Монах Варнава (Санин)
Всё или ничего. Рассказы для детей и юношества

   Допущено к распространению Издательским Советом
   Русской Православной Церкви
   ИС Р22-124-0596

   Часть 1
   Общий секрет
   Современные рассказы

Выше мечты

   Максиму Сергееву очень захотелось слетать в космос.
   Конечно, он прекрасно понимал, что в девять с половиной лет никто не пошлет его на орбиту Земли. Как в десять. И даже в пятнадцать… Детей и юношей в космос пока еще не посылают.
   Он бы и сам полетел. Да не было даже ракеты. Поэтому ему оставалось только одно: готовиться к тому, чтобы мечта стала явью прямо сейчас!
   Решив так, Максим деловито оглядел свою детскую комнату: с чего бы начать? Взгляд остановился на круглом аквариуме, в котором среди зеленых водорослей важно плавали красно-желтые круглобокие, с пышно спадавшими вниз хвостами вуалехвосты.
   «Буду привыкать к скафандру!» – быстро смекнул Максим.
   Он ловко выловил сачком неповоротливых вуалехвостов и пересадил их в литровую банку. Конечно, большим рыбкам сразу стало в ней тесно. Но Максим, водрузив на голову освобожденный от воды аквариум, решил, что пусть и они потерпят немного.
   Ведь их любимому хозяину тоже непросто будет ходить в оказавшемся неожиданно тяжелом и неудобном «скафандре»! Бродить, спотыкаясь о стулья и столы, в комнате, а затем и по всей квартире Максиму вскоре надоело. И тут его осенило: «Лифт!»
   В доме – пятнадцать этажей, прекрасная возможность выработать привычку к подъему на самый верх в скафандре.
   Недолго думая, Максим выскочил на лестничную площадку. И – вот удобства первого этажа! – сразу вошел в оказавшийся свободным лифт.
   Со словами: «Ключ на старт!» – он нажал на самую верхнюю кнопку.
   Кабина, привычно вздрогнув, начала быстро подниматься. И… остановилась на седьмом этаже. В открывшийся лифт вбежал молодой мужчина, папин приятель.
   – Мне наверх! – непривычно чужим, гулким голосом сообщил Максим.
   – А мне вниз! Опаздываю! – простонал мужчина.
   – Ну ладно! – согласился Максим. И нажал нижнюю кнопку.
   Сосед всегда был веселым и добрым, за что его и уважал папа. А еще сообразительным. Он сразу обо всём догадался и сказал:
   – Что, в космос полетел? Смотри только к ужину вернись, а то родители будут волноваться!
   Он громко запел:

     И снится нам не рокот космодрома,
     Не эта ледяная синева…

   Но вдруг, осекшись на полуслове, он как-то внимательно вгляделся в Максима и постучал себя по лбу указательным пальцем.
   – Чего? – начал было обижаться тот.
   И услышал:
   – У тебя там трава!
   – А-а… – Скосив наверх глаза, Максим увидел приклеившуюся к стеклу водоросль и быстро ответил: – А это для того, чтобы кислород вырабатывать!
   – Ну надо же, до чего наука дошла! – с деланым уважением протянул сосед.
   И, выходя, еще громче запел:
   А снится нам трава, трава у дома, Зеленая, зеленая трава!
   После этого Максим уже без всяких помех два раза подряд поднялся и спустился на лифте. А на третий раз… застрял! Почти на самом верху. В отчаянии он стучал по кнопкам, пытался вызвать аварийную службу – всё бесполезно. Кабина не двигалась ни туда, ни сюда.
   Потекли медленные, томительные минуты. Аквариум начал больно давить на шею… Водоросль щекотала… И в космос Максиму уже расхотелось лететь. Тем более что он явно, как понял теперь, стал мечтать о нем от нечего делать.
   Но тут, к счастью, дверь сама неожиданно открылась, и Максим увидел своего друга – Колю Боброва, который жил на пятнадцатом этаже.
   – Что это с тобой? – опешил тот. – Куда это ты в таком виде?
   Максим сразу приосанился и гордо сказал:
   – Я – в космос! А ты?
   Коля озадаченно покачал головой и ответил:
   – А я – к Богу!
   Максим знал, что приятель, в отличие от него, ходит в храм и в воскресную школу. Много чего от него слышал, в том числе и предложения ходить вместе. Но всё же на всякий случай уточнил:
   – А это выше космоса?
   – Нашел что спрашивать! – упрекнул его Коля. – Да это даже сравнить нельзя! Пошли – сам убедишься!
   После этого Максиму окончательно расхотелось становиться космонавтом. К радости Коли, он попросил немного подождать его, пока снимет с головы надоевший аквариум и переоденется. И вместе с приятелем пошел в храм.
   Целых три часа провел он там, потому что после службы еще долго беседовал на лавочке со священником. И был как никогда рад всему, что увидел и услышал. А Коля – так просто счастлив за друга!
   Единственными, кто оказался недовольным во всей этой истории, были вуалехвосты. Ведь всё это время им пришлось томиться в тесной банке!

Первая исповедь

   Целых три дня Гриша, путаясь в незнакомых церковнославянских словах, вычитывал утреннее и вечернее молитвенные правила. Всю пятницу пропостился. И решил, что уже стал святым.
   Он так прямо и сказал об этом священнику, когда подошел на исповедь перед Причастием. А еще с нескрываемой гордостью добавил, что даже не знает, в чем каяться, потому что не видит у себя никаких грехов. И вообще, он и так причаститься достоин!
   Священник был стареньким, мудрым батюшкой. Он с хитроватой улыбкой взглянул на мальчика и, словно в шутку, уточнил:
   – Так ты, стало быть, уже святой? Ах, как хорошо! Тогда давай-ка скорей становись вон туда, к стене!
   – Это еще зачем? – не понял Гриша, глядя на пустую стену, куда показывал батюшка.
   И услышал:
   – Храм, как сам видишь, у нас только восстанавливается. Фресок и икон не хватает. Вот ты и будешь теперь вместо иконы!
   Священник сам подвел Гришу к стене. Оглядел его и посетовал:
   – Всё хорошо, жаль только, нимба над головой не хватает! Но не беда, мы его в следующий раз подрисуем!
   Сказав так, батюшка ушел исповедовать остальных прихожан.
   А Гриша… Грише вдруг стало как-то неуютно.
   Казалось, все люди в храме смотрят на него. И правда, как на святого.
   «А если хорошенько разобраться, какой я святой? – подумалось вдруг ему. – Папе с мамой всё время грублю… Младшую сестренку то и дело обижаю, а над старшей смеюсь! Учительнице соврал, что болел, и поэтому не сделал домашнего задания… Лёшку из второго подъезда ни за что ни про что недавно побил…»
   Многое что неожиданно для самого себя понял Гриша. О самом себе. Несколько раз он хотел убежать от стыда из храма. Но почему-то даже не смел тронуться с места, куда его поставил священник.
   А тот тем временем доисповедовал последнего человека. И сам обратился к мальчику:
   – Ну что, всё еще не знаешь, в чем каяться?
   – Знаю, – чуть слышно пролепетал Гриша.
   – Тогда почему всё еще там стоишь?
   – Так ведь я грешен и недостоин причащаться…
   – Все мы недостойны! – вздохнул батюшка. И уже совсем по-другому – ласково и серьезно – улыбнулся. Подвел мальчика к аналою, на котором лежали Крест и Евангелие. И сказал: – Вот теперь тебе самое время!

Новый закон бутерброда

   В новых многоэтажных домах всё по-новому. И люди, и стены, и даже запахи. А самое главное – новые друзья!
   С одним из них Витя познакомился так.
   Из подъезда только что заселенного здания вышел мальчик с большим, чрезвычайно аппетитным на вид бутербродом в руке. Ему было столько же лет, и Вите стало ясно, что они наверняка будущие одноклассники. Поэтому он не стал особенно церемониться.
   – Я – Витя! – сразу назвался он.
   – А я – Саша!
   – Поделись, а?
   – Пожалуйста! – охотно согласился Саша и тут же деловито спросил: – А… как?
   – А что, разве есть какая-то разница? – удивился Витя.
   И услышал:
   – Еще бы! Ты что, закон бутерброда не знаешь?
   – Это когда он всегда падает маслом вниз?
   – Нет, другой!
   Саша отломил маленький кусочек:
   – Можно делиться по-соседски. – Затем разломил бутерброд пополам: – Можно по-братски. – После этого он добавил к предназначенной для Вити половине еще немного: – Можно по-дружески. – И наконец протянул весь бутерброд: – А можно и по-монашески. Так меня, когда мы ездили паломниками в монастырь, монах научил!
   – Ух ты! Здорово! – восхитился Витя. – Хорошо жить с монахами!
   Он вернул большую часть бутерброда Саше, давая понять, что они теперь с ним друзья. Расспрашивая и рассказывая обо всем на свете, отправился с ним на площадку играть. А Сашу с его легкой руки после этого все стали называть не иначе, как Сашей-монахом.
   Хотя тому не было еще и двенадцати…

Скамейка

   Слыхали?
   Вся сельская школа отправляется завтра в праздничную поездку на День города. А Костя Луночкин остается дома. Так решил сам директор школы.
   И правда, не только учителям, но и самим ребятам надоели вечные шуточки Кости.
   То он стулья перед началом уроков разберет и сложит так, чтобы они рассыпались под садящимися. То один из портретов великого ученого или писателя на классной стене вниз головой повесит. В итоге учитель, ничего не понимая, чтобы лучше рассмотреть, вдруг начинает клонить голову набок – ниже, ниже… Отчего, конечно же, сразу дружный смех – и сорван урок!
   Словом, всё: Костя не едет! Можно ничего не опасаться хотя бы в этой поездке.
   Ах, так? И Костя решил отомстить…
   Зная, что все как один придут в самой лучшей, нарядной одежде, он ранним утром прокрался на школьный двор и, хихикая в кулак, густо выкрасил одну из скамеек. Красным… Синим… Зеленым…
   – Вы у меня все как зебры сейчас будете! – только и слышалось в ранней утренней тишине.
   Он бы и все остальные скамейки так же испачкал. Краски было хоть отбавляй. Да времени не хватило.
   Один за другим на дороге стали появляться сначала учителя, а затем и ученики.
   – Ладно, и этого с вас хватит!
   Довольно потирая ладони, Костя спрятался за старую липу и стал ждать.
   Кто-то, позевывая, опустился на одну скамейку. Кто-то на другую. А на эту – ну хоть бы кто-то один сел! Тем более что уже подъехали автобусы и вот-вот должна была начаться посадка.
   Не выдержав, Костя вышел из-за дерева, подошел к выкрашенной скамейке, чтобы предложить ребятам отдохнуть и здесь. Но, увидев его, те радостно закричали:
   – Костя! Как хорошо, что ты сам пришел!
   – Это еще почему? – насторожился Костя.
   И неожиданно услышал:
   – Так ведь мы за тебя упросили директора, и ты тоже едешь с нами!
   – Бегали за тобой, а тебя дома почему-то не оказалось. И водители уже не могут ждать ни минуты!
   – Идем скорее в автобус!
   – Бежим!!!
   – Да вы что?! – обрадованно воскликнул Костя.
   И от изумления сам так и сел на свою скамейку…

Чужое место

   Федя Карпов уступил вошедшей на маленькой остановке старушке место в автобусе. И победно огляделся вокруг. Еще бы! Автобус-то пригородный, целый час до города ехать. Да и место было одно из самых лучших. И досталось оно ему не так просто!
   Хорошо, что он точно знал, где всегда тормозит водитель. Поэтому не поленился прийти заранее и встал прямо там, где будут передние двери.
   Правда, пришлось потолкаться с ровесниками и пронырнуть между взрослыми, но всё равно это место досталось ему! Он с наслаждением расположился на нем. Настроился со всеми удобствами ехать до самого конца пути.
   И вдруг эта старушка…
   Как только она, опираясь на палочку, с трудом поднялась в автобус, все сидевшие пассажиры, как по команде, сделали вид, что ничего не заметили. Одни тут же прикрыли глаза, словно спят. Другие срочно принялись читать захватывающие книги или искать в своих сумках что-то такое важное, без чего просто жить нельзя… Федя тоже немедленно принялся смотреть в окно. Но… старушка встала совсем рядом.
   Скосив невольно глаза, он увидел в ее старых-престарых руках тяжелую сумку и похожую на клюку Бабы-яги самодельную суковатую палку… Раздражение охватило Федю. И чего этой бабушке не сиделось дома? Захотела гостинчиков внукам привезти – так приехали бы за ними сами! Небось и машины имеют! Могли бы и красивую трость ей в аптеке купить!
   Однако по мере того как колеса автобуса наматывали километры дороги, раздражение начали сменять угрызения совести. Федя вспомнил, как любит его и как быстро устает, даже что-то немного сделав по дому, его родная бабушка, которая, пожалуй, даже моложе этой.
   В конце концов он не выдержал. Нехотя, кое-как поднялся. И теперь с чувством явного превосходства смотрел, как отреагировали на этот его поступок другие.
   Сама бабушка долго-долго благодарила Федю. А пассажиры… Они и правда уже спали или читали.
   Только двое, кажется, и заметили его подвиг. Девочка из младшего класса, смотревшая на него с восторгом, будто на рыцаря из давнишних времен. И мужчина в очках – бухгалтер из сельской конторы.
   Но тот, почему-то странно усмехаясь, поглядывал то на Федю, то на боковую стену автобуса, где прямо над сиденьем висела какая-то табличка. Федя перевел на нее глаза, вчитался и… Всю его гордость как рукой сняло. На табличке было написано: «Места для пожилых людей и инвалидов»!

Деревня и село

   Чем выше человек задирает нос, тем больше вероятность, что он где-нибудь да споткнется. А Ваня Сидоров, приехавший на каникулы из Москвы в село Никольское, и вовсе сел в лужу. Случилось это так.
   Едва познакомившись с новыми друзьями, он, пренебрежительно кивая на маленькие деревянные дома, среди которых были лишь две кирпичные пятиэтажки, на единственный магазин и покосившийся от времени клуб, пренебрежительно заметил:
   – Да, единственное, что у вас есть в деревне – так это воздух!
   – У нас не деревня, а село! – тут же поправил его только что давший покататься на своем велосипеде парень.
   – Да какая разница? – отмахнулся от него Ваня.
   – Как это – какая? – возмутились остальные ребята.
   – Большая!
   – Деревня – это когда без храма!
   – А с храмом – уже село!
   – Ну, что касается храмов и соборов, то у нас, в Москве, их не счесть! – с видом явного превосходства заявил на это Ваня.
   Ребята, явно завидуя, переглянулись между собой – возразить на такое им было нечего.
   – Надо же…
   – Ага!
   – Каждый день можно ходить ставить свечки или на службу!
   – И в каком же из них ты прихожанин?
   – Кто? – не понял Ваня.
   – Ну, в какой храм ходишь чаще всего?
   – Я? Да ни в какой! Я только на футбол или на хоккей. Или на крупные концерты рок-музыки! – снова начал гордиться гость из Москвы.
   И вдруг услышал:
   – Так, стало быть, ты сам деревня, коли живешь без храма!
   Вот так Ваня и сел в лужу. Конечно, не в прямом смысле (хотя после недавнего дождя луж в селе было хоть отбавляй), а в переносном, как сказал парень с велосипедом. Но всё равно легче Ване от этого не стало.
   Потому что восстанавливать свой авторитет ему пришлось до самого конца каникул!

Два подхода
(SMS-рассказ)

   «Толя, что нам задали на дом по русскому языку?»
   «Упрожнение 213 или 215».
   «А точнее?»
   «Сам ни магу понять. У меня подчерк плохой».
   «Ну, тогда я, пожалуй, оба напишу!»
   «Пишы, пишы! Отличник… А я вабще не буду. Зачем зря ни нужную работу делать?»
   А правда – зачем?

Ябеды
(SMS-рассказ)

   «Леночка! А Светка сегодня про тебя так нехорошо сказала! Хотя сама, между нами, самая худшая в классе!»
   «А кто же лучший?»
   «Конечно, мы с тобой! Как живешь? Чем занимаешься?»
   «Да вот, показываю Светочке нашу переписку. Она как раз сейчас у меня в гостях!»

Обычная история
(SMS-рассказ)

   «Андрюша, ты выучил уроки?»
   «Да, мама!»
   «Все-все?»
   «Конечно!»
   «И всё-всё запомнил?»
   «Ну да!»
   «А что вам на сегодня задали?»
   «Сейчас посмотрю…»

Добрая сила
(SMS-рассказ)

   «Лёнь, давай Витьку завтра побьем!»
   «За что?»
   «Он меня после уроков знаешь как по спине стукнул! Одному мне с ним не справиться. А ты сильный, боксом занимаешься!»
   «Вот и он мне тоже сейчас с этим звонил. Только говорит, что это не он, а ты его ударил!»
   «А что ты?»
   «Что я? Думаю…»
   «О чем?!»
   «Как вас теперь помирить!»

Контрольная работа
(SMS-рассказ)

   «Дочка, ты почему не позвонила мне на большой перемене?»
   «Некогда было! Нам вдруг объявили контрольную по алгебре. Сижу и не знаю даже, с чего начать…»
   «Помоги тебе Господь! Вразуми и укрепи!»
   «Ой, только не надо молиться!»
   «Это еще почему?»
   «А у меня всегда после твоих молитв или двойка, или с подружками неприятности!»
   «Всё правильно. Это потому, что Господь такими скорбями помогает тебе вспомнить о Нем!»
   «А если я прямо сейчас Его вспомню?»
   «Конечно! Давно пора! Помолись! И я вместе с тобой!»
   «Ладно… попробую…»
   «Ну как у тебя, дочка?»
   «Мам! Ничего не понимаю! Кажется, я написала, и всё правильно! Посмотрим, какая завтра будет отметка. Самой интересно…»

Всё или ничего

   Саша с самого раннего детства и минуты не мог прожить без хвастовства. Он хвастал всем чем угодно. Причем не только хорошим, что сделал, но даже… плохим!
   Как только не отучали его от этого родители! Дали ему в качестве поучительного примера книжку про лягушку-путешественницу, которая лишилась всего из-за этого качества. И что же? Саша выучил сказку наизусть и стал этим хвастать!
   Шли годы. Но Саша не унимался. И чем дальше, тем сильнее. Хотя справедливости ради надо заметить, что в двенадцать лет хорошего у него стало гораздо больше, чем плохого. И добивался он немалого.
   В школе Саша получал только отличные оценки, не раз побеждал на математических олимпиадах, крупных шахматных турнирах, заработал несколько юношеских разрядов и в других видах спорта. Он стал умным, собранным, крепким.
   И был интересным собеседником даже для взрослых людей. Но… но… но… Всё портило хвастовство!
   Родители наказывали его за это. В школе стыдили. Друзья просто смеялись над ним. Всё было напрасно! Не помогло даже то, что сначала понемногу, а затем все чаще Саша стал ходить в храм.
   Но вот однажды, читая дома Евангелие, как это посоветовал ему священник, он вдруг остановился на словах Христа, которые неожиданно поразили его: без Мене не можете творити ничесоже [1 - Ин. 15, 5.].
   То есть в переводе на современный русский язык, с которым немедленно для точности понимания смысла на всякий случай сверился Саша: «Без Меня не можете делать ничего».
   Этот перевод в девятнадцатом веке [2 - Точнее, в 1816 г.], как рассказал в воскресной школе священник, сделал умнейший человек своего времени, святитель Филарет (Дроздов), который самому Пушкину сумел ответить достойными стихами! А утверждая, что в Священном Писании истинно каждое слово, на вопрос: «Неужели вы, образованный человек, серьезно верите в то, что кит проглотил Иону?» – он заметил: если бы в Библии было сказано, что не кит проглотил пророка Иону, а Иона – кита, он всё равно поверил бы. Ибо в Писании неложно каждое слово!
   «Постой… погоди! – ахнул Саша, как никто другой из его ровесников умеющий быстро и точно думать. – Это что же получается… если без Бога человек ничего, ну совсем ничего, не может сделать, то, значит, все мои достижения, даже самые-самые маленькие, не моя заслуга?!»
   Сделав такое открытие, он всерьез и надолго задумался… После чего раз и навсегда перестал хвастать.
   Вот так то, чего не сумели ни любящие родители, ни опытные педагоги, ни верные друзья – сделала лишь одна строка Евангелия. Лишний раз доказав, что без Бога мы действительно не можем ни-че-го!

Громкий ужас, или Как отучить попугая разговаривать

   Папа с мамой подарили своего сыну Лёше на десятилетие попугая.
   Как-никак первый юбилей! Поэтому попугай был не какой-то там простой, волнистый, размером с канарейку. А настоящий – большой, даже огромный, с забавным хохолком на голове.
   Но самое главное – он умел разговаривать! И раскатисто произнес фразу, которой, судя по всему, родители научили его за время пути домой.
   – С днем р-р-рождения! – неожиданно прокричал-произнес попугай и даже поклонился.
   Лёша был в полном восторге.
   – Конкретно, прямо, типа, как по телеку! – радостно закричал он.
   – Держи! – вручая сыну клетку с подарком, торжественно сказал папа.
   А мама добавила:
   – Как нам сказали в зоомагазине, птица из хороших рук, из очень старой и вежливой интеллигентной семьи!
   – Поэтому, – многозначительно поднял палец папа, – заодно и правильной речи у него научишься. А то у тебя в последнее время сплошной сленг и какой-то непонятный акцент, хотя по английскому языку нетвердая тройка!
   – Ладно! – буркнул Леша, думая, что вечно эти взрослые своими замечаниями всё дело испортят.
   Он внес клетку в свою комнату. Нетерпеливо открыл дверцу. И попугай с криком: «Ур-р-ра! Свобода!» – вылетел на простор.
   Он покружил по комнате и, облюбовав место, сел прямо у аквариума, на подоконник. Рядом с зелеными водорослями и цветными рыбками птица смотрелась как нельзя лучше. Леша полюбовался такой живой картиной из южных стран и подмигнул:
   – Ну, привет!
   – Здр-р-равствуйте! Пожалуйста! Спасибо! – охотно откликнулся попугай.
   И тоже подмигнул. Только сразу двумя глазами.
   – Вау, и правда вежливый! – подивился Леша.
   Тут он вспомнил, что рассказали о птице родители. Нахмурился. И как всегда, решил всё делать по-своему. То есть чтобы не он у нее, а она у него училась!
   – Попка дур-р-рак! – сразу определяя, кто есть кто, строго прикрикнул он.
   – Арго хор-р-роший! – не согласился попугай. – Благодарю, пожалуйста, до свиданья!
   – Ах, так, значит, тебя Арго [3 - «Арго» — так назывался корабль, на котором, согласно известнейшему мифу, в глубокой древности аргонавты плавали за золотым руном.] зовут? – понял Леша и проворчал: – Прикинь? Ну и хозяева у тебя были! Тоже мне, вежливые и интеллигентные… Простую и понятную кличку дать не смогли! Ну ничего, мы тебя быстро переименуем! Был ты Арго, а будешь… Рэпом! Кстати, знаешь, что это такое?
   Попугай на этот раз ничего не сказал и только молча покосился на рыбок.
   – Ага! Не знаешь! Хотя уже, наверное, почти сто лет живешь! – довольно усмехнулся Леша. – Тогда слушай!
   И на всю громкость включил свою любимую песню.
   При первых же звуках музыки попугай вздрогнул. От зазвучавших быстро-быстро, с каким-то странным искажением русских слов замер. И без того круглые глаза его полезли из орбит. Наконец с криком «Пожар-р-р!» попугай сорвался с подоконника и нырнул в свою тесную клетку. Там его начала бить сначала мелкая, а затем крупная дрожь. Леша понял, что еще немного – и птица потеряет сознание.
   «Но не выключать же из-за этого музыку? – решил он. – Пусть привыкает!»
   Ну, не сразу, конечно…
   Он взял клетку и перенес ее в комнату старшего брата. Тот как раз сидел перед телевизором и смотрел автомобильные гонки. Брат уже приближался к своему второму юбилею и очень надеялся, что родители подарят ему вместо мотоцикла машину. Он был так увлечен зрелищем, что не заметил диковинного попугая в руках Леши. А пронзительные комментарии ведущего, вопли зрителей, рев от машин стояли такие, что даже закаленному роком и рэпом Лёше стало не по себе. Что уж говорить о бедной птице…
   Увидев, что попугаю стало еще хуже, Лёша поспешно понес его к маме. Она, переживая и плача, наслаждалась очередной серией своего бесконечного сериала. Только и здесь попугаю не было облегчения. Главную героиню как раз похищал какой-то злодей. Поэтому слышались душераздирающие отчаянные крики жертвы, злорадный смех похитителя и стрельба тех, кто спешил на помощь…
   Оставался еще папин кабинет. Но Лёша не рискнул войти в него, потому как папа разговаривал с кем-то на повышенных тонах. Причем так, что из-за приоткрытой двери отчетливо слышалось каждое слово.
   Не зная, что делать, Лёша позвонил своему однокласснику, у которого, как он знал, были волнистые попугайчики.
   – Прикрой клетку своего одеялом, только смотри, так, чтобы он не задохнулся, и все дела – он сразу уснет! – посоветовал тот.
   Так Лёша и поступил.
   Он сбросил одеяло лишь вечером, перед тем как взять клетку с попугаем в зал, куда все собрались на праздничный, в честь его дня рождения ужин.
   – А вот и наш именинник! – радостно встретила его мама.
   – С подарком! – гордо добавил папа.
   – Надо же, – во все глаза уставился на, безусловно, очень дорогую птицу брат. И надежда на машину в его глазах сменилась уверенностью. – А ну, изреки нам что-нибудь, птичка! – потребовал он.
   – Да, – поддержал старшего сына папа и вопросительно взглянул на младшего. – Покажи, чему научился наш новый жилец?
   – Например, «здравствуйте»! – подсказала мама. – Или «с днем рождения, Лёша»!
   Попугай как-то странно посмотрел на новых хозяев. Хотел привычно ответить. Но не смог. Зато вдруг захлопал крыльями. Хохолок на его голове воинственно приподнялся. И… что тут началось!
   Зал наполнился полупонятной скороговоркой рэпа, ревом автомобилей, криками комментатора и зрителей авторалли, выстрелами, дикими голосами героев маминого сериала, наконец, нервным папиным разговором, который слово в слово запомнил попугай.
   – Унеси его поскорее! – услышав всё это, а главное, самого себя, встревоженно замахал руками папа. – А то он сейчас взорвется, как телевизор!
   Лёша, и сам видя, что попугай на пределе, поспешно унес к себе клетку и уже привычно прикрыл ее одеялом.
   Вернувшись в зал, он услышал мамин голос:
   – Это просто какой-то тихий ужас!
   – Громкий ужас! – поправил ее папа.
   – Да… – беспомощно разводя руками, вздохнул Леша.
   – Жалко птичку! – вставил свое мнение старший брат.
   И всей семьей они стали усиленно думать: как отучить этого попугая разговаривать или хотя бы заставить забыть всё то, что он успел услышать у них?

Вопрос вопросов

   Заспорили как-то ребята из шестого класса о том, кто кем мечтает быть, когда вырастет. Каждый пытался доказать, что его мечта самая что ни на есть высокая и наилучшая. Школа была элитная, потому и мечты, соответственно ей, немалые.
   Один хотел стать дипломатом и дорасти до уровня чрезвычайного и полномочного посла в какой-нибудь из крупнейших стран. Другой – ученым с мировым именем, из тех, кому дают Нобелевские премии. Третий – скандальным (для большей известности!) журналистом. Четвертый…
   До четвертого, который обычно молчал, да и вообще никто не мог понять, как он оказался в такой школе, потому что родители его были простыми людьми, дело не успело дойти. Он только подошел, чтобы что-то сказать.
   Но тут заговорил Руслан Разгуляев, отец которого был одним из самых богатых в стране человеком и, собственно, содержал эту школу, чтобы не так скучно было учиться единственному сыну.
   – А я буду олигархом! – сказал как отрезал он. – После настоящей учебы, конечно!
   И все споры сразу же прекратились. Что можно было противопоставить такой мечте? Все знали, что Руслан действительно вот-вот поедет доучиваться за границу, а после будет делать всё, что захочет!
   И только четвертый, наконец, сказал то, что хотел сказать троим, но теперь уже – одному Руслану:
   – Ну хорошо, допустим, ты выучишься. А потом?
   – Что значит – допустим? – не понял тот и самоуверенно заявил: – Отучусь в Оксфорде или Кембридже и стану помогать отцу.
   – А потом?
   – Что – потом… Потом – для практики сделаюсь генеральным директором какой-нибудь корпорации!
   – А потом?
   – Потом отец откроет для меня уже свое настоящее дело.
   – А потом? – не унимался четвертый.
   Руслан уже с раздражением взглянул на него:
   – Потом сменю отца, соединю наши капиталы в единый и войду в первую десятку самых состоятельных людей мира! У меня будут дворцы и виллы, лучшие яхты, собственные спутники на орбите Земли, может, тоже свой футбольный или хоккейный клуб!
   – Это понятно, – равнодушно кивнул четвертый и вновь с интересом спросил: – А потом?
   – Что потом… Состарюсь и буду достойно отдыхать!
   – Хорошо, отдохнешь. Ну, а потом?
   Руслан тут же привычно открыл рот, чтобы ответить. И как ни старался, подыскивая подходящую мысль… не смог. Ему прекрасно было известно, что будет потом. Но ни говорить, ни тем более даже думать о том не хотелось. Ведь с окончанием жизни он потеряет всё, что будет иметь… То, что другим и не снилось! А это для него было страшнее всего на свете!
   И он молча отошел в сторону, сделав вид, что ему зачем-то нужно позвонить отцу. Хотя как по выражению лиц тоже вдруг задумавшихся над услышанным одноклассников, так и по себе понимал, что впервые за все годы учебы потерпел поражение в споре. И от кого?
   От того, кто вообще ни с кем никогда не спорил!

Живой пример
(SMS-рассказ)

   «Леша! Одолжи мне 3 тыс. руб. Только я даже не знаю, когда смогу их отдать!»
   «Прости, нет!»
   «А тысячу?»
   «Тоже!»
   «Но я же знаю, что у тебя есть! А хотя бы 500?»
   «Тем более!»
   «Эх ты! А еще друг называется. И в храм ходишь…»
   «Поэтому я и могу дать не в долг, а просто так!»
   «Это как?!»
   «Очень просто. Не сумеешь – не отдавай!»
   «Да разве теперь так бывает?»
   «Так было всегда!»
   «Где? У кого?»
   «У православных христиан!»
   «Почему?!»
   «Потому что так заповедал Христос».
   «Надо же… Вот это да! А что он еще заповедал?»
   «Прости, но только не он. А – Он. Имя Христа всегда нужно писать с заглавной буквы!»
   «Хорошо-хорошо, Он. Что Он еще вам сказал?»
   «Это не телефонный разговор! Приходи как-нибудь, поговорим!»
   «Зачем ждать? Да я прямо сейчас! Только не из-за денег, они мне завтра нужны. Бегу!»

Окончательный диагноз
(SMS-рассказ)

   «Ваня, ты где? Почему молчишь?»
   «В библиотеке. Здесь нельзя разговаривать!»
   «Ну наконец-то ты взялся за ум! А то с этими твоими электронными играми я думала, у тебя уже болезнь!»
   «При чем тут ум? Я просто прячусь здесь от дождя!»
   «Все равно, так зачитался, что даже не заметил, что дождь давно кончился!»
   «Что я, больной – читать? Я не зачитался, а заигрался. Взял для виду пару книг и играю!»
   «Всё, Ваня, мое терпение лопнуло! Бросай всё и немедленно ко мне!»
   «Это еще зачем?»
   «Пойдем к врачу!»

Воспитание будущего олигарха
(SMS-рассказ)

   «Папа, возьми трубку. Пожалуйста!»
   «Не могу, сын! У меня совет генеральных директоров».
   «Тогда пошли кого-нибудь из них, чтобы мне срочно купили машину!»
   «Рано. Тебе еще нет семи лет!»
   «Хочу машину».
   «А космический корабль тебе не нужен?»
   «Нужен. Но это потом. После настоящего самолета, как у тебя. А сейчас – машину!»
   «Нет».
   «Папа, я сейчас закричу!»
   «Кричи, я всё равно не услышу!»
   «Я выброшусь из окна!»
   «А на каком ты сейчас этаже?»
   «На первом».
   «Тогда тебе понадобится не машина, а инвалидная коляска!»
   «Папа, ты совсем меня не любишь!»
   «Люблю, сынок! И ты прекрасно знаешь, что всё мое – твое».
   «А мое – мое! Купи мне тогда хотя бы самую дорогую игрушечную».
   «Хорошо. Только куда тебе столько?»
   «В гаражи, как и у тебя!»
   «Ты до скольких умеешь считать?»
   «До тысячи!»
   «А сколько уже у тебя машинок?»
   «Миллион. Это будет – миллион первая!»

Короткий разговор
(SMS-рассказ)

   «Саша, помой посуду!»
   «Хор».
   «Почему не отвечаешь на мои звонки?» «Оч. занят».
   «Чем?»
   «Слуш. музыку!»
   «Что-что?»
   «Рок!»

Зимняя рыбалка
(SMS-рассказ)

   «Как ты, дорогой?»
   «Всё в порядке!»
   «Что-то звонки к тебе не проходят!»
   «А я звук отключил. Чтобы рыбу не распугать. Тут на льдине знаешь какой клев! Ты сама как?»
   «Я на рынок, в салон красоты и по магазинам».
   «А что дети? Еще спят?»
   «Какое там! Как всегда, в храме. Служба, а после – воскресная школа!»
   «Хоть бы в воскресенье отдохнули! Пора прекращать это безобра».
   «Ты где, дорогой? Почему замолчал?»
   «Прости! Пишу с чужого телефона. Мой вдруг упал прямо в лунку. А потом и я – около лунки. Головой об лед. Так что больше не до рыбалки. Но пока лежал, вот что надумал. Дети как ходили, так пусть и продолжают ходить! Больше того! Вернусь, решим – а не стоит ли и нам вместе с ними…»

Главный интерес
(SMS-рассказ)

   «Миш, ты футбол по ТВ смотришь?»
   «Да! А чего это ты смсками разговариваешь?»
   «Так ведь я на стадионе! Тут такой шум, что ничего не услышишь!»
   «Еще бы! Наши ведь гол забили!»
   «Когда?»
   «Только что!»
   «Надо же, я даже и не заметил!»
   «Ты что, не только оглох там, но и ослеп?»
   «Да нет, я за телекамерой слежу, жду, когда она на меня нацелится!»
   «Зачем?!»
   «Чтобы рукой помахать. Ведь на всю Россию! Один раз, кажется, получилось! Видел?»
   «Нет!»
   «Эх ты! Жаль! Ладно, всё! Буду обзванивать всех знакомых. Может, кто видел…»

Кто был на службе?
(SMS-рассказ)

   «Здорово, Макс! Ты почему это не в храме?»
   «Болею… Но представляю, что я, как и ты, на службе!»
   «А, ну тогда не смею мешать!»
   «Погоди! А ты сам где сейчас? Откуда пишешь?»
   «Из храма!»
   «Да ты что?! Там ведь нужно только молиться!»
   «А я уже устал! И обо всем передумал: во что играть сегодня буду, какой фильм смотреть… Теперь вот тебе пишу! Ну все, пока! Служба еще не меньше часа будет.
   Пойду во двор – может, там есть что интересное?»

Труд лентяя

   Говорят, есть три вещи, на которые человек может смотреть неотрывно. Это огонь, вода и… то, как работают другие.
   Паша Свинцов сам не особо любил трудиться. Поэтому, оказавшись в походе, куда пошла вся его школа, он сначала долго стоял, наблюдая, как трудятся мальчики.
   Когда те крикнули ему, чтобы помог устанавливать палатки, он сразу отошел к костру, на котором готовили обед девочки. Но те вскоре попросили его принести дров, а когда он отказался, то прогнали его, крича, чтобы не путался под ногами.
   И тогда Паша отправился к речке. Благо рыбы, серебристо игравшие на поверхности, были молчаливы. Никто больше не мешал ему думать – так, ни о чем…
   И он не отрываясь смотрел на воду.
   До тех пор, пока не раздалась команда, зовущая всех обедать!

Великое открытие

   Ох, и не любил Никита молитвы, которые каждый раз до и после еды читала бабушка. До еды он как можно быстрее хотел сесть за стол. После было лень даже вставать… А тут еще и молиться!
   В конце концов, папа, который, будучи куда более занятым человеком, всегда терпеливо выслушивал все до конца и не прерывался, даже если ему звонили, не выдержал.
   – Никита, – спросил он однажды после того, как все, поужинав всей семьей, еще не встали на молитву, – а кого это ты, собственно, будешь сейчас благодарить?
   – Как кого? – даже растерялся от неожиданности Никита. – Тебя, конечно, за то, что ты зарабатываешь деньги, на которые мама покупает продукты.
   – И всё? – уточнил отец.
   – Почему? Еще маму за то, что она так вкусно приготовила! – вспомнил Никита и, не дожидаясь еще одного вопроса, сам поспешно добавил: – Еще бабушку, которая ей помогает и сегодня вон каких пирожков напекла!
   – А – Бог?
   – Ой, да! – вспомнив, что они в молитве действительно обращались к Богу, согласно кивнул Никита. – Ну, и Его, конечно!
   – А если без этого твоего любимого «ну»? – с упреком покачал головой папа. И принялся объяснять: – Ты только подумай: кто дал мне такую работу, чтобы я, несмотря на непростые нынешние времена, мог обеспечивать семью всем необходимым и даже больше того? А маме с бабушкой здоровье, силы и умение вкусно готовить? Взять, к примеру, жареную картошку, салат, сыр, хлеб, которые ты ел, да те же пирожки! Кто даровал солнечный свет, тепло, дожди земле, чтобы она произрастила пшеницу, картофель, траву на лугах – для коров? И вообще, этот дом, в котором мы живем, воду, которую пьем, наконец, воздух, которым дышим, – кто это всё дал людям?
   – Как кто? Бог! – ахнул Паша.
   Разом все понял. И на этот раз самым первым встал перед иконами – на благодарственные молитвы!

Старые друзья

   Несмотря на то что Толе, Мише и Коле было всего по тринадцать лет, они называли себя – старыми друзьями! А как иначе? Ведь они подружились в три-четыре годика, и поэтому стаж их дружбы был таким, что иные взрослые позавидуют!
   Уже давно у них не было друг от друга никаких секретов. И если что кому не нравилось, то каждый говорил это прямо. Вот и сейчас, возвращаясь из школы, Толя набросился на Мишу:
   – Ну и чего ты добился своей правдой?
   – Двойки! – вздохнул сам немало огорченный такой отметкой Миша.
   – А мог бы соврать, что горло болит и не можешь говорить!
   – Но ведь я же здоров!
   – Да тысячу других причин можно было найти! – включился в разговор Коля, который был явно на стороне Толи. – Например, землетрясение по дороге случилось, и у тебя все, что ты выучил дома, из ума вылетело!
   – Да не было никакого землетрясения! Мы же ведь вместе шли! – напомнил Миша. – И врать я не хочу! И не буду!
   – Тьфу ты! – наперебой принялись возмущаться Толя и Коля.
   – Смотри, он опять за свое!
   – Как же ты дальше жить будешь?
   – Честно, – невозмутимо ответил Миша.
   – Слыхал? – подтолкнул Колю Толя.
   И тот, качая головой, просто набросился с упреками на правдивого друга:
   – Прямо какой-то пещерный век. Посмотри вокруг! Разве сейчас так живут? Время-то какое? Кто смел, тот и съел! Не солжешь и не украдешь – хорошо не проживешь. Конечно, мы понимаем: это плохо.
   Но ведь другие так поступают и вон чего добиваются!
   – Власти, денег, славы! – подсказал Толя. – На каких машинах ездят, в каких хоромах живут – цари бы позавидовали!
   Миша посмотрел на одного друга… На второго… И, наконец, как всегда, честно ответил обоим:
   – Вы были бы правы, если б мы жили одной этой жизнью. А раз после нее, как я вам уже сотню раз говорил, да только вы не услышали, все только начинается, то лучше уж я изо всех сил позабочусь о вечном! Чем о каком-то временном…
   – Опять двадцать пять! – воскликнул Толя и, кладя ладонь на плечо Коли, привычно сказал: – Пошли, друг! Он тоже никак не хочет нас слышать!
   Это не было крупной ссорой или даже малой размолвкой. Просто Толя с Колей жили в первом подъезде, а Миша – в третьем. Приветливо улыбнувшись друзьям, он пошел дальше.
   – А что, если он прав? – вдруг задумчиво сказал, глядя ему вслед, Коля.
   – Что? – решив, что ослышался, переспросил Толя.
   – Ну – а вдруг всё то, что он говорит и во что верит, – правда? Представляешь, какую непоправимую ошибку мы тогда с тобой совершим?
   Толя недоверчиво посмотрел на Колю. Затем – на уже далеко отошедшего Мишу. Пожал плечами. И ничего не ответил.
   А что, собственно, он мог на это сказать?

Чужая боль

   Темно-синим, уже не столько весенним, сколько летним вечером детвора весело ловила майских жуков. Только-только появившись из-под земли и расправив крылья, те доверчиво летели на желтый свет фонарей. И… почти тут же, оглушенные, падали на землю.
   – Ага! – слышалось торжествующе то в одном, то в другом конце просторного двора. – Есть! Поймал!
   – И я тоже!
   – А у меня сразу три!
   Мальчики и девочки всех возрастов, от пяти лет до пятнадцати (а кое-кому увлеченно помогали даже родители) внимательно озирались вокруг. Заметив крупного, неповоротливого жука, они кидались к нему и сбивали прямо на лету. Кто курткой. Кто фуражкой. А у кого не было ни той, ни другой – прямо плашмя ладонью.
   После этого пойманных жуков нанизывали на специально принесенные из дома шнурки или просто суровую нитку. И хвастали друг перед другом живыми ожерельями. Соревнуясь, у кого такое длиннее.
   Жуки беспомощно перебирали лапками. Они хотели жить, лететь к свету. Ноне могли. А дети бездумно продолжали это жестокое занятие.
   И только одна самая маленькая девочка сидела в сторонке и плакала, жалея майских жуков. За себя и за них.
   Ведь сами-то они не умели плакать от боли…

TV-груз

   – Алёша, тебе не кажется, что ты слишком много в последнее время смотришь телевизор? – спросил однажды Сергей Сергеевич сына.
   – Да есть немножко… – ответил Лёша.
   – Немножко?! – вмешавшись в разговор, возмутилась мама. – Да он целыми днями от него не отходит! Я уж не говорю про вечера!
   У Лёши с родителями всегда, насколько он помнил себя, и вот уже до одиннадцати лет, были самые доверительные отношения. И он очень дорожил этим. Поэтому, глубоко вздохнув, честно сказал:
   – Да я всё понимаю… Но как без телевизора? Он ведь не только интересен, но благодаря ему и много полезного можно узнать. Например, дополнительный материал к школьной программе!
   – Ну да! Например, хоккей или футбол! – подсказала мама. На это Леше нечего было возразить.
   А Сергей Сергеевич снова взял слово.
   – Если бы это было так, как утверждаешь ты, на все сто процентов, я бы и слова тебе не сказал! – словно размышляя вслух, проговорил он. – Но, к сожалению, после даже действительно очень полезной, а иногда и душеполезной передачи начинается жуткая реклама или такое, что…
   Он замолчал и вопросительно посмотрел на сына.
   – Ты сможешь сам немедленно отключить то, что тебе вредно, даже душевредно, или вообще еще рано смотреть?
   – Хорошо, – согласился, прямо глядя в глаза отцу и матери, Лёша. – Я попробую день-другой.
   На том разговор и закончился. Точнее, приостановился. Потому что ровно через два дня Лёша подошел к родителям и беспомощно развел руками:
   – У меня ничего не получилось. И как я это точно понял, не выйдет. Давайте продадим мой телевизор, чтобы я раз и навсегда сбросил с себя этот TV-груз!
   – Прекрасно! – переглянувшись между собой, обрадовались Сергей Сергеевич с супругой. И тут же дали объявление в газету о продаже телевизора сына.
   А заодно… и своего!

Ради Бога

   В гости домой приехал старший брат Серёжи – Виталий. В длинном черном подряснике. Семинарист. Будущий священник или даже монах!
   – Ой! – только и ахнул Серёжа.
   Вскоре он увидел, что Виталий изменился не только внешне, но и вообще стал каким-то другим. Серьезным. Необычайно вежливым. Молчаливым.
   – Я думал, ты уже и разговаривать там разучился! – выдохнул с облегчением Сережа, когда тот разговорился с родителями, рассказывая им о том, что преподают и какие порядки в семинарии.
   И услышал обращенное в его адрес:
   – Хорошо говорить ради Бога и хорошо молчать ради Бога!
   Вечером, когда они, как это было до отъезда Виталия на учебу, остались вдвоем в детской комнате, Серёжа не выдержал и спросил о том, что особенно не давало ему покоя:
   – Вот ты все молишься, учишься, чтобы потом служить в церкви Богу. А сам-то… веришь? И вообще…
   – Что – вообще? – не успев даже ответить на первый вопрос, который показался ему излишним, уточнил Виталий.
   – Что такое вера?
   – Вера есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом, – заученно ответил Виталий.
   И тут же своими словами стал объяснять младшему брату то, что успел узнать в семинарии. Только как можно проще. Чтобы тот смог понять. Показал даже детские книжки о Боге и вере в Него, с рисунками для наглядности, которые привез с собой, как выяснилось, чтобы… подарить их Серёже!
   Всё объяснил. Всё рассказал. А потом улыбнулся:
   – Ну вот, надеюсь, я ответил на твой вопрос. А теперь прости!
   – За что? – не понял Сережа.
   И услышал:
   – Ну как это за что? Раньше ты всего этого не знал. А теперь знаешь. И значит, спрос с тебя уже совсем другой!
   Сережа недоуменно поскреб пальцем в затылке, не зная: обидеться или благодарить? Ведь все это означало, что ему тоже нужно будет молиться, вставать ни свет ни заря по воскресеньям, чтобы идти в храм. Стараться не грешить. А если согрешил, так каяться, то есть вообще начать новую жизнь. Но и со старой ему так не хотелось расставаться!
   И как теперь быть? Что сказать на всё, что узнал, старшему брату?
   А тот и не торопил. Поговорив ради Бога, он снова молчал – ради Бога!

Авторучка на память

   Что подарить лучшей подруге на день рождения? Самой лучшей – самое лучшее! Так решила Надя.
   Тем более что Катя месяц назад уже подарила ей на двенадцатилетие красивую и дорогую электронную книгу. С помощью старшего брата она наполнила ее не первыми попавшимися в интернете книгами, а такими, от которых просто не оторваться. И вдобавок важными для учебы. То есть всё сделала с любовью и пользой! Но всё-таки что же именно ей подарить?..
   Как это что? – вспомнив, что Катя пишет стихи, недолго думала Надя. Конечно же, авторучку! Да не абы какую простую, а ту, что она однажды видела в магазине, куда страшно даже входить из-за высоких цен. Как сказала продавщица, такая была у них в одном-единственном экземпляре.
   Эта авторучка Наде самой так приглянулась, что ей долго-долго не хотелось отходить от нее. Да мама тогда поторопила.
   «Ох! – спохватившись, вздохнула Надя. – А ведь на такой подарок у меня, даже если взять всё из копилки, и половины денег не наберется…»
   Она тут же пошла к маме. Объяснила всё, напомнила про авторучку, которую они обе видели, и умоляюще стала смотреть на маму. Та подумала-подумала – Катя-то ей всегда очень нравилась, она даже говорила, что эта девочка хорошо влияет на ее дочь, – и… согласилась!
   Выхватив прямо из рук мамы деньги, Надя немедленно побежала в магазин.
   «Только бы эту авторучку еще не купили! Только бы она еще оставалась на месте!» – всю дорогу повторяла она про себя.
   И что же? Эта авторучка словно ее дожидалась! Лежала по-прежнему на витрине, выделяясь своей редкостной красотой среди всех остальных ручек. Даже цена на нее не поднялась, что в этом магазине нередко бывает.
   Надя тут же купила ее. Принесла домой. И первым делом на радостях позвонила Кате.
   – Знаешь, что я тебе на день рождения подарю? – громко спросила она.
   – А разве об этом заранее говорят? – удивилась та.
   – А я тебе не до конца скажу, только намекну! – спохватившись, до шепота понизила голос Надя. – То, чем ты будешь писать… новые стихи!
   – Авторучку?! – ахнула, услышав это, Катя.
   – Не просто авторучку, – уточнила Надя. – А такую, которую из рук выпускать не захочешь!
   Поговорив с подругой уже о другом, она открыла роскошный продолговатый футляр. Достала из него засверкавшую под настольной лампой всеми цветами радуги авторучку. Подержала. Попробовала чуть-чуть написать – стихи. Конечно, не свои, а Пушкина:
   Я к вам пишу, чего же боле…
   И… Вдруг сама не захотела выпускать такую авторучку из рук. Точнее, хотела – но не могла!
   Она принялась уговаривать, даже стыдить себя. Увы! Ничего не помогало.
   Весь день Надя ходила, так мучаясь, что мама даже встревоженно спросила – не заболела ли у нее голова. Да нет! Дело было совсем в другом…
   Не зная, как быть, и не в силах даже на минуту расстаться с авторучкой, Надя перед сном и положила ее под подушку. А наутро первым делом, нашарив ее рукой, наконец придумала, как быть: она подарит Кате авторучку. Но – другую! Пусть немного похуже, но тоже вполне хорошую! Которая лежала на витрине рядом. И была, как специально, в два раза дешевле! Так она и сделала.
   К счастью, Катя очень обрадовалась подарку. Благодарила… благодарила… Но Наде вдруг стало казаться, что та всё поняла. Обо всем догадалась. И только, будучи очень воспитанной и сдержанной, не подала виду.
   Но ведь передаривать, хотя предназначавшаяся для лучшей подруги авторучка находилась в сумочке, было уже поздно…
   Весь день рождения Надя просидела как на иголках. И, вернувшись домой, она долго не могла успокоиться от огорчения на саму себя и от стыда…
   Помимо этого, Надя вдруг с запозданием поняла, что эту авторучку и показать-то теперь никому нельзя! Даже лучшей подруге, от которой до этого у нее не было никаких секретов! И пользоваться ею – даже дома! Ведь мама прекрасно знала, что она была в единственном экземпляре. Она сразу сообразит, в чем дело…
   Что после всего случившегося оставалось Наде? Она уже всей душой ненавидела эту авторучку. Сгоряча захотела выбросить ее в мусоропровод. Как говорится, с глаз долой – из сердца вон! Но не смогла. С досадой швырнула ручку в стол. А затем, подумав, задвинула ее как можно глубже и, заложив тетрадками с книгами, спрятала. Где она так и осталась лежать.
   На память о ее первой и, после такого подарка самой себе, можно надеяться, последней жадности!

