Михайлович был послан в научную командировку в США. В 1931 году он был назначен заведующим иностранным отделом Всесоюзного Электрообъединения. В 1933 году Василий Михайлович был снова командирован за границу – на этот раз в Великобританию (Англию). После возвращения из Англии в мае 1934 года был назначен директором 1-й Московской электростанции (МОГЭС или ГЭС-1). Проработал на ГЭС-1 до марта 1937 года. В 1937 году приказом по ГЛАВЭНЕРГО Василий Михайлович назначен управляющим АЗЧЕРЭНЕРГО (Ростов-на-Дону). В августе 1937 года, в связи с массовыми арестами в системе ГЛАВЭНЕРГО и МОСЭНЕРГО, он был вызван в Москву. 2 сентября 1937 года исключен из партии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Арестован он был не сразу, а через шесть месяцев – 14 марта 1938 года. На момент ареста работал инженером-электриком 1-й ситценабивной фабрики. Проживал по адресу: г. Москва, Крапивинский пер., д. 1а, кв. 7.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Василий Михайлович был осужден по делу «МОСЭНЕРГО» 1 сентября 1938 года Военной коллегией Верховного Суда СССР по обвинению в «шпионаже в пользу Англии и совершении диверсий» по ст. 58–6,7,8,11 и расстрелян в Бутово в тот же день. Расстрельный список № 1 на 350 человек (В. М. Савин-Савостьянов значился в том списке под номером 339) был одобрен и подписан Сталиным и Молотовым задолго до суда – 20 августа 1938 года. Всех приговорили к ВМН (высшей мере наказания). Место захоронения &#9472; совхоз «Коммунарка», Московская область.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Реабилитирован дед Василий был 15 февраля 1956 года Военной коллегией Верховного Суда СССР (Источники: Москва, расстрельные списки – Коммунарка; http://ksfra.me/19).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По семейным рассказам-преданиям: отец деда Василия – Михаил Севостьянович САВИН, из крестьян-прасолов (оптовых скототорговцев). Проживал он вместе со своей семьей посреди тогда еще густых лесов в небольшой деревне Павельцево, Клинского уезда Московской губернии. В 1913 году в деревне была одна улица, вдоль которой располагались 111 дворов, в которых тогда проживало около 600 жителей и даже имелось земское училище. Видимо, фамилию прадед Михаил получил только в самом конце XIX или даже в самом начале XX века, так как при рождении сына Василия 20 марта 1899 года был записан в метрическую книгу церкви села Петровское Клинского уезда, к приходу которой относилась деревня Павельцево, просто как Михаил, сын Севостьянов (актовая запись № 22 от 21 марта 1899 г.). Несомненно, хозяин он был зажиточный, так как до революции сумел дать образование в школе и в Первом Московском Электротехническом училище двум своим сыновьям. В Гражданскую войну Михаил Севостьянович служил младшим командиром в Красной Армии, затем – в ЧОН, после окончания войны – в ЧК. В самом начале 1930-х годов он заболел язвой желудка и выбыл из службы. Умер он в родной деревне в 1935 году. Если все это так и было, то Михаил Севостьянович Савин являлся винтиком той чудовищной репрессивной машины, которая уничтожила и его сына, и миллионы других безвинных граждан Страны Советов. Господь воздаёт нам по делам и грехам нашим («И сказал Господь: Аз воздам!»).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Маму Василия Михайловича звали Гликерия Ивановна. Наш дед Василий имел родного младшего брата Константина Михайловича Савостьянова, который также был инженером электриком и так же, как и старший брат был командирован в составе группы специалистов в США на предприятия компании «General Electric».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После ареста Василия Михайловича его братец благоразумно отдалился от родственников и в судьбе обоих детей брата никакого участия не принимал. Что с ним потом стало, имел ли он семью – осталось нам неизвестным, да и неинтересным.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;НАУЧНАЯ КОМАНДИРОВКА В США 1930 Г.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1930 гг. Василий Михайлович Савин-Савостьянов почти полгода находился в научной командировке в США, где изучал новейшие технические достижения в области электроэнергетики. Он являлся научным руководителем советской делегации, командированной на заводы и КБ компании «General Electric». В США к делегации присоединился нарком снабжения и заместитель наркома внешней торговли Николай Болеславович (Борисович) Эйсмонт&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>, в задачи которого входила подготовка и заключение торговых соглашений с американскими компаниями на приобретение оборудования для строящихся в СССР электростанций, трансформаторных подстанций и высоковольтных линий электропередач.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;•<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Н. Б. Эйсмонт (1891–1935) – член ВКП(б), бывший троцкист. В 1919 помощник, а затем главный начальник снабжения Красной армии, с 1920 зам. чрезвычайного уполномоченного по снабжению армии. В 1920-26 член Президиума ВСНХ РСФСР. Руководил снабжением промышленности, созданием аппарата руководства торговли.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Был арестован как троцкист в 1932 г. и освобожден в феврале 1935 года. Он погиб в автокатастрофе в марте 1935 года. Вот как “повезло“ – не дожил до большого террора и умер честным советским человеком, а не врагом народа!<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Программа командировки Василия Михайловича и его коллег включала посещение штаб-квартиры и ознакомление с работой предприятий компании “Дженерал Электрик“ в городах Шенектэйди (Schenectady) и Питтсфилд (Pittsfield). В один из свободных дней для делегации был организован выезд в природный парк в Питтсфилде. От этой поездки осталась групповая фотография, запечатлевшая членов делегации на фоне знаменитого балансирующего на крошечной точке опоры громадного камня (balanced rock). На фото, подписанном «Свободный день в природном парке в Шенектейди», В. М. Савин-Савостьянов, как и положено начальнику, стоит впереди группы советских и американских инженеров.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На другой фотографии, сделанной в Шенектейди в 1930 году, Василий Михайлович восседает на заднем сидении автомобиля, за рулем которого сидит ведущий инженер-конструктор компании «Дженерал Электрик» выходец из России Константин Константинович ПАЛУЕВ. Слева от Палуева – Н. Б. Эйсмонт, у задней двери машины стоит брат Василия Михайловича Константин.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из музея города Шенектейди мне прислали краткую биографию Константина Палуева. В 1917 году он был послан Временным Правительством в США для закупки вооружений и оборудования и остался в США после Октябрьского переворота. В Америке К. К. Палуев достиг больших успехов как изобретатель трансформаторов высокого напряжения, в частности изобрел и довёл до серийного промышленного изготовления трансформаторы электроэнергии с масляным охлаждением мощностью от 500 тыс. до 1000 000 вольт.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во время моих последних изысканий в интернете я неожиданно для себя обнаружил сведения о Василии Михайловиче Савине-Савостьянове в документе под название «РАССЛЕДОВАНИЕ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПРОПАГАНДЫ» (Слушания специального комитета Палаты Представителей 71-го Конгресса по расследованию коммунистической деятельности в Соединенных Штатах. Часть 3, Том 1, 15–23 июля 1930, Нью-Йорк). Данный документ представляет протоколы показаний, данных директором «АМТОРГ» Петром Богдановым (директор «АМТОРГ» 1930–1934, расстрелян в 1938 году) комитету Конгресса, а также содержит списки всех советских инженеров и технических специалистов, прибывших в США с начала 1929 и по 23 июля 1930 года, с указанием командирующей организации, сроков пребывания, названия корабля, на котором прибыл в США каждый данный специалист, принимающая организация и цель пребывания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Имя нашего деда на этот раз записано в правильной «американской» транскрипции (отличной от записей Берлинского Консульства США при выдаче визы) – SAVIN-SAVOSTIANOV VASILI M. Командирующая организация – Всесоюзный Электрический Трест, дата прибытия – 28 мая 1930 года на пароходе «Олимпик», дата выезда из США – открытая, принимающая организация «International General Electric Co., Schenectady, N.Y.», цель командировки – в соответствии с контрактом с «Дженерал Электрик Ко.». Весьма любопытный документ, отражающий озабоченность, доходящую до «легкого» испуга, американских деловых кругов и правительства США таким массовым наплывом визитеров из коммунистического СССР. На 15 июня 1930 года в США находилось 575 советских инженеров и техников и 489 сотрудников «АМТОРГ», которые, по мнению Комитета Конгресса, могли представлять потенциальную угрозу как коммунистические агенты и агитаторы. Как говорится, у страха глаза велики. Видимо в конце концов сказался американский прагматизм – в условиях начавшейся в США в марте 1929 года Великой Депрессии, длившейся до апреля 1932 года, американские компании были несказанно рады свалившемуся на них золотому дождю в виде крупнейших заказов на строительство промышленных сооружений и поставки технологий и оборудования. Обе стороны видимо получили все, что хотели и остались довольны. Кроме всего, тысячи американских инженеров и рабочих получили хорошо оплачиваемую работу в СССР. Специалисты из США просто «рвались» в СССР, подальше от депрессии и безработицы, даже несмотря на отсутствие элементарных коммунальных удобств в местах будущей трудовой деятельности и прочие неудобства (включая слежку НКВД). Советская сторона смогла выторговать выгодные цены и условия контрактов. Вызывают интерес некоторые вопросы Комитета Конгресса к Петру Богданову по поводу деятельности «АМТОРГа» и процедуры получения визы в посольстве США в Берлине. Примерно такие же вопросы наверняка задавили в Берлине и всем другим советским специалистам, ожидающим американcкую въездную визу. В основном вопросы касались профессиональной деятельности, семьи и цели командировки. Комитет Конгресса был очень удивлен, когда узнал, что консул, лично проводивший собеседование с Богдановым, не спросил того о принадлежности к Компартии. Когда уже члены Комитета сами спросили об этом Богданова, то тот ответил, что сложил с себя членство в ВКП(б) в связи с переходом на работу в «АМТОРГ». Также он, Богданов, подчеркнул, что всем направляющимся в США специалистам строжайше запрещено советским правительством заниматься какой-либо политической пропагандой или агитацией. Затем Богданова спросили, каким путем он добирался в США. Богданов показал, что из Берлина он на поездах добрался до Шербура во Франции, где сел на пароход, направляющийся в Нью-Йорк (США). Возможно, часть командированных советских специалистов добиралась до США таким же образом, получая при этом возможность «по дороге» увидеть и посетить красоты Парижа и некоторых других городов Франции. Что касается Василия Михайловича, то его пребывание в штаб-квартире компании «Дженерал Электрик» было связано в первую очередь с заключением контракта на приобретение турбин и генераторов, а также высоковольтных трансформаторов и оборудования для линий электропередач сверхвысокого напряжения для строящегося «Днепрогэса». Неслучайно в Шенектейди к делегации технических специалистов присоединился заместитель Наркома Внешней Торговли Николай Эйсмонт, который, на основании оценок и заключений технических специалистов, оперативно подписывал соответствующие документы от имени советского правительства.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;ВСТРЕЧА С К. К. ПАЛУЕВЫМ В США В 1930 ГОДУ.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;На одной из фотографий, сделанных во время командировки Василия Михайловича Савина-Савостьянова в Питтсфилд, США, где располагалась штаб-квартира и заводы компании «Дженерал Электрик», дед запечатлен в гостях у одного из ведущих инженеров-изобретателей компании, выходца из России Константина Константиновича Палуева (1895–1958) и его матери.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;СПРАВКА&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>: К. К. Палуев являлся сыном Константина Антоновича Палуева и стенографистки предприятия «Электрическая Сила» (город Баку), принадлежавшего товариществу Нобеля, Зинаиды Антоновны Палуевой (впоследствии стенографистки 1-й Государственной Думы. Он учился в Петербургском политехническом институте. Проходил практику на «Электропередаче» в 1914 году. Там он назывался "температурным студентом – ему поручили систематически записывать и анализировать температуру циркуляционной воды в ряде точек (на градирне, первом и втором озерах и др.). Считался третьим по уровню одаренности инженером среди практикантов Р.Э. Классона. Выполнил геодезическую съемку и проект дамб третьего охлаждающего озера, участвовал в постройке линии электропередачи 70 киловольт до Москвы, в первых работах по гидроторфу. По ходатайству преподавателей Императорского Технического училища К. К. Палуева включили в состав группы студентов для посылки в Америку в качестве приемщиков заказанных там для России станков и другого оборудования. В 1916 году К.К. Палуев выехал в командировку в США. Там его застала большевистская революция. Про Россию в прессе писались разные были и небылицы, и Палуев решил остаться в США. Там он закончил свое техническое образование и стал работать в «General Electric Co.» главным конструктором по трансформаторам. Его статьи появлялись в технических журналах, он сделал свыше 100 изобретений, защищенных патентами.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;(&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>– http://www.famhist.ru/famhist/klasson/00387c33.htm#0028e8de.htm, Konstantine Konstantinovich Paluev (1896–1958), by Samuel Sass; Berkshire County Historical Society).<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1930 году с К. К. Палуевым встречались члены советской технической делегации, которую возглавлял Василий Михайлович Савин-Савостьянов. К этому времени Палуев прожил в США уже 14 лет и впитал в себя плоды и принципы американской свободы и демократии. Можно представить себе какие споры и дискуссии могли разыгрываться в приватных беседах между Палуевым и его оппонентами и бывшими соотечественниками, убежденными в исторической миссии СССР, строившего передовое общество нового типа. О взглядах К. К. Палуева на Америку и «американскую мечту» можно судить по его статье под названием «12 уроков США. Почему Америка добилась успеха», вышедшей в июле 1957 года в журнале «ROTARIAN». По мнению Палуева, успех США обеспечивается демократией, гарантирующей условия для развития творческих сил индивидуумов, сочетанием индивидуальной и коллективной работы («коллективный гений») и тем, что политика и религия не вмешиваются в экономику. Вероятно, каждая сторона считала себя победителем в дискуссии. История расставила все по своим местам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Василий Михайлович и многие из его коллег через несколько лет сгинули в пламени сталинских репрессий. Константин Палуев мог чувствовать себя победителем в историческом споре. Он намного пережил своих советских гостей, но удача в какой-то момент отвернулась и от него. Палуев умер в 1958 году в госпитале Питтсфилд через месяц после того, как получил сильный удар током во время рабочих испытаний нового оборудования.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;КОМАНДИРОВКА В АНГЛИЮ 1933–1934 ГГ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1933–1934 годах Василий Михайлович Савин-Савостьянов находилcя в командировке в Великобритании. Там он стажировался и работал на заводах компании «Метро-Виккерс»&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>в пригороде Манчестера – Олд Траффорд. На «Метро-Виккерс» он изучал техническую документацию и рекомендовал для закупок новое оборудование, в том числе турбины и электрогенераторы для Днепрогэса, МГЭС и московского метро. Электрогенераторы «Метро-Виккерс» потом проработали на 1-й МГЭС долгое время. Сохранилось несколько фотографий на которых В.М. Савостьянов-Савин запечатлен во время командировки в Англию (Великобританию).<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;• В 1956 году компания «Метро-Виккерс» выпустила книгу об инженерах-стажерах компании с информацией, сколько специалистов, из какой страны проходило стажировку и сколько из них сейчас в той стране работает. На карте СССР стояло два числа «29» и «0»! Вероятно, большинство специалистов из СССР, работавших в начале 1930-х годов в «Метро-Виккерс», были впоследствии репрессированы и не дожили до года выхода книги в свет. Оставшиеся в живых (если таковые были «в наличии») после сталинских чисток предпочитали держать язык за зубами и избегать любых контактов с иностранцами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В эту командировку Василий отправился с семьей – будущей второй женой и дочерью от первого брака – нашей мамой Светой. По прибытии к месту назначения в Манчестер семейство Василия Михайловича поселили рядом с предприятиями «Метро Виккерс» в Олд Траффорде в городском доме с садом (половине большого дома, рассчитанного на две семьи). В таких домах как в то время, так и в нынешние времена живут семьи английских рабочих, инженеров, и мелкой буржуазии. С недавних пор у меня сложилась доверительная переписка с внуком деда Василия от второго брака – моим полукровным двоюродным братом Василием Игоревичем Савостьяновым. Он любезно передал мне ряд фотографий нашего общего деда, в том числе несколько снимков, запечатлевших Василия Михайловича во время командировки в Англию. 26 января 2020 года я получил от Василия Севастьянова следующее электронное послание: «Андрей, здравствуйте! Хотел бы сообщить один интересный факт, относящийся к нашему деду Василию. Мне удалось найти Свидетельство о Браке деда с бабушкой (прим. – второй женой, Инной Лазаревной Левиной) – оно датировано 24 марта 1935 года. Получается, что они ездили в командировку в Англию, не состоя в официальном браке. Меня это удивило, поскольку в те времена гражданские браки не то, что не поощрялись, а вообще не признавались. С уважением, Василий Савостьянов». Приложение к посланию содержало фотокопию документа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я тут же ему ответил: «Уважаемый Василий, огромное спасибо за очень ценные сведения и документ! Есть ли у вас сведения об образовании и профессиональной подготовке вашей бабушки? Знала ли она английский язык? Имела ли техническое образование? В таком случае она могла бы являться членом делегации. Или Василий Михайлович был настолько нужным специалистом, что ему поверили на слово? Андрей Воронцов».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ответ от Василия пришёл уже через несколько минут:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Андрей, однозначно второй вариант. Я помню, бабушка рассказывала, что до приезда в Англию она знала английский в пределах гимназического курса, а там Василий Михайлович нанял ей преподавательницу, и в скором времени она уже владела английским вполне прилично. И даже будучи в почтенном возрасте, помогала мне иногда с домашними заданиями по английскому. Высшего образования у неё не было. Как только она окончила гимназию, начались эти трагические события – революция, гражданская война. У её отца (моего прадеда) большевики отняли аптеку в Минске. Вскоре после этого он умер, и семья в 1922 году перебралась в Москву. Вместе со Свидетельством о Браке я нашел и бабушкину трудовую книжку, первая запись в которую сделана в феврале 1939 года. Бабушка работала всю жизнь машинисткой в медицинских учреждениях. Поэтому, вывод напрашивается один. Василий Михайлович был действительно очень нужным специалистом, и на неофициальный статус его супруги просто закрыли глаза. С уважением, Василий Савостьянов».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В конце мая 1934 года командировка Василия Михайловича подошла к концу, и, исполненный новыми техническими и научными идеями, он поспешил в СССР с надеждой скорейшего применения полученного опыта и знаний на благо индустриализации Советской Родины. Он и не подозревал, что возвращается навстречу своему бесчестию, мукам и скорой гибели.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дед Василий мечтал заниматься научно-исследовательской и конструкторской работой, но вопреки собственным интересам был направлен в МОСЭНЕРГО и назначен по возвращении из Великобритании директором МОГЭС-1. МОСЭНЕРГО с конца 1920-х начала 1930-х годов не было обделено вниманием бдительного ока и карающей руки партии – НКВД. Как и вся советская страна, эта организация пережила процессы «Промпартии», различных «вредителей» и т. п. Как мы знаем сейчас – большинство из этих «процессов» были сфабрикованы самой этой организацией. В обстановку всеобщего недоверия, шпиономании и «борьбы с вредительством» окунулся сразу же после возвращения из командировки в Великобританию и Василий Михайлович. Как и всем (ВСЕМ БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЯ!) советским «командирам производства» 1930-1950-х годов деду Василию, ставшему волею судьбы и его родной и горячо любимой партии в 1934 году директором МОГЭС, вменялось в служебные обязанности вместе с секретарем парторганизации и председателем профкома подписывать «задним числом» по запросам НКВД характеристики на уже арестованных сотрудников. От историка Григория Леонидовича Андреева, изучающего историю МОСЭНЕРГО и поместившего биографические данные деда Василия Михайловича на своей странице в интернете, я получил, вместе с некоторыми документами трудовой биографией деда, следующее послание (вместе с приложенной копией служебной характеристики):<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это характеристика подписана Вашим дедом. Вот краткие данные на Немолякина: Немолякин Владимир Иванович, родился 1 августа 1900 году, г. Темрюк. Русский. Образование высшее. Старший инженер в электроцехе МГЭС № 1. Беспартийный. Проживал: г. Москва, ул. Садовническая, д. 11, кв. 22. Арестован 26 августа 1936 года. Осужден 7 июня 1937 года Военной коллегией Верховного Суда СССР по обвинению в «участии в контрреволюционной террористической организации». Расстрелян 7 июня 1937 года. Место расстрела &#9472; Москва, Донское кладбище. Место захоронения &#9472; Донское кладбище. Реабилитирован 28 мая 1956 года Военной коллегией Верховного Суда СССР.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В самой характеристике обращает внимание, что, наряду с известной оценкой как социально вредной личности, отмечаются высокие технические способности и квалификация Немолякина. Характеристика не содержит никаких конкретных серьезных обвинений и воспринимается как неформальная и довольно «мягкая», с учетом того, что Немоляев был уже арестован. Да, мог бы работать лучше, да, не в полной мере использовал свои знания и способности… Однако нигде в характеристике не говорилось напрямую, что арестованный был вредителем и совершал акты саботажа, хотя в конце оной присутствует заключение-предположение, что «по своим политическими взглядам МОГ БЫ совершать такие действия».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дело «отягчалось» тем, что у уже арестованного к тому времени Владимира Немолякина имелись родственники за границей. Его сестра состояла за мужем за членом парламента Германии! Подписывая характеристику на Немолякина в 1936 г., Василий Михайлович уже был осведомлён об аресте и осуждении своей бывшей тещи – Ольги Оскаровны Осокиной, желавшей уехать из СССР.Знал он и то, что родная тётка бывшей жены проживает в Нидерландах. Можно представить, какие ощущения дед испытывал в момент ознакомления с фактом наличия у Немолякина родственников «за кордоном», какие ассоциации и аналогии возникали у него в голове. Однако, попробуй не согласись, попробуй не подпиши! В те мрачные годы строительства светлого будущего директора, секретари парткома и профкома каждой фабрики, каждого завода или советского учреждения, каждой воинской части были обязаны составлять и заверять своей подписью характеристики на уже арестованных сотрудников. И подписывали. Акт подписания подобных «документов» с одной стороны связывал подписантов круговой порукой – «сплачивал ряды», с другой – перекладывал на них значительную долю ответственности за осуждение своих товарищей по работе и тем самым служил для подписантов в качестве меры устрашения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Потом, во время своего 4-месячного заключения в перерыве между допросами и избиениями дед Василий наверняка не раз вспоминал о том, как подписывал характеристики на бывших своих подчиненных. Вспоминал ли он в те дни Англию и Америку? Наверняка вспоминал. И было ему от этих воспоминаний горше горького! Мы (мама, брат Алексей Ростиславович и ваш покорный слуга) имели возможность ознакомиться с протоколами его допроса. В одном месте на бумаге остались обширные бурые пятна – кровавые следы побоев. Тут же приписано рукой следователя «допрос прерван». Не сложно догадаться почему. Несмотря на такую «обработку», дед Василий сохранял самообладание и даже позволял себе своеобразно издеваться над упырями. Его рукой в протоколе записано «С ваших слов (это со слов следователя!) я знаю, что состою в шпионско-вредительской группе…». Уроды, идиоты – они это проглотили, пропустили и оставили в протоколе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дело Василия Михайловича Савина-Савостьянова было объединено с делами его коллег по МОСЭНЕРГО, арестованных ранее. Им вменялось в вину создание контрреволюционной антисоветской организации, главой которой эн-ка-вэ-дэ-шники «назначили» директора МОСЭНЕРГО Вилима Соломоновича МАТЛИНА.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Матлин Вилим Соломонович – родился в 1891 году в местечке Ветка Гомельской губернии, в семье учителя. Получил высшее политехническое образование. Жил в Киеве, активно участвовал в революционном движении, был членом социал-демократической партии. Во избежание ареста в 1914 г. уехал с женой в Америку, в Чикаго. Работал по найму в электропромышленности. Состоял в обществе «Руки прочь от Советской России», протестовавшем против интервенции. Когда Советское Правительство обратилось с просьбой ко всем квалифицированным специалистам, эмигрировавшим за границу, вернуться и помочь в восстановлении промышленности, семья вернулась на родину (1927). В том же году вступил в партию. Работал директором Русско-американского завода в Москве. В течение 10 лет работал в электропромышленности, был председателем ВЭО (Всероссийское электрическое общество), заместителем управляющего ГОСЭНЕРГОТРЕСТОМ. Дважды избирался в Моссовет. Был делегатом 17-го съезда ВКП (б). В 1932 г. откомандирован партией на должность управляющего Мосэнерго. Арестован 30 ноября 1937 года. По обвинению в участии в контрреволюционной террористической организации приговорен ВК ВС СССР к расстрелу. В расстрельном списке, утвержденном и подписанном Сталиным и Молотовым 20 августа 1938 года значился под номером 171. Расстрелян в день «суда» в «Коммунарке» 1 сентября 1938 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Аресты специалистов-энергетиков начались еще в 1937 году. С этой связи перевод Василия Михайловича в «АЗЧЕРЭНЕРГО» в марте 1937 года может косвенно указывать на то, что, вероятно, кто-то из руководства энергетической промышленности попытался спасти от надвигающейся опасности молодого руководителя. Те же, кто был к тому времени уже арестован, подверглись жесточайшей физической и психологической обработке и дали показания и на себя, и на товарищей, включая и нашего деда. В материалах следственного дела Василия Михайловича упоминаются показания, которые дали против него коллеги – и. о. главного инженера и замдиректора МГЭС № 1 Павел Михайлович Крумс (арестован 15 декабря 1937 года, расстрелян 7 сентября 1938 года) и Лев Яковлевич Кремнев – ответственный руководитель «ГИДРОЭНЕРГОПРОМ» Наркомата Тяжелой Промышленности СССР (арестован 23 июля 1937 года, расстрелян 27 сентября 1938 года). Не вызывает сомнений то, как были «добыты», выбиты у них эти показания, каким нечеловеческим страданиям были подвергнуты эти несчастные люди за те месяцы, которые они провели под следствием. Они испили горькую чашу страданий до дна и приняли смерть оболганными и проклятыми, так же как сотни тысяч таких же невинно убиенных.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1 сентября 1938 года на судебном заседании по делу «шпионской» группы «МОСЭНЕРГО» во главе В. С. Матлиным все арестованные, в их числе и Василий Михайлович Савостьянов-Савин, отказались признать за собой какую-либо вину по отношению к советскому государству и трудовому народу и оговорить друг друга. Это не имело абсолютно никакого значения. Их судьба была решена задолго до суда, и «Хозяин» скрепил это решение своей подписью. «Справедливый» советский суд вынес приговор, а палачи НКВД ночью того же дня прервали жизнь пламенных строителей светлого будущего выстрелами в затылок на полигоне в совхозе «Коммунарка».<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава 3<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Семейство Воронцовых<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В современной России, в которой в уродливой, порой карикатурной форме вновь нарождаются черты сословного общества, трудно устоять от соблазна, подобно нуворишам и бывшим «бандюкам» сочинить себе родословную, якобы восходящую к благородным, аристократическим предкам. Фамилия Воронцовы является одной из наиболее известных «благородных» фамилий России, и было бы весьма заманчиво соединить ветви своего генеалогического древа с мощным стволом и корнями древа аристократического, боярского и дворянского. Увы, в результате поисков я не нашел ни малейшего стыка с оным. По линии Воронцовых мы принадлежим к сословию харьковского мещанства&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>, сословию крепких хозяев-тружеников, исправных налогоплатильщиков, опоры местного общества и государства, какие бы личины и формы последнее не принимало.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;• Мещане – «правильные городские обыватели», (ремесленники, мелкие торговцы), владельцы городской недвижимости, основные плательщики налогов, городских сборов и податей, исполняющие общественные службы и отбывающие рекрутскую повинность. Мещане имели право корпоративного объединения и сословного мещанского самоуправления (которое реализовывалось через Мещанские Управы во главе с мещанским старостой). Для них существовал отдельный, мещанский суд. В середине XIX века мещане были освобождены от телесных наказаний, а с 1866 года – от подушной подати.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Происхождение и события из жизни бабушки и дедушки Воронцовых – Степана Филипповича и Валентины Константиновны (урожденной Чекарда) я знаю относительно неплохо. В моем семейном архиве имеются: метрика деда, копия свидетельства о венчании, аттестат харьковского Реального училища, справки и заверенная копия диплома Харьковского Технологического института, студенческая книжка Харьковской Консерватории, списки домовладельцев города Харькова 1882, 1887, 1901 и 1909 годов, копия личного дела инженера С. Ф. Воронцова из Российского Государственного Архива Экономики. В 1987 году я также имел возможность «ознакомился» со следственным делом деда в КГБ Первомайского района г. Москвы (в папке, которую мне выдали почитать в «конторе Никанора», лежала лишь подробная автобиография, написанная рукой деда. Но и в ней я все же отыскал описание важных событий, некоторые имена и даты. Самого дела тогда мне, конечно же, не предъявили, но я был рад и тому, что дали. Этот документ в моём архиве дополняет рукописная копия приговора, вынесенного деду в 1947 году, записанная красивым гимназическим почерком бабушки, а также копия бабушкиного письма прокурору).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;НАЧАЛЬНЫЕ СВЕДЕНИЯ О СЕМЕЙСТВЕ ВОРОНЦОВЫХ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наш дедушка, ВОРОНЦОВ Степан Филиппович (при крещении получил имя Стефан) родился в семье Филиппа Степановича Воронцова в 1892 году в российском губернском городе Харькове (ныне в составе Украины). Его отец – Филипп Степанович родился примерно между 1855 и 1860 годами, умер в Харькове в 1927 году.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;• В метрической записи о рождении сына Иродиона, Филипп Стефанович Воронцов записан как «…харьковский мещанин, уволенный в запас из армии, мастеровой старшего разряда…»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Маму дедушки звали Дария Косьминична (ее девичья фамилия нам не известна). Она умерла около 1893 года. Филипп Степанович был женат вторым браком. Вторая жена – Екатерина умерла в Харькове в 1943 году. Филипп Степанович Воронцов вместе с братом Архипом Степановичем являлись потомственными мастерами-краснодеревщиками, унаследовавшими от своего отца столярную мастерскую, которую со временем своими трудами они превратили в паркетно-мебельную фабрику «Воронцовы и Ко». Архип Степанович Воронцов в 1899 году, а Филипп Степанович в 1900–1902 годах были включены в адресно-справочный сборник «ВСЯ РОССИЯ» в алфавитный указатель фамилий купцов и промышленников Российской Империи в разделе «Столярное производство», а затем в разделе «Паркетное производство». Большую часть года на фабрике братьев Воронцовых работало до 25 рабочих. В летнее же время (после окончания посевной и до начала уборки урожая) число работников доходило до 50–60 за счет крестьян, выходивших в это время «на отхожий промысел». Сами Филипп и Архип Степановичи работали на собственной фабрике в качестве мастеров, также, как и все их сыновья от мала до велика. Братья Воронцовы также владели небольшой долей в Будянской (находившейся в селе Буды, Харьковской губернии) фаянсовой фабрике «Товарищества производства фарфоровых и фаянсовых изделий М. С. Кузнецова» (фабрика была построена в селе Буды Харьковской губернии), двумя каменными домами в Харькове (в одном из домов совместно проживали семьи обоих братьев, второй дом сдавался внаём), и дачей в поселке Новая Бавария, на земле которой стояло четыре деревянных строения. Имена Филиппа и Архипа Степановичей Воронцовых мы находим в Списке Домовладельцев города Харькова за 1882, 1887, 1901 и 1909 годы. Причем в Списке 1882 года под записью с их именами допечатано: «наследники». Очевидно, их родитель – Степан Воронцов покинул этот мир в 1881 или 1882 году (список домовладельцев составлен в середине июня 1882 года). В Государственном Архиве города Харьков имеются документы (Фонд 71, Опись 56, Дело 516) о том, что братья Воронцовы в августе 1892 года взяли кредит в Харьковском Земельном Банке в сумме 3000 рублей сроком на 29 лет и 11 месяцев под залог каменного дома с дворовыми постройками (оценены в 5750 рублей). Вероятно, они использовали кредит или для строительства второго дома, или для расширения своего дела. Однако, человек предполагает, а Бог располагает. Один из домов и фабрику Воронцовых национализировали Советы вскоре после окончания Гражданской войны. Революция освободила их как от собственности, так и от необходимости возвращать кредит Земельному Банку. Братья Филипп и Архип продолжали работать на фабрике в качестве мастеров и при новой власти. Об Архипе Степановиче Воронцове известно, что он был уважаемым в Харькове человеком и в 1910–1916 годах неоднократно избирался гласным городской думы Харькова. Он был женат на Матрене Стефановне (урожденной Высочанской), которая 20 января 1890 года родила ему сына – Григория Архиповича Воронцова. Григорий Архипович с отличием окончил химическое отделение Харьковкого Технологического института 29 ноября 1916 года по специальности инженера-технолога и был при этом произведен в чин XI класса, о чем имеется запись в Дипломе об окончании института. В 1917 году он служил старшим инженером-технологом Успенского прииска и Ольховского коксобензольного завода. Летом 2021 года из библиотеки Харьковского Технологического Университета (бывшего ХТИ), сотрудники которой ведут картотеку выпустников ХТИ, мне прислали информацию, что некий Григорий Архипович Воронцов, 1890 года рождения, образование высшее, беспартийный, главный инженер управления рудника № 8, был арестован 21 октября 1930 года и 27 июня 1931 года осужден судебной тройкой при коллегии ГПУ СССР на 5 лет исправительно-трудовых лагерей (за вредительство?). Судя по имени, отчеству, году рождения, роду занятий и образованию это именно наш родственник, двоюродный брат Степана Филипповича Воронцова.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;От Архипа Степановича и его сына Григория Архиповича ведет свое происхождение ветвь Воронцовых, часть которых в настоящее время проживает в Харькове, а часть обосновалась в подмосковном Красногорске (с праправнуком Архипа Степановича – Василием Игоревичем Воронцовым мне довелось недавно познакомиться в процессе семейных изысканий и обменяться семейными фотографиями и документами).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что касается нашего прямого предка – прадеда Филиппа Степановича Воронцова, то его первую жену, как я уже написал ранее, звали Дарья Косминична. Филипп Степанович и Дарья Косминична имели дочь Клавдию (она являлась самым старшим ребенком в семье) и трех сыновей – Петра, Иродиона и Степана. Дарья Косминична умерла вскоре после рождения нашего деда Стефана-Степана. Большая семья требовала наличия хозяйки в доме, и вскоре Филипп Степанович женился во второй раз. Его вторую жену звали Екатерина. С Екатериной Филипп Степанович прижил еще двух сыновей – Павла и Ивана (о полукровных братьях и сестре деда мы совсем ничего не знаем. Имя Ивана Филипповича Воронцова я обнаружил в списке студентов, окончивших Харьковский Технологический Институт).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Старший сын Филиппа Степановича – Петр (1885–1937), в чине прапорщика участвовал в Германской Войне. Получил ранение в июле 1915 года (15 сентября 1915 года прибыл на лечение в Харьков – «Русский Инвалид», 30 июля 1915, № 167, военно-литературный журнал «Разведчик» № 1297, стр. 591) и был комиссован из армии по ранению. В Гражданскую Войну Петр Филиппович Воронцов был призван в Вооруженные Силы Юга России, попал в плен к красным. По этой причине с 1920 года он состоял на особом учете по месту жительства (на Украине документы по учету бывших офицеров сохранились). Через некоторое время после окончания Гражданской войны Петр Филиппович поступил на работу в милицию и со временем стал одним из районных начальников харьковской милиции. Расстрелян в ходе репрессий в 1937 году. В автобиографии из «следственного дела» я нашел рассказ деда Степы о его допросе в 1937 году (в связи с арестом брата) в московском следственном отделе НКВД. На том допросе Степан Филиппович показал, что с братом Петром он поссорился еще в 1922 году из-за плохого отношения Петра к отцу. Последний раз они с братом виделись в 1927 году на похоронах отца, но так и не помирились. Думается, что это было сказано в качестве предосторожности специально для следователей. Тогда в 1937 году, слава Ангелу-Хранителю, беда прошла стороной от нашей семьи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Второй сын Филиппа Степановича – Иродион Филиппович Воронцов&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>(1888–1958) еще до революции получил инженерно-техническое образование в Харьковском Политехническом институте. В Первую Мировую Войну закончил ускоренный курс Киевского Военно-Инженерного училища и был выпущен прапорщиком. Во время гражданской войны он, также, как и Петр, был мобилизован в Вооруженные Силы Юга России (в армию генерала Деникина). В Белой Армии он служил по технической части в чине подпоручика, и был пленен красными в Екатеринодаре (Краснодаре). От расправы его спасли его солдаты, которые вступились за своего командира и поручились за него. (сведения о службе Петра и Иродиона Воронцовых в Вооруженных Силах Юга-России взяты из: «Участники Белого движения в России». Волков, Сергей Владимирович, д.и.н. www.swolkov.org).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Здесь я «предоставляю слово» самому Иродиону Филипповичу. Кто же лучше его самого может описать свое происхождение, образование и трудовую деятельность. С этой целью я помещаю ниже его автобиографию и анкетные сведения, полученные мною из Государственного Архива Экономики РФ (РГАЭ. Фонд 3429 (ВСНХ РСФСР и СССР), Опись 20 (личные дела учетно-распределительного отдела), единица хранения 131). Привожу эти документы ниже.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Автобиография инженера ВОРОНЦОВА Иродиона Филипповича<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;а) Социальное положение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Родился в 1888 году 8 апреля в городе Харькове; отец – мещанин, домовладелец, имел столярную мастерскую (25 человек). В этой мастерской я начал работать во время летних вакансий с 8 лет, по традиции, установленной в семье для сыновей (в семье было пять сыновей). Работу в мастерской не прекращал до окончания Технологического Института). Практику по деревообработке имел, кроме того, на заводах Духовского в г. Сумы и Кенигс в селе Простоянец Южной железной дороги.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кроме того, имел в 1910 году практику в качестве помощника машиниста на Средне-Азиатской железной дороге (станция Гарджуй), и в следующем году имел практику по гражданскому строительству, которую провел как самостоятельный производитель работ, при постройке многоэтажных зданий в г. Харькове. Профессиональную работу до призыва на военную службу в 1916 году начал на заводе «Южно-Русского Товарищества канатной промышленности Пеньков и Ко» в качестве заведующего канатным цехом. Военную службу начал в 1915 году вольноопределяющимся в запасе пехотного батальона. В том же году был командирован в Военно-Инженерное училище в город Киев, которое окончил в 1916 году в январе (курс обучения 8 месяцев) и был откомандирован в г. Ревель, где служил в Крепостной телеграфной роте до декабря 1917 года. В 1918 году в феврале-месяце был демобилизован в чине подпоручика и опять работал на канатном заводе Южно-Русского Общества в качестве начальника цеха. В 1919 году был мобилизован в армию Деникина, в которой прослужил с июля 1919 года по январь 1920 года при подвижных артиллеристских мастерских I-го Корпуса. Службу в Белой Армии оставил в Краснодаре (тогда Екатеринодаре), где был взят на учет особым отделом и оставлен на работу в Кубано-Черноморском Областном Лесном Комитете. В августе 1920 года был эвакуирован в Москву. Получил реабилитацию после изоляции в Кожуховском лагере. Окончил политические курсы для бывших офицеров был откомандирован на службу в Главный Лесной Комитет в Москву с октября-месяца 1920 года с какового времени и начинается моя непрерывная работа в лесной промышленности, до настоящего времени.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;б) Интеллектуальное развитие и самообразование.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Начальное образование получил в трехклассной школе. Затем окончил полный курс Реального училища в Харькове в 1905 году. Осенью того же года поступил в Технологический Институт, который окончил в январе 1914 года. Дипломный проект разрабатывал на тему «Деревообрабатывающий завод с лесопильным отделением для твердых пород». Самообразованием занимался в кружке молодежи и самостоятельно по вопросам естествознания и политической экономии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;в) Партийная принадлежность. В партиях не состоял и в настоящее время не состою.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;г) Участие в общественной жизни до Февральской революции. Принимал участие в забастовочном движении студентов в 1905–1906 годах и в вооруженном восстании в г. Харькове в 1905 году. Самостоятельно организовал библиотеку для рабочих.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;д) репрессии и судимость. За организацию библиотеки и переписку с заграничными общественными деятелями, высланными в 1905 году, подвергался обыскам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;е) Работа после Февральской революции. Во время февральского переворота был на военной службе в Крепостной Телеграфной роте в городе Ревеле. С первых дней революции был избран командиром роты, в каковой должности оставался до половины декабря 1917 года. В это время был одним из организаторов… После демобилизации вернулся в Харьков. С июля 1919 по январь 1920 года советская работа была прервана мобилизацией в ряды армии Деникина. С февраля 1920 года работа вновь возобновилась в Комитете Кубанско-Черноморской области в г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Краснодаре, а затем в Главном Лесном Комитете (Москва), в котором работал как специалист и затем как Заведующий Производственным отделом ДЕРЕВОУПРАВЛЕНИЯ. Во время службы дважды избирался в Ревизионную Комиссию Месткома. С декабря по октябрь 1923 года работал на 1-м Деревообделочном заводе «МОСДРЕВА» в качестве заместителя директора. Затем, по октябрь 1924 года по предложению Правления Катушечно-Челночного треста начал работать в Тресте, сначала в качестве инженера-организатора, а затем с августа 23 года Заведующим Производственным Отделом. Общественной работой занят по (проф)союзной линии, состоял с 24 года секретарем Центрального Бюро Инженерно-Технических Сил при ЦК Союза Деревообделочников. С января 1926 года приказом ВСНХ СССР утвержден членом Научно-Технического Совета Лесной и Деревообрабатывающей Промышленности. Кроме того, с декабря-месяца 1924 года состою членом Лыжной Комиссии при Высшем Совете Физической Культуры.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Работаю в журнале «Лесопромышленное Дело», которым издана брошюра «Поставы на распиловку бревен», составленную мною, инженером Шапиро и специалистом Соломоновым. По специальным поручениям обследовал Мозырьский лесной район на предмет организации концессии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ж) желание работать (по какой отрасли).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наиболее целесообразным считаю быть использованным для работы в Деревообрабатывающей Промышленности, а именно в области Катушечно-Челночного производства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подпись: Воронцов<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В приложенных к автобиографии анкетах Иродион Филиппович отметил следующие моменты: социальное происхождение до революции – мещанин, ремесленник. После революции – служащий. Чем жил он и супруга до Окт. Революции – оба жили службой. После революции – живу исключительно службой. Собственность до революции – мастерская, дом. После революции – не владею ничем. Знание языков – французский и немецкий (читает свободно пишет свободно). Политическим репрессиям – не подвергался. Участие в профсоюзах – впервые вступил в профсоюз в 1918 году. Член месткома УЛП, секретарь Центрального Бюро инженерных работников.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Военной образование – 1915 г. Инженерное училище в Киеве. Служба в Царской Армии – служил с 1915 по 1918 – всего лет 3. Звание прапорщика, на должности старшего офицера роты инженерных войск. Служба в Белой Армии – служил в Деникинской Армии всего 6 месяцев, инженер-подпоручик. В Красной Армии – не служил.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Специальность: основная – деревообрабатывающая промышленность (со стажем 15 лет), вторая – гражданские сооружения (стаж 2 года).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;• Из документов Харьковского Технологического Института я узнал также такие интересные факты как то, что в июле 1907 года студент Иродион Воронцов исключался из института по причине неуплаты денег за обучение. Но уже осенью того же года после внесения платы за обучение он был восстановлен в рядах студентов ХТИ (эти события скорее всего могли быть результатом непослушания родителям, ссоры с отцом. Денег в семье на образование детям всегда хватало). В 1912 году Иродион Филиппович вдруг вознамерился уволиться из ХТИ для поступления на военную службу, но так и не реализовал это своё намерение, успев отозвать свое прошение Директору института об увольнении. В конце концов Иродион Филиппович успешно окончил Харьковский Технологический имени императора Александра III Институт в 1914 году.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что касается последующей трудовой деятельности «дяди Ради», как называли его племянники, то, по крайней мере, до 1937 гг. Иродион Филиппович работал в мебельной и деревообрабатывающей промышленности. С конца 1930-х и до начала 1950-х годов он трудился на авиазаводе No. 84 в Химках (тогда многие детали корпуса и крыльев изготавливались из дерева). Так как он специализировался на обработке твердых пород древесины, то скорее всего он имел отношение к производству дельта древесины, которая использовалась в производстве элементов фюзеляжа военных самолетов в годы войны. По крайней мере, во время моего раннего детства у нас дома было много брусков дельта древесины, которые мы с братом Алексеем использовали как элементы наших «строительных конструкций». Был у нас даже молоточек из дельты древесины, которым можно было забивать гвозьди.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Иродион Филиппович был женат – жена Мария Евгеньевна, в девичестве Кузочкина – тётя Маруся, как ее называли дети Степана Филипповича. Своих детей Иродион и Мария Воронцовы не имели. Деда Стёпа поддерживал тесные отношения с Иродионом, которому отдал в пользование половину своего большого дачного участка под Москвой в поселке 6-й мебельной фабрики (ныне Радищево). Выйдя на пенсию Иродион Филиппович стал умелым садоводом, выращивал плодовые деревья, ягодные кусты и множество цветов. Я, брат Алексей и двоюродная сестра Ирина часто во время наших игр забегали на половину участка «дедушки Ради», как мы его называли, и невольно топтали посадки. За это мы получали строгие выговоры и «запрещения» забегать на участок. Эти запреты обычно длились не долго.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;СТЕПАН ФИЛИППОВИЧ ВОРОНЦОВ – наш дедушка по отцовской линии – родился 16 (29 по новому стилю) декабря 1892 года. В метрической книге Архангело-Михайловской церкви города Харькова за 1892 год в части о родившихся, под № 292 записан следующий акт: «Декабря шестнадцатого рожден, а декабря двадцатого крещен СТЕФАНЪ; родители его: города Харькова мещанинъ Филипп Степанович Воронцовъ и законная жена его Дария Косьмина дочь, оба православные. Таинство крещения совершил Протоиерей Иоанн Федоров с дьяком Александром Полтавцевым».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Среднее образование дед получил в харьковском 1-м Реальном училище, основной курс которого он закончил в 1909 году. С 20 августа 1909 года по 14 июня 1910 года он прошел обучение в дополнительном классе 1-го Реального училища и, таким образом, получил право поступать в высшие технические учебные заведения Российской Империи. В том же 1910 году Степан Филиппович, предварительно подкрепив аттестат удостоверением, что «…для продолжения его образования со стороны Мещанского Управления препятствий не имеется…», поступил в Харьковский Технологических Институт имени Императора Александра III.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из-за событий 1-й Мировой Войны, Революции и Гражданской Войны дед окончил полный курс обучения в институте только через 8 лет. В армию Степана Воронцова не призвали, так как еще в 1913 году он получил отсрочку от исполнения воинской повинности до окончания учебы в институте. За время обучения в институте в качестве студента-практиканта он прошел разностороннюю производственную практику в разных отраслях промышленного производства и строительства. Так в 1910–1914 годах от трудился на строительстве жилых домов в г. Харькове и на столярно-мебельной фабрике отца и дяди; в 1915–1916 гг. – в механических мастерских канатной фабрики Южно-Русского общества; в 1917 году – в механическом цехе судостроительного завода компании «Русского Судостроительного Общества» в г. Николаеве; в январе-апреле 1918 года – на Паровозостроительном заводе Русского Паровозостроительного и Механического общества в Харькове. Летом 1918 года Степан Филиппович окончил полный курс обучения в Харьковском Технологическом Институте и сдал выпускные экзамены. 20 (7) июня 1918 года ему был вручен Диплом с Отличием за № 2589 в котором было записано, что:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Харьковский Технологический институт сим объявляет, что Степан Филиппович Воронцов, из мещан, родившийся 16 декабря 1882 года, православного вероисповедания, по окончанию в 1918 году с ОТЛИЧИЕМ полного курса наук по Механическому факультету подвергся испытанию экзаменационной комиссии 7(20) июня 1918 года. Присвоена квалификация инженер-технолога со всеми правами и преимуществами, законами Российского государства предоставленными.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В удостоверении этого и дан сей диплом, за надлежащей подписью с приложением Институтской печати.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ректор института – И. Краедский Проректор – В. Гербуртъ-Гейбовичъ»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1914–1918 гг. одновременно с учебой в институте деда Стёпа прошел полный курс обучения в Харьковской Консерватории по классу вокала у итальянского профессора Федерико БУГАМЕЛЛИ (Степан Филиппович поступил в класс в сентябре 1914 года). В консерватории он был очень дружен с коллегой по Харьковскому Технологическому институту, будущим выдающимся басом русской оперы Марком Осиповичем Рейзеном. Марк РЕЙЗЕН несмотря на то, что как студент высшего учебного заведения имел отсрочку от призыва в армию, в 1914 г. ушел добровольцем на Германскую Войну и служил в драгунах в Финляндском полку. За проявленную в боях личную храбрость он был награжден георгиевскими крестами II-ой и III-ей степеней. Был дважды ранен и комиссован по ранению в 1916 году. Марк Рейзен учился в Харьковской консерватории в 1916–1920 гг. Во время учебы в консерватории Степан Филиппович познакомился с будущей женой, также обучавшейся вокалу в классе профессора Бугамелли – Валентиной Константиновной<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ЧЕКАРДА. Степан и Валентина полюбили друг друга и решили соединить свои судьбы узами Гименея. Как оказалось – на всю жизнь! Сохранилось Свидетельство за № 747, заверенное церковной печатью, гласящее что:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Стефан Воронцов 1918 года августа 19 дня повенчан причтом Архангело-Михайловской церкви г. Харькова браком с девицей Валентиною Константиновною Чекарда».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Свидетельство заверили священник Василий Степурский и диакон Иоанн Котляров.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пока деда (и бабушка) постигал(и) науку и культуру, жизнь в городе Харькове кипела и била ключом, стремительно сменялись правительства, правители и военно-политические режимы. Краткая хронология событий такова: в декабре 1917 года прибывшие из России части с боями берут власть в городе и разоружают войска Центральной Рады. 24–25 декабря на 1-м «Всеукраинском Съезде Советов» в Харькове пробольшевистские делегаты, к тому времени потерпевшие в Киеве поражение на «всеукраинских выборах», провозгласили Украину Республикой Советов. Уже 9-12 февраля 1918 года была провозглашена Донецко-Криворожская республика в составе РСФСР со столицей в Харькове. 7 апреля 1918 года, согласно условиям Брестского Мира, Харьков заняли немецкие войска. Вместе с немцами в Харьков вступил Запорожский корпус, поддерживавший Центральную Раду (Украинскую Народную Республику). 