-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Лина Ди
|
| Сны Лютевилля
-------
Сны Лютевилля
Лина Ди
© Лина Ди, 2023
ISBN 978-5-4498-6225-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
«Сны Лютевилля»
Автор – Лина Ди;
Редактор – Людмила Терменёва;
Иллюстратор – Monaskrel’ art;
В жизни портового города продолжают происходить загадочные и увлекательные события: один из жителей непостижимым образом превращается в червонного спрута, девушке Джоан всё время снятся сны, в которых она летает, как наяву, а два друга пробираются на закрытую территорию бывшей психиатрической лечебницы и вплотную приближаются к разгадке тайны лютевилльских сокровищ…
Все они и другие жители Лютевилля с нетерпением ждут наступления зимних каникул! Но неожиданно накануне долгожданных праздников разгневанная неизвестно на кого и неизвестно за что старуха в серой шляпе с помощью необычного чёрного порошка и похищенной куклы Джюель погружает жителей Лютевилля в глубокий сон… Проснётся ли город, укутанный мягким снегом, или навечно увязнет в запутанных зачарованных снах?
«Сны Лютевилля» – это второй сборник из 9 рассказов-зарисовок о жизни выдуманного города в Западной Европе первой половины ХХ века:
1. Говорящая книга;
2. Безглазая тень;
3. Червонный спрут;
4. «Бумеранг»;
5. Полёт;
6. Сокровища Лютевилля;
7. Джюель;
8. Сны Лютевилля;
9. Яблоневая ветвь.
Говорящая книга
Проводив долгим взглядом своих слегка раскосых глубоко посаженных глаз алые волнистые облака, высокий человек в клетчатом костюме и начищенных до блеска ботинках – господин Эвандер Ли – вошёл в свой двухэтажный дом пыльно-серого цвета, и, пройдя мимо стен, украшенных изображениями ярких цветов, проследовал вглубь здания, мельком взглянув в сторону кухни, стоящих на столе в вазе бордовых роз, и испечённого кем-то пряничного домика, манящего своим чудесным запахом и сказочными миниатюрными деталями. На секунду его взгляд задержался на свисающих с крыши сосульках из глазури и геометрически точных снежинках, присыпанных в некоторых местах сахарной пудрой, но, удержавшись от искушения, Эвандер через несколько мгновений оказался в своем кабинете, где на чёрном полированном письменном столе у окна стояла его пишущая машинка «Ундервуд» и лежало несколько белых листов. На спинке высокого кресла висело чьё-то блестящее, как чешуя, золотисто-зелёное платье, украшенное перьями – но он к нему не прикоснулся.
Эвандер снял шляпу и повесил её на крючок; включил изысканную лампу пудрового оттенка, украшенную золотым бисером и тончайшей вышивкой, по форме напоминающую полузакрытый зонт на бронзовой ножке, и, подержав в руке несколько мгновений газету с лютевилльскими новостями, отбросил её в сторону.
Вот уже несколько недель писатель откладывал работу над новой книгой, и непокорные пальцы отказывались стучать по клавишам, иногда переживающим ремонт, нежные поглаживания, и даже грубое обращение.
Окружающая атмосфера роскоши и тепла была крайне важна для его внутреннего состояния, и даже если мистер Ли не мог сосредоточиться и окунуться в работу, он думал, размышлял и предавался воспоминаниям исключительно в приятной обстановке.
Многие предметы его интерьера, романтические элементы декора, разбросанные шёлковые и кружевные вещи в доме кричали о наличии в нём женщины – но женщину в этом доме никто никогда не видел…
Да и вообще, гости к известному писателю очень редко захаживали.
Осмотревшись, как будто после продолжительного отсутствия, Эвандер выглянул в окно – пока алые облака уносила ревнивая печаль, обволакивая их серой дымкой, соседские маленькие дети сидели на корточках и внимательно изучали отражение неба в единственной на улице лужице.
– Я хочу, чтобы книга заговорила! – произнес мистер Ли с надрывом в голосе, и резким движением руки задёрнул шторы, представляя, как Мисс Бамбл гордо выставляет его новую книгу на полку своего книжного магазина. Как люди улыбаются, держа её в руках, перелистывая страницы, как она говорит с ними…
Затем, мистер Ли изменился в лице, сел за стол, взмахнул руками, точно пианист перед игрой, и его пальцы очень нежно застучали по круглым маленьким клавишам; казалось, помещение наполнилось тёплым солнечным светом, и сверкающие блики озаряли пишущую машинку и руки писателя. Он мечтал написать такую книгу, после прочтения которой уж точно не захочется уснуть.
Спустя несколько часов в кабинете запахло сладкими женскими духами; мужчина отвлёкся от гремящих и дребезжащих кастрюль, живущих на белом листе бумаги, и посмотрел в зеркало в элегантной ажурной раме…
Безглазая тень
Золотое солнце конца одиннадцатого месяца, потонувшее в закатных облаках, уступило место тёмному короткому вечеру. Тем вечером в Лютевилле разворачивалась самая настоящая свирепая стихия.
Многие жители уже сладко дремали, спрятавшись в своих уютных – или не очень – постелях, но в окне дома номер 17 по улице Лютая можно было рассмотреть тусклый огонёчек света.
Мистер Мелвилль – наверное, в сотый раз – растерянно прохаживался по периметру своего небольшого дома, часто останавливаясь и разглядывая свою бесчувственную тень, чернеющую на широкой и пустой оливково-зеленой стене, пытаясь рассмотреть в своей тени – глаза. Но они отсутствовали…
В последнее время он особенно часто замечал, что, пока его разум был частично охвачен отрывочными видениями, зрение оставалось твёрдой опорой, сдерживающей нарастающее безумие.
Возможно, это безумие начинало существовать уже отдельно от его видений, – мужчина и сам уже не понимал.
Мелвилль вышел во двор. Просидев там некоторое время в открытой беседке, изучая глазами движение листвы сгибающихся в разные стороны деревьев, он вернулся в тёмный дом и рухнул на кровать. Из темноты появилась Луна, и её мягкий свет, струящийся из окна, осветил русые кудри бледного человека и его необычные сверкающие глаза с прямоугольными зрачками, которые Мел не хотел закрывать.
По полу беззвучно пробежала серая мышь; её маленькие глазки мигнули красными огоньками, шёрстка блеснула серебром, – и она также неожиданно исчезла, как и возникла.
Пролежав в потоке этого монотонного света ещё какое-то время, безразлично вглядываясь в спутницу Земли, когда-то напоминавшую ему золотую монетку, мужчина втянул носом непроветренный, затхлый воздух дома и обессиленно поднялся. Пройдя по ковру разбросанных по полу бумаг с зарисовками, покрытых тонким слоем пыли, он вновь обулся, накинул верхнюю одежду, громко хлопнул дверью, и вышел, не закрывая её на ключ. Уходя, он хотел было посмотреться в зеркало, но не стал. В прихожей остались стоять три пары одинаковой обуви, выстроенные в ряд.
***
Косо падал первый снег.
Однако, раньше столь внимательный ко всему вокруг, Мелвилль, лишь бросил безразличный взгляд на летящие точно из фонаря крохотные белоснежные звёзды. Прожектор приоткрывал взору тёмную каменную дорогу, застеленную опавшими багровыми листьями.
Снежинки приземлялись на скрюченные осенние листья одна за другой. Подхватив один из них, холодный ветер покружил его самую малость, и уронил в паре шагов от предыдущего места расположения. Свежие неповторимые звёздочки тут же сменили растаявшие. Но, не пролежав на новом месте и секунды, скукоженный лист раскрошился под тяжёлой подошвой ботинка мистера Мелвилля на множество частей.
Если бы по дороге можно было провалиться и попасть в какое-нибудь другое место, Мелвилль обязательно бы это сделал: он хотел исчезнуть.
Было безлюдно. Дома слева и справа сдавливали узкую улицу, на которой копошились бездомные собаки и кошки разных мастей, пытаясь вытащить из мусорных баков еще не успевшие сгнить объедки.
Пересекая центр города, Мел мог бы услышать пьяные неприличные шутки, доносящиеся из знакомого бара с улицы Каменка, истеричный крик женщины, бранившей мужа в новом доме на улице Пелена, и плач маленьких деток. Но он был глухонемым, и потому звуки не касались его ушей; он продолжал идти, не страшась порывистого ветра, дующего ему прямо в лицо и открытую шею мерзким ледяным холодом, пробирающим до костей, пока очередное видение не застало его в врасплох.
Мужчина ударил себя ладонью по голове, но видение лишь приняло более чёткие очертания. Тогда Мелвилль остановился около величественной мраморной арки и прислонился к колонне. В видении ему предстала незнакомая женщина, стоящая на коленях в Лютевилльском лесу, который жители называли «шипящим». Женщина, одетая в светлое платье с меховой накидкой, была похожа на царицу. Она смотрела прямо перед собой в пустоту на кого-то или на что-то, и произносила какие-то слова. Но вокруг неё не было ни души. Земля и стволы были застелены островками мха. А сквозь окутанные туманом кроны деревьев со всех сторон пробивались лучи света.
Видение прекратилось. Мелвилль тряхнул головой и зашагал дальше.
Обветренное белое лицо его становилось красным, но спокойная и целеустремленная походка, вела его, теперь уже по ухабам, к побережью.
Не спускаясь к береговой линии, Мел нашел самый высокий утёс, и, подойдя к краю, не глядя вниз, начал медленно раздеваться.
Мелвилль расстегнул пуговицы и снял с себя пальто, ботинки, брюки, рубашку, несколько амулетов, нижнее белье, – и всё это аккуратно, выровняв до миллиметра, сложил отдельными кучками – по привычке. Заправив волосы за уши, обнажённый мужчина задержал взгляд на снятых ботинках, будто что-то заметил на них – или что-то вспомнил – и, развернувшись, поднял голову вверх, устремив наконец свой взгляд в бездонную темно-синюю пропасть.
Его тело снова освещала луна, снежинки хаотично облепляли кожу, лицо, глаза. Он точно впервые их заметил, но не шевельнулся.
Осознав, что стоит на краю утёса, он, сделав отчаянный шаг вперёд, расправил плечи и прыгнул головой вниз. Приближаясь к воде, Мелвилль закрыл от страха глаза, не заметив, как у его тени, превращающейся в отражение, появилось другое очертание.
Последовал громкий всплеск, который Мел не мог услышать, ослепительный блеск освещённых луной брызг – и тёмные волны окутали его спокойствием.
Прилежно сложенная рубашка, задираясь на ветру, разворачивалась, как рождественский подарок, а лёгкий браслет из засушенных ягод рябины подняло ветром в воздух и закружило, унося с утёса в поиске нового пристанища.
Червонный спрут
Вначале была полупрозрачная тишина.
Рождение нового дня стало бескорыстным и молчаливым. В «Шипящем лесу» на пне, покрытом мхом и сверкающим инеем, неподвижно сидела серая белка. Казалось, её околдовали и она окаменела, прислушиваясь к посторонним звукам с широко открытыми глазами и навострёнными ушами. Всё в округе оживало.
