&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;Лев&nbsp;Давидович&nbsp;Троцкий<br>|<br>|&nbsp;&nbsp;Куда движется Англия?<br>&nbsp;-------<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лев Троцкий<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Куда движется Англия?<br></h3><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;© Троцкий Л. Д., 2023<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;© ООО «Издательство Родина», 2023<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br><br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Предисловие автора<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Англия стоит сейчас на повороте – пожалуй, более чем какая-либо из капиталистических стран. А поворот Англии есть в огромной степени поворот четырех частей света и, по крайней мере, начало поворота пятой части, ныне наиболее могущественной – Америки. Между тем политическое развитие Англии представляет величайшие особенности, вытекающие из всего её прошлого и стоящие в значительной мере поперёк дороги её будущему. Не загромождая изложение цифрами и фактами, которые читатель без труда найдет в справочниках или в специальных исследованиях об экономическом положении Англии, мы поставили себе целью выделить и охарактеризовать те исторические факторы и обстоятельства, которые должны определить развитие Англии в ближайшую эпоху. Речь у нас идет именно об Англии, а не о Великобритании, о метрополии, а не о колониях и доминионах. У этих последних свои собственные пути развития, которые все больше расходятся с путями метрополии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наше изложение будет в значительнейшей своей части критическим и полемическим. История делается через людей. Оценка живых сил, делающих сегодняшнюю историю, не может не быть активной. Чтобы понять, за что классы, партии и их вожди борятся и что их ожидает завтра, нужно продраться сквозь чащу политических условностей, лжи, лицемерия, всепроникающего парламентского «кэнта» [1 - Кэнт (cant) – специфический вид условной лжи, всеми молчаливо признаваемой по соображениям общественного лицемерия. По Карлейлю, кэнт является искусством придавать явлениям, в собственных интересах, такой вид, какого они не имеют в действительности. В парламентарно-протестантской Англии это искусство доведено до чрезвычайной высоты (или… низости). – Л.Т. (так помечены примечания автора)]. Полемика становится в этом случае необходимым методом политического анализа. Но вопрос, который мы себе ставим и на который пытаемся дать ответ, имеет объективный характер: «Куда идет Англия?»<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;I. Упадок Англии<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Капиталистическая Англия была подготовлена политической революцией середины XVII столетия и так называемой индустриальной революцией конца XVIII столетия [2 - Политическая революция XVII века и индустриальная революция XVIII века. Еще в начале XVII века стали обостряться отношения между парламентом и королевской властью. Трения происходили главным образом вследствие отказа депутатов утверждать военные кредиты на ведение беспрерывных войн. Правительство пыталось изыскивать средства помимо парламента, что вызвало сильную оппозицию со стороны большинства депутатов. В 1629 г. король распускает парламент, который уже не созывался до 1640 г. Этот период ознаменовался жестокими гонениями на противников короля, подавлением восстания в Ирландии и т. д. В 1640 г. вспыхнуло восстание в Шотландии, для подавления которого потребовались большие средства, и король был вынужден созвать парламент. Этот парламент, прозванный «Долгим», вступил в резкую оппозицию к королю. В 1642 г. король пытается совершить переворот и требует от парламента выдачи 5 депутатов. В ответ на это в Лондоне начинаются волнения, особенно среди торговой части населения, и король бежит из столицы. В завязавшейся борьбе между королем и парламентом, в которой на сторону последнего встало городское торгово-промышленное население, а на сторону короля – дворянство и высшее духовенство, победа осталась за парламентом. В этой борьбе огромную роль сыграл Оливер Кромвель, опиравшийся на мелкую буржуазию города и деревни. После смерти Кромвеля и непродолжительного управления страной его сына Ричарда вновь избранный парламент принимает решение о восстановлении королевской власти; начинается эпоха реставрации (1660 г.) Однако и этот реакционный парламент продолжает борьбу с неограниченной королевской властью. В 1688 г. происходит восстание вигов, и король, не оказав никакого сопротивления, бежит во Францию. Так совершилась вторая революция, названная буржуазными историками «славной» в отличие от первой революции, которую они прозвали «великой смутой». Новому королю Вильгельму III был предъявлен знаменитый билль о правах, которым устанавливалось безусловное господство законов, изданных парламентом; королю разрешалось содержать армию только с утверждения парламента, обеспечивалась свобода слова и петиций и т. д. Этот билль, являвшийся в тогдашних условиях победой аристократии и дворянства, означал в то же время падение абсолютизма и открывал путь для будущего развития английской буржуазии. Если в 1688 г. «славная» революция могла без кровопролития установить более либеральный режим, то, разумеется, только благодаря «великой смуте». Политические последствия «славной революции» не заставили себя долго ждать.«Новым исходным пунктом, – говорит Энгельс, был компромисс между развивающейся буржуазией и некогда феодальными крупными землевладельцами. Хотя последние тогда, как и сейчас, назывались аристократами, но они уже давно находились на пути к тому положению, какое значительно позже занял Луи-Филипп во Франции: именно, к положению первых буржуа нации. К счастью для Англии, старые феодальные бароны уничтожили друг друга в войнах между белой и алой розой. Их наследники – хотя большей частью и отпрыски тех же старинных фамилий – происходили, однако, из столь отдаленных боковых линий, что они составили совершенно новую корпорацию; их привычки и стремления отличались гораздо более буржуазным характером, чем феодальным; они прекрасно знали цену денег и быстро принялись вздувать земельную ренту, вытесняя своими овцами сотни мелких арендаторов…» «Точно так же всегда находилась часть крупных землевладельцев, которая из экономических или политических соображений готова была к совместной деятельности с руководителями финансовой и индустриальной буржуазии». (Энгельс, «Об историческом материализме», сборн. «Исторический материализм», ГИЗ, 1924, стр.126).Индустриальная революция XVIII в., превратившая Англию из земледельческой страны в промышленную, была подготовлена быстрым ростом внешней торговли и общим увеличением товаро-производительности города и деревни. Ручной труд, цеховые ограничения, феодальная система – все это задерживало процесс роста производительных сил. Одновременно с развитием городской промышленности, в сельском хозяйстве шел быстрый процесс превращения пахотных земель в пастбища. Землевладельцы начали усиленно заниматься чрезвычайно прибыльным для них скотоводством и продажей шерсти. Могучим толчком к созданию фабричной промышленности послужил целый ряд изобретений, из которых наиболее важным является паровая машина (изобретена Джемсом Уаттом в 1776 г.). Хозяйственная революция выдвинула на первый план торгово-промышленную буржуазию. – Ред. (так помечены примечания редакции 1925 года)]. Из эпохи своей гражданской войны и диктатуры Кромвеля [3 - Кромвель (1599–1658) – лорд-протектор Англии, выдающийся политический деятель в эпоху Великой Английской Революции (1640–1659). В Долгом парламенте Кромвель был в первых рядах оппозиции. Будучи непримиримым врагом монархии Стюартов, Кромвель выдвинулся как один из руководителей революционно-религиозной партии индепендентов. В наступившей гражданской войне Кромвель проявил себя талантливым полководцем. Победы его армии сделали имя Кромвеля чрезвычайно популярным в стране. Будучи главным руководителем революционной армии, он беспощадно подавляет все монархические выступления. После казни короля Карла I, Кромвель распускает в 1653 г. Долгий парламент, протестовавший против дальнейших революционных мероприятий, и получает титул лорда-протектора. Созвав новый парламент, он, однако, вскоре распускает и его – теперь уже за слишком радикальные требования. Сделавшись фактическим диктатором Англии, Кромвель возбуждает против себя как сторонников монархии Стюартов, так и крайних левых, недовольных единоличной политикой Кромвеля. Против тех и других Кромвель вел ожесточенную борьбу. За период его господства Англия расширила свои владения и выдвинулась в первый ряд европейских держав. Со смертью Кромвеля заканчивается период Великой Английской Революции. После его смерти и менее чем годичного правления его сына Ричарда королевская династия Стюартов была восстановлена. – Ред.] Англия вышла, как маленький народ, едва насчитывавший 1&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> миллиона семейств. В империалистскую войну 1914 г. она вступила, как империя, насчитывающая в своих пределах пятую часть всего человечества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Английская революция XVII века, школа пуританизма [4 - Пуританизм – религиозно-политическое движение, возникшее в Англии в середине XVI века и поднявшее борьбу против официальной английской церкви за полное очищение христианской веры от остатков католицизма. Пуританизм боролся с церковной обрядностью и требовал полного отделения церкви от государства. Английское правительство подвергало пуритан систематическим преследованиям. Главную массу составляли торговцы, ремесленники, мелкие буржуа. В революции XVII в. пуритане сыграли решающую роль. Они составили основное ядро революционной армии, которая боролась за установление республики. После реставрации королевской власти политическая роль пуританизма заканчивается, он отходит от политической борьбы и продолжает существовать исключительно как религиозная секта. – Ред.], суровая школа Кромвеля, подготовила английский народ, собственно его средние классы, к дальнейшей мировой роли. С середины XVIII века мировое могущество Англии становится бесспорным. Англия господствует на океанах и на мировом рынке, создавая его.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1826 году один английский консервативный публицист следующими чертами живописал век индустрии:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Эпоха, развертывающаяся пред нашими глазами, обещает стать веком индустрии… Индустрией будут диктоваться отныне международные союзы и заключаться международные дружбы… Перспективы, открывающиеся теперь перед британцами, почти превосходят границы человеческой мысли. История не имеет еще масштаба для них… Фабричная промышленность Англии производит, по всей вероятности, вчетверо больше изделий, чем все континенты, взятые вместе, а хлопчатобумажных тканей – в 16 раз больше всей континентальной Европы…» (Бер, «История социализма в Англии», стр. 303).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Колоссальный промышленный перевес Англии над остальной Европой и над всем миром составлял основу её богатства и её ни с чем не сравнимого мирового положения. Век индустрии стал вместе с тем веком мировой гегемонии Великобритании.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С 1850 по 1880 г. Англия стала промышленной школой Европы и Америки. Но этим самым подтачивалось её собственное монопольное положение. С 80-х годов начинается видимое ослабление Англии. На мировую арену вступают новые государства, в первую очередь Германия. Вместе с тем капиталистическое первородство Англии впервые обнаруживает свои невыгодные, консервативные стороны. Доктрине свободы торговли наносятся тяжкие удары немецкой конкуренцией.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Оттирание Англии с занимаемых ею позиций мирового господства явно обнаружилось, таким образом, уже в последнюю четверть прошлого столетия и породило к началу нынешнего века состояние внутренней неуверенности и брожения на верхах и глубокие молекулярные процессы революционного, по существу, характера в рабочем классе. Главное место в этих процессах занимали могущественные конфликты труда и капитала. Потрясенным оказалось не только аристократическое положение английской промышленности в мире, но и привилегированное положение рабочей аристократии внутри Англии. 1911–1913 г.г. были временем невиданных классовых битв горнорабочих, железнодорожников и вообще транспортных рабочих. В августе 1911 г. развернулась национальная, т.е. всеобщая, забастовка на железных дорогах. В те дни смутный призрак революции витал над Англией. Вожди приложили все силы, чтобы парализовать движение. Мотивом их был «патриотизм»: дело происходило во время агадирского инцидента, грозившего войной с Германией [5 - Агадирский инцидент – произошел в июле 1911 г. на почве столкновения германских и французских интересов в Марокко. Франция, значительно усилившая свое влияние в Марокко, решила, вопреки прежним договорам с Германией, окончательно превратить Марокко в свою колонию, для чего послала туда войска и заняла ряд важнейших городов. Германия, имевшая в Марокко крупные экономические интересы, объявила, что пошлет в порт Агадир (в юго-западном Марокко) военное судно, якобы для защиты германских подданных от царящей в стране анархии. В сущности же этот шаг был военной демонстрацией Германии против Франции. В результате между Германией и Францией чуть не началась война. Англия и Россия заявили, что они готовы в случае войны оказать Франции вооруженную поддержку. Ввиду противодействия Англии Германия, обремененная к тому же финансовым кризисом и недостаточно подготовленная к войне, отказалась от своих территориальных требований в Марокко и решила удовлетвориться экономическими уступками и возмещением в виде других частей Африки. Кризис закончился договором от 4 ноября 1911 г., по которому Франция получила протекторат над Марокко и часть верхнего Камеруна, а Германия приобрела взамен кусок французского Конго и равные с Францией экономические права в Марокко. – Ред.]. Премьер, как ныне стало известно, пригласил рабочих вождей на тайное заседание и призвал их к спасению отечества. И вожди сделали все, что могли, укрепляя буржуазию и подготовляя тем самым империалистскую бойню.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Война 1914–1918 г.г. как бы оборвала революционный процесс. Она приостановила развитие стачечной борьбы. Приведя к разгрому Германии, она вернула, казалось, Англии роль мирового гегемона. Но уже скоро обнаружилось, что, временно задержав упадок Англии, война в действительности только углубила его.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1917–20 годах английское рабочее движение снова вошло в крайне бурную полосу. Стачки носили грандиозный характер. Макдональд подписывал манифесты, от которых он ныне с ужасом отвернется. Лишь к концу 1920 года движение вошло в берега, после «черной пятницы», когда тройственный союз угольных, железнодорожных и транспортных лидеров предал всеобщую забастовку. Парализованная в сфере экономического действия, энергия масс направилась в политическую плоскость. Рабочая партия выросла как бы из-под земли.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В чем состоит перемена во внешнем и внутреннем положении Великобритании?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;За время войны гигантский экономический перевес Соединенных Штатов развился и обнаружился пряностью и целиком. Выход Соединенных Штатов из стадии заокеанского провинциализма сразу сдвинул Великобританию на второстепенное место.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Сотрудничество» Америки с Великобританией есть та мирная пока форма, в которой происходит дальнейшее, все более глубокое отступление Англии перед Америкой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это «сотрудничество» может направляться в тот или другой момент против третьего; тем не менее, основным мировым антагонизмом является англо-американский, и все остальные антагонизмы, более острые в данный момент и более непосредственно угрожающие, могут быть поняты и оценены только на основе англо-американского антагонизма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Англо-американское «сотрудничество» так же подготовляет войну, как эпоха реформ подготовляет эпоху революции. Именно тот факт, что Англия на пути «реформ», т.е. вынужденных сделок с Америкой, будет очищать одну позицию за другой, заставит её, в конце концов, сопротивляться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Производительные силы Англии и, прежде всего, её живая производительная сила, пролетариат, не соответствуют более месту Англии на мировом рынке. Отсюда – хроническая безработица.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Торгово-промышленная и военно-морская гегемония Англии в прошлом обеспечивала почти автоматически связь частей империи. Новозеландский министр Ривс писал еще в конце прошлого века:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Две вещи поддерживают теперешнее отношение колоний к Англии: 1) их вера, что политика Англии есть, главным образом, политика мира, и 2) их вера, что Англия господствует над морями».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Решающее значение принадлежало, конечно, второму условию. Утрата гегемонии над морями идет параллельно с развитием центробежных сил внутри империи. Сохранение имперского единства все больше затрудняется расходящимися интересами доминионов и борьбой колоний.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Развитие военной техники оказалось направленным против безопасности Великобритании. Рост авиации и военно-химических средств сводит на-нет величайшие исторические преимущества островного положения. Америка – этот гигантский остров, огражденный с обеих сторон океанами, – остается неуязвимой. Наоборот, наиболее жизненные центры Англии и, прежде всего, Лондон могут подвергнуться в течение нескольких часов убийственной воздушной атаке со стороны европейского континента.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Утратив преимущества неприступной изолированности, английское правительство вынуждено принимать все более непосредственное участие в чисто европейских делах и европейских военных соглашениях. Заокеанские владения Англии, её доминионы, нисколько не заинтересованы в этой политике. Их интересуют Тихий океан, Индийский, отчасти Атлантический, но ни в каком случае не Ла-Манш. Это расхождение интересов при первом, мировом толчке превратится в зияющую пропасть, в которой будут похоронены имперские связи. В предвидении этого великобританская политика парализована внутренними трениями, обречена по существу на пассивность, а, следовательно, и на ухудшение мирового положения империи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Военные расходы должны в то же время составлять все большую и большую долю уменьшившегося национального дохода Англии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Одним из условий «сотрудничества» Англии с Америкой является выплата гигантского британского долга Америке без надежды когда-либо получить уплачу долгов со стороны континентальных государств. Экономическое соотношение сил этим еще более изменяется в пользу Америки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;5 марта этого года Английский Банк поднял учетный процент с 4 до 5, вслед за Нью-йоркским Федеральным Банком, который повысил свой процент с 3 до 3&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>. В лондонском Сити [6 - Сити – часть Лондона, в которой помещаются биржа и все крупнейшие банки и торговые предприятия Англии. Лондонский Сити являлся до войны центром мирового денежного рынка. – Ред.] очень болезненно почувствовали это резкое напоминание о денежной зависимости от заатлантического кузена. Но что поделаешь? Американский запас золота составляет приблизительно 9 миллиардов рублей, тогда как английский не превосходит 1&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> миллиарда, т.е. в шесть раз меньше. В Америке – золотое обращение, тогда как Англия лишь делает отчаянные усилия, чтобы восстановить его. Естественно, если на повышение учета в Америке с 3 до 3&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> Англия вынуждена откликнуться повышением с 4 до 5 процентов. Эта мера ударяет по английской торговле и промышленности, удорожая необходимые средства. Таким образом, Америка на каждом шагу указывает Англии её место, в одном случае – приёмами дипломатического нажима, в другом – мерой банковского характера, всегда и везде – давлением своего колоссального экономического перевеса [7 - С того времени, как была написана наша работа, английское министерство приняло ряд мер законодательного и банковски-финансового характера, обеспечивающих переход к золотой валюте. Мы имеем здесь как бы «крупную победу» английского капитализма. На самом деле, ни в чем упадок Англии не выражается ярче, как в этом финансовом достижении. Англия вынуждена была совершить эту дорогостоящую операцию под давлением полновесного американского доллара и финансовой политики своих собственных доминионов, которые все более ориентировались на доллар, поворачивая спину фунту стерлингов. Совершить последний скачок к золоту Англия не смогла без крупной финансовой «помощи» Соединенных Штатов. Но это значит, что судьба фунта стерлингов попадает в непосредственную зависимость от Нью-Йорка. Соединенные Штаты получают в свои руки могущественное орудие финансовой репрессии. За эту зависимость Англия вынуждена платить высоким процентом. Высокий процент ложится на хворающую и без того промышленность. Чтобы препятствовать экспорту своего золота, Англия вынуждена подсекать экспорт своих товаров. В то же время она не может отказаться от перехода к золотой валюте, не ускоряя своего упадка на мировом рынке капиталов. Это фатальное стечение обстоятельств вызывает чувство острого недомогания у правящих кругов Англии и порождает злое, но бессильное ворчание самой консервативной печати. «Дэйли Мэйль» пишет:«…Принимая золотой базис, английское правительство дает возможность федеральным банкам (практически находящимся под влиянием правительства Соединенных Штатов) в любой момент инсценировать в Англии денежный кризис… Английское правительство подчиняет всю финансовую политику своей страны чужой нации… Британская империя отдается в заклад Соединенным Штатам». «Благодаря Черчиллю, – пишет консервативная газета, Дэйли Экспресс», – Англия подпадает под пяту американских банкиров». Еще решительнее выражается «Дэйли Кроникл»: «Англия фактически низводится на положение сорок девятого штата Америки».Ярче и выразительнее сказать нельзя! На все эти резкие самообличения – без выводов и перспектив – министр финансов Черчилль отвечает в том смысле, что Англии ничего другого не остается, как привести свою финансовую систему в соответствие с действительностью (with reality). Слова Черчилля означают: мы стали неизмеримо беднее, Соединенные Штаты неизмеримо богаче; нам надо либо сражаться с Америкой, либо подчиняться ей; ставя судьбу фунта стерлингов в зависимость от американских банков, мы лишь переводим наш общий экономический упадок на язык валюты; нельзя прыгнуть выше собственной головы; надо быть «в согласии с действительностью». – Л.Т.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наряду с этим английская печать с тревогой отмечает «поразительный прогресс» в различных отраслях немецкой промышленности и, в частности, в немецком судостроении. По поводу этого последнего «Таймс» от 10 марта пишет:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Возможно, что одним из факторов, которые создают способность успешной конкуренции германских верфей, является полная трестификация материалов, – от шахты до соответственной металлической плиты, от финансового банка до розницы. Эта система не остается без последствий для заработной платы и стоимости жизни. Когда все эти силы направлены по одному и тому же пути, то поле для понижения расходов становится очень значительным».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Другими словами, «Таймс» констатирует здесь, что органические преимущества более современной немецкой индустрии снова обнаруживаются со всей силой, как только хозяйству Германии дана внешняя возможность проявить признаки жизни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Есть, правда, указания на то, что заказ на суда сдан гамбургской верфи со специальной целью запугать трэд-юнионы и подготовить, таким образом, почву для нажима на них с целью понижения заработной платы и удлинения рабочего дня. Незачем говорить, что такой маневр более чем вероятен. Но это нисколько не ослабляет общих соображений о нерациональной организации английской индустрии и о вытекающих отсюда накладных расходах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вот уже четыре года, как число официально зарегистрированных безработных в Англии не понижалось ниже 1.135.000, колеблясь фактически между 1&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> и 1&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> миллионами. Хроническая безработица есть наиболее вопиющее обнаружение несостоятельности режима и вместе с тем его ахиллесова пята. Страхование безработных, введенное в 1920 году, было рассчитано на исключительные обстоятельства, которые должны скоро пройти. Между тем, безработица стала постоянной и страхование перестало быть страхованием, расходы на безработных совершенно не покрываются взносами заинтересованных лиц. Английские безработные – это уже не «нормальная» резервная армия, то сужающаяся, то расширяющаяся и постоянно обновляющаяся в своем составе, а некоторый постоянный общественный слой, порожденный индустрией в эпоху подъема и извергнутый ею в эпоху упадка. Это подагрический сгусток в общественном организма с дурным обменом веществ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Председатель федерации британских индустрий (F.B.I.), полковник Уилли (Willey), заявил в начале апреля, что доход на промышленный капитал за последние два года был настолько незначителен, что не мог побуждать предпринимателей к развитию промышленности. Предприятия дают не более высокий процент, чем бумажные ценности с фиксированным доходом (государственные займы и пр.). «Наша национальная проблема – не проблема производства, а проблема сбыта». Как разрешить, однако, проблему сбыта? Нужно производить дешевле других. Но для этого нужно либо коренным образом реорганизовать промышленность, либо уменьшить налоги, либо понизить заработную плату, либо сочетать все эти три способа. Понижение заработной платы, могущее дать ничтожный результат в смысле снижения издержек производства, вызовет решительный отпор, ибо рабочие борются сейчас за повышение заработной платы. Понизить налоги невозможно, раз нужно платить долги, восстанавливать золотое обращение, поддерживать имперский аппарат да, кроме того, 1&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> миллиона безработных. Все это ложится на цену продукта. Реорганизовать промышленность можно было бы только вложив свежие капиталы. Между тем, низкая прибыль толкает свободные капиталы на путь государственных и иных займов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стенли Мечин (Machin), председатель ассоциации британских торговых палат, заявил в те же дни, что выход из безработицы – в эмиграции. Любезное отечество говорит миллиону с лишним тружеников, что составляет с семьями несколько миллионов граждан: «Полезайте в трюм и проваливайте куда-нибудь за море!» Полное банкротство капиталистического режима признается здесь без всяких околичностей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Внутреннюю жизнь Англии надо рассматривать в обрисованной выше перспективе резкого и все возрастающего снижения мировой роли Великобритании, которая, сохраняя еще целиком владения, аппарат и традиции мирового господства, на деле все более отодвигается на второстепенные позиции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Крушение либеральной партии завершает столетие развития капиталистического хозяйства и буржуазного общества. Утрата мировой гегемонии завела в тупик целые отрасли английской промышленности и нанесла смертельный удар самостоятельным промышленным и торговым капиталам среднего размера – этой базе либерализма. Свобода торговли уперлась в тупик.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Между тем, внутренняя устойчивость капиталистического режима в значительной мере определяла разделение труда и ответственности между консерватизмом и либерализмом. Крушение либерализма есть обнаружение всех других противоречий в мировом положении буржуазной Англии и в то же время источник внутренней неустойчивости режима. Рабочая партия на верхах своих политически очень близка к либералам, но она неспособна вернуть английскому парламентаризму его прежнюю устойчивость, потому что сама она, в её нынешнем виде, является лишь кратковременным этапом в революционном развитии рабочего класса. Макдональд сидит еще менее прочно, чем Ллойд-Джордж.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Маркс рассчитывал в начале пятидесятых годов на то, что консервативная партия скоро сойдет со сцены и все политическое развитие пойдет по линии борьбы между либерализмом и социализмом. Это предвидение предполагало быстрый ход революционного развития в Англии и в Европе. Подобно тому, например, как кадетская партия стала у нас под напором революции единственной партией помещиков и буржуазии, так и английский либерализм растворил бы в себе консервативную партию, ставши единой партией собственности, если бы в течение второй половины XIX столетия развернулся революционный натиск пролетариата. Но предсказание Маркса было сделано как раз накануне новой эпохи бурного капиталистического развития (1851–1873). Чартизм окончательно сошел на-нет [8 - Чартизм – социально-политическое движение рабочего класса и Англии, имевшее непосредственными своими причинами промышленный кризис и сильную безработицу. В 1834 г. парламент, избранный на основе новой избирательной реформы, отменил старинный закон «времен Елизаветы» о призрении бедняков приходами и заменил его законом об устройстве рабочих домов. Это вызвало сильное недовольство в рабочих массах и привело к возникновению в 1836 г. общества рабочих, выработавшего программу (хартию, по-английски «чартер», откуда и самое название «чартизм»), которая легла в основу всего чартистского движения. Хартия состояла из следующих 6 пунктов: избирательное право для всех мужчин, тайное голосование, отмена имущественного ценза для депутатов, равные избирательные округа, вознаграждение депутатов и ежегодные выборы. Парламент отклонил требования чартистов; в ответ начались протесты, демонстрации и забастовки рабочих. Тем не менее парламент два раза (в 1842 и 1848 г.) отказался утвердить хартию. Вскоре среди чартистов обнаружилось два течения: правое крыло, возглавляемое лондонским рабочим Ловеттом, стояло за совместные выступления радикальной буржуазии, борющейся за свободную торговлю и отмену хлебных пошлин, с рабочим классом и возражало против насильственных методов борьбы за осуществление хартии; левое крыло, во главе с О‘Коннором, Стеффенсом и позже О‘Брайном, отстаивало необходимость революционных методов. По мере оживления революционного движения левое крыло стало усиливаться, и в дальнейшем чартизм, освободившись от влияния правых, решительно вступил на путь массовых стачек. В конце 1840 г. в Манчестере была образована национальная чартистская ассоциация, ставшая политической организацией английского рабочего класса. Ассоциация насчитывала в своих рядах 40.000 членов. Таким образом, чартизм, в первое время представлявший собою левое крыло радикальной буржуазной демократии, в своем дальнейшем развитии сложился в революционную форму чисто-классового пролетарского движения и стал исходным пунктом для будущих международных рабочих объединений – предшественников I Интернационала. Общий упадок чартизма начался в конце 40 г.г. в эпоху реакции, наступившей после поражения революции 1848 г. Об упадке чартизма Маркс говорит:«Поражение рабочих классов на континенте Европы распространило свое заразительное действие по другую сторону Ла-Манша… Полное поражение их континентальных собратьев лишило мужества рабочие классы Англии и сломило их веру в собственное дело… Все усилия поддержать чартистское движение самым недвусмысленным образом терпели неудачу, печатные органы рабочих умирали одни за другими от безучастия масс, и фактически казалось, что английский рабочий класс никогда еще не был до такой степени доволен своим состоянием политического небытия». – Ред.]. Рабочее движение пошло по пути трэд-юнионизма. Господствующие классы получили возможность выносить наружу свои противоречия в форме борьбы либеральной и консервативной партий. Раскачивая парламентские качели справа налево и слева направо, буржуазия давала выход оппозиционным настроениям рабочих масс.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Германская конкуренция явилась первым грозным предостережением британской мировой гегемонии и нанесла ей первые серьезные удары. Свобода торговли наталкивалась на преимущества германской техники и организации. Английский либерализм был только политическим обобщением свободы торговли. Манчестерская школа [9 - Манчестерская школа – политико-экономическая школа английской либеральной буржуазии, возникшая в конце 30-х г.г. XIX в. в центре английской хлопчато-бумажной промышленности в Манчестере. Текстильные фабриканты Манчестера нуждались для получения больших прибылей в повсеместной свободе торговли и невмешательстве государства в дела промышленности, прежде всего в отношения между предпринимателями и рабочими. Поэтому они выступали с либеральными требованиями о свободе торговли, отмене пошлин и т. п. мерах. Идеологи промышленной буржуазии провозгласили эти требования необходимым условием для нормального развитиях всей капиталистической системы вообще. – Ред.] заняла господствующее положение со времени буржуазно-цензовой избирательной реформы 1832 года и отмены хлебных пошлин в 1846 г. [10 - Избирательная реформа 1832 г. и отмена хлебных пошлин в 1846 г. – были вызваны главным образом сильным ростом торгово-промышленной буржуазии и непрерывным развитием её политической активности. Выдвинутая на сцену промышленной революцией XVIII в., английская буржуазия начинает вести систематическую борьбу с ленд-лордами (ториями) за свое полное политическое и экономическое господство. Результатом этой борьбы и явились избирательная реформа 1832 г. и отмена хлебных пошлин в 1846 г. Большое влияние на принятие избирательной реформы оказала французская революция 1830 г. Реформа 1832 г., после долгой борьбы принятая наконец палатой лордов, состояла из трех главных мероприятий: 1) перераспределения депутатских мест в пользу городов, 2) уравнения в избирательных правах городов с графствами, 3) увеличения общего количества депутатских мест. Эта реформа ввела в число избирателей мелкую буржуазию, арендаторов и фермеров. Она особенно усилила представительство промышленных округов. В отношении рабочего представительства никаких существенных перемен реформа не ввела; рабочие оставались по-прежнему лишенными избирательных прав. Борьба за отмену хлебных пошлин, нужных земельной аристократии для поднятия цен на хлеб, была начата промышленной буржуазией еще в конце 30-х гг. XIX в. Эта борьба велась путем постоянной, систематической агитации среди торговцев, ремесленников, средней и мелкой буржуазии и рабочих за отмену таможенных пошлин на ввозимый из-за границы хлеб. Стоявшее в то время у власти консервативное министерство упорно сопротивлялось либералам, настаивавшим на отмене хлебных пошлин. Только голод 1845 г. и широкое общественное движение под лозунгом отмены хлебных пошлин заставили, наконец, английское правительство в 1846 г. отменить хлебные пошлины. Реформа 1832 г. и отмена хлебных пошлин явились в свое время крупными победами английской промышленной буржуазии на её пути к полному политическому и экономическому господству. – Ред.] После этого в течение полувека доктрина свободной торговли казалась незыблемой программой. В соответствии с этим руководящая роль принадлежала либералам. Рабочие шли за ними в хвосте. С середины семидесятых годов начинается заминка в делах. Свобода торговли дискредитируется. Начинается протекционистское движение [11 - Протекционистское движение. Протекционизмом называется система покровительственных пошлин, ограждающая промышленность данной страны от конкуренции более дешевых заграничных товаров. При этой системе иногда совершенно запрещается ввоз определенных товаров. В Англии, первой из всех европейских стран вступившей на путь промышленного развития, движение либеральной буржуазии в пользу свободной торговли и отмены покровительственных пошлин окончательно победило в 40-х гг. Но со второй половины 70-х годов, когда начала быстро развиваться промышленность Германии и Америки, в Англии начинается широкое движение среди крупной буржуазии в пользу протекционизма. Главной руководительницей этой борьбы была консервативная партия. – Ред.]. Буржуазия все более охватывается империалистскими тенденциями. Симптомы разложения либеральной партии обнаружились еще при Гладстоне [12 - Гладстон (1809–1898) – видный политический деятель Англии второй половины XIX века. Вождь либералов. В молодости был торием и протекционистом, но потом начал «леветь» и уже в 1847 г. сделался умеренным торием, примыкая к так называемым «пилитам» (сторонникам левого тория Роберта Пиля). В 1852 г. Гладстон участвует в коалиционном министерстве лорда Абердина из вигов и пилитов, в качестве министра финансов. С 1859 г. – министр финансов в либеральном министерстве Пальмерстона. С этих пор он окончательно становится либералом, участвуя во всех последующих либеральных кабинетах вплоть до 1893 г. Старым принципам английского либерализма Гладстон остался верен и тогда, когда от последнего в 80-х гг. откололись империалистические элементы. Его «мирная» политика по отношению к Ирландии, политика уступок и подачек, ставила себе целью подчинить её английскому капиталу демократическими средствами. Либерализм и пацифизм Гладстона не помешал ему захватить Египет. С именем Гладстона связано значительное расширение избирательного права и борьба за самоуправление (гомруль) Ирландии. Законопроект о гомруле, внесенный Гладстоном в бытность его председателем совета министров в 1866 г., был отвергнут палатой общин. В 1893 г. Гладстону удалось, наконец, настоять на принятии законопроекта нижней палатой, но в палате пэров законопроект провалился. На почве этого конфликта и ввиду все уменьшающегося влияния либералов старого толка Гладстон вскоре ушел в отставку. – Ред.], когда группа либералов и радикалов с Чемберленом [13 - Чемберлен, Джозеф (1836–1914) – один из виднейших деятелей английского империализма. Член радикальной партии и один из её руководителей вплоть до 1885 г. С 1880 по 1885 г. – министр торговли в либеральном министерстве Гладстона. При расколе либералов на сторонников империалистической политики и протекционизма и на сторонников свободы торговли, Чемберлен переходит на сторону первых. В 1885 г., вследствие разногласий с Гладстоном по вопросу о «гомруле», т.е. о предоставлении Ирландии собственного парламента и широкого местного самоуправления, выходит из министерства и из радикальной партии. Вскоре после этого он становится одним из вождей либеральной унионистской партии (националистической партии крупного капитала), являющейся выразительницей политики английского империализма. К концу 90-х гг. Чемберлен назначается министром колоний и остается им до 1905 г. Это назначение знаменовало собою вступление Англии на путь активного империализма. Ярый сторонник империалистического расширения и первый колониальный министр Англии после её окончательного вступления на путь империалистической политики, Чемберлен получил заслуженное прозвище отца английского империализма. – Ред.] во главе подняла знамя протекционизма и присоединилась к консерваторам. С середины девятидесятых годов торговые дела пошли лучше. Это задержало политическую трансформацию Англии. Но к началу XX столетия либерализм, как партия средней буржуазии, оказывается надломленным. Лидер его Розбери открыто становится под знамя империализма. Однако, либеральной партии, прежде чем сойти со сцены, суждено было еще раз пройти через подъем. Под влиянием явного упадка гегемонии британского капитала, с одной стороны, могущественного революционного движения в России – с другой, в Англии развернулось политическое оживление рабочего класса, которое, направляясь на создание парламентской рабочей партий, в первый момент понесло полую воду на мельницу либеральной оппозиции. Либерализм снова приходит к власти в 1906 году. Но этот его подъем, по самому существу, не может быть длительным. Политическая линия пролетариата ведет к дальнейшему росту рабочей партии. До 1906 г. представительство рабочей партии возрастало более или менее одновременно с либеральным представительством. После 1906 г. рабочая партия стала явно расти за счет либералов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Формально либеральная партия, через Ллойд-Джорджа, возглавляла войну. По существу империалистская война, от которой Англию не оградил священный режим свободной торговли, должна была неминуемо укрепить консерваторов, как более последовательную партию империализма. Этим окончательно подготовлены были условия для выхода на сцену рабочей партии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Беспомощно вертясь вокруг вопроса о безработице, ежедневник рабочей партии «Дэйли Геральд» делает из приведенных нами выше капиталистических признаний тот общий вывод, что так как английские капиталисты предпочитают давать деньги взаймы иностранным правительствам, вместо того, чтобы расширять производство, то английским рабочим ничего не остается, как производить без капиталистов. Вывод, вообще говоря, правильный; но делается он вовсе не для того, чтобы побудить рабочих прогнать капиталистов, а для того лишь, чтобы подтолкнуть капиталистов на путь «прогрессивных усилий». На этом, как увидим, держится вся политика рабочей партии. Веббы пишут для этой цели книги, Макдональд произносит речи, редакторы «Геральда» поставляют ежедневные статьи. Между тем, если эти жалкие запугивания и действуют на капиталистов, то в прямо противоположном направлении. Каждый серьезный английский буржуа понимает, что за бутафорскими угрозами вождей рабочей партии скрывается действительная опасность со стороны глубоко растревоженных пролетарских масс. Именно поэтому умный буржуа делает тот вывод, что не нужно увязывать новые средства в промышленности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Страх буржуазии перед революцией не всегда и не при всяких условиях является «прогрессивным» фактором. Так, не может быть никакого сомнения, что английское хозяйство получило бы гигантские выгоды от сотрудничества Англии с Россией. Но это предполагает большой план, широкий кредит, приспособление значительной части английской промышленности к нуждам России. Помехой этому является страх буржуазии перед революцией, неуверенность капиталистов в завтрашнем дне.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Боязнь революции до тех пор толкала английских капиталистов на путь уступок и преобразований, пока материальные возможности английского капитализма были неограниченными или казались таковыми. Толчки европейских революций всегда очень явственно сказывались на общественном развитии Англии; они приводили к реформам до тех пор, пока английская буржуазия, благодаря своему мировому положению, сохраняла в своих руках гигантские ресурсы маневрирования. Она могла легализовать трэд-юнионы, отменять пошлины на хлеб, повышать заработную плату, расширять избирательные права, вводить социальные реформы и пр., и пр. При нынешнем, в корне изменившемся мировом положении Англии угроза революции уже не способна толкать буржуазию вперед, наоборот, она парализует последние остатки её промышленной инициативы. Сейчас нужны не угрозы революцией, а сама революция.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все перечисленные выше факторы и обстоятельства имеют не случайный и не скоропреходящий характер. Они развиваются в одном и том же направлении, систематически ухудшая международное и внутреннее положение Великобритании и придавая ему характер исторической безвыходности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Противоречия, подтачивающие социальный организм Англии, будут неизбежно обостряться. Мы не собираемся предсказывать, каков будет темп этого процесса, но, во всяком случае, он будет измеряться годами, в крайнем случае – пятилетиями, но никак не десятилетиями. Общая перспектива такова, что приходится, прежде всего, поставить себе вопрос: успеет ли в Англии сложиться коммунистическая партия, достаточно сильная, достаточно связанная с массами, чтобы сделать в нужный момент все необходимые практические выводы из обостряющегося кризиса? В этом вопросе сейчас резюмируется судьба Англии.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;II. Мистер Болдуин и… постепенность<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;12 марта текущего года мистер Болдуин, английский премьер-министр и лидер консервативной партии, произносил в Лидсе перед консервативной аудиторией большую речь о судьбах Англии. Речь эта, как и многие другие выступления мистера Болдуина, была проникнута тревогой. Мы считаем эту тревогу вполне обоснованной с точки зрения партии мистера Болдуина. Сами мы подходим к тем же вопросам с несколько другого конца. Мистер Болдуин боится социализма и в своих доказательствах опасности и трудности пути к социализму мистер Болдуин сделал несколько неожиданную попытку опереться на автора этих строк. Это дает нам, надеемся, право ответить мистеру Болдуину без риска быть обвиненными во вмешательстве во внутренние дела Великобритании.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Болдуин считает – и не без основания – величайшей опасностью для того режима, который он поддерживает, рост рабочей партии. Разумеется, он надеется победить, ибо «наши (консерваторов) принципы находятся в более тесной связи с характером и традициями нашего народа, чем традиции и принципы насильственных изменений». Тем не менее, консервативный лидер напоминает своим слушателям, что последний избирательный вердикт страны не был окончательным. Сам Болдуин твердо знает, разумеется, что социализм неосуществим. Но так как он находится в состоянии некоторой растерянности и так как он, кроме того, выступает перед аудиторией, которая и без того убеждена в неосуществимости социализма, то доводы мистера Болдуина по этой линии не отличаются большой изобретательностью. Он напоминает консервативной аудитории, что люди не родятся ни свободными, ни равными, ни братьями. Он обращается к каждой матери, присутствующей на собрании, с вопросом: родятся ли её дети равными? Самодовольный и непритязательный смех аудитории является ему ответом. Правда, эти самые доводы английские народные массы слышали от духовных прапрадедов мистера Болдуина в ответ на требование для себя права свободно веровать и по своему устраивать церковь. Те же самые доводы выдвигались затем против равенства перед судом и позже, даже совсем недавно, против всеобщего избирательного права. Люди не рождаются равными, мистер Болдуин, почему же они должны отвечать перед одними и теми же судами, по одним и тем же законам? Можно было бы также возразить Болдуину, что хотя дети и рождаются неодинаковыми, но мать обыкновенно кормит своих неодинаковых детей за столом одинаково и заботится, если в состоянии, чтобы у всех у них была пара башмаков на ногах. Иначе поступает злая мачеха. Можно было бы разъяснить мистеру Болдуину, что социализм вовсе не ставит себе задачей создать анатомическое, физиологическое и психическое равенство, но стремится лишь обеспечить для всех людей однородные материальные условия существования. Не будем, однако, утруждать наших читателей дальнейшим развитием этих очень элементарных мыслей. Сам мистер Болдуин может, если поинтересуется, обратиться к соответственным источникам, и так как, по роду своего миросозерцания, он более склонен к старым и чисто-британским авторам, то мы могли бы ему рекомендовать старика Роберта Оуэна [14 - Роберт Оуэн (1771–1858) – известный английский социалист-утопист. Родился в семье шорника. В детстве служил приказчиком в Лондоне и других городах. 