Точный перевод

   Вернулась мама после работы домой. Поставила в прихожей тяжелые сумки со всем необходимым для сегодняшнего ужина и завтрашнего обеда. Насторожившись, вбежала в зал. И схватилась за голову…
   Стулья разбросаны. На столе с учебниками и раскрытой тетрадкой – следы босых ног, которые явно прошли до этого по разлитому на пол чаю. Люстра качается.
   Судя по тому, что навстречу маме резво катился резиновый мяч, от прямого попадания им в эту самую люстру. До этого, кажется, досталось стоявшему на подоконнике комнатному цветку, переломленному пополам. В квартире, как говорится, всё было перевернуто с ног на голову. Да и сами дети…
   Даром что младшему уже семь, а старшему и вовсе одиннадцать: катаются по полу. И не то что кричат: орут! Единственное утешение, что они не дрались, как это частенько бывало, а – развлекались!
   – Вы что это тут делаете? – в ужасе спросила мама.
   Мальчики, не сразу услышав ее, в конце концов поднялись. И, с трудом переводя дыхание, один за другим самодовольно и даже гордо ответили:
   – Мы?!
   – Бесимся!!!
   Можно – и было за что! – прочитать им целую лекцию о правилах поведения в том числе и в собственном доме. Да только разве они бы ее услышали… И в таком возбуждении – поняли ли хоть одно слово? Поэтому мама решила поучить своих сыновей иначе. Она строго взглянула на них и переспросила:
   – Что-что?
   И услышала уже менее уверенное:
   – Бесимся.
   – Мы…
   – Что-что делаете? – еще более строго уточнила мама.
   – Бесимся… – первым начиная понимать, что тут что-то явно не так, отозвался уже только старший.
   И тогда мама, наконец, спросила:
   – А вы хоть подумали, от какого слова происходит этот жуткий глагол?
   Мама ребят работала переводчиком в русско-иностранной компании и поэтому, как никто другой, умела тонко вникать в самую суть слов. И сыновей к этому приучать. Поэтому братья сразу всё поняли.
   Охнув в один голос, испуганно переглянулись. Перекрестились, с поклоном, перед иконами. И быстро-быстро начали приводить в порядок сначала себя. А потом – с виноватыми лицами помогать маме убираться в квартире…

Что такое время

   – Папа, а что такое время? – спросил Серёжа Соколов отца по дороге в храм на воскресную службу.
   – Ты хотел сказать, который теперь час?
   Соколов-старший с готовностью посмотрел на свои «Командирские» часы и поспешил успокоить сына:
   – Шесть сорок три. Еще более чем успеваем!
   – Да нет, это и так ясно – колокола пока не звонят, – кивнул на уже показавшуюся из-за домов высокую колокольню Серёжа. – Я хотел узнать не точное время, а… вообще! Ну… одним словом – что это такое?
   Отец озадаченно взглянул на Соколова-младшего и покачал головой.
   – Одним словом никак не получится. Да… никак нет!
   Как бывший офицер, он привык говорить всё чётко и точно.
   – Сложный вопрос, – подумав, продолжил он. – Даже сам блаженный Августин, насколько мне помнится, ответил на него так: «Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время. Если бы я захотел объяснить спрашивающему – нет, не знаю». А ведь это сказал тот, кто написал столько книг, что если каждый день читать по восемь часов, то потребуется восемьдесять лет жизни!
   – Он что – прожил больше ста лет? – что-то подсчитав в уме, спросил тоже любивший во всём точность Серёжа.
   – Нет, если не ошибаюсь, чуть дольше семидесяти пяти, – на мгновение прищурившись, ответил отец [4 - Влиятельнейший проповедник и христианский богослов, один из отцов Церкви, блаженный Августин, епископ Иппонийский, родился в 354 и умер в 430 г.].
   – Но тогда… ведь не с самого детства и даже юности он взялся за эти труды, а наверняка после серьезной учебы… Как же ему удалось написать столько?!
   Соколов-старший положил ладонь на плечо сына и улыбнулся:
   – Всё очень просто. Хотя, разумеется, это очень сложная простота! Дело в том, что он, по молитвам своей благочестивой матери, святой Моники, обрел такую великую благодать у Бога, что мог одновременно диктовать сразу десяти скорописцам [5 - По другим источникам – семи.], каждому в отдельности, богословские тексты!
   – Надо же, – только и подивился на такое Сережа.
   – Поэтому что я могу прибавить к его словам? – развел руками отец. И вдруг, со вздохом сожаления глядя на тех людей, которые в это воскресное утро шли навстречу им и в противоположную сторону от храма, где уже начали призывно звонить колокола, добавил: – Хотя… разве только одно: время – это то, что мы теряем или приобретаем для Вечности!
   И оба, не сговариваясь, прибавили шагу.

Чудо в дороге
(SMS-рассказ)

   «Мама, я уже в поезде. Успела. Сейчас отправляемся!»
   «Доброго пути, дочка! Ангела Хранителя! С Богом!»
   «Слава Богу, уже подъезжаем. Мама, что тут ночью было! Только твоя молитва и Ангел Хранитель спасли меня. Это просто чудо! Как только будет связь для разговора, сразу всё расскажу!»

Пробуждение памяти
(SMS – рассказ)

   «Санёк, ты чего молчишь?»
   «Я с паломниками в монастыре».
   «Ты чего это там забыл?!»
   «Не забыл, а вспомнил».
   «Кого?»
   «Бога!»

Хорошо и плохо
(SMS-рассказ)

   «Сынок, я еще далеко в метро. Забери, пожалуйста, сестренку из садика!»
   «Хорошо».
   «Хорошо – да или хорошо – нет?»
   «Хорошо – нет!»
   «Почему?»
   «А она сама со мной не пойдет!»
   «Как это?»
   «А я ее в прошлый раз хорошенько отшлепал!»
   «Я это знаю… Но зачем?»
   «А чтобы она больше никогда со мной не ходила!»
   «Вот ты, оказывается, какой… Ну ладно, я сама ее заберу. А ты сиди дома!»
   «Но, мам, ведь сейчас каникулы!»
   «Сиди-сиди, а вечером еще и папа тебя накажет!»
   «За что?»
   «За всё хорошее!»

Смех… до слез

   Ох и смеялся же Вася, услышав эту историю от взрослых.
   Один мужчина говорил другим:
   «Решил муж пойти сено косить. А жена ему:
   – Не ходи! Гроза будет!
   – Кто в доме хозяин? – возмутился тот.
   – В доме – ты. А над всем миром – Господь!
   – Ну и что?
   – А то, что всегда нужно говорить: пойду или сделаю то-то, если это будет угодно Богу!
   Но мужчина оставался непреклонным.
   – Вот ты и говори так! А я сказал: не будет – значит, не будет! – упрямо заявил он. Взял косу и вышел из дома.
   Ушел, а вскоре и правда гроза. Да такая страшная, каких в тех краях никогда еще не было. Ураган… Молнии… Гром…
   Это уже после… потом узнали, что рядом с тем мужчиной повалилось огромное дерево и он просто чудом остался жив. И вообще испытал немало всего самого неприятного. А тогда не на шутку встревоженная за мужа жена только услышала тихий стук в дверь. И так как муж всегда стучал очень громко, она спросила:
   – Кто там?
   – Твой муж, – послышался робкий ответ.
   И после недолгой паузы:
   – Если это угодно Богу…»
   Взрослые, вместе с мальчиком, смеялись до самых слез. Но вдруг один за другим стали умолкать и становиться серьезными. Вася с недоумением посмотрел на одного… второго… третьего… И тоже перестал смеяться, подумав: а сам-то он не поступает, как тот мужчина, перед тем, как собраться что-нибудь сделать?

Живой пример

   Десятилетний Антон мечтал стать астрономом. Разумеется, когда вырастет и выучится на него. Мастер на все руки, папа, узнав об этом, даже соорудил для него простенький телескоп. Простенький-то простенький, но всё равно Луна в нем была совсем другая. А звезды, конечно благодаря мальчишеской фантазии, ближе! И Антон мог подолгу смотреть на небо, любуясь Луной и звездами. Представляя, какими же будут они, когда он станет наблюдать за ними в настоящий телескоп! Но до этого было еще далеко.
   Учился Антон старательно, чтобы после школы обязательно поступить в университет. А еще раз в неделю ходил с папой и мамой в храм на церковную службу, после которой оставался в воскресной школе.
   Вдруг однажды проводивший занятия седой, чем-то похожий на ученого, портреты которых висят в школьных кабинетах математики и физики, отец Николай спросил, кем кто мечтает быть, когда станет взрослым.
   Один ответил: врачом, а может, учителем. Второй – наверное, поваром. Третий признался, что пока еще не решил. Антон же сказал уверенно и сразу:
   – Астрономом!
   – Да?!
   Батюшка как-то по-особенному посмотрел на него и предложил немного побеседовать после занятий…
   И каково же было изумление Антона, когда он узнал, что отец Николай в свое время сам был – астрономом! Да-да! И не простым лаборантом, а – с ученым званием и множеством печатных трудов, даже книг! И работал он в обсерватории, где был один из самых мощных во всём мире телескопов. Но…
   Как признался отец Николай, изучив весьма и весьма многое и всё сопоставив, он сначала умом понял, что Вселенная никак – ну совершенно никак! – не могла создаться сама собой, а ее мог создать только Бог. А затем уже всем сердцем приник к Творцу. Вечное ему сделалось несравненно дороже, чем временное. Он раз и навсегда отказался от мировой славы, обещанного ему звания академика… Решительно отмахнулся от новых, как все ему говорили, самых перспективных и интересных проектов, завидной зарплаты… Уволился. И стал священником! Точнее – иеромонахом [6 - Монах, имеющий сан священника.]. Потом игуменом.
   Причем еще в те годы, когда вера в стране была под строгим запретом.
   Стоит ли после этого говорить, что с тех пор мечта у Антона полностью изменилась? И теперь он мечтает быть не астрономом… А тоже священником.
   Или даже – монахом!

Другое время

   Ох и обиделся же Вадик на папу с мамой! Попросил их купить на день рождения свой любимый бисквитный торт с вишнями наверху. А они принесли… песочный! Тоже, наверное, вкусный. Может, еще лучше бисквитного. Но Вадик его даже пробовать не стал.
   Надувшись, он взял с полки первую попавшуюся книгу. Чтобы была отговорка, если родители начнут заговаривать с ним: «Мол, не видите разве, я занят – читаю!» Демонстративно ушел в свою детскую комнату. И громко захлопнул за собой дверь.
   Плюхнувшись в кресло, он раскрыл книгу. И стал для виду громко листать страницы. Однако родители почему-то не торопились входить к нему. Наоборот, судя по тихим шагам и щелчку дверного замка, вообще куда-то ушли.
   «Ну и пусть! Так даже лучше! – решил Вадик. – Встречу свое тринадцатилетие в гордом одиночестве!»
   Книга оказалась взрослой. Про древний Новгород времен Александра Невского, когда великому князю было примерно столько же лет, сколько сейчас Вадику. Даже немного меньше!
   Это слегка заинтересовало мальчика. И он начал читать, прыгая глазами через строчку. Или, как с упреком не раз говорила ему мама, «глотая текст».
   Но вдруг что-то насторожило Вадика. Уже внимательно он принялся, действительно жадно поедая глазами, узнавать, как страшно и трудно жилось тогда людям.
   Времена, разумеется, были другие. Ни телевизоров, ни мобильных телефонов. Но люди… люди-то были те же, что и сейчас! Которые так же дышали, чувствовали боль, ели, пили, хотели жить. А тут…
   В огромном и самом своенравном городе Древней Руси свирепствовал (да не раз!) такой голод, что люди ели ворон, а когда тех не оставалось, корни трав, листья кустарников, обгладывали кору деревьев. В некоторых больших семьях, чтобы выжить остальным… продавали в рабство своих детей! И те даже не обижались на это.
   А он? Совесть кольнула Вадика.
   «Так ведь время было совсем другое! – тут же попытался успокоить себя он. – Но…»
   Совесть, не дав ему додумать, кольнула сильнее. Еще… еще…
   Вскоре Вадику стало окончательно не по себе. И он, с облегчением услышав новый щелчок в двери, шаги родителей в зале, торопливо вышел, чтобы самому заговорить с ними. И не поверил своим глазам.
   На столе белой горкой с большими красными точками высился – его любимый торт с вишнями!
   «Да, конечно, время и впрямь другое! – только и подумалось Вадику. – Но… но… но…»
   Ему захотелось тут же поблагодарить и всё-всё объяснить родителям.
   Да что-то внезапно перехватило в горле. И он только бросился к ничего не понимавшим отцу и маме. Порывисто обнял их. Молча, без слов.
   Потому что пока даже не мог говорить…

Честная дружба

   Когда лично директор, да еще в сопровождении важного чиновника, привел в седьмой «А» и представил новенькую, все так и ахнули. Это была дочь самого мэра города!
   Многие, разумеется, сразу стали набиваться к ней в лучшие подруги. Или в друзья. Несмотря на то, что характер у нее, судя по всему, был в отца. Гордый и властный. Но… Она и слушать никого не захотела.
   Изучила за неделю, как сама выразилась, «здешнюю аудиторию». И сама подсела за ученический столик к самой скромной и незаметной – Тане Смирновой.
   Эта девочка была из такой бедной семьи, что никто даже завидовать ей не стал. Скорее наоборот!
   «Хоть полегче-то ей жить теперь будет!» – решили всем (или почти всем) классом. И стали за глаза называть ее Золушкой.
   А дочь мэра стала водить свою новую подругу в свой роскошный, больше похожий на замок дом. В принадлежавшее матери детское кафе «Пингвин», где угощала пирожными и мороженым. Пригласила даже на юбилей отца, куда приехал сам губернатор.
   Она щедро делилась своими нарядами с никогда ничего не просившей, но и не отказывавшейся Таней. Играми. Мобильными телефонами. Дорогими авторучками. Подарила совсем маленький, но помощней даже больших компьютер. А на каникулах обещала взять ее отдыхать в самое лучшее на земле место, куда она, как всегда, поедет с родителями!
   Одноклассницы дружно советовали Тане:
   – Глупая! Чего ждешь? Что ты теряешься? Скорей пригласи ее тоже в гости! Увидит, в какой тесноте и нищете вы живете, скажет одно только слово отцу. И будут у вас и новая квартира, и дача, и машина, и всё-всё-всё остальное!
   Но та лишь отмахивалась. И даже адреса, где живет, не говорила своей подруге.
   А дочь мэра, из гордости, сама не напрашивалась.
   Когда же через год-другой мэр, как это порой бывает, с громким газетным треском и телевизионным шумом был снят с должности, в классе все стали сторониться даже его дочери.
   Одна лишь Таня осталась верной их дружбе. И первый раз пригласила ее в гости к себе домой…

Что будет?

   Шли из храма три друга.
   Литургию отстояли, исповедались, причастились. В воскресной школе открыли для себя много нового. Хотя и учились в ней уже целых три… даже три с половиной года.
   Шли сквозь сутолоку и суету куда-то спешащих со сосредоточенными лицами и просто так бредущих людей. Под крикливую громкую музыку, гремевшую из летних кафе и ресторанчиков. Мимо висевших повсюду ярких, броских, назойливо старавшихся попасть прямо на глаза реклам, предлагавших в основном то, что прямо противоречило евангельским заповедям.
   Шли они, шли… Не сговариваясь, думая об одном и том же, что слышали во время чтения Евангелия на Литургии:
   Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле? [7 - Лк. 18, 8.]
   И вдруг один из друзей сказал:
   – А что было бы, если бы посреди всего этого вдруг появился Христос?
   – Вдруг? – с недоумением посмотрел на него второй. – Ты думаешь, Он и так сейчас не здесь? Только незримо… Вот мы идем, молимся Богу, а ведь Им Самим сказано, что если двое или трое соберутся во имя Его, то и Он будет посреди них! [8 - В Евангелии об этом сказано так: ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них (Мф. 18, 20).]К тому же в нашем городе столько храмов!
   – Это понятно, – согласно кивнул первый. – Но я о том, как бы повели тогда себя все люди, особенно те, которые не ходят в эти храмы?
   Второй, подумав, ответил:
   – Кто-то, конечно, сразу же бросился бы перед Ним на колени и стал бы каяться, умолять о спасении. Кто-то, как и две тысячи лет назад, закричал бы: «Распни!»
   – Распять бы, конечно, не распяли – эту казнь, как сказал сегодня батюшка на занятиях, отменил еще в четвертом веке святой равноапостольный царь Константин, – напомнил первый. – Но…
   Так и не решив за всех людей, как бы, действительно, они тогда поступили, два друга взглянули на третьего, отличавшегося ясным, быстрым умом, но неспешного на слова.
   – А ты что молчишь?
   Тот лишь вздохнул. И наконец, как всегда не сразу, сказал:
   – Надо думать не о том, что было бы. А – что будет, когда Христос придет во всей Своей силе и славе [9 - Тогда явится знамение Сына Человеческаго на небе; и тогда восплачутся все племена земные, и увидят Сына человеческаго, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою (Мф. 24,30).]. Когда, как сказано в Святом Евангелии, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются [10 - Мк. 13, 24–25.]. И придется держать ответ перед вечной участью – всем. Тем, кто знал об этом, – ведь храмы открыты сегодня для каждого. И даже кто не знал…

Городской пейзаж

   Андрей жил с мамой почти в самом центре древнего русского городка.
   Дом у них был старый и двухэтажный. Когда-то местные власти собирались его снести и выделить им современную новую квартиру. Но потом передумали. Сто лет назад в этом, тогда еще новом доме проживал мало кому известный в России, но являвшийся гордостью города художник. Поэтому дом решили оставить как память о нем. И даже прикрепили к стене мраморную доску с профилем красивого бородатого мужчины почтенных лет, а на первом этаже сделали настоящий музей.
   Со временем вокруг вырос каменный частокол высотных зданий. С раннего детства Андрею казалось, что в них живут самые счастливые люди. У которых есть всё!
   А когда он пошел в школу, то, познакомившись с детьми, убедился, что это действительно так. Если не всё, то наверняка почти всё было у этих ребят. В отличие от них с мамой, у которых, за исключением оставшейся еще от переехавшей в деревню бабушки мебели, висящей над ней картины «Городской пейзаж» этого местного художника и того, что можно купить на скудный мамин заработок, не было ничего…
   Мама из сил выбивалась. Днем и даже ночью трудилась на разных работах. Но…
   На одних ее сокращали. На других не платили. На третьей же, основной, мама, сколько помнил себя Андрей, ждала, да так и не дожидалась повышения. Того, которое, как мечтала она, хоть немного да прибавит им денег!
   И вот вдруг однажды приехала в гости бабушка. Совсем старенькая, больная…
   Она дала Андрею сто рублей и попросила сходить за молоком и хлебом.
   Мальчик охотно побежал в ближайший магазин. И… с гордой радостью принес не только продукты, но и сдачу – целых четыреста рублей!
   – Погоди-погоди! Как это так могло получиться? – ничего не могла понять бабушка. И тогда Андрей объяснил, что кассир ошиблась и приняла сто рублей – за пятьсот!
   – И ты сразу же не сказал ей об этом?
   – Как это? Зачем?! – возмутился Андрей. – Это же мой заработок!
   – Но ведь это чужие деньги…
   Бабушка усадила внука рядом с собой на диван, на котором, по ее словам, она сиживала еще со своей бабушкой. И, ласково приглаживая непокорные вихры на его голове, терпеливо принялась объяснять.
   Она сказала, что у кассира будет теперь недостача и ей придется платить за нее из своего кармана. Но это полбеды. Брать чужое – это большой грех! Как бы хорошо и соблазнительно оно ни лежало! Большая беда может быть и для самого Андрея, и для не научившей его, как правильно жить, мамы, если он начнет свою маленькую еще жизнь с нарушения Божией заповеди – не укради!
   – Точнее, такая беда не может быть, а непременно будет, да не одна! – убежденно добавила бабушка. – Сколько живу, столько убеждаюсь в этом… Никогда еще и никому на свете сделанное зло не принесло счастья!
   – А как же все сейчас говорят, и даже вон по телевизору постоянно показывают, что нужно зарабатывать любыми способами, чтобы добиться всего в жизни? – спросил Андрей, покосившись на некоторые, известные всему городу недоброй славой окна в высоких домах. – И вон как живут!
   – И что хорошего? – остановила его бабушка. – Ну, порадуются немного, а кое-кто даже и много, поживут за чужой счет всласть. А потом? Всё равно это обязательно начнет выходить им и их близким боком. И в этой, временной, и, самое страшное, в вечной жизни!
   Андрей припомнил, что действительно у богатых родителей некоторых его одноклассников были очень крупные неприятности и – да-да, бабушка совершенно права – жуткие беды! А бабушка продолжала:
   – Всё дело в том, что дозволяющие себе бессовестно брать чужое, то есть воровать, люди живут так, будто нет Бога! Раньше на Руси как всегда было: ни один дом в городе или селе не дозволялось строить так, чтобы он был выше храма. Вот, видишь, как на этой картине!
   Бабушка показала на пейзаж на стене и, переведя взгляд на окно, печально вздохнула:
   – А теперь?
   Что мог возразить на всё услышанное Андрей? Да ничего! И сразу же после этого разговора они вместе с бабушкой отправились в магазин.
   Здесь он сам возвратил кассиру четыреста рублей. Та расплакалась. Видно, самой ей жилось туго. И… подарила Андрею – шоколадку!
   А вечером…
   Вечером, намного раньше обычного, так как даже не заходила на вторую работу, пришла домой мама. Она выглядела не то что удивленной, а была просто потрясена. Ни с того ни с сего ей вдруг дали повышение. Только совсем не то, о каком она мечтала. А – гораздо больше. Такое, что им с сыном – по ее звенящему от слез голосу было ясно – теперь не придется сводить концы с концами! Да еще и бабушке помогать смогут!
   – Только я никак не могу взять в толк, – сказала она, – с чего бы вдруг так? Почему?
   При этих словах бабушка с внуком понимающе переглянулись. Не сговариваясь, посмотрели на картину с храмом, на маму.
   И… принялись ей всё объяснять!

Три открытия

   …Кириллу было семь лет, когда он узнал, что все люди – смертны. Все – значит, и он?!
   Он испытал тогда такой ужас, перед которым все его прежние страхи: наказания, уколы врачей, гроза, в которую он с сестрой попал однажды в открытом поле, – были ничто!
   …В десять лет Кирилл узнал, что смерти нет! Причем это сказал человек, который всегда говорит только правду. Радости Кирилла не было границ! Этот человек продолжал говорить о чем-то еще, по его словам, очень важном. Но на радостях Кирилл даже не слышал его. Единственное, что он, ликуя, твердил про себя: смерти нет и он – вечен!!!
   Вечен-то вечен, но…
   …В двенадцать лет Кирилл узнал, что после жизни всех ждет или вечное блаженство, то есть счастье в самой высшей степени, которое никакими земными словами не описать. Или плач – от страданий навеки.
   Всех – значит, и его! Исключений нет. Ни для кого…
   Нужно ли говорить, что после этого – Кирилл выбрал первое.
   И стал жить так, чтобы потом вечно радоваться тому, что смерти нет!

Урок на перемене

   Толя Мальцев всегда и во всём отличался искренностью. А еще неисправимым стремлением всё услышанное или прочитанное перепроверить и пощупать своими руками. Поэтому, узнав, что его одноклассник Денис Глагольев ходит в храм, он однажды не выдержал. Потянул Дениса за локоть в сторону и вполне искренне возмутился:
   – Не понимаю, как можно верить в то, чего не видишь, не слышишь и не ощущаешь?
   Денис, улыбнувшись, в свою очередь подвел его к розетке и кивнул на нее:
   – Как ты думаешь, что будет с человеком, если тот сунет в нее палец?
   – Током ударит! – не задумываясь, ответил Толя и передернул плечами.
   Не так давно он пытался получить кислород и водород, для чего голыми пальцами опустил в банку с водой медную проволоку, соединив ту с проводкой…
   – Но ведь его же не видно? – уточнил Денис.
   – Да. Но он – ощутим! И даже очень…
   – Хорошо, – согласился Денис. – А совесть у тебя есть?
   – А как же!
   – А ум?
   – Да он даже у глупых есть! А я, как тебе известно, с первого класса на одни пятерки учусь!
   – То есть они существуют?
   – Ну конечно!
   – Но ведь их тоже не видно, не слышно и не ощутишь ни одним из органов чувств! Однако тем не менее они есть, – резонно сказал Денис и подытожил: – Вот так и вера!
   Толя озадаченно посмотрел на одноклассника. А тот продолжал, повторяя то, что слышал от священника на занятиях в воскресной школе:
   – Да, Бога мы не можем увидеть глазами. Но всё то, что вокруг нас, если только посмотреть честно и внимательно, говорит о Нем! Солнце, небо, звезды, птицы, звери, деревья, цветы… Вся природа, которую со всей ее невероятной точностью и сложностью мог создать только Бог! Всё-всё! Я уж не говорю про человека… Вот это видимое убедительно говорит нам о невидимом!
   Денису было что еще сказать. И добавить. Но тут прозвенел звонок на урок.
   Толя недовольно поморщился. Сказал, что они как-нибудь продолжат этот разговор. Может быть, даже на следующей перемене. И поблагодарил.
   Как всегда и даже еще более искренне!

Капля яда

   От зависти до вражды всего лишь шаг. Так случилось однажды и с Пашей Ершовым, когда он увидел в окно то, что заставило его мигом забыть даже о собственном дне рождения!
   Внизу, с белым футбольным мячом, шел довольный и просто весь сияющий от счастья Петя Погодин. Его давний и верный друг.
   Друг-то друг. Но такой мяч…
   Даже с высоты третьего этажа было прекрасно заметно, что это – настоящий, мастерский мяч, который они с Петей только по телевизору во время футбольных матчей видели!
   И хотя Паша понимал, что они оба будут играть им, но мысль, что мяч будет принадлежать другу, что тот будет выносить и уносить это сокровище когда захочет, а ночью держать под кроватью, ужалила его, как ядовитая змея. Она завладела здравым разумом Паши и отравила его…
   В древности цари, позавидовав соседям, начинали опустошительные войны… Паша же – просто возненавидел Петю. И решил: всё… Конец их дружбе! Теперь он даже руки ему не подаст. Никогда! Он даже стал подумывать, что бы такого обидного сделать бывшему другу.
   Но тут вдруг раздался тройной звонок в дверь. Так мог звонить только Петя.
   «Легок на помине! – злобно подумал Паша. – Ну, погоди, сейчас ты у меня получишь…»
   Мстительно усмехаясь, он направился в прихожую. Звонко щелкнул замком. Распахнул дверь. Решительно заложил руки за спину.
   И увидел широко улыбавшегося Петю.
   Со словами: «Вот тебе на день рождения от меня с родителями!» – он протянул ему… мяч. Тот самый! Точнее, самый-самый!!! Потому что вблизи мяч оказался просто неотразимым.
   Но, как мгновенно со стыдом, понял Паша, всё равно его давний и верный друг был еще лучше!

Верная подруга
(SMS-рассказ)

   «Лена! Больше мне никогда не звони!» «Почему? Что у тебя на этот раз?»
   «Я теперь дружу с Валей!»
   «Хорошо. Но если ты поссоришься с ней, как с Никой, Любой, Надей и Викой, то сразу звони! Я всегда рада тебя слышать!»

Вопрос совести
(SMS-рассказ)

   «Володька! У тебя совесть есть?» «Есть».
   «А чего ты тогда не ответил на 5 моих звонков?!»
   «Ангина».
   «Ну и что?»
   «Больно говорить. А тебе что-то нужно? Чем-то помочь?»
   «Да нет, это я просто так, от нечего делать!»
   «А то смотри, я могу сразу прийти!»
   «Не надо, болей на здоровье! А то еще заразишь… Я лучше кому-нибудь другому сейчас позвоню!»

Помощь друга
(SMS-рассказ)

   «Коля, ты задачи решил?»
   «Да!»
   «Все?!»
   «Конечно!»
   «Быстро напиши мне ответы!»
   «И не подумаю!»
   «Что?»
   «Нет!»
   «Да мы друзья с тобой или нет?»
   «Вот потому и не напишу, что друзья!»
   «Не понял…»
   «Если я тебе опять на контрольной помогу, то на экзамене что ты тогда будешь делать? Сам решай!»
   «Коль, смотри, что вышло: 158, 264 и 56. Так, друг?»
   «Почти. Два первых ответа правильно. А над третьим подумай. Время у тебя еще есть…»

Вынь да положь!
(SMS-рассказ)

   «Мама! Ответь скорее!!!»
   «Не могу, сынок. Я в салоне красоты».
   «Ну и что?»
   «Сижу под феном».
   «Ну и что?!»
   «А то, что мое ухо под колпаком. Не к нему же мне телефон прикладывать?»
   «Но мне надо – срочно!»
   «Подожди всего 10–15 минут!»
   «Не могу!!!»
   «Но ведь я тогда всю прическу испорчу!»
   «Ну и что?!!»
   «Сынок, не кипятись, напиши свою просьбу, и я тебе сразу отвечу! Ну, чего ты хотел?»
   «А я уже и забыл!»

Деловые будни
(SMS-рассказ)

   «Привет, давно не виделись!»
   «Ага! С самой перемены!»
   «У нас физика! А у вас?»
   «Химия!»
   «Ну, химичь, химичь! Сегодня днем как всегда – погоняем в футбол?»
   «Да, а вечером во дворе найдем чем заняться!»
   «Тебя вызывали?»
   «Уже… А тебя?»
   «Еще нет. Хотя…»
   «Эй, что замолчал?»
   «Тоже вызвали…»
   «Ну и как, опять на двоих – 4?»
   «Нет, уже только 3…»
   «Ну ты даешь! Единицу, да еще по физике, надо суметь получить… Твои-то теперь гулять отпустят?»
   «А они один раз в месяц дневник проверяют!»
   «Мои тоже!»
   «Вот тогда и отдохнем!»

   Кто чей хозяин?

(SMS – рассказ)

   «Игорь, ты почему не говоришь, а хрюкаешь?»
   «Телефон на асфальт уронил».
   «Ну и что?»
   «Со второго этажа!»
   «Так бы сразу и написал! Ну и как?»
   «Сам только что слышал!»
   «Так скажи, чтобы тебе поскорее другой купили!»
   «Не буду!»
   «Как это? Ты что, собираешься без телефона жить?!»
   «Ну да!»
   «Но почему?!»
   «А я за полдня без него чуть с ума не сошел! Потом подумал-подумал… И знаешь, что вдруг понял?»
   «Что?»
   «Оказывается, не я его хозяин, а он – мой! Поэтому не нужен мне больше новый!»

Братская забота
(SMS-рассказ)

   «Олег, передай нашим, чтобы они без меня начинали играть!»
   «Как это – без тебя? Почему?»
   «Да меня мама попросила с сестренкой посидеть!»
   «А кто голы теперь забивать будет?!»
   «Ну не могу я от нее отойти! Я даже звонить не могу. Она только-только уснула…»
   «Так за чем тогда дело? Скорей к нам, пока она спит! Мы ведь без тебя наверняка проиграем!»
   «А вдруг проснется? Она же совсем-совсем маленькая! Представляешь, какой я тогда гол забью – в собственные ворота…»

Высший балл

   На первом же своем занятии новый священник отец Владимир предложил учащимся воскресной школы при Покровском храме написать… сочинение!
   Разумеется, это вызвало немалое удивление у ребят. Особенно тех, кто – после воскресной Литургии – ходил сюда не первый год. Ведь это же не урок русского языка или литературы. Здесь всегда были другие занятия. И говорилось только о Боге и вере! А тут…
   Догадавшийся обо всём этом – по недоуменным взглядам – священник выдал каждому по чистому листу бумаги. Улыбнулся. И сказал:
   – Оценки, разумеется, я ставить не буду! А тема сочинения – «Наш храм». Точнее, что каждому из вас он напоминает?
   Как это – что?
   Самый старший из ребят, который уже несколько лет был алтарником, зная из Священного Писания, что проклят всяк творящий Божии дела с небрежением, старательно вывел:
   «Наш храм – это самый надежный и лучший корабль, который несет людей по бурным волнам житейского моря – к Вечному спасению!»
   И это была сущая правда, о чем не преминул сказать ему, прочитав написанное, отец Владимир.
   Другой учащийся, глядя на хорошо видимый за окном строительного вагончика полуразрушенный в годы безбожной власти и теперь с огромным трудом восстанавливающийся храм, написал:
   «Наш храм похож на крепость, которую пытался взять, да так и не взял враг. Мы – не сдаемся!»
   Отец Владимир тоже, посмотрев за окно, подбадривающе и согласно кивнул. Действительно, точный образ! И – как трудно теперь было вернуть Божию храму его прежнюю красоту и благолепие! Предшественники отца Владимира как ни старались, так и не сумели этого сделать… Средства нужны огромные: купол угрожающе накренился, стены в молниях трещин, пол вместо некогда мраморного – земляной, от колокольни вообще осталась только нижняя половина…
   Даже не знаешь, за что браться в первую очередь. А приход совсем небольшой – несколько женщин да двое мужчин. В основном пожилые люди, пенсионеры. Они сами едва сводили концы с концами, живя тем, что выращивали на своих огородах. Но тем не менее, приходя на службу, постоянно покупали и ставили свечи, заказывали сорокоусты – отец Владимир служил теперь ежедневно! – писали записки о здравии ныне живущих сродников, детей, внуков, разъехавшихся кто куда, о упокоении тех, кого уже нет на этой земле…
   Благотворитель был. Добрый, порядочный человек. Проезжая раз мимо этого храма, он не выдержал, купил и доставил сюда этот вагончик. Нанял было строителей. Но… продолжить не смог. Хотя и очень хотел…
   Прохаживаясь мимо ребят, отец Владимир увидел, что на третьем листе, что лежал перед девочкой лет двенадцати, было написано:
   «Наш храм похож на забытый детьми тех, кто когда-то построил его, родимый дом…»
   И с этим тоже нельзя было не согласиться.
   А четвертый мальчик, которому на вид не было еще и десяти, написал то, что не всякий писатель-мыслитель сумеет:
   «Наш храм напоминает мне мою собственную душу!»
   Были и другие, не менее сильные признания. Каждый, подумав-подумав, взял да и высказал то, что наболело у него на душе.
   Все сочинения, написанные с поразительной искренностью и предельной честностью, отец Владимир опубликовал в первом номере созданной им приходской газеты «Покровский благовестник». Их заметили в районном центре и перепечатали в любимом его жителями городском еженедельнике.
   И вот ведь как бывает! Детское слово растопило самые твердые и черствые сердца власть имущих и состоятельных взрослых.
   Одни приехали сюда на дорогих машинах сами. И, переговорив с настоятелем, не только советом, но и делом подсказали тому, с чего начинать. Другие, порой даже не называя себя, прислали необходимые строительные материалы. Третьи перевели на счет храма огромные суммы.
   Кстати, некоторые из переводов пришли издалека, а один – самый большой, со многими нулями после единицы – с Крайнего Севера, куда отправила приходскую газету своему внуку одна из прихожанок…
   Да, оценки за сочинение отец Владимир не ставил. Но то, что произошло затем, и храм, который теперь стоит в прежней красоте и благолепии, – не высший ли балл, который они заслужили?

Исправление ошибок

   Придя из воскресной школы, Аня с Таней заговорщицки перемигнулись и с явным вызовом спросили у бабушки:
   – Бабушка!
   – Бабушка!
   – А ты знаешь, как Суворов взял Измаил?
   Бабушка, как всегда, сидела в старом кожаном кресле у окна и о чем-то печально думала.
   Раньше, давным-давно, она была учительницей. Преподавала, по ее рассказам, русский язык, литературу, историю, а иногда, подменяя коллег, и все остальные предметы. Даже – труд! В храм сама не ходила. Но книги, которые приносили внучки из церковной библиотеки, когда они ей их давали, брала. И судя по тому, что те каждый раз по-другому, а иногда и в открытом виде лежали на ее тумбочке, читала.
   Сейчас она, словно возвращаясь откуда-то издалека, оторвалась от своих мыслей. И хотя, глядя на хитрые лица внучек, понимала, что они задали этот вопрос неспроста, уверенно, хорошо поставленным учительским тоном ответила:
   – Конечно! Эта крепость во всём мире считалась абсолютно неприступной. Помимо надежных крепостных стен с бастионами она была обнесена высоким валом и окружена глубоким рвом, наполненным водой. А еще она располагалась на левом берегу Дуная между двумя озерами. И возвышалась на склоне крутой горы, которая заканчивалась крутым скатом. Наконец, защитники Измаила должны были оборонять его до последнего, потому что султан Селим III пообещал в случае поражения казнить каждого воина гарнизона, где бы тот потом ни находился!
   Бабушка с удовольствием взглянула на невольно заслушавшихся внучек и продолжила:
   – Но эту крепость во что бы то ни стало нам, русским, нужно было взять.
   Потому что она имела огромное стратегическое значение. И тогда сюда, как вы правильно, но уж очень просто сказали, был прислан Суворов. Точнее – великий русский полководец, генералиссимус, граф Рымникский, князь Италийский, автор знаменитой книги «Наука побеждать», Александр Васильевич Суворов [11 - Бабушка была, конечно, права. Хотя и сам великий русский полководец приказал сделать на своей могильной плите надпись: «Здесь лежит Суворов».]. Будучи тогда еще генерал-аншефом, то есть имея чин полного генерала, он лично ознакомился с крепостью, подъезжая к ней на расстояние ружейного выстрела. После этого отдал распоряжение изготовить длинные лестницы и фашины [12 - Фашина — связка хвороста или вязанка прутьев, которыми можно было завалить рвы, окружавшие крепость.]. Несколько дней тренировал воинов специально для штурма такой крепости. Затем морально подготовил армию и наконец таким образом, к изумлению всех иноземных полководцев, взял Измаил!
   – А вот и нет! – словно очнувшись, воскликнули внучки.
   – Нет!
   – Нет!
   – То есть как это – нет? – только и развела руками бабушка.
   – Конечно, то, что ты рассказала про разведку, лестницы, фаш… фашины, про тренировку, всё это было, – примирительно заметила Таня.
   – И помогло! – добавила Аня.
   – Но самое главное, – в один голос сказали обе, – было в другом!
   – В чем же? – Бабушка с нескрываемым интересом посмотрела на внучек.
   – А в том, что перед тем, как взять Измаил, генерал-аншеф Александр Васильевич Суворов отдал приказ по армии: «Три дня молиться, три дня поститься, а на четвертый – Измаил взять!»
   – И взяли!
   Внучки победоносно взглянули на бабушку. Они ожидали быстрого ответа. Но бабушка долго-долго, как-то борясь с собой, молчала и наконец призналась:
   – Честно говоря, я и сама никогда не могла понять, как нашим удалось взять эту действительно совершенно неприступную крепость… А оказывается, вот оно что! Вот как!
   – И не только это! – обрадованно подхватила Аня.
   А Таня добавила:
   – Но и вообще всё-всё, что было в нашей истории!
   – Да-да, конечно! – уже сразу согласилась бабушка. – Я теперь ясно вижу свою ошибку…
   И своим обычным, уже не учительским, голосом попросила:
   – Вы учите и дальше меня всему тому, что будете узнавать сами. А еще лучше, – вдруг решила она, – буду-ка и я ходить вместе с вами в воскресную школу! Учиться никогда не поздно… тем более – такому!
   – Правильно! – одобрили внучки. – Мы скажем отцу Виталию, будто бы ты нас приводишь на занятия и дожидаешься до конца…
   – Зачем? – остановила их бабушка. – Мы скажем ему всю правду! Разве можно идти к Богу с ложью и хитростью?
   «Вот это да!» – ошеломленно переглянулись Таня с Аней.
   А об этом они, уже собиравшиеся было учить бабушку самому главному, даже и не подумали!
   Видно, всё-таки совсем не зря она читала их книги!

Боевой дядя

   – Павлик, домой!
   – Но, мам…
   – Одна нога там, другая – тут!
   – Ну еще пять минут!
   – Я сказала, быстро! А то потом сам будешь жалеть…
   Мама с балкона позвала Пашу домой, как всегда, в самое неподходящее время! Он играл на лавочке во дворе в шахматы с самим дедом Василием, признанным чемпионом их многоэтажного дома, и… кажется, уже начал выигрывать.
   Обступившие их взрослые только диву давались:
   – Надо же, до чего шустрой растет эта молодежь!
   – Какое там – дети!
   – Тем более…
   Паша мог резонно напомнить, что он давно не ребенок – ему скоро двенадцать, и он ходит в шахматную школу. Но сейчас ему было не до того. Он не знал, как и быть. До победы оставалось как минимум пять ходов. Если, конечно, опытный дед Василий, как назло очень долго размышлявший перед тем, как переставить свою фигуру, что-нибудь не придумает. И… ведь придумал! Только, обдумав свое действительно безвыходное положение, совсем не из области шахмат.
   Он оторвал глаза от доски. Пряча хитрую улыбку в усах, весомо сказал:
   – Родителей надо слушаться!
   А потом предложил – ничью. Кивнув, Паша вскочил и помчался к подъезду.
   В конце концов, сразу успокоил себя он, это была почетная ничья! Мало кто даже из самых лучших игроков дома мог похвастать таким результатом в поединках с дедом Василием. Начало, то есть, говоря шахматным языком, дебют, было положено, в следующий раз он постарается повторить эту партию и непременно выиграет! Кроме того, Паше и самому вдруг захотелось поскорее домой – уж очень непонятными были последние слова мамы. Интересно, что они могли означать?
   Она явно звала его домой не для того, чтобы послать в магазин за хлебом на ужин. Или усадить за уроки, которые он, как всегда, сделал сразу, придя из школы. А может, мама собиралась приготовить его любимую жареную картошку и захотела отправить его за ней в подвал?
   «Нет… только не это!» – даже похолодел Паша. И у него была на то своя, особенная причина…
   Теряясь в догадках, он ворвался в квартиру. И тут сразу все стало ясно. Мама шепнула ему, что к ним, правда, совсем ненадолго, заехал дядя Валера – старший папин брат. То ли генерал, а может, сам маршал – в воинских званиях она не разбирается…
   – Вот это да! – обрадовался Паша, слышавший множество рассказов о легендарном родственнике, но еще никогда не видевший его.
   Стараясь держаться как можно степенней, он вошел в зал. И… ахнул!
   Дядя сидел, строго выпрямившись, рядом с вальяжно откинувшимся на спинку дивана папой, в десантной форме. Он был, как мгновенно определил по погонам с тремя большими звездочками Паша, только полковником. Но наград… не юбилейных, а настоящих боевых наград у него было, наверное, больше, чем у любого маршала! Ордена… ордена… медали… Почти до самого пояса. А главное – над ними сверкала звезда Героя.
   Паша во все глаза уставился на нее и даже не заметил, как дядя по-взрослому протянул ему руку. Только когда мама легонько подтолкнула его, он спохватился и, чтобы не сплоховать хоть сейчас, изо всех сил пожал ее.
   – Неплохо! – одобрительно взглянув на папу, кивнул племяннику дядя. – А я уже думал, он только в шашки – отставить! – то есть в шахматы у вас научился играть.
   После этого они сели за накрытый, словно на праздник или чей-нибудь день рождения, стол. Мама приготовила и вынесла из своих закромов всё самое лучшее!
   Как выяснилось, дядя приехал в Москву повидаться со старыми боевыми друзьями и поэтому заскочил к ним в гости, как сказала мама, «при всём параде». Паша, прислушиваясь к разговорам взрослых, осторожно приналег на еду. А папа с братом, перебивая друг друга, вспоминали свое детство, юность, которые прошли в совсем маленьком доме…
   У дяди была очень своеобразная речь военного. Время от времени, отвечая, он говорил «есть!» или «так точно!», а иногда, если у него вырывалось что-то не то, командовал сам себе: «отставить!»
   Паше так хотелось, чтобы он поскорее перешел к более поздним временам и рассказал, где и как воевал. Но… Только и слышалось дядино нетерпеливое:
   – А Санька Удальцов… Лёшка – отставить! – Лёнька Маслов теперь где? А Витька Кудрявцев?
   – Лёнька давно уже Леонид Степанович, он в самом большом бизнесе, – отвечал отец. – Начал с того, что шельмовал джинсами. Разрезая каждые пополам, он продавал их не очень внимательным покупателям по одной штанине, упаковывая, как целые. Представляешь?
   – Так точно! То есть никак нет! Слышал, но никогда не мог такого понять и тем более принять… – поморщился дядя.
   – Я тоже, – согласно вздохнул отец. – Потом, открыв свое дело, он под видом низкосортного горбыля принялся перевозить за рубеж нашу лучшую древесину. Стал генеральным директором крупной российско-иностранной фирмы. Точнее, иностранно-российской… И так разбогател, что теперь почти уже и не живет на Родине. Здесь, говорит, у него только загородная дача!
   – Да-а… – только и покачал головой ДЯДЯ.
   – Витька Кудрявцев стал очень толковым врачом, – продолжал отец.
   – Его даже называют светилом в медицине! – подсказала мама.
   Такое известие слегка оживило уже огорчившегося было дядю.
   – Надо же! – с уважением заметил он.
   – Хочешь, покажем ему твои старые раны? – предложил отец. – Только вот беда… – замялся он. – Без взятки к нему даже своим не попасть!
   – А берет он просто баснословные суммы! – уточнила мама.
   Услышав такое, дядя нахмурился:
   – Нет, с этими бы я не пошел в разведку!
   – Ну, а что касается нашего Лёньки Маслова, – решив поднять настроение брату, тут же сказал отец, – так он твоего поля ягода.
   – Да? И кем же он стал?
   – Летчиком! Правда, летает на маленьком самолете по сельским линиям, но однажды спас свой загоревшийся «кукурузник» вместе с пассажирами – больным человеком и несколькими детьми.
   – Об этом во многих газетах писали, – подтвердила мама. – И орден ему за это прямо в Кремле вручили!
   – Надо же, не растерялся! С этим я хоть сегодня в разведку! – радостно ударил себя кулаком по колену дядя.
   И Паша понял, что всех людей папин брат измеряет по одному принципу: пошел бы он с человеком в разведку или нет.
   – Дядя, а вы правда воевали? – собравшись с духом, наконец не выдержал он.
   Гость так недовольно кашлянул, что всем сразу стало понятно: не в его правилах было вспоминать о своем боевом прошлом. Почему-то очень не любил этого дядя. Однако понравившийся ему с самого начала племянник смотрел на него такими умоляющими глазами, что он не выдержал.
   – Ладно, так уж и быть… Но – только историю! – сжалившись, предупредил он и задумался. – Вот только о чем бы тебе рассказать?
   – А где вы, к примеру, были? – решив помочь ему наводящей подсказкой, быстро спросил Паша.
   – Лучше спроси, где он не был! – усмехнулся папа.
   – Да, где? – поддакнула мама.
   Дядя озадаченно почесал висок и ответил:
   – Ну, разве что только на Северном полюсе!
   – Значит, и в Арктике были? – смекнув, что к чему, уточнил Паша.
   – Так точно!
   – Что, и там тоже воевали?!
   – Никак нет. Туда я прилетал уже по мирным делам!
   Дядя посмотрел на свои, не на какие-то там швейцарские, а все поцарапанные, наверное, еще во время боев, «Командирские» часы и заторопился:
   – Что же касается военных историй, то слушай. Однажды, находясь в разведке, мы попали в самый серьезный, какой только у меня был, переплет. Получилось так, что стреляли по нам и свои, и чужие. И с земли, и с неба. Вокруг начался кромешный ад. Сплошные взрывы, огонь, пули, осколки… Словом, никаких шансов остаться в живых ни у кого из нас не оставалось.
   – А как же тогда вы спаслись? – недоумевая, спросил Паша.
   – Да, как? – поддержала его мама.
   Вместо ответа дядя взглянул на брата и спросил:
   – Помнишь, бабушка учила нас в детстве молитве «Отче наш»?
   – Еще бы! – кивнул отец. – Перед такими большими, почти совсем потемневшими от времени иконами…
   – Так вот, – явно уже торопясь, перебил его брат. – Я, конечно, по тем временам ее быстро забыл. Напрочь. В школе ведь нам говорили, что Бога нет. В военном училище преподавали научный атеизм. Но когда в том бою мы, обычно не знавшие страха разведчики, от животного ужаса уже зарылись лицами в землю, я неожиданно вспомнил. Всю, до единого слова. И начал молиться. Пожалуй, еще горячее, чем был вокруг нас огонь. Потом, как оказалось, так молились все! И никто не погиб! А после я узнал, что такое было не только с нами… Но со многими – там, а еще на других горячих точках. Да и я не сидел бы сейчас здесь, если б не эта молитва! – подытожил дядя и, хотя уже решительно поднялся из-за стола, чтобы уйти, предложил: – Прочитать ее вам?
   – Зачем? – улыбнулся ему отец и красноречиво взглянул на сына.
   Они умели понимать друг друга без слов, и Паша без промедления с готовностью начал:
   – Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да придет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. – Голос Паши зазвенел, он старательно говорил «Твое», а не «Твоё», так как знал, что в церковнославянском языке не существовало буквы «ё». – Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого.
   – Вот это по-русски! Вот это по-нашему! – обрадовался дядя и хлопнул Пашу по плечу. – С таким я не задумываясь пошел бы в разведку!
   «В разведку?»
   Паша даже растерялся от такой похвалы. Да, конечно, он не считал себя трусом. Мог и правду в глаза сказать, и не задумываясь дать куда более сильному парню сдачи. Но… была у него одна слабость.
   Он всегда панически боялся один ходить в огромный, похожий на лабиринт, подвал, где они хранили картошку. И когда мама посылала его туда в отсутствие папы – или находил сотню причин для отказа, или, если не было никакой возможности уклониться, спустившись в полное жуткого мрака, гулкое днище многоэтажного дома, орал во весь голос, чтобы заглушить собственный страх. Ну какой он после этого разведчик?..
   И всё-таки он был счастлив, даже несмотря на то, что дядя почти сразу, попрощавшись, ушел. Так радостно было у него на душе от высокой оценки, данной ему этим прямым и мужественным человеком. А еще потому, что он узнал, как теперь быть в подвале и вообще жить, чтобы никогда и ничего не бояться!

Потеря
(SMS – рассказ)

   «Привет, друг! Какие новости?»
   «Да вроде по-старому!»
   «Это для тебя так. А мне все, что у вас, интересно!»
   «Даже не знаю, что тогда и сказать… Как обычно, бегаем наперегонки в школу. По вечерам играем в казаков-разбойников. В воскресенье ходим, под звон колоколов, в храм. А как там твоя заграница?»
   «Всё есть. И даже больше! Кроме того, о чем ты пишешь…»
   «Но вы же ведь с такой радостью туда переехали!»
   «Это верно. И тут не горюем. Но с тех пор такое ощущение, что я потерял что-то. Причем очень дорогое и важное!»
   «Не переживай, отыщешь!»
   «Где? Когда?»
   «Здесь, когда хоть на день приедешь!»

Живой экспонат
(SMS-рассказ)

   «Мама! Мы всем классом – в музее!»
   «Очень хорошо! И что вам показывают?»
   «Стоянку древних людей. Представляешь, они были совсем-совсем грубыми и дикими [13 - Что, впрочем, отнюдь не подтверждают современные ученые археологи. Люди в каменном веке были ничуть не глупее, а в чем-то даже намного умнее нас. Просто им приходилось жить в крайне тяжелых и очень суровых условиях.]. Ели прямо руками, не умели пользоваться ни ложкой, ни вилкой! Даже зубы – и то не чистили!»
   «Смотри, как бы тебя не оставили там в качестве живого экспоната!»
   «Это еще почему?!»
   «А ты сам не догадываешься?»

Меняла
(SMS-рассказ)

   «Я даже разговаривать с тобой не хочу! Как ты мог отдать кому-то мою лучшую старинную монету, которую я подарил тебе вчера на день рождения?!»
   «Почему? Она у меня! Могу хоть сейчас показать!»
   «Не может быть! Мне точно сказали об этом!»
   «Все верно. Я поменял ее на целый альбом с красивыми марками. Марки – на фотоаппарат. Его – на пару аквариумных рыбок…»
   «Да, это, кажется, похоже на правду. У тебя ведь аквариум – не дом, а гостиница! А дальше?»
   «Дальше… рыбок я поменял на солдатский ремень, ремень – на набор гоночных машинок. Их – на мяч, которым мы с тобой сегодня играли в футбол. А мяч – опять на твою монету. Если хочешь, я могу ее и с тобой на что-нибудь поменять!»

Редкая возможность
(SMS-рассказ)

   «Мама, я застряла в лифте! Связи почти нет…»
   «Спокойно, дочка! Срочно вызывай аварийную службу!»
   «Уже пробовала. Кнопка не работает!»
   «Сейчас я приму все меры! Потерпи минуточку!»
   «Да хоть час!»
   «Вот, позвонила с другого телефона кому следует. Скоро починят. Ты только не переживай!»
   «А я и не переживаю! Наоборот, мне – хорошо!»
   «То есть как это – хорошо? Там не слишком мало воздуха для дыхания? У тебя всё в порядке?»
   «Более чем! Никуда не надо спешить. А то ведь каждый день: сначала обычная школа, потом музыкальная, затем фигурного катания, через день секция борьбы для самозащиты или рисовальный мастер-класс. По вечерам – уроки… А так – хоть отдохну немного!»

Корень зла
(SMS-рассказ)

   «Юра, прости меня!»
   «С чего это вдруг?»
   «Так мы ведь вчера разругались и подрались… А сегодня – Прощеное воскресенье!»
   «Ну и что?»
   «А то, что все люди просят друг у друга прощения!»
   «Зачем?»
   «Чтобы и самих их простил Бог. Вот и я у тебя прошу!»
   «А мне что за дело? Я в храм не хожу. И поэтому если и прощу тебя, то не в это твое воскресенье, а – после дождичка в четверг!»