28 апреля в Киеве немцы арестовали Центральную Раду. 29 апреля в Киеве, а с 1 мая в Харькове была утверждена власть гетмана Скоропадского. В ноябре немецкие войска были выведены из Харькова, и 18 ноября 1918 года Запорожский корпус, стоявший в городе, и служивший с мая 1918 года гетману, объявил в городе власть Директории УНР (Украинской Народной Республики) во главе с Симоном Петлюрой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С 1 января по июнь 1919 года состоялось второе установление советской власти и образование УССР. В июне – декабре 1919 года город находился под контролем Вооруженных сил Юга России (войск А. И. Деникина) и являлся столицей Харьковской военной области. Наконец, в декабре 1919 года произошло третье установление советской власти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На фоне этого глобального водоворота событий разворачивались скромные события трудовой и семейной жизни студента и затем инженера Воронцова Степана Филипповича. Он завершал образование, начатое в царствование императора Николая II и продолженное при Временном правительстве, при советах, немцах и гетмане. Свой трудовой путь в качестве дипломированного технического специалиста деда Стёпа начал в июле 1918 года помощником инженера на строительстве электрической станции на канатной фабрике «Южно-Русского Общества» в городе Харькове (поселок Новая Бавария). Пережил в Харькове и немцев с гетманом, и Директорию, и также второе пришествие большевиков, отмеченное кровавыми эксцессами ЧК. Затем в Харьков пришли Вооруженные силы Юга России и мобилизовали в Белую Армию старших братьев Петра и Иродиона. В конце 1919 года (как я предполагаю, во время отступления белых и не дожидаясь третьего установления советской власти) Степан Филиппович Воронцов переехал вместе с супругой к семье её отчима в Ростов-на-Дону. Отчим Валентины Константиновны – Яков Яковлевич НИКИФОРОВ служил начальником телеграфных мастерских Екатеринославской железной дороги, где некоторое время успел поработать и деда Стёпа. В Ростове-на-Дону Степан и Валентина Воронцовы также занимались концертной деятельностью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В январе 1920 году, когда в Ростов-на-Дону пришли «красные», Степан Филиппович поступил в 1-ю Конную Армию вольнонаемным производителем работ (строительным подрядчиком) санитарной части. Отметим сей весьма благоразумный поступок для молодого семейного человека! Если бы дед вернулся в Харьков, то был бы мобилизован в Красную Армию на Польский Фронт. В 1-й Конной Армии Степан и Валентина Воронцовы нашли применение своим музыкальным способностям – они выступали в составе агитбригады перед бойцами и командирами с вокальными номерами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В качестве строительного подрядчика 1-й Конной Армии Степан Филиппович работал в Ростове и в Таганроге по июнь 1920 г. С июня по август в Таганроге он переболел сыпным тифом. По выздоровлении от болезни переведен на работу в губернскую военно-инженерную дистанцию на должность заведующего мастерскими в городе Таганроге. Из Таганрога он был переведен в июне 1921 года в город Екатеринослав в губернскую военно-инженерную дистанцию Днепровской Железной Дороги на должность помощника начальника ГУБВИД.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;29 июля 1921 года у Степана и Валентины Воронцовых родилась дочь Ольга («Лялечка»). В марте 1922 года дед был переведен в Харьковскую ГУБВИД, где работал до 1.06.1922, когда был уволен из армии. После увольнения из армии Степан Филиппович поступил на работу в Главное Управление Металлургической Промышленности на должность инженера и был командирован на Никополь-Мариупольский завод для обследования состояния завода. C 15.09.1922 он был переведен на постоянную работу на данный завод на должность помощника начальника трубопрокатного цеха.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1922–1924 годах Степан Филиппович работал заместителем начальника цеха Мариупольского Трубопрокатного Завода. В то время семья Воронцовых проживала в поселке Сартана, Сталинской (ныне Донецкой) области. 25 апреля 1923 года в семье случилось несчастье – маленькая Ольга умерла от скарлатины. В том же 1923 году 5 июня в Сартане в семействе Воронцовых появился на свет сын Ростислав. Чтобы помочь семье брата справиться с горем, Иродион Филиппович, который уже прочно обосновался в Москве, посоветовал младшему брату «сменить обстановку» и поспособствовал ему в получении приглашения на работу в «Автострой». В 1924 году Воронцовы переезжают в Москву и поселяются сначала на Нижне-Красносельской улице в доме 69а, затем по адресу Шереметьевский переулок, дом 5.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так как создание «Автостроя» затянулось, Степан Филиппович временно работал на разных должностях в разных учреждениях. Сначала в 1924 году дед Степан был направлен в отдел спецсооружений Управления ВВС СССР и даже успел поработать инженером-проектировщиком на строительстве аэродрома в Ухтомской. С этой работы он уволился через полтора месяца в связи с прекращением строительства. В Москве дедушка в свободное от основной работы время продолжает заниматься музыкальной деятельностью. 22 сентября 1924 года Экспертная комиссия Московской Биржи Труда присваивает Степану Филипповичу Воронцову квалификацию «концертного певца». В это время дедушка периодически выступает на малых сценах перед публикой в составе сборных концертных трупп.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В январе 1925 года С. Ф. Воронцов был принят на работу в Центральное Управление Государственных Автомобильных Заводов («ЦУГАЗ») на должность конструктора технического-производственного отдела. Там он проработал всего 5 Ѕ месяцев, так как строительство автозаводов в Советской России было отложено «до лучших дней». Вероятно, опять при участии брата Иродиона, дед Степан поступил на работу начальником деревообрабатывающего цеха Подольской Фабрики Швейных Машин (бывшая фабрика компании «Зингер»). Следующим местом работы Степана Филипповича стал «ДРЕВСТРОЙ». Там он участвует в проектировании лесокомбината в поселке Шумерли (Чувашия), выезжает в командировки в Петрозаводск, Кемь, Кимры, Нижний Новгород. В июне 1930 года Степан Филиппович увольняется из «ДРЕВСТРОЯ» в связи с возвращением назад в «Автострой», где он был назначен на должность начальника корпусного (деревообрабатывающего) цеха строящегося в Нижнем Новгороде автомобильного завода. Уже в июле того же 1930 года Степан Филиппович Воронцов вместе с большой группой советских инженеров едет на поезде через Польшу в Германию. Первой остановкой стал Берлин, где советские специалисты – будущие начальники цехов и старшие инженеры строящегося в Нижнем-Новгороде автозавода, получили в американском посольстве в Германии визы для въезда в США, после чего продолжили путешествие до Гамбурга. В гамбургском порту они сели на пароход «Нью-Йорк» (SS «New York»), принадлежавший компании “HAPAG – HAMBURG – AMERIKA LINIE” и поплыли на нем через Атлантический океан в Соединённые Штаты Америки, предварительно совершив короткие остановки в Шербуре и Саутгемптоне. Целью их командировки в США было изучение технологии производства автомобилей на заводах компании «Форд», участие в заключительном этапе проектирования своих будущих цехов и закупка оборудования для строящегося автозавода.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С борта парохода еще до прибытия в Америку деда Стёпа успевает отправить открытку своей семье, гостившей в то время у знакомых Кузочкиных в городе Валки Харьковской губернии (глава семейства Кузочкиных – Евгений Евгеньевич, так же, как и деда Стёпа, являлся выпускником ХТИ, а жена Иродиона Филипповича приходилась ему родной сестрой). Следует заметить, что открытка, отправленная Степаном Филипповичем с борта SS “New York” 27 июля 1930 года, достигла адресатов в Валках уже 15 августа. Феноменальная скорость доставки, если сравнивать со сроками доставки заграничной корреспонденции в СССР в более позднее время – в 1970–1980 годы! Тогда письма доходили ко мне из Западной Германии в Москву за 25–40 дней, и обычно приносились почтальоном в разорванном конверте со штампом «Поступило в поврежденном виде».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По приезду в Америку Стефан Воронцов (Stefan Vorontzoff, Passenger ID 9011990369241 – так записано в Регистрационном Листе (Манифесте) иностранных пассажиров, прибывших в США 28 июля 1930 года, поданном капитаном корабля SS “New York”, ныне хранящемся в Архиве Иммиграционной Службы США) прошел стандартную процедуру допроса в иммиграционной службе на острове Эллис (печально известном в среде иммигрантов как «Остров Слез»), предъявил необходимую тогда для въезда в Соединенные Штаты сумму в 80 долларов, после чего был допущен в страну. Некоторое время Степан Филиппович с группой коллег изучал конвейерное производство на заводах Форда в Детройте, затем уже один отбыл в городок Айрон Маунтэн (Iron Mountain, Michigan) для ознакомления с производством автомобильных кузовов и участия в проектировании будущего корпусного (деревообделочного) цеха ГАЗ. В интернете я разыскал открытку с фотографией корпусного завода Форда в Айрон Маунтэйн, сделанной примерно в то самое время, когда наш дед там работал. В декабре 1930 года план командировки был полностью выполнен, техническая документация подготовлена, и настало время возвращаться на Родину.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Назад в СССР дед Степан возвращался уже знакомым путем – пароходом из Нью-Йорка в Гамбург, с остановками в Саутгемптоне и Шербуре. Из Гамбурга на поезде доехал до Берлина. В Берлине Степан Филиппович задержался на 10 дней с целью закупки оборудования для строящегося автозавода (будущего «ГАЗ»). В Москву он прибыл в январе 1931 года. В то время семейство Воронцовых проживало на Красносельской улице. Вскоре они переезжают жить на улицу Грановского (ныне, как и до 1917 года, Романов переулок) в дом номер 5, квартиру № 49 на пятом этаже подъезда № 5. Две большие комнаты в этой коммунальной квартире становятся местом непрерывного обитания семейства Воронцовых на последующие 40 лет (50 лет, считая автора этой хроники, покинувшего это легендарное место проживания в 1985 году). Деда Стёпа и баба Валя славились необычайным даже для Москвы гостеприимством и хлебосольством. Дальние и ближние родственники, друзья и знакомые, а иногда и знакомые знакомых, путешествовавшие проездом через Москву, всегда были уверены, что смогут остановиться на ночь (две-три-четыре) у Воронцовых, где их приютят, накормят, предоставят диванчик или (и) раскладушку. В комнатах у дедушки и бабушки в разное время «проездом через Москву в Горький» гостили американские коллеги Степана Филипповича, его соратники по строительству «ГАЗ» – Репперт и Маклайт. В Горьком Воронцовы проживали в «Американском посёлке» рядом с Маклайтами и дружили семьями.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В московской «квартире» Воронцовых время от времени останавливались и их многочисленные русские друзья. Одним из таких друзей дедушки был инженер-технолог Николай Яковлевич Федотов (а на самом деле – бывший офицер российской императорской армии Николай Ялмарович ЛЮНДЕКВИСТ). Он приходился сыном царскому генералу и братом Владимиру Люндеквисту – Генерального Штаба полковнику, мобилизованного в Красную Армию. Владимир Ялмарович Люндеквист являлся одним из организаторов белого заговора в Питере в 1919 году во время наступления армии Юденича, был разоблачен ЧК и расстрелян в январе 1920 года. Сам Николай Ялмарович Люндеквист (он же Федотов, он же Никитин, он же Любимов) был арестован при попытке перехода границы в 1935 году и осужден на 5 лет лагерей. Отбывал срок он в печально известном Соловецком Лагере Особого Назначения (СЛОН). В 1937 году Николая Люндеквиста перевели в Ленинград на тюремный режим и в декабре того же года расстреляли по приговору тройки УНКВД Ленинградской области.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Ну, причем тут Люндеквист!» – раздраженно спросит мой читатель. Отвечу: а притом! Я не случайно привожу по ходу моего повествования сведения, касающиеся порой случайных людей, не имеющих прямого отношения к нашей семье. Круг и обстоятельства общения наших родственников с известными и малоизвестными современниками создают более полное представление об эпохе, в которой они жили и работали и позволяют увидеть в событиях давно прошедших и высший промысел и тот жребий, который сознательно или бессознательно вытягивали герои моей повести. Все могло сложиться иначе, но случилось именно то и именно так, как случилось. Николай Люндеквист, как и многие тысячи других «бывших», пытался «встроиться» в систему, являлся квалифицированным инженером. Но для советской системы он как был, так и остался врагом, даже через 15 лет после окончания Гражданской Войны. Не было еще интернета, но был телеграф и телефон и обширная сеть информаторов НКВД. Вычислили, проверили картотеки, обложили. Попытался уйти через границу – схватили. Конец истории.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По поводу Маклайта и Люндеквиста наш дед допрашивался в 1937 г. в НКВД в Москве (сведения о допросе 1937 года я нашел в его автобиографии в папке следственного дела от 1947 года). Тогда же деда Стёпу расспрашивали про брата Петра. Степан Филиппович отговорился тем, что с братом давно поссорился и виделся с ним последний раз на похоронах отца в 1927 году. Просто удивительно, что тогда в 1937 для него все обошлось без последствий. Видать, вытащил кто-то за него короткую соломинку… Однако пора вернуться к повествованию о дедушке. По возвращении из США Степан Филиппович был назначен начальником Корпусного (Деревообделочного) цеха строящегося «ГАЗ». Дед принимал активное участие в завершении строительства завода и его цех был запущен одним из первых, за что его лично похвалил нарком Серго Орджоникидзе. В 1931–1936 гг. Степан Филиппович Воронцов работает начальником Деревообделочного цеха «ГАЗ».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На этой должности он работал до 31 января 1936 года. С 1 февраля 1936 года наш дед был откомандирован в Москву на завод «КИМ» (будущий «Москвич») на должность технического директора. 1 ноября 1936 года Степан Филиппович был отозван с «КиМ» отделом кадров Наркомата Тяжёлой Промышленности для получения нового назначения на должность главного инженера Климовского Машиностроительного завода. Однако, по просьбе ГУТАП (Главного Управления Тракторной и Автомобильной Промышленности) его поступление на Климовский завод было отсрочено. В результате до Климовска Степан Филиппович Воронцов так и не доехал, а проработал на заводе «КиМ» почти до конца 1938 года заместителем директора завода по производству.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С 1938 по 1945 год С. Ф. Воронцов работал на автозаводе имени Сталина («ЗиС», с 1956 года переименован в «ЗиЛ») заместителем начальника и сменным начальником прессового цеха. Перевод в Москву в 1936 году, как оказалось в последствие, спас деду Стёпе жизнь (и не только ему, а также нашему соседу по квартире № 49 в доме 5 на улице Грановского – Михаилу Яковлевичу Розенштейну, одному из ведущих инженеров ГАЗ, а в 1960-1970-е годы – специалисту Минавтопрома СССР). В то время пока деда Стёпа в Москве налаживал работу на «КиМ» и «ЗиС», на «ГАЗ» накатила волна массовых арестов, коснувшихся всех категорий работников завода. Особенно тяжело репрессии отразились на технической интеллигенции и руководящих кадрах – «командирах производства». В 1937–1938 годах были арестованы все начальники цехов и главные инженеры, включая начальника строительства и первого директора Степана Семёновича ДЫБЕЦА и сменившего его на посту директора «ГАЗ» Сергея Сергеевича ДЬЯКОНОВА. С. С. Дьяконов «проходил» по тому же расстрельному списку № 1, что и наш дед – В. М. Савин-Савостьянов, подписанному Сталиным и Молотовым 20 августа 1938 года. Он был расстрелян в «Коммунарке» в тот же день, что и наш деда Вася – 1 сентября 1938 года. Вот опять перст судьбы! Мог бы оказаться в этом списке и Степан Филиппович, не будь он переведён в Москву. И не писал бы я сейчас эту хронику, так как жизненные события разворачивались бы совсем по-другому сценарию…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Репрессии 1930-х годов конечно же обрушились на все классы и социальные слои советского общества. Однако почти поголовное уничтожение инженерно-технической элиты, стажировавшейся в США, Германии и ряде других стран и принимавшей участие совместно с приехавшими в СССР многочисленными иностранными специалистами (а таких в общей сложности оказалось более 200 000!) в сооружении, оснащении и пуске гигантов советской индустрии, вызывет на первый взгляд удивление. Я много читал матералов и о репрессиях и об индустриализации и у меня сложилось убеждение, что наряду с созданием атмосферы шпиономании и нагнетанием страха перед неибежно приближающейся войной, репрессии преследовали и такую важную для Сталина и партийной верхушки утилитарную цель, как стирание из народной памяти правды о финансовых источниках, реальных механизмах и логистике индустриализации, и создание мифа об исключительной руководящей роли Сталина и руководства ВКП(б), волей и замыслом которых в кратчайшее время в СССР было создано «всё из ничего».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Словно паровым катком прокатились репресии и по «ГАЗ». Почти все руководители и старшие технические специалисты завода-гиганта были расстреляны как враги народа. Немногим «повезло», как другу дедушки Семёну Зиновьевичу БОНДАРЧИКУ, начальнику инструментального цеха. Его осудили на 8 лет ИТЛ по статье 58–7, -11. Следствие по делу Бондарчика продолжалось более двух лет – с октября 1937 по март 1940 года. Его запугивали, нещадно били, ставили «в шкаф» на долгие часы, но он отверг все обвинения и не подписал никаких признательных показаний. Вероятно, именно это спасло его от высшей меры наказания. После освобождения ему определили для проживания Владимирскую область село Ставрово. В декабре 1949 года С. З. Бондарчик был повторно арестован и в марте 1950 года осужден на 5 лет ссылки по той же статье 58-7, -11. Ссылку он отбывал в поселке Дудинка Красноярского края. Был освобожден только в мае 1955 года. В конце 1950-х – начале 1960-х годов Семён Зиновьевич с супругой неоднократно бывали в гостях у бабушки с дедушкой на улице Грановского. Когда приходили Бондарчики, бабушка и дедушка уводили их в свою комнату, плотно закрывали двери и часами предавались воспоминаниям о заводе, о невинно убиенных товарищах и лагерной жизни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Семейство Воронцовых благополучно пережило в Москве конец тридцатых годов и дожило до начала войны. Немцы стремительно приближались к столице СССР, в связи с чем часть заводского оборудования «ЗиС» была вывезена в Поволжье и на Урал. Завод был подготовлен к подрыву. 16 или 17 октября 1941 года в дни «великого московского драпа» директор «ЗиС» Иван Алексеевич Лихачев вызвал к себе начальников цехов и старших инженеров, выдал им своей властью по новому грузовику и дал распоряжение ехать (тикать!) из Москвы в Горький, где ждать дальнейших указаний. Дед с бабушкой с помощью остающихся в Москве военно– и трудообязанных сыновей нагрузили грузовик, тем немногим добром, что составляло их личную собственность, и поехали прочь из Москвы. Тут случилась незадача! Дедушка был водителем малопытным. До войны у него была служебная легковая машина, но ее чаще водил личный шофер деда, а сам Степан Филиппович – только по выходным при выезде на дачу. Так-то ведь была легковушка, а тут грузовик, да ещё тяжело нагруженный! Одним словом, дед Стёпа сел за руль, поехал, да далеко не уехал – не вписался в поворот и врезался в столб. Видно, такова была воля небесных сил, знак свыше. Степан Филиппович и Валентина Константиновна не стали более испытывать свою судьбу и вернулись назад домой на ул. Грановского. И вскоре оказалось, что рука судьбы снова прикрыла от беды семейство Воронцовых. В ночь с 4 на 5 ноября 1941 года Люфтваффе провело первую бомбардировку Горьковского Автозавода и города Горького. Серьезно пострадали производственные цеха и жилые кварталы завода. В результате прямого попадания в главный корпус погиб директор завода и значительная часть руководящего состава. В следующую ночь в результате бомбардировки погибло около 130 человек и около 180 получили тяжёлые ранения. Среди погибших значительную часть составили беженцы из Москвы, расселенные в Автозаводском районе. За первой бомбардировкой последовали новые и новые (всего 43 авианалёта с ноября 1941 по июнь 1943 года). Последняя бомбардировка Горького и автозавода состоялась в ночь с 21 на 22 июня 1943 года. Завод был выведен из строя и не выпускал автомобили с ноября 1941 до конца ноября 1943 года (завод продолжал выпуск небольшого количества танкеток).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так наши дедушка с бабушкой волею случая всю войну прожили в Москве. Степан Филиппович продолжал работать на автозаводе «ЗиС», который возобновил выпуск продукции в июне 1942 года, в качестве начальника цеха. В 1943 году из дома № 5 по улице Грановского бабушка и дедушка проводили на фронт сперва среднего сына Всеволода, а потом и старшего – Ростислава. Младший сын Воронцовых – Юрий, в годы войны ударно трудился на авиазаводе в Химках на участве сборки моторов, куда ему помог устроиться на работу дядя – Иродион Филиппович.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После войны в 1946 году Степана Филипповича переводят из Москвы назад на горьковский автозавод на прежнюю должность начальника корпусного цеха. В 1947 году «ГАЗ» отмечал юбилей – 15-летие со дня пуска завода. Был организован торжественный вечер в доме культуры. Стали искать докладчиков среди ветеранов завода, коих естественно (вследствие довоенных репрессий!) оказалось ничтожно малое количество. А партийных ветеранов из числа руководителей завода не осталось и вовсе! Нашли-таки выход из трудного положения, пригласили выступить с воспоминаниями о строительстве и первых годах работы завода беспартийного инженера, начальника корпусного цеха Степана Филипповича Воронцова. Деда Стёпа принял приглашение и выступил… на свою беду. Рассказал, как проектировался завод, как строился, как Советская Родина послала их, будущих командиров автомобильной промышленности, в Америку на заводы Форда изучать производство. Рассказал и то, как жили и что увидели в Североамериканских Соединенных Штатах. Сразу же после выступления нашлась группа «бдительных» товарищей, разглядевших в выступлении инженера Воронцова неприкрытую пропаганду капиталистического строя и явную антисоветчину. В результате письма-доноса, отправленного в компетентные органы этими «бдительными товарищами», Степан Филиппович был арестован 8 декабря 1947 года. В ходе следствия вскрылись и другие «отягчающие» факты и обстоятельства. Так товарищи по работе вспомнили, что на семинаре руководящего состава «ГаЗ» в начале 1947 года Степаном Филипповичем было заявлено, что Февральская Революция 1917 года началась стихийно (это же клевета на руководящую и напрвляющую роль ВКП(б) в организации буржуазной Февральской Революции!). В другом случае Степан Филиппович по просьбе молодого рабочего помочь с подготовкой выступления на комсомольском собрании на годовщину смерти В. И. Ленина дал ему (наверняка, сознательно!) из своей домашней библиотеки сборник под названием «Перед Великой Могилой», в котором содержались статьи соратников Ленина (врагов народа Бухарина, Каменева, Рыкова и др.). При этом инженер Воронцов сказал молодому рабочему; «Посмотри, может быть найдешь что-либо подходящее». Комсомолец конечно же нашёл и сообщил товарищам… Кроме того, Воронцов С. Ф. проводил систематическую антисоветскую агитацию – рассказывал рабочим о материальных условиях жизни рабочих в США. Допрошенный на судебном следствии Воронцов ни в чём себя виновным не признал. Тем не менее «судебная коллегия нашла, что обвинение, предъявленное Воронцову С. Ф., вполне доказано» и 5 марта 1948 года осудило его по статье 58–10 ч.1 УК РСФСР к лишению свободы на 5 лет с поражением в правах на 3 года (срок отбытия наказания – с 8 XII 1947). Статью 58–11 – участие в террористической антисоветской организации сняли еще в ходе следствия. Сразу же после ареста Степана Филипповича баба Валя поехала в Горький, где добилась приема у начальника областного МГБ. На бабушкину просьбу о пересмотре дела генерал госбезопасности ответил коротко: «Сам знаю, сажать не за что. Не посадить – не могу!». Деда Стёпа отбыл свой срок «от звонка до звонка» в отделении ИТЛ Приморского Края недалеко от Благовещенска на Амуре. Там он работал инженером на лесопильном производстве. Был освобожден в связи с полным отбытием срока наказания 8 декабря 1952 года. Местом жительства на последующие 3 года поражения в правах ему был определен город Киржач, Владимирской области.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следовал дед к месту ссылки через Москву. Чтобы увидеться с ним на вокзал пришла вся семья. Во время короткого свидания ему показали внуков – Алексея и Андрея, которых он прежде никогда не видел, но о появлении которых на свет уже знал из писем от родных. В Киржаче ссыльному инженеру Воронцову удалось устроится на завод «Красный Октябрь» механиком по вентиляции. В этом качестве он проработал с 16 января по июнь 1953 года и уволился по собственному желанию. С июля 1953 года по февраль 1956 года дед работал старшим инженером Технологического Отдела в проектном институте «Гипродревпром», после чего был отправлен на пенсию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;31 мая 1956 г. Прокуратура РСФСР выдала Степану Филипповичу Воронцову справку о том, что 16 мая 1953 года приговор Горьковского областного суда от 5 марта 1948 года отменён и делопроизводство по пункту 5 ст. 4 УПК РСФСР прекращено. Это означало, что дело должно быть направлено на пересмотр. За этим постановлением последовало следующее:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Постановлением Верховного Суда РСФСР от 23 октября 1956 года за номером 466-ПС6 дело по обвинению ВОРОНЦОВА Степана Филипповича, 1892 г. Рождения, осужденного Горьковским областным судом 5/III-1948 г. по ст. 58–10 ч.1 УК к 5 годам лишения свободы с поражением в правах по п.п. «а», «б» ст. 31 УК на 3 года, рассмотрено Президиумом Верховного суда РСФСР 11/V-1948 г. Приговор Горьковского областного суда от 5/III-1948 г. И определение Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда РСФСР от 8/IV-1948 г. отменены и дело в отношении ВОРОНЦОВА С.Ф. производством прекращено за отсутствием в его действия состава преступления. ЗАМ. ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ВЕРХОВНОГО СУДА РСФСР АРХАНГЕЛЬСКИЙ» Родина как бы извинилась перед невинно осужденным и уже полностью отбывшим срок Степаном Филипповичем, сняла с него ограничения на проживание и передвижения и выдала ему дубликат Трудовой Книжки, в котором не было сведений о годах, проведенных в ИТЛ, а сразу после записи от 11 июля 1946 года «Назначен начальником деревообрабатывающего цеха ГАЗ» стояла запись от 25 декабря 1952 года «Уволен в связи с переходом на другую работу», а сразу за ней запись о приеме на работу в Киржаче в 1953 г. Вот так просто, с должности начальника цеха «ГАЗ» и прямо на должность механика по вентиляции. Как говорится, в соответствии с образованием и производственным опытом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Согласно Постановлению Совета Министров СССР № 1655&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>реабилитированным полагалась денежная компенсация в размере двухмесячной зарплаты, исчисляемой из оклада на момент ареста. Это за пять лет, проведенных Степаном Филипповичем под следствием, на этапах, в исправительно-трудовом лагере и за полгода ссылки в Киржаче! Те из реабилитированных, кто провел на зоне «десятку» и долее получили точно такую же сказочную «компенсацию». Страна советов откупилась от невинных сидельцев задёшево: выдала «подъемные» и сказала: «Вы свободны! Теперь ступайте на все четыре стороны»&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>. &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Постановление Совета Министров СССР № 1655 от 08.09.1955 «О трудовом стаже, трудоустройстве и пенсионном обеспечении граждан, необоснованно привлеченных к уголовной ответственности и впоследствии реабилитированных».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Когда Степану Филипповичу Воронцову рассчитывали пенсию, то обратились за сведениями о его зарплате в бухгалтерию завода «ГАЗ». Там посчитали и включили в общую ведомость и помесячную раскладку за время, поведенное дедом в ИТЛ: «сколько бы ему полагалось выплатить зарплаты в соответствии с занимаемой должностью за пять лет если бы он не сидел». Получилось более 124 000 рублей. Компенсировали 4000. Пенсию на основании данной ведомости начислили «максимальную» – 1200 рублей в месяц «старыми» или 120 рублей «новыми» деньгами.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все последующие после освобождения из заключения и реабилитации годы жизни деда Стёпа внешне оставался лояльным Советской Власти, скорее он жил параллельно с этой «владой», не жалуясь, ничего у неё не прося, но и не выражая особой любови к оной. Однако, по его внешнему поведению мы чувствовали, что дед не оправился полностью от пережитого потрясения. К тому же деда Стёпа вернулся из отдаленных мест с серьезной травмой. Наш папа рассказывал, что по словам дедушки, он получил тяжёлую травму в лагере при работе на пилораме – его сильно ударило бревном в пах. Имел ли место несчастный случай или произошло что-то иное, например, вполне «обычное» избиение уголовниками, нам, младшим членам семейства Воронцовых, не известно. Может быть, дед придумал эту историю о травме на работе, чтобы не пугать жену. Эта травма позднее стала причиной возникновения у него аденомы в паху, которая затрудняла ему движения при ходьбе. Деда Стёпа, будучи еще физически вполне крепким, ходил на полусогнутых ногах небольшими шажками, шаркая стопами по земной поверхности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Степан Филиппович не желал без особой нужды вспоминать о прошлом и делиться пережитым вне семейного круга, и когда в начале 1970-х годов он получил по поводу очередного юбилея автозавода письмо с «ГАЗ» с просьбой поделиться воспоминаниями, то дедушка не захотел на то письмо отвечать (хватит, один раз уже поделился – в 1947 году!). Уже будучи на пенсии, Степан Филиппович, пока мог физически, продолжал работать инженером на заводе деревянных конструкций в Крюково. Нужно было содержать себя и жену и – главное, помогать детям и внукам. Дедушка в свободное время усердно занимался домашним хозяйством и работой по даче, где успешно выращивал цветы, огурцы и помидоры. И это на лесном, затенённом высокими елями и соснами участке, там, где огурцов и помидоров не должно расти ни в теории, ни на практике! По утрам деда Стёпа вставал рано, готовил кофе и приносил бабушке в постель. По выходным дням он ездил на электричке в Крюково или Солнечногорск за продуктами для бабушки и внуков. Он ремонтировал постройки и забор на дачном участке, установил в доме водяное отопление, заказывал через поселковый совет дрова, уголь, керосин. Так что и зимой в нашем дачном шлакобетонном доме с верандами было очень тепло. Несмотря на пережитое лихо, деда Стёпа оставался оптимистом и умел радоваться каждому дню жизни. В Москве «на Грановского» на одной из полок роскошного итальянского буфета у него всегда стояла заначка – четвертинка водки, в которой он настаивал то лимон, то ягоды. Махнет деда стопочку, раскраснеется, крякнет от удовольствия и запоет! Пел дед тенором, голос в старости стал слабым, но сохранял красоту. Репертуар у Степана Филипповича был классический: арии Ленского и Лоэнгрина, романс Надира, русские и украинские песни. Любил слушать по радио вокальные произведения в исполнении Лемешева, и особенно, Козловского. Как-то в конце 60-х годов друг нашей семьи, великая оперная певица Ирина Константиновна Архипова в разговоре с Марком Рейзеном упомянула, что вот живут совсем недалеко от улицы Неждановой на улице Грановского супруги Воронцовы – Степан Филиппович и Валентина Константиновна, окончившие консерваторию в Харькове в 1918 году. Услышав сие известие, Марк Рейзен очень обрадовался – так это же мои старые друзья! С тех пор дедушка и бабушка до конца жизни часто ходили к Рейзену в гости в дом артистов Большого Театра, что на улице Неждановой (ныне – Брюсов переулок).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Деда Стёпа никогда не жаловался на жизнь, не рассказывал внукам о том, что пережил за годы несвободы (может быть, поделился с женой Валентиной Константиновной и сыновьями). Уже когда мы с братом Алексеем достигли студенческого возраста, и стали предпринимать попытки все-таки разговорить деда Стёпу и узнать что-либо, на все наши просьбы «ну деда, расскажи, как было там, в лагере?» деда Степа с грустной улыбкой отнекивался: «Да что там рассказывать, все пять лет занимался физическими упражнениями на свежем воздухе…». Дедушки не стало летом 1974 года. Ушёл тихо, как и жил – сердце устало.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;ВОРОНЦОВА ВАЛЕНТИНА КОНСТАНТИНОВНА – БАБА ВАЛЯ (1896–1975).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наша бабушка – «баба Валя» – как называли ее все внуки, родилась в Ростове-на-Дону 3 марта (по старому стилю) 1896 года и была крещена 10 марта 1896 года в городской Никольской церкви. В актовой записи № 31 значится родители: отец – бердянский мещанин Константин Степанович ЧЕКАРДА и Александра Дмитриевна (так в документе). Восприемниками при крещении записаны ростовские мещане Вячеслав Станиславович Полухтович и Александра Павлова Капустинская.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мама бабы Вали – Александра Дмитриевна, урожденная ГОРБАНЬ. По семейному преданию Горбани происходили из запорожских казаков, и один из них даже являлся кошевым атаманом низового Запорожского Войска. По всей видимости, речь может идти не о кошевом, а о наказном атамане – представителе низового запорожского войска Иване ЛЯЩЕНКЕ-ГОРБАНЕ, «письма неумеючего», за которого в 1666 году к докладным статьям, поданным гетманом Иваном Брюховецким Его Царскому Величеству, «…Захарко Андреев руку приложил». Вообще Горбаней было среди запорожцев немного. Так в реестре Запорожского Войска 1756 года я отыскал по всем куреням только одного казака по фамилии Горбань – Грицко Горбань, казак Пластунивского куреня. Название куреня «Пластунивский» указывает на то, что главной боевой специальностью казаков данного куреня был «поиск», иными словами – разведка и диверсионные операции. В реестре 1756 года в списках почти каждого куреня я обнаружил с дюжину казаков с фамилиями Горб, Горбатый, а вот Горбань среди них оказался только Грицко – один-одинёшенек. Скорее всего, именно к нему и восходит родословная нашей бабушки по материнской линии (линии Горбаней). Ведущие свой род от запорожских казаков Горбани волей судьбы сначала оказались в Приазовье, а позднее осели на землях Всевеликого Войска Донского в славном городе Ростове-на-Дону. Старший брат Александры Дмитриевны – Сергей Дмитриевич Горбань (1870, Ростов-на-Дону – 1930, Таганрог) служил актером императорских театров Ярославля, Москвы и Одессы. Он выступал под сценическим псевдонимом Орский. В 1920 году ГОРБАНЬ-ОРСКИЙ оказался в Таганроге, где основал народно-художественный театр, в котором являлся художественным руководителем и главным режиссером-постановщиком. 22 июля 1920 года Сергей Орский с супругой Марией Александровной Фабриковой-Орской принимали у себя дома гостивших в то время в Таганроге поэтов Сергея Есенина и Анатолия Мариенгофа. Возможно, что кроме брата Сергея у Александры Дмитриевны Горбань были и другие братья. В «Алфавитном Указателе Жителей города Ростова-на-Дону» на 1913 год значатся Горбань Семён Дмитриевич и Горбань Андриан Дмитриевич.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бабушкин отец, бердянский мещанин Константин Степанович ЧЕКАРДА (по происхождению из чехов) владел собственной мастерской по производству плугов, борон и другого навесного и прицепного сельскохозяйственного оборудования. Бабушка вспоминала, что плуг, произведенный в мастерской её отца, однажды завоевал медаль на Ростовской Сельскохозяйственной Выставке. Создатель плуга демонстрировал публике работу своего изделия будучи облаченным во фрак со шляпой-цилиндром на голове.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Константин Степанович, по воспоминаниям самой бабушки, во время русско-японской войны 1904–1905 годов служил механиком на одном из броненосных кораблей 1-й Тихоокеанской эскадры и отличился тем, что спрятал на своем теле и, таким образом, спас от врага кормовой флаг одного из кораблей (возможно, броненосца «Ретвизан»), захваченных японцами в Порт-Артуре. Вскоре он бежал из японского плена и доставил флаг на Родину. Якобы за спасение флага корабля он был награжден орденом и пожалован в личные дворяне, а его дети получили возможность бесплатного обучения во всех учебных заведениях Российской Империи. Мы обращались в Государственный Военно-Морской Архив в Питере с запросом на поиск Константина Чекарда в списках личного состава Второй Тихоокеанской эскадры и получили отрицательный ответ – человека с такой фамилией среди личного состава броненосца «Ретвизан» не было. Не нашел я и упоминания о Константине Чекарда в журнале «Нива» за 1904 и 1905 годы, подробно освещавшим ход русско-японской войны. Журнал «Нива» печатал списки с именами награжденных во время войны. Возможно, бабушка перепутала название корабля, возможно, её папа успешно выдавал себя за героя русско-японской войны, а возможно он таковым являлся на самом деле. Бабушка же всегда утверждала, что обучалась в гимназии за казенный счет как дочь героя войны. На самом деле этому могла быть совсем другая причина – бабушкины родители разошлись еще до «японской» войны, и гимназический совет мог счесть возможным её обучение без взимания платы за оное в связи со сложным материальным положением. Константин Чекарда повторно женился и имел от второго брака сына – Владимира Константиновича Чекарда. В Гражданскую Войну тот якобы юнкером сражался в Белой Армии, был взят в плен красными и расстрелян. Это все, что было известно бабушке о своём полукровном брате.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Примерно в 1914 или в 1915 году девица Валентина Чекарда поступила в Харьковскую консерваторию, где обучалась по классу вокала. В консерватории она познакомилась с будущим мужем – Стёпой Воронцовым (Степаном Филипповичем). Мама бабы Вали – Александра Дмитриевна, в 1911 или 1912 году вторым браком сочеталась с Яковом Степановичем Никифоровым – начальником телеграфных мастерских Южного Железнодорожного Узла в Ростове-на-Дону. В Ростове семейство Никифоровых переживает всю Гражданскую Войну. А в городе Ростове круговорот событий Гражданской Войны был, пожалуй, «похлеще» чем в Харькове. В конце 1919 или в начале 1920 года к Никифоровым в Ростове присоединяются Валентина и Степан Воронцовы, унесенные из Харькова потоком людских масс, опередившим отступающую на юг армию генерала Деникина.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;У Якова Никифорова была своя дочь от первого брака – Галина (1909–1999). Мама Галины умерла, когда дочь была еще во младенческом возрасте, так что Галина её совсем не помнила. Александра Дмитриевна стала для девочки приёмной мамой. Галочка очень любила приемную маму и сводную сестру и после смерти отца и мачехи в течение почти 10 лет жила в семье Валя и Стёпы Воронцовых, являясь полноправной частью этой семьи, пока в 1930 году в возрасте двадцати одного года не вышла замуж за немецкого инженера Отто Фердинандовича ЕШКЕ, который находился в СССР в качестве технического специалиста. В 1932 году Галочка уехала с мужем в Германию. Нужно сказать, что Отто Фердинандович (Karl Otto Jaeschke, Николаев, 1887 – Хемниц, 1947) и его родители Фердинанд и Вильгельмина Ешке очень долго проживали в Российской Империи и выехали в Германию вскоре после начала 1-й Мировой Войны по процедуре «размена гражданскими пленными». В конце 1920-х годов инженер Отто Ешке приехал из Германии по приглашению советского правительства для оказания помощи в индустриализации. По возвращению в Германию (в начале 1932 года – еще до прихода к власти Гитлера) Отто Ешке работал инженером в текстильной промышленности в городе Хемниц. 26 июля 1939 года в семье Ешке родилась дочь Ирина. После окончания войны и поражения в ней Германского Рейха город Хемниц и жившая в нем семья Ешке оказалась в Советской Зоне Оккупации. Сначала правда в город вошли американцы, чье командование выгнало было семью Ешке из их дома. Пришедшее на смену американцам советское оккупационное командование восстановило справедливость. Отто Ешке, как русскоговорящий технический специалист, был привлечен советскими оккупационными властями к организации фирмы для выполнения переводов технической документации на заводы и фабрики, вывозимые в СССР в счет репараций. Отто Фердинандович умер от рака в 1947 году, и Галочка осталась одна с маленькой дочерью Ириной в Советской Зоне оккупации. На неё обратили внимание наши «ЭМ-ГЭ-Бэ-шники», психологически обрабатывали, пугали и таким образом, пытались склонить к «сотрудничеству» (доносительству). В конце концов, Галине Ешке это надоело, к тому же оккупационный режим стал ужесточаться. Пользуясь тем, что граница между зонами оккупации СССР и его западных союзников была пока еще не на замке, Галочка сначала переправила в Западную Зону Оккупации дочь (просто посадила Ирину на поезд до Эссена, где девочку встретила заранее оповещенная подруга Галочки), а уже затем перебралась в Эссен сама. В Западной Германии Галочка получила вполне приличную пенсию за потерю кормильца от компании, в которой работал муж Отто и сама стала подрабатывать преподаванием русского языка на вечерних курсах. Бабушка Валя об этих переменах образа и места жительства сестры, конечно, не знала и знать не могла. На протяжении многих лет она разыскивала Галочку в ГДР в Хемнице, ставшем к тому времени называться Карл-Марксштадтом! Естественно, что не нашла, круг поиска замкнулся безрезультатно. Тут в конце 1960-х годов Галочка сама дала о себе знать, и вскоре (в первый раз с 1932 года!) приехала в Москву по приглашению бабушки. После первого приезда Галочка стала посещать Москву каждый год, а в иные годы по 2–3 раза, в качестве организатора, руководителя и переводчика туристических групп. Она, конечно, видела, как живут на пенсии в коммунальной квартире Валя и Стёпа, и как могла и чем могла, помогала сестре, привозила подарки – одежду, кофе, шоколад. И нам иногда (всегда!) доставалось по несколько шоколадок каждому. Как человек, много повидавший на своем веку – и белых и красных, и Советы и Третий Рейх и послевоенную разруху, оккупацию и унижение Германия и восстановление оной из пепла – Галина Константиновна (она же Яковлевна) Ешке – так она себя стала называла и так писалась в документах для советских властей, чтобы без проблем приезжать в гости к сводной сестре – привезла с собой свободу суждений и независимый дух. Нам с братом Алексеем, было интересно слушать как она раскладывала жизнь в СССР и Германии «по полочкам», критиковала наш «родной» советский строй и наших «дорогих» руководителей партии и государства, в то же время, не выражая ни малейшего пиетета относительно западного образа жизни. В разговорах с племянниками – Славой, нашим папой и Лёдиком (дядей Лёдей) – Всеволодом Степановичем Воронцовым, который был тогда в чине инженер-подполковника, а вскоре и инженер-полковника, Галочка беспощадно давила уровнем жизни и правами человека. Часто простые и ясные аргументы, приводимые в разговорах Галочкой, не заканчивавшей никаких философских факультетов вечернего «Института Марксизма-Капитализма», вводили старших братьев Воронцовых в ступор и штопор. Когда давление пара в котле достигало критических значений, в дело вмешивалась баба Валя и своей властью хозяйки дома мгновенно прекращала дальнейшие споры. На стол подавался чай со сказочно вкусными бабушкой испеченными пирогами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дочь Галины и Отто Ешке – Ирина прошла, как принято говорить, суровую школу жизни. Уже было упомянуто, что в 1947 году Галина Ешке переправила 8-летнюю дочь Ирину к своей подруге в Эссен в Западную Зону Оккупации, а вскоре и перебралась в Эссен сама. Естественно, как положено, Ирина обучалась в школе. При этом она не ограничивалась школьной программой. В 1956 году Ирина Ешке прошла краткосрочные курсы французского языка в Париже по итогам которых сдала экзамен. В 1957 году она совершенствовала свой французский 4 месяца в Сорбонне. После окончания школы Ирина Ешке поступила в 1957 году в Торговое Училище – Handelschule. В 1958 году стажировалась в компании Krupp. В 1959 году она поступила на курсы коммерческих переводчиков и в том же году прошла ускоренный курс английского языка в Кембридже, где сдала экзамены. Еще два года она провела в Гейдельберге в институте переводчиков Маврицкой (где преподавали в основном бывшие белогвардейцы и члены их семей), в котором изучала английский, русский и французский языки. В конце обучения Ирина сдавала уже государственные экзамены в Баден-Вюртемберге. Из Гейдельберга в 1961 году Ирина Ешке уехала работать в США, где с перерывами находилась до 1970 года. Работать она начала в Нью-Йорке в офисе компании «Lufthansa» на Парк Авеню. В Нью-Йорке в 1962 году Ирина познакомилась со своим будущим мужем – Дэвидом Гордоном Тернером (David Gordon Turner), состоятельным англичанином, занимавшемся бизнесом по торговле зерном с Советским Союзом (Shipping & Grain Trade). Их бракосочетание состоялось в Дюссельдорфе в 1963 году. После чего они почти год жили в Париже, а затем вернулись в Америку. В США 4 сентября 1964 года у них родилась дочь Катрин Александра (Katrin Alexandra). 16 февраля 1967 года у них родился сын Патрик Николас Гордон Тэрнер (Patrick Nicolas Gordon Turner). В январе 1970 года семейство Тернеров покинуло Нью-Йорк и отправилось в Париж. В конце 1980-х годов Ирина и Дэвид развелись. После развода с мужем Ира некоторое время успешно работала агентом по недвижимости. Она стала вполне самостоятельной и самодостаточной женщиной. В последнее время Ирина Тернер занимается общественной работой, являясь членом различных женских комитетов от консервативной партии. Это требует от нее активного образа жизни и поддержания хорошей физической формы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вернемся к повествованию о Валентине Константиновне – бабушке Вале. В Гражданскую Войну бабушка и дедушка, певцы с консерваторским образованием, были приглашены в агитбригаду 1-й-Конной Армии и выступали с концертами перед бойцами и командирами армии. По воспоминаниям бабушки, они с дедом неоднократно встречались с командармом 1-й Конной С.М. Буденным и Климом Ворошиловым. После окончания Гражданской Войны и перевода жизни «на мирные рельсы» Валентина Константиновка неотлучно следовала за любимым мужем всюду, куда бы судьба ни направляла инженера Воронцова: в Харьков, Мариуполь, Москву, Подольск, снова в Москву.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ещё до переезда в Москву бабушка, как говориться, «оставила сцену», и целиком посвятила себя устройству семейного очага. Валентина Константиновна с 1921 по 1927 г. родила четырех детей. Первенец в семье Воронцовых – дочь Ольга («Лялечка») умерла в 1924 году в поселке Сартана под Мариуполем от скарлатины. Возможно, из-за смерти Лялечки, в том же 1924 году Воронцовы решили сменить место жительства и переехать в Москву. Когда дедушка Стёпа поступил на работу в «Автострой», ему, как ценному техническому специалисту, в которых страна испытывала острую нехватку, выделили жилую площадь в Шереметьевском переулке в доме № 5. С «Автостроем» дела долго не ладились. Пока Степан Филиппович в ожидании времени, когда же «Автострой» все-таки начнёт работать, переходил с одной работы на другую, менялись и адреса проживания семейства Воронцовых. Когда наконец в 1929 году «Автострой» заработал и в 1930 году деда Стёпу послали в США на заводы Форда, семья Воронцовых проживала в Москве на Красносельской улице. В сентябре 1930 года пока деда Стёпа был в Америке бабушка Валя, которая до этого не работала, устроилась на работу табельщицей на Московский Трансформаторный завод, который находился поблизости от дома на Электрозаводской улице. Как говориться, и время разлуки с мужем пролетало быстрее и прибавок к семейному бюджету был. 7 мая 1931 года Валентина Константиновна с завода уволилась «по семейным» обстоятельствам» – нужно было ехать в Нижний Новгород заботиться о муже, занятом на строительстве автозавода.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В первой половине 1930-х годов, когда Степан Филиппович работал на нижегородском автозаводе, семья – жена и трое братьев Воронцовых некоторое время жили с ним при заводе в «Американском» поселке». Когда настало время старшим мальчикам – Ростиславу и Всеволоду идти в школу, а поступили они в московскую школу, Валентина Константиновна вернулась с детьми в Москву, периодически, иногда подолгу, навещая мужа в Нижнем-Новгороде, переименованным к тому времени в Горький. Там в городе Горьком она в 1933 году окончила курсы диетсестёр, организованных при автозаводе специально для жен инженерного состава. Полученная специальность впоследствии очень пригодилась Валентине Константиновне. Правда не сразу. Когда деда Стёпу перевели на автозавод в Москву, бабушка с марта 1939 по июнь 1940 года успела поработать секретарём Статистического Управления Московской области. После этого она поступила на работу на должность диетсестры в Управление Делами ЦК ВКП(б) где занималась организацией питания для работников Коминтерна и Совнаркома. В феврале 1946 года Валентину Константиновну перевели на должность директора столовой. В июне того же года бабушку наградили медалью «За доблестный и самоотверженный труд в период Великой Отечественной Войны». Как говориться – живи и радуйся. Муж начальник цеха на автозаводе, старшие сыновья вернулись с войны живыми, младший учится в «Строгановке», на работе – почёт и уважение. Да не тут-то было! 8 декабря 1947 года арестовали мужа. И уже 23 декабря бабушку освободили от занимаемой должности «по собственному желанию». Почти год она провела в хлопотах, в мотании из Москвы в Горький по судебным инстанциям, адвокатским конторам в надежде на оправдание мужа. Всё зря. Деда Стёпа получил «по рогам и по ногам» (соответственно, 5 лет и 3 года), после чего отправился по этапу в Благовещенск, называемый в то время Ворошиловском-на-Амуре. Так как всем, в том числе «компетентным органам» было ясно, что никаким врагом народа Степан Филиппович Воронцов не является, то членов его семьи открыто преследовать не стали, даже из Москвы не выселили. Добрые люди даже помогли бабушке устроиться на временную работу – на этот раз в Столовой лечебного питания Академии Наук СССР. В летнее время академики и их дети и внуки выезжали в санаторий «Абрамцево» и баба Валя работала в столовой санатория диетологом и заместителем заведующего. В 1953 году ей разрешили взять на лето в санаторий внуков Алексея и Андрея, недавно «возвернувшихся» из сибирского путешествия. Бабушка продолжала работать до своего выхода на пенсию 27 декабря 1956 года. Перед этим она успела сводить внуков на новогоднюю Ёлку в Дом Учёных АН СССР. Для меня это был первый в моей жизни поход на Ёлку. Помню бутерброд с черной икрой, эклеры и чай с лимоном в столовой Дома Ученых, и подарок в бумажной сумке с конфетами, печеньем и хлопушкой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После возвращения из Горького в Москву в 1936 году семейство Воронцовых поселилось на улице Грановского в доме № 5 в квартире № 49. В этой исторической квартире семья Воронцовых, включавшая в то время бабу с дедой, наших родителей, дядю Юру, тётю Катю, их дочь Алёну, родившуюся в 1957 году, и нас с братом Алексеем прожила много лет. Последним из Воронцовых «родившимся» по адресу ул. Грановского дом 5 стал Василий Андреевич Воронцов (Василий «успел» родиться совсем недалеко от нашего дома – «у Грауэрмана» – в знаменитом московском роддоме у Арбатских Ворот).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Баба Валя, окончив многочисленные поварские и диетологические курсы повышения квалификации, являлась профессионалом высокого класса в области кулинарного искусства. Она великолепно готовила любые блюда и была очень хлебосольной хозяйкой. Особенно выдающимися были бабушкины пироги с всевозможными начинками, венский струдель, торт «Наполеон» и эклеры с заварным кремом. Бабушка страстно обожала принимать гостей и кормить их своими кулинарными произведениями. Благодаря работе в столовой Коминтерна она познакомилась с некоторыми видными советскими бюрократами и членами их семей, в том числе с Яковом ДЖУГАШВИЛИ, его женой – Юлией МЕЛЬТЦЕР, Василием Сталиным. В 1936 году дедушка получил от работы большой дачный участок в Поселке 6-й мебельной фабрики (сейчас – «Радищево»), в 3 км от станции «Поворовка» Октябрьской железной дороги. Тогда поселке была построена «первая дача» Воронцовых. Эту дачу в декабре 1941 г. сожгли гады-немцы при отступлении от Москвы. После войны на своем дачном участке деда Стёпа собрал из добротных досок от ленд-лизовских ящиков из-под станков и машин каркасно-щитовой дом с верандой, который обшил рубероидом. Позже, уже в начале 1960-х годов дедушка и его сыновья: братья Ростислав и Юрий Степановичи в течение двух лет своими руками от фундамента до конька на крыше возвели по соседству с деревянно-щитовым домом (простоявшим до начала 1990-х годов), дом каменный. Потом еще год ушёл на укладывание полов и внутреннюю отделку помещений, пристройку веранд. В последнюю очередь довели до жилых кондиций второй этаж под скатами крыши.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дача в Радищево крепко-накрепко связана у меня в памяти с воспоминаниями о дедушке и бабушке и об их дачных гостях и визитёрах. Так в конце 1950-х и до середины 1960-х годов их многократно посещали на нашей даче сестры Юлии Мельцер – Нина Исааковна и Ирина Исааковна. Они обычно снимали дачу в Поворовке у Кузочкиных – родственников жены Иродиона Филипповича Воронцова – Марии Евгеньевны. Дачный дом дяди-Ради и тёти Маруси соседствовал с нашей дачей – участки имели общий забор с калиткой посреди забора.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сестры Мельцер нередко навещали Иродиона и Марию Воронцовых и заодно через калитку каждый раз заходили к нам на участок проведать бабу Валю и деда Стёпу. Из сестёр мне особенно запомнилась Ирина Исааковна – яркая брюнетка с легкой сединой в волосах (весьма интересная женщина даже по детскому понятию маленького мальчика 6–7 лет, каковым я тогда являлся) с вечно дымящейся сигаретой в ярко напомаженных губах, всегда приходившая к нам в сопровождении очень злой овчарки по кличке Долли, такой же черной с сединой масти как и сама хозяйка. Я тогда еще и понятия не имел о семейных связях сестер Мельцер с Яковом Джугашвили – сыном Сталина (да, вообще, и понятия не имел, кто такой этот Яков Джугашвили, а самого Сталина видел только в хрустальном саркофаге в Мавзолее Ленина-Сталина).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как я уже писал ранее, после ареста и осуждения деды Стёпы бабушку «мягко» перевели из столовой Совнаркома на работу в столовую Дома Учёных, где она работала до выхода на пенсию. На пенсии бабушка занималась воспитание внуков – сначала Алексея и меня, затем Алены и Сережи (детей Юрия Степановича, младшего сына Воронцовых). Значительное время и зимой, и летом она проводила с нами на даче в Радищево. Ее день начинался с большой чашки кофе, которую деда Стёпа каждое божье утро подавал ей в постель. Проснувшись и потянувшись, бабушка командовала: «Стёпа, кофе!», и Стёпа спешно варил и на подносе подавал ей кофе. Затем бабушка умывалась, одевалась, и следовало кормление завтраком внуков, готовка на обед и ужин, чтение книг и прослушивание классической музыки по радио. Хор Пятницкого бабушке почему-то не нравился, впрочем, как и «легкая музыка». В промежутках между занятиями бабушка выкуривала по папиросе (обычно – «Беломорканал»). Вообще Валентина Константиновна была заядлой курильщицей, в отличие от дедушки Стёпы, который вообще никогда не курил, даже «сидя» в лагере.