20-ти лет получил место директора текстильной фабрики в Манчестере. Вскоре Оуэн приобрел в Нью-Ланарке (Шотландия) фабрику, в которой стал практически проводить свои социально-реформаторские взгляды. Он значительно сократил рабочий день, увеличил заработную плату, построил гигиенические помещения и т. д. Эти меры сильно подняли производительность труда рабочих. Успех Оуэна заставил его повести агитацию среди промышленников за издание фабричного законодательства в духе его реформ. Не ограничиваясь агитацией среди английской буржуазии, Роберт Оуэн совершает поездку во Францию, в Германию и другие страны и ведет переговоры с руководящими государственными людьми о своем плане разрешения рабочего вопроса. Не добившись в этом направлении никаких результатов, Оуэн уезжает в Америку, где создает так-называемые «коммуны органических интересов», продолжая проводить в них свои опыты, не увенчавшиеся, однако, сколько-нибудь значительным успехом. К чартизму Оуэен относился отрицательно. Он считал неправильной идею классовой борьбы пролетариата и верил в возможность мирного сотрудничества рабочего класса и буржуазии. – Ред.], который, правда, совершенно не понимал классовой динамики капиталистического общества, но у которого можно найти в высшей степени ценные общие соображения насчет преимуществ социализма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но социалистическая цель, достаточно предосудительная сама по себе, не так пугает, разумеется, мистера Болдуина, как насильственный путь к ней. В рабочей партии Болдуин усматривает две тенденции. Одна из них представлена, по его словам, мистером Сидней Вебб, который признал «неизбежность постепенности». Но есть, но его словам, и другого рода лидеры, как Кук или Уитли, особенно после того, как последний покинул министерский пост, – эти верят в насилие. Вообще же правительственная ответственность оказала, по мнению Болдуина, спасительное действие на лидеров рабочей партии и заставила их, вместе с Веббом, признать невыгодность революционных методов и преимущество постепенности. На этом месте Болдуин произвел некоторую духовную интервенцию в русские дела, чтобы обогатить свой небогатый арсенал доводов против британского социализма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы цитируем дальше дословно по отчету «Таймса».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Премьер-министр цитировал Троцкого, который, – по словам Болдуина, – открыл в самые последние годы и писал, что «чем легче пролетариат России прошел через революционный кризис, тем труднее пришлось ему в деле его строительства». Троцкий сказал также и то, чего ни один из экстремистских лидеров еще не сказал в Англии: «Мы должны учиться работать более производительно». Хотел бы я знать, – говорит мистер Болдуин, – сколько голосов было бы подано за революцию в Англии, если бы сказать заранее населению, что единственным (?) результатом её будет необходимость работать более производительно (смех и одобрение). Троцкий сказал в своей книге: «В России до и после революции существовала и существует неизменившаяся натура русского человека (?!)». Троцкий – человек действия – изучал реальности, он постепенно и сопротивляясь открыл то, что мистер Вебб открыл уже два года тому назад: неизбежность постепенности (смех и одобрения)».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Конечно, очень лестно быть рекомендованным консервативной аудитории Лидса: большего вообще вряд ли может желать смертный. Почти столь же лестно попасть в непосредственное соседство с мистером Сидней Вебб, пророком постепенности. Но, прежде чем принять это звание, мы были бы не прочь получить от мистера Болдуина некоторые авторитетные разъяснения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отрицать постепенность развития в природе, как и в человеческом обществе, в его экономике, политике или нравах, никогда не приходило в голову ни нашим учителям, ни нам самим, даже и до опыта «самых последних лет». Мы хотели бы только условиться относительно характера этой постепенности. Так, чтобы взять близкий мистеру Болдуину, как протекционисту, пример, мы сошлемся на то, что Германия, постепенно вышедшая в последнюю четверть прошлого столетия на арену мировой конкуренции, стала чрезвычайно грозным соперником Англии. Дело, как известно, дошло на этом пути до войны. Считает ли Болдуин войну проявлением методов постепенности? Во время войны консервативная партия требовала «разгрома гуннов» и низвержения германского кайзера силою британского меча. С точки зрения теории постепенности было бы, пожалуй, правильнее полагаться на смягчение нравов Германии и постепенное улучшение её взаимоотношений с Англией. Однако же в период 1914–1918 гг. мистер Болдуин, насколько мы помним, категорически отвергал применимость метода постепенности к англо-германским отношениям и стремился разрешить задачу при помощи возможно больших масс взрывчатого вещества. Полагаем, что динамит и лигнит едва ли могут быть признаны орудиями консервативно-эволюционного действия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Довоенная Германия, в свою очередь, отнюдь не вышла в своем бронированном могуществе в одно утро из пены морской. Нет, она развилась постепенно из своего былого хозяйственного ничтожества. Однако, в этом процессе постепенности были кое-какие перерывы: так, войны, которые Пруссия вела в 64 году – с Данией, в 66 году – с Австрией, в 70 году – с Францией, сыграли колоссальную роль в увеличении её могущества и дали ей возможность победоносно выступить на путь мировой конкуренции с Англией.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Богатство, результат человеческого труда, создается, несомненно, с известной постепенностью. Но может быть мистер Болдуин согласится признать, что в развитии богатства Соединенных Штатов годы войны вызвали гигантский скачок вверх. Постепенность накопления была резко нарушена катастрофой войны, вызвавшей обеднение Европы и бешеное обогащение Америки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;О прыжке в своей собственной судьбе мистер Болдуин рассказал в парламентской речи, посвященной трэд-юнионам. В молодости Болдуин управлял фабрикой, которая переходила из поколения в поколение, где рабочие рождались и умирали и где, следовательно, полностью господствовал принцип патриархальной постепенности. Но разразилась стачка углекопов, фабрика не могла работать за недостатком угля, и мистер Болдуин оказался вынужден закрыть её и отпустить на все четыре стороны тысячу «своих» рабочих. Правда, Болдуин может сослаться на злую волю углекопов, которые вынудили его нарушить священный консервативный принцип. Углекопы, вероятно, могли бы сослаться на злую волю своих патронов, которые вынудили их к грандиозной стачке, представляющей перерыв монотонного процесса эксплуатации. Но, в конце концов, субъективные побуждения в данном случае безразличны: с нас достаточно того, что постепенность в разных областях жизни идет бок-о-бок с катастрофами, перерывами и скачками вверх и вниз. Долгий процесс соревнования двух государств постепенно подготовляет войну, недовольство эксплуатируемых рабочих постепенно подготовляет стачку, плохое управление банком постепенно подготовляет банкротство.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Почтенный консервативный лидер может, правда, сказать, что такие перерывы постепенности, как война и банкротство, обеднение Европы и обогащение за её счет Америки, очень печальны, и что их, вообще говоря, следовало бы избегать. Мы на это ничего не можем возразить, кроме того, что история народов есть в значительной своей части история войн, а история экономического развития украшена статистикой банкротств. Мистер Болдуин, вероятно, сказал бы тут, что таковы уж свойства человеческой натуры. Допустим, что так, но ведь это и значит, что сама «натура» человека сочетает постепенное развитие с катастрофическими скачками.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако, история человечества есть не только история войн, но также и история революций. Сеньориальные права, которые складывались столетиями и под которые хозяйственное развитие подкапывалось затем в течение столетий, были сметены во Франции одним ударом 4 августа 1789 г. Немецкая революция уничтожила 9 ноября 1918 г. германский абсолютизм, подкопанный борьбой пролетариата и подкошенный военными победами союзников. Мы уже напоминали, что один из военных лозунгов британского правительства, в состав которого входил мистер Болдуин, гласил: «Война до полного разгрома германского милитаризма!» Не думает ли мистер Болдуин, что поскольку военная катастрофа, при некотором содействии самого мистера Болдуина, подготовила в Германии революционную катастрофу, все это произошло с немалым ущербом для исторической постепенности? Конечно, можно возразить, что тут виноват германский милитаризм и злая воля кайзера в придачу. Мы охотно верим, что если бы мистер Болдуин создавал мир, то он населил бы его самыми благожелательными кайзерами и самыми добродушными милитаризмами. Но такой случай не представился английскому премьеру; к тому же мы слышали от него самого, что люди, в том числе и кайзер, не рождаются ни равными, ни добрыми, ни братьями. Приходится брать мир таким, как он есть. Более того: если разгром германского империализма есть добро, то приходится признать, что добром была немецкая революция, которая довершила дело военного разгрома, т.е. добром была катастрофа, которая сразу опрокинула то, что сложилось постепенно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мистер Болдуин может, правда, возразить, что все это не имеет прямого отношения к Англии и что лишь в этой избранной стране принцип постепенности нашел свое законченное выражение. Но если бы дело обстояло так, то напрасно мистер Болдуин ссылался на мои слова, относившиеся к России, придавая этим самым принципу постепенности универсальный, всеобщий, абсолютный характер. Мой политический опыт этого не подтверждает. На моей памяти в России произошли три революции: в 1905 г., в феврале 1917 г. и в октябре 1917 г. Что касается Февральской революции, то ей некоторое скромное содействие оказал небезызвестный мистеру Болдуину Бьюкенен, который, очевидно, считал в этот момент, не без ведома своего правительства, что маленькая революционная катастрофа в Петербурге будет полезнее для дела Великобритании, чем распутинская постепенность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но верно ли, в конце концов, что «характер и история английского народа» в такой решительной и безусловной степени проникнуты консервативными традициями постепенности? Верно ли, что английский народ так враждебен «насильственными изменениями»? Прежде всего, вся история Англии есть история насильственных изменений, которые британские правящие классы производили в жизни… других народов. Так, например, было бы интересно узнать, можно ли захват Индии или Египта истолковать при помощи принципа постепенности? Политика британских имущих классов в отношении Индии откровеннее всего выражена словами лорда Сольсбери: «Индии необходимо пускать кровь!» («India must be bled!»). Нелишне напомнить, что Сольсбери был лидером той самой партии, которой ныне руководит мистер Болдуин. К этому надо еще в скобках прибавить, что вследствие превосходно организованного заговора буржуазной печати английский народ фактически не знает, что делается в Индии (NB: это и называется демократией). Может быть, напомнить историю злосчастной Ирландии, особенно, богатую проявлениями мирных эволюционных методов действия британских господствующих классов? Насколько мы помним, подчинение южной Африки [15 - Подчинение Южной Африки. Еще в 1806–14 гг. Англия завоевала некоторые голландские колонии в Южной Африке. С этих пор её господство в этой области расширяется все больше. Провоцируя отдельные негритянские племена на борьбу друг с другом, действуя мечом и подкупом, Англия постепенно захватила почти все территории, лежащие вокруг бурских республик (буры – потомки, главным образом, голландских колонистов), стараясь отрезать их от моря, что ей в конце концов и удалось. Когда в 1872 г. в бурской республике Трансваале были открыты золотые россыпи, Англия потребовала от неё полного подчинения английскому контролю. Буры отказались и, все более притесняемые англичанами, в 1880 г. объявили Англии войну, в которой одержали ряд довольно значительных успехов. Сменивший консерватора Биконсфильда на посту премьера Англии либерал Гладстон в том же году предложил бурам мир на условиях подчинения южно-африканских республик контролю Англии и уплаты ими военных издержек, но с сохранением самостоятельности во внутреннем управлении. Окончательный договор был заключен через некоторое время на несколько менее тяжких для буров условиях; однако, вся иностранная политика Трансвааля попала в полную зависимость от Англии. В 1894 г., в связи с открытием в Трансваале новых золотых россыпей, борьба между коренным земледельческим населением и английскими пришельцами обострилась еще больше, потому что буры не желали отдать эксплуатацию богатой страны полностью в руки англичан. Этот период совпал с началом расцвета английского империализма, и борьба между завоевателями и двумя бурскими республиками (Трансваалем и Оранжевой) приняла еще более резкие формы. Бурские республики образовали оборонительный союз против обнаглевших англичан. В 1895 г. администратор Родезии (область в Южной Африке), Джемсон, при тайной поддержке английского правительства, организовал вооруженное нападение на буров. Нападение, получившее название «набега Джемсона», окончилось неудачей. Между тем в обеих республиках борьба продолжалась. Английские владельцы рудников в Трансваале и Оранжевой, желая развязать себе руки для беспрепятственной эксплуатации страны, добивались полного захвата политической власти. В 1899 г. Англия объявила бурам войну. В 1900 г. был завоеван Трансвааль, а в 1902 г. Оранжевая республика. В результате войны на рудниках стал применяться дешевый труд китайцев и негров, заработок белых рабочих соответственно сократился и эксплуатация страны англичанами пошла полным ходом. Беззастенчивый захват Южной Африки вызвал естественный взрыв возмущения среди рабочих масс Европы, но даже и правительства капиталистических государств, испуганные ростом могущества Англии, запротестовали против насилия над «несчастными» бурами. – Ред.] не натолкнулось на протесты мистера Болдуина, а между тем, когда войска генерала Робертса сломили оборонительный фронт бурских колонистов, вряд ли последние увидели в этом особенно убедительное проявление постепенности. Все это, правда, относится к внешней истории Англии. Но странно все-таки, что принцип эволюционной постепенности, который нам рекомендуется в качестве всеобщего начала, прекращает свое действие за пределами Англии – на границах Китая, когда нужно путем войны заставить его покупать опиум; на границах Турции, когда нужно отнять у неё Мосул; на границах Персии и Афганистана, когда нужно навязать им смирение перед Англией… Нельзя ли из этого сделать тот вывод, что Англии в тем большей степени удавалось осуществлять «постепенность» в своих собственных границах, чем с большим успехом она применяла насилие над другими народами? Именно так! В течение трех столетий Англия вела непрерывную цепь войн, направленных к тому, чтобы путем пиратства и насилий над другими нациями расширить арену своей эксплуатации, отнять чужие богатства, убить чужую торговую конкуренцию, уничтожить иностранные морские силы и этим обогатить британские правящие классы. Серьезное исследование фактов и их внутренней связи неизбежно приводит к выводу, что правящим классам Англии тем лучше удавалось избегать революционных потрясений внутри страны, чем успешнее они, путем войн и всяких вообще потрясений в других странах, увеличивали свою материальную мощь, получая этим возможность посредством своевременных уступок, всегда очень скаредных, сдерживать революционное возмущение масс. Но такой вывод, совершенно неопровержимый сам по себе, доказывает прямо противоположное тому, что хотел доказать Болдуин, ибо на деле как раз история Англии свидетельствует, что обеспечить «мирное развитие» можно лишь при помощи цепи войн, колониальных насилий и кровавых потрясений. На «постепенность» это не похоже!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Довольно известный вульгаризатор английской истории для народных масс, Гиббонс, пишет в своем очерке современной истории Англии: «В общем, – хотя, конечно, из этого правила бывают исключения, – поддержка политической свободы и конституционного правления является руководящим принципом английской иностранной политики». Эта фраза поистине замечательна; являясь глубоко официозной, «национальной», традиционной, она не оставляет живого места в лицемерной доктрине невмешательства в дела других народов; в то же время она свидетельствует, что Англия поддерживала конституционное движение в других странах лишь постольку, поскольку это выгодно было для её торговых и иных интересов; в противном случае, как говорит неподражаемый Гиббонс, «из этого правила бывают исключения». Для поучения собственного народа вся прошлая история Англии, наперекор доктрине невмешательства, изображается в качестве славной борьбы британского правительства за свободу во всем мире. Каждый же новый акт коварства и насилия – война с Китаем из-за опиума, закабаление Египта, война с бурами, интервенция в пользу царских генералов – истолковывается, как случайное исключение из правила. В общем, таким образом, в «постепенности» оказывается немало прорех, и в сторону «свободы» и в сторону деспотизма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Можно, конечно, пойти дальше и сказать, что насилие в международных отношениях допустимо и даже неизбежно, а в междуклассовых – предосудительно. Но тогда незачем говорить об естественном законе постепенности, который управляет будто бы всем развитием природы и общества. Тогда надо сказать просто: угнетенный класс обязан поддерживать угнетающий класс своей нации, когда тот применяет насилие в своих целях; но угнетенный класс не имеет права употреблять насилие, чтобы обеспечить себе лучшее положение в обществе, основанном на угнетении. Это будет не «закон природы», а закон буржуазного уголовного кодекса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако, и в границах внутренней истории Великобритании принцип постепенного и мирного развития совсем не является таким господствующим, как это изображают консервативные философы. В конце концов, вся нынешняя Англия вышла из революции XVII столетия. В могущественной гражданской войне той эпохи берут свое начало тори и виги [16 - Виги и тори – старейшие политические партии Англии. Родоначальниками этих партий являются партии круглоголовых и кавалеров, возникшие еще в эпоху Долгого парламента. Круглоголовые, представители мелкой торговой буржуазии, были главной силой революционного парламента. Эта партия и является родоначальницей вигов. Партия кавалеров, стоявшая за упрочение королевской власти, развилась впоследствии в партию ториев. Свое название виги и тори получили в 1679 году, когда после смерти Карла II в парламенте возник вопрос о переходе престола к Иакову II, ревностному католику и реакционеру. Партия, бывшая против Иакова II, получила название вигов, а его сторонники стали называться ториями. Впоследствии партии вигов и ториев выкристаллизовались: первая – в классовую организацию торговой и промышленной буржуазии, вторая – в классовую организацию крупно-земельной аристократии. В дальнейшей истории Англии виги проявили себя сторонниками расширения прав парламента и ограничения королевской власти; наоборот, тории стояли за менее ограниченную королевскую власть. Вся история Англии XVIII и первой половины XIX в. является историей непрерывной борьбы вигов и ториев за обладание властью, что не мешало им в нужную минуту объединяться для совместной борьбы с рабочим движением. В то же время, однако, виги в своей борьбе против ториев в значительной степени опирались на рабочий класс, не имевший в то время самостоятельной партии Переходы вигов к ториям, и наоборот, наблюдались чрезвычайно часто: левые тории, в целях проведения тех или других реформ, объединялись с вигами, занимая правое крыло этой партии; в свою очередь правые виги нередко становились левыми ториями. После крупной победы вигов – избирательной реформы 1832 г. – виги и тории теряют, вместе со своими названиями, свою первоначальную физиономию; виги, постепенно сливаясь с радикалами и левыми ториями, превращаются в либеральную партию; тории образуют основное ядро консервативной партии. Партия вигов, бывшая вначале классовой организацией всей торговой и промышленной буржуазии, после своего перерождения в либеральную партию становится выразительницей интересов преимущественно средней и мелкой торгово-промышленной буржуазии. Тории из партии земельной аристократии превращаются в консервативную, основное ядро которой составляют землевладельческая аристократия и крупная городская промышленная и финансовая буржуазия. – Ред.], попеременно накладывавшие печать на историю Англии в течение почти трех столетий. Когда мистер Болдуин апеллирует к консервативным традициям английской истории, мы позволим себе напомнить ему, что традиция самой консервативной партии упирается в революцию середины XVII века. Равным образом, ссылка на «характер английского народа» заставляет нас напомнить, что этот характер выковывался молотом гражданской войны между круглоголовыми и кавалерами [17 - Круглоголовые и кавалеры и их роль в гражданской войне XVII столетия. – Родоначальники «вигов» и «тори», партии круглоголовых и кавалеров возникли в Англии в эпоху «Долгого» парламента (созван в 1640 г.). Партия кавалеров была сторонницей королевской власти и опиралась на королевскую гвардию; основное её ядро составляли дворяне-землевладельцы. В области религиозной она стремилась укрепить старую епископальную англиканскую церковь. Противники кавалеров, круглоголовые, стояли за упрочение конституционной парламентской системы и за обновление церкви в пуританском духе; главную силу этой партии составляли мелкие буржуа, ремесленники, торговцы, йомены (свободные мелкие землевладельцы) и т. п. Гражданская война бросила кавалеров в ряды королевской армии, против которой круглоголовые организовали революционную армию парламента. Победителями из этой войны вышли круглоголовые, к которым примкнули индепенденты. В дальнейшем часть круглоголовых вместе с индепендентами повела борьбу против умеренной части Долгого парламента, стоявшей за ограниченную монархию. – Ред.]. Характер индепендентов [18 - Индепенденты (по английски – независимые) – противники королевского абсолютизма и англиканской церкви. Выдвинулись в Англии еще задолго до революции XVII в. Систематические гонения, которым подвергались индепенденты, заставили их массами эмигрировать в Америку и Голландию. Когда началась революция в Англии, индепенденты объединились с революционной армией парламента и под руководством Кромвеля вышли победителями из гражданской войны. Индепенденты почти сплошь вербовались из городской и сельской мелкой буржуазии. Среди них были сторонники как республики, так и ограниченной королевской власти. Реставрация монархии вызвала новый взрыв гонений на индепендентов и вторичное массовое их переселение в Америку. Там индепенденты постепенно утрачивают свой революционный характер и превращаются в одну из многочисленных религиозных сект. – Ред.]: мелких буржуа, торговцев, ремесленников, свободных землевладельцев, мелко-поместных хозяев-дворян, деловых, благочестивых, экономных, трудолюбивых, предприимчивых – враждебно столкнулся с характером праздных, распутных и надменных правящих классов старой Англии: придворной знати, титулованного чиновничества и епископата. А ведь те и другие были англичанами! Тяжелым военным молотом на наковальне гражданской войны Оливер Кромвель выковывал тот самый национальный характер, который в течение двух с половиной веков обеспечивал гигантские преимущества английской буржуазии в мировой борьбе, чтобы затем, на исходе XIX столетия, обнаружиться, как слишком консервативный даже под углом зрения капиталистического развития. Разумеется, борьба Долгого парламента [19 - Борьба Долгого парламента с самовластием Карла I. Долгий парламент, созванный Карлом I в 1640 г., после 11-летнего перерыва парламентской деятельности, сразу же занял резко оппозиционную линию по отношению к королю. Парламент отдал приказ об аресте и казни министра Стаффорда, главного руководителя реакции, потребовал немедленного освобождения всех арестованных за политические преступления и за отказ от внесения налогов и принял постановление о незаконности каких бы то ни было налогов и поборов, не утвержденных парламентом. Король был лишен права распускать и созывать парламент. Долгий парламент обратился к королю с так называемой «великой Ремонстрацией», т.е. письменным актом, в котором были изложены основные принципы английской конституции. Король отказался утвердить этот акт и распорядился об аресте 5-ти главных руководителей парламентской оппозиции. После отказа парламента выдать популярных вождей, обе стороны начали спешно готовиться к гражданской войне. – Ред.] с самовластьем Карла I и суровая диктатура Кромвеля были подготовлены предшествовавшей историей Англии. Но это лишь значит, что революции не делаются по произволу, а органически возникают из условий общественного развития и являются, по меньшей мере, такими же неизбежными этапами в развитии отношений между классами одного и того же народа, как войны – в развитии отношений между организованными нациями. Может быть, в этой постепенности подготовки мистер Болдуин может открыть источник теоретического утешения?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Старые консервативные лэди и в том числе мистрис Сноуден [20 - Мистрис Сноуден – видная деятельница фабианского движения, супруга Филиппа Сноудена, одного из вождей английской независимой рабочей партии. Посетила вместе с английской рабочей делегацией в 1920 г. Советскую Россию и описала свои впечатления в книге «По большевистской России». – Ред.], открывшая недавно, что королевские семьи составляют самый трудолюбивый класс общества, должны, вероятно, содрогаться по ночам при воспоминании о казни Карла I. Между тем, даже достаточно реакционный Маколей приблизился к пониманию этого события.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Люди, державшие его в своих руках, – говорит он, – не были ночными убийцами. То, что они делали, делалось ими с целью, чтобы оно могло быть зрелищем для неба и земли, чтобы оно могло храниться в вековечной памяти. Они жадно наслаждались самым соблазном, который причиняли. Древняя конституция и общественное мнение Англии прямо противились цареубийству; оттого-то и казалось цареубийство особенно привлекательным для партии, стремившейся произвести совершенную политическую и общественную революцию. Для исполнения этого намерения ей необходимо было предварительно разбить вдребезги все части правительственной машины; и эта необходимость была для неё скорее приятна, нежели тягостна… Учреждено было революционное судилище. Это судилище признало Карла тираном, изменником, убийцей и общественным врагом, и голова короля скатилась с плеч перед тысячами зрителей, насупротив пиршественной залы собственного его дворца». (Маколей, Полн. собр. соч., т. VI, стр. 126. Изд. 1861. СПБ).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С точки зрения стремления пуритан разбить вдребезги все части старой правительственной машины совершенно второстепенным являлось то обстоятельство, что Карл Стюарт был сумасбродным, лживым и трусливым негодяем. Не только Карлу I, но и королевскому абсолютизму пуритане нанесли смертельный удар, плодами которого проповедники парламентской постепенности пользуются по сей день.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Роль революции в политическом и вообще общественном развитии Англии не исчерпывается, однако, XVII столетием. Можно сказать, – хотя это как будто и звучит парадоксально, – что все новейшее развитие Англии шло на помочах европейских революций. Мы дадим здесь лишь конспективный перечень важнейших моментов, который пригодится может быть не только мистеру Болдуину.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Великая французская революция дала мощный толчок развитию демократических тенденций в Англии и, прежде всего, рабочему движению, которое исключительными законами 1799 г. было загнано в подполье. Война против революционной Франции была популярной только среди правящих классов; народные массы сочувствовали французской революции и негодовали на правительство Питта [21 - Питт, Вилльям (младший) (1759–1806) – английский политический деятель. Защищая и примиряя интересы крупных помещиков и промышленной буржуазии, Питт продержался в сформированном им в 1783 г. кабинете вплоть до 1801 г. Во внутренней и внешней политике умеренный фритредер (сторонник свободной торговли). По отношению к колониям Питт вел политику их полного закабаления и беззастенчивой эксплуатации. Великая французская революция, давшая толчок революционному движению Англии и угрожавшая её могуществу на континенте, сделала Питта яростным противником революционной Франции. Питт становится организатором и вдохновителем всех контр-революционных коалиций против якобинской Франции, делавшей в то время не только политические, но и военные успехи. Занятие Францией Бельгии послужило поводом к тому, что Питт в 1793 г. объявил Франции войну. Вспыхнувшее под влиянием французской революции восстание в Ирландии (1798 г.), Питт подавил с невероятной жестокостью и еще более усилил репрессии в самой Англии. Травля революционеров, финансирование контр-революционных армий, подкуп прессы, организация клеветы, натравливание соседей на революционную Францию, – таковы приемы, характеризующие этот период контр-революционной деятельности Питта. Недаром его имя во Франции служило олицетворением мировой реакции, и все враги якобинцев считались агентами Питта. Потерявши окончательно всякую популярность вследствие военных неудач, кабинет Питта пал в 1801 г. В 1804 г., когда блестящие победы Наполеона стали решительно угрожать мировому положению Англии, Питт был снова призван английской буржуазией для борьбы с Наполеоном. Вскоре вслед затем он умер. – Ред.]. Создание английских трэд-юнионов было в значительной мере вызвано влиянием французской революции на трудящиеся массы Англии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Победа реакции на континенте, усилившая значение лэнд-лордов, привела в 1815 г. к восстановлению Бурбонов во Франции и к введению хлебных пошлин в Англии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Июльская революция 1830 г. во Франции дала толчок первому биллю об избирательной реформе 1831 г. в Англии: буржуазная революция на континенте вызвала буржуазную реформу на британском острове.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Радикальная реорганизация управления Канадой в направлении широкой автономии была проведена после восстания в Канаде в 1837–38 г.г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Революционное движение чартизма привело в 1844–47 гг. к введению десятичасового рабочего дня, а в 1846 г. к отмене хлебных пошлин. Разгром революционного движения в. 1848 г. на континенте означал не только упадок чартистского движения, но и надолго затормозил демократизацию английского парламента.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Избирательной реформе 1868 г. предшествовала гражданская война в Соединенных Штатах [22 - Гражданская война в Америке между Севером и Югом и избирательная реформа 1867 г. в Англии. – Гражданская война в Америке, длившаяся в продолжение четырех лет (1861–1865), была следствием роста противоречий между промышленными северными штатами и южными – земледельческими, ведшими плантационное хлопковое хозяйство и в полной мере сохранившими у себя невольничество. Поводом к войне послужило избрание в ноябре 1860 г. президента Линкольна, члена республиканской партии, боровшейся за отмену рабовладельчества. Южные штаты, видя в избрании Линкольна непосредственную угрозу своей хозяйственной системе, немедленно приступили к военным действиям. Долгое время шансы на победу с той и с другой стороны были одинаковы, но в конце концов Север одержал решительную победу. Результатом гражданской войны явилась полная отмена рабовладельчества в южных штатах (1865 г.), вступивших отныне на путь свободного капиталистического развития, В гражданской войне между Севером и Югом крупная буржуазия Англии целиком поддерживала южные штаты, служившие ей колонией для сбыта товаров и главным источником дешевой добычи хлопка. Симпатии рабочих масс Англии были целиком на стороне северных штатов. Поддержка, оказанная южным штатам английским правительством, вызвала организованный протест со стороны рабочих. Победа северных штатов, скомпрометировавшая политику правительства, явилась в Англии толчком для проведения новой избирательной реформы. Последняя ввела в число избирателей всех жителей графств, платящих не менее 12 фунтов стерлингов за арендуемые помещения, и всех горожан, платящих за квартиру не меньше 10 фунтов (100 рублей) в год. Кроме этих изменений в имущественном цензе, новый избирательный закон увеличил также общее количество депутатов. Он лишил права выборов некоторые малонаселенные местечки и передал их голоса более плотно населенным городам. Возрастной ценз избирателей определялся в 21 год. Число избирателей было увеличено на одну треть в сельских местностях и вдвое в городах. В общем итоге количество избирателей увеличилось на один миллион. Эта избирательная реформа, хотя и не уравнила избирателей в правах и в полной мере сохраняла имущественный ценз, тем не менее была для своего времени крупной победой английских рабочих. – Ред.]. Когда в 1861 г. в Америке вспыхнула борьба между Севером и Югом, английские рабочие демонстрировали свое сочувствие северным штатам, тогда как симпатии господствующих классов были целиком на стороне рабовладельцев. Поучительно, что либерал Пальмерстон [23 - Пальмерстон, Генри Джон Темпль (1784–1865) – крупный английский политик. Начал свою карьеру в роли члена торийской партии; работал в военном министерстве. Позднее Пальмерстон переходит в партию вигов и в 1830 г. становится министром иностранных дел. Будучи в области внутренней политики сторонником некоторых либеральных реформ, Пальмерстон в своей внешней политике оставался отъявленным империалистом, систематически завоевывая для Англии новые колонии на востоке. Пальмерстон явился одним из вдохновителей войны западных держав с Россией (крымская война 1853–56 г.). Пальмерстон несколько раз должен был выходить в отставку, но каждый раз снова возвращался к власти. В партии вигов он все время стоял на крайнем правом фланге. К концу жизни стал министром внутренних дел и провел целый ряд реакционных мероприятий. Роль Пальмерстона в иностранной политике Англии чрезвычайно велика. Оценку этой роли Маркс дал еще в 1853 г.:«Генри Джон Темпль, виконт Пальмерстон, ведущий свой род от английских пэров, был в 1807 г. назначен лордом адмиралтейства при образовании министерства герцога Портландского. В 1809 г. он стал военным министром и оставался на этом посту до мая 1828 г. В 1830 г. он в чрезвычайно искусной форме перешел к вигам, при которых оставался постоянным министром иностранных дел. Исключая промежутки, когда у власти были тории, то-есть время с ноября 1834 до апреля 1835 г. и от 1841 до 1846 г., он несет ответственность за всю внешнюю политику Англии со времени революции 1830 г. до декабря 1851 г.» (Маркс, Сочинения, т. 10, стр. 250). – Ред.], так называемый лорд-«поджигатель», и многие его коллеги, в том числе пресловутый Гладстон, симпатизировали Югу и поспешно признали южные штаты не мятежниками, а воюющей стороной. В английских верфях строились военные суда для южан. Победил тем не менее Север, и эта революционная победа на территории Америки доставила части английского рабочего класса избирательное право (закон 1876 г.). В самой Англии избирательная реформа сопровождалась, к слову сказать, бурным движением, приведшим к «июльским дням» 1868 г., когда крупные беспорядки длились двое суток.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Разгром революции 1848 г. ослабил английских рабочих, русская революция 1905 г. сразу усилила их. В результате общих выборов 1906 г. рабочая партия впервые создала в парламенте крупную фракцию из 42 членов. В этом проявилось несомненное влияние революции 1905 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1918 г., еще до окончания войны, была проведена в Англии новая избирательная реформа, значительно расширившая кадры избирателей-рабочих и впервые допустившая к участию в выборах женщин. Вероятно и мистер Болдуин не станет отрицать, что русская революция 1917 г. была главным побудительным толчком для этой реформы. Английская буржуазия считала, что таким путем можно избегнуть революции. Следовательно, и для проведения реформ недостаточно одного принципа постепенности, а нужна реальная угроза революции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если, таким образом, оглянуться на историю Англии за последние полтора столетия в рамках общеевропейского и общемирового развития, то окажется, что Англия не только экономически, но и политически эксплуатировала другие страны, сокращая свои политические «издержки» за счет гражданской войны народов Европы и Америки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Какой же смысл имеют те две фразы, которые мистер Болдуин извлек из моей книги, чтобы противопоставить их политике революционных представителей английского пролетариата? Нетрудно показать, что прямой и ясный смысл моих слов прямо противоположен тому, какой нужен мистеру Болдуину. Чем легче русскому пролетариату далось овладение властью, тем большие препятствия он встретил на пути своего социалистического строительства. Да, я это сказал и это повторяю. Наши старые правящие классы были экономически и политически ничтожны. Наши парламентские и демократические традиции почти не существовали. Нам было легче вырвать массы из-под влияния буржуазии и опрокинуть её господство. Но именно потому, что наша буржуазия явилась поздно и сделала мало, мы получили скудное наследство. Нам приходится теперь проводить дороги, строить мосты, школы, обучать взрослых грамоте и пр., т.е. выполнять главную массу той экономической и культурной работы, которую в более старых капиталистических странах выполнил буржуазный режим. В этом именно смысле я говорил, что чем легче нам было справиться с буржуазией, тем труднее нам приходится в деле социалистического строительства. Но эта прямая политическая теорема предполагает и обратную: чем богаче и культурнее страна, чем старее её парламентарно-демократические традиции, тем труднее коммунистической партии овладеть властью; но тем быстрее и успешнее пойдет работа социалистического строительства после завоевания власти. Еще конкретнее: ниспровергнуть господство английской буржуазии задача нелегкая; она требует необходимой «постепенности», т.е. серьезной подготовки; но зато, овладев властью, землею, промышленным, торговым и банковским аппаратом, пролетариат Англии сможет с гораздо меньшими жертвами, с гораздо большим успехом, гораздо более быстрым темпом произвести реорганизацию капиталистического хозяйства в социалистическое. Такова обратная теорема, которую мне не раз приходилось излагать и обосновывать и которая имеет самое прямое отношение к интересующему мистера Болдуина вопросу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако, это не все. Когда я говорил о трудности социалистического строительства, я имел в виду не только отсталость нашей страны, но и гигантское сопротивление извне. Мистеру Болдуину, вероятно, известно, что великобританские правительства, в состав которых он входил, израсходовали около ста миллионов фунтов стерлингов на военные интервенции и на блокаду Советской России. Целью этих дорогостоящих мероприятий, напомним кстати, являлось низвержение Советской власти: английские консерваторы, как и английские либералы, – по крайней мере в тот период – решительно отказывались от принципа «постепенности» по отношению к Рабоче-Крестьянской Республике и стремились разрешить исторический вопрос путем катастрофы. В сущности достаточно привести одну эту справку, чтобы вся философия постепенности оказалась чрезвычайно похожей на мораль тех гейневских монахов, которые сами пьют вино, а пастве рекомендуют воду [24 - Мы не хотим быть нескромными и потому не спрашиваем, в какой мере, например, фальшивые документы, приписываемые иностранному государству и используемые в избирательных целях, могут почитаться орудием «постепенности» в развитии так называемой христианской морали цивилизованного общества? Но и не ставя этого щекотливого вопроса, не можем все-таки отказаться от напоминания, что, еще по утверждению Наполеона, нигде фальсификация дипломатических документов не применяется так широко, как у английской дипломатии. А ведь с того времени техника сильно шагнула вперед. – Л.Т.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так или иначе, русский рабочий, захватив первым власть, имел против себя сперва Германию, а затем все страны Антанты, руководимые Англией и Францией. Английский пролетариат, взяв власть, не будет иметь против себя ни русского царя, ни русской буржуазии. Наоборот, он сможет опереться на гигантские материальные и человеческие ресурсы нашего Советского Союза, ибо – это мы не скроем от мистера Болдуина – дело английского пролетариата по крайней мере в такой же мере является нашим, в какой дело русской буржуазии было и, по существу, остается делом английских консерваторов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мои слова о трудностях нашего социалистического строительства британский премьер истолковывает так, как если бы я хотел сказать: игра не стоила свеч. Между тем, мысль моя имела прямо противоположный характер: наши трудности вытекают из неблагоприятной для нас, как социалистических пионеров, международной обстановки; преодолевая эти трудности, мы изменяем обстановку к выгоде пролетариата других стран; таким образом, в международном балансе сил ни одно из наших революционных усилий не пропало и не пропадет даром.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Несомненно, что мы стремимся, как на это указывает Болдуин, к большей производительности труда. Без этого немыслим был бы подъем благосостояния и культуры народа, а в этом ведь и состоит основная цель коммунизма. Но русский рабочий работает ныне на себя. Получив в свои руки хозяйство, разоренное сперва империалистской войной, затем гражданской войной, которая питалась интервенцией и блокадой, рабочие России успели сейчас довести промышленность, почти замершую в 1920–21 г.г., в среднем до 60 % её довоенной производительности. Достижение это, как оно ни скромно по сравнению с нашими целями, представляет собой несомненный и серьезный успех. Если бы 100 миллионов фунтов стерлингов, израсходованные Англией на попытки катастрофического переворота, были, в виде займа или концессионного капитала, вложены в советское хозяйство для его постепенного подъема, мы бы теперь, несомненно, уже перешагнули довоенный уровень, платили бы английскому капиталу высокие проценты и, главное, представляли бы для него широкий и все возрастающий рынок. Не наша вина, если мистер Болдуин нарушил принцип постепенности как раз там, где этого не нужно было делать. Но и при нынешнем, очень еще низком уровне нашей промышленности, положение рабочих значительно улучшилось по сравнению с недавними годами. Когда мы достигнем довоенного уровня, – а это дело ближайших двух-трех лет, – положение наших рабочих будет несравненно лучше, чем было до войны. Именно поэтому, и только поэтому, мы считаем себя вправе призывать пролетариат России к повышению производительности труда. Одно дело работать на заводах, фабриках, верфях и шахтах, принадлежащих капиталистам, а другое дело – на своих собственных. Тут большая разница, мистер Болдуин! И когда английские рабочие овладеют могущественными средствами производства, которые ими же и их предками созданы, они изо всех сил постараются поднять производительность труда. Английская промышленность в этом очень нуждается, ибо, несмотря на свои высокие достижения, она вся опутана сетями своего собственного прошлого. Болдуин как будто знает об этом, по крайней мере, в той же своей речи он говорит:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Мы обязаны нашей позицией, нашим местом в мире, в широкой мере тому факту, что мы были первой нацией, которая подверглась мукам, причиненным миру индустриальной эпохой; но мы также и платим высокую цену за это привилегированное первенство, и частью этой цены, являются наши скверно планированные, зараженные города, с их скученными домами, наши безобразные фабрики и наша отравленная дымом атмосфера».