Где-то неподалёку послышался хруст веток и фырканье большого животного. Это была гнедая породистая лошадь, что блестела даже без яркого солнечного света и взмахивала на бегу переливающейся гривой. Серебристый пар из её ноздрей таял в воздухе так же быстро, как и глухие удары копыт, ускользающие в незримое прошлое.
Наездница – темноволосая статная женщина в кремовом воздушном платье и меховой накидке, прикрывающей её от холода – правила очень властно и строго; каждое движение, совершаемое ею на высокой скорости, было безупречно точным и уверенным. Женщина скакала в гордом одиночестве, и деревья точно расступались от её молниеносного взгляда.
Проведя целую ночь в заброшенной хижине Лютевилльского леса, Фейрли смогла завершить подготовку к важному для неё визиту и окончательно утвердилась в своём намерении.
Тишина сдалась, потерпев поражение, и воспрянувший ото сна, стремительно разогнавшийся ветер вырвался на свободу из плена, зашевелил ветви величественных сосен, листья осин и редких рябин, спускаясь к земле, безжалостно стал отрывать последние листочки черники, оставляя прутики безлиственно-голыми, взбудоражил папоротники и прошёлся по мягкому мху.
Фейрли охватило необъяснимое возбуждение и, выскочив из леса, она лишь прибавила скорости. С неба посыпался мелкий редкий снег.
Глухой стук копыт, вторгшись в разбуженный Лютевилль, превратился в цоканье, отбивая ритм по вымощенной булыжником дороге. Город уже гудел, как большая паровая машина, особенно на главных улицах и рынках, утопая в миллионе смешанных запахов. Что-то продающие вдоль дороги люди испуганно отпрыгивали в сторону перед быстро скачущей наездницей, опасаясь быть раздавленными. На площади находились не только взрослые, но и дети разных возрастов. Бедные дети крестьян и ремесленников очень отличались от избалованных и ухоженных отпрысков аристократов и богачей. С несчастным видом они таращились на витрины булочных со свежей выпечкой, первые ярмарочные телеги со сладостями и ремесленными товарами и появляющиеся повсюду, как по волшебству, первые яркие украшения. Им всё было интересно. Такие, как они, обычно ютились в многоквартирных домах по несколько детишек в крошечной комнатушке или даже в одной на всю семью, в старых бараках… или лачугах для прислуги.
Наездница посмотрела в глаза обернувшемуся к ней чумазому неухоженному ребёнку, и сердце её отозвалось сочувственным ударом, лошадь встала на дыбы, ещё сильнее напугав мальчика, но, развернув животное, она устремилась дальше.
Женщина уже была далеко от этого места, а лицо несчастного мальчика ещё долго стояло перед её взором. Она скакала очень быстро, но успела заметить, как по стальным рельсам, проложенным через город, движется красный двухэтажный вагончик с юными пассажирами. Это был первый увиденный ею настоящий трамвай, в Фейрвилле их пока не было.
Поборов подступающий кашель, Фейрли пересекла несколько знакомых улиц и поднялась на мост над зелёным от ряски прудом, полностью не покрытым снегом, где её лошадь чуть не сшибла огорошенного, чем-то размалёванного клоуна с круглой плетёной корзинкой, из которой доносился детский плач…
Зелёный пруд остался позади, и женщина сбавила скорость; лошадь по кличке Гроза остановилась, и уставшая леди царственно окинула взглядом южную часть поляны за прудом, похожую на заброшенный пустырь. Она-то знала, что прячется за этой зримой пустотой. Ей не нужно было произносить никаких заклинаний, предупреждать о своих крайне редких визитах или долго ожидать приглашения. Буквально через секунду защитная пелена пала, обнажив внушительный викторианский замок, и ворота со скрипом отворились.
Бежево-кофейный каменный замок с серой крышей, местами покрытый зеленью, как и пристройки, совсем не изменился с прошлого приезда, лишь местами поржавевшие ворота обвивал засохший плющ. Всё те же малозаметные трещинки и сколы и такое же равнодушное гостеприимство. Она мысленно провела ладонью по любимому балкону, с которого обожала любоваться прекрасным видом… Женщина тяжело дышала, её грудь волнующе вздымалась под накидкой; из-за нахлынувших воспоминаний кровь бежала по венам в два раза быстрее, ей помнилась каждая песчинка этого мрачного мира. То ли от волнений, то ли из-за начинающейся простуды она всё-таки зашлась в кашле и долго не могла остановиться.
Заведя лошадь во двор замка, наездница прошла по тропинке, усыпанной последними высохшими осенними листьями, в конюшню и привязала Грозу к стойлу, где уже стояли два диких скакуна и лошадь.
– Привет, Демон! Ты прямо такой же, как он.
Она пыталась погладить чёрного вырывающегося скакуна, но тот лишь отдалялся и сильно крутился, как ужаленный.
Покинув конюшню в одиночестве, она пересекла главную дорогу и оказалась у подножья замка. Бойко взбежав по ступенькам и отряхнувшись от дорожной пыли и грязи, брюнетка собралась отворить тяжёлую дверь, но та в тот же миг распахнулась, и перед ней предстал седовласый дворецкий, услужливый прихвостень хозяина замка, и очень низко поклонился, приглашая внутрь.
– Госпожа Фейрли…
– Здравствуй, Пастар.
Войдя в тёмную гостиную, гостья вдохнула привычный запах «дома» и поднялась по дубовой винтовой лестнице на второй этаж. Царящий полумрак был привычен для глаз и сейчас очень успокаивал. Казалось, на дворе глубокая ночь, хотя день был в самом разгаре. Женщина застала Люта в торжественном синем костюме, сшитом на заказ и украшенном золотисто-горчичными цветочными узорами на жилете, в библиотеке, за изучением мифов и легенд о морских чудовищах. Брат жеманно перелистывал страницы, точно актёр, играющий в любительской пьесе при танцующем пламени свечей.
Он искренне улыбнулся ей, отбрасывая вековую ссору в бесконечную пропасть.
– Здравствуй, сестра!
– Так ты уже знаешь?
– Чёртов Червонный спрут… Ну хотя бы он заставил тебя навестить мою скромную обитель…
– Да. Но я прибыла не за этим.
Фейрли изменилась в лице, став серьёзнее, достала из длинного рукава спрятанную в потайном кармане потрёпанную карту и показала Люту движение мистического красного тумана…
В это время чумазый мальчик с женским прозвищем Бонни, встретившийся взглядом с хранительницей города Фейрвилль, добрался до дома, зашёл в свою комнату, похожую на маленькую каморку, и попрощался с невидимыми друзьями. Сев на грязный пол, он стал копаться в старых, потрепанных коробках и нашел наконец любимую и единственную деревянную игрушку – милого ослика, не так давно подаренного бабушкой, с которой он до сих пор жил, очень обрадовался находке и, отряхнув игрушку от пыли, гордо выставил на подоконник. Бонни показалось, что ослик повел глазами и посмотрел в окно, но он тут же одернул себя и, собрав коробки в ряд, встал с пола и вновь позвал невидимых друзей.
«Бумеранг»
Сквозь вечернюю мглу можно было рассмотреть лишь блёклый свет из окон домов и уличных фонарей.
Тайной окутанный, Лютевилль возбуждённо затаил дыхание в ожидании знаменитого маэстро, который в это время уже медленно въезжал в город в расписной карете, взмахивая на поворотах длинными светлыми волосами и периодически постукивая музыкальными пальцами по твёрдым поверхностям. Его шальные глаза светились, зрачки были расширены, и мистер Роквелл мечтательно рисовал в воображении образы местных юных чаровниц и замужних дам, пытаясь рассмотреть сквозь окна кареты спрятанные под головными уборами лица встречных женщин, облепляющих карету, как снежные завалы.
Великий и молодой скрипач, покоритель женских сердец, желанный красавец с сомнительной репутацией Казановы и карточного игрока, с третьей попытки добрался до Лютевилля, несмотря на отговоры импресарио.
Расклеенные на столбах города афиши с анонсом его долгожданного выступления в «Театре Грёз» доводили красоток до исступления. И вот уже, бесцеремонно толкаясь, они, подрагивая от холода, пробивались сквозь молочную мглу к мотелю, чтобы попытаться попасть внутрь и вычислить апартаменты маэстро.
Вдоволь насладившись уличным гулом, Роквелл опрокинул терпкий напиток одним махом, поморщился с довольной ухмылкой и, натерев смычок канифолью, взял в руки инструмент. Сыграв четверть концерта в страстном порыве, увлечённый любимой музыкой и самим собой, он распахнул окно и высунулся наружу.
Необузданная истерия не заставила себя долго ждать, и Роквелл, не закрывая окна до конца, исполнил для своих поклонниц ещё несколько длинных произведений. Подступала ночь, скрипка, раздирающая души, умолкла. Когда он снова выглянул из окна, на его глазах один за другим погасли фонари. Крики у ворот стихли, и он позвонил импресарио для личного разговора, после чего омылся и быстро уснул.
На следующий день, в субботу, после полуденной сухой мерзлоты и по прошествии ошеломительного выступления, разгорячённый и уставший Роквелл, покидающий «Театр Грёз», как и шумная толпа ликующих поклонниц, бывших на концерте, услышали звон колокольчиков, доносившийся с разных концов улиц. По обычаю, так разносили важные и срочные новости. И сейчас напротив театра, примерив на себя маску важного господина, какой-то мужчина твёрдым баритоном призывал ко всеобщему вниманию. Он стоял на высоком табурете, держа колокольчик в одной руке, вытирал капельки пота со лба платком, зажатым в другую, и скандировал: «Слушайте, слушайте!»
Но его голос растворился в женских криках: девушки затеяли драку, пытаясь таким образом «поделить» внимание желанного маэстро. Сам же мистер Роквелл, приближался к карете в длинной шубе из горностая, спасая себя и драгоценную скрипку.
О странном происшествии Роквелл узнал уже от импресарио, с которым поделился новостью ушастый кучер. И они, как и многие другие жители Лютевилля, направились к побережью, чтобы увидеть чудо своими глазами.
Лошади отчаянно заржали, поднялись на дыбы, карета пошатнулась, и неугомонные женщины ринулись догонять ускользающего кумира, цепляясь руками за стёкла и боковые части кареты.
Блондин лучезарно улыбался им в ответ.
Вокруг музыканта мелькали незнакомые люди и улицы. Под ногами, копытами и колесами хлюпала жуткая слякоть вперемешку со сброшенными последними листьями. Из труб производственных фабрик и каменных домов, как джины, готовые исполнить плохие и хорошие желания, вылетали клубы грязного дыма. На ступеньках одного из домов сидела и, потеряв свою куклу по имени Джюель, громко плакала маленькая девочка с ярким бантиком на голове. Она гладила кудрявого большого пса и не хотела возвращаться домой.
Роквелл проводил плачущую девочку взглядом и уставился на жирную крысу, перебегавшую дорогу. Крысу ничто не смущало.
Музыкант был готов на всё: усердно работать, давать концерты, упиваться женщинами и алкоголем, помогать нуждающимся, давать интервью, играть в карты, быть в гуще событий, менять города. Лишь бы не оставаться наедине с самим собой надолго и не вспоминать лицо умирающей от кори матушки. Воспоминания всплывали хаотично – и вот он уже возвращался в детство, где, будучи ребёнком, играл с ней у пруда в прятки, прячась за могучей шелестящей ивой, а через мгновенье вспоминались синие люпины, растущие у родительского дома…
– Я думаю, они будут поджидать вас у мотеля, маэстро! – предположил мистер Элфи Нэш про одержимых женщин импресарио Роквелла. И Роквелл снова улыбнулся.