Тихий час
(SMS-рассказ)

   «Мама, здравствуй! У нас – тихий час…»
   «А ты почему не спишь?»
   «Думаю…»
   «О чем?»
   «О многом!»
   «Ну например?»
   «О том, что все люди живут не вечно. И я тоже…»
   «Ты там случайно не заболел?! Может, нам срочно приехать и забрать тебя?!»
   «Нет, что ты! Я только рад, что вы с папой отправили меня в детский лагерь при монастыре!»
   «Просто нам сказали, что он самый спокойный и порядочный!»
   «Да, это действительно так! А как хорошо в самом монастыре! В его храмах!
   В соборе! Настоятель и братия рассказали нам столько нового и самого важного!» «Надеюсь, после всего этого ты не надумал сам там остаться монахом?»
   «Нет, они детей не берут!»
   «Ну хоть этим меня успокоил!»
   «Но… как вырасту – обязательно!»

Свет в темном окне
(SMS-рассказ)

   «Артем, ты еще не спишь?»
   «Уже нет! Разбудил. Чего тебе?»
   «Скажи, у тебя какие планы на будущее?»
   «Какие-какие… Не получить завтра двойку по литературе, а то я ничего не учил… Может быть, с кем подраться!»
   «Да я не о том, а – вообще!»
   «A-а, ну тогда – стать бизнесменом, всё сметь и иметь!»
   «И это не то! Я же – о главном!»
   «Чего?!»
   «Ну, например, сколько бы ты хотел прожить?»
   «Сто лет!»
   «А потом?»
   «Что – потом?»
   «Вот! Я как раз сейчас про это книгу читаю!»
   «Будет врать-то! Мне ваш дом даже с кровати хорошо виден – там все окна темные!»
   «А я с фонариком под одеялом. Лежу и читаю обо всем, что ждет нас потом. Ты даже не представляешь, как это здорово и… страшно! Дать, как только сам прочитаю, тебе?»
   «Еще чего! Чтобы и я тоже целые ночи не спал? Ну нет! Всё! Отбой! Конец связи! Отключаю телефон. Я лучше без этой твоей книжки спокойно жить буду! И – спать…»

Сила духа

   Колин папа был очень сильным человеком. Наверное, сильней его не было никого в их большом городе. Когда папа по утрам занимался зарядкой с гирями и эспандером, то его бицепсы сами, бугрясь, становились как гири, а мышцы на спине – точно стальные пружины эспандера! К тому же в молодости папа профессионально занимался борьбой и боксом. Пока не начал ходить в храм…
   – Папа! – однажды спросил Коля, с удовольствием наблюдая за тем, как ловко подбрасывает и ловит двухпудовую [14 - 32 кг.] гирю отец. – А если на тебя нападут вдруг трое – ты с ними справишься?
   – Легко! – спокойно ответил тот.
   – А… пятеро?
   – Да хоть десять!
   – А если у них будут ножи?
   – Ну, в этом случае, конечно, придется попотеть. Хотя, думаю, отбился бы и от них. Но…
   Папа положил на пол гирю и многозначительно поднял палец.
   – Всё это только в том случае, если они будут обижать слабых людей, особенно детей, больных, стариков и женщин. И нужно будет их защитить. А коли нападут на меня, то я и пальцем не пошевелю!
   – Как это? – ахнул Коля.
   – Очень просто, – улыбнулся ему отец. – Я не только верю в Бога, но и полностью доверяю Ему. И знаю, что без Его воли, которая спасительна для меня, никто не сделает мне ничего плохого. Как бы он ни старался! И никакая болезнь, беда или скорбь без благословения или попущения Божия не коснется меня. Пример этому мне подал сам преподобный Серафим Саровский. Когда на него напали разбойники, у святого старца в руках был топор, да и вообще он был очень сильным человеком. Но, предавшись во всём в волю Божию, отложил топор и только скрестил на груди руки… И это – великий святой! А я кто? Простой человек!
   Коля только качал головой, слушая такое. А отец продолжал:
   – И коли Господь посылает мне что-нибудь не совсем приятное для моей же вечной пользы… например, чтобы я вспомнил о Нем, если забыл, или помолился погорячей, да мало ли еще зачем, что знает лишь Бог, – почему бы немного, пусть это будет хоть вся жизнь, не потерпеть?
   Отец, закончив зарядку, вышел из комнаты. И только тут Коля наконец понял, что его папа удивительно силен не только телом.
   Но и – самое главное – духом!

Главный экзамен

   Андрей Бессонов пришел в храм первый раз в жизни. Точнее, его привели туда безвыходные обстоятельства.
   Завтра предстояло сдавать экзамен, к которому он был совершенно не готов. А тут отец еще обещал подарить долгожданный мотоцикл, если сын получит пятерку. Но он и на тройку не знал…
   Учить – поздно. Сдаваться – рано.
   Можно было, конечно, спешно подготовить шпаргалки или попытаться пронести мобильный телефон и через интернет найти ответ хотя бы на один экзаменационный вопрос. Только тут одно было хуже другого.
   За первое, в случае обнаружения, ждала твердая двойка, которую уже гораздо труднее будет потом исправить. За второе – и вовсе могли выгнать из школы…
   Так и не решив, какое из этих двух зол меньше, Андрей вдруг решил обратиться за помощью к Ване Седову. Впрочем, почему это вдруг? В четырнадцать лет Ваня уже удивительно соответствовал своей фамилии: обладал умом, будто и впрямь доживший до седин человек. Многие, правда, насмехались над тем, что он каждое воскресенье вместо рыбалки или других развлечений ходит в церковь. Но как знать, может, благодаря этому Ваня всегда спокоен, приветлив со всеми? – подумалось метавшемуся в поисках выхода Андрею.
   К тому же Седов не унывал ни при каких обстоятельствах. Даже когда учительница с порога внезапно объявляла, что сегодня будет контрольная работа.
   Именно это обстоятельство, а также то, что Ваня, сам того не зная, привлек его не словами, а своим примером, окончательно убедили Андрея подойти именно к нему.
   Ваня внимательно выслушал одноклассника и сказал:
   – Единственное, что я могу посоветовать тебе, – это обратиться за помощью к Самому Богу. То есть помолиться Ему.
   – Думаешь, поможет? – недоверчиво взглянул на него Андрей.
   И услышал уверенное:
   – Господь сказал: Просите, и дано будет вам! [15 - Мф. 7, 7.] А у Него неложно, то есть истинно каждое слово! Иное дело, как и что мы будем просить! И вообще – жить…
   – Но я даже молиться не умею! – растерялся Андрей.
   – Конечно, я могу написать тебе молитву, и не одну. Только ведь не могу за тебя ходить в храм, исповедоваться, причащаться…
   – Зачем?
   – Для спасения!
   – Да мне бы сейчас от двойки спастись, хотя позарез нужна пятерка! – простонал Андрей.
   Тогда Ваня подумал-подумал и, улыбнувшись, сказал:
   – Сходи для начала в храм! Помолись, помня, что молитва – это разговор человека с Богом. Поговори со священником. Он тебе гораздо лучше всё объяснит.
   – А потом?
   – А потом – увидим!
   Вот так Андрей и оказался в храме.
   Утренняя служба давно закончилась. Вечерняя еще не начиналась. В храме было немноголюдно, удивительно спокойно, тихо и гулко. Так что, казалось, слышался не только каждый осторожный шаг, но даже удары собственного сердца…
   И словно специально для него из двери помещения, где было множество больших, красивых икон, вышел седобородый священник. Он куда-то спешил. Однако нашел время – кратко, но очень емко побеседовал с Андреем, пообещал помолиться о нем, при условии, что тот и сам позаботится о себе в духовном плане, высказал пожелание вновь встретиться уже на воскресной службе и подарил ему две книги. В одной, маленькой, всего в полсотни страниц и в мягком переплете, было много молитв: утренних, вечерних, даже, как, полистав ее в автобусе, с удивлением увидел Андрей, молитва… о даровании молитвы.
   С удовлетворением он отметил, что здесь были и молитвы, читаемые в различных житейских обстоятельствах в течение дня. Это было как раз то что нужно!
   Вторая книга рассказывала о вере во Христа. Еще более тонкая. Умевший очень быстро читать Андрей решил, что без труда осилит обе книги за четверть часа, а потом… всё же напишет шпаргалки ко всем вопросам!
   Придя домой, он уединился в своей комнате. Взял для начала, чтобы хоть знать, о чем вообще речь, книгу о вере. И… прошел час… другой… третий…
   Встреча с Ваней Седовым, со священником в храме, то, что было написано в этой книге, вдруг как-то объединились! И заставили его, забыв даже про экзамен и мотоцикл, задуматься…
   «А ведь и правда эта жизнь на земле не вечна!» – сделал он вдруг открытие, несмотря на то что и без того всегда знал об этом. Но как знал-то: не углубляясь, вскользь. Ведь он всегда сразу отгонял такие мысли – неприятные, мрачные, пугающие больше всего на свете боящийся смерти разум. Дальше – больше…
   «Вон бабушка, и то умерла! – думал он. – Хотя в шутку говорили, что она вечна… Еще бы – одного года до ста лет не дотянула. Ну, а если бы прожила и сто? двести? тысячу? Всё равно ее ждал конец! И не только ее. Но – всех. А значит, как ни крути, и… меня! И что потом?»
   А что ждало всех и его потом – как раз и было в этой книжечке.
   И он вновь и вновь возвращался к ее началу. Дочитывая до конца…
   – Готовится к экзамену! – с пониманием перешептывались за прикрытой дверью родители.
   То-то бы они переполошились, узнав, чем на самом деле сейчас занят их сын! Ведь мама верила только в астрологические прогнозы, находясь в убежденности, что те математически и таинственно – закономерны… Хотя если в них и была какая-то закономерность, то лишь в том, что они, как правило, не сбывались! А отец верил исключительно в свои силы. При всем том, что за последний год, надорвавшись на трех работах, он дважды подолгу лежал в больнице…
   Время уже перевалило за полночь, когда Андрей вспомнил про шпаргалки. Но глаза уже слипались, и сил хватило самое большее на десяток. Впрочем, как убедился он утром, войдя в класс, где проходил экзамен, и хорошо, что не все написал!
   Кроме учителя, за столом сидел еще строгий чиновник из области, в очках, от зоркого взгляда которого было бы не утаиться… Но надо же такому случиться! Вот поистине чудо! Взяв билет, Андрей глазам своим не поверил: там были вопросы, ответы на которые он вчера записал в одной из шпаргалок. И благодаря этому в памяти кое-что да осталось!
   Экзамен он сдал. На четверку. Но отец всё равно купил ему мотоцикл. Правда, не понял, почему сын, вместо того чтобы в воскресенье помчаться на нем за город, поехал на автобусе куда-то по своим, как он сказал, неотложным и очень важным делам.
   А на самом деле Андрей отправился в храм. Он уже точно понял, что в свое время ему придется держать ответ за то, как он прожил жизнь. И решил начать готовиться к нему не откладывая – прямо сейчас! А потом постараться помочь и родителям. Не столько убеждая, как подсказал ему священник, сколько молясь за них, так как лучше всего всем на свете управляет Бог. И еще, как это понял уже сам Андрей по Ване Седову, на своем личном примере.
   Ведь папе с мамой тоже предстояло когда-то сдавать этот – самый главный в жизни – экзамен!

Царская рыбалка

   Ах, Елена Сергеевна!
   Не зря про нее сам директор школы сказал: учитель от Бога. А ученики – так те вообще души в ней не чаяли!
   Мало того, что она проводила уроки истории так, что заслушаешься да позабудешь обо всём остальном. Так еще и экскурсии постоянно были. Весной и осенью – туда, где трудились на раскопках археологи. Одни из них искали и находили орудия самых древних людей: сделанные из камня скребки, топоры, стрелы, маленькие острые ножи, которыми можно было резать хлеб даже сегодня, что все с удовольствием и делали во время полдника на природе… Другие ученые, которым помогали местные жители и студенты, занимались периодами, когда были княжеские междоусобицы, татаро-монгольское иго, и более поздними временами, судя по лежавшим у них на столах зеленым от патины старинным монетам Петра I, Анны Иоанновны, Елизаветы I, Екатерины II, Павла I и так – до святого царя Николая II… Зимой все классы по очереди ходили в музеи, благо их в старинном городе было не перечесть!
   И еще в кинотеатр, если показывали хорошие и правдивые исторические кинофильмы.
   А на этот раз…
   В конце первого же урока нового учебного года Елена Сергеевна сказала:
   – Отныне десять минут мы с вами будем освежать нашу память!
   – А это как? – предчувствуя, что их ждет что-то необыкновенное, спросил за всех один из учеников. И не ошибся.
   – Очень просто, – ответила Елена Сергеевна. – Мы пройдем с вами весь алфавит от А до Я. Не думайте, что у меня самой что-то случилось с памятью. Я прекрасно помню, что сейчас не урок русского языка, и знаю, что вы давным-давно выучили все буквы. Но речь у нас пойдет не об обычном алфавите.
   – А о каком?! – в один голос ахнул весь класс.
   – Историческом!
   Учительница, делая многозначительную паузу, обвела взглядом устремленные на нее лица. И сказала:
   – Мы будем вспоминать людей, которые своими трудами и подвигами прославили наше Отечество. Сначала только вспомним их имена, а на дальнейших уроках уже подробней станем говорить о каждом. Конечно, их будет немало. Но и учебный год ведь большой! Итак, буква «А»… Кто мне подскажет?..
   Взметнулось сразу несколько рук.
   – Александр Невский!
   – Правильно, – радостно кивнула Елена Сергеевна, – святой благоверный князь Александр Ярославич Невский. Великий заступник всей Древней Руси. Причем не только самих людей, но и их Православной веры!
   – Александр Сергеевич Пушкин!
   – Ну конечно же!
   – Суворов!
   – Александр Матросов!
   – Да! Да!
   – Александра Пахмутова!
   – Рагулин!
   – Кто? – не поняла Елена Сергеевна.
   – Как это – кто? Александр Рагулин! – поднялся высокий, спортивного вида ученик. – Многократный чемпион мира и Олимпийских игр по хоккею.
   – Ну что ж, значит, тоже прославлял нашу державу на спортивном поприще, – согласилась учительница. – Между прочим, в античности, когда на родину возвращался олимпионик, то есть победитель игр в Олимпии, во время проведения которых в Элладе прекращались все войны, то для него специально проламывали проход в крепостной стене.
   – Зачем? Есть же ворота!
   – А чтобы была память на все времена, а самого чемпиона освобождали от всех повинностей и налогов! Но мы немного отвлеклись… Кто-то может еще продолжить?
   – Да, – подняла руку девочка с первой парты. – Александр Пересвет!
   – Знаете такого? – спросила Елена Сергеевна и, так как многие стали недоуменно переглядываться, сама объяснила: – Это тот самый монах-схимник, которого преподобный Сергий Радонежский отправил вместе со святым князем Димитрием Донским на Куликовскую битву.
   – Он еще богатыря Челубея копьем поразил! – подал голос ученик-спортсмен. – И… сам погиб!
   – Ну вот, видите, вспомнили! Да, он погиб, как многие-многие, чтобы жили сейчас мы. А кстати, с ним был еще один отважный воин, тоже монах. Кто-нибудь знает, как его звали?
   В классе воцарилась напряженная тишина. И Елена Сергеевна, взглянув на часы, поспешила ответить:
   – Андрей! Андрей Ослябя.
   – Тоже на А! Значит, тоже подходит! – обрадовались ученики.
   А один из них торопливо сказал:
   – Александр III! Только не Македонский, а наш, российский император!
   – Я рада за тебя вдвойне, – с уважением покачала головой Елена Сергеевна. – Во-первых, потому, что ты помнишь о том, что великий завоеватель был третьим из македонских царей, носивших имя Александр. А во-вторых, из-за твоего отношения к этому великому императору. Враги и завистники России боялись и ненавидели его. А он, даже не обращая на них внимания, говорил, что у России есть только два надежных союзника: это ее армия и ее флот! У нас осталось совсем немного времени, но я надеюсь, его хватит для того, чтобы прочитать вам стихотворение об этом императоре. Хотите?
   – Конечно!
   – Хотим!
   – Тогда слушайте!

Царская рыбалка
(рассказ в стихах)

     – Ваше Величест…
     – Тс-с-с! Клюет —
     Впервые с самого рассвета!
     – Но, государь, Европа ждет
      Сиюминутного ответа!
     – Ах ты ушел – судак, видать…
     Ну кто же под руку судачит?!
     Европа может подождать,
     Покуда русский царь рыбачит!
     Министр смотрит на царя,
     Что так открыто не «европит»,
     И, откровенно говоря,
     Его особо не торопит.
     А царь глядит на речки гладь,
     В густых усах улыбку прячет:
     Европа может подождать,
     Покуда он сейчас рыбачит!
     Да и зачем нас торопить? —
     Порою он в кулак зевает.
     В России есть, что есть и пить.
     Это у них там не хватает.
     Назавтра – это, как пить дать,
     Европу сильно озадачит,
     Что ей теперь придется ждать,
     Покуда русский царь рыбачит.
     Судак уплыл. Европа ждет.
     И тут азартно раздается:
     – Смотри, никак опять клюет?
     Ну, уж теперь-то не сорвется!
     Во всю свою красу и стать
     Встал государь. И это значит:
     Европе нужно подождать,
     Покуда русский царь рыбачит!

   …Звонок прозвенел с самым последним словом. Но никто из учеников никуда не торопился.
   Елена Сергеевна посмотрела на них. И, видя горящие глаза, оживленные лица, подумала: да, кто-то, подсовывая нам ложные духовные, нравственные, материальные ценности и лжеисторию, очень хочет, чтобы русские дети, повзрослев, стали «Иванами, не помнящими родства». Тогда можно безо всякого оружия прийти и завоевать Россию голыми руками. Защищать-то им будет нечего и некого…
   На этом, собственно, и построен расчет новых врагов. Но нет – ничего у них не получится!

Зеленый лист

   С березы упал зеленый лист.
   Ваня Иванов уезжал из России. Навсегда…
   Родители долго спорили перед этим. Мама не хотела. Но отец настоял на своем и сказал, что мосты сожжены, возврата не будет, даже на короткое время.
   Лист кружился, кружился…
   Раньше отец был совсем другим. Идя по ступеням власти сначала в городе, а потом и в области, он называл себя патриотом, невольно привлекая к себе этим симпатии многих избирателей. Но вдруг просто сказочно разбогател. Ваня даже не знал как – от него это тщательно скрывали. Судя по тому, что мама стала часто плакать и вздрагивать от каждого шороха за входной дверью, а к сыну приставили вооруженного охранника, не совсем честным путем.
   И вот теперь они уезжали.
   Лист кружился, кружился, подгоняемый предгрозовым ветром…
   Большинство друзей и школьных приятелей откровенно завидовали бывшему однокласснику. А что? Капитал у его отца огромный, даже по западным меркам. Английский язык Ваня знал сносно, и ребята обещали, что там так научится, что через несколько лет станет по-русски говорить с акцентом!
   Кое-кто, правда, успокаивал его, говоря, что и там есть православные храмы… Слава Богу, есть, хоть и немного!
   А вот такой березовой рощи не будет… Никогда! Никогда?!
   А может, вдруг подумалось Ване, он, повзрослев, вернется сюда сам? Или – с мамой!
   Это сразу успокоило его.
   И он уже не прощаясь стал смотреть на березовую рощу, в которой даже в такой пасмурный, темный день было светло…

«Пара пустяков»

   У Максима Железнова была такая сильная воля и крепкий характер, что казалось – нет и не может быть такой цели, которой бы он не достиг, поставив перед собою.
   Пройти в двадцатиградусный мороз босиком по снегу? Пара пустяков! Переплыть туда и обратно широкую, с бурным течением реку? Пара пустяков! Испечь самый настоящий торт, да не на двух-трех человек, а на весь класс? Пара пустяков! Стать круглым отличником? Пара… Впрочем, тут стоп!
   Да, была у Максима любимая приговорка «пара пустяков». Но этой последней цели он перед собой не ставил и поэтому ходил в твердых «хорошистах».
   Друзья и приятели ценили такую целеустремленность, а многие даже завидовали Максиму. Портило всё только то, что он очень гордился своим характером, при первом удобном случае похвалялся им. И еще был чрезвычайно болтливым.
   Однако это ничуть не смущало его. Он ставил перед собой всё новые и новые высоты.
   Прекрасно выучил английский язык. Получил разряд в фигурном катании, которым, по желанию родителей, занимался с раннего детства и особыми успехами никогда не блистал. Ведь он добивался своего, только если хотел этого сам! Ловко и умело складывал слова в стихи. И тут…
   Однажды нашла коса на камень!
   Это случилось, когда один из его одноклассников в конце концов не выдержал и сказал:
   – Ну и хвастун же ты!
   – А еще неисправимый болтун! – поддержал его другой.
   – Я – неисправимый?! – возмутился Максим. – Да если я только захочу, то с этого самого момента буду нем как рыба! Для меня это пара пустяков!
   – Ну так захоти! – послышалось дружное со всех сторон.
   – Захоти!
   Даже девочки – и те принялись упрашивать Максима.
   – Ах так? Все! Я – замолчал! – объявил он. – Разумеется, за исключением необходимых по жизни разговоров и ответов на уроках.
   И он действительно молчал одну перемену. Не проронил ни единого слова на второй. А после уроков, забывшись, вновь принялся за свое. Правда, мигом спохватившись, закусил губу. Но на следующий день… он стал еще более говорливым, чем прежде. И к своему изумлению, как ни старался, ничего не мог поделать с собой.
   В школе все только руками разводили: «Вот тебе и пара пустяков!»
   Никто ничего не сумел ему посоветовать. Те, что завидовали, теперь мстительно посмеивались. Другие не знали, что подсказать. Третьим просто было самим больше дела до себя.
   Своей бедой он невольно поделился уже дома с жившим этажом выше соседом – Сергеем, юношей на два года старше его, которого уважал, сам даже не зная за что. Этот Сергей был алтарником в храме. Такого занятия Максим, с его сугубо практическим умом, никак не мог понять. Но Сергей вот уже несколько лет каждую субботу по вечерам, а в воскресенье рано утром ходил на церковную службу. То есть тоже был на редкость целеустремленным. Может, за это и уважал его Максим?
   Во всяком случае, он поведал ему то, как изо всех сил старается укротить свой язык, но всё бесполезно, и вопросительно посмотрел на него.
   – А ты и не сможешь! – как-то совсем не обидно, а, наоборот, располагающе улыбнувшись, ответил Сергей.
   – Почему?! – не понял Максим.
   – А потому что пытаешься сделать это – сам!
   Максим недоверчиво посмотрел на соседа и резонно возразил:
   – Но раньше-то я всё сам делал – и получалось!
   – Правильно, – согласился Сергей. – До этого ты добивался своей цели для чего? – спросил он и сам же ответил: – Чтобы себя показать, гордыню потешить, утолить тщеславие. И помощь поэтому тебе была со стороны, прямо их назовем, темных сил. Но тут, когда решил свою страсть побороть, они и отошли. А Богато ты на помощь не призываешь!
   – Нет, конечно, – согласился Максим и уточнил: – А страсть – это что?
   – Это такой грех, который у человека, не желавшего отстать от него, со временем превратился в привычку.
   – Какой еще грех?!
   – Прости – празднословия! Ты спросил, я ответил! И добавлю, что без помощи Божией тебе ничего не удастся сделать!
   Нельзя сказать, что после этого разговора Максим стал ходить в храм так же часто, как Сергей. Однако – начал. И разговаривать особо меньше пока он не стал. Но слов «это для меня пара пустяков» больше от него никто никогда не слышал!

Непременное условие

   Лёша и Лёня были друзьями целых три года. А поссорились – всего-навсего в одно мгновение. Точней, за минуту. И все гнев…
   Из-за чего-то, теперь уже и не вспомнить – они со злобой накричали один на другого.
   Наговорили столько обидного! Кажется, даже слегка потолкались. И точно навсегда, повернулись друг к другу затылками. Но – все это было ненадолго.
   К счастью, оба ходили в храм. Завтра нужно будет на службу. На исповедь – перед Святым Причащением.
   А как просить прощения у Бога за свои грехи, если ты сам не простил кого-то?

Первый снег

   За то время, пока в воскресной школе шли занятия, на улице выпал первый снег.
   Туча, поторапливаемая ветром, ушла. Выглянуло солнце. И всё вокруг засияло, засверкало – ярче алмазов, красивей жемчуга и серебра!
   Дети так и ахнули, выбежав из церковного домика.
   – Лепота, как сказали бы наши предки! – оглядевшись вокруг, сказал вышедший вслед за ними священник. – И надо же, до чего это кстати!
   Он взглянул на вопросительно посмотревших на него отроков и девиц, как по-старинному любил называть учащихся. И пояснил:
   – Давненько собирался поговорить с вами о чистоте. Не только духовной, но и телесной. Да всё не знал, как и с чего начать… А тут – Сам Господь мне помог! Вы только посмотрите на этот первый, чистейший снег!
   Священник обвел рукой вокруг, затем показал ею на детей:
   – Вот такие сейчас и вы! И как же прекрасна эта ваша чистота! Как угодна она Богу!
   Священник говорил, говорил… О том, как легко под влиянием обманов и соблазнов, которые предлагаются сейчас в книгах, газетах, по телевизору либо по совету ложных друзей или подруг, поддаться искушениям. И как необычайно важно для Вечности, да и для этой временной жизни, сберечь, сохранить эту чистоту только в одном, обязательно венчанном браке или, если кто решится, в монашестве…
   А дети во все глаза смотрели на искрящийся в лучах доброго солнца первый снег и со всем вниманием слушали батюшку.
   И не только слушали, но и слышали его!

Спасительная ошибка
(SMS-рассказ)

   «С именинами!»
   «Простите, не понял! У меня день рождения летом, а сейчас ведь зима!»
   «Это вы меня простите! Я ошибся номером! Поздравлял своего знакомого по храму с днем его Небесного покровителя, который некоторые ошибочно называют днем Ангела…»
   «Какой храм? Какие ангелы? Я даже не крещен!»
   «Тогда я ошибся вдвойне! Ведь у некрещеного человека, к сожалению, нет ни Небесного покровителя, ни Ангела Хранителя…»
   «А если он крестится – будут?»
   «Конечно! Сразу! А самое главное – появится надежда на вечное спасение!»
   «Вы что, действительно верите в это?»
   «Да».
   «Надо же, всего одно только слово. Но – убедительно. Если не секрет, сколько вам лет: 50? 60?»
   «12!»
   «Поразительно! А мне 82… Я в больнице, и, судя по всему, не то что дни, а часы мои сочтены».
   «А может, еще поправитесь и поживете?»
   «Да нет. Я все-таки профессор, доктор медицинских наук. В прошлом, конечно, все теперь в прошлом…»
   «Тем более – нужно задуматься о будущем!»
   «Вот я и думаю о нем днем и ночью. До этого как-то всё недосуг было. А тут вдруг твое смс-сообщение!»
   «Помоги Вам Господь! До свидания!»
   «Погоди, внучок, сейчас я тебе позвоню, и ты объяснишь мне уже всё основательно!»

Точный образ
(SMS-рассказ)

   «Мама! Мама! Меня сейчас в настоящем кино снимать будут!»
   «Ой, сынок, до чего же я рада! Как это у тебя получилось?»
   «Представляешь, шел по Арбату, а тут киносъемка. И режиссер сам меня остановил. Уж очень ему лицо мое понравилось! Говорит, мне и в образ входить не нужно. И даже без грима можно снимать!»
   «Вот это да! Поздравляю! Все мои подруги просто обзавидуются! И кого же ты будешь играть?»
   «Мальчиша-Плохиша в новом фильме по какой-то старой книге!» [16 - Имеется в виду произведение Аркадия Гайдара «Сказка о военной тайне, о Мальчише-Кибальчише и его твердом слове», в которой Мальчиш-Плохиш – отрицательный персонаж, вобравший в себя множество неприятных качеств.]

Характерный почерк
(SMS-рассказ)

   «Это зоопарк?»
   «Нет, Лёшенька. Это твоя мама!»
   «А как ты догадалась, что это я?! Ведь с чужого номера пишу!!!»
   «По почерку, сынок, по почерку!»
   «Но этого не может быть!!! Буквы-то в телефонах одинаковые!!!»
   «А у тебя почерк уж очень характерный. В прошлый раз ты спрашивал, не стадион ли тут. В позапрошлый искал кафе-мороженое. Всё из круга твоих интересов! Что, опять хочешь узнать, не задержалась ли я на работе, чтобы погулять подольше? Так знай: я уже дома!
   И с нетерпением жду тебя, чтобы проверить, как ты сделал домашнее задание!»

Праздность
(SMS-рассказ)

   «Лена, как дела?»
   «Как всегда!»
   «У меня тоже… А какая у вас погода?»
   «Солнце вовсю светит!»
   «И у нас! Дождя давно уже не было?»
   «Ой, лучше не спрашивай – наверное, с месяц!»
   «Тоже жарко?»
   «На улице просто печет!»
   «А в квартире?»
   «Дома еще терпимо».
   «Еще бы, ведь ты же на два этажа ниже меня живешь!»
   «На три!»
   «Точно… Это уже, наверное, мозги от духоты начали плавиться!»
   «Заходи, подышишь прохладой!»
   «Сейчас, бегу! Заодно и поговорим!»
   «О чем?»
   «А как всегда – ни о чем…»

Странные подарки
(SMS-рассказ)

   «Стасик! Ты мне друг?»
   «Друг!»
   «Тогда подари мне свою лучшую машинку!»
   «Хорошо! Но только и ты мне тогда подари свою самую лучшую!»
   «О чем речь? Ведь мы же с тобой друзья!»

В лучах чужой славы
(SMS-рассказ)

     «Я к вам пишу – чего же боле,
     Что я могу еще сказать?
     Теперь, я знаю, в вашей воле
     Меня презреньем наказать!

«.

   «Ну, Печёнкина, ты даешь! Так работать под Пушкина… Хорошо хоть, остальные инициалы у вас не совпадают!»
   «Скучный ты человек, Крапивин, хоть и отличник! Такое признание испортил… Я лучше это Дятлову переправлю. Он двоечник и ни за что не догадается, что это не я написала. А значит, и оценит меня как надо!»

Мир без войны
(SMS-рассказ)

   «Васька! Иду на ты!»
   «Чего?!»
   «Ну, это значит, объявляю тебе войну!»
   «За что?»
   «А за то, что ты меня неделю назад уже не помню как обозвал!»
   «Ладно. Только почему так странно ее объявляешь?»
   «Как наши предки! Я сейчас вычитал в книге, что они, перед тем как выступить на врага, честно предупреждали: “Иду на вы!”»
   «Понятно… А что тогда со мной на “ты”?»
   «Да не доросли мы еще с тобою до “вы”».
   «Значит, завтра – деремся?»
   «Нет! Я, пока тебе писал, уже расхотел!»
   «Тогда что – мир?»
   «Мир! Как говорили после войны наши предки, на вечные времена!»

Подарок на двоих

   Узнала случайно Надя, что у ее одноклассницы Веры – именины, которые для нее значат больше, чем день рождения. И решила подарить ей икону.
   С Верой они не были даже подругами. Но та навещала ее в болезни. Всегда всем делилась. Сама приглашала в гости и вкусно угощала, хотя они тоже жили совсем небогато… Поэтому Надя пошла в храм, где быстро нашла иконную лавку.
   Здесь очень приятно пахло воском и еще чем-то.
   «Ладаном!» – ожидая, пока пожилая продавщица обслужит пришедшего раньше покупателя, поняла она по надписи на одной из маленьких круглых коробочек.
   Освободившись, продавщица вопросительно взглянула на девочку и улыбнулась ей. Она сразу понравилась Наде: сама доброта и понимание!
   Они вместе стали решать, что именно выбрать в подарок Вере.
   – Икона Небесной покровительницы твоей подруги наверняка у нее уже есть! – предположила продавщица. – Обычно ее изображают вместе со святой матерью Софией и двумя сестрами – святыми мученицами Надеждой и Любовью. У каждой в руках – небольшой крест.
   – Да, кажется, я видела такую у Веры, – припомнила Надя.
   Привстав на цыпочках, она огляделась и увидела иконочку Пресвятой Богородицы, к Которой ласково прижимался Богомладенец. Цена была совсем небольшая, как раз по ее средствам.
   – А вот эту ей можно подарить? – робко спросила она.
   – Владимирскую? Конечно! – явно одобрила такой выбор продавщица.
   – Тем более что она – Вера Владимировна! – обрадовалась Надя.
   И вдруг услышала:
   – Да это уже не столь важно! Главное – перед этой иконой уже почти девять веков молились и молятся русские люди. И знаешь, сколько тысяч, миллионов Владимировичей, Васильевичей, Ивановичей спасла она от множества бед и болезней! А сколько раз спасала от верной погибели нашу Русь!
   Надя недоверчиво покосилась на продавщицу.
   «Неужели и тут, как во всех других магазинах, покупателям говорят все что угодно, лишь бы продать товар?!» – с разочарованием подумала она.
   Разве такое могло быть: икона совсем новенькая, и потом, на прилавке их целая стопка! Надя даже собралась, как всегда и везде делала, когда ее пытались обмануть, решительно возразить. Но не успела. Продавщица, словно догадавшись обо всём, тут же поправилась:
   – Ну, разумеется, это список, точнее, даже типографская копия той самой иконы. Но всё равно – она освящена, и перед ней тоже можно молиться! У нас есть точно такая же, только слегка подороже – в киоте!
   Лена взглянула на показанную ей икону в деревянной рамочке под стеклом, которая понравилась ей еще больше, и, помявшись, вздохнула:
   – Да нет, знаете… лучше уж я возьму ту – первую…
   – Что, не хватает денег? – участливо спросила продавщица.
   И, не дожидаясь ответа, протянула икону в киоте:
   – Возьми-возьми! Остальные я от себя добавлю!
   Решив, что теперь и она сама непременно будет ходить в храм, раз здесь такие люди, как эта женщина и Вера, Надя со всех ног помчалась к однокласснице.
   Вера несказанно обрадовалась подарку.
   – Надо же! – поцеловав икону и поставив ее рядом с другими на полку, где горела лампада, сказала она. – У меня и Казанская есть, и Иверская, а Владимирской, хоть я очень почитаю ее, как раз не было!
   – Она – посвященная! – с готовностью подсказала Надя.
   – Ты хотела сказать – освященная? – совсем как та женщина в иконной лавке улыбнулась, необидно поправляя ее, Вера.
   – Ну да! И ты можешь сразу молиться ей!
   – Вот славно! Только не ей, а – перед ней! – снова уточнила Вера.
   – Ой, верно, и продавщица так же сказала, – вдруг вспомнила Надя. – А что – разве есть разница?
   Вера кивнула и с самым серьезным видом ответила:
   – Да! И очень большая! Мы ведь молимся не доске или бумаге, на которых видим Иисуса Христа, Пресвятую Богородицу или святых. Не краскам или красивому, в самых драгоценных камнях окладу… А – тому или тем, кто изображен на иконе. То есть, как нам объяснял священник в воскресной школе, первообразу!
   – Надо же… Я тебе икону, а ты мне то, чего я не знала! – удивленно покачала головой Надя.
   – Значит, получился подарок на двоих! – засмеялась Вера.
   – И от двоих! – сказала Надя и призналась, как у нее оказалась икона в киоте, на которую не хватало денег. И осторожно спросила: – А можно и я с тобой перед ней помолюсь?
   – Ну конечно! Конечно! Так будет еще лучше! – обняла ее Вера. – Ведь Сам Господь Иисус Христос сказал в Евангелии: где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посредини их [17 - Мф. 18, 20.].
   – Что? Сам Христос?! Будет – здесь?!
   Надя ошеломленно огляделась.
   Хотела, по своему обыкновению, решительно возразить. Но, невольно доверяясь словам одноклассницы, которая, как уже подсказывало сердце, стала ее подругой, первый раз в жизни… нет, уже даже второй – не стала этого делать…

Неслучайная находка

   Витя с Толей отдыхали на море. Собственно, отправлялась сюда семья Вити. Но Толины родители, узнав об этом, попросили взять с собой и их сына. Разумеется, предложили оплатить все расходы. И Витин папа сказал:
   – А что? Сидят за одной партой, оба ходят в храм. То есть трудятся вместе. Значит, и отдыхать вместе должны!
   Вот Толя с Витей и плавали, ныряли, загорали вволю. После опять плавали… Снова ныряли! Были они в большой красивой церкви на службе. Потом ездили на автобусе в мрачные, тесные, с низкими каменными сводами катакомбы, где им показали подземный храм, в котором молились Богу христиане первых веков.
   Экскурсовод рассказала, что очень часто, по приказу римских императоров и здешних правителей, воины уводили отсюда людей на мучительные пытки и если они не отрекутся от Христа – на казнь. Теперь это святые мученики!
   – Вот где настоящая вера была! – только и качал головой Витя. – А тут даже просыпаться рано утром на службу лень.
   – Да, – со вздохом соглашался с ним Толя. – На рыбалку куда раньше легко встаешь!
   Оба они и до этого чувствовали, что чего-то им не хватает, чтобы до самого донышка сердца поверить в Бога! Но чего именно – так и не могли понять…
   Когда на море началось волнение и купаться стало опасно, взрослые сводили детей в музей. Чего только там не было! Всюду стояли остродонные амфоры – некоторые целые, но в основном склеенные из обломков.
   На постаментах с надписями возвышались большие, в основном без голов и рук, скульптуры – Зевса, Аполлона, Артемиды… Были и маленькие, терракотовые, то есть из обожженной красной глины, статуэтки этих так называемых божеств и фрагменты от них.
   В одном углу находился темно-зеленый бронзовый треножник с похожим на таз блюдом. Давным-давно, как объяснила работница музея, он стоял перед одной из этих статуй, и в горевший на нем огонь язычники бросали зерна ароматных благовоний. Христиане наотрез отказывались приносить такую жертву, прямо называя ложных богов бесами, и поэтому их казнили.
   Узнав об этом, Толя с Витей вновь было задумались о глубокой, живой вере. Но – опять ненадолго. Потому что вокруг было столько всего интересного! Особенно монеты.
   Увидев их под стеклом, Толя с Витей вообще позабыли обо всем на свете! Они сами считали себя нумизматами, и у каждого было не меньше чем по десятку старинных монет. Однажды с этим весьма увлекательным делом произошел небольшой казус. Наиболее ранняя по дате монета была у Толи: две копейки 1789 года. Самая обычная, рядовая по каталогу, но… Он так гордился этим медяком, что не соглашался поменять его даже на серебряный полтинник начала двадцатых годов прошлого века.
   Гордость, конечно, очень тяжелый, если не самый тяжкий грех, Толя прекрасно знал это, однако ничего не мог с собой поделать. Более того, он чуть не застонал от досады, когда ему вдруг позвонил Витя и радостно заявил:
   – Я только что раздобыл копейку Петра Первого! Год, правда, совсем стёрт. Но всё равно она старше, чем у тебя!
   Не утерпев, Витя тут же принес монету. И только тут Толя с облегчением выдохнул, увидев едва просматривавшийся вензель «П I».
   – Да какой же это Пётр? – насмешливо посмотрел он на друга. – У Петра копейки были совсем другими – со всадником!
   Он достал с полки залистанный до пятен каталог, поискал – и точно: это была монета Павла I. Самое раннее – 1796 года.
   А тут, в музее… Они увидели маленькие серебряные монетки, отчеканенные еще в пятом веке до Рождества Христова!
   – Это вам не каких-то двести плюс-минус десять лет! – весомо сказал Витя и разом перестал завидовать Толе. А тот – гордиться!
   На табличках под монетами было написано: из клада, сданного государству таким-то, из скифского кургана, а то и просто: случайная находка – в огороде, на поле и даже со дна моря! Моря?!
   Стоит ли говорить, что, узнав такое, Толя с Витей с трудом дождались, пока родители с младшими обойдут весь музей. И принялись умолять отпустить их купаться.
   Море было неспокойное. Поэтому плавать и нырять им, конечно, не разрешили. Дозволили только прогуляться, не заходя в воду. Но нет худа без добра! Небольшой шторм вынес на берег то, что скрывалось на прибрежном дне. Конечно, далеко не всё.
   Друзья тщательно, до тумана в глазах обыскали всё вокруг. Увы! Ничего древнего… Много чего было, но лишь одно современное: в основном стекла от разбитых бутылок, а еще – половина пляжной сандалии, целый ботинок, махровое полотенце, даже шариковая авторучка!
   Когда море успокоилось, Толя с Витей продолжили поиски, уже ныряя. Тоже ничего древнего не обнаружили. Успокоились. Позабылись. И тут вдруг – нашли! Только не монету, а совсем другое.
   Витя, выходя из моря, внезапно ойкнул, наступив на что-то.
   – Что, порезался осколком от бутылки? – болезненно скривился, сочувствуя другу, Толя.
   – Не знаю, – пробормотал Витя. – Кажется, нет! Да, точно – нет!
   Пошарив в воде, он показал изглаженный волнами плоский камень со следами зазубрин или какой-то черепок. Хотел было уже зашвырнуть его как можно дальше. Но Толя внезапно перехватил руку друга:
   – Стой! Погоди!!
   – Ну чего еще? Другие же могут наступить!
   – Да ведь это от амфоры!
   Цепкий взгляд Толи оказался верным. Это действительно был черепок.
   Друзья торопливо расчистили его и увидели извилистый древнегреческий орнамент. Точь-в-точь какой был в музее на склеенных амфорах!
   – Надо же! Античная вещь! Случайная находка! – возбужденно сказал Витя. – Я нашел!
   – Случайностей не бывает – все происходит по Промыслу Божию! – авторитетно, так, как это говорил во время одной из проповедей священник, возразил Толя и осторожно заметил: – Да, нашел ты, но я не дал тебе его выбросить!
   Оба по-своему были правы. Но спора не состоялось. Всё-таки друзья есть друзья! И было решено: черепок будет общим!
   Толя с Витей легли на пляжное одеяло. Нагребли перед собой горку песка. Воткнули в него находку. И начали, делясь впечатлениями, любоваться:
   – Ему целых две тысячи лет!
   – Никак не меньше!
   – Представляешь, может быть, в этой амфоре хранили оливковое масло те самые христиане, которые стали святыми мучениками! – принялся размышлять вслух Толя.
   – Да, это было бы хорошо! Ведь они сейчас рядом с Богом и молятся о нас! – охотно согласился Витя.
   – А если она принадлежала язычникам?
   Витя зябко передернул плечами. Толя же продолжал:
   – Представляешь, жили и те, и другие…
   – Почему это жили? – перебил Витя. – Ты же сам слышал, как батюшка говорил: души бессмертны. Значит, они и сейчас живы!
   – А я что – спорю? Я только хотел тебе сказать – какой разный у них получился конец!
   – Ну да! Святые теперь в Раю. А те, кто не пошел за Христом, сейчас где?
   – Слушай! И правда, где?
   И оба друга, не сговариваясь, вдруг замолчали.
   Несмотря на то что у Толи умерла бабушка, а у Вити – дедушка, да и в храме священник нередко подолгу после службы отпевал усопших, им почему-то всегда казалось, что кто-кто, а уж они наверняка никогда не умрут! Но вот этот черепок из бесконечно далекого прошлого словно бы подсказал: никто из тех людей, живших, когда он был целой амфорой, не прожил дольше отведенного ему Богом века. А значит, повзрослев, постарев, неминуемо уйдут и они… И где будут их души, когда тоже пройдет две тысячи… да что тысячи – миллион, сто миллионов, целая вечность лет?!
   Каждый, словно остановившись в этой быстрой, постоянно отвлекающей от таких мыслей жизни, наконец вдруг подумал о том: а что будет потом и с его душой?
   То есть сделал первый серьезный шаг к настоящей – глубокой, живой вере…

Долгожданный порядок

   Обязанности на кухне, которая по вечерам становилась столовой, были строго распределены папой.
   Как сказал он сам:
   – Раз и навсегда!
   И важно добавил, что так всегда было в настоящих русских семьях.
   Сам он должен был зарабатывать столько, чтобы все были сыты, здоровы и довольны. Мама (хотя она тоже работала и получала не намного меньше, но такова, как сказал папа, традиция!) – вкусно и питательно готовить еду. А дети – убирать со стола и мыть посуду.
   Исключение пока составляла лишь младшая – Люба, которой было всего три годика. Поэтому у нее пока были не обязанности, а права. Хотя и ей было сказано слушаться папу с мамой, а также наблюдать, что да как делают старшие сестры и брат, – учиться у них! Так оно и было.
   Сам папа, обеспечив семью всем необходимым, во время ужина просматривал утренние газеты. Мама готовила так, что, как говорится, пальчики оближешь! Что и на самом деле делала Люба. А остальные дети, во избежание замечаний, предпочитали пользоваться салфетками. Но вот что касается уборки и мытья посуды…
   Брат и старшие сестры хотели поскорее пойти отдохнуть и заняться своими делами. Поэтому все, что оставалось на столе, приходилось нести к мойке уже едва не валившейся с ног после рабочего дня, да еще и готовки, маме.
   Заметив такой непорядок, папа велел трудоспособным детям установить очередность. Это помогло. Однако только на три дня… А с четвертого вновь начались бесконечные споры.
   Света доказывала, что она убирает со стола послезавтра. Таня – что ее очередь только на третий день. Максим насмешливо спрашивал:
   – А кто мыл посуду только вчера? А? Все видели – я мыл! Мам, ну хоть ты им скажи!
   В ответ слышалось:
   – Да разве я всё упомню?
   И дело неизменно заходило в тупик. Как правило, эти раздоры заканчивались тем, что мама не выдерживала и, несмотря на усталость, все делала сама.
   Неизвестно, сколько бы продолжалось такое и какие новые меры придумал бы папа… Но вдруг однажды, пока старшие сестры с братом еще не перестали спорить, а мама еще не взялась за посуду, все вдруг услышали звон разбитой вдребезги чашки. Папиной – любимой!
   Папа только газету из рук выронил…
   – Люба, ты что наделала? – дружно накинулись на младшую сестру Света, Максим и Таня.
   – Кто тебя просил?!
   – Разве так можно?
   И тут все вдруг услышали:
   – Ма-амочку жалко!
   С этими словами стоявшая у мойки на цыпочках Люба опустилась на корточки, чтобы собрать осколки. И всхлипнула.
   Сестры переглянулись с братом. И – куда только подевались усталость, занятость и желание послушать музыку или посмотреть телевизор. Один тут же принялся быстро убирать посуду. Вторая – ее мыть. Третья – вытирать полотенцем!
   В пять минут всё было закончено! Родители лишь руками развели, видя всё это. А папа не стал даже отчитывать младшую дочь за то, что та разбила чашку. Ведь благодаря ей на кухне наконец-то (и как оказалось, всерьез и надолго) воцарился долгожданный порядок!

Две школы
(SMS-рассказ)

   «Ау, Андрей!»
   «Прости, позвоню через час. Пока очень занят!»
   «Чем? Где?!»
   «Учебой».
   «Сегодня же выходной!»
   «Я в воскресной школе!»
   «Тебе что, обычной мало?»
   «Если бы хватало, разве ходил бы сюда? Ты ведь меня знаешь!»
   «Знаю! Но зачем?! Почему?!»
   «А потому, что обычная учит только тому, что сейчас и непременно закончится. А эта – что потом и навечно!»
   «Да-а… Ну тогда еще больше жду – звони!»

Благой опыт
(SMS-рассказ)

   «Санька, привет! Я слышал, твой отец вернулся?»
   «Да, уже неделю назад!»
   «Вот здорово! Рад за тебя!»
   «Он сейчас спит, поэтому я пока не отвечаю на звонки!»
   «Да я понимаю! Пусть отдыхает! Сколько ж его не было?»
   «7 лет. Почти половину моей жизни…»
   «Ты сразу его узнал?»
   «Да! Хотя он теперь совсем-совсем другой».
   «Что – стал совсем злым?»
   «Нет, наоборот!»
   «Вот это да! И что же он говорит?»
   «С Богом и в тюрьме – Рай, а без Бога ад и на воле!»

Сила правды
(SMS-рассказ)

   «Алик, прикрой меня на первом уроке! Я опять в школу проспал!»
   «Вижу! Таисия Ивановна пока еще не спрашивала. И что мне на этот раз ей говорить?»
   «Скажи что-нибудь!»
   «Что именно?»
   «Ну, что меня по дороге поливальная машина с головы до ног окатила!»
   «Это уже было!»
   «Тогда ребенка из горящего дома спасал!»
   «И это уже говорили! Она и тогда не поверила!»
   «Ну, тогда сам придумай что-то такое, чтобы поверила!»
   «Доверяешь?»
   «Как самому себе!»
   «Ладно, сейчас попробую!»
   «Что так долго молчишь? Я уже сам скоро до класса дойду!»
   «Всё в порядке – поверила! И на этот раз, кажется, тебе совсем не достанется!»
   «Да ну? И что же ты ей сказал?!»
   «Ничего особенного – только то, что ты проспал в школу!»

Общий секрет
(SMS-рассказ)

   «Ну и что ты хорошего сделала? Даже разговаривать после этого с тобой не хочется!»
   «Ты о чем?»
   «Как будто сама не знаешь! Выдала мой главный секрет, который, кроме тебя, никто на свете не знал!»
   «Когда?!»
   «Вчера на большой перемене! Мне уже обо всём доложили!»
   «Но ведь я уже три дня в школу не хожу – болею!»
   «Ой, правда! Слушай, а может, это Надька? или Маринка? Ну, сейчас я им позвоню…»

Длинный язык
(SMS-рассказ)

   «Валя! Сказать, что я тебе завтра на день рождения подарю?»
   «Нет, а то будет неинтересно!»
   «Ну Валечка! Пожалуйста! Хоть намекнуть…»
   «Ладно, но только чуть-чуть! Чтоб я не смогла догадаться!»
   «Тогда слушай: я подарю тебе не что, а кого! На букву К…»
   «Всё! Стоп! Дальше не надо!»
   «Не буду, не буду! Только ты заранее подготовь мягкую подстилочку, блюдечко и молочко, которое так любят маленькие, очаровательные котята!»

Будущие хозяйки
(SMS-рассказ)

   «Вика! Ты торт «наполеон» умеешь готовить?»
   «Не знаю, не пробовала!»
   «Я тоже… А так хочется!»
   «И мне…»
   «А хоть самый простенький пирог испечешь?»
   «Да не могу я!»
   «И мне лень…»
   «Давай, как всегда, лучше в кафе сходим?»
   «Ой, и правда – на всё готовенькое!»

Скука
(SMS-рассказ)

   «Ты что делаешь?»
   «Ничего, а ты?»
   «Тоже ничего! Говорить по телефону и то неохота…»
   «Так приходи ко мне, со скуки!»
   «А что будем делать?»
   «Ничего!»

Прямое попадание
(SMS-рассказ)

   «Угадай, кто я?»
   «Что я, бюро прогнозов погоды? Позвони – скажу!»
   «Ишь какой! Не зря про тебя говорят – самый умный в классе! Ты попробуй так угадать! Зря, что ли, я специально номер сменил? Пока еще никто, как ни старался, не смог!»
   «Хорошо, попробую! Сашка-зануда?»
   «Мимо!»
   «Жорка-обжорка?»
   «Опять промахнулся!»
   «Ну, у нас с тобой прямо как игра в морской бой получается! Шурка, что ль, глупый?»
   «Что? А по шее за глупого не хочешь?!»
   «Нет, Шурка, ты же у нас самый сильный!»
   «Надо ж, узнал! Точно в цель! Слушай, а как это ты догадался?»