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пока мы (Алексей, я и двоюродная сестра Ира, дочь Всеволода Степановича) были маленькими (5–6 лет) бабушка часто рассказывала и читала нам сказки, декламировала по памяти стихотворения и поэмы из своей гимназической программы. Она же и обучала нас книжной грамоте и арифметическому счёту, включающему решение простых задач на сложение-вычитание, умножение и деление. Вклад бабы Вали в наше начальное образование, и культурное развитие был воистину фундаментальным. Не зря в царское время выпускников гимназии приравнивали к выпускникам учительских семинарий, с правом преподавания в начальных классах. А еще баба Валя была азартной картежницей. Обучала нас внуков разным видам игры в «Дурака», в «Кинга», сама с удовольствием играла в преферанс (но нас играть в преферанс учить всегда наотрез отказывалась). Посему в студенческие годы нам пришлось науку преферанса осваивать самим. В те же студенческие годы нам с братом Алексеем, нашим близким другом Сашей Кузьминым (будущим Главным Архитектором города Москвы) и некоторым другими нашим друзьям удалось несколько раз сразиться с бабушкой в преферанс у нас дома на Грановского. Играла бабушка аккуратно, осторожно и ни разу не проиграла (всегда выигрывала!). Наиболее частым партнером бабушки (и дедушки) по игре в преферанс была Евдокия Ефимовна Ветошкина – мама великой русской оперной певицы Ирины Константиновны АРХИПОВОЙ. Евдокия Ефимовна, как и мы, жила на пятом этаже, нашего дома, но в соседнем подъезде. Кухонные двери наших квартир были расположены одна напротив другой через лестницу «черного хода». Так что обе солидные женщины могли без труда навещать друг друга, что они и делали с большим удовольствием почти ежедневно. Знакомством баба Валя и Евдокия Ефимовна обязаны хулиганскому поступку старших братьев Воронцовых – Славы и Лёдика, которые однажды выстрелили из духового ружья в живот Ире (тогда еще ВЕТОШКИНОЙ), которая читала книгу сидя на балконе. Конечно, был плач, были слёзы, и было суровой наказание виновных. Отобрали ружье, крепко дали обоим по шее. Ну а родители и виновной, и пострадавшей сторон в результате познакомились и крепко подружились на почве страстной любви к классической музыке, кулинарии и высоко интеллектуальной игре в преферанс. Через дружбу бабы Вали с Евдокией Ефимовной состоялось наше с Алексеем приобщение к высокому искусству классической оперы. С юных лет, благодаря бабушкиной протекции и шефству над нами Ирины Константиновны Архиповой, мы имели возможность посещать Большой Театр и Дворец Съездов, где многократно слушали «Аиду», «Садко», «Бориса Годунова», «Ивана Сусанина», «Трубадура», «Дон Карлоса» и, конечно же «Кармен».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Судя по сохранившимся фотографиям, баба Валя в молодости была весьма привлекательной дамой, но малоподвижный образ жизни, особенно после выхода на пенсию, быстро состарил ее. Она превратилась в грузную женщину и ходила с некоторым трудом. Наиболее дальними переходами для нее были походы в гости на улицу Неждановой (Брюсов переулок) в гости к Марку Рейзену или Ирине Архиповой, а на даче – до дачи Гринов и обратно. Бабушка умерла в конце 1975 года. Упала дома в своей комнате и сломала шейку бедра. Я вызвал «скорую», но машина приехала только через два часа. Все это время бабушка лежала на полу, тихо стонала, плакала и сжимала мою руку сильно-сильно. Я же испытывал ужас и стыд от того, что не мог ей ничем помочь. Наконец приехала «скорая», я вместе с санитарами погрузил бабу Валю на носилках в машину и вместе с ней поехал в больницу. Нас направили в больницу на Можайском шоссе. Там она пролежала почти неделю, пока ей не сделали операцию. Тогда еще при таком переломе не вставляли металлический протез сустава, а соединяли кость и головку кости стальным клином при помощи хирургического молотка. Сердце бабушки не выдержало такой операции, и домой она уже не вернулась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Степан Филиппович и Валентина Константиновна Воронцовы имели детей:<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;ОЛЬГА СТЕПАНОВНА ВОРОНЦОВА («Лялечка») – 14.07.1921 г. рождения – умерла от скарлатины 25.04.1924 года в поселке Сартана, Мариупольского района Донецкой области.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;РОСТИСЛАВ СТЕПАНОВИЧ ВОРОНЦОВ (1923–2006) – наш папа, родился в поселке Сартана, тогда Сталинской (Донецкой) области. Участник ВОВ с 1943 года.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сначала воевал на Карельском фронте в качестве санитара, затем связистом взвода управления полка, после выхода из войны Финляндии продолжил воевать на 3-м Украинском фронте связистом и корректировщиком полка 152 мм пушек-гаубиц.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Прошел с боями Украину, Венгрию. Закончил войну в Вене гвардии ефретором.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Некоторое время после окончания боевых действий находился в составе своей части в Южной Чехии. После демобилизации из армии поступил в 1-й Медицинский Институт в Москве, который окончил с отличием в 1951 году. Был оставлен без распределения в связи с тем, что его отец находился в заключении. Был вынужден отправиться с грудным сыном Алексеем и беременной женой для работы доктором в системе ГУЛАГа, сначала в Юж-Кузбасс-Лаг, затем в Нерчинское ОЛП. В связи с тяжелой болезнью новорожденного сына Андрея (меня), семье разрешили вернуться в Москву в 1953 году. После обучался в аспирантуре, работал преподавателем анатомии в Мединституте, затем в Стоматологическом институте, где защитил диссертацию. После работал долгое время в НИИ Профессиональных заболеваний АМН СССР.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ВСЕВОЛОД СТЕПАНОВИЧ ВОРОНЦОВ (23 февраля 1925–2012) – инженер полковник, кандидат инженерных наук. Курсантом военного училища был направлен осенью 1943 года под Духовщину, где получил тяжелое ранение. Находился в окопе вместе с комбатом и еще 8 бойцами. В окоп попала мина. Остался жив один. До этого боя дядя Лёдя (Всеволод Степанович) отличился в другом бою и был награжден медалью «За отвагу»:<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Приказ<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;по 69 стрелковому полку 67 стрелковой дивизии от 20 сентября 1943 года.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Калининский фронт № 11/Н<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ОТ ИМЕНИ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СОЮЗА СССР НАГРАЖДАЮ:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Медалью «За отвагу»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Красноармейца, связного командира 1-й пулеметной роты Воронцова Всеволода Степановича, в наступательном бою 18.9.1943 в районе деревни Борщево, бесперебойно держащего связь со стрелковыми ротами и выявившего 2 пулеметные огневые точки противника, которые после указания связного были уничтожены.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1925 года рождения, русский, член ВЛКСМ, призван в Красную Армию в 1943 году Краснопресненским РВК г. Москвы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Командир полка полковник Богатырев<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;После войны Всеволод Степанович окончил Военно-Инженерную Академию с золотой медалью. Долгое он время был начальником военно-инженерного полигона под Ленинградом. Был женат на Юдиной Вере Дмитриевне. От брака они имели дочь Ирину Всеволодовну Воронцову (Вайсхаар), родившуюся 10 января 1952 года, вышедшую в 1974 году замуж за гражданина ФРГ врача Дитера Вайсхара и вскоре переехавшую в Германию. До отъезда в Германию Ирина работала переводчиком высокого уровня (на одной из немецких технических выставок переводила Председателю Совета Министров СССР А. Н. Косыгину). В Германии она много лет работала в «Deutsche Messe» – компании, занимающейся организацией и проведением международных промышленных выставок и ярмарок. Многократно «привозила» выставки ФРГ в СССР и Россию. Проживает в настоящее время в<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Германии в кругу трех дочерей – Наталии [11 - Konstantin (14.12.2011), Theodor (24.11.2014)] (Natalia, родилась 29.03.1978), Катарины [12 - Nayeli (14.04.2011), Isabel (06.11.2013)] (Katharina, 04.08.1980), Юлии [13 - Melinda (20.02.2016), Lara и Marleen (близнецы, 30.08.2018)](Julia, 17.06.1982) и семи внуков и внучек:<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;ЮРИЙ СТЕПАНОВИЧ ВОРОНЦОВ – (15 августа 1926 года – 2019). Художник-монументалист. Оканчивал Строгановское училище. Создавал мозаичные панно по эскизам Павла Корина на станции метро «Комсомольская-окружная» и др. станциях московского метрополитена. Жена Воронцова Екатерина Кузьминична, также выпускница Строгановского училища.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дети – Елена Юрьевна Воронцова 1957 года рождения. Художник, книжный график. Имеет двух дочерей – Марию (20.04.1981) и Анастасию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сергей Юрьевич Воронцов, (родился 04.09.1961), художник-авангардист и поп-музыкант. Солист музыкальных групп «Средне-русская возвышенность» и «Unterwasser». Жена Юлия (10.03.1979, урожденная Бардолим). Дети – Степан (22.01.2005) и Константин (19.08.2008). Живут в Берлине.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«ХОРОШАЯ КВАРТИРА» № 49, УЛИЦА ГРАНОВСКОГО, ДОМ № 5.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Улица Грановского (ныне, как и до революции, Романов переулок), где в доме № 5 в кв. 49 проживали Воронцовы, пользовалась в Москве широкой известностью по причине нахождения на ней дома № 3 – одного из домов Совнаркома, в которых селились высшие государственные и партийные деятели и военачальники Советской Армии. Улица была «режимной» и часто таксисты отказывались туда нас везти, даже за хорошие «чаевые». Приходилось показывать им паспорт с пропиской. По мере ухода ветеранов партии и государства («слуг народа» как называл их сам народ) в мир иной, внешняя стена дома 3, выходящая на улицу Грановского, покрывалась все новыми мемориальными досками, и так до самого падения советской власти. Тут в разное время жили маршалы Буденный, Ворошилов, Тимошенко, Конев, Малиновский и даже создатель Красной Армии и самый главный «враг народа» Лев Троцкий, в честь которого мемориальную доску, однако не повесили. Дом до сих пор имеет двор с неработающим фонтаном в центре и отгорожен от улицы оградой с узорчатой чугунной решеткой. При входе в ворота с улицы стояла будка с дежурными «эм-гэбистами», которые разворачивали незваных гостей и мальчишек с нашей улицы, желавших поиграть-побегать по двору. С 5-го по 7 класс школы я учился в одном классе и дружил с Сеней Тимошенко, внуком маршала, проживавшего в доме № 3. Иногда Сеня приглашал меня к себе в гости. Семья Тимошенко занимала отдельную квартиру на втором этаже центрального подъезда с правой стороны, если стоять лицом к подъезду. Сам маршал Тимошенко в основном жил на даче (я только однажды застал его дома). Большую часть времени в квартире жила дочь маршала Екатерина Семеновна (которая оставалась очень красивой дамой даже в зрелом возрасте) и два ее сына – старший Сеня и младший Василий. В подъездах дома № 3 лежали ковровые дорожки, стояли зеркала в рост и сидели консьержки, спрашивавшие гостей «Извините, а к кому вы идете?», хотя они давно знали в лицо всех гостей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Напротив дома № 3 по улице Грановского находилась торцевая стена «Кремлевки» (Кремлевской поликлиники-больницы) и, в отдельном трехэтажном здании, вход в столовую Совета Министров СССР. Сама столовая в то время размещалась в здании церкви Иконы Божией Матери «Знамение» на Шереметевом дворе, построенной в конце XVII века стиле московского барокко, находившейся за забором в глубина двора дома № 2. Столовая Совета Министров не только отпускала обеды и ужины жильцам дома № 3 по символической плате (1 руб. 50 коп. обед из 3-х блюд на семью), но там же раз в две недели или раз в месяц «слуги народа» получали продуктовые пайки, включающие в себя всевозможные деликатесы, почти недоступные «простым смертным» (то есть нам!) и воплощавших для рядовых строителей коммунизма мечту о светлом будущем. В дни «раздачи слонов» (пайков) улица Грановского была забита автомобилями «членовозами» – «ЗиСами», «ЗиМами» (в 60-е годы – «Чайками» и «ЗиЛами») и черными «Волгами», водители которых ожидали своих «хозяев», пока те затоваривались продуктовыми пайками. Мы же, «простые смертные» могли в эти дни видеть вблизи многих видных представителей партии и правительства, депутатов Верховного Совета СССР, скромно несущих свои пакеты. Каждый из «затоваренных», выходя с выдачи-раздачи, нес либо один, либо несколько свертков разного размера (вероятно, в соответствии с номенклатурным рангом и размером собственного семейства), завернутых в плотную коричневого цвета оберточную бумагу и перевязанных шпагатом (для тех, кто забыл или не знает – бумажной веревочкой).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На протяжении почти трех десятилетий нам регулярно доводилось встречать на улице Грановского, гуляющего в одиночестве, с годами постепенно превращающегося в какой-то странный призрак-мумию, старика с седыми усами в неизменных круглых очках – Вячеслава Молотова (Скрябина) – сталинского Наркома иностранных дел (1930–1941) и Председателя Совнаркома (1946–1949). Ходил он без охраны, ступал-переступал осторожно мелкими шажками, как бы боясь упасть, но в то же время с завидным упорством. Летом он всегда был в костюме с галстуком, зимой – в добротном зимнем «партийном» пальто с серым каракулевым воротником и в такого же цвета «форменной» каракулевой шапке. Молотов пережил почти на пол века большинство своих соратников по «ленинско-сталинской партийной гвардии», многих из которых сам же своей подписью отправил на расстрел или на долгие годы в лагеря ГУЛАГа. Пережил он более чем на 30 лет и своего «Хозяина». В то время я еще не знал, что на расстрельном списке, в котором значился и наш дед Василий поставили свои подписи и Сталин, и Молотов. Иногда с Молотовым во время прогулок по нашей улице случались неприятные конфузы. Так в нашем доме № 5, в подъезде, выходящем на улицу, жила персональная пенсионерка Лазуркина, вдова репрессированного большевика. Она обычно целыми днями сидела на скамейке перед подъездом, выходившем на улицу, со своими пожилыми подругами, с которыми «перемывала кости» соседям по дому, сплетничала. Каждый раз увидев проходящего мимо по улице Молотова, она не злобно, но с каким-то особым сарказмом и даже удовольствием громко произносила, как бы, не глядя на Молотова, но так что бы тот мог ее слышать: «Вот, собака, сволочь, мерзавец, негодяй! Всех друзей-соратников расстрелял, теперь один ходишь!». Молотов-Скрябин молча, словно глухой, не поворачивая головы, шаркая ногами по асфальту, продолжал свою прогулку. Собеседницы-товарки Лазуркиной охали-ахали: «Ну старая, ну ты даешь! А вдруг тебе за это чего будет?!» Ничего ей за это не было. Это были уже 60-е и 70-е годы, счастливые годы нашей юности, которые потом окрестят годами застоя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наш шестиэтажный серый дом № 5 – «дом-колодец» с овальным двором и громадной аркой ворот повидал на своём веку и лучшие и худшие годы. Как рассказывали дедушка с бабушкой и наш папа, до войны в каждом подъезде на полу лежали ковры и стояли большие зеркала. Ковры ободрали вовремя и сразу после войны. Мы еще застали большие зеркала в двух из пяти подъездов дома, исчезнувшие в начале 1960-х годов неведомо куда. До войны в доме были и отдельные квартиры для командиров производства и коммунальные (но не уплотненные). Во времена нашего детства – в середине 1950-х годов все квартиры были уже прилично уплотнены, так как проблема с жилой площадью всегда стояла остро в советской Москве. Благодаря уплотнению, в одной квартире могли жить семья генерала и семья алкоголика-хулигана, врача и пожарника, музыканта и работника МГБ. Разные люди жили в нашем дворе. Например, хулиганы и бандиты братья Толька и Колька Дюк&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>вы, Мишка Кор&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>ин (Толькой, Колькой и Мишкой их прозывали наши дворовые старушки, обычно просиживавшие целыми днями на скамейке у нашего 5-го подъезда, «перемывавшие» кости всем жильцам дома и знавшие всё про всех). Братья Дюк&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>вы до войны учились в одной школе с братьями Воронцовыми-старшими. Они всегда здоровались при встрече с нами, иногда справлялись, как там поживают родители, бабушка с дедушкой, следили, чтобы с нас братом Лёшей во дворе никто не обижал. Жили в доме музыканты – Эмин ХАЧАТУРЯН (уже упоминавшийся мною дирижер, племянник великого Арама Хачатуряна), альтист и дирижёр Рудольф БАРШАЙ и, конечно, незабываемый КИМ «АЛЕКСЕИЧ» ЕРШОВ, контрабасист из оркестра Олега Лундстрема и один из наиглавнейших московских фарцовщиков того времени.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ким «Алексеич», весёлый красавец-мужчина, был высок ростом, светловолос и голубоглаз, стрижен «бобриком». Одевался он очень стильно, выглядел «на миллион рублей», водился с красивыми женщинами, был приветлив с жителями дома, добр и нежаден с детворой (с нами). Завидев Кима, входящего с улицы во двор, мы гурьбой бежали к нему и за ним, гнусаво выпрашивая «Ким, Ким, дай чунгам!» Он останавливался и делал нам замечание: «Ребята, во-первых, не Ким, а Ким Алексеич! А во-вторых, не чунгам, а чуинггам!» «Ким Алексеич, дай чунгам!» – не отставали от него мы. Ким почти всегда давал каждому по пластинке жвачки, а иногда кому-то из нас, детворы, доставался даже «дабл-бабл»! Счастливец потом, на зависть остальным, надувал пузыри. Иногда Ким давал нам мелкие иностранные монетки (центы, сантимы и т. п.). В те дни, когда у него ничего не было с собой, он честно, виноватым голосом признавался: «Ребята, сегодня для вас ничего нету!». Первому английскому слову «чуинггам» (chewing gum) обучил нас именно Ким Алексеич Ершов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наш двор и дом посещали иногда очень приличные и известные люди. Не раз приезжал, тогда еще на светло-коричневом «ЗиМе», к жившей в центральном подъезде № 3 красавице Веточке Б&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>ой будущий генсек КПСС (а тогда еще «рядовой» секретарь ЦК) Леонид Ильич Брежнев! Надвинув, свой партийный «Стетсон» по самые брови, Ильич бодрым шагом заходил в подъезд и взлетал по лестнице на второй этаж. Машина с шофером ждала его во дворе. Минут за 5 мин до захода Леонида Ильича в подъезд № 3 во двор выходил гулять Виталик – сын Веточки (Виталик в отличие от нас учился в какой-то блатной «английской» школе вместе с жившим в доме № 3 «Рудиком» – сыном Генерального Прокурора СССР Руденко). Через час-полтора, закончив с партийными делами, Леонид Ильич, всё в том же «Стетсоне», выходил из подъезда, садился в авто и уезжал. Вскоре после выезда «ЗиМа» со двора Виталику кричали через форточку «Виталик, иди домой!», и он шел послушно домой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С исторической квартирой на улице Грановского в доме 5 связано множество воспоминаний детства и студенческой жизни. «Владения Воронцовых» составляли две комнаты в коммунальной квартире, населенной представителями 7–8 семей. Комнаты одна с эркером – площадью 25,6 и другая 30,5 кв. м. Цифры весьма обманчивые, так как на этой площади конце 50-х, начале 60-х годов проживали бабушка и дедушка, наши родители – Ростислав Степанович и Светлана Васильевна, мы, с братом Лёхой, дядя Юра (брат отца – Юрий Степанович) и его жена тетя Катя (Екатерина Кузьминична) Воронцовы. Туда же принесли из роддома родившуюся в 1957 г. нашу двоюродную сестру Алену. Мы с родителями в то время занимали пространство в 15 кв. м в половинке «большой комнаты», отделенной от другой половины комнаты перегородкой из сухой штукатурки, не доходившей метр до потолка. В этом пространстве стояла кровать родителей, наши с братом кроватки, обеденный стол и черно-белый телевизор «КВН-49». Телевизор маме подарила баба Галя, после того как они с дедом Пашей купили большой телевизор «Темп». Сначала наш КВН был с толстенной увеличительной линзой перед малюсеньким экраном, затем сосед по дому дядя Гриша Губер переделал телевизор на больший экран, и его можно было уже смотреть без линзы. Так как долгое время мы были единственными обладателями телевизора во всей квартире, то соседи часто приходили к нам смотреть кинофильмы и новости. В квартире в конце 50-х – и до начала 60-х годов проживало 7 семей: – пожилая чета Гиппиус с собакой, майор МГБ Сушко с женой и дочкой, семья Розенштейн из пяти человек – все в одной комнате, перегороженной «переборками» на отсеки, София Яковлевна Дезорцева, профессор Кауфман с больной женой, не встающей с постели и дочерью, многочисленные Воронцовы. В крошечную каморку на кухне площадью в 8 квадратный метров вселили семью Каминских в составе дяди Пети, тёти Зины и их дочки Нины – всего 25 человек. Имелся длинный коридор, на всех один туалет («уборная»), одна общая ванная с газовой колонкой, общая кухня. На кухне стояло две газовых плиты каждая с четырьмя конфорками, каждая конфорка была закреплена за семьей. Также каждая семья имела на кухне один кухонный стол для готовки и мытья посуды. Холодильников до конца 50-х годов ни у кого не было, и продукты хранили в холодном шкафу на кухне, или «за окном». В коридоре также имелся один общий телефонный аппарат (номер Б-9-56-28). История телефона такова: сначала это был личный аппарат Степана Филипповича, выделенный ему по работе, в то время, когда он трудился на автозаводе «ЗиЛ». Телефон сначала стоял у дедушки в комнате. Когда дедушку арестовали, то, узнав об этом, сосед-профессор Лазарь Моисеевич Кауфман бесцеремонно-деловито зашёл в комнату, срезал на глазах у изумленной бабушки телефонный аппарат и установил его к общей радости соседей, в коридоре («Все равно у вас отберут, раз Степана Филипповича арестовали. А так будет общий!»). «Враги народа» возражать не смели и не стали. Так телефон стал общественным и оставался единственным в квартире до начала 1970-х годов, когда на телефонной станции появилась возможность устанавливать частные номера. Тогда мы с братом «унаследовали» старый номер 229-56-28 (Б9-56–28). Соседи получили телефоны с другими номерами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наша квартира видела множество гостей. Гости поднимались на лифте на 5 этаж (этажи-потолки были высокие – 4,75 м) и звонили в дверь. За каждой семьей было закреплено определенное количество звонков – ближе к входной двери меньше, а чем дальше от двери – тем больше. Снаружи на двери висела табличка кому сколько раз звонить: «Воронцовым – 5 раз». Однажды, мне было тогда лет восемь, я слышу: звонят 5 «звонков» (это же к нам!), и бегу-спешу по коридору чтобы открыть дверь. Дверь уже открыли соседи, и я вижу, что в конце коридора стоит человек в военной форме. Сначала, с расстояния нашего длинного коридора, я принял его за дядю Лёдю (Всеволода Степановича Воронцова) и бросаюсь было к нему навстречу, чтобы поздороваться, но в последний момент останавливаюсь, поднимаю глаза вверх и вижу – нет, это не дядя Лёдя, а какой-то чужой человек. Этот незнакомый мне человек говорит открывшим ему входную дверь соседям: «Я к Валентине Константиновне Воронцовой». Военный этот прошел мимо меня, не обратив на меня ни малейшего внимания. Соседки проводили его через весь коридор и кухню к бабушке в дальнюю комнату. Я сначала немного испугался чужому человеку, спрятался в нашу комнату. Потом быстро успокоился: не дядя Лёдя – ну и ладно, бог с ним. Лица я не запомнил, только успел различить голубые генеральские лампасы в две полосы на темно-синих брюках и генеральские погоны на кителе (в нашем доме № 5 жила пара генералов, а в соседнем в доме № 3 генералов было вообще много, поэтому я уже легко мог отличить генеральские погоны от офицерских). Голубые лампасы – значит летчик! Минут через двадцать, слышу тяжелые удаляющиеся по коридору шаги и звук закрываемой входной двери. Вскоре после ухода гостя, заходит в комнату баба Валя и говорит мне: «А ты знаешь, кто это был? Это Вася Сталин заходил»… Вот так! Наверное, это была весна 1960 года, когда Василия Сталина на короткое время выпустили из тюрьмы, вернули звание и право ношения формы. Бабу Валю он знал по столовой Совнаркома. Кроме того, у бабушки с дедушкой во время войны после своего освобождения из тюрьмы и возвращения в Москву на короткое время останавливалась Юлия Мельцер – жена Якова Джугашвили (Сталина).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Разные люди приходили к нам на Грановского. Заходил дядя Саша Грин, сосед по даче, и школьный друг братьев Воронцовых-старших. Дядя Саша и его жена тётя Галя по профессии были геологами. Во время войны дядя Саша попал в военно-воздушные силы и служил штурманом в дальней бомбардировочной авиации и даже летал в 1941 году бомбить Берлин. К деду Степе приходили в гости Бондарчики (о них я уже упомянул выше). К нашим родителям иногда заходил папин друг по Первому Мединституту Сеня Гурвиц, врач-психиатр, член союза писателей и великолепный рассказчик всяческих занятных историй. Перед ним родители всегда ставили тарелку с нарезанным швейцарским сыром, который он периодически отламывал и поглощал по ходу повествования, а мама все подрезала и подкладывала сыр, пока он не заканчивался. От Дяди Сени Гурвица мы узнавали подробности о процессе Синявского и Даниэля, о борьбе вокруг произведений Александра Солженицина и других новостях отечественной литературы (как советской, так и не очень советской). Часто навещала нас наш тренер по плаванию Лидия Алексеевна Федорова-Сухорукова. Лидия Алексеевна являлась чемпионкой СССР по плаванию, победителем Всемирной Рабочей Олимпиады 1928 г. Ее мужем был Николай Сухоруков, красавец-спортсмен, связавший свою пост спортивную жизнь с внешней разведкой. В середине 1930-х годов он с семьей оказался в Китае, где работал под прикрытием советского торгового представительства. В конце тридцатых годов приказом вышестоящего начальства ИНО НКВД его срочно вызвали из Китая в Москву. Да так срочно, что даже не дали ему времени и возможности захватить с собой в СССР жену и маленького сына. В Москве Николая Сухорукова сразу же арестовали как изменника Родины и вражеского шпиона. В пыточных камерах внутренней тюрьмы на Лубянке утративший доверие (лишенный доверия) агент испытал на себе все формы физического воздействия и морального унижения. От смерти спасло его то, что за собой никакой вины не признал и «признательные показания» не подписывал. В итоге Николая Сухорукова приговорили к десяти годам заключения в ИТЛ. Лидия Алексеевна некоторое время оставалась в Китае с сыном Колей на руках, ничего не зная о судьбе мужа, не имея ни поддержки, ни помощи от советских миссий в Китае. Тогда она решается на отчаянный шаг – самостоятельно бежать из Китая и вернуться с сыном в родной Советский Союз. Лидия Федорова-Сухорукова совсем не представляла себе какие мыслимые и немыслимые испытания ей придется пройти-преодолеть, чтобы из Шанхая через Харбин возвратиться на Родину. Она была вынуждена прибегать к помощи осевших в Китае белогвардейцев, местных спекулянтов и торговцев опиумом, контрабандистов и бандитов лишь бы воссоединиться с мужем, о судьбе которого ничего не знала с момента его отъезда в СССР, об аресте которого даже не догадывалась. Там в Китае она прошла свои круги ада, и заплатила неимоверно высокую цену за возможность снова оказаться в Стране Советов. Пережитые ею по пути из Китая на Родину чудовищные испытания наложили свой отпечаток на всю ее последующую жизнь и её внешний облик. Лидия Алексеевна выглядела намного старше своего возраста, лицо её было обезображено глубокими морщинами… Мы, ее ученики, обожали своего тренера и запомнили Лидию Алексеевну как интеллигентную, добрую женщину. Мы обращались к ней не иначе как «Мама Лида». И тогда мы ни капельки не догадывались, что за время исхода из Китая обстоятельства превратили нашу Маму Лиду в неизлечимую наркоманку. Много позже, уже после смерти Мамы Лиды её историю в сокращенной и облагороженной форме нам с Алексеем поведала наша мама. Тогда стали ясны некоторые детали поведения нашего любимого тренера. Мы припомнили с Алексеем, как в конце каждого прихода к нам в гости на Грановского (это случалось не часто – раз в 2–3 месяца) Лидия Алексеевна просила нашего папу выписать ей рецепт «на лекарство». С большим трудом нам удалось «расколоть» нашего папу Славу, который с большой неохотой рассказал нам, что это были за рецепты…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако не все было плохо в жизни нашего тренера. Она гордилась своими учениками и своим единственным, ею спасенным ребенком. Сын Лидии Алексеевны и Николая Сухорукова, Николай Николаевич Сухоруков, в молодые годы являлся многократным чемпионом СССР по плаванию. После завершения спортивной карьеры он сначала работал тренером по плаванию, затем долго работал заведующим учебной частью и директором знаменитого московского бассейна «Чайка». Также Николай Николаевич более двадцати лет возглавлял Всесоюзную Коллегию Судей по плаванию. Как активному члену этой коллегии мне приходилось часто и близко с ним общаться и работать на судействе Чемпионатов СССР и Кубков СССР по плаванию в 70-80-е годы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Частым гостем в наших коммунальных «апартаментах» на улице Грановского был Валера Зубарев – одноклассник и школьный друг Алексея, который за время нашей совместной учебы в школе снялся в нескольких кинофильмах, и для нас являлся супер-кинозвездой. Так Валера сыграл одного из главных героев в культовом кинофильме «Доживем до понедельника». В нашей квартире время от времени вместе с Валерой появлялись другие юные актерские дарования, такие как Виктор Перевалов (сыгравший главного героя в фильме «Я Вас любил»), Юрий Чернов, Александр Кавалеров. Появившись раз в компании с Валерой в нашей квартире, все они потом не редко уже «самостоятельно» (без Валеры) заходили к нам «на огонёк». Вероятно, их притягивали «genius loci» – гений места и гостеприимные хозяева дома…<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава 4<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отцы и дети<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;ВОРОНЦОВ РОСТИСЛАВ СТЕПАНОВИЧ – НАШ ПАПА.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наш папа, Воронцов Ростислав Степанович родился 28 июня 1923 года в поселке Сартана Донецкой области (в настоящее время Сартана является пригородом Мариуполя). Папа по порядку рождения был вторым ребенком в семье Воронцовых, но волею судьбы стал старшим. Еще до его рождения в апреле 1923 года умерла сестра Оля-Лялечка. С ранних лет папа Слава отличался тяжелым характером и не очень ладил с родителями и младшими братьями. Возможно, он ревновал родителей к младшим братьям Лёдику и Юре. Бабушка рассказывала нам, как однажды по утру папа-Слава (ему тогда было 16 лет), поссорившись с братьями, а заодно и с ней, пешком ушел с дачи в Посёлке 6-й мебельной фабрики в Москву. Так он протопал целый день вдоль Ленинградского шоссе до самой столицы. По счастливой случайности дедушка Степа, который возвращался на машине после работы, заметил его вечером того же дня уже в районе стадиона «Динамо». Подобрал, расспросил о том, что случилось, отругал и отвез Славу назад на дачу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Папа научился читать в пять лет и читал книги «запоем» днями и вечерами напролет уединившись ото всех. Неумеренная страсть к чтению привела к резкому ухудшению зрения, и уже в старших классах школы у Славы Воронцова зрение было очень слабое – 5 и он носил очки с толстыми стеклами. Зато Слава Воронцов был многознайкой и отличался цепкой памятью, надежно хранившей прочитанное. Братья Воронцовы учились в 92 школе Краснопресненского района г. Москвы, в которой впоследствии успели поучиться и мы с братом Алексеем. Папа окончил школу летом 1941 года.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда началась война, Слава Воронцов пытался пойти на фронт добровольцем, но из-за слабого зрения был забракован. В июле-августе 1941 он работал на строительстве оборонительных сооружений на реке Десна в Брянской области. После нескольких отказов в районном Военкомате Ростислав Воронцов отправился в Московский Горком Комсомола, где набирали добровольцев в партизаны-диверсанты. Там папа прямиком «нарвался» на секретаря горкома Шурика (Александра) ШЕЛЕПИНА (в 1958–1961 годах – председатель КГБ СССР). Изложил тому свое требование о зачислении добровольцем в ряды бойцов с немецкими оккупантами. Как рассказывал нам папа, Шелепин посмотрел на него, на его очки с толстенными стеклами и сказал приказным тоном: «Ну-ка, сними очки!» Папа снял очки. Тогда Шелепин развернул его к боковой стене, на которой висел какой-то плакат, и говорит: «А теперь прочитай мне, что там написано внизу на плакате…» Тут у папы вышла осечка, но он дерзко возразил: «Я и так могу догадаться, что там написано!» Одним словом, после такой проверки папу Славу в партизаны-диверсанты не взяли, а через Краснопресненский райком комсомола направили на неделю «за Можай» – в Брянскую область на рубеж реки Десны на рытье окопов. Потом папа еще не раз привлекался на строительство укреплений и заграждений в самой Москве, выполнял по разнарядке ЖЭКа разные хозяйственные работы. Дежурить по ночам во время авианалётов на крыше его не брали из-за близорукости. Дежурили на крыше младшие братья – Лёдик и Юра. Им повезло несколько раз «поймать» и потушить в бочке с песком немецкие зажигательные бомбы – «зажигалки», как их прозвали в народе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1943 году, когда людские резервы советской страны порядком истощились, папу наконец-то призвали в армию. Он проходил формирование под городом Тамбов у станции Новая Ляда. Летом 1972 года я, тогда студент орденоносного института физкультуры, проходил военные сборы на полигоне в Новой Ляде (каково совпадение-пересечение! Kismet – судьба, как говорят турки), хранившем память о событиях военного времени в виде учебных окопов, траншей, лесных дорог-туннелей под сросшимися кронами деревьев и заброшенных могил немецких и японских военнопленных. После «учебки» и формирования папа оказался на Карельском фронте, где служил сначала в качестве санитара, а потом связистом во взводе управления артиллерийского полка. Фронт почти три года простоял на старой советско-финской границе, существовавшей до «Финской» войны. Однообразный солдатский рацион папа и его боевые товарищи обогащали в зависимости от времени года ягодами и грибами, глушили гранатами рыбу в реках и многочисленных озерах. Из воспоминаний того времени запомнился рассказ отца, как его товарищ подорвался на мине, на тропинке, по которой они вместе ходили и пробегали сотни раз. Еще папа показывал нам оловянную ложку, которую ему отлили сослуживцы на Карельском фронте. Там на Карельском фронте папа получил свою первую и главную воинскую награду – медаль «За боевые заслуги».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Приказ по 1216 корпусному артиллерийскому полку Карельского фронта 10 ноября 1944 года № 10<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ОТ ИМЕНИ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СОЮЗА СССР НАГРАЖДАЮ: Медалью «За боевые заслуги» …<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;…Старшего телефониста взвода управления полка, гвардии ефрейтора ВОРОНЦОВА Ростислава Степановича за то, что в бою 9 сентября 1944 года в районе горы КОРКИАВАРА обеспечил бесперебойную связь командного пункта полка с командиром 2-й батареи – под артиллерийским огнем противника устранил три порыва телефонной линии, что дало возможность успешно выполнить боевую задачу. 1923 года рождения, русский, Фрунзенский РВК города Москвы, домашний адрес:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Командир полка полковник ГАМАШЕВ Начальник Штаба капитан МОКСАЧ Как следует из Приказа, гвардии ефрейтор Воронцов Р. С. 9 сентября 1944 года с риском для жизни свою боевую задачу в бою выполнил. «Как же так, какие ещё бои, зачем, на кой хрен…, подумал я, неужели наши генералы не знали, что еще 4 сентября Маннергейм, предложивший начать отвод своих войск 6 сентября получил известие, что Сталин принял его предложение, неужели они не знали что еще 7 сентября делегация Финляндии прибыла в Москву для проведения переговоров о заключении мирного договора. Срочно решил обратиться к справочной литературе и вскоре понял, что был капитально неправ. Наш папа с финами вовсе не воевал. Наступательные бои 9 сентября 1944 года года в районе горы Коркиавара войска нашей 19-й Армии вели против 163-й и 169-й пехотных дивизий 36-го Армейского Корпуса Вермахта. И только 27 сентября последние части 163-й пехотной дивизии немцев покинули территорию СССР.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После выдавливания немцев в северную Финляндию, 216-й полк корпусной артиллерии, в котором служил папа, был выведен 13 ноября 1944 года для двухмесячного отдыха и переформирования. По окончанию переформирования 1216 полк корпусной артиллерии был 18 декабря 1944 года преобразован в 412 гвардейский артиллерийский полк 152 мм пушек-гаубиц, и включен в состав 55-й корпусной артиллерийской бригады.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С 28 февраля 1945 года 412 ггап был снова в составе действующей армии. Гвардии ефрейтор Воронцов Ростислав Степанович, награжденный к тому времени медалью «За оборону Советского Заполярья», оказывается вместе со своей частью уже на 3-м Украинском фронте и принимает участие в боевых действиях, исполняя обязанности корректировщика огня. Хотя папа был сильно близоруким, но он знал математику и легко овладел нехитрыми артиллерийскими исчислениями, а толстенные очки всегда были при нём. Это решило его дальнейшую военную карьеру. К автомату ППШ добавился полевой бинокль, катушку же с проводами телефонной связи он привык таскать еще на Карельском фронте. Эту несложную, но тяжёлую амуницию (логистику, как сказали бы современные «манагеры») гвардии ефрейтор Воронцов таскал на себе все последующие месяцы войны. Вместе с частями Третьего Украинского фронта папа наступал в Венгрию. Их 412-й гвардейский гаубичный артиллерийский полк в ходе поддержки наступления фронта прошел через Веспрем, Секешфехервар и Эстергом. Затем их развернули на Вену. Посетив с кратким визитом вежливости столицу Австрии, наш папа встретил окончание войны в городе Грац.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из военных рассказов отца о Венгрии я заполнил, историю о том, как под Эстергомом чуть ли не целая воинская часть нашей армии отравилась метиловым спиртом. Кто-то из активных «безбашенных» бойцов обнаружил на запасных железнодорожных путях бесхозную цистерну со спиртом. Весть об этом мгновенно распространилась среди наших солдат, и они дружно бросились к цистерне. Увидивший это венгерский железнодорожник пытался жестами показать и на немецком языке объяснить: «Nicht Trinken!» – нельзя, мол, пить. «Tod! Tod!» – «Смерть!» Да кто ж его, вражину, будет слушать. И, в результате распития этого трофея, сотни бойцов отравились, кто на смерть, а кому повезло – только зрение потерял. Спирт в цистерне оказался метанолом. Мадьяр тот, вражина, правду говорил. Ещё рассказывал папа и как однажды он с сослуживцами, будучи вечно голодными, в поисках еды забрели на двор к зажиточному венгерскому крестьянину. Постучались в дверь и попросили у него чего-нибудь поесть. Тот на них накричал по-своему и прогнал, так и не дав им ничего – ни крошечки, ни картошечки. Уходя со двора, «освободители-оккупанты» одну курицу у него все-таки утащили. «Назло гаду!» Бедная курица мирно спала, сидя на плетне. Проходя мимо, кто-то из бывалых бойцов нежно взял ее двумя согнутыми пальцами за шею пониже головы и резко тряхнул рукой вниз и вверх. Птичка не издала ни единого звука…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рассказывал папа как он однажды в Венгрии шел по дороге с товарищем. Откуда ни возьмись прилетел «Мессер» и обстрелял их на бреющем полете. Они «нырнули» в ближайшую воронку, чтобы спрятаться. Немец развернулся, вернулся, дал ещё раз очередь из пулеметов и улетел. Отец поднялся на ноги из воронки, обернулся назад, а товарищ его лежит уже неживой, весь в крови. Ему бедро разворотило. Всего то, одна пуля попала! Такая видно судьба. А ведь лежали они в воронке рядышком, прижавшись друг к дружке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Австрии, по рассказам папы к нашим солдатам относились гораздо лучше, чем в Венгрии. В одной деревушке, в которой они оказались уже не первыми постояльцами, хозяин дома, в котором они остановились, ветеран 1-й Мировой Войны, встретил их широкой улыбкой и, разведя руками, почти радостно выпалил: «Alles gut, Hitler kaput! Russische Soldaten alles забрали»! После штурма Вены, которую советская авиация почти не бомбила, и больших разрушений в городе не было, начались братания наших солдат и гражданского населения, танцы, музыка! Австрияки вовремя вспомнили и другим напомнили о ненавистном и тяжком иге германско-нацистской оккупации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сохранилось несколько военных фотографий папы. Видно, что был он в то время довольно упитанным молодым бойцом. Старшие товарищи о нем заботились и подкармливали. А он в благодарность им рассказывал повествования из истории древнего Рима и Греции, средневековой Европы и Руси, пересказывал содержание прочитанных книг, читал стихи. После окончания войны папину часть разместили в Южной Чехии. По лени ли, забывчивости ли, Ростислав Воронцов долго не писал родителям. Наша бабушка сама начала разыскивать сына, писать на адрес полевой почты и, наконец, разыскала. Как рассказывал отец, вызвал его командир полка и сделал выговор: «Вот, гвардии ефрейтор Воронцов, пришло мне письмо от твоей мамы. Жалуется она, что ты не пишешь уже несколько месяцев. Нехорошо маму обижать! Собирайся, отправляю тебя в командировку в Москву. Там заодно и родителей повидаешь». И послал его командир домой в качестве сопровождающего больного офицера из их же части. Папино командировочное удостоверение сохранилось до сих пор. Больного он успешно довез и сдал в госпиталь в Москве. Самого его в Москве демобилизовали из армии. Так состоялось возвращение Ростислава Степановича Воронцова домой с войны. В своём вещмешке гвардии ефрейтор привёз из заграничного похода цельное богатство – самодельную оловянную ложку, самодельную бензиновую зажигалку и карманные часы на цепочке без стекла, которые ему подарил в Вене пожилой австриец. А еще привез широкий офицерский кожаный ремень, которым родители время от времени (соразмерно с нашими с братом Лёшей «заслугами») правили нам мозги в наши детские годы. Рассказывал папа и о своём «трофейном» искушении. Однажды в Австрии в каком-то разрушенном поместье увидел он небольшую картинку-акварель, оставшуюся висеть на полуобрушенной стене дома. Снял ефрейтор Воронцов картинку со стены, вышел было на двор, а тут как раз въезжает во двор «виллис». Рядом с шофером восседал офицер – не из их даже части. И говорит ему этот офицер: «А что это такое у тебя в руках? А ну-ка, покажи мне!». Отец ему и показал, а тот и говорит: «Да, хорошая картинка! Спасибо тебе ефрейтор, клади её (картину) на заднее сидение». И уехала картинка в машине того офицера… Вот так, сам собой, снялся грех с души солдатика. В общем, медаль «За победу над Германией» стала последней наградой, привезенной с войны отцом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После возвращения в Москву папа был уволен в запас и осенью 1945 года восстановился для учебы на первом курсе 1-го Московского Медицинского института, в который поступил ещё летом 1941 года, но занятия, в котором были прерваны в связи с началом войны. Во время учебы в институте папа подрабатывал санитаром в больнице им. Склифосовского. Там в одно из своих дежурств он и познакомился с нашей мамой, которую привезли на скорой помощи с трещиной в ноге. Это была, как говорится, обоюдная любовь с первого взгляда. В 1949 году наши родители вступили в законный брак, а 17 февраля 1951 года мама родила первенца – Алексея. Нужно сказать, что, когда папа привел молодую жену в свою семью, это не вызвало большого энтузиазма у остальных членов семьи. Папин отец отбывал срок в ИТЛ, а у мамы отец был осужден на длительный срок – «10 лет без права переписки» (тогда еще не знали, что на самом деле Василий Михайлович был расстрелян еще в 1938 году). В двух комнатах коммунальной квартиры уже жили кроме папы бабушка, брат Юра и его жена Катя (дедушка временно отсутствовал по известной причине – статье 58–10). В общем, маму приняли если не враждебно, то очень холодно, и это она запомнила на всю жизнь. В 1951 году папа окончил с отличием 1-й Мед. институт по специальности лечебное дело (Диплом с отличием Е № 102553). Решением Государственной Экзаменационной комиссии от 23 июня 1951 года ему присвоена квалификация врача. Они с мамой наивно надеялись, что как отличник, вошедший в пятёрку лучших выпускников института, (и главное – фронтовик!) он будет иметь преимущество при выборе места работы при распределении. Папа и, вначале, члены комиссии по распределению выпускников института не учли один важный момент – того, что папин отец, Степан Филиппович, в это время «сидел» в ИТЛ (отбывал срок) по статье 58–10 как враг народа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В назначенный день празднично одетый и исполненный лучших надежд и ожиданий Ростислав Степанович Воронцов явился на комиссию по распределению. Как отличника учёбы, его пригласили одним из первых. Преподаватели представили Воронцова Р. С. членам комиссии и ее председателю как фронтовика, одного из лучших студентов. После представления предложили место работы в Эстонии. Папа ответил, что он сам согласен, но попросил комиссию разрешения позвонить жене и посоветоваться с ней. Разрешение дали, он вышел и позвонил маме. Мама, конечно же, была готова ехать за папой куда угодно, даже в Прибалтику. За время папиного недолгого отсутствия представитель «всевидящего ока» – 1-го отдела института успел остудить потерявшие бдительность головы профессуры и ознакомить членов государственной комиссии с некоторыми деталями биографии папиного отца. Когда радостный папа вернулся в аудиторию, где заседала комиссия по распределению, ему было сказано, что «Извините, этого места уже нет». – «Как нет, только что было!» – возмутился папа. – «А так, нет». – «Тогда распределите меня в любое другое место!». – «Извините, но для вас места для распределения нет». – «Тогда направьте меня врачом в Советскую Армию!» – возмущался и кипятился Ростислав Степанович. – «Простите, но из армии запросов не поступало». В итоге распределения он не получил никакого, а в славной и прекрасной стране Советов в то время получить работу по специальности выпускнику вуза, не имея распределения, было невозможно. После мыканий по инстанциям, которые все без исключения отказывали в направлении на работу, папе «предложили» работу, от которой он сам уже не мог отказаться – отправиться врачом в систему ГУЛАГа. Добрые советские люди снова одели папу в шинель, надели на него сапоги, нацепили на плечи Ростислава Степановича Воронцова погоны (на этот раз – погоны МВД) и с младенцем-сыном и женой, уже носившей меня под сердцем, отправили в длительное путешествие через весь великий и могучий Советский Союз. Первой недолгой остановкой стал «Юж-Кузбасс-Лаг» (поселок Сыркаши – ныне город Междуреченск), куда семья Воронцовых прибыла в конце июля 1951 года (уже через месяц после окончания папой института!). Затем папу откомандировали ещё далее – в Читинскую область в распоряжение Нерчинского ИТЛ и ЛО. Сначала на поезде, затем, где на попутках, где на конной тяге, через леса, реки и горы нашей необъятной Родины все наше семейство совершило это великое путешествие, не вошедшее, к сожалению, в географические и исторические энциклопедии и справочники. В Сибири уже наступила зима. Когда ехали на автомашинах часто вдоль рек по льду, водители предупреждали маму: «Мать, дверь кабины не закрывай. Не дай Бог провалится лед, придется прыгать! Тогда сначала бросай сына подальше от машины, затем прыгай сама». Слава Богу, все обошлось без прыжков. Лед оказался прочным. Завершилось это совсем нелегкое путешествие в конечном пункте сибирского путешествия протопопа Аввакума – в городе Нерчинске на улице Декабристов (дом, кажется, № 12). Широка страна моя родная!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подселили семью Воронцовых к какой-то хозяйке, выделившей им комнатку с окном на уровне земли, как раз напротив коровника. Как вспоминала мама, бабка-хозяйка с презрением отнеслась к «москвичам» – папе и маме. Зато ей ужасно понравился Лёха. Бабка восхищенно называла его «королевич!» Королевич был пухлый, ухоженный. Жрал хорошо, а ходить ленился. Не ходил до года и даже после года. Тогда наша хозяйка нашла в городке какую-то бабку-колдунью и привела ее в дом. Здесь колдунья связала Лёхе ноги бечевой, прочитала какие-то заговоры-заклинания, после чего разрезала бечеву ножницами, поставила на ноги – и чудо свершилось, брат Лёха пошел и самостоятельно прошел через всю комнату, и ему самому это понравилось. Наш папа, человек науки и практики, никогда не верил в чудеса, но всю жизнь утверждал, что видел это чудо своими глазами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И так, в Забайкалье, в Читинской области началась папина самостоятельная трудовая жизнь. Пока его собственный батя, совсем невдалеке, около Благовещенска, фигурально выражаясь, «катал тачку» и пилил брёвна, наш папа тянул лямку в Нерчинске. Когда папу переводили из Юж-Кузбасс-Лага в Нерчинск, то обещали место главного врача в местной больнице УВД. По прибытии к месту назначения оказалось, что такой больницы нет и не было, а есть медпункт в зоне. Каждый божий день 8–10 часов Ростислав Степанович проводил в зоне с зеками, где пользовал их – лечил от болезней, вправлял кости, делал простые хирургические операции. Когда зимой 1952 года папа появился в лагере, там уже свирепствовала цинга. Папа добился от начлага разрешения вывести группу зеков в тайгу и набрать зеленых еловых веток. Из них он варил отвар и отпаивал этим отваром зеков. Таким образом, доходяги сидельцы-страдальцы пережили сезонный недостаток витаминов и избавились от цинги. В Нерчинском ОЛПе (объединенном лагерном поселении) в основном сидели «указники» – нарушители трудового законодательства (по законам «о 20 минутах» и «о трех колосках»), хотя были и уголовники, и небольшое количество представителей добровольно присоединившихся братских народов. Мама периодически приходила на КПП навестить папу и передать ему узелочек с обедом. Зеки из-за колючей проволоки, увидев маму, слезно просили, умоляли: «Мать, принеси Алёху, покажи Алёху!». Когда мама приносила им «на поглядение» упитанного и ухоженного «королевича» Алёху, суровые мужики, по маминым словам, выли и рыдали навзрыд, вспоминая свои семьи, оставленные далеко на западе за Уралом – в России, на Украине и в прочих местах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дальнейшую судьбу нашей семьи определило во многом мое рождение и последовавшая вскоре моя тяжелая болезнь, и ослабленное здоровье мамы. В отчаянии папа трижды обращался с письмами в отдел кадров ГУЛАГ с просьбой отозвать его в Москву. На дворе был уже 1952 год, люди после войны расслабились и размякли, и подобрели. В общем, принимая во внимание сложившиеся обстоятельства, папе (а значит и всем нам), разрешили вернуться в Москву.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Краткое описание совсем непростых обстоятельств попадания папы по "распределению “в систему ГУЛАГ и работы в оной системе в Сталинске и Нерчинске и непростой путь возвращения папы и всего нашего семейства было изложено им в заявлении, поданном в августе 1952 года на имя заместителя министра здравоохранения, которое я доверяю вниманию читателей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Зам. Министра Здравоохранения по кадрам Белоусову от врача Воронцова Р. С.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Заявление / жалоба<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я, Воронцов Р. С. в 1951 году окончил с отличием 1-й Московский о. Ленина Медицинский институт. По непонятным для меня обстоятельствам мое ходатайство о направлении в рады Советской Армии не было удовлетворено (мой брат Воронцов Всеволод Степанович в настоящее время является офицером Советской Армии, окончил в 1949 году Военно-Инженерную Академию имени Куйбышева). Длительное время я не получал на руки диплома и назначения. Получив предложение о направлении в Эстонию, я дал согласие, но через 10 минут оказалось, что места уже нет! Выйдя из равновесия, я потребовал дать мне любое назначение и мне предложили направление на работу в ГУЛАГе МВД. Имея на иждивении жену и 4-месячного ребенка-искусственника, я вынужден был взять направление, так как жить мне было не на что. В ГУЛАГе я получил направление в г. Сталинск в качестве врача-хирурга. Когда я прибыл в г. Сталинск (где я должен был работать), то мне предложили работу лечащего врача в отдалённом подразделении. О работе хирургом оставалось только мечтать, а о совершенствовании и подавно. Кроме того, бытовые условия (проживание в лесу) были тяжелыми, а самое главное – нечем было кормить ребенка, так как не было молока. В декабре 1951 года я добился перевода. Меня направили в Читинскую область в больницу МВД, обещали квартиру и нормальные бытовые условия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С ребенком и беременной женой я отправился к месту нового назначения. В Чите, куда я прибыл, мне сообщили, что больницы пока нет, отделения тоже нет, квартиры нет, а в ожидании надлежит мне ехать в г. Нерчинск, куда намечается перевод больницы. По правде говоря, меня обманули во второй раз. Не имея возможности отказаться, я направился в Нерчинск. Здесь до июля-месяца я дожидался того счастливого часа, когда будет наконец открыта больница, но так и не дождался. Работал я в это время в санчасти лаготделения в качестве общего врача, не имея возможности и никаких прав, так как приказа о моем назначении, так и не пришло. Больше двух месяцев жил на частной квартире и платил 200 рублей в месяц за малюсенькую комнату и только по счастливой случайности в апреле-месяце переехал в казенное жилье. Так как мне стало ясно, что областной больницы в Нерчинске никогда не будет, а меня направили в обл. больницу, я написал в ГУЛАГ 3 раппорта. В последнем я требовал, поскольку условия, на которых меня послали, не были соблюдены, отзыва в Москву для использования по специальности в Московской области. Последнее диктовалось тем, что жена и младший сын плохо себя чувствовали. Жена сильно подорвала здоровье и не могла сама ухаживать за двумя детьми, из которых младший – тоже искусственник, едва не умер (перенес очень тяжелую токсическую диспепсию) и был очень слаб. Короче говоря, ГУЛАГ нашел мои претензии обоснованными и послал вызов (в Москву). 4 августа 1952 г. я прибыл в Москву. Как оказалось, места в Москве для меня не было. И мне предложили самому объезжать подразделения, чтобы подобрать что-нибудь. 20 августа стало ясно, что мест нет. Тогда 25 августа я послал заявление об уходе и ходатайствовал об откомандировании меня в распоряжение Министерства Здравоохранения. Начальник ОК ГУЛАГа полковник Козырев сказал мне, что с удовольствием меня бы отпустил, но не имеет права, мол, поищите еще и уж если ничего не найдете, то он (Козырев) будет ходатайствовать о моем увольнении из ГУЛАГа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Идет второй месяц как я в Москве. Деньги я получил по 18 июля, а за простой мне не платят, да и не оплатят, как мне сказали. Отпустить – не отпускают и работы не дают. Юрист в юридической консультации сказал мне, что я имею право, поскольку мне не платят, считать себя свободным от обязательств перед ГУЛАГом и требовать оформления увольнения. А также требовать материального возмещения за простой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Прошу Вашей помощи в этом деле. Ходатайствую перед Мин. Здравоохранения СССР об отзыве меня из ГУЛАГа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Врач Р. С. Воронцов<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Московском областном УТЛКиК ГУЛАГа работу доктору Воронцову предоставить не смогли и решили отпустить его на все четыре стороны. Папа окончательно «вышел на гражданку»…и в мгновение ока оказался безработным в нашей прекрасной социалистической стране, где безработных не может быть «по определению». В надежде получить работу в течение почти года (!) папа день за днем обивал пороги в Министерстве Здравоохранения СССР. Однако в системе Минздрава СССР работу для врача Ростислава Степановича Воронцова найти долго не могли. И тут на выручку своему выпускнику пришла «Alma Mater» – орденоносный Московский 1-й Мед.