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сюда же надо присоединить раздробленность английской промышленности, её технический консерватизм, её недостаточную организационную гибкость. Именно поэтому английская промышленность пасует ныне перед германской и американской. Английская промышленность для своего спасения нуждается в широкой и смелой реорганизации. Нужно рассматривать почву и подпочву Англии, как базу единого хозяйства. Только таким путем можно перестроить на здоровых началах угольное дело. Электрическое хозяйство Англии отличается крайней раздробленностью и отсталостью; попытки рационализировать его наталкиваются на каждом шагу на сопротивление частных интересов. Не только английские города, в силу своего исторического происхождения, дурно распланированы, вся английская промышленность, «постепенно» нагромождавшаяся, лишена системы и плана. Влить в неё новую жизнь можно только, если подойти к ней, как к единому целому. Но это немыслимо – при сохранении частной собственности на средства производства. Главная цель, социализма – поднять экономическую мощь народа. Только на этой основе мыслимо построить более культурное, более гармоническое, более счастливое человеческое общество. Если мистер Болдуин, при всех своих симпатиях к старой английской промышленности, вынужден признать, что новые капиталистические формы – тресты и синдикаты – представляют собой шаг вперед, то мы считаем, что единый социалистический комбинат промышленности представляет собой гигантский шаг вперед по сравнению, с капиталистическими трестами. Но эта программа не может быть осуществлена без передачи всех средств производства в руки рабочего класса, т. е. без экспроприации буржуазии. Болдуин сам напоминает о «титанических силах, которые были освобождены индустриальной революцией XVIII столетия и которые изменили лицо страны и все черты её национальной жизни». Почему в этом случае Болдуин говорит о революции, а не о постепенном развитии? Потому что в конце XVIII столетия произошли в короткий срок радикальные изменения, приведшие, в частности, к экспроприации мелких промышленников. Для всех, кто отдает себе отчет во внутренней логике исторического процесса, должно быть ясно, что промышленная революция XVIII столетия, переродившая Великобританию сверху донизу, была бы невозможна без политической революции XVII столетия. Без революции во имя буржуазных прав и буржуазной деловитости – против аристократических привилегий и дворянской праздности – не пробудился бы великий дух технических изобретений и некому было бы применять их для хозяйственных целей. Политическая революция XVII столетия, выросшая из всего предшествующего развития, подготовила индустриальную революцию XVIII столетия. Сейчас Англия, как и все капиталистические страны, нуждается в хозяйственной революции, далеко превосходящей по своему историческому значению индустриальную революцию XVIII века. Но эта новая экономическая революция – перестройка всего хозяйства по единому социалистическому плану – не может быть разрешена без предварительной политической революции. Частная собственность на средства производства является сейчас гораздо большей помехой на пути хозяйственного развития, чем в свое время цеховые привилегии, которые были формой мелко-буржуазной собственности. Так как буржуазия ни в каком случае не откажется добровольно от своих собственнических прав, то необходимо пустить в ход смелое революционное насилие. До сих пор история не выдумала другого метода. И для Англии исключения не будет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что касается второй цитаты, приписываемой мне мистером Болдуином, то здесь я нахожусь в величайшем недоумении. Я решительно отрицаю, чтобы я где-нибудь и когда-нибудь мог сказать, будто существует какая-то неизменная природа русского человека, против которой оказалась бессильна революция. Откуда эта цитата? Из долгого опыта знаю, что не все люди, даже не все премьер-министры, цитируют точно. Совершенно случайно я натолкнулся на одно место в своей книжке «Вопросы культурной работы», которое полностью и целиком относится к интересующему нас вопросу. Привожу это место целиком.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Каковы же основания для наших надежд на победу? Первое основание то, что в народных массах пробудилась критика и активность. Через революцию народ наш открыл себе окно в Европу – понимая под «Европой» культуру, – как 200 с лишним лет перед тем петровская Россия открыла не окно, а оконце в Европу для верхушки дворянско-чиновничьей государственности. Те пассивные качества кротости и смирения, которые казенными или добровольно юродствующими идеологами объявлялись специфическими, неизменными и священными качествами русского народа, а на деле были лишь выражением его рабской придавленности и культурной отрешенности, – эти жалкие, постыдные качества получили смертельный удар в октябре 1917 г. Это не значит, конечно, что мы уже не несем в себе наследия прошлого. Несем и долго еще будем нести. Но великий перелом, не только материальный, но и психический, совершился. Никто уже не посмеет рекомендовать русскому народу строить свою судьбу на началах кротости, покорности и долготерпения. Нет, отныне добродетелями, все глубже входящими в народное сознание, являются: критика, активность, коллективное творчество. И на это величайшее завоевание народного характера опирается, прежде всего, наша надежда на успех всей нашей работы».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это, как мы видим, очень мало похоже на то, что мне приписывает мистер Болдуин. В оправдание его нужно сказать, что британская конституция не налагает на премьера обязательства правильно цитировать. Что же касается прецедентов, играющих в британской жизни столь крупную роль, то в них уж во всяком случае недостатка нет: по части фальшивых цитат один Вильям Питт чего стоит!<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Можно возразить: имеет ли смысл спорить о революции с вождем ториев? Какое значение может иметь для рабочего класса историческая философия консервативного премьера? Но здесь-то и обнаруживается гвоздь вопроса: философия Макдональда, Сноудена, Вебба и др. лидеров рабочей партии является только перепевом исторической теории Болдуина. Мы это в дальнейшем покажем – со всей необходимой… постепенностью.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;III. Кое-какие «особенности» английских рабочих лидеров<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;По смерти Керзона лидеры партий и добровольцы произносили хвалебные речи. Социалист Макдональд закончил в палате общин такими словами: «Он был великий слуга общества, прекрасный коллега с высокими идеалами и образец для тех, кто должен прийти после него». Это о Керзоне! Когда рабочие протестовали против этой речи, «Дэйли Геральд», ежедневная газета рабочей партии, печатала протесты под скромным заголовком: «Другая точка зрения». Мудрая редакция хотела этим очевидно сказать, что кроме царедворческой, византийской, подхалимской, лакейской точки зрения, имеется еще и рабочая.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В начале апреля небезызвестный рабочий лидер Томас, секретарь союза железнодорожников, бывший министр колоний, принимал, вместе с премьером Болдуином, участие в банкете, данном правлением компании западных железных дорог. Болдуин был некогда директором этой компании, а Томас работал у него кочегаром. Мистер Болдуин с великолепнейшим покровительством говорил о своем «друге» Джиме Томасе, а Томас провозгласил тост за директоров «великой западной» и за её председателя лорда Черчилля [25 - Черчилль, Уинстон, лорд – один из самых ярких представителей английской империалистической буржуазии. Вождь правых либералов. Принимал участие, в рядах английских войск, в кровавых индийских и египетских походах и в англо-бурской войне. До 1906 г. был консерватором. Перед мировой войной сначала министр торговли и внутренних дел, а затем, с 1911 по 1915 г., морской министр. Во время войны – министр снабжения, а с 1918 по 1921 г. – военный министр. В коалиционном министерстве Ллойд-Джорджа один из самых ярых вдохновителей интервенции в России. В 1919 г. проектировал ликвидацию Советской Республики путем одновременного нападения 14 государств. В 1921 г. Черчилль на посту министра колоний проводил обычную для Англии политику провокации и захватов. На выборах 1924 г. Черчилль выступил против собственной либеральной партии в целях создания новой «независимой национальной конституционной партии» из правых либералов и левых консерваторов. В ноябре 1924 г. вошел в качестве министра финансов в кабинет Болдуина. – Ред.]. Томас с великим умилением говорил о мистере Болдуине, который – вы подумайте только! – всю жизнь шел по следам своего достопочтенного отца. Его (Томаса) – говорил этот совершенно беспримерный лакей – будут, конечно, обвинять за банкет и за общение с Болдуином, как изменника своему классу, но он, Томас, не принадлежит ни к какому классу, ибо истина не является собственностью класса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По поводу вызванных «левыми» рабочими депутатами дебатов об ассигновании принцу Уэльскому денег на заграничное путешествие та же «Дэйли Геральд» разразилась принципиальной статьей об отношении к королевской власти. Кто стал бы из дебатов заключать о желании рабочей партии уничтожить королевскую власть, – говорит газета, – тот впал бы в ошибку. Но, с другой стороны, нельзя не отметить, что королевская семья не улучшает своего положения в общественном мнении разумных людей: слишком много помпы и церемоний, внушаемых может быть «неразумными советниками»; слишком много внимания к скачкам с неизбежным тотализатором; к тому же герцог и герцогиня Йоркские в восточной Африке охотились на носорогов и других животных, заслуживающих лучшей участи. Конечно, – размышляет газета, – винить одну королевскую семью нельзя; традиция слишком сильно связывает её с бытом и привычками одного только класса. Но надлежит сделать усилие, чтобы порвать с этой традицией. Это, по нашему мнению, не только желательно, но прямо необходимо. Для наследника престола надо бы найти занятие, которое превратило бы его в часть правительственной машины, и т. д., и т. д., в том же необыкновенно пошлом, необыкновенно глупом, необыкновенно лакейском духе. Так мог бы в прошлом, примерно в 1905–6 годах, писать у нас орган самарских мирно-обновленцев.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В дело о королевской семье вмешалась неизбежнейшая мистрис Сноуден и в коротком письме заявила, что только хриплые ораторы уличных перекрестков могут не знать и не понимать, что королевские семьи принадлежат к наиболее тяжко работающим элементам Европы. А так как еще библия гласит: «не заграждай рта у вола молотящего», то мистрис Сноуден, разумеется, за ассигнование денег на путешествие принца Уэльского.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Я социалистка, демократка и христианка» – писала некогда та же особа, объясняя, почему она против большевизма. Это, однако, не полный перечень качеств мистрис Сноуден. Из вежливости мы не называем остальных.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Почтенный мистер Шильс, рабочий депутат восточного Эдинбурга, разъяснил в газете, что путешествие принца Уэльского полезно для торговли, а следовательно и для рабочего класса. Поэтому он за ассигнование денег.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Возьмем теперь кое-кого из «левых» или полу-левых рабочих депутатов. В парламенте обсуждается вопрос о некоторых имущественных правах шотландской церкви. Шотландский рабочий депутат Джонстон, ссылаясь на «акт безопасности» 1707 года [26 - Акт безопасности 1707 г. и положение шотландской церкви. – До 1707 г. шотландская церковь находилась в полной зависимости от господствующей англиканской церкви. В руках последней скопились большие богатства в виде земельных угодий, монастырских имуществ и т. д. Государственная власть предоставляла ей всевозможные льготы, субсидии и преимущества. Шотландское духовенство долгое время упорно стремилось к получению равных прав с англиканской церковью при назначениях на епископские места. Наконец, в 1707 г., в числе других актов, изданных при объединении Англии с Шотландией, был издан также акт о шотландской церкви, предоставлявший ей полную самостоятельность и независимость. Однако, формальная независимость отнюдь еще не означала передачи ей земельного имущества и права на замещение высших церковных должностей, и фактически шотландская церковь по-прежнему оставалась в зависимом положении от сильного и богатого англиканского духовенства. Шотландское духовенство черпало свои доходы не из государственных и церковных средств, как англиканское, а жило на счет угнетаемого крестьянского и городского населения, с которым было поэтому тесно связано. Это послужило причиной того, что социальная и национальная борьба против Англии издавна принимала в Шотландии форму религиозного отпора. – Ред.], отрицает право британского парламента вмешиваться в торжественно признанные права шотландской церкви. Спикер отказывается снять вопрос. Тогда другой шотландский депутат Маклин заявляет, что если билль пройдет, то он и его друзья вернутся в Шотландию и будут призывать к тому, чтобы договор об унии между Англией и Шотландией был признан расторгнутым и чтобы шотландский парламент был восстановлен (смех консерваторов и одобрения представителей шотландской рабочей партии). Здесь все поучительно. Шотландская группа, стоящая на левом крыле рабочей фракции парламента, протестует против церковного законодательства, исходя не из принципа отделения церкви от государства или каких-либо деловых соображений, но опираясь на священные права шотландской церкви, обеспеченные ей договором, которому уже более двух столетий. В отместку за нарушение прав шотландской церкви те же рабочие депутаты угрожают потребовать восстановления шотландского парламента, который сам по себе им совершенно не нужен.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Джордж Ленсбери, левый пацифист, в руководящей статье ежедневного органа рабочей партии рассказывает, как на одном из собраний в Монмутшире рабочие и работницы с величайшим энтузиазмом пели религиозный гимн, и как этот гимн «помог» ему, Ленсбери. Отдельные лица могут отвергать религию, говорит он, но рабочее движение, как движение, не может с этим примириться. Наша борьба нуждается в энтузиазме, благочестии и верности, а этого нельзя достигнуть путем призыва только к личным интересам. Таким образом, если наше движение нуждается в энтузиазме, то вызывать его оно, по Ленсбери, не в силах и вынуждено заимствоваться им у попов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Джон Уитли, бывший министр здравоохранения в кабинете Макдональда, считается почти что крайним левым. Однако, Уитли не только социалист, но и католик. Вернее сказать: он в первую голову католик, а затем уж социалист. Так как римский папа призвал к борьбе с коммунизмом и социализмом, то редакция «Дэйли Геральд», не называя из вежливости святейшего отца, обратилась к Уитли с просьбой разъяснить, как обстоит дело насчет взаимоотношений между католицизмом и социализмом. Не нужно полагать, что газета спрашивала о том, может ли социалист быть католиком или вообще верующим; нет, вопрос ставился о том, допустимо ли католику стать социалистом. Обязанность человека быть верующим остается вне сомнения; под сомнение ставится лишь право верующего быть социалистом, оставаясь добрым католиком. На этой же почве стоит в своем ответе «левый» Уитли. Он считает, что католицизм, не вдаваясь прямо в политику, определяет «только» нравственные правила поведения и обязывает социалиста применять свои политические принципы «с должным вниманием к моральным правам других». Уитли полагает единственно правильной в этом вопросе политику британской партии, которая, в отличие от континентального социализма, не приняла «анти-христианского» направления. Для этого «левого» социалистическая политика направляется личной моралью, а личная мораль – религией. Это нисколько не отличается от философии Ллойд-Джорджа, который считает церковь центральной электрической станцией всех партий. Соглашательство получает здесь религиозное освящение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;О депутате Кирквуде, который покусился на путевые деньги принца Уэльского, один из социалистов писал в «Дэйли Геральд», что у него, Кирквуда, имеется в жилах капля крови старого Кромвеля, очевидно, в смысле революционной решимости. Так ли это, мы пока не знаем. Во всяком случае, Кирквуд унаследовал от Кромвеля благочестие. В своей парламентской речи Кирквуд разъяснил, что он не имеет никаких личных счетов с принцем и не завидует ему.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Принц ничего не может дать мне. Я пребываю в превосходном здравии, обладаю своей независимостью человека, и есть только один, перед которым я несу ответственность за мои действия – это мой создатель (creator)».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, мы из этой речи узнаем не только о добром здравии шотландского депутата, но и о том, что самое происхождение его объясняется не законами биологии и физиологии, а замыслом некоего создателя, с которым у мистера Кирквуда сохраняются вполне определенные отношения, основанные на личном одолжении, с одной стороны, и на благодарном обязательстве, с другой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Число таких примеров можно было бы по желанию увеличить во много раз. Вернее сказать, почти всю политическую деятельность верхов рабочей партии можно было бы разбить на такого рода эпизоды, которые на первый взгляд представляются смешными или неприличными курьезами, но в которых на самом деле отложились особенности всей прошлой истории, подобно тому, например, как в камнях мочевого пузыря отлагаются сложные процессы организма. Этим мы хотим напомнить, что «органический» характер происхождения тех или иных особенностей вовсе не исключает хирургического вмешательства с целью их устранения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Доктриной лидеров английской рабочей партии является некоторая амальгама из консерватизма и либерализма, частично приспособленная к потребностям трэд-юнионов, вернее их верхов. Все они одержимы религией «постепенности». Кроме этого, они признают религию Ветхого и Нового завета. Они все считают себя архи-цивилизованными людьми, и в то же самое время верят, что отец небесный создал человечество для того, чтобы затем любвеобильно проклясть его и чтобы впоследствии попытаться через распятие собственного сына несколько поправить это в высшей степени запутанное дело. Из духа христианства выросли такие национальные учреждения, как бюрократия трэд-юнионов, первое министерство Макдональда и мистрис Сноуден.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С религией постепенности и с кальвинистской религией предопределения [27 - Кальвинизм – учение религиозного реформатора XVI в. Жана Кальвина (1509–1564). Основу учения Кальвина составляет вера в предопределение, согласно которой Бог раз навсегда предопределил одних к праведности и вечному блаженству, а других – большинство людей – к вечным мучениям в аду. Кальвин учил, что всякий верующий должен в своей земной жизни вести себя так, чтобы быть достойным вечного блаженства, к которому он, быть может, предопределен. Поэтому кальвинизм обращал особенное внимание на строгость нравственных правил, проповедуя суровый образ жизни, строжайшую бережливость, отказ от всяких развлечений и т. д. Эти требования, которые Кальвин мотивировал религиозными соображениями, соответствовали интересам мелкой, преимущественно торговой буржуазии, которая, закладывая в то время основы своего благосостояния, нуждалась в строгой экономии сил и средств. Церковь, по взглядам кальвинистов, должна быть отделена от государства, и церковные обряды должны совершаться согласно единственному источнику христианской мудрости – священному писанию. Кальвинизм, как и все другие реформаторские движения XVI в., энергично боролся против католической церкви. Под маской религиозных форм, эта борьба являлась по существу классовой борьбой торговой буржуазии с феодализмом, тормозившим её развитие. Роль кальвинизма Энгельс характеризует следующими словами:«Его (Кальвина) догма отвечала потребностям наиболее отважной части тогдашней буржуазии. Его учение о предопределении было религиозным выражением того факта, что в торговом мире, в мире конкуренции, успех или банкротство зависят не от деятельности и ловкости отдельной личности, а от обстоятельств, вне её лежащих. «Определяет не воля отдельного человека и не его деяния, а милость могучих, но неизвестных экономических сил. И это было безусловно верно в эпоху экономического переворота, когда все прежние торговые пути и центры были вытеснены новыми, когда были открыты Америка и Индия, когда даже ценность золота и серебра, этих издавна почитаемых экономических святынь, стала колебаться и стремительно падать. При этом церковный строй Кальвина был всецело демократическим и республиканским; но там, где царство божие стало республиканским, могли ли земные царства остаться верноподданными своих королей, епископов и феодалов? Если лютеранство дало удобное орудие в руки мелких немецких князей, то кальвинизм основал республику в Голландии и сильные республиканские партии в Англии и особенно в Шотландии». (Энгельс «Об историческом материализме», сборн. «Исторический материализм», Гиз 1924, стр. 125). – Ред.] тесно связана религия национального высокомерия. Макдональд убежден, что так как его буржуазия была ранее первой буржуазией в мире, то ему, Макдональду, решительно нечему учиться у варваров и полу-варваров европейского континента. В этом отношении, как и во всех других, Макдональд только обезьянничает буржуазных вождей, вроде Каннинга, который провозглашал, – однако, с гораздо большим основанием, – что парламентской Англии не к лицу учиться политике у народов Европы. Монотонно апеллируя к консервативным традициям политического развития Англии, Болдуин апеллирует несомненно к могущественной опоре буржуазного господства в пришлом. Буржуазия сумела пропитать консерватизмом верхи рабочего класса. Не случайно самые решительные борцы чартизма вышли из ремесленных слоев, пролетаризованных на глазах одного-двух поколений натиском капитализма. Столь же знаменательно, что наиболее радикальные элементы современного английского рабочего движения родом чаще всего из Ирландии или Шотландии (правило это не распространяется, конечно, на шотландца Макдональда). Соединение в Ирландии социального гнета с национальным, при резком столкновении аграрной страны с капиталистической, обусловливает резкие переломы в сознании. Шотландия позже Англии вступила на капиталистический путь: более крутой перелом в жизни народных масс порождает более крутую политическую реакцию. Если бы господа британские «социалисты» были способны продумать свою собственную историю, в частности, роль Ирландии и Шотландии, им удалось бы, может быть, понять, каким образом и почему отсталая Россия, с её резким переходом к капитализму, выдвинула наиболее решительную революционную партию и первой стала на путь социалистического переворота.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако, устои консерватизма английской жизни подкопаны ныне безвозвратно. В течение десятилетий «вожди» британского рабочего класса считали, что самостоятельная рабочая партия есть печальная привилегия континентальной Европы. От этого наивного и невежественного самомнения ныне не осталось и следа. Пролетариат вынудил трэд-юнионы создать самостоятельную партию. На этом дело, однако, не остановится. Либеральные и полу-либеральные вожди рабочей партии все еще думают, что социальная революция есть печальная привилегия европейского континента. И тут события обнаружат их отсталость. Для того, чтобы превратить рабочую партию в революционную, нужно будет гораздо меньше времени, чем понадобилось для того, чтобы создать её.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Важнейшим элементом консерватизма политического развития являлась, и до известной степени остается, религиозность английского народа на протестантской основе. Пуританизм был школой сурового воспитания, социальной дрессировки средних классов. Народные массы, однако, всегда сопротивлялись ему. Пролетарий не чувствует себя «избранным», – кальвинистическое предопределение, явно не за него. На подкладке индепендентства сложился английский либерализм, главная миссия которого была – воспитать, т.е. подчинить буржуазному обществу рабочие массы. В известных пределах и до поры до времени либерализм выполнял эту миссию, но, в конце концов, ему так же мало удалось переварить рабочий класс, как и пуританизму. На смену либералам пришла рабочая партия, с теми же традициями – пуританскими и либеральными. Если взять рабочую партию только в разрезе Макдональда, Гендерсона и компании, то пришлось бы сказать, что они пришли довершить недовершенную работу полного закабаления рабочего класса буржуазному обществу. Но на самом деле против их воли в массах идет другой процесс, который должен окончательно ликвидировать пуритански-либеральные традиции, ликвидировав попутно Макдональда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Для английских средних классов католицизм, как и англиканство, был готовой традицией, связанной с привилегиями дворянства и духовенства. Против католицизма и англиканства молодая английская буржуазия создала протестантизм, как свою форму веры и как оправдание своего места в обществе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кальвинизм с его железным предопределением был мистической формой подхода к закономерности исторического процесса. Восходящая буржуазия чувствовала, что законы истории за нее, и это свое сознание облекала в форму учения о предопределении. Кальвиновское отрицание свободной воли отнюдь не парализовало революционную энергию индепендентов, наоборот, создавало для неё могущественную опору. Индепенденты чувствовали себя призванными выполнить великое историческое дело. Можно с известным правом провести аналогию между учением о предопределении в революции пуритан и ролью марксизма в революции пролетариата. И там и здесь величайшая активность опирается не на субъективный произвол, а на железную закономерность, в одном случае – мистически искаженную, в другом – научно познанную.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Английский пролетариат принял протестантизм, как готовую традицию, т.е. так, как буржуазия до XVII века принимала католицизм и англиканство. Подобно тому, как пробужденная буржуазия католицизму противопоставила протестантизм, так революционный пролетариат протестантизму противопоставит материализм и атеизм.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если для Кромвеля и его сподвижников кальвинизм был духовным орудием революционного преобразования общества, то Макдональдам он внушает лишь коленопреклоненное отношение ко всему тому, что «постепенно» создано. От пуританства Макдональды унаследовали не его революционную силу, а его религиозные предрассудки. От оуэнистов – не их коммунистический энтузиазм, а их утопически-реакционную вражду к классовой борьбе. Из прошлой политической истории Англии фабианцы [28 - Общество фабианцев – возникло в январе 1884 г. в Лондоне. Назвавшись по имени известного римского полководца Фабия Кунктатора (Медлителя), общество тем самым охарактеризовало себя, как сторонника постепенной, выжидательной, медлительной политики и отказа от всяких решительных действий. Главнейшими руководителями фабианцев с первого дня их существования были Сидней Вебб и писатель Бернард Шоу. Немедленно после своей организации общество фабианцев занялось пропагандой социализма и изучением сочинений Карла Маркса, Лассаля, Прудона, Рикардо, Милля и др. Фабианцы решительно отрицали теорию пролетарской классовой борьбы. Программа фабианцев сводится к признанию необходимости передачи всех земель и предприятий в руки всего общества, с упразднением частной собственности. Для достижения этой цели фабианцы считают вполне достаточным вести пропаганду социалистических идей «во всех слоях населения». Социалистическая программа, по мысли фабианцев, может быть осуществлена путем постепенного, медленного, мирного строительства и соглашения труда с капиталом. Особой партийной организации фабианцы не имели, часть из них входила в рабочую партию, другая – в либеральную. В 1906 г. среди фабианцев произошел раскол. Часть членов общества высказалась за превращение всего фабианского общества в составную органическую часть рабочей партии; она же требовала исключения либералов из фабианского общества. Этой группой руководили писатель Уэльс, адвокат Шлессер Аллен, Герберт и др. Старую фабианскую тактику отстаивали Вебб, Шоу и Энзор. Споры по этому поводу длились в продолжение многих лет. Только в июле 1912 г. Веббу удалось провести резолюцию, которая признает за каждым членом фабианского общества право состоять в какой угодно партии. Общество фабианцев не придавало большого значения вопросу о числе своих членов. В 1911–12 г.г. их было 2 с лишним тысячи, в настоящее время фабианское общество насчитывает уже только 1.782 члена. Большинство из них составляли писатели, адвокаты, ученые и т. д. Никакой практической, реальной работы фабианское общество не вело, предоставляя своим членам практически участвовать в работах либеральной и рабочей партий. Особенное внимание фабианское общество уделяло и уделяет распространению и изданию социалистических брошюр, статей, листовок и т. д. За 1908 г. таких брошюр и листовок было выпущено около 250 тысяч. Идеология фабианства – вера в постепенность, в мирное сотрудничество буржуазии и пролетариата, отказ от революционной борьбы и революционного насилия – чрезвычайно сильно распространена среди верхов английской рабочей партии. – Ред.] заимствовали только духовную зависимость пролетариата от буржуазии. История повернулась к этим джентльменам своей задней стороной, и те письмена, которые они там прочитали, стали их программой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Островное положение, богатство, удачи мировой политики, – все это, цементированное пуританизмом, религией «избранного народа», превратилось в высокомерное пренебрежение ко всему континентальному и не-английскому вообще. Средние классы Британии были долго убеждены, что язык, наука, техника, культура других народов не заслуживают изучения. Все это целиком переняли филистеры, возглавляющие ныне рабочую партию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Любопытно, что даже Гайндман [29 - Гайндман (1842–1922) – английский политический деятель. Один из основателей с.д. федерации (в 1881 г.) и британской социалистической партии (в 1911 г.) Гайндман был лично знаком с Марксом, оказавшим на него большое влияние. Изучая Маркса и распространяя его учение, Гайндман не уяснил себе, однако, до конца точку зрения марксизма на вопросы рабочего движения, на значение трэд-юнионизма, роль реформистских партий и т. д., вследствие чего не мог практически связать деятельность с.д. федерации с рабочим движением Англии. Этому же способствовало исключительное положение Англии на мировом рынке, приведшее к образованию аристократии рабочего класса, что крайне затрудняло проникновение революционных идей в среду пролетариата. В конце 1884 г. в с.д. федерации произошел раскол. Из неё выделилась часть анархически настроенных лиц, основавших под руководством Морриса, Шея, Крена и др. недолго просуществовавшую «социалистическую лигу», которая отрицала парламентские методы борьбы и путь постепенных социальных реформ. Эта попытка образовать конкурирующую с Гайндманом организацию не дала положительных результатов. Гайндман остался верен старой тактике с.д. федерации, опиравшейся на идею широкого использования парламента. В ноябре 1885 г. на выборах в парламент с.д. федерация на денежные средства консерваторов выставляет несколько кандидатур своих членов. Получение денег на предвыборную кампанию от консерваторов, желавших выборами с.д. кандидатур сломить либералов, вызвало взрыв негодования среди рабочих масс Англии. Когда в 80-х и 90-х г.г. быстро начало развиваться новое трэд-юнионистское (профессиональное) рабочее движение, которое в противоположность старому трэд-юнионизму не ограничивалось чисто экономической борьбой, но ставило себе и политические цели, Гайндман отнесся к нему недоверчиво. Он не счел нужным использовать эту новую форму рабочего движения, находя, что борьба за мелкие частичные улучшения, ведущаяся трэд-юнионами, несовместима с борьбой за конечные цели социализма и поэтому должна быть отвергнута. На 14 конференции с.д. федерации он заявил о необходимости отмежевания последней от деятельности трэд-юнионов, если они не признают немедленно социал-демократическую программу. Той же самой позиции Гайндман придерживался и на последующих конференциях с.д. федерации. Гайндман оставался во главе британской социалистической партии, никогда впрочем, не имевшей значительного влияния на рабочее движение, вплоть до войны 1914 года. В начале войны он вместе со своей партией занял антимилитаристическую позицию, но вскоре изменил её в сторону открытого социал-патриотизма, тем самым поставив себя вне рядов партии, которая осталась верна принципам интернационализма и позднее своим левым крылом вошла в Коминтерн. Гайндман умер в 1922 году. – Ред.], выпустивший еще при жизни Маркса книжку «Англия для всех», ссылается в ней на автора «Капитала», не называя ни его, ни его произведения: причина этого странного умолчания состояла в том, что Гайндман не хотел шокировать англичан, – мыслимо ли, в самом деле, чтобы британец мог чему-либо научиться у немца!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С Англией историческая диалектика сыграла в этом отношении злую шутку, превратив преимущества её передового развития в причины отсталости. Мы видим это в области промышленности, в науке, в государственном строе, в политической идеологии. Англия развивалась, не имея прецедентов. Она не могла в передовых странах искать и находить образ своего будущего. Она шла вперед ощупью, эмпирически, лишь в самых необходимых размерах обобщая свой путь и заглядывая вперед. Печатью эмпиризма отмечено традиционное мышление англичанина, т.е. прежде всего английского буржуа, и эта же духовная традиция перешла к верхам рабочего класса. Эмпиризм стал традицией и знаменем, т.е. сочетался с презрительным отношением к «абстрактному» мышлению континента. Германия долго философствовала об истинной природе государства, тогда как британская буржуазия построила самое совершенное в своем роде государство для надобностей своего господства. Но с течением времени оказалось, что практически отсталая и потому склонная к теоретическим спекуляциям немецкая буржуазия из своей отсталости сделала свое преимущество и создала промышленность, гораздо более научно организованную и приспособленную к борьбе на мировом рынке. Английские социалистические филистеры переняли от своей буржуазии высокомерное отношение к континенту в тот период, когда прежние преимущества Англии обернулись противоположным своим концом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Макдональд, обосновывая «прирожденные» особенности британского социализма, заявляет, что в поисках его идейных корней мы «должны будем пройти мимо Маркса к Годвину» [30 - Годвин, Вильям (1756–1836) – английский публицист, романист и историк. Ему принадлежит одна из первых систем мирного анархического коммунизма. Взгляды Годвина, сложившиеся под непосредственным впечатлением французской революции, оказали большое влияние на молодежь Англии первой трети XIX столетия. Всякая политическая и хозяйственная организация является, по его мнению, злом. Монархическому и аристократическому государству – орудию угнетения в руках имущих классов – Годвин противополагает идеал полного упразднения всякой принудительной власти. Индивидуум имеет право на безусловную свободу, а потому никто и ничто не должны его принуждать к чему бы то ни было, – даже к равномерному распределению собственности. В будущем обществе должны быть сохранены индивидуальные хозяйства и право собственности на продукты своего труда. Единственным законодателем в этом обществе должен быть «разум». Все надежды на уничтожение противоречий между бедностью и богатством Вильям Годвин возлагал на умственное просветление людей, ибо буржуазная «собственность находится в полном противоречии с человеческой природой и с началом справедливости», в конечном торжестве которой Годвин был глубоко уверен. – Ред.]. Годвин для своего времени крупная фигура. Но возвращаться к нему для англичанина то же, что для немца искать корней у Вейтлинга или для русского возвращаться к Чернышевскому. Этим мы вовсе не хотим сказать, что у английского рабочего движения нет «особенностей». Именно марксистская школа посвящала всегда большое внимание своеобразию английского развития. Но это своеобразие мы выясняем из объективных условий, из структуры общества и изменений её. Благодаря этому мы, марксисты, гораздо лучше понимаем ход развития британского рабочего движения и предвидим его завтрашний день, чем нынешние «теоретики» рабочей партии. Призыв старой философии «познай самого себя» прозвучал не для них. Они считают, что призваны предопределением перестроить заново самый застарелый общественный строй, и в то же время останавливаются в полной прострации перед проведенной на полу меловой чертой. Как им посягнуть на буржуазную собственность, если они не смеют отказать в карманных деньгах принцу Уэльскому?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Королевская власть, заявляют они, «не мешает» прогрессу страны и обходится дешевле, чем президент, если считать все расходы на выборы и пр. и пр. Такие речи рабочих лидеров характеризуют ту сторону «своеобразия», которую нельзя назвать иначе, как консервативным тупоумием. Королевская власть слаба, поскольку орудием буржуазного господства является буржуазный парламент и поскольку буржуазия не нуждается во внепарламентских способах действия. Но в случае нужды буржуазия с большим успехом может использовать королевскую власть, как средоточие всех внепарламентских, т.е. реальных сил, направленных против рабочего класса. Английская буржуазия сама прекрасно понимала в соответственных случаях опасность даже самой фиктивной монархии. Так, в 1837 году английское правительство уничтожило в Индии звание Великого Могула, удалив его носителя из священного города Дели, несмотря на то, что это звание успело к тому времени стать призрачным: английская буржуазия понимала, что в известных условиях Великий Могул мог стать средоточием борьбы индийских верхов против английского владычества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Провозглашать социалистическую программу и в то же время заявлять, что королевская власть «не мешает» и обходится дешевле, совершенно то же, например, что признавать материалистическую науку и пользоваться наговором колдуньи от зубной боли – на том основании, что колдунья обходится дешевле. В такой маленькой «мелочи» сказывается человек целиком, вся фиктивность его признания материалистической науки и вся фальшь его идейной системы. Для социалиста вопрос о монархии не решается с точки зрения сегодняшней бухгалтерии, тем более фальшивой. Дело идет о полном перевороте общества, об очищении его от всех элементов рабства. Эта работа и политически и психологически исключает примирение с монархией.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Г.г. Макдональд, Томас и др. возмущаются теми рабочими, которые протестовали, когда их министры наряжались в шутовское придворное платье. Конечно, это не главное из преступлений Макдональда, но оно прекрасно символизирует все остальные. Когда молодая буржуазия дралась с дворянством, она отказалась от локонов и шелковых кафтанов. Буржуазные революционеры носили черное платье пуритан. В противоположность кавалерам, за ними установилось прозвище стриженых голов. Новое содержание ищет для себя новой формы. Конечно, форма одежды лишь условность, но масса не хочет понимать, и она права, почему представители рабочего класса должны подчиняться шутовским условностям монархического маскарада? И масса все больше научается понимать, что неверный в малом и во многом неверен будет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Черты консерватизма, религиозности, национального высокомерия мы видим в разной степени и в разном сочетании у всех нынешних официальных лидеров, от архи-правого Томаса и до левого Кирквуда. Было бы величайшей ошибкой недооценивать упорство и цепкость этих консервативных особенностей верхов английского рабочего класса. Мы этим не хотим, разумеется, сказать, что церковные и консервативно-национальные тенденции совершенно несвойственны массам. Но в то время, как у лидеров, у выучеников либеральной партии, буржуазно-национальные черты въелись в плоть и кровь, у рабочей массы они имеют несравненно менее глубокий и устойчивый характер. Мы уже упоминали, что пуританизму, этой религии развивающихся классов, не удалось никогда проникнуть глубоко в сознание рабочих масс. То же самое относится и к либерализму. Рабочие голосовали за либералов, но оставались в массе своей рабочими, и либералам приходилось всегда быть начеку. Самое вытеснение либеральной партии рабочею явилось результатом давления пролетарских масс. В других условиях, т.е. если бы Англия экономически крепла и росла, рабочая партия нынешнего типа могла бы продолжить и углубить «воспитательную» работу протестантизма и либерализма, т.е. крепче связать сознание широких кругов рабочего класса консервативно-национальными традициями и дисциплиной буржуазного порядка. При нынешних же условиях явного хозяйственного упадка Англии и отсутствия перспектив, надо ждать развития в прямо противоположном направлении. Война уже нанесла сильный удар традиционной религиозности английских масс. Недаром же мистер Уэльс [31 - Уэльс, Герберт – известный английский писатель, автор многочисленных фантастических и утопических романов и рассказов. Пацифист и фабианец. Сторонник эволюционного коллективизма, под которым, по словам Л. Д. Троцкого (см. книгу «О Ленине», стр. 137), «надо понимать фабианское варево из либерализма, филантропии, экономного социального законодательства и воскресных размышлений о лучшем будущем. Сам Уэльс существо своего эволюционного коллективизма формулирует так: «Я верю в то, что путем планомерной системы воспитания общества существующий империалистический строй может цивилизоваться и превратиться в коллективистический». В 1920 г. Уэльс посетил Советскую Россию и написал книжку «Россия во мгле». – Ред.] занялся созданием новой религии, пытаясь на путях между Землей и Марсом сделать карьеру фабианского Кальвина. Мы весьма сомневаемся в его успехе. Слишком хорошо роет на этот раз крот революции! Рабочие массы будут бурно освобождаться от национально-консервативной дисциплины, вырабатывая свою собственную дисциплину революционного действия. Под этим напором снизу верхи рабочей партии будут быстро линять. Этим мы никак не хотим сказать, что Макдональд вылиняет в революционера. Нет, он будет отброшен. Но те, которые, по всей вероятности, создадут первую смену, люди типа Ленсбери, Уитли и Кирквуда, неизбежно обнаружат, что они только левая разновидность того же основного фабианского типа. Их радикализм ограничен демократией, религией и отравлен национальным высокомерием, которое духовно закабаляет их британской буржуазии. Рабочему классу придется, по всей вероятности, несколько раз обновлять свой руководящий состав, прежде чем создастся партия, действительно отвечающая исторической обстановке и задачам британского пролетариата.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;IV. Фабианская «теория» социализма<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Учиним над собою необходимое насилие и прочтем статью Рамсея Макдональда, в которой он изложил свои взгляды незадолго до своего ухода от власти [32 - Мы пользуемся русским переводом этой статьи, напечатанным в пражском эсеровском журнале «Воля Народа». – Л.Т.]. Заранее предупреждаем, что нам придется вступить в идейную лавку старьевщика, где удушливый запах нафталина не мешает успешной работе моли.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«В области чувства и совести, – начинает Макдональд, – в области духовной социализм составляет религию служения народу». В этих словах сразу выдает себя благожелательный буржуа, левый либерал, который «служит» народу, приходя к нему со стороны или, вернее, сверху. Такой подход целиком коренится в далеком прошлом, когда радикальные интеллигенты поселялись в рабочих кварталах Лондона с целью культурно-просветительной работы. Каким чудовищным анахронизмом звучат эти слова в применении к нынешней рабочей партии, непосредственно опирающейся на трэд-юнионы!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Слово «религия» надлежит здесь понимать не просто в патетическом духе. Речь идет о христианстве в его англо-саксонском истолковании. «Социализм основан на евангелии, – проповедует Макдональд, – он обозначает собою хорошо продуманную (еще бы!) и решительную попытку охристианить правительство и общество». На этом пути встречаются, однако, на наш взгляд, некоторые затруднения. Во-первых, народы, которые числятся, по статистике, христианскими, составляют, примерно 37 % населения человечества. Как быть с не-христианским миром? Во-вторых, атеизм среди христианских народов делает немалые успехи, притом именно в среде пролетариата. В англо-саксонских странах это пока еще заметно менее. Но человечество, даже и христианское, не состоит только из англо-саксов. В Советском Союзе, насчитывающем 130 миллионов душ, атеизм есть официально проповедуемая государственная доктрина. В-третьих, Англия уже в течение столетий владычествует над Индией. Европейские народы, с той же Англией во главе, давно проложили дорогу в Китай. Тем не менее, число атеистов в Европе растет скорее, чем число христиан в Индии и Китае. Почему? Потому что христианство предстоит перед китайцами и индусами, как религия угнетателей, насильников, рабовладельцев, могущественных грабителей, врывающихся в чужой дом со взломом. Китайцы знают, что христианские миссионеры посылаются для того, чтобы проложить дорогу крейсерам. Вот что такое реальное, историческое, действительное христианство! И это христианство есть основа социализма? Для Китая и для Индии? В-четвертых, христианство, по официальному исчислению, существует 1925-й год. Прежде, чем стать религией Макдональда, оно было религией римских рабов, осевших в Европе кочевников-варваров, религией коронованных и некоронованных деспотов, феодалов, религией инквизиции, религией Карла Стюарта и, в перелицованном виде, религией Кромвеля, который отрубил Карлу Стюарту голову. Наконец, сейчас оно является религией Ллойд-Джорджа, Черчилля, «Таймса» и, надо полагать, того благочестивого христианина, который подделал «письмо Зиновьева» во славу консервативных выборов самой христианской из демократий. Каким же это образом христианство, которое в течение двух тысячелетий при помощи проповеди, школьного насилия, застращивания загробными муками, адского огня и полицейского меча внедрялось в сознание европейских народов и превратилось в их официальную религию, каким образом привело оно в XX веке своего существования к кровопролитнейшей и злейшей из войн – после того, впрочем, как остальные девятнадцать веков истории христианства были веками зверств и преступлений? И где собственно разумные основания для надежд на то, что «божественное учение» в XX, XXI или XXV веке своей истории должно установить равенство и братство там, где оно освящало насилие и порабощение? Напрасно было бы ждать от Макдональда ответа на эти вопросы школьного масштаба. Наш мудрец – эволюционист, т.е. он верит, что все «постепенно» изменяется и, с божьей помощью, к лучшему. Макдональд – эволюционист, он не верит в чудеса, он не верит в скачки, кроме одного единственного, который произошел 1925 лет тому назад: тогда в органическую эволюцию врезался клином не кто иной, как сын божий, и ввел в оборот некоторое количество небесных истин, с которых духовенство собирает обильную земную ренту.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Христианское обоснование социализма дается в двух решающих фразах его статьи: «Кто может отрицать, что бедность – зло, не только личное, но и общественное? Кто не чувствует жалости к бедности?». За теорию социализма здесь выдается философия социально настроенного филантропического буржуа, который чувствует «жалость» к беднякам и из этой жалости делает «религию своей совести», не особенно, впрочем, нарушающую его деловые привычки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кто не чувствует жалости к бедности? Вся история Англии есть, как известно, история жалости её имущих классов к бедности трудящихся масс. Чтобы не уходить в глубь веков, достаточно проследить эту историю хотя бы, скажем, с XVI столетия, со времени огораживания крестьянских земель, т.