Возбуждение Лютевилля переливалось через невидимые края города, чего обычно не происходило, ведь жизнь городка казалась размеренной.
***
По пути их кортеж уверенно обогнал всадник на чёрном коне, одетый в тёмный длинный плащ, развивающийся на ветру, и шляпу. Взгляд всадника не блуждал по сторонам, а был устремлён вперёд. Так же, как и Роквелл, мистер Лют (а это был именно он) держал путь к побережью.
Мысли Роквелла ещё путешествовали меж бархатного театрального занавеса, поднимаясь к ослепляющей сиянием люстре и возвращаясь к привычным звукам скрипки и еле слышному скольжению пальцев по грифу. На выступлении в один миг ему показалось, что скрипка ожила и… заиграла в короткую паузу, но он был слишком увлечён музыкальной историей, которую рассказывал…
Мышцы спины привычно ныли в одном и том же месте. Но он лишь улыбался, отпивая из высокого посеребренного стакана горячительной настойки на основе трав, имбиря и мёда.
Выйдя из кареты, поддавшись лёгкому ветру, Роквелл стал спускаться со склона на пляж. Первое, что приковало его внимание после удивительного гигантского корабля с грязными рваными парусами, стоявшего частично на берегу, частично в воде, были вспышки громоздких фотоаппаратов вокруг ещё слабо различимого силуэта девушки в изогнутой шляпе. Туман снова подступал и окутывал местность.
Скрипач продолжил спуск вниз.
Силуэт женщины, приковавший его внимание, принадлежал Кукле Кенне, которая прибыла на пляж со своим продюсером Тодом. Она стояла как прекрасная статуя и, как и все, с удивлением разглядывала затерянный фрегат 19 века, вынесенный на берег, и отвечала на вопросы журналиста местной газеты:
– Одни говорят, что он возник из серого тумана, словно из другого мира, из ниоткуда, другие видели гигантские щупальца, выталкивающие корабль на берег…
С одной из уцелевших палуб свисали пять полуголых тел, как после расстрела. Кому они принадлежали, пока было неизвестно, но прилетевшие чёрные грифы, громко размахивающие крыльями, уже пытались подступиться к синеющим трупам.
Когда Роквелл ступил на песок, разбросанные по пляжу зеваки сменяли друг друга, как муравьи, а грифы по-прежнему пытались подступиться к телам. Команда полицейских, ожидающих эксперта из столицы, не догадалась отогнать бесчувственных чудовищ. Они лишь с опаской поднялись на корабль по старому торчащему тросу и набросили на тела остатки разорванного паруса.
На борту корабля можно было рассмотреть покрытые ржавчиной бронзовые буквы с названием корабля – «Бумеранг», что приводило людей в ещё большее замешательство. Роквелл пробежался по названию глазами и озадаченно посмотрел на мужчину, одиноко спускающегося по склону, а затем обернулся на девушку в изогнутой шляпе.
Тогда Кукла, почувствовав взгляд Роквелла затылком, медленно обернулась, а за ней и фотографы, уже готовые бросить одну звезду ради другой.
Солнце, которого не было видно, прожгло туман и расстелилось на уставшее от внимания море, молчаливые склоны и гуттаперчевый пляж, отражаясь на лицах людей.
Тем временем мистер Лют, привязав коня к осине и спустившись наконец со склона, смешался с удивлённой толпой, утопая ботинками в зыбком песке, и встретился взглядом с Кенной, которая будто бы погладила воздух рукой, словно загораживаясь от слепляющего солнца. Затем мистер Лют перевёл взгляд на корабль, который внезапно вспыхнул, после чего один за другим прогремели мощные взрывы. Люд испуганно вздрагивал, повсюду пролетели вздохи ужаса и крики, обломки фрегата разбрасывало по пляжу, другая часть судна уходила под воду.
Карие глаза мистера Люта подсвечивались красным пламенем, и казалось, он с наслаждением наблюдал, как красиво разлетаются в разные стороны, вовремя отлетевшие на значительное расстояние от догорающих высоких парусов стервятники, как сладко хрустят нос и штурманская каюта… Как подгибается марс, как судно распадается на части, как всё при зловещем свете заката сгорает дотла, превращаясь в пепел, и как последние горящие обломки уносят золотые волны… Кожаные ботинки мистера Люта снова мяли гуттаперчевый песок.
Роквелл боялся моргнуть, досматривая, как фильм, необычное самовозгорание корабля 19 века, возникшего в этом необычном городе в день его приезда, переводя взгляд на прекрасную Куклу. Он заметил, что девушка сохраняла невозмутимость, и это придавало ей ещё больше загадочности: она была словно неживой… Сердце Роквелла качало кровь, как большой насос. Мужчину опьянили запахи гари, последние события и тайны Лютевилля, и он подумывал задержаться в городе на некоторое время.
Подождав, пока «Бумеранг» перестанет злобно трещать и едва ли не весь уйдёт под взволнованную воду, Роквелл сделал ещё несколько шагов вперёд, разрешая подойти фотографам и журналистам к его персоне, чтобы обратить на себя внимание Куклы.
Полёт
Джоан было пятнадцать. Она, как свежая растущая роза, любила тянуться к солнцу, которое сейчас оставалось скорее воспоминанием. Лёжа с закрытыми глазами на диванной софе в гостиной после семейного чаепития, она пролетала над полем пушистых ржаных колосьев, обсыпанных каплями короткого дождя и колючих пашен, которые любила трогать на ощупь, греясь на солнце в счастливые и беззаботные летние дни. Ей нравился запах скошенного сена, полевых цветов, засыпающих на закате, и фырканье пятнистой, как далматинец, пони по кличке Холи, всегда смотрящей на мир тёплыми шоколадными глазами, прикрытыми длинными ресницами. Но Джоан никак нельзя было назвать сельской девчонкой: будучи молодой аристократкой, она имела хорошее происхождение и воспитание.
На синей софе, за головой Джоан, прямые и длинные каштановые локоны раскинулись красивым полукругом. Она сладко дремала.
Но тишина продлилась недолго. Случайный блик солнца, пробившийся сквозь бессмертный туман, вонзился Анне, пожилой прислуге семьи Байлли, прямо в глаз, и от неожиданности она разбила одну из лучших фарфоровых чашек. Грохочущий звон растёкся с кухни по всему дому, заполняя даже самые тихие уголки, где прятались маленькие пылинки. От резкого звука проснулась белоснежная кошка Биби и, заскучав уже через минуту, вскочила на софу к Джо, громко заурчала и принялась бодаться мягкими ушками, возвращая девушку из мира снов и фантастических полётов в реальность.
Но Джоан не желала просыпаться: сны казались ей более настоящими, чем сама жизнь. Когда она, отрываясь от земли, поднималась в воздух, расправляя руки, как птичьи крылья, и летела – чуть выше, чуть ниже, при наклоне изменяя направление, – навстречу ветру…
Окончательно пробудившись, она сложила в стопку взятые из библиотеки книги и посмотрела в окно. Вместо солнца царили молочный туман и тоска, грязные дороги и лютый холод.
В одной из комнат чьи-то пальцы коснулись клавиш пианино, и приятная классическая мелодия брызнула, как свежая морская вода. Играл старший брат Джордж, которому уже исполнилось семнадцать.
Джоан и Джордж – два Джо в одной семье, хотя Джо называли дома только Джоан, и так вышло, что рыжий Джордж был её любимым братом, но никак не из-за похожего имени. У Джоан было трое братьев – Джордж, Пол и Глен – и младшая сестра Эйлин.
Как и все, Джордж знал о её сокровенной мечте, но, наверное, единственный не насмехался над ней, как и их покойный отец.
– Пятнадцать лет, уже не семь, чтобы бредить полетами, – громко отчитывала Джоан строгая мать Морин, показывая остальным детям, что такое поведение она не одобряет.
На подобные замечания даже молчаливый брат Пол почему-то странно ухмылялся, что задевало Джо.
– Не дай Бог кто узнает, – не унималась мать, год назад ставшая вдовой с пятью взрослеющими детьми на руках, пускай и с солидным капиталом.
Смерть главы почтенного семейства до сих пор оставалась загадкой. Либер Байлли разбился насмерть, выпав ночью из высокой башни «Чёрного клевера». Что он там делал, никто не мог знать наверняка.
Морин Байлли повышала голос на Джо чаще, чем на кого-либо другого, и придиралась к мелочам, не давая ей спуску, и началось это много лет назад, если было не всегда. Даже с незнакомцами она была добрее и вежливее, а её частое недовольство старшей дочерью замечали и другие, даже отец при жизни, хотя ничего не говорил по этому поводу, считая, что незачем защищать дочку от матери. Сама же девушка не раз замечала ещё одну странность: мама редко смотрела ей в глаза, как будто что-то скрывала.
После смерти отца юная мечтательница чаще проводила время с подругами или старшим братом. Тем не менее жизнь маленькой леди была насыщенной, многие восхищались не только красотой Джоан, но и её талантами. Впрочем, у девушки были и друзья, и завистники. Сверстницы завидовали ей по многим причинам: Джо была из богатой семьи, хорошо училась, искусно играла на флейте, участвовала во многих постановках школьного театра, умела петь, а год назад за ней ухаживал сам Иннес Непер.
– «Дуделка» … – шептались за спиной Джо завистницы.
Скудная любовь матери и постоянные придирки четырнадцатилетнего брата Глена сильно угнетали девочку. Двенадцатилетний Пол же всё время молчал. Нелюдимый, даже угрюмый – таким он казался окружающим, а десятилетняя Эйлин много воображала и считала себя взрослее Джоан, чем, как это ни странно, угождала матери.
Проведав Джорджа, Джоан вышла за дверь, оставив красивую мелодию продолжать жить в стенах покинутой комнаты, и в коридоре столкнулась нос к носу с Гленом. Посмотрев на неё очень выразительно и лукаво, брат прошел мимо, не сказав ни слова. Девушка уже предчувствовала беду: скорее всего, Глен снова напакостил или замышлял совершить что-то плохое. Однако, торопясь вместе с подругами, что ждали на улице, на недавно открывшуюся рождественскую ярмарку, Джоан покинула большой дом, похожий на улей. Сравнив в мыслях дом с ульем, девушка вспомнила о вересковом мёде, который очень любила, и, отсчитав золотые монетки, спрятала их в секретный кармашек красивой муфты.
Ненадолго солнце вылезло из тумана и осветило Лютевилль.
Когда она вернулась домой, довольная, обнимающая деревянную банку, наполненную ароматным медом красно-коричневого цвета с лёгким терпким привкусом, и зашла в свою комнату, по-девчачьи украшенную розовыми предметами, то увидела, что на двери с внутренней стороны прикреплены самодельные маленькие уродливые крылья, небрежно отличающиеся по форме друг от друга. Крылья были выполнены из дерева и обмазаны чем-то жутко вонючим. Это выглядело столь отвратительно, что Джо в растерянности выронила банку из рук и выскочила из дома.