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во время учебы в «Первом Меде» папа выделялся из общей массы студентов эрудицией, тягой к знаниям, научился отлично проводить вскрытия и работать с препаратами. Он много занимался самостоятельно. Еще на студенческой скамье своими знаниями и своим отношением к учебе папа привлек к себе внимание преподавателей, которые его помнили и приняли деятельное участие в дальнейшей судьбе доктора Воронцова, невзирая на то, что папин отец «отсидел» по статье 58–10 и отбывал ссылку. Вскоре после возвращения из Сибири по представлению Ученого Совета и дирекции 1-го Московского ордена Ленина медицинского института врача Воронцова Ростислава Степановича утвердили в аспирантуру сроком на 3 года (Приказ по Министерству здравоохранения Союза ССР № 2017-л от 15 июля 1953 года). Папа обучался в аспирантуре с 1.Х.1953 по 1.Х.1956 года. После завершения учебы в аспирантуре он некоторое время работал ассистентом профессора по кафедре нормальной анатомии в 1-м Медицинском Институте.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Затем он успел поработать несколько лет младшим научным сотрудником в Институте Мозга АМН СССР, созданном для изучения гениальности и уникальности партийных мозгов и в первую очередь мозга В. И. Ленина. До изучения мозга Ленина младшего научного сотрудника Воронцова, конечно, не допускали, но и на папину долю материала для исследований вполне хватало. Он делал срезы и исследовал под микроскопом особенности строения мозга на клеточном уровне у почивших в бозе выдающихся деятелей ВКП(б) – КПСС, Коминтерна, литературной и прочей культурной элиты СССР. На папином рабочем столе в нашей комнате (половинке комнаты!) стоял микроскоп, а ящики стола были забиты сотнями стекол со срезами мозга (не знаю чьими), которые так и пролежали в нем пару десятилетий уже после того, как папа с мамой переехали жить в Чертаново, пока мы с братом однажды не вынесли все драгоценные срезы на помойку. Папа довольно скоро потерял интерес к работе в Институте Мозга. Он больше любил «живую» преподавательскую работу – читать лекции и проводить практические (вскрытия и препарирования) занятия со студентами. Как только представилась возможность, Ростислав Степанович Воронцов перешел на кафедру нормальной анатомии в «Стомат» (Московский Медицинский Стоматологический институт). Нужно поставить читателя в известность, что по окончании аспирантуры диссертацию Ростислав Степанович к защите не представил. Поэтому для прокормления семьи ему в течение многих лет приходилось подрабатывать на 2-3-х работах. Так несколько лет он работал по совместительству дежурным врачом на Здравпункте ВДНХ (каждое дежурство длилось сутки, что означало для семьи суббота или воскресение без папы). Были периоды, когда папа увлекался то шахматами, то женщинами (коллегами). У него появилась дама сердца, которой он сочинял стихи, вместе с которой мечтал о райской жизни на необитаемых островах в теплом океане. В конце концов, это стало известно маме (мир не без «добрых» людей). Тогда она, не привлекая авторитет парткома и профкома института, сама провела «очную ставку» с папиной дамой сердца и воспитательную работу с самим Ростиславом Степановичем. В результате маминого психологического воздействия папа навсегда вернулся в семью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наш папа был типичным представителем своего времени. Выросший в семье достаточно крупного советского инженера, воспитанный советской школой и комсомолом образца 1930-х годов, прошедший испытание войной, он, как и его братья, свято верил в идеалы коммунизма и в светлое будущее страны Советов. Даже арест отца воспринимался как досадное недоразумение, ошибка. В 1965 году кто-то из знакомых предложил отцу отправиться практикующим врачом для оказания братской помощи в одну из африканских стран. Папа, конечно, спросил маминого разрешения, которое было получено без особых колебаний. Папа готовился к поездке несколько месяцев, изучал французский язык (страна была первоначально определена как Мали), штудировал книги по тропической медицине, проходил с медкомиссии и инструктажи. Мама вместе с папой тоже готовилась к оказанию интернациональной помощи и прививалась от тропических болезней. Довольно неожиданно родителям было объявлено, что страна, в которую папа командируется – Алжир, совсем недавно еще французская колония, завоевавшая независимость (при поддержке СССР и всего прогрессивного человечества) в результате партизанской войны. Сборы были недолгими, и родители отправились к месту назначения в город Анаба (по-французски – Бон) на берегу Средиземного моря. Работы было много, и болезни, и ранения. Французы оставили после себя огромные минные поля, на которых продолжали подрываться местные жители. Советские саперы разминировали эти минные поля, а папа «чинил» и «штопал» подорвавшихся пастухов и их детей. Ростислав Степанович много общался с местными коллегами и простыми жителями. Русского доктора туземцы полюбили. Их с мамой часто звали в гости и на праздники, и на колоритные арабские свадьбы. На этом фоне папа и мама никак не могли понять, почему другие советские специалисты практически никуда не выходят из своей колонии, мало общаются с местными жителями, не ведут активной пропаганды советского образа жизни и идеологии. Надо сказать, что многие советские граждане того времени, особенно из провинциальных городов стремились попасть на работу за границей, чтобы решить свои финансовые и карьерные вопросы. Они получали за границей довольно высокие зарплаты (400–500 рублей, по тому времени – сказочно-огромные деньги), за ними сохранялось место работы на Родине и половина прежней зарплаты (для содержания учащихся детей и оплаты партийных взносов). Часть зарплаты выплачивалась в местной валюте той страны, в которой работали наши специалисты. Но советские люди денег не транжирили, а, как правило, копили – на приобретение квартиры и автомобиля после возвращения на Родину. При этом «наши люди» экономили на всем – на еде, на прищепках для белья, на одежде и нехитрых развлечениях, как-то кино и местные достопримечательности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сидели, как говориться, на хлебе и воде. Нашего папу эти факты очень раздражали, и он, как сознательный и идейный член компартии вместо того, чтобы заниматься только своей работой, начал еще и апеллировать к совести соотечественников (тоже, поголовно, членов КПСС – как же могло быть иначе). К большому неудовольствию мамы папа начал выступать с нравоучениями и публично стыдить коллег-соотечественников в том, что они показывают советских людей не в лучшем свете, не несут передовые идеи социализма в темные массы алжирских трудящихся. Кому это могло понравиться? Правильно! Никому. И папины дни в Алжире были сочтены. Он не скрывал, что вообще-то готовился работать в Мали. В умах у группы «наших товарищей» постепенно возникла совершенно простая комбинация. Они поняли, по своему опыту, что Ростислав Степанович Воронцов открыт и доверчив как ребенок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Они посвятили в свой план и привлекли к его исполнению одного из консульских работников, который пригласил папу в консульство и объявил, что папу срочно вызывают в Москву в связи с переводом в другую страну. Конечно же, никакого вызова в природе не было. И вот, майской ночью 1966 года, папа и мама появились в нашей квартире на Грановского-5. Когда на следующий день папа отправился в Министерство Здравоохранения, в департамент, пославший его на работу в Алжир, то у работников департамента глаза раскрылись неожиданное широко, а нижние челюсти отвалились. «Зачем вы приехали?». «Как же, меня же вызвали, сказали, что переводят!». «Кто сказал?». Тех, кто сказали, потом вроде бы самих наказали. Но главный обидный факт заключался в том, что нашего папу ни в какую другую страну больше не послали. Он оказался опять преподавателем на кафедре нормальной анатомии Медицинского Стоматологического института, где проработал до защиты кандидатской диссертации в 1969 году. Сколько мы всей семьей помнили, папа постоянно жаловался, что его тиранит, проходу не дает зав. кафедрой профессор Сергей Сергеевич Михайлов. Сейчас я уже понимаю, что если бы не профессор Михайлов, то папа так никогда бы и не вышел на публичную защиту диссертации, так бы и сидел в прозекторской всю свою оставшуюся жизнь. В своей профессии, как анатом, патологоанатом и как лечащий врач папа по признанию своих коллег был специалистом высочайшей квалификации. Он постоянно читал в огромных объемах книги по различным областям биологии и медицины, штудировал фармакологические справочники, посещал научные общества. После успешной защиты диссертации Ростислав Степанович перешел на работу старшим научным сотрудником в Институт Гигиены Труда и Профессиональных Заболеваний АМН ССР, располагавшийся на Соколиной Горе. Так как папа был патологоанатомом и гистологом «от Бога», то его постоянно приглашали в больницы и госпитали для медицинской и судебной экспертизы. Через Галочку Ешке к доктору Воронцову неоднократно обращались за помощью люди из Западной Германии – приезжали «от безнадёги» в тех случаях, когда передовая западная медицина не могла поставить правильный диагноз и выбрать эффективную стратегию лечения. Наш добрый доктор Айболит, проведя исследование образцов тканей и изучив результаты анализов, всегда ставил точный диагноз и давал правильные рекомендации по лечению – и делал это абсолютно «за бесплатно». Наградой ему была благодарность бывших «пациентов» в виде писем и открыток, которые приходили в дом в течение многих лет после того, как доктор Воронцов оказал им помощь. Один или два раза прислали ему из Германии очки с толстенными стёклами – у папы зрение уже было -6.5 (минус шесть с половиной!) – и от такого подарка он отказаться не мог. Сам он попросил один раз вместо всякого вознаграждения прислать ему немецкий фармакологический справочник, и был несказанно рад, когда справочник прислали по почте.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Алжирская эпопея поколебала веру нашего папы в советского человека, в его бескорыстие, доброту и справедливость. События августа 1968 года – ввод в Чехословакию войск СССР и стран Варшавского Договора и вовсе превратили папу в «домашнего антисоветчика». Он стал по ночам слушать «вражеские» голоса – ВВС, «Голос Америки», «Дойче Веле». Благо папа купил в Алжире транзисторный радиоприемник «Phillips», имевший целых пять диапазонов коротких волн. Как известно, вражеские голоса в СССР в те годы глушили специальными радиостанциями. Из-за ужасных помех, создаваемых «глушилками», папины сеансы ночной связи с «голосами» превращались в истинную муку для всего нашего семейства, продолжавшего проживать до 1969 года в одной комнате на улице Грановского. Вся критика советского правительства (по началу, конечно же – с позиций социализма с человеческим лицом) обрушивалась на нашу голову и оставалась в семье. Как же крепко доставалось в такие моменты Александру Дубчеку и его близкому окружению от нашей мамы. При всём при этом Папа продолжал исправно уплачивать партийные взносы и посещать партсобрания. В 1968 или в 1969 году мама с папой успешно вступили в жилищно-строительный кооператив и купили «в рассрочку» квартиру в Чертаново на Россошанской улице (взносы за квартиру они потом выплачивали еще много лет). Тогда это было ужасно далеко от улицы Грановского. Идти до метро, ехать на метро, потом на битком набитом автобусе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Автобус медленно полз от метро «Варшавская» по «однополосному» Варшавскому шоссе до Россошанки 40–45 минут. Затем нужно было снова топать с километр по грязи или снегу до самого дома, в котором поселились родители. Мы с братом Алексеем по причине учебы – я в 10-м классе, брат – на первом курсе МАРХИ, в Чертаново не поехали и остались жить с бабушкой и дедушкой на Грановского.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Папа довольно долго работал в Институте Гигиены Труда и Профессиональных заболеваний АМН СССР в лаборатории гистологии, изучая на клеточном и тканевом уровне вредные воздействия различных факторов на здоровье человека. Часто вместо шахтеров и полярников объектами исследований становились кролики. Современные друзья животных (они же враги рода человеческого) ужаснулись бы, когда узнали бы, что в папиной лаборатории доводили бедных кроликов до смерти под влиянием холода и других вредных воздействий. Тогда же наш народ был более терпимым и голодным. Время от времени героические участники папиных экспериментов оказывались на нашем обеденном столе в виде приготовленного мамой жаркого (рагу). Как сказал об этом блюде герой одного из моих любимых английских телесериалов суперинтендант Энди Диэл (Andy Dalziel): «A rabbit stew – tender as warm and wet pussy!». В начале действительно было очень вкусно, однако после 3-4-х месяцев кроличьих рагу мы все уже не могли на него смотреть. Блюдо надолго исчезло из нашего семейного меню.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как я уже упоминал выше, папу весьма активно приглашали к работе как патологоанатома и гистолога в разные госпитали, больницы, так же как для проведения судебно-медицинских вскрытий и экспертиз. В начале 1980-х годов папа перешел на работу заведующим патологоанатомическим и гистологическим отделением больницы МПС в Перово. В этой больнице осенью 1983 года по папиной протекции я был весьма своевременно и успешно прооперирован по причине варикозного расширения вен правой ноги. Пока меня не выписали, я в течение недели был гостем в папиной «вотчине» и его подчиненные женского пола поили меня чаем и угощали бутербродами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С началом перестройки папа вышел на пенсию и «отдался» хозяйственной работе в дачном хозяйстве в Радищеве. Папа практически переехал жить на дачу и занялся агрономическими опытами. Ростислав Степановис читал «запоем» специальную литературу по выращиванию овощей и картофеля. По науке, в точно предназначенные книжками и телепередачами сроки он вносил в необходимых количествах и пропорциях удобрения и унавоживал почву, проводил прополки, подкормки и т. п. Однако результаты его деятельности почти всегда были обратными ожидаемому результату. Все уходило почему-то в ботву. Вырастали громадные кусты помидоров и буйные заросли огуречных листьев, не приносящие желанных плодов. С картошкой было намного лучше. Небогатый, но стабильный урожай картошки папа собирал каждый год. Зато папа был хорошим поваром. Из привозимых на дачу продуктов он готовил классный борщ и щи, мясные блюда несколько уступали по качеству супам, но папины жареные пирожки с картошкой и капустой были истинным шедевром кулинарного искусства, просто объедением!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Проживая на даче, в перерывах между работой на огороде и приготовлением пищи папа продолжал следить по радио и телевидению за бурными политическими событиями и переменами того времени. Первое время он одобрял и поддерживал реформы Михаила Горбачева, но затем целиком принял сторону Бориса Ельцина. Члену КПСС с военного времени (папу приняли кандидатом в партию еще на фронте, но его кандидатский стаж затянулся по причине ареста его отца на несколько лет) был более понятным резкий стиль «Елкина», направленный на слом бюрократического партийно-государственного аппарата. Папа, как всегда, сначала принял все лозунги Ельцина за чистую монету. Он решил, что час борьбы за российскую демократию настал, стал часто ездить с дачи в Москву, активно участвовал в «демократических» митингах, носился по городу с листовками, флагами и транспарантами. В конце концов, я встретил нашего папу у Белого Дома в первую ночь путча ГКЧП с 19-го на 20 августа 1991 года. Ту ночь, которая должна была завершиться штурмом Белого Дома и гибелью его защитников, мы провели вместе с папой-Славой, сидя на парапете у 1-го подъезда. Было довольно холодно. Вовнутрь Белого Дома проходили какие-то люди, размахивая неизвестно кем выданными мандатами (помню среди прочих эффектный проход одного из «отцов» демократического движения и будущего первого мэра Москвы Гавриила Попова со свитой студентов и тихий, скромный проход экстрасенса Алана Чумака). Нас не пустили даже погреться. Вожди славной революции, несомненно, в нас поверили и доверили совершить подвиг – первыми принести наши жизни в жертву на алтарь Родины и Свободы. Доверие доверием, но как говориться, сам себя не пожалеешь – никто не пожалеет. Народ у нас собрался смекалистый. Побродили вокруг, для начала справили малую нужду в ёлочках, потом на помойке позади здания собрали палки, куски досок и обломки мебели и разложили костры по обеим сторонам дверей в Первый подъезд. Постепенно согрелись! Нормальные интеллигентные люди и рабочие люди, мужчины и женщины, вместе – несколько десятков, ну может быть сотни полторы человек сидели вдоль стены перед фасадом здания. И может быть, в первую очередь из-за этой группки – тонкой линии людей, сидевших всю ночь на парапете вдоль фасада, штурма не состоялось, «Альфа» не пошла. В случае атаки и папа, как фронтовик, и я, как офицер запаса, прекрасно понимали, что шансов выжить у нас не будет никаких. Однако ночь прошла тихо, и для нас настало утро. Папа в числе пары дюжен энтузиастов согласился ехать в разные районы Москвы, раздавать листовки и звать людей на защиту Белого Дома. Я же отправился домой отсыпаться, чтобы следующей ночью – с 20 на 21 августа – оказаться у тоннеля на Садовом кольце под Новым Арбатом. Об этом рассказ будет позже.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После коллапса ГКЧП, возвращения Горбачева, отстранения его от власти и роспуска СССР папа доверился Николаю Травкину и активно участвовал в создании Демпартии. Его даже выдвигали кандидатом от Демпартии в депутаты районного Совета. Ростислав Степанович до того вжился в образ революционера-демократа, до того увлекся борьбой против бывших товарищей по партии (КПСС), что на одном из митингов его хватил инфаркт. Меня в то время в Москве и стране не было. Спасибо брату Алексею, который обеспечил папе лучших врачей и хороший уход. Папа выбрался и из этого приключения. Вскоре он на собственном опыте убедился, что к руководству Демпартией рвутся такие же карьеристы, какие привели к распаду КПСС и СССР, и которые вскоре практически выдавили самого Николая Травкина из им же созданной партии. Глаза у папы открылись, и он окончательно «забил» на политику и перешел на пассивную поддержку Ельцина и иже с ним. Постепенно папа совсем отошел от политической борьбы и переключился на первоочередные проблемы поддержания дачного хозяйства. Нужно отметить, что Ростислав Степанович внес существенный вклад в воспитание внучки Наталии Алексеевны и внука Василия Андреевича. В большую заслугу ему нужно поставить то, что он существенно расширил словарный запас внучки и внука, лучшими образцами устной народной речи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ВОРОНЦОВА (САВИНА-СЕВАСТЬЯНОВА) СВЕТЛАНА ВАСИЛЬЕВНА – НАША МАМА.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мама родилась в год десятилетия большевистской революции – 5 июня 1927 года в Москве. Родители ее были разного социального происхождения и возраста. Деду Васе на момент женитьбы (конец 1925 года) было уже 26 лет. Он происходил из крепкой крестьянской семьи, имел за плечами электротехническое училище, Высшее Техническое Училище и, между периодами учебы, Гражданскую Войну, на которую ушел в 1919 году добровольцем в Красную Армию. Бабушка Галя была намного моложе. Ей только исполнилось 18 лет, она происходила из «бывших буржуев» и вдобавок была на 50 % немкой, на 25 % шведкой и на 25 % эстонкой. Учеба в школе Левицкой в Петрограде позволило ей получить приличные среднее образование и некоторые практические навыки. В школе Левицкой большое внимание уделялось физическому воспитанию на английский манер. Галина Александровна занималась плаванием, бегала и играла в теннис. Мы не знаем точно, как произошло знакомство Галины и Василия. Скорее всего, это был служебный роман молодого и быстро поднимающегося по служебной лестнице советского инженера и конторской служащей. К чему же еще могла приложить свои силы девушка из «бывших» как не к печатной машинке? Дед Василий хорошо одевался, также был любителем спорта и физических упражнений – летом плавал, зимой – бегал на лыжах и катался на коньках, работал над внедрением иностранной электрической техники&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>, выучил в совершенстве английский язык. Деда Васю привлекала в бабушке особенная «порода» и воспитание. Вероятно, бабушка и ее мама, Ольга Оскаровна, сделали прогноз-экстраполяцию и пришли к выводу, что… это может быть очень даже неплохой вариант для замужества…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, наша мама появилась на свет в 1927 году. И первые годы жизни она была окружена любовью и заботой родителей и бабушки Ольги. На фотографии 1928 года мамины мама Галина, и бабушка Ольга Оскаровна выглядят этакими солидными «буржуазными» дамами, а мама-Света – очень ухоженным ребенком. Этакое счастливое бюргерское семейство, скорее немецкое, чем советское. На самом деле это было не совсем так. Недолгий брачный союз Галины Алексеевны и Василия Михайловича к этому времени уже был на грани распада. Следующая фотография мамы со своей мамой, нашей бабушкой имеет точную датировку – 25 июня 1930 года. На ней Светлане Васильевне уже 3 года, бабушке Гале всего 23, но она выглядит гораздо старше своего возраста. Маленькая Светлана выглядит на фото очень грустной. Вероятно, это фото было сделано во время ее кратковременного свидания с мамой перед длительным, растянувшимся на много лет расставанием.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Василий Михайлович уже несколько месяцев как в США, а Светлана находится под присмотром родственников со стороны отца. Мы знаем, что в октябре 1930 года дед Василий все еще находится в Америке в Шенектэйди, а бабушка Галя уже в августе 1931 года вступает в новый брак в далеком Томске. Развод дедушки и бабушки, вероятно, состоялся или накануне отъезда деда в Америку в 1929 году или же вскоре после его возвращения на родину. Возможно, Василий Михайлович, будучи идейным коммунистом, узнал об активных попытках тещи эмигрировать в Германию и ее контактах с работниками германского консульства. Плюс значительная разница с женой в возрасте и выявившиеся в процессе совместной жизни непримиримые различия во взглядах на жизнь… В итоге, как я уже изложил выше, в 1931 бабушка оказывается в Томске с новым мужем, а ее дочь Светлана лето 1931 года проводит с отцом в Дубровицах. Перед отъездом в Томск Галина Александровна Савина-Савостьянова успела навестить дочь Светлану в Дубровицах. Возможно, это была их последняя встреча перед долгим перерывом, который продлится почти 7 лет. На нескольких фотографиях того лета мама запечатлена с деревенскими детьми и с бабушкой со стороны отца – Гликерией Ивановной. Маленькая Света по-прежнему хорошо и опрятно одета, но уже не в буржуазном, а в скромном, вполне «советском» стиле.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1933 году дед Василий в качестве руководителя иностранного отдела Всесоюзного Энергетического общества оказывается в длительной командировке в Англии, где изучает высокие технологии на электротехнических заводах компании «Метро-Виккерс» в городе Манчестере. В эту командировку он берет с собой дочь Светлану и новую, пока еще «гражданскую», жену – Инну Лазаревну (ее девичья фамилия Левина). Перед отъездом в Англию маленькая Света была сфотографирована с бабушкой Олей. Этот снимок с надписью «Москва – 1933 год» стал их последним совместным фотоизображением.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На время пребывания в Англии Василию Михайловичу с семьей сняли типичный английский дом (semi-detached house) с садом в манчестерском районе Олд Траффорд недалеко от штаб-квартиры компании и завода «Метро-Виккерс». Мама вспоминала, как вскоре после их переезда в Англию в 1933 году в один из вечеров в дом, где жил Василий Михайлович со своей семьей, постучался «бобби» – местный полицейский. Когда его впустили в дом, то он объявил на чистом английском языке: «Господа, вашей девочке уже исполнилось 6 лет и, согласно законам Соединённого Королевства, она обязана посещать школу!». Там в Олд Траффорде, в одной из начальных школ мама сделала свои первые образовательные шаги. Судя по нескольким дошедшим до нас фотографиям мамы из «английского периода», это были ее самые счастливые детские годы. В Манчестере Василий Михайлович, несмотря на занятость по работе, находит время для дочери – покупает Светлане лучшие игрушки, двухколёсный «почти взрослый» велосипед, заботится об ее учебе. Так продолжается почти год. Последняя фотография мамы, сделанная в Манчестере, датирована 02 Мая 1934 года. Летом 1934 года Василий Михайлович возвращается с семьей в СССР, в Москву и назначается директором 1-й МГЭС.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Москве Василий Михайлович поселяется с семьей по адресу Крапивинский переулок дом 1а. В его новой семье в 1937 году появляется на свет пополнение – сын Игорь. Несмотря на новые заботы, дед, по-прежнему уделяет много внимания воспитанию дочери. Семья, интересная и ответственная работа – что еще надо сознательному гражданину прекрасной Советской России! Живи у радуйся! И вдруг над головой Василия Михайловича грянул гром – его отзывают с поста директора «АЗЧЕРНЭНЕРГО» и исключают из рядов ВКП(б). С огромным понижением в должности его переводят на работу простым инженером-электриком на ткацкую фабрику. Для советского «генерала» от индустрии это не предвещало ничего хорошего.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Маме было всего 11 лет, когда она видела Василия Михайловича в последний раз. Мартовской ночью 1938 года в их квартиру зашло двое сотрудников НКВД вместе с дворником и понятыми, маминого отца арестовали, все его бумаги опечатали. Василий Михайлович, прощаясь с дочерью, бодро и уверенно сказал ей: «Не волнуйся Ланочка (так он называл дочь), я скоро вернусь». В сентябре того же 1938 года, когда он был уже расстрелян, семье вручили фальшивую копию «приговора», гласившую, что, якобы, Василий Михайлович Савостьянов-Савин осужден по статье 58–10 на 10 лет исправительно-трудовых лагерей без права переписки. Тогда еще родственники осужденных не знали, что скрывается за этой лживой иезуитской формулировкой, и в течение еще многих лет после ареста своих родных и близких хранили надежду, что те живы и ждали их возвращения…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На следующий же день мамина мачеха Инна Лазаревна, которая после ареста мужа осталась без кормильца с восьмимесячным сыном на руках, позвонила Галине Алексеевне (Александровне), которая к тому времени снова проживала в Москве, и коротко, по-деловому сказала: «Василия Михайловича арестовали, срочно приходите и забирайте вашу дочь». Так произошло нежданное воссоединение Светланы Васильевны с ее родной мамой, которая готовилась в то время к вступлению в очередной брак (как всегда – по любви и по расчёту!). Выше я уже писал, что четвертым (и последним по счету) мужем бабушки стал очень хороший, добрый человек – Павел Ильич Караулов, музыкант-фаготист, солист Государственного Симфонического Оркестра Союза ССР. Мама переезжает жить к матери и Павлу Ильичу в уже знакомый нам дом 16 по улице Качалова (ныне Малая Никитская улица) в квартиру 137, принадлежавшую Алексею Михайловичу Осокину, отчиму Галины Алексеевны (Александровны). Нужно сказать, что воссоединение с дочерью было неожиданным и не особенно желанным событием для Галины Алексеевны. Однако, в сложившейся ситуации деваться было некуда. Подчиняясь обстоятельствам, баба Галя, следуя чувству долга и, возможно в меньшей степени, материнскому чувству, забрала Свету к себе. За все время совместной жизни отношения матери с дочерью так и не стали сердечными и доверительными. Светлана Васильевна с юных лет и всю последующую жизнь считала свою мать – Галину Алексеевну главной и единственной виновницей развода и разрушения семьи. К тому же вскоре в доме появился Володя Караулов, сын Павла Ильича. Баба Галя всю нерастраченную материнскую любовь переключила на этого маленького, больного, заморенного ребенка. В предвоенное и военное время, чтобы оплатить лечение и питание Володи, бабушка отнесла в «ТОРГСИН» значительное количество фамильного серебра, картин, антикварных книг и несколько сервизов кузнецовского фарфора (как она потом шутила – «пол Эрмитажа»). После войны баба Галя контролировала обучение Володи в школе, его занятия музыкой, старалась предохранить от дурных привычек и компаний, что далеко не всегда удавалось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В противоположность Галине Алексеевне Павел Ильич с самого первого дня появления мамы в доме Карауловых отнесся к ней фантастически великолепно. Если к сыну он был очень суров и относился без особой нежности, то в маме он души не чаял, всегда был добр и ласков. Лучшей наградой Павлу Ильичу стало то, что, будучи уже подростком, Светлана Васильевна стала называть его папа. При этом мама никогда не забывала своего родного отца.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;За начальные школьные годы мама успела побывать пионеркой, поносить красный галстук, но уже в комсомол ее не приняли, как дочь врага народа. В дальнейшем не могло быть и речи и о получении мамой высшего образования. Анкета закрывала маме дорогу в высшие учебные заведения Союза ССР. Когда началась война, Павла Ильича с семьей эвакуировали вместе с Государственным Симфоническим Оркестром Союза ССР в Среднюю Азию. Они попали в Самарканд и оставались там до начала 1943 года, после чего вернулись в Москву в свой дом на улице Качалова (Малой Никитской). В том же году, когда маме исполнилось 16 лет, и нужно было получать паспорт, она заявила Галине Алексеевне, что возьмет фамилию отца. Баба Галя, исходя из собственного жизненного опыта, была от этого далеко не в восторге, так как знала, чем это может грозить в будущем и дочери и ей самой с Павлом Ильичем. Однако она понимала и то, что все равно ей дочь не переубедить. Галина Алексеевна махнула рукой и нежно сказала дочери: «Дура, ты хоть измени отцовскую фамилию как-нибудь. В нашей милой стране такое с людьми приключается, что не приведи Господь!» В результате мама изменила в фамилии всего одну букву и была записана в паспорте как Светлана Васильевна САВИНАСЕВАСТЬЯНОВА. Она оставалась единственной носительницей этой уникальной фамилии, единственной на всю нашу великую Советскую Родину до момента вступления в законный брак с нашим папочкой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По семейным причинам (арест отца, эвакуация) мама не очень прилежно училась в школе. Исключением были русский язык и литература. Мама очень много читала. Достоевский, Диккенс, Бальзак, Золя, Фейхтвангер были ее любимыми писателями. Владение правильным русским языком и эрудиция позволяла по окончании в 1945 году московской средней школы № 125, находить работу. До встречи с Ростиславом Степановичем Воронцовым она успела проработать на нескольких работах. В 1947–1948 годах она работала помощником режиссера на Московской Киностудии Научно-Популярных Фильмов, затем, недолго, на Мосфильме. С июня по декабрь 1949 года Светлана Васильевна работала ученицей библиотекаря Всесоюзной Государственной Библиотеки Иностранной Литературы. С февраля по август 1950 года мама проработала заведующей библиотекой хлебозавода имени Бадаева. С октября 1950 года и до отъезда с папой в ГУЛАГ – до марта 1951 года она работала секретарем учебной части Ремесленного Училища № 1. В силу жизненных обстоятельств мама была очень разборчива в людях и имела мало друзей. Можно сказать, что единственной настоящей подругой мамы на всю жизнь была ее подруга по школе и соседка по дому 16 на улице Качалова Елена (Ляля) Бытко. Очень красивая брюнетка, громкая и артистичная женщина, гремучая смесь еврейской и молдавской крови. И мама, и Ляля в юности и в молодые годы были очень остры на язык, прямо высказывали свои мысли, даже нелицеприятные для собеседников. Ляля Бытко закончила МАИ и долгие годы работала расчетчицей в КБ Микояна. Глядя на нее, кто бы мог подумать, что она рассчитывала прочность конструкций знаменитых истребителей «Миг». Кстати, это именно с подачи Ляли Бытко наши родители в конце 1960-х годов вступили в «микояновский» ЖСК «Стрела-5», строивший и построивший жилой дом в Чертаново.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мама познакомилась с папой в 1949 году в «Склифосовского» на Садовом кольце, куда ее доставила скорая помощь со сломанной ногой. Ростислав Степанович Воронцов, студент старших курсов «Первого Меда» нес дежурство в приемном покое и оказал первую помощь пострадавшей. Они сразу понравились друг другу, начался роман, завершившийся бракосочетанием все в том же 1949 году. Баба Галя и деда Паша принять у себя молодоженов в двух крошечных комнатках не могли, так как с ними жил еще и Володя, с юных лет определенный к осваиванию музыкального ремесла. Обоим музыкантам нужно было часами репетировать, играть гаммы и фрагменты музыкальных произведений. В доме к тому же стоял большой аквариум на 20 ведер с тропическими рыбками и жила собака Дженни (Дженька). В общем, Ростислав Степанович привел жену в дом 5 по улице Грановского, где эту семейную пару совсем не ждали. Отношения со свекровью, братьями мужа и их женами у мамы сразу не сложились, и оставались довольно напряженными долгие годы. Папа был в относительно лучшем положении, так как большую часть дня проводил в институте на занятиях или подрабатывал на дежурстве в скорой помощи. Мама должна была постоянно находиться в напряжении, готовой дать отпор обидчикам, если оные дадут о себе знать. Тут в 1951 году и подошли одно за другим и рождение Алексея, и окончание папой мединститута. Отказ в распределении и вынужденная «командировка» в ГУЛАГ могли даже показаться в начале, как некое избавление, облегчение. Мама, конечно, приняла решение следовать за мужем, не подозревая, какие испытание были уготованы им судьбой. Много лет спустя она скупо рассказывала о путешествии в Забайкалье с остановками в горной Шории. Загадочные названия поселков – Ольжерасс, Сыркаши (они же по совместительству – лагпункты «Юж-Кузбасс-Лага»), девственная красота природы, нарушенная угольными разработками и вырубкой леса, опасности перехода через бурные потоки, комары и прочая мошкара летом, жуткие морозы и сбивающие с ног ветры зимой – все это было в ее рассказах. Я думаю, что в реальной жизни это было еще жестче и тяжелей. Рассказывала мама, что однажды во время прогулки с папой на природе они неожиданно для себя столкнулись с конвоем «власовцев». У каждого из них на бушлате на груди и на спине, а также на одном колене были белые круги-мишени. Охрана при виде штатских скомандовала зекам «Сесть!», и вся колонна в сотню человек, а может быть и более того, опустилась на корточки. Конвойные собаки зарычали на зеков и встали в угрожающую стойку, конвоиры взяли оружие наизготовку. Мама рассказала, что ей самой стало ужасно страшно в этот момент.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После горной Шории родители с Алексеем долго добирались до Читинской области, до города Нерчинска. В Нерчинске были свои красоты: река Нерча, лес в пойме реки, поросшие лесом сопки на многие километры вокруг. Была в Нерчинске своя архитектурно-историческая достопримечательность – «Сибирский Версаль» – дом-дворец золотопромышленника, купца 1-й гильдии, коллекционера и исследователя Михаила Дмитриевича БУТИНА, в котором был (и существует и по ныне) зал с громадными зеркалами вдоль стен, привезенными с парижской выставки 1878 года. Зеркала эти, как рассказывали местные старики, пришлось нести от Сибирского тракта на руках несколько километров. До второй половины XIX века Нерчинск был столицей Забайкалья. Когда в конце XIX века стали прокладывать железную дорогу, то проектировщики по-российски традиции «попросили» у нерчинских купцов, богатевших на торговле с Китаем, взятку. Купцы пожадничали, денег не дали и за это жестоко поплатились. В результате железная дорога была проложена опытными инженерами в пяти-шести километрах от Нерчинска. Оказавшись в стороне от дороги, город быстро захирел, а столица Забайкальского края переместилась в Читу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Нерчинском ОЛПе (Объединенном Лагерном Поселении) началась папина медицинская служба по организации здравоохранения и лечения «спецконтингента» строителей социализма. Мама трудилась дома, готовила отцу еду, воспитывала младенца Алексея и, наконец, родила меня в феврале 1952 года. Я родился вполне здоровым ребенком с нормальным весом и ростом (соответственно, 3600 г и 52 см), и ничего не предвещало беду. Жили бедно, жили трудно. Заботливое лагерное начальство поселило москвичей у местной хозяйки в полуземлянке рядом с коровником. Как мама ни старалась следить за чистотой и отгонять мух и мошкару, но видно какая-то муха меня укусила, и я заболел. Началась токсическая диспепсия, я ничего не ел, все, что пытались в меня «накормить» тут же выливалось обратно. Я терял вес и быстро угасал. Консилиум врачей местной больницы меня уже практически приговорил. Мама, однако, не смирилась, рук не опускала и не теряла надежды. Варила по папиным рецептам какие-то отвары и терпеливо с чайной ложечки меня отпаивала. В результате я выздоровел, но потом еще долгие годы оставался ослабленным, болезненным ребенком. Главный врач больницы, когда кризис у меня миновал, попросил маму выступить перед молодыми врачами и медсестрами больницы и рассказать, как она меня лечила и спасла. Моя болезнь и очень слабое состояние после болезни послужили поводом для возвращения семьи в Москву. Были уже не тридцатые годы, наступала «эра милосердия» – война все-таки изменила людей. Одним словом, дали отцу «вольную», и мы вернулись в Москву на улицу Грановского в дом номер пять. В последующие годы, пока мы росли, мама полностью переключилась на наше с братом Лешей воспитание и не работала. Да и не могла работать, главным образом по причине моего крайне слабого здоровья. Мы с братом были «не детсадовские» дети. Бедность и стесненность нашего семейного быта в 15 квадратных метрах половинки комнаты на четверых, в перенаселенной коммунальной квартире – все это, по мнению мамы, можно было преодолеть только путем получения в будущем высшего образования, к чему она начала нас готовить с детского возраста. Мама принялась за наше воспитание, с малых лет прививая нам правила приличия и хорошего тона, понятия о чести и чувстве собственного достоинства – одним словом, мы должны были встать в один ряд с героями произведений Пушкина, Лермонтова, Диккенса и Достоевского. Любые отклонения от генеральной линии программы нашего развития быстро пресекались и часто наказывались. Инструментом наказания являлся широкий кожаный офицерский ремень – часть богатства, привезенного папой Славой с войны. Значительно реже, за особо тяжкие проступки, мама могла приложить и свою руку, а рука у нее была тяжелая. Местом приложения наказаний являлась известная мягкая часть наших детских тел. Так как я был худым, болезненным ребенком, почти ежедневно падающим в обмороки, и известная мягкая часть тела в то время у меня была совсем маленькой, то при наших общих шкодах и проступках брат Алёша много чаще, чем я, становился субъектом маминого наказания. Я же был обязан наблюдать за процессом исполнения наказания, что доставляло мне главным образом тяжкие моральные муки, пробуждало стыд и учило чувствовать чужую боль (мамины Достоевский с Диккенсом могли в эти минуты отдыхать и с умилением и участием взирать с книжных полок на мои горькие детские слёзы!). Впрочем, иногда доставалось и на мою «задницу». Получали мы эту науку за праздность и лень, за плохое поведение и порчу нашего скудного материального имущества, пачкание и порчу одежды. Самое страшное наказание было за враньё. Мама всегда требовала от нас говорить только правду и наказывала за малейшую ложь. При проведении разъяснительной работы мы обязаны были стоять по стойке «смирно». Семейный устав внутренней службы запрещал защищаться от ремня руками. Засчитывались только «чистые» попытки. Мама твердой рукой с врожденной немецкой педантичностью и систематичностью накладывала свою «резолюцию», после чего всегда плакала-рыдала вместе с нами, и просила у нас прощения. Мы тоже плакали – не от боли, а от стыда за свои проступки – за что сами просили прощения у мамы. Когда мы пошли в школу, мама вначале очень жестко контролировала нашу учебу. Доставалось здорово на первых порах за «четверки», не говоря об очень редких, но неизбежных в учебе мальчишек «тройках». По мере взросления мама попыталась переложить обязанности контроля и наказания на папу. Однако папа, не обладая маминым нордическим характером, был абсолютно непригоден к этой работе и всегда старался избегать оную. Все что в лучшем случае мог сделать папа – дать подзатыльник. Это было просто смешно и не очень обидно! Когда в школьные годы мы с Алексеем стали заниматься спортом (плаванием) и рисованием, мама поняла, что мы «при деле», и перестала обращать внимание на наши «четверки» и даже редкие «трояки». Мама активно участвовала в общественной жизни нашей спортивной школы, дружила со всеми тренерами и многими родителями. Она обладала великолепными, как сейчас сказали бы, коммуникативными и врожденными педагогическими способностями. В 1963 году, когда мы достигли возраста 11–12 лет, маму пригласили на лето поработать директором летнего спортивного лагеря плавательной школы МОСГОРОНО. Лагерь проводился на базе местной школы поселка Косино в ближнем Подмосковье. Потом мама в 1964 и в 1967 годах также возглавляла наши летние спортивные лагеря в Косино. В 1965–1966 годах был перерыв, связанный с пребыванием наших родителей в Алжире.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1969 году родители переехали в новую кооперативную квартиру ЖСК «Стрела-5». Пока их дом еще строили, мама входила в разные общественные комиссии по контролю за строительством и устранению недоделок. Когда же дом достроили и заселили, на правлении ЖСК ее избрали управляющей домом. Маме на этом посту пришлось многому учиться. Она окончила курсы для управдомов и курсы по обслуживанию лифтового хозяйства и т. п. Ей приходилось на практике заниматься не только лифтами, но и электро– и водоснабжением, текущими ремонтами, пропиской, отстаиванием прав и интересов жильцов перед районными и городскими органами власти. На боевом посту управдома мама бессменно отработала более 15 лет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Светлана Васильевна испытала в своей жизни много лиха, потерю бабушки и отца, уничтоженных в годы репрессий, долго жила с клеймом дочери врага народа, закрывшим ей путь к высшему образованию. Она всегда верила в торжество добра и справедливости над злом и несправедливостью, но никогда не верила в коммунистическую идею, как не верила в сказки о молочных реках с кисельными берегами. При этом мама старалась обеспечить своими трудами и силами нормальное будущее своим сыновьям внутри системы. Это будущее она видела в том, чего сама была лишена – в получении высшего образования. Светлана Васильевна считала, что ее сыновья ради достижения этой цели (да просто ради самосохранения в нашей стране, ради того чтобы вырваться из унизительной бедности, в которой жила семья дипломированного врача!) должны с малых лет хорошо учиться, развивать свои способности и при этом следовать общему течению, идти по общему пути, из октябрят в пионеры, из пионеров в комсомол. А для достижения пика профессиональной карьеры необходимой ступенью является вступление в ряды «Ленинской КПСС». Мама с папой дома при нас до поры до времени почти не вели разговоров на политические темы. А если и вели подобные разговоры со своими друзьями, заходившими к нам в гости, то отправляли нас гулять во двор или в соседнюю комнату к бабушке и дедушке. Я все же помню, как мама плакала, когда по «телеящику» объявили о снятии Никиты Хрущёва с поста первого секретаря ЦК КПСС. Мама тихо сказала: «Теперь снова будут сажать, и нас тоже посадят!» К счастью, массовых репрессий не последовало. Все же мама внимательно следила как по радио и телевидению постепенно возрождался образ великого вождя Сталина и втихую выстраивался культ Л. И. Брежнева. Папа, как сознательный член партии, еще долгое время старался найти рациональное объяснение событиям, происходящим в жизни страны, провалам пятилетних планов экономического и социального развития СССР и краху мирового коммунистического движения. Эти поиски, как я уже упомянул, привели его, в конце концов, в ночь с 19 на 20 августа 1991 года в ряды защитников Белого Дома.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Светлана Васильевна всегда хотела знать о том почему и как погиб ее отец, Василий Михайлович. Раскручивая пружину репрессий советское государство и его монопольно правящая Партия пошли по пути обмана своих граждан, скрывая истинные причины осуждения и гибели сотен тысяч людей. При Сталине они боялись открыть правду и бессовестно лгали родственникам арестованных. Сам главный Упырь подписал соответствующее постановление, понимая какую реакцию правда о масштабах террора может вызвать у собственных граждан, которые годами ждали и надеялись на возвращение своих родных и друзей, не говоря уже о членах западноевропейских «братских» партий и, тем более, о «врагах социализма и Родины Великого Октября». Тела и косточки невинно убиенных уже давно тлели в сырой земле, а их семьи (далеко не все!) получали извещение, что, дескать, ваш отец или жена, сын или дочь, брат или сестра осужден(а) по статье 58.10 и/или 58.11 Уголовного Кодекса республики на 10 лет исправительно-трудовых лагерей без права переписки. Мама ничего не знала о судьбе своего отца и надеялась на его возвращение и ждала вплоть до 1956 года. Именно 2 марта 1956 года после получения справки о посмертной реабилитации Василия Михайловича, его вторая супруга Инна Лазаревна оформила свидетельство о смерти мужа. В этом свидетельстве было указано, что Савин-Савостьянов Василий Михайлович умер 16/IV-1941 года в возрасте 42 лет. В графе причина смерти стоял прочерк. Далее в свидетельстве говорилось, что запись о смерти № 13 была произведена в книге записей актов гражданского состояния 3-го февраля 1956 года!!! В очередной раз родное советское правительство и правящая коммунистическая партия – «Ум, Честь и Совесть нашей эпохи» – бессовестно лгали своим гражданам о причинах и истинной дате смерти их родных и близких.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наша мама и её мама Галина Алексеевна тоже занялись получением справок из Военной Прокуратуры Верховного Суда СССР о реабилитации отца и бабушки. В октябре 1957 года была получена справка из Военной Прокуратуры о реабилитации Ольги Оскаровны Осокиной и справка из Военного Трибунала Сибирского Военного Округа об отмене в отношении её постановления тройки УНКВД Новосибирской области. Кто умеет читать, тот сразу поймет, что постановление тройки может означать только расстрел. Баба Галя и мама читать между строк умели. Уже к концу 1950-х годов из неофициального общения с прокурорскими они твердо знали, что и Ольга Оскаровна, и Василий Михайлович были расстреляны. Однако точные даты смерти обоих так и оставались для нас неизвестными, несмотря их на полную реабилитацию. Потребовалось ждать ещё почти сорок лет, прежде чем мама узнала всю горькую правду и получила другие справки. Первая их оных гласила, что невинно-осужденный дед Василий был расстрелян 1 сентября 1938 года и, что в его деле не содержалось никакого состава преступления, и потому он реабилитирован посмертно. Указывалось и место гибели Василия Михайловича – совхоз «Коммунарка» в Бутове. Во второй справке из Военной Коллегии Прокуратуры СССР говорилось, что Ольга Оскаровна Осокина, приговоренная 2 октября 1938 года во время отбывания ею срока наказания в Ново-Ивановском лагерном пункте СИБЛАГА НКВД к расстрелу «…за организацию шпионско-диверсионной сети и сбор шпионских сведений в пользу германской разведки», признана по этому делу невиновной и также посмертно реабилитирована за отсутствием состава преступления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Получить доступ к документам (личным делам осужденных) удалось только с началом «перестройки». Для этого маме потребовалось преодолеть некоторое сопротивление «компетентных органов». После неудачных обращений напрямую в эти «компетентные органы», в марте 1987 года Светлана Васильевна написала заявление в ЦК КПСС (это был самый верный ход) о желании ознакомиться со следственными делами своего отца и бабушки. ЦК КПСС дал своё добро, но почему-то переадресовал мамино заявление со своей разрешающей резолюцией в ГУИТУ МВД. Заместитель Начальника Главного Управления Исправительно-Трудовых Учреждений тов. Новодранов Е. П., в свою очередь совершенно правильно и без задержки переадресовал мамино письмо с резолюцией ЦК КПСС в ту организацию куда следовало – в УКГБ по городу Москве, о чём письменно известил маму.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уже второго апреля Светлана Васильевна получила приглашение посетить Приёмную УКГБ по известному адресу на Малой Лубянке. Мама для эмоциональной поддержки взяла с собой Алексея и меня. За 15 минут до назначенного нам времени мы уже сидели в Приёмной УКГБ. Конечно же, тамошние люди с горячими сердцами, холодной головой и чистыми руками тогда нам выдали для ознакомления неполные следственные дела Василия Михайловича и Ольги Оскаровны. Всего по 3–4 странички. Но тогда мы были сказочно рады тому, что вообще нам дали в руки хоть какие документы. Мама сначала молча читала каждый лист сама, потом передавала по очереди Алексею и мне. На одном из листов протокола допроса Василия Михайловича стояло большое бурое пятно, вероятно след крови, и рукой следователя было написано: «Допрос прерван». Тут даже наша «железная» мама не выдержала, и слезы ручьями потекли из ее глаз. При этом она не издала ни звука…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уже в 1990-е годы при президенте «Ёлкине» мама решила более подробно ознакомиться с делами отца и бабушки. Я тогда жил и работал вне пределов Отечества и не смог ознакомиться с документами вместе с мамой. Если я не ошибаюсь, то было время, когда документы о репрессированных жителях Москвы были временно переданы в Главный Исторический Архив города, и к ним ещё имелся открытый доступ. В тот раз маме удалось получить на руки полные следственные дела и сделать копии некоторых документов и протоколов из дела Ольги Оскаровны и Василия Михайловича. Часть данных из дел отца и бабушки она законспектировала от руки. Светлана Васильевна также смогла собрать все необходимые документы, на основании которых оформила в 1993 году в ЗАГС города Москвы официальные свидетельства о смерти отца и бабушки, в которых указывались точные даты и подлинная причина смерти обоих – расстрел. Мама успела завершить свои поиски правды как раз вовремя! Несколько лет назад все дела репрессированных изъяли из ГИА Москвы и передали в Архив ФСБ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Примерно в то же самое время мама через брата Алексея Ростиславовича обратилась с запросом в ЦГАВМФ по поводу братьев Гуго и Юлия Лилиенфельдт. Довольно быстро в ответ на запрос ей прислали (после соответствующей оплаты услуг архива) личные дела обоих братьев, приходившимися кровными дядьками её бабушке Ольге Оскаровне. С тем, что удалось собрать маме я ознакомился во время одного из приездов в отпуск из Великобритании. С этих материалов, при благословении мамы и брата Лёши и началась моя работа по дальнейшему поиску документов и составлению сей семейной хроники.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мама была очень рада изменениям в стране как во время «перестройки», так и после 1991 года, сопровождавшихся демократизацией жизни, открытием архивов и т. п. В отличие от нашего папы, Светлана Васильевна быстро «раскусила» сущность и Горбачева, и «Ёлкина». Она не верила ни секунды ни «сладкому соловьиному пению» Михаила Сергеевича, ни, вечно пьяному первому президенту РФ Ельцину («Ёлкину»), которого она считала, марионеткой в руках Бориса Березовского и прочих олигархов (при всём при этом «тихий» Роман Абрамович, который, хотя бы внешне, не лез, подобно БАБу, в первые ряды политиков, был маме вполне симпатичен). Мама мечтала увидеть достижения своих сыновей, и увидела – старшего, начальником Московского ГлавАПУ, успешным архитектором-практиком, профессором МАРХИ и Академиком Архитектуры, младшего сына («физкультурника») – кандидатом наук, тренером сборной команды Великобритании и Главным Тренером сборной России по плаванию. Светлана Васильевна не только увидела внуков и правнуков, но даже успела принять деятельное участие в их воспитании. Мечтала дожить до 2000 года – прожила до Рождества 2009. Хотела посетить семью младшего сына, переехавшего волею судьбы в Англию – посетила с помощью старшего сына, и не единожды. Светлана Васильевна Воронцова прожила долгую и далеко не легкую жизнь и оказала огромное влияние на формирование взглядов и характеров своих сыновей, их жизненных позиций, стремления к соревновательности в своих избранных областях профессиональной деятельности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;За все, что Ты для нас сделала, спасибо мама, мамочка! И папе спасибо!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;НОВАЯ ГЛАВА.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;БРАТ АЛЕКСЕЙ – АЛЕКСЕЙ РОСТИСЛАВОВИЧ ВОРОНЦОВ (АЛЕКСЕЙ-ЛЁХА-АЛЁХА) И Я.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мой старший брат Алексей родился 17 февраля 1951 года в знаменитом на всю Москву роддоме № 7 – «у Грауэрмана», который размещался тогда в доме № 7 на улице Воздвиженка, переименованной позже в проспект Калинина, и затем получившей название Новый Арбат, как москвичи всегда назвали проспект «промеж себя» с момента завершения его строительства в 1967 году.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На одной из первых своих фотографий, сделанной 29 июля 1951 года, он запечатлен в теплой луже собственных сладких переживаний в поселке Сыркаши, Кемеровской области, располагавшемся в среднем течении реки Ольжерасс рядом с поселком того же названия что и река. По соседству с поселком размещалось лагерное отделение (ЛО) Юж-Кузбасс-Лага, созданное для обустройства в тайге лагерной зоны на 6500 заключенных – будущих строителей шахты «Распадская» и углеобогатительной фабрики. Когда Воронцовы прибыли в Сыркаши, строительство коммунизма там шло ни шатко и ни валко. Больница построена не была, более того, её возведение не было включено в планы на ближайшее время. Оказалось, что главе семейства работать негде, жилье ему тоже не предоставлялось. Так как семью необходимо было кормить, то папа добился перевода в другое место. Фотография, сделанная в Сыркашах, является документальным свидетельством кратковременного пребывания Алексея Ростиславовича и наших родителей в сём райском&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>месте и была сделана незадолго до отбытия к конечному месту назначения папиной командировки – бывшей столице Забайкалья городу Нерчинск, примерно за год до прибытия в Ольжерасс (на местный лесоповал) будущего известного историка, а в то время отбывающего свой второй срок «зека» Льва Николаевича ГУМИЛЁВА. Совсем чуть-чуть разминулись!