е. превращения большинства крестьян в бездомных бродяг, когда жалость к бедности выражалась в галерах, виселицах, отрезании ушей и других мероприятиях христианского сострадания. Герцогиня Соутерлендская заканчивала огораживание на севере Шотландии в начале прошлого столетия, и потрясающую повесть этого палачества дал Маркс в бессмертных строках, где мы не встретим, конечно, слюнявого «сострадания», но найдем зато страсть революционного возмущения [33 - Герцогиня Соутерлендская и её палачество – приводится Марксом в качестве примера захвата земли у сельского населения, одного из способов первоначального накопления (см. «Капитал», т. I, гл. 24, стр. 722, изд. ГИЗ, 1923 г.). Этот же пример Маркс приводил раньше в одной из своих корреспонденций в «Нью-Йоркскую Трибуну» в 1853 г. (см. Собрание соч. Маркса и Энгельса, том X, стр. 81). Приводим выдержку из «Капитала»:«Как пример метода господствующего в XIX столетии, мы приводим здесь «очистки», произведенные герцогиней Southerland. Как только бразды правления попали в руки этой особы, весьма просвещенной в области политической экономии, она решила немедленно же приступить к радикальному экономическому лечению и превратить в пастбище все графство, население которого прежними мероприятиями аналогичного характера уже было низведено до 15.000 человек. С 1814 по 1820 г.г. эти 15.000 жителей – около 3.000 семейств – систематически изгонялись и искоренялись. Все их деревни были разрушены и сожжены, все поля обращены в пастбища. Британские солдаты были посланы для экзекуции, и дело доходило у них до настоящих битв с местными жителями. Одну старуху сожгли в её собственной избе, так как она отказалась её покинуть. Таким путем эта дама присвоила себе 794.000 акров земли, с незапамятных времен принадлежавшей клану. Изгнанным жителям она отвела на берегу моря около 6.000 акров земли, по 2 акра на семейство. Эти 6.000 акров представляли пустырь и не приносили собственникам никакого дохода. Герцогиня обнаружила столь высокое благородство чувств, что сдала землю в среднем по 2 шиллинга 6 пенсов за акр тем самым членам клана, которые в течение столетий проливали кровь за её род. Всю награбленную у клана землю она разделила на 29 крупных ферм, предназначенных для овцеводства, причем в каждой ферме жила одна единственная семья, большей частью английские арендаторы-батраки. В 1825 г. 15.000 гэлов (горные шотландцы) уже были замещены 131.000 овец. Часть аборигенов, изгнанных на морской берег, пыталась прокормиться рыболовством. Они превратились в амфибий и жили, по словам одного английского писателя, наполовину на земле, наполовину на воде, но и земля и вода вместе лишь наполовину обеспечивали их существование. Но бравых гэлов ждало новое и еще более тяжкое испытание за их горно-романтическое преклонение перед «большими людьми» клана. Запах рыбы бросился в нос «большим людям». Они пронюхали в нем нечто прибыльное и сдали морское побережье в аренду крупным лондонским рыботорговцам. Гэлы были изгнаны вторично». – Ред.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кто не чувствует жалости к бедности? Прочитайте историю промышленного развития Англии и, в частности, эксплуатации детского труда. Жалость богатых к бедности никогда не ограждала бедных от унижений и нищеты. В Англии не меньше, чем где бы то ни было, бедность добивалась чего-нибудь только в тех случаях, когда ей удавалось взять за горло богатство. Ужели это нужно доказывать в стране с вековой историей классовой борьбы, которая была, вместе с тем, историей скаредных уступок и беспощадных расправ?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Социализм не верит в насилие, – продолжает Макдональд. – Социализм! – это здоровье, а не болезнь ума… И поэтому по самой природе своей он с ужасом должен отвергать насилие… Он борется только умственными и нравственными орудиями».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все это прекрасно, хотя и не совсем ново; в Нагорной проповеди были изложены те же мысли, притом значительно лучшим стилем. Мы уже напомнили выше, к чему это привело. Нам не ясно, почему бездарный макдональдовский пересказ Нагорной проповеди должен дать лучшие результаты? Толстому, располагавшему куда более могущественными средствами идейного убеждения, не удалось привлечь к евангельским заветам даже членов своей собственной помещичьей семьи. Насчет недопустимости насилия Макдональд поучал в то время, когда стоял у власти. Мы припоминаем, что полиция в это время не была распущена, суды не были уничтожены, тюрьмы не были разрушены, военные корабли не были потоплены, – наоборот, строились новые. А насколько нам дано судить, полиция, суды, тюрьмы, армия и флот являются органами насилия. Признание той истины, что «социализм – здоровье, а не болезнь ума», нисколько не мешало Макдональду шествовать в Индии и Египте по священным стопам великого христианина Керзона. В качестве христианина, Макдональд отшатывается от насилия «с ужасом»; в качестве премьера, применяет все методы капиталистического гнета и в неприкосновенности передает инструменты насилия своему консервативному преемнику. Что же означает в конце концов на практике отвержение насилия? Только то, что угнетенные не должны применять насилие против капиталистического государства: рабочие – против буржуазии, фермеры – против лордов, индусы – против британской администрации и английского капитала. Государство, созданное путем насилия монархии над народом, буржуазии над рабочими, ленд-лордов над фермерами, офицеров над солдатами, англо-саксонских рабовладельцев над колониальными народами, «христиан» над язычниками, этот пропитанный кровью аппарат многовекового насилия внушает Макдональду благочестивое преклонение. «С ужасом» он относится только к освободительному насилию. В этом и состоит священная суть его «религии служения народу».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«В социализме есть новая и есть старая школа, – говорит Макдональд. – Мы принадлежим к новой».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Идеал» у Макдональда (у него есть «идеал») общий со старой школой, но зато новая школа имеет «лучший план» для осуществления этого идеала. В чем этот план состоит? Макдональд не оставляет нас без ответа:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«У нас нет классового сознания. Наши противники – вот люди с классовым сознанием… Мы же, вместо классового сознания, хотим выдвинуть сознание общественной солидарности».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Переливая и далее из пустого в порожнее, Макдональд заключает: «Классовая война не дело наших рук. Она создана капитализмом и всегда будет плодом его, как и чертополох будет всегда плодом чертополоха». Что у Макдональда нет классового сознания, а у вождей буржуазии такое сознание есть, – это совершенно бесспорно и означает, в сущности, что английская рабочая партия ходит, пока-что, без головы на плечах, тогда как у партий английской буржуазии такая голова есть, притом с очень крепким лбом и не менее крепким затылком. И если бы Макдональд ограничился признанием того, что у него в голове слабо по части «сознания», не было бы основания и спорить. Но Макдональд из головы со слабым «сознанием» хочет строить программу. На это никак нельзя согласиться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Классовая война, – говорит Макдональд, – создана капитализмом». Это, конечно, неверно. Классовая война существовала и до капитализма. Но верно, что современная классовая война – между пролетариатом и буржуазией – создана капитализмом. Верно также и то, что она «всегда будет плодом его», т.е. будет существовать до тех пор, пока существует капитализм. Но на войне, очевидно, имеются две воюющие стороны. Одну из них составляют наши враги, которые, по Макдональду, «стоят за привилегированный класс и хотят его сохранить». Казалось бы, раз мы стоим за уничтожение привилегированного класса, который не хочет сходить со сцены, то в этом именно и состоит основное содержание классовой борьбы. Но нет, Макдональд «хочет выдвинуть» сознание общественной солидарности. С кем? Солидарность рабочего класса есть выражение его внутренней спайки в борьбе с буржуазией. Общественная солидарность, которую проповедует Макдональд, есть солидарность эксплуатируемых с эксплуататорами, т.е. поддержка эксплуатации. Макдональд хвастает при этом, что его идеи отличаются от идей наших дедушек: он имеет в виду Карла Маркса. На самом деле, Макдональд отличается от «дедушки» в том смысле, что возвращается к прадедушке. Та идейная размазня, которую Макдональд выдает за новую школу, означает – на совершенно новой исторической базе – возврат к мелкобуржуазному сентиментальному социализму, подвергнутому Марксом уничтожающей критике еще в 1847 году и ранее того.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Классовой борьбе Макдональд противопоставляет идею солидарности всех тех добродетельных граждан, которые стремятся, путем демократических реформ, перестроить общество. В этом представлении борьба класса заменяется «конструктивной» деятельностью политической партии, которая строится не на классовой базе, а на основе общественной солидарности. Эти великолепные идеи наших прадедушек – Роберта Оуэна, Вейтлинга и др., – окончательно выхолощенные и приспособленные для парламентского употребления, звучат особенно нелепо в современной Англии, с могущественной по численности рабочей партией, опирающейся на трэд-юнионы. Нет другой страны в мире, где бы классовый характер социализма был историей вскрыт так объективно, явно, бесспорно, эмпирически, как в Англии, ибо здесь рабочая партия выросла из парламентского представительства трэд-юнионов, т.е. чисто классовых организаций наемного труда. Когда консерваторы, как впрочем и либералы, пытаются запретить трэд-юнионам взимание политических взносов, то тем самым они не без успеха противопоставляют макдональдовское идеалистическое понятие партии тому эмпирически-классовому характеру, какой партия приняла в Англии. Правда, на верхах рабочей партии имеется известное количество фабианской интеллигенции и пришедших в отчаяние либералов, но, во-первых, надо твердо надеяться, что, раньше или позже, рабочие выметут этот шлак помелом, а, во-вторых, и сейчас уже те 4&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> миллиона голосов, которые поданы за рабочую партию, являются, за ничтожным изъятием, голосами английских рабочих. Еще далеко не все рабочие голосуют за свою партию. Но за рабочую партию голосуют почти только рабочие.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Этим мы вовсе не хотим сказать, что фабианцы, независимцы и либеральные выходцы не оказывают влияния на политику рабочего класса. Наоборот, влияние их очень велико, но оно не имеет самостоятельного характера. Борющиеся против пролетарского классового сознания реформисты являются, в последнем счете, орудием господствующего класса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Через всю историю английского рабочего движения проходит давление на пролетариат буржуазии через посредство радикалов, интеллигентов, салонных и церковных социалистов, оуэнистов, которые отвергают классовую борьбу, выдвигают принцип общественной солидарности, проповедуют сотрудничество с буржуазией, обуздывают, расслабляют и политически принижают пролетариат. В полном соответствии с этой «традицией» программа независимой рабочей партии указывает, что партия стремится «к объединению организованных рабочих совместно со всеми людьми всех классов, верующими в социализм». Эта сознательно расплывчатая формулировка имеет своей задачей смазать классовый характер социализма. Никто не требует, конечно, полного закрытия дверей партии для испытанных выходцев из других классов. Однако же число их и сейчас совершенно ничтожно, если не ограничиваться статистикой командных верхов, а брать партию в целом; в дальнейшем же, когда партия встанет на революционный путь, станет еще меньше. Но независимцам их формула насчет «людей всех классов» нужна для того, чтобы обмануть самих рабочих относительно действительного, классового источника их силы, подменив её фикцией внеклассовой солидарности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы упоминали, что многие рабочие голосуют еще за буржуазных кандидатов. Макдональд умудряется и этот факт истолковать в политических интересах буржуазии. «Нужно смотреть на рабочего не как на рабочего, а как на человека, – поучает он и прибавляет: – даже торизм до некоторой степени научился… обращаться с людьми, как с людьми. Поэтому множество рабочих голосовало за торизм». Другими словами, так как консерваторы, напуганные напором рабочих, научились приспособляться к наиболее отсталым из них, разлагать их, обманывать их, играть на их наиболее темных предрассудках и запугивать их подложными документами, то этим самым тори показывают, что умеют обращаться с людьми, как с людьми!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Английские рабочие организации, самые беспримесные по классовому составу, именно трэд-юнионы, непосредственно на плечах своих подняли рабочую партию. В этом нашли свое выражение глубокие изменения в положении Англии – ослабление её на мировом рынке, изменение её экономической структуры, выпадение средних классов, крушение либерализма. Пролетариату нужна классовая партия, он всеми силами стремится её создать, он давит на трэд-юнионы, он платит политические взносы. Но этому возрастающему напору снизу, с заводов и фабрик, с доков и рудников, противостоит отпор сверху, из области официальной английской политики, с её национальными традициями «свободолюбия», мирового превосходства, культурного первородства, демократии и протестантского благочестия. Если из всех этих составных элементов приготовить политическую микстуру (для расслабления классового сознания английского пролетариата), то и получится программа фабианства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Раз Макдональд рабочую партию, открыто опирающуюся на трэд-юнионы, пытается объявить внеклассовой организацией, то тем более внеклассовый характер имеет для него «демократическое» государство английского капитала. Правда, нынешнее государство, управляемое землевладельцами, банкирами, судовладельцами и угольными магнатами, не есть «полная» демократия. В нем остаются еще кое-какие недочеты: «Демократия и, например (!!), неуправляемая народом промышленная система – несовместимые понятия». Другими словами, демократия оказывается с небольшим изъянцем: богатство, созданное нацией, принадлежит не нации, а ничтожному её меньшинству. Может быть это случайно? Нет, буржуазная демократия есть такая система учреждений и мероприятий, при помощи которых нужды и требования рабочих масс, продвигаясь наверх, нейтрализуются, искажаются, обезвреживаются или, просто-напросто, сводятся на-нет. Кто говорит, что в Англии, Франции, Соединенных Штатах и других демократиях, частная собственность держится волею народа, тот лжет. Никто об этом не спрашивал народ. Трудящиеся рождаются и воспитываются в условиях, не ими созданных. Государственная школа, государственная церковь прививают им понятия, направленные исключительно на поддержание существующего порядка. Парламентская демократия только резюмирует это положение вещей. Партия Макдональда входит в эту систему необходимой составной частью. Когда ход событий – обыкновенно катастрофического характера, как великие экономические потрясения, кризисы, войны – делают для трудящихся общественную систему невыносимой, то у них не оказывается ни возможности, ни желания вводить свое революционное возмущение в каналы капиталистической демократии. Другими словами: когда массы постигают, как долго их обманывали, тогда они совершают революцию. Успешная революция передает им власть, а обладание властью позволяет им строить государственный аппарат, отвечающий их интересам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но именно этого-то и не приемлет Макдональд. «Революция в России, – говорит он, – преподала нам великий урок. Она показала, что революция – это разрушение и бедствие и ничего больше». Здесь реакционный фабианец выступает перед нами во всей своей отталкивающей наготе. Революция приводит только к бедствиям! Но ведь английская демократия привела к империалистской войне, и не только в в смысле общей ответственности за войну всех капиталистических государств, – нет, в смысле прямой и непосредственной ответственности английской дипломатии, сознательно и рассчитанно толкавшей Европу к войне. Если бы английская «демократия» заявила, что вмешается в войну на стороне Антанты, Германия и Австро-Венгрия, вероятно, отступили бы. Если бы Англия заявила, что останется нейтральной, отступили бы, вероятно, Франция и Россия. Но британское правительство поступило иначе: оно втайне обещало Антанте поддержку и рассчитанно обманывало Германию возможностью своего нейтралитета. Таким образом, английская «демократия» преднамеренно привела к войне, с разрушениями которой бедствия революции не могут, конечно, идти и в самое отдаленное сравнение. Но, и помимо этого, какие нужно иметь уши и какой лоб, чтобы перед лицом революции, низвергнувшей царизм, дворянство, буржуазию, пошатнувшей церковь, пробудившей к новой жизни полутораста-миллионный народ, целую семью народов, утверждать, что революция есть бедствие и ничего больше. Макдональд и здесь только повторяет Болдуина. Он не знает и не понимает не только русской революции, но и английской истории. Мы вынуждены ему напомнить то, что напоминали консервативному премьеру. Если в экономической области инициатива до последней четверти прошлого века принадлежала Англии, то в области политической Англия развивалась за последние полтора столетия в значительной мере на помочах европейских и американских революций. И Великая французская революция, и Июльская революция 1830 г., и революция 48 г., и северо-американская Гражданская война 60-х годов, и русская революция 1905 г., и русская революция 1917 г. толкали вперед общественное развитие Англии и запечатлелись в её истории вехами крупнейших законодательных реформ. Без русской революции 1917 г. Макдональд не был бы премьером в 1924 г. Разумеется, этим мы не хотим сказать, что министерство Макдональда было высшим завоеванием Октября. Но, во всяком случае, оно было в значительной мере его побочным продуктом. А еще детские книжки учат нас, что нехорошо, пользуясь желудями, подрывать в то же время дуб.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И затем, какое бессмысленное фабианское высокомерие: так как русская революция преподала «нам» (кому?) урок, то «мы» (кто?) устроимся без революции. Но почему же урок всех предшествующих войн не позволил «вам» обойтись без империалистской войны? Подобно тому, как буржуазия каждую очередную войну называет последней войной, Макдональд русскую революцию хочет назвать последней революцией. Но почему, собственно, английская буржуазия должна делать уступки английскому пролетариату и мирно, без борьбы, отказаться от своей собственности, раз она заранее получила твердое заверение Макдональда, что после опыта русской революции английские социалисты никогда не встанут на путь насилия? Где и когда господствующий класс уступал власть и собственность в порядке мирного голосования, – да еще такой класс, как английская буржуазия, имеющая за собою века мирового хищничества!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Макдональд против революции, но за органическую эволюцию: он переносит на общество плохо переваренные биологические понятия. Революция для него, как сумма накопленных частичных изменений, уподобляется развитию живых организмов, превращению куколки в бабочку и пр., причем в этом последнем процессе он игнорирует как раз решающие критические моменты, когда новое существо революционным путем разрывает старую оболочку. Тут же рядом оказывается, что Макдональд «за революцию, подобную той, которая происходила в недрах феодализма, когда назревала промышленная революция». По-видимому, в своем вопиющем невежестве Макдональд воображает, что промышленная революция произошла молекулярно, без потрясений, без бедствий и опустошений. Он просто не знает истории Англии (об истории других стран нечего и говорить) и, прежде всего, не понимает, что промышленная революция, назревавшая уже в недрах феодализма, в виде торгового капитала, привела к реформации, столкнула Стюартов с парламентом, породила гражданскую войну, разорила и опустошила Англию для того, чтобы затем обогатить её.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Было бы слишком утомительно заниматься здесь истолкованием процесса превращения куколки в бабочку, с целью получения необходимых общественных аналогий. Проще и короче порекомендовать Макдональду поразмыслить над старым сравнением революции с родами. Нельзя ли и здесь, как из русской революции, извлечь «урок»: так как роды не дают «ничего», кроме болей и мучений (младенец не в счет!), то в дальнейшем населению рекомендуется размножаться безболезненными фабианскими способами, прибегая к талантам мистрис Сноуден в качестве повивальной бабки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Предупреждаем, однако, что это совсем не так просто. Даже цыпленок, оформившийся в яйце, должен применить насилие к замыкающей его известковой тюрьме: если бы какой-либо фабианский цыпленок, по христианским или иным соображениям, решил воздержаться от насильственных действий, известковая оболочка неизбежно задушила бы его. Английские любители голубей, путем искусственного отбора, достигают особой разновидности, со все более и более коротким клювом. Приходит, однако, момент, когда клюв нового отпрыска оказывается настолько коротким, что бедняга уже неспособен пробить яичную скорлупу: молодой голубь погибает жертвой вынужденного воздержания от насильственных действий, и дальнейший прогресс разновидности короткоклювых останавливается. Если память нам не изменяет, Макдональд может об этом прочитать у Дарвина. Став на излюбленный Макдональдом путь аналогий с органическим миром, можно сказать, что политическое искусство английской буржуазии состоит в том, чтобы укоротить революционный клюв пролетариата и не дать ему, таким образом, пробить оболочку капиталистического государства. Клюв пролетариата – его партия. Если взглянуть на Макдональда, Томаса, мистера и мистрис Сноуден, то придется признать, что работа буржуазии по отбору короткоклювых и мягкоклювых увенчалась поразительным успехом, ибо эти господа не годятся не только на то, чтобы пробить капиталистическую скорлупу, но не годятся вообще ни на что.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Здесь, однако, аналогия прекращается, обнаруживая всю условность такого рода беглых справок в учебниках биологии, вместо изучения условий и путей исторического развития. Человеческое общество хотя и выросло из условий органического и неорганического мира, но представляет такое их сложное и концентрированное сочетание, которое требует самостоятельного познания. Общественный организм отличается от биологического, между прочим, и гораздо большей гибкостью, способностью к перегруппировке элементов, к сознательному (до известной степени) подбору своих орудий и приемов, к сознательному (в известных пределах) использованию опыта прошлого и пр. Голубенок в яйце не может сменить свой слишком короткий клюв и погибает. Рабочий класс, поставленный перед вопросом – быть или не быть, может прогнать Макдональда и мистрис Сноуден и вооружиться клювом революционной партии для разрушения капиталистической системы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особенно курьезно выглядит у Макдональда сочетание грубо-биологической теории общества с идеалистически-христианской ненавистью к материализму. – Вы говорите о революции, о катастрофическом скачке, но взгляните на природу, как разумно поступает гусеница, когда ей надлежит превратиться в куколку, взгляните на эту почтенную черепаху, и вы найдете в её движении естественный ритм преобразования общества. Учитесь у природы! – И тем же духом Макдональд клеймит материализм – «пошлость, бессмысленное утверждение, в нем нет тонкости духовной и умственной»… Макдональд и – тонкость! Разве это в самом деле не изумительная «тонкость»: искать для коллективной общественной деятельности человека внушений у гусеницы и в то же время требовать для своего личного обихода бессмертной души с комфортабельным загробным существованием?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Социалистов обвиняют в том, что они поэты. Это правильно, – поясняет Макдональд. – Мы поэты. Нет хорошей политики без поэзии. Вообще, без поэзии нет ничего хорошего».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И так далее, в том же стиле. И в заключение: «Больше всего мир нуждается в каком-нибудь политическом и социальном Шекспире». Эта болтовня о поэзии политически может быть не так тлетворна, как разговоры о недопустимости насилия. Но полная духовная бездарность Макдональда здесь выражена, если возможно, еще убедительнее. Трезвый и трусливый крохобор, в котором столько же поэзии, как в квадратном вершке войлока, пытается поразить мир шекспировскими гримасами. Вот уж подлинно где начинаются «обезьяньи штучки», которые Макдональд как-то приписывал большевикам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Макдональд, как «поэт» фабианства! Политика Сидней Вебба, как художественное творчество! Министерство Томаса, как колониальная поэзия! И, наконец, бюджет мистера Сноудена, как песнь торжествующей любви лондонского Сити!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Болтая о социальном Шекспире, Макдональд проглядел Ленина. Как хорошо – для Макдональда, если не для Шекспира, – что величайший английский поэт творил более трех веков назад: Макдональд имел достаточно времени, чтобы увидеть Шекспира в Шекспире. Он никогда не признал бы его, если бы был его современником. Ведь проглядел же Макдональд – полностью и целиком проглядел – Ленина. Филистерская слепота находит двойное выражение в беспредметных вздохах по Шекспиру и в игнорировании величайшего современника.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Социализм заинтересован в искусстве и классиках». Удивительно, как этот «поэт» умеет своим прикосновением опошлять мысли, в которых, самих по себе, нет ничего пошлого. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть вывод:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Даже там, где существует большая бедность и большая безработица, как, к сожалению, в нашей стране, граждане (?) не должны скупиться на приобретение картин и вообще всего, что вызывает восторг и возвышает дух у молодых и старых».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из этого превосходного совета не совсем, однако, ясно, рекомендуется ли приобретение картин самим безработным и предполагается ли соответственное дополнительное ассигнование на их нужды, или же Макдональд советует благородным джентльменам и лэди покупать картины, «несмотря на безработицу», и тем «возвышать свой дух». Надо полагать, что второе объяснение ближе к истине. Но разве же, в таком случае, мы не видим перед собою салонно-либерального протестантского попа, который сперва наговорит слезливых слов насчет бедности и «религии совести», а затем пригласит свою светскую паству не слишком предаваться унынию и продолжать свой прежний образ жизни? Пусть кто хочет верит после этого, что материализм – пошлость, а Макдональд – социальный поэт, тоскующий по Шекспиру. Что касается нас, мы думаем, что, если в мире физическом существует градус абсолютного холода, то в мире духовном должен быть градус абсолютной пошлости, – и это есть идейная температура Макдональда.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сидней и Беатриса Вебб представляют другую разновидность фабианства. Они привыкли к усидчивой работе, знают цену фактам и цифрам, и это налагает известное ограничение на их расплывчатую мысль. Они не менее скучны, чем Макдональд, но бывают более поучительны, когда не выходят за пределы фактических исследований. В области обобщений они немногим выше Макдональда. На конгрессе рабочей партии в 1923 году Сидней Вебб напоминал, что основателем британского социализма был не Карл Маркс, а Роберт Оуэн, проповедовавший не классовую борьбу, а освященную временем доктрину братства всего человечества. Сидней Вебб до сих пор считает Джона Стюарта Милля [34 - Милль, Джон Стюарт (1836–1873) – английский философ и экономист. В области политической экономии Милль особенно тщательно разработал теорию земельной ренты, выдвинув положение о необходимости высокого обложения всех связанных с нею доходов. Учение Милля оказало большое влияние на английских социалистов-фабианцев – Вебба и др. Находясь под сильным влиянием французских утопистов Фурье и Сен-Симона, Милль во всех своих произведениях тесно связывает экономические вопросы с социальными и политическими. Главный политико-экономический труд Милля – «Основания политической экономии» – насквозь эклектичен. – Ред.] классиком политической экономии и, в соответствии с этим, поучает, что борьба должна вестись не между капиталом и трудом, а между подавляющим большинством нации и присвоителями ренты. Это одно достаточно характеризует теоретический уровень главного экономиста рабочей партии! Исторический процесс идет, как известно, и в Англии не по Веббу. Тред-юнионы представляют собою организацию наемного труда против капитала. На основе трэд-юнионов выросла рабочая партия и даже сделала Сиднея Вебба министром. Он выполнил свою программу лишь в том смысле, что не вел борьбы против экспроприаторов прибавочной ценности. Но он не вел её и против присвоителей ренты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1923 году супругами Вебб выпущена книга «Закат капитализма». В основе книга представляет собою отчасти разжиженный, отчасти подновленный пересказ старых комментариев Каутского к Эрфуртской программе. Но зато в «Закате капитализма» политическая тенденция фабианства выражена во всей своей безнадежности, на этот раз наполовину осознанной. Что капиталистическая система должна быть изменена, – говорят супруги Вебб, – в этом нет сомнений (для кого?). Но весь вопрос в том, как она будет изменена. «Можно путем осторожного, вдумчивого приспособления заставить её постепенно и мирно перейти в новую форму». Для этого нужно немного: добрая воля с обеих сторон. «К несчастью», – повествуют почтенные авторы, – насчет того, как изменить капиталистическую систему, согласие не достигается, ибо «многие» считают, что уничтожение частной собственности равносильно прекращению вращения земли вокруг своей оси. «Но они неправильно понимают сущность положения». Вот как неудачно складывается обстановка. Все могло бы устроиться ко всеобщему удовольствию путем «вдумчивого приспособления», если бы рабочие и капиталисты одинаково понимали, что и как нужно делать. Но так как «пока что» это не достигнуто, то капиталисты голосуют за консерваторов. А вывод? На этом наши бедные фабианцы сбиваются окончательно, и здесь «закат капитализма» превращается в плачевный «закат фабианства». «До всемирной войны, казалось, было почти общепризнанным, – повествует книжка, – что нынешний общественный строй должен быть постепенно преобразован» в направлении большего равенства и пр. Кем это было признано? Где это было признано? Свой маленький фабианский муравейник эти люди принимают за мир. «Мы думали, быть может ошибочно (!), что это характерное для британцев (!) признание со стороны узкого правящего класса правоты (!) растущих требований «народных масс» будет продолжаться и приведет к мирному преобразованию общества. Но после войны все повернулось вспять: условия жизни рабочих масс ухудшились, нам угрожают восстановлением вето сильной второй палаты (палаты лордов), специально с целью борьбы с дальнейшими уступками рабочим» и пр. Какой же отсюда вывод? В безнадежных поисках вывода супруги Вебб и написали свою книжку. Заключительная её фраза такова: «В попытке, возможно, тщетной, побудить обе враждующие стороны лучше понять стоящую перед ними проблему, равно как и друг друга… мы и предлагаем эту небольшую книгу». Разве это не великолепно: «небольшая книга» как средство примирить пролетариат с буржуазией! Резюмируем: до войны, «казалось», было общепризнано, что нынешний строй должен быть изменен к лучшему; однако, насчет характера изменения полного согласия не было: капиталисты стояли за частную собственность, рабочие – против; после войны объективное положение ухудшилось, а политическое расхождение еще более обострилось; поэтому супруги Вебб пишут книжку, в надежде склонить обе стороны к примирению; но эта надежда, «возможно, тщетна». Да, возможно, очень возможно. Эти почтенные супруги Вебб, которые так верят в силу убеждения, должны были бы, на наш взгляд, в интересах «постепенности», поставить себе для начала более простую задачу, например: убедить некоторых высокопоставленных христианских негодяев отказаться от монопольной торговли опиумом и отравления миллионов людей на Востоке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бедное, жалкое, скудоумное, позорное в своей умственной скудности фабианство!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пытаться перебрать другие философские разновидности фабианства было бы делом совершенно безнадежным, так как у этой публики «свобода мнений» царит в том смысле, что каждый из лидеров имеет свою собственную философию, которая состоит, в конце концов, из тех же реакционных элементов консерватизма, либерализма, протестантизма, но в несколько другой комбинации. Не так давно мы все очень удивлялись, когда Бернард Шоу [35 - Бернард Шоу – английский писатель и драматург. Один из основателей фабианского общества. Пацифист и мелкобуржуазный социалист. Написал целый ряд остроумных сатирических драм. Автор письма в «Известия ЦИК Союза С.С.Р.» (см. № 295 от 25 декабря 1924 г.), в котором уговаривает Советское правительство «как можно скорее отмежеваться от III Интернационала». В своем письме Бернард Шоу, между прочим, замечает, что «мистер Троцкий» «позволил себе говорить о мистере X. Г. Уэльсе с презрением, свидетельствующим о том, что он не читал «Основы истории» Уэльса и поэтому не подозревает, каким громадным шагом вперед является это произведение по отношению к «Капиталу» Карла Маркса». – Ред.], столь остроумный, казалось бы, и столь критический писатель, сообщил нам, что Маркс давно уже превзойден великим трудом Уэльса по всеобщей истории [36 - Каюсь, до письма Бернарда Шоу я даже не знал о существовании этой книги. После того я ознакомился с ней, – не могу из добросовестности сказать: прочитал, потому что знакомства с двумя-тремя главами было совершенно достаточно, чтобы прекратить дальнейшую трату времени. Представьте себе полное отсутствие метода, исторической перспективы, понимания взаимозависимости различных сторон общественной жизни, вообще какой бы то ни было научной дисциплины, и вообразите, далее, что отягощенный этими качествами «историк» с беспечным видом человека, совершающего воскресную прогулку, бродит вкривь и вкось по истории нескольких тысячелетий. Это и будет книга Уэльса, которая должна заменить марксистскую школу. – Л.Т.]. Такие неожиданные для всего человечества открытия объясняются тем, что фабианцы в теоретическом отношении представляют собой чрезвычайно замкнутый мирок, глубоко провинциальный, несмотря на то, что проживают в Лондоне. Их философские измышления не нужны, разумеется, ни консерваторам, ни либералам. Еще меньше нужны они рабочему классу, которому они ничего не дают и ничего не объясняют. Эти труды, в конце концов, служат лишь для того, чтобы объяснить самим фабианцам, для чего на свете существует фабианство. Наряду с богословской литературой, это, пожалуй, самый бесполезный и, во всяком случае, самый скучный вид словесного творчества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Англии сейчас в разных областях жизни с известным пренебрежением говорят о людях «викторианской эры», т.е. о деятелях времен королевы Виктории [37 - Королева Виктория и её время – автор имеет в виду долгое царствование английской королевы Виктории, продолжавшееся с 1837 до 1901 г. В течение этого периода английский парламентаризм достиг своего высшего развития. На первый план выдвинулась крупная промышленная буржуазия, занявшая господствующее положение в стране. На протяжении 64-летнего царствования Виктории либеральное и консервативное министерство поочередно сменяли друг друга. Внешняя и внутренняя политика Англии за этот период менялась чрезвычайно часто. Первые годы царствования Виктории знаменуют собой полное господство либеральной буржуазии. Отмена хлебных пошлин в 1846 году, свобода торговли и конкуренции, введение либеральных реформ, – являлись крупными победами либеральной буржуазии. Начиная с 80-х гг., уже во время глубокой старости Виктории, укрепилась консервативная партия, которая при полном сочувствии престарелой королевы проводила империалистическую политику. – Ред.]. Все сдвинулось с того времени в Англии, но наиболее, пожалуй, сохранился тип фабианца. Пошло-оптимистическая викторианская эпоха, когда казалось, что завтра будет немножко лучше, чем сегодня, а послезавтра еще лучше, чем завтра, нашла свое наиболее законченное выражение в Веббах, Сноудене, Макдональде и других фабианцах. Оттого они кажутся таким неуклюжим и ненужным пережитком эпохи, потерпевшей окончательное и бесповоротное крушение. Можно сказать без преувеличения, что фабианское общество, созданное в 1884 году с целью «пробудить общественную совесть», является ныне самой реакционной группировкой Великобритании. Ни консервативные клубы, ни Оксфордский университет, ни английский епископат и прочие поповские учреждения не могут идти с фабианцами ни в какое сравнение. То всё – учреждения враждебных классов, и революционное движение пролетариата неизбежно прорвет их плотину. Но сдерживается пролетариат именно своей руководящей верхушкой, т.е. фабианскими политиками и их подголосками. Эти напыщенные авторитеты, педанты, высокомерные и высокопарные трусы систематически отравляют рабочее движение, затемняют сознание пролетариата, парализуют его волю. Только благодаря им торизм, либерализм, церковь, монархия, аристократия, буржуазия продолжают держаться и даже чувствовать себя прочно в седле. Фабианцы, независимцы, консервативные бюрократы трэд-юнионов представляют сейчас самую контр-революционную силу Великобритании и, пожалуй, всего мирового развития. Опрокинуть фабианцев! значит освободить революционную энергию великобританского пролетариата, значит завоевать для социализма британскую твердыню реакции, значит освободить Индию, Египет и дать могущественный толчок движению и развитию народов Востока. Отрицая насилие, фабианцы верят лишь в могущество «идей». Если выделить из этой плоской и лицемерной философии здоровое зерно, то оно сведется к тому, что ни один режим не может держаться только насилием. Это относится и к режиму британского империализма. В стране, где подавляющее большинство населения состоит из пролетариев, правящая консервативно-либеральная империалистская клика не могла бы держаться и одного дня, если бы имеющиеся у неё в руках насильственные средства не подкреплялись, не дополнялись, не обволакивались лже-социалистическими идеями, опутывающими и разлагающими пролетариат.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Французские просветители XVIII века видели в католицизме, в клерикализме, в поповстве главного врага и считали, что надо задушить гадину, прежде чем можно будет двинуться вперед. Они были правы в том смысле, что именно поповство, организованный режим суеверий, католическая духовная полицейщина, стояли на пути буржуазного общества, задерживая развитие науки, искусства, политических идей, экономики. Фабианство, макдональдовщина, пацифизм играют сейчас ту же роль по отношению к историческому движению пролетариата. Это – главная опора британского империализма и европейской, если не мировой буржуазии. Надо во что бы то ни стало показать рабочим в натуральном виде этих самодовольных педантов, болтливых эклектиков, сентиментальных карьеристов, выездных ливрейных лакеев буржуазии. Показать их, как они есть, значит безнадежно дискредитировать их. Дискредитировать их, значит оказать величайшую услугу историческому прогрессу. В тот день, когда английский пролетариат очистится от духовной мерзости фабианства, человечество, прежде всего европейское, станет сразу выше на целую голову.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;V. Вопрос о революционном насилии<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Популярно изложенный, применительно к пониманию не только наиболее отсталых рабочих, но даже некоторых менее безнадежных лидеров.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы познакомились со взглядами Макдональда на революционное насилие. Они оказались развитием консервативной теории постепенности мистера Болдуина. Более курьезный, хотя и более искренний характер имеет отрицание насилия со стороны «левого» Ленсбери. Этот последний, видите ли, просто-напросто «не верит» в насилие. Он «не верит» ни в капиталистические армии, ни в вооруженные восстания. Если бы он верил в насилие, он не голосовал бы, по его словам, за британский флот, а примкнул бы к коммунистам. Вот какой храбрый! То, что Ленсбери, не веря в насилие, верит в загробный мир, делает, конечно, сомнительную честь его реалистической проницательности. Тем не менее, с позволения г. Ленсбери, кое-какие факты на земле произошли при помощи насилия. Верит или не верит Ленсбери в английский военный флот, – индусы знают, что этот флот существует. В апреле 1919 года английский генерал Дайер (Dyer) приказал, без предварительного предупреждения, стрелять в безоружное индусское собрание в Амритсаре, в результате чего убито было 450 человек, ранено 1500. Если оставить в покое убитых, то о раненых во всяком случае придется сказать, что они не могли «не верить» в насилие. Но даже и в качестве верующего христианина Ленсбери должен был бы сообразить, что если бы в свое время продувные бестии еврейского духовенства, совместно с трусливым римским проконсулом Пилатом, политическим предком Макдональда, не применили насилия к Христу, не было бы ни приятия мученического венца, ни воскресения, ни вознесения, и сам г. Ленсбери не имел бы случая родиться благочестивым христианином и стать плохим социалистом. Не верить в насилие то же самое, что не верить в тяготение, Вся жизнь построена на различных формах насилия, на противопоставлении одного насилия другому, и отказываться от освободительного насилия значит поддерживать угнетательское насилие, которое правит ныне миром.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы чувствуем, однако, что беглыми замечаниями здесь ничего поделать нельзя. Вопрос о насилии и его «отрицание» со стороны господ пацифистов, христианских социалистов и пр. ханжей занимает такое большое место в английской политике, что требует здесь особого и детального рассмотрения, применительно к политическому уровню нынешних «вождей» британской рабочей партии, причем мы заранее извиняемся перед остальными читателями за этот уровень.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что собственно значит отрицать всякое насилие? Если, скажем, в квартиру мистера Ленсбери заберется вор, то мы очень опасаемся, что этот благочестивый джентльмен (мы говорим о хозяине квартиры) применит насилие или пригласит для этого ближайшего полицейского. Если даже в своем христианском милосердии Ленсбери отпустит вора с миром, – в чем мы вовсе не уверены, – то лишь под само собой разумеющимся условием немедленно покинуть квартиру. Притом роскошь такого христианского жеста почтенный джентльмен сможет позволить себе лишь потому, что его квартира состоит под покровительством британских законов о собственности и их многочисленных аргусов, так что, вообще говоря, ночные визиты воров составляют скорее исключение, чем правило. Если Ленсбери попытается ответить нам, что вторжение в почтенную частную христианскую квартиру есть насилие и этим вызывает необходимость отпора, то мы скажем ему, что такое рассуждение есть отказ от отрицания насилия вообще, наоборот, есть его принципиальное и практическое признание и может быть целиком перенесено на классовую борьбу, где повседневные вторжения вора-капитала в жизнь и труд пролетариата и похищения прибавочной стоимости вполне оправдывают отпор. Ленсбери, может быть, ответит нам, что под насилием он понимает не все вообще меры принуждения, без которых наша великолепная общественная жизнь не может обойтись, а лишь нарушение шестой заповеди, которая установила: «не убий». В обоснование такой постановки вопроса можно привести много напыщенных фраз насчет святости человеческой жизни. Но нам и здесь придется на языке евангельских притч, наиболее доступном руководителям британского социализма, спросить, как поступит мистер Ленсбери в случае, если на его глазах разбойник занесет дубину над детьми и если для спасения их не будет другого средства, как немедленный и меткий выстрел из револьвера. Если наш предполагаемый собеседник не захочет заниматься совершенно уж низкопробными софизмами, то он ответит, пожалуй, для своего облегчения, что наш пример имеет слишком исключительный характер. Но этот ответ будет лишь означать, опять-таки, что свое право на применение в соответственных обстоятельствах убийства Ленсбери передоверил своей полиции, этой специализированной организации насилия, которая и избавляет его в большинстве случаев от необходимости применять револьвер и даже размышлять о его практическом назначении.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но как быть, спросим мы, если вооруженные штрейкбрехеры избивают или убивают стачечников? Такие случаи в Америке совершенно обычны, да и в других странах не составляют исключения. Рабочие не могут передоверить полиции свое право на отпор штрейкбрехерам, потому что полиция во всех странах защищает право штрейкбрехеров избивать и убивать стачечников, на которых закон о святости человеческой жизни, как известно, не распространяется. Мы спрашиваем: имеют ли право стачечники пустить в ход палки, камни, револьверы, бомбы против фашистов, банд ку-клукс-клана и пр. наемных негодяев капитала? Вот маленький вопросец, на который мы просили бы ясного и точного, отнюдь не уклончиво-ханжеского ответа. Если Ленсбери скажет нам, что задачей социализма является дать народным массам такое воспитание, чтобы фашисты не были фашистами, негодяи – негодяями и пр., то это и будет чистейшее ханжество. Что целью социализма является устранение насилия, сперва в его наиболее грубых и кровавых формах, а затем в других, более скрытых, – это совершенно бесспорно. Но речь идет у нас не о правах и морали будущего коммунистического общества, а о конкретных путях и способах борьбы с капиталистическим насилием. Когда фашисты дезорганизуют стачку, захватывают редакцию газеты, кассу, избивают или убивают рабочих депутатов, а полиция окружает громил кольцом неприкосновенности, тогда лишь самый растленный лицемер мог бы советовать рабочим не отвечать ударом на удар под тем предлогом, что в коммунистическом строе не будет места насилиям. Разумеется, в каждом данном случае надо решать, в зависимости от всей обстановки, как отвечать на насилие врага и до какой черты доходить в своем отпоре. Но это – вопрос тактической целесообразности, который не имеет ничего общего с принципиальным признанием или отрицанием насилия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что такое собственно насилие? Где оно начинается? Где допустимые и целесообразные коллективные действия массы переходят в насилие? Мы очень сомневаемся, чтобы Ленсбери или кто другой из пацифистов был способен дать ответ на этот вопрос, если он не ограничится простой ссылкой на уголовный кодекс, где указано, что дозволено и что не дозволено. Классовая борьба есть постоянная цепь открытых или замаскированных насилий, которые «регулируются» в той или в другой степени, государством, представляющим, в свою очередь, организованный аппарат насилия сильнейшего из противников, т.