Рука друга

   У Миши Андреева заболел друг – Андрей Мишин. Бывают же такие совпадения в именах и фамилиях – не случайно их часто путали по именам, запутываясь, кто есть кто! Но подружились они не из-за этого. И не потому, что жили в одном высотном доме, в котором, между прочим, проживало целых полкласса. А… даже сами не знали почему!
   Все у них было общим. И интересы – оба любили футбол, хоккей, причем не только смотреть, но и играть в эти игры. И пока что еще первые обязанности, то есть учеба в школе. Тот и другой терпеть не могли физику с математикой, одинаково предпочитая им историю и литературу. Они даже мечтали об одном и том же: стать, когда вырастут, археологами или журналистами.
   Готовясь заранее к этому, друзья находили и читали исторические материалы современных ученых, запоминали русские пословицы и поговорки, в которых пульсировал живой ум давно умерших предков, сами пробовали писать маленькие рассказы, стихи… Всю рабочую неделю они вместе учили уроки. А по выходным, как правило, ездили со своими отцами, кстати, тоже большими друзьями, на рыбалку, иногда даже ночную! И так было до тех пор, пока Миша неожиданно всерьез и надолго не увлекся компьютерными играми.
   Они стали занимать у него столько времени, что ни на спорт, ни как следует на уроки его уже просто не оставалось. Даже на речку – и то он брал с собой очередную новую игру. И, удобно устроившись, с наслаждением включал полученный от родителей в подарок на четырнадцатилетие (в память о получении паспорта, то есть о начале взрослой жизни!) ноутбук. Попробуй кто отвлечь или позвать его в эти минуты! Не то что вниманием – всем своим существом Миша полностью уходил в игру. Он словно каменел для окружавшего его мира, а порой просто дрожал, лихорадочно стуча по клавишам. И азартно разговаривая сам с собой…
   – Слушай, тебе не кажется, что ты уже заболел своими играми? – однажды не выдержал Андрей.
   Это случилось после того, как его друг, увлеченный игрой, не заметил, что крупная рыба не то сорвалась с крючка, на который попалась, но вообще утащила за собой кое-как воткнутую в берег удочку.
   На любого другого Миша крепко обиделся бы. Еще бы: назвать его, лучшего (если, конечно, не считать самого Миши) футболиста и хоккеиста всего двора, больным!
   Но это был лучший и единственный друг! К тому же он только что выиграл…
   Он даже маме раз нагрубил, когда та, не сумев оторвать его от игры, чтобы послать в магазин, тоже сказала, что это, наверное, какая-то болезнь. Правда, к счастью, быстро спохватившись, Миша извинился и, вздыхая, поплелся за хлебом.
   Все надеялись, что он скоро наиграется и станет прежним. Только увы! Чем дальше – тем больше…
   Некогда широкий круг интересов Миши сузился до крошечного кружка, который назывался электронными играми. То есть, как со вздохом жаловалась папе мама, на первом месте у их сына теперь игры! На втором – игры! На третьем – игры. И только на десятом… опять игры!
   Однако поделать с этим родители ничего не могли.
   Папа хотел отобрать ноутбук. Но сын посмотрел на отца таким умоляющим, отчаянным, действительно просто болезненным взглядом, что тот только махнул рукой… И всё продолжалось.
   Миша теперь уже не мечтал об археологии и журналистике. По литературе и истории у него впервые появились тройки и даже двойки. Он больше не смотрел по телевизору спортивные передачи. Не болел вместе с другом за любимые команды. Да и сам давно не снимал с гвоздя на двери своей комнаты коньки, хотя было самое время для хоккея.
   Тем более что и Андрей вдруг почему-то тоже перестал ходить на стадион и вообще не приходил в гости. Хотя бы для того, чтобы учить уроки.
   Миша же никак не мог оторваться от компьютера, чтобы самому отправиться к другу.
   Виделись они теперь в основном только в школе. Их, как всегда, путали по именам-фамилиям. Они привычно, но уже как-то нехотя отшучивались.
   А потом…
   Потом и вовсе сделалось не до шуток. Андрей, упрекнувший Мишу, что тот болен своими играми, заболел сам. И не какой-то простудой или ангиной. А очень и очень опасно! Хуже того – смертельно… И это в неполных пятнадцать лет!
   Миша узнал об этом случайно.
   Он давно видел, чувствовал, что что-то не так. Андрей ни с того ни с сего сильно похудел, стал бледным, непривычно для него, всегда веселого и жизнерадостного, вялым.
   А тут Миша вдруг оказался невольным свидетелем разговора своей мамы с мамой Андрея (они тоже были подругами).
   Двери в его комнату, с включенным, как обычно, компьютером, и на кухню, где разговаривали мамы, оказались приоткрыты. Он был так увлечен только вчера приобретенной новой игрой, что даже забыл плотно закрыть свою.
   Одержав невесть уже какую по счету победу, Миша ликующе вскинул правую руку со сжатым кулаком. Он собрался немедленно играть дальше и вдруг, обретя на время краткого перерыва способность замечать что-то вокруг, услышал громкий плач. Это даже не плакала, а рыдала мама Андрея.
   «Да мало ли что у этих взрослых случается в жизни!» – успокаивая себя, подумал Миша. Но тут прозвучало имя друга.
   Он насторожился. Прислушался… И – похолодел.
   Мама Андрея говорила, что полученные сегодня анализы ее сына, по словам лучших врачей, больше не оставляют никаких надежд. Жить Андрюше осталось самое большее два-три месяца.
   Его мама, как могла, пыталась утешить ее…
   «Что? Андрей должен умереть?!»
   Пальцы Миши задрожали так, что он не смог начать новую игру. Да и… как теперь, после такого, что он услышал, можно было сразу играть? Нужно было что-то делать, помочь другу. Но что? Чем? Как?!
   Ведь Андрей, оказывается, даже не дома – в клинике! А он даже и не заметил, что его вот уже почти полмесяца, да-да, сразу после каникул, удивляясь, припомнил он, не было в школе…
   Мама Андрея, уже в прихожей, говорила, что теперь вся надежда только на Бога, и врачи говорят – остается уповать лишь на чудо. Поэтому нужно молиться, правда, она даже не знает как… И сейчас пойдет в церковь, покупать молитвослов.
   – Конечно! Конечно! – поддакивала ей его мама.
   Хотя, как прекрасно знал Миша, ни она, ни папа, разумеется, и он сам никогда не верили в Бога. У них не было даже икон! Так же как и в квартире Андрея…
   После того как закрылась входная дверь, Миша выскочил из-за компьютерного стола и заметался по комнате. Не зная, что предпринять, он вышел в прихожую, машинально обулся, оделся…
   – Что, отправляешься за новой игрой? – укоризненно спросила, увидев его в куртке и вязаной шапочке, мама. – друг у тебя очень болен. А ты…
   – Да нет, – почему-то виновато пробормотал Миша. – Я просто так… Пойду прогуляюсь…
   – Давно бы так! – зная, что сын не разучился говорить правду, даже заразившись своим увлечением, на этот раз одобрительно кивнула мама. Печально вздохнула. И Миша вышел на улицу.
   Был ранний светло-синий вечер. Под желтыми фонарями, словно кружась в хороводе, летали крупные мохнатые снежинки. Они падали на старый, негородскому серый снег, превращая тот тоже в светло-синий. И обильно ложились на лицо, делая его мокрым.
   Мише очень хотелось плакать. А может, он и на самом деле плакал, только, как будущий мужчина, не хотел признаваться себе в этом?
   То ли из-за последних слов мамы Андрея, а может, еще почему-то, ноги сами привели Мишу к храму. Стесняясь, потому что не знал даже, как правильно перекреститься перед входом, а что это нужно, ему было известно, он подождал, пока никого не будет, и проскользнул в церковь.
   Деньги с собой у него были. Конечно, на игры. Но он решил купить на них свечи. Слышал где-то, что это – помогает. Иначе б не ставили! Как гласит древняя русская мудрость: к пустому колодцу за водой не ходят!
   Служба еще шла. Оглядевшись, Миша увидел большие иконы, священника, молящихся людей, заметил открытую дверь, из которой появился пожилой мужчина со свечами в руках. И тут малчику довелось услышать еще один разговор.
   Женщина в белом платке, стоящая за прилавком, рассказывала покупательнице, как он сразу догадался, о маме Андрея.
   О ее горе. И сильно огорчалась тому, что та, несмотря на все объяснения, так и не поняла, что Бог призывает к вечному спасению людей болезнями и скорбями. Потому что в радости и здоровье они никак не хотят вспоминать о Нем!
   «Действительно, – невольно вспомнил еще одну пословицу Миша. – Пока гром не грянет, мужик не перекрестится!»
   И осекся на полумысли.
   Женщина вдруг стала говорить, что у нее самой был аналогичный случай, только с супругом, который десять лет назад тоже заболел безо всяких надежд. И она тогда, испросив благословения у священника, взяла на себя подвиг: всю оставшуюся жизнь поститься не только в среду и пятницу, но и по понедельникам. А еще – в течение сорока дней читать акафист. И что же? Ее супруг до сих пор жив. И не собирается умирать! Вот, только что пошел ставить свечи. Миша слушал во все уши. Постеснявшись спросить, что такое акафист, он тоже купил свечи и поставил их перед иконами.
   Придя домой, он узнал при помощи интернета, что акафист – это песнопения в честь Иисуса Христа, Пресвятой Богородицы, церковного праздника или святых, который исполняется стоя. Нашел и сами акафисты.
   «Да-а…»
   Стоять ради спасения друга Миша был готов хоть несколько дней. Но – петь на церковнославянском языке… благословляться у священника… Этого он пока еще не умел и не знал. А Андрея нужно было спасать прямо сегодня… сейчас! Что же тогда делать?!
   Миша также хотел взять на себя подвиг. Но только какой? Ведь тут, как он прекрасно понимал, нужно делиться не предпоследней, а последней рубашкой, которая, как известно, ближе всего к телу. То есть отдавать то, что ему дороже всего! А что у него самое дорогое?
   Он посмотрел по сторонам. Перед собой… И тут взгляд его остановился на компьютере. На лежавших повсюду дисках…
   Если Миша был всегда честен с родителями и другими людьми, то уж тем более – наедине с самим собой. Как ни крути, а самым дорогим в жизни для него были вот эти самые электронные игры… Но разве можно от них отказаться?!
   А как же тогда Андрей? Его жизнь или… смерть?! Это была уже не игра. Это было всерьез. И другого выбора у Миши, научившегося, благодаря своему увлечению, мыслить мгновенно, не было.
   «Всё, – перейдя на внутренний крик, твердо решил он, даже не зная, как обратиться к Богу, но всё же прося Его и только Его, – больше я в них – никогда! Никогда не буду играть!»
   И уже прошептал про себя:
   «Только бы друг мой, Андрей, жил…»
   Самым мучительным был первый час, когда Миша, совершенно не зная, чем заняться, лежал на постели, отвернувшись от компьютера к стенке. Да так и уснул…
   Потом потянулись очень трудные дни. Недели…
   – Ты не заболел? – заметив, что сын, не отрывавшийся прежде от игр, совсем их забросил, встревоженно спросила мама.
   – Нет, – коротко ответил Миша.
   Согласился померить температуру, чтобы успокоить маму. И, сражаясь с самим собой, молча, один на один, продолжил свою борьбу за жизнь Андрея.
   Как-то, правда, забывшись, он, по давней привычке, подключил было диск с какой-то игрой. Но тут же испуганно выдернул его, стойко держа данное слово.
   Только вот беда: он-то всё делал. А его другу, судя по новым разговорам на кухне, становилось всё хуже и хуже…
   Миша несколько раз заходил в храм. Ставил свечи. Тоже, как и мама Андрея, купил молитвослов. Прочитал, наконец, напечатанный в нем акафист.
   Он побоялся даже спросить у мамы друга, которую увидел однажды в храме, как там Андрей, чтобы не услышать в ответ непоправимое… Сам-то Андрей уже давным-давно отключил свой телефон.
   И вдруг, когда ожидание стало невыносимым, а развязка, как все понимали, совсем близкой, в дверь квартиры раздался не обычный звонок, а прекрасно знакомый – условный! – стук. Так стучать мог только Андрей!
   Ничего не понимая, Миша прошел в прихожую, открыл дверь и ошеломленно замер.
   На пороге, приветливо улыбаясь, стоял… его друг! Бледный, худой, как говорится, одни глаза и остались. Но – живой!
   – Как… Ты?! – изумленно проговорил Миша.
   – Как видишь! Что в дом не впускаешь?
   Рука при пожатии у Андрея тоже была совсем слабая. Но сила придет! Это Мише хорошо было известно по знакомым спортсменам, ведь те восстанавливались после тяжелых травм. Главное, чтобы улучшение было не временным!
   Андрей вошел в его комнату. Спросил, увидев включенный компьютер:
   – Всё играешь?
   – Да нет!
   – Не может такого быть!
   – Сам посмотри! – Миша показал на текстовое изображение. – Вот, изучаю новые археологические находки в Крыму.
   – И как?
   – Ты даже не представляешь! Потом всё тебе расскажу!
   Они помолчали, умея понимать друг друга без слов. Но вопросы всё-таки были. И Миша напрямую спросил:
   – Тебя немного отдохнуть из клиники отпустили или как?
   – Или как! – с улыбкой ответил Андрей.
   – Не понял… – протянул Миша, не зная, что ему думать.
   И услышал:
   – Да ты не один такой! Никто ничего не может понять! Врачи, когда увидели результаты новых анализов, только руками развели. Раковые клетки перестали размножаться, и ни с того ни с сего у меня вдруг всё стало как у совершенно здоровых людей. Представляешь? Врач-профессор сказал, что произошло чудо. И наверняка меня кто-то вымолил!
   Андрей вопросительно посмотрел на друга:
   – Мама говорила, что видела тебя в церкви, причем даже не раз!
   – Да было дело…
   – Так вот кто, оказывается, мне помог!
   Миша ничего не сказал на это. Он только смотрел на друга, жадно, словно наверстывая упущенное, читавшего про находки археологов. Радовался. И еще, внезапно вспомнив про то, как ему удалось уйти от электронных игр, думал:
   «Это еще неизвестно, кто кому больше помог!»

   Часть 2
   Царские поклоны
   Исторические рассказы

Из первых уст

   Это было так давно, что ничто на Земле уже не напоминает об этом…
   Все изменило время. И последовавший за тем Всемирный потоп [18 - В существовании которого сегодня уже не сомневаются даже ученые.].
   Тогда по одной из допотопных дорог, больше похожей на широкую, хорошо утоптанную тропу, шли двое. Отец – рослый мужчина – и сын, мальчик, только-только начинавший входить в пору юности.
   Сын то и дело всхлипывал. Отец тяжело вздыхал. И как-то виновато поглядывал на сына.
   Оба они были в изорванной одежде. На руках и плечах – следы побоев. А у отца, кроме этого, на щеке еще краснела большая, совсем свежая рана.
   Места, по которым они проходили, были очень красивы. Широкая река Евфрат щедро одаривала здешнюю землю водой. И всюду были зеленые пойменные деревья, пышные высокие травы, самые прекрасные цветы, среди которых летали яркие певчие птицы. А у большого, похожего на море залива и вовсе было прекрасно. В небесно-голубой лазури плескалось великое множество рыб. Виднелись лодки, с которых закидывали сети люди.
   На берегу залива отец с сыном увидели глубокого старца. Он сидел на валуне и неотрывно смотрел на восток. Губы его молитвенно шевелились.
   Путники подошли к нему и почтительно встали рядом.
   Строго учивший сына никогда первому не начинать разговор со старшими, отец сам терпеливо ждал. Наконец старец, почувствовав, что он не один, медленно повернул голову. Увидел незнакомцев. Сказал:
   – Мир вам, дети мои! – И, оглядев их, с участием спросил: – Кто вы? И что с вами случилось?
   – Я – гончар из Иерихона на Иордане [19 - В плодородной долине Иордана к тому времени уже существовал город Иерихон, где, по некоторым источникам, жили потомки Адама в восьмом и девятом поколениях.], – с низким поклоном ответил отец. – А это мой сын. Чтобы за изготовленную нами глиняную расписную посуду взять потом зерно и всё необходимое для жизни, моя семья целый год трудилась не покладая рук…
   – Да, всё правильно, Бог так и сказал: В поте лица твоего будешь есть хлеб твой [20 - Быт 3, 19.], — подтвердил старец.
   – Мы с сыном повезли свои товары в Эриду и Ур [21 - Самые древние города в мире, располагавшиеся в Месопотамии.], – подождав, не скажет ли тот что еще, не сразу продолжил отец. – Но по дороге на нас напали грабители и силой отобрали у нас всё. К счастью, тут же начав делить добычу, они принялись ссориться между собой. И благодаря этому нам просто чудом удалось бежать…
   – Я слышу о таком уже не первый раз. Неужели в мире стало так много зла? – с невыразимой болью в голосе спросил старец.
   – Да, – подтвердил отец. – И оно только умножается с каждым годом.
   А кроме этого, людей мучают самые разные беды, болезни, неминуемая смерть…
   – И всё это – когда Бог создал человека для вечного блаженства! О, если бы вы только знали, какое блаженство было в Раю! И чего я лишился из-за нарушения данной Им заповеди… Я, а теперь и вы, мои бедные дети. Ведь все вы и сколько вас еще будет на земле – это мои дети, внуки и прапраправнуки!
   Сказав это, старец опустил голову и закрыл глаза, из которых полились обильные слезы. Плечи его судорожно вздрагивали.
   Мальчик, ничего не понимая, смотрел на него. Ни разу в жизни он не видел, чтобы так горько плакали. Да еще молча! Ему не было еще и десяти лет, но он уже знал, как во время скорбей и бед, громко стеная, сокрушаются и рыдают навзрыд взрослые люди. Не говоря уж о детях, больно обиженных теми, кто посильнее, или жестоко наказанных родителями за дурные дела.
   Мальчику стало так жалко этого старца, что он, забывая даже строгий наказ отца, невольно со щемящим до самого сердца участием спросил:
   – Ты что, тоже что-то потерял?
   Старец поднял лицо, благодаря за такое сочувствие, ласково взглянул на него и глубоко вздохнул:
   – Да! Я потерял всё. И даже больше, чем всё…
   – Всё – это понятно! Мы с отцом тоже всё потеряли, – кивнул мальчик и недоуменно заморгал. – Но как можно потерять больше, чем всё?
   Тут старец улыбнулся сквозь слезы и по-отечески положил свою ладонь ему на голову:
   – Да-да… Конечно, ты прав! Бог милостив! И придет время, когда мой Великий Потомок, как обещал Сам Бог, сотрет главу змия [22 - Быт, 3,15.] и возвратит человечеству потерянный Рай. Тогда, наконец, простится и мой грех…
   Лицо старца неожиданно засияло! Мальчик еще никогда и ни у кого не видел такого лица… Хотя он уже хорошо знал, как радуются люди в самые-самые счастливые моменты жизни. И взрослые, и дети!
   А старец, радуясь сам, порадовал и ограбленных чужеземцев. Он сказал отцу, чтобы тот вместе с сыном шел в Ур, назвал имя, к кому следует обратиться. Там их накормят, подарят новую одежду. И дадут всё необходимое для жизни, причем гораздо больше того, что у них отобрали. А еще, чтобы не повторилась напасть, выделят крепких мужчин, которые проводят их до самого Иерихона!
   – Я и сам бы хотел когда-нибудь навестить ваши края, чтобы рассказать и там людям о Боге и Рае, – подумав, добавил старец.
   Приветливым жестом он отпустил отца с сыном. И снова стал неотрывно смотреть на восток. Губы его чуть приметно шевелились. Он уже снова молитвенно был с Богом.
   Отойдя на расстояние, когда старец уже не мог их услышать, отец взволнованно и с необычайным благоговением сказал сыну:
   – Ты знаешь, кто это был?
   – Кто?!
   – Сам Адам!
   Мальчику это ни о чем не сказало.
   – Какое странное имя – «красная глина»! – только и удивился он.
   – Точнее, как говорят знающие люди, «созданный из красной глины»! – строго поправил его отец. – И знаешь, созданный Кем? Самим Богом! В Раю. И нам с тобой несказанно повезло: мы слышали о Боге и том, что Он пообещал Адаму, из первых уст!
   – Но я ничего не понял из того, что он говорил! – пожаловался мальчик.
   Отец с улыбкой взглянул на сына и признался:
   – Это не так уж и важно! Мне тоже далеко не всё было понятно… Но главное, что я уяснил: зло, беды, болезни и даже сама смерть будут не вечно! А пока… пока мы должны терпеть, всегда всё делать по совести и никогда не забывать о Боге, молиться Ему! Как он…
   Отец, замолчав, тоже беззвучно зашевелил губами.
   А мальчик оглянулся и, чтобы навсегда запомнить этого старца и его имя, прошептал:
   – Адам!

Суть дела

   – Слыхали новость?! – подбегая к спорящей, как это было всегда и везде, ребятне, возбужденно закричал мальчик лет десяти. Он был сыном резчика цилиндрических печатей для богатых людей [23 - Такая печать, выточенная из твердого, иногда полудрагоценного камня, с резьбой на боковой стороне, прокатывалась по разогретому воску или мокрой глине, в результате чего на слепке появлялась целая картина.], которым было что опечатывать, и от клиентов отца действительно частенько узнавал что-нибудь интересное.
   Поэтому старший сын и наследник богача, для каких, собственно, и изготавливались такие печати, на правах главного, к тому же сильный, высокий юноша, важно сказал:
   – Говори!
   – Только пока это тс-с! – оглядываясь по сторонам, прошептал сын резчика. – Тайна!
   Любопытство мальчишек только усилилось. И даже у их вожака, которого трудно было чем-то удивить, так как от отца он знал всё, что творилось в мире, появилось в глазах нетерпение.
   – Ну, не тяни! – потребовал он.
   Мальчик торопливо кивнул. Подтянул сползший от быстрого бега ремешок, который с возрастом должен был смениться поясом, как у взрослого. И выпалил:
   – Скоро люди опять будут жить в Раю!
   Мигом забыв о своем недавнем споре, ребятня дружно набросилась на него с упреками:
   – Что?
   – Да ты хоть понимаешь, что говоришь?
   – В Раю…
   – Это когда вход в него, как всем известно, стережет Херувим с огненным мечом!
   – Так мы тебе и поверили!
   Только один, обычно молчавший и державшийся чуть поодаль, потому что был из очень бедной семьи, мальчик тихо, но с небывалой надеждой спросил:
   – Неужели Бог… простил нас?!
   – Нет! Мы сами! – гордо приосаниваясь, заявил первый мальчик.
   – Как это? – в один голос воскликнули все.
   Только сын богача грубо оттеснил своим плечом бедного мальчика в сторону и подтвердил:
   – Да, действительно! Это так! – И с удовольствием заметив, что всё внимание вновь приковано к нему одному, с видом явного превосходства продолжил: – Я еще раньше слышал от своего отца, но молчал, потому что это действительно новость не для всех. Хотя скоро о ней узнают все! Так вот… Кое-кто из самых умных и деловых людей, – при этом он погрозил мальчику кулаком, чтобы тот если вдруг и узнал, то не выдавал их имен, – с помощью темных духов что-то и где-то очень хитро построили…
   – Огромные пирамиды! – не удержавшись, вставил мальчик.
   – Ну да, – нехотя кивнул юноша. – Они поставили их на суше и даже на дне моря. Так вот! Как – это даже мой отец, между прочим, давший на это дело немалые средства, не знает, но эти пирамиды в один миг стукнут по небу, точно молот по наковальне в кузнице. Вся земля вздрогнет. И на нее вновь возвратится Рай!
   Радости ребят не было границ.
   – Вот это да! – подталкивая друг друга локтями, принялись восторгаться они.
   – Надо же!
   – Представляете – на земле опять будет Рай!
   – И мы будем в нем жить!
   – Вот это да!
   – Там же ведь так здорово!
   – А как же Бог? – уже громко напомнил мальчик из бедной семьи.
   Но от него лишь отмахнулись:
   – Да какая нам разница?
   – Мы же ведь все это – сами!
   – Главное, что в Раю!
   Мальчишки принялись мечтать, что они скоро будут жить, наслаждаясь Раем, пытались выпытать у главного, когда-когда это будет. Но слышали в ответ только одно:
   – Скоро, скоро! Еще при нашей жизни! Это лишь увеличивало их радость.
   И только один бедный мальчик, отойдя еще дальше в сторону, не принимал участия в этом веселье. Испуганно сжавшись, он с опаской смотрел на пока еще солнечное – да, с темными облаками, но без черных туч – небо. Судя по всему, эти двое, точнее, их отцы и другие знающие суть дела взрослые говорили правду. И вот-вот случится что-то ужасное. Ибо что хорошего может быть, если люди это делают сами, без Бога? И так вон что творится не только в их городе, но, по рассказам сыновей резчика печатей и их обладателя, и во всём мире. Сплошное зло! А тут вдруг еще такое. Вызов – Самому Богу!
   Не важно, получится задуманное у них или, скорее всего, нет, а может быть, это просто пустые слухи, – в любом случае что-то скоро произойдет. Причем самое-самое ужасное!
   Что-то скоро да будет! Но – что?

Ноев ковчег

   С небом творилось что-то непонятное. Страшное. Даже – ужасное.
   Всё оно было затянуто низкими аспидно-черными тучами, внутри которых целыми клубками змей шевелились готовые того и гляди смертельно ужалить ослепительные молнии. Вот-вот мог пойти небывалый дождь.
   Но, несмотря на близившуюся непогоду, из города вышла целая толпа людей, одетых в праздничные одежды. Радостно переговариваясь между собой, они направились к громадному кораблю, длина которого была триста локтей, ширина – пятьдесят, а высота тоже пятьдесят.
   Это были его строители. Точнее, внуки и сыновья тех, кто, наверное, не меньше ста лет назад начинал мастерить этот корабль из дерева гофер [24 - Крепкое смолистое дерево. Большинство толкователей Священного Писания полагают, что это было кипарисовое или кедровое дерево. Кипарис считался самым твердым и прочным деревом и из всех прочих деревьев менее всего был подвержен гниению и червоточине. Кедр же, помимо твердости, отличался легкостью и смолистыми свойствами, почему и употреблялся ассирийцами и египтянами для кораблестроения.], по заказу известного праведностью своей жизни Ноя. И по строжайше представленному им плану.
   Те начинали и продолжали, а они наконец, тщательно осмолив смолою внутри и снаружи, закончили! И вот, в дополнение к заработку, который Ной неукоснительно выплачивал наемным работникам каждый вечер после рабочего дня, они должны были получить сегодня окончательный расчет, точнее – дополнительное вознаграждение.
   Вместе с мужчинами шли их жены и дети. Все оживленно переговаривались, гадая – какой будет эта награда, обещанная странным и непонятным для них, даже раздражающим своей чистотой и порядочностью, но всегда твердым на выполнение данного слова заказчиком. Надеялись, что он не поскупится. И самым маленьким будут новые игрушки, тем, кто постарше, – красивая одежда и обувь. Ну, а тем, кто совсем взрослый, помимо нарядов, хмельные, с дикими танцами и песнями пиры и другие различные, которые прежде считались греховными, а теперь обыденными, развлечения. Словом, ешь-пей не хочу! Но никто даже в самых смелых мечтах и предположить не мог, что предложит им Ной.
   Этот старец [25 - Ко времени окончания строительства ковчега Ною было 600 лет. Подобно другим допотопным патриархам, он жил очень долго. К примеру, Адам прожил 930 лет, Сиф – 912, а Мафусаил, дед Ноя, – 969 (это был самый долговечный из всех десяти допотопных патриархов, а вместе и всех исторически известных людей, от чего пошло крылатое выражение «Мафусаилов век»). Всего же лет жизни самого Ноя было 950.], встретив строителей с их женами и детьми, разрешил забрать всё, что останется после того, как он со всем своим семейством войдет в корабль, называемый им ковчегом. А это дома и всё, что в них, не считая всего прочего. Огромное богатство!
   И, только получив его, строители позволили себе задать праведнику вопрос, который мучил еще их отцов и дедов, но о чем те спросить заказчика не посмели:
   – Зачем тебе такой огромный корабль, да еще поставленный так далеко от Евфрата и тем более моря, что ты никогда не сумеешь им воспользоваться?
   Вместо ответа Ной, с жалостью глядя на тех, кто, построив спасительный корабль, получил плату и вскоре погибнет, предложил всем, кто хочет, тоже войти в него. А после – жить добродетельной жизнью! Но люди от этого только отмахивались и смеялись. Они уже предвкушали небывалое развлечение!
   Тогда старец, показывая на совсем маленького мальчика с пока еще по-детски добрыми и чистыми глазами, сказал:
   – Ну пожалейте хотя бы его!
   Мальчик и сам почему-то вдруг захотел покататься на этом корабле. Он даже невольно шагнул вперед. Однако родители тут же потянули его назад:
   – Куда?! А кто будет нас утешать и ухаживать за нами, когда мы состаримся?
   Так ничего и не добившись, Ной отпустил людей. Вместе со своей женой, сыновьями – Симом, Хамом, Иафетом – и женами сыновей вошел в ковчег. Затем к нему (по слову Бога, повелевшему Ною взять с собой от всякой плоти по паре) сами, отовсюду, покорной вереницей потянулись животные, птицы и даже пресмыкающиеся. Но даже такого никогда не виданного и не слыханного чуда не заметили в угаре своего греховного веселья люди!
   Очнулись они лишь в семнадцатый день второго лунного месяца [26 - В конце ноября нашего, юлианского года, по подсчету составившего Библейский словарь богослова с мировым именем профессора Н. Н. Глубоковского (1863–1937).], когда Бог Сам затворил ковчег, разверзлись, как гласит Священное Писание, все источники великой бездны, и окна небесные отворились… [27 - Быт. 7, 11.] И начался Великий потоп.
   В смертельном ужасе принялись метаться люди, видя вокруг себя одну лишь неумолимо поднимавшуюся… выше домов… выше ближайших холмов (а после, когда их уже не стало – и гор) воду. Но было уже поздно – как только Господь затворил ковчег, уже словно были отрезаны пути для всякого покаяния…
   И значит – спасения! [28 - Имеется ряд неоспоримых свидетельств, отсчет которых начинается с глубокой древности, о реальности существования Ноева ковчега. В античности (во Фригии) даже чеканили монеты с его изображением, а принесенные с горы Арарат частички ковчега использовались как талисманы, исцеляющие от болезней и защищающие от зла… Видели его и в XIX в. А во время Первой мировой войны, в 1916 г., русский военный летчик Владимир Росковицкий, пролетая над Араратом, увидел то, что назвал «лежащим большим судном». Предположив, что это Ноев ковчег, он зарисовал увиденное и подал обо всем соответствующий рапорт. Год спустя Россия отправила большую экспедицию на гору Арарат, которая нашла ковчег и сделала множество его фотоснимков, однако в ходе революции ее отчет бесследно исчез. В октябре 2009 г. ученые вновь побывали на горе Арарат и, по их сообщениям, побывали внутри Ноева ковчега, сняв это на видео.]

Исполнение пророчеств

   Если бы какой-нибудь чужеземец спросил у мальчишек, которые помогали взрослым воздвигать необычайно высокую башню, словно стрелу, направленную прямо в небо, сколько они получают за свой труд, то они бы просто обиделись. Как это сколько? Они работают – даром! Как и все их отцы!
   – Мы строим город и башню высотой до небес! – с нескрываемой гордостью добавили бы они то, что знали со слов старших. – И этим сделаем себе имя, которое навсегда обессмертит нас!
   Увы, и это было действительно так.
   Прошло немало времени после Великого потопа. Потомки Ноя, уже не помня о том, что бывает, когда человечество забывает о Боге и начинает жить так, будто Его нет, решили помешать осуществлению Божественного пророчества о всеобщем рассеянии потомков Ноя. Язык тогда был единым. Прекрасно понимая друг друга, они сумели договориться, а затем дружно и споро принялись за создание такого центра, который был бы виден издалека и объединил бы их всех вокруг себя! [29 - Толкователи Библии считают, что главными виновниками этого богопротивного намерения, скорее всего, были потомки сына Ноя – Хама.Члены этого нечестивого племени из опасения угрожавшего ему рассеяния и рабства обманом и лестью сумели вовлечь в него и благочестивые племена.]
   Труд был тяжелым. Камней в Сеннаарской долине, которую строители выбрали для города и башни, не хватало. Поэтому приходилось делать крупные, увесистые, больше похожие на плиты кирпичи. Их изготавливали из глины и затем обжигали [30 - Подсчеты показывают, что только для одной Вавилонской башни понадобились десятки миллионов таких кирпичей.]. Вместо извести употребляли земляную смолу [31 - Эти детали, упомянутые в Библии, подтвердились археологическими раскопками, которые доказали, что древние вавилоняне умели изготавливать искусственный кирпич и были хорошо знакомы с употреблением земляной смолы, или асфальта.].
   Вслед за родителями, а то и опережая их, каждое утро мальчишки дружно спешили к стройке. На ходу они делились последними новостями. Шутили. Смеялись. И сообща радовались, видя, что башня за последний день стала хоть ненамного, но выше… Выше! Выше! И вдруг…
   Однажды юноша, догнавший ребят, потому что жил дальше всех, с изумлением увидел, что все они пребывают в каком-то сильнейшем волнении и даже испуге.
   – Что случилось? – спросил он у своего ближайшего друга. И совершенно не понял, что тот ему ответил.
   Впрочем, и друг, судя по ошеломленно вытянувшемуся лицу, не понял его. Он вообще почему-то говорил на каком-то совершенно непонятном языке! Что-то наподобие «бур-бур-бур» или «бар-бар-бар». Тогда юноша, недоумевая, обратился к другому мальчику… третьему… четвертому… пятому… Но и они не могли понять его. А он – их.
   Начались крики, ссоры. Гнев на то, что никак не поймут тебя. И страх от того, что ты сам не можешь понять других…
   В панике дети бросились к своим отцам. Но – то же самое было у взрослых!
   Лишь постепенно люди нашли тех, у кого язык остался таким же, как и у них. Но договориться с остальными, абсолютно не понимая друг друга, уже не смогли.
   Так, оставив башню недостроенной, они разошлись в разные стороны, отчего зародились разные народы, говорящие на разных языках. Никто даже так и не понял, что произошло. А произошло вот что.
   Как гласит Библия:
   «И сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие.
   И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот, что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать; сойдем же и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого.
   И разсеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город (и башню).
   Посему дано ему имя: Вавилон [32 - Вавилон — от древнееврейского глагола «balal», что значит «смешивать».], ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда разсеял их Господь по всей земле» [33 - Быт. 11, 5–9.].

Перекати-поле

   Век за веком… Тысячелетие за тысячелетием… Особенно в те годы, когда жил Адам и, одновременно с ним, другие первые допотопные патриархи… Да и еще долго после Ноя, который родился уже позже смерти Адама, – люди, хотя при выборе между добром и злом все больше и больше склонялись в сторону зла, все равно верили в Единого Бога.
   Они расселились по всей земле.
   Одни научились добывать металл. Другие, особенно те, которые зашли далеко на север, пока еще все делали орудиями из камня. Жили они в пещерах, обогреваемых пламенем день и ночь заботливо поддерживаемых костров. Как, например, племя, которым властно управлял суровый и сильный вождь, носивший очень подходившее ему имя Гром.
   Племя поклонялось Богу. Молилось Ему. Просило о помощи, особенно в трудное время и перед началом больших, важных дел. И никогда не забывало благодарить Его за нее.
   По издревле заведенному предками правилу ходящие в звериных шкурах люди даже в самые голодные годы приносили Богу в жертву лучшую часть добычи охотников, рыбаков и того, что, по милости Божией, им дарила земля: первый сноп пшеницы, ягоды, дикий мед… Здесь даже представить себе не могли, что может быть как-то иначе! И вдруг с изумлением узнали, что на расстоянии дневного перехода от них поселилось племя, у которых… другой бог!
   Первыми об этом узнали, конечно, мальчишки. Однажды, ловя рыбу, они увидели на противоположном берегу дальней реки незнакомых ровесников. Любопытство оказалось сильнее немалой ширины, опасной глубины и бурного течения.
   Ребята из племени Грома, будучи более храбрыми, первыми переправились на другую сторону. Пообщались с пришельцами, правда, конечно, жестами. Но за половину дня кое-что поняли.
   И, возвратившись в пещеру, предложили взрослым самую большую пойманную ими рыбину отнести не к сложенному из камней жертвеннику Бога, а бросить прямо в огонь костра…
   На вопрос: зачем – они объяснили:
   – Так делают те, что живут за Медведь-горой.
   – Да!
   – Потому что у них бог – костер!
   – Что?! – ахнули взрослые.
   – Вы что, поганых ягод в лесу объелись?!
   А мальчишки, хоть уже и начали понимать, что тут что-то явно не то, уже не могли остановиться. И все так же наперебой продолжали:
   – Бога-то мы не видим!
   – А костер – вот он!
   – Красивый, живой!
   – Он нас кормит, греет…
   – Светит, когда темно!
   – Разве это не бог?
   Мальчишек отцы, конечно, жестоко выпороли. А затем, по велению Грома, самые расторопные из мужчин отправились в сторону похожей на медведя горы. Узнали, в чем дело. И доложили вождю.
   Да, все верно. Рядом появилось племя, которое проживало когда-то в степи. Но оттуда его вытеснили. И теперь оно, словно жалкий катун [34 - Так, к примеру, в Сибири и других местах называют растение больше известное как «перекати-поле». Оно представляет собой колючку-кустарник с цепкими веточками, которое, отмирая, отрывается от своего корня и в виде крупного шара катится по ветру, рассеивая семена.], носимый ветром, скитается по земле.
   Нравы у чужаков самые что ни на есть худые. Подозрительны, злы, трусливы… А поклоняются они вместо Бога – тут мальчишки правду сказали – своему костру, принося ему в жертву даже людей!
   Услышав такое, Гром повелел, помолившись всем племенем Богу, выступить против непрошеных соседей непримиримой войной. Мужчины взяли боевое оружие и без труда одолели их. Погнали от себя как можно подальше, точно могучий ветер – перекати-поле. Но…
   Первое семя плевел все-таки было посеяно в чистом поле сердец этих людей. И дало свои всходы. Правда, не сразу.
   Пока были живы родители тех мальчишек, об отступлении от Истинного Бога и думать было нельзя. Но когда произошла смена поколений, вспомнились те, полученные в детстве, сомнения и чужой пример. Потом кто-то первым поклонился, если не костру, то принесшему ему удачу боевому топору. Кто-то за что-то – самому высокому в округе дереву… Другие – мшистому валуну… Светящемуся в ночи тусклым светом пню… Реке…
   А через сотни и новые тысячи лет в Вавилоне, Египте, Элладе, Риме, во всех, за исключением Палестины, краях земли появились и те, кого люди стали считать своими богами. Совсем забыв о создавшем и помнящем их – Боге!

Неведомый Бог

   Теон, сын купца Клеанфа, вернулся в родной город Синопу [35 - Город на южном берегу Эвксинского Понта, как называлось в античности Черное море.] из Афин, куда плавал на большом торговом судне вместе с отцом. Конечно же, сразу после возвращения его обступили друзья и даже малознакомые ребята.
   Никто из них не был в далеких Афинах. Поэтому вопросы сыпались, словно из рога изобилия. Польщенный вниманием Теон, по своему обыкновению высокомерно и с насмешками, старался ответить на каждый:
   – Ты что, правда был в Афинах?
   – А что, разве не видно?
   – Конечно, вон какой у тебя расписной новый хитон да сандалии – не чета нашим… Ну и как тебе эти Афины?
   – Большие. Красивые.
   – И Парфенон [36 - Знаменитый мраморный храм на Акрополе в Афинах, колонны которого достигали почти 10-метровой высоты.] видел?
   – Да как же его не заметить, когда он на самом верху горы!
   – А в самом Парфеноне – был?
   – Конечно!
   – И статую Афины Парфенов видел?!
   – Так же, как вот сейчас – тебя!
   – Ну и… какая она?
   – Какая-какая… высокая! Такая, что если на самый верх посмотреть, то ваши фригийские шапки с голов слетят! Поверх дерева – вся из слоновой кости, а одежда из чистого золота! Я слышал, как один афинянин говорил отцу, что эти одежды снимают со статуи, когда городу угрожает опасность. И вообще одна эта Афина Парфенос стоит больше самого Парфенона! А за воротами – стоит еще одна, громадная бронзовая статуя Афины-Промахос! [37 - То есть Афины-Воительницы. Эта статуя работы одного из самых великих древнегреческих скульпторов Фидия была около 17 метров высотой.]
   – А это правда, что копье у нее из чистого серебра?
   – Не знаю, на зуб не пробовал! – смеялся Теон. – Но то, что наконечник этого копья и гребень ее шлема сверкают на солнце так, что их хорошо видно еще издалека с моря, – это точно!
   О чем только не спрашивали ребята. И какие в самом лучшем городе всей Эллады улицы, площади, фонтаны? Храмы, дворцы и дома? Что интересного на агоре-рынке? Каковы, наконец, там на вид и по нраву жители? Так продолжалось до тех пор, пока кто-то, словно подытоживая все сказанное, не спросил:
   – Ну, а что тебе запомнилось в Афинах – больше всего?
   – Что?
   Теон на несколько мгновений задумался. Неожиданно стал серьезным. И ответил:
   – Один храм!
   – Всего-навсего?
   – Только один? – засмеялись теперь уже ребята, мстя Теону за высокомерие и несбыточную для них, даже в мечтах, поездку.
   – Какой же именно: конечно, Афины? – стараясь перекричать друг друга, принялись уточнять они.
   – Зевса?
   – Диониса?
   – Аполлона?
   – Нет, – отрицательно покачал головой Теон. – Не пытайтесь, все равно не сумеете угадать!
   И, оглядев недоуменно уставившихся на него слушателей, сказал:
   – Неведомого Бога!
   – Кого-о?!
   – Я же сказал – Неведомого!
   Теон многозначительно поднял палец:
   – Храмов в Афинах – не счесть. Наверное, всем богам! Но, видно, как сказал мой отец, афинянам чего-то не хватает, коли они поставили и такой храм! А ведь они одни из самых умных людей в мире. Ведь там живут лучшие стратеги, поэты, ученые и сам великий философ Сократ!
   Услышав такое, ребята разом перестали смеяться. Призадумались. Один из них так старательно стал чесать висок, что даже сдвинул свой фригийский колпак на самый затылок.
   В ответе Теона прозвучало для каждого из мальчишек нечто очень и очень важное. То, о чем обычно не говорят вслух, но чувствуют, особенно в этом возрасте, еще не загрубевшим с годами сердцем. Испытывая при этом острую жажду, которую до конца, как ни старайся, не может утолить ни Афина, ни Аполлон, ни даже главный небожитель – Зевс…
   В богов в те времена [38 - IV–III вв. до Рождества Христова.] верили если не все, то почти все. Неверующий человек, если такой и находился на целый город или даже царство, вызывал жалость и считался безумным. Взрослые приносили жертвы. Маленькие, в виде зерен благовоний, – на домашний алтарик. И большие – от птиц до скота, как положено, – в городские святилища. С ранних лет они приучали к этому и своих детей. Рассказывая при этом великое множество захватывающих историй про почитаемых ими богов. О бесконечных пирах на Олимпе, зависти, мести, вражде, от которых больше всего доставалось в итоге людям… Назывались красивые, звучные имена. Подробно объяснялись непонятные для детского ума названия и детали.
   Лишь на один вопрос никто из родителей не мог дать вразумительный ответ: зачем эти боги устроили мир так, что всех, от царя до последнего раба, и неважно, был ты всю жизнь честным человеком или убийцей-грабителем, после смерти ждет жуткий, печальный Аид? И еще: почему столько зла, войн, несправедливостей безнаказанно творится вокруг, когда все хорошие люди жаждут добра и мира? Почему так? Куда только смотрят боги? Увы! На это следовало в лучшем случае молчание, в худшем – затрещина от самих раздосадованных собственной беспомощностью взрослых…
   А тут – Неведомый Бог! Может, Он сможет дать людям что-то другое? Как для временного, так и для вечного?
   Да, было над чем задуматься синопским мальчишкам. И – больше не споря, согласиться с Теоном, что это, действительно, самое удивительное, что он только мог привезти из Афин!

Главное поражение

   В одном из финикийских городов, завоеванных Александром Македонским, мальчишки больше всего любили играть… в этого самого вражеского полководца!
   Самое поразительное, что даже взрослые, некоторые из которых еще страдали от недавно полученных от его воинов ран, не препятствовали этому. Во-первых, благодаря тому, что они вовремя успели сдаться, город и его жители были милостиво пощажены, в отличие от соседнего Тира, который постигла страшная участь за то, что он решил сопротивляться до конца. А во-вторых, если разобраться по справедливости, – наблюдая за детьми, рассуждали мужчины в степенных беседах, – этот Александр действительно великий человек. Никто на земле до него не сумел добиться того, что совершил он.
   Завоевав всех, кто оказался на его сокрушительном, почти не знавшем поражений [39 - Например, посланный Александром Македонским наместником Понта полководец Зопирион был разбит вместе со своим 30-тысячным войском героическими защитниками города Ольвии (по другим, более поздним источникам – скифами).] пути, он после этого объединил людей. Построил множество новых городов, самым значительным из которых дал свое громкое имя. Оживил торговлю. Принес на Восток знаменитую эллинскую культуру. Пообещал всем покоренным народам, что они отныне – равноправны. А самое главное – установил повсюду, как верилось теперь многим, раз и навсегда – прочный мир и единство. Серебряная монета и та у всех теперь одинаковая – с профилем Геракла, в котором стали постепенно угадываться легко узнаваемые черты Александра.
   Первый случай, когда это допустили эллины, считавшие недопустимым кощунством помещать на монетах изображения человека при его жизни, каким бы великим он ни был. Такой чести прежде удостаивались одни лишь боги! Хотя что удивляться? Александр Македонский и так уже бог. Зевс-Аммон!
   Именно так решили египетские жрецы, когда он покорил и их древнейшее царство… А затем это во всеуслышание торжественно было объявлено по всей великой державе.
   Поэтому мальчишки играли в Александра Македонского не только как в непобедимого полководца, но и как в настоящего бога. На этом настоял их предводитель, по праву самого старшего и сильного, а также потому, что его предки были из Фессалии, которая находилась по соседству с Македонией.
   Каждый раз после очередной «победы» над «трусливыми персами» ребята организовывали пир, принося все, что только можно было стянуть из дома. И их предводитель важно водружал на свою голову, конечно, не лавровый, как у олимпийских небожителей, за это ему уже непременно досталось бы от взрослых, а травяной, с цветами, венок.
   Так продолжалось до тех пор, пока из далекого Вавилона вдруг не пришла невероятная новость: базилевс Александр (именно так теперь стал величаться великий полководец), их царь и бог… умер. В самом расцвете молодых лет. И от чего? От простой лихорадки!
   После этого, как ни настаивал на продолжении новых «сражений» предводитель, любимая игра сразу расстроилась… А потом и вовсе сделалось не до игр. Вместе со взрослыми мальчишкам пришлось взять в руки уже самые настоящие, боевые мечи и копья.
   Все дело было в том, что ближайшие друзья-соратники Александра прямо у одра умершего полководца принялись делить между собой все то, что тому удалось завоевать. Как и бывает в подобных случаях, договориться по-доброму не удалось. Начались еще более кровопролитные, чем прежде, войны. Держава стала разваливаться прямо на глазах. И в одночасье рухнуло все, что уже казалось людям созданным самым великим из них человеком, – навечно…

Чужой триумф

   Человечество издавна ожидало Мессию. Но особенно усилилось это ожидание в первом века до Рождества Христова.
   Устав от новых и новых войн, сплошных несправедливостей в жизни, разочаровавшись, в конце концов, в самих себе и собственных силах, люди больше всего на свете жаждали грядущего пришествия некоего, по их выражению, великого Освободителя от всеобщего зла. Или как более точно и правильно говорили иудеи – Мессии.
   Отчаяние и безысходность от того, что творилось вокруг, потеря смысла жизни уже нередко доходили до случаев, когда некоторые (даже могущественные римляне!) не выдерживали и предпочитали такому существованию – добровольную смерть. С необычайной жадностью ловилась каждая новость о приходе Мессии, идущая с Востока.
   Поэтому когда во время триумфа Октавиана [40 - Так скромно поначалу назывался будущий полновластный правитель Рима Август.] в честь победы над Антонием и Клеопатрой кто-то воскликнул, показывая на одиннадцатилетнего юношу, которого вели в золотых оковах: «Глядите, глядите, Мессия!» – многие чрезвычайно заинтересовались этим. После того, как торжественная процедура закончилась, с юноши – сына побежденных – сняли показательные цепи и отправили в дом родной сестры Октавиана – Октавии. Чтобы он жил там наравне с ее собственными детьми [41 - Впрочем, дальнейшая судьба его, судя по тому, что о нем больше нет исторических сведений, неизвестна. Возможно, что в итоге он разделил участь старшего сына Клеопатры от Юлия Цезаря – Цезариона, которого Октавиан приказал казнить, опасаясь возможной конкуренции за власть.].
   Юношу звали Александром-Гелиосом. Тот, кто воскликнул, уже успел объяснить, что где-то и от кого-то слышал, как Марк Антоний, идя однажды в поход на парфян, объявил его – Мессией. И для большего воодушевления повелел своим воинам идти устанавливать его господство по всей восточной земле!
   Тот поход закончился для римлян полным провалом. Но об этом теперь даже не вспомнилось. Римляне принялись на ходу вопрошать юношу – действительно ли тот в свое время был назван Мессией?
   Воспитанный в Александрии для почета и власти, а не для такого позора, как чужой триумф, с младенчества объявленный Марком Антонием – царем Армении, Мидии, Парфии, а также всех остальных земель, которые римляне покорят на Востоке, юноша только лишь отмахнулся и сказал:
   – Не знаю. Не помню. Мне ведь было тогда всего три или четыре года!
   – И это не Он! – сразу отставая, разочарованно вздохнули римляне.
   – Но тогда – кто?
   – Кто же?
   – И когда… когда Он придет? – вопрошали они.
   Даже не подозревая о том, что некоторые из них доживут до того времени, когда наконец свершится то, что несколько тысячелетий назад было обещано Богом еще Адаму. И всего через тридцать лет в далеком Вифлееме на Палестинской земле родится Истинный Мессия, Спаситель мира – Христос!

Взрослая игра

   Давно это было. В те времена, которые теперь называют каменным веком. Суровые, трудные времена…
   Даже игры детей тогда были взрослыми. Потому что с трехлетнего возраста им приходилось учиться тому, что придется по-настоящему делать уже в двенадцать-тринадцать лет.
   Девочкам – понемногу помогать мамам готовить на костре пищу, шить одежды из шкур при помощи каменного шила, работать скребками… А мальчики готовились к будущим охотам и войнам. Оружие, правда, у них было не боевое, но тоже неплохое – увесистые дубинки и длинные копья. Только ножи, точнее, острые ножевидные пластинки из камня [42 - Так их теперь называют ученые историки.] у самых старших ребят были настоящие. Но, тем не менее, во всем остальном они старались полностью подражать взрослым. И вот что однажды из этого вышло…
   Мужчины, как всегда, ушли на охоту в одну сторону. А мальчики, чтобы не путаться у них под ногами, – в другую. Возглавлял ребятню самый старший, по имени Угам, который прожил десять полных зим и девять неполных лет. Только через два года, после ритуала посвящения, он должен был стать полноправным мужчиной. И получить боевое оружие.
   Пока же изо всех сил он старался делать так, как старшие. Присматривался к хитросплетению звериных и птичьих следов, принюхивался к запахам. Следил, с какой стороны светит солнце, дует ветер. И строго отдавал команды. Которые во избежание звонких оплеух, а то и ударов древка копья по плечу немедленно выполнялись.
   Благодаря всему этому детям не раз и не два удавалось принести к пещере какого-нибудь мелкого зверька или птицу. А тут…
   Из лесной чащи на них внезапно вывалился огромный матерый медведь. Он был весь в крови. Словно ослепленный, он брел на задних лапах, яростно вертел мордой и громко ревел.
   «Шатун!»
   Такой, раненный кем-то и упущенный, зверь был чрезвычайно опасен… И мог в дикой злобе разорвать всех до единого. Было бы от чего испугаться даже взрослому человеку.
   Одни дети присели от страха. Другие просто оцепенели. И тут раздалась громкая команда У гама, которые мгновенно привела всех в чувство.
   – Все на деревья! – прокричал он.
   А сам, отвлекая медведя от быстро-быстро полезших на спасительные вершины мальчишек, стал махать копьем. И – будь что будет! – понимая всю безнадежность задуманного, просто от отчаяния что было сил вонзил его в зверя.
   Удар был, конечно, совсем мальчишеским, слабым. Но медведь, к изумлению У гама и шумному восторгу остальных детей, покачнулся и… рухнул прямо к его ногам.
   Сам едва успел отскочить в сторону. Не сразу он понял, что зверь мертв. А когда окончательно убедился в этом, гордо поднял сломанное пополам копье, как делают на охоте победители-мужчины, и издал победный клич. И – принялся отдавать новые команды.
   Он знал не только все правила охоты, но и то, как правильно разделать добычу. Конечно, тушу всего тяжеленного зверя донести до пещеры дети не смогли. Но для убедительности и… да, похвальбы, что уж таить, Утам повелел им взять с собой самое главное. В первую очередь, конечно же, медвежье сердце!
   Старики и женщины не поверили своим глазам, увидев то, что принесли их дети! Вместе с ними они сходили в лес и доставили всё остальное. А потом, к вечеру, вернулись усталые, злые и огорченные тем, что племени теперь нечего будет есть, охотники.
   За весь день им встретился только один медведь. Но и того, истыкав копьями, они упустили. Разлившаяся во время недавних дождей бурная река, через которую, борясь за жизнь, ушел от них израненный зверь, помешала.
   Узнав обо всём, охотники, как это и было положено степенным мужчинам, не хвалили У гама. Они только понимающе переглянулись между собой, и буквально на следующий же день вождь племени вручил ему задолго до положенного срока – настоящее боевое копье!