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>ныне территорию поселков Сыркаши и Ольжерасс занимает город Междуреченск, ставший лыжным и туристическим курортом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Весь нелегкий путь от Сыркашей до Нерчинска Лёха проделал на руках у мамы Светы. О том, как это все было – он, конечно, не помнит, но родители нам о том рассказывали. Алексей оказался единственным членом фамилии, которому по прибытию на место был оказан более или менее радушный прием. Его окружал почет, уважение и любовь, не только зловредной хозяйки нашего дома-полуземлянки на улице Декабристов, но и всех зеков Нерчинского ИТЛ и ЛО. Привыкнув за несколько месяцев пребывания на новом месте к своей исключительности, Лёха встретил моё прибытие из роддома весьма критически, с некоторой долей ревности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мама рассказывала, что, когда меня внесли в наши полуподвальные хоромы, я заплакал. Недовольный моим плачем брат Алёша с некоторой натугой поднялся в своей кроватке, подтянувшись на руках за стенку оной (он еще не ходил в то время – ленился), посмотрел на дерзкого нарушителя его покоя и наложил на меня резолюцию – презрительно плюнул в мою сторону и смачно произнёс: «Тьфу, Кака!». Таким образом, он сразу обозначил свое ведущее, командное положение в семье, и моё, естественно, подчиненное. Вообще, лидерские способности и командный тип личности у Алексея Ростиславовича проявились рано. В отличие от меня – «доходяги», Лёха был здоровым, упитанным ребенком, и в дошкольные годы проявлял высокую физическую активность. Ему все время хотелось с кем, то бороться и обязательно побеждать. Этим кем-то по большей части оказывался я, щуплый, болезненный ребенок, падавший в обмороки по нескольку раз в день. Болезнь, однако, сделала меня очень терпеливым, выносливым по отношению к боли. Поэтому, несмотря на разницу в возрасте (один год и три дня!), телосложении и физической силе, я каждый раз долго и, как финн в Зимнюю войну, упорно сопротивлялся, пока Алексей не прибегал к крайним средствам и методам, позднее успешно им использованным на комсомольской, партийной и руководящей работе – не добившись быстрого успеха и потеряв терпение, он обычно начинал «откручивать» мне нос или уши, или сдавливал мне шею «железным захватом». Пощады я не просил, но когда терпеть было уже невмоготу, то издавал громкие вопли. Мама прибегала с кухни и наводила порядок. Лёшу, в лучшем случае, ставили в угол на 15 минут лицом к стенке. Спокойная половина дня была для меня обеспечена!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В дошкольные годы, начиная с середины мая и до конца сентября, мы проводили время на даче в Радищево (тогда еще – в «Поселке 6-й мебельной фабрики») с бабушкой Валей и дедом Стёпой Воронцовыми. Одновременно с нами на соседнем участке проводила лето, приезжавшая из Ленинграда на каникулы, наша двоюродная сестра Ирина Воронцова, дочь Всеволода Степановича Воронцова – дяди Лёди, как мы его звали. Мы все трое в те времена были очень дружны, придумывали разные игры, ходили гулять в поле и на речку-Радомку (правильно – Радумлю). После обеда бабушка Валя обычно занималась с нами изучением «Азбуки» и чтением сказок, учила нас счету в уме. – «Четыре снегиря сидели на ветке, два улетело, а один прилетел. Сколько стало снегирей на ветке?» Но были и прикладные задачки – про копеечки и рубли. Бабушка читала нам по памяти стихи из гимназического курса – Пушкина, Лермонтова, Тютчева и прочих, неизвестных нам тогда поэтов, рассказывала сказки («Раз ребятки шли базаром, любовалися товаром…»). Баба Валя научила нас элементам рукописания. В общем, мы были при деле. Не зря при «старом режиме» гимназическое образование приравнивалось к учительской семинарии. Мы почувствовали это с первых дней школы. В утреннее время свободное от дачного учения мы втроем – Лёша, Ира и я, отправлялись с бабой Аней (Ириной бабушкой по маме) и доберман-пинчером Джулькой (Джульбарсом!) либо в поля за цветами и щавелем, либо в лес по грибы и ягоды. Ходили далеко и на долго. С вечера готовили корзинки и одежду по погоде, намечали заранее куда пойдём. Вставали в пять утра, завтракали обычно яичницей с чаем и сушками. Выходили с дачи в 6:00-6.30 утра, взяв с собой бутерброды и запас воды, и возвращались после 2-х часов по полудни «смертельно» уставшими, но с уловом грибов и ягод. Долго отдыхать нам не давали – нужно было скорее перебирать, мыть и чистить грибы, чему нас тоже учили с раннего возраста. Хоть и невелики были наши лукошки, да сноровки и усердия в чистке нам не хватало. Словом, нескорый процесс сам по себе чистки грибов обычно затягивался часа на полтора. То ли дело собирать грибы!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из Москвы мы ездили на дачу, обычно, на электричке с Ленинградского вокзала. Сначала доезжали до станции «Поворовка» и, затем пешком шли по сельской дороге через Поворовку, далее – через деревню Липуниха с унылыми русскими пятистенками и глинобитными хижинами цыган (позднее превратившиеся в бревенчатые хоромы под шиферной крышей), далее по деревянному мосту через речку Радомку и, затем поднимались через поля в горку – в наш «Поселок шестой мебельной фабрики». Это было довольно долгое и нудное пешее путешествие, которое мы, нагруженные продуктами и прочими запасами, проделывали порой под палящим и слепящим летним солнцем, а еще хуже – под дождём. Позже, в начале 1960-х годов между станцией Алабушево и Поворовкой построили ещё одну платформу под названием «603-й километр», вскоре переименованной «Радищево». Тогда дорога до дачи стала заметно короче. Как и железнодорожная платформа, наш поселок стал также называться «Радищево».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Одно лето, году в 1957, по приглашению бабы Вали и деда Стёпы с нами на даче провела наша бабушка Галя. Как я уже рассказывал ранее, Галина Алексеевна была светской женщиной и заядлой автолюбительницей – владелицей автомобиля «Москвич-401» (он же, – переделанный под отечественный стандарт, трофейный «Опель-Кадет»). В то время встретить женщину за рулем авто было большой редкостью. На дороге водители-мужики часто хулиганили, пытались подрезать или прижать машину бабы Гали. Нужно отметить, что бабушка даже в зрелые годы выглядела весьма эффектно и аристократично. Каково же было изумление и «водил», и пассажиров «Москвича» когда эта, выглядевшая по-европейски дама, в ответ на их хулиганства опускала боковое окошко своего 401-го и использовала все богатые оттенки ненормативной лексики русского языка, чтобы популярно объяснить дорожному хаму, кто он есть таков, и какие страшные кары уготовлены ему, его маме и ближайшим родственникам или попутчикам. Результат речи бабы Гали всегда был ошеломляющим, лишающим обидчика словесного дара.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы с Алексеем застали время, когда баба Галя и её муж деда Паша жили на улице Качалова (Малой Никитской). Время от времени они по очереди приглашали то меня, то Алексея погостить несколько дней у них на квартире. Дома у них был своеобразный живой уголок. Павел Ильич был страстным аквариумистом – разводил рыбок, все время сливал и наливал многочисленные аквариумы, в том числе, десяти-вёдерный, антикварный, декорированный металлом в стиле модерн. Он кормил своих рыбок, пересаживал мальков от взрослых рыб, следил за поддержанием правильной температуры воды и чистоты в аквариумах. Все это он делал в паузы между домашними репетициями, концертами и гастролями. Галина Алексеевна была заядлой «собачницей». Сначала у нее долго жила красивая и очень злая Дженни – помесь шпица и лайки, серой с проседью масти. Когда Дженни не стало, бабушка Галя занялась породистыми собаками. Её выбор пал на скотч-терьеров – «шотландских» терьеров. На почве разведения собак этой породы баба Галя добилась значительных успехов и уважения московских «собачников». Более десяти лет Галина Алексеевна даже возглавляла секцию «скотчей» в столичном клубе собаководов. От бабы Гали любовь к собакам передалась и нам с Лёхой. Баба Галя души не чаяла в Алексее, и он это чувствовал и умел к ней подлизаться. Словом, Алексей всегда был ее любимчиком. Я же, не знаю почему, с нежных лет чувствовал себя более внуком бабушки Вали. Баба Галя мне казалась всегда необычайно строгой и холодной (немецкая кровь, я и сам такой!). Я относился к ней с доходящим до боязни почтением, но сердечной близости с ней никогда не чувствовал. Возможно, на меня оказали влияние натянутые отношения бабы Гали с мамой. Ну и я сам в ранние свои годы не единожды давал повод бабе Гале для строгого наказания, будучи пойманным за осуществление незаконной рыбной ловли руками в аквариумах Павла Ильича. Нарушитель, не будучи пойман с поличным на месте «преступления», всякий раз сам выдавал себя мокрыми рукавами рубашки. Каждый раз бабушка строго меня выговаривала и давала крепкие подзатыльники и за рыбок, и за намоченные рукава. Меня это правда не останавливало от последующих покушений на обитателей аквариумов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С бабой Валей и бабой Галей связано одно весьма важное событие в жизни и Алексея и Андрея Воронцовых. Однажды, солнечным летним утром одного из дней 1956 года, когда, по неписанному сценарию, дома не оказалось наших родителей, баба Валя вместе с нашими дядей и тётей Юрой и Катей Воронцовыми вывела меня и Лёху во двор нашего дома, где нас уже поджидала баба Галя на своей машине. Мы все загрузились в её «Москвич» и поехали по летней Москве в район Остоженки. Там баба Галя припарковала машину недалеко от храма Пророка Илии, что находится в Обыденском переулке, и нас обоих повели за ручку в пристроенную к храму часовню. Бабушка Валя сразу направилась на церковную службу, Юра с Катей сопроводили нас в придел-часовню, а баба Галя, будучи лютеранского вероисповедания, осталась ждать в машине. На стенах часовни висели иконы с лампадками перед ними, а посередине стояла большая серебряная купель. После положенных «по протоколу» процедур нас обоих усадили в купель, заполненную теплой водой. Мы сначала порезвились, побрызгались друг на друга и окружающих, попав водой и на батюшку, который терпеливо ждал, пока мы успокоимся. Когда мы притихли, он прочитал молитву и из ковша обильно полил каждому из нас на голову, предварительно зачерпнув воду из купели. Затем нам пришлось вылезти из купели, чего мы совсем не хотели, и отереться привезёнными с собой полотенцами. На нас одели белые рубахи «вышиванки», на шею повесили крестики с распятым на кресте Иисусом Христом на лицевой стороне и надписью «Спаси и Сохрани!» на оборотной. В руки нам вставили длинные, тонкие свечки и зажгли их. После этого мы стали ходить вслед за батюшкой вокруг купели. Батюшка читал молитву, а мы шалили. По окончанию церемонии нам объявили, что теперь у нас кроме наших папы и мамы есть еще и крестные родители. У Алексея ими стали дядя Ледя и тетя Катя, а у меня бабушка Валя и дядя Юра. По прибытии домой крестики с нас почему-то сняли и упрятали в шкатулку с документами, зато угостили чаем с эклерами. Согласно православной традиции, с этого момента мы с Алексеем Ростиславовичем стали «настоящими» русскими людьми.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лирическое отступление: раннее детство автора – рожденный в среду («Wednesday’s child born to be alone…»).<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Автор сей хроники и ваш покорный слуга Андрей Ростиславович Воронцов появился на свет в среду 20 февраля 1952 года. Родившись здоровым, я перенёс в самом раннем младенчестве несколько тяжелых заболеваний, последствия которых давали о себе напоминание в течение нескольких (многих) последующих лет. Хотя врачи-педиатры, ювенильные педагоги и психологи сходится на том мнении, что люди начинают себя помнить только возраста с 4 лет, я позволю себе с этим мнением не согласиться. Я, наверное, составляю исключение, так как помню себя лет этак с двух с половиной, и основу мои воспоминаний составляют мои вечно больные уши и прочие болезни, толченые таблетки и запах скипидара, которым меня натирал мой папа. Конечно, жуткая боль в ушах составила на всю оставшуюся жизнь наиболее сильное воспоминание о моём раннем детстве. «Ухи» мои болели и зимой, и летом. Из них постоянно что-то текло, вытекало. От боли я не спал по ночам, тихо стонал, всхлипывая, стараясь никого не разбудить. Тем не менее родители просыпались, мама кричала на папу, чтобы он сделал «что-нибудь» («Ты же врач!»), и начиналось мое лечение. Помню, как капали в уши. Папа сперва оттягивал мне ушную раковину больного уха в сторону, что само по себе причиняло еще более сильную боль, заглядывал внутрь уха через свои толстенные «минус шесть» очки. Потом приступал к «закапыванию». И сейчас, вызывая из памяти воспоминания «молодости», ощущаю в ушах и холод борного спирта и тепло камфоры, которые на время притупляли мою боль. Помню себя на руках, то у папы, то у плачещей мамы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;О себе в более раннем возрасте я знаю из рассказов мамы и папы. Привезли меня из Нерчинска еле живого. Мама рассказывала, что есть в то время я почти не мог, организм ничего не принимал, отторгал даже жидкую пищу. Я представлял из себя «живой скелет» с большой головой. Постоянно навещали нас дома доктора из поликлиники и из больниц. Заходил несколько раз даже Доктор ВОВСИ из «Кремлевки» (действо происходило в конце 1952 года, до ареста Мирона Семёновича). Тогда он работал в клинике 4-го Главного Управления Минздрава СССР по соседству с нами, проживавшими на улице Грановского, и конечно не мог отказать в помощи своему коллеге-врачу. Однако, даже Доктор Вовси не смог определить причины моего заболевания и поставить диагноз, понять, что же со мной происходило. Как мама мне потом рассказывала, Мирон Семёнович меня осматривал, постукивал, прослушивал через стетоскоп, сосредоточенно нюхал мои запачканные пеленки и каждый раз только качал головой и разводил руками. Сердце в маленьком теле бьется, легкие дышат. В анализах серьезных отклонений нет. Почему организм отторгает пищу – непонятно! Так как наш папа сам являлся врачом, то по старинной, заведённой ещё с дореволюционных времён традиции, ни доктор Вовси и никто из его коллег, меня пользовавших, денег с родителей не брали.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первые годы жизни, несмотря на заботы родителей и докторов, я рос очень больным ребенком, и, по крайней мере, раз в две недели посещал с мамой нашу районную детскую поликлинику на Малой Молчановке, где почти каждый раз сдавал кровь «на анализы». Медсестры в поликлинике кололи мои крошечные пальчики, на которых не было живого, «неуколотого» места, и со слезами на глазах высасывали мою кровь, которая часто плохо шла. Машинка, которая пробивала в коже пальчика дырочку, била, конечно, больно. Но та боль ни в какое сравнение не шла с болью в моих ушах, и я ее не боялся. Даже в тех случаях, когда кровь из моего пальца шла плохо, и приходилось использовать пыточный аппарат во второй раз.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Зато я с большим интересом и удовольствие наблюдал, как из моего пальчика забирают кровь в капиллярные стеклянные трубочки с рисочками и номерами, и ставят эти трубочки на штатив. Наблюдал как высасывают еще немного крови в другую трубочку с утолщением посередине, затем смешивают на стекле мою кровь с какой-то жидкостью и всасывают обратно в трубочку. И так, к моему удовольствию, сёстры-лаборантки колдовали довольно долго. К сожалению, каждый раз наступал момент, когда мне с мамой нужно было идти дальше по врачебным кабинетам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мои наблюдения прерывались до следующего раза, который мог состояться недели через две-три. После посещения поликлиники мы с мамой возвращались домой с пачкой рецептов. Почти каждый раз мне назначали какие-то инъекции-уколы. Колол меня обычно сам папа Слава, каждый раз удивляясь, что все подходящие места уже многократно и беспощадно исколоты. В конце концов врачебный долг пересиливал, и папа выполнял этот долг, не оказывая ни коего снисхождения моей маленькой тощей заднице, заправляя её пенициллином и прочими антибиотиками. От моих болячек, уколов и инъекций пришла способность терпеть сильную боль и в более старшем возраста – способность весьма ценная, так как я, несмотря на физическую слабость, стараясь угнаться за братом Лешей и двоюродной сестрой Ирой или товарищами по играм на даче или во дворе нашего московского дома, вместе с ними лазил по деревьям и заборам, по черным дворам и помойкам постоянно получал ушибы, порезы, проколы. Пробивал себе голову падая с деревьев, прокалывал коленки и стопы заборными гвоздями, резался стеклом разбитых бутылок и т. д. При этом никогда не плакал, когда хирурги чистили, резали и зашивали мои раны и болячки под местным наркозом, чем вызывал удивление у своих родителей, и докторов, и прочих взрослых свидетелей.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В моей памяти запечатлелись яркими пятнами несколько особенно стойких воспоминаний из раннего детства. Наиболее сильным, произведшие на меня особенное впечатление было три: посещение Кремля и кремлевских соборов, посещение Мавзолея Ленина-Сталина и мое, вместе с братом Лёшей церковное крещение. Кремль я посетил с дядей Юрой Воронцовым вскоре после его открытия для посещения в 1956 году. Царь Пушка, Царь Колокол естественно мне понравились, но самое сильной потрясение я испытал под сводами кремлевских соборов… С фресок и икон в окладах и без глядели на меня всевидящие глаза лика Божия, дрожал электрический свет в лампадках, тускло освещая княжеские и митрополичьи погребения. И тогда, смертный страх и трепет вошли в мою душу и поселились в ней навсегда… Я был потрясен атмосферой храма и уже тогда почувствовал мимолетность и конечность земной жизни, и ничтожность надежд на жизнь вечную. Страх и подавленность овладели моей маленькой душой и не отпускали ее несколько последующих дней. Вечерами я боялся идти спать, так стоило мне закрыть глаза, как видения страшных ликов и сцен с икон посещали меня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Существенно смягчило мои первые впечатления от посещения кремлёвских соборов другое, гораздо более весёлое событие. В том же 1956 году, ближе к концу лета нас с братом Алексеем крестили. Об этом событии и нашем с братом Лёшей озорном поведении во время оного, я уже упомянул в подробностях ранее. Отмечу только, что наш Папа Слава являлся идейным членом КПСС, и, как тогда полагалось, не только участвовать, но даже знать об этом не должен был. Это требование было формально и успешно выполнено – обоих наших родителей заранее «отправили» на несколько дней на дачу в Радищево. Мероприятие закончилось для всех участников чаем с эклерами, а для нас с Алексеем ещё и подарками от бабушек-дедушек. Снятые с нас с Алексеем вышиванки и крестики, баба Валя спрятала и хранила у себя более двух десятков лет.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Еще более гнетущее впечатление, чем лампадки и лики икон в сумерках соборов Московского Кремля, произвело на меня первое посещение Мавзолея, состоявшееся осенью 1957 года. Приехавший в командировку из Ленинграда (для участия в юбилейном параде 7 ноября на 40-летие Великой Октябрьской Революции) наш с братом дядя Лёдя – тогда ещё майор инженерных войск Всеволод Степанович Воронцов – почему-то решил сводить меня в Мавзолей Ленина-Сталина. Дядя Лёдя повел меня из дома на улице Грановского, через Александровский сад к воротам этого сада, где формировалась очередь, тянувшаяся вверх мимо Исторического Музея на Красную площадь. В те времена и в той нашей стране военная форма была в большом почете. Дядя Лёдя, облаченный в парадную форму с колодками медалей, в том числе боевых, на кителе, поговорил с милиционером, который сам носил медальные колодки на груди и поинтересовался на каком фронте и в каких местах воевал товарищ майор. После короткого разговора нас с дядей Лёдей пропустили «без очереди» в очередь, уже поднимавшуюся бодрым шагом к Никольским воротам. Внутри самого Мавзолея, в мрачной темноте при виде тускло подсвеченных лампами саркофагов вождей социалистической революции в моей памяти почему-то всплыла стихотворная фраза из сказки А. С. Пушкина (к тому моменту я успел уже посмотреть несколько раз мультфильм «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях») – «…Там высокая гора, в ней глубокая нора. В той норе во тьме печальной гроб качается хрустальный…». Стеклянные саркофаги в Мавзолее хотя и не качались, но на будущего автора сей хроники производили весьма мрачное впечатление. Оба вождя, впрочем, вели себя тихо и смирно. Скромно лежал, в надетом на него пиджаке Владимир Ильич Ленин. Иосиф Виссарионович в маршальском кителе с гербом СССР на погонах производил более солидное впечатление. Как мне тогда показалось, он как бы улыбался себе в усы. Прямо как «живой» Юлий Карлович Лилиенфельд с уже виденной мною в альбоме у бабушки Гали фотографии. Поверьте мне, что для мальчика пяти с половиной лет, каким я был в ту осень, атмосфера, заполнявшая это специфическое сооружение и усиленная негромкой траурной музыкой, была пугающей и тошнотворной. Помню, что я «поплыл» – стал задыхаться и медленно заваливаться. Заметив мое состояние души и тела, дядя Лёдя не дал, таки, мне упасть. Он успел подхватить меня и вынести через «задний» выход-проход к кремлевской стене на солнечный свет и свежий воздух.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;До школы мы с Алексеем проводили все время вместе, во дворе, на даче, с родителями, с бабушками и т. п. Бабушка Валя занималась нашим дошкольным образованием. Под ее руководством мы с Алексеем почти одновременно (я много быстрее!) научились бегло и с выражением читать и считать до двадцати и далее. Ему тогда было 6 с половиной лет, мне пять с половиной. Последующая ученическая жизнь позволила нам оценить, что такое было и есть дореволюционной гимназическое образование. На даче, под присмотром бабы Вали, деда Степы и дяди Юры мы также постигали основы трудового воспитания, овладевали полезными навыками и выполняли «трудовые повинности». Учились собирать хворост и шишки для печки, растапливать печку с дровами (да так, чтобы не угореть ночью), следит за тягой в трубе, зажигать и прибавлять-убавлять огонь в керосинках, на которых готовилась и разогревалась пища, пропалывать грядки, укладывать дерн вдоль дорожек и вокруг клумб. В свободное от труда и походов в лес время мы с деревенскими ребятами играли в войну, в прятки и в русскую народную игру с мячом под названием «жопки». Так как дача принадлежала деду Степе еще до войны, то все местные жители давно знали деда, бабу и старших братьев Воронцовых – Ростислава, Всеволода и Юрия. Поэтому и нас с Алексеем деревенские ребята принимали «за своих». Из воспоминаний о даче – самые ясные, оставшиеся в памяти с детства – это парное молоко, свежие яички из-под кур, установка столбов, рытье колодцев и проведение электричества (событие произошло летом 1957 года – и это в 45 км от Москвы, столицы СССР!). Также запомнились многочисленные козы, куры и гуси на улицах поселка, пастух, собирающий деревенских коров в стадо для выпаса, звуки его щелкающего кнута и коровьих колокольцев. Идешь, бывало, по поселку – только и гляди под ноги, все дорожки и улицы были густо усыпаны куриным, утиным, гусиным, козьим пометом. Гусей мы в раннем детстве гоняли по дороге, проводили корриду с козами, за что нас самих гоняли деревенские хозяйки-соседки. Потом вся эта живность куда-то мигом пропала как по волшебству (волею партии и её первого секретаря ЦК КПСС Никиты Сергеевича Хрущева. О причинах сего мы своим детских умом тогда не догадывались). Проселки и улицы в Радищево стали определенно чище, но, ни местным жителям, ни дачникам лучше от этого не стало. С молоком определенно стало не то, что хуже – очень туго, так как число хозяев, решивших по-прежнему держать коров значительно поубавилось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Важным событием дачной жизни было хождение в гости к знакомым бабушки-дедушки и старших братьев Воронцовых – Ростислава, Всеволода и Юрия Степановичей. Ходили в Поворовку в гости к Кузочкиным (хозяин дачи Евгений Евгеньевич Кузочкин являлся сокурсником деда Стёпы по Харьковскому Технологическому институту) и проводившим у них летнее время на даче сестрам Мельцер. Баба Валя и дед Степа ходили очень медленно, и дорога в Поворовку с ними занимала много больше часа. Нужно было выйти за околицу нашего поселка, мимо пионерлагеря спуститься к речке Радомке, перейти ее по деревянному мосту, подняться в гору в деревню Липуниха, пройти через Липуниху мимо цыганских домов и перейти окружную железную дорогу. За окружной дорогой начиналась Поворовка. Долгая дорога туда и обратно у нас восторга не вызывала. Бабушке и дедушке было о чем поговорить с Кузочкиными и сестрами Мельцер, а нам было довольно скучно. Другое дело было пойти в гости к Гринам, имевшим дачу и большой садовый участок всего через несколько домов от нас. Дядя Саша Грин «до войны» учился в одной школе с братьями Воронцовыми. Во время войны он служил штурманом дальней бомбардировочной авиации, даже летал бомбить Берлин. Как-то он под страшным секретом рассказал «старшим братьям» Воронцовым, что однажды их экипаж в условиях сильной облачности сбился с курса. Когда они снизились и выскочили из облаков, то увидели прямо под собой какой-то прибрежный поселок. Они отбомбились с небольшой высоты по окраине и успели заметить, что поселок с виду не очень похож на немецкий. Спасибо погоде, спешке и недостаточной тренировке, они промазали. У Гринов был роскошный сад, который разбил и развил до уровня садового искусства Моисей Филиппович Грин, отец дяди Саши. Иногда во время созревания урожая нам (Алексею, мне и двоюродной сестре Ирине) позволялось зайти на грядки и полакомиться ягодами – клубникой, малиной, смородиной всех цветов, крыжовником. Каждому из нас доставалось метра полтора-два грядки или по одному кусту, но ягод на них было видимо-невидимо. Только ради этого уже стоило сходить в гости к Гринам! У дяди Саши и его жены тети Гали в 1956 году родился сын Андрей (и тоже Грин!), который с возрастом подключился к нашим играм. Порой он становился объектом нашей дедовщины (в этом плане заводилой и придумщицей была наша двоюродная сестра Ирина Всеволодовна). В играх Андрея Грина, как правило, заранее назначали на роль проигравшего. Чего не скажешь о его последующей вполне удачной и небедной взрослой жизни. Видимо жестокие детские игры воспитали в нем стойкого, целеустремленного бойца! Однако, пора вернуться к нашим семейным делам. Цель наших исследование все-таки – семейная история Воронцовых.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С 7 лет Алексей пошел в первый класс начальной школы № 92 города Москвы, что на улице Семашко (Шереметьевский переулок). В 1960 году наша школа переехала в новое типовое здание с бетонными медальонами литературных классиков над входными дверями, построенное на углу Нижне-Кисловского и Собиновского переулков. Классная руководительница и первая учительница Алексея – Лидия Григорьевна Гапошкина была не против, чтобы и я посещал школу вместе с братом. Нужно признаться, что я тогда оказался совсем не готов для школы, даже не понял, куда и зачем я попал. В школу вместе с тетрадками и букварем брал мячик, игрушечную гоночную машинку с инерционным заводом, которую с большим шумом время от времени запускал по полу через класс во время уроков. Словом, через несколько дней Лидия Григорьевна сказала маме, что мне всё же лучше прийти в школу через год. Если бы я тогда понимал, что всё равно через год все придётся начинать снова! В результате мне и Алексею пришлось учиться в школе раздельно. Всем новым, что Алексей узнавал в школе, в том числе особо интересным и запретным для неокрепших юных душ, он делился со мной. Именно Алексей подготовил меня непосредственно к реалиям школы. Когда он был уже во втором классе, один из его школьных друзей – Валера Зубарев, начал сниматься в кино, и периодически выезжать на съемке. А когда Валера возвращался из этих экспедиций, то охотно делился с нами тем, о чем разговаривают и чем занимаются на отдыхе от съемок взрослые артисты, дяди и тёти. Так от Валеры, на первых порах, мы узнали много нового о мальчиках и девочках. К тому же мы вскоре обнаружили у нашего ученого папы на полке пару больших книжек по оперативному акушерству и гинекологии с отличными иллюстрациями. Так, что в этом вопросе мы вскоре стали гораздо более продвинутыми, чем Валера. Это уже в ранние годы укрепило нашу активную жизненную позицию и «социальную» ориентацию. Уже в те юные годы мы твердо знали, что детей не пальцем делают, а это почетная трудовая обязанность мужчины и женщины (как у пионеров: «Будь готов! – Всегда готов!»). Отсюда и вытекает самое главное право каждого ребенка – это право иметь маму и папу! Еще через пару лет Валера снова вышел в лидеры. Как-то на съемках он выпросил у взрослых артистов почитать книгу, которую те в свободное от съемок время эмоционально обсуждали между собой. Этой книгой оказался роман Ги де Мопассана «Милый друг»! Но хотя Валера даже в весьма юном возрасте был хорошим рассказчиком, в лидерах у нас он оставался недолго. Лишь до тех пор, пока мы с Алексеем не обнаружили на книжных полках у бабы Гали полное собрание сочинений этого замечательного мастера пера и знатока человеческих характеров и страстей!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Практически одновременно с началом обучения в школе Алексей начал посещать плавательный бассейн. Его приняли в секцию спортивного плавания в бассейне у метро «Автозаводская», который народ называл «Тюфелевские бани». Он быстро научился плавать, и его перевели в спортивную группу, где его тренером стала Лидия Алексеевна Федорова-Сухорукова, о которой я уже упоминал ранее. Когда она узнала, что у Алексея есть младший брат, то сказала нашим родителям, чтобы они привели в бассейн и меня. Я посещал бассейн вместе с Алексеем несколько месяцев, но был так слаб, что не мог плавать и перемещался по водной глади бассейна исключительно за счет подтягивания за разграничительные дорожки. Алексей же бороздил эту гладь к радости тренера и учебной группы, состоявшей почти исключительно из девчонок. Для посещения бассейна нужно было получить медицинскую справку и продлевать ее каждые 3 месяца. Для этого нас с братом направили в спортивный диспансер № 1, который тогда находился в районе Парковых улиц у метро «Первомайская». Там мы попали к замечательному врачу – Юлии Тубман, которая в течение многих последующих лет занималась нашим здоровьем. Она посоветовала родителям на время, для общего укрепления здоровья и физического развития отдать меня в спортивную гимнастику (я тогда выглядел очень маленьким и хилым). Алексей остался в плавании, а я последующие полтора года был вынужден посещать секцию гимнастики спортивного общества «Крылья Советов» на улице Правды. Нужно сказать, что ввиду занятости родителей, мы, несмотря на малый возраст, уже после нескольких посещений бассейна под присмотром родителей, стали ездить на «Автозаводскую» самостоятельно на метро, с пересадкой на Площади Революции. Затем я также самостоятельно ездил от Манежной Площади до улицы Правды в Дворец «Крылья Советов» на троллейбусе. Через полтора года я окреп. Заниматься гимнастикой мне не очень нравилась, и родители снова отправили меня в плавание. К этому времени наша спортивная школа общества «МОСГОРОНО» перебралась в 25-метровый бассейн Дворца пионеров Фрунзенского района города Москвы, только что построенный на Миусской площади. Дорога мне уже была знакома. Дворец Пионеров находился «не доезжая две троллейбусные остановки до улицы Правды». Последующие 6–7 лет мы в основном тренировались в бассейне «на Миусах». Начиная с возраста 11–12 лет полтора-два месяца летних каникул Алексей и я стали проводить в летних спортивных лагерях: в подмосковном Косино в 1963, 1964, 1965 и в 1967 году. В 1966 году наш лагерь проводился в Латвии в городе Елгава (бывшая Митава – столица Курляндского герцогства, с сохранившемся в ней дворцом герцога Бирона). В Косино наша мама – Светлана Васильевна – работала директором нашего спортивного лагеря, а папа подрабатывал врачом. Он обычно приезжал на субботу и воскресенье у устраивал почти поголовный прием. Жизнь в лагере была интенсивной – мы занимались ОФП, ежедневно тренировались на Белом озере в деревянном щитовом бассейне с разделительными дорожками в виде веревок с редко расположенными на них пенопластовыми кружками, проводили гребные тренировки на лодках, арендованных на лодочной станции, гребли также на байдарках. Иногда мы ездили на электричке из Косино в Москву, поплавать в бассейне Дворца Водного Спорта на Мироновкой улице. Мы дружили со многими ребятами, играли в футбол, ловили бреднем рыбу и раков в Чёрном озере, дрались с местной шпаной, по ночам рассказывали страшилки или пересказывали прочитанные книги и просмотренные фильмы, как например «Великолепная семерка» с Юлом Брюннером в главной роли (фильм тогда прошел в СССР только в закрытых показах). В 1965 году нам в Косино спортивное начальство привезло с десяток билетов на футбольный матч «СССР-Бразилия», и нас с Алексеем, в числе счастливчиков отпустили в Москву на стадион в Лужниках. Это конечно было великое событие! 4 июля 1965 года в чаше Лужников собралось 105 тысяч зрителей (это официально, хотя зрителей может было более того – все проходы трибун были забиты). Мы «вживую» увидели богоподобных «чародеев мяча» Пеле, Жаирзиньо, Герсона, Джалму Сантоса. Во втором тайме на замену вышел легендарный хромой правый крайний Гарринча! За сборную СССР играли Воронин, Метревели, Валентин Иванов, Месхи! Хотя бразильские чародеи мяча, «раскатали» наших любимцев (команду СССР) со счётом 3:0, но это была очень зрелищная, обоюдоострая игра, и воспоминания остались у нас на всю жизнь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первые школьные годы зимние каникулы мы с Алексеем проводили на даче с бабушкой и дедушкой. Деда Степа ездил в Крюково на работу не деревообрабатывающий комбинат и возвращался с продуктами для всех нас. Бабушка готовила на керосинках. Дедушка иногда доставал из буфета тостер, который он привез из Америки в 1931 году, и делал нам гренки (тосты). Тостер был весь металлический, нагревательные спирали были у него почти открытыми. При тусклом свете слабых электрических лампочек работающий тостер раскалялся докрасна. Просто сказочная была картинка и притом вкусно пахнущая. А готовые тосты, намазанные тающим маслом и вареньем – это было объедение!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Зимой на даче мы бегали (ходили) на лыжах с дядей Юрой. Юра в то время был отличным лыжником, часто принимал участие в городских соревнованиях. Алексей бегал за ним, стараясь не отстать. Я же угнаться за ними никак не мог по слабости здоровья и телесной немощи. Всегда отставал и быстро замерзал на морозе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В отличие от Алексея, лыжи я просто возненавидел. Каждый новый день на даче я должен был кататься часами вместе со всеми далеко в лесу. Если лыжня была запорошенная, снег рыхлый – мои лыжные выходы превращались в страдания. В крепления набивался снег, на штанах намерзал лёд, лыжи постоянно соскакивали с ног. Но это еще не всё! Нужно было не только бегать, но и съезжать с горок. У меня с детства из-за почти постоянной болезни ушей было плохо с вестибулярным аппаратом – голова кружилась, равновесие я не держал и падал при малейшем его нарушении. За все годы такого моего страдания и терпения, при всех моих падениях я никогда не ломал лыж. Ни разу! Алексей же переломал немереное количество лыж. Ему родители покупали каждый год новые, хорошие беговые лыжи (эстонские «Пярну»!). Как правило, уже на второй или третий выход одна лыжа была сломана. Юра их аккуратно чинил, склеивал, и лыжные тренировки продолжались снова (на мою бедную голову!).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда мы доросли до младшего школьного возраста, дядя Юра в летнее время организовывал нам длительные велосипедные прогулки-походы с привалами. Ездили на рыбалку на Виноградовский и Милицейский пруды, на Истру, на Клязьму. Доезжали аж до Красной Поляны. Возвращались из многочасовых поездок перед самым закатом в конце дня покрытие потом и пылью, смертельно уставшими, иногда с синяками от падений, но всегда довольными. Сначала и у Лехи, и у меня был велосипед «Школьник», потом ему купили «Орленка» с большими колесами. Это было нечестно! Я, бедный, несчастный, как ни крутил педали, всегда отставал. Приходилось Юре с Алексеем частенько останавливаться и дожидаться меня. Но велосипед и лето я всё же любил гораздо больше, чем лыжи и зиму.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На даче Юра начал заниматься с нами рисованием. Помню, он обучал нас рисовать шар, куб, ставил натюрморты. Под его руководством мы учились рисовать карандашом, акварелью. Позже – темперой и маслом. Юра умел очень хорошо объяснять и показывать приемы и технику рисования. Под его присмотром Алексей быстро освоил пастель и сангину, рисунки пером. У него очень скоро начало здорово получаться. У меня же с этим было так же плохо, как с лыжами. Конечно, шар или стакан с водой я мог изобразить, даже тени правильно нарисовать. В своем школьном классе я был далеко не худшим рисовальщиком, но Алексей действительно рисовал здорово. Когда Алексею было уже лет тринадцать они с Юрой начали выходить на пленэр на этюды, а я при этом присутствовал. Пока они, упоенные творческим процессом, «писали» натуру, я бродил неподалеку, собирал грибы или ягоды. Наш папа Слава сам рисовал тоже весьма неплохо, особенно человеческие фигуры, скелет и мышцы (все-таки преподавал анатомию в медицинском институте). Он стал давать Алексею для копирования анатомические атласы. Но именно Юра, как профессиональный художник, натренировал из Алексея рисовальщика высокого уровня. В старших классах мы с Алексеем (под идейным руководством нашей мамы), не прерывая занятий плаванием стали заниматься лепкой и рисунком со скульптором, Александрой Феофановной Слоненко, которая жила все в том же знакомом нам доме № 16 на улице Качалова. Александра Феофановна являлась мамой маминой школьной подруги Оксаны Ермиловой. За очень скромную плату мы один-два раза в неделю приходили к ней домой на занятия рисунком и лепкой. Пока наша мама беседовала с Оксаной, мы с Алексеем лепили, копировали гипсовые модели (нос, ухо и глаз статуи Давида работы Микеланджело). Для лепки мы использовали специальную глину – «ЭГЛИН», которую разработала сама Александра Феофановна, и которую в те годы производили в промышленных количествах, достаточных, чтобы обеспечить всех скульпторов СССР и нас с братом Алексеем тоже. Занимались мы с А. Ф. Слоненко также и рисованием. Рисовали карандашом, пастелью, сангиной. В основном «писали» с натуры натюрморты и гипсовые слепки элементов человеческого лица (все того же Давида) и копии головок работы Гудона. Александра Феофановна требовала, чтобы мы рисовали на специальной «госзнаковской» бумаге, приобретали правильные карандаши («Кох-и-Ноор») определенной твердости, эглин, стеки. В общем, родителям приходилось вкладывать финансы в наше обучение. Уже к 7-му 8-му классу мы начали заниматься изобразительным искусством организованно. Мама определила нас с Алексеем (меня то, за что, бедолагу!) в кружок изобразительного искусства Центрального Дворца Пионеров и Школьников что на Ленинских (ныне, как и прежде – Воробьевых) горах. Пару лет мы прозанимались рисунком и лепкой там. У Алексея постоянно брали рисунки и лепнину на выставки. Ну а я, хотя художественными способностями не отличался, но при этом присутствовал и участвовал и, таким образом, получал эстетическое воспитание.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наша мама Светлана Васильевна, стремилась развить нас всесторонне, так как она сама это понимала и видела «в перпективе». Поэтому, одним приобщением к изобразительному искусству дело для нас с Алексеем не обошлось. Одним-двумя годами ранее, Алексей, который от нашей школы выступил от нашей школы на городском конкурсе чтецов-декламаторов и занял там высокое место, был приглашен заниматься в кружке художественного слова при Доме Кино, который тогда находился на улице Воровского (ныне Театр Киноактёра на Поворской улице) – тоже недалеко от нас. Сам ли Лёха решил вещать художественным словом или главную роль в этом сыграло мамино желание посоревноваться, по соперничать с Оксаной Ермиловой чей сын Сергей был всего на пару лет старше нас, но уже успел сняться в кино (он сыграл Петю Ростова у самого Бондарчука в кинокартине «Война и Мир»), утверждать не могу. Факт состоял в том, что Алексей таки стал заниматься «ху-словом». Через некоторое время его, вместе с другими ребятами из кружка художественного слова, стали привлекать к участию в детских передачах для радио. Записи передач проводились в Государственном Доме Звукозаписи, все на той же улице Качалова. Как-то раз, маме позвонили с радио, чтобы срочно вызвать Алексея на запись очередной программы. Алексея дома не оказалось – он был на занятиях рисованием. Во время телефонного разговора я что-то спросил у мамы. Режиссер с радио на другом конце провода услышал мой голос и в переносном смысле «буквально» набросился на маму: «Вы говорите Алёши, нет дома, а кто же это там разговаривает?» Мама честно ему ответила – «Это Андрей, младший брат Алексея». Тут режиссер буквально взмолился: «У нас безвыходное положение, срочно приводите вашего Андрея». Так стечением обстоятельств, при невольном посредничестве брата Лёши, меня без проб или конкурса «приобщили» к работе в Доме Звукозаписи. Ходили мы на записи радиопрограмм по вечерам один-два раза в месяц в течение полтора лет. Регулярно участвовали в передачах «Пионерская Зорька» и «Звездочка», в радиопостановках по детской классике. Дошло до того, что я даже репетировал на настоящей сцене в «Доме Кино» роль одного из детей Тарелкина в спектакле «Смерть Тарелкина» вместе с уже «маститым» Сергеем Ермиловым и с какими-то хорошими взрослыми актерами (сейчас уже не помню с кем). В радиопередаче «Звездочка» у меня была постоянная напарница Наташа, с которой на пару мы читали юмористические стихи на солидных концертах в Колонном Зале Дворца Союзов и даже в клубе КГБ на Малой Лубянке. За участие в многочисленных записях на радио нам с Алексеем пообещали путевки в лагерь «Артек». С обещанными путевками режиссеры на радио нас, естественно, надули. Путевку предоставили только одну – для Алексея. Мою, вероятно, отдали каким-то другим детям (скорее всего своим собственным). Светлана Васильевна вскипела: «У меня два сына, и вы обещали две путёвки для обоих! Мой старший сын один в «Артек» не поедет!» Несмотря на мамин категорический протест, мне в путевке было отказано. Тогда наша мама разругалась с радио работниками и решила, что мы с Алексеем в Дом Звукозаписи – больше ни ногой. Ни-ни! Естественно, что мой дебют на сцене «Дома Кино» в «Смерти Тарелкина», к моему глубокому сожалению, также не состоялся, а моя артистическая карьера на этом завершилась. А вдруг бы из меня получился бы новый Горбань-Орский?!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;НЕКОТОРЫЕ ОСОБЕННОСТИ ПУТЕШЕСТВИЯ ПО ГОРОДУ МОСКВЕ И НАШЕЙ ШКОЛЬНОЙ ЖИЗНИ 1960-Х НАЧАЛА 1970-Х ГОДОВ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нельзя не сказать несколько слов об особенностях передвижения по городу Москве в эпоху нашего детства и юности. У читателя, как я надеюсь, уже сложилось представление об интенсивности и пространствах наших с Алексеем перемещений по городу, связанных с занятием плаванием, изобразительным искусством, художественным словом. Плюс, приходилось выступать за родную школу в беговой эстафете по Садовому кольцу, в районных и городских лыжных соревнованиях (бегали, как правило «пятерку» – 5 км), в соревнованиях по баскетболу. Ездили на общественном транспорте, часто с пересадками. Все это требовало затрат. Поездка на метро или автобусе – «пятачок», на троллейбусе – четыре копейки, на трамвае – три. Так как мы, и подавляющее большинство людей вокруг нас жили, мягко говоря, небогато, то мама давала нам мелочь только на дорогу. Иногда бабушка или дедушка давали пятачок или гривенник на газировку или мороженое. На эти скромные забавы всегда денег не хватало. Приходилось жульничать на транспорте. Тогда уже появились кассы самообслуживания в автобусах и троллейбусах. Бросали самой мелкой мелочью, например, не пять копеек, а три и т. п. Если ехали группой с тренировки, то каждый давал по 2–3 копейки кому-то одному. Тот уже бросал мелочь в кассу, стараясь произвести при этом максимальный шум – иллюзию оплаты полной стоимости и отрывал билет на всех. Часто это сходило нам с рук, но иногда водитель останавливал автобус или троллейбус, выходил из кабины, и, под ободрительные взгляды честных пассажиров, давал кому-то одному «по шее» и требовал, чтобы мы все доплатили за проезд. Тем не менее, так как мы тренировались каждый день, то наши копеечки росли. Через 3–4 поездки можно было скопить на дешевое мороженое («Эскимо» например, стоило 11 копеек, фруктовое в бумажном стаканчике 7 копеек!). Мечтой школьника, конечно, было мороженное в стаканчике за 19 или 20 копеек, или большое как два «Эскимо» «Ленинградское» за 22 копейки, или трубочка в шоколаде с орехами за 28 копеек. Мы с Алексеем могли позволить себе такое удовольствие только одно на двоих. На такие случаи у продавщиц мороженого всегда был ножик, и по просьбе покупателей они резали мороженое пополам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В славной столице нашей Родины городе Москве для школьника из приличной семьи постоянно существовала опасность лишиться не только неправедно сэкономленных копеечек, но и тех посчитанных копеечек, выделенных мамой на проезд до бассейна или Дворца пионеров и обратно. От метро или остановки наземного транспорта до места назначения нужно было еще потопать ножками. На пути часто поджидали банды местных переростков, второгодников, готовых оттереть тебя из толпы прохожих в подъезд или подворотню, и, пользуясь своим большинством под угрозой быть избитым, отнять твои бесценные копеечки. Хуже всего было, если с кого-то зимой снимали шапку. Так как мы с Алексеем обычно путешествовали вдвоем, то двое или трое таких даже переростков обычно не воспринимались нами как серьезная угроза. После недолгого «базара» они в 99 % случаев ретировались. В 1 % случаев они могли попытаться начать драку, но, получив отпор, тут же убегали. Один раз с нас попытались снять меховые шапки прямо перед Фрунзенским Дворцом Пионеров на Миусской площади. Шпаны было человек 5–6, они были старше нас с Алексеем, но хлипкие. Они содрали с меня шапку и побежали. Мы догнали двоих отставших и положили парой ударов. Остальные вернулись и попробовали атаковать нас, но тоже быстро полегли. Одного «пленного» мы привели во Дворец пионеров, там вызвали милицию и сдали беднягу представителям влавсти. Почти все напавшие на нас ребята оказались из неполных семей или семей алкоголиков. Взять с них было нечего. Шапку они вернули на следующий день, но в таком виде, что носить её мне больше не хотелось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что касается школы, то практически в каждой школе, включая и ту, в самом центре Москвы, в которой мы учились вместе с Алексеем Ростиславовичем, в те годы существовали агрессивные группки шпаны и «приблатненных» старшеклассников, занимавшихся вымогательством денег, сигарет и притеснением наиболее слабых и беззащитных товарищей по школе. Это было явление ныне известно под названием «дедовщина». А тогда в школьном «хабитате» это был «нормальный» порядок вещей. Для каждого школьника практически всегда существовал риск быть однажды вызванным на разборку в туалет и получить «по морде». Часто объектами унижения и агрессии становились ребята, которые физически явно превосходили своих обидчиков поодиночке, но были буквально парализованы страхом при виде 2-х, 3-х хулиганов (иногда, даже одного!). Реже попадались ребята, которые смело вступали в драку со шпаной, невзирая на численное превосходство противника. Даже будучи побитыми, такие ребята зарабатывали всеобщее уважение и приобретали в школе высокий социальные статус («авторитет»). В наше время, даже у шпаны существовал определенный кодекс чести. Драка велась до первой крови – разбитого носа, губы, брови, или до «подбитого» глаза. После чего драка останавливалась, следовал определенный ритуал «выхода» из состояния войны, обе стороны произносили определенные словесные формулы, обозначавшие исчерпание конфликта.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нам с Алексеем Ростиславовичем в этих условиях было много легче. Нас было двое, и мама с ранних лет внушала нам, что мы должны защищать друг друга, как бы страшно нам ни было. Маму мы боялись и всегда слушались. В школе «телеграф» всегда работал быстро. Чуть только намечалась угроза одному из нас или нашим друзьям, всегда кто-то давал знать. Один момент – и нас уже двое. Если случалось драться, мы били первыми и сильно. Переняв хулиганскую тактику, мы при необходимости вызывали на разговор в туалет некоторых наиболее активных представителей хулиганской братвы. Поверь, дорогой читатель, что там они вели себя так же, как «простые смертные» отличники. Долго уговаривать или бить не приходилось (нам обострение тоже было не нужно). Наши школьные хулиганы быстро смекнули, что связываться с братьями Воронцовыми не нужно. Мы были признаны за равных и имели право голоса на разборках.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В советское время учащиеся школ должны были носить школьную форму. Новая школьная форма, введенная в начале 1960-х годов взамен старой, была отменно плохого качества. (Старая форма копировала дореволюционную гимназическую и состояла из гимнастерки со стоячим воротником и медными пуговицами, перепоясанной ремнем с пряжкой, и фуражки с кокардой). Материал брюк темно-серого цвета быстро вытягивался на коленках, а пиджаки такого же жуткого цвета сидели на фигуре «мешком». Помню, перед тем как мне пойти в седьмой класс, а Алексею в восьмой, мама повела нас в «ЦУМ» (бывший магазин торгового дома «МЮР и МЕРЕЛИЗ») и в отделе мужской одежды купила нам «цивильные» пиджаки и брюки. «Нормального» серого цвета, но каждому разные. В этой одежде мы 1 сентября отправились в школу на занятия. В школе такое вольнодумство было принято враждебно. Завуч школы – Ольга Антоновна, женщина с недобрым характером, велела нам передать маме приглашение явиться в школу на разборку, предвкушая свой «перформанс» перед мамой и коллегами-учителями. Мама, конечно же, пришла на следующий день, и как говориться, с порога на всю учительскую заявила: «Мои дети ходить в этих тюремных робах не будут! Все!». Завуч просто онемела от неожиданности. В учительской в это время оказалась и директор школы Лидия Ивановна, которая в конце 1930-х годов обучалась в нашей школе в одном классе с нашим дядей Лёдей – Всеволодом Степановичем Воронцовым (тогда, по словам дяди Лёди, она носила среди одноклассников прозвище «Кукарачча»). Лидия Ивановна отнеслась к нам и маме очень либерально и разрешила ходить в школу в цивильной одежде. С нашей «подачи» в течение последующих нескольких месяцев на цивильную «форму» перешли и почти все ученики старших классов нашей школы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В девятом классе Алексей определился с выбором будущей профессии – решил пойти учиться в МАРХИ – Московский Архитектурный институт. Для этого нужно было серьезно готовиться, и он начал посещать вечерние подготовительные курсы при МАРХИ, где занимался черчением и рисунком. Наш начала дядя Лёдя – инженер-полковник Всеволод Степанович Воронцов – подарил Алексею свою «трофейную» готовальню «RICHTER». Желание, старание и тренировка не пропали даром. Лёха вскоре навострил глаз и набил руку. Чертил сложнейшие геометрические фигуры во всех мыслимых проекциях, уверенно и чисто проводил на ватмане как тончайшие, так и толстые претолстые линии, овладел навыками, заливки, отмывки, архитектурного рисунка. Нимало не сомневаясь все остальные члены нашего семейства ожидали, что уж экзамены по специальным предметам Алексей сдаст успешно. Главное было грамотно написать сочинение. Конечно, черчение он легко сдаст, а уж за экзамен по рисунку то вообще какие могут быть сомнения и опасения! Вот как раз результат экзамена по рисунку и принёс нам неприятный сюрприз. Мы пережили страшный шок, повергнувший семейство Воронцовых в ступор и штопор. На первом профильном экзамене – рисунке – Алексею влепили «трояк». Как так? Лауреату многочисленных художественных выставок поставили тройку! Да этого не могло быть в натуре! Результаты, вывешенные в холле МАРХИ были громом с ясного неба и являлись для моего брата почти приговором. Не нужно объяснять читателю, что тройка по рисунку сразу резко снижала вероятность поступления в заветный ВУЗ для Алексея. Мама, конечно, перенесла это известие хуже всех. Светлана Васильевна была уверена, что это есть продолжение истории с ее отцом, что мрачная тень МГБ-НКВД висит и будет висеть над нашим семейством вечно, что все мы состоим в их секретных черных списках.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Честно говоря, я и сам так подумал. Тогда мы просто представить себе не могли, каким коррумпированным было все, включая и высшее образование, в нашем советском государстве равных возможностей, где человек человеку друг, товарищ и брат. Менее чем через десять лет – как только я, закончив аспирантуру, стал работать преподавателем в своем родном ВУЗе (ГЦОЛИФК) и был включен в состав приемной экзаменационной комиссии, я постиг тонкие секреты организации и проведения вступительных экзаменов. «Механика» была одинаковая во всех институтах-университетах. Для абитуриентов существовало три или четыре списка-очереди, не считая льготников, отслуживших в армии, и школьных медалистов, которые зачислялись вне конкурса. Затем «выделялись» места детям «больших начальников» – высших партийных и министерских работников, работников горкома и исполкома г. Москвы. Следующими в очереди на зачисление, конечно, шли дети преподавателей и выпускников данного ВУЗа (в «Алёхином» случае дети преподавателей МАРХИ и архитекторов). Эти кандидаты обычно (практически всегда) серьезно готовятся для поступления, но им требуется некоторая страховка от случайностей. Ведь талант, как и гены не всегда передаются от родителей детям. Особенно по мужской линии. Ещё меньше шансов на помощь при поступлении имели дети друзей и знакомых преподавателей ВУЗа и, если только за них очень попросят, то дети директоров крупных предприятий и магазинов. Потом шли все остальные абитуриенты, за которых некому было просить, и которые должны были сами честно набирать «проходной балл». Перед каждым экзаменом на стол комиссии попадала экзаменационная ведомость, а также копия этой ведомости с «точками-галочками» против отдельных фамилий соискателей с краткими пояснениями «кто просит» и необходимой оценкой («отлично» или достаточно, если будет «хорошо»).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В МАРХИ непрофильные предметы, такие как сочинение, физику и т. п. сдавали примерно все одинаково «средне-хорошо». Чтобы уравнять шансы первых трех групп претендентов на места в вузе, нужно было особо талантливым абитуриентам «с улицы» поставить трояк по специальности – по рисунку. У нас в роду архитекторов не было, были инженеры, художники и врачи. К знакомым по поводу поступления в МАРХИ не обращались. Надеялись на себя. В данном случае Алексей оказался «человеком с улицы», за что и получил тройку. Мама была в трансе, накричала на Леху, что можно забирать документы из МАРХИ. Но Алексей не сдался, сдал все остальные экзамены на «хорошо» и «отлично». В итоге он набрал с некоторым напряжением проходной балл, и, в конце концов, был принят в МАРХИ. Уже после экзамена историю про тройку Алексея по рисунку узнала Ирина Константиновна Архипова. Прежде чем стать оперной певицей с мировой известностью и Народной Артисткой СССР она сама окончила МАРХИ. Ирина Константиновна прекрасно знала нашу семью, постоянно дарила бабушке с дедушкой и нам с Алексеем билеты в Большой Театр и во Дворец Съездов на оперные спектакли с ее участием. В предыдущие годы Алексей успел нарисовать ее в оперных образах и подарить ей несколько своих рисунков. Словом, она знала, насколько прилично рисовал Алексей Ростиславович, и решила узнать, за что же именно ему поставили тройку по рисунку. Нужно сказать, что в то время Ирина Константиновна Архипова являлась депутатом Верховного Совета Союза ССР.