е. господствующего класса. Есть ли стачка – насилие? Было время, когда стачки были запрещены, и каждая стачка почти неизбежно связана была с физическими столкновениями. Затем, вследствие развития стачечной борьбы, т.е. вследствие насилия масс над законом или, точнее, вследствие постоянных ударов массы по законному насилию, стачки были легализованы. Значит ли это, что Ленсбери считает только мирные, «легальные», т.е. разрешенные буржуазией, стачки допустимым средством борьбы? Но если бы рабочие не устраивали стачек в начале XIX столетия, английская буржуазия не легализовала бы их в 1824 году. Если же допустить стачечную форму применения силы или насилия, то надо брать на себя все последствия, в том числе и оборону стачек от штрейкбрехеров при помощи мер целесообразного контр-насилия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Далее, если допустимы стачки рабочих против капиталистов или отдельных капиталистических групп, то отважится ли Ленсбери признать недопустимой всеобщую стачку рабочих против фашистского правительства, которое подавляет рабочие союзы, разрушает рабочую прессу, наводняет ряды рабочих провокаторами и убийцами? Опять-таки, всеобщая стачка может быть применена не в любой день и час, а лишь в определенных конкретных условиях. Но это – вопрос стратегической целесообразности, а не общей «моральной» оценки. Что же касается всеобщей стачки, как одного из наиболее решительных средств борьбы, то вряд ли Ленсбери, как и все его единомышленники, вместе взятые, придумают другое средство, которое пролетариат мог бы применять для достижения решительной цели. Не падет же Ленсбери на самом деле так низко, чтобы рекомендовать рабочим ждать, пока дух братолюбия не овладеет сердцами, скажем, итальянских фашистов, кстати сказать в значительной своей части весьма благочестивых католиков. Если же признать, что пролетариат не только имеет право, но обязан готовиться ко всеобщей стачке против фашистского режима, то нужно из этого признания сделать все дальнейшие выводы. Всеобщая стачка, если это не простая демонстрация, означает чрезвычайное потрясение общества и, во всяком случае, ставит на карту судьбу политического режима и репутацию силы революционного класса. Предпринимать всеобщую стачку можно только при готовности рабочего класса и, прежде всего, его авангарда довести борьбу до конца. Но ведь и фашизм не собирается сдаваться перед лицом какой-либо мирной стачечной манифестации. В случае реальной и непосредственной опасности фашисты приведут в движение все свои силы, пустят в ход провокацию, убийства, поджоги в небывалом масштабе. Спрашивается: допустимо ли руководителям всеобщей стачки создать свои дружины для обороны стачечников от насилия, для обезоруживания и рассеяния фашистских банд? И так как никому не удавалось, по крайней мере, на нашей памяти, разоружать разъяренных врагов при помощи религиозных гимнов, то придется, очевидно, революционные отряды вооружать револьверами и ручными гранатами – до того момента, как им удастся овладеть винтовками, пулеметами и пушками. Или же, может быть, на этой черте и начинается область недопустимого насилия? Но тогда мы окончательно запутываемся в нелепых и постыдных противоречиях. Всеобщая стачка, которая не охраняет себя от насилия и разгрома, есть демонстрация трусости и обречена на поражение. Только сумасшедший или изменник будет призывать к борьбе при таких условиях. «Безоружная» стачечная борьба, по логике отношений, которые от Ленсбери не зависят, вызывает вооруженные конфликты. В экономических стачках это бывает сплошь да рядом, в революционной политической стачке это абсолютно неизбежно, поскольку стачка имеет задачей низвержение данной власти. Кто отказывается от насилия, должен отказаться вообще от борьбы, т.е. должен на деле встать в ряды сторонников торжествующего насилия господствующих классов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но дело этим не ограничивается. Ведь предположенная нами всеобщая стачка имеет своей целью опрокинуть фашистскую власть. Достигнуть этого можно лишь одержав верх над её вооруженными силами. Здесь мыслимы, опять-таки, два пути: прямая военная победа над силами реакции или привлечение этих сил на сторону революции. В чистом виде ни один из этих путей не осуществим. Революционное восстание одерживает победу в том случае, когда ему удается разбить наиболее твердые, решительные и надежные отряды реакции и привлечь на свою сторону остальные вооруженные силы режима. Достигнуть этого можно, опять-таки, лишь при том условии, если колеблющиеся правительственные войска убеждаются, что рабочие массы не просто демонстрируют свое недовольство, а твердо решились на этот раз во что бы то ни стало низвергнуть правительство, не останавливаясь перед самыми беспощадными мерами борьбы. Только такого рода впечатление колеблющихся войск способно перебросить их на сторону народа. Чем более выжидательной, колеблющейся, уклончивой будет политика руководителей всеобщей стачки, тем меньше будет колебаний в войсках, тем тверже они будут поддерживать существующую власть, тем больше шансов у этой последней выйти победительницей из кризиса, чтобы затем обрушить все скорпионы кровавых репрессий на голову рабочего класса. Другими словами, раз рабочий класс вынужден для своего освобождения прибегнуть ко всеобщей политической стачке, он должен заранее отдавать себе отчет в том, что стачка неизбежно породит частные и общие, вооруженные и полувооруженные конфликты; он должен заранее отдавать себе отчет в том, что стачка не будет отброшена назад только в том случае, если он сразу же сможет дать необходимый отпор штрейкбрехерам, провокаторам, фашистам и пр.; он должен заранее предвидеть, что правительство, о судьбе которого идет речь, неизбежно, в тот или другой момент борьбы, выведет на улицы свою вооруженную силу, и что от исхода столкновения революционных масс с этой вооруженной силой будет зависеть судьба существующего режима, а следовательно, и судьба пролетариата. Рабочие должны заранее употребить все меры, чтобы привлечь солдат на сторону народа путем предварительной агитации; но в то же время они должны заранее предвидеть, что у правительства всегда останется достаточное число надежных или полунадежных солдат, которых оно сможет вывести для подавления восстания и, следовательно, в последнем счете вопрос придется решать вооруженным столкновением, к которому надо готовиться со всей планомерностью и которое надо проводить со всей революционной решительностью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Только высшая решимость в революционной борьбе способна выбить оружие из рук реакции, сократить период гражданской войны, уменьшить число её жертв. Если не идти на это, тогда вообще не нужно браться за оружие; если не браться за оружие – нельзя устраивать всеобщую стачку; если отказываться от всеобщей стачки – нельзя думать о серьезной борьбе. Тогда остается только воспитывать рабочих в духе полной прострации, чем и без того занимаются официальная школа, правящие партии, попы всех церквей и… социалистические проповедники недопустимости насилия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но замечательно вот что: подобно тому, как философские идеалисты в практической жизни питаются хлебом, мясом, вообще презренной материей, и, не полагаясь на бессмертную душу, стараются не попасть под автомобиль, так и господа пацифисты, бессильные противники насилия, нравственные «идеалисты», во всех тех случаях, где это входит в круг их непосредственных интересов, апеллируют к политическому насилию и прямо или косвенно пользуются им. Так как мистер Ленсбери не лишен, по-видимому, некоторого подобия темперамента, то такие приключения случаются с ним чаще, чем с другими. В парламентских прениях по поводу безработных (заседание палаты общин 9 марта 1925 г.) Ленсбери напомнил, что закон о страховании от безработицы в нынешнем его виде был введен в 1920 году:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«не столько для того, чтобы обеспечить жизнь рабочих и их семей, сколько, как сказал недавно лорд Дерби, для того, чтобы предупредить революцию. В 1920 году, – продолжал Ленсбери, – все рабочие, служившие в армии, были включены в число застрахованных, потому что правительство не было в то время достаточно уверено в том, не повернут ли они свои ружья в таком направлении, которое правительству отнюдь нежелательно» («Таймс», 10 марта 1925 г.).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После этих слов парламентский отчет отмечает: «одобрения на скамьях оппозиции», т.е. рабочей партии, и крики «ого!» на министерских скамьях. Ленсбери не верит в революционное насилие. Но он тем не менее признает, вслед за лордом Дерби, что страх перед революционным насилием породил закон о государственном страховании безработных. Против попыток отменить этот закон Ленсбери ведет борьбу; он верит, следовательно, что закон, порожденный страхом перед революционным насилием, приносит известную пользу рабочему классу. Но этим самым почти что математически доказана польза революционного насилия. Ибо, с позволения Ленсбери, если бы не было насилия, то не было бы и страха перед ним. Если бы не было реальной возможности (и необходимости) в известных случаях повернуть ружья против правительства, то у правительства не было бы основания бояться этого. Следовательно, так называемое неверие Ленсбери в насилие есть чистейшее недоразумение. На деле он пользуется этим насилием, по крайней мере, в виде аргумента, каждый день. Еще больше он пользуется на практике завоеваниями революционного насилия прошлых десятилетий и веков. Он отказывается только сводить в своих мыслях концы с концами. Он отказывается от революционного насилия для захвата власти, т.е. для полного освобождения пролетариата. Но он прекрасно уживается с насилием и пользуется им в той борьбе, которая не выходит за рамки буржуазного общества. Мистер Ленсбери за розничное насилие против оптового. Он похож на такого вегетарианца, который смиренно мирился бы с мясом уток и кроликов, но со священным негодованием отказывался бы от убоя крупных животных.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы предвидим, однако, что мистер Ленсбери, или его более дипломатические и более лицемерные единомышленники возразят нам: да, против фашистского режима, вообще против деспотического правительства, насилие может быть, в конце концов, не спорим, пожалуй, так сказать, до известной степени и допустимо; но оно совершенно недопустимо в режиме демократии. Мы, с своей стороны, сейчас же зарегистрируем это возражение, как сдачу принципиальной позиции, ибо речь у нас первоначально шла не о том, при каких политических условиях насилие допустимо или целесообразно, а о том, допустимо ли оно вообще с некоторой отвлеченной гуманитарно-христиански-социалистической точки зрения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда нам говорят, что революционное насилие недопустимо лишь в режиме политической демократии, то этим весь вопрос переносится в другую плоскость. Это не значит, однако, что демократические противники насилия глубже и умнее христиански-гуманитарных. Мы сейчас без труда убедимся, что это не так.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В самом деле: верно ли, будто вопрос о целесообразности и допустимости революционного насилия решается в зависимости от большей или меньшей демократичности формы господства буржуазии? Такая постановка целиком опровергается историческим опытом. Борьба между революционным направлением и мирным, легалистским, реформистским внутри рабочего движения вовсе не начинается с момента установления республики или введения всеобщего избирательного права. В эпоху чартизма и вплоть до 1868 г. рабочие в Англии были начисто лишены избирательного права, т.е. основного орудия «мирного» развития. Между тем, чартистское движение было расколото между сторонниками физической силы, за которыми шла масса, и сторонниками моральной силы, преимущественно из мелко-буржуазных интеллигентов и рабочих-аристократов. В гогенцоллернской Германии, при бессильном парламенте, внутри социал-демократии шла борьба между сторонниками парламентских реформ и проповедниками революционной всеобщей стачки. Наконец, даже в царской России, при режиме 3-го июня, меньшевики ликвидировали революционные методы борьбы под лозунгом борьбы за легальность. Таким образом, ссылка на буржуазную республику или всеобщее избирательное право, как на основной реформистский и легалистский довод, есть продукт теоретической ограниченности, короткой памяти или прямого лицемерия. По существу дела, легалистский реформизм означает преклонение рабов перед учреждениями и законами рабовладельцев. Входит ли в число этих учреждений всеобщее избирательное право или нет, увенчаны ли они королем или президентом – это уже для оппортуниста вопрос второго порядка. Он всегда стоит на коленях перед идолом буржуазного государства и согласен пройти к своему «идеалу» не иначе, как через построенные для него буржуазией ослиные ворота. Ворота же построены так, что пройти через них невозможно.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что такое политическая демократия и где она начинается? Другими словами, где, через какие страны проведена запретная для насилия черта? Можно ли, например, назвать демократией государство, в котором имеется монархия и аристократическая палата? Допустимо ли применять революционные методы для низвержения этих учреждений? На это будет, пожалуй, отвечено, что английская палата общин достаточно могущественна для того, чтобы, если найдет нужным, упразднить королевскую власть и палату лордов, так что у рабочего класса имеется мирный путь для завершения демократического режима в своей стране. Допустим на минуту. Но как обстоит дело с самой палатой общин? Действительно ли это учреждение может быть названо демократическим, хотя бы только с формальной точки зрения? Ни в малейшей степени. Значительные группы населения фактически лишены избирательного права. Женщины имеют голос только с 30 лет, мужчины только с 21 года. Понижение возрастного ценза, с точки зрения рабочего класса, в среде которого трудовую жизнь начинают рано, является элементарным требованием демократии. А, сверх того, избирательные округа в Англии распределены таким вероломным образом, что на одного рабочего депутата приходится в два раза больше голосов, чем на одного консервативного. Отодвигая вверх возрастной ценз, английский парламент изгоняет активную молодежь обоего пола, вручая судьбы страны преимущественно старшим, более утомленным жизнью поколениям, которые глядят больше под ноги, чем вперед. В этом – смысл высокого возрастного ценза. Циничная геометрия избирательных округов дает консервативному голосу такой же вес, как двум рабочим голосам. Таким образом, нынешний английский парламент представляет самое вопиющее издевательство над народной волей, понимаемой даже в буржуазно-демократическом смысле. Имеет ли право рабочий класс, даже оставаясь на почве принципов демократии, властно потребовать от нынешней привилегированной и по существу узурпаторской палаты общин, чтобы она немедленно ввела действительно демократическое избирательное право? А если парламент ответит на это отказом, что, как мы полагаем, неизбежно, ибо только на днях правительство Болдуина отказалось уравнять женщин с мужчинами в отношении возрастного ценза, – будет ли в таком случае пролетариат иметь «право» посредством, скажем, всеобщей стачки добиваться от узурпаторского парламента осуществления демократического избирательного права.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если допустить далее, что палата общин, нынешняя, узурпаторская, или более демократическая, постановила бы упразднить королевскую власть и палату лордов, – на что нет никакой надежды, – это еще вовсе не значило бы, что реакционные классы, оказавшись в парламенте в меньшинстве, безоговорочно подчинятся такому решению. Мы видели совсем недавно, как ульстерские реакционеры встали на путь открытой гражданской войны под руководством лорда Карссона, когда они разошлись во мнении с британским парламентом по вопросу о государственном устройстве Ирландии, причем английские консерваторы открыто поддерживали ульстерских мятежников [38 - Карссон, Эдуард Генри – лорд, ярый консерватор и противник самостоятельности Ирландии. Летом 1914 года Карссон организовал вооруженное восстание против английского правительства для защиты Ирландии от дарованного парламентом самоуправления (гомруля). Восстание началось в северной Ирландии, в провинции Ульстер, самой богатой и промышленной части Ирландии. Ульстерская буржуазия с Карссоном во главе требовала отделения Ульстера от Ирландии, рассчитывая выбить таким образом экономическую почву из-под ног ирландского правительства, отняв у него самую богатую провинцию. Организацию восстания Карссон начал еще в 1912 году, когда законопроект (билль) об ирландском самоуправлении был внесен на рассмотрение английского парламента. Карссон, при поддержке ульстерской буржуазии и английских консерваторов, беспрепятственно вооружил более 100.000 человек и, после утверждения билля английским парламентом, объявил, что «верноподданные ульстерцы не хотят отделения от Великобритании. В Ульстере образовалось временное правительство. Одновременно на юге Ирландии шло вооружение сторонников ирландской независимости (синфейнеров). Английское правительство решило действовать против Карссона, но его войска отказались идти против ульстерцев, и вызов, брошенный Карссоном, остался безнаказанным. Дальнейшему развитию событий помешала мировая война. Несмотря на свое антиправительственное выступление, Карссон, выдвинутый консерваторами, занял в 1917 году пост морского министра и до 1918 года был членом военного кабинета Великобритании. Опираясь на поддержку консерваторов, Карссон никогда не стеснялся выступать в защиту ирландской и английской буржуазии и самым кровавым способом подавлять движение синфейнеров. – Ред.]. Но, скажут нам, в таком случае это будет со стороны привилегированных классов открытым восстанием против демократического парламента, и, разумеется, такой мятеж должен быть усмирен при помощи государственного Насилия, мы записываем и это признание, но» потребуем тут, чтобы из него были сделаны кое-какие практические выводы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Допустим на минуту, что» на ближайших выборах в парламент проходит рабочее большинство», которое детальнейшим образом постановляет для начала безвозмездно передать земли лэнд-лордов фермерам и хроническим безработным, ввести высокий налог на капитал, уничтожить королевскую власть, палату лордов и некоторые другие непристойные учреждения. Не может быть ни малейшего сомнения в том, что имущие классы не сдадутся без боя, тем более, что весь полицейский, судебный и военный аппарат целиком в их руках. В истории Англии был уже один случай гражданской войны, когда король опирался на меньшинство общин и большинство лордов против большинства общин и меньшинства лордов. Дело было» в сороковых годах XVII столетия. Только идиот – мы это повторяем, – только жалкий идиот может серьезно воображать, что повторение такого рода гражданской войны (на новых классовых основах) невозможно в XX столетии, вследствие очевидных успехов за последние три века христианского миросозерцания, гуманитарных чувств, демократических тенденций и всех других превосходных вещей. Тот же пример Ульстера показывает, что имущие классы не шутят, когда парламент, их же собственный, оказывается вынужден хотя бы частично ущемить их привилегированное положение. Готовясь к овладению властью, нужно, следовательно, готовиться и ко всем последствиям, вытекающим из неизбежного сопротивления имущих классов. Нужно твердо понять: если бы в Англии к власти пришло, хотя бы и архи-демократическим путем, действительное рабочее правительство, гражданская война оказалась бы неизбежной. Рабочее правительство было бы вынуждено подавить сопротивление привилегированных классов. Сделать это средствами старого государственного аппарата, старой полиции, старых судов, старой милиции было бы невозможно. Парламентским путем созданное рабочее правительство было бы вынуждено строить для себя новые революционные органы, опираясь на профессиональные союзы и вообще на рабочие организации. Это привело бы к чрезвычайному росту активности и самодеятельности рабочих масс. На почве непосредственной борьбы с эксплуататорскими классами трэд-юнионы активно сблизились бы между собою, не только на верхушке, но и в низах, и пришли бы к необходимости создания местных делегатских собраний, т.е. советов рабочих депутатов. Действительно рабочее правительство, т.е. правительство, до конца преданное интересам пролетариата, оказалось бы таким образом вынуждено разбить старый государственный аппарат, как орудие имущих классов, и противопоставить ему аппарат рабочих советов. Это значит, что демократическое происхождение рабочего правительства – если бы даже оно оказалось возможным – привело бы к необходимости противопоставить революционную классовую силу реакционному сопротивлению.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выше мы показали, что нынешний английский парламент представляет чудовищное искажение принципов буржуазной демократии, и что без применения революционного насилия вряд ли можно добиться в Англии хотя бы только честного распределения избирательных округов, отмены монархии и палаты лордов. Но допустим на минуту, что эти требования тем или другим путем осуществлены. Значит ли это, что мы будем иметь в Лондоне действительно демократический парламент? Ни в каком случае. Лондонский парламент есть парламент рабовладельцев. Представляя хотя бы и идеальнейшим формально-демократическим способом сорокамиллионный народ, английский парламент издает законы для тристамиллионного населения Индии и распоряжается денежными средствами, которые получаются благодаря господству Англии над колониями. Население Индии не участвует в издании законов, которые определяют его судьбу. Английская демократия подобна афинской в том смысле, что равенство демократических прав (на самом деле не существующее) касается только «свободно-рожденных» и опирается на бесправие «низших» наций. На каждого жителя британских островов приходится около девяти колониальных рабов. Даже если считать, что революционное насилие недопустимо в демократии, то этот принцип ни в каком случае не распространяется на народы Индии, которые восстают не против демократии, а против угнетающей их деспотии. Но в таком случае и англичанин, если он действительно демократ, не может признать обязательной демократической силы за британскими законами, касающимися Индии, Египта и пр. А так как на эти законы опирается вся общественная жизнь самой Англии, как колониальной державы, то очевидно, что вся вообще деятельность вестминстерского парламента [39 - Вестминстерский парламент – речь идет об английском парламенте, который помещается в здании Вестминстерского аббатства в Лондоне. – Ред.], как средоточия хищнической колониальной державы, антидемократична в самих своих основах. С последовательно демократической точки зрения пришлось бы сказать: до тех пор, пока индусам, египтянам и пр. не будет предоставлена полная свобода самоопределения, т.е. свобода отделения, или пока в общеимперский парламент, индусы, египтяне и пр. не пошлют своих представителей на равных с англичанами правах, не только индусы и египтяне, но и английские демократы имеют право на восстание против хищнического правительства, созданного парламентом, представляющим ничтожное меньшинство населения британской империи. Вот как, следовательно, обстоит для Англии дело, если подойти к вопросу о применении насилия только с демократическим критерием, но уж доведенным до конца.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отрицание английскими социал-реформистами права угнетенных масс на насилие есть постыдный отказ от демократии, есть презренная поддержка империалистской диктатуры ничтожного меньшинства над сотнями миллионов порабощенных. Прежде, чем поучать коммунистов о святости демократии и обличать советскую власть, г. Макдональду следовало бы привести в опрятное состояние свой собственный нос!<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы рассмотрели сперва вопрос о насилии с «гуманитарной», христианской, поповской точки зрения и убедились, что социал-пацифисты, ища выход из безвыходных противоречий, вынуждены фактически сдать свою позицию и признать, что за порогом демократии революционное насилие допустимо. Мы показали дальше, что отрицателям насилия так же трудно опираться на демократическую точку зрения, как и на христианскую. Другими словами, мы обнаружили полную несостоятельность, лживость, ханжество социал-пацифизма, ставши на его собственную основу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но это вовсе не значит, что мы готовы признать эту основу. При решении вопроса о революционном насилии парламентски-демократический принцип вовсе не является для нас высшей инстанцией. Не человечество для демократии, а демократия, как одно из вспомогательных орудий на путях развития человечества. Там, где буржуазная демократия превращается в препятствие, она подлежит разрушению. Переход от капитализма к социализму вытекает вовсе не из формальных демократических принципов, возвышающихся над обществом, а из материальных условий развития самого общества: из роста производительных сил, из безвыходных капиталистических противоречий, внутренних и международных, из обострения борьбы между пролетариатом и буржуазией. Научный анализ всего исторического процесса и собственный политический опыт нашего поколения, включающий в свой состав империалистическую войну, одинаково свидетельствуют, что без перехода к социализму всей нашей культуре грозит загнивание и разложение. Совершить переход к социализму может только пролетариат, руководимый своим революционным авангардом и ведущий за собой все трудящиеся и угнетенные массы, как метрополий, так и колоний. Высшим критерием нашим во всей нашей деятельности, во всех наших политических решениях являются интересы революционной борьбы пролетариата за овладение властью и перестройку общества. Мы считаем реакционным педантством судить движение пролетариата с точки зрения отвлеченных принципов и юридических параграфов демократии. Мы считаем единственно правильным судить демократию с точки зрения исторических интересов пролетариата. Не об ореховой скорлупе идет дело, а об ядре ореха. Чистейшим тупоумием звучат разговоры господ фабианцев насчет недопустимости» узко-классовой» точки зрения. Коренные задачи общественного развития, осуществляемые пролетариатом, они хотят подчинить школьной указке педантов. Под именем общечеловеческой солидарности они разумеют эклектическую мешанину, которая отвечает узко-классовому кругозору мелкого буржуа. Между своей собственностью и революционным пролетариатом буржуазия ставит ширмы демократии. Социалистические педанты говорят рабочим: надо овладеть средствами производства, но предварительно надо добиться, чтобы в этих ширмах были законодательным путем проделаны необходимые пути и каналы. А нельзя ли опрокинуть ширмы? Ни в каком случае. Почему? Потому что, если бы мы этим путем и спасли общество, то зато мы нарушили бы ту сложную систему государственного насилия и обмана, которую буржуазия научила нас считать священной демократией.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вытесненные из двух первых позиций, противники насилия могут занять третью линию окопов. Они могут согласиться отбросить прочь христианскую мистику и демократическую метафизику и попытаться защищать реформистски-демократический, мирный, парламентский путь соображениями голой политической целесообразности. Некоторые из них могут сказать, примерно, так: конечно, учение Христа не предусматривает того, как выйти из противоречий британского капитализма; равным образом, и демократия не есть священное учреждение, а лишь временный и служебный продукт исторического развития; но почему же рабочему классу не воспользоваться демократическим парламентом, его методами, приемами, законодательным аппаратом для фактического овладения властью и для перестройки общества? Ведь это же совершенно естественный и по всем данным более экономный путь для совершения социалистической революции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы, коммунисты, ни в каком случае не склонны давать английскому пролетариату совет повернуться спиной к парламенту. Наоборот, когда отдельные английские коммунисты обнаруживали такую тенденцию, они встречали отпор с нашей стороны на международных конгрессах. Таким образом, вопрос идет не о том, нужно ли вообще, использовать парламентский путь, а о том, какое место парламент занимает в развитии общества; о том, где силы классов, в парламенте или вне парламента; о том, в какой форме и на каком поле эти силы столкнутся; о том, можно ли из парламента, созданного капитализмом в интересах развития и охраны его, сделать рычаг для ниспровержения капитализма?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чтобы ответить на этот вопрос, надо попытаться хоть с некоторой степенью конкретности представить себе, каким путем пойдет дальнейшее политическое развитие Англии. Разумеется, всякие такого рода попытки заглянуть вперед могут иметь лишь условный, ориентировочный характер. Но без таких попыток мы были бы обречены бродить впотьмах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нынешнее правительство имеет в парламенте прочное большинство. Не исключено, следовательно, что оно продержится у власти три-четыре года, хотя срок его жизни может оказаться и короче. В течение этого периода консервативное правительство, начавшее с «соглашательских» речей Болдуина, будет обнаруживать, что оно призвано, в конце концов, консервировать все противоречия и язвы послевоенной Англии. Насчет самой грозной из этих язв, хронической безработицы, сама консервативная партия не делает себе никаких иллюзий. На серьезное развитие экспорта надеяться нельзя. Конкуренция Америки и Японии возрастает, германская промышленность оживает. Франция экспортирует при помощи падающей валюты. Болдуин заявляет, что политики не могут принести облегчения промышленности; она должна найти его внутри себя самой. Новые усилия для восстановления золотого обращения означают новые жертвы со стороны населения и, следовательно, промышленности, что предвещает дальнейшее нарастание недовольства и тревоги. Радикализация английского рабочего класса пойдет полным ходом. Все это будет подготовлять пришествие к власти рабочей партии. Но мы имеем все основания опасаться или, вернее, надеяться, что этот процесс причинит много неудовольствия не только Болдуину, но и Макдональду. Можно ждать прежде всего возрастания числа промышленных конфликтов, а рядом с этим – повышения нажима рабочих масс на свое парламентское представительство. И то и другое не может быть по душе лидерам, которые аплодируют соглашательским речам Болдуина и выражают свою скорбь по умершем Керзоне. Внутренняя жизнь парламентской фракции, как и её положение в парламенте, будет при этом становиться все труднее. О другой стороны, не может быть никакого сомнения в том, что капиталистический тигр скоро перестанет мурлыкать о постепенности и начнет показывать когти. Удастся ли Макдональду сохранить в этих условиях свое лидерство до новых выборов? Другими словами: можно ли ждать полевения партийного руководства уже теперь, во время оппозиционного состояния партии? Вопрос этот не имеет, конечно, решающего значения, и ответ на него может иметь лишь гадательный характер. Во всяком случае, можно и должно ждать дальнейшего обострения отношений между правым и так называемым «левым» крылом рабочей партии и, что гораздо важнее, усиления революционных тенденций в массах. Имущие классы станут с возрастающей тревогой следить за тем, что происходит в рядах рабочего класса, и начнут задолго готовиться к выборам. Избирательная кампания должна в таких условиях получить чрезвычайно напряженный характер. Последние выборы, где фигурировал поддельный документ, пущенный по знаку из центра через всю буржуазную печать и все собрания, являются только слабым предвестником будущих выборов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Результат выборов, если не предполагать, что они развернутся непосредственно в гражданскую войну (а это, вообще говоря, не исключено), может быть троякий: либо к власти снова вернутся консерваторы, но с сильно урезанным большинством; либо ни одна из партий не будет иметь абсолютного большинства, и возобновится парламентская обстановка прошлого года, только в гораздо менее пригодных для соглашательства политических условиях; либо, наконец, абсолютное большинство перейдет к рабочей партии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В случае новой победы консерваторов возмущение и нетерпение рабочих неизбежно обострится. Вопрос об избирательной механике с её мошеннической геометрией избирательных округов неизбежно встанет со всей остротой. Требование нового, более демократического парламента должно будет прозвучать с большой силой. На время это может быть задержит до известной степени внутреннюю борьбу в рабочей партии, создавая, однако, более благоприятные условия для революционных элементов. Пойдут ли консерваторы на мирную уступку в вопросе, который может стать для них вопросом судьбы? Маловероятно. Наоборот, раз вопрос о власти встанет остро, консерваторы попытаются расколоть рабочих, опираясь на Томасов наверху и на тех трэд-юнионистов, которые отказываются от уплаты политических взносов, внизу. Отнюдь не исключена попытка со стороны консервативного правительства вызвать отдельные столкновения, чтобы раздавить их силой, запугать руководящих Рабочей партией либеральных филистеров и отбросить движение назад. Может ли этот план удаться? Такая возможность не исключена. Поскольку руководители рабочей партии ведут её с закрытыми глазами, без перспектив, без понимания общественных реальностей, они облегчают консерваторам возможность нанести движению удар на следующем, более высоком этапе. Такой вариант заключал бы в себе временное более или менее серьезное поражение рабочего класса, но не имел бы, конечно, ничего общего с мирным парламентским путем, который мнится соглашателям. Наоборот, такого рода поражение подготовило бы возобновление классовой борьбы на следующем этапе, в более решительных революционных формах и, следовательно, под новым руководством.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если бы после ближайших выборов ни одна из партий не имела большинства, парламент впал бы в прострацию. Повторение рабоче-либеральной коалиции вряд ли могло бы иметь место после проделанного опыта и притом в обстановке новых более обостренных междуклассовых и междупартийных отношений. Более вероятным явилось бы консервативно-либеральное правительство. Но это по существу совпало бы с первым только что рассмотренным вариантом консервативного большинства. В случае же недостижения соглашения единственным парламентским выходом был бы пересмотр избирательной системы. Вопрос об округах, о перебаллотировках и пр. стал бы вопросом непосредственной борьбы двух главных партий за власть. Способен ли был бы парламент, разделенный между партиями, из которых ни одна не в силах взять власть, провести новый избирательный закон? Более, чем сомнительно. Для этого, во всяком случае, потребовалось бы могущественное давление извне. Слабость парламента без обеспеченного большинства создавала бы благоприятную обстановку для такого давления. Но это опять-таки открывает революционную перспективу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако, этот промежуточный вариант не имеет для нас самостоятельного значения, так как очевидно, что неустойчивое парламентское положение должно разрешиться в ту или в другую сторону, т.е. привести либо к консервативному, либо к рабочему правительству. Первый случай мы рассмотрели. Что же касается второго случая, то он именно и представляет для нас, с точки зрения занимающей нас темы, основной интерес. Вопрос стоит, следовательно, так: можно ли допустить, что рабочая партия, обеспечив себе на выборах абсолютное парламентское большинство и выдвинув свое правительство, проведет мирным путем национализацию важнейших отраслей промышленности и разовьет социалистическое строительство в рамках и методами нынешней парламентской системы?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чтобы не усложнять сразу вопрос, допустим, что либерально-соглашательская группировка Макдональда удержит еще и во время ближайших выборов официальное руководство партией в своих руках, так что победа рабочей партии приведет к созданию правительства Макдональда. Оно уже не будет, однако, простым повторением первого опыта: во-первых, потому, что будет иметь за собой, по нашему предположению, самостоятельное большинство; во-вторых, между-партийные отношения неизбежно должны в ближайший период обостриться, особенно в случае победы рабочей партии. Сейчас, когда консерваторы имеют в своих руках твердое большинство, они склонны с покровительственной снисходительностью третировать Макдональда, Томаса и компанию. Но так как консерваторы сделаны из более серьезного материала, чем горе-социалисты, то оставшись в меньшинстве, консерваторы немедленно покажут когти и зубы. Можно поэтому не сомневаться, что если бы консерваторам не удалось теми или иными парламентскими и вне-парламентскими методами помешать созданию рабочей партией самостоятельного правительства, то и в этом, наиболее, казалось бы, благоприятном с точки зрения мирного развития, случае оставшиеся в меньшинстве консерваторы сделают все, что от них зависит, чтобы при помощи чиновничества, судов, военщины, палаты лордов и двора саботировать все мероприятия рабочего правительства. Перед консерваторами, как и перед остатками либералов, будет стоять задача скомпрометировать во что бы то ни стало первое самостоятельное правительство рабочего класса. Здесь ведь вопрос идет о жизни и смерти. Это совсем не то, что старая борьба между либералами и консерваторами, когда разногласия не выходили из рамок «семьи» имущих классов. Сколько-нибудь серьезные реформы рабочего правительства в области налогов, национализации и подлинной демократизации управления вызвали бы могущественный прилив энтузиазма трудящихся масс, и, так как аппетит приходит во время еды, – то успешные умеренные реформы толкали бы неизбежно на путь все более радикальных реформ. Другими словами, каждый лишний день отдалял бы для консерваторов возможность возвращения к власти. Консерваторы не могли бы не отдавать себе совершенно ясный отчет в том, что дело идет не об очередной смене правительства, а о начале социалистической революции парламентским путем. Ресурсы государственной обструкции, законодательного и административного саботажа, в руках имущих классов очень велики, ибо, каково бы ни было парламентское большинство, весь государственный аппарат, сверху донизу, неразрывно связан с буржуазией. Ей же принадлежат: вся пресса, важнейшие органы местного самоуправления, университеты, школы, церковь, бесчисленные клубы и вообще добровольные союзы. В её руках банки и вся система общественного кредита, наконец, аппарат транспорта и торговли, так что от крупных капиталистических объединений зависит повседневное питание Лондона, включая и рабочее правительство. Совершенно очевидно, что все эти гигантские средства будут приведены в движение с неистовой силой для того, чтобы затормозить деятельность рабочего правительства, парализовать его усилия, запугать его, внести раскол в его парламентское большинство, наконец, вызвать финансовую панику, продовольственные затруднения, локауты, терроризовать верхи рабочих организаций и обессилить пролетариат. Только последний глупец может не понимать того, что буржуазия приведет в движение небо, землю и преисподнюю в случае действительного прихода к власти рабочего правительства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нынешний так называемый английский фашизм пока еще имеет скорее интерес курьеза, но этот курьез все же симптоматичен. Консерваторы сегодня еще слишком прочно сидят в седле, чтобы нуждаться в помощи фашистов. Но обострение между-партийных отношений, рост настойчивости и наступательности рабочих масс и перспектива победы рабочей партии неизбежно вызовут развитие фашистских тенденций на правом крыле консерваторов. В стране, которая стала за эти годы беднее, где положение мелкой и средней буржуазии крайне ухудшилось и где имеется хроническая безработица, не будет недостатка в элементах для создания фашистских отрядов. Можно поэтому не сомневаться, что к моменту избирательной победы рабочей партии консерваторы будут иметь за собой не только официальный государственный аппарат, но и неофициальные банды фашизма. Они начнут свою провокационную и кровавую работу прежде еще, чем парламент успеет приступить к первому чтению билля о национализации угольных шахт. Что останется делать рабочему правительству? Либо позорно капитулировать, либо подавить сопротивление. Это последнее решение окажется, однако, совсем не таким простым. Опыт Ирландии свидетельствует, что для подавления такого рода сопротивления необходима серьезная материальная сила и крепкий государственный аппарат. Ни того, ни другого у рабочего правительства не окажется. Полиция, суды, армия, милиция будут на стороне дезорганизаторов, саботажников, фашистов. Придется громить чиновничий аппарат, заменяя реакционеров членами рабочей партии. Другого пути не будет. Но совершенно очевидно, что такие крутые, хотя и вполне «законные» государственные меры, чрезвычайно обострят легальное и нелегальное сопротивление объединенной буржуазной реакции. Другими словами: это и есть путь гражданской войны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но может быть рабочая партия, став у власти, подойдет к делу так осторожно, так тактично, так умело, что буржуазия – как бы это сказать? – не почувствует потребности в активном сопротивлении? Такое предположение само по себе, конечно, смехотворно. Тем не менее, нужно признать, такова именно основная надежда Макдональда и К&#186;. Когда нынешний горе-лидер независимцев говорит, что рабочая партия будет проводить только такие реформы, осуществимость которых «научно» доказана («науку» Макдональда мы уже знаем), то он хочет сказать, что рабочее правительство будет вопросительно заглядывать в глаза буржуазии перед каждым своим реформаторским шагом. Конечно, если бы все зависело от доброй воли Макдональда и его «научно» обоснованных реформ, то дело никогда не дошло бы до гражданской войны – за отсутствием к этому у буржуазии каких бы то ни было оснований. Если бы второе правительство Макдональда было, как первое, то незачем было бы поднимать самый вопрос об осуществимости социализма парламентским путем, ибо бюджет Сити не имеет ничего общего с бюджетом социализма. Однако же, политика рабочего правительства, даже если оно сохранит прежний состав, должна будет потерпеть кое-какие изменения. Смешно думать, что та могущественная рабочая волна, которая поднимет Макдональда к власти, сейчас же после этого почтительно отхлынет назад. Нет, требовательность рабочего класса чрезвычайно возрастет. Тут уж ссылкам на зависимость от либеральных голосов не будет места. Сопротивление консерваторов, палаты лордов, бюрократии, монархии будет удваивать энергию, нетерпение, возмущение рабочих. Клевета и травля капиталистической печати будут подстегивать их вперед. Если бы их собственное правительство обнаружило в этих условиях даже самую неподдельную энергию, оно все равно казалось бы рабочим массам слишком вялым. Но ждать от Макдональда, Клайнса [40 - Клайнс, Джон. Роберт – один из правых вождей английской рабочей партии и член её Исполкома. Был продовольственным контролером в либерально-консервативном правительстве Ллойд-Джорджа в 1918 году. В кабинете Макдональда был министром (лордом-хранителем печати), в связи с чем, по английскому закону, был произведен в пэры. Во внешней политике – сторонник Лиги Наций и пацифист. В настоящее время Клайнс член парламента и председатель Федерации Неквалифицированных Рабочих. – Ред.] и Сноудена революционной энергии можно с таким же, примерно, основанием, как ждать аромата от прелой свеклы. Между революционным натиском масс и неистовым сопротивлением буржуазии правительство Макдональда будет метаться из стороны в сторону, раздражая одних, не удовлетворяя других, провоцируя своей вялостью буржуазию, усугубляя революционное нетерпение рабочих, разжигая гражданскую войну и стремясь, в то же время, лишить её необходимого руководства на стороне пролетариата. Тем временем будет неизбежно крепнуть революционное крыло, будут подниматься наверх более дальнозоркие, решительные и революционные элементы рабочего класса. На этом пути правительство Макдональда, раньше или позже, в зависимости от соотношения сил вне парламента, должно будет уступить свое место либо консервативному правительству, с фашистскими, а не соглашательскими тенденциями, либо революционному правительству, действительно способному довести дело до конца. И, в том и в другом случае неизбежен новый взрыв гражданской войны, острое столкновение между классами по всей линии. В случае победы консерваторов – беспощадный разгром рабочих организаций; в случае победы пролетариата – сокрушение сопротивления эксплуататоров мерами революционной диктатуры. Это вам не нравится, милорды? Ничего не можем поделать. Основные пружины движения от нас так же мало зависят, как и от вас. Мы ничего не «декретируем». Мы только анализируем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Среди «левых» полу-сторонников, полу-противников Макдональда, стоящих, как и он, на демократической позиции, найдутся такие, которые, вероятно, скажут: разумеется, если буржуазные классы попытаются оказать сопротивление демократически избранному рабочему правительству, это последнее не остановится перед методами самого сурового принуждения, но это будет не классовая диктатура, а власть демократического государства, которое… и пр., и пр. Поднимать спор в этой плоскости почти бесполезно. Думать, в самом деле, что судьба общества может определяться тем, избрано ли в парламент 307 рабочих депутатов, т.е. меньшинство, или 308 – т.е. большинство, а не от фактического соотношения сил в момент острого столкновения классов по основным вопросам их существования, – думать так значило бы находиться в полном плену у фетишизма парламентской арифметики. А как быть, – спросим мы, – если консерваторы, перед лицом нарастающего революционного прилива и опасности рабочего правительства, не только откажутся демократизировать избирательную систему, но, наоборот, введут в неё новые ограничения? Невероятно! – возразит иной простофиля, не понимающий, что там, где дело идет о жизни и смерти классов, все вероятно. Да уже и сейчас в Англии идет на верхах большая подготовительная возня вокруг реорганизации и усиления палаты лордов. По этому поводу Макдональд заявил недавно, что он может понять заботы иных консервативных лордов, но «почему либералы должны стремиться к тому же, вот чего я не могу понять». Мудрец не может понять, почему либералы укрепляют вторую линию окопов против наступления рабочего класса. Он не понимает этого потому, что он сам либерал, только глубоко провинциальный, маленький, ограниченный. Он не понимает, что у буржуазии серьезные намерения, что она готовится к смертельной борьбе, что в этой борьбе займут видное место и корона и палата лордов. Урезав права палаты общин, т.