Ей было мерзко, больно и стыдно одновременно, а возможно, даже страшно жить в доме с отвратительным чудовищем по имени Глен.
Джоан понимала, что нужно вернуться домой и убрать ужасные, обмазанные навозом крылья, пока их никто не заметил, и липкий мёд, наверняка уже растёкшийся по дорогому паркету…
Джо заплакала.
Девушка бежала по улице, чтобы прийти в себя и успокоиться… Холодное солнце садилось. Когда ноги привели её к высокому дубу на соседней улице, где начинался небольшой парк, она остановилась, чтобы отдышаться и утереть слёзы. Юная леди не хотела никому жаловаться, поэтому всхлипывала, как маленький ребёнок, и причитала: «Как Глен мог так поступить со мной?.. Что я сделала ему плохого?..»
В соседних кустах что-то зашуршало, и из-за веток показался игрушечный колпак орехового цвета, который практически сливался с последними осенними листьями кустарника. Следом за колпаком возникла и голова крохотного человечка, подсвеченная солнечными золотыми лучами.
Джоан вздрогнула. Это был маленький игрушечный гном с запачканным грязным носом. Гном моргнул и окончательно вылез из укрытия, посмотрев на заплаканную девушку. Рыдания стихли…
– Глен… – произнёс тихо гном на удивление низким и сиплым голоском и дважды стукнул маленьким башмачком.
На секунду представив реакцию мамы и Глена с Эйлин, расскажи она им про гнома, она вообразила, как они заталкивают её в машину и увозят подальше от людских глаз, в больницу или ещё куда пострашнее. Она слышала от подруг, что есть в Лютевилле очень страшное место, о котором практически никто не знает.
Испуганная девушка присела на корточки. Но, как по волшебству, солнце окончательно село именно в этот момент, и кусты, точно сгорев в огне, спрятались в сумраке, как и маленький человечек. Она услышала убегающие тихие шажки, но, точно приклеившись к месту, не могла пошевелиться. Сильный румянец, возникший от волнения и мороза на лице и шее, пылал, и Джо ощутила себя ещё более растерянной.
«Гном? Да такой маленький? Они существуют? Он повторил за мной имя Глена?» – в голове крутились сотни вопросов.
Джоан постояла рядом с тёмными кустами, которые были неподвижны ещё некоторое время. Собираясь с духом, она, вероятно, ожидала, что странный человечек вернётся, хотела спросить его о чём-то, хотя сама, возможно, не понимала о чём, но… гном не вернулся.
Тогда Джо медленно, почти траурными шагом стала возвращаться домой. Ветер усилился, и мысли окончательно спутались. Новое внезапное происшествие потрясло её, голова кружилась. И когда Джоан входила в дом, она уже практически позабыла о предстоящей уборке, думая только о маленьком моргающем гноме в ореховом колпаке и с грязью на носу.
Зайдя в комнату, Джоан почувствовала, как память быстро возвращается к ней. Но мерзкий запах исчез, не было ни крыльев, ни банки с мёдом, как будто после ярмарки она и вовсе не заходила в свою комнату. «Наверное, я сошла с ума… – крутилось в голове. – …или это убрала Аннет».
Но ни Аннет, ни мама, ни даже Джордж не заходили к ней в комнату. Остальным это точно было не нужно, а Глена и вовсе не было дома. Он не появился и ближе к полуночи. Впрочем, Джоан была так зла на него, что ей было всё равно.
Только утром на прикроватном столике она обнаружила конверт с запиской, на которой чернилами было нацарапано корявым почерком: «Приходи в Вересковую пустошь с появлением первой звезды, будешь летать…» А ниже прилагалась карта с отмеченным местом, тоже нарисованная от руки.
Джоан бросило в жар. Она свернула записку и спрятала под корсет нижнего платья. Кто её принес? Почтальон, мистер Даффи?
«Если это очередной розыгрыш Глена, я столкну его с утёса», – шептала в ярости Джоан Байлли, но прошло полчаса, она засомневалась, и любопытство одержало верх. Девушка решила идти в Вересковую пустошь во что бы то ни стало.
«Не может же Глен делать гадости каждый день, это слишком жестоко, – так размышляла Джоан, свернув губы в узкую трубочку. Раннее утро только благословляло день. Сердце девушки часто забилось. – Это будет самый долгий день в моей жизни!»
Джо хотелось прийти в Вересковую пустошь с самого утра, пропустив все занятия, но она заставила себя ждать и трепетала от нетерпения. У неё появилась новая тайна. И ведь если сбудется её самая заветная мечта, она станет самой счастливой на свете! Но пока нельзя об этом никому рассказывать!
Еле-еле утро сменило день, а затем и вечер, и, недобросовестно выполнив домашнее задание, Джо нарядилась в длинное ажурное платье и тёплое пальто с большим капюшоном. Ей не хотелось простудиться, не дойдя до заветного места, где могут произойти чудеса.
Пройдя через парк, в котором встретила накануне гнома, и никого не обнаружив, она спрятала в кустах наливное красное яблоко и засеменила в сторону Вересковой пустоши.
***
Целый день Джо ломала голову, кто же мог убраться в её комнате и оставить записку, оставшись незамеченным… Или эти события совсем никак не связаны? Ни на кого из родственников она подумать не могла, только если на неведомую силу. Но записка сбивала с толку, потому что была написана вполне разумным существом, имеющим ужасный почерк.
Темнело очень быстро… Девушке удалось ускользнуть из дома незамеченной, не слушая упрёки матери о неповиновении и никчёмности своего подросткового существования.
Джоан, шагая ватными ногами, приближалась к назначенной цели. Чем ближе она подходила к Вересковой пустоши, про которую ходили легенды, тем сильнее теряла ощущение владения телом, но скорее от страха.
Небо почернело, и Джоан уже представляла лицо матери, обнаруживающей в постели дочери свернутое в трубу запасное покрывало…
Дойдя до пустоши, пронизанной темнотой, Джоан включила фонарик и, запрокинув голову вверх, заметила на небе первую, а затем и вторую звезду. Нужно было спешить. Отовсюду доносились разные звуки: шелест листвы редких кустарников, передвижение животных, взмахи крыльев птиц и шуршание одиноких ужей. Даже далёкие звуки пугали и держали в напряжении. Но внезапно точно кто-то резко рассёк воздух: мимо пронеслось молнией какое-то животное, напоминающее дикую рогатую пантеру.
Джоан остановилась как вкопанная: ей совсем некуда было спрятаться. Но дикая тварь, сделав круг над испуганной девушкой, сверкнула глазами, оскалилась и, подходя ближе, уже готовилась к нападению, как вдруг в последний момент перед прыжком, точно сама чего-то испугавшись, отскочила, как трусливая лань, и унеслась прочь. Испуганные глаза рогатой пантеры сверкали ярче небесных звёзд, животное несколько раз обернулось из темноты, из её пасти продолжались доноситься самые жуткие рычащие и воющие звуки. Это было настоящее чудовище!
Вероятно, то, чего испугалось это неведомое животное, находилось позади Джоан. Девушка ещё стояла с поднятыми для защиты руками чуть выше лица, на равнине, непроизвольно вдыхая холодный воздух. Тихие слёзы улетали прочь, и с замиранием сердца она вслушивалась в приближающиеся шаги, похожие на шаги человека. Её лицо и волосы были спрятаны под капюшоном, но подол платья дрожал на ветру, как будто ему тоже было страшно.
– Не бойся!
Джоан услышала знакомый голос, который, правда, редко произносил вслух какие-либо слова, и руки непроизвольно опустились.
– Пол? Что ты здесь дел… – шум ветра заглушил последнюю фразу.
К этому моменту бескрайнее небо взорвалось ослепляющими, мерцающими звёздами, призрачно осветив тёмную пустошь, и Джо, не веря своим глазам, наблюдала, как младший брат отрывается от земли и, поднявшись почти на метр в высоту, протягивает ей маленькую ладонь с тем же сдержанным выражением лица, какое обычно было у отца.
Сокровища Лютевилля
Запутывающие, точно коридоры в лабиринте, сны о спрятанных в тайнике настоящих сокровищах не выходили из головы именинника уже несколько дней. И, загадав то самое заветное желание – непременно отыскать их, – пухленький кудрявый Терри задул свечи на маленьком торте и принялся отрезать кусок долгожданного лакомства.
Был понедельник, за окном кружился сверкающий снег, и мама, просидев ещё немного с сыном, включила для него проигрыватель со спокойной музыкой, красную настольную лампу и вышла за отцом в крошечную гостиную.
Терри посмотрел на отражение лампы в окне и задумался. Ему вспомнился странный бормочущий человек, с которым он столкнулся в своих снах, блуждая в нелюдном квартале возле заброшенной психиатрической лечебницы.
Скудное торжество по случаю двенадцатого дня рождения завершалось, и Терри уплетал последний кусок шоколадного торта, когда услышал тихий шёпот родителей в гостиной. Обычно они не шептались дома, но тогда именинник не придал этому никакого значения, потому что внезапная резкая зубная боль заставила скривиться в страшной гримасе и даже слегка вскрикнуть.
Сладкая шоколадная глазурь, попавшая на уже давно ноющий зуб, стала последней каплей, и в день рождения боль достигла апогея – нестерпимо сильная и продолжительная, такая, что Терри сначала заныл, а потом и вовсе заплакал. Его резко бросило в жар… Казалось, по зубным нервам заскоблили чем-то острым, а зуб проткнули тысячью иголками. Мальчик прополоскал рот прохладной водой, но стало только хуже: чувствительность усилилась.
До смерти боявшийся зубной боли и самого зубного горбатого врача, похожего на высохшую мумию со злобным лицом, мальчик оттягивал лечение до последнего момента. Но терпеть дальше боль и скрывать её от родителей уже было нельзя.
Обозлённый кудрявый ангелочек скинул со стола блюдце с недоеденным куском, но то, ударившись об пол, чудом осталось невредимым, чем ещё сильнее разозлило Терри.
И вот в долгожданный день, Терри с заплаканным лицом поплёлся за уставшими родителями в больницу.
Темнело, вечер был холодным, путь – неблизким, а старая машина отца уже долгое время находилась в ремонте. Мороз и сильный ветер ещё сильнее вытаскивали слёзы из глаз Терри. Он завидовал всем, кого встречал по пути: радостным детям, игравшим в салки и громко хлопавшим в ладоши, женщине, которая шла под руку с кавалером, наслаждаясь вкусом ароматного кренделя, – и ненавидел этот день, мечтая, чтобы он поскорее закончился.
Мимо зелёной витрины обувного магазина Харви Ивонн Вуда и рыночных стендов с разноцветными навесами бормочущий человек в заношенной одежде и с рассеянным взглядом чуть не сшиб мальчика с ног. Когда-то чёрные волосы и борода странного прохожего были покрыты пятнами белоснежной седины и снега. Терри остановился как вкопанный, но отец поторопил его. Что-то в этом чудике показалось знакомым, но мальчик не мог сосредоточиться из-за боли.
Снегопад усилился…
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем они оказались на пороге детской больницы, а поднявшись на два лестничных пролета, – и у полупрозрачной двери, на которой пугающе бросались в глаза чёрные буквы «М» и «Г» – инициалы старого зубного врача Менделя Гробера.