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кроме того, председателем Парткома МАРХИ был ее знакомый, с которым она вместе училась. Словом, она выкроила из своего плотного рабочего графика время и пришла в партком МАРХИ. Там она сказала партийному бонзе: «Давай, показывай мне рисунки Воронцова». Это, в принципе, было супротив закона. По мудрым правилам приемных комиссий, которые практически прикрывали «протекцию» в ВУЗах, экзаменационные работы нельзя показывать посторонним лицам. Но так как Ирина Константиновна была ещё и депутатом Верховного Совета Союза ССР, то секретарь парткома не выдержал (тем более, что уже знал о том, что история Алексея имела счастливый конец), достал рисунки из сейфа приемной комиссии и показал Архиповой. Реакция Ирины Константиновны была более чем бурной: «И за такие великолепные рисунки вы поставили трояк? Ну вы, конечно, сукины дети, просто засранцы! Ни стыда, ни совести у вас нет!»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ХОРОШАЯ КВАРТИРА НА УЛИЦЕ ГРАНОВСКОГО ДОМ 5 В НАШИ СТУДЕНЧЕСКИЕ ГОДЫ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В начале 1969 года сбылась мечта наших родителей – наконец был достроен дом ЖСК «Стрела-5» и они могли вселиться в малогабаритную ТРЕХКОМНАТНУЮ квартиру в Чертаново на Россошанской улице д. 4, корп. 2 кв.191. Сначала они попытались уговорить нас переехать туда вместе с ними. Но мы с Алексеем отказались по причине подготовки к поступлению в МАРХИ (Алексей) и необходимости завершения среднего образования (Андрей). Большую роль сыграло поручительство бабушки Вали и дедушки Степы в том, что они будут контролировать нашу нравственность и направлять в нужное русло нашу жизнь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Родители согласились оказывать нам некоторую (существенную на первых порах) финансовую помощь, а мы обязались еженедельно навещать их в Чертаново. Алексей с первых недель обучения в институте был весьма загружен, я же заканчивал десятый класс нашей школы, успевшей за несколько лет до этого стать 60-й специальной школой с изучением ряда предметов на английском языке. Алексей «не успел» поучиться в спецшколе. Я же был в пятом классе, когда школа стала специальной, и в моем аттестате о среднем образовании уже было написано, что я закончил «специальную школу с преподаванием ряда предметов на английском языке». На самом деле, кроме последних двух классов нас практически не обучали по программе спецшколы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так как Алексей был загружен учебными заданиями, то основная нагрузка по домашнему хозяйству легла на мои плечи. Я ходил по магазинам – доставал и покупал продукты нам с Алексеем, а также бабушке и дедушке, сдавал в прачечную постельное белье и т. п. В обязанности Алексея входило гладить нам рубашки после стирки (чего я так и не научился делать за свою жизнь). Через год и я сам стал студентом, но так как я обманул надежды мамы, видевшей меня в своих грёзах математиком или химиком, и избрал местом учебы ГЦОЛИФК (институт физкультуры!!!), то, по её мнению, и мнению некоторых наших знакомых – стал «придурком», однако достойным сочувствия из уважения к семье. Раз так, то мне сам Бог велел уделять больше сил и времени ведению хозяйства, в чём достиг определенных успехов. Я ЛЕГКО И С УДОВОЛЬСТВИЕМ учился в «институте физкультуры и отдыха» на отлично и получал повышенную стипендию в 45 рублей в месяц (56 рублей с третьего курса). Брат Алексей первые годы обучения получал в МАРХИ «обычную» – 35 рублей. Папа с мамой давали нам, когда 25, когда 50 рублей (им предстояло еще долго выплачивать стоимость своей кооперативной квартиры). Зная «приход», я ловко «кроил» расход из этих денежек, да так, что еще и оставалось. Мы с Алексеем пришли к общему согласию, что можно было экономить на всем, кроме швейцарского сыра, который тогда стоил фантастические деньги – 3 рубля 90 копеек за килограмм. Этот сыр я покупал сразу по 500–700 граммов. Наш недельный продуктовый набор (кроме «обязательного» швейцарского сыра) включал: 3–4 пачки творога по 500 г по 26 копеек (на завтрак каждый съедал &#189; пачки), 10–20 яиц по 90 копеек за десяток (или по 1 руб. 07 коп., но никогда по 1 руб. 30 коп.), пару пакетов молока или кефира по 16 копеек, 12–15 антрекотов по 37 копеек (я знал 4–5 мест где всегда мог купить свежие антрекоты по дороге домой из института или же брал их в киоске при институтской столовой), иногда 1–2 пачки пельменей за 50 или 70 копеек или десяток «домашних» котлет по 6 копеек за штуку. Колбаса любительская – 2 руб. 90 копеек за кг или докторская «за два-двадцать» (500–600 граммов). Далее, 1–2 пачки вологодского масла по 76 копеек, 2–3 пакета картошки по 33 копейки за 3 кг. Реже были макароны. Конечно, кофе «Арабика» из «Военторга» (90 копеек за 200 граммов), сахар и чай. При расходе на питание от 12 до 16 рублей в неделю, мы питались нормально и вкусно, и никогда не голодали. Так как мы с Алексеем не курили и не пили, то наших скромных стипендий хватало на пропитание и месячные студенческие проездные билеты на городской транспорт, а деньги, которые нам давали родители, я сберегал для больших покупок. В число наших покупок того времени входили: обувь, отечественные цветные телевизоры «Юность», которые все время ломались (каждые три года приходилось покупать новый телевизор), зеркальные фотокамеры «Зенит», дорогой фотоувеличитель, проявочные материалы, магнитофон «Днипро», радиола «Эстония» с колонками мощностью 20 ватт, магнитофонные пленки и музыкальные грампластинки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, Алексей Ростиславович поступил-таки в МАРХИ и на первых порах с головой погрузился в учебу. В доме появились подрамники метр на метр, готовальни, чертежная бумага, тушь, кальки и прочие чертежно-рисовальные принадлежности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вскоре после поступления в институт у Алексея Ростиславовича начал меняться круг общения. Так как в семье у нас архитекторов не было то и помощи в учебе Алексею оказать никто не мог, кроме него самого. Занимался он много, и возможность общаться со школьными друзьями, которые к тому же успели разъехаться на жительство из центра в отдаленные районы Москвы, сильно уменьшилась. Постепенно исчезали старые друзья Алексея (такие как Валера Зубарев, который не смог поступить во ВКИГ, «гарантированный» ему режиссером Станиславом Ростоцким во время съемок фильма «Доживем до понедельника». Валера обиделся «на всех и вся» и отдалился от школьных друзей). Два моих школьных друга – Александр Иванович Трухин (тогда известный как Шурик) и Сергей Самородов по прозвищу «Батя» продержались вместе с нами в течение всего нашего с Алексеем обучения в высших учебных заведениях.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вместе с пордрамниками, рейсшинами и чертежным инструментом в наш дом пришли и новые друзья, которые постепенно вытеснили многих наших «старых» школьных друзей-товарищей. Когда Алексей перешел на третий курс в нашем доме появился однокашник Алексея Саша Кузьмин – будущий Главный Архитектор города Москвы Александр Викторович Кузьмин наш добрый друг и злой гений «Военторга» и старой московской архитектуры. По мере того, как брат Леша втягивался в учебный процесс, в доме стало появляться все больше и больше народа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наличие комнаты-зала с огромным раскладным обеденным столом и письменным столом, который хотя номинально находился в моем исключительном пользовании, но также активно использовался будущими зодчими, превращало нашу комнату в кв.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;№ 49 в архитектурно-проектную мастерскую. Следует упомянуть и то, что бабушка Валя и деда Степа весной уезжали жить на дачу и возвращались в Москву в конце осени. На время их отсутствия в наше с Алексеем распоряжение переходила и вторая большая (по советским стандартам) комната, в которой жили баба и деда. Так как наш дом находился в самом сердце «сердца нашей Родины» города Москвы, на перекрестке всех автобусно-троллейбусных путей, линий метрополитена, пешеходных маршрутов и в стратегической близости от МАРХИ, то совокупность этих обстоятельств и наличие двух больших комнат превращала наше жилище одновременно и в творческую студию, и в Афинскую Академию, и в некое подобие «Смольного» накануне и во время Октябрьского переворота 17-го года. Нельзя не отметить близость нашего дома на улице Грановского от продуктового отдела знаменитого «Военторга» (впоследствии снесённого и варварски «восстановленного» с разрешения Главного Архитектора всего города Москвы – в то время постоянного клиента винного, табачного и продуктового отделов этого исключительного магазина), дежурных (т. е. открытых до 23:00) продуктовых магазинов на Смоленской площади и на Манежной в здании гостиницы «Москва», а также магазина-кулинарии при ресторане Прага. Эта близость придавала еще больше притягательности нашему жилищу для друзей, знакомых и знакомых наших друзей, которые всегда могли, предварительно купив бутылочку вина, хлеба, вареной или копченой колбасы и сыра, зайти «на огонек» к братьям Воронцовым. Вино гости выпивали сами (мы с братом в те времена еще были сознательными противниками «алкоголия»), ну а чай или кофе выставляли хозяева дома.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если прибавить к этому антуражу фантастически доброжелательных к студентам наших соседей и гостеприимную бабушку с дедушкой (в те годы проживавших на Грановского в зимнее время), то не стоит удивляться тому, что гений места зачаровывал постоянных и случайных посетителей нашей квартиры и заставлял их приходить вновь и вновь в качестве как званных, так и незваных гостей. Когда мы с Алексеем уходили по делам из дома, то закрыв дверь на ключ оставляли сам ключ «в двери». Так, что любой наш друг-приятель, которого знали соседи, мог прийти «без нас» – в наше отсутствие, открыть комнату, войти, включить телевизор, залезть в холодильник и сделать себе бутерброды, приготовить на кухне кофе или чай и даже поспать на диване или в раскладном кресле.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как было сказано выше, в начале третьго года обучения в МАРХИ Алексея Ростиславовича в наш дом вошел Саша Кузьмин, чтобы «прописаться» в нем на долгие годы обучения в институте и быть частым гостем в последующие 10–12 лет. Свои главные учебные (и почти все последующие) проекты Алексей Ростиславович Воронцов и Александр Викторович Кузьмин выполняли у нас дома, не создавая особого напряжения ни для меня, ни для «окружающих» (соседей). Ну бывало, иногда подолгу занимали ванную, чтобы натянуть ватман на подрамники. Саша Кузьмин, в отличие от нас, некурящих, курил еще со старшего школьного возраста. В нашем же «доме» разрешалось курить только на кухне. Там на кухне он, как исключительно воспитанный, вежливый и доброжелательный молодой человек, с развитым чувством юмора быстро вошел в доверие к нашим соседкам по квартире – «тёте Зине» Каминской и Дарье Владимировне Розенштейн – и крепко подружился с ними. Будучи великолепным рассказчиком, настоящим артистом в этом деле, Саша, сидя на кухне на высокой табуретке, рассказывал соседкам бесконечные истории и сплетни, анектоды и факты из жизни советских актеров театра и кино. Кузьмин ещё со школьных лет от корки до корки прочитывал каждый номер журнала «Советский Экран». Саша мог забыть какие-то элементарный, простые вещи, но он помнил все подробности о творчестве и личной жизни звезд и полузвезд отечественного кинематографа. Прибавим к этому густую шевелюру золотых волос, появившиеся немного позже такого же цвета гвардейские усы, обаятельную улыбку и ангельски невинный взгляд ясных голубых глаз… Даже наши соседки среднего и пожилого возраста не могли устоять перед таким очаровательным молодым красавцем!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сашу Кузьмина всегда угощали сигаретами, когда его собственные заканчивались, а также могли угостить его и нас заодно с ним, чем-нибудь вкусненьким. В свою очередь Кузьмин также делился сигаретами (папиросами), когда они у него были. А еще Кузьмин любил расписать «пулечку» – игру в преферанс. Я тоже играл в эту карточную игру с превеликим удовольствием, Алексей Ростиславович с гораздо меньшим, так как сильно уступал в мастерстве и мне и Кузьмину. Родители Саши Кузьмина – Антонина Алексеевна и Виктор Александрович стали приглашать Алексея и меня в гости – отужинать и расписать пулечку. Так мы подружились и домами. Кузьмины принимали нас очень радушно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вечер быстро пролетал за приятной беседою за карточным и богато убранным всякой вкусной снедью и деликатесами обеденным столом. У Кузьмина была и есть младшая сестра Анна Викторовна («Анька»). Так вот, спустя некоторое время после начала нашей с Сашей дружбы, когда мне было 20, а Ане 16 лет мама Кузьмина даже хотела образовать из нас с Аней семейную пару. Антонине Алексеевне это почти удалось, но в решительный момент я просто струсил. Думаю, Господь распорядился к лучшему для нас обоих.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;СВАДЬБА АЛЕКСЕЯ И ТАНИ ВОРОНЦОВЫХ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1975 году, когда Алексей Ростиславович Воронцов «на двоих» с Александром Викторовичем Кузьминым с отличием защитили на факультете Градостроения МАРХИ дипломный проект по реконструкции и реставрации города Пскова.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Получили Дипломы об окончании, и настало им время устраивать свою судьбу, обзаводиться семейным гнёздышком. Брат Алёша наконец то решился сделать предложение руки и сердца своей давней подруге, спутнице и помощнице, в прошлом студентки, а теперь также и выпускницы всё того же славного МАРХИ (факультета Промышленной Архитектуры) Татьяне Владимировне ПРИБЫЛОВОЙ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я с радостью поддержал эти серьёзные намерения брата. Ко мне присоединился папа. Мама немного по сопротивлялась, так как считала, что её сыновьям сначала нужно делать профессиональную карьеру, как в песне – «Первым делом мы испортим самолёты!..» Наконец, согласилась и мама (я ей еще не объявил, что сам уже собрался жениться. Как окажется потом, не в последний раз). Назначили день свадьбы, стали шить костюмы и платья, заказали ресторан, утвердили меню, винную карту, договорились и о том, сколько можно принести с собой. До свадьбы Алексея оставалось всего пару дней, когда Алексей Ростиславович пришёл домой из ресторана, куда его пригласили на деловой обед. В это время в нашем «апартаменте» в доме 5 по улице Грановского находились я и наш с братом добрый приятель и друг, коллега брата по МАРХИ Витя «Витторио» Тимофеев. Мы с Витей в этот вечер смотрели по телевизору с большим интересом какой-то важный футбольный матч. Алексей тихо вошел, разделся в прихожей и сказал, что чувствует себя неважно, болит живот, вероятно отравился ресторанной едой. После чего он прилег на диван. Мы с Витей, не включая свет продолжали, не отрываясь глазеть в черно-белый экран «зомби ящика». Закончился первый тайм игры, затем перерыв и начался второй тайм. Алексей сначала лежал тихо, казалось, как будто он заснул, но через некоторое время он стал тихонько стонать. Я не выдержал, оторвался от футбола, включил свет и посмотрел на брата. Ужас, что я увидел! На его щеках и в белках глаз лопнули кровяные сосуды. Так он терпел боль в животе. Даже ёжику сразу бы стало понятно, что это конечно не отравление. Я как сын врача и отличник орденоносного «Центрального Института Физкультуры и Отдыха», обладающий некоторыми познаниями в области анатомии, физиологии и спортивной медицины, выразил предположение: а не аппендицит ли это?! Перевернул брата с бока на спину и стал мягко надавливать ему на живот, быстро отрывая руку от живота после надавливания. В эти моменты Алексей ощущал резкую боль в правой нижней половине живота. Как будто его кололи туда иголками. ЕСТЬ АППЕНДИЦИТ! Я вызвал скорую, огласил диспетчеру на другом конце провода симптомы и предполагаемый диагноз, назвал адрес, этаж и заверил, что лифт работает. Скорая приехала довольно быстро – минут через сорок. Всё это время Алексей лежал и стонал. Пожилая женщина врач, осмотрев Алексея, согласилась с поставленным мною диагнозом и стала обзванивать больницы. Время было уже за полночь, тем не менее «Склиф» сразу согласились принять молодого пациента. Мы с Витей спустили Алексея к машине «скорой помощи» и сами уселись в качестве сопровождающих.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Знаменитая на всю столицу Больница с виду была пуста – в коридорах не было видно ни врачей, ни прочего персонала. Однако регистратура и службы работали.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Положили мы с Витей Лёху на каталку и покатили в лабораторию. Там у него взяли кровь на лейкоциты – оказалось 17 500!!! Нужно резать! Срочно, на операцию!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Объяснили куда катить дальше. И покатили мы Алексея Ростиславовича в дали дальние вместе с Витторио. Оказалось, что катить непросто, колесики все время на сторону сбиваются и каталку заносит не только на поворотах, но и на прямой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Прикатили наконец куда надо. В крошечном кабинете поймали пьяненького пожилого санитара, тут же у него рядом стояла каталка с трупиком, накрытым простыней. Санитар, покачиваясь из стороны в сторону, объявил: «Сейчас будем брить живот!» Глядя то на него, то на трупик Лёха заколебался: «Ребята, он же меня зарежет!» Я уверил брата, что не позволим тому это сделать. А от себя показал санитару кулак: «Если даже слегка порежешь, получишь в рожу!» Мужик заверил нас, что всё понял, и сделал свою работу на удивление чисто и быстро. Сам он, конечно, везти каталку с Алексеем в операционную никак не мог. Мы с Витей покатили Лёху дальше, выкатили из главного здания прямо под звездное небо и, наконец, привезли брата в операционную – одноэтажное здание в парке. Там, несмотря на позднюю ночь, кипела работа. Тут же к нам подбежали врачи и медбратья, выхватили каталку из наших рук. Хирург с папироской в уголке рта, скомандовал им: «Вези во вторую!», а нам с Витторио ласково объявил, ребята, всё будет в порядке, езжайте-ка домой. Утром я позвонил Тане и рассказал ей о случившемся событии, после чего мы с Витей снова помчались на Сухаревку в Склиф. В регистратуре нам сказали, в каком корпусе в какой палате лежит Алексей. Искали не долго, нашли сразу. Он лежал с в потрепанном виде, но в хорошем настроении. Вид у него был ещё тот – сосуды на щеках лопнули, как у алкоголика, щеки наплыли ему на глазки, тоже наполненные кровушкой. Почти что с гордостью Лёха объявил, что у него был перитонит, но его внутренности почистили, промыли, аппендикс вырезали, живот зашили. Показал нам шов, с торчащим из него дренажем, и сочившейся сукровицей. Все в порядке, но до свадьбы никак не заживет, не успеет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Свадьбу надо переносить. Приехала Таня с передачей, привезла чего можно было. Поплакали, посмеялись. Свадьбу в итоге отменили, ресторан тоже. Как только Алексея выписали из больницы, и он стал немножечко ходить, они с Таней снова поехали в ЗАГС. Там Алексей, держась за правый бок потребовал, чтобы их с Татьяной расписали бы как можно скорее. В любой день, желательно на этой неделе. Им стали объяснять, что есть очередь, что надо снова записываться и ждать. Ждать брат наотрез отказался и потребовал, чтобы их с Татьяной срочно расписали. Работницы ЗАГСА были растеряны, пытались отговаривать. Как же так, не будет присутствовать депутат Моссовета с красной лентой через плечо! Алексей заявил, что не надо депутата, распишите нас срочно. Этого бедные женщины вынести никак не могли и быстро нашли Лёше с Таней резервное время «с депутатом». Свадьба состоялась в конце недели. После ЗАГСа основные события развернулись в ресторане Дома Архитекторов, что в Гранатном переулке (тогда улица Алексея Толстого). Было много еды, вина с водкой, были тосты и танцы. Вкусно и весело. Где-то посередине празднования потерялся Саша Кузьмин. Все стали искать Кузьмина, а найти никак не могли, пока он сам не появился так же неожиданно, как и исчез. Просто он зашел в «М» и долго не мог из него выйти. Дурацкая дверь кабинки открывалась во внутрь! Долго же он её толкал… В конце концов будущий Главный Архитектор города Москвы присел, подумал и сообразил, что и как. Вышел на свободу, помыл руки и опять – к столу! С хорошим тостом: «Попал в трудное положение, не торопись, не суетись. Сядь и подумай. Выход всегда найдется!»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ЕЛЕНА ЕВГЕНЬЕВНА ВОРОНЦОВА, урожденная ФЕДОРОВА (28.05.1964, Ново-Уральск – 03.11.2018, Бредфорд-он-Эйвон).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Весной и летом 1983 года автор находился в глубоком кризисе. К тому времени прошло уже три года как я расстался со своей второй по счету супругой. Расставание было трудным в том отношении, что моя «бывшая» всеми силами стремилась не допустить моего общения с нашим общим сыном Андреем. Пришлось прибегнуть к последнему средству и решить проблему через советский суд, воистину оказавшимся в моём случае самым справедливым судом Мира. На заседании, состоявшемся осенью 1981 года, судья, заслушав обоих ответчиков и представителя с моей работы, охарактеризовавшего меня положительно во всех отношениях, приняла решение, обязывавшее мою «бывшую» допускать меня к ребенку один раз в месяц. С того момента, в соответствии с решением Мосгорсуда, раз в месяц, предварительно известив противную сторону (чтобы нам с ней, не дай Бог, не пересечься) я приходил, чтобы забрать сына на прогулку в окрестностях Большой Почтовой улицы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Прогулка обычно занимала два с половиной, максимум три часа времени и стоила мне больших нервных сил. После этих прогулок я возвращался домой на Грановского и тихо лил слёзы. Что касается моей работы на кафедре плавания в родном Институте Физической Культуры, то она протекала весьма успешно. Рос мой авторитет как преподавателя и исследователя, ежегодно росло количество моих публикаций в области биомеханики, физиологии плавания и теории и методике спортивной тренировки. В свободное от основной работы время я «стоял на бортике» – тренировал группу пловцов-студентов, в чём тоже успел добиться существенных успехов, подготовив несколько чемпионов и призёров Чемпионатов СССР и Всемирных Студенческих Игр по плаванию. Молодой кандидат наук (доктор философии, как принято называть в прочих странах Мира), воспитанный на лучших традициях отечественной и мировой литературы, вежливый, спокойный, обладающий приятной внешностью (совсем как Гуго Карлович Лилиенфельд!) и массой других достоинств, я вскоре после развода почувствовал на себе внимание женского пола. Многочисленные мои подружки слетались на Грановского как мотыльки на свет свечи или как мухи на …мёд. Моя беда, личная трагедия состояла в том, что как шутили надо мной друзья-коллеги по спорту и институту, я был личностью «морально уступчивой» – часто был не в силах сказать «нет!» представительницам прекрасного пола. Именно по причине этой самой уступчивости-нестойкости я успел к тридцати годам дважды жениться и дважды развестись. За два-три года «одиночества» после второго развода моя частная жизнь вне работы превратилась в длинную череду ничему не обязывающих встреч и легких расставаний, распространившихся благодаря частым выездам на тренировочные сборы, соревнования и конференции на значительную территорию Советского Союза и даже вышедших далеко за пределы нашей Родины. В конце концов настал момент полного внутреннего опустошения – случайные и неслучайные встречи перестали приносить былое удовольствие, а следовавшие за ними пробуждение и расставания оставляли осадок неопрятности, неловкости и сожаления. И вот настал момент, когда я сам сказал себе: «Хватит! Стоп! Больше не хочу и не могу так жить! Время безжалостно, мне уже за тридцать, а что дальше?» Словом, я загрустил не на шутку и решил, что хочу настоящую любовь и крепкую семью, иначе – пропаду!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лето 1983 года. Я в составе сборной команды Москвы по плаванию тренирую группу девушек к Спартакиаде Народов СССР. Поселили нас на время тренировочного сбора в гостинице «Орленок» на Ленинских (Воробьевых) горах. Два раза в день мы всей командой спускаемся по склону гор к метромосту и по нему переходим Москву реку прямо к бассейну стадиона Лужники. Лето выдалось тёплое и солнечное. По прибытии в бассейн Лужников располагаемся на «палубе» – широком подиуме прыжкового бассейна. Спортсмены выполняют разминку на суше, ловя лучи солнца. Под командой у меня пять девочек-девушек в возрасте от 17 до 21 года. Как бы нехотя, выполняют мои задания-команды, наблюдают меня, и я их тоже наблюдаю сквозь солнцезащитные очки. Мне уже второй год очень-очень нравится одна из них – Лена Федорова. Каждый раз, когда Лена проходит рядом со мной – у меня дух замирает, и я теряю дар речи. Она же совсем не глядит в мою сторону. Ей девятнадцать лет, и она приехала в Москву несколько лет назад на учебу и повышение спортивного мастерства в школу-интернат Олимпийского Резерва. Приехала Лена из «города-ящика» – закрытого города Свердловск-44 – ставшего к тому времени называться Ново-Уральском. В 1979 году возрасте 15 лет Лена выиграла Первенство СССР (честно признаюсь, что именно в том году я впервые обратил на неё внимание), но позже её результаты вышли на плато. После окончания школы интерната Лену как члена сборной команды Москвы пристроили на учёбу в московский Техникум Теплотехники. Её учеба подходила к успешному завершению, как, впрочем, и её спортивная карьера. Красивая девочка, скромная, вежливая, оба родителя инженеры на комбинате, производившем самый чистый уран в Мире (образец их продукции в то время хранится в Париже в Главной Палате Мер и Весов) и массу всяких радиоактивных изотопов, необходимых для изготовления как малюсеньких электрических батареек, так и громадных аккумуляторов для подводных лодок. После завершения спортивного сезона, а следующей весной и техникума, ей предстоит возвратиться из Москвы в родной Ново-Уральск, а жизнь там как в песне: «Ох и скучно жить Марусе в городе Тарусе. Петухи одни да гуси, господи Исусе!..»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я уже давно тайком поглядываю за Леной, ведь последние пару лет и её группа и мои пловцы-студенты тренируются в одно время в одном бассейне. Девочка очень и очень мне нравится. И поведением, и внешностью, и воспитанием, и характером. Я чувствую, что мне нужно сделать главный шаг в своей жизни, впервые самому попытаться изменить ход событий для себя и для Лены. Сейчас или никогда! В один из заключительных дней подготовки к Спартакиаде я набираюсь духа, подхожу на бортике бассейна к Лене Федоровой с дурацким вопросом: «Лена, можно с тобой поговорить?» По её лицу я понимаю, что девушка удивлена, слегка напугана и начинает о чём-то догадываться, но ответ её утвердительный: «Да, можно». Я с огромным напряжением сил выдавливаю из себя: «Лена, выходи за меня замуж!». Это всё, что я в силах вымолвить. Смотрю за реакцией девочки. Она мочит, отвернулась в сторону, волосы, заплетенные в аккуратную косичку, перекинула через темечко на нос и стала щекотать оный самым кончиком косицы. Обычно веселая, она затихла. Ответа не последовало. Я выдавил из себя, как последний остаток зубной пасты из тюбика: «Лена, можешь сейчас не отвечать, но подумай, пожалуйста». Да задал задачку! Ох, Ростиславич, подумай сам. Ей 19 тебе 31, ты дважды разведён, имеешь ребенка от второго брака и обязательства в виде исполнительного листа на последующие 16 лет. С этой стороны твои (мои) шансы на успех вызывают существенное сомнение. С другой стороны – мужчина приятной наружности, кандидат педагогических наук, преподаватель вуза и довольно успешный тренер, популярный среди коллег, студентов и спортсменов. Некоторая надежда все-таки теплица…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Прошли соревнования, проходит лето, начинается новый спортивный сезон. Среди спортсменов сборной команды города Москвы, проживающих на круглогодичных сборах в гостинице «Нептун», что на Ткацкой улице в Измайлово не то, чтобы слух прошёл, но все уже обо всём всё знают и начинают прилагать усилие, чтобы помочь любимому тренеру. После окончания Спартакиады Народов СССР в начале сентября 1983 года я «лёг» в госпиталь Министерства Путей Сообщения СССР на операцию по удалению вен правой ноги, которая у меня постоянно отекала и болела. В госпитале заведующим гистологического и патологоанатомического отделения работал мой папа Ростислав Степанович, который и устроил операцию. В один из дней мой реабилитации после успешной операции навестить меня в госпитале подходит Ира Аксенова, самая старшая, самая авторитетная в среде моих спортсменок, и самая «безбашенная», бесшабашная. Она привела с собой Лену Федорову. Сердечко мое бедное от неожиданности забилось, застучало так, что чуть не выскочило из моей грудной клетки. Пока Лена занялась мытьем принесенных для меня фруктов, Аксенова строгим тоном, не терпящим возражения говорит мне: «Что же Вы, тренер как-то притихли? К девочке подходили? Подходили. Предложение сделали? Сделали! Пора и ответить за свои слова и действия! Как только Вы начнете ходить, то милости просим зайти к нам в спортивную гостиницу «Нептун» вечером на чай». Конечно, приглашение это было мною принято. В согласованный заранее день прихожу в «Нептун» с тортом и шампанским. Сидим в узкой компании: Ира Аксенова, Лена Федорова и я. Вечер проходит в приятной беседе, в воспоминаниях о сборах и соревнованиях. Ничего вслух не сказано, но по глазам Лены, по манере говорить (молчать), я догадываюсь, что мои слова приняты доброжелательно. Ира Аксёнова уже известила меня по большому секрету, что Лена сознательно и самостоятельно решила принять сделанное мною предложение руки и сердца. Однако это только начало. Теперь ей нужно убедить в правильности и твёрдости своего выбора своих родителей, преодолеть их удивление и сомнения и, может быть, даже психологический шок. Согласие родителей Лене, видимо, удалось получить только перед самым наступлением Нового 1984 Года. Новый Год мы с Леной встречали в ресторане Дома Архитекторов в Гранатном Переулке в семейной компании с Алексеем Ростиславовичем и Татьяной Владимировной Воронцовыми. Уже в наступившем новом году мы вдвоем с Леной отправились в ЗАГС Краснопресненского района и подали заявку на регистрацию брака. Из предложенных нам на выбор нескольких дат, и мы выбрали 14 июня 1984 года. Таким образом, День Взятия Бастилии стал нашим с Леной самым большим праздником. Лена не хотела устраивать пышную свадьбу, и мы отмечали событие в узком семейном кругу у нас в квартире на Грановского 5. Со стороны Лены присутствовали её родители – Людмила Ивановна и Евгений Борисович Федоровы и единственная подруга Наташа, со стороны «жениха» – его родители и брат Алексей Ростиславович с супругой Татьяной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С того дня мы прожили вместе с Леной 34 года. Как и я – немногословная, прячущая свои эмоции и чувства глубоко внутри себя. Неутомимая, аккуратная работница на службе, «рукастая и головастая» хозяйка в доме, способная, если потребуется произвести мелкий ремонт и газовой плиты, и электрических приборов. Всегда готовая поддержать в трудную минуту и мужа, и сына, и родителей. За долгие годы, проведенные вместе с Леной, не было ни одного случая, чтобы или она или я повышали голос друг на друга или сказали бы друг другу грубые слова. Бывали очень редкие минуты несогласия, бывали обиды по пустякам. Так сильно обижались – она на меня или я на неё, что даже могли не разговаривать друг с другом день-два, ну максимум три. Каждый раз все заканчивалось слезами примирения, нежными словами, объятиями и поцелуями.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В апреле 1985 года Лена родила сына Василия нам обоим на радость. Мы хотели бы иметь большую семью, но судьба оказалась к нам не столь благосклонной, как нам обоим хотелось бы. В 1987 году, когда Лена носила в себе второго ребенка и уже приближались сроки предполагаемого рождения, в нашей семье произошла трагедия, в результате которой ребенок погиб во чреве матери. Лена начала терять сознание ещё дома. Я вызвал «Скорую» и успел довести мою милую девочку, уже потерявшую сознание до родильного дома. Её приняли без очереди, меня выгнали из премного покоя, и я ждал в коридоре. Через несколько минут Лену, накрытую только наброшенной простынёй два санитара бегом прокатили на колесных носилках мимо меня. Рядом бежала медсестра, державшая в поднятой вверх руке пластиковый пакет с кровью. Я успел только увидеть краешек тела Лены, которое было неестественно зелёного цвета. Потом я услышал через открытую дверь кабинета, как медсестры, разговаривали между собой, и одна из них сказала другой: «Боже мой, никогда не видела столько крови!» Сердце моё в этот момент почти остановилось, меня объял ужас. Вернувшись домой, я не знал, что сказать моей маме и маме Лены, приехавшей в Москву, но дал понять, что положение тяжелое. Я не спал всю ночь, только молил Бога об одном, чтобы он сохранил мою Лену. С утра на такси поехал в родильный дом. Дежурная в справочном окне, когда я назвал фамилию Воронцова, сказала: «Вы же видели, в каком состоянии вы её привезли вчера. Обоих спасти не удалось, но ваша супруга жива. Наша главная врачиха сама легла на операционный стол рядом и дала вашей жене через прямое переливание свою кровь. Только так и спасли…»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Время лечит горе. При всеобщей поддержке своих и моих родителей и при моём участии Лена постепенно вернулась к обычной жизни. Стойко и молча перенесла потерю. Воспитывала сына, работала в бассейне на Мироновской улице на обучении плаванию детей младшего возраста. Как говорится, жили вместе со всей страной и народом. А страна разваливалась, народ беднел. В августе 1991 года мы были всей большой семьей Воронцовых на даче в Радищево. На утро 19 августа мы с Леной собирались в Москву, Василий оставался на даче с дедом Славой и бабушкой Светой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Успели посмотреть «по ящику» пресс-конференцию ГКЧП и начало «Лебединого Озера». По прибытии в Москву включили радио и следили за тем, как будут разворачиваться события дальше. В город уже ввели войска и военную технику, оппозиционное радио, которое «не вырубили», призывало народ идти на защиту Белого Дома. Ближе к вечеру моя Лена решила, что мне нужно идти к народу на помощь. Я быстро оделся, собрался и на метро отправился с «Щёлковской» прямо в центр. Поезд метро был почти пустым. Напротив меня сидел только один офицер с эмблемой «войск связи» в петлицах. В народе знали, что эту эмблему обычно носили некоторые подразделения войск КГБ. Молча доехали до центра. Я вышел на станции «Площадь Революции». У гостиницы «Москва» стоял грузовик, из кузова которого оратор через мегафон призывал народ идти на защиту Белого Дома от ГКЧП. Я пешком направился через Манежную площадь на Новый Арбат. По дороге отметил активность милиции и Ка-Гэ-Бэ-шников сновавших по подъездам и дворам вдоль Арбата. Когда подходил к зданию бывшего СЭВ, то увидел несколько подъезжающих танков, на броне переднего находился депутат Верховного Совета СССР Челноков, которого я запомнил по телевизионным репортажам. Танки направились к Белому Дому и Челноков руководил их расстановкой по углам здания (вспоминаю, как через два года, когда уже другие танки расстреляли прямой наводкой Белый Дом, и депутат Челноков вместе с другими оппозиционными Ельцину депутатами покидал горящее знание. Тогда в него плевали и бросали камни, и били палками по спинестоящие за оцеплением московские обыватели. «Sic Transit Gloria Mundi!»). В ту же ночь с 19-го на 20 августа 1991 года, когда я наконец дошёл до пункта своего назначения, уже темнело. На моё удивление народу желающего провести эту ночь у Белого Дома оказалось не так уж и много. Там у Белого Дома я лоб в лоб столкнулся со своим папой. Ростислав Степанович по зову сердца также покинул дачу, оставив внука Васю с бабушкой и прибыл защищать революцию. Встретил я и своего коллегу тренера Валеру. Внутри Белого Дома горел свет, постоянно приходили-входили и выходили-уходили какие-то группы людей. Помню Гаврилу Попова в окружении своих сторонников, популярного экстрасенса, телевизионного целителя и «заряжателя» воды Алана Чумака. Нет, совсем немного было народа в эту ночь перед БД. Ночь прошла, настало утро. Договорились с Валерой встретиться на этом же месте на следующий вечер. Когда 20 августа я прибыл в назначенное время, то вокруг БД уже была многотысячная толпа людей, перед которой произносили победные речи ораторы-демократы. Для прохода ближе к зданию не знамо от куда появившиеся волонтеры-охранники требовали какие-то пропуска-мандаты. Мандат, у меня?! Да где вы сами были вчера, когда я был вот здесь. Я понял, что мне здесь, на праздновании преждевременной победы, делать нечего и отправился вверх по Новому Арбату на место его пересечения с Садовым кольцом. Там я присоединился к пикету, состоявшему из нескольких студентов и студенток, «вооруженными» плакатами с лозунгами, призывавшими к единению армии и народа. Через некоторое время с Садового кольца донесся тяжелый звук моторов и трассеры разорвали ночное небо. Сначала я побежал в сторону посольства США откуда доносились звуки моторов и высрелов, но на встречу оттуда уже бежал народ. Кричали: «Прорвались, прорвались!». Я побежали вместе со всеми к выезду из тоннеля в сторону Смоленской площади. Несколько боевых машин пехоты уже выкатились из-под эстакады Нового Арбата. На их пути народ заранее соорудил баррикаду из троллейбусов. Одна из боевых машин схода «пробила» баррикаду и укатила в сторону Смоленской площади. Народ тут же «заделал» брешь, снова сдвинул троллейбусы. Две БМП двинулись было влево на выезд из путепровода, но одна из этих машин тут же села на брюхо. Видно, полетела подвеска. Ещё три БМП встали без движения, но одна машина продолжала упорно с разгона биться о стоящий поперёк дороги троллейбус, стараясь его сдвинуть и вырваться на простор. Какой-то парень залез на броню той машины, водитель которой отъехал от тролейбуса и стал биться в стену тоннеля, чтобы сбросить с БМП того смелого парня. В это время народ принялся раскачивать другой, стоявший сбоку троллейбус, чтобы, завалив его на бок, напрочь перекрыть путь БМП. Раскачивали, раскачивали, но так и не повалили. Наступила короткая пауза, во время которой я вскочил на парапет и спрыгнул вниз на проезжую часть. Некоторые неумные люди и я среди них пытались засунуть железные трубы под ведущие шестеренки вновь «взбесившейся» БМП и таким образом сорвать гусеницы. Все без толку. Потом эту БМП забросали бутылками с бензином всё-таки подожгли. Видимо, когда внутри БМП стало жарко, и из неё выпрыгнула часть экипажа, скорее гэбисты, с пистолетиками в руках, со страху направляя оные в сторону окружающих. Водитель же БМП оказался хорошо обученным бойцом. Включив штатную систему пожаротушения, он быстро сбил огонь. Отморозки с пистолетами тем временем забрались через кормовую дверь в другую БМП и укатили под эстакаду Нового Арбата, где и встали. В брошенную ими БМП сел другой экипаж. Ребята общались с толпой «победителей» и на вопрос из толпы, а был ли в машине боекомплект показали снаряженный кумулятивный выстрел. Боекомплект у них был. Потом приехал генерал на переговоры. «Трофейную» боевую машину и другую, поврежденную при выезде из тоннеля, оставили победителям, остальные с чекистами-гэбистами укатили в неизвестном направлении.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Революция, которую совершили романтики и плодами которой воспользовались мерзавцы, не принесла народу никакого материального благополучия за исключением нематериальных гражданских свобод. СССР распался, гайдаровская экономика находилась в свободном падении. Доллар достиг цены в 2300 рублей, а моя зарплата 42000 рублей в месяц. Я рассчитывал поступить в докторантуру ГЦОЛИФК, чтобы в течение трех лет заниматься только наукой и выпустить собственную монографию по результатам исследований. Мне это было обещано заведующей кафедрой, на которую я горбатился в течение 6 лет к ряду, составляя за нее кафедральные научные отчеты, отчеты по хоздоговорной теме, отчеты по международному научному сотрудничеству. В итоге мне показали фигу и сказали: «Нет и не думай. А кто же будет работать на кафедре?». Я в тоске пошел на прием к ректору, а он коротко мне заявил: «А чего ты пришёл? Это кафедральный вопрос. Ставьте его (мой вопрос) на голосование на кафедре». Оставалось последнее в учебном году заседание кафедры. Я слёзно молил-умолял своих коллег, в том числе тех, с кем когда-то учился в одной группе, поддержать включение в повестку заседания кафедры вопрос о направлении меня в докторантуру. Я встал и обратился ко всем присутствующим коллегам с данной просьбой. Аудитория меня не слышала!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мои коллеги, потупив глаза, молча «отсиделись». Так как мне исполнилось 40 лет на тот момент, то это был мой последний шанс поступить в докторантуру (согласно положению, в Докторантуру принимались молодые ученые в возрасте до 40 лет включительно). Гуд бай, докторантура, гуд бай наука и карьерные надежды!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вернувшись с работы домой, я рассказал обо этом Лене. Признался ей, что не вижу смысла оставаться долее на кафедре и ежедневно видеть лица коллег, которые меня предали и не желаю более работать с ними. Лена, выслушав меня со слезами на глазах, мной согласилась. Терпеть такую обиду, такое оскорбление, нанесенное «в награду» за все годы безупречной работы и долее оставаться на кафедре никак не возможно, конечно нужно уходить. Уходить, а куда? Случайно я наткнулся на объявление в газете «Советский Спорт», приглашающее квалифицированных тренеров по ряду видов спорта, в том числе по плаванию, ехать на работу в страну Иорданию, чтобы помочь местным атлетам подготовиться к Арабским Играм 1992 года. Лучше уж отправиться на чужбину, заработать немного «зеленых», пусть и не много, а там будем видно, что и как делать дальше. Лена с Васей остались дома. А я в течение 11 месяцев слал им фотографии и письма. Работали тогда наши спортивные специалисты, по причине крушения отечественной экономики, почти «за бесплатно». В итоге привёз я 8500 долларов наличными. Думал, что одного года одиночества в чужой стране мне хватит, но приехав увидел, что особых перспектив найти работу в родной стране у меня совсем нет. Тут меня нашли самозванные агенты и всего за 1000 зелёных предложили неплохой контракт в столице Малайзии городе Куала-Лумпур. Осенью 1993 года я сначала отправился туда один, а затем перевез и Лену с сыном Васей. Вася уже ходил в российскую школу. Нужно было обеспечить ему дальнейшее обучение. За это деятельно взялась моя Лена. Пока я тренировал малазийских мальчишек и девчонок, она нашла учительницу английского языка для Василия – мадам Гомеш, ведшую свою родословную от португальцев, колонизировавших Малакку в 16 веке. Мадам Гомеш оказалась толковым специалистом, а Лена отличным контролёром, и через несколько месяцев Василий уже говорил и писал «на аглицкой мове» довольно сносно. Это позволило Лене (при моём минимальном участии) определить нашего ребенка в Public&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>International Garden School в Куала-Лумпуре (&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>слово паблик в названии означает что школа частная, а не государственная). После двух лет работы в Малайзии я заключил контракт с частным клубом в Сингапуре. Был примерно полугодовой перерыв между контрактами, и Василий в это время вновь обучался в российской школе на 13-й Парковой улице. Школа была хулиганская, но Василий, выделяясь ростом, знанием английского языка и общеобразовательных предметов за короткое время стал признанным авторитетом. Когда пришла пора нам уезжать в Сингапур учителя со слезами на глазах шутили: «А нельзя ли оставить Василия еще на некоторое время в школе?!»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Странствия наши продолжились, и Лена исправно не только держала на себе наше домашнее хозяйство, но и целиком отвечала за обучения Василия, параллельно осваивая разговорный и письменный английский язык. Я тоже приложил некоторые усилия – подготовил сына к экзаменам для поступления в шестой класс сингапурской International Garden Schoool. Необходимо здесь отметить, что сингапурцы справедливо считали и считают своё образование лучшим в Мире и, как правило, принимают детей иностранцев (в том числе из США и Европейских стран) в местные школы с понижением на класс. Мы, конечно, допустить такого унижения не могли, и Василию пришлось спешно готовиться и сдавать экзамен по математике и основам зоологии (конечно же на английском языке!), что он после интенсивной домашней тренировки успешно сделал. Лена тоже извлекла пользу в процессе контроля за занятиями сына и, освоив основы разговорного английского, стала потихоньку работать в нашем клубе на обучении детей младшего школьного возраста плаванию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1999 году я подписал контракт с «BRITISH SWIMMING», и мы переехали в новую страну, где местом моего назначения стал национальный центр подготовки элитных пловцов в городе Бат, что находится на Юго-Западе Англии. На первые полтора года пребывания меня с семьей поселили в коттедже в кампусе университета. Лена, продолжая контролировать школьное образование сына, по собственной инициативе поступила в вечерний колледж на обучения основам бухгалтерского дела (accounting). За несколько лет, проявив редкое трудолюбие и упорство, без отрыва от домашнего хозяйства и воспитания сына она прошла три уровня обучения и сдала соответствующие экзамены. После получения диплома Лену приняли на работу бухгалтером в престижный «Home Grove hotel» в пригороде города Бат. Проработав там два года, она перешла на работу бухгалтером в известную благотворительную организация (charity) «Julian House», занимающуюся оказанием помощи бездомным, число коих в Великобритании с каждым годом быстро увеличивается. Через несколько лет, пройдя несколько ступеней бухгалтерской службы, Лена, проявив высокую работоспособность и отличное знание компьютерный программ, добилась повышения – стала financial officer – специалистом, отвечающим за начисление зарплаты работникам «чарити» и за заключение контрактов со службами ЖКХ, поставщиками, строителями и т. п. И если на начальной стадии нашего пребывания в Англии покупка дома, домашней обстановки и машины обеспечивалась исключительно моими трудовыми доходами, то вскоре зарплата Лены стала существенным вкладом в наш совокупный семейный бюджет. Поступление нашего сына Василия сначала в Imperial College of the University of London, а затем и в аспирантуру Кембриджского Университета явилось наградой Лене за ей неутомимый труд по воспитанию и образованию сына. Жили мы в Англии экономно, но счастливо, не отказывая себе в удовольствиях, путешествуя по стране и за её рубежи по Европе, неся финансовое бремя обучения сына в лондонском университете Imperial College, а потом и в аспирантуре в Кембридже. Мы никогда не жили в долг: заём на покупку дома выплатили за 4 года, долг Василия, аккумулированный через студенческий заём, выплатили за два года, обеспечив, таким образом, его будущую финансовую независимость. Не забывала Лена и родителей своих. Постоянно поддерживала их деньгами, а когда слегла с тяжелым заболеванием её мама, то Лена в отпуск приезжала ежегодно к родителям на Урал. Ухаживала за мамой – мыла её, растирала, переворачивала, когда та полностью потеряла способность двигаться (и это всё при взрослых братьях, живших своими семьями в том же Ново-Уральске). В конце концов проводила свою маму в последний путь. Каждый раз приезжая в родной город она видела прогрессирующий упадок, разрушение производства, хищение и распродажу ценного оборудования новыми начальниками. Первое, что сказала мне Лена по возвращению с похорон матери назад в наш английский дом, были невесёлые слова о своей малой и нашей большой Родине: «Андрей, спасибо, что ты нас с Васей забрал оттуда…» До последнего дня она посылала деньги своему отцу, вышедшему на пенсию в 15 000 рублей инженеру, ковавшему ядерный щит Советской Родины (инженер, работавший не на основном производстве, а в КБ, получал гораздо меньше работающих в цехах, и пенсия, соответственно была гораздо меньше).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так всё было у нас хорошо, но мне не сиделось на месте. Стали поджимать-прижимать начальники британского спортивного плавания, а тут как раз мне последовало приглашение возглавить сборную России по плаванию на четырехлетний олимпийский цикл, кульминацией которого должны были стать ХХХ Олимпийские Игры в Лондоне. Отказаться я не был в силах. Лена, поддержав меня в моем решении по своему прошлому опыту советской спортсменки, догадывалась с чем мне придется столкнуться на новой работе. Долго тянулись четыре годы моей службы Родине, за время которой мне довелось многого натерпеться и которая принесла в основном не благодарности, а стрессы и неприятности. Лена постоянно поддерживала меня, интересовалась положением вещей в сборной команде, навещала меня в Москве два раза в год. Каждый год работы в России я два раза навещал семью в Англии. Один раз обычно дней на 5–7 и другой – раз в отпуск на 4 недели. Конечно, часто мы перезванивались по Скайпу. После окончания каждого спортивного сезона Лена придумывала и организовывала наш совместный отпуск – выезды в Вену, Брюссель, Мюнхен, нормандский Кан. Иногда правда отдыхали и в Англии – в Корнуэлле.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После России опять расставание – меня пригласили на работу в страну Швецию на должность Национального тренера Федерации Плавания. Опять четыре года разлуки с короткими встречами и долгим одиночеством. Как бы хорошо и успешно не протекала моя профессиональная деятельность, но время от времени меня посещала депрессия, мечтал о том, что вот пройдут Олимпийские Игры 2016 года и я вернусь домой к Лене, и отдохну от всех трудов и будем мы вдвоём с моей милой супругой и помощницей жить долго и счастливо. Вернулся я в конце декабря 2016 года, в январе следующего года по приглашения брата Алексея Ростиславовича и его жены, мы съехались вчетвером в славном городе Мюнхене, прекрасно провели время в экскурсиях и за дегустацией немецкой кухни. Как счастливы и веселы мы тогда с ней были! Кто бы мог тогда подумать, что это будет наше с Леной последнее заграничное путешествие, её последняя встреча с Алексеем и Татьяной. В марте на работе Лена потеряла сознание от болей в животе. Провели обследование, поставили диагноз-приговор – рак с метастазами… Доктор в госпитале как это принято на Западе сразу сказал, что надежды на излечение нет и назвал остававшийся Лене срок жизни – 16–18 месяцев. Отдал бы все, чтобы спасти Лену. В надежде на чудо мы с ней ездили по врачам-специалистам в Лондон и Виндзор. Я посылал снимки и сканы в Германию в Ганновер, где Удо – супруг двоюродной сестры Ирины Воронцовой-Вайсхаар руководил отделением в клинике. Там посмотрели выписки из истории болезни и сканы опухоли и метастазов и сказали, что никакие операции, никакие деньги уже не помогут. Лена несколько дней была в шоке, потом успокоилась насколько было можно и сказала мне, что будет жить и бороться до последнего дня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Полтора года в те дни, когда она себя хорошо чувствовала, мы с ней выезжали на машине на природу и на экскурсии по ставшему для нас родным Юго-Западу Англии, посещали поместья, парки и замки, выезжали к морю. Я после окончания работы в Швеции стал полным пенсионером, получая две маленькие пенсии в Великобритании и две еще меньшие пенсии от Швеции (оказывается, что за 4 года работы там мне тоже положена пенсия). Лена несмотря на свою болезнь не прекращала думать о том, что будет со мной, когда её не станет. Именно она буквально заставила снова заняться тренерской работой, благо объявили конкурс в «родном» университете города Бат. Я подал на конкурс, представил презентацию и регалии на интервью. И работу мне дали. Между тренировками у меня было время приехать домой, помочь Лене или отвезти её на процедуры в госпиталь. Мы вдвоем часто гуляли в городском парке, чтобы Лена могла поддерживать кондиции. Пока она могла физически, Лена занималась приготовлением обедов и ужинов. Когда я еще работал со сборной России Лена продала нашу квартиру в Измайлово и на эти деньги приобрела квартиру для Василия в Лондоне. Василий после защиты диссертации в Кембридже работал в своей Альма Матер – лондонском Империал Колледж. Лена от начала и до конца одна занималась процессом продажи и купли в Москве и Лондоне, и я должен отметить, что она сделала все очень четко и быстро.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Теперь, когда она заболела, а Василий перешел на работу в Стретклайд Университет в Глазго, Лена организовала сдачу его лондонской квартиры. Как специалист в области бухгалтерии и финансовых правил, о которых я сам никакого представления не имел, Лена взялась за ревизию оплаты моих командировочных расходов во времена моей работы в Великобритании и обнаружила большую недоплату, вернув в семейный доход несколько тысяч фунтов. Понимая, что жизнь покидает её, Лена привела в порядок все наши финансы, перевела все свои счета на меня и составила завещание.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я со своей стороны мечтал только об одном – как продлить жизнь любимой женщине, матери нашего общего сына. Мы обратились в частную клинику и добились, чтобы раз в две недели Лене делали инъекцию через капельницу очень дорогого дополнительного препарата. В течение примерно года после постановки диагноза и начала курса лечения казалось, что состояние Лены стабилизировалось и временами даже улучшилось. В такие дни, если была хорошая погода, мы садились в наш автомобиль и ехали или на природу, или посещали исторические места. Прошло чуть более года с момента постановки диагноза и падение веса тела начало ускоряться, боли усиливаться. Лена переносила боль очень стойко, молча терпела, только когда уже не могла терпеть просила: – «Дай мне морфин!». Я набирал морфин в виде геля в специальный пластмассовый шприц и давал её. Она постепенно всасывала морфин из шприца и засыпала… В начале сентября 2018 года доктора и в госпитале, и в частной клинике объявили нам, что курс химотерапии далее проводить невозможно, лекарства не работают, а лишь отравляют ослабший организм. Нужно готовиться к худшему. В последние 4–5 недель к нам домой ежедневно приезжали медсестры из госпиталя и ставили Лене капельницу. Привезли специальные надувные матрасы и подушки, приспособления для сидения в кровати. Всё это предоставлялось бесплатно. Лена не хотела умирать дома и заранее договорилась что, когда ей станет совсем плохо, её примут в хосписе «Дороти Хаус» в Бредфорд-он-Эйвон недалеко от нашего городка. Она заранее составила специальную нотариальную доверенность, согласно которой в том случае, если бы она впала в длительную кому, я должен был решать, когда её следует отключить от системы жизнеобеспечения. С душевном ужасом и трепетом я думал, о предстоящем мне испытании. Всевышнему было угодно избавить меня от этого страшного испытания. За несколько дней до ухода в небытие Лена почувствовала, что силы покидают её. Я вызвал сына из Глазго. Василий прилетел в четверг вечером. В пятницу утром Лена сказала: «Всё, везите меня в «Дороти Хаус». Мы вывели её (она уже с огромным трудом передвигала ногами), посадили в машину. Через 15 минут уже были в хосписе. Там её усадили в кресло на колёсах, довезли до палаты. Лена была так слаба, что уже не могла разговаривать. Её уложили в кровать в отдельной палате и ввели морфин. Она закрыла глаза и заснула. В субботу 3 ноября 2018 года мы с Василием с утра поехали навестить Лену. Она по-прежнему спала глубоким сном и не пробуждалась. Мы погуляли около часа по обширному парку вокруг хосписа. Снова зашли в палату к Лене. Она спала. Мы посидели рядом с ней ещё около часа и решили поехать домой, чтобы вернуться вечером. Мы ещё надеялись, что Лена придёт в сознание, но, когда мы с Василием приехали вечером, у неё уже началась агония… Прощался я с Леной один, так как она не желала, чтобы сын видел её умершей. Ставшее необычайно белым её лицо несло печать спокойствия, освобождения от страданий и боли. Казалось, Лена спала и улыбалась во сне, и только холод и тяжесть её руки свидетельствовали о том, что её сон есть сон вечный…Её прах, как я обещал Лене, мы с Васей доставили в Москву и при содействии Алексея Ростиславовича Воронцова захоронили на семейном участке на Введенском Немецком кладбище рядом с нашей мамой Светой и бабушкой Галей.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фотографии и иллюстрации<br></h3><img border=0 src="i_001.jpg">&nbsp;&nbsp;&nbsp;Гуго Лилиенфельд в форме поручика Корпуса Флотских Штурманов, 1886 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Крестные сестра и брат братьев Лилиенфельд, дети барона Романа фон Штакельберг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мария София Каролина фон Штакельберг (по мужу – Ренненкампф, 1859–1930)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Штурманов (1912 год), справа – надпись на реверсе фотографии о его кончине.<br>