е. совершив легальный государственный переворот, консерваторы окажутся, несмотря на все трудности этого предприятия, все же в более выгодном положении, чем если бы им пришлось организовать сопротивление против успевшего укрепиться рабочего правительства. – Ну, в таком случае, разумеется, – воскликнет иной «левый» краснобай, – мы призовем массу к сопротивлению. Т.е. к революционному насилию? Выходит, стало-быть, что революционное насилие не только допустимо, но и неизбежно в том случае, когда консерваторы совершают легальнейшим парламентским путем превентивный государственный переворот? Не проще ли в таком случае сказать, что революционное насилие целесообразно там и тогда, где и когда оно усиливает позиции пролетариата, ослабляет или отбрасывает врага, ускоряет социалистическое развитие общества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако, героические обещания оказать молниеносное сопротивление в случае, если консерваторы «посмеют» и пр., не стоят выеденного яйца. Нельзя убаюкивать массы изо дня в день болтовней о мирном, безболезненном, легальном, парламентском, демократическом переходе к социализму, а затем, при первом полученном по носу серьезном щелчке, призвать массы к вооруженному отпору. Это вернейший путь облегчить реакции разгром пролетариата. Чтобы оказаться способными к революционному отпору, массы должны быть идейно, организационно и материально подготовлены к нему. Они должны понимать неизбежность обострения классовой борьбы и превращения её на известном этапе в гражданскую войну. К этой перспективе должно быть приурочено политическое воспитание рабочего класса и подбор руководящего персонала. Нужно изо дня в день бороться против соглашательских иллюзий, т.е. объявить макдональдовщине войну не на жизнь, а на смерть. Так и только так стоит сейчас вопрос.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отвлекаясь от ряда конкретных условий, можно, пожалуй, сказать, что у Макдональда был в прошлом шанс чрезвычайно облегчить переход к социализму, сведя к минимуму потрясения гражданской войны. Это было во время первого пришествия к власти рабочей партии. Если бы Макдональд сразу поставил парламент лицом к лицу перед решительной программой (ликвидация монархии и палаты лордов, высокий налог на капитал, национализация важнейших средств производства и пр.) и, распустив парламент, апеллировал бы с революционной решимостью к стране, он мог бы надеяться застигнуть имущие классы до известной степени врасплох, не дать им собраться с силой, сокрушить их напором рабочих масс, захватить и обновить государственный аппарат прежде, чем успел бы сложиться британский фашизм, и таким образом провести революцию через ворота парламента, «легализовать» её и твердой рукой довести до полной победы. Но совершенно очевидно, что такая возможность является чисто теоретической. Для этого нужна была бы другая партия, с другими вождями, а это в свою очередь предполагало бы какую-то другую обстановку. Если мы строим эту теоретическую возможность по отношению к прошлому, то лишь для того, чтобы тем ярче обнаружить её невозможность в будущем. Первый опыт рабочего правительства, при всей своей трусливой бездарности, явился, однако, важным историческим предостережением для господствующих классов. Их уже нельзя будет застигнуть врасплох, они теперь с удесятеренной зоркостью следят за жизнью рабочего класса, за всеми происходящими в нем процессами. «Мы ни в каком случае не будем стрелять первыми», заявил как будто совершенно неожиданно гуманнейший, благочестивейший, христианнейший Болдуин, в своей парламентской речи 5 марта. И на скамьях рабочей фракции нашлись дураки, которые аплодировали этим словам. Болдуин-то не сомневается ни на минуту, что стрелять придется. Он хочет лишь в предстоящей гражданской войне заранее свалить ответственность, по крайней мере в глазах промежуточных классов, на врага, т.е. на рабочих. Совершенно таким же образом дипломатия каждой страны на случай будущей войны заранее стремится перенести виновность на противную сторону. Конечно, и пролетарская партия заинтересована в том, чтобы отбросить ответственность за гражданскую войну на капиталистические верхи, и, в конце концов, у рабочей партии есть и будет для этого гораздо больше политических и моральных оснований. Можно допустить, что покушение консерваторов на палату общин было бы одним из «благородных» мотивов для агитации, но это, в конце концов, обстоятельство третьего и пятого порядка. Мы здесь рассматриваем не вопрос о поводах к революционному столкновению, а вопрос о мерах овладения государством в целях перехода к социализму. Парламент ни в малейшей степени не обеспечивает мирного перехода: революционное насилие класса необходимо и неизбежно. К нему нужно готовиться и готовить. Нужно революционно воспитывать массы и закалять их. Первым условием этого является непримиримая борьба с растлевающим духом макдональдовщины.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;25 марта комиссия палаты лордов постановила в торжественной форме, что звание герцога Сомерсетского должно перейти к некоему мистеру Сеймуру, который тем самым получает отныне право законодательствовать в палате лордов, причем это решение в пользу Сеймура зависело от разрешения другого предварительного обстоятельства: когда в 1787 г. некий полковник Сеймур женился, чтобы через несколько поколений дать Британии нового лорда, был ли в это время жив или умер в Калькутте первый муж его жены? Вопрос, как видим, исключительной важности для судеб английской демократии. В том же № «Дэйли Геральд», где рассказывается этот поучительный эпизод о первом муже жены пращура законодателя Сеймура, редакция защищается от обвинений в желании завести в Англии советские порядки: нет, нет, мы только за торговлю с Советами, но ни в каком случае не за советский режим в Англии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А что же плохого было бы – позволяем мы себе спросить – в советских порядках, примененных к английской технике, к английской индустрии, к культурным навыкам английского рабочего класса? Пусть «Дэйли Геральд» пораздумает, какие последствия вытекли бы из введения советского режима в Великобритании. Во-первых, была бы отменена королевская власть, и мистрис Сноуден была бы избавлена от необходимости скорбеть о непосильном труде членов королевской семьи. Во-вторых, была бы отменена палата лордов, в которой законодательствуют господа Сеймуры в силу мандата, данного им своевременно умершим первым мужем их прапрабабушки в Калькутте. В-третьих, был бы ликвидирован нынешний парламент, о лживости и бессилии которого даже «Дэйли Геральд» пишет чуть не каждый день. Земельный паразитизм лэнд-лордов был бы уничтожен навсегда. Основные отрасли промышленности перешли бы в руки рабочего класса, составляющего в Англии подавляющее большинство народа. Могущественные аппараты консервативных и либеральных газет и издательств могли бы быть использованы для просвещения рабочего класса. «Дайте мне диктатуру над Флит Стрит (газетная улица Лондона) только на месяц и я уничтожу гипноз!» – воскликнул Роберт Вильямс [41 - Вильямс, Роберт – видный деятель английских трэд-юнионов. Член Независимой Рабочей партии. Бывший генеральный секретарь английского профсоюза транспортников. Примыкал к левым вождям английских трэд-юнионов, вошел было даже в коммунистическую партию, но в 1921 г. был исключен из неё за свое поведение в «черную пятницу», когда вследствие предательства профсоюзных вождей была проиграна забастовка углекопов. Впоследствии Вильямс переметнулся еще более вправо и сейчас является злейшим врагом коммунизма. – Ред.] в 1920 г. Сам Вильямс переметнулся, но Флит Стрит по-прежнему ждет пролетарской руки… Рабочие выбирали бы своих представителей не в рамках тех обманных избирательных округов, на которые разбита ныне Англия, а по заводам и фабрикам. Советы рабочих депутатов обновили бы правительственный аппарат снизу доверху. Привилегии рождения и богатства исчезли бы вместе с фальсифицированной демократией, состоящей на содержании у банков. Воцарилась бы настоящая рабочая демократия, сочетающая управление хозяйством с политическим управлением страной. Такое правительство, в первый раз в истории Англии действительно опирающееся на народ, установило бы свободные, равноправные и братские отношения с Индией, Египтом и др. нынешними колониями. Оно заключило бы немедленно могущественный политический и военный союз с рабочей и крестьянской Россией. Такой союз был бы рассчитан на многие годы вперед. Хозяйственные планы обеих стран были в соответственных своих частях согласованы на ряд лет. Обмен благ, продуктов и услуг между этими двумя дополняющими друг друга странами поднял бы на небывалую высоту материальное и духовное благосостояние трудящихся масс как Англии, так и России. Неужели это было бы так плохо? И почему нужно оправдываться от обвинений в стремлении ввести в Англии советский порядок? Терроризируя общественное мнение рабочих, буржуазия хочет внушить им спасительный страх перед покушением на нынешний британский режим, а рабочая печать вместо того, чтобы беспощадно разоблачать политику реакционного гипноза, трусливо подлаживается к ней и тем поддерживает её. Это и есть макдональдовщина.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Английские, как и континентальные, оппортунисты не раз говорили, будто большевики пришли к диктатуре лишь логикой своего положения и наперекор всем своим принципам. С этой стороны было бы в высшей степени поучительно рассмотреть эволюцию марксистской и вообще революционной мысли в вопросе о демократии. Здесь мы вынуждены ограничиться лишь двумя беглыми свидетельствами. Еще в 1887 году Лафарг [42 - Лафарг, Поль (1842–1911) – выдающийся французский социалист зять Карла Маркса. Под влиянием личного знакомства с Марксом Лафарг стал горячим приверженцем научного социализма. Лафарг принимал активное участие в деятельности Парижской Коммуны; в провинции (Бордо) он пытался вызвать движение в пользу Коммуны, но, потерпев неудачу, был вынужден бежать в Испанию. В Испании, а затем в Португалии, Лафарг играл видную роль в рабочем движении, организовывая секции Интернационала и ведя борьбу с бакунинским (анархистским) влиянием. Лафарг принимал деятельное участие в работах Гаагского конгресса I Интернационала в 1872 году. Вернувшись в Париж в 1880 году, он становится вождем и признанным теоретиком французской социалистической партии и ведет упорную борьбу со всевозможными извращениями марксизма. Перу Лафарга принадлежит ряд выдающихся научных трудов и брошюр; некоторые из них, напр., «Эволюция собственности» и «Исторический детерминизм К. Маркса», переведены на все европейские языки. В глубокой старости, сознавая свою непригодность к дальнейшей активной работе, Лафарг вместе со своей женой Лаурой покончил жизнь самоубийством. – Ред.], ближайший ученик Маркса, связанный с ним тесными личными узами, такими чертами рисовал общий ход революции во Франции:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Рабочий класс будет господствовать, – писал он, – в промышленных городах, которые все станут революционными центрами и образуют федерацию, чтобы привлечь деревню на сторону революции и преодолеть то сопротивление, которое будет организовано в таких торговых и приморских городах, как Гавр, Бордо, Марсель и т. д. В промышленных городах социалисты должны будут захватить власть в местных учреждениях, вооружить рабочих и организовать их по-военному; у кого оружие, у того и хлеб, – говорил Бланки. Они отворят двери тюрем, чтобы выпустить мелких воришек и держать под замком таких крупных воров, как банкиры, капиталисты, крупные промышленники, крупные собственники и т. д. Им ничего худого не сделают, но их будут считать заложниками, ответственными за хорошее поведение их класса. Революционная власть сформируется путем простого захвата, и лишь тогда, когда новая власть вполне овладеет положением, социалисты обратятся за утверждением своих действий к голосованию, которое называется всеобщим. Буржуа так долго не допускали к избирательным урнам неимущие классы, что они не должны слишком удивляться, если все бывшие капиталисты будут лишены избирательных прав до тех пор, пока не восторжествует революционная партия» (П. Лафарг, Сочинения, том I, стр. 330).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Судьба революции решается для Лафарга не апелляцией к какому-либо учредительному собранию, а революционной организацией масс в процессе борьбы с врагом:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Когда будут установлены местные революционные учреждения, последние должны будут организовать путем делегаций или иначе центральную власть, на которую будет возложена обязанность принимать общие меры в интересах революции и воспрепятствовать формированию реакционной партии» (П. Лафарг, Сочинения, том I, стр. 330).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Разумеется, в этих строках нет еще сколько-нибудь оформленной характеристики советской системы, которая вообще есть не априорный принцип, а вывод из революционного опыта. Однако, построение центральной революционной власти путем делегирования от местных революционных органов, ведущих борьбу с реакцией, чрезвычайно приближается по идее к советской системе. И уже во всяком случае, что касается формальной демократии, то отношение к ней Лафарга охарактеризовано с замечательной ясностью. Власть рабочий класс может получить только путем революционного захвата. «Голосование, которое называется «всеобщим», – иронически выражается Лафарг, – сможет быть введено лишь после того, как пролетариат овладеет аппаратом государства». Но и тогда буржуа должны быть лишены избирательных прав, а крупные капиталисты должны быть переведены на положение заложников. Кто представляет себе сколько-нибудь ясно характер отношений Лафарга к Марксу, для того совершенно несомненно, что Лафарг развивал свои соображения о диктатуре пролетариата на основании неоднократных бесед с Марксом. Если сам Маркс не останавливался подробно на разъяснении этих вопросов, то лишь потому, разумеется, что характер революционной диктатуры класса считался им само собой разумеющимся. Во всяком случае, то, что сказано на этот счет у Маркса, и не только в 1848–1849 гг., а в 1871 г. по поводу Парижской Коммуны, не оставляет никакого сомнения в том, что Лафарг лишь развивает мысли Маркса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако, не только Лафарг стоял за классовую диктатуру в противовес демократии. Эта идея выдвигалась с достаточной определенностью уже во время чартизма. В органе «Poor Man’s Guardian», по поводу намечавшегося расширения избирательного права, выдвигалась следующая «единственно правильная реформа: только люди, производящие хозяйственные блага, должны иметь право издавать законы» (приведено в книге Бера, «История социализма в Англии», стр. 324). В том и состоит значение чартизма, что вся последующая история классовой борьбы как бы конспективно предвосхищена в этом десятилетии. После того движение во многих отношениях вернулось вспять. Оно расширяло свою базу, оно набиралось опыта. На новой, более высокой основе оно вернется неизбежно ко многим идеям и методам чартизма.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;VI. Две традиции: революция XVII века и чартизм<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Редактор «Дэйли Геральд» выражал недавно свое сомнение относительно того, может ли Оливер Кромвель быть назван «пионером рабочего движения». Один из сотрудников газеты, поддерживая сомнение редактора, сослался на суровую расправу, учиненную Кромвелем над левеллерами, тогдашней сектой уравнителей (коммунистов). Эти размышления и справки крайне характерны для исторического мышления руководителей рабочей партии. Что Оливер Кромвель был пионером буржуазного общества, а не социалистического, – на доказательство этого, казалось бы, не нужно тратить и двух слов. Этот великий революционный буржуа был против всеобщего избирательного права, ибо видел в нем опасность для частной собственности. Отсюда, к слову сказать, г.г. Веббы делают вывод о «несовместимости» демократии с капитализмом, закрывая глаза на то, что капитализм научился как нельзя лучше уживаться с демократией и владеть инструментом всеобщего избирательного права так же, как инструментом биржи [43 - Любопытно, что два столетия спустя, именно в 1842 году, историк Маколей, в качестве члена парламента, совершенно по тем же причинам, что и Кромвель, протестовал против всеобщей подачи голосов. – Л.Т.]. Тем не менее, английские рабочие могут у Кромвеля научиться несравненно большему, чем у Макдональда, Сноудена, Вебба и прочей соглашательской братии. Кромвель был большим революционером своего времени и умел, ни перед чем не останавливаясь, отстаивать интересы нового, буржуазного общественного строя против старого, аристократического. Этому у него надо учиться, и в этом смысле мертвый лев XVII века бесконечно выше многих живых собак.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вслед за теми живыми не-львами, которые пишут передовицы в «Манчестер Гардиан» и других либеральных органах, лидеры рабочей партии обычно противопоставляют демократию всяким деспотическим правительствам, будь то «диктатура Ленина» или «диктатура Муссолини». Ни в чем историческое бессмыслие этих господ не выражается ярче, как в этом сопоставлении. Не потому, чтобы мы склонны были задним числом отрицать «диктатуру Ленина» – по фактическому влиянию на весь ход дел в огромном государстве его власть была исключительной. Но разве можно говорить о диктатуре, минуя её общественно-историческое содержание? История знала диктатуру Кромвеля, диктатуру Робеспьера, диктатуру Аракчеева, диктатуру Наполеона I, диктатуру Муссолини. С болваном, который Робеспьера и Аракчеева ставит на одну доску, вообще разговаривать не о чем. Разные классы в разных условиях и для разных задач оказываются вынужденными, в известные и притом наиболее острые и ответственные периоды своей истории, присваивать исключительную силу и власть таким вождям своим, которые наиболее ярко и полно для данной эпохи проводят их основные интересы. Когда речь идет о диктатуре, нужно первым делом выяснить, какие интересы каких именно классов через эту диктатуру находят свое историческое выражение. Оливер Кромвель для одной эпохи, Робеспьер для другой выражали исторически прогрессивные тенденции развития буржуазного общества. Вильям Питт, тоже весьма близкий к личной диктатуре, защищал интересы монархии, привилегированных классов, буржуазных верхов против революции мелкой буржуазии, нашедшей свое высшее выражение в диктатуре Робеспьера. Либеральные пошляки говорят обыкновенно, что они против диктатуры слева, как и справа, хотя на практике не упускают ни одного случая поддержать диктатуру справа. Для нас же вопрос разрешается тем, что одна диктатура движет общество вперед, другая стаскивает его назад. Диктатура Муссолини есть диктатура преждевременно сгнившей, бессильной, насквозь зараженной итальянской буржуазии: это диктатура с провалившимся носом. «Диктатура Ленина» выражает могущественный напор нового исторического класса и его сверхчеловеческую борьбу со всеми силами старого общества. Если с кем сопоставлять Ленина, то не с Бонапартом и тем более не с Муссолини, а с Кромвелем и Робеспьером. Можно с известным правом сказать, что Ленин – это пролетарский Кромвель XX века. Такое определение будет в то же время величайшей апологией мелко-буржуазного Кромвеля XVII века.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Французская буржуазия, фальсифицировав великую революцию, усыновила её и, разменяв на мелкую монету, пустила в повседневный оборот. Английская буржуазия стерла самую память о революции XVII века, растворив все свое прошлое в «постепенности». Передовые английские рабочие должны открыть британскую революцию и найти в ней под церковной шелухой могущественную борьбу общественных сил. Кромвель ни в каком случае не был «пионером труда». Но в драме XVII века английский пролетариат может найти великие прецеденты революционного действия. Это тоже национальная традиция, но вполне законная и вполне уместная в арсенале рабочего класса. Другую великую национальную традицию пролетарское движение имеет в чартизме. Знакомство с обеими этими эпохами необходимо каждому сознательному английскому рабочему. Уяснение исторического смысла революции XVII века и революционного содержания чартизма является одной из важнейших обязанностей английских марксистов.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Изучать революционную эпоху в развитии Англии, длившуюся, примерно, от вынужденного созыва парламента Карлом Стюартом до смерти Оливера Кромвеля, нужно прежде всего для того, чтобы понять место парламентаризма и вообще «права» в живой, а не воображаемой истории. «Великий» национальный историк Маколей опошляет социальную драму XVII столетия, прикрывая внутреннюю борьбу сил общими местами, иногда интересными, но всегда поверхностными. Глубже подходит к событиям французский консерватор Гизо [44 - Гизо (1787–1874) – французский историк и политический деятель. Лидер группы так-называемых «доктринеров», сторонников английской конституционно-монархической системы. После июльской революции 1830 года, передавшей власть в руки финансовой буржуазии, Гизо как один из её идеологов временно управляет министерством народного просвещения, а затем входит в правительство в качестве министра внутренних дел. Гизо был сторонником избирательного ценза, по которому избирательными правами из всего населения Франции пользовалось только около 200.000 человек. После образования либерального министерства банкира Лафитта он вышел в отставку. В 1832 году Гизо, вместе с Тьером и Брольи, образовал реакционное министерство под президентством маршала Сульта, заняв в нем пост министра народного просвещения. В 1837 году он вошел в правое министерство Моле, но через год вышел в отставку, так как находил политику Моле недостаточно консервативной. В 1839 году Гизо назначается послом в Лондон а в 1840 году он – министр иностранных дел во вновь образовавшемся реакционном министерстве Сульта. На этих дипломатических постах он ведет энергичную борьбу против революционного движения в европейских странах, пытаясь объединить на этой почве реакционные правительства Франции и Австрии. В 1847 году Гизо становится во главе последнего монархического министерства при Луи Филиппе. Тотчас же после революции 1848 г. Гизо бежит в Англию, и с этих пор его политическое влияние падает. В своих многочисленных исторических работах Гизо впервые проводит точку зрения классовой борьбы, в которой он видит скрытую пружину всего исторического процесса. В то время такой взгляд, хотя и не проведенный вполне последовательно до конца, все же был крупным шагом вперед в развитии исторической науки. – Ред.]. Во всяком случае, чье бы изложение ни взять, человек, который умеет читать, и под историческими тенями способен открывать живые реальные тела, классы, фракции, именно на опыте английской революции убедится в том, насколько служебную, подчиненную и условную роль играет право в механике общественной борьбы, особенно в революционную эпоху, т.е. когда на первое место выступают основные интересы основных классов общества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы видим в Англии в 40-х годах XVII столетия парламент, основанный на самом причудливом избирательном праве, и в то же время считавшийся представительством народа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нижняя палата представляла нацию, представляя буржуазию и тем самым – национальные богатства. В царствование Карла I было не без изумления установлено, что палата депутатов втрое богаче палаты лордов. Король то разгоняет этот парламент, то созывает его снова под давлением финансовой нужды. Парламент создает для своей защиты армию. Армия постепенно сосредоточивает в себе все наиболее активные, мужественные, решительные элементы. Именно вследствие этого парламент капитулирует перед армией. Мы говорим: вследствие этого. Этим мы хотим сказать, что парламент капитулирует не просто перед вооруженной силой (перед армией короля он не капитулировал), – но перед пуританской армией Кромвеля, которая смелее, решительнее и последовательнее, чем парламент, выражала потребности революции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сторонники епископальной или англиканской, полукатолической церкви были партией двора, дворянства и, разумеется, высшего духовенства. Пресвитериане были партией буржуазии, партией богатства и просвещения. Индепенденты и особенно пуритане были партией мелкой буржуазии и мелкого самостоятельного землевладения. Левеллеры были зарождавшейся партией левого крыла буржуазии, плебса. Под оболочкой церковных споров, под формой борьбы за религиозное устройство церкви шло общественное самоопределение классов, их перегруппировка на новых, буржуазных началах. В политике пресвитерианская партия стояла за ограниченную монархию, индепенденты, которые назывались тогда коренными реформаторами (root and branch men) или на языке нашего времени – радикалами, стояли за республику. Половинчатость пресвитериан вполне отвечала, противоречивым интересам буржуазии – между дворянством и плебсом. Партия индепендентов, смевшая, доводить идеи и лозунги до конца, естественно вытеснила пресвитериан в среде пробужденных мелко-буржуазных масс города и деревни, составляющих главную силу революции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;События развертывались эмпирически. Борясь за власть и имущественные интересы, и та и другая сторона прятались под сень законности. Об этом очень недурно говорит Гизо:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Тогда началась у него (Карла I) с парламентом борьба, до того времени беспримерная в Европе… Сношения продолжались; но уже ни та, ни другая сторона не возлагали на них никаких надежд и даже не брали на себя труда предлагать какие-либо условия. В своих посланиях и декларациях обе стороны обращались уже не друг к другу, а к целой нации, к общественному мнению; от этой новой силы, казалось, обе они ожидали для себя могущества и успехов. Происхождение и объем королевской власти, привилегии палат, пределы обязанностей подданных, милиция, петиции, порядок должностей стали предметом официального спора, в котором главные основания общественного порядка, разнообразный характер правления, первобытные права свободы, история, законы, обычаи Англии – все это приводилось, объяснялось, толковалось. В течение нескольких месяцев стояли, так сказать, на меже между прениями обеих партий в палатах и между вооруженным столкновением их на поле сражения, сдерживали поток событий, употребляли все усилия, чтоб придать тому или другому делу характер законности и таким образом приобресть свободное содействие народа… Когда наступила минута обнажить меч, все изумились и пришли в смущение… Теперь уже обе стороны обвиняли друг друга в незаконности и в новаторстве, и притом обе с одинаковой справедливостью, потому что одна нарушила древние права народа и не хотела отказаться от принципов самовластия; другая требовала, в силу неустановившихся еще начал, дотоле неизвестных льгот и власти» («История Карла I», изд. 1859, СПБ, стр. 170–171).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По мере того, как разыгрывалась гражданская война, наиболее активные роялисты покидали вестминстерскую палату общин и палату лордов и перебегали в Йорк, в штаб-квартиру Карла: парламент раскалывался, как во все большие революционные эпохи. Оказывается ли в том или в другом случае «законное» большинство на стороне революции или на стороне реакции, это в подобных положениях не решает вопроса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В известный момент политической истории судьба «демократии» зависела не от парламента, а – как это ни ужасно для золотушных пацифистов! – от кавалерии. В первый период борьбы королевская кавалерия, самая значительная в то время часть войска, наводила ужас на конницу парламента. Замечательно, что такое же явление мы встречаем и в позднейших революциях, особенно во время гражданской войны в С.А.С.Ш., где конница южан имела в первый период неоспоримый перевес над конницей северян, и, наконец, в нашей революции, в первый период которой белогвардейские кавалеристы нанесли нам ряд жестоких ударов, прежде чем научили рабочих крепко сидеть в седле. По своему происхождению, конница – наиболее дворянский род войск. Королевская кавалерия была куда сплоченнее и решительнее парламентских всадников, наспех набранных с бору да с сосенки. Конница южно-американских штатов была, так сказать, прирожденным родом войск плантатора-степняка, тогда как торгово-промышленному Северу приходилось только приучаться к лошади. Наконец, у нас основным очагом конницы был степной юго-восток, казачья Вандея. Кромвель очень скоро понял, что судьба его класса решается конницей. Он сказал Гемпдену [45 - Гемпден, Джон (Hampden, John. 1595–1643) – один из вождей умеренной оппозиции в Коротком и Долгом парламентах, накануне великой английской революции. Особенную популярность Гемпден приобрел среди средней торговой буржуазии благодаря тому, что несколько раз упорно отказывался уплачивать в королевскую казну налоги и сборы. Во время борьбы Долгого парламента с королем Карлом I, последний распорядился об аресте Гемпдена и четырех других руководителей оппозиции. Это толкнуло легального оппозиционера Гемпдена в ряды революционной парламентской армии. Организовав один из лучших полков, он вскоре был смертельно ранен в одной из битв между королевской и парламентской армиями. – Ред.]:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Я наберу людей, у которых страх божий не будет выходить из ума, которые будут действовать не бессознательно и, ручаюсь, их не разобьют» (Гизо. «История Карла I», изд. 1859, СПБ, стр. 216).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В высшей степени интересны слова, с которыми Кромвель обращался к набираемым им свободным землевладельцам и ремесленникам:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Я не хочу вас обманывать, не стану вас убеждать, как мне это приказано в инструкции, будто вы идете сражаться за короля и парламент. Какой бы враг ни стоял лицом к лицу передо мною, кто бы он ни был, я выстрелю в него из пистолета, как во всякого другого врага; если совесть запрещает вам сделать то же самое, идите служить другому» (там же, стр. 216–217).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, Кромвель строил не только армию, но и партию, – его армия была до известной степени вооруженной партией, и именно это составило её силу. В 44 году «святые» эскадроны Кромвеля одержали уже блестящую победу над королевскими всадниками и получили прозвище железных ребер. Революции всегда полезно иметь железные ребра! На этот счет английские рабочие могут многому поучиться у Кромвеля.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не лишены интереса соображения, которые высказывает об армии пуритан историк Маколей:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Армия, таким образом составленная, могла, без вреда для самой себя, пользоваться такими вольностями, которые, будучи предоставлены иным войскам, подействовали бы разрушительно на всю дисциплину. Вообще, солдаты, которые сформировались бы в политические клубы, выбирали бы депутатов и постановляли бы решения по важным государственным вопросам, скоро освободились бы от всякого контроля, перестали бы составлять армию и сделались бы наихудшим и самым опасным из сборищ. И не безопасно было бы, в наше время, терпеть в каком-нибудь полку религиозные сходки, на которых капрал, сведующий в писании, назидал бы менее даровитого полковника и увещевал бы вероотступного майора. Но таковы были разум, серьезность и самообладание воинов…, что в их лагере политическая и религиозная организации могли существовать, не нарушая организации военной. Те самые люди, которые вне службы были известны как демагоги [46 - Маколей хочет сказать: революционеры-агитаторы. – Л.Т.]и полевые проповедники, отличались стойкостью, духом порядка и беспрекословным повиновением на страже, на ученьи и на поле битвы». И далее: «В одном лишь его лагере строжайшая дисциплина встречалась рядом с самым крайним энтузиазмом. Его войска ходили в бой с точностью машин, пылая в то же время необузданнейшим фанатизмом крестоносцев» (Маколей. Полное собр. соч., том VI, стр. 120. Изд. 1861, СПБ).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Всякие исторические аналогии требуют величайшей осторожности, особенно, когда дело идет о XVII и XX столетиях; тем не менее, нельзя не поразиться некоторыми яркими чертами, сближающими быт и характер армии Кромвеля с характером Красной армии. Правда, там все было основано на вере в предопределение и на суровой религиозной морали; здесь у нас царит боевой атеизм. Но под религиозной формой пуританства шла проповедь исторической миссии нового класса, а учение о предопределении было религиозным подходом к исторической закономерности. Бойцы Кромвеля чувствовали себя в первую голову пуританами и лишь во вторую – солдатами, как наши бойцы сознают себя прежде всего революционерами и коммунистами и затем – солдатами. Но черты различия еще больше, чем черты сходства. Красная армия, созданная партией пролетариата, остается её вооруженным органом. Армия Кромвеля, совмещавшая в себе его партию, сама стала решающей силой. Мы видим, как пуританская армия начинает приспособлять парламент к себе и к революции. Армия добивается исключения из парламента одиннадцати пресвитериан, т.е. представителей правого крыла. Пресвитериане, жирондисты английской революции, пытаются поднять мятеж против парламента. Усеченный парламент ищет спасения у армии и тем все больше подчиняется ей. Под давлением армии, особенно её левого, наиболее решительного крыла, Кромвель вынужден казнить Карла I. Топор революции причудливо переплетается с псалмами. Но топор убедительнее. Затем кромвелевский полковник Прайд окружает здание парламента и силой изгоняет оттуда восемьдесят одного пресвитерианского члена. От парламента остается одно охвостье. Оно состоит из индепендентов, т.е. единомышленников Кромвеля и его армии; но именно поэтому парламент, проведший грандиозную борьбу с монархией, в момент победы перестает быть источником какой бы то ни было самостоятельной мысли и силы. Средоточием того и другого является Кромвель, непосредственно опирающийся на армию, но в последнем счете черпающий силу из смелого разрешения основных задач революции. Глупец, невежда или фабианец может видеть в Кромвеле только личную диктатуру. На самом деле здесь, в условиях глубокого социального перелома, форму личной диктатуры принимала диктатура класса, притом такого, который один только и был способен освободить ядро нации от старых уз и пут. Английский социальный кризис XVII столетия сочетает в себе черты немецкой реформации XVI столетия [47 - Немецкая реформация XVI века. – Немецкой реформации предшествовало неограниченное господство римской католической церкви, особенно сильно сказавшейся на Германии. Мощный расцвет денежного товарного хозяйства в Германии заставил римскую церковь усиленно облагать её всякими денежными поборами. Это вызвало протест со стороны ремесленников, крестьян и мелкой буржуазии, которые в связи с ростом товарного хозяйства испытывали усиленную потребность в деньгах. Целый ряд открытий и изобретений (изобретение книгопечатания, усовершенствование артиллерии, открытие Америки, развитие мореходства) положил начало широкому расцвету внешней торговли Германии и усилил торговую буржуазию. Борьба торгового капитала с феодалами могла в то время вылиться только в форму религиозного протеста. О причинах реформации Энгельс говорит следующее:«Когда Европа вышла из эпохи средневековья, её революционным элементом была восходящая буржуазия городов. Официально признанное положение, завоеванное ею внутри средневековой феодальной системы, стало слишком тесным для её дальнейшего развития. Свободное развитие буржуазии стало более несовместимым с феодальной системой, и феодальная система должна была пасть. Но великим международным центром феодальной системы была римско-католическая церковь. Несмотря на все внутренние раздоры она объединяла всю феодальную Западную Европу в одно большое политическое целое, противостоящее как греко-православному, так и магометанскому миру. Она освятила феодальный строй венцом божественной благодати. Свою собственную иерархию она устроила по феодальному образцу, да и сама она была самым крупным феодалом так как ей принадлежала, по крайней мере, третья часть всех католических земель. И прежде чем нанести удар светскому феодализму в каждой стране в отдельности, надо было разрушить центральную церковную организацию». (Энгельс «Об историческом материализме», сборн. «Исторический материализм», ГИЗ, 1924, стр. 124).Внешним поводом к реформации послужил приказ папы об отлучении монаха Мартина Лютера, выступившего в 1517 году против продажи индульгенций (грамот об отпущении грехов). Получив приказ о своем отлучении, Лютер торжественно сжег его (в 1520 г.). С этого времени имя Лютера становится олицетворением нарождающегося религиозного и политического протеста. Движение в пользу церковной реформации встретило ожесточенный отпор со стороны высшего духовенства и крупного дворянства. Оно началось в Саксонии, в июне 1521 г., и оттуда распространилось по всей Германии. В той же работе Энгельс так говорит о событиях, последовавших за началом реформации:«Ответом на призыв Лютера к бунту против церкви были два политических восстания: сперва – низшего дворянства под предводительством Франца фон-Зиккингена в 1523 году, затем – великая крестьянская война 1525 г. Оба они были подавлены, главным образом, вследствие нерешительности наиболее заинтересованной стороны – городской буржуазии; причину этой нерешительности мы здесь объяснять не будем. С этого момента борьба выродилась в нескончаемую свару отдельных князей с центральной властью императора, и в результате этой свары Германия была на целых 200 лет вычеркнута из рядов политически-активных наций Европы. Лютеранская реформация превратилась, конечно, в новую религию, и как раз в религию, пригодную для абсолютной монархии. Как только крестьяне северо-востока Германии приняли лютеранство, они из свободных людей превратились в крепостных» (стр. 125, там же).Из Германии реформация перебросилась во все европейские страны, повсюду производя коренные изменения в церковной системе и содействуя укреплению торговой буржуазии и её освобождению от пут феодализма. Немецкая реформация оказала, разумеется, сильное влияние также на великую английскую революцию, в которой чисто политические цели облекались в религиозные формы. Все основные черты реформации – религиозность, мистицизм, экзальтация – наложили свой отпечаток на английскую революцию, Основные кадры революционной армии состояли из пуритан, которые были страстными ненавистниками католической церкви. – Ред.] с чертами французской революции XVIII столетия. В самом Кромвеле Лютер подает руку Робеспьеру. Пуритане были не прочь называть своих врагов филистимлянами, но дело, тем не менее, шло о классовой борьбе. Задача Кромвеля состояла в том, чтобы нанести как можно более сокрушительный удар абсолютистской монархии, придворной знати и полукатолической церкви, приноровленной к нуждам монархии и знати. Для такого удара Кромвелю, истинному представителю нового класса, нужны силы и страсти народных масс. Под руководством Кромвеля революция приобретает весь необходимый ей размах. Поскольку она выходит, в лице левеллеров (уравнителей), за пределы потребностей обновляющегося буржуазного общества, Кромвель беспощадно расправляется с «безумцами». Победив, Кромвель начинает строить новое государственное право, сочетая библейские тексты с пиками «святых» солдат, причем, решающее слово всегда принадлежит пикам. 19 апреля 1653 года Кромвель разогнал охвостье Долгого парламента. В сознании своей исторической миссии, пуританский диктатор напутствовал изгоняемых библейскими обличениями: «Ты пьяница!» кричал он одному, «ты прелюбодей!» напоминал он другому. После этого Кромвель создает парламент из представителей богобоязненных людей, т.е. по существу классовый парламент: богобоязненным был средний класс, который при помощи строгой нравственности совершал работу накопления и с текстами священного писания на устах приступал к ограблению всего мира. Но и этот неуклюжий «Бербонский» парламент стеснял диктатора, лишая его необходимой свободы маневрирования в трудной внутренней и международной обстановке. В конце 1653 года Кромвель еще раз очищает палату общин при помощи солдат. Если охвостье «Долгого» парламента, разогнанное в апреле, было повинно в том, что уклонялось вправо, в сторону сделки с пресвитерианами, то «Бербонский» парламент склонен был в некоторых вопросах идти слишком прямолинейно по пути пуританской добродетели и тем затруднял Кромвелю установление нового общественного равновесия. Революционный реалист Кромвель строил новое общество. Парламент не есть самоцель, право не есть самоцель, и если сам Кромвель и его «святые» считали самоцелью осуществление божественных заветов, то на деле эти последние были лишь идейным материалом для постройки буржуазного общества. Разгоняя парламент за парламентом, Кромвель обнаружил так же мало преклонения перед фетишем «национального» представительства, как казнью Карла I он обнаружил недостаток почтения к монархии божией милостью. Тем не менее, именно Кромвель пролагал дорогу парламентаризму и демократии двух последовавших столетий. В отместку за то, что Кромвель казнил Карла I, Карл II вздернул на виселицу труп Кромвеля. Но восстановить до-кромвелевское общество не могла уже никакая реставрация. Работы Кромвеля не могло ликвидировать и вороватое законодательство реставрации, потому что нельзя уничтожить пером то, что написано топором. В этом обратном своем виде пословица гораздо вернее, по крайней мере, по отношению к топору революции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Для иллюстрации взаимоотношений «права» и «силы» в эпохи социальных переворотов навсегда сохранит исключительный интерес история Долгого парламента, который в течение двадцати лет успел испытать все превратности хода событий, отражал на себе толчки классовых сил, усекался справа и слева, сперва восстал против короля, потом терпел заушения со стороны своих собственных вооруженных слуг, дважды был разогнан и дважды восстановлен, повелевал и унижался, прежде чем получил, наконец, возможность издать акт о своем распущении.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Будет ли у пролетарской революции свой «долгий» парламент, мы не знаем. Весьма вероятно, что она ограничится коротким парламентом. Однако, она достигнет этого тем вернее, чем лучше усвоит уроки эпохи Кромвеля.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;О второй, подлинно-пролетарской революционной традиции мы скажем здесь лишь несколько слов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эпоха чартизма бессмертна тем, что она на протяжении десятилетия дает нам в сжатом и схематическом виде как бы всю скалу пролетарской борьбы – от петиций в парламент и до вооруженного восстания. Все основные вопросы классового движения пролетариата – взаимоотношение между парламентской и внепарламентской деятельностью, роль всеобщего избирательного права, трэд-юнионы и кооперация, значение всеобщей стачки и её отношение к вооруженному восстанию, даже взаимоотношение между пролетариатом и крестьянством, – не только практически выкристаллизовались из хода чартистского массового движения, но и нашли в нем свой принципиальный ответ. Теоретически этот ответ далеко не всегда безупречно обоснован, концы не всегда сведены с концами, во всем вообще движении и в его теоретическом отражении много незрелого, не завершенного. Тем не менее, революционные лозунги и методы чартизма и сегодня еще, если их критически выделить, бесконечно выше слащавой эклектики Макдональдов и экономического тупоумия Веббов. Если прибегать к рискованному сравнению, то можно сказать, что чартистское движение похоже на прелюдию, которая дает в неразвернутом виде музыкальную тему всей оперы. В этом смысле английский рабочий класс может и должен видеть в чартизме не только свое прошлое, но и свое будущее. Как чартисты отбросили в сторону сентиментальных проповедников «морального действия», собравши массы под знаменем революции, так и английскому пролетариату предстоит извергнуть из своей среды реформистов, демократов, пацифистов и сплотиться под знаменем революционного переворота. Чартизм не дал победы не потому, что его методы были неверны, а потому, что он явился слишком рано. Он был лишь историческим предвосхищением. Революция 1905 г. тоже потерпела поражение. Но её традиции ожили через 12 лет, и её методы победили в Октябре 1917 г. Чартизм совсем не ликвидирован. История ликвидирует либерализм и готовится к ликвидации лже-рабочего пацифизма именно затем, чтобы возродить чартизм на новых, неизмеримо более широких.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;VII. Перспективы<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;По поводу того, что мистрис Ллойд-Джордж, жена бывшего премьера, потеряла дорогое ожерелье, «Дэйли Геральд», ежедневный орган рабочей партии, задумался о либеральных вождях, которые переходят на сторону врага и преподносят своим женам дорогие ожерелья. Передовица газеты приходит по этому поводу к следующему поучительному выводу: «Существование рабочей партии зависит от того, с каким успехом ей удастся удержать рабочих лидеров от следования по тому же гибельному пути». Артур Понсонби [48 - Понсонби, Артур – товарищ министра иностранных дел в «рабочем правительстве» Макдональда (1923–1924 г.). Сторонник англо-советского сближения, которому энергично способствовал во время заключения англо-советского соглашения в августе 1924 г. Любопытна биография этого деятеля рабочей партии. Понсонби происходит из аристократической семьи и в молодости был пажем английской королевы Виктории. Затем он 9 лет работал в английском министерстве иностранных дел и был деятельным членом либеральной партии. В конце войны он порывает с либералами, становится пацифистом, входит в пацифистскую организацию демократического контроля и в Рабочую партию. – Ред.], отчаявшийся либерал, не переставший быть либералом и в составе рабочей партии, предается в том же номере газеты размышлениям о том, как либеральные вожди, Асквит и Ллойд-Джордж, погубили великую либеральную партию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Да, – вторит ему передовик, – либеральные вожди сменили простые привычки и манеры на образ жизни богачей, с которыми они постоянно якшаются; они усвоили себе высокомерие по отношению к низам…» и пр., и пр.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Казалось бы, нет ничего мудреного в том, что вожди либеральной, т.