«Почему?!» или Вопрос самому Сократу

   Шли мальчишки по Афинам. Разговаривали, конечно, о самых воинственных вещах. Что самые лучшие в мире лучники – это скифы. Никто, кроме них, не умеет одинаково хорошо стрелять обеими руками. Мечом лучше всех владеют, конечно же, афиняне. Причем это было сказано не только из чувства патриотизма, но и потому, что Афины одолели непобедимых персов в большой войне. А из пращи никто не умеет метать камни так метко и наповал, как наемные воины с Балеарских островов. Двумя-тремя снарядами из камня или куском свинца они за двести шагов убивают быка!
   Только один из ребят не принимал участия в этой беседе. Его интересовало и даже мучило что-то явно другое.
   Шли они… шли… Вдруг смотрят: на перекрестке улиц толпа народа.
   Что такое? Кого-то повозкой сбили? Или поймали карманного вора? Конечно же, надо посмотреть!
   Подбежали. И в разочаровании остановились. Там был – ученый спор.
   В центре, опираясь на посох, стоял невысокий пожилой мужчина-философ с большой лысиной. А вокруг него молодые люди со старательно умными лицами. И убеленные сединами, уважаемые члены афинского Совета, которых философ ставил в тупик своими вопросами – еще более острыми, чем меч со стрелами, и меткими, как камни из пращи.
   Мальчишки хотели пройти мимо. Но тот, что был равнодушен к войне и оружию, вдруг остановился и взволнованно прошептал:
   – Глядите, глядите – Сократ!
   – Ну и что? – дернули его за хитон. – Пошли скорее купаться, Леон!
   Но мальчик, названный Леоном, и не думал двигаться с места.
   – Как что? – возмутился он. – Ведь это же самый умный человек в Афинах! Да что Афины – во всей Ойкумене! [43 - Так в древности люди называли известную им часть Земли.]
   – То-то его жена Ксантиппа недавно вылила ему на голову ведро помоев! – язвительно усмехнулся тот, кто держал в руках игрушечную пращу.
   – Да все это выдумки злых и завистливых людей, что считают себя мудрее Сократа, который знает все! – отмахнулся от него Леон и вздохнул: – Эх, был бы я старше, сам бы задал ему один вопрос…
   – Так давай! – озорно перемигнувшись, предложили ребята.
   – Спроси!
   И протолкнули своего приятеля в самый центр круга.
   Сам Леон, вопреки тому, что его имя означало «лев», ни за что не осмелился бы обратиться к великому философу. Но тут мальчишки оказали ему неоценимую услугу.
   Увидев прямо перед собой Сократа, который с доброй улыбкой вопросительно посмотрел на него, он набрал полную грудь воздуха и спросил:
   – Скажи, Сократ, почему, когда один человек обидит другого, украдет, убьет или сделает другое какое зло, его начинает мучить совесть?
   Услышав это, Сократ неожиданно насторожился. А Леон, осмелев, продолжал:
   – Все знают, что наш мир живет по законам силы и зла! Такой порядок считается правильным и справедливым. Сами небожители подают нам в этом пример: Зевс постоянно мстит, Гермес ворует, Арес убивает… Почему же тогда человека, если он сделал что-то подобное, если он, конечно, действительно человек, а не зверь, мучает совесть? Почему? Я вот месяц назад огорчил ушедшего на войну отца и до сих пор не могу найти покоя. Ни днем, ни ночью… Почему?! Ответить мне, ты, знающий все!
   Сократ как-то странно взглянул на мальчика, хотел ответить… но не смог… И, пробормотав: «Я знаю только то, что ничего не знаю!» – в сопровождении недоумевающих учеников медленно удалился, не сказав больше ни слова.
   Да и что он мог сказать, если от Афин было очень далеко, по тем временам, до Палестины, где сохранилось слово Божественной Правды. А до прихода в мир Спасителя Христа и Апостольской проповеди человечеству нужно было еще ждать целых четыре столетия!

Три дня в Спарте, или Жизнь за пять веков до Христа…

   «Быть может, изложение мое, чуждое басен, покажется менее приятным для слуха, зато его сочтут достаточно полезным все те, которые пожелают иметь ясное представление о минувшем, могущим, по свойству человеческой природы, повториться когда-либо в будущем в том же самом или подобном виде».
Фукидид

//-- 1 --//
   Было далеко за полночь, когда дверь одного из жилищ на окраине беотийских
   Фив сотрясли частые удары железной колотушки.
   – Меч возьми! – наказал рванувшемуся к двери сыну Эвбулид [44 - Далекий предок главного героя первых трех книг эпопеи монаха Варнавы (Санина) «Великое наследство», также носившего в честь него имя Эвбулид.]. – В городе неспокойно. Не понять, то ли аристократы опять режут демос [45 - То есть народ.], то ли демос аристократов…
   Проводив взглядом своего пятнадцатилетнего сына, он покачал головой и сказал жене:
   – Трудно сказать, чем всё это закончится… Поэтому, думаю, нам нужно перебираться в Афины! Тем более что мне там предложен долгосрочный заказ на изготовление статуй для их храмов.
   – Ты что, забыл, что неблагодарные афиняне совсем недавно выгнали самого Фидия? [46 - Фидий — великий скульптор античности, живший в V в. до Рождества Христова.] И тот едва ноги унес! – осторожно напомнила не терпевшему возражений мужу жена.
   – А нам бы тут вообще голов не лишиться! – перебил ее Эвбулид и, вздохнув, важно добавил: – Конечно, как скульптору, мне далеко до Фидия, но в житейских делах я гораздо мудрее, чем он. Как бы там ни было, Афины всегда любили и любят приглашать к себе жить известных всей Элладе людей. Еще бы – ведь это укрепляет их авторитет и силу! Так что не спорь, женщина! Решено: вот закончу работу над статуей, продадим этот дом, мою скульптурную мастерскую, и поедем. Навсегда! Как раз и Полидор к тому времени возвратится – это наверняка пришли, чтобы куда-то вновь отправить его с очередным поручением.
   И он не ошибся.
   – Никто никого не режет! – вернувшись, успокоил родителей их сын – Полидор. – Это за мной.
   Мать привычно собрала дорожную котомку: ячменные лепешки, козий сыр, горсть маслин – все, что необходимо на первый день дороги. А что сын будет есть завтра – знаменитые афинские пирожки или мегарские колбаски – то ведомо лишь богам. С тех пор, как сын стал гемеродромом [47 - Пешим посланцем, гонцом.]– человеком, от которого, по словам мужа, подчас зависела судьба государства, она смотрела на него с нескрываемым уважением. Вот и теперь, протягивая котомку, робко спросила:
   – И куда же ты нынче побежишь, а?
   Вместо ответа Полидор пожал плечами и улыбнулся, предвкушая дорогу. Такова уж любознательная натура Полидора: если бы он не был скороходом, то непременно б стал путешественником. Или – философом! Потому что еще любил размышлять о жизни. Стараясь как можно меньше думать о том, что будет с ним после нее, то есть – вечно…
   В отличие от других гонцов за назначение в любое новое место он брался с охотой, никогда не спрашивая о цене. Так было с Коринфом и Итакой, так будет и теперь. По секрету посыльный шепнул – дело касается Спарты, той самой, о которой по всей Элладе ходили самые разноречивые слухи.
   Полидор никогда не был в Спарте. Да и не мог быть. Ни как частное лицо – ибо доступ в нее чужестранцам был запрещен под страхом смерти. Ни как гонец – демосу Беотии был чужд союз со Спартой.
   Но теперь, когда политическая жизнь в Фивах завертелась колесом, у Полидора появилась возможность оказаться в числе тех немногих смертных, кто собственными глазами взглянул на спартанские чудеса.
//-- 2 --//
   Когда он подоспел к зданию Совета, там уже находились несколько высших должностных лиц города. Это обрадовало Полидора. Значит, быстро смекнул он, тут дело государственной важности, из тех, которые не решаются на месте за короткое время. А раз так, то у него будет как минимум один, а то и два дня для осмотра Спарты!
   Он привычно дал архонтам традиционную клятву ничем не отвлекаться по дороге, положил в котомку запечатанный восковыми печатями лист папируса и отправился в путь.
   Это поручение – двадцать восьмое на счету Полидора. Где он только уже не побывал! Не всякий старец может похвастаться таким количеством городов, какое он повидал в свои двадцать лет. И вот что удивительно: вся земля Эллады для Полидора – что кварталы родных Фив. Так легче запоминается.
   Афины, к примеру, напоминают ему шумную беотийскую рыночную площадь – агору. Славящийся вазами из желтоватой глины Коринф – улицу горшечных лавок в центре Фив. Эпидавр со святилищем Асклепия – городскую больницу, где наскоро обученные рабы лечат бедняков-фиванцев…
   «Какою-то окажется Спарта?» – отмеряя стадий за стадием, пытался представить себе Полидор.
   Как путешественника она манила его. Как философа тоже. Зато как гонца – пугала.
   Дорога в Лакедемон [48 - Официальное название Спарты.] – это не увеселительная прогулка для скорохода, как, скажем, в соседнюю Фокиду. Тут дело пощекотливей. Главное – опасное.
   Каждому памятна жалкая участь послов персидского царя Дария, потребовавших от гордых спартанцев земли и воды [49 - Спартанцы утопили их в колодце, приговаривая, что там они получат вдоволь и земли, и воды.].
   И не то было страшно Полидору, что спартанские воины, по словам бывалых гонцов, на заставах скоры на расправу, а что пославшая его беотийская аристократия – сторонница персов…
   Дорога превращалась в тропинку, петляющую между скал. Тропинка – снова в дорогу, ведущую к очередному поселку или городу.
   Остались позади Мегары… Коринф… Аргос… Мрачные мысли развеялись без следа. Зима – не лето. Бежать одно удовольствие. Ни тебе изнуряющей духоты, ни еще больше досаждающей горячей пыли. Шаг быстрый, дыхание легкое. И мысли быстрые, легкие. О том, что впереди – целая жизнь! А что ветер – так это не беда, это даже хорошо, особенно когда он в спину. Тогда кажется, что ты бежишь быстрее всех на свете, и никто не в силах тебя догнать. И эта мысль была приятна честолюбивому Полидору.
   Помимо желания повидать всю Элладу он мечтал еще принять участие в состязаниях в честь Зевса, которые проводятся каждые четыре года на священной земле Олимпии. И не просто принять, а стать олимпиоником [50 - То есть олимпийским чемпионом.]. А что? С такой тренировкой, с такими молодыми и сильными ногами он чувствовал себя не слабей самого Филиппида [51 - Гонец, которого в 490 году до нашей эры афиняне послали в Спарту, пробежал за два дня 1140 стадиев (211 километров).], который всего несколько лет назад бежал по этой дороге! Быть может, вот эта самая кочка до сих пор хранит след его быстрой ноги!
   Полидор топнул сандалией и, оттолкнувшись, побежал быстрее.
//-- 3 --//
   Вот и окрестности Спарты.
   Здесь один за другим его встретили три спартанских дозора. Выяснив, куда он и зачем, словно бы нехотя пропустили.
   Дорога круто пошла вверх. Но Полидор не сбавлял шагу, продолжая соперничать с невидимым Филиппидом.
   Напротив, прибавил еще, еще и… не без труда одолев, наконец, подъем, увидел прямо перед собой большую долину. Реку… Город…
   Даже не город, а разбросанные по нескольким холмам многочисленные дома без обязательных для каждого поселения крепостных стен. Все в точности соответствовало описанию.
   Полидору вспомнилось известное изречение храбрых спартанцев: неприступность города зависит не от высоты его стен, а от мужества защитников! Без сомнения, это были знаменитая река Эврот и загадочная Спарта. Еще полчаса пути – и он на месте!
   Полидор нащупал послание в котомке и сбежал вниз.
   Верный привычке подмечать все, что пригодится на обратном пути, отметил: этот затяжной спуск в долину, когда он станет для него подъемом, придется преодолевать с тремя передышками.
   Наконец он подошел к окраине города, где его встретил и приказал не мешкая идти к Совету строгий спартанский дозор. Гонец покорно кивнул и вступил на неведомую землю Спарты.
   Это был не похожий ни на что другое в Элладе город. Полидор понял это с первого же взгляда по его унылым, на редкость однообразным улицам. Как будто все дома Спарты были сделаны одним и тем же мастером – так они были похожи друг на друга. Деревянные крыши, небольшие размеры, ни единого украшения – они сопровождали Полидора до здания городского Совета и напоминали угрюмых крестьян, поставленных в воинский строй. Казалось, в Спарте не было ни бедных, ни богатых.
   Впрочем, справедливости ради отметил про себя Полидор, сам Совет и окружавшие его храмы, особенно сделанный из прекрасного белого мрамора театр, могли бы украсить даже Афины!
   В центре города Полидор смог как следует разглядеть и самих спартанцев – хозяев государства, союз с которым почитают за честь самые могущественные города Эллады.
   Под стать своим домам все они были одеты в одинаковые короткие плащи, обуты в грубые сандалии, и даже лица у всех, как показалось Полидору, были похожими – все спартанцы были бородатыми и без усов [52 - По закону в Спарте запрещалось носить усы.]. Выражение на лицах замкнутое, скованное, без проявления каких-либо эмоций. Полидору на мгновение подумалось, что, должно быть, и мысли у спартанцев одинаковые.
   Мимо прошагал, бряцая оружием, отряд тяжеловооруженных гоплитов. Каждый воин – с большим щитом, в блестящем шлеме, панцире. В мускулистых руках – тяжелое копье. На боку – меч. На ногах – поножи… И такой силой вдруг повеяло от этих чрезвычайно сильных, вышагивающих с непроницаемыми лицами воинов, что Полидор понял, почему во всем мире уважают Спарту. Хотя и не любят.
   У входа в Совет он вручил послание неприветливому пожилому чиновнику, осведомился, когда приходить за ответом. Тот привычно осмотрел печати, окинул Полидора с головы до ног оценивающим взглядом, точно судил по виду гонца обо всей Беотии, и сухо ответил:
   – Позовут.
   – А в какой гостинице мне остановиться? – уточнил Полидор.
   В эту минуту из-за угла появилась идущая строем группа молодых людей. Повернувшись к ним лицом, чиновник окликнул:
   – Клеомен!
   От группы отделился стройный высокий юноша примерно одних лет с Полидором. Он подбежал к ступеням, выражая всем своим видом готовность выполнить любой приказ.
   Указав на Полидора, чиновник распорядился:
   – К себе. Переночевать.
   Клеомен кивнул. Когда дверь за чиновником затворилась, взглянул на чужестранца:
   – Пошли!
   Он бросил взгляд за угол, где скрылись его товарищи, и Полидор вдруг подумал, что, должно быть, оторвал молодого спартанца от каких-то интересных ему дел.
   – Послушай! – дотронулся он до руки юноши. – Если тебе куда-нибудь нужно, я могу пойти с тобой! До ночи еще далеко, а я никогда не был в вашем городе, и мне интересно было бы посмотреть здесь всё.
   – Нельзя! – бросил спартанец, но гонец вдруг уловил в ответе нотку сожаления. И решил прийти на помощь:
   – А может, я не хочу еще в гостиницу или к тебе домой? Хочу ходить по Спарте! Так, кстати, я и твоему начальнику могу сказать!
   Клеомен с интересом посмотрел на Полидора. Потом – еще раз – в сторону, куда ушла группа, в которой был и он. Вздохнул:
   – Не догонишь.
   – Я?! – изумился Полидор и первым, не дожидаясь согласия, прибавил шагу.
   – Постой! Куда? – понеслось ему вдогонку. – Не велено!
   Шаги Клеомена за спиной приблизились. Полидор пошел быстрее. Клеомен прибавил еще. Полидор побежал. Так они миновали несколько улиц, пока, наконец, не догнали и впрямь успевший далеко уйти отряд молодых спартанцев.
   Полидор остановился, подождал заметно отставшего Клеомена. Спартанец покачал головой и сказал тоном, который, очевидно, нужно было расценивать как дружелюбный:
   – Можешь.
//-- 4 --//
   Они двинулись следом за своими ровесниками, ведя своеобразную беседу: Полидор на десять слов вопроса получал короткий, зато исчерпывающий ответ.
   Он узнал причину, почему все улицы Спарты так просты и однообразны. Оказалось, что здешний закон запрещает пользоваться при постройке дома какими-либо другими инструментами, кроме топора и пилы, чтобы они не отличались друг от друга.
   – Община равных! – не без гордости заметил спартанец.
   – Так это же здорово! – одобрил Полидор, вспоминая, какая пропасть лежит в родной Беотии между богатыми и бедными.
   Однако вскоре он наморщил лоб, силясь понять, как это могут быть равными абсолютно все. Одна семья – это еще ладно. Ближайшие родственные семьи – тоже куда ни шло. Но улица-город… целое государство! Ведь в нем столько людей, и все такие разные. Одни трудолюбивы, другие – лентяи, третьи, наконец, талантливы. И все должны быть равными? Жить одинаково?!
   «О боги! – взмолился он. – Что думать? Вразумите меня! Может, я чего-то не понимаю?»
   Однако боги молчали. Им, как всегда, было даже не до взрослых людей на своем Олимпе. А уж что говорить о нем, только еще начинающем серьезный жизненный путь?
   Полидор, вздохнув, покосился на молча идущего рядом спартанца и уточнил:
   – Это, конечно, здорово, что вы научились так жить, но скажи: в чем именно вы равны?
   – Во всём.
   – И всё-таки? – не отставал Полидор.
   Спартанец хмыкнул, всем своим видом показывая удивление, как это можно не понимать столь очевидных вещей:
   – В правах. В обязанностях… Эта река, долина – все наше.
   – Но ведь все это ничье! – невольно вырвалось у Полидора.
   Глаза спартанца гневно блеснули.
   Неизвестно, чем бы закончился начатый спор, но в этот момент группа молодых людей остановилась.
   Полидор увидел обсаженную платанами, окруженную рвом с водой площадку. К ней вели два мостика, украшенные статуями. В одной беотиец признал Геракла. Другая изображала бородатого мужчину без усов, в коротком спартанском плаще.
   – Кто это? – показал он на нее Клеомену.
   – Ликург! – словно речь шла о самом Зевсе, благоговейно ответил тот, а затем строго наказал: – Жди здесь!
   И заторопился на площадку, где юноши, отчаянно споря, начали делиться на два отряда.
   Оставленный Клеоменом, Полидор не долго оставался один. Осмотрев платаны и статуи, он прошел к самому рву, где уже собралось немало зрителей, требовавших скорее начать состязания. В основном это были пожилые мужчины. Лица и руки многих покрывали многочисленные шрамы от старых боевых ран.
   Поначалу они бросали на чужестранца косые взгляды, прерывая свои скупые на слова беседы, но едва началась первая схватка, мгновенно забыли о нем. Борьба поглотила внимание спартанцев без остатка. Вот только где увидел Полидор живые лица, горящие глаза, а эмоциям некоторых позавидовали бы самые горячие головы Эллады. Шумные Элевсинские мистерии в честь Деметры казались похоронной процессией по сравнению с тем, что творилось здесь!
   – Так его! Так! – кричал, потрясая костылем, одноногий старик.
   – Грудью иди на него! Грудью! Не сметь пятиться! – вторил ему сосед, грозя правой, без единого пальца рукой.
   Условия состязания были просты. Каждая из групп отбивала у другой площадку, причем противники старались столкнуть друг друга в воду.
   Вскоре схватка захватила и Полидора. Внимательно следя за тем, с каким остервенением бьется с более рослым соперником Клеомен, он изо всех сил поддерживал своего нового знакомого.
   – Давай, Клеомен, дави его! – кричал он, с трудом подавляя в себе желание самому броситься на площадку. – Есть! Молодец!
   Противник Клеомена попятился и, нелепо взмахнув руками, рухнул в ров, поднимая брызги. Расправившись с ним, молодой спартанец кинулся на подмогу своему товарищу, которого теснили сразу двое.
   Прошло полчаса… час… Схватке не было конца. Только несколько незадачливых спартанцев под насмешки и улюлюканье зрителей барахтались в наполненном водой рву. Оставшиеся же на площадке проявляли необычайную стойкость.
   Полидор, обратившись к старикам, похвалил юношей за такое упорство. Но у тех было свое мнение на этот счет.
   – Разве это борьба? Детская возня! – проворчал одноногий.
   – Забава, достойная женщин! – подтвердил сосед.
   – А их упорство… – попытался возразить Полидор, но его тут же оборвал одноногий.
   – Упорство без умения – упрямство! – авторитетно заявил он.
   Его сосед добавил:
   – И упорства не вижу. Так в бою не победишь.
   – Да. В бою надо настоящее упорство.
   – Помнишь сражение при Платеях?
   Полидор сделал попытку присоединиться к беседе: ведь Платеи – город его Беотии! Но старики, не слушая его, предались своим скупым воспоминаниям.
   Тогда он перешел к другим зрителям. Однако везде говорили о войне. Всюду только и слышалось:
   – Фермопилы… Платеи… мыс Микале…
   О самых страшных боях в истории всего мира спартанцы говорили самозабвенно, с каким-то одним им понятным удовольствием. Они расписывали свои подвиги, умаляли подвиги других…
//-- 5 --//
   Вскоре Полидору надоело слушать о том, что известно каждому греку. Да и глядеть на то, что можно было видеть – хоть и в виде иных состязаний – в палестрах Фив. Прикинув, что схватка продлится еще не меньше часа, он решил осмотреть окрестности города.
   Немало интересных вещей довелось увидеть ему за то время, пока усталые противники сбрасывали друг друга в воду. Тяжелогруженую – деньгами, как он расслышал и подумал, что просто ослышался, – телегу, на которой восседал ехавший за покупками на агору крестьянин. Рвущих на берегу Эврота голыми руками тростник мальчишек, категорически отказавшихся взять у него остро отточенный нож. Обнаженных девушек, которые, нимало не стесняясь, бок о бок с ровесниками-юношами метали диски, копья и даже боролись. Распеленатых, лежащих прямо на земле младенцев, за которыми внимательно наблюдали пожилые спартанцы… Марширующих строем детей, распевающих боевые гимны… Кровавую драку подростков, которую, вместо того чтобы разнять, старательно раззадоривал старик-спартанец…
   Когда же Полидор, спохватившись, посмотрел на солнце и бросился назад, площадка была пуста. Около нее не было уже ни одного зрителя.
   Он обежал все вокруг, побывал у статуй, у рва с водой – Клеомена нигде не было… Пришлось возвращаться одному.
   Знакомой дорогой он прошел к Совету, постучал в дверь и, увидев чиновника, что принимал у него послание, виновато развел руками:
   – Я… разминулся с Клеоменом. Ты не мог бы назвать мне его адрес?
   Чиновник несколько мгновений помолчал, словно соображая, как могло произойти подобное, и наконец бросил:
   – Жди.
   Дверь закрылась, но ненадолго. Вскоре из нее выбежали три легковооруженных воина, бросившихся в разные стороны. Полидор терпеливо ждал. Мимо прошел новый (а может, и тот же самый!) отряд гоплитов. Промаршировали, распевая воинственные марши, несколько групп детей. Проскрипела, на этот раз уже с покупкой – двумя большими глиняными амфорами, – знакомая телега с крестьянином. В расположенном рядом с Советом храме вдруг послышались какие-то мерные хлесткие звуки, точно кто-то бил прутом по воде.
   Клеомена всё не было.
   Наконец он вышел из этого самого храма в сопровождении всё тех же легковооруженных спартанцев. Подошел к Полидору. Ни упрека, ни сожаления в глазах. Только лицо бледное. Сказал, как и раньше:
   – Пошли.
   Полидор чувствовал себя неловко перед молодым человеком. Стараясь хоть чем-то заполнить затянувшуюся паузу, он виновато спросил:
   – Ну и кто у вас выиграл?
   – Они! – не поворачивая головы, коротко ответил спартанец.
   «Видно, крепко обиделся!» – решил Полидор и, тоже стараясь быть немногословным, похвалил:
   – А ты хорошо боролся. Я видел!
   Клеомен промолчал.
   – Я отошел только на минуту, а потом засмотрелся, – начал оправдываться Полидор. – Понимаешь, у вас всё так необычно! Гляжу – а солнце уже покатилось. Что, сильно досталось? – оборвав себя, сочувственно спросил он.
   Клеомен неопределенно повел головой.
   – Ругали?
   Молодой спартанец чуть приметно усмехнулся.
   – Да будет тебе, обошлось ведь! – не выдержав молчания, хлопнул по спине провожатого Полидор.
   Клеомен дернулся, неестественно выпрямил плечи и медленно повернулся к Полидору. Глаза у спартанца были расширенные, лицо злое.
   Не желая больше задевать самолюбие парня, который, по мнению Полидора, мало того что обиделся, так еще и оскорбился на этот его невольный – дружеский! – жест, за всю оставшуюся дорогу он не задал больше ни одного вопроса.
//-- 6 --//
   Молча они подошли к одноэтажному дому. Клеомен жестом пригласил гостя войти. Тот прошел в комнату, уставленную грубыми ложами.
   На полу стояли дешевые глиняные тазы, кувшины. И посуда, и мебель поразили Полидора своей убогостью. Навстречу им вышла молодая красивая женщина.
   – Жена брата, – представил ее Клеомен.
   Затем указал на гостя и объяснил женщине:
   – Это гонец. Из Беотии. Поест и поспит. Помоги…
   Последнее слово не относилось к Полидору. Это он понял, увидев, как Клеомен, отстегнув фибулу, сделал попытку снять плащ. Женщина подошла к нему, потянула за конец плаща и, сбросив его, чуть приметно покачала головой.
   Вся спина молодого спартанца была залита кровью. Полидор, морщась, увидел красные полоски – след от бича, исполосовавшего всю спину. Только теперь он понял, что за звуки слышал, дожидаясь потерявшегося провожатого у здания Совета.
   – Клеомен, – дрогнувшим голосом начал он, – поверь, если бы я знал…
   – Ты не виноват! – успокоил его спартанец. – Забудем.
   Женщина принялась хлопотать над спиной Клеомена.
   – Но… – вновь попытался объясниться Полидор.
   – Забудем! – повысил голос Клеомен. Тон этот дал выход скопившейся в нем боли, и он чуть мягче добавил: – Нам, спартанцам, к этому не привыкать!
   – Разве можно к такому привыкнуть? – поежился Полидор, отводя глаза от спины парня, к которой уже прикладывали смоченные в каком-то пахнувшем травами снадобье повязки.
   Клеомен ни жестом, ни стоном не выдал своей боли. Повернувшись к Полидору, он глухим голосом попросил:
   – Спрашивай о Спарте.
   – Сейчас?! – ужаснулся Полидор.
   – Именно! – подтвердил Клеомен, то ли желая продемонстрировать свое мужество, то ли, наоборот, прося о помощи, – ведь ничто так не глушит боль, как беседа.
   В любом случае Полидор решил прийти на помощь спартанцу. Но проклятый вопрос – а ведь их были десятки, сотни – никак не шел на ум. И он спросил первое, что пришло ему в голову:
   – Скажи, а как вас смогли приучить к этому?
   – К этому? – кивнул себе за спину Клеомен. – Очень просто. Били.
   – Всех били! – пожал плечами Полидор. – Меня, бывало, отец в детстве так надерет – целый день потом сесть не можешь. Но чтобы к этому привыкнуть…
   – Нужна система, – спокойно сказал Клеомен.
   – Система? – решив, что ослышался, переспросил Полидор. – Какая?!
   – Спартанская.
   Клеомен говорил, как всегда, немногословно. Но только – то громко, когда женщина прикладывала повязку к новому месту, то очень тихо, если она слишком сильно прижимала ее к спине. Порой просто глотал слова, как глотают в драке собственную кровь… И тем не менее Полидору удалось уяснить для себя суть системы воспитания юношей в Спарте.
   Новорожденных детей здесь внимательно осматривали старейшины. Что они делали со слабыми и хилыми, он не понял. В этот момент женщина приложила тряпку к самому иссеченному месту спины Полидора. А переспросить потом он не решился. Самых же сильных младенцев отдавали родителям, которые, в свою очередь, доверяли их опытным кормилицам. Эти кормилицы не пеленали детей ни в жару, ни в холод, давая им полную свободу делать все что хочется. Они приучали малышей не есть помногу и быть неразборчивыми к любой еде; учили их не бояться оставаться в темноте, запрещали капризничать, жаловаться, плакать…
   Воспитание детям в Спарте давал не отец, как это было принято во всей Элладе, а государство. И было оно для всех одинаковым.
   Как только ребенку исполнялось семь лет, кончалась его «самая сладкая», как выразился Клеомен, жизнь. Отныне он жил в палатке вместе с ровесниками, своими будущими боевыми товарищами. Здесь его в меру учили писать, в меру – считать и еще беспрекословно подчиняться старшим, выносить невзгоды и побеждать. Всем юношам стригли наголо волосы. Ходили они зимой и летом босиком и без плаща, который получали лишь на тринадцатом году жизни…
   Полидору любопытно было слышать про то, что постель детей представляла из себя охапку тростника, который они обязаны были собирать на берегу Эврота… Что теплые ванны, когда можно натереться маслом, разрешалось им принимать лишь несколько раз в году… Что старики, наблюдая за играми детей, нарочно провоцировали драки и ссорили их так, чтоб каждая из драк была обязательно до крови… Что раз в году, при переходе из младшей группы в старшую, юных спартанцев публично секли перед алтарем Артемиды. Причем так, чтоб кровь лилась на алтарь…
   Полидор уточнил: неужели такое возможно перед храмом богини? Клеомен, в свою очередь, спросил:
   – А у вас разве такого нет?
   – Нет! Нет! – воскликнул несколько раз Полидор.
   – А у нас это торжественный обряд.
   Обряд этот, как оказалось, состоял из церемонии, которой руководила жрица храма Артемиды, державшая в руках статуэтку богини. Когда она поднимала статуэтку, бьющие ослабляли удары розгами. Но если опускала – удары становились такими, что их мог выдержать не каждый взрослый. А мальчикам при этом не разрешалось ни кричать, ни стонать. Некоторые не выдерживали, умирали…
   Кроме этой, ежегодной, были и ежедневные – «случайные», как выразился Клеомен, порки.
   – За что именно? – переспросил он и, подумав, сказал: – В основном за воровство. Один мой знакомый по агеле [53 - Военизированная группа, в которой совместно жили юные спартанцы до совершеннолетия.]украл лисенка и спрятал его у себя под плащом. Так вот, зверек во время наказания распорол ему когтями и зубами живот…
   – И… – заторопил спартанца Полидор.
   – Мальчик крепился, пока не умер на месте! – с гордостью и даже оттенком зависти докончил Клеомен.
   Он хотел рассказать еще один случай, но женщина шлепнула ладонью по тряпкам, закрывшим всю спину спартанца, и сказала первое слово за всё время, что Полидор находился в этом доме:
   – Готово.
   По лицу Клеомена, усеянному каплями пота, беотиец понял – ему нужно отойти от процедуры.
   Спартанец присел на скамью. Полидор обратился с новым вопросом к хозяйке:
   – Насчет мальчиков я, кажется, понял. А как воспитывают в Спарте девочек?
   – Точно так же! – ответил за нее Клеомен.
   – Как?! – изумился Полидор. – Ведь это битье, закаливание, драки вредны для женского тела!
   – Наоборот, чужестранец! – в свою очередь удивилась словам беотийца хозяйка. – Помогают! Ведь наше предназначение – рожать крепких, здоровых и мужественных защитников Спарты. А разве у тебя на родине не так?
   – У них все по-другому! – ответил Клеомен теперь за гостя, уже готового рассказать о женщинах Беотии, славящихся утонченностью, и медленно поднялся со скамьи. – Хотя в остальном женщины одинаковы! То ли дело мы, мужчины!
   Подмигнув Полидору, он встал и, словно ни в чем не бывало, сделал несколько пружинистых взмахов рукой с воображаемым мечом.
   Несмотря на тягостный осадок, оставленный рассказом о воспитании детей в Спарте, Полидор был восхищен Клеоменом. Он хотел высказать все, что думает по поводу его терпения и мужества, но, поразмыслив, произнес единственное слово, которое, по его мнению, больше всего должно было понравиться молодому спартанцу. Он сказал:
   – Можешь.
   По лицу Клеомена и впрямь пробежало подобие самодовольной улыбки. Но, перехватив насмешливый взгляд женщины, он сдержанно кашлянул и, как всегда коротко, сказал:
   – Есть – и спать.
//-- 7 --//
   На следующее утро Полидор проснулся рано, задолго до рассвета. Потянулся, соображая, где он. Вспомнил: Совет… состязания на площадке… Клеомен… Спарта!
   Стараясь не шуметь, он встал с ложа, накинул поверх хитона хламиду и, пройдя через небольшую комнату, потянул на себя тяжелую, сколоченную из грубых досок дверь. Оказалось, что хозяева уже были во дворе. При ярком свете костра они разделывали тушу матерого кабана.
   Кроме Клеомена здесь было четверо мужчин: один совсем уже пожилой и трое среднего возраста.
   – Отец. Братья, – представил их гостю Клеомен и, в свою очередь, показал на него пальцем: – Полидор.
   Знакомство состоялось.
   Как понял Полидор, братья с отцом пропадали вчера на охоте, и пока они тут беседовали, а потом отдыхали, завалили из засады этого матерого зверя. Правда, в последний момент кабан задел своими страшными клыками руку старшего брата, однако это не мешало тому ловко разделывать мечом тушу.
   Третью часть добычи, по знаку отца, братья сразу же отнесли в сторону и положили на застланную соломой тележку.
   – Царям! – перехватив вопросительный взгляд гостя, объяснил Клеомен.
   Полидор слышал, что Спартой испокон веков правят два царя, и, не желая задавать не пользовавшихся здесь симпатией лишних вопросов, спросил:
   – Так много?
   – Положено! – оборвал его Клеомен.
   – А что им положено еще?
   – Треть военной добычи. Торжественное погребение. Ведь они – священны!
   «Не все, значит, у вас равны! – усмехнулся про себя Полидор. – Ни за что не поверю, чтобы это было так. Кто-то – самый умный или ловкий – обязательно станет жить за счет других. Взять хотя бы вчерашнего чиновника из Совета: разве не захочет он, коль ему подчиняются другие, жить хоть ненамного, но лучше их?» – подумал он, а вслух спросил:
   – А у кого еще есть большие права, чем у всех?
   – У эфоров! [54 - Эфоры — судьи, разбиравшие гражданские дела в Спарте и надзиравшие за тем, как спартанцы в течение всей своей жизни исполняли законы.] – бросая большой кусок кабана на вторую тележку, ответил как о само собой разумеющемся Клеомен. – Они имеют право не вставать с места при виде царя. Еще у членов геруссии. Это совет двадцати восьми старцев, каждому не меньше шестидесяти лет, – объяснил он.
   – И у всех у них такие же дома, как и у вас, и одинаковые участки земли? – уточнил Полидор.
   – Дома – да, – кивнул Клеомен. – А участки… – Он запнулся и тут же веско ответил: – Побольше. Но ведь они – эфоры! Геронты!
   «Что и требовалось доказать!» – мысленно подытожил Полидор и, чтобы больше не испытывать терпения очевидно впервые растерявшегося при обдумывании справедливости в Спарте Клеомена, поинтересовался:
   – А этот, самый лучший кусок куда?
   – На обед. В фидитии.
   Полидор немного знал об этих совместных трапезах спартанцев и хотел уточнить кое-что, но, решив, что для этого у них с Клеоменом еще будет время, спросил, показывая на то, что осталось от туши:
   – А с этим что будете делать?
   Ответ ему дал отец Клеомена.
   Он как нельзя кстати подозвал младшего сына и приказал:
   – На агору. Перекупщикам.
   – Деньги? – деловито осведомился Клеомен.
   – Сюда.
   – С Полидором?
   Пожилой спартанец, совсем как чиновник в Совете, осмотрел беотийца и махнул рукой.
   – Можно.
   Получив разрешение, Клеомен разрубил кусок мяса надвое, положил в две кожаные сумки. Они с Полидором взвалили их на плечи – и как два неразлучных приятеля вышли на улицу.
//-- 8 --//
   Жизнь в Спарте, как и во всей Элладе, начиналась задолго до рассвета. Так же, как в Афинах или Аргосе, встав потемну, торопились на агору свободнорожденные граждане. Рядом с некоторыми – пустые корзины на согнутых руках – брели рабы. Грохотали телеги с привезенными из пригородов овощами, зеленью, мясом… И все. На этом сходство заканчивалось.
   Полидор привык к другим улицам. Где бы он ни был, люди на них вели себя иначе.
   Нет на свете народа более жизнелюбивого и словоохотливого, чем эллинский. И первое, что делали жители даже самого захудалого поселка, встречаясь друг с другом, – делились свежими новостями. Это было и в тех же Афинах, и в том же Аргосе – повсюду. Греки – везде греки. Но эти!
   Перекинувшись одной, от силы двумя короткими фразами, спартанцы шли молча. И от этой однообразно-серой, идущей, словно в долгом воинском переходе, вереницы людей Полидору сделалось не по себе.
   – Смотри! – указал, к его радости, неожиданно оживившийся Клеомен на идущего впереди рослого спартанца. – Олимпионик!
   – Этот?!
   Полидор с недоумением всмотрелся в мужчину.
   В любом эллинском городе любимого избранника богов – а кем еще можно считать олимпионика? – почитали за честь сопровождать целая ватага ребятни и уж наверняка несколько взрослых. А тут, словно простой смертный, он шел один и – Полидор даже рот от изумления приоткрыл – нес точно такой же, как и у них, небольшой кожаный мешок!
   – И это – олимпионик?! – невольно вырвалось у него.
   – Да! – утвердительно кивнул Клеомен. – Он выиграл на прошлых играх в панкратии [55 - Вид борьбы, включавшей в себя кулачный бой, в которой дозволялись любые приемы.]. Обгоним?
   Полидор охотно согласился, прибавил шагу и, обходя спартанца, внутренне содрогнулся: так было изуродовано всё его лицо. Без сомнения, это был опытный, бесстрашный боец, и тем обиднее за него.
   – Я тоже хочу стать олимпиоником. Но тренируюсь в пентатлоне, – между тем сообщил Клеомен и со вздохом признался: – С борьбой, диском, копьем и прыжками всё в порядке, а вот бег… Мне бы твое умение!
   – А мне твое – в борьбе! – тоже искренне признался Полидор и мечтательно вздохнул: – Тогда бы я наверняка стал победителем и мой земляк Пиндар сложил бы свою лучшую и самую длинную оду в мою честь!
   – А я бы довольствовался самой короткой, – спросив и узнав, что такое ода, заметил Клеомен.
   – Меня бы вышло встречать всё население Фив! – продолжал Полидор. – Часть крепостной стены была бы выломана передо мною, чтобы я смог въехать на самой роскошной колеснице, а потомки навсегда запомнили бы то место, где вошел в город их земляк – олимпионик!
   – У нас нет крепостных стен, – думая о своем, сказал Клеомен. – Но, клянусь Гераклом, я б добился не менее великой для себя чести!
   – Какой же? Освобождения на всю жизнь от налогов?
   – Нет. Разве это честь для человека, доказавшего, что Спарта в спорте, а значит, и во всём остальном сильнее всех?
   – Пожизненного, самого лучшего места в театре?
   – Нет.
   – Тогда какой же?!
   Клеомен оценивающе посмотрел на беотийца, точно уже сошелся с ним в пентатлоне на очередных играх, и с гордостью ответил:
   – Всегда быть в первой воинской шеренге. В любом сражении!
   Некоторое время они прошли молча. Каждый думал о своем.
   – Кто это? – заметив прохожего в шапке из собачьего меха и одежде, не похожей на спартанскую, спросил Полидор. – Я уже не первый раз встречаю таких!
   – Илот! – пренебрежительно бросил Клеомен и смерил прохожего таким взглядом, что тот отстал и поспешил затеряться среди телег и людей, которых с каждым шагом становилось всё больше и больше.
   Полидор понял, что они приближались к агоре. Вскоре послышались и знакомые зазывные крики торговцев, предлагавших купить товары. Мимо прошагал отряд мальчиков, хором выкрикивающих боевой марш. Их лица были унылы.
   – В храм Артемиды? – жалея их, уточнил Полидор.
   На что Клеомен коротко ответил:
   – Наставники показывают рвение.
   Судя по тому, что за этим отрядом показался еще один отряд, а за ним целых два, даже три, наставники – двадцатипятилетние спартанцы, отвешивающие оплеухи детворе, – старались на славу.
   Центр Спарты оказался и вовсе переполнен народом. Полидору почудилось, что весь город собрался здесь в этот час.
   – А эта куда в такую рань с ребенком? – удивился он, показывая на женщину, которая старалась прошмыгнуть незаметно для стариков-спартанцев.
   – Рань? – усмехнулся Клеомен. – Наоборот, она слишком поздно выполняет вчерашнее решение старейшин – ибо Спарта не должна быть свидетельницей ее позора!
   – В чем же она виновата?
   – В том, что родила хилого ребенка, которого старейшины приказали бросить в пропасть с Тайгета. Это наши горы! – кивнул на отроги хребта Клеомен и недоуменно взглянул на Полидора: – А что, разве у вас не так?
   – Нет! – в свою очередь удивился беотиец.
   – И вы позволяете выживать даже больным, калечным новорожденным?!
   – Да.
   – Тогда понятно, почему вы в случае опасности призываете на помощь именно нас – спартанских воинов! – авторитетно заявил спартанец.
//-- 9 --//
   Полидор хотел уточнить, что это только в Беотии не принято умерщвлять детей. В других городах это делают, что касается, правда, в основном девочек-младенцев.
   Но не успел. Они вышли на рыночную площадь.
   Первые лучи солнца коснулись разложенных здесь товаров.
   «И это вы называете агорой?!» – чуть было не воскликнул Полидор, увидев мебельный ряд – сделанные с редкостной безвкусицей грубые лежанки, столики, посуду…
   Агора с первого же шага поразила его абсолютной непохожестью на все остальные рыночные площади. Что говорить о прекрасных коринфских вазах, удобных для возлежания во время еды и ночного сна ложах, изысканной милетской шерсти, фригийских плащах или сардском пурпуре, которых здесь, наверное, и в глаза никогда не видели! О незабываемых мегарских колбасках, афинских пирожках или, на худой конец, сдобных слойках, которыми здесь, судя по всему, не пахло от самого создания города!
   Это было нагромождение предметов и продуктов, за какие ни один уважающий себя эллин не выложил бы и обола! Чулан с запылившейся рухлядью! Свалка за порядочным городом. Нечто, достойное применения и употребления разве что в доме – если он у него есть – самого последнего нищего!
   И всё же эти товары здесь и покупались, и продавались. Более того, на некоторые даже был свой спрос и, что можно увидеть лишь в Афинах, когда прибывает свежая партия рыбы, – очереди!
   Денег, которыми бы расплачивались за сделанные покупки, Полидор пока не видел: здесь господствовал обмен. Мясо – на щиты; топоры – на зерно; плащи – на овощи…
   Первые здешние монеты он увидел, когда Клеомен, сговорившись с перекупщиком, отдал мясо и подставил мешок. Они хлынули в него из тележки в таком количестве, что Полидор опешил.
   Поначалу он ничего не мог понять. Лишь когда поднял отлетевшую в сторону мелкую монету, попробовав ее на зуб, догадался – деньги были из железа!
   Из одной старой, негодной лопаты можно было б сделать пару сотен таких монет, никому не нужных в Элладе. Но здесь эти деньги имели немалый вес. Во всяком случае, Полидор заметил не один и не два косых, завистливых взгляда, которые бросали на молодого спартанца земляки.
   – Слушай! – обратился он к Клеомену, когда они, взвалив на себя тяжелые мешки, пошли с агоры. – Ты, конечно, не обижайся, но ваша агора… Ее товары…
   Почему бы вам не пригласить сюда иноземных купцов?
   – Не положено! – отрезал Клеомен.
   – Но почему? – не отставал Полидор. – Посмотри, в чем вы ходите, на чем сидите, что едите! Разве ты не хотел бы, чтобы твоя будущая жена была одета в родосский хитон, отец, братья, соседи – в мегарские плащи, а ты сам – в такой же яркий, но из невесомой фригийской шерсти?
   – Какая ж тогда бы это была община равных? – нахмурился Клеомен и с усмешкой добавил: – И разве бы приехал сюда хоть один купец, если б знал, что может получить только железные деньги?
   – Так сделайте их золотыми, серебряными, электровыми [56 - Электр — природный сплав золота и серебра.], наконец, как это принято во всей Элладе! – горячо зашептал Полидор, поймав на себе несколько хмурых взглядов прислушивавшихся к разговору прохожих. – Оставьте изображение прежним, а металл, из-за которого и правда никто не станет торговать с вами на равных, замените! Или в ваших государственных сокровищницах недостаточно золота?
   – Нельзя! – снова возразил Клеомен. – Сам Ликург ввел у нас такие деньги. Их нельзя хранить в кладах, нельзя накапливать стишком много, потому что железо быстро ржавеет. А значит, все равны!
//-- 10 --//
   Несколько шагов они прошли не разговаривая. Наконец Клеомен, который явно боролся с одолевавшим его любопытством, спросил:
   – У тебя нет случайно с собой ваших монет?
   – Есть, конечно! – кивнул Полидор. – А что?
   Клеомен огляделся по сторонам и, видя, что вокруг как раз никого нет, попросил:
   – Покажи…
   Полидор с удовольствием снял мешок и опустил его на землю.
   – Ты что, никогда настоящих денег в руках не держал?
   – И даже не видел…
   Беотиец порылся в кошеле и, выбрав серебряную гемидрахму Фокиды, протянул ее Клеомену:
   – Держи! На память. Между прочим, она одна, наверное, стоит такого мешка!
   Клеомен оглянулся, робко взял монету. Несколько удивленно осмотрел голову быка на одной стороне, лик Артемиды на другой и с сожалением протянул обратно.
   – Возьми! – отвел его руку Полидор. – Будешь в Элладе – что-нибудь на нее купишь.
   – В любом городе? – удивился Клеомен.
   – А как иначе? Это же не ваши, железные… В Афинах менялы дадут тебе вместо нее точно такую же по весу, но с изображением Афины и совы. У нас, в Беотии, – со щитом. В Эгине – с черепахой.
   – А что на нее можно купить? – дивясь на монету, поинтересовался молодой спартанец.
   – Что? – не сразу нашелся Полидор. – Например, вазу!
   – Зачем?!
   – Для красоты.
   – Чего-чего?
   Полидор взглянул на Клеомена, потом на агору и привел пример, более понятный для спартанца, с детства видевшего только грубые глиняные кувшины:
   – Ну, на такую монету ты с братьями и отцом смог бы в сытости прожить целый день, а то и два.
   – А если при этом менять еще и товар на товар – то неделю. Понял! – улыбнулся Клеомен и, вложив монету в ладонь беотийцу, решительно отказался: – Спрячь. Если ее у меня увидят, так вчерашняя порка за детскую шалость покажется.
   – Донесут? – пряча монету в кошель, понимающе спросил Полидор.
   – Нет, но… у нас не принято, чтобы один жил лучше другого, – помявшись, признался спартанец. – Все ничего не делают. У всех всё одинаковое.
   – А кто же тогда делает за вас то, что я видел на агоре? Рабы? Но, насколько я мог заметить, у вас их немного.
   – Илоты.
   Второй раз за день слышал это странное слово Полидор. Второй раз видел взгляд Клеомена, обращенный в сторону этих людей в шапках из собачьего меха. И снова не успел расспросить о них, потому что молодой спартанец, обратив лицо к солнцу, ахнул:
   – Быстрей! Опаздываю на фидитию.
//-- 11 --//
   Подхватив мешки, они прибавили шаг.
   Полидор, которому представлялась редкостная возможность побывать на знаменитом пиру спартанцев, робко спросил:
   – А ты не мог бы взять меня с собой?
   – Куда? – не понял Клеомен.
   – Ну, на эту свою – фидитию?
   – Чего-о?! – изумленно протянул спартанец, и по его тону Полидор понял всю невыполнимость своей просьбы. – Да ты хоть знаешь, что это такое?
   – Так… В общих чертах! – пожал плечами Полидор.
   – Это наш ежедневный обед в своем военном отряде. Никто не вправе отсутствовать. Только те, кто на охоте, да занятые в жертвоприношениях.
   – А царь? – предвкушая слабую месть за полученный отказ, усмехнулся Полидор.
   Но Клеомен был невозмутим.
   – И царь! – отрезал он. – Все обязаны быть вместе. Однажды даже царя Агиса оштрафовали за то, что он не внес свою долю жертвы. Лучшую часть! – подчеркнул молодой спартанец. – А тот, кто два раза без причины пропустит фидитию, исключается из нее. Как тогда жить? Не представляю.
   Он повернул голову к беотийцу:
   – Я тебя огорчил?
   – Да нет. Я понимаю! – торопливо возразил Полидор и со вздохом признался: – Просто жаль, что теперь до самого вечера я буду один!
   Весь день он провел дома у Клеомена. Иногда выходил на улицу, заметно опустевшую. Теперь на ней были только женщины, дети да илоты. Ближе к вечеру стали появляться возвращающиеся с фидитии спартанцы.
   Полидор решил встретить Клеомена, дошел почти до агоры и остановился, услышав свист лозы и старческий голос:
   – А ну, покажи, что своровал!
   У одного из домов, в окружении зевак, седой спартанец сек розгой мальчика лет десяти. Тот мужественно терпел боль.
   – Так его! Так! – подзадоривали подходящие зрители.
   – Все мы в детстве воровали, но не все попадались! – посмеивались одни.
   – Но и не все были такими стойкими, как этот! – отзывались другие.
   Широко раскрытыми глазами Полидор смотрел на руки мальчика, прикрывавшие живот. Видно было: добыча за пазухой. Беотиец ждал – вот сейчас из-под хитона выпрыгнет лисенок…
   Но мальчик неожиданно вырвался из рук своего мучителя и стремглав бросился прочь, роняя на ходу ворованные смоквы.
   «Бежать! Бежать, и как можно скорее, отсюда!»
   Полидор кинулся к дому Клеомена.
   С этой минуты не только улица с ее молчаливыми людьми, не только агора, но и сам дом стал тяготить его. Давил низкий потолок, мешали вздохнуть полной грудью стены. Завидев Клеомена, он бросился к нему и, сбиваясь, рассказал о только что увиденном.
   – Бывает! – равнодушно отозвался молодой спартанец и спросил: – Тебя кормили? Ни в чем не нуждаешься?
   – Нет, что ты, спасибо!
   – Тогда пойдем. Спать.
   – А ты… – растерялся Полидор.
   Они улеглись на жестких ложах.
   – Скажи, – спросил Клеомен, как только утихли голоса за дверью, – а в твоей Беотии и правда люди умирают от голода? Я слышал, у вас государство не заботится о людях?
   – Как это? – удивился Полидор. – У нас люди сами заботятся о себе хотя бы уже потому, что сами управляют своим государством. Какую выберут себе судьбу – так и живут.
   – Не понимаю, – признался Клеомен. – Объясни.
   – Ну, как бы тебе… – замялся Полидор и наконец придумал: – У вас, в Спарте, народное собрание есть?
   – Конечно! Ликург прямо сказал моим предкам: «Народу пусть принадлежат власть и сила».
   – Так вот и решило бы оно жить по-новому. Так, как все! Как остальная Эллада!
   – Ни к чему. Да и не позволят, – сказал Клеомен.
   – Кто не позволит? – обрадовался Полидор, отбрасывая первую половину ответа.
   – Эфоры. Геруссии. Они не позволяют никому выступать на собрании. Разрешено только утверждать предложенные ими законы. А если что не по ним – закрывают собрание. Или просто не являются на него.
   – Но почему?
   – Так повелел Ликург. Скажи, а в Беотии разве не так?
   – Нет, конечно!
   – Странно.
   – Не вижу ничего странного! – заметил Полидор и попросил: – Расскажи мне лучше о Ликурге. Кто он?
   – Бог! – коротко ответил Клеомен.
   – Нет, ты мне расскажи, кем он был до того, как стал у вас богом.
   – Царем! – охотно ответил молодой спартанец. – Когда народ попросил его прекратить смуту и установить справедливость – он дал нам законы.
   – Так вот кто сделал вас общиной равных! И давно это было?
   – Несколько поколений назад.
   – И вы до сих пор живете по этим законам?
   – Конечно. И так будет всегда!
   – Но почему?!
   – Потому что законы Ликурга – вершина человеческой справедливости. А еще потому, что мы не вправе нарушить их.
   – Не вправе?
   – Перед тем как дать нам свои законы, Ликург взял с народа страшную клятву исполнять их до его возвращения. А после уехал из Спарты и уморил себя голодом, чтобы ни у наших предков, ни у потомков не было повода нарушить данного слова, – ответил Клеомен с несвойственной ему живостью. И вдруг спросил: – А тебе не страшно?
   – Где – здесь?
   – Нет. В своей Беотии.
   – А почему мне должно быть там страшно? – не понял Полидор.
   – Ну… – помедлил Клеомен. – У вас бедные, богатые. Никто не заступится. Каждый по себе. Волчьи законы – страшно! – подытожил он.
   – Страшно – тебе?!
   – Да. От одной мысли, что пришлось бы жить у вас. Старики говорят – и дня бы не выжил.
   – Ну, старики! – усмехнулся Полидор. – А то бы приехал, я покажу тебе Фивы, так же, как ты мне – Спарту. Ты многое поймешь.
   – Не положено! – отрезал Клеомен. – Да и ни к чему. Разве только со всеми. С мечом и щитом. Чтобы после нас и у вас, в Беотии, стало, как в Спарте.
   – К чему это ты? – насторожился Полидор. – У Совета уже есть ответ для меня?
   – Нет, но…
   – Но?! – заторопил собеседника беотиец.
   – Твоя аристократия просит от нас военной помощи.
   – Откуда ты это знаешь?
   – Старики на фидитии говорили, – уклончиво ответил Клеомен. – И твои аристократы готовы признать законы Ликурга, фидитии, и железные монеты у вас. Лишь бы это не уничтожил ваш народ, то есть демос. Скажешь, нет?
   – Скажу только, что ты говоришь ужасное! – с трудом постигая смысл сказанного, прошептал Полидор. – Ты даже не понимаешь, что говоришь! Чтобы моих будущих детей сбрасывали со скалы, а если оставляли жить, то секли до смерти! Чтобы я сам превратился в воина, обязанного весь век жить в родном городе, словно в казарме?!
   – А чем плохо? – обиделся Клеомен. – Зато спокойно. Все – равные.
   – Нет! – ударил кулаком твердое ложе Полидор. – Уж лучше смерть… Лучше с таким ответом – в пропасть…
   – Ну, будет! – успокаивающе положил ему руку на плечо Клеомен. – Будет.
   – Ты уверен, что такой ответ дал Совет?!
   – Об этом на фидитии не говорили.
   – Ну и напугал ты меня! – с шумом выдохнул Полидор.
   – Странный ты. Не понимаешь, что законы Спарты принесли бы вам добро! – отозвался Клеомен и шумно зевнул. – Ну что, будем спать?
   Через минуту он захрапел. Уснул сразу, крепко, как засыпают люди, которых не мучают никакие тяжелые мысли.
//-- 12 --//
   Полидор же весь остаток ночи провел без сна.
   «Хотел бы я знать, – думал он, – а смогли бы эти люди жить, как живут сейчас, если бы Спарта вдруг стала такой, как все? Или, в крайнем случае, побывав в Афинах или Коринфе? Не как воины, а как гости, которые могут пожить в домах, сходить на агору, в театр… Смогли бы они после этого вернуться к прошлому? Смочь-то, наверное, смогли бы. Не они – так их внуки. Но вот захотели бы? Не зная, что такое удобства, вкусная еда, изящество, красота… Не державши ни разу в руках настоящей монеты…»
   Еще больше мучила мысль, что слова Клеомена сбудутся. И Спарта, давая военную помощь, действительно потребует от аристократии Фив признания ее законов!
   Наступило утро, тот час, когда было принято подниматься в этом доме.
   – Если тебя оставят здесь еще на одну ночь, возьму на криптии! – подмигнув Полидору, сказал вместо пожелания доброго утра Клеомен.
   – Это еще что такое? – предчувствуя ужасное (а что хорошего можно ожидать от Спарты?), спросил Полидор.
   И услышал:
   – Тайное, ежегодное убийство илотов. По всей Спарте. Любой мужчина, особенно юноша, один раз в году обязан убить хотя бы одного илота. Желательно самого крепкого. Сильного! Здорового!
   Через час, в сопровождении Клеомена, Полидор поднялся по ступенькам крыльца Совета. Сердце его сжалось, когда дверь отворилась и вышел знакомый чиновник. В руках у строгого спартанца не было ничего – ни листа папируса, ни навощенной дощечки.
   Полидор вопросительно посмотрел на спартанца.
   – Учитывая занятость наших отрядов, – глядя куда-то поверх головы гемеродрома, бесцветным голосом объявил тот, – и то, что аристократия Фив поддерживала наших врагов – мидян [57 - Так эллины называли персов.], Лакедемон не может в данное время помочь Беотии.
   Дверь закрылась.
   «Отказ!» – понял Полидор, и сердце его подпрыгнуло от радости.
   – Ты слышал, Клеомен, нам отказано! – воскликнул он.
   – Слышал.
   «Отказ! Отказ!!!»
   – Ну, тогда я побежал?
   – А меня не возьмешь? С собой!
   – Ты, кажется, научился шутить! – улыбнулся Полидор. – А что, побежал бы?
   Клеомен отрицательно покачал головой.
   – Придешь как друг?
   То же движение головы.
   – Как… враг?
   Молодой спартанец неопределенно пожал плечами.
   – Ладно, время покажет! – протянул на прощание руку Полидор и спросил: – Что бы мне подарить тебе на память? Монету нельзя. Кошель, пожалуй, тоже: слишком «велик» для вашей агоры.
   – Кошель можно! – неожиданно разрешил Клеомен.
   – Правда? – обрадовался Полидор.
   Он собрался пересыпать свои монеты в пустую котомку, но молодой спартанец протянул руку именно к ней.
   – Вот этот. Как раз для нас! – сказал он, улыбаясь. – А тебе – вот! – добавил он, бросая в кошелек беотийца железную монету.
   И Полидор понял, что Клеомен действительно научился не только шутить, но и понимать шутки.
   Он хотел сказать это вслух, но дверь снова распахнулась, и появившийся в ее проеме чиновник крикнул улыбавшемуся Полидору:
   – Ты что, не понял меня? Твоей Беотии отказано в военной помощи. Прощай, чужеземец!
   – Прощай! – не желая, чтобы у Клеомена были новые неприятности из-за него, шепнул Полидор и помчался по хорошо знакомой теперь дороге.
   Он быстро миновал улицы, окраину Спарты, подбежал к затяжному подъему и без единой передышки одолел его. На вершине радостно засмеялся, словно на его голове уже был лавровый венок олимпионика. Оглянулся назад. Чем же запомнится ему навсегда Спарта?
   «Аид! – вдруг понял он, как будто его и впрямь выпустили из подземного царства, где он пробыл целых три дня и две ночи. – Самый настоящий – душный и мрачный Аид! Как хорошо, что я наконец-то вырвался из него!»
   На душе у Полидора сразу стало необыкновенно легко и спокойно. Но… до тех пор, пока он вдруг впервые и всерьез не задумался. Беотиец просто не мог теперь не задуматься о том, над чем тщетно и безутешно веками ломали головы лучшие из умов человечества.
   Он уже не бежал, а шел медленно, сосредоточившись на своих мыслях, словно настоящий философ. И мучительно размышлял: что ждет его после жизни не то чтобы в Спарте, которой, если разобраться, конечно, далеко было до Аида, но даже в родных и свободных Фивах – навечно?