<br><img border=0 src="i_002.jpg">&nbsp;&nbsp;&nbsp;Карл Адам Эдуард фон Штакельберг, студент Дерптского университета (фото 1884 года), последний господин мызы Абия.<br>
<br><img border=0 src="i_003.jpg">&nbsp;&nbsp;&nbsp;Слева – Юлий Карлович Лилиенфельдт в форме полковника корпуса Флотских<br>
<br><img border=0 src="i_004.jpg">&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мария Карловна Мартинсон (урожденная Эмма Марие Аугусте Лилиенфельд) с дочерью Маргаритой Элвиной, 1883 год.<br>
<br><img border=0 src="i_005.jpg">&nbsp;&nbsp;&nbsp;Гуго Карлович Лилиенфельд (слева), муж его сестры Густав-Оскар Мартинсон (в центре) и их приятель Павел Котелковский (справа) в фотоателье на углу бульвара Распай и улицы Ренн после посещения Всемирной Выставки, Париж, 23.08.1889.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Справа: Владимир Карлович Лилиенфельд с супругой Марией Владимировной, 1890 год.<br>
<br><img border=0 src="i_006.jpg">&nbsp;&nbsp;&nbsp;Слева – Оскар Мартинсон с братом Константином, не позднее 1881 года.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Справа – Густав-Оскар Мартинсон, 1882–1883.<br>
<br><img border=0 src="i_007.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Девочки Мартинсон: слева направо – Ольга, Мария, Маргарита. На руках у Маргариты – Адель. Адель родилась в 1892 году, на фото ей примерно год с небольшим. Дата фотографии – 1893 или 1894 год. Эмилия еще не родилась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2. Фотография сделана в Бутово в 1911 году. Стоят справа налево: Эмилия, Мария (снова в положении), Ольга, Адель, Оскар Германович, неизвестный (возможно, муж Эмилии). Сидят: в первом ряду – Александр-Бруно Штильмарк с сыном Робертом на руках. Во втором ряду – Мария Карловна и внучка Галина, дочь Ольги.<br>
<br><img border=0 src="i_008.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;3. 1909 г. – все дочки вместе с родителями. Слева направо: Мария, Оскар Германович, Эмилия, Мария Карловна, Маргарита, Адель и Ольга.<br>
<br><img border=0 src="i_009.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;На этой фотографии, датируемой приблизительно 1906 годом, запечатлено семейство Мартинсон (без старшей дочери Маргариты, отсутствующей по неизвестной нам причине) и Бруно-Александр Штильмарк, муж Марии-Шарлотты. Внизу сидят Адель и Ольга, во втором ряду слева-направо Эмилия, Мария Карловна, Мария-Шарлотта, Бруно Штильмарк и Оскар Германович.<br>
<br><img border=0 src="i_010.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Маргарита Оскаровна (Маргарите Элвине Марие) Хайкенс, урожденная Мартинсон с дочерью Маргеритте Фернанде Хайкенс (Margeritte Fernande Haijkens), 1915 год, Винсхотен. Фотография была послана в лагерь для военнопленных офицеров Бад Штойер Алексею Осокину – мужу сестры Ольги.<br>
<br><img border=0 src="i_011.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мария Шарлотта Штильмарк (урожденная Мартинсон) и она же с мужем Бруно-<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Александром Штильмарк. Примерно 1908 год.<br>
<br><img border=0 src="i_012.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Адель Эльвира Левенталь (Мартинсон)<br>
<br><img border=0 src="i_013.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эмилия Эрнестина Мартинсон<br>
<br><img border=0 src="i_014.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ольга Оскаровна Осокина (урожденная Мартинсон): слева – 5 марта 1914 года, справа – 1917 год.<br>
<br><img border=0 src="i_015.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Конец 1920-х годов.<br>
<br><img border=0 src="i_016.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;За две недели до ареста, 1935 год.<br>
<br><img border=0 src="i_017.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Слева – Галина – дочь Ольги Оскаровны. Справа – фотография Ольги и Галины, посланная А. Н. Осокину в лагерь военнопленных Бад Штойер в 1917 году.<br>
<br><img border=0 src="i_018.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Галина – ученица частной школы Е. С. Левицкой, Царское Село, начало 1916 года.<br>
<br><img border=0 src="i_019.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;А. Н. Осокин, 1914 год. Служебная анкета А. Н. Осокина, 1937 год: слово «женат» зачеркнуто, вписано «Холост. Мать на иждивении».<br>
<br><img border=0 src="i_020.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Галя и Володя, сын Мани Осокиной, Орел, 1923. Ольга Оскаровна, Батум, 1928.<br>
<br><img border=0 src="i_021.jpg"><br><img border=0 src="i_022.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Слева – фото Ольги Оскаровны Осокиной, сделанное в следственном изоляторе НКВД в 1935 году.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Справа вверху – Справка Военной Прокуратуры, о направлении жалобы Карауловой Галины Алексеевны для выдачи справки о реабилитации ее матери Осокиной Ольги Оскаровны. Реабилитации касалась только Постановления тройки УНКВД Новосибирской области в отношении Ольги Оскаровны от 2 ноября 1938 года.<br>
<br><img border=0 src="i_023.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Справка 10/А В-2956, выданная Прокуратурой Союза СССР, об отмене Постановления Особого Совещания при НКВД СССР от 27 июля 1935 года в отношении Ольги Оскаровны Осокиной, по которому она была заключена в исправительно-трудовой лагерь сроком на пять лет, и о полной ее реабилитации по этому делу<br>
<br><img border=0 src="i_024.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Письмо Управления КГБ по Кемеровской области от 14 января 1992 года, написанное в ответ на запрос нашей мамы, и подтверждающее отмену приговора и реабилитацию Ольги Оскаровны за отсутствием состава преступления, но только по сфальсифицированному в лагере делу от 1938 года. До отмены Постановления Ольга Оскаровна была реабилитирована только частично. С отменой Постановления Особого Совещания при НКВД СССР от 27 июля 1935 года все обвинения сняты с Ольги Оскаровны полностью. Это событие увенчало успехом многолетние усилия нашей мамы – Светланы Васильевны Воронцовой в борьбе за восстановление правды и честного имени ее бабушки.<br>
<br><img border=0 src="i_025.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Свидетельство о смерти Осокиной Ольги Оскаровны 14 октября 1938 года, выданное Чебулинским ЗАГС, Кемеровской области. В свидетельстве указан возраст на момент смерти – 48 лет и причина смерти – «расстреляна». Запись в регистрационную книгу выполнена «задним числом» – 28 февраля 1992 года.<br>
<br><img border=0 src="i_026.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Галина Заикина в 1912 году. Галина на даче. Лето 1924 года.<br>
<br><img border=0 src="i_027.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Василий Савин-Савостьянов и Галина ЗАИКИНА на Черном море.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;18–25 октября 1925 года – за два месяца до заключения брака.<br>
<br><img border=0 src="i_028.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Галина Александровна Савина-Савостьянова, 1927–1928 гг.<br>
<br><img border=0 src="i_029.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Галина Александровна Захарова, 1932 год. Галина Алексеевна Уранова, 1936 год<br>
<br><img border=0 src="i_030.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Галина Алексеевна Караулова на Черном Море – первая половина 1950-х годов.<br>
<br><img border=0 src="i_031.jpg"><br><img border=0 src="i_032.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Борис Уранов – третий муж бабы Гали. Арестован 22 сентября 1937 года в квартире 137 на Малой Никитской, дом 16. Записка от Уранова, переданная Галине Алексеевне и сохраненная ею.<br>
<br><img border=0 src="i_033.jpg"><br><img border=0 src="i_034.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Павел Ильич Караулов (деда Паша). Галина Алексеевна и Володя, 1938 год.<br>
<br><img border=0 src="i_035.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Василий Михайлович Савин Савостьянов: 1 – в форме электротехнического училища, 1916 г., 2 – «Сам себе на память», 3 – в форме студента МВТУ, 1920 г.<br>
<br><img border=0 src="i_036.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Василий Михайлович Савин-Савостьянов – заведующий иностранным отделом Всесоюзного Электро-Объединения, 1931 год.<br>
<br><img border=0 src="i_037.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Василий Михайлович с членами советской научно-технической делегации у «Висячего камня» (Balance Rock) вовремя посещение природного заповедника в Шенектеэйди недалеко от Питсфилда, США, осень 1930 года.<br>
<br><img border=0 src="i_038.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;List or Manifest of Alien Passengers for the United State sailing from Cherbourg PASSENGER RECORD 13<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;SAVIN SAVOSTIANOFF&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>, BASILE Passenger ID 9011982522658<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;SHIP NAME SS «Olympic», ARRIVAL DATE 27 May 1930 Василий Михайлович Савин-Савостьянов 27 мая 1930 года прибыл в Америку (Нью-Йорк) на борту парохода-красавца SS «Olympic» – близнеца, знаменитых, но недолго, в отличие от него, плававших SS «Titanic» и SS «Britannic». Все три однотипных корабля принадлежали британской судоходной компании «White Star Lane». Скорее всего, советские инженеры путешествовали вторым классом, с 1919 года называемым «Туристическим». Во втором классе все было тоже очень красиво, хорошо и вкусно! Корабль развивал скорость 21,7 узлов в час, и путь из Саутгемптона в Нью-Йорк занимал менее 6 дней (5 дней 20 часов). До Саутгемптона добирались из Гамбурга также по морю.<br>
<br><img border=0 src="i_039.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пункт назначения командировки советской делегации – «Дженерал Электрик Компани», Питтсфилд, штат Массачусетс (фото 1929 года).<br>
<br><img border=0 src="i_040.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;М. Савин-Савостьянов (на заднем сидении) в США, август 1930 года. За рулём автомобиля К.К. Палуев, ведущий инженер «Дженерал Электрик Ко.» по высоковольтным трансформаторам. Слева от Палуева – Н. Б. Эйсмонт. Стоит – брат Василия Михайловича – Константин.<br>
<br><img border=0 src="i_041.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В гостях у К. К. Палуева, Питтсфилд. В офисе «Метро Виккерс», Манчестер, 1933.<br>
<br><img border=0 src="i_042.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В командировке в США, 1930 г.<br>
<br><img border=0 src="i_043.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;25 июня 1933 года – Манчестер. Василий Михайлович читает на досуге газету «Правда» (фотографии любезно предоставлены внуком Василия Михайловича Василием Савостьяновым).<br>
<br><img border=0 src="i_044.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Документы из Архива Президента Российской Федерации. АП РФ, оп.24, дело 417, лист 233. Слева – рукописная докладная Наркома НКВД Ежова тов. Сталину:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Посылаю на утверждение четыре списка лиц, подлежащих суду Военной коллегии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Список № 1 (общий) …Прошу санкцию осудить всех по первой категории» (прим. – к высшей мере наказания – расстрелу). Дата – 20 VIII 1938 г. Подпись «Ежов».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Справа – титульный лист списка № 1 с резолюцией Сталина «За» и подписями Сталина и Молотова. Дата – 20 августа 1938 года. Как видим список «рассматривался» в день его подачи Сталину, который решил судьбу арестованных людей задолго до суда. В список № 1 под номером 239 внесено имя нашего деда – Василия Михайловича Савостьянова-Савина. «Суд» над ним и его коллегами по МОСЭНЕРГО состоялся 1 сентября 1938 года – через 11 дней после того, как Хозяин уже решил их судьбу. Иллюстрация советского «правосудия».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;238. САБАНИН Андрей Владимирович 239. САВОСТЬЯНОВ-САВИН Василий Михайлович 240. САЛНА-ЗВЕДРИС Рудольф Янович 241. САМОЙЛОВ Алексей Васильевич 242. САПРОНОВ Никита Кириллович ……<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;……<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ТЕХНОЛОГИЯ СТАЛИНСКОГО ПРАВОСУДИЯ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Индустриальные масштабы репрессий требовали строгого учета движения душ, тел и дел. Председатель Военной коллегии Верховного Суда СССР В. Ульрих дает указание коменданту НКВД (так официально называлась должность палача): «Немедленно приведите в исполнение приговоры Военной Коллегии Верховного<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Суда Союза ССР от 1 сентября 1938 года в отношении следующих осужденных к высшей мере уголовного наказания – РАССТРЕЛУ».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ниже подписи Ульриха следует рукописный АКТ<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ПРИГОВОРА К<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;РАССТРЕЛУ 102-х осужденных, указанных в этом документе,<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;приведены в исполнение<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1/IX-38 г. в г. Москве».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Акт заверили: Зам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Прокурора СССР, Зам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Начальника 1-го спец.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;отдела НКВД СССР,<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Комендант НКВД СССР.<br>
<br><img border=0 src="i_045.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хозяин по ночам в Кремле, подписывал списки осужденных, а его подручники-упыри – прокуроры и судьи, орденоносные заплечных дел мастера и палачи из НКВД трудились не покладая рук, чтобы, по возможности, в один день успеть и осудить, и привести в исполнение приговоры, и отчитаться о работе. Так 1 сентября 1938 года в Москве расстреляно «ВСЕГО» 102 осужденных из списка № 1, включая нашего деда Василия (№ 79). Акт об исполнении подписал главный палач Страны Советов, орденоносец Василий Блохин. Масштабы коммунистического террора не имеют равных в мировой истории – по всей советской стране в течение 1937–1938 годов каждый день расстреливали почти 1000 человек: 353 074 человек в 1937 году и 328 618 человек в 1938-м. Среди расстрелянных в 1937–1938 годах наши родственники: прабабушка Ольга Оскаровна Осокина-Мартинсон, дед – Василий Михайлович Савостьянов-Савин, брат деда Степы – Петр Филиппович Воронцов, муж Марии – сестры Ольги – Бруно-Александр Штильмарк.<br>
<br><img border=0 src="i_046.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Трудовая «буржуазия» отдыхает: Архип Степанович (лежит на траве) и Филипп Степанович (сидит крайний справа) на пикнике в кругу большого семейства Воронцовых. Стефан на руках у старшей сестры Клавдии. Харьков, приблизительно 1892–1893 гг.<br>
<br><img border=0 src="i_047.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Филипп Степанович Воронцов – мастер-краснодеревщик, совладелец паркетно-мебельной фабрики «Воронцовы и Ко», двух каменных домов на Старо-Мясницкой улице города Харькова и четырех деревянных строений на даче в поселке «Новая Бавария». 1910-е годы.<br>
<br><img border=0 src="i_048.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Степан Филиппович Воронцов с друзьями по Харьковскому Технологическому Институту на пикнике после занятий (около 1912–1913).<br>
<br><img border=0 src="i_049.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Студенты класса вокала харьковской консерватории, 1918 год.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Второй слева – Степан Филиппович Воронцов. Правее (в очках) – певец-тенор Александр Чишко (сценическое имя – Олесь), будущий композитор, автор опер «Юдифь» (1923) и «Броненосец Потёмкин» (1937). Крайний слева, возможно, Марк Рейзен.<br>
<br><img border=0 src="i_050.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Манифест капитана корабля SS “New York” о пассажирах-иностранцах, прибывших в порт Нью-Йорк 18 июля 1930 года. На верхней строчке – Воронцов Стефан, 38 лет, инженер, гражданин России, уроженец города Харькова.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Степан Филиппович Воронцов путешествовал «в оба конца» пароходами компании «HAMBURG AMERIKA LINIE» (HAPAG). Он плыл обратно в Европу на «скромном» SS «Cleveland», который по пути в Гамбург заходил в порты Булонь и Саутгемптон. &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Так как дипломатических отношений между США и СССР установлено еще не было, то американская виза выдавалась в Посольстве США в Берлине. Вероятно, поэтому фамилии в проездных документах написаны «в немецкой традиции» – с «ff» на окончании.<br>
<br><img border=0 src="i_051.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Корпусной цех компании «Форд», Айрон Маунтэн, штат Мичиган (фото 1929 года).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Здесь Степан Филиппович Воронцов изучал технологию производства деревянных кузовов для грузовых и легковых автомобилей и одновременно участвовал в адаптации американского проекта цеха под метрические стандарты<br>
<br><img border=0 src="i_052.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Степан Филиппович на даче в Радищево.<br>
<br><img border=0 src="i_053.jpg">&nbsp;&nbsp;&nbsp;Справка об освобождении из ИТЛ<br>
<br><img border=0 src="i_054.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Справка из Верховного Суда СССР об отмене приговора и прекращении дела за отсутствием состава преступления.<br>
<br><img border=0 src="i_055.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Степан Филиппович Воронцов в США, Деда Стёпа – карандашный рисунок В 1930 год, Айрон Маунтэн. Юрия Степановича Воронцова, 1956.<br>
<br><img border=0 src="i_056.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Всеволод Степанович Воронцов. Юрий Степанович Воронцов<br>
<br><img border=0 src="i_057.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Слева – Александра Дмитриевна Чекарда (урожденная Горбань). Начало 1920-х годов. Справа – Сергей Дмитриевич Горбань-Орский (около 1870–1930) – родной брат Александры Дмитриевны, актер и режиссер, театральный деятель. Фотография на память «Дорогой сестре Саше. Сергей».<br>
<br><img border=0 src="i_058.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Валентина Чекарда: слева – ученица, справа – выпускница гимназии Олечка (Ляля) Воронцова, поселок Сартана, 1922 год.<br>
<br><img border=0 src="i_059.jpg"><br><img border=0 src="i_060.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Баба Валя Воронцова с сыновьями Славой и Лёдиком, Москва 1926 год.<br>
<br><img border=0 src="i_061.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дети Вали и Степы Воронцовых, Подольск, 1928 год. Слева направо – Слава на руках у «бабули-сторожа», Юра на руках у няни Маруси, Лёдя на руках у няни Дуняши. Все в хорошем настроении, всем няням фото на память!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Советский инженер того времени мог себе позволить пригласить двух нянь для помощи в воспитании детей и по хозяйству.<br>
<br><img border=0 src="i_062.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Место действия – комната Воронцовых в кв. 49 дома 5 по улице Грановского. 1943 год – военные уже в погонах! Проводы Всеволода Воронцова в действующую армию. Слева направо – сосед по квартире Л. М. Кауфман, младший сын Воронцовых Юрий, Валентина Константиновна, курсант Всеволод Воронцов, сосед по квартире М.Я. Розенштейн, Степан Филиппович и старший сын Ростислав.<br>
<br><img border=0 src="i_063.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ростислав Воронцов, 1943. Студент 1-го Меда<br>
<br><img border=0 src="i_064.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Р. С. Воронцов – аспирант. Старший научный сотрудник института Гигиены Труда и Профзаболеваний АМН<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;СССР.<br>
<br><img border=0 src="i_065.jpg"><br><img border=0 src="i_066.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Слева – «Буржуйская семейка», 1928 год. Справа – Светлана, 1930 год.<br>
<br><img border=0 src="i_067.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Прощание с мамой, 25.06.1930 г. Светлана в Манчестере – после школы.<br>
<br><img border=0 src="i_068.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Галина Александровна, Василий Михайлович и Светлана в Дубровицах. Весна 1931 г.<br>
<br><img border=0 src="i_069.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Два Мира… Две бабушки: Слева – Светлана с бабушкой Ольгой Оскаровной (1928), справа – с Гликерией Ивановной в Дубровицах (1931).<br>
<br><img border=0 src="i_070.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Светлана Савина-Савостьянова в школьной форме в Манчестере, 1933 год.<br>
<br><img border=0 src="i_071.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Еще одна чудом сохранившаяся фотография – свидетельство о пребывании в Англии. 1934 год, Манчестер – Светлана Савина-Савостьянова играет в саду.<br>
<br><img border=0 src="i_072.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Последнее английское фото, 1934 год. Пионерское лето, Евпатория, 1936 год.<br>
<br><img border=0 src="i_073.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Андрей Воронцов, Ляля Бытко, Светлана и Алексей Воронцовы (около 1955 г.).<br>
<br><img border=0 src="i_074.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Открытка с видом Нерчинска начала ХХ века. На переднем плане – дворец купца Бутина.<br>
<br><img border=0 src="i_075.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Деда Паша, баба Галя, Андрей, Алексей и мама Светлана, 1956 год.<br>
<br><img border=0 src="i_076.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Светлана Воронцова, 1951 г. Светлана Васильевна, 1978 г.<br>
<br><img border=0 src="i_077.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Алексей Ростиславович Воронцов в Сыркашах, июнь 1951 года.<br>
<br><img border=0 src="i_078.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Королевич Алексей, 1953 год. Архитектор Воронцов А. Р., 2001 год.<br>
<br><img border=0 src="i_079.jpg"><br><img border=0 src="i_080.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Андрей Воронцов, 1973 год. Два брата. Лето 1954 года в Радищево<br>
<br><img border=0 src="i_081.jpg"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лена Воронцова с сыном Великобритания, 2018 год.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ventus tempore – приложения<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я уже раз пять-шесть готовился поставить, как мне казалось, заключительную точку в своем повествовании. И каждый раз приходилось снова двигаться словно по заколдованному кругу – возвращаться к тому, с чего все начиналось. А началось все семь лет назад с того, что, закончив перебирать семейные бумаги, я решил расширить свой поиск в бескрайних просторах интернета, хранящих неисчислимое множество открытий для увлеченного искателя. Тогда же я рискнул и дерзнул обратиться с официальными запросами в Российские Государственные Архивы (Военно-Морской Архив, Архив Экономики, ГА Пензенской области и др.), доступ к которым был закрыт для рядового советского гражданина в течение почти 80-ти лет. Удивительным было то, что по большинству запросов я получил положительный результат в виде бумажных или электронных копий документов, отражающих хронологию событий жизни наших кровных предков, их продвижение по карьерной и социальной лестнице. Удивительным для меня стало и то, что в процессе архивных изысканий я «дистанционно» познакомился и установил контакты через инеhернет с давно утерянными, позабытыми родственниками по линиям Воронцовых, Мартинсонов, Савостьяновых, а также с профессиональными историками-архивистами и такими же как я историками-любителями, строящими собственные генеалогические деревья. Одним из первых сюрпризов оказалось знакомство с сыном полукровного брата нашей мамы Василия Михаqловича Савостьянова Игорем Васильевичем Савостьяновым, который вышел на меня после того, как я решился опубликовать на страницах Музея Мосэнерго несколько фотографий деда Василия. В процессе переписки мы обменялись фотографиями деда, сделанными во время командировок в Америку («наши» фото) и в Англию (таких гораздо больше оказалось у Игоря). Я также послал Игорю часть семейной хроники, посвященной трудовой деятельности деда Василия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После того как на одной из интернет-страничек под названием «Семейные истории», посвященной жизни и деятельности российских инженеров и ученых начала-первой половины ХХ века я разместил отрывок из семейной хроники о встрече деда Василия во время его командировки в США с Константином Палуевым, ко мне обратилась родственница Палуевых с просьбой поделиться фотографиями и документами, так как в их семье фотографий Палуева не сохранилось. Я, конечно, поделился снимками из своего архива, а также найденными мной в интернете сведениями о работе Палуева в «Дженерал Моторс» и даже его статью, опубликованную в журнале «ROTARIAN» за июль 1957 года.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Примерно год назад через «Facebook» я получил приглашение «стать друзьями» от молодого человека по имени Василий Воронцов. Василий оказался праправнуком Архипа Степановича Воронцова, родного брата нашего прадедушки по линии Воронцовых Филиппа Степановича и совладельца паркетно-мебельной фабрики и домов в Харькове и Новой Баварии. Василий нашел известия обо мне через интернет. Мы установили контакт и обменялись фотографиями из семейных архивов. Наконец, месяц-полтора назад я получил извести от заведующего историческим отделом Мордовского Республиканского Объединенного Краеведческого Музея (МРОКМ) Светланы Анатольевны Телиной от которой пришло радостное известие о том, что мой очерк «Владимир Карлович Лилиенфельд (Hugo Reinhold Woldemar Lilienfeldt): на службе отечеству и обществу», который я поlготовил по ее просьбе, наконец то был опубликован в сборнике «Краеведческие записки» за 2016 год (материал ожидал публикации два года!). Я был несказанно рад получить авторский экземпляр.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В последний свой приезд в Москву осенью 2017 года я нашел время посетить родные могилы мамы и бабушки на Введенском (Немецком) кладбище. Набравшись храбрости, зашел в контору (офис) этого печально-торжественного заведения и спросил дежурного столоначальника нельзя ли мол узнать даты погребения Оскара Германовича и Марии Карловны Мартинсон и номер их могилы (до этого несколько раз тщетно пытался отыскать место их успокоения сам). «Отчего же нельзя, можно!» – ответил мне работник. Не прибегая к интернету, он порылся в архивных книгах не более пяти минут – и нашёл соответствующие записи за 1912 и 1914 годы. Нашёл он и номер участка. Обойдя оный участок, через 15–20 минут я вышел к искомому месту. Участок был уже копан-перекопан много раз. Плиты памятников Оскара Германовича и Марии Карловны стояли прислоненными к ограде. Сам участок содержал несколько захоронений, принадлежавших семейству ЖОЗЕВ – потомкам сына от первого брака самой младшей дочери супругов Мартинсон – Эмилии Оскаровны. Начинался дождь, я написал записку со своим интернет-адресом и кратким объяснением кто я такой по отношению к общим предкам, вложил в полиэтиленовый прозрачный «карман» и наколол этот карман на металлический прут ограды без особой надежды на ответ. Нескоро, но ответ пришёл, от женщины по имени Юлия Панина, которая оказалась дальним потомком Эмилии Оскаровны и Владимира Жозева. Последовал обмен фотографиями, а через некоторое время я получил от Юлии фотокопию документа о Конфирмации Эмилии Марии Аугусты Лилиенфельд, состоявшейся в 1874 году в кирхе Святого Петра в Санкт-Петербурге. В этом документе стояла точная дата рождения Марии Карловны. Рассказ мой имеет целью показать, что в составленную вашим покорным слугой семейную хронику, внесли некоторый вклад и другие люди, как родственники, так и не родственники, и я им за то искренне и безмерно благодарен. Я использовал полученные от этих людей фотографии, даты и документы для внесения дополнения и уточнений в свое повествование. Появление новых известий и документов вместе с тем, требует порой небольших, порой значительных изменений в канве основного текста моей хроники. Предвидя появление новых исторических источников и документов, я решил не затрагивать более основной текст, а делать дополнения к тексту в виде Приложений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Далее переходим к Приложениям.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ТЕНИ ОБРЕТАЮТ ПЛОТЬ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На днях (в начале июля 2018 года), не преследуя никакой ясной цели, но движимый беспокойной интуицией (подсознанием), я «зашел» на принадлежащую пользующимся по всему свету не очень доброй репутацией мормонам страничку интернета https://www.familysearch.org/search. Эту страничку я посещал многократно и ранее. Что делают эти самозванцы, эти алчные охотники за душами умерших? По какому такому праву делают это они без нашего с вами спроса? По всему свету мормоны «оптом» и в розницу целыми генеалогическими древами, деревнями и городами скупают данные на людей, уже перешедших в мир иной и, затем, уже post mortem, перекрещивают души усопших в свою мормонскую веру. Эти падальщики-некрофаги преуспели и в России. Еще в 1990-е годы они воспользовались услугами (вероятно, за некоторое вознаграждение) некоторых архивных работников и «историков», имевших доступ в государственные архивные структуры на уровне городов и областей (так на микрофильмах питерских архивов значится: «Microfilmed by the Genealogical Society, Salt Lake City, Uta. Project number: Росс. 00006» и исполнитель – «Лаборатория микрофотокопирования и реставрации документальных материалов. Г. Санкт-Петербург. 19 августа 1993 года». Вероятно, «не за бесплатно» они получили доступ и к метрическим записям из архивов Эстонии и Латвии. Следует отметить, что мормоны выставляют себя альтруистами и безвозмездно (бесплатно!) предоставляют доступ к «своим», полученным вышеописанным образом, архивам, а также возможность выстроить с их «помощью» ваше собственное генеалогическое древо, включающее и ныне живущих членов семейных кланов (также «за бесплатно»!), в надежде, что вы сами, как заинтересованное лицо, существенно облегчите их труд по ловле душ и построению Всемирного Мормонского Генеалогического Древа. Господа, выстраивайте своё родовое древо, а мы просто присоединим ваше древо к нашему мировому!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ранее на сайте у мормонов я уже находил записи о крещении в Санкт-Петербурге в 1883 году Маргариты Элвины Марии Мартинсон и о ее родителях – Густаве Оскаре Мартинсон и Эммы Марии Августы Мартинсон (урожденной Лилиенфельд). Нашел я там и церковную запись о смерти бабушки по материнской линии бравых морских офицеров братьев Лилиенфельд и их сестры – Эммы Калкау, урожденной Клим в 1885 году. И, там же, на той же строчке, но в другом столбце, я обнаружил неизвестный нам ранее год рождения нашей прародительницы – 1812.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На этот раз, зайдя на www.familysearch.org я обнаружил, что мормоны дополнили свой реестр-регистр микрофильмами с церковных книг Санкт-Петербурга и прочих городов и губерний Российской Империи (включая нынешнюю Украину!). Конечно, я не устоял перед соблазном найти фотокопии документов, что мне и удалось сделать без особого труда, затратив на поиск каждого документа примерно 20–30 минут.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Запись в церковной книге о крещении Маргариты Элвины, кроме полных имен обоих родителей содержала и имена восприемников («крестных» родителей), коими оказались Эдуард Шифферс (Eduard SCHIFFERS) и его законная супруга Элвина Шифферс, урожденная РЕЙСЕМАНН!!! (Elwina SCHEFFERS, geboren REISEMANN). Элвина Шифферс-Рейсеманн это дочь Мадиса Рейсеманн – родного брата Мадлены, мамы Густава Оскара Мартинсона. Таким образом, она приходится двоюродной сестрой самому Густаву-Оскару и кровной теткой новорожденной Маргариты ЭЛВИНЫ Марии. Выходит, что «среднее» имя крестницы есть званное имя ее крёстной мамы. Обратившись в адресно-справочным книгам “Весь Петербург за начало 1890-х годов (более ранних адресных книг я не нашел), я обнаружил, что Эдуард Эдуардович Шифферс являлся агентом знаменитого страхового общества «Россия» и проживал в С.-Петербурге по адресу Екатерининский канал, 81.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следующей моей большой удачей, которой я опять стал обязан «альтруизму» мормонов, стало обнаружение в метрической книге кирхи Святого Петра (St. Petri kirche) в Санкт-Петербурге за 1882 год записи о бракосочетании Густава Оскара Мартинсона и Эммы Марии Августы, урожденной Лилиенфельд. Это событие было зарегистрировано 6 ноября 1882 года (запись № 22). После этих находок я решил вернуться к интернет-архивам и просмотреть еще раз метрические записи из Эстонского Государственного Архива, относящиеся к семействам Мартинсон и Рейсеманн. На этот раз меня интересовали записи о крещении, рождении и бракосочетании наших предков, в той их части, где были записаны имена «восприемников» и «свидетелей» таинств крещения и бракосочетания. Не секрет, что в ту эпоху, да в прочем и в нашу тоже, как правило, свидетелями и крёстными в большинстве случаев становились близкие и не очень близкие родственники ребенка. Так, например, старшая дочь Юхана Мартинсона и сестра Германа Мартинсона, Анна Катрина в 1830 году в возрасте 18 лет вышла за муж за 29-летнего сына рыбака Яагупа (Якуба) Паалберга (kalamees Jaagup (Jaqub) Paalberg). Под венец Анну Катрину отвел, как и положено церковной традицией, её отец – Юхан Мартинсон, Интересно то, что в списках церковного прихода за 1830 год и в метрической записи о рождении дочери Марии в 1834 года Яагуп фигурирует под фамилией «МАРТИНСОН» среди прочих членов этого семейства, что указывает на совместное проживание «одним домом» и ведение общего хозяйства, главой которого являлся Юхан Мартинсон. Свою «собственную» фамилию Яагуп получил несколько позднее. В более ранних ревизских сказках (25.04.1820 и 06.05.1822) Яаагуп Паалберг упоминался как Jaakup, kхrtsmikko Mart (служка – в трактире Марта в Кииу – Kiiu kхrts), затем он помогал на постоялом дворе в Хааваканди (Haavakannu kхrts). Со временем он сам стал владельцем трактира в Кииу. Анна Катрина и Яагуп Паалберги имели несколько детей. На крестинах Марии в 1834 году присутствовал дед Юхан Мартинсон. Крестным Александра Паалберга одного из сыновей Анны Катрины и Яагупа Паальберг стал дядя со стороны матери Герман Мартинсон. В свою очередь в записи о бракосочетании Германа Мартинсона и Мадлены Рейсеманн, состоявшемся в 1842 год в числе свидетелей находим Яаагупа Паальберга (шурина Германа) и Мадиса Рейсеманн (родного брата Мадлены).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Другая дочь Юхана и сестра Германа – Леена была выдана в 1845 году замуж за Карла Фридриха Юхансона (Carl Fridrich Johanson, Johannsohn), который служил помощником управляющего на мызе Валкла (Walkla, Harjumaa). Одним из свидетелей на их свадьбе был брат невесты – Герман Мартинсон. Прямые потомки Леены и Юхансон и ныне проживают в Эстонии. Третья дочь Юхана Мартинсона и младшая сестра Германа – Маргрета Мария – по первому мужу Юрисон, по второму – Мейнарт – произвела потомков в обеих фамилиях.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сестры Германа рожали детей во множестве, хотя далеко не все из них дожили до взрослого возраста. Из тех, что выжили, некоторые произвели потомство, которое по прошествии некоторого времени множилось в каждом последующем колене. И так снова и снова до нашего времени. Ныне несметные орды потомков дочерей Юхана Мартинсона и его жены Мари – ЮХАНСОНЫ, МЕЙНАРТЫ, ПААЛЬБЕРГИ и ЮРИСОНЫ, РЕЙЗЕМАНЫ и потомки их детей по женским линиям, получивших от своих отцов иные фамильные имена бродят по бескрайним просторам Эстонии, даже не подозревая, что их удаляющиеся с каждым новым поколением родственники – потомки единственного выжившего сына Юхана – Густава Оскара Мартинсона и его жены Марии, урожденной Лилиенфельд, обитают в разных концах белого света – от России до Великой Британии. Не будем их осуждать за их неведение. Кто мы все – крошечные песчинки на планете Земля, несущейся по бескрайней Вселенной к своему неизбежному концу. Но пока Земля еще вертится… я надеюсь и верю, что мой скромный труд найдет своих читателей-потомков хотя бы еще в следующих двух-трех поколениях. Пока же, Age quod agis, et respise finem! – что в вольном переводе с латыни значит: «Делай своё дело, а там будет видно…» ИСПОЛНИ СВОЮ СУДЬБУ САМ!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ ЛИНИИ ПЕРЕСЕКАЮТСЯ В ПРОШЛОМ:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Привычка собирать и анализировать любые письменные известия прямо или косвенно, близко или весьма отдаленно относящиеся к деталям и географии жизни и деятельности представителей каждой из ветвей нашего семейного древа, сложилась у меня во время работы над семейной хроникой. Я, конечно, не мог оставить без внимания «ARCHIV DER FAMILIE VON STAKELBERG» (том II), изданный в Санкт-Петербурге в 1900 году, и заметки по истории округа и мызы Абия, размещенные в интернете. На основании обобщения этих материалов я дерзнул написать очерк о бароне Романе фон Штакельберг, который и предлагаю вниманию моих читателей (к моему огромному огорчению, я так и не нашел ни одного портрета этого героя). Не знаю, является ли то знаком свыше, но некоторые личные черты, нашедшие проявление в ходе жизни и в отдельных поступках барона (стремление изменить жизнь к лучшему, общественная и благотворительная деятельность, и даже неудачные экономические эксперименты) как бы зеркально отражаются в судьбе его крестника (и гипотетического потомка) Владимира Карловича Лилиенфельда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Оставляю читателю право судить сравнительные жизнеописания этих двух людей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;БАРОН (РОМАН) РЕЙНГОЛЬД ИОХАНН ВОЛДЕМАР ФОН ШТАКЕЛЬБЕРГ – единственный сын подполковника в отставке, участника Отечественной войны 1812 года, кавалера ордена Св. Георгия 4-ой степени, Георга Готтхарда фон Штакельберг&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>(1786–1844) и его жены Софии (урожденной фон Анреп, 1798–1820), родился 11 декабря 1819 года на мызе Абия и был крещён в приходской церкви Халишта 20 февраля 1820 года. Его мать умерла вскоре после родов – 21 апреля 1820 года, оставив на попечение мужа малыша и его старшую сестру (дочь барона Георга, сестра барона Романа – Мария, родилась в 1815 году). Отец вторично так и не женился и продолжал вести жизнь провинциального помещика, участвуя в делах местных магистратов и уездного дворянства, занимаясь ведением хозяйства, охотой и воспитанием детей. Раннее детство Романа (Рейнгольда) Иоханна Волдемара фон Штакельберг прошло в поместье отца на мызе Абия, после чего по воле родителя он покинул отчий дом в целях получения правильного систематического (европейского) образования.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>Отец барона Романа – Георг Готтхард Георг фон Штакельберг родился в апреле 1786 года (крещен 20 апреля). После окончания Отечественной Войны 1812 года Георг вышел в отставку и некоторое время служил третейским (мировым) судьёй, но вынужден был оставить этот пост в 1817 году. Его отец уступил ему в 1812 году поместья Шварцхов и Карраска (Schwartzhof und Karraska) оцененные в 22,500 рублей). Однако, Георг в свою очередь уступил эти поместья своему брату Фредерику за 28 810 рублей, оставив себе Абию и Фридрихсхайм.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Землемер Георг Гесс (Georg Hess) в 1815 году осуществил межевание в Abia и Friedrichsheim, а также в лесу Абия (Abia Wald), в котором были выделены участки, переданные под надзор лесной охраны из местных крестьян. В октябре (10-го) 1836 года барон Георг ввел в своих владениях денежную аренду, заключив контракт об аренде сроком на 4 года с 49 жильцами-тенантами. За сдачей земли в аренду в 1843 году последовала первая в Лифляндии и Эстляндии продажа земельных угодий в наследственное владение туземным крестьянам (Георг фон Штакельберг оформил купчую с двумя жителями Абии 20 июля 1843 года) – продав семьям крестьян-арендаторов Losso и Eppo за 4000 рублей те наделы, которые они арендовали.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Georg Stackelberg скоропостижно скончался 1 марта 1844 и был похоронен 17 марта. Он был женат на Софии фон Анреп (Sophia von Anrep из Hause Kerstenshof, которая умерла 21 апреля 1820 года, в возрасте 22 лет, в результате вторых родов.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Начальное образование барон Роман получил в частном училище Астмуса фон Диттлера (Astmus von Dittler) в Дерпте, затем учился в Германии в реальной гимназии в городе Гота (Sachsen-Coburg-Gotha) и, наконец, в Берлинском университете. Его отец страстно желал приготовить сына для государственной службы, но его планам не суждено было сбыться. 1 марта 1844 года Георг фон Штакельберг внезапно умер в возрасте 58 лет. 7-го сентября 1844 года брат и сестра поделили отцовское наследство таким образом, что Рейнгольду (Роману) достались мыза и лес Абия, Фридрихсхайм, Камара и ряд более мелких землевладений, оцененные, после оплаты долгов отца по закладным, в 81 130 рублей (с капитала Абии барон Роман ежегодно выплачивал сестре Марие проценты до ее смерти, последовавшей в 1854 году). Так, волею судьбы, Роман фон Штакельберг, 24-х лет от рода, не имея необходимых для того знаний, умений и жизненного опыта, принял на себя бремя управления унаследованным от отца обширными владениями.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Перво-наперво новый владелец предпринял усилия, направленный на улучшение положение крестьян, следуя при этом идеалам либерализма и «передовым зарубежным примерам», абсолютно забывая при этом о собственной выгоде. Барон Роман продолжил начатую, к неудовольствию остзейских помещиков, еще его отцом, практику сдачи земли в аренду крестьянам на длительные сроки. Сначала он превратил длительную аренду земли в наследственную. Не остановившись на этом, впервые в Лифляндии и Эстляндии барон Роман стал продавать землю в личное владение туземным крестьянам, способствуя превращению их в самостоятельных землевладельцев-фермеров (самую первую продажу земельных угодий осуществил его отец, барон Георг фон Штакельберг 20 июля 1843 года, продав наделы двум семьям крестьян-арендаторов – Лоссо и Эппо за 4000 рублей). Пропагандируя подобную практику в масштабе всей губернии, Роман фон Штакельберг в 1854 году подал соответствующую петицию в провинциальные органы управления, с предложением реформировать землепользование и землевладение в Лифляндии, приняв за образец английское законодательство. Это предложение, к сожалению, не получило одобрения и поддержки местных властей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Полное отсутствие опыта в вопросах землеустройства, сельского хозяйства и экономики, а также выдающаяся (и, как вскоре оказалось, разорительная для него!) филантропическая деятельность барона Романа по отношению к местным крестьянам-арендаторам, батракам и сельским ремесленникам привела в результате к значительным убыткам. Ввиду этих убытков Роману фон Штакельбергу пришлось продать часть земельных угодий в округе Абия. Затем последовала продажа ферм во Фридрихсхайме и Камара (в 1856 году). Вместе с убытками Роман Штакельберг добился расположения и преданности к себе со стороны сельской общины Абии. Так десятью годами ранее он материально поддержал тенантов-арендаторов и фермеров во время неурожая 1846 года. Много внимания, барон уделял развитию народного образования и культуры. В 1850 году Роман фон Штакельберг подарил местной школе орган, а в 1856 году построил на свои деньги новое здание школы. Стремясь укрепить в местном населении чувство собственного достоинства, барон, обращаясь лично к кому либо, никогда не называл этого человека просто по имени, но всегда по фамилии, начиная обращение словами «господин» или «госпожа». Обитатели манора и близлежащих поселений, в свою очередь, неоднократно выражали барону Роману свою лояльность и благодарность. Так в 1869 году, в ознаменование 25-летия вступления Романа фон Штакельберга во владение мызами Абия и Фридрихсхайм, сельские старшины и местные жители устроили празднование, на котором было произнесено много речей, отмечающих его благородные деяния и заслуги перед обществом. Также, как знак признательности барону за его добрые дела, ему были поднесены в подарок серебряные писчий прибор и кубок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Расположение местного населения, которое своей благотворительской деятельностью завоевал Роман фон Штакельберг, иногда (скорее – нередко) выражалось в установлении более чем дружеских отношений барона с некоторыми представительницами прекрасного пола округа Абия (к коим, до своего вступления в брак c Карлом Лилиенфельдом в 1855 году, весьма вероятно могла относится и служившая в поместье наша прародительница, дочь лесника, Иоханна Елизавета Тереза Калкау – Johanna Elisabethe Therese Kalkau – родившая своего первого сына Гуго Рейнгольда Вольдемара Лилиенфельда ровно через два месяца после венчания). Впрочем, подобные факты не вызывали негативного отношения соседей и отмечались как до, так и после вступления 31 декабря 1857 года барона Романа Штакельберга в законный брак с юной Генриеттой Августой Шарлоттой фон Штакельберг (1839–1889, из рода Штакельберг-Тлиомель). Известно, что барон имел длительные отношения с местной (уже довольно немолодой) жительницей Екатериной Пиккор (Jekaterina Pikkor, 1827–1906), с которой он прижил в 1868 году дочь Елену (Elena Pikkor, 1868–1934) и в 1869 или 1870 году сына Юхана (Juhan Pikkor). Очевидно, эти отношения не вполне нравились супруге барона Романа и привели к тому, что в 1870 году барон Роман фон Штакельберг, поручив вести хозяйство своему соседу, другу и компаньону господину фон Шрёдеру, переехал со всем своим семейством в Пернов. Из Пернова уже через год он вместе с семьей уехал в Мюнхен, где провел последующие два года свой жизни и потерял за это время двух малолетних сыновей (Георга Маттиаса Теодора 1868–1872, и Отто Фридриха, 1870–1872). Эти несчастия, впрочем, как и неумение устроить дела в Германии, привели к тому, что барон возвратился на родину. На этот раз семья фон Штакельберг поселилась в Аренсбурге на острове Эзель у родственников жены – баронессы Генриетты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;30 июня 1875 года барон Роман передает своё состояние и оставшиеся земельные угодья в совместное владение детям от законного брака – Марии, Рейнгольду, Карлу, Аделаиде и Эббе (к ним позднее «присоединился» Вальтер, родившийся 7 марта 1877 года). Оставив себе небольшую ежегодную пенсию, Роман фон Штакельберг снова поселяется в отчем доме на мызе Абия. Он по-прежнему пользуется уважением и расположением местных жителей. Так, в 1877 году его избирают исполняющим обязанности главы окружного магистрата, а через полгода, после смерти предыдущего магистрата, занимает его место. К сожалению, барону Роману фон Штакельберг не пришлось долго трудиться на поприще службы обществу и родному краю – 2 июля 1878 года в возрасте всего 58 лет он умирает от болезни почек там же где и родился – на мызе Абия. Его похоронили на местном погосте 6 июля 1878 года.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мыза Абия находилась в собственности семейства фон Штакельберг до экспроприации земель и выселения немецких землевладельцев, начавшихся в Эстонии согласно земельной реформе в конце 1919 года – вскоре после обретения этой страной независимости. В 1923 году пришла очередь последнего из владельцев мызы, сына барона Романа – Карла фон Штакельберг (Carl Adam Eduard von Stackelberg, 1863, Abja – 1928, Riga). Он был выселен (изгнан) из барского дома. Стоит отметить, что ни один из местных жителей не согласился оказывать помощь судебным приставам в проведении процедуры выселения. Таким образом, в лице последнего владельца мызы Абия, они отдали дань уважения его отцу и деду. Приставам пришлось отложить выселение на некоторое время и нанять рабочую силу на стороне.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ВЛАДИМИР КАРЛОВИЧ ЛИЛИЕНФЕЛЬД – на службе Отечеству и обществу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Совсем недавно, уже после завершения работы над семейной хроникой, охватывавшей период с первой половины века 18-го по конец века 20-го, я обнаружил в собрании Национальной Электронной Библиотеки (http://нэб. рф/search) подборку Отчетов Саранской Уездной Земской Управы. Меня главным образом интересовали отчеты за период 1895–1907 годов, так как они содержали протокольные записи заседаний Уездного Собрания с выступлениями Председателя (коим являлся с 1895 по 1901 год В. К. Лилиенфельд) и гласных Уездного Собрания (коим Владимир Карлович являлся до своей смерти в 1904 году). Также в отчетах за 1901–1907 гг. мне попались упоминания о долгах и неисполненных нашим героем финансовых обязательствах (http://нэб. рф/catalog/000199_000009_003845665/). Я внимательно пролистал эти отчёты с целью еще более расширить свои познания о жизни и деятельности уважаемого предка. Во-первых, по материалам отчетов я установил дату избрания Владимира Карловича в должности председателя Саранской Уездной Земской и дату его вступления в должность председателя Уездной Земской Управы – 28 октября 1895 года (избран 11 октября 1895 г.). Уже в качестве Председателя Управы Владимир Карлович подписывает этот годовой отчет.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Владимир Карлович ревностно приступает к исполнению новых обязанностей, даже несмотря на плачевное (вернее сказать, катастрофическое) состояние финансов земства (вследствие многолетних недоимок земских сборов касса Управы была пуста, а многим земским служащим заработная плата не выплачивалась до 5 лет!). Еще в качестве гласного он старается быть на виду земского общества и берется за исполнение любых поручений. Так в том же отчете за 1895 год содержатся сведения, что в ходе обсуждения долговременной и ревностной службы по земской линии некоего г. Аникеева, Уездное Земское Собрание приняло решение о ходатайстве перед Высшим Правительством о награждении г. Аникеева первым классным чином, и В.К. Лилиенфельд (формально еще находящийся на службе в Морском Министерстве) выразил готовность содействовать своими хлопотами в Петербурге удовлетворению настоящего ходатайства. Собрание с признательностью попросило Владимира Карловича об этом. Также, на заседании Уездного Собрания от 10 октября 1895 года собрание постановило «Просить В.К. Лилиенфельда (тогда еще «простого» гласного уездной думы), живущего в Петербурге», принять на себя труд, вместе с Саранским Городским Головой г. Сыромятниковым, ходатайствовать от имени Земства, чтобы Московско-Казанская железная дорога до Сызрани проходила бы через Саранск. Это ходатайство своей цели не достигло, так как 17 мая 1896 года вышло Высочайшее Постановление строить дорогу через станцию Рузаевка. На этом же собрании Владимира Карловича избирают членом уездной Училищной Комиссии, членом Комиссии по Составлению Списков Присяжных, гласным в Пензенскую Губернскую Думу, Почетным Мировым Судьей и членом уездной Переписной Комиссии (после избрания Председателем Уездной Управы он автоматически становится Председателем Саранской Переписной Комиссии).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На одном из первых заседаний Уездного Земского Собрания 1896 года (29–30 января), в виду почти полного отсутствия у крестьян уезда денежных средств, новый Председатель Управы лично предлагает Губернскому Земскому Собранию ходатайствовать перед правительством о продлении взимания земских сборов хлебом до 1 января 1897 года. Также он затронул вопрос о получении недоимок с крестьянских обществ и предложил ввести обязательные общественные работы с перечислением денежных средств в пользу земства. На этом же собрании Владимир Карлович доложил об «ужасном состоянии кассы Уездного Земства», что является причиной того, что Уездная Земская Управа оказалась не в состоянии рассчитаться со своими служащими!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На заседании Земского Собрания 9 мая 1896 года Владимир Карлович выступает с докладом «Об установлении торговых сношений между Саранским Уездным Земством и мировыми рынками с целью более выгодной продажи хлеба прямым заграничным потребителям». Постановлено: доклад Управы принять. Уполномоченного от Земства для ознакомления с заграничными рынками В. К. Лилиенфельд, которому Земское Собрание предлагает объехать ближайшие заграничные рынки на свой собственный счет, с тем, что расходы по этой поездке, в размере до 800 рублей будут возвращены ему из земских средств, когда таковые будут свободны. Земству же сумма эта должна быть возвращена в начале хлебной операции, если таковая состоится. По возвращении г. Лилиенфельда из-за границы, предлагается ему представить ближайшему Земскому Собранию отчет о результатах своей поездки и испросить у Собрания указаний относительно дальнейших действий.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На заседание от 9 сентября 1896 года, в виду безвыходного положения Саранского Земства в невозможности уплаты даже обязательных платежей, вследствие слишком слабого поступления земских повинностей председатель Управы делает доклад «О необходимости долгосрочного беспроцентного займа у Правительства в сумме до 100 тысяч рублей для оплаты частных долгов Уездного Земства и вообще о регулировании его правильной деятельности, а также о временном займе у частных лиц до 25 000 рублей до разрешения Правительством вопроса о просимой ссуде». В докладе указывается на то, что Земство не имеет никакой возможности собрать недоимки крестьянских обществ, и что предоставление займа позволит правильно вести земское хозяйство и рассчитать, наконец, земских служащих, которым долгое время не выплачивали жалование. Далее в докладе говорится, что «в противном же случае Земство вынуждено будет, за неимением денег, прекратить даже удовлетворение обязательных расходов».