е. одной из двух буржуазных партий, ведут буржуазный образ жизни. Но для либералов из рабочей партии либерализм представляет собою отвлеченную систему высоких идей, а либеральные министры, покупающие женам ожерелья, представляются изменниками идеям либерализма. Поучительнее, однако, размышления о том, как уберечь рабочих лидеров от следования по гибельному пути. Совершенно ясно, что эти рассуждения являются робкими и косноязычными предостережениями полулиберальным рабочим лидерам со стороны полулиберальных рабочих журналистов, которым приходится считаться с настроениями рабочих читателей. Можно себе без затруднения представить тот карьеристский разврат, который царит на министерских верхах британской рабочей партии! Достаточно сказать, что сама мистрис Ллойд-Джордж в протестующем письме в редакцию «Дэйли Геральд» намекнула на кое-какие факты, вроде «королевского» подарка, полученного Макдональдом от его друга капиталиста. После этих напоминаний редакция сразу прикусила язык. Жалким ребячеством является мысль, будто поведение лидеров рабочей партии можно регулировать при помощи нравоучительных рассказов об ожерельи супруги Ллойд-Джорджа, будто политику вообще можно направлять при помощи отвлеченных моральных предписаний. Наоборот, мораль класса, его партии, его вождей вытекает из политики, понимаемой в широком историческом смысле слова. Это как нельзя лучше видно именно на организациях английского рабочего класса. «Дэйли Геральд» додумался до вредоносности якшания с буржуазией для житейской морали «вождей». Но ведь это же целиком зависит от политического отношения к буржуазии. Если стоять на позиции непримиримой классовой борьбы, то никакому амикошонству не будет места: ни рабочего лидера не потянет в буржуазную среду, ни буржуазия его туда не пустит. Но ведь лидеры Рабочей партии защищают идею сотрудничества классов и сближения их вождей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Сотрудничество и взаимное доверие между нанимателями и рабочими, – так поучал, например, мистер Сноуден на одном из парламентских заседаний этого года, – является существенным условием благосостояния страны».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подобные же речи мы слышим от Клайнса, Веббов и всех прочих светил. На той же точке зрения стоят и вожди трэд-юнионов: мы только и слышим от них о необходимости частых встреч нанимателей и рабочих представителей за общим столом. Между тем, политика постоянного «дружественного» общения рабочих лидеров с буржуазными дельцами в поисках общей почвы, т.е. устранения того, что отличает их друг от друга, представляет, как мы слышали от «Дэйли Геральд», опасность не только для морали вождей, но и для развития партии. Как же быть? Когда Джон Бернс [49 - Джон Бернс – один из старейших английских рабочих лидеров основатель и активный деятель с.д. федерации. Поднявшаяся в конце 80-х годов новая волна трэд-юнионистского движения нашла в нем своего выдающегося вождя. Талантливый и влиятельный оратор, Бернс неоднократно руководил крупнейшими рабочими забастовками и демонстрациями (в том числе знаменитой стачкой докеров). В 1888 г. за руководство рабочей демонстрацией был арестован и приговорен к шестинедельному аресту. Впоследствии, однако, Джон Бернс правеет и уже в 1889 г. выходит из с.д. федерации. В 1882 г. он был избран в парламент. Спустя два года он начинает сближаться с либералами, а с 1905 года становится министром либерального кабинета. Путь Бернса от рабочего лидера до либерального министра является типичным для английских социал-соглашательских вождей недавнего времени. – Ред.] изменил пролетариату, он стал говорить: «Я не хочу особой рабочей точки зрения, как не хочу рабочих сапог и рабочего маргарина». Что на этом пути Джон Бернс, ставший буржуазным министром, значительно улучшил свое масло и свои сапоги, стоит вне спора. Но вряд ли эволюция Бернса улучшила сапоги портовых рабочих, которые подняли Бернса на своих плечах. Мораль вытекает из политики. Чтобы бюджет Сноудена нравился Сити, нужно, чтобы сам Сноуден и в бытовом, и в моральном отношении стоял ближе к банковским воротилам, чем к углекопам Уэльса. А как обстоит дело с Томасом? Выше мы рассказали о банкете железнодорожных предпринимателей, на котором Томас, секретарь союза железнодорожных рабочих, клялся, что душа его принадлежит не рабочему классу, а «истине», и что в поисках за этой истиной он, Томас, пришел на банкет. Замечательно, однако, что обо всей этой гнусности подробно рассказывается в «Таймсе», но ни слова нет в «Дэйли Геральд». Несчастная газетка занимается морализированием впустую. Попробуйте обуздать Томасов притчей об ожерельи мистрис Ллойд-Джордж. Ничего не выйдет. Томасов надо выгнать. А для этого не замалчивать нужно банкетные и иные объятия Томаса с врагами, а кричать о них, разоблачать их и призывать рабочих к беспощадной чистке своих рядов. Чтобы изменить мораль, надо изменить политику.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сейчас, когда пишутся эти строки (апрель 1925 года), несмотря на консервативное правительство, официальная политика Англии стоит под знаком компромисса: нужно «сотрудничество» обеих промышленных сторон, необходимы взаимные уступки, нужно сделать рабочих в том или ином виде «участниками» доходов промышленности и пр. В этом умонастроении консерваторов выражается и сила английского пролетариата и слабость его. Он заставил консерваторов взять ориентировку на «примирение» тем, что создал собственную партию. Но он еще позволяет консерваторам надеяться на «примирение», потому что во главе рабочей партии оставляет Макдональдов, Томасов и К&#186;.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Болдуин произносит речь за речью о необходимости взаимной терпимости, чтобы страна могла без катастрофы выйти из трудностей своего нынешнего положения. По поводу этих речей рабочий «вождь» Роберт Смилли выражает свое полное удовлетворение: «Какой чудесный призыв к терпимости с обеих сторон!» Смилли обещает целиком следовать этому призыву. Он надеется, что и капитаны промышленности встанут на более гуманный путь по отношению, к требованиям рабочих. «Это вполне законное и разумное желание», – удостоверяет с серьезнейшей миной руководящая газета «Таймс». И все эти приторные речи ведутся в условиях торгово-промышленных трудностей, хронической безработицы, передачи британских заказов на судостроение Германии и угрожающих конфликтов в целом ряде отраслей промышленности, и где? – в Англии, с её опытом классовых битв. Поистине коротка память трудящихся масс и беспримерно лицемерие правящих! Историческая память буржуазии – в её традициях господства, в учреждениях, в законах страны, в накопленном искусстве управления. Память рабочего класса – в его партии. Реформистская партия есть партия короткой памяти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если соглашательство консерваторов – лицемерие, то оно вынуждено серьезными причинами. В центре усилий правящих партий Европы стоит сейчас забота о поддержании внешнего и внутреннего мира. Так называемая «реакция» против войны и методов первого послевоенного периода объясняется отнюдь не только психологическими причинами. Капиталистический режим показал себя во время войны настолько могучим и эластичным, что вызвал к жизни особые иллюзии военного капитализма. Смелое централизованное руководство хозяйственной жизнью, военный захват недостающих хозяйственных благ, жизнь в долг, неограниченный выпуск бумажных денег, устранение социальных опасностей при помощи кровавого насилия, с одной стороны, всевозможных подачек, с другой, – казалось сгоряча, что эти методы разрешают все вопросы и побеждают все трудности. Но хозяйственная действительность скоро подрезала крылья иллюзиям военного капитализма. Германия подошла к самому краю бездны. Государство богатой Франции не выходит из замаскированного банкротства. Английское государство вынуждено содержать армию безработных, почти в два раза превосходящую армию французского милитаризма. Богатство Европы оказалось отнюдь не безграничным. Продолжение войн и потрясений означало бы неминуемую гибель европейского капитализма. Отсюда забота об «упорядочении» отношений между государствами и классами. На страхе перед потрясениями умело сыграли во время последних выборов английские консерваторы. Став у власти, они выступают, как партия примирения, соглашения, социального благоволения. «Безопасность – вот ключ к позиции», эти слова либерального лорда Грея [50 - Грей, Эдуард, лорд – вождь английских независимых либералов. Сторонник сближения с консерваторами. Один из лидеров либералов в палате общин. С 1905 до 1916 г. министр иностранных дел во всех министерствах. Один из создателей Антанты и вдохновителей мировой войны. В 1919–20 г. – великобританский посол в Вашингтоне. Впоследствии видный деятель Лиги Наций. Ныне член палаты лордов. – Ред.] повторяет консервативный Остин Чемберлен. Их перепевом живет английская печать обоих буржуазных лагерей. Стремление к умиротворению, созданию «нормальных» условий, обеспечению твердой валюты, восстановлению торговых договоров не разрешает само по себе ни одного из противоречий, приведших к империалистической войне и ею еще более обостренных. Но только исходя из этого стремления и из политических группировок, на нем создающихся, можно понимать нынешние устремления внутренней и внешней политики правящих партий Европы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Незачем говорить, что миротворческие тенденции на каждом шагу наталкиваются на сопротивление послевоенной экономики. Английские консерваторы уже начали подкоп под закон о страховании безработных. Сделать английскую промышленность, как она есть, более способной к конкуренции нельзя иначе, как понижением заработной платы. А это недостижимо при сохранении нынешней страховки безработных, повышающей силу сопротивления рабочего класса. На этой почве уже начались аванпостные стычки. Они могут привести к серьезным боям. Во всяком случае, в этой области, как и в других, консерваторы вынуждены будут очень скоро заговорить своим натуральным голосом. Верхи рабочей партии будут при этом попадать во все более и более затруднительное положение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Здесь вполне уместно будет напомнить о тех отношениях, какие установились в палате общин после выборов 1906 года, когда на парламентской арене впервые появилась крупная рабочая фракция. В первые два года рабочие депутаты были окружены особой предупредительностью. На третий год отношения значительно испортились. В 1910 году парламент уже «игнорировал» рабочую фракцию. Вызвано это было не какой-либо непримиримостью этой последней, а тем, что вне парламента рабочие массы становились все более требовательными. Выбрав значительное число депутатов, они ждали серьезных перемен в своей судьбе. Эти ожидания явились одним из факторов, подготовивших могущественнейшее стачечное движение 1911–1913 г.г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из этой справки вытекают кое-какие выводы для настоящего момента. Заигрывания болдуинского большинства с рабочей фракцией должны будут тем неизбежнее превратиться в свою противоположность, чем решительнее будет напор рабочих на свою фракцию, на капитал и на парламент. Об этом у нас уже шла речь в связи с вопросом о роли демократии и революционного насилия во взаимоотношениях между классами. Теперь мы хотим подойти к тому же вопросу с точки зрения внутреннего развития самой рабочей партии.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Руководящую роль в британской рабочей партии играют, как известно, вожди независимой рабочей партии, с Макдональдом во главе. Независимая рабочая партия не только до, но и во время войны занимала пацифистскую позицию, «осуждала» социал-империализм и, вообще, принадлежала к центристскому течению. Программа независимой партии направлена «против милитаризма в какой бы то ни было форме». По окончании войны независимая партия выступила из состава II Интернационала, по постановлению конференции в 1920 г. независимцы входили даже в сношения с III Интернационалом и задали ему двенадцать вопросов, один другого глубокомысленнее. Седьмой вопрос гласил:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Коммунизм и диктатура пролетариата могут ли быть установлены только вооруженной силой, или же к участию в Третьем Интернационале допускаются партии, оставляющие этот вопрос открытым?»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Картина высоко поучительная: мясник вооружен кривым ножом, а теленок оставляет вопрос открытым. Но все же в то критическое время независимая партия ставила вопрос о вхождении в Коммунистический Интернационал, тогда как теперь она исключает коммунистов из рабочей партии. Противоречие между вчерашним днем независимой партии и сегодняшней политикой рабочей партии, особенно в те месяцы, когда она стояла у власти, бьет в глаза. И сегодня еще политика фабианцев в независимой рабочей партии отличается от политики тех же фабианцев в рабочей партии. В этих противоречиях находит ослабленный отголосок борьба тенденций центризма и социал-империализма. В самом Макдональде эти тенденции перекрещиваются и сочетаются, – в результате чего христианский пацифист строит легкие крейсера, в ожидании того, когда придется строить тяжелые.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Главная черта социалистического центризма – недоговоренность, промежуточность, межеумочность. Он держится до тех пор, пока не делает последних выводов, пока не вынужден отвечать на ребром поставленные основные вопросы. В мирные, «органические» эпохи центризм может держаться, как официальная доктрина даже большой и активной рабочей партии, как было с германской социал-демократией до войны, ибо в тот период от партии пролетариата не зависело решение основных вопросов государственной жизни. Вообще же, центризм больше всего свойствен небольшим организациям, которые именно недостатком своего влияния освобождаются от необходимости давать ясный ответ на все вопросы политики и нести за этот ответ практическую ответственность. Таков именно был центризм независимой рабочей партии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Империалистическая война слишком ясно обнаружила, что рабочая бюрократия и рабочая аристократия успела за предшествующий период капиталистического расцвета пройти через глубокое мелко-буржуазное перерождение – в смысле жизненного обихода и всего духовного уклада. Но мелкий буржуа сохраняет видимость самостоятельности до первого толчка. Война одним ударом вскрыла и закрепила политическую зависимость мелкого буржуа от крупного и крупнейшего. Социал-империализм явился формой такой зависимости внутри рабочего движения. Центризм же, поскольку он сохранился или возродился во время войны и после нее, выражал собою испуг мелкого буржуа из рабочих бюрократов перед полным и, главное, открытым империалистическим пленением. Германская социал-демократия, которая в течение многих лет, еще и при Бебеле, вела центристскую, по существу, политику, уже вследствие одного своего могущества не могла удержаться на этой позиции во время войны: тут нужно было быть либо против войны, т.е. стать, по существу, на революционный путь, либо за войну, т.е. открыто перейти в лагерь буржуазии. Независимая рабочая партия в Англии, как пропагандистская организация внутри рабочего класса, могла не только сохранить, но даже временно усилить свои центристские черты во время войны, «снимая с себя ответственность», занимаясь платоническими протестами, пацифистской проповедью, не доводя ни одной своей мысли до конца и не причиняя воюющему государству никаких серьезных затруднений. Центристский характер имела оппозиция независимых в Германии, которые тоже «снимали с себя ответственность», не мешая, однако, Шейдеманам и Эбертам ставить всю мощь рабочей организации к услугам воюющего капитала.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Англии мы получили после войны совершенно исключительное «совмещение» социал-империалистской и центристской тенденции в рабочем движении. Независимая рабочая партия, как уже сказано, была как нельзя более приспособлена к роли безответственной центристской оппозиции, которая критикует, но не причиняет господствующим большого вреда. Однако, независимцам пришлось в короткий срок стать политической силой, и это одновременно изменило их роль и их физиономию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Силой независимцы стали вследствие пересечения двух причин: во-первых, потому что история поставила рабочий класс перед необходимостью создать собственную партию; во-вторых, потому что война и послевоенный период, пробудив многомиллионные массы, создали на первых порах благоприятный резонанс для идей рабочего пацифизма и реформизма. Разумеется, демократически-пацифистских иллюзий было немало в головах английских рабочих и до войны. Разница тем не менее колоссальна: в прошлом английский пролетариат, поскольку он участвовал в политической жизни, связывал свои демократически-пацифистские иллюзии – особенно в течение второй половины XIX века – с деятельностью либеральной партии. Она этих надежд «не оправдала» и лишилась доверия рабочих. Выросла особая рабочая партия, как неоценимое историческое завоевание, которого уже ничто не возьмет обратно. Но нужно отдать себе ясный отчет в том, что рабочие массы разочаровались больше в доброй воле либерализма, чем в демократически-пацифистских способах разрешения социального вопроса, тем более, что новые поколения, новые миллионы привлечены к политике впервые. Они перенесли свои надежды и иллюзии на рабочую партию. Именно поэтому и только поэтому независимцы получили возможность возглавить её. За демократически-пацифистскими иллюзиями рабочих масс стоит их пробужденная классовая воля, глубокое недовольство своим положением, готовность поддержать свои требования всеми способами, каких потребует обстановка. Но строить партию рабочий класс может из тех идеологических и личных руководящих элементов, которые подготовлены всем предшествующим развитием страны, всей её теоретической и политической культурой. Здесь, вообще говоря, источник большого влияния мелкобуржуазной интеллигенции, включая сюда, конечно, и рабочих аристократов, и бюрократов. Создание британской рабочей партии стало необходимостью именно потому, что в массах пролетариата произошел глубокий сдвиг влево. Политическое же оформление этого сдвига выпало на долю тех представителей бессильного консервативно-протестантского пацифизма, какие имелись налицо. Но перенеся свой штаб на основу из нескольких миллионов организованных рабочих, независимцы не могли оставаться самими собою, т.е. наложить просто свою центристскую печать на партию пролетариата. Попав в руководители партии миллионов рабочих, они не могли уже ограничиваться центристскими недомолвками и пацифистской пассивностью. Им пришлось, сперва – в качестве ответственной оппозиции, затем – в качестве правительства, отвечать либо «да», либо «нет» на самые острые вопросы государственной жизни. С того момента, как центризм стал политической силой, он должен был выйти за пределы центризма, т.е. либо сделать революционные выводы из своей оппозиции империалистическому государству, либо открыто встать на служение ему. Произошло, разумеется, последнее. Пацифист Макдональд стал строить крейсера, сажать в тюрьмы индусов и египтян, оперировать в дипломатии при помощи поддельных документов. Ставши политической силой, центризм как центризм стал нулем. Глубокий сдвиг английского рабочего класса влево, приведший нежданно быстро партию Макдональда к власти, обусловил её явный сдвиг вправо. Такова связь между вчерашним и сегодняшним днем, и такова причина, почему маленькая независимая рабочая партия с кислым недоумением смотрит на свои успехи и пытается прикидываться центристской.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Практическая программа британской рабочей партии, руководимой независимцами, имеет по существу либеральный характер и представляет, особенно во внешней политике, запоздалый перепев гладстоновского бессилия. Гладстон был «вынужден» захватить Египет подобно тому, как Макдональд оказался «вынужден» строить крейсера. Биконсфильд [51 - Биконсфильд (Дизраэли), Бенжамен – знаменитый английский государственный деятель и писатель (1804–1881). В молодости написал целый ряд сатирических романов. С 1832 г. обратился к политической деятельности, примыкая вначале к вигам. После сближения крупной финансовой буржуазии с ториями, он порывает с вигами и становится одним из лидеров торийской партии. Типичный представитель крупной банковской буржуазии, Биконсфильд был ярым сторонником протекционизма. В 1852 г. он становится канцлером казначейства в реакционном министерстве Дерби, но ненадолго, так как через 10 месяцев кабинет Дерби был сменен либеральным министерством Гладстона. В 1858 г. Биконсфильд опять канцлер казначейства во вновь образованном кабинете Дерби, просуществовавшем 18 месяцев. В 1866 г. кабинет Дерби снова возвращается к власти, и Биконсфильд в третий раз канцлер казначейства. В 1868 г. Биконсфильд занимает место премьер-министра, но в том же году выходит в отставку со всем кабинетом. В 1874 г., в момент пробуждения английской империалистической политики, Биконсфильд снова на посту премьера и остается у власти до 1880 г. Политика Биконсфильда, стремящаяся к расширению английского господства в области международных отношений и прибегающая к либеральным подачкам внутри страны является типичным выражением английского империализма. – Ред.] вернее, чем Гладстон, отражал империалистские потребности капитала. Свобода торговли уже не решает ни одного вопроса. Отказ от укрепления Сингапура есть бессмыслица под утлом зрения всей системы великобританского империализма. Сингапур – ключ к двум океанам. Кто хочет сохранить колонии, т.е. продолжать политику империалистского грабежа, должен иметь этот ключ в своих руках. Макдональд остается на почве капитализма, но вносит к нему трусливые поправки, которые ничего не решают, ни от чего не избавляют, но увеличивают все трудности и опасности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По вопросу о судьбе английской промышленности в политике трех партий серьезной разницы нет. Основной чертой этой политики является растерянность, порожденная страхом перед потрясением. Все три партии консервативны и больше всего боятся промышленных конфликтов. Консервативный парламент отказывает углекопам в установлении минимума заработной платы. Выбранные углекопами депутаты говорят, что поведение парламента есть «прямой призыв к революционным действиям», хотя ни один из них всерьез о революционных действиях не думает. Капиталисты предлагают рабочим обследовать совместно состояние угольной промышленности, надеясь доказать то, что не нуждается в доказательствах, а именно, что при нынешней системе угольной промышленности, дезорганизованной частной собственностью, уголь обходится дорого и при низкой оплате труда. Консервативная и либеральная печать видит в обследовании спасение. Рабочие лидеры идут по тому же пути. Все боятся стачек, которые могут усилить перевес иностранных конкурентов. Между тем, если в условиях капитализма вообще осуществима еще какая-либо рационализация производства, она не может быть достигнута без величайшего стачечного нажима со стороны рабочих. Парализуя через трэд-юнионы рабочую массу, лидеры поддерживают процесс экономического застоя и гниения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Один из довольно ярких реакционеров, входящих в состав британской рабочей партии, доктор Хеден Гест, шовинист, милитарист, протекционист, безжалостно издевался в английском парламенте над линией собственной партии в вопросе о свободной торговле и протекционизме: позиция Макдональда, по словам Геста, имеет чисто негативный характер и не указывает никакого выхода из экономического тупика. Действительно, безжизненность фритредерства [52 - Фритредерство – экономическая политика и теория, требующая свободы для внешней торговли и, следовательно, полного простора для капиталистической конкуренции. Родиной фритредерства является Англия, буржуазия которой в первой половине XIX в. вела бешеную борьбу за свободный ввоз хлеба, против хлебной монополии землевладельческой аристократии, так как вызываемые монополией высокие неустойчивые цены на хлеб влияли на состояние внутреннего рынка, а также на заработную плату рабочих. В случае поднятия хлебных цен, промышленникам приходилось либо платить более высокую заработную плату, либо, заставляя рабочих голодать сверх обычной нормы, мириться с пониженной производительностью труда. – Ред.] совершенно очевидна: ведь крушением фритредерства и обусловлено крушение либерализма. Но столь же мало может Англия искать выхода в протекционизме. Для молодой, только развивающейся капиталистической страны протекционизм может быть неизбежной и прогрессивной стадией развития. Но для старейшей индустриальной страны, промышленность которой рассчитана на мировой рынок и имела наступательный и завоевательный характер, переход к протекционизму есть историческое свидетельство начавшегося процесса умирания и практически означает поддержку одних отраслей промышленности, менее жизнеспособных в данной мировой обстановке, за счет других отраслей той же английской промышленности, более приспособленных к условиям мирового или внутреннего рынка. Программе старческого протекционизма партии Болдуина можно противопоставить не столь же старчески-безжизненное фритредерство, а только практическую программу социалистического переворота. Но для того, чтобы приступить к этой программе, нужно предварительно очистить партию и от реакционных протекционистов, как Гест, и от реакционных фритредеров, как Макдональд.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;С какого конца и каким путем может произойти смена политики рабочей партии, немыслимая без радикальной смены руководства?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так как в исполнительном комитете и других важнейших учреждениях британской рабочей партии абсолютное большинство принадлежит независимой рабочей партии, то эта последняя образует правящую фракцию в рабочей партии. Эта система взаимоотношений внутри английского рабочего движения дает, кстати сказать, чрезвычайно ценный материал по вопросу о «диктатуре меньшинства»: ведь именно таким образом, т.е. как диктатуру меньшинства, лидеры британской партии определяют роль коммунистической партии в Советской Республике. Мы видим, однако, как независимая рабочая партия, насчитывающая три десятка тысяч членов, получает руководящее положение внутри организации, опирающейся через трэд-юнионы на миллионы членов. А эта организация, т.е. рабочая партия, благодаря численности и роли английского пролетариата, приходит к власти. Таким образом, ничтожнейшее меньшинство в 30.000 человек получает в руки власть в стране, насчитывающей сорок миллионов населения и повелевающей сотнями миллионов. Самая настоящая «демократия» приводит, следовательно, к партийной диктатуре меньшинства. Правда, «диктатура» независимой рабочей партии в классовом смысле не стоит выеденного яйца, – но это уже вопрос совершенно другого порядка. Если, однако, партия в 30.000 человек – без революционной программы, без боевого закала, без серьезных традиций – через посредство бесформенной рабочей партии, опирающейся на трэд-юнионы, может прийти к власти по методам буржуазной демократии, то почему же эти господа так негодуют или удивляются, когда коммунистическая партия, теоретически и практически закаленная, с десятилетиями героических боев во главе народных масс в прошлом, партия, насчитывающая сотни тысяч членов, приходит к власти, опираясь на массовые организации рабочих и крестьян? Во всяком случае, приход к власти независимой рабочей партии является несравненно менее почвенным и коренным, чем приход к власти коммунистической партии в России.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но головокружительная карьера независимой рабочей партии представляет интерес не только с точки зрения полемики против рассуждений о диктатуре коммунистического меньшинства. Несравненно важнее оценить быстрый подъем независимцев с точки зрения будущей судьбы английской коммунистической партии. Некоторые выводы здесь напрашиваются сами собой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Независимая рабочая партия, зародившаяся в мелкобуржуазной среде и близкая по своим чувствам и настроениям среде профессиональной бюрократии, естественно возглавила вместе с нею рабочую партию, когда массы давлением своим вынудили своих секретарей создать эту последнюю. Однако, независимая рабочая партия своим сказочным выдвижением, своими политическими методами, всей своей ролью подготовляет и расчищает путь для коммунистической партии. В течение десятилетий независимая рабочая партия собрала всего около 30 тысяч членов. А когда глубокие изменения в международном положении и во внутренней структуре английского общества породили рабочую партию, на руководство независимцев сразу обнаружился неожиданный спрос. Тот же ход политического развития подготовляет на следующем этапе еще более могущественный «спрос» на коммунизм. В настоящий момент коммунистическая партия очень малочисленна. На последних выборах она собрала всего 53 тысячи голосов – число, которое, по сравнению с 5,5 миллионами голосов рабочей партии, способно произвести удручающее впечатление, если не уяснить себе логики политического развития Англии. Думать, что коммунисты будут в течение десятилетий расти шаг за шагом, приобретая на каждых новых парламентских выборах несколько новых десятков или сотен тысяч голосов, значило бы в корне ложно представлять себе будущее. Конечно, в течение известного, еще сравнительно длительного периода коммунизм будет развиваться сравнительно медленно, но затем произойдет неизбежный перелом: коммунистическая партия займет в рабочей партии то место, которое ныне занимают независимцы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что для этого нужно? Общий ответ совершенно ясен. Независимая рабочая партия совершила свой небывалый подъем потому, что помогла рабочему классу создать третью, т.е. свою собственную партию. Последние выборы показывают, с каким энтузиазмом английские рабочие относятся к созданному ими орудию. Но партия – не самоцель. Рабочие ждут от неё действий и результатов. Английская рабочая партия почти сразу выросла, как партия, непосредственно претендующая на власть и уже успевшая приобщиться к ней. Несмотря на глубоко компрометирующий характер первого «рабочего» правительства, партия на новых выборах приобрела больше миллиона новых голосов. Внутри партии образовалось, однако, так называемое левое крыло, бесформенное, бесхребетное, лишенное самостоятельной будущности. Но самый факт возникновения оппозиции свидетельствует о росте требовательности масс и о параллельном росте тревоги на верхах партии. Достаточно небольшого представления о природе Макдональдов, Томасов, Клайнсов, Сноуденов и всех других, чтобы представить себе, как катастрофически будет нарастать противоречие между требовательностью масс и тупоумным консерватизмом руководящей верхушки рабочей партии, особенно в случае её нового прихода к власти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рисуя эту перспективу, мы исходим из предположения, что нынешнее международное и внутреннее положение английского капитализма не только не улучшается, но, наоборот, продолжает ухудшаться. Если бы этот прогноз оказался не верен, если бы английской буржуазии удалось скрепить империю, вернуть себе былое положение на мировом рынке, поднять промышленность, дать работу безработным, повысить заработную плату, тогда политическое развитие приняло бы попятный характер: снова укрепился бы аристократический консерватизм трэд-юнионов, рабочая партия пошла бы к упадку, внутри её усилилось бы правое крыло, причем это последнее сблизилось бы с либерализмом, который, в свою очередь, почувствовал бы известный прилив жизненных сил. Но для такого прогноза нет ни малейшего основания. Наоборот, каковы бы ни были частичные колебания экономической и политической конъюнктуры, все говорит за дальнейшее обострение и углубление тех трудностей, через которые проходит ныне Англия, и, тем самым – за дальнейшее ускорение темпа её революционного развития. А в этих условиях приход к власти рабочей партии на одном из ближайших этапов представляется весьма вероятным, и уж совершенно неизбежным оказывается конфликт между рабочим классом и возглавляющей его ныне фабианской верхушкой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нынешняя роль независимцев вызвана тем, что их путь пересекся с путем пролетариата. Но это вовсе не значит, что эти пути слились навсегда. Быстрый рост влияния независимцев есть только отражение исключительной силы напора рабочего класса; но именно этот напор, обусловленный всей обстановкой, столкнет английских рабочих с независимыми вождями. В той мере, в какой это будет происходить, революционные качества британской коммунистической партии – при правильной, разумеется, политике – будут переходить в многомиллионное количество.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вырисовывается как бы известная аналогия в судьбе коммунистической и независимой партий. И та и другая долго существовали скорее как пропагандистские общества, чем как партии рабочего класса. Затем, при глубоком переломе в историческом развитии Англии, независимая партия возглавила пролетариат. Через некоторый промежуток такой же подъем проделает, по нашему предположению, и коммунистическая партия [53 - Разумеется, такого рода прогноз имеет условный, ориентировочный характер и ни в каком случае не должен отождествляться с астрономическими предсказаниями лунных или солнечных затмений. Реальный ход развития всегда сложнее схематического, по необходимости, предвиденья. – Л.Т.]. Путь её развития сольется на известном пункте с большой исторической дорогой английского пролетариата. Однако, это слияние произойдет совершенно иначе, чем у независимой партии. Для этой последней связующим звеном явилась бюрократия трэд-юнионов. Независимцы постольку могут возглавлять рабочую партию, поскольку профессиональная бюрократия ослабляет, нейтрализует, искажает самостоятельный классовый напор пролетариата. Коммунистическая же партия, наоборот, лишь в той мере сможет встать во главе рабочего класса, в какой этот последний придет в непримиримое противоречие с консервативной бюрократией в трэд-юнионах и в рабочей партии. Коммунистическая партия может подготовиться к руководящей роли только беспощадной критикой всего руководящего персонала английского рабочего движения, только повседневными обличениями его консервативной, антипролетарской, империалистической, монархической, лакейской роли во всех областях общественной жизни и классового движения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Левое крыло рабочей партии представляет собою попытку возрождения центризма внутри социал-империалистской партии Макдональда. Оно отражает тем самым беспокойство части рабочей бюрократии за связь с левеющими массами. Было бы чудовищной иллюзией думать, что эти левые элементы старой школы способны возглавить революционное движение английского пролетариата и его борьбу за власть. Они представляют собою законченную формацию. Их эластичность очень ограничена, их левизна насквозь оппортунистична. Они не ведут и неспособны вести массы на борьбу. В пределах своей реформистской ограниченности они возрождают старый безответственный центризм, не мешая или, вернее, помогая Макдональду нести ответственность за руководство партией, а в известных случаях и за судьбы Британской империи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эта картина как нельзя ярче вскрылась на глочестерском съезде независимой рабочей партии (на пасху 1925 г.). Ворча против Макдональда, независимцы одобрили так называемую «деятельность» рабочего правительства 398 голосами против 139. Но и оппозиция могла позволить себе роскошь неодобрения только потому, что большинство за Макдональда было обеспечено. Недовольство левых Макдональдом есть недовольство центризма самим собою. Политику Макдональда нельзя улучшить мозаическими поправками. Центризм, становясь у власти, неизбежно будет вести макдональдовскую, т.е. капиталистическую политику. Серьезно противопоставить линии Макдональда можно только линию социалистической диктатуры пролетариата. Было бы величайшей иллюзией думать, что партия независимцев способна развиться в революционную партию пролетариата. Фабианцы должны быть вытеснены, «сняты с постов». Достигнуть этого можно лишь путем непримиримой борьбы с центризмом независимцев.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чем яснее и резче выдвигается вопрос о завоевании власти, тем больше независимая рабочая партия стремится улизнуть от ответа, подменив основную революционную проблему бюрократическими измышлениями насчет наилучших парламентских и финансовых способов национализации промышленности. Одна из комиссий независимой рабочей партии пришла к выводу, что выкуп земли, заводов и фабрик следует предпочитать конфискации, так как в Англии, по предчувствиям комиссии, национализация будет происходить постепенно, по Болдуину, шаг за шагом, и было бы «несправедливо» лишать доходов одну группу капиталистов, в то время как другая группа еще получает процент на свой капитал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Другое дело, – говорит отчет комиссии (мы пользуемся его изложением в «Таймсе»), – если бы социализм пришел у нас не постепенно, а сразу, в результате катастрофической революции: тогда доводы против конфискации потеряли бы большую часть своей силы. Но мы, – говорит отчет, – не думаем, что эта комбинация вероятна, и мы не чувствуем себя призванными рассуждать об этом в настоящем докладе».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вообще говоря, нет основания принципиально отвергать выкуп земли, фабрик и заводов. На беду, однако, политическая и финансовая возможности такой операции никогда не совпадают. Состояние финансов Северо-Американской Республики сделало бы выкупную операцию вполне возможной. Но в Америке самый вопрос не стоит практически, и нет еще партии, которая могла бы серьезно поставить его. А к тому времени, когда эта партия появится, экономическое положение Соединенных Штатов должно будет претерпеть весьма резкие изменения. Наоборот, в Англии вопрос о национализации стоит ребром, как вопрос спасения английского хозяйства. Но состояние государственных финансов таково, что возможность выкупа представляется более, чем сомнительной. Однако, финансовая сторона вопроса стоит лишь на втором плане. Главная задача состоит в создании политических предпосылок национализации, все равно – с выкупом, или без выкупа. В конце концов, дело идет о жизни и смерти буржуазии. Революция потому именно неизбежна, что буржуазия никогда не даст себя задушить посредством фабианской банковской операции. Даже на частичную национализацию буржуазное общество, в нынешнем его состоянии, может пойти не иначе, как обставив её такими условиями, которые должны до крайности затруднить успех меры, скомпрометировать принцип национализации и вместе с ним рабочую партию. На всякую же действительно смелую попытку национализации, хотя бы и частичной, буржуазия откликнется, как класс. Другие отрасли промышленности прибегнут к локаутам, к саботажу, к бойкоту национализированных отраслей, т.е. поведут борьбу не на жизнь, а на смерть. Как бы осторожен ни был первоначальный подход, задача все равно сведется к необходимости сломить сопротивление эксплуататоров. Когда фабианцы заявляют нам, что они не чувствуют себя «призванными» рассматривать «этот случай», то приходится сказать, что эти господа вообще ошиблись насчет своего призвания. Очень может быть, что наиболее дельные из них будут полезны в той или другой канцелярии будущего рабочего государства, где займутся подсчетом отдельных элементов социалистического баланса. Но они никуда не годятся, пока вопрос идет о том, как создать рабочее государство, т.е. основную предпосылку социалистического хозяйства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В одном из своих еженедельных обзоров в «Дэйли Геральд» (4 апреля 1925 г.) Макдональд обмолвился несколькими реалистическими словами:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Положение партий в наши дни, – сказал он, – таково, что борьба будет становиться все жарче и сильнее. Консервативная партия будет бороться насмерть, и чем более угрожающей становится власть рабочей партии, тем чудовищнее будет становиться давление реакционных членов (консервативной партии)».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это совершенно верно. Чем непосредственнее будет становиться опасность прихода к власти рабочего класса, тем сильнее будет в консервативной партии влияние людей, вроде Керзона (недаром Макдональд назвал его «образцом» для будущих деятелей). Оценка перспективы дана на этот раз Макдональдом как будто правильная. Но по существу дела лидер рабочей партии сам не понимает значения и веса своих слов. Ссылка на то, что консерваторы будут сражаться насмерть, и чем дальше, тем яростнее, понадобилась ему только для того, чтобы доказать нецелесообразность межпартийных парламентских комитетов. По существу же дела данный Макдональдом прогноз говорит не только против межпартийных парламентских комитетов, но и вопиет против возможности разрешения парламентскими методами всего нынешнего социального кризиса. «Консервативная партия будет бороться насмерть». Правильно! Но это значит, что победить её рабочая партия сможет лишь в том случае, если превзойдет её решимостью борьбы. Дело идет не о соревновании двух партий, а о судьбе двух классов. А когда два класса борются насмерть, – вопрос никогда не решается подсчетом голосов. Этого не было в истории. И этого не будет в истории до тех пор, пока существуют классы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дело, однако, не в общей философии Макдональда и не в его отдельных счастливых обмолвках, т.е. не в том, как он обосновывает свою деятельность и не в том, чего он хочет, а в том, что он делает и к чему его действия ведут. Если подойти к вопросу с этого конца, то окажется, что всей своей работой партия Макдональда подготовляет гигантский размах и чрезвычайную суровость пролетарской революции в Англии. Именно партия Макдональда укрепляет самоуверенность буржуазии и в то же время натягивает до последнего предела долготерпение пролетариата. И к тому моменту, когда это долготерпение лопнет, поднявшийся на дыбы пролетариат столкнется лицом к лицу с буржуазией, которая политикой партии Макдональда только укреплялась в сознании своего всемогущества. Чем дольше фабианцы будут сдерживать революционное развитие Англии, тем грознее и неистовее будет взрыв.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Английская буржуазия воспитана в беспощадности. По этой линии вели её условия островного существования, нравственная философия кальвинизма, колониальная практика, национальное высокомерие. Англия все более оттесняется ныне на задний план. Этот неотвратимый процесс и создает революционную ситуацию. Английская буржуазия, вынужденная смиряться перед Америкой, отступать, лавировать, выжидать, преисполняется величайшего ожесточения, которое в грозных формах обнаружится в гражданской войне. Так разбитая в войне с пруссаками буржуазная чернь Франции отыгралась на коммунарах; так офицерщина разгромленной гогенцоллернской армий отыгралась на немецких рабочих.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вся та холодная жестокость, которую правящая Англия проявляет по отношению к индусам, египтянам, ирландцам и которая имеет видимость расового высокомерия, обнаружит в случае гражданской войны свой классовый характер и окажется направленной против пролетариата.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С другой стороны, революция неизбежно пробудит в английском рабочем классе величайшие страсти, которые так искусно сдерживались и подавлялись при помощи общественной дрессировки, церкви, печати и отвлекались в искусственные каналы при помощи бокса, футбола, скачек и других видов спорта.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Конкретный ход борьбы, её длительность, её исход будут целиком зависеть от внутренних и особенно международных условий того момента, когда она развернется. В решающей борьбе против пролетариата английская буржуазия будет пользоваться наиболее могущественной поддержкой буржуазии Соединенных Штатов, тогда как английский пролетариат будет опираться в первую голову на рабочий класс Европы и на угнетенные народные массы британских колоний. Характер британской империи неизбежно придаст этой гигантской борьбе международный масштаб. Это будет одна из величайших драм мировой истории. Судьба английского пролетариата будет в этой борьбе связана с судьбой всего человечества. Вся мировая обстановка и роль английского пролетариата в производстве и в обществе обеспечивает ему победу – при условии правильного и решительного революционного руководства. Коммунистическая партия должна развернуться и прийти к власти, как партия пролетарской диктатуры. Никаких обходных путей нет. Кто в них верит и их проповедует, тот может только обмануть английских рабочих. Это есть главный вывод нашего анализа.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выпуск второй: ответ критикам<br></h3><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Настоящая книга состоит из статей, посвященных английским критикам книги «Куда идет Англия?» Статьи дают оценку отдельных представителей английского реформизма в связи с теми вопросами, которые сейчас стоят в центре политической жизни Англии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В приложении помещены статьи Бертрана Рассела и Брельсфорда, а также выдержки из статей Макдональда, Ленсбери, Уильямса и отзывы международной прессы о книге «Куда идет Англия?».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Редакция. 1926 г.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вопросы английского рабочего движения. (Вместо предисловия)<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Правда» № 118, 25 мая 1926 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Статья идет в ближайшем номере журнала «Коммунистический Интернационал». – Редакция «Правды»<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;19 мая 1926 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Печатаемая ниже статья состоит из отрывков, писавшихся в разное время, с конца прошлого года. Отрывки эти по первоначальному замыслу должны были послужить материалом для более цельной работы. Всеобщая стачка, как всякое грандиозное событие, сразу передвинула перспективы, выдвинула одни вопросы и отодвинула другие. Под углом зрения понимания и оценки всеобщей стачки и её исхода представляется сейчас более целесообразным печатать эти отрывки так, как они писались по живым следам фактов и событий, т.е. в хронологическом порядке. – Л. Т.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;22 декабря 1925 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы уже упоминали, что в нашем распоряжении имеются два письма английского «левого» социалиста, отделенные друг от друга несколькими неделями [54 - См. «Правду» и «Известия» от 11 февраля 1926 г. (№ 34.) – Ред.]. Первое письмо написано до ливерпульской конференции рабочей партии (сентябрь 1925 г.), второе – после.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Наиболее злободневным вопросом в политическом мире, – писал наш автор в первом письме, – является, без сомнения, вопрос о том, что произойдет в Ливерпуле, на годичной конференции рабочей партии… Ливерпульская конференция, по всей вероятности, не только откажется от своей прошлогодней резолюции об исключении коммунистов, но и, возможно, положит начало решительному расколу в рядах рабочей партии».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Случилось, как известно, как раз наоборот. Победило полностью правое крыло. Левые являли самую жалкую картину беспомощности и растерянности. Исключение коммунистов подтверждено и подкреплено.