Старая песня

   Вернувшись гораздо раньше времени домой, мальчик плашмя упал на постель и горько заплакал.
   – Что с тобой? – не на шутку встревожилась мама.
   Она ожидала, что ее сына обидели на улице старшие юноши или он сам упал и ушибся, а то и вовсе заболел. Но вдруг услышала:
   – Я… жить хочу!
   – Что?!
   От изумления мама только руками развела:
   – Так живи! За чем же дело? Тебе еще только девять лет. Вся жизнь впереди! И всё у тебя есть: я, папа; у нас, в отличие от многих людей, есть что досыта кушать и что пить; наконец, есть крыша над головой!
   – Да-а! – всхлипывая, протянул мальчик и сказал: – Это сейчас… А – совсем скоро?
   – Что – скоро?
   – Взрослые прохожие сказали – в этом году будет конец света! Я сам слышал!
   – А, вот в чем дело! – поняла мама и улыбнулась. – Ну так знай: это уже далеко не в первый раз! Помню, когда я еще такой, как ты, была, вот так же нас пугали ученые философы и купцы, которые, путешествуя, многое знают, но, как видишь, земля до сих пор стоит, солнышко светит, люди живут! Иди гуляй и ничего не бойся!
   Успокоенный мальчик обрадованно выбежал из дома. А мама посмотрела ему вслед. И улыбка медленно сползла с ее лица.
   Что касается конца света – в эту старую песню она давно уж не верила. А вот что касалось всего остального…
   В мире было на редкость беспокойно. Об этом с тревогой говорили уже не только купцы, а все кому не лень.
   Того и гляди грянет большая война, на которую наверняка возьмут мужа.
   А что будет, если она огненным колесом докатится до их дома?
   Как знать, не окажется ли тогда и правда для их семьи этот, 670-й от основания Рима год [58 - 83 г. до Р. X. В этом году римский полководец Луций Корнелий Сулла высадил свою армию в Италии, и началась гражданская война.], последним?

«Милосердие» Августа

   Знатный римлянин, сенатор Квинт Фабриций во время их редкой совместной прогулки по Вечному городу [59 - Именно так гордо называли Рим его коренные жители.] подарил своему сыну Гаю на день рождения новенький ауреус [60 - Древнеримская золотая монета.].
   Солнце как раз вышло из-за тучи, и золотая монета засверкала так, что мальчик радостно ахнул и не мог налюбоваться на нее. Судя по всему, она совсем недавно была отчеканена и еще не успела покрыться следами зубов тех, кто проверял надежность металла, царапинами и грязью. На одной стороне был изображен профиль императора – еще не совсем старого мужчины, похожего на философа, только с очень аккуратно подстриженной бородой. Надпись гласила, что это Антонин Пий.
   – Да не обидятся на меня прежние августы – даже простодушный Веспасиан, мягкий Тит [61 - Простодушными и мягкими эти императоры, отец и сын, были уже во время своего правления в Риме, после того как, затопив огнем и кровью, беспощадно покорили мятежную Иудею.] и непобедимый Траян, – нынешний император превзошел всех их умом и мягким характером. По его приказу убийство господином своего раба теперь приравнивается к обыкновенному убийству. Он повелел постановлением, что рабы, искавшие прибежище в храмах, у статуй императоров, от гнева своих господ, не возвращались к бывшим хозяевам! А еще он смягчил пытки при допросах рабов и запретил их применение к детям до четырнадцати лет! Помимо этого, наш император ввел важный принцип, что обвиняемые не должны рассматриваться как виновные до судебного процесса! Не зря он именуется благочестивым! – рассыпался в своих похвалах, да так, чтобы слышали и прохожие, сенатор. – Он всегда мудр, спокоен, щедр, любезен даже с простыми римлянами, а что касается всех прочих, то есть варваров, то больше предпочитает мир, чем войну с ними. И вообще отличается необычайным милосердием!
   Отец перевернул монету на ладошке сына и обвел указательным пальцем круговую надпись:
   – Видишь, «dementia avg», то есть «милосердие августа»! Даже здесь говорится об этом!
   На такое сокровище, являвшееся для тех же простолюдинов целым состоянием, можно было купить множество самых дорогих подарков. Большую точную копию пятипалубного корабля египетского царя Птолемея из александрийского стекла – давнюю мечту Гая. Маленький римский меч со щитом и доспехи для подростка. И даже набор искусно сделанных лошадок, которых можно дергать за веревочки, чтобы они бегали по кругу, как живые!
   Однако монета вместе с рассказом так понравилась Гаю, что он решил попросить отца приказать их рабу-кузнецу просверлить в ней дырочку, чтобы можно было повесить на шею и, никогда не расставаясь, носить ее на себе! Но не успел он сказать это, как вдруг со стороны площади послышались крики толпы.
   – Идем скорей туда! Наверняка там что-нибудь интересное! – рванулся к площади Гай, но отец приостановил его:
   – Не стоит! В твоем возрасте рано смотреть на такое…
   – Но почему? – не понял мальчик. – Что там происходит?
   – Там судят и, видно, сейчас мучают, а может, уже и казнят приговоренного к смертной казни.
   – Грабителя? Убийцу? – деловито уточнил мальчик.
   – Нет! – отрицательно покачал головой отец.
   – Но тогда за что? Почему?! – не понял Гай.
   – По доносу. За то, что он – христианин!
   – Ну и что?
   – А то, – напыщенным, точно на заседании сената, тоном ответил Квинт Фабриций, – что эти христиане поклоняются одному своему Богу и не чтят наших богов, включая, страшно даже подумать, гения императора!
   Гай умоляюще дернул отца за полу белоснежной тоги с большой красной полосой.
   – Как же так… И только за это казнить и мучить? Ты ведь сказал, что наш август самый милосердный! Вот – и монета о том говорит…
   – Да, всё верно, я готов подтвердить это хоть под клятвой, – теряя терпение, согласился отец и тут же многозначительно поднял указательный палец: – Но… только на христиан это не распространяется!
   – Почему?!
   – А потому, что они издавна в нашем государстве вне закона!
   – И император Антонин Пий это знает?
   – Ну конечно! – даже засмеялся такому наивному вопросу Квинт Фабриций.
   – Почему же тогда он не изменит такой несправедливый закон? – недоуменно развел руками Гай и, слыша, как еще больше усилились крики со стороны площади, добавил: – И почему не запретит судьям эти мучения и казнь?
   – Ну, знаешь! – возмутился отец-сенатор. – Император и так не в пример многим своим предшественникам невероятно терпимо относится к ним! [62 - На царствование императора Антонина Пия падают два мученичества: епископа Поликарпа в Смирне и нескольких человек в Риме. Однако при этом он не отменил запрета на организацию христиан.] И во многом облегчил положение христиан, например, в Азии. И вообще, христианина власти пока что не преследуют, если у них не имеется против него какого-нибудь конкретного обвинения!
   Сенатор уже раздраженно взглянул на сына, осторожно посмотрел по сторонам, не услышал ли кто из проходивших мимо этот небезопасный для его положения разговор, и ничего не ответил, решив поговорить с ним на эту тему, когда тот подрастет. И он сможет тогда рассказать все то, что знал сам, правда, лишь понаслышке, о христианах.
   А сам Гай, думая, что если даже самый лучший император оказался таким жестоким, что кто-то сейчас мучается и, быть может, даже лишается жизни только за то, что он христианин, и что же тогда говорить обо всех прочих, взглянул на монету и разочарованно охнул.
   На солнце снова наползла темная туча, и ауреус вдруг потускнел, как и его недавняя радость. И вообще – ощущение было такое, точно кто-то из пронырливых римских воров украл этот подарок.
   Хотя он по-прежнему оставался у него в руке…

Святая Русь

   Это было в первой половине печально памятного для Руси XIII века… К разрушенному и сожженному татаро-монголами городу подошли двое. Слепой старик и поводырь-мальчик.
   Они долго бродили по сплошному пепелищу, надеясь отыскать хотя бы одного человека. Увы! Одни люди погибли во время осады, да так дотла и сгорели вместе с деревянной крепостной стеной. Другие были угнаны в рабство. А третьих… третьих, убитых во время грабежей, им пришлось хоронить.
   Целый день старику с мальчиком пришлось выполнять эту тяжелую не столько для рук, сколько для сердца работу.
   – Ты знаешь всё на свете! Скажи, почему… почему всё так? За что?! – всхлипывая, то и дело вопрошал мальчик.
   Выполнив свой христианский долг, старик долго отдыхал у разведенного на свежей золе костра, глядя невидящими глазами куда-то в одному ему известную даль. И наконец ответил:
   – А что ты хотел? Нам, православным, как жить положено – по заповедям Божиим! А мы как жили? – Старик глубоко вздохнул и сдвинул седые брови. – Грешили!
   После этого наступило такое томительное молчание, что мальчик уже решил: всё, уснул, утомившись, старик. Пора и ему спать! Но слепой спутник вдруг продолжил:
   – Еще вот таким, как сейчас ты, мальчиком я слышал: Господь дал нам Свои заповеди для нашего же спасения. Если мы их не выполняем, то должны каяться. А коли и каяться не желаем – значит терпеть скорби. Поначалу не столь уж тяжелые. Словно только для вразумления. Но дальше – больше. А теперь сам видишь какие!
   Старик умолк. И вскоре задышал громко и тяжело. На этот раз он уже точно спал.
   А у мальчика сон как монгольской саблей отрезало.
   Много всякого слышал он от этого мудрого старика. Но именно эти слова, которые он осмысливал почти до рассвета, запомнились больше всех остальных. И не только ему одному…
   Выжив и возмужав, он передал их затем детям. Дети – своим сыновьям и дочерям. Те – внукам. Ибо еще долго – почти два столетия – пришлось становящейся святой в огне покаяния Руси терпеть это невиданное и неслыханное бедствие.
   Каясь и принимая его как должное воздаяние за свои грехи…

Спасительный сигнал

   Бесконечного зла не бывает.
   Не той… не той уже стала Орда, что прежде. Но и у Руси не было еще достаточно сил, чтобы сбросить с себя ненавистное тяжкое иго. И поэтому приходилось пока защищаться от новых ханских набегов на города и веси.
   Для этого, как и бывало встарь, в опасное время года и на тех направлениях, откуда можно ждать беды, устраивались сторожи [63 - Именно такие сторожи подали первую весть о приближении войска Мамая.].
   Несколько конных воинов зорко обозревали всё впереди и, если вдруг появлялся враг, немедленно подавали следующей, более близкой к городу стороже сигнал дымом от большого, специально подготовленного для такого случая костра. Та – следующей… следующей… И так до самого города, чтобы за его крепостными стенами успели скрыться жители с беззащитных окрестностей, и сам он подготовился для осады, а князь мог собрать и выставить в поле дружину.
   Были у взрослых воинов добровольные помощники. И вот беда! Однажды в конце марта – начале апреля, когда подсохла после зимы земля, то есть в самое удобное время для набега, прозевали дозорные отряд хитрого хана. Не успели они ни сигнал подать, ни попробовать на своих быстрых лошадях добраться до следующей сторожи.
   Всех перебил хан. Живым остался один только юноша лет двенадцати-тринадцати. Хан приказал не трогать его, потому что шел на Русь в первый раз и опасался по-падения в засаду или еще какой напасти. Ведь Русская земля, как предупреждали его бывалые степняки, словно специально защищает своих людей быстрыми и глубокими реками, в которых нужно знать, где брод. А еще неприметными с виду, но такими топкими болотами, какие могут затянуть всадника вместе с конем!
   И этот юноша мог пригодиться. Ведь мальчишки во все времена и во всех странах такой народ, что всегда и всюду всё знают. Везде вход и выход найдут!
   «Только, – решил хан, – для начала нужно нагнать на него побольше страху!»
   И, объяснив юноше, что от того требуется, сказал:
   – Ну, веди, а то повелю вырезать из твоей спины ремни и ими хлестать тебя, покуда не согласишься!
   Но мальчик, думавший только о том, как бы… как подать своим сигнал, стоял, не двигался с места.
   «Смелый! – понял хан. – Такой не испугается боли…»
   И стал действовать иначе.
   – Ладно, – сказал он. – Я не буду портить твою шкуру. Я подарю тебе…
   При слове «подарю» юношу словно осенило. Он понял, как ему быть.
   – Что? – перебивая хана, с деланой с жадностью облизнул он губы. – Что ты мне хочешь подарить?
   – Жизнь! – важно ответил хан.
   – Да она теперь ничего не стоит! Не ты, так другие ваши отряды убьют!
   – А чего же ты тогда хочешь?
   Юноша украдкой посмотрел на подготовленную к сигнальному костру высокую кучу сухого хвороста с влажной соломой… на луки и стрелы в колчанах степняков… И указал на них:
   – А вот – лук! Боевой! Настоящий! А то наши мне так и не дали, – будто с обидой пожаловался он. – Говорили, мал, мол, еще!
   «И правда, совсем еще маленький!» – усмехнулся про себя такой наивности хан. Но вслух сказал:
   – Ну, лук так лук!
   – Только, чур, вместе со стрелами! – торопливо добавил юноша. – И не простыми. А которыми вы поджигаете крыши наших домов!
   – Будут тебе и такие! – посмеиваясь, пообещал хан. – Веди же нас поскорей самой лучшей и безопасной тропой!
   – Погоди! – деловито остановил его юноша. – Ишь какой шустрый! Ты мне сначала покажи этот лук. Я должен убедиться, действительно ли он того стоит! Ведь за лучшее и давать надо лучшее!
   Хан, досадливо поморщившись, поманил к себе пальцем одного из воинов, взял у него лук и передал юноше.
   – А теперь стрелы! – потребовал тот.
   Последовал новый жест, и воин протянул длинную, с аспидно-черным оперением стрелу. Юноша попытался тут же схватить ее. Но перестарался. Уж слишком быстро он это хотел сделать.
   Хан сразу насторожился и погрозил ему пальцем:
   – Ишь ты какой! Хочешь всадить мне эту стрелу прямо в сердце?
   – Нет, хан, что ты! – уже искренне, боясь, что его план рухнул, воскликнул юноша и, подумав, вкрадчиво попросил: – Ну тогда пусть хотя бы твой воин мне покажет, каков этот лук и стрела на деле!
   Хан кивнул всаднику, и тот, наложив стрелу на тетиву, стал привычно натягивать лук.
   – Э-э! Так дело не пойдет! Пусть он наконечник сначала подожжет! – предупредил юноша. – А то не поведу!
   Воин с разрешения хана сделал то, что просил этот упрямый русский, и стал водить острием по сторонам.
   – И куда стрелять? – поинтересовался у юноши хан.
   Тот сглотнул от волнения слюну и, стараясь говорить как можно небрежней, показал:
   – Да хотя бы… вон в тот стог!
   – Не жалко?
   – А чего жалеть? После вашего набега кормить-то всё равно будет некого и некому. Всех лошадей и коров вы наверняка заберете с собой, а людей от мала до велика угоните в рабство.
   Такие слова мальчика были вполне убедительны и понравились уже предвкушавшему такую богатую добычу хану.
   – Это верно! – довольно захохотал он и беспечно махнул всаднику рукой: – Стреляй!
   Стрела огненной чертой пронеслась по воздуху. И вонзилась в похожую на стог кучу.
   – Хороший лук! – продолжая отвлекать внимание степняков и пытаясь выиграть время, принялся расхваливать юноша. – Хорошая стрела! Только пообещай, что дашь мне пять… нет – десять таких стрел!
   – Ладно! Ладно! Хоть сто! – щедро соглашался хан, строгим жестом показывая своим воинам, чтобы те садились на коней.
   Но тут всадник, который стрелял, вдруг воскликнул:
   – Смотрите, что это?!
   Хан оглянулся и от досады закусил губу. Стога так не горят! Кому-кому, а ему это было прекрасно известно.
   Этот как-то необычайно стремительно вспыхнул – и тут же из него к небу повалил густой темный дым.
   – Это же сигнал! – с запозданием вспомнив о советах бывалых степняков, ходивших на Русь, закричал хан. – Быстро гасите его!
   Спешившись, воины принялись забрасывать костер тем, что попадалось под руку, но дым от этого становился только еще сильнее.
   И тут хан увидел то, чего уже и ждал: далеко-далеко на холме поднялась ответная струйка дыма.
   Юноша тоже заметил ее. И с облегчением выдохнул.
   «Слава Богу! Сигнал о появлении врага из Степи нашими принят! Теперь князь со всей своей дружиной встретит непрошеных гостей! А теперь пусть хоть голову с плеч долой, хоть ремни из спины режут!»
   Он был готов ко всему.
   Но жадный хан вдруг понял, что за столь смелого, редкого по уму и смекалке юношу можно запросить большое количество золотых монет с перекупщиков живого товара. И решил приберечь его, особенно если теперь придется возвращаться обратно, как говорят на Руси, «несолоно хлебавши».
   – Только заковать его по рукам и ногам покрепче! – приказал он. – Иначе наверняка сбежит!
   В будущем побеге, собственно, оставленный в живых юноша и не сомневался!

Сын полка

   Хоронили сына полка. Так в Великую Отечественную войну называли мальчишек, которые, прибившись к воинской части, так и оставались в ней. И чем только могли помогали старшим.
   Этот служил в разведке. Проникая туда, куда не дано взрослым. В разведке же и погиб.
   – Всего одиннадцать лет… Жить бы да жить! – горько вздыхал сам еще молодой солдат, прикрепляя к деревянному обелиску звезду, сделанную из консервной банки.
   – Не скажи, – возразил годившийся ему в отцы сержант с густыми усами. – Он и теперь живет!
   – То есть как это?
   – А вот так! Причем как нам с тобой и не снилось! Ведь подумать только! – он жизнь за друзей своих положил. Разве может быть что-то выше этого подвига?
   – Да, – вынужден был согласиться молодой солдат. – Если бы не те сведения, что он добыл, то, глядишь, сейчас нас с тобой и похоронить было бы некому…
   – А этот – мало того, что спас полк, – подхватил сержант, – так еще и в Бога верил! Что, между прочим, очень важно для вечной участи тех, кто не доживет до Победы… Я сам не раз замечал, как он молился. Да что там скрывать – оба мы с ним частенько вместе молились!
   – Знаю, видел! – кивнул молодой солдат. – Только смеялся над вами тогда. А как теперь погляжу – зря…
   И он снова вздохнул. Но уже как-то по-другому. На этот раз не столько по погибшему.
   Сколько – по самому себе!

Старая марка

   Это было в то время, когда люди у нас еще верили печатному слову в газетах и книгах.
   А тут вдобавок и почтовые марки выпустили. Целой серией! Большие, красивые.
   На них стояли две даты: 1960–1980. И – яркий лозунг: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме».
   – Видал? – похвастал ими перед соседскими ребятами юноша из интеллигентной семьи Алик. – Нынешнее поколение – это, между прочим, мы! Сейчас шестидесятый год, значит, в восьмидесятом нам выпадет счастье жить при коммунизме!
   – А что такое коммунизм? – спросил самый маленький – Женя.
   – Эх ты, такого не знать! – упрекнул его Алик и, слегка запинаясь на взрослых словах, процитировал то, что, очевидно, слышал от ученого отца или в школе: – Это когда от каждого по способностям, каждому по потребностям!
   – Это как? – не поняли уже и ребята постарше.
   – Очень просто, – снисходительно объяснил Алик. – Можешь – работаешь. Не можешь – нет. Но изобилие в СССР будет таким, что каждый сможет зайти в магазин и взять что захочет!
   – Даже настоящую машину? – ахнул стоящий одной ногой на самодельном самокате Валерка.
   – Даже машину!
   – А если у меня на нее денег не хватит?
   – Это не важно! – отрезал Алик. – Денег к тому времени уже не будет!
   – Как это?
   – А вот так! Не будет – и всё!
   – Вот это да!
   – Надо же…
   – Всё что хочешь…
   Марки с небывалой бережностью передавали по рукам. А Алик тем временем продолжал:
   – И еще мой папа сказал, что в газете «Правда» объявили: к этому времени уничтожат все церкви и нам покажут последнего попа!
   – Кого? – снова подал голос Женя.
   – Ну… этого, как там его, – священника! – с еще большей запинкой объяснил Алик.
   Ребята, находясь под небывалым впечатлением разошлись по домам.
   Потом они незаметно подросли и вообще уехали из своего небольшого городка. Кто в областной центр, кто в Москву, Алик с семьей вообще за границу. И что же?
   …Пришел и прошел 1980 год. Без всякого коммунизма. О чем, кстати, ни в газетах, ни в книгах даже не упомянули. Так сказать, умолчали стыдливо.
   Промчалось еще четверть века.
   Бывшие дети сами стали родителями, дедушками и совсем взрослыми людьми. Самому маленькому – Жене – и то стало под пятьдесят.
   О том давнем разговоре он бы, наверное, никогда и не вспомнил. Да вот, просматривая что-то в старых бумагах, неожиданно наткнулся на большую потускневшую марку, которая уже и не вспомнить каким образом перешла к нему от Алика. Долго-долго глядел на нее. Вспоминал тот разговор про громкие обещания коммунизма. Какими же смешными и нелепыми казались они теперь!
   А что касается окончательного уничтожения в стране Церкви и всенародного показа последнего попа…
   Так он теперь сам был священником!

Правое дело

   Ничего не мог понять Егорка… Как это он, одиннадцатилетний паренек, одолел, да еще в личном поединке, тевтонского рыцаря?!
   И другие вокруг тоже дивились:
   – Надо же!
   – Ну прямо как святой Давид – Голиафа!
   – Ага! Наповал!
   – Всё правильно, чтоб и другим неповадно было!
   Тевтонцы пришли на Псковскую землю, чтобы грабить, убивать и жечь. Они решили воспользоваться ослаблением Руси от нашествия Батыя и, понадеявшись на себя, делали набеги поначалу не очень крупными отрядами. Поэтому, хоть и немалым трудом и с большими потерями, их кое-как удалось отбить.
   Это уже затем враг навалится всей своей силой и будет наголову разгромлен в знаменитом сражении на льду Чудского озера. А сейчас русские воины, среди которых были и отложившие на время мирные молоты кузнецы да оставившие плуг на недопаханной борозде крестьяне, смотрели на огромного, закованного вместе со своим конем в сплошную броню рыцаря!
   Многих из них он мог лишить жизни. И еще неизвестно, чем закончился бы этот сегодняшний бой. Да выручил вот Егорка. Точнее, его умение метко стрелять из лука. Белку, как опытные охотники, он бил точно в глаз. Так и тут – оказавшись на пути внезапно поскакавшего на него с поднятым мечом огромного тевтонца, щуплый мальчик не растерялся. Шепча мигом пересохшими губами молитву, он вскинул лук, натянул тетиву, прицелился и… попал стрелой точнехонько в единственное уязвимое место рыцаря: узенькую полоску в наличнике шлема – для глаз.
   Так эта стрела из нее теперь и торчала.
   – Вот, видите? Видите? – показывал каждому Егорка. – Метка – маленький крестик – на древке моя!
   Потом он немного помялся. И робко попросил:
   – А можно я что-нибудь с него возьму? И с собой унесу… А то ведь ребята дома ни за что не поверят! И отец за то, что я без его дозволения за вами увязался, да еще и в сражении был, выпорет…
   Воины дружно захохотали:
   – Ай да герой! Гляди, меча рыцаря не убоялся, а перед отцовским кнутом коленки дрожат!
   – Да бери этого тевтонца хоть всего целиком!
   – Мы тебе прямо до твоего дома поможем его дотащить!
   – И еще с отца твоего спросим, почему он сам не пошел с нами!
   – Да куда ему, – заступился за родителя мальчик. – Он ведь после того, как бился со всем воинством Батыги, и так еле-еле живой…
   – Да знаем, знаем! – успокоили его знакомые горожане.
   – Это мы так – для острастки! Чтобы и некоторым нашим, особенно купцам-богачам, неповадно было!
   – Хочешь, забирай рыцарский меч!
   Егорка с готовностью бросился к лежавшему неподалеку от тевтонца мечу и, не без труда поднимая его, натужно заметил:
   – Ух ты, тяжелый…
   – А ты как думал? – обступили его воины.
   – Таким только взмахнешь – и враз голова с плеч!
   – Ох, и если бы не Егорка…
   – Да, вон сколько крови на нем!
   – Глядите, а тут на рукояти даже что-то написано!
   – Где? Где?!
   – Да вот!
   – Ага, точно, да не по-нашему!
   Мимо как раз проходил только что отслуживший первую литию по нашим погибшим священник. И один из воинов почтительно окликнул его:
   – Отец Андрей! Подсоби – помоги прочитать то, что нам, неразумным, неведомо…
   – Ага, и знать не по чину!
   Священник, уже прослышавший о подвиге Егорки, ласково потрепал его по ершистым волосам. Затем, не желая осквернять себя прикосновением к орудию убийства, которое только что лишило жизни немало людей, наклонился к мечу, прищурившись, изучил надпись и сказал:
   – Что-что… Сюда вложены мощи святого. Вот, даже имя указано – самого Димитрия Солунского Мироточивого! [64 - В древности знатные воины нередко вкладывали в рукояти мечей и сабель частицы мощей святых угодников Божиих. И перед боем с молитвой прикладывались к ним. Отсюда впоследствии и пошла традиция целовать оружие.]
   – Как же это – святые мощи, да еще такого святого, не помогли… – ничего не понимая, уставился на отца Андрея Егорка.
   – Как это – не помогли? – возразил тот. – Очень даже помогли. Только не ему. А – тебе!
   Егорка так и заморгал от недоумения:
   – Как это?
   – Ты же за правое дело боролся? – терпеливо объяснил ему священник. – А этот Святую Русь разорять пришел!
   Узнав, что в мече находятся святые мощи, священник уже с благоговением взял его. Не доверяя этого никому, он сам снял крышечку на рукояти и достал из углубления в ней завернутую в чистую тряпицу частицу святых мощей.
   – Великомученика Димитрия! – чуть слышно перешептывались воины.
   – Солунского!
   – Мироточивого!
   Тряпица и правда вся была пропитана миром и благоухала.
   – Нечего им больше здесь быть! – оставляя у себя в руках святые мощи, сурово бросил меч наземь священник. – Святые мир любят, а не войну! Положу их теперь в Божием храме.
   Тут он вспомнил про Егорку и добавил:
   – И тебе, так уж и быть, отделю частицу…
   – Я для нее ему крест-мощевик, не хуже цареградского, из самой что ни на есть лучшей бронзы выкую! – с готовностью пообещал кузнец в остроконечном шлеме.
   – А я золоченую нить для него куплю! – подхватил крестьянин, опиравшийся на древко копья.
   Священник же тем временем, словно рассуждая сам с собою, задумчиво продолжал:
   – Такой крест, между прочим, по-ромейски [65 - Ромеями гордо именовали сами себя (а вслед за ними так называли их и русские) жители Византии, говорившие на греческом языке.] называется энколпионом! Оно, конечно, мал еще для него, да с такой великой святыней, Егорка…
   Он покосился на матерого тевтонского рыцаря, лежавшего с беспомощно раскинутыми руками бездыханным. И уже с нескрываемым уважением поправился:
   – Точнее, Георгий! Но всё-таки дам! Аксиос!
   И тут же перевел это не всем понятное слово на русский язык:
   – Достоин!

Первый шаг

   Ехал молодой князь со своей дружиной. Не по листу полю, а через дремучие муромские леса. На север. В далекую Ростовскую землю – самые отдаленные глухие и дикие владения стольного Киева.
   И Муром, и Ростов были дороги сердцу князя. Ведь на их столы (так в отличие от всех других заморских империй и царств на Руси поначалу назывались троны) были посажены любимые сыновья Владимира Красного Солнышка – Борис и Глеб. И дело было не только в том, что князь приходился им внучатым племянником. Он всегда восхищался их неслыханным подвигом! Не столько боевым, сколько духовным.
   Тот же Борис имел куда более сильную дружину, чем у Святополка, который, кстати, перед самой смертью был посажен Великим князем Владимиром вместе с женой и духовником в темницу за то, что не скрывал своего желания сразу после смерти отца повернуть Киев, как бы теперь сказали, с Востока на Запад. Но не пожелал Борис поднять меч на старшего брата и развязывать кровавую междоусобицу. А всецело предал себя в Божию волю, безусловно веря, что Бог попускает человеку только то, что действительно ему спасительно и полезно. Будь то сама смерть! И Глеб тоже, уже предупрежденный сестрой своей, княжной Предиславой, о гибели брата, поступил, как Борис.
   Оба они погибли, подавая пример, что на Руси все – от простого смерда до князя – должны жить по заповедям Христовым и все делать по любви к Богу и ближнему. И поэтому стали, как открыто говорят русские священники и монахи, страстотерпцами.
   Давно… давно пора признать их святыми, да ромеи никак не могут согласиться с тем, что не только у них, но и на Руси тоже могут быть свои святые! [66 - Однако прославление свв. Бориса и Глеба всё же состоялось через пять лет после описываемых событий. И сопровождалось великими чудесами. Когда мощи св. Бориса переложили в новую раку, вся церковь наполнилась благоуханием, что привело в ужас митрополита Георгия, который был долгим противником прославления князей-страстотерпцев. А рака св. Глеба остановилась в церковных дверях, и ее никак не могли внести в церковь, пока митрополит не прочитал молитву, а князья и весь народ долго пели: «Господи, помилуй!» Это не считая того, что один из князей приложил руку св. Глеба к ране на своей шее, и та исцелилась…]Слишком недавно она просвещена христианством, чтобы в ней уже явились угодники Божии…
   Молодой князь сам хотел всецело посвятить себя Богу и стать монахом. Да мудрые черноризцы отговорили его от этого. И вот теперь он был назначен отцом Всеволодом Ярославичем, любимым сыном самого Ярослава Мудрого, на далекий стол, в Ростово-Суздальский край. И ехал с дружиной туда, где некогда правил Борис, через бывшие владения своего другого великого деда – Глеба.
   Дорога была неопасна. Но… кто знает?
   Времена Соловья-разбойника, о которых поют на пирах гусляры, вроде уже миновали. Однако то тут, то там виднелись недавние следы языческих ритуальных костров. Значит, не перевелись еще до конца, не выкорчеваны, как корни старого дерева, мстительные жрецы. И подстрекаемые ими, особенно в трудные голодные годы, местные жители порой нападали на проезжавших через эти леса христиан. А если они соберутся в великом множестве, то застигнутой врасплох даже хорошо вооруженной дружине может прийтись ох как несладко!
   Поэтому князь без устали зорко следил за всем, что происходит вокруг. И всё делал сам. Скакал в разведку. Выставлял и проверял, да по нескольку раз среди каждой ночи, сторожевые посты. Следил за тем, как готовилась еда, за строгим порядком во время пути и на привалах.
   Бывалые дружинники только диву давались. Хотя, конечно, ничего особенного в этом не было. Все знали, как воспитываются будущие князья.
   В три от роду года следовало сажание на коня – так назывался обычай посвящения, казалось бы, совсем еще маленького человека в мужчины. Затем княжича сызмальства обучали Закону Божию, грамоте, счету, мировой и родной истории, а также не щадя учили владеть любым видом оружия: как привычным русским, так и чужим, умению ориентироваться на местности и правильно вести бой. Совсем юными их брали охотиться на диких зверей и на войны. Рановато, конечно… Но ведь в те времена – вражьих стрел, голода, непосильных трудов, заразных моров – за редкими исключениями, люди подолгу не жили. Поэтому следовало спешить, чтобы успеть многое сделать в жизни.
   Но и после такой подготовки некоторые молодые князья были с ленцой и беспечны. А этот… Этот – все успевал делать. Да еще и – молиться! Точнее, творить краткую молитву даже во время своих беспрестанных забот.
   Еще в начале похода наблюдательные воины приметили, что губы их князя все время чуть приметно шевелились. А тот, кто вдруг оказывался рядом, иногда мог расслышать: «Господи, помилуй!»
   Так, по молитвам и усердию молодого князя боевой отряд без потерь и отставших успешно добрался до Ростова. Где князь сразу же принялся строить самые что ни на есть великие планы.
   Расширить и укрепить новыми крепостями Ростов и Суздаль. В Суздале – поставить первый в этих, пока еще диких Ростово-Суздальских краях каменный храм. Заложить (по другим летописным источникам, начать строить) только лишь обозначенный город на Клязьме [67 - Нынешний Владимир.]. Заселить многолюдно эти города и села…
   Даже самые старшие дружинники глядели на своего князя уже с нескрываемым уважением. И с уверенностью предполагали: если сейчас, всего в тринадцать лет, он таков, то в дальнейшем каков же будет?
   А имя-то… имя у него какое звучное! Данное в честь прадеда Владимира Красного Солнышка и деда – византийского императора Константина IX Мономаха:
   Владимир Мономах!

Цена свободы

   Так это было или нет…
   Да простят меня ученые историки и излишне доверчивые читатели, но благодаря свойствам, присущим русскому человеку, тем более в самом юном, горячем возрасте, это могло быть именно так. Или приблизительно так…
   Шла на Руси великая Смута [68 - Великая Смута — XVI–XVII вв.]. И брел по дороге куда глаза глядят мальчик-сирота.
   Отца с матерью его убили ляхи [69 - Так в то время назывались пришедшие с захватническими целями на Русь поляки.]. Дом спалили с досады, что в нем не нашлось ничего ценного, те казаки, от которых русским людям доставалось лиха порой не меньше, чем от иноземных захватчиков. Родственники тоже – либо погибли, либо попрятались кто куда.
   Остался один он.
   Шел сторожко. Даже на такого, оборванного и худого, могли позариться отряды ляхов или свои-чужие. А что, свяжут по рукам и ногам, бросят поперек коня – и в рабство!
   Шел мальчик, шел… Вдруг слышит – в кустах стон.
   «Человек, которого можно бояться, стонать не будет…» – сразу смекнул он.
   Наоборот, там наверняка тот, кому нужно помочь!
   Мальчик смело свернул с дороги. И увидел лежащего на земле окровавленного мужчину в монашеском одеянии.
   – Вот! – из последних сил, без лишних слов протянул тот слабеющей рукой покрытый темными пятнами лист. – Это важная срочная грамота. Из Сергиевой Лавры. Передай в Нижний. Козьме Минину. Там его каждый знает…
   – Но ты ведь ранен! Тебя нужно перевязать! – воскликнул мальчик.
   И услышал:
   – Поздно, я уже убит. Сначала Русь спасать надо. После меня похороните!
   И глаза монаха остановились…
   Выполняя его приказ, мальчик не мешкая направился в Нижний Новгород.
   Козьму Минина он нашел сразу. Тот был на площади и с возвышения призывал народ отдать последнее, чтобы спасти Отечество. Вплоть до того, что продать детей в рабство, а потом, после победы, выкупить!
   Ремесленники и бедные люди складывали на мостовую всё, что у них было ценного. Купцы и зажиточные горожане, нерешительно переглядываясь, переминались с ноги на ногу.
   Взяв у мальчика грамоту, Козьма Минин, насколько мог различить сквозь засохшую кровь буквы, изучил ее, а затем громко зачитал всем.
   На некоторых из богатых это подействовало.
   И тогда мальчик, вспомнив всё то, что с ним было и что он видел на бедной Руси, думая о лежавшем у дороги непогребенным гонце-монахе, отчаянно прокричал:
   – У меня ничего нет! Даже родителей, которые могли бы продать меня в рабство… Но я сам… слышите, вы, – сам отдаю вам себя. За меня скупщики рабов дадут столько монет, что можно будет купить несколько сабель! Правду говорю! Ведь я, привычный помогать взрослым в поле, обучен грамоте, могу даже петь! Хотите, спою?
   Ах ты, поле-полюшко!
   Ох, ты горе-горюшко…
   – звонко затянул он. Но допеть до конца ему не дали. Раздались громкие женские рыдания. Даже суровые, видавшие виды мужики и те закусили губу.
   И тут, наконец, срывая с поясов кошели и с пальцев золотые перстни, двинулись к возвышению на площади богачи. И с размаху принялись бросать всё это наземь. Не отставали от них жены и взрослые дочери, отдавая на благое всеобщее дело жемчужные ожерелья, янтарные бусы, яхонтовые колечки…
   Протягивавший с готовностью свои руки для того, чтобы их связали веревкой, мальчик с радостью видел, что не зря он пришел сюда, не зря так торопил поспешать гонец.
   Вот только… никто не собирался делать его рабом. Наоборот, кто-то набросил на озябшие плечи овчинный полушубок. Кто-то дал большой ломоть хлеба. Кто-то с кем-то даже заспорил за право взять его как родного сына в свою семью.
   И наконец, подошедшие монахи сказали:
   – Ну что ты так стоишь? Опусти руки! Ты еще пригодишься свободной Руси – свободным! А пока покажи нам, где остался не добравшийся до нас гонец, чтобы мы смогли по чину, достойно похоронить героя!

Напрасная затея

   1620-е годы… Закончилась Смута. Прошло без малого десять лет.
   На русском троне – совсем повзрослевший царь Михаил Феодорович. И рядом с ним его отец, патриарх Филарет [70 - Имя Филарет знатному боярину Фёдору Никитичу Романову, сыну племянника первой жены самого Ивана Грозного, было дано при насильном постриге в монахи по приказу Бориса Годунова, который, опасаясь возможного соперничества за власть, решил таким способом лишить его права на престол. Тогда же была пострижена и супруга опального боярина Ксения Ивановна, ставшая инокиней Марфой.], также именовавшийся Великим государем [71 - Государственные грамоты того времени писались от имени царя и патриарха.]. Самые что ни на есть достойные люди того времени.
   С годами мало-помалу наладилась жизнь. Отстроились вместо сожженных – новые дома… Веси. Города… Восстановились разоренные хозяйства.
   И, наконец, первый показатель устоявшегося мира: мальчишки впервые захотели поиграть в войну. В какую? Конечно, в последнюю!
   Правда, видеть своими глазами они ее не видели. Потому что родились уже после победы. Но от родителей и старших братьев много знали о ней.
   От слов тут же перешли к делу. Смастерили деревянные сабли, пики. Даже пару пушек из не очень толстых стволов поваленного грозой дерева при помощи одноногого деда Макара, кстати, пострадавшего так в ту войну, соорудили.
   – И во что же мы будем играть? – когда все было готово, уточнил самый старший из мальчишек.
   Можно было, например, в освобождение ополчением Минина и Пожарского Москвы… в осаду Троицкой Лавры преподобного Сергия… просто разыграть сражение между русскими и поляками… Но все в один голос закричали:
   – В Ивана Сусанина!
   Подвиг этого крестьянина, спасшего ценой собственной жизни тогда совсем юного царя, был на устах у всех. Вся Русь – да об этом и в Царской грамоте еще от 1619 года было сказано – знала: царь Михаил Романов и мать его, инокиня Марфа, жили в своей костромской вотчине, в селе Домнине. Проведавший о том польско-литовский отряд решил захватить Михаила Феодоровича. Схватив жившего неподалеку вотчинного старосту Ивана Сусанина, они приказали тому показать им дорогу. Сусанин сделал вид, что согласился, но… повел их в противоположную сторону. А в Домнино спешно отправил своего зятя, дабы тот предупредил царя о смертельной опасности. Догадавшись, что Иван Сусанин их перехитрил, захватчики подвергли его тяжким пыткам, а когда он и тут отказался выдавать царя, в ярости изрубили на мелкие куски…
   Ну во что еще после такого можно играть?
   Только вот беда – все как один хотели быть только русскими. И никто не желал становиться, даже на время, ляхом. Тем более – их главарем!
   Попытались было уговорить мальчика, чей отец служил в похожем на переметную суму отряде казаков и после войны долго каялся перед всем людом за то горе, что причинил своим. Но тот со слезами принялся бить себя кулаком в грудь и умолять: всё что угодно, только не это!
   – А кем же ты хочешь тогда быть? – с ехидной усмешкой спросил у него старший.
   – Иваном Сусаниным… – чуть слышно прошептал в ответ сын казака.
   – Что?! – в один голос возмущенно воскликнули все.
   – Кто – ты?!
   – Самим Иваном Сусаниным?!
   – Да! Я! Им!!! – вдруг в порыве отчаяния закричал мальчик. – Хотите, прямо по-настоящему изрубите меня саблями! Тоже чтоб на кусочки! Может, хоть так тогда грех моего отца искуплю…
   Ему поверили. И после этого уже никогда не относились к нему с презрением, как прежде. Но быть Сусаниным не позволили. Тем более что каждый, и особенно старший, жаждал быть им.
   А захватчиками, то есть врагами Руси и царя, по-прежнему – никто!
   Спорили-спорили… Судили-рядили… Однако никак не могли договориться.
   И… снова принялись играть в порядком уже поднадоевшие салочки [72 - Старинная игра, имеющая множество вариантов. Самый обычный – все участники разбегаются, а водящий их ловит. Он должен осалить, т. е. опятнать другого рукой, передав ему тем самым дальнейшее ведение игры.].

Царские поклоны

   Узнал сын купца из разговоров покупателей в их большой, шумной лавке, что царь Алексей Михайлович [73 - Алексей Михайлович Тишайший — второй русский царь из династии Романовых, правил в 1645–1676 гг.] в Великий пост каждый день три или даже пять тысяч земных поклонов кладет. И решил попробовать, на себе испытать – что это такое! Ведь самое большее, что ему приходилось делать, – так это положить подряд двадцать поклонов. За то, что во время службы он однажды на всю церковь рассмеялся. Отвлекся, грешным делом, и вспомнил что-то веселое.
   Ничего, в его-то мальчишеские годы тело послушное, быстрое. Так он мигом эту епитимию, или, как назвал ее священник, «не наказание – но духовное врачевание», выполнил. А тут – несколько тысяч! Любопытно, осилит?
   Выбрал после работы сын купца удобное время и давай перед иконами земно кланяться.
   Купец в дом зашел, застал за таким занятием сына. И одобрил:
   – Ну-ну, дело полезное!
   Но потом глядит: час прошел… другой… А сын всё не останавливается.
   Не выдержал тогда купец:
   – А ну-ка, говори, что ты там еще натворил? Признаешься – за правду только половину шкуры кнутом спущу, а коли я сам обо всём проведаю, то и вторую не помилую!
   Встал сын покорно перед отцом. Пот с лица градом. Ноги подкашиваются. И, тяжко дыша, ответил:
   – Да ничего я худого не сделал…
   – А чего же тогда пол лбом прошибаешь?
   – Так ведь царь…
   И сын купца поведал о том, что сегодня услышал и что он после этого захотел сделать.
   – И сколько уже успел положить поклонов? – полюбопытствовал купец.
   – Да пока только пятьсот, – беспомощно развел руками мальчик. – А уже ноги не держат… подкашиваются ноги-то…
   – Надо же! – покачал головой купец. – И это у такого маленького и легкого. А царь-то наш тучный, дородный! Точно три тысячи поклонов, говоришь?
   – Не знаю, может, и пять…
   – Вот мы даже точно не знаем сколько – хотя сами и одну тысячу, по нашей немощи от грехов, не осилим! – жестом веля сыну сесть на лавку, проворчал купец.
   Но затем подумал-подумал и вдруг просветлел лицом, радуясь не только за одного благочестивого царя, но и всю Русь, за которую тот так молился. И с небывалым удовлетворением сказал:
   – Зато знает Сам Бог!

Царские дети

   В гости к брату приехал возвысившийся до важного сановника Сашин дядя.
   Как положено, начались ахи, охи… Расспросы. Ответы.
   – Так ты что, теперь в царском дворце бываешь?
   – Конечно! Разумеется, по делам службы, с докладами.
   – И царя часто видишь?
   – Вот так же, как и тебя!
   – А его детей? – подал голос Саша.
   – И их тоже! Только гораздо реже!
   – Эх, и почему я не сын царя? – с завистью вздохнул Саша. – Спал бы сколько хотел. Ел бы все самое вкусное!
   – Ты так думаешь? – усмехнулся дядя. – Я тоже по наивности поначалу полагал, что царские дети ведут изнеженный образ жизни. Но когда узнал, каково им приходится на самом деле…
   И он поведал, что сыновья и даже дочери государя императора спят только на жестком, едят самую простую пищу, причем очень воздержанно, воспитываются в крайней строгости. С наказаниями за малейшие провинности. И вообще живут в таких условиях, что даже спартанцы, прославившиеся в античном мире своим умением терпеть самые суровые условия, и те вряд ли бы выдержали!
   А на церковную службу они ходят не раз в неделю и по большим праздникам, как многие люди теперь, в середине девятнадцатого века, но – каждый день!
   Кроме того, продолжал дядя, их так серьезно учат, точнее, готовят к государственной службе на самом высоком и даже высочайшем уровне, что вам, гимназистам, в самом кошмарном сне не приснится!
   – Да-а, – услышав всё это, удивленно покачал головой Саша и с облегчением выдохнул: – Хорошо всё-таки, что я сын простого дворянина, а не царя!