Спустя убивающие минуты ожидания Терри и его родители услышали сухой кашель Гробера и приглашение зайти в кабинет:
– Терри Клайв!
– Терри Клайв! – с ещё большим надрывом прокудахтал старый врач и зашаркал неподнимающимися ногами к двери.
Сердце Терри практически остановилось. Тело стало тяжёлым, будто наполнилось свинцом. Холодные ладони вспотели. Мальчик не мог пересилить страх, чтобы зайти в кабинет. Короткие кудри, свисающие на лоб, ещё не высохли от снега, и вода стекала по носу. Терри попытался вспомнить что-то хорошее, чтобы отвлечься, но не смог.
Пришёл черёд родителей проявлять чудеса убеждения. Корнелия Клайв, мама Терри, молодая, миловидная, слегка полноватая женщина с вьющимися, как у Терри, волосами, глубоко вздохнула и принялась уговаривать сына. Сначала мягко, поглаживая по голове и плечам, затем – чуть более настойчиво, обещая, что мистер Гробер справится очень быстро. Неизвестно, чем и когда закончились бы «дипломатические переговоры», потому что отец, уставший после ночного дежурства в охране киностудии «Лисий хвост», открыл тяжёлую дверь и буквально силой затолкал сына в кабинет. У Терри перехватило дыхание.
Горбатый Мендель только успел блеснуть глазами, оголить блестящие инструменты и включить бормашину, недавно появившуюся в больнице, как сразу полез парню в рот и, лишь слегка надавив на больной зуб, причинил Терри нестерпимую боль.
– Та-ак, всё ясно… – прокряхтел Гробер с довольной ухмылкой.
Терри провёл в муках и пытках, перетерпев ещё немало боли, несколько утомительно долгих часов, прежде чем добрался до дома и лёг в любимую постель. Он ещё долго дрожал от страха, но не плакал: сил на рыдания уже не осталось.
Дорогу домой мальчик практически не помнил, потому что плёлся с затуманенным разумом, еле переставляя ватные ноги и совсем не оглядываясь по сторонам.
***
На следующий день в школе угрюмый Терри молча сидел за последней партой, подперев рукой опухшую щёку, как вдруг обратил внимание на такого же одинокого, как он, Оскара, который задумчиво смотрел в окно. Оскар и Терри иногда сидели рядом за обеденным столом, чаще всего молча, потому что оба были очень застенчивыми, и лишь изредка перекидывались парой слов, обсуждая ассортимент и качество приготовленных блюд, и ещё реже – выходки главного задавалы класса по прозвищу Большой Рик. Оскар, как и Терри, очень любил поесть. Правда, порой забывал это делать из-за других важных дел, которые сам себе придумывал или воображал.
В этот день Терри, усевшись напротив Оскара в столовой, нечаянно привлёк его внимание распухшей щекой, болезненными гримасами и осторожным пережёвыванием пищи.
Оскар умел сопереживать, а Терри очень хотелось поделиться невесёлым рассказом про день рождения, испорченный походом к горбатому садисту Менделю Гроберу.
Увлёкшийся рассказом одноклассника Оскар то и дело выпучивал и без того большие глаза и открывал рот от удивления, забывая отправлять по назначению вилку с переваренной, слегка пересоленной картошкой.
В среду Оскар сам нашёл Терри и присоединился к нему за обедом. Мальчики решили сидеть за школьной партой вместе. Но, кроме них, на это обстоятельство никто не обратил внимания: все в классе были заняты привычными делами, и, как и всегда, их обоих не замечали, особенно Оскара.
В четверг Терри решился рассказать Оскару о снах, которые продолжали ему сниться:
– Каждый раз я блуждаю по бесконечным тёмным коридорам старого здания. Я вижу только обрывки: тусклый мигающий свет энергосберегающих ламп освещает потрескавшуюся местами лестницу, обшарпанные стены и решётки. Никаких лишних предметов не вижу, но изредка мне слышатся скрипы, стоны и даже страшные крики…
– Ты знаешь, не хочу тебя разочаровывать, но под твоё описание подходит множество зданий Лютевилля. Поверь мне, – со знанием дела подтвердил Оскар. – Ну а что происходит потом?
– Сон заканчивается всегда одинаково. Я нащупываю и открываю хорошо спрятанную маленькую закоптившуюся дверцу, похожую на каминную, и обнаруживаю там… те самые сокровища: перламутровое яйцо на золотой ножке…
– Перламутровое яйцо?
– Да, перламутровое яйцо, броши, усыпанные разными камнями, кучу золотых монет и… – Терри помешал договорить внезапно усилившийся вой ветра и тревожное дребезжание школьного окна.
Учительница мисс Пейдж Бабкок строго и подозрительно посмотрела в сторону Терри, но не удостоила его замечанием. В это время Филипп бросил бумажную снежинку в Большого Рика – начался бардак.
Дождавшись, пока всё утихнет, Оскар вновь взглянул на Терри с просьбой продолжать…
Повеяло захватывающими приключениями, и Оскар был несказанно счастлив, наверное, первому в жизни обретённому другу и возможности исследовать новые закоулки Лютевилля уже не в одиночку.
Терри продолжил рассказ, упомянув и о странном типе из снов, слоняющемся у заброшенной психиатрической лечебницы, и Оскар решил, что им непременно нужно начать поиски именно с этого лютого заведения. В городе ходили слухи, что там до сих пор проводят различные эксперименты над людьми, и не только, и что вообще там чрезвычайно опасно, поэтому это место находится подальше от глаз, поэтому проникнуть туда вовсе не просто. Впрочем, Терри и Оскара это не останавливало. Дождавшись конца утомительной учебной недели и начала холодного субботнего дня, они встретились у дома Терри и поспешили на разведку.
Райан, отец Терри, отсыпался дома, мама уехала к матери – бабушке Терри, а родители Оскара отправились за покупками, поэтому мальчишкам никто не мешал. Предоставленные сами себе, они собрали походные рюкзаки и поспешили за приключениями. Было сухо и морозно, изо рта весело вылетали струйки пара, небо ослепляло чистотой и синевой.
До психиатрической лечебницы имени Драммонда Хейли было далеко: она находилась на западе Лютевилля, рядом с действующей базой дирижаблей.
Бронзово-бежевые дома с серыми крышами и аккуратными окнами, впитавшие гарь и копоть, радовали глаз наносной мрачностью, легко вписываясь в уголки дикой природы. На верхушках высоких склонов, ближе к югу и у замка Смоггибург, белел заиндевевший снег. Терри и Оскар влюблённо оглядывали Лютевилль, считая его лучшим городом на свете.
– Я взял с собой компас на всякий случай, – между прочим бросил Терри.
– Он нам не понадобится, – Оскар уверенно поправил съехавшую на глаза вязаную шапку. – Сначала направимся к швейной фабрике Силверсмит, потом, не доходя до тупика, свернём налево.
Дымчатый город в преддверии нового года дышал торжеством, а радостные возгласы выходного дня обволакивали улицы и поднимались до неба.
– Ты уже бывал там? – удивился Терри.
– Я не пробовал, но мне удалось однажды проникнуть на базу дирижаблей, она совсем рядом. И, поверь, там очень увлекательно.
– Как тебе удалось?
– Я же невидимка! – засмеялся Оскар.
База казалась огромной, особенно для двух двенадцатилетних мальчишек. Она вмещала в себя три величественных дирижабля бледно-голубого цвета, на солнце переливающихся перламутровым блеском (один дирижабль в тот день отсутствовал), и ангар, скрывающий под собой небольшую инженерную лабораторию, где проводили научные эксперименты и испытывали новые технологии.
Оставив городские кварталы позади, юные исследователи шли по остывшей сухой земле, покрытой местами еле заметной ледяной паутиной, огибая возвышенности и мелкие ручейки, ведущие к побережью моря. Терри, запыхавшийся из-за непривычно долгой прогулки и излишнего веса, заметно сбавил скорость, его коленки ныли, ноги стали подгибаться. Тогда друзья под одним из редких деревьев сделали привал. Здесь они заметили не очень глубокую нору и маленького ежа, прикрытого сухими листьями. Терри осторожно потрогал ежа за колючки, но тот, погружённый в глубокий сон, даже не шелохнулся. Тогда Оскар вытащил из припасов горстку сушёных яблок и насыпал их рядом с норой.
Мальчики пошли дальше, глазея на бескрайние поля и обтянутые меридианами дирижабли, всё ближе и ближе подходя к ним. Терри и Оскар, конечно, мечтали полетать на одном из них хоть раз в жизни, но никто вслух не говорил о своём желании.
– Ты уже думал, что сделаешь с сокровищами, когда найдёшь их? – Оскар тихо шмыгнул носом.
– Думаешь, они существуют?
– Уверен! Такие сны, как у тебя, особенные, они предсказывают будущее. Поэтому ты будешь их видеть снова и снова, пока не найдёшь сокровища. Возможно, они хотят, чтобы ты нашёл их.
– Ты говоришь о них, будто они живые.
– Так и есть, – Оскар выпучил глаза. – Однажды ты поймёшь, что всё живое. Даже в твоих снах есть жизнь.
– Недавно мне приснился сон, что я не могу проснуться. Что бы он мог значить? – Терри слегка замер от удивления.
Оскар поджал губы и задумался, но не нашёл ответа или… не спешил отвечать.
Ещё издалека мальчики заметили возвышающееся высоко к небесам и закрученное в виде каменной тёмной спирали здание психиатрической лечебницы с конусообразной крышей.
– Она точно из злой сказки! – воскликнул Оскар.
– Воплощение зла и кошмаров… – Терри стало немного не по себе.
Когда ребята приблизились к лечебнице вплотную и посмотрели на неё снизу вверх, она показалась бесконечной. Ни ограждающей проволоки, ни охраны они не заметили, если только охранники не прятались где-то в кустах. Территорию бывшей лечебницы Драммонда Хейли, название которой сокращали до неузнаваемого «Дрейли» и которая стояла на этом месте не одну сотню лет, окружали густо рассаженные высокие деревья, кустарники и несколько необычных пристроек с похожими готическими архитектурными формами.
– Неужели в Лютевилле было столько психов? И куда они делись? – вопрос повис в воздухе и остался без ответа: навстречу мальчикам медленно, вальяжно двигался взъерошенный волк с окровавленной пастью.
Проголодавшийся и уставший Терри чувствовал себя неуютно в этом леденящем душу месте, всё сильнее ощущая глупость совершаемого поступка. К тому же озверевший ветер набрасывался на парней со всей силы, пытаясь оттащить непрошенных гостей куда-нибудь подальше.
– Смотри… – испуганно прошептал Оскар.
Терри тоже заметил крадущегося волка, оголяющего алые клыки. Не сговариваясь, ребята пулей ринулись к входу в лечебницу: бежать было больше некуда.
Оказавшись во внутреннем тамбуре, Терри и Оскар быстро заперли дверь на внутренний засов. Задыхаясь от страха, они озирались в полутьме, пытаясь восстановить дыхание. Снаружи раздавался жуткий зверский вой. Скрежет когтей о металлические решётки парадной двери заставлял трепетать от ужаса. Ребята чувствовали, как кожу щекочут мурашки. Нарастающая тревога, переходящая в панику, заставила попятиться к главному входу.