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во втором письме, написанном уже после конференции, наш автор делает следующее признание:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«По поводу ливерпульской конференции, на которой я не был, я могу сделать сейчас только одно замечание. Правые одержали верх, а левые еще раз обнаружили недостаток сплоченности. Коммунисты тоже одержали победу. Правые сильно сыграли на руку коммунистам…»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вряд ли наш автор сам ясно понимает, что это значит. А между тем, логика фактов проста: если хотите победы над макдональдовщиной, над организованной изменой, над возведенным в систему предательством, то действуйте не в духе «левых», а в духе большевиков. В этом и только в этом смысле правые играют в руку коммунистам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рабочий класс, по словам того же критика, «тяготится обоими крайними флангами». Замечательно сказано! То, что «левый» называет правым флангом, есть официальное руководство рабочей партией. Политическая воля английского пролетариата, хочет – не хочет, проходит через таможню Томаса-Макдональда. Противоположное крыло, т.е. коммунисты, представляет собою маленькое гонимое меньшинство в рабочем движении. Каким образом рабочий класс может «тяготиться» ими? Он волен их слушать и не слушать, у них нет в руках никаких средств навязать себя. За спиной Томаса-Макдональда стоит вся машина капиталистического государства. Макдональд исключает коммунистов, Болдуин сажает их в тюрьму. Одно дополняет другое. Стряхнуть Макдональда рабочий класс сможет лишь в том случае, если по-настоящему захочет стряхнуть Болдуина. Совершенно правильно, что своей зависимостью от консервативных фабианских буржуа рабочий класс все более тяготится. Как от них избавиться, какой путь избрать, этого он еще не знает. Левые отражают недомогание английского рабочего класса. Его еще смутное, но глубокое и упорное стремление освободиться от Болдуина-Макдональда они превращают в лево-оппозиционные фразы, не налагающие на них никаких обязательств. Политическую беспомощность пробуждающихся масс она превращают в идейную путаницу. Они являются выражением сдвига, но также и его тормозом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы слышали уже пророчество насчет того, что ливерпульская конференция положит начало решительному расколу в рядах рабочей партии, и мы видели, как жестоко жизнь насмеялась над этими пророчествами. Существо центристов в том, что они но решаются решиться. Понадобилась империалистская война, чтобы заставить центристов временно отколоться от социал-империалистов. Как только ослабел напор событий, центристы вернулись назад. Центризм не способен на самостоятельную политику. Центризм не может быть руководящей партией в рабочем классе. Существо центризма в том, что он не решается решиться, – разве уж только, если события окончательно возьмут за горло. Но в Англии до этого еще не дошло: вот почему никакого раскола в Ливерпуле не было.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что было бы, однако, если бы раскол все же произошел? И на этот счет наш автор не оставляет нас без разъяснений:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«В результате такого раскола из прежней рабочей партии должны, в конце концов, образоваться две партии: одна – лево-либеральная, другая – подлинно социалистическая… Если даже допустить, что развитие поведет к экономическим потрясениям и революции, возникнувшая из раскола социалистическая партия могла бы стать во главе революции, а этого-то Троцкий и не принимает в расчет».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В этом рассуждении осколки истины теряются в путанице. Разумеется, откол центристов, подобных нашему критику, от фабианских буржуа не был бы безразличным для рабочего движения. Но, чтобы осуществить такой раскол сейчас, нужны были бы проницательность и воля, т.е. те именно качества, которых у британской «оппозиции» нет и в помине. Центристы если и раскатываются, то в последний час, когда другого исхода нет. Но партия, вылупившаяся в «последний час», не может руководить революцией. Это не значит, что отколовшиеся центристы не могут временно оказаться «во главе» масс, подобно немецким независимцам и даже социал-демократии в конце. 1918 г., подобно нашим меньшевикам и эсерам после февраля 1917 г. Такой этап в развитии английской революции не исключен. Он окажется даже, неизбежен, если обострение социальных противоречий пойдет быстрее, чем формирование коммунистической партии. Под давлением всеобщей стачки и победоносного восстания известная часть «левых» лидеров может даже прийти к власти – с теми же, примерно, чувствами и настроениями, с какими теленок идет на бойню. Долго, однако, такое состояние не продлится. Независимцы могут – вопреки всей своей политике – прийти к власти. Но удержаться у масти они не могут. От центристов власть должна либо перейти к коммунистам, либо вернуться к буржуазии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поднятые революцией против своей воли на вершину власти немецкие независимцы немедленно поделились ею с Эбертом и Шейдеманом. Эберт немедленно вступил в переговоры с генералом Реннером о подавлении рабочих. Независимцы критиковали спартаковцев, социал-демократы травили их, офицерщина расстреляла Либкнехта и Люксембург. Дальше события пошли своим логическим чередом. Коалицию социал-демократов с независимыми сменила коалиция капиталистов с социал-демократами. Затем социал-демократы оказались ненужны. Эберт умер вовремя. Революция, начавшаяся против Гинденбурга, закончилась выбором Гинденбурга в президенты республики. К этому моменту независимцы уже вернулись под знамя Эберта.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В России меньшевистские и эсеровские патриоты, всеми мерами противодействовавшие революции во имя обороны, были подняты революцией к власти. Большевистская партия, несмотря на полтора десятилетия беспримерной воспитательной, организационной и боевой работы, оказалась, на первых порах, в незначительном меньшинстве. Готовая в любой момент выступить на левом фланге против всякой попытки контр-революции, она взяла в то же время курс беспощадной идейной борьбы с партиями, оказавшимися против своей воли «во главе революции». Только благодаря этому стал возможен Октябрь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Раскол британских независимых с Макдональдом и Томасом за пять минут до звонка не исключен. Не исключен, в случае бурного развития событий, и приход центристов к власти. Можно не сомневаться, что в этом случае они будут умолять Макдональда и Вебба разделить с ними ношу. Можно не сомневаться, что Макдональд – сам или через Томаса – будет тем временем вести переговоры с Джойнсоном Хиксом. Могучий аппарат для ликвидации пролетарской полупобеды будет приведен в движение. Очень возможно, что среди левых начнется новый раскол. Но развитие пойдет по «русскому», а не по «немецкому» пути лишь в том случае, если налицо будет массовая коммунистическая партия, вооруженная отчетливым пониманием всего хода развития.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;28 декабря.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Левый» критик, однако, как раз и обвиняет нас в том, что мы ставим ставку на британскую коммунистическую партию. Это не значит, что сам он её отвергает начисто. Нет, позиция левого – без руля и без ветрил – в том и состоит, что он ничего начисто не признает и ничего целиком не отвергает. Здесь мы вынуждены снова привести цитату:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Вместо того чтобы постараться переродить массы, они (коммунисты) пытались подогнать их дубиной, и массы решительно недовольны этим. Поразительное свидетельство в пользу правильности защищаемых ими принципов заключается в том, что, несмотря на всю их безнадежно неправильную тактику, несмотря на их низкие выходки против друзей и врагов, несмотря на их глубочайшее незнание тех масс, которыми они желают руководить, они все же имеют большое влияние. Если рабочие присоединяются к ним, то они делают это с отчаяния, потому что не видят другого выхода, – не потому, что они одобряют партию, какова она сейчас, а потому, что они вынуждены принять её выводы».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это место поистине замечательно, как вынужденное свидетельство противника в пользу тех идей и методов, против которых он ведет борьбу. Внутренняя сила коммунизма оказывается так велика, что все большее число рабочих примыкает к нему, несмотря на «низкий» характер коммунистов. – Но рабочие делают это с отчаяния! – восклицает наш критик тоже, по-видимому, не без отчаяния. Совершенно правильно, что рабочие приходят – и чем дальше, тем больше – в настоящее «отчаяние» от негодного, предательского или трусливого или беспутного руководства. Да и нельзя думать, что британские рабочие, с их долголетними традициями либеральной политики, парламентаризма, компромиссов, национального самомнения и пр., могут сознательно встать на революционный путь иначе, как отчаявшись до конца в той самой политике, которая раньше кое-что давала им и, во всяком случае, успешно обманывала их. Здесь критик подошел к узловому пункту. В том и состоит сила коммунистической партии, что, несмотря на её малочисленность, неопытность и ошибки, обстановка все больше вынуждает рабочие массы прислушиваться к ней.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Австралийский премьер Брюс, защищая свою политику высылок революционных рабочих лидеров, сказал накануне последних выборов:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Коммунистическая партия Австралии имеет менее тысячи членов, но она способна руководить четырьмястами тысяч рабочих в республике».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Таймс» с большой похвалой цитирует эти слова (см. передовицу от 12 ноября 1925 г.). Говоря об Австралии, лондонский «Таймс» имеет в виду, конечно, и Англию. Чтобы подчеркнуть это, газета с грубой откровенностью заявляет:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Правда в том, что рабочие лидеры Австралии в большинстве своем не только умеренны в своих взглядах, но столь же умеренны и в своих способностях. Руководство партией все больше и больше переходит в руки необузданных».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По-русски это зовется: кошку бьют, а невестке наветки дают». Мы вполне готовы согласиться с газетой, что способности официальных лидеров британской рабочей партии («Таймс» намекает на нее) столь же умеренны, как и их воззрения. Но в конце концов самостоятельных способностей от них и не требовалось: они проводили волю и идеи английской буржуазии в среде рабочего класса. Они были «искусны» до тех пор, пока буржуазия была могущественна. Мы должны сказать, что сам мудрый «Таймс», когда он говорит заплетающимся языком о взаимоотношении Соединенных Штатов, и Англии, кажется нам несколько глуповатым. Это происходит от внутреннего сознания слабости, от стремления сохранить видимость силы, от сдерживаемого скрежета зубов. В конце концов, причиной упадка «Таймса», как и обнаружения скромных способностей Макдональда, является плохой торговый и расчетный баланс Великобритании. А поскольку над разрушением британского баланса работают самые могущественные исторические силы, можно не сомневаться, что рабочие массы будут все больше впадать в отчаяние от своих старых вождей и подпадать под влияние «необузданных».<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;5 января 1926 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В американском издании с претензиями на марксизм и даже на коммунизм («Freiheit») осудительно указывают на то, что, критикуя английских центристов, я де упустил из виду ту «революцию», которая уже произошла в английских трэд-юнионах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Здесь незачем ссылаться на то, что причины и перспективы эволюции трэд-юнионов намечены в главе «Трэд-юнионы и большевизм». Незачем здесь повторять азбучную мысль, что без поворота рабочего класса, а следовательно и его трэд-юнионов, на революционный путь не может быть и речи о завоевании власти пролетариатом. Но было бы величайшим срамом отмахиваться от борьбы с оппортунизмом на верхах ссылками на глубокие революционные процессы, происходящие в рабочем классе. Такой якобы «углубленный» подход целиком вытекает из непонимания роли и значения партии в движении рабочего класса, особенно в революции. Именно центризм всегда прикрывал и прикрывает оппортунистические грехи глубокомысленной ссылкой на объективные тенденции развития. Стоит ли тратить время и энергию на борьбу с путаниками вроде Уитли, Брельсфорда, Перселя, Кирквуда и др., раз в пролетариате нарастают революционные стремления, раз трэд-юнионы поворачивают в сторону сотрудничества с советскими профсоюзами и проч.? На самом деле в мнимом революционном объективизме выражается лишь стремление увильнуть от революционных задач, переложив их на плечи так называемого исторического процесса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Опасность такого рода тенденций особенно велика именно в Англии. Вчера надо было доказывать, что объективные условия работают там в революционном направлении. Повторять и повторять это сегодня значит ломиться в открытую дверь. Растущий перевес Америки; ноша долгов и военных расходов; индустриализация колоний, доминионов и вообще запоздалых стран; экономическое укрепление Советского Союза и рост его притягательной революционной силы; освободительное движение угнетенных наций – все это такие факторы, которые растут. Через неизбежные колебания конъюнктуры британский капитализм идет к катастрофе. Ясно, какие это означает сдвиги в соотношении и сознании классов. Но объективные предпосылки пролетарской революции подготовляются и назревают гораздо быстрее, чем предпосылки субъективные. Вот это надо прежде всего понять сегодня.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;(Продолжение следует).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Л. Троцкий.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Правда» № 119, 26 мая 1926 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вопросы английского рабочего движения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;(Изо дня в день).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Окончание. См. «Правду» № 118. – Редакция «Правды».<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;5 января 1926 г. Продолжение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Опасность не в том, что буржуазия снова умиротворит пролетариат, не в том, что перед трэд-юнионами откроется снова эпоха либеральной рабочей политики: Соединенные Штаты монополизировали для себя возможность привилегированного положения широких кругов пролетариата. Опасность с другого конца: формирование пролетарского авангарда может отстать от развития революционной ситуации. Поставленный перед необходимостью решающих действий, пролетариат может не найти во главе себя необходимого политического руководства. Дело идет о партии. Это вопрос всех вопросов. Самая зрелая революционная ситуация без революционной партии надлежащего роста, без правильного руководства, то же, что нож без лезвия. Это мы видели осенью 1923 года в Германии. Большевистская партия, в Англии может складываться только в постоянной, непримиримой борьбе с центризмом, идущим на смену либеральной рабочей политике.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;6 января.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Борьба за единый фронт именно потому имеет такое значение в Англии, что она отвечает элементарной потребности рабочего класса в новой ориентировке и группировке сил. Тем самым борьба за единый фронт ставит проблему руководства, т.е. программы и тактики, а это значит – партии. Но сама по себе борьба за единый фронт этой задачи не разрешает, а только создает некоторые условия для её разрешения. Идейное и организационное формирование подлинно революционной, т.е. коммунистической партии, на основе движения масс, мыслимо только при условии постоянного, систематического, непреклонного, неутомимого и непримиримого разоблачения квази-левых вождей всех оттенков, их путаницы, их компромиссов, их недоговоренностей. Было бы грубейшей ошибкой думать – а это наблюдается, – что задача борьбы за единый фронт состоит в том, чтобы доставить Персолю, Ленсбери, Уитли и Кирквуду победу над Сноуденом, Веббом и Макдональдом. Такая цель заключала бы в себе внутреннее противоречие. Левые путаники неспособны к власти; а если бы – ходом вещей – она попала к ним в руки, они поспешили бы передать её старшим братьям справа. Они сделали бы в государстве то самое, что ныне делают в партии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;История немецких независимых – напомним снова – дает на этот счет поучительнейшие уроки. В Германии процесс проходил более быстрым темпом, в соответствии с непосредственно революционным характером последних лет немецкой истории. Но общие тенденции развития одинаковы, называется ли Макдональд Эбертом, или же Уитли и Кук именуются Криспином и Гильфердингом. То обстоятельство, что пошлейший мещанин Гильфердинг все еще ссылается на Маркса, тогда как Уитли отдает предпочтение святейшему римскому отцу, вытекает из особенностей прошлого Англии и Германии, но имеет десятистепенное значение для сегодняшнего дня.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;7 января.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Левая фракция на верхушке трэд-юнионов ведет за собой в ряде вопросов Генеральный Совет. Это ярче всего выражается в отношении к советским профсоюзам и Амстердаму. Но было бы ошибочно переоценивать влияние этих левых на трэд-юнионы, как на организации классовой борьбы. Не потому, что массы трэд-юнионов недостаточно радикальны, наоборот, массы неизмеримо левее самых левых. Международные вопросы всегда были в английском рабочем движении линией наименьшего сопротивления для «вождей». Рассматривая международные дела как своего рода отдушину для радикального настроения масс, господа вожди готовы до известной степени склониться перед революцией (у других), чтобы взять тем более верный реванш на вопросах внутренней классовой борьбы. Левая фракция Генерального Совета отличается полной идейной бесформенностью и именно поэтому неспособна организационно закрепить за собою руководство профессиональным движением.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Этим же объясняется бессилие левых в составе рабочей партии. Последняя опирается ведь на те же трэд-юнионы. Казалось бы, левая фракция, «ведущая» за собой Генеральный Совет, должна бы наложить руки и на рабочую партию. А на деле видим совсем иное. Партией продолжают руководить крайние правые. Объясняется это тем, что партия не может ограничиваться отдельными левыми вылазками, а вынуждена иметь законченную систему политики. У левых такой системы нет и, по самой их сути, быть не может. У правых – есть: за ними традиция, опыт, рутина, а главное, за них думает буржуазное общество в целом и подсовывает им готовые решения. Макдональду приходится только переводить внушения Болдуина или Ллойд-Джорджа на фабианский язык. Правые побеждают, несмотря на то, что левые многочисленнее. Слабость левых – от их разброда, а разброд – от идейной бесформенности. Чтобы собрать свои ряды, левым надо бы, прежде всего, собрать свои мысли. Сделать это лучшие из них способны только под ударами беспощадной критики, опирающейся, на повседневный опыт масс.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;12 января.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не только наш «левый» критик в своем письме, но и более ответственные лидеры левых – Персель, Кук, и Бромлей – еще 27 сентября предсказывали, что съезд рабочей партии ознаменуется большим сдвигом влево. Оказалось наоборот: ливерпульский съезд партии, отделенный несколькими неделями от скарборосского съезда профсоюзов, дал полную победу Макдональду. Игнорировать этот факт, замалчивать его, преуменьшать его или объяснять случайными второстепенными причинами, – значило бы валять дурака и идти навстречу поражениям.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;У партии в основном та же база, что и у верхушки тред-юнионов. Но Генеральный Совет, полномочия которого крайне ограничены, не имеет власти над отдельными трэд-юнионами, ни тем более – над страною. Рабочая же партия уже стояла у власти и собирается встать снова. В этом суть дела.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Либеральная «Манчестерская Газета» писала по поводу конгресса в Скарборо, что влияние Москвы сказывается только в левой фразеологии, на практике же трэд-юнионы остаются под руководством мудрых и опытных вождей. Конечно, либеральная газета нуждается в утешениях. Но в утверждении её есть все же доля истины, и немалая. Решения конгресса тем левее, чем дальше от очередных практических задач. Конечно, левизна решений симптоматична, знаменуя поворот в сознании масс. Но думать, что деятели конгресса в Скарборо могут стать вождями революционного переворота, значило бы баюкать себя иллюзиями. Достаточно напомнить, что за право угнетенных наций на самоопределение, вплоть до отделения, голосовало 3.802.000 голосов; против – только 79.000. Какой, казалось бы, колоссальный революционный сдвиг! Между тем, за создание заводских комитетов – не за вооруженное восстание, не за всеобщую стачку, а всего-навсего за создание фабричных комитетов, и притом лишь «в принципе» – голосовало всего 2.183.000, против – 1.787.000; другими словами, конгресс разделился почти пополам. По вопросу же о расширении полномочий Генерального Совета левые потерпели полное поражение. Немудрено, если после всех левых резолюций новый Генеральный Совет оказался более правым, чем старый. Надо твердо понять: левизна такого рода остается левизной до тех пор, пока она практически ни к чему не обязывает. Как только возникает вопрос о действии, левые почтительно уступают руководство правым.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;13 января.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стихийная радикализация трэд-юнионов, знаменующая глубокий сдвиг в массах, сама по себе совершенно недостаточна, для того чтобы освободить рабочий класс от руководства Томаса и Макдональда. Национально-буржуазная идеология представляет в Англии могучую силу – не только общественного мнения, но и вековых учреждений. Об эту силу разбивается и будет разбиваться «радикальный» трэд-юнионизм, поскольку он возглавляется центристами, не сведшими концов с концами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В то время как трэд-юнионы братаются с советскими профессиональными союзами, стоящими под руководством коммунистов, британская рабочая партия, опирающаяся на те же трэд-юнионы, изгоняет в Ливерпуле английских коммунистов из своей среды, подготовляя тем правительственно-фашистский разгром их организаций. Было бы преступлением забывать хоть на один день, что такие левые, как Брельсфорд и даже Ленсбери, по существу дела, одобрили постановление ливерпульского конгресса, виня во всем коммунистов. Правда, когда снизу обнаружилось возмущение реакционно-полицейским духом Ливерпуля, левые лидеры слегка переменили курс. Но для оценки их надо брать оба момента. Революционерам нужна хорошая намять. Своей линии у господ «левых» нет. Они и впредь будут качаться вправо под давлением буржуазно-фабианской реакции и влево – под давлением масс. В трудные минуты эти благочестивые христиане всегда готовы сыграть роль если не Ирода, то Понтия Пилата, а перед английским рабочим классом впереди много трудных минут.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В независимой рабочей партии есть движение в пользу объединения Второго и Третьего Интернационалов. Но попробуйте тех же людей спросить, согласны ли они не то что на объединение, а на боевое соглашение с британскими коммунистами, и они сейчас же отпрянут назад. Во всем, касающемся революции, у британских левых господствует «любовь к дальнему». Они за Октябрьскую революцию, за Советскую власть, за советские профессиональные союзы, даже за сближение с Коминтерном, но под тем непременным условием, чтобы британская конституция, система парламентаризма и система рабочей партии не потерпели бы ущерба. Против этой отвратительной двуличной политики левых и нужно направить главный удар.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К этому надо прибавить: в симпатиях многих левых к Советскому Союзу (при враждебности к собственным коммунистам) заключается большая доля решпекта мелкого буржуа перед крепкой государственной властью. Об этом забывать не нужно. Конечно, мелкий буржуа, повернувшийся лицом к Советской Республике, прогрессивнее того мелкого буржуа, который стоит на коленях перед Соединенными Штатами. Это шаг вперед. Но революционных перспектив на этом решпекте строить нельзя.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;25 декабря 1925 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Иностранный коммунист, хорошо знающий Англию и лишь недавно её покинувший, писал мне на днях:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«В бытность мою в Англии я имел многократные беседы на тему об английской революции с некоторыми видными левыми вождями. Я вынес приблизительно такую картину: они уверены, что в ближайшем будущем добьются большинства в парламенте и начнут осторожное, но решительное проведение максимальных требований рабочего класса, как национализация шахт, некоторых других отраслей промышленности, банков и пр. Если же промышленники и банкиры посмеют сопротивляться, о, тогда они будут сейчас же арестованы, а предприятия их национализированы. На мой вопрос: что в таком случае будет делать фашистская буржуазия, в руках которой находятся армия и флот, – мне отвечали: в случае вооруженного сопротивления со стороны фашистов, их объявят «вне закона», и английский народ в своем подавляющем большинстве пойдет за рабочей партией на защиту законного правительства. Когда я указал: раз неизбежно придется прибегнуть к оружию, то следовало бы подготовлять уже сейчас рабочий класс к такой развязке, чтобы вооруженные силы буржуазии не захватили его врасплох, – мне ответили: такая подготовка будет преждевременным сигналом к гражданской войне и помешает рабочей партии добиться большинства в парламенте. На вопрос: на какой стороне баррикады будут Макдональд, Сноуден, Томас и их друзья, – мне ответили: вероятнее всего, на стороне буржуазии. – Почему же вы работаете вместе с ними против коммунистов для укрепления такого руководства партии, которое в критический момент изменит рабочему классу? На это последовал ответ: мы думаем, что нам все равно (!) удастся удержать большинство рабочего класса за собой, и что откол Макдональда и его либеральных друзей совершенно не угрожает благополучному концу мирной революции».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эта страничка личных впечатлений и бесед поистине драгоценна. Люди заранее твердо решили прийти к власти не иначе, как через ослиные ворота, которые им указал вооруженный до зубов враг, стоящий у этих ворот на страже. Если они, левые, возьмут власть (через указанные ворота), и если буржуазия против законной власти восстанет, то этого добрый английский народ не потерпит. А если Макдональд и Томас, которых мудрые левые несут на спине, окажутся случайно в заговоре с вооруженной буржуазией против безоружных рабочих, то это не должно никому внушать опасений, ибо у левых предусмотрена победа и в этом случае. Одним словом, храбрецы и мудрецы твердо решились победить буржуазию при всех комбинациях, оставаясь при, этом в наилучших отношениях с парламентом, законом, судом и полисменом. Жаль только, что буржуазия не намерена сдавать левым преимущества легальной экспроприации власти. Выдвигая фашистское крыло тем более энергично, чем непосредственнее будет угрожать гражданская война, буржуазия найдет достаточные средства провокации, легального государственного переворота и пр. Вопрос, в конце концов, идет не о том, кто лучше истолковывает законы и традиции, а о том, кто хозяин в доме.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В высшей степени знаменательна та дискуссия, которая разгорелась недавно в английской рабочей печати по вопросу о самообороне. Самый вопрос встал не как вопрос вооруженного восстания для захвата власти, а как вопрос отпора стачечников штрейкбрехерам и фашистам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы в свое время показали уже, как трэд-юнионизм логикой развития – особенно в условиях капиталистического упадка – неизбежно разбивает рамки демократии. Нельзя по произволу отложить классовые столкновения до завоевания парламентского большинства. Теснимая собственным упадком, буржуазия давит на пролетариат. Последний обороняется. Отсюда неизбежные стачечные столкновения. Правительство готовит в небывалом ранее размере штрейкбрехерские организации. Фашисты смыкаются с полицией. Рабочие ставят вопрос о самообороне. Здесь уже полностью заложена гражданская война.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рабочий пишет в еженедельнике Ленсбери:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Фашизм есть попросту военная организация, и доводами её не проймешь. Преодолевать её можно только соответственной организацией с нашей стороны».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Автор, рекомендует взять военную организацию фашизма в качестве образца. Правильно: пролетариат может и должен учиться у врага военному делу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из того же источника – объективного обострения классовых противоречий – вырастает стремление рабочих привлечь на свою сторону солдат. Агитация в армии и флоте есть второй могущественный элемент гражданской войны, развитие которого не стоит в непосредственной связи с завоеванием парламентского большинства. Переход значительной части вооруженных сил на сторону рабочих может обеспечить завоевание власти пролетариатом и без парламентского большинства. Самое большое рабочее большинство в парламенте может быть уничтожено, если вооруженная сила в руках буржуазии. Кто не понимает этого, тот не социалист, а болван.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Против лозунга вооружения левые мудрецы наскребли все предрассудки и пошлости прошлых столетий: и преимущества морального фактора над силой, и выгоды постепенных реформ, и анархо-пацифистскую идею мирной всеобщей стачки, которая им нужна не как средство борьбы, а как довод против восстания, и героическую готовность – допустить насилие в так называемом «крайнем случае, когда нас вынудят», т.е., очевидно, когда враг, захватив нас врасплох, прижмет безоружными к стенке.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;5 марта 1926 г. (Из письма.)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;… В Англии, более чем во всей остальной Европе, сознание рабочих масс, особенно их руководящих слоев, отстает от объективной экономической обстановки. Именно по этой линий лежат сейчас главные трудности и опасности. Все оттенки верхов английского рабочего движения боятся действий потому, что историческая безвыходность английского капитализма каждый сколько-нибудь крупный вопрос рабочего движения, ставит ребром. Особенно это относится к угольной промышленности. Нынешняя заработная плата углекопов держится дотацией государства, обременяющей и без того непосильный бюджет. Продолжать дотацию, – значит накоплять и углублять экономический кризис. Отказать в дотации – значит вызвать социальный кризис.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Необходимость технической и экономической перестройки угольной промышленности стоит как глубоко революционная проблема и поэтому требует политической «перестройки» рабочего класса. Прийти к разрушению консерватизма английской угольной промышленности, этой основы английского капитализма, можно только через разрушение консервативных организаций, традиций, и навыков в английском рабочем движении. Англия входит в целую историческую полосу величайших потрясений. Ждать «экономного» разрешения вопроса могут только консервативные английские трэд-юнионисты. Но именно потому, что английские трэд-юнионисты направляют свои силы на «экономное» (т.е. мирное, соглашательское, консервативное) разрешение, вопроса, т.е. идут, наперекор историческому процессу, в Англии революционное развитие рабочего класса будет иметь в ближайшую эпоху больше накладных расходов, чем в какой-либо другой стране. И правые и левые, считая, конечно, и Перселя и Кука, боятся начала развязки до последней степени. Даже когда они на словах признают неизбежность борьбы и революции, в душе они надеются на какое-либо чудо, которое освободит их от этой перспективы. Во всяком случае, они сами будут тормозить, увиливать, выжидать, ссылаться на других и фактически помогать Томасу во всяком действительно крупном вопросе английского рабочего движения (насчет международных вопросов они куда смелее!).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отсюда общую обстановку можно характеризовать так. Экономический тупик страны, наиболее ярко, выраженный в угольной промышленности, толкает рабочий, класс на путь поисков выхода, т.е. на путь все более и более острой борьбы. Причем, первый же её этап неизбежно обнаружит недостаточность «привычных» методов борьбы. Вся нынешняя «надстройка» британского рабочего класса – во всех без исключения оттенках и группировках – является аппаратом революционного торможения. Это предвещает на длительный период напор стихийного и полустихийного движения на рамки старых организаций и формирование на основе этого напора новых революционных организаций.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Одна из важнейших задач – помочь британской коммунистической партии понять и продумать насквозь эту перспективу. В аппарате трэд-юнионов и среди их левого крыла надо несравненно более энергично и решительно, чем до сих пор, выделять элементы действия, т.е. те элементы, которые способны понять неизбежность больших массовых боев, не бояться их, идти им навстречу. Тактика единого фронта должна все больше и решительнее ставиться под знак этой перспективы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В отношении углекопов дело, конечно, идет не об изолированной стачке, хотя бы и крупной, а о начале целой серии социальных битв и потрясений. В этой обстановке ориентироваться по соображениям Перселя и других, разумеется, нельзя. Они больше всех должны бояться борьбы. В лучшем случае их мысли и слова могут иметь в наших глазах значение некоторого симптома.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Английские профсоюзы не меньше боятся (в лице своей бюрократии, даже и левой) нашего «вмешательства» в их внутренние дела, чем Чемберлен.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Элементов торможения в аппаратах английского рабочего класса сколько угодно. Вся обстановка резюмируется в том, что тревога, недовольство, напор английских рабочих масс по всем линиям наталкиваются на организационные и идейные преграды аппаратного консерватизма. В этих условиях заботиться о том, как бы не помочь нетерпеливым вождям, значит поистине лить воду в океан.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все говорит за то, что в ближайший период (я имею в виду год-два-три) борьба разразится в Англии против воли старых её организаций и при полной неподготовленности организаций молодых. Конечно, даже при твердой революционной (т.е. действенной) установке коммунистической партии и лучших «левых» элементов, нельзя предполагать, чтобы пролетариат пришел к власти в результате уже первой большой волны. Но вопрос таков: пройдет ли это левое крыло через первый революционный этап во главе рабочих масс, как мы прошли через 1905 год, или же прозевает революционную ситуацию, как немецкая партия в 1923 году. Эта последняя опасность в высшей степени реальна. Уменьшить её можно только, помогая действенной ориентировке левого крыла (действительно левого крыла, а не Ленсбери и не Перселя). А чтобы разрешить эту задачу (задачу содействия правильной ориентировке революционных элементов в Англии), надо ясно понять, что все традиции, организационные навыки, идеи всех оформленных группировок рабочего движения – в разных формах и под разными лозунгами – предрасполагают их либо к прямому предательству, либо к соглашательству, либо к выжиданию и пассивности, с ссылками на соглашателей и жалобами на предателей.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;6 мая.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;(Из предисловия ко второму немецкому изданию книги «Куда идет Англия?»)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Год тому назад консервативное министерство все еще проходило через свои медовые недели. Болдуин проповедовал социальный мир. Не будучи в состоянии что-либо противопоставить консерватизму, Макдональд соперничал с ним в ненависти к революции, гражданской войне и классовой борьбе. Вожди всех трех партий объявляли учреждения Англии совершенно достаточными для того, чтобы обеспечить мирное сотрудничество классов. Естественно, если революционный прогноз насчет завтрашнего дня Британской империи объявлялся всей британской печатью – от «Morning Post» до «Еженедельника Ленсбери» – безнадежным вздором и московском фантасмагорией.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сейчас положение выглядит несколько иначе. Англия потрясается величайшей массовой стачкой. Консервативное правительство ведет политику бешеного натиска. Сверху делается все, чтобы вызвать открытую гражданскую войну. Противоречие между основными социальными фактами и ложью пережившего себя парламентаризма вскрылось в Британии как еще никогда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Массовая стачка выросла из несоответствия между нынешним положением британского хозяйства на мировом рынке и традиционными производственными и классовыми отношениями внутри страны. Формально вопрос шел о снижении заработной платы углекопов, об удлинении их трудового дня, о возложении на рабочих части жертв, необходимых для серьезной реорганизации угольной промышленности. Но в такой постановке вопрос неразрешим. Совершенно верно, что без жертв, и притом крупных жертв, со стороны английского пролетариата угольная промышленность, как и все вообще британское хозяйство, не может быть реорганизована. Но только жалкий глупец может думать, что английский пролетариат согласится взять на себя эти жертвы на старых основах капиталистической собственности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Капитализм изображался как строй неизменного прогресса и систематического улучшения судьбы трудящихся масс. Он до известной степени был таким, по крайней мере, для некоторых стран в течение XIX столетия. В Англии религия капиталистического прогресса была сильнее, чем где бы то ни было. Именно она составляла основу консервативных тенденций в самом рабочем движении, особенно в трэд-юнионах. Военные иллюзии в Англии (1914–1918 гг.), более чем где бы то ни было, были иллюзиями капиталистического могущества и социального «прогресса». В победе над Германией эти надежды должны были найти свое полное увенчание. И вот теперь буржуазное общество говорит углекопам: «если вы хотите обеспечить себе хотя бы такое существование, какое вы вели до войны, вы должны, в течение неопределенного времени, мириться с ухудшением всех условий вашей жизни». Вместо недавней перспективы непрерывного социального прогресса углекопам предлагают спуститься сегодня на одну ступеньку ниже, чтобы не быть вынужденными спуститься завтра сразу на три ступеньки и более. Этим британский капитализм объявляет себя банкротом. Всеобщая стачка есть ответ пролетариата, который не хочет и не может допустить, чтобы банкротство британского капитализма означало банкротство британской нации и британской культуры.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Этот ответ продиктован, однако, гораздо больше логикой положения, чем логикой сознания. У английского рабочего класса не было другого, выбора. Борьба – какова бы ни была закулисная механика – была навязана механическим давлением всей обстановки. Мировое положение британского хозяйства не оставляло для добровольного компромисса никакой материальной базы. Томасы, Макдональды и пр. оказались в положении мельниц, которые при сильном ветре размахивают крыльями, не давая ни фунта помола, за отсутствием зерна. Безнадежная пустота нынешнего британского реформизма оказалась вскрытой с такой убедительностью, что реформистам не осталось ничего иного, как принять участие в массовой стачке британского пролетариата. В этом сказалась сила стачки. Но также и слабость ее.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Всеобщая стачка является самой острой формой классовой борьбы. Дальше следует уже только вооруженное восстание. Именно поэтому всеобщая стачка, больше чем всякая другая форма классовой борьбы, нуждается в ясном, отчетливом, твердом, т.е. революционном руководстве. Такого руководства у нынешней стачки британского пролетариата нет и в помине, и нельзя ждать, чтобы оно появилось сразу, в готовом виде, из-под земли. Генеральный Совет трэд-юнионов начал со смехотворного заявления, что нынешняя всеобщая стачка не является политической борьбой и уж ни в каком случае не представляет собою посягательства на государственную власть банкиров, заводчиков и лендлордов и на священный британский парламентаризм. Это верноподданнейшее объявление войны не кажется, однако, ни сколько убедительным правительству, которое чувствует, как у него, под действием стачки, уползают из рук реальные орудия господства. Государственная власть не «идея», а материальный аппарат. Когда аппарат управления и подавления парализуется, тем самым парализуется и государственная власть. Нельзя в современном обществе властвовать, не имея в своих руках железных дорог, пароходного сообщения, почты и телеграфа, электрических станций, угля и пр. То обстоятельство, что Макдональд и Томас зарекаются от каких бы то ни было политических целей, характеризует их самих, но никак не природу всеобщей стачки, которая, будучи доведена до конца, ставит перед революционным классом задачу организации новой власти. Против этого, однако, борются изо всех сил как раз те, которые ходом вещей поставлены «во главе» всеобщей стачки. И в этом состоит главная опасность. Люди, которые не хотели всеобщей стачки, которые отрицают политический характер всеобщей стачки, которые больше всего боятся последствий победоносной стачки, – неизбежно должны направить все свои усилия на то, чтобы удержать её в рамках полу-политической полу-стачки, т.е. обессилить ее. Нужно смотреть фактам в глаза: главные усилия официальных вождей рабочей партии и значительного числа официальных вождей трэд-юнионов будут направлены не на то, чтобы при помощи стачки парализовать буржуазное государство, а на то, чтобы при помощи буржуазного государства парализовать всеобщую стачку. Правительство, в лице своих наиболее твердокаменных консерваторов, хочет, несомненно, провоцировать гражданскую войну малого масштаба, чтобы иметь возможность применить меры устрашения прежде, чем борьба развернулась, и отбросить движение назад. Лишая стачку политической программы, разлагая революционную волю пролетариата, загоняя движение в тупик, реформисты тем самым толкают отдельные группы рабочих на путь разрозненных вспышек. В этом смысле реформисты идут целиком навстречу наиболее фашистским элементам консервативной партии. Такова главная опасность открывшейся борьбы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сейчас не время предсказывать ни длительность борьбы, ни ход ее, ни тем более исход. Надо сделать в международном масштабе все, чтобы помочь борющимся и тем облегчить условия их успеха. Но надо отдать себе ясный отчет в том, что успех этот возможен лишь в той мере, в какой британский рабочий класс, в процессе развития и обострения всеобщей стачки, сможет и сумеет обновить свой руководящий персонал. Американская пословица говорит, что нельзя пересаживаться с лошади на лошадь, когда едешь через быстрый поток. Но эта практическая мудрость верна только в известных пределах. На лошади реформизма никогда еще не удавалось переехать через революционный поток. И класс, который вошел в борьбу под оппортунистическим руководством, вынужден сменять его под огнем неприятеля. Этим предопределяется поведение действительно революционных элементов британского пролетариата, прежде всего коммунистов. Они всеми мерами будут поддерживать единство массового действия; но они не допустят и видимости единства с оппортунистическими вождями рабочей партии и трэд-юнионов. Непримиримая борьба против каждого изменнического акта и покушения и беспощадное разоблачение реформистских иллюзий являются важнейшей составной частью работы подлинно революционных участников всеобщей стачки. Этим они не только служат основной и длительной задаче выработки новых революционных кадров, без чего вообще невозможна победа британского пролетариата, но и непосредственно содействуют успеху данной стачки, углубляя ее, вскрывая её революционные тенденции, отодвигая в сторону оппортунистов и укрепляя положение революционеров. Результаты стачки – и непосредственные и более отдаленные – будут тем значительнее, чем решительнее революционная сила масс снесет заставы и рогатки контр-революционного руководства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стачка сама по себе не может изменить положение британского капитализма и, в частности, угольной промышленности на мировом рынке. Для этого необходима реорганизация всей британской экономики. Стачка является лишь острым выражением этой необходимости. Программа реорганизации британского хозяйства есть программа новой власти, нового государства, нового класса. В том и состоит основное значение всеобщей стачки, что она ребром ставит вопрос о власти. Действительная победа всеобщей стачки могла бы выразиться только в завоевании власти пролетариатом и в учреждении его диктатуры. В условиях безвыходности британского капитализма всеобщая стачка меньше чем когда-либо может быть орудием реформ или частных завоеваний. Точнее сказать, если бы шахтовладельцы или правительство пошли, под давлением стачки, на те или другие экономические уступки, то эти последние, в силу всей обстановки, не могли бы иметь ни глубокого, ни тем более устойчивого характера. Это вовсе не значит, однако, что нынешняя стачка стоит перед альтернативой: либо все, либо ничего. Если бы британский пролетариат имел руководство, сколько-нибудь отвечающее его классовой силе и зрелости условий, власть перешла бы из рук консерваторов в руки пролетариата в течение нескольких недель. Но на такой исход рассчитывать трудно. Это, однако, не значит, что стачка безнадежна. Чем шире она развернется, чем могущественнее потрясет основы капитализма, чем дальше отбросит предательских и оппортунистических вождей, – тем труднее будет переход в контр-наступление со стороны буржуазной реакции, тем меньше пострадают пролетарские организации, тем скорее наступит следующий, более решительный этап борьбы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уроки и последствия нынешнего столкновения классов, независимо даже от его ближайшего исхода, будут неизмеримы. Каждому пролетарию в Англии станет ясно, что парламент бессилен разрешить самые основные и жизненные задачи страны. Вопрос экономического спасения Британии встанет