Черный год

   Шел трамвай по Москве. Летом 1918 года.
   Конечно же, он был совсем не похож на современный. Но в нем так же, как и теперь, сидели и стояли люди. Одни разговаривали. Другие что-то читали. Третьи молча смотрели в окно. Хотя… на что там было смотреть?
   На то, что осталось от разрушенных большевиками памятников особенно ненавистным им людям? Пустой, без радовавшего совсем недавно бюста Козьмы Минина, постамент?.. Изуродованную скульптуру Ивана Сусанина?..
   Проезжая мимо бывшей Сусанинской площади, переименованной новой властью в площадь Революции, мужчина почтенного вида, очевидно, ученый или писатель, печально посмотрел на своего юного сына, глубоко вздохнул, и оба они беспомощно развели руками. Это не осталось без внимания сидевшего позади человека в кожаной, несмотря на жару, куртке. Он тоже переглянулся с сопровождавшим его матросом с большим маузером в деревянной кобуре. Но, поразмыслив, лениво махнул рукой: мол, не будем тратить на такую мелочь силы и время!
   Поэтому трамвай продолжал движение без каких-то особых происшествий, которые нередко бывали в нем.
   Так продолжалось до того момента, когда на подножку вскочил мальчишка – разносчик газет – и звонко закричал:
   – Новость! Самая последняя невероятная новость! Расстрелян бывший царь Николай! Вместе со всем своим царским семейством!
   Газеты были расхватаны в мгновение ока. Тут же послышались всхлипывания двух поспешивших поскорее покинуть трамвай старушек. И раздались восклицания:
   – Давно пора!
   – Допрыгался самодержец!
   – Туда ему и дорога!
   Ни одного протеста или хотя бы сожаления…
   – Как же так? – порывисто схватил за руку побледневшего отца мальчик. – Ведь у нас всегда так любили царей! И этого тоже! Ты сам рассказывал, с каким восторгом отмечали трехсотлетие династии Романовых. И вдруг – расстреляли… За что? Почему?
   – Видишь ли, – не замечая, что к их разговору сзади внимательно прислушиваются двое, ответил мужчина, – не зря подмечено нашими настоящими, а не этими, нынешними, мыслителями, что русский человек с Богом – это лучший человек в мире, а без Бога – страшней самого жуткого зверя. А Михаил Юрьевич Лермонтов – так тот прямо писал:

     Настанет год, России черный год,
     Когда царей корона упадет…

   Только тут он увидел устремленные на него две пары глаз и, спохватившись, торопливо потянул сына к выходу. Но было уже поздно.
   – Именем революции, гражданин, – мгновенно встав, догнал его мужчина в кожанке. – Вы задержаны! Молодой человек, разумеется, может возвращаться домой. А вот вы извольте пройти вместе с нами!
   – Нет! – заслоняя отца своим хрупким тельцем, закричал мальчик.
   – Игорь, делай всё так, как велит тебе этот дядя! – строго сказал отец и насильно усадил его на сиденье. Затем, разогнувшись, дрогнувшим от волнения голосом спросил: – За что? На каком основании?
   И услышал в ответ неопределенно-вежливое:
   – Там всё узнаете!
   – Идем-идем, контра! Заодно и этого Лермонтова, где он живет, явки, пароли, всё нам выдашь! – грозно добавил матрос, красноречиво похлопывая грубыми пальцами по кобуре маузера.
   Мужчина в кожанке виновато усмехнулся: мол, видите, с кем нам приходится работать?
   Но задержанный пассажир, оставив в продолжившем путь трамвае сына, смотрел невидящим взором вокруг и ясно видел совсем другое. То, что Россия осталась теперь не только без царя.
   Но и без Бога…

Испытание веры

   – Батюшка! Матушка! – вбежав в избу, закричал Андрейка. – А Бога-то, оказывается, нет!
   – То есть как это нет? – опешили отец с матерью, глядя на возбужденного сына.
   – А вот так! Нет, и всё! Дяденька со звездой на фуражке, в черной кожанке, что только что приехал в тачанке с отрядом красных из города, так сказал! Он велел всем взрослым собраться у храма, вот я и прибежал!
   – Да он-то ладно, но у тебя как язык от таких слов не отсох?! – возмутилась мать.
   – Нет, говоришь?
   Отец медленно вытянул из штанов ремень. Поднял его над головой повыше.
   – Ай, не надо! Ради Бога, прости! – заверещал мальчик.
   – Ага! Так, стало быть, всё-таки есть Бог?!
   – Есть, есть! Только не бей…
   – Да, поослабла вера в народе, – проворчал отец.
   И невольно задумался: а что скажет он сам, когда этот «дяденька» – комиссар, без сомнения, – повелит ему вместе с остальными мужиками, как это было сделано в соседнем селе, жечь иконы и срывать с купола крест? Да не под каким-то ремнем или даже плетью, а под смертельным взглядом дула винтовки!
   И медленно опустил руку…

Прозрение

   Когда в 1941 году Володькиного отца взяли на фронт, в доме появилась икона. Большая, старинная, с добрым ликом Христа на светлом полотенце.
   Мать отца, Володькина бабушка, сохранила ее просто чудом.
   Раньше, как она говаривала, в доме было много икон. И Пресвятой Богородицы… И Николая Чудотворца… И даже всех-всех святых!
   Но ее муж, встав на сторону красных, однажды в угаре большевизма, еще хуже чем в пьяном, изрубил их топором на огороде. Да и пожег в костре.
   – За что вскоре и сам был иссечен шашками белых! – вздыхая, объясняла бабушка.
   И добавляла, что она, прибежав откуда-то домой в самую последнюю минуту, успела схватить только эту икону. Прижала ее к груди и заявила:
   – Руби и меня вместе с ней, муженек!
   Пожалел Володькин дед жену. И бабушка спрятала икону так, что теперь и сама еле нашла. Но – отыскала! Поставила на старое место, в красном углу. И теперь, просыпаясь, каждую ночь мальчик видел бабушку стоящей перед ней на коленях.
   Потом, когда в село пришли первые похоронки на убитых мужчин и раздались душераздирающие вопли молодых женщин, которые в одночасье сделались вдовами, к бабушке присоединилась и мать Володьки.
   «Как только у них сил хватает, чтобы еще и работать днем?» – недоумевал он.
   А потом и сам не понял как, но поднялся с постели и тоже встал перед иконой. Хоть и учили в школе, что Бога нет, а религия – это опиум для народа, – на колени! Уж так ему хотелось, чтобы вернулся живым отец!
   Бабушка и мама в один голос уговаривали его:
   – Ты иди спи, сынок! Тебе ведь еще завтра учиться!
   – А вам? – возражал полусонным голосом Володька, с каждым разом молясь перед иконой все дольше и дольше…
   …А потом пришла Победа. И возвратился отец.
   Бывают вещи, описать которые невозможно никакими словами и никакими красками. Их можно только раз пережить и после вспоминать всю жизнь!
   Войдя в дом, отец крепко-накрепко обнял родных. И, оглядевшись, прошептал:
   – Всё как прежде. Будто и не уходил никуда…
   Иконы он даже не заметил.
   Да и как он мог это сделать – Володька-то прекрасно видел, что глаза его полны слез!
   А отец продолжал:
   – Не знаю, как я и вернулся-то! Если подсчитать, почти всех… да не почти, а всех, с кем начинал, похоронил… Нет, мне тоже, конечно, досталось! Всё-таки три ранения да контузия. Но ведь жив…
   Жив! Только никак не пойму – как? Почему?!
   Тут он заметил наконец икону, мерцающий огонек лампадки. Внимательно посмотрел на мать, на жену, на сына. Пробормотал:
   – Так вот оно, значит, что!
   И не то чтобы опустился, а – рухнул на колени перед иконой…

Такое время… [74 - Второй век до Р. X.]

   Старший сын Агафокла – Алфей – совершил непростительную ошибку.
   Отцу, срочно отбывавшему на корабле с товарами в Боспорское царство, некогда было сразу разбираться со всё. Но он пообещал по возвращении наказать его самым строгим образом, вплоть до лишения права наследства! Хотя мальчику было всего десять лет, он уже действительно считался законным наследником состояния своего отца – владельца гончарной мастерской в небольшом приморском городе Томы, расположенном на самой границе с воинственными варварскими племенами.
   Наследство было немалое. Ведь мастерскую они держали большую. В ней на хозяина работали целых десять рабов! Семеро взрослых и трое детей.
   Только не лишение наследства и то, что отец передаст его младшему сыну, пугало Алфея. А то, что, судя по словам Агафокла, ему придется навсегда расстаться со своим лучшим другом. Дело было в том, что он подружился со своим ровесником – тихим и мирным сирийцем Буллом.
   И всё-то бы ничего… Да беда была в том, что мальчик являлся их рабом. В этом и заключалось его преступление.
   Конечно, на людях они не показывали своей дружбы. Но разве что утаишь в собственном доме, каким бы большим он ни был?
   Кто-то увидел, как господский сын делится с мальчиком-рабом вкусной едой и они вместе играют. Может, то были завистливые работники из мастерской или домашние слуги. А то и младший брат, известный любитель поябедничать. Так или иначе, тайное стало явным. Прознал об этом отец. И страшно разгневался.
   Алфей с ужасом, причем не столько за себя, сколько за друга, которому грозило бичевание у позорного столба в центре двора, ожидал его возвращения. Но…
   Агафокл неожиданно вернулся на удивление добрым и мирным. Уж очень удачным было на этот раз его плавание.
   Сначала он выгодно сразу сбыл все свои товары. Затем купил на вырученные деньги новые. Еще более успешно перепродал их в другом месте. И наконец прибыл с такой суммой, о которой даже мечтать не мог!
   Поняв, что сурового наказания им с Буллом удалось избежать, Алфей решил воспользоваться таким моментом и попросил отца отпустить своего друга на свободу. Увы! Хоть у Агафокла и было самое прекрасное настроение, но он наставительно и с упреком сказал:
   – Нельзя. Не могу. Мы господа. А они – рабы! Так уж устроен этот мир…
   И без промедления продал Булла жестокому скупщику невольников, который отправлялся далеко-далеко, в другое царство…
   А еще через несколько дней на Томы внезапно напали варвары. Их нашествие было столь неожиданным и стремительным (а может, тут имело место предательство кого-то из своих!), что город не успел отразить этот дерзкий набег. И Агафокл с семейством даже толком понять ничего не смогли, как оказались в плену. А потом – и уводимыми на продажу в далекую Скифию.
   – Отец! Но за что? Почему? Как же так?! – обнимая плачущего младшего брата, со слезами на глазах простонал Алфей.
   И… вновь услышал все те же слова, разве что сказанные теперь уже не надменным, а горестным тоном:
   – Что делать, сынок? Уж таково время! Мы – рабы. А они – господа…

Камень продажи

   На камне продажи [75 - Так назывался высокий помост на рыночной площади, на котором продавали рабов.] стояла большая и дружная семья, бывшая совсем недавно самой счастливой. Отец. Мать. И пятеро детей. Три сына и две дочери. Самой старшей – тринадцать лет. Младшему всего три годика…
   Войско непобедимого Рима захватило их царство. Сожгло непокорную столицу.
   Разъяренный оказанным сопротивлением, а также чтобы дать наглядный урок всем другим, полководец-легат приказал своим воинам даже окрестные поля засыпать солью, чтобы на них больше ничего не произрастало. А всех пленников провести в своем триумфе по «Вечному городу» и затем – продать в рабство.
   В связи с этим на площади городского рынка собралось великое множество покупателей со всего Римского мира. И просто любопытных зевак.
   Рыночные надзиратели зорко следили за пленниками, хотя тем просто некуда было бежать. Глашатаи, больше по привычке, чем того требовала необходимость, на все голоса расхваливали, как они называли вчерашних свободных людей, «товар». Цены благодаря огромному количеству пленников были на редкость низкими. И поэтому торг, без всяких уговоров и скидок, шел быстро.
   Выведенная на камень продажи семья поначалу, пока продавали других, стояла обнявшись. Но бдительные надзиратели вскоре оторвали всех друг от друга. И, недвусмысленно угрожая плетьми, разрешили только стоять рядом. Только… надолго ли?
   Надежд на то, что среди этой бушующей массы римлян найдется хоть один сердобольный человек, который пожалеет их и купит всех вместе, не было.
   Самый младший еще ничего не соображал. Зато остальные прекрасно понимали: одному покупателю нужен будет отец, который, несмотря на то что его голова была перевязана от полученных ран, выглядел очень сильным, выносливым человеком, а значит, ценным работником. Другому – мать. Сразу видно, прекрасная мастерица на все руки. Третьим – дети постарше: в подмастерья ремесленникам. Даже маленький, и тот имел, по напоминанию глашатаев, свою неоспоримую выгоду. Ведь со временем он станет самым послушным рабом, так как не вспомнит, что был когда-то свободным, и никогда не захочет сбежать…
   Наконец был объявлен торг и на эту семью. Не сговариваясь, все они крепко-накрепко прижались друг к другу и, рыдая, стали прощаться. Навсегда! Ведь неизвестно было, в какие страны и города развезут их новые господа.
   В то жестокое, которое мы, живущие ныне и жалующиеся на свои трудности, теперь и представить не можем, время…

Милостыня

   Девятилетний Евсей из Массилии, забежав от нечего делать с друзьями в порт, за которым бушевало штормящее море, увидел голодного, мокрого и стучавшего зубами от того, что совсем замерз, человека. Это был моряк, только что потерпевший кораблекрушение и чудом оставшийся в живых. Протягивая дрожащую ладонь, он просил… нет – умолял о помощи. Но увы!
   В порту, как всегда, было многолюдно. Однако все, словно не замечая его, шли мимо. Купцы жаловались друг другу на то, что из-за непогоды терпят убытки. Самые нетерпеливые искали отчаянного капитана, который рискнул бы вывести свое судно на такую высокую волну. Детвора просто посмеялась над нищим.
   И только один Евсей, отстав от ребят, остановился и принялся во все глаза глядеть на безнадежно опустившего голову моряка. А потом он достал из тайничка в одежде свою заветную драхму [76 - Древнегреческая серебряная монета. Ее покупательная способность была весьма высока: на нее день, а то и два могла прожить семья из нескольких человек.], единственное сокровище, которое подарили ему на день рождения родители. И… протянул несчастному. С какой же благодарностью тот схватил монету и даже принялся целовать подавшую ее руку…
   Евсей испуганно отдернул пальцы и услышал дружный детский хохот. Теперь уже мальчишки смеялись над ним.
   Дома его жестоко побил веревкой отец.
   – Ты что, не знаешь, что милостыня – непростительная слабость для уважающего себя человека? – приговаривал он так, чтобы сын хорошенько запомнил это. – Я не хочу, чтобы над моим сыном смеялись, а потом он сам, раздав всё, сделался нищим!
   Даже очень любившая и баловавшая Евсея мама и та не стала утешать его.
   «Отец прав – так было всегда!» – говорил ее взгляд.
   И всё равно, несмотря на боль и на то, что никто не понял его, Евсей ощущал себя почти счастливым. Так радостно и легко было на сердце.
   И наверняка он был бы полностью счастлив, если бы вдруг узнал, что именно в это самое время в далекой от Массилии и всего остального жестокого мира Палестине вышел на проповедь долгожданный Мессия-Спаситель! И что Он говорил не только о доброте, сострадании и о том, что следует подавать милостыню. Но и в век всеобщего зла – о Любви. Причем не временной, как всё и вся на этой земле.
   А – Вечной!

Первый подвиг

   Прошло всего пятнадцать лет с тех пор, как был распят и воскрес Иисус Христос.
   Мало кто в мире еще ведал о Спасителе человечества. Счастливое исключение составляли пока разве что только те, кто воочию видел Его и даже исцелился от безнадежных болезней. А также слушавшие теперь то, что говорил и заповедал Христос, от Его ближайших учеников – вышедших совсем недавно на всемирную проповедь апостолов.
   Благодаря удобным дорогам, проложенным повсюду при императоре Октавиане Августе [77 - Этот император особенно гордился тем, что после долгих войн установил на подвластной ему территории прочный мир, создал целую сеть новых, удобных, быстрых дорог и устранил препятствовавшие до этого повсюду безопасному продвижению многочисленные банды разбойников.], а на самом деле, как все и всегда, по Божию Промыслу, Благая Весть стала быстро распространяться по всем четырем сторонам погруженного во тьму света. Дошла она и до Каппадокии [78 - Каппадокия — превращенное римлянами в провинцию древнее царство, располагалось на востоке Малой Азии (территория современной Турции).].
   Этой провинции особенно повезло. Ведь здесь проповедовали святые апостолы: Петр, его родной брат Андрей и Павел. А первым епископом каппадокийской Церкви, согласно традиции, стал римский воин, сотник – ныне святой мученик Лонгин, который во время страданий Христа провозгласил: «Воистину это был Сын Божий!»
   Уже с первых лет существования христианства последователи новой веры здесь подвергались гонениям. Но, несмотря на это, верой зажигались все новые и новые души [79 - О чем сообщает в своих трудах архимандрит Георгий Хрисостом, протосинкелл (ближайший помощник архиерея, старший епархиальный архимандрит) митрополии Верийской – епархии Новых Земель Элладской Православной Церкви.]. Слыша, что Царство Небесное, по притче Христа, подобно бесценной жемчужине [80 - Точнее: подобно Царство Небесное купцу, ищущему хороших жемчужин, который, найдя одну драгоценную жемчужину, пошел и продал все, что имел, и купил ее (Мф. 13, 45–46).], обретши которую следует дорожить ею больше всего, даже больше самой жизни, люди – к сожалению, далеко не все, но самые благоразумные, – оставляли свою прежнюю веру и становились христианами. И правда: до этого они прекрасно знали, что земная жизнь конечна и временна. Для каждого, проживи он хоть сотню лет, когда-то приходит конец. Вон сколько древних и новых гробниц за городом, с самых незапамятных времен. Так в итоге будет и с каждым из них. И что дальше?
   А дальше… как, затаив дыхание, услышали они от апостола, сопровождавшего свои слова великими чудесами, то есть после смерти, оказывается, только и начнется самое главное. Блаженная Вечность! Или… вечная мука…
   Уверовав сами, родители старательно приобщали к спасительной вере и своих детей. А как иначе? Кто не хочет для своего ребенка вечного счастья? И кто, напротив, желает ему самого что ни на есть жуткого и несчастливого будущего, тем более не на несколько десятков лет, которые промелькнут быстрее мгновения, а – навеки! К тому же разлука с детьми томительна даже на час-другой. Что же тогда будет, если они разлучатся навечно?
   Вот так или примерно так думали и родители юноши по имени Кадм, родившегося уже после величайшего в истории человеческого рода события.
   Они проживали в одном маленьком каппадокийском городке, который за время своей трехтысячелетней истории столько раз менял названия, что ученые и сейчас спорят, какое из них самое древнее…
   Крестившись во Христа сами, отец с матерью крестили и своего единственного сына. Все вместе они по ночам ходили на тщательно скрываемые от чужих взоров церковные службы. А днем Кадм ходил в школу, помогал родителям, в свободное время играл со сверстниками…
   Однажды ребята затеяли старую игру, которая называлась «кто тебя ударил?». Один из них, по жребию, со вздохом становился спиной к остальным, приложив одну ладонь к уху, а другую выставив назад. По ней начинали звонко, иногда очень сильно и больно, ударять игравшие. После этого они делали самые удивленные и невинные лица и азартно кричали: «А ну, угадай, кто тебя ударил?» Если едва ли не доведенному до слез мальчику удавалось точно определить ударившего, тогда тот становился на его место…
   Раньше Кадм, будучи самым сильным во дворе, да еще на редкость терпеливым, охотно принимал в этом участие. Но на этот раз он невольно вспомнил, что именно так не уверовавшие во Христа иудеи издевались над Ним перед тем, как предать Его на распятие римскому прокуратору Понтию Пилату… [81 - Люди, державшие Иисуса, ругались над Ним и били Его; и, закрыв Его, ударяли Его по лицу и спрашивали Его: прореки, кто ударил Тебя? (Лк. 22, 63–64).] И – решительно отказался.
   – Почему? – изумились ребята.
   – Не буду, и всё! – твердо сказал Кадм.
   И направился прочь, не желая не только принимать участие, но даже видеть эту игру!
   Никто не решился остановить его. Тем более обидеть за столь открытый вызов. И явное неуважение ко всем! Но вслед понеслись язвительные насмешки и даже угрозы:
   – Это всё потому, что он отрекся от наших богов!
   – Да-да! И теперь – христианин!
   – Надо поскорее сказать об этом нашим родителям!
   – Пусть донесут кому следует…
   – Посмотрим, будет ли он тогда такой же смелый!
   Кадму хорошо было слышно каждое слово. Однако он еще более мужественно распрямил плечи.
   И даже не прибавил шагу!

Разные пути

   Встретились двое юношей из весьма почтенных семейств. В городе Пантикапей на Боспоре. В конце I века. Без малого две тысячи лет назад…
   Каждому было по двенадцать лет. То есть они вошли в тот возраст, когда уже выбирают путь для всей дальнейшей жизни. Конечно же, не без непреклонной воли и помощи родителей.
   Один из юношей, родом из Неаполя Скифского, сам с явными скифскими чертами, но носивший эллинское имя Леандр и безупречно говоривший на греческом языке, был чем-то крайне раздосадован и огорчен. Другой – Мирт, наоборот, радостен, и блаженная улыбка освещала его лицо.
   – Что случилось? – участливо спросил он. – Я чем-то могу тебе помочь?
   – Увы! – безнадежно развел руками Леандр. – Уже полгода мы с отцом пытаемся попасть на прием к нашему царю Савромату. Но тот либо на одной войне со скифами и другими варварами, либо занят подготовкой к другой. И как я уже начинаю подозревать, вряд ли когда освободится. А отцу так хотелось бы пристроить меня поближе к нему. Да и я, конечно, не против!
   Леандр помолчал и, в свою очередь, спросил:
   – А ты чего это такой довольный? Сияешь, как будто сегодня яркое солнце, а не такой скверный, пасмурный день!
   – А каким же мне еще быть? – удивился Мирт. – Ведь я только что предстоял перед Тем, Кто несравненно выше нашего Савромата!
   – Ты хочешь сказать, что только что вернулся из Рима? И видел самого императора?! – не поверил своим ушам Леандр.
   Да и как могло быть иначе? Ведь они виделись только вчера. А путь до столицы Римского мира и обратно хоть на самом быстром корабле – это не один месяц.
   Леандр несколько лет учился в школе вместе с Миртом. Друзьями и даже приятелями они никогда не были. Но Леандр прекрасно знал, что Мирт за всё это время ни разу не был уличен во лжи. Наоборот, отличался от всех остальных учеников тем, что, как бы ему это ни было невыгодно, говорил только правду. После чего у некоторых преподавателей рука порою не поднималась, чтобы наказать его розгами. Или стукнуть плашмя линейкой.
   Таким Мирт был всегда. Но сегодня… Сегодня он вдруг сказал то, чего ну просто никак, по мнению Леандра, не могло быть!
   «Неужели это тот самый случай, когда можно поймать Мирта на лжи? – злорадно подумал он. – Вот будет тогда возможность рассказать всем, как тщательно прятал он свое лицемерие!» Но Мирт своим ответом лишил его этих надежд и окончательно сбил с толку.
   – При чем тут император? – равнодушно пожал он плечами. – Домициан – тоже никто пред Ним!
   Леандр, словно ужаленный, испуганно завертел головой – не услышал ли кто из прохожих такие слова? Ведь при нынешнем цезаре возобновились наказания за нарушения закона об оскорблении императорского величества и римского народа. И доносчики были везде. Даже здесь, далеко от Рима. А если они что учуют, то за такую беседу могут серьезно пострадать не только родители, но и их будущее. Однако любопытство пересилило. И он уточнил:
   – Перед кем?
   – Пред моим Богом! – раздался уверенный ответ.
   – Да? И каким же именно: Зевсом? Аполлоном? Афиной? А может, Дионисом? – насмешливо посмотрел на своего одноклассника Леандр, не раз и не два ябедничавший учителям, что Мирт не бросает жертвенные зерна благовоний в огонь на треножники у скульптур богов или нарочно кидает их мимо! – И кто ты такой, чтобы тебя слушали небожители?
   – Я? Христианин! – невозмутимо ответил Мирт.
   – Что?! – уже в ужасе отшатнулся от него Леандр.
   Час от часу не легче! За дружескую беседу с христианами, объявленными государством вне закона, можно было угодить в тюрьму, а оттуда на каторгу в каменоломни или на казнь еще быстрей, чем за оскорбление его величества.
   А Мирт тем временем продолжал:
   – Ты вот всего лишь к царю никак не можешь попасть. А мы каждый день, как, например, сегодня на службе, бываем вместе с Богом, Творцом и Владыкой всей Вселенной! И даже каждую минуту – молясь! Двери нашего Бога всегда открыты для нас, и подход к Нему куда проще, чем к людям! Христос всегда и везде готов слушать и помогать нам!
   – Что же тогда при нынешнем богоравном императоре на вас опять начались массовые гонения? – язвительно осведомился Леандр. – Причем не только в Риме, как при Нероне, а уже и по всем провинциям! Ты что, не боишься потерять блестящее будущее, все те радости и блага, которые дарованы нам, свободнорожденным людям, наконец, саму жизнь?
   – Так ведь это только здесь! – Мирт широко обвел руками роскошные дворцы и языческие храмы, красивые деревья и фонтаны, всем своим видом показывая полное равнодушие ко всему земному, окружавшему его. – И всё когда-то непременно закончится. А потом? Что будет потом, после этой временной жизни, ты хоть когда-нибудь всерьез, до самого донышка сердца думал?
   Леандр, насупившись, промолчал, не зная, что на это ответить. С раннего детства ему было известно, что всех – от царя до раба – после смерти навечно ждет серый и мрачный Аид. Но этим, в отличие от того, что сказал Мирт, не похвастаешь. Да и пора было заканчивать этот разговор. Вон – уже один из прохожих, кажется, два или три раза, словно случайно, прошел мимо них…
   Леандр собрался солгать, что ему некогда, хотя на самом деле он никуда не торопился. Но Мирт сам завершил беседу, бесстрашно посеяв первые зерна своей веры в язычника. А дадут ли они спасительные всходы или нет, то ведал лишь Бог!
   – Ты всё еще никак не можешь определить свой дальнейший путь! – на прощание сказал он, впервые по-дружески положив ладонь на плечо Леандру. – А для меня он уже выбран окончательно и навсегда! Да, навечно!
   И его лицо, несмотря на то что впереди, на этом пути, наверняка будут мучительные пытки и казнь, может быть, даже сегодня, осветилось еще ярче, чем солнце в самый безоблачный день. Чего, как ни силился, никак не мог понять ни своим тонким эллинским умом, ни по-варварски грубым сердцем вконец ставший похожий обликом на дикого скифа Леандр.

Вечная радость

   Вернувшись в свой роскошный дом, знатная римская женщина принялась рассказывать мужу, сенатору, о том, что она только что видела.
   – Представляешь, – с возмущением говорила она, – только что на моих глазах по личному приказу вершившего суд императора после страшных пыток и мук обезглавили трех девочек. Старшей было двенадцать лет, средней десять, а младшей всего лишь девять. Ну прямо совсем как нашим детям!
   Сенатор с недоумением взглянул на жену:
   – Конечно, у Адриана в последнее время испортился характер от донимающей его подагры. И всю силу природной жестокости, которую сдерживал в себе до сих пор, он теперь выплеснул наружу. Уже погубил немало влиятельных и уважаемых людей. Но чтобы казнить детей, да еще и, как ты говоришь, малолетних… Что же такого они натворили?
   – Они – христиане, – ответила римлянка. На что сенатор, лишь отмахнувшись, сказал:
   – А, ну это совсем другое дело!
   – Но всё равно, ведь совсем еще дети, такие же, как наши с тобой сыновья! – зябко передернула плечами римлянка и злобно выкрикнула: – Это всё их мать. Она во всём виновата!
   Сенатор вопросительно взглянул на жену, и та пояснила:
   – Эта вдова-христианка воспитала своих дочерей так, чтобы их Бог был им дороже всего на свете, а все земные блага и даже саму жизнь они просто презирали! Я собственными ушами слышала, как они в ответ на повеление императора принести жертву нашим богам и даже – представь себе только! – ласковое обещание Адриана удочерить их [82 - У этого императора, правившего Римским миром в первой трети II в., действительно не было собственных детей, и, учитывая то, что он был человеком весьма сложной психологии, умея быть не только жестоким, но и милостивым, такое обещание вполне могло быть исполнено.], если они откажутся от их Бога, твердили приблизительно, по сути, одно и то же: «У нас есть Бог Небесный. Его детьми мы желаем остаться, а на твоих богов плюем и угроз твоих не боимся. Мы готовы пострадать и даже умереть ради дорогого Господа нашего Иисуса Христа!»
   Потрясенная увиденным, женщина стала перечислять:
   – Что только с ними не делали! Одну за другой – били, жгли огнем, строгали железными когтями до самых костей, бросали в котел, наполненный кипящей смолой и маслом. Младшая была даже ввергнута в жуткую печь. Но каким-то непостижимым чудом всё это не принесло им ни малейшего вреда…
   – Волшебство! – со знанием дела сказал сенатор. – Я уже не раз сталкивался с этим, когда по делам службы тоже вершил над христианами суд. И сам не поверил бы тем записям, что как положено вел писарь, если бы не видел всё, как и ты, своими собственными глазами [83 - Согласно строжайшему в исполнении до мелочей римскому праву, ход судебных разбирательств, вплоть до вопросов судей и ответов обвиняемых, фиксировался писарями-скрибами дословно, благодаря чему мы достоверно можем знать, как это было на самом деле.].
   Он покосился на статуи Юпитера, Аполлона и Марса, которые стояли у них в главном зале роскошного дома, и добавил:
   – Никогда не понимал и вот теперь не понимаю этих христиан! Ну что им стоит бросить несколько зерен благовоний на треножники перед почитаемыми веками богами? И доказать тем самым свою благонадежность императору и римскому народу? Вот я лично, как ты знаешь, не верю – ну не верю, и всё! – в этих богов, но ведь бросаю – и мы вот как с тобою живем! Многим на зависть! И дети наши бросают. И надеюсь, будут жить еще лучше!
   – А эти уже нет! – поддакивая мужу, с явным превосходством развела руками римлянка. – Поняв, что никакими пытками с ними ничего не удастся сделать, а уговорить отречься от Христа невозможно, Адриан в конце концов приказал палачу отрубить им головы. А мать, чтобы та подольше помучилась смертью детей, велел оставить живой и отпустить! [84 - Святая София, плача от радости, вызванной тем, что ее дочери сподобились лучшей участи, о которой может только мечтать, собственно, и рожденный для нее человек, а именно – вечного блаженства рядом с Богом, достойно погребла их тела за городом на высоком холме и на третий день сама, в усердной молитве, скончалась на их могиле. Она и сама не лишилась участия с ними в Царстве Небесном и мученического венца, потому что если не телом, то сердцем своим и она страдала за Христа!]
   – Вот-вот, так с ними всегда! – подтвердил сенатор. – Это же верх безумия – поступать как они!
   – И это когда мать их, представляешь, зовут Софией, что в переводе с греческого – «Премудрость»! – язвительно усмехнулась римлянка. – А своих дочерей она назвала Верой, Надеждой и Любовью, как я слышала, в честь главных христианских добродетелей!
   – О чем ты говоришь! Какая может быть сейчас вера, в кого? – поморщился сенатор, целиком и полностью убежденный в правоте своих слов. – А надежда на что? Да и любовь… Откуда ей взяться в нашем мире, где испокон веков властвуют сила и зло?
   …Прошли годы. Пролетели века. Промчались вот уже почти два тысячелетия. Давным-давно нет ни этого сенатора с женой, ни их детей… Даже от пышных мраморных гробниц ничего не осталось. И на этом можно было бы поставить в рассказе точку. Если бы не одно «но». Души-то их до сих пор живы! И пребывают в вечности. Мучительной – без веры: к чему она, когда после жизни каждый имеет возможность убедиться в существовании Бога и очевидности данной Им для спасения людям Истины! Без надежды… И увы, без любви, среди темных сил и сплошного зла. Страшная вечность…
   В отличие от той желанной блаженной Вечности, которой наслаждаются теперь святые девочки с их святой матерью, а также все те, кто поверил Христу и до конца пошел за Ним, несмотря ни на что [85 - День памяти святых мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии 17/30 сентября.].

Достойный наследник

   У одного злого могущественного царя был добрый сын.
   Каких только мер не предпринимал правитель, чтобы ожесточить сердце мальчика, сделав его таким образом достойным царского трона! Устраивал в цирке гладиаторские поединки. Травли зверей. Заставлял его присутствовать не только на них, но и на показательных пытках и казнях преступников. Всё было напрасно!
   Дело доходило до того, что, когда отец отправлялся с войском на очередную захватническую войну, его сын открывал темницы и выпускал из них всех невинно осужденных узников. А многих рабов, особенно стариков и детей, делал свободными. Уцелевших заморских зверей – и то он отправлял на кораблях туда, откуда их привезли…
   Царю даже пожаловаться на свое горе было некому.
   Единственный царь, с кем он находился в мире (по причине неменьшего могущества соседа), славился своим милосердием и добротой. В то время как его сын-наследник был чрезвычайно злым. То есть там всё было наоборот. И сосед наверняка бы не понял его.
   «Что… что будет после меня с моим царством?!» – день и ночь мучительно размышлял царь. Он стал даже подумывать – а не выдать ли одну из своих дочерей за принца-соседа? А что? Тогда бы со временем два царства объединились под твердой, жестокой рукой в одно, причем самое могущественное в мире. И никто бы не посмел разрушить то, что он создал с таким трудом!
   Возможно, так бы оно и стало. И царь, как это не раз и не два случалось в истории, в интересах будущего, как ни любил своего сына, сделал бы наследником трона – чужого. Но как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло!
   Несмотря на совсем еще юный возраст, принц-сосед вдруг коварно убил собственного отца. И – двинулся против соседа-царя войной.
   Только тут царь понял, как, оказывается, ему повезло с сыном! И со спокойной душой, не ожидая удара в спину, временно оставив сына на троне, отправился впервые не завоевывать чужие земли, а защищать свое царство…

Преддверие

   Страшная новость, передаваемая из уст в уста, судорогой пронеслась по всему стольному Киеву. Объявленный недавно главным богом Руси Перун, как объяснили всем, грозный и жестокий громовержец, покровитель войны и дружины князя, вместе с остальными, менее значимыми, тоже поставленными на холме, рядом с княжеским теремом, деревянными идолами, в благодарность за новую большую победу над племенем ятвягов, потребовал человеческих жертв. Так заявили киевские жрецы князю Владимиру. А главный жрец вдобавок уточнил, что в жертву должен быть принесен отрок или девица.
   И князь согласился.
   Теперь – дело только за жребием. На кого он падет? Кровавой жертвой деревянного истукана с серебряной головой и золотыми усами мог стать любой сын, любая дочь киевлян либо людей, основательно поселившихся в этом городе.
   Отцы и матери в панике принялись поскорее загонять домой игравших на улице детей. Да те и сами, прослышав, как всегда раньше всех, обо всём, со всех ног мчались под защиту родителей. Но разве это могло спасти их?
   Напряженное ожидание вскоре сменилось новой вестью. Опять-таки по живой цепочке, с выдохом облегчения, было сообщено: выбор пал на сына варяга Феодора.
   Этот викинг долгое время был воином. Служил самому византийскому императору. Жизнь в христианском государстве изменила его взгляды, он уверовал во Христа и крестился. Затем перебрался с юным сыном Иоанном в Киев, где далее собирался жить тихо и мирно. А оно – вон как вышло!
   Немногочисленные христиане, принявшие Крещение, по примеру мудрой княгини Ольги, бабушки нынешнего князя, шептали, что всё это нарочно подстроили жрецы. Наверняка они хотели унизить христианство, чтобы язычники потом говорили: «Смотрите, христиане тоже приносят своих детей в жертву Перуну, значит, наши боги сильнее их христианского Бога!» А остальным было всё равно. Главное – их дети остались целыми и невредимыми!
   В тот же день от очевидцев стали известны и совершенно неожиданные подробности. Посланные от жрецов сообщили Феодору:
   – Твоего сына избрали себе наши боги, да принесем его им в жертву!
   – Не боги это, а дерево, – решительно ответил мужественный воин. – Нынче есть, а завтра сгниет. Не едят они, не пьют и не говорят, но сделаны человеческими руками из дерева. Бог же Един, Ему служат греки и поклоняются. Он сотворил небо и землю, звезды и луну, солнце и человека и предназначил ему жить на земле. А эти боги что сотворили? Они сами сделаны. Не дам сына моего бесам!
   Тогда посланцы сообщили жрецам об отказе. И было отправлено множество вооруженных людей с приказом привести отрока силой. Однако не тут-то было! Бывалый воин Феодор и его сын, которого отец сызмальства обучил ратному мастерству, встав с ним в сенях [86 - Сенями в старинных русских домах называли устроенную на столбах крытую галерею второго этажа, на которую вела лестница.], с оружием в руках встретили врагов.
   – Дай сына своего, да принесем его богам! – вопила бесновавшаяся толпа.
   Но ответом было невозмутимое:
   – Если боги они, то пусть пошлют одного из богов и возьмут моего сына. А вы-то зачем совершаете им требы? [87 - Источник – «Повесть временных лет».]
   Видя, что в честном бою им не одолеть Феодора с сыном, осаждавшие коварно подрубили столбы, на которых стояла галерея дома. А затем толпой навалились на христиан-варягов и убили их…
   Тем же вечером многие видели проскакавшего мимо них на усталом коне князя Владимира. Большой любитель развлечений и хмельных празднеств, князь на этот раз почему-то прервал пышный победный пир. И вообще был как-то по-особенному не то чтобы хмур или весел – но задумчив… Со слов близких к князю старших дружинников, люди потом говорили, что его потрясло такое мужество Феодора.
   Владимир Святославич в свои двадцать лет был уже весьма опытным военным человеком. Он прекрасно понимал, что принять столь неравный бой и в одиночку противостоять толпе разъяренных людей с оружием мог только тот, кто ведает за собой правду. И чье дело по совести и закону – правое… Не оттого ли он вел себя так, что его вера, его Бог были ему важней грозного повеления князя? Добротного дома, семьи, немалого достатка, который он заслуженно приобрел, служа императору ромеев? Да, в конце концов, и того, что для любого и каждого дороже всего – самой жизни?
   Закончился этот, как станет потом понятно, во многом поворотный для всей истории Руси день. И вскоре пришла еще одна новость.
   В земле ромеев междоусобица. Военачальник Варда Фока поднял мятеж. Этот ромей был таким богатырем, что раненный им враг тут же испускал дух, а одним боевым кличем он мог привести в замешательство целый отряд врага! Под стать ему были и его воины…
   Не в силах совладать с ним своими силами, законный базилевс Василий со своим братом-соправителем Константином попросили у князя Руси военной помощи. А тот попросил взамен отправки шеститысячного корпуса отборных воинов себе в жены родную сестру императоров.
   Неслыханное дело! Чтобы Царьград [88 - Так на Руси часто называли Константинополь.]породнился с теми, кого испокон веков считает за диких варваров?!
   Однако так или иначе деваться ромеям было некуда. И они дали согласие, только при условии, что Владимир крестится сам и крестит народ Руси.
   Сказано – сделано! Объединенное войско руссов и греков в сражении под Хрисополем [89 - По другим источникам, у Абидоса. Хрисополъ — укрепленное место в Вифинии при Босфоре, против Константинополя. Абидос – древний город в Малой Азии, известный тем, что отсюда в свое время начал свой поход против персов Александр Македонский.] наголову разгромило мятежного Фоку. Но… базилевсы-братья не торопились отдавать за русского князя свою венценосную сестру… Тогда тот недолго думая осадил и взял ромейский град Корсунь в Тавриде [90 - Так в древности назывался Крым.]. Всё это грозило войной с самим Царьградом. А воевать с ним ох как опасно!
   Отец нынешнего князя, великий полководец Святослав, хоть и захватил сотни их городов, но в итоге и победы не одержал, и сам сгинул бесследно на Днепровских порогах… А теперь чего ждать? Что будет?
   А будет вот что: пройдет совсем немного времени – и, по одним источникам, через десять, а по другим, еще более убедительным – пять лет, Русь во главе со своим князем Владимиром, низвергнув в Днепр всех языческих идолов, обратится в истинную веру.
   И на месте мученической кончины святых Феодора и Иоанна святой равноапостольный князь Владимир повелит воздвигнуть Десятинную церковь в честь Успения Пресвятой Богородицы, которую освятят, как это доподлинно известно, 12 мая 996 года! [91 - Спустя почти тысячу лет, в 1908 году, во время раскопок в Киеве, у алтаря Десятинной церкви был обнаружен чудом сохранившийся нижний сруб деревянного дома мучеников варягов, который после расправы над ними сожгли разъяренные язычники…]

Новая вера

   К знатному киевскому купцу Будиславу пришел гонец. Он передал ему повеление князя Владимира завтра прийти к Днепру, чтобы принять новую веру. Вместе со всеми домашними!
   – Какую еще веру? – чтобы выгадать время на раздумье, уточнил купец, хотя прекрасно знал, что правитель с сопровождавшими его старшими дружинниками не так давно сам крестился в Корсуни [92 - Древнерусское название Херсонеса Таврического, города на месте современного Севастополя.]. И теперь у него один только Бог – Христос!
   Гонец подтвердил это и добавил:
   – Не советую уклоняться, Будислав. Князь, отправляя меня, предупредил: «Кто не придет, тот мне не друг!»
   – Так и сказал?
   – Так и сказал!
   Оставшись один, купец поскреб в затылке всей пятерней. Да-а… Особой охоты идти не было. Ему и с Перуном да остальными идолами неплохо жилось. Но с Владимиром лучше не спорить. Те далеко, и еще неизвестно, придут ли, если вдруг что, на подмогу, а этот – рядом! И велел всем, от мала до велика, собираться!
   Женщины, понятное дело, заголосили. Однако безропотно стали готовиться. Слова мужа и отца – закон. Так же, как для него самого – слово князя!
   С опаской пошел на следующий день вместе с отцом и его десятилетний сын Любим.
   И вот ведь как бывает. Ожидали они самого худшего. А вышло как нельзя лучше!
   На берегу Днепра было великое множество народа. Одни люди, и таких оказалось большинство, радовались, узнав много хорошего о новой вере. Другие украдкой от князя и его дружинников плакали, жалея Перуна, которого прямо со склона столкнули в реку и с криками «выдубай!» [93 - «Выплыви!»] оттолкнули подальше от берега крючьями. Третьи опасались немедленной и жестокой мести со стороны этого кровожадного, даже до человеческих жертв, «бога». Но никакой мести не последовало!
   Наоборот, всё было очень красиво, торжественно и чинно.
   Любим вслед за отцом трижды окунулся с головой в освященные воды Днепра и получил маленький, выточенный из гладкого камня крестик на шею. Правда, от какого-то охватившего его вдруг волнения он мало что запомнил. Да и совсем ничего соображал в происходившем. Однако зато потом, когда со временем начал ходить на службу в храм, окончательно вырос и всё узнал, новая вера так пришлась по душе, что ему захотелось уже сознательно, и чтоб всё запомнить, креститься еще раз… Но это, по словам ромейского пресвитера [94 - То есть прибывшего из Византии священника.], согласно строгим правилам, было уже невозможно.
   Да и как стало ясно после утешительного объяснения – незачем!

Ошеломление

   Вернувшись из очередного похода, воевода с удивлением посмотрел на подросших за время его отсутствия сыновей-погодков. Несмотря на то что старшему было всего шесть, а младшему пять лет, покачал головой:
   – Надо ж… Совсем уже взрослые!
   Затем день молчал, тяжело ворочаясь на постели от старых и новых ран. А на следующий сказал супруге:
   – Пора!
   И – благо выдалась короткая передышка в беспрестанных войнах – сам принялся обучать своих чад ратному мастерству. Всё как положено.
   Мальчиков уже научили молиться, читать Псалтирь, считать и писать, да и другим необходимым наукам. Как с удовлетворением выяснил отец, они хорошо знали историю родной земли, которую вскоре придется им защищать. То есть будут понимать, за что проливают кровь. Ну, а то, что еще маленькие… Время-то какое! Сплошные междоусобицы да коварные набеги половцев.
   Княжеские сыновья – и то с двенадцати, а при острой нужде и в одиннадцать лет уже начинают военный путь. И то правда – где еще лучше научишься этому трудному мужскому делу, как не в настоящем бою?
   Конечно, по бокам у них пока зоркие телохранители. Чуть что – защитят! Но впереди – враг. Острия длинных копий. Стальная тяжесть разящих мечей, усеянных шипами булав. Смертоносные жала стрел.
   И тут вся надежда только на Бога. Да на свое умение владеть щитом и оружием.
   Поэтому чем раньше научить, тем лучше. И тот не любит, а губит свое чадо, кто как следует не подготовит его к будущей жизни. Не важно, сын ли он князя, воеводы, ремесленника или купца. К любому труду!
   Для начала воевода вынес на просторный двор наши русские щиты и прямые мечи, копья… лук, стрелы, а также кривые сабли половцев… их луки… дальнобойный арбалет латинян…
   Он знал, что делал. Нужно уметь привычно и ловко владеть как своим, так и чужим – всяким оружием. Мало ли какое попадет в твои руки во время жаркой сечи? Тогда уже поздно будет учиться…
   Разложив всё это на зеленой траве пологого бугорка, воевода с легким стоном разогнулся. А его сыновья… Мальчишки есть мальчишки! Увидев не деревянные, какими играли до этого, а взрослые мечи, они с восторженными криками бросились к ним. Но отец остановил их:
   – Погодь!
   И, начиная первый урок, строго спросил:
   – Что в бою самое главное?
   – Уметь драться насмерть! – смело рубанул ладошкой по воздуху старший.
   – Защищаться от стрел! – осторожно выставил перед собой ладонь, словно щит, младший.
   Воевода отрицательно покачал головой.
   – Молитва! – весомо, по собственному опыту знающий истинную цену этого слова, сказал он и неторопливо принялся объяснять: – Разумеется, всегда, во всех случаях жизни следует предавать себя в Божию волю и просить у Него помощи. А как иначе? Ведь Христос сказал: без Мене не можете творити ничесоже [95 - В переводе с церковнославянского: без Меня не можете делать ничего (Ин. 15, 5).]. Но в бою, где твоя душа висит на волоске, особо! Сам великий князь Владимир Мономах, которого я видел, когда был еще таким, какие сейчас вы, непрестанно молился. Не важно: во время мира ли, в походах, в сражениях. И всегда побеждал! Бог хранил его! Так чтобы было и у вас! Намотайте это себе на ус! Или пока – на свои вихры!
   Усмехнувшись, воевода покрутил свои длинные, цвета спелой пшеницы усы. И вновь сделал строгое лицо.
   – Теперь дальше. Перво-наперво помолились перед боем. Потом – молитесь в бою. А в самом сражении что творите?
   Глаза мальчиков вновь загорелись.
   – Беру меч – и голова с плеч! – азартно выкрикнул старший.
   – Чья голова? – почему-то с явным недовольством уточнил воевода.
   – Не моя, конечно! А любого, кто встанет на моем пути!
   – Д-да… – Воевода уже сурово сдвинул брови и обратился к младшему: – Ну, а ты что скажешь?
   – Что лучше прямо копьем в сердце? – поняв, что тут явно всё неспроста, предположил тот. – И не одному, а всем-всем врагам?
   Воевода еще сильнее нахмурился:
   – Нет, чада, не так надо…
   – А как? – в один голос спросили мальчики.
   – Если набегом пришли поганые, то да, тут нужно и голову половца долой, и копье ему в грудь насквозь! – ответил им отец. – Потому что защищаете Святую Матушку-Русь, жен, родителей-стариков, детей, что дома остались. Да и сами половцы вас не пожалуют. Не убьешь его ты, так наверняка он тебя! Но если – Господи, помилуй! – вдруг опять междоусобица, то есть война своих со своими…
   Воевода так, чтобы сыновья раз и навсегда запомнили это, многозначительно поднял указательный палец. Или, как говорили тогда, воздел перст.
   – …То здесь самая главная твоя задача – не убить, а только ошеломить!
   – Что? – не поняли мальчики. – Ошеломить?!
   – Ну да, ударить так, чтобы оглушить врага булавой или мечом. Впрочем, какой же он враг? – болезненно поморщился воевода. – Такой же, как и ты сам, русский, православный человек! Нас ведь не так уж и много… Князья, как это всегда бывает, после войны помирятся, поделят столы, сядут пить-пировать! А мы должны друг друга беречь! Иначе коль нас станет совсем мало, половцы или другие настоящие враги придут и голыми руками возьмут Русь. И это такой важный урок, что остальное, дабы вы как следует осмыслили услышанное…
   Воевода сгреб в охапку с бугорка всё оружие и перед тем, как унести его в терем, пообещал повторяющим, чтобы лучше запомнить это странное слово «ошеломить», сыновьям:
   – Остальное я доскажу вам в следующий раз!

Спасительный Покров

   Святая Русь, как это повелось исстари, с особой торжественностью встретила праздник Покрова Пресвятой Богородицы. Все храмы в городах и весях были переполнены народом так плотно, что даже с трудом можно было поднять руку, чтобы осенить себя крестным знамением. Но тем не менее умудрялись. И крестились! Причем так истово, как умеют только русские люди…
   Каждый, начиная с царя Алексия Михайловича и до последнего крепостного холопа, весь люд от мала до велика пришел на такую службу. Больные и немощные – и те попросили родных принести их… И какова же была радость от того, что в этот день на землю лег первый снег! Белый, чистый, застилавший всё вокруг и ослепительно сверкавший на солнце – он словно лишний раз напомнил вышедшим из храма и ахнувшим от изумления людям о том, что Божия Матерь не только, как это было в начале X века в далекой Византии, но и сейчас, здесь держит Свой Покров над верными Ее Сыну и Богу православными христианами.
   Праздничное настроение не пропадало до самого позднего вечера. А на следующее утро в одном из небольших городков во время учебы в школе сын пекаря Онфим, под впечатлением от вчерашнего, начал:
   – Отец Григорий, вот вы вчера в проповеди говорили, что варвары так осадили Константинополь, что у него не было никаких надежд…
   – Да, – даже не дослушав отрока, охотно подтвердил священник. – Ненавидя нашу веру, они захотели стереть этот город с лица земли, разрушить все христианские храмы, большая часть которых была посвящена Божией Матери, а жителей казнить или продать в рабство! Тогда весь народ собрался во Влахернской церкви и в покаянии, с великим воплем и слезами принялся молиться Пресвятой Богородице. И вот в разгар молитвы, среди ночи, святой Андрей, Христа ради юродивый, кстати, наш, славянин от роду, и ученик его Епифаний узрели под куполом храма Царицу Небесную в окружении целого сонма святых. Пречистая со слезами молилась за взывавших к Богу и к Ней людей, а потом сняла с головы омофор – это блистающее как молния покрывало – и распростерла его над стоявшим народом. После сего, чада мои дорогие, произошло истинное чудо – варвары были побеждены и отброшены от столицы Православной Державы!
   Онфим с удовольствием выслушал то, что вчера говорилось с амвона, и только после этого докончил свой вопрос:
   – А кто… кем были эти варвары?
   – Ну… – немного помявшись, ответил отец Григорий. – Как говорят одни летописи – сарацины [96 - Сарацины — народ, упоминаемый еще историками первых веков как кочующее племя разбойников, живших вдоль границ Сирии.]. А иные доподлинно утверждают, что то были наши с вами предки, русские воины!
   Все так и ахнули:
   – Как это – наши?
   – Как – русские?!
   – А вот так! – развел руками священник. – Они ведь тогда еще не были просвещены Светом Христовой веры. Потому и победы у них не было!
   – А как же тогда наш князь Олег завоевал Константинополь и прибил щит к его вратам, чтоб вечно помнили? Это ведь тоже было еще до Крещения Руси! – недоуменно спросил Богдан – лучший ученик, запоминавший всё, что говорилось на уроках.
   – И это верно! – невозмутимо кивнул отец Григорий. – Что можно на это сказать? Только одно. Очевидно, жители Константинополя опять грешили, но уже не так каялись и молились. Кому много дано, с того много и спросится! – многозначительно поднял он палец. – Вот и попустил им эту беду в другой раз Господь для вразумления. Однако что было, то прошло. Теперь для нас важно, что век спустя праздник Покрова Пресвятой Богородицы начал праздноваться и на Святой Руси. И вот ведь как бывает: да так почитается, что стал у нас одним из самых любимых!
   Ученики, переглядываясь, согласно закивали. А священник вдохновенно продолжал:
   – Теперь уже нас, духовных наследников Византии, Пречистая покрывала и покрывает Своим омофором! Да, были, по нашим лютым грехам междоусобиц и всякого прочего зла, долгие годы золотоордынского ига. Впрочем, какие там годы – без малого два с половиной столетия! Такого не выдержал бы ни один другой народ. Погиб и рассеялся бы – в прах! А мы выдюжили, перетерпели, выстояли! И это потому, что всё приняли со смирением и каялись. Но главное – потому, что вновь простерла над нами Свой Небесный Покров Пресвятая Богородица и умолила Своего Сына и Бога нашего простить Русь.
   А как спасла Она нас от губительного нашествия Тамерлана? Во время недавней Смуты?
   В классе была абсолютная тишина, несмотря на то что время урока давно закончилось. Как правило, в такие моменты начинались нетерпеливое ерзанье на скамьях и недовольный шепот. Но на сей раз – все глаза были устремлены на отца Григория. И звучал только его громкий голос. А он, даже слегка растерявшись, какой именно из великого множества привести пример, только с чувством, словно ставя точку, сказал:
   – И сколько подавалась помощь как всему нашему боголюбивому царству, так и отдельным городам, весям во время войн, голода, моров? А уж отдельным людям и счета нет! Ну как можно после этого не любить русским людям и день Покрова?

Благоразумная трапеза

   Обедала обычная крестьянская [97 - Разумеется, от слова «христианская».]семья. Не важно, когда именно. Потому что так было на Святой Руси и в XII, и в XV, XVI веках и так далее, вплоть до первой трети XX века. Разве что с незначительными изменениями, касавшимися лишь посуды да того, что было из еды на столах в разные годы голода или достатка.
   Обед, разумеется, называли, точно монахи в монастырях, куда они иногда ходили паломниками, – трапезой [98 - Не случайно великий русский писатель и глубоко верующий человек, сам жаждавший быть монахом, Николай Васильевич Гоголь в своей книге «Выбранные места из переписки с друзьями» писал: «Монастырь наш – Россия».].
   День был воскресный. И после утренней службы все места за большим столом были заняты. Зима – это не то что хлопотные весна или осень, не говоря уж о жарком времени летней страды! Все были в сборе.
   За окном – снег, мороз, вьюга. А в избе тепло. Лампадка в красном углу пред святыми иконами теплится. Хорошо! Тихо…
   Помолились, благословясь у Господа Бога, и – есть. Никаких посторонних разговоров! Кто-то продолжает молча молиться про себя. Кто-то вспоминает то, что особенно поразило его сегодня на Божественной литургии и в проповеди священника. Кто-то не забывает, что на него сейчас глядит Сам Христос… Как после такого: на трапезе, которая, как говорит батюшка, есть продолжение церковной службы, – разговаривать или смеяться?
   Грех! Всё чинно, торжественно, по старинке.
   Вместо привычных ныне тарелок – круглые, выдолбленные еще прадедом прямо в дубовой столешнице углубления. Или просто общий котел.
   Первым в него с самым солидным видом опускает свою деревянную ложку самый старший. Затем следующий по значимости в доме. Следующий… Следующий…
   Ну, а если кто из детворы, не утерпев, сунется вдруг без очереди, тому – ложкой по лбу. Звонко. До слез… Чтоб помнил и уважал порядок! Не тобой установлено, не тебе отменять! Поэтому и не обидно. Тем более что боль быстро пройдет.
   А в такой день – ведь каждое воскресенье – это Малая Пасха! – впереди ждали пирог и печатный пряник к чаю. Вон как пузатый самовар, закипяченный на сосновых шишках, уже пыхтит!
   После еды вновь будут молитвы. Теперь уже благодарственные Богу за то, что Он (ну, а кто же еще?) насытил земных благ. И с прошением не лишить и Небесного Царствия. Спасти всех…
   Обедает православная семья. Да и вообще живет, как достославные предки. И так – год за годом… Поколение за поколением…
   Чтобы и потом им всем вместе быть на Вечной Трапезе – у Самого Бога!

Отцовский наказ

   Было у выслужившего долгий положенный срок в войсках императора Августа римского центуриона [99 - Центурион — в римской армии командир центурии (100 легионеров), хотя мог командовать и более крупными подразделениями. Срок службы был 25 лет.] два сына. Гней и Гай. Два как две капли воды похожих близнеца. Старший и младший.
   Как такое может быть? Очень просто. Гней родился на несколько минут раньше. И поэтому всегда с превосходством считал Гая младшим братом. В отличие от боевого, задиристого Гнея тот отличался тихим, задумчивым нравом. Никогда не возражал. И… лишь молча, терпеливо сносил ни за что ни про что суровые отцовские побои…
   Дело в том, что мать каким-то одной ей известным образом умела различать своих сыновей. А отец, став чиновником, отвечавшим за порядок в окрестных с ветеранской колонией Немаус [100 - Древнее кельтское поселение на территории нынешней Франции, где в 27 г. до Р. X. была организована римская колония.] селениях, так часто и подолгу бывал в отъездах, что все время их путал. И наказания за проказы, до которых был великим охотником с малых лет Гней, как правило, доставались Гаю. Так как старший брат, разумеется, обычно успевал улизнуть…
   Но когда отец благодаря своевременной подсказке жены, всегда жалевшей Гая, выяснял, что произошла ошибка, то Гнею доставалось за этот и все предыдущие разы.
   – За что?! – вопил он под легкими тонкими розгами в грубой тяжелой центурионской руке отца.
   – За камень, что ты запустил в прохожего, за подожженные твоей мальчишеской бандой соседские ворота, за деньги, которые ты снова воровал у матери, пока меня не было дома! – приговаривал тот. – А главное за то, что не слушаешься старших!
   Это, последнее, было самым серьезным поводом для наказания.
   Розги с годами сменила веревка от корабельных снастей, ее – настоящая плетка, что, впрочем, тоже никак не повлияло на исправление Гнея. Его проступки к четырнадцати годам становились всё более серьезными, и сам являвшийся стражем закона отец называл их преступлениями. Гней уже не кричал даже под самыми болезненными ударами, а лишь упрямо стискивал зубы. А еще через год-два, когда отец вдруг как-то очень быстро, разом, состарился и стал больше лежать на ложе, страдая от давних ран, Гней, наоборот, входивший в немалую мужскую силу, однажды с вызовом осмелился спросить:
   – Ну ладно – в детстве… Но почему потом младшие должны слушаться старших, если те уже намного слабее?
   – Вот лишу тебя наследства, несмотря на то что ты «старший», тогда сразу поймешь почему! – мрачно усмехнулся бывший центурион и уже более мягко, чего до этого не делал ни разу, объяснил: – Я сам всегда и во всём слушался отца. Тот – своего, то есть моего деда. Деды – прадедов. И поверь, никто из нас никогда и нигде не пожалел об этом.
   Как знать, может, он хоть так хотел вразумить своего бедового сына?
   И странное дело: эти слова повлияли на Гнея больше, чем в свое время розги и плеть. Но было поздно… Со своими привычками он уже не мог совладать. И в семнадцать лет решительно заявил, что сегодня же навсегда покидает дом.
   Каким бы ни был их сын, для отца с матерью это было весьма неприятной неожиданностью. Больше того, и Гай вдруг тут же неожиданно мягко, но непреклонно выразил желание поехать учиться в Афины.
   Хорошо хоть, у загоревавших родителей дочь оставалась! Ей-то с будущим мужем и решил оставить отец дом, немалое хозяйство и всё им нажитое. А сыновьям дал по туго набитому римскими динариями кошелю. И… по половинке разрубленной им, оказывается, еще сохранившей силы рукой бронзовой местной монеты. На этой блестящей желтой монете с одной стороны были изображены повернутые друг к другу затылками близкие и верные друзья-сподвижники: император Октавиан Август и его полководец Марк Випсаний Агриппа. На другой стороне – недавно введенный герб Немауса – прикованный к высокой пальме зубастый крокодил.
   Любую другую монету опасно было рубить мечом. Ведь удар непременно повредил бы лицо правителя, и – времена при Тиберии наступили суровые – не только кто это сделал, но и ее обладатель легко мог попасть под нарушение закона об оскорблении величества императора и римского народа. А эту…
   Бывший центурион без колебаний разделил ее точно по пальме. Гнею он вручил ту половинку, где была пасть крокодила. Гаю – с его хвостом. И строго сказал обоим:
   – Вот вам мой последний наказ! Где бы вы ни были, сколько бы ни прожили, а половинки эти чтоб сохранили! И так же, как я, передали затем по наследству. Мало ли что случается в жизни. Не хватало еще, чтобы мои потомки когда-нибудь сделались между собой врагами!
   Прошли годы. Много лет… Гай учился в Афинах, в Александрии, в Пергаме… Изучил весь опыт великих мудрецов всех времен и народов, который только можно было найти в лучших библиотеках мира.
   Выслушал самых знаменитых современных ему философов. Но никакие записанные на папирусе и пергаменте знания и красивые на слух речи не могли утолить его жажду найти Истину.
   И когда он уже разочаровался так, что не хотел жить, вдруг услышал апостольскую проповедь о Спасителе мира – Христе. В ней было всё! Даже то, на что он не смел и надеяться…
   После этого Гай крестился. Среди верующих во Христа людей нашел себе верную подругу. По благословению пресвитера создал с ней семью. Появились дети. В отличие от родительской семьи – две дочки-близняшки и сын.
   И как когда-то отец, он тоже сызмальства учил их послушанию старшим. Но… совсем по-другому. Если отец поступал так, даже сам не зная почему (это теперь было ясно, что искра Божией воли сохранялась в их роде) и действовал жестокостью, то Гай всё сопровождал любовью. Его дети с ранних лет знали Заповеди Божии. И что среди них есть такая, в которой сказано: Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет, и да долго – летен будеши на земли [101 - 5-я заповедь (см. Исх. 20, 12).].
   Ну кто же не хочет, чтобы жизнь его ребенка протекла счастливо, до самой старости на земле? А потом – еще и в блаженной Вечности! [102 - Много веков спустя у русских людей даже появилась пословица: «Кто родителей почитает, тот вовек не погибает».] И кто желает ему совершенно обратного? На что, увы, обречены дети, когда не слушают старших… Вот Гай и учил их самому главному!
   Помимо этого, когда они подросли, он не мешкая отправился в Немаус, чтобы искупить свою вину перед отцом и матерью за то, что, уехав учиться, ничем не помог им в старости. Хотя благодаря тому отъезду ему было что теперь рассказать им! Но…
   Родителей давно уже не было в живых.
   Муж сестры, опасаясь, что ее брат приехал, чтобы затребовать свою часть наследства, даже слушать его не стал. Выгнал, с недвусмысленной угрозой напомнив, что император Нерон совсем недавно повелел живьем сжечь христиан в своих садах… Пришлось Гаю вернуться домой ни с чем.
   А когда его дети окончательно выросли и создали свои семьи, похоронив супругу, он сам отправился проповедовать людям Благую Весть о Христе.
   Всякое с ним бывало… В одних городах с радостью принимали его. В других, словно обезумев, жестоко били…
   В конце концов, однажды Гай попал в плен к разбойникам, расплодившимся повсюду за время гражданской войны в Риме [103 - 68-69 гг., когда в течение полутора лет в Риме сменились четыре императора.].
   Их главарь, седой косматый старик, всё лицо которого было покрыто отталкивающими шрамами, сердито спросил:
   – Зачем вы привели его сюда? Могли бы прикончить на дороге! Ни в рабство такого уже не продать, ни своим слугой сделать…
   – Прости, господин! Сейчас мы его прикончим. Вот все, что оказалось при нем…
   Приученные к жесткому порядку, разбойники протянули главарю крошечный узелок.
   Тот сам развязал его и, видя пару медяков да еще обломок старой монеты, усмехнулся:
   – Да, много же ты заработал за свою долгую жизнь! Два… нет, глядите – ха-ха-ха! – даже два с половиной римских асса!
   Главарь, под угодливый смех разбойников, показал им потемневшую от времени половинку монеты. И, вдруг вглядевшись в нее, изменился в лице.
   – Постой… погодите… что это?!
   С этими словами он принялся лихорадочно обшаривать себя… Нашел притороченный к поясу кошель. Долго рылся в нем. И… вытащил точно такую же половинку. Приложил ее к первой. Получилась одна монета!
   «Не может быть!..» – перевели с нее глаза друг на друга главарь с пленником.
   – Гай?!
   – Гней…
   Разбойники, ничего не понимая, смотрели на то, как их, казалось, не знавший никаких человеческих чувств главарь вдруг бросился обнимать этого, они и сами не знали для чего приведенного ими в самое логово старика. А тот – его…
   – Ай да отец! – не уставал повторять на устроенном по такому поводу пышном пиру Гней. – Если бы не его последний наказ, то я бы сейчас убил своего родного брата! Ай да отец!
   Много было расспросов… Ответов…
   Гней с гордостью поведал о своем пути, впрочем, безнадежно махнув под конец рукой:
   – Я богат теперь, как сам Крёз! [104 - Крёз — лидийский царь (595–546 гг. до Р.Х.), одним из первых начавший чеканить монеты и обладавший такими несметными богатствами, что в античном мире его считали самым богатым человеком на свете.] Но только – к чему мне всё это… зачем? Ты, как ученый человек, случайно не знаешь?
   Тогда Гай рассказал о своей жизни. А потом, улучив подходящий момент, стал проповедовать своему «старшему» брату о Христе. Он начал с того, что первым из удостоившихся попасть в Рай людей был не праведник, а покаявшийся разбойник. Такой пример не мог не заинтересовать…
   Чем больше Гай говорил, тем дольше удерживал его у себя Гней. И в итоге… тоже спасся.
   Только уже не для этой, временной жизни, а – для Вечной!

До лучших времен

   Город Никея был не самым большим и важным городом Византийской империи. И тем не менее едва ли не самым знаменитым, разумеется, после столичного Константинополя. Ведь именно в нем состоялся Первый Вселенский Собор, составивший и утвердивший Символ веры [105 - Никейский Символ веры — христианский Символ веры, формула вероисповедания, принятая на Первом Никейском Соборе в 325 г.], который был затем расширен и дополнен на Втором Вселенском Соборе, проходившем уже в столице [106 - В 381 г.].
   Всё это произошло еще в IV веке, при святых царях Константине и Феодосии.
   А спустя много лет, точнее, в VIII веке, сюда, в Никею, из столицы докатилась страшная, с кровавым гребнем волна гонений на… святые иконы. Если бы только все люди, молящиеся теперь перед иконами Богу, Пресвятой Богородице, святым угодникам Божиим, знали, какой ценой была сохранена для них такая спасительная возможность!
   Верные ослепленному ересью [107 - Ересь, как говорит об этом Православная энциклопедия, – это ошибочное учение, искажающее фундаментальные основы христианской веры.] императору-базилевсу воины безжалостно уничтожали иконы и не щадили тех, кто осмеливался их защищать или прятать. Каждый хотел спасти свои святыни. Но – как?
   Кто-то сумел спрятать их за городом, в безлюдных местах. До лучших времен! Кто-то пустил по волнам моря, предав всё в волю Божию [108 - Именно так была чудесным образом спасена приставшая затем к Афонской горе Иверская икона Пресвятой Богородицы.]. А в одном из никейских домов родители двух девочек – семи и девяти лет – вынуждены были уступить воле базилевса.
   Сосед, который прекрасно знал, что у них в доме есть святые образа, алчный и злой купец, во всеуслышание поддержал базилевса. Что, если он донесет? Придут воины, спросят: «А ну, где ваши иконы?»
   Что им тогда ответить?
   «Иконы можно будет потом приобрести новые, – посоветовавшись, решили отец с матерью. – А детей? Кто заменит нам наших дочерей? Ведь эти воины не жалеют ни старых, ни малых!»
   И когда однажды ночью раздался громкий стук в ворота, строго-настрого велев проснувшимся девочкам лежать с крепко закрытыми глазами, перекрестившись в последний раз на иконы, они с печальными вздохами отправились открывать страшным гостям.
   Воины вошли в дом, словно хозяева. Из-за их спин и правда выглядывал купец, который всегда завидовал своим добрым и тихим соседям, хотя жил куда богаче.
   – Так! Где ваши иконы? – властно спросил, оглядываясь и не видя нигде святых образов, главный воин.
   – Вот тут… тут они были! – подсказывая, принялся тыкать острым пальцем на дальний угол сосед.
   Отец с матерью, ничего не понимая, посмотрели туда, где только что находились три небольшие иконы. Затем – ошеломленно – друг на друга… на воинов… И в один голос ответили:
   – Ничего не понимаем…
   – Они исчезли!
   – То есть как это – исчезли? – грозно спросил воинский начальник. – Вы что, спрятали их?!
   – Нет! Как можно ослушаться воли базилевса! – клятвенно приложил ладони к груди отец.
   – Мы сами ничего не можем понять, – добавила его супруга. – Наверное, господин, здесь произошло чудо…
   – Эти люди не лгут! – послышались голоса других, подоспевших на шум соседей.
   – Никогда!
   – Они всегда говорят только правду!
   Главный воин вопросительно покосился на купца:
   – Это верно?
   И даже тот с большой неохотой вынужден был сказать правду:
   – Да…
   – Чудо! Чудо! – принялись радостно восклицать соседи.
   – Еще одно чудо!!!
   Начальник повелел немедленно очистить дом и даже двор от всех нежелательных свидетелей происшедшего.
   – Ох уж эти иконы! – возвращаясь после выполнения приказа, с видимым сожалением, что принимает участие во всём этом, пробормотал один из воинов. – То и дело с ними какие-нибудь чудеса!
   – Чш-ш! – шикнул на него другой. – Хочешь, чтобы наш цербер услышал?! Тогда и тебе, и мне не поздоровится!
   Вместе с начальником они тщательно обыскали дом. Заглянули во все углы. Только спящих детей будить не стали.
   Главный воин, подойдя к ним, подумал-подумал да и махнул на них рукой: ладно, пусть спят!
   Очевидно, неподдельная искренность хозяев, с которой они говорили о том, что иконы исчезли, заверения в их честности многих людей, не исключая донесшего на соседей купца, убедили его. К тому же это действительно было не первое чудо при уничтожении святынь. Причем некоторые чудеса оказывались весьма плачевными для тех, кто выполнял такой приказ.
   У одного воина, как он слышал, внезапно как плеть повисла именно та самая рука, которой тот рубил иконы… Другой сильно обгорел в костре из икон…
   Кто знает, чем для него всё может вдруг обернуться там, где произошло такое явное чудо! И он торопливо дал знак уходить отсюда.
   Когда родители, закрыв ворота, вернулись, то снова как вкопанные застыли на пороге. Все три иконы опять находились в святом углу!
   И только услыхав радостный шепот на детском ложе, увидев сияющие лица дочерей, сразу всё поняли. Это они успели спрятать иконы в своей постели… А потом возвратить их на место!
   – Да-а… – качая головой, только и смог пробормотать отец. – Сейчас действительно произошло чудо!
   Он оглянулся на супругу и уточнил:
   – Но только не таинственное исчезновение икон, а то, что наши дети остались живы! Ведь если б воины решили поискать и у них, то изрубили бы вместе с иконами!
   Однако ругать дочерей он не стал. Хотя для их же пользы всегда отчитывал за малейшие ослушания. А то и наказывал.
   Наоборот, замолчал. Их пример, и даже не пример, а настоящий подвиг веры и верности христианским святыням устыдил его самого – сильного взрослого мужчину. И он стал размышлять, куда бы теперь понадежнее спрятать эти иконы…
   До лучших времен! [109 - Что произошло в 787 г., на организованном святой царицей Ириной Седьмом Вселенском Соборе, когда была осуждена иконоборческая ересь. И читателю, возможно, небезынтересно будет узнать, что этот рассказ, без всякой искусственной привязки его создания к дате, написан именно в тот самый день, когда Православная Церковь отмечает день памяти Святых Отцов этого Собора, и как раз начиналась Всенощная служба на Иверскую икону Пресвятой Богородицы.]

Лучшие доказательства

   Об императоре Павле I, восшедшем на российский престол после своей венценосной матери Екатерины II, говорили столько всего, причем самого противоречивого [110 - Да и по сей день говорят!], что в далеком от столицы селе Никитино не знали, чему и верить. Поэтому, когда из Санкт-Петербурга вернулся ездивший туда по внезапному вызову священник отец Никита в его далеко не самую богатую избу, где он ютился с супругой-матушкой и семью детьми, набилось разве что не полсела. Люди хотели знать правду из первых уст.
   А десятилетний старший сын батюшки Николай – сам, как тогда было принято, будущий священник, – просто жаждал ее услышать!
   Кое-что он уже успел проведать, когда отец еще только въехал во двор. Погода в Северной столице тоже зимняя. И морозец есть, поменьше, конечно, однако за уши хватает. Но нет такой лепоты, как у них. Снег по улицам и на крышах домов сморщенный, хворый. Да и воздух с моря наволглый, тяжелый. Даже дышать с непривычки трудно.
   Дома, особенно в самом центре, каменные, высокие. Народу – не счесть! А на дворце, что у площади, срамно даже сказать – бронзовые фигуры языческих богов и богинь, которые, каждый православный человек знает, суть бесы! Не хотел батюшка верить в то, что говорилось об этом, но, увы, убедился своими глазами…
   Как ни берегли чистоту Святой Руси государи – Владимир Мономах… Василий Васильевич Темный… Михаил Феодорович… Алексий Михайлович… да вот – только с Петра I и после него… Отец Никита долго подыскивал слово помягче. Но не нашел и сказал, как думал: засмердило тлетворным дыханием с Запада на Святую Русь. А ведь грязь-то, всем известно, с пылинки начинается!
   Вот и всё, что удалось тогда узнать любознательному Николаю.
   Отец был чрезвычайно усталым. Он не то чтобы не хотел, а просто не мог долго говорить. Да и понятно – столь долгая зимняя дорога в тряской телеге, которую кое-как тащил старый чужой конь…
   Даже в доме, сняв дедовский еще тулуп и штопаную-перештопаную матушкой рясу, батюшка ничего не ответил изумленным родным: как… откуда… и почему на груди у него – серебряный крест?! Ведь такая награда невиданна и неслыханна не то что для сельского, но даже для городского священника!
   – После, потом… – пообещал он.
   Забрался на печь, где потеплей, и сразу уснул.
   И вот только теперь, когда немного передохнул, стал, наконец, расповедывать о самом интересном.
   Вопросы сыпались со всех сторон. Однако отец Никита, по своему обыкновению, не торопился с ответами и замечал только главные.
   Все знали, что он не любит пустошить языком. А еще предпочитает объяснять всё не просто словом, но так, чтобы оно сопровождалось ярким живым примером. Потому на проповеди его приходили даже из окрестных сел!
   Откуда у него крест? Не всё сразу. Потом расскажу!
   Видел ли он самого государя императора? Да. Но только издали.
   Каков он? Худощав. Лоб высокий. Светлый. Только разве кого по внешности распознать? Суть человека определяется по его делам. А они у нынешнего государя вот каковы.
   И отец Никита с удовольствием рассказал то, о чем говорит сейчас весь Санкт-Петербург.
   – Ни для кого не секрет, что Павел Петрович очень любит проводить военные парады, – оглаживая густую бороду, начал он. – Оно и правильно – дисциплина и порядок везде нужны. А ну как война? Войско всегда к ней должно быть готово! И вот однажды, в самые крещенские морозы, в конце очередного смотра, заметил император своим острым, с прищуром взглядом вопиющее нарушение всех установленных правил. Треуголка на голове молодого поручика обшита белым плюмажем [111 - Плюмаж — украшение из перьев наподобие веера на головном уборе военных.], какой могут носить только бригадиры [112 - Высокий чин, выше полковничьего и ниже генерал-майорского. В то время как чин поручика, согласно Табели о рангах, был всего лишь третьим снизу.]. Что такое? Как так? Не по чину!
   Отец Никита оглядел своих домашних и гостей, слушавших его затаив дыхание, и продолжил:
   – Конечно, всему причиной были снег и иней от дыхания старательного поручика. Они сделали треуголку такой белой. Не знаю, ведал про то государь или не ведал… Но он тут же подскакал на коне к нарушителю и строго спросил:
   «Почему, сударь, у вас белый плюмаж?»
   «По воле Божией!» – вытянувшись, ответствовал поручик. Он знал, как сурово порой наказывает император за куда меньшие провинности, да не одного или двух офицеров или солдат, а весь строй! Краем уха слышал историю, как, прогневавшись на Измайловский полк, государь приказал:
   «Направо кругом – и в Сибирь шагом марш!» – И весь полк разом шагнул на восток.
   Разумеется, ни до какой Сибири знаменитый полк не дошел, его быстро вернули. Но урок для всех был хорошим.
   Справедливости ради отец Никита признался, что касательно данного случая идут споры: было ли это на самом деле или нет. А тут…
   «Ну что ж, – тоже не задумываясь, сказал тогда поручику Павел Петрович, – я никогда против воли Божией не иду. Поздравляю бригадиром!»
   – Это же надо! – уважительно переглянулись гости.
   – Какой поручик – нашел что ответить самому государю!
   – А сам император каков?
   – Против Бога, говорит, не иду!
   – Наш! Наш, мужики!
   – Православный!
   – Слава Тебе, Господи!
   Отец Никита кивнул:
   – Да, и к духовенству он относится благосклонно! Вы спрашивали про крест… Так вот теперь по повелению государя все священники будут носить такие наперсные кресты! Принародную порку духовенства, введенную до него, он отменил законом. Жалованье нам достаточное для прожитья выделил…
   – А что, это хорошо!
   – Позор, когда паства видит, как наказывают, точно малого отрока, ее пастыря!
   – Да и лишняя копейка вам не помешает!
   – Копейка? – Отец Никита опустил пальцы в карман подрясника и без всякого зазорства, а правды ради показал всем большой, так и засверкавший в свете лучины рубль. – Вот как нас теперь жалует Павел Петрович!
   – Гляди, серебряный! – Люди во все глаза уставились на редкостную в небогатом селе монету столь высокого по тем временам достоинства.
   – Это ж сколько всего на него можно купить… – заахали и заохали женщины.
   – А где же портрет? – спросил кто-то из мужиков.
   – А вот портрета-то и нет! – загадочно улыбаясь, развел руками священник.
   – Как это?! – не поняли гости.
   – Вот, видите, вместо него крест и надпись. Точнее, стих из псалма, – довольно объяснил отец Никита и нараспев прочитал: «Не нам, не нам, а имяни Твоему!» То есть Богу!
   – Да-а…
   – Коли так и дальше платить будут, хозяйством теперь достойным обзаведетесь.
   – Коня своего купите!
   – Разве плохо, когда у батюшки резвые лошадки?
   – Ведь это нам, если поразмыслить, нужно в первую очередь. Когда тяжко занедужил или помираешь совсем, сам или кто из сродников – пособороваться, грехи тяжкие побыстрей с души снять, причаститься надо. Как батюшке всем и везде поспеть?
   – Завистники будут…
   – Ну и что? Они всегда и везде были!
   – А еще, – жестом останавливая всякое осуждение, ибо это тяжкий грех, сказал отец Никита, – чтобы все священники были учеными батюшками, государь собирается открыть множество новых семинарий [113 - За недолгое время, всего за четыре с половиной года царствования Павла I были открыты две духовные академии – в Петербурге и Казани – и восемь семинарий, причем наряду с уже существовавшими все они были обеспечены почти вдвое больше, чем отпускалось на них прежде.]. Кстати, Николай, это и тебя касается! Большие деньги на такое благое дело выделить обещает!
   Николай, видя устремленные на него уважительные взгляды старших, радостно вспыхнул. Еще бы! Ведь у него для этого был двойной повод.
   Мало того, что, значит, он скоро поедет учиться. Так еще и убедился, что все самое хорошее, рассказываемое о новом императоре, – правда!

Миг и вечность

   В День Господень [114 - Так первые христиане называли воскресные дни.] по всей необъятной Римской империи христиане шли на ночную службу. Шли, как всегда не зная, вернутся ли они домой.
   И до этого государство ставило их вне закона. Но в течение полутора веков, за исключением отдельных массовых гонений, терпело, словно сквозь пальцы глядя на то, что христиан с каждым годом становится всё больше и больше, что их уже много не только среди простой бедноты и богатых купцов, но даже и в высшей знати.
   Из уст в уста передавались слова римского префекта, с нескрываемой иронией сказанные им говорившему сенаторам о своей вере мученику Аполлонию: «Довольно философствовать. Мы полны восхищения. Теперь, Аполлоний, вспомни этот декрет сената, который нигде не терпит христиан!»
   Это – государство. А сам народ в любом стихийном бедствии тут же охотно обвинял христиан.
   Подстрекаемые жрецами, да и в своих интересах, люди кричали, что это боги гневаются на них из-за распространения новой веры, и требовали жестоко наказать виновных. Лучше всего отдав их в цирк для растерзания дикими зверями – на потеху толпе!
   Но с ними власти соглашались еще не всегда. Хотя такие казни были нередки.
   В наступившем же III веке император Септимий Север издал эдикт, запрещавший под угрозой смерти всякое обращение в христианство. То есть государство сделало тем самым серьезную попытку остановить рост новой веры.
   Сначала в тюрьмы и на расправу стали забирать оглашенных [115 - Оглашенные (от слова «огласить, сделать гласным») – в христианской церкви люди, готовящиеся к принятию Крещения и наставляемые в вере.] и недавно окрещенных людей. А потом, как это нередко бывает и в других случаях, под предлогом такой дозволенности начались преследования всех.
   …Вот и шли христиане в храмы, которые были где в катакомбах, где в тайных частных домах, не зная своей дальнейшей судьбы. Временной, как говорили они друг другу, но – не Вечной!
   Поэтому шли радостно. Как от ожидания встречи со Христом здесь, на земле, во время причащения, так и, если Он сподобит их мученического венца уже прямо сегодня, в Небесном Царстве – навечно!
   Шли взрослые. Шли вместе с ними дети. Мало что они успели узнать и почувствовать в свои пять, семь, десять, двенадцать лет… Однако благодать Божия уже так просветила их сердца, что они, как и их родители, жаждали неизмеримо большего – для чего, собственно, и создана, пришла в этот мимолетный мир человеческая душа.
   Кое-кто, правда, тревожно оглядывался и с опаской косился по сторонам: не видно ли римских воинов? Жить, конечно, и здесь хотелось. И боль – страшна.
   Точнее, простой человеческий страх перед болью.
   Видя, как перед казнью пытали уже выданных судьям христиан, идущие знали, что Господь укрепляет верных Ему людей так, что они, будто не замечая никакой боли, смеются над стараниями палачей! Об этом наиболее сильные и говорили менее стойким… А один из мальчиков, после того как его успокоили взрослые, неожиданно спросил у пресвитера:
   – Неужели когда-нибудь люди смогут, ничего не боясь, не таясь, как сейчас мы, ходить на службу Богу?
   Пресвитер был исповедником, то есть жестоко пострадавшим за веру, но не до самой смерти, и, о чем было хорошо известно, прозорливым священником. Он никогда не отвечал сразу. Но только, словно поразмыслив, а на самом деле, конечно же, помолившись, немного погодя.
   Вот и теперь… Он помолчал, чуть приметно шевеля губами. Наконец точно увидел что-то, открытое лишь ему далеко-далеко впереди. И, радостно улыбнувшись, сказал:
   – Милостив Господь, время такое непременно настанет! Храмы – большие, красивые, вы даже не представляете, какие прекрасные Божии храмы! – будут открыты для всех! Для каждого из живущих на всей земле людей! Но…
   Тут священник вдруг нахмурился и печально вздохнул. Не о себе и своей до конца верной Христу пастве, так как они уже подошли к малозаметной пещере, в которой была их церковь. А о далеких потомках:
   – Но… только все ли люди будут ходить в них?

Высшая сила

   Две вести пришли в маленький древнерусский городок [116 - Это было летом 1395 г.].
   Сначала – страшная, что приближаются, всё предавая на своем пути погибели и огню, несметные полчища Тамерлана. Она заставила побледнеть даже самых храбрых мужчин. Конечно, они испугались не за себя – чего бояться, если положишь жизнь за други своя, то есть проявишь высшую любовь, которую заповедал Христос. А – за своих родителей-стариков, верных жен, малых детей… Ведь этот Тамерлан, или Тимур, как его еще называли, переводя это имя с монгольского как «железо», не щадил никого. И взяв крепость – неважно, боем или хитростью, подчас приказывал своим воинам выстраивать целые пирамиды из голов побежденных…
   Говорили, что однажды он целых полмесяца не мог взять в чужих землях оказавший стойкое сопротивление город. И всё потому, что его защитники метко поражали неприятеля стрелами. Тогда этот коварный полководец предложил жителям перемирие на условии, что они передадут ему двенадцать тысяч своих стрелков для какого-то своего похода. Эти воины тотчас были отправлены к нему. Но… он приказал отрезать у каждого из них большой палец на руке, после чего отправил назад в город, который вскоре был взят им приступом. Собрав жителей, он повелел умертвить всех, кто был старше четырнадцати лет. Затем вывел детей и женщин в поле, где отделил мальчиков и девочек младше семи лет. После этого он приказал своим воинам давить их своими конями. Те отказались. И тогда Тамерлан сам направил на детей своего коня, с угрозой спросив воинов: осмелится ли кто не последовать за ним? Чтобы не казнили их самих, они были вынуждены последовать его примеру. Ведь по заведенному Чингисханом закону такой отказ наказывался лютой смертью. В конце концов, «железный» завоеватель велел поджечь город, а оставшихся детей и женщин вместе с захваченным скотом угнал в свою столицу. Вот такой сильный и беспощадный враг шел на Русь!
   Никаких надежд противостоять ему у русских людей не было.
   Да, не так давно они одержали победу на Куликовом поле. Но – сколько лучших воинов полегло там! И потом – был опустошительный поход хана Тохтамыша, который дотла сжег Москву и которого, кстати, разгромил еще более могущественный Тамерлан.
   Было от чего пригорюниться жителям городка и начать с плачем прощаться друг с другом… Однако вслед за первой вскоре пришла вторая – утешительная – весть.
   Как сказали сведущие люди, сын Димитрия Донского, великий князь Василий Димитриевич, с высшим духовенством повелели спешно, но чинно, крестным ходом, перенести из Владимира в Москву чудотворную икону Пресвятой Богородицы. Ту самую, которую некогда привез на север из южных земель князь Андрей Боголюбский. Чтобы Сама Царица Небесная Своей выше любой земной силой защитила столицу, города, веси и русских людей!
   Узнав об этом, все, кто мог, тут же устремились туда, где за сорок верст от их городка проходила дорога на Москву. Ну на кого еще можно было надеяться? На чью помощь, когда сам великий князь понимал, что ему не защитить ни своих подданных, ни Москву…
   Люди ждали совсем недолго. Посланные действительно спешили. И вот он, крестный ход! Вот она, святая икона!
   Мужчины, женщины, дети как подкошенные повалились на колени и стали слезно взывать к Пресвятой Богородице:
   – Матушка Владычица! Помоги!
   – Защити!
   – Спаси!
   Прошло еще немного времени.
   И – новая весть!
   – Чудо! Чудо!!! – радостно обнимая друг друга и плача теперь уже от счастья, твердили люди. А как это можно было объяснить иначе?
   В тот самый день [117 - 26 августа, или 8 сентября по новому стилю.], когда москвичи встречали чудотворный образ, Тамерлан, уже готовый начать наступление, вдруг ни с того ни с сего повернул свои полчища назад и, словно пущенная из быстрого лука стрела, покинул Московское княжество. А потом и вовсе, не останавливаясь, ушел с Русской земли.
   Узнали об этом жители городка (да одного ли его?) и – снова в путь! Только уже не за сорок, а все полторы сотни верст. Прямо в Москву.
   Зачем? Как это – зачем? Благодарить Царицу Небесную за то, что Она умолила Своего Сына и Бога. И – спасла… спасла от верной погибели и полного уничтожения не только Москву и их, но и всю Святую Русь!
   Спасла не в первый раз. Но как все прекрасно понимали, далеко не в последний…

Зимняя проталина

   Не потому Русь прозвали Святой, что все живущие там были святы [118 - Было, конечно, много, даже великое множество святых угодников Божиих! Но в данном случае речь не о них, а почти о всём, за редкими исключениями, русском народе.]. А за то, что, согрешив, люди могли вовремя спохватиться и – каялись! То есть старались исправить как самих себя, так и то, что они натворили.
   Пример? А что за ним долго ходить…
   Середина XVIII века. Санкт-Петербург. Зима. Одно из питейных заведений. Попросту говоря – кабак.
   Вопреки распространенному давними недругами нашего народа мнению, что на Руси испокон веков процветало сплошное пьянство, на самом деле русские люди вели весьма умеренный образ жизни. Да и когда было им пить? Почти всё время и силы отнимал тяжелый труд, не важно – ремесленника, крестьянина, купца. Иначе не прокормить было ни семью, ни себя!
   А церковные службы? Молитва? Посты?
   Но справедливости ради нужно сказать, что если, бывало, и запивал кто, то иной раз, как тогда говорилось, до креста…
   Вот и в этом кабаке один горемыка так увлекся вином (водки в те времена еще не существовало, она была изобретена только век спустя!), что за бесценок отдал полушубок, верхнюю одежду и, в конце концов, взамен еще на одну кружку предложил свой нательный крест! А крест у него был серебряный, с эмалями, дорогой…
   Грех, конечно, но по алчности кто-то из самых богатых, бросив на грязный прилавок пару медяков, взял и его.
   Выпил кружку оставшийся в одном исподнем белье бедный пропойца. И носом о стол… Вытолкал его взашей из своего кабака хозяин. Но тут как тут – следом сердобольный мальчик-слуга.
   Жалко ему стало несчастного. И не столько потому, что замерзнет. Тело-то ладно – на то оно и тело, чтобы когда-нибудь превратиться в прах. А душа? Как она предстанет перед Богом, если человек ушел из жизни без креста?!
   Свой, понятное дело, отдать он не осмелился – ибо вмиг станет жалкой игрушкой у темных сил! Сразу закрутят, завертят его, словно беспомощную щепку в пенистом водовороте суровой столичной жизни…
   Подходящих щепок, чтобы наскоро смастерить деревянный, тоже поблизости не отыскалось. Всюду снег, лед… Да и где хотя бы суровую нитку найти?
   «Храм!» – вдруг увидел мальчик открытые двери церкви.
   И – несколько монет в заветном узелочке у него было – бросился туда, купил крестик с тесьмой. А затем, вернувшись, стал надевать его на шею мертвецки пьяного человека.
   За этим занятием и застали его вышедшие из кабака немного подвыпившие мужчины.
   – Ах ты негодник! – гневно закричали они.
   – Пьяного обирать?!
   – Малолетний тать! [119 - Так раньше на Руси называли воров и грабителей, в то время как слово «вор» означало «мошенник» или «плут».]
   – Ну мы тебя сейчас за такое…
   И принялись жестоко избивать слугу.
   – За что вы его так? – болезненно морщась, спросил вышедший из храма богомолец.
   – Известно за что – за дело! – ответили ему. И посоветовали: – Иди-иди, пока и тебе как печальнику о грабителе не досталось!
   Но богомолец не уходил. Он внимательно присмотрелся. Смекнул, что к чему. И крикнул:
   – Погодите! Да ведь это он крест на него надевал!
   – Какой еще крест?
   – А вон! – показал на распахнутый ворот пьяного богомолец. – Отрок его только что на моих глазах покупал!
   – Эва… – сдвигая шапки на лоб, озадаченно заскребли в затылках пальцами мужчины.
   – Этого мы ведь и правда из кабака без креста выпустили.
   – А теперь он, гляди, с крестом…
   – А тот-то еще жив?
   – Да вроде как жив…
   – Жив!
   – Ох, как всё нехорошо-то вышло… Православные называется – крест с человека сняли!
   – И отрока ни за что ни про что гляди как избили…
   Все словно очнулись. Принялись сожалеть о содеянном.
   Один набросил на раздетого им полушубок. Другой – сверху – его одежду. А тот, что за чару вина купил крест, подозвав своего кучера, велел приятелям поскорее перенести в повозку уже начавшего трезветь на морозе человека и мальчика-слугу. После этого он клятвенно ударил себя кулаком в грудь, пообещав, что отныне не даст обоим пропасть в жизни, устроит так, как им в лучших снах не мечталось. Сел рядом с ними. И велел кучеру – трогать!
   Лишний раз подтвердив, что без покаяния, то есть без исправления делом своих грехов, Святая Русь может перестать быть Святою…

Храм души

   Петя Громов, сонно зевая, вышел из дома на крыльцо, чтобы идти на учебу.
   Раньше все дети учились в церковно-приходской школе. А теперь, как гордо сказал на митинге в честь ее открытия приехавший из города комиссар, – в своей, рабоче-крестьянской! Закона Божия в ней не преподавалось, наоборот, учителя говорили, что Бога нет, а присланный сюда чужак – директор – так тот вообще любил повторять, что религия – это опиум для народа.
   Когда ученики, впервые услышав незнакомое слово, недоуменно спросили, что такое опиум, он ответил, что это такое снадобье, которое делают из мака, чтобы потом дурманить людей.
   Странно… У Пети в огороде всегда рос мак. Красный, большой, красивый… Бабушка с мамой даже добавляли его черные крошечные семена в самые вкусные на свете булки. И никого никогда от этого не дурманило.
   А во всём другом в новой школе было как и прежде. Деление, умножение, диктанты…
   Петя зевнул так громко, что ему угодливо подвыл домашний пес.
   – Цыц, окаянный! П-шел на место! – отцовским тоном цыкнул на него мальчик. И, опустив голову, побрел по пыльной дороге…
   Ох и не любил он учиться! Куда интереснее было играть с ребятами, бегать на речку – ловить рыбу, купаться, ходить в лес по ягоды… нет, этого скучного занятия он тоже терпеть не мог. А вот за грибами – совсем другое дело! А еще лучше – было просто часами лежать на пахнущем разнотравьем лугу, смотреть в небо на плывущие невесть куда облака. И – ни о чем не думать…
   Впрочем, он и сейчас особо не утруждал себя мыслями.
   И только свернув на единственную в селе прямую, широкую улицу, ведущую в самый центр, вдруг увидел на площади целые толпы народа и насторожился.
   «Это еще что такое? Снова Гражданская война и опять поменялась власть?!»
   Но нет. Подойдя ближе, он посмотрел туда, куда показывали руками чем-то возбужденные люди, и ахнул.
   Всегда, сколько он помнил себя, их старенькая давным-давно даже просто не подновляемая Богородице-Рождественская церковь сегодня была как новая! Ее крыша и купола сияли свежей небесно-голубой краской, светившейся, будто сразу после дождя. Которого уже с месяц как не было… А давно потемневший от времени крест теперь горел на солнце ослепительным золотом так, что было больно глазам!
   Ничего не понимая, Петя подбежал к взрослым. Жадно прислушался…
   – Вчера вечером ведь смотрела, всё было как обычно! – утирая мокрые от слез глаза, говорила одна из женщин. – А теперь… Вы только глядите! Глядите!!!
   Мужчины и те были растеряны.
   – Да, мужики, – качая головами, переговаривались они, – такое за одну ночь никак не сделать…
   – Добро бы хоть полная луна была. А ведь сейчас такие ночи, что свою ладонь у самого лица не увидишь!
   – А крест? Чтобы его так вызолотить, и трех дней не хватит!
   – Это еще батюшка на столько золота денег не найдет…
   Сам священник с высокого порога храма только сказал:
   – Молитесь, православные! Сам Господь утешает нас таким знамением. Наименуем его прямо – чудом!
   Эти его слова люди передавали вновь подошедшим. Их даже записал в потертый блокнот Григорий Иванович, так стали называть Гришку Безродного, после того как тот стал рабселькором [120 - Рабоче-крестьянский корреспондент.].
   Он сообщил людям, что уже слышал о подобных чудесах, правда, в других областях. Но чтобы увидеть самому – так это впервые!
   Вспомнив, что он так и на первый урок может опоздать, Петя уже без оглядки на храм быстро направился к школе. Он собирался рассказать ребятам невероятную новость. Но они и так говорили только об этом! И, судя по всему, не только одни ученики, но и учителя. Поэтому, наверное, урок начался с большим опозданием.
   Войдя в класс, учительница увидела необычную картину: все как один ученики нетерпеливо тянули вверх руки. А некоторые нетерпеливо кричали:
   – Галина Ипатьевна! Вы знаете про чудо?
   Учительница делано засмеялась и натянутым голосом сказала:
   – Никакого чуда здесь нет! Чудес вообще не бывает!
   – Как это – не бывает? – загомонили ученики.
   – А как же тогда наша церковь?!
   На это Галина Ипатьевна явно заученным тоном ответила:
   – Скорее всего, это работа тех, кто хочет напомнить людям о вере, которая, как мы хорошо знаем, является опиумом для народа!
   – Так ведь народ трезвым всегда в Божий храм ходил и ходит! – резонно заметил самый сильный во всей школе – Ваня Кузнецов.
   – Выйди из класса! – ничего не объясняя на это, потребовала учительница.
   Ваня вызывающе пожал уже не по-мальчишески крепкими плечами – он весь был в отца, который работал в кузнице. И хлопнул дверью так, что задрожали стекла.
   – А разве он не правду сказал? – осторожно спросила Лена Куликова.
   – И ты вместе с ним! – показала указкой на дверь Галина Ипатьевна.
   Лена, разводя руками, тоже вышла из класса. А сын священника Георгий покинул класс сам…
   – Больше никто не хочет уйти? – осведомилась учительница и объяснила оставшимся, что, возможно, это не происки врагов народа, а какое-то еще неизвестное науке явление, так сказать, оптический обман…
   – Какой-какой обман? – самым невинным тоном, но с насмешливыми глазами уточнил Боря Лихолетов.
   Он был не только алтарником в храме, но и лучшим учеником, любимцем и гордостью Галины Ипатьевны, которая всегда ставила его в пример всем. И возможно, только поэтому строго предупрежденная директором школы немедленно выдворять из классов всех инакомыслящих, она сказала, впервые называя его не Борей, а по фамилии:
   – Лихолетов! Еще одно слово – и тебя тут тоже не будет! Прошу всех это учесть – навсегда!
   В классе воцарилась полная тишина. И тогда учительница, словно желая всё хоть немного поправить и поднять настроение детям, стала, сама постепенно увлекаясь, говорить им, что да, наука знает пока далеко не все, но вот когда они вырастут и станут великими учеными, как, например, Боря, тогда людям откроется всё! И наступит – светлое будущее…
   Только когда оно наступит – она не сказала. А ученики побоялись спросить…
   Одно только было известно. Буквально через день в газете появилась заметка о чудесном обновлении церкви. После этого в сопровождении вооруженных винтовками красноармейцев в село приехал из города комиссар, стрелявший по сторонам свинцовым блеском своих круглых очков.
   Посадив в телегу, они увезли с собой священника и селькора. Больше никто никогда их не видел. Да и в газете, судя по появившейся внизу неизвестной фамилии, появился новый редактор…
   Светлое будущее всё не наступало. Хотя жизнь мчалась так быстро, словно тачанка по чистому полю! Петя стал Петром. Затем – Петром Ивановичем. Наконец, опять Петей, только уже дедушкой Петей…
   В отличие от действительно уехавшего в Москву учиться и ставшего академиком Лихолетова, да и почти всех остальных, он остался в родном селе. Работал в кузнице вместо Вани, которого за веру в Бога на целых пятнадцать лет отправили в Сибирь, а потом и на Дальний Восток, откуда он вернулся немощным инвалидом. Прошел войну. Трудные годы после нее. Видел в жизни немало чудес. Например, когда остался в живых один из целого батальона. А может, даже полка! И еще собственными глазами видел святителя Николая, который указал ему путь, когда он заблудился в пургу…
   Но, наученный с детства, он привычно объяснял их «научно» или просто счастливым стечением обстоятельств.
   Так он прожил всю жизнь. И теперь ему было – сам даже в это не верил, но полная немощь упрямо убеждала его в том, – девяносто пять лет…
   Совсем немного до ста!
   Он давно уже не вставал со старинной, еще доотцовской кровати.
   Ничто ему было не интересно. Не волновало. Он жил только прошлым, вспоминая о нем, так как о будущем (о светлом, понятное дело) давно уже позабыл и не хотел даже слушать! Как о том ни говорила старшая дочь, Елена, упрашивая пригласить священника из вновь открывшегося храма, чтобы отец мог исповедаться и причаститься. Прошлому же батюшке она молилась, так как оказалось, что тот был расстрелян и теперь причислен к лику святых.
   Впрочем, и эту новость Пётр Громов пропустил мимо ушей. Он только сердито отмахнулся от дочери, словно от надоедливой мухи.
   И без того грубый и желчный, под конец он вообще стал невыносим для домашних.
   На тех, кому еще предстояло пожить, он смотрел с хмурой завистью.
   Ну, сыновья и дочь еще ладно: они сами уже были почти стариками. А вот внуков и правнуков, у которых всё было впереди, он просто ненавидел. Не случайно те за глаза говорили о нем: «злой дед»!
   Только один десятилетний Петя, названный так в честь своего прапрадедушки, был с ним приветлив и ласков. Может, потому, что по просьбе бабушки Лены с шести лет помогал назначенному настоятелем в полуразрушенный храм священнику в алтаре?..
   – Деда! Деда! – закричал он однажды, вбегая к нему. – Наша церковь…
   – Что, сгорела? – чуть-чуть приподнял голову Петр.
   – Нет, наоборот! – ликуя, воскликнул мальчик. – Ее от… рес… таврировали!
   И, слегка запнувшись на трудном слове, он принялся торопливо рассказывать:
   – Теперь на ней крыша и купола – цветом, словно небо весной! Правду говорю – не лгу! Ведь лгать – это грех! А сегодня еще установили крест! Ну прямо как из чистого золота! Горит на солнце так, что больно смотреть!
   Старик Громов как-то странно взглянул на маленького тезку. Вдруг вспомнил то, что сам однажды видел в детстве, когда был таким же, как он сейчас. И стал делать то, чего старательно избегал до этого: мучительно размышлять о будущем. Только не о том, что обещала его первая, но далеко не последняя учительница, а совсем о другом – о котором говорили до них в церковно-приходской школе и ставший теперь святым священник в храме…
   Так, молча, отказываясь от еды и почти не двигаясь, из-за чего к нему встревоженно подходили едва ли не каждый час, лежал он день. Второй… А на третий вдруг подозвал учившего, по обыкновению, в его комнате уроки Петю. И к величайшей радости всплеснувшей руками старшей дочери, попросил позвать… то есть нет – пригласить священника.
   Чтобы, как знать, может, в свои последние минуты, прожив, как теперь он ясно это понял, жизнь зря, тоже великим чудом обновиться, как их храм, душою.
   И только по одной милости Божией не лишиться не какого-то там призрачного, а – Вечного будущего!

Монах Варнава (Санин) Всё или ничего. Рассказы для детей и юношества

Часть 1 Общий секрет Современные рассказы

Выше мечты

Первая исповедь

Новый закон бутерброда

Скамейка

Чужое место

Деревня и село

Два подхода (SMS-рассказ)

Ябеды (SMS-рассказ)

Обычная история (SMS-рассказ)

Добрая сила (SMS-рассказ)

Контрольная работа (SMS-рассказ)