Вой не прекращался, но в округе не было никого, кто мог бы прийти друзьям на помощь. Да и путь назад был отрезан. Или им так казалось на тот момент?
Надавив изо всех сил вдвоём на главную дверь, они очутились в холле лечебницы и утонули в кромешной темноте. Тяжёлая дверь захлопнулась за ними, замочная скважина предательски щёлкнула. Объятый ужасом, Оскар дёрнул стальную ручку, но обречённо понял, что они взаперти. Терри с трудом сдерживался, чтобы не закричать от отчаяния.
Нащупав дрожащими руками фонарь и просыпав остатки сухих яблок, Оскар осветил осыпавшиеся стены лечебницы. Через мгновенье, не удержавшись, мальчики заорали во всё горло: из темноты возник лохматый, рассеянный, седеющий мужчина. Незнакомец как ни в чём не бывало прохаживался по битому стеклу, которое громко хрустело под ногами. Это звук камерным эхом отзывался по всему этажу. Незнакомец направлялся к выходу, ведущему к лестнице, и, освещая себе путь фонарем, совершенно не обращал внимания ни на мальчиков, ни на свет от их фонаря, ни на душераздирающий детский крик.
– Никто не знает, что ты здесь, нам не выйти, – истерично шептал Оскар, осознавая, что совершил ошибку, предложив Терри прийти сюда.
– Это о-о-он… – прошипел Терри.
– Тот странный человек из твоего сна?
– Да.
– Мы должны пойти за ним! – неожиданно воскликнул Оскар, ощутив прилив энтузиазма.
– Интересно, он призрак? – Терри не давала покоя эта внезапная встреча.
– Ты такой же, как братья Силверсмит, и ещё кое-кто… – непонятно почему сказал Оскар и закусил губу, размышляя о своём.
– О чем ты? – не понял Терри.
Оскар не ответил.
Озираясь по сторонам, мальчики пересекли холл, ведущий к разваленной спиралевидной лестнице, некоторые ступеньки на ней были провалены или вовсе отсутствовали.
Поднявшись на третий этаж, ребята медленно следовали за бликами фонаря и тяжёлыми шагами незнакомца. В открытых помещениях на полу Терри и Оскар видели разбросанные сломанные стулья, заржавевшие медицинские инструменты, странные приборы, кожаные намордники, инвалидные кресла… От увиденного лоб Терри покрылся испаринами, а руки от пота стали липкими.
Мальчики шли по длинному коридору, справа и слева на стальных дверях мелькали узенькие решётки, похожие на те, что делают в тюремных камерах. Через них можно было рассмотреть одинокие кушетки и передвижные столы с кожаными ремнями. Оскар шёл впереди, отстающий Терри плёлся сзади… В глазах Терри начинало темнеть, ноги подкашивались… Как только он представлял, сколько издевательств перенесли пациенты странной клиники, ему становилось ещё хуже.
Только теперь Терри задался вопросом, почему он на самом деле здесь и что бы он сделал с сокровищами, если бы нашёл их. Мальчик остановился, облокотился на бесцветную стену и закрыл глаза. В собственной голове Терри мог расслышать крики, и это были его собственные крики, которые он слышал во сне.
Крики вылетали изо рта и, снова залетая в него, путешествовали с кровью по всем органам, а после вырывались на свободу из наружного слухового канала.
«Сокровища… Я же с детства мечтал о сокровищах…» – сам с собой заговорил Терри, стоя с закрытыми глазами и с блаженством представляя, как сжимает перламутровое яйцо пухлыми пальцами, и вдруг просиял и открыл глаза.
Мальчик поспешил за стареющим призраком, но тот, достигнув четвёртого этажа, с разбегу выпрыгнул в окно и растворился. Выбитое им старое стекло собралось по кускам и снова стало целым, без единой царапины. Терри испуганно позвал Оскара, но тот не отзывался.
«Я должен освободить сокровища из этого жуткого места!» – твёрдо сам себе сказал Терри.
Собрав волю в кулак, Терри вспомнил о предназначении и шагнул за спрятанную узкую дверь, похожую на кладовую. Всё было как во сне: повернув направо, словно находясь в комнате для маленьких кукол, он протянул руку вниз, нащупал закоптившуюся дверцу чёрного камина, в котором, возможно, когда-то сжигали новорождённых младенцев пациенток, и повернул засов…
Джюель
Казалось, всё стало на свои места, когда в Лютевилль вернулся туман. В нём закружился бесконечный белый снег, и город оказался под ванильным покровом черничной тени. И всё должно было замедлиться, но люди стали ускорять шаг, карабкаясь по заснеженным дорогам ещё быстрее, чем раньше.
Лошади ступали по снегу без цоканья, дети лепили первых снеговиков, и это означало, что зима захватывала необычный городок в свои объятья.
Витрины магазинов сверкали, заводные игрушки повторяли механические движения под звенящие мелодии, дети пищали, как мыши, и, мило улыбаясь, выпрашивали у бедных и богатых родителей конфеты в красивой шуршащей обёртке и сахарные яблоки на палочках. Замерзшие клоуны-акробаты неуклюже расхаживали на ходулях, зазывая новых посетителей на представление, а хриплые звуки клаксонов проезжающих по дороге машин пугали и смешили одновременно.
И всё казалось обыденным, без драматических обстоятельств, вот только потерянная кукла Джюель одиноко молчала, погребённая под сугробом на улице Пелена в вертикальной позе. Её длинные ресницы были по-прежнему распахнуты, и нарисованные глаза смотрели в белоснежную даль.
Шум и веселье поутихло, вечер встретил чарующую ночь, и снег потемнел. Луна в туманном капкане блёкло освещала затихающий город, когда голубоглазый кот, разгуливающий сам по себе, наткнулся на небольшой сугроб и стал скрести лапами, выпуская когти, точно охотник, загнавший в угол добычу.
Возможно, от неподвижного целлулоидного тельца Джюель, одетого в синее платьице, шёл лёгкий запах чего-то живого и маленький хищник это учуял. А может быть, ему нужна была именно Джюель. Силиконовые белые волосы куклы испачкались и спутались, но, откопав добычу, довольный хищник схватил её зубами и, выпрыгнув из рыхлого снега, потащил игрушку к «шипящему» лесу в дом хозяйки – к старухе, постоянно носившей серую шляпу, один край которой был сильно разодран – возможно, каким-то лесным зверем.
Совсем стемнело, когда милый с виду кот – белый, с золотистым оттенком на мордочке, хвосте и лапках, с большим пятнышком над розовым носом, похожим на россыпь очаровательных веснушек, – приволок растрёпанную куклу в дом, пропитанный запахом старых вещей, трав, специй, грибов, открытых настоек и даже вчерашней крови. Старая женщина не спала, словно поджидая его.
Достав куклу из пасти маленького любимого зверя длинными сморщенными пальцами с длинными ногтями, старуха зажгла ещё несколько свечей и внимательно осмотрела Джюель. Расправив спутанные волосы куклы и протерев её одежду от грязи, старуха в серой шляпе пробубнила под нос усыпляющее заклятье, состоящее из странного набора букв и труднопроизносимых звуков, и посыпала на куклу чёрным искрящимся порошком. Странный порошок, оттолкнувшись от игрушечного тельца, снова взлетел вверх, закружился, разрастаясь в сильный поток, издали напоминающий пчелиный рой, и вылетел через каминную трубу, чтобы рассеяться по спящему городу.
Старуха уложила игрушку под ветку ели, принесённую из леса, и задула свечи…
Как только Джюель закрыла искусственные глаза, видавшие даже колючие снежные долины, началась самая длинная ночь в истории города, и весь Лютевилль погрузился в сон.
Старуха погладила в темноте мяукающего кота и заковыляла на скрипучий чердак. Там, помимо деревянных сундуков с тёплыми, но пыльными вещами и постельными принадлежностями, она хранила часть полуразвалившихся книг о травах и… старый телескоп.
Сгорбленная и без того старуха с болячкой на носу зажгла фитиль в керосиновой лампе, прищурила один глаз и еще больше согнулась пополам, взглянув в телескоп на столп сверкающих искр, улетающих в ночной молочный кисель и защищающих город. Кот прыгнул, забравшись на спину хозяйке, и она перевела трубу телескопа на засыпающий город.
Сны Лютевилля
Итак, в ночь на 25 декабря, накануне долгожданного нового года, несущего за собой перемены и лучшие времена, старуха в серой шляпе прошептала усыпляющее заклятье. Игрушечная кукла Джюель покорно закрыла глаза, и весь Лютевилль погрузился в беспробудные сновидения, окутанный сверкающим чёрным вихрем, сплетающимся со свежим снегом в холодном танце глубокой ночи.
Луна, освещающая безмятежные дали, спряталась в мутном тумане, а порошок, управляемый тёмной силой, стремительно пролетал по улицам, огибая стальные ворота, памятники, башни с высокими шпилями, фабрики, школы и мастерские, даже конструкторское бюро и депо. Проскальзывая тенью по свёрнутым рыночным базарам, сквозь арки и театральные кассы, стоящие у подъездов машины. Залетая под двери универмагов, закрытых цирюлен и банных заведений. Пробираясь в шумные бары и клубы. Даже попадая за прилавки и, конечно же, просачиваясь в крошечные щели, каминные трубы и все труднодоступные места привычных бронзово-кофейных и более ярких высоких и низких домов и других обителей города.
Чем бы лютевилльцы ни были заняты, даже если ещё не спали в мягких, тёплых постелях, на них набрасывалась усталость – они начинали зевать, тела их обмякали, а отяжелевшие веки сонно опускались… И жители города следовали друг за другом в иной мир – мир таинственных снов, уподобляясь волне опрокинутых костяшек домино.
Кудрявый мальчик Терри сопел в уютной кровати, взбивая пёстрое постельное бельё, сшитое из разных ярких тканей, как масло, и вертясь ужом на сковородке. Ему снились перепрятанные сокровища и друг по имени Оскар, который больше не появлялся с того самого дня, когда они искали сокровища в заброшенной психиатрической клинике Драммонда Хейли, или, как её ещё называют, Дрейли. Но по какой-то странной причине отсутствие мальчика никого не беспокоило. А Терри был слишком напуган и труслив, чтобы заговорить с кем-нибудь об этом.
Во сне Терри крутил в руках и рассматривал снова и снова золотые украшения и ювелирные шедевры, инкрустированные драгоценными и полудрагоценными камнями. Больше всего ему нравился золотой слон с бриллиантовыми глазами…
А Оскар, стоявший за спиной друга, как всегда, чересчур взволнованный, предполагал, что когда-то эти сокровища могли принадлежать семье Силверсмитов и тогда, возможно, они имели тайную силу, о которой Терри не подозревал, потому что только зачарованно любовался ими, медленно сходя с ума. Однако кудрявый мальчик, поглаживая блестящую рельефную золотую монетку, не обращал внимания ни на снившегося ему Оскара, ни на Оскара, стоящего в его комнате, у кровати, и утопающего в призрачном лунном свете, вырвавшемся из туманного капкана. «Невидимка» тормошил подушки, одеяло, цеплял за одежду, но Терри ничего не чувствовал. Он спал таким крепким сном, что разбудить его могло бы лишь чудо. Оскар испарился.
А под снегом, точнее даже под холодной землей, как и жители Лютевилля, дремали черви, свёрнутые в клубки и погружённые в анабиоз или захваченные богом Морфеем. Они ждали, когда наступит весна, температура станет подходящей и земля в достаточной мере пропитается влагой… Может, тогда проснётся и целый город?
Пухлогубому музыканту Роквеллу, снова вернувшемуся на днях в полюбившийся Лютевилль из гастролей в Стильтоне, где он любил закупать дорогие вещи для концертных выступлений, снилась очаровательная Кукла Кенна, а точнее – их романтическое свидание. Скрипка, переливающаяся в отражении свечей огненными бликами, танцевала на деревянной подставке и, раскачиваясь из стороны в сторону с летающим смычком, управляемая мыслями Роквелла, сама исполняла любимые сонаты музыканта, а тот лишь постукивал пальцами по столу в такт музыке, размышляя, понравилась бы Кенна его ушедшей матери или нет… Девушка кокетливо улыбалась глазами, осматривая длинные волосы и затемнённые очки мужчины, и, поправляя изящное зеленоватое платье, украшенное перьями, «случайно» касалась его пальцев столовыми приборами. Даже во сне, как загипнотизированный, Роквелл был готов исполнить любой каприз голубоглазой звезды, лишь бы почувствовать трепетное волнение в заледеневшем кукольном сердце.
Самой же Кукле, утопающей в сказочной кровати под прозрачно-голубым балдахином, снился мужчина, скачущий очень быстро на чёрном коне. Мужчина был облачён в развивающийся тёмный плащ и шляпу-цилиндр – кажется, это был мистер Лют.
Жена мистера Уилбера Силверсмита Ифа сидела в кинозале с мужем и смотрела фильм, где Кенна играла главную роль. Глядя на восторженного мужа, она ревниво впивалась ногтями в подлокотник, хищно приподнимая верхнюю губу и оголяя зубы, к которым намертво прилипла веточка зелёного укропа, оставшаяся после званого ужина в доме у богатых, но вечно чем-то недовольных соседей – мистера и миссис Кок (их, кстати, Кенна тоже знала).
Совсем другие сны снились Уилберу Силверсмиту после радостного дня, проведённого в семейном кругу за покупками. Придя домой, он стал развешивать у камина, насвистывая звонкую мелодию, которая звучала повсюду и буквально преследовала его весь день, красные милые носки с приятным орнаментом, чтобы вложить в первый подарок, как вдруг ощутил усталость, захлестнувшую его, и опустился на пол у ёлки… Восторгаясь своими сыновьями и переносясь в прошлое, когда Криус и Ливий были ещё семилетними мальчишками, мистер Уилбер увидел, как они вместе бегают по полю, запуская воздушного оранжевого змея. Душа Уила была лёгкой и парила, точно этот воздушный змей в безмятежных облаках. А рядом с ним, на полу, лежало кремовое жемчужное ожерелье для Ифы, выскользнувшее из коробки при падении.
Почтальон Даффи бредил кошмаром. Устав разносить поздравительные подарки и открытки в эти безумные дни, он одиноко доплёлся до кровати и захрапел прямо в одежде. В его сумасшедшем сне, как в зеркале, отражалось дневное беспокойство. Ему снилось, что от старины Кита, с железной дороги, пришло море писем, которые необходимо за один день доставить практически во все дома и квартиры Лютевилля, что было просто невозможно, особенно в одиночку и без специального транспорта. Загнанный мистер Даффи спешил, как мог, прыгая по сугробам, из одного конца города в другой. Люди, вскрывая конверты, изумлялись, иногда расстраивались или, наоборот, восторженно радовались (последнее, к слову, случалось чаще), но не рассказывали смертельно уставшему мистеру Даффи о содержании писем. Чем больше Даффи разносил новостей по адресатам, тем сильнее мечтал получить заветное послание, какая бы новость для него ни предназначалась. Отбросив разнос писем, он принялся копаться в нескончаемом ворохе конвертов и, не найдя своего, почувствовал себя изгоем. Одержимый нарастающим желанием-страстью получить своё письмо, Даффи продолжал отчаянно перебирать письма, стирая пальцы в кровь.
Чёрный сверкающий вихрь пролетел и мимо квартиры владельца фабрики леденцов – Эвана Ньюмана на Винной тропе, как раз когда он собственноручно занимался перестановкой в доме и на него упала плохо закреплённая тяжёлая полка с книгами… Эван Ньюман отключился.
Всё было безмятежно у милой Джоан, которая снова летала во сне, на этот раз привязав любимую белоснежную Биби к себе и придумав для неё снаряжение. Огибая маяк, она возносилась над летним морем, наслаждалась гладкими голубыми переливами морской воды, вдыхая на лету солёный воздух, и радовалась свободе под редкие волнительные мяуканья зеленоглазой кошки.
Неспящие птицы еле слышно хрустели, вышагивая по подмёрзшему снегу. Одна из них взлетела на поблёскивающий фонарь в первых лучах рассвета и гордо зачирикала. В это время на другом конце города одна из свиней по кличке Тили вырвалась из хлева с фермы Якоба и, заскользив по тонкому льду навстречу приключениям, растянулась у ворот, извергая дикий визг. Но Якоб не слышал ни гордого чириканья птицы, ни визга упавшей хавроньи: он дремал, сидя в навозной куче на полу вместе с другими, более спокойными свиньями.
Леди Адорэбелле, как и мистеру Даффи, снился кошмар, который повторялся после печального происшествия, неоднократно, с разными переменными, но одинаковой концовкой, и наваждение не отступало. В этот раз в своём глубоком сне она бежала издалека, её кружевное ателье снова горело, о чём свидетельствовал чёрный дым, разлетающийся в разные стороны по округе. Но сейчас в пухлых тёмных руках испуганной женщины оказалось ведро, наполненное водой. Откуда оно взялось, ей было всё равно, и, пытаясь спасти ещё не сгоревшее до конца здание, Адорэбелла спешила залить нижний этаж водой. Пламя буйствовало, агрессивно разрастаясь, а любопытные зеваки задиристо смеялись над женщиной, указывая на неё пальцами. И, обречённо опуская руку с ведром, почти символично, претерпевая поражение, даже во сне Белла понимала, что тот же конец неизбежен и сейчас ей больше ничего не остаётся делать, как снова оплакивать горючими слезами любимое «Шантильи» под вздохи разочарованной публики. Эта трагедия казалась Адорэбелле лабиринтом с запаянным выходом. Женщина повернулась в слезах на другой бок. Её любимое кресло-качалка стояло у постели неподвижно.
Всё было иначе у старины Кита, работающего на железнодорожной станции. Он видел свою пропавшую семью и, наслаждаясь каждой минутой сна, говорил с ними так, будто самые дорогие и близкие ему когда-то люди и не покидали его никогда, рассказывал о ежедневных рутинных делах и последних слухах, блуждающих по городу…
В окно беловолосой Белинды Скотт ворвался сильный поток ветра, но она не отрываясь рассматривала тёмную книгу, в нетерпении шелестя страницами, пока её мужу Грегу снился полёт на дирижабле, в котором он исчезал в небытие. Сон заканчивался, а Грег продолжал дремать.
Рассвет не заставлял себя ждать, обнимая сонный мир золотыми красками, проникая в жилища и раскрашивая стены радужными бликами, жестяные банки с расписными рисунками, коробки, украшенные праздничными бантами, кружевные тюли, постели, кухонные фартуки и разбросанные в детских комнатах игрушки…
Побитый кем-то Зотикус, прислонившийся к стене у бара, находился в доме, откуда однажды ушёл, но даже там был пьян и вёл себя развязно. Оскорбив бывшую жену, он вновь покинул кров, забрав с собой преданного пса – бигля Браса. Вместе они зашагали по Лютевиллю под расслабляющую музыку, доносившуюся из бара, и мягкий снег падал на них из затуманенного неба. Зотикусу больше ничего в жизни и не было нужно, лишь бы чувствовать себя расслабленным и опьянённым. Пёс звонко залаял, и Зотикус понял, что движется куда-то бесцельно, выпуская игриво изо рта облачко пара.
Под звёздным потолком, расплываясь в улыбке, в своей квартире после выступления в лютевилльском цирке спал белоснежный альбинос Мямля. На тумбочке рядом с кроватью стояла клетка, в которой стучал лапами любимый вислоухий кролик Шуги. Но Мямля не слышал его беспокойства: ему снился малыш, которого посчастливилось найти не так давно в открытом поле. Брошенного кем-то темнокожего малыша клоун пристроил в цирковой мир и теперь, часто навещая мальчика, подумывал усыновить «найдёныша», считая его необыкновенным и особенным. Мямля был убеждён: это очередной знак, к которому необходимо прислушаться.
Во сне Германа пахло бурбонскими розами, он видел себя очень молодым и стройным, таким, каким и мечтал всегда быть. Там он танцевал с прекрасной Анитой и восторгался её духами; ему даже не хотелось есть, хотя он знал, что где-то поблизости его ждёт слегка растаявшая шоколадная плитка. Анита, мыча, издавала странные звуки, в очередной раз пытаясь что-то сказать, но не могла открыть рот, потому что её прекрасные алые губы были приклеены друг к другу или чем-то сшиты, но Герман улыбался. В неуклюжем движении танца он бросил тёплый взгляд на портфель со спрятанной тетрадкой и маленьким коробом, где кто-то отчаянно скрёбся…
Детектив Вилкинс, уснувший за столом, раскрывал секретное дело о пропаже Аниты. Ему казалось, что наконец-то, спустя многие годы никчёмной карьеры, он нащупал важную нить, которая могла бы связать это дело с другими преступлениями, и тогда не за горами настоящая известность детектива и новые дела. Свисающая рука, упавшая со стола плетью, потянула за собой всё тело, и Вилкинс свалился на пол.
Добродушному бородатому садовнику Леноксу снились необычные синие, сочные, точно покрытые глазурью, мухоморы, на которые он однажды наткнулся в «Шипящем лесу». Садовник разглядывал синий мухомор и изумлялся, как удивительна природа, что одаривает его новыми открытиями каждый день.
Сны продолжали заполнять город, сменяя друга, в то время как на стройке после аварии спали строители, многие из которых после обрушения могли и вовсе не проснуться, но пока ещё это никому не было известно.
По направлению к Лютевиллю скользил по железным рельсам длинный паровоз, выпускающий завораживающие клубы серого пара. Зеленоватый, как водоросли в морской пучине, локомотив при переменном освещении то казался желтее, то синел прямо на глазах, отдавая холодным изумрудным блеском, и блестел в лучах опускающегося заката. Тёмные, мрачные снаружи вагоны внутри, в купе, были оснащены синими велюровыми сидениями. Под окнами предусмотрительно раскладывалась деревянная полочка, а шторы были заботливо подобраны под цвет вполне уютных кресел.
В одном из таких пассажирских вагонов ехали двое раздражённых мужчин. Когда их нервная перебранка достигла кульминации, поезд, набравший высокую скорость, резко остановился, издав почти звериный свист, и отразил волну замедляющихся толчков.
– Сначала мы опоздали на поезд из-за твоей спины. Теперь он и вовсе остановился! – проворчал один, адресуя взрыв негодования попутчику. – Кто мог сорвать стоп-кран, особенно тут? Ты только посмотри, вокруг одни поля! Теперь мы застрянем навечно, так и не добравшись до Лютевилля! Мы не довезём эти говорящие книги! Нас уволят!
Пока эти двое спорили (вернее, спорил разъярённый Пигер, отчаянно жестикулируя и извергая пену от злости, а второй, Виктор, лишь нервно улыбался), мистер Лют вальяжно расхаживал по кабинету в любимом замке и мечтательно наблюдал за снами «своих детей», наслаждаясь долгожданным покоем и умиротворением города. Пока он не видел никакой серьёзной опасности или чувствовал, что всё разрешится благополучно, поэтому просто наблюдал, посматривая на карту с движущимся фантомным красным туманом и переворачивая песочные часы. Это привычное действие его успокаивало.
Сны Розы и Веры были очень похожи, возможно, потому, что ночью, перед сном, они шептались друг с другом о родителях. Гном в ореховом колпачке звал их за собой в приключение. И, беззаботно покидая Лютевилль, они последовали за ним, чтобы отыскать родителей, воссоединиться с семьёй и вернуться в город.
Пока кто-то натягивал красный костюм, Ава – сестра старухи в серой шляпе и владелица лавки сладостей – почему-то вспомнила во сне куклу Джюель и заплаканное лицо внучки, потерявшей любимую игрушку.
Загадочная девочка Силис, исцелённая самим мистером Лютом на празднике города, передав во сне исписанные тетради странным шептунам в тёмной заношенной одежде, с чувством выполненного долга возвращалась в западную часть замка Владыки, где в это время спала в новой кровати. Странные шептуны, благодарно приняв тетради, раскланялись и… исчезли.
Тем временем Криусу снился Ливий, а Ливию – Криус. Их сны таинственным образом сплетались, а броши в виде красивых ключей, лежащие на прикроватных тумбочках, сияли изумрудным светом. Веснушчатые парни сражались с морским чудовищем, стоя на утёсе с поднятыми руками. Кроваво-красный монстр показывался из воды и представлялся неслыханных размеров. Опрокинув приближающийся корабль и теперь всё ближе и ближе подбираясь к берегу, Червонный Спрут выбрасывал огромные камни в сторону «принцев», но всё время промахивался. Сила юношей росла с каждым днём, и даже сейчас, сопротивляясь монстру, они пытались избавиться от сонных оков, хотя пока им это не удавалось.
Золотистая радуга рассвета белела, оборачиваясь в день. Снегопад усиливался, местами образуя гололёд. На чьём-то подоконнике игрушечный ослик снова повёл глазами… Где-то слышались звуки привычной мелодии: ах да… это громко включённый проигрыватель Евандера Ли в царственной тишине распространял музыку, которая эхом раскатывалась по южной части города Лютевилля, пока Ли видел во сне через зеркальное отражение знакомую женщину, читающую его книгу…
Яблоневая ветвь
***
25 декабря обычно трезвонившие в этот день колокола непривычно молчали: некому и не для кого было разносить предупреждающие важные вести, торговать газетами и праздничными вкусностями на закрытом базаре, окутанном, как и весь Лютевилль, безмятежным покрывалом сизого тумана. Жители, маленькие и взрослые, так долго мечтавшие о ярких праздничных днях и увеселительных развлечениях, большую часть дня уже провели в измятых постелях, а не за длительными прогулками по наряженному городу. Обеденное время подходило к концу, приближался скорый вечер, подгоняемый ветрами и сочным закатом, похожим на разлитый по горизонту малиновый сироп, стекающий в лёгкой дымке по тёмным, заснеженным крышам домов и фабрик.
Чёрный сверкающий порошок, облетев весь город, покружил у главной праздничной ёлки, вернулся в старый дом к старухе в серой шляпе и высыпался ручейком обратно в открытую, зелёную, местами поржавевшую банку.
Тем временем сама старуха, укутавшись дырявым платком, посмотрелась в зеркало, изучив все глубокие морщины и водянистые глаза под шляпой, и, покинув дом, двинулась в сторону Вересковой пустоши. По пути она сбила слепленный накануне кем-то белоснежный снеговик и расплылась в кривой улыбке. Злоба, охватившая её несколько недель назад, выплёскивалась на всё, что попадалось навстречу.
Достигнув пустоши, старуха заметила стаю трёх рыжих лисиц, резво прыгающих по рыхлому сияющему снегу. Так и не уснувшие, как и другие животные, они забавно резвились, но, заметив пожилую женщину, ринулись врассыпную. После, воссоединившись, лисицы опасливо зашустрили к центральной площади города, где было необыкновенно прекрасно и на удивление безлюдно. Забавляясь в нижнем ярусе фонтана, который был засыпан снегом и украшен маленькой скульптурой оленя и, как и весь спящий город, большими гирляндами, они довольно фыркали и пищали, распугивая глупых птиц, не улетевших в тёплые страны.
Кроме старухи в потрёпанной серой шляпе и мистера Люта, не спали ещё восторженная мисс Бамбл и её подруга Белинда Скотт, управляющая редакцией издательского дома «Омела и шершень». Каждая, лёжа в постели, перечитывала пилотную версию долгожданной книги Евандера Ли, которую автор так и назвал – «Говорящая книга». Основной тираж, напечатанный в типографии города Шлюгге, ещё накануне вечером должны были доставить в башню «Чёрного клевера», где располагался издательский дом и множество других компаний, но что-то пошло не так.
Перечитывая снова и снова, не отрываясь от захватывающего сюжета, женщины совсем не хотели спать. Они вчитывались в каждое слово с особенным трепетом – возможно, в силу специфики своих профессий, и даже сквозь заклинания старухи слышали обволакивающий шёпот Евандера, рассказывавший об удивительных приключениях и страшных животрепещущих историях, что переплетались, как паучий шёлк, в затейливом сюжете.
Неожиданный грохот в доме заставил Белинду встрепенуться и на секунду оторваться от чтения. Она посмотрела в окно и на спящего мужа, не в силах сориентироваться, который сейчас час, и стала спускаться вниз, по пути заметив уснувшую в гостиной горничную Хилари и не выключенную сияющую ёлку с гирляндами. За дребезжащим звоном стояла яблоня, разбившая окно в одной из комнат дома. Раскрошив стекло на мелкие кусочки, она протянула крупную многоярусную ветвь к постели садовника Ленокса, заставляя толстый ствол тяжело сгибаться в движении. Возможно, ещё чуть-чуть – и уже слегка оголившийся корень яблони совсем вылез бы наружу, но добравшаяся до спины и головы мужчины ветвь затормошила человеческого друга, робко постукивая, до тех пор пока Ленокс не открыл глаза и от испуга не подпрыгнул на постели… Добившись поставленной цели, ветка медленно ускользнула через зияющую дыру в стекле, и дерево заняло прежнее положение под одобрительный шелест соседних голых кустарников.
Леди Белинда, поправив причёску, разбудила Хилари и позвонила мисс Бамбл Аддингтон, которая была моложе Белинды на добрых два десятка лет. Если бы мисс Бамбл спала, возможно, она бы не услышала телефонный звонок, потому что имела привычку отключать телефон на ночь, но, встрепенувшись, как птица, сидящая на жёрдочке, она вскочила и отложила книгу. Поговорив с Белиндой и ужаснувшись, она разбудила соседку Клавдию, которой снился возлюбленный, но уже достаточно охладевший к ней Ливий, и зубного врача Менделя Гробера. Открыв янтарные глаза, Мендель попытался вспомнить, что ему снилось, но не смог, кривясь от боли в горбатой пояснице… Собравшись с мыслями, он позвонил пожилым сестрам – Блуме и Фруме Гробер, жившим вместе. Близорукие, весьма необычные милые старушки нацепили очки и поспешили заваривать чай. На столе в гостиной уже лежал подготовленный накануне для семейного просмотра фотоальбом и праздничные блюдца с орехами и сухофруктами, украшенные золотистыми колокольчиками.
Тем временем близнецы Криус и Ливий проснулись. Победив наконец гигантского спрута, они разбудили всю семью. Мистер Уилбер догадался позвонить Адорэбелле, с которой много лет дружил, а та в свою очередь – старому знакомому, Мистеру Ньюману, который долго не брал трубку, приходя в себя после удара тяжёлым предметом по голове… Терри разбудил отец, которого уже успела разбудить жена… Все жители начали будить друг друга по цепочке, восстанавливая естественный порядок вещей, хотя что-то восстановить было, конечно, нельзя.
Разбудив Грега поцелуем в щёку, Белинда отправилась на вокзал Лютевилля «Серые врата» вместе с помощником, чтобы решить вопрос с запоздавшей доставкой книг в башню «Чёрного клевера», которые так пришлись бы кстати днём раньше… пока большие часы на башне продолжали ход и стрелка часов еле заметно зашаталась и подтянулась к девяти вечера.
…Игла граммофона, съехавшая с пластинки, проигрывающей мелодичные песни в доме мистера Евандера, издала громкие икающие звуки, разбудив хозяина и несколько соседних домов в округе. Эта часть Лютевилля тоже постепенно возвращалась к жизни…
Пока просыпался город, недалеко от берега моря застывшая вода, покрывшаяся местами тоненьким льдом, всколыхнулась, точно кто-то постучал изнутри. Проступивший на её обледеневшей поверхности рисунок паутины разросся, и наружу, освободившись из плена морских пучин, вынырнул задыхающийся раненый Мелвилль. Выплёвывая воду изо рта, он поплыл в ледяной воде к берегу. Зрачки мужчины, отражающиеся в тёмно-синих волнах, были абсолютно нормальными, но тело покрывали раны и маленькие язвы. Он отчаянно грёб руками в надежде скорее добраться до тёплого дома. Доплыв до берега, Мелвилль в изнеможении обернулся назад: на одном из розоватых камней, защищающих берег и покрытых сочным мхом, были чётко видны оставленные им пятна крови и кровавый отпечаток руки. Мел окинул взглядом море и, заметив раздробленные куски тонкого льда, предположил, что окончательно сошёл с ума. А чуть позже, поднявшись из последних сил на утёс, и вовсе не нашёл своей одежды…
Десятилетняя Вера, осматривающая в чужом доме светящуюся ёлку, впервые засомневалась в правильности когда-то принятого решения принести в тот знаменательный день коробку с игрушечным гномом домой. Она точно пробудилась от заклятья, но ещё не успела поделиться этим с Розой, разглядывающей горящие свечи.
Просыпающиеся лютевилльцы, как ошпаренные, спешили по своим делам. Выходя из дома, они оборачивались на висящие на дверях венки и предвкушали поедание всевозможных сладостей и новогодних деликатесов, ожидая яркие фейерверки и хороводы у ёлок. Теперь, казалось, всё именно так, как должно быть.
За окнами домов зашелестели снежинки. Внезапно лежащая под веткой ели кукла Джюель резко привстала, распахнула глаза, пошевелилась и покрутила ожившим игрушечным тельцем, а затем, минуя спящего кота, вышла из приоткрытой двери дома старухи. Кот, урчащий во сне, лишь несколько раз хлопнул хвостом по полу.