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сам Владимир Карлович проявляет альтруизм при рассмотрении вопроса о суточных деньгах, полагающихся Председателю и членам Управы. Земское Собрание большинством голосов (за 15, против 11) назначило суточные ТОЛЬКО Председателю Управы. В назначении же таких денег Членам Управы, закрытою баллотировкой, большинством голосов было отказано (против 13, за 11). В протоколе заседания указывается, что по окончанию баллотировки г-н Председатель Управы от назначенных ему суточных денег отказался. Таким образом, Владимир Карлович проявил солидарность с другими членами Земской Управы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отчет Управы за 1896 год содержит сведения о деятельность Председателя Управы по ведению переговоров в германской компанией-производителем сельскохозяйственного орудий «ЭККАРТЪ» о льготной поставке продукции в Саранск и об учреждении Саранского Отделения «Императорского Московского Общества Сельского Хозяйства» с пожертвованием оному опытного поля и устройстве в Саранске в 1898 году областной сельско-хозяйственной выставки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В октябре 1896 года на очередном заседании Земского Собрания Владимир Карлович обращается к гласным с большой речью, в которой излагает свой проект-мечту (так и оставшийся утопией) по установлению внешнеэкономических связей между Саранским уездом и крупными европейскими торгово-промышленными кампаниями. Привожу далее почти полностью текст этого выступления:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Согласно состоявшемуся 9 мая сего года постановлению чрезвычайного Уездного Земского Собрания, я имел намерение отправиться заграницу с целью попытаться установить непосредственные торгово-промышленные отношения между Саранским Уездным Земством и мировыми рынками. По независящим от меня обстоятельствам, отъезд мой уже третий раз отлагается и, по всей вероятности, состоится не ранее ноября сего года. Тем не менее, желая довести означенное дело до конца, наперекор предсказаниям некоторых господ-земцев по поводу бесполезности означенного путешествия и совета известной части нашей ежедневной печати (которая почему-то за последнее время усиленно занялась моею личностью и недобросовестным разбором моей деятельности), что мне лучше следует сидеть дома, чем тратить земские средства на приятно-полезную поездку заграницу, не желая терять время, я письменно успел войти в сношения с некоторыми большими заграничными фирмами по поводу непосредственной поставки хлеба из Саранского уезда на мировые рынки. К полному удовольствию теперь могу доложить, что предложение мое принято весьма сочувственно и что значительные хлеботорговцы заграницею не прочь войти в прямые сношения с нашим уездом чрез посредство одного из его уполномоченных, при соблюдении, однако, нижеследующих условий: 1. Отправляемый заграницу хлеб, хотя и может быть разной фактуры, но должен быть тщательно отделан, отсортирован и преимущественно сушеный; 2. При продаже хлеба, нормой расценки будет служить не цена местного рынка, но цены больших мировых рынков при прибытии зерна на место, с вычетом из означенной цены расходов по доставке, таможенных пошлин и проч. 3. Фирмы требуют или гарантию всего Земского Собрания в доброкачественности хлеба или солидное лицо, могущее вести на коммерческом основании всю торговлю от имени Саранского Уездного Земства. В последнем случае лицо это будет иметь должное уполномочие как от Земства относительно количества продаваемого хлеба, так и от мировых рынков в качестве его представителя, а при соединении этих комбинаций уже никакой гарантии от Земского Собрания не требуется Имея в виду, что Земству принадлежит право принимать меры к развитию торговли и промышленности и принимая во внимание, что благодаря проектируемой непосредственной связи между Саранским уездом и мировыми рынками, хлеб наш должен отойти по более высоким ценам, настоящим докладом честь им предложить Земскому Собранию не признает ли оно возможным поручить мне продолжить начатые переговоры от имени Саранского Уездного Земства, и на случай окончательного соглашения с крупными хлеботорговцами на собственный страх, риск и ответственность от имени Саранского Уездного Земства, немедленно по возвращении из-за границы, открыть торгово-промышленные сношения с надлежащими заграничными хлеботорговцами, присовокупляя, что флаг Саранского Уездного Земства мне необходим главным образом для того, чтобы с первого же дня экспорта вселить известное доверие к будущим заграничным покупателям нашего хлеба. He подлежит сомнению, что даже при таком решении трудного вопроса, стоимость хлеба всегда будет нормальная, значительно выше местных цен, а желающим будет предоставлена возможность продавать свой хлеб по лучшим ценам. Если же Земскому Собранию благоугодно будет круговою порукою поручиться за доброкачественность хлеба и проч. проч., то поручить Земской Управе в точности исполнить те мероприятия, которые благо угодны Земскому Собранию или передать исполнение Управе. В том и другом случае поездка моя заграницу в интересах Саранского Уездного Земства оказывается крайне необходимою для личных переговоров и решения всяких недоразумений», – вдохновенно заключает свою речь докладчик (тут невольно на ум приходит изречение из классики: «Остапа понесло!»).<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Здесь, я позволю себе предположить, что результат вышеизложенной речи оказался лично для самого г-на Председателя Управы отрицательным, прямо противоположным ожидаемому и породившим в членах земского собрания ощущение того, что господин Лилиенфельд «берет на себя» слишком много, выпячивает перед коллегами свою немецкую «европейскость», что он вместе (вместо!) с общей гипотетической пользой для всего Саранского уезда, заботится и о своей личной выгоде. Я также подозреваю, что данное выступление способствовало разделению членов Саранского Уездного Земского Собрания на его друзей и недругов, что в дальнейшие годы деятельности В. К. Лилиенфельда в должности Председателя Земской Управы устойчиво выражалось при голосовании по различным земским вопросам и при проведении выборов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Родившийся и проведший детство и отрочество в Лифляндии, окончивший Штурманское Училище в Кронштадте, успевший послужить на флоте и в Морском Министерстве в Петербурге, проведший за время службы несколько месяцев отпусков в Европе, Владимир Карлович на каждом шагу земской деятельности в российской глубинке сталкивается с инертностью чиновников и общества, бедностью и отсталостью простого народа. Он обращает свое внимание на тот убогий уровень, на котором находится народное образование (в уезде, губернии и стране в целом) и старается внести свой посильный вклад в развитие оного. Следующий пассаж из отчета Председателя Земской Управы за 1896 год является печальной иллюстрацией состояния народного образования в Саранском уезде не самой отдаленной от обеих столиц губернии, коей являлась губерния Пензенская: «Объезжая зимою и летом сего года разные места нашего уезда и пo возможности, в числе других учреждений, сельские училища, крайне поражаешься убогим видом большинства означенных заведений и отсутствием почти всяких канцелярских принадлежностей в этих школах. Вo многих из них нет черной доски, не имеется приличного куска мела, почти совсем отсутствуют чернильницы и проч., проч. Будучи свидетелем этого ненормального явления, невольно задаёшь себе вопрос: к чему такое значительное количество школ, к чему такая значительная численная величина их, когда Земство скупится им отпускать канцелярских принадлежностей и не хочет войти в положение как учителей, так и учащихся? На основании изложенного и будучи свидетелем их полной невозможности продолжать успешно занятия при отсутствии канцелярских принадлежностей, решаюсь обратиться к Земскому Собранию с почтительнейшим ходатайством об отпуске на каждую сельскую школу, по крайней мере, по 10 руб., а всего на все школы, числом 32, сумму в 320 рублей.» Вот уж воистину какая-то сюрреалистическая картина вырисовывается из речи докладчика. Это все еще цветочки, а дальше для любителей самодержавия, православия и народности будут ягодки: – в Российской Империи начальным образованием занимались народные училища, земские и церковноприходские школы, но они охватывали только очень маленькую долю городского и сельского населения, учебные программы и качество обучения в них не поспевали за быстро растущими потребностями промышленного и сельскохозяйственного производства. Подавляющая же часть населения, даже в губерниях европейской части России, оставалась вообще неграмотной. Владимир Карлович Лилиенфельд, отработав Председателем Уездной Переписной Комиссии 1897 года, наверняка знал цифры переписи по Пензенской губернии – 87,55 % населения было неграмотным (пусть читатель сравнит эти цифры с данными переписи по Прибалтийским губерниям – в Лифляндии неграмотных было всего 5,25 % населения, а в Эстонии – 4,85 %!). Уже давно назрел скорейший переход всей страны хотя бы на всеобщее начальное образование. Владимир Карлович присоединяет свой голос к общему хору ревнителей народного просвещения. На заседании Саранского Уездного Земского Собрания 1 ноября 1897 года он выступает с предложением о введении всеобщего народного образования. Уездное Земское Собрание, находя весьма желательным введение всеобщего обучения грамоте и письму, но не имея на то достаточных денежных средств, постановило: «Просить Губернское Земское Собрание возбудить перед Правительством ходатайство о введении всеобщего народного образования, с принятием на счет Правительства вызываемого на этот предмет расхода, в дополнение к ассигнуемым от Земства суммам». Все это имеет место в России на пороге XX века. В это самое время коренное население Прибалтики (как городское, так и сельское), «колонизованное» остзейскими немцами достигает гораздо более высоких результатов в развитии народного образования, чем население метрополии! (не будем упоминать состояние народного образования в европейских странах и в Североамериканских Соединённых Штатах).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Внимание Владимира Карловича привлекает не только народное образование, международная торговля и вопросы развития земледелия, но также и состояние местной промышленности. С апреля 1896 года в Саранском уезде, согласно решению Земского Собрания, начинает работать склад земледельческих орудий, который быстро находит спрос у сельских потребителей и достигает хороших экономических показателей. Однако, уже на первом году своей работы склад сталкивается с проблемой текущего ремонта земледельческих орудий и сельскохозяйственных машин. В этой связи В. К. Лилиенфельд выступил перед Земским Собранием с инициативой создания в земстве слесарно-механической мастерской для починки и изготовления сельскохозяйственных орудий (локомобилей, паровых молотилок и т.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;п.). Предполагалось создать мастерскую из средств, выделенных на развитие склада земледельческих орудий и, полагалось, что в дальнейшем, она будет существовать за счет заказов самого Земства без всяких субсидий. Мастерская была создана и даже приняла участие в Пензенской Губернской Сельскохозяйственной Выставке 1898 года в разделе экспозиции, посвященном кустарной промышленности. Сам господин Председатель был избран представителем Уездного Земства на эту выставку (как записано в решении Собрания, «без всяких затрат со стороны Земства»). О, если бы Владимир Карлович мог предвидеть, к каким печальным последствиям в самом скором времени приведет его инициатива и его усилия по созданию мастерской! Результатом неопытного управления и принятии невыгодных заказов стали значительные убытки, понесенные слесарно-механической мастерской уже в первый год ее деятельности и приведшие к её скорому закрытию. В Отчете Управы за 1899 год довольно много места уделено рассмотрению результатов работы, счетов и баланса земской слесарно-механической мастерской. Ревизионная комиссия, проводившая проверку деятельности Земской Управы, отметила следующее: «ІІри посещении слесарно-механической мастерской в марте месяце сего года Комиссия нашла, что в мастерской производится ремонт двух локомобилей и изготовление двух новых сложных молотилок. Одна из них (с локомобилем) изготовляется для г-жи Зиновьевой за 1500 руб., причем задатка было получено 500 руб. 2-я молотилка (с локомобилем) ремонтируется г-ну Председателю Управы Лиліенфельдъ и исполнение сего заказа не было обусловлено никакою платою (дорогой Читатель, давайте закроем глаза на это мелкое, по нынешним временам, злоупотребление!). Ревизионная Комиссия просила представить ей все КНИГИ и оправдательные документы, что и было представлено ей…».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В конечном итоге, «Собрание постановило: 1) сумму 795 руб., израсходованную на участие мастерской на Пензенской выставке, возложить на Председателя Управы В. К. Лиліеифельдъ, с чем он и согласился и 2) весь остальной убыток принять на счет земства; мастерскую закрыть и поручить Уездной Управе продать, наиболее выгодным способом, все имущество мастерской и вырученные деньги обратить на пополнение означенного убытка. За сим пo предложению гласных О. П. Жукова и А. Ю. Кульчицкого, закрытою баллотировкой, большинством 19 против 9 голосов, постановлено выразить за небрежный надзор за деятельностью мастерской порицание Земского Собрания Председателю Управы Лиліенфельдъ, члену Управы Каткову и бывшему члену Обухову…».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С этого момента на голову В. К. Лилиенфельда начинают сыпаться, как из рога изобилия, неприятности по поводу его хозяйственной и финансовой деятельности. Так, Ревизионная Комиссия нашла расход в 119 руб. 52 к. на устройство водопровода в квартире Председателя Управы. Собрание закрытой баллотировкой, большинством 22 голосов против 6, постановило: возложить этот расход на Председателя Управы. Здесь следует заметить, что В. К. Лилиенфельд снимал квартиру в здании, арендованном Уездной Земской Управой, и после прекращения его полномочий как Председателя Управы в 1901 году, последующие председатели продолжали пользоваться устроенным им водопроводом (уже без какой-либо оплаты его сооружение).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На этом неприятности, однако, не закончились. При обсуждении вопроса о произведенном расходе в 20 рублей на приобретение погребального катафалка для земской больницы, Земское Собрание постановило: катафалк из описи земского имущества исключить и уплату за него денег возложить на Председателя Управы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. К. Лилиенфельдъ, в свою очередь, предложил Собранию принять от него означенный катафалк в дар Земству, «каковое предложение Собранием отклонено». Такую вот принципиальность проявили члены Уездного Собрания. В этой маленькой детали отражаются большие противоречия во взглядах на ведение земских дел, сложившиеся к тому времени между нашим героем и прочими членами собрания и, вероятно, борьба группировок за лидерство.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как говорит народная поговорка, чем дальше – тем страшнее. А далее, по предложению Ревизионной Комиссии об исключении из счетов Управы 1461 р. 65 к., израсходованных Владимиром Карловичем на приобретение экипажей для земских станций, Собрание, закрытой баллотировкой большинством 20 голосов против 8, постановило: отнести означенный расход, произведенный Председателем Управы единолично и без разрешения Земского Собрания, на Председателя Управы. Хотел, как говорил один известный в недавнее время политический деятель, сделать как лучше (для населения уезда), а получилось, как всегда. Начет в 1461 руб. 65 коп. был занесен к поступлению по приходной смете.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Владимир Карлович отчаянно пытается оправдать свои действия перед собранием: «В пояснение и разъяснение заключений Ревизионной Комиссии считаю своею обязанностью доложить нижеследующее: 1. Ревизионная Комиссия указывает, что земские станции не сделали за текущий год никаких улучшений: лошади крайне плохи, экипажи тоже, содержатся крайне неаккуратно и пр., и пр. В особенности поражают слова „экипажи плохи". Если сопоставить эти слова с мнением комиссии о необходимости сделать на меня начет в 1461 р. 65 к., истраченных мною из остатков от сметных ассигнований на содержание земских лошадей и земских станционных пунктов, именно с целью упорядочить эту отрасль земского хозяйства. Не вдаваясь в подробности, считаю своею обязанностью восстановить в памяти Собрания, что земские экипажи вообще и Саранские в частности уже давно сделались „притчею во языцех", вызывая буквально „проклятие и анафему" со стороны тех лиц, которые имеют несчастие и крайнюю надобность ездить в наших ужасных экипажах. Обстоятельство это уже неоднократно обращало на себя внимание высшего начальства и в свое время был даже издан циркуляр, рекомендовавший земствам иметь крытые экипажи. Неужели только по тому одному обстоятельству, что расход на приобретение земских экипажей, в свое время, не был разрешен Собранием, и не была исполнена, так сказать, формальная сторона закона, расход этот должен быть целиком отнесен на мой счет несмотря на то, что земскими экипажами пользовались все в течение 1897, 1898 и текущего годов!» (Читатель может согласиться с мнением высокого собрания и сказать: «Поделом же вам, Владимир Карлович! Не надо было бежать впереди паровоза!»).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Далее В. К. Лилиенфельд продолжает выступление в своё оправдание уже по поводу мастерской: «По мнению Ревизионной Комиссии, убыток слесарной мастерской выражается цифрою 5561 руб. 81 коп. Если согласиться с мнением Комиссии о немедленном закрытии мастерской, то цифра эта будет более или менее точною и Земство наше действительно понесет указанный убыток. Картина представляется однако в совершенно другом виде… прежде всего, надо поставить в активы действительную стоимость приобретенного в свое время инвентаря, расходы на его установку и т. п., которые, в общей сумме, представляют собою цифру не менее 1800 р. Таким образом актив увеличится почти на 1300 p., a убыток на эту сумму уменьшится, т. е. вместо указанных 5561 р. 81 к. будет всего 4200 р. Прибавив непроизводительный расход по ремонту бывшего помещения мастерской в сумме 350 руб. и потерю, полученную при неудачном подряде с г. Селивановым, в сумме также не менее одной тысячи рублей, получим, что…собственно пo деятельности мастерской убыток не может быть более 2700 р. Если ж отсюда вычесть расходы по выставке в Пензе и засим иметь в виду тяжелое положение мастерской, в которое она была поставлена с первого же дня своего существования, а также упорный отказ Земского Собрания чрезвычайной мартовской сессии 1898 г. ассигновать какую либо дополнительную сумму денег в оборотный капитал мастерской, несмотря на её блестящую в то время трех-месячную деятельность, то станут очевидны причины и обстоятельства, в корне подорвавшие полезную деятельность мастерской! Что прикажете, Милостивые Государи, сделать, когда, создавши мастерскую, Вы, всего большинством одного голоса, (12 против 11) лишили эту же мастерскую всякой свободы действий. Все это было предвидимо в моем доклад в Марте 1898 г. He имея ни рубля оборотного капитала и не получая ни откуда вперед деньги мастерская наша должна была искать эти оборотные средства на стороне, жадно набросившись на невыгодные подряды Селиванова и землевладельца Зиновьева, ради получения значительной задаточной суммы, чтобы последнею оправдать текущие расходы на рабочие руки и проч. По моему личному мнению, которое, может быть, будет поддержано некоторыми Гласными Земского Собрания, необходимость у нас, в Саранске, земской слесарно-механической мастерской не подлежит никакому сомнению…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Закрывши теперь же мастерскую и упразднив вовсе должность механика-монтера, мы лишим наших землевладельцев и крестьян необходимого нам полезного деятеля по ремонту и установке сельскохозяйственных орудий. Такой шаг со стороны Земского Собрания будет имеет весьма печальные последствия и вернет нас к давно пережитым временам. На основании вышеизложенного решаюсь предложить усмотрению Собрания не признает ли оно возможным, после фактического и уже осуществленного уничтожения мастерской, учредить специальную должность уездного механика-монтера с жалованием в 600 руб. в год при готовой квартире, отоплении и освещении, на что потребуется приблизительно еще 300 pублей, обязав будущего механика-монтера иметь при своей квартире небольшую кузницу, слесарную и механическую мастерскую для починки в них, по возможно низким ценам, всех заказов землевладельцев и крестьян нашего уезда, за уплачиваемые от Земства 600 руб. как жалованье и 300 руб. на содержание кузницы и проч., будущий механик-монтер обязан разъезжать по экономиям и селам нашего уезда бесплатно, пользуясь только даровыми земскими лошадьми п продовольствием от тех лиц, которые приглашают механика для своих надобностей…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Я лично также не могу согласиться с мнением Ревизионной Комиссии относительно убытка склада земледельческих орудий и машин, вычисленного Комиссией в 1827 руб. 45 коп. по нижеследующим основаниям, а именно: Скидка с 3-х молотилок 400 pуб., сноповязалки Мак Кормика, вполне пригодной к делу за небольшим лишь ремонтом, 406 руб. 73 коп. и т. д. всего на сумму до 1500 pуб., сделана неправильно, так вполне уверен, что при продаже этих вещей убыток будет не более половины этой суммы, а следовательно и общий убыток не достигнет и одной тысячи рублей за 4 года существования склада.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ревизионная Комиссия предлагает Земскому Собранию исключить из счетов и предложить мне внести нижеследующие расходы, по мнению Ревизионной Комиссии, будто бы незаконно произведенные, усмотренные ею при ревизии отчетности и деятельности Управы: а) 329 руб. на подарок бывшему исправнику Соколовскому, б) 747 руб. неправильно будто бы мною полученные на поездки в Москву и Петербург (тут следует моя реплика:-«А не надо было играть в благородство и отказываться от суточных, господин Председатель!!!»), в) 10 руб. 20 коп., истраченные мною на созыв очередных Земских Собраний в 1897 и 1898 годах, г) 119 руб. 52 коп. на устройство водопровода и ванны в бывшей моей квартире и д) 1461 pуб., 65 коп., израсходованных мною в 1897 в 1898 годах на приобретение и ремонт земских экипажей, причем по поводу последнего расхода, Ревизионная Комиссия считает своим долгом настаивать перед Собранием о том, чтобы этот расход в сумме 1461 руб. 65 коп. был бы из счетов исключен и возмещен мною. По означенным пунктам имею честь сделать следующее возражение: По пункту а) Позволяю себе напомнить Собранию о выдающихся заслугах по Саранскому уезду бывшего нашего исправника, ныне Пензенского полицмейстера, г-на Соколовского, я, вместе с тем, считаю долгом доложить Собранию, что означенный подарок г-ну Соколовскому был мною сделан с полного согласия находившегося в Пензе в конце 1897 г. Предводителя Дворянства Саранского уезда Ю. И. Юрлова, обещавшего мне свою полную поддержку в признании Собранием этого подарка и связанного с ним расхода, по сему почтительнейше прошу Председателя Собрания Ю. И. Юрлова дать надлежащее разъяснение по означенному вопросу. Каков бы не был исход обсуждения сего вопроса, я лично считаю своею обязанностью обратить внимание Собрания на крайне щекотливое положение, в которое будет поставлен г-н Соколовский, если узнает, что подарок, поднесенный ему от Земства, на добрую память, о полезной у нас службе, в настоящее время, несмотря на уверения двух представителей уезда, не только не признан Земским Собранием, но по нему на меня сделан даже начет… (По всей видимости, эти 329 рублей были из начетов исключены, так как в последующих отчетах нигде больше не упоминаются. Возможно, возобладал здравый смысл и поддержка предводителя уездного дворянства – прим. автора).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По пункту г). Согласно постановлению Собрания, я с 1896 года имел квартиру натурою с отоплением и освещением. В силу заключенного с домохозяином контракта весь ремонт и переделка в квартире должны падать на средства Управы… Позволяю себе напомнить собранию, что с 1895 по 1898 год я получал содержания всего 1000 руб. в год, причем добровольно отказался от причитающихся мне суточных денег, во время разъездов по уезду ввиду отклонения Собранием выдачи таковых денег моим товарищам по Управе г-дам Обухову и Каткову. Полагаю, что ЭКОНОМИЯ таких суточных денег с лихвою покрыла тот небольшой расход в 119 руб. 52 коп., который я позволил себе сделать на счет Земства в своей квартире, для получения самых необходимых жизненных условий. Вследствие сего означенный начёт целиком предоставляю на усмотрение настоящего почтенного Собрания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По пункту д) Начёт по приобретению мною земских экипажей в сумме 1461 руб. 65 коп. я считаю безусловно несправедливым и вопиюще тяжелым по следующим основаниям: 1. § Расходной сметы сам говорит: „содержание лошадей и земских станционных пунктов для разъездов в указанных законом случаях". По этой статье в смету 1897 года было внесено 10759 руб. на самом же деле было израсходовано 8890 руб. 20 коп., полученный остаток я считал себя в полном праве употребить на упорядочение одной из самых вопиющих нужд нашего Земства, a именно, на приобретение хотя бы нескольких полу-рессорных крытых экипажей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нужда в этих экипажах была настолько велика, что в 1897 г., что экипажи брались нарасхват и я, лично, в Земской Управе неоднократно получал благодарность многих лиц, всецело конечно относившуюся не ко мне, а „K нашему благо устраивающему Земству в лице его представителей". 2. На земские экипажи уезда неоднократно было обращено внимание Правительства и в делах Губернского Правления можно найти соответствующие циркуляры, рекомендующие приобрести крытые и сносные для разъездов экипажи… Приобретя (означенные) экипажи своим единоличным распоряжением и сделав таким образом, сносным переезды по нашим трактам, я льстил себя надеждою, что не только не заслужу порицания Земского Собрания и Ревизионной Комиссии, но наоборот, их искреннюю признательность за упорядочение этой отрасли Земского самоуправления в виду неоднократных жалоб господ Гласных и указаний Ревизионной Комиссии на неудовлетворительное состояние земских экипажей, заставить приобрести которые содержателям земских станций, при ничтожной получаемой ими плате было бы несправедливо и не было бы никакой возможности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ответив по пунктам на замечания и обвинения ревизионной комиссии, Владимир Карлович делает следующее ОБЩЕЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Читая отчет Ревизионной Комиссии за текущий 1898 год, необходимо прийти к заключению, что, по мнению означенной Комиссии, в деятельности Управы вообще, a моей в особенности, совершенно нет светлых страниц. Полная, жестокая и беспощадная критика и отрицание какой-либо моей пользы на службе Земству. Отчет испещрен указаниями на сделанные передержки, на убытки и прочий вред Земству.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вот общая, нарисованная Ревизионною Комиссией, картина и „беспристрастная" оценка в особенности моей безличной, безусловно честной и непрерывной работы Земству. Ревизионная Комиссия даже усматривает, что Земская Управа слишком много расходует, на канцелярские материалы и совершенно откровенно полагает, что не соответствию такой огромной канцелярской работы с результатами практической деятельности Управы ведет только к обременению земских средств ИЗЛИШНИМИ расходами на канцелярию и усиление состава служащих без всякой пользы для интересов населения…. В своем отрицании Ревизионная Комиссия доходит до того, что рекомендует особенному вниманию Собрания означенную деятельность Управы за 1898 год. В виду того, что этот упрек целиком относится ко мне лично, так как пo закону все служащие в Земской Управе и вообще направление деятельности последней возложены на Председателя Управы, считаю своею обязанностью, если не оправдаться перед Собранием, то, по крайней мере, просить последнее вспомнить, что было сделано мною за все 4 года моей службы по Земству и насколько справедливо мнение Ревизионной Комиссии, что и соответствие такой огромной канцелярской работы с результатами практической деятельности Управы ведёт только к обременению земских средств излишними расходами на канцелярию и увеличению состава служащих без всякой пользы для интересов населения. Для означенной цели прошу Вас, г-да Гласные, вспомнить то состояние нашего Земства, которое я нашел в 1895 году и которое как оказалось, было не лучше и ранее: 1. Служащие Земства по 5 лет не получали своего содержания и до меня в Земских Собраниях не находились лица, пожелавшие что-либо сделать для несчастных тружеников, всецело бывших в твердых оковах местных торговцев. При моем поступлении эти торговцы не отпускали ничего в кредит и всякие ассигновки Земства несмотря на их реальную ценность, ничего особого не представляли. 2. Под гнетом ужасающей суммы недоимок не было возможности думать о каком-либо экономическом подъеме благосостояния населения, а следовательно, всякие предложения о каких-либо полезных предприятиях не могли, казалось бы, иметь места; 3. При отсутствии в Управе всяких сношений с фабрикантами и производителями, землевладельцы и население не имели возможности что-либо приобретать в кредит, за небольшие % и вынуждены были покупать все вдвое, а иногда и втрое дороже нормальных цен; 4. Недостаток врачебного персонала и ветхое состояние больниц дошли до апогея. Дело дошло до того, что бывший Губернатор Князь Святополк-Мирский буквально провалился во Вьясской больнице по случаю гнилого пола и если бы не счастливая случайность, то сломал бы себе обе ноги; 5. О служащих в канцелярии Земской Управы и других местах Земства уже выслуживших известные почетные награды и отличия о представлении их к соответствующей награде по заслугам никто не думал и пр. и пр. Посмотрим теперь, что сделано мною, за эти же 4 года, непрерывно проведенных или в Саранске, или в разъездах по делам Земства, при полном забвении и упущении собственных интересов: 1. Уже через год после моего поступления служащим Земства было уплачено почти все причитавшееся им содержание и к концу 1897 года нашлись даже средства за многих внести эмеритуру под ответственностью уплатить таковую из собственных средств. 2. Служащие Саранского Земства были единственными из всех служащих других земств Российской Империи, коим я даровой проезд, вход на выставку в Н. Новгород, во время бывшей там в 1896 году Всероссийской выставки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3. Бывшее Священное Коронование ИХ ИМПЕРАТОРСКИХ ВЕЛИЧЕСТВ было достойным образом отпраздновано в учреждениях нашего Земства. 4. Основанные на земские средства общество потребителей и склад сельскохозяйственных орудий дали возможность, по дешевым ценам, приобретать всякие продукты и земледельческие орудия. В особенности была удачна деятельность по снабжению населения дешевыми и прочными косами. 5. В Саранске преобразовано Соединенное Собрание, где теперь имеется приличный инвентарь и проч. 6. Основан и проявляет. свою деятельность Саранский Отдел ИМПЕРАТОРСКАГО Московского Общества Сельского Хозяйства. 7. Совместно с М. И. Соколовским устроен бесплатный ночлежный дом, а в городском саду поставлен народный театр и бюст великого русского поэта А. С. Пушкина. 8. Увеличено помещение для больных в Саранской больнице и на службу Земства приглашен пятый врач и создано два новых места акушерок-фельдшериц. 9. Удачно проведены две поставки в казну хлеба, задатки за который спасли многих от торгов. 10. Вследствие личного ходатайства моего некоторые имения переведены в Дворянский Банк, и владельцы их предупреждены от разорения. 11. Все порядки в самой Управе сделались доступными и в настоящее время Управа никогда не бывает без дежурного чиновника, а в присутственное время – без Председателя или Членов Управы. 12. По инициативе Саранского Земства поднят важный вопрос о необходимости регулирования хлебной торговли и продуктов сельского хозяйства путем устройства Всероссийского Сельско-Хозяйственного Банка из средств самого земледелия. И все сделано без особого напряжения земских денежных средств, а многое из моих собственных. Неужели такая по истине гигантская работа не заслуживает некоторой признательности, в особенности, если вспомнить, что первые три года моей службы я получал всего по ІООО р. в год содержания, в то время как многие Земства нашей же губернии назначают своему Председателю 2500 р. и более в год жалования. И при этих то обстоятельствах Ревизионная Комиссия рекомендует Собранию и в некоторых случаях усиленно настаивает «на начетах» на меня на сумму ПЯТЬ ТЫСЯЧ рублей только потому, что мои личные распоряжения не совпадают строго с мертвою буквою закона. Такой начет имел бы еще и некоторое нравственное основание, если бы он рекомендовался за расходы в мою личную пользу потраченные. Но слава Всевышнему – во всех этих делах я чист: единственный небольшой расход по проведению водопровода в мою бывшую квартиру касается лично меня. Все же остальные „начеты" целиком были произведены для надобностей Земства. Неужели господа Гласные у Вас хватит смелости и доброты послушаться „добрых советов и настояний" Ревизионной Комиссии и действительно произвести на меня начет за земские экипажи, уже наполовину «заезженные», за пребывание мое в Петербурге по ходатайству относительно железной дороги от Ромоданова на Нижний, – ходатайству направленному во вред моим личным интересам, по сделанному мною подарку г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Соколовскому и проч. Судя потому, сколько мне приходится страдать здесь и имея в виду, что от лиц и представителей нашего уезда, вместо казалось бы ожидаемого содействия в моих полезных начинаниях, признанных теперь далеко за пределами нашего уезда, я до сих пор встречаю полное сопротивление и желание все тормозить, затем удачное домогательство этих же лиц перед высшим начальством о неутверждении меня даже Почетным Гражданином города Саранска, я теперь ничему более удивляться не буду… Мнение Ревизионной Комиссии и желания её ясны…. Буду терпеливо ожидать решения Земского Собрания. Может быть, это решение сделается впоследствии, для грядущих борцов, ценным историческим документом оценки Собранием деятельности общественного „выборного лица", конечные стремления которого имели всегда в виду безличную и полезную службу, иногда даже во вред и при полном забвении своих собственных интересов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Председателъ Управы В. Лиліенфелъдъ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Известия о внутренней борьбе в Саранском Уездном Земстве дошли до губернского руководства, которое приняло во внимание доводы Владимира Карловича и вынесло решение в его пользу, вопреки стараниям недругов: «Рассмотрев в заседании 23 Декабря 1898 года жалобу коллежского асессора В. К. Лиліенфельдъ на постановление Саранского Очередного Уездного Земского Собрания, состоявшегося 1 Ноября 1898 года по поводу расходов, произведенных г. Лиліенфельдъ, как председателем Земской Управы, на приобретение для земских станционных пунктов экипажей, на сумму 1258 руб. 20 коп…. Пензенское Губернское по Земским и Городским делам Присутствие…определило: постановление Саранского Уездного Земского Собрания о начёте на Председателя Земской Управы г. Лиліенфельда 1258 руб. 20 коп. признать недействительным и подлежащим отмене. О таковом постановлении Губернского по Земским и Городским делам Присутствия, сообщенном Управе г-ном Пензенским Губернатором 22 Января сего года за. № 72».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, к огромному облегчению В.К. Лилиенфельда, большая часть этого начёта подлежала списанию. Более того, Саранскому Уездному Собранию было указано, что в соответствии с Уставом Земской Службы, право определения правильности произведенных расходов принадлежит исключительно более высоким инстанциям – губернскому земскому собранию и лично губернатору.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как мы видим из дальнейшего хода развития событий, агрессивная позиция членов ревизионной комиссии по отношению к господину председателю не нашла поддержки и у большинства гласных Уездного Земского Собрания. Это явствует из того, что Владимир Карлович продолжил свою деятельность на посту Председателя Управы до окончания положенного законом предельного 6-летнего срока службы. Более того, Земское Собрание на заседании от 2 ноября 1898 года определило положить содержание Председателю до 1800 рублей и двум членам Управы по 900 рублей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уже после сложения полномочий председателя уездной земской управы, Владимир Карлович продолжает избираться гласным Уездного и Губернского Земских Собраний, Почетным Мировым Судьей, членом училищного совета, членом общества потребителей, членом уездного комитета Попечительства о Народной Трезвости. Вместе с тем из отчета в отчет земской управы продолжают переходить оставшиеся финансовые начеты на бывшего господина председателя. Видимо неудачная финансовая сторона «реформаторской» деятельности объясняет и такой факт, что если до 1900 года оплата за пользование складом сельско-хозяйственных инструментов проводилась с одного счета, владелицей которого являлась Мария Владимировна Лилиенфельд – супруга Владимира Карловича, то в Отчетах Саранской Земской Управы начиная с 1901 года оплата проводится уже с двух отдельных счетов, владельцами которых значатся М.В. Лилиенфельд и В. К. Лилиенфельд. Видимо служебные промахи Владимира Карловича поколебали у его супруги веру в его осмотрительность и деловые способности, и она благоразумно решила обезопасить, настолько, насколько было возможно, свое родовое хозяйство от финансовых последствий деятельности мужа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Долги преследуют Владимира Карловича, который упорно (и довольно успешно) противится их выплате и добивается пересчета долгов в сторону их уменьшения. Так в отчете за 1904 год мы читаем: «По заслушании доклада Управы о положении счетов по ликвидации земской механической мастерской, гласные Собрания Н. Д. Федорчуков, А. Н. Обухов и С. Л. Жуков заявили, что признают за собою долга по мастерской: первый 130 руб., и второй 10 руб. и третий 22 руб… Собрание постановило: поручить Управе взять с означенных лиц долговые обязательства в признанной ими сумме, затем, выключив эту сумму из общего счета необеспеченных документами долгов по мастерской, остальные 407 руб. 43 коп. обратить в начет на бывшую Управу в составе Председателя В. К. Лиліенфельдъ и членов: А. Н. Обухова, Ф. П. Каткова и Н. Д. Федорчукова, заведовавшего мастерской». Владимир Карлович полностью выплачивать этот долг отказывается и в поисках поддержки снова обращается в губернские земские и судебные инстанции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В отчаянной и почти безнадежной борьбе со своими недоброжелателями Владимир Карлович, неожиданно для последних, снова получает полную поддержку Губернского Земского Собрания и, даже, Правительствующего Сената!!! Обе инстанции посчитали расходы и убытки, понесенные уездным земством в результате деятельности Управы во главе с В.К. Лилиенфельдом оправданными и постановили эти убытки и долги списать. Это явствует из следующей записи в отчете: «Уездная Управа имеет честь при сем представить на рассмотрение Земского Собрания копию указа ІІравительствующего Сената от 10 Мая сего (1904-го) года за № 4394, об оставлении без последствий жалобы, принесенной Управою на определение Губернского по земским и городским делам Присутствия, отменившего постановление Уездного Земского Собрания о начете на бывшего Председателя Управы г. Лиліенфельдъ 542 руб. 36 коп.». По этому поводу в протоколе заседания Саранского Уездное Собрания появилась следующая запись: «Принята к сведению представленная Управою копия с указа Правительствующего Сената по делу о начете на бывшего Председателя Управы г. Лиліенфельдъ 542 руб. 36 коп. Исполнения не требуется».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И даже после своего переселения в мир иной Владимир Карлович продолжает «отмщать» своим недругам, укоризненно грозя им пальчиком из поднебесья. На нём остаются те долги перед Управой за пользование складом сельскохозяйственных товаров, взятые под обеспечение именными векселями и которые он сам признал. На своем заседании 1 Октября 1904 года Уездное Земское Собрание заслушивает доклад Управы по делу о взыскании фирмой М. Я. Рамъ с Саранского Земства 3334 руб. 66 коп., Собрание постановило: «1. Поручить Управе принять меры к скорейшему взысканию сумм по долговым обязательствам по складу за товары, приобретенные от фирмы «РАМЪ» и по мере поступления долга погашать Раму присужденную судом сумму, 2. Поручить Управе деньги 612 руб. по векселям г. Лиліенфельдъ взыскать с него судебным порядком, передав ведение этого дела присяжному поверенному. На будущее время Собрание рекомендует Управе вести судебные дела земства, непременно чрез присяжных поверенных». Сказано – сделано! Земское Собрание нанимает юриста для ведения дела по долгу бывшего председателя Управы. Однако, и на этот раз, ввиду чрезвычайного обстоятельства, коим явилась неожиданная смерть ответчика, снова терпит неудачу. Беда для земства кроется в том, что некому теперь выполнять обязательства по векселям. Ответчик умер, а его вдова – Мария Владимировна за несколько лет до этого события отделила свое хозяйство и счета от хозяйства и счетов мужа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В части отчета об исполнении решений записано: «Постановление о способах уплаты долга фирме «РАМЪ» опротестовано господином Губернатором и по постановлению Губернского Земского Собрания сумма долга занесена в расходную смету Саранского Земства на 1905 г. Взыскание денег 612 руб. осталось не произведенным за смертью г. Лиліенфельдъ».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Земское Собрание в последний раз пытается настоять на своем, не принимая во внимание решение высшей инстанции о занесении расходов в смету 1905 года. Так как отвечать по векселям некому, то оно (это происходит уже в 1907 году!) обращается к вдове умершего – Марие Владимировне Лилиенфельд с просьбой-предложением: не согласится ли она оплатить долг мужа. На эту просьбу Мария Владимировна, как и следовало ожидать, ответила отказом. Тут уж Саранской Земской Управе не осталось ничего другого как списать наконец и этот долг Владимира Карловича Лилиенфельда.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;С тех пор прошло более ста лет. Современные жители Саранска понятия не имеют о «страстях по Лилиенфельду», перепетиях и исходе его многолетней борьбы с коллегами по Земскому Собранию. Имя Владимира Карловича Лилиенфельда продолжают помнить немногие местные историки-краеведы, прежде всего в связи с бюстом А.С.Пушкина, приобретенным им за свой счет (за 1500 рублей) и переданным в дар городу, а также по поводу организации им Добровольного Пожарного Общества в Саранске и передаче в дар этому обществу духового оркестра (стоимость инструментов составила тоже немалую для того времени сумму в 250 рублей). Приведенный выше анализ фактов и документов Саранского Земского Собрания и Уездной Земской Управы позволяет сделать заключение, что в действиях сего офицера и гражданина не просматривается личная корысть, а его намерения и совершенные им действия ни в коей мере не порочат его честное имя.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;ПРЕКРАСНАЯ РОССИЯ ПРОШЛОГО… КОТОРУЮ МЫ ПРИДУМАЛИ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда я решился на написание этой нашей семейной хроники, то дал себе зарок сделать мое повествование максимально документальным, чем обрек себя на тяжкий и долгий труд. По ходу моего предприятия возникали многочисленные вопросы, требовавшие глубокого «погружения в тему». Мне пришлось привлекать многочисленные архивные источники, энциклопедии и исторические исследования, справочники и адресные книги, мемуарные издания. Ранее я упомянул уже как однажды увлекшись поисками в интернете известий, относящихся к роду Лукиных, я натолкнулся на повесть Бориса Гуля «Конь рыжий» и в оной на эпизод с описанием убийства Марии Владимировны Лукиной-Лилиенфельд. Естественно, в душе моей описание того гнусного события вызвало отвращение и негодование. Как же легко наш православный добрый народ в лице крестьян деревни Евлашево поддался на агитацию дезертира, мерзавца и негодяя Будкина, поднял руку на двух беззащитных женщин, убив одну и покалечив другую. Логика Будкина простая и известная нам по последующей истории нашей страны, и ставшей на долгие годы «модусом операнди» её мудрого руководства: «Нет человека – нет проблемы». Вырежем под корень барский род, и завладеем оставшейся без хозяев землей, которая будет навек нашей. И ведь решили всё демократическим путём – поставили вопрос на голосование и соблюли формальности и дали всем высказаться. И присутствующий народ высказался. Большинство подало голоса «за» – за то, чтобы убить барыню, а заодно и её дочку. После уж точно спрашивать будет некому. И, не откладывая на завтра, пошли, и убили, и поместье разорили, покрушили и подожгли. Походя побили зеркала и окна, ковры порезали на части, скотину увели, а племенным жеребцам хребты переломали (да на хрена они в крестьянском хозяйстве, когда корма на рабочую животину не хватает!).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Откуда же в народе накопилось столько злобы и ненависти?! Пролистал я снова повесть Бориса Гуля и нашёл ответ на сей вопрос в описании ряда эпизодов из повседневной практики сусально-патриархального рабства крестьян пензенских помещиков, рабства до сих пор милого сердцам некоторых нынешних любителей российской старины. Не могу устоять супротив соблазна и привожу здесь некоторые фрагменты авторского текста, написанного красивым, правильным русским языком, в которых Борис Гуль, сам того не подозревая, ставит диагноз состояния российского общества, оставлявший только радикальные меры для избавления от его социальных недугов:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«В воскресенье могут приехать гости, соседи: Марья Владимировна Лукина с дочерью или Никита Федорович Сбитнёв…Она (Лукина) родилась, выросла, прожила всю жизнь в соседнем Евлашеве; уже давно хозяйство ползет из рук старухи, родовое гнездо разваливается, но ничего изменить не хочет нравная барыня, живет так, как жили деды и прадеды. Однажды маклаку, приехавшему покупать телок, с крыльца так и отрезала низким басом. – Телок продаю, да тебе дураку не продам, потому что стоишь передо мной в шапке. – Да что вы, барыня, Богородица что ль, чтоб перед вами без шапки-то стоять? – засмеялся маклак и отругиваясь поехал со двора умирающей дворянской усадьбы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Никита Федорович Сбитнёв, это – другое. Это евлашевский мужик, глава богатой неделеной семьи. В воскресенье он приходит попить чайку. В черном полуперденчике-полуподдевочке, остриженный по-крестьянски в кружала, с пегой рыже-седой бородой, Никита Федорович, на седьмом десятке занимается уж только пчельником, хоть старик еще кряжист. Он захватит обязательно рамку меду и за чаем, пия его до седьмого поту, не внакладку, а вприкуску, рассказывает, какой у него в этом году первый гречишный взяток, как работают его «пчелки». Часто он начинает вспоминать старину, об окружных помещиках, о том, что уцелело в памяти еще от рассказов деда. Помню, как одно такое воспоминанье Никита Федорович рассказал с сурово потемневшим лицом: будто его крепостной бабке барин Лукин, дед Марии Владимировны, приказал попробовать выкормить грудями кутят от околевшей любимой лягавой собаки. – До того, значит, эту свою суку барин любил, – сказал помрачнев, неловко закашлявшись Никита Федорович…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лукиньша-то вот еще держится, а многие тут вовсе попропадали от разных своих дворянских фантазиев, – поглаживая иконописной рукой пегую бороду, говорит Никита Федорович, – вот Алехин, Олферьевы, опять же Новохацкие. И словоохотливый старик вкусно рассказывает, кто и как из помещиков пропадал, как прожигали, прокучивали поместья, кой-у-кого Никита Федорович и землю купил. Соседнее Смольково помещик Новохацкий промотал на смольковских же девок. В богатом Лопатине отставной ротмистр Олферьев, с привезенной из Парижа француженкой, фейерверками и кутежами до тех пор удивлял весь уезд, пока именье не пошло с торгов, а барина не вывезли на единственном оставшемся ему шарабане. На торгах, глядя на распродажу своего добра, Олферьев лежал на диване и когда торг дошел до бархатной подушки под его головой, ее за рубль купил саранский прасол Постнов и подойдя к Олферьеву проговорил: «Подушка-то нам без надобности, только вот из-под барина-то ее вытащить!». И вытащил ее из-под Олферьева. Теперь от олферьевской усадьбы остались только развалины дома в сорок комнат, заросли жасмина, сирени, да кусок недорубленного еще липового парка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К вечеру, порасспросив о газетных новостях, о том, что «слыхать в столицах», Никита Федорович уходит домой, опираясь на вишневый подожок. А я седлаю белоногую кобылу и еду вглубь притихших ржаных полей по меже, заросшей повиликой, кашкой, медком. Воздух сух с запахом полыни. В ржаном пространстве перекликаются перепела. Вот она передо мной хлебная, полевая Россия и в ее тишине мне хорошо оттого, что в поскрипывающем седле я дома, это мое счастье, моя страна, ей я и буду служить. Едучи верхом, я пою отрывки стихов Пушкина, Некрасова, Алексея Толстого; дав кобыле шенкеля, пускаю ее в карьер и слушаю, как жужжит в ушах ветер и как дробно ударяются по земле подковы. И здесь же, в полях, несколько позже, – теперь это очень трудно представить – меня измучивала христианская философия Толстого. Согласно с Толстым я чувствовал, что живу грешно и стыдно, что вся окружающая жизнь с поваром, прислугами, тройками, отдыхающими бездельными родственниками, дурна и во зле. Как русский мальчик, я был душевно бескраен, а напор Толстого был так силен, что помещичья жизнь стала оборачиваться во мне душевным стыдом. На глупого работника, бродягу Антона, на вороватого кучера Андрея я глядел с завистью только потому, что они «живут трудами своих рук». И я помню ночь, когда я, помещичий мальчик, плакал, не зная, что же мне делать и как мне выйти из этой дурной нетрудовой жизни?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ночью я решал бросить именье, ученье, семью и ехать в Ясную Поляну к Толстому, чтобы он указал как же мне жить? По зеленой юности я думал, что у Толстого это знанье есть. Трудно мне было вырваться от Толстого, но произошло это как-то помимо моей воли, когда на закате я лежал в березовом лесу и вдруг исключительно остро почувствовал всю непередаваемую прелесть и этого леса, и этого закатного вечера, и, подумав о Толстом, я вдруг понял, куда манит меня этот богатырский старик. От любимых полей, лесов, от верховых лошадей, от ярмарок, песен, плясок, от деревенских прегрешений любви, от музыки, от всей России, мне ощутилось, что Толстой манил меня только к смерти. И тогда, в лесу, я внутренне оттолкнулся от него; слишком сильно я любил эту нашу цветущую землю».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вот такая занятная получается картина, такой социальный срез: один барин влюблен в родную землю и народ, ищет способа и точки приложения своих сил в служении оным, второй безумно любит свою легавую суку, третий проматывает поместье на смольковких девок. В результате обобщения вырисовывается лубочный образ этакого русского православного патриота-помещика, в шелковом халате, накинутом на твидовый костюм, с сигарой в руке рассуждающего о вере и отечестве и христианской морали (назовем его условно Никитой Сергеевичем). А что же на фоне этой безмерной любви барина к отечеству происходило в описываемое время с землевладением и землепользованием, например, в отдельно взятой Пензенской губернии, типичной черноземной губернии Российской Империи? Мы видим, что пензенские дворяне стремительно теряли свои имения (так наша Мария Владимировна Лилиенфельд-Лукина после смерти мужа распродала большую часть своих земельных владений, оставив из 2037 десятин всего около 550 в родном Евлашеве).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Статистика изменений в структуре землевладения в Пензенской губернии того времени такова: в 1877 году помещичье землевладение охватывает площадь в 1 977 081 десятин, в то время как крестьянское составляет всего 53 854 десятин. Еще 3 693 десятин находились в общественном пользовании. Это экономический итог так называемой «Великой Реформы». В 1905 году, то есть через 44 года после отмены крепостного состояния крестьян в помещичьем землевладении находилось 787 084 десятины, в частном крестьянском – 118 156 десятин, в пользовании обществ и товариществ 141 550 десятин. То есть наибольшем количеством земли и в 1871, и в 1905 году обладали помещичьи хозяйства. Хотя за эти годы помещики и потеряли одну треть земли, они всё еще располагали значительной экономической мощью. В 1871 году средняя величина дворянских землевладений в Пензенской губернии составляла порядка 657.8 десятин, а средний крестьянский двор имел 10.4 десятины. В 1905 году средний размер дворянского хозяйства уменьшился до 629.7 десятин, а средний размер частного крестьянского хозяйства уменьшился до 7.5 десятин.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ну а как обстояли дела на грани столетий с духовным, нравственным развитием страны и народа? Припоминая факт, что Владимир Карлович Лилиенфельд руководил первой Переписью населения 1897 года в Саранском уезде, по результатам проведения которой он был отмечен и поощрён, я через интернет-портал «Библиотека Президента РФ» погрузился в материалы отчетов Переписи 1897 года. Перепись выявила, что доля грамотного населения в целом по Империи составляла всего 21.1 % (среди мужского населения – 29.3 %, а среди женского 13.1 %). Имелись значительное отличия в уровне грамотности между губерниями. Так в Пензенской губернии ДОЛЯ НЕГРАМОТНОГО НАСЕЛЕНИЯ превышала 86 %! В обеих столицах грамотное население составляло 52–56 %, в то время как в Эстляндской губернии грамотными было 96 % населения, а в Лифляндской губернии 95 %. В двух последних губерниях крепостное право было отменено еще в 1815–1817 годах, что способствовало развитию национального самосознания, самостоятельности и тяги у коренного населения к образованию. В целом же по Российской Империи уровень неграмотности был чудовищным. И хотя с 1894-го по 1914 год расходы бюджета на образование выросли в 7 раз, и рост расходов на образование втрое превышал рост расходов на оборону, в 1911 году лишь около 43 % всех детей соответствующего возраста посещало начальную школу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Социальное неравенство, пережитки крепостного права в аграрном секторе и неграмотность населения были тем багажом, с которым Россия вступала в ХХ век. Земельная реформа господина Столыпина, модернизация промышленности и образования опоздали лет на 40, и страна, уже пережившая в начале века первую революцию, на полных парах неслась ко второй революции, которая должна была непременно и неизбежно осуществиться, причём в самых кровавых и диких формах. И она таки осуществилась…<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пока я занимался своими рабочими обязанностями, появились дополнительные сведения о предках-родственниках. Так удалось выяснить личность первой супруги Юлия Карловича Лилиенфельда. Ею оказалась Юлия Драгановна Йовеко – дочь отставного лейтенанта австрийской военно-морской службы Драгана Йовеко, православного вероисповедания. Венчание состоялось 11 сентября 1880 года в Морском Богоявленском соборе в Кронштадте (ГИАРФ, Фонд 19, Опись 028, дело 95, стрю 277).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кроме того удалось узнать, что уже после выхода в отставку Юлий Карлович Лилиенфельдт со второй супругой, дочерью дворянина, Еленой Константиновной (урожденной Климовской) успел произвести на свет двух сыновей – Михаила Юльевича, родившегося 15 августа 1909 года, и Петра Юльевича, родившегося 26 августа 1910 года. Данные о сыновьях получены из ГА Сумской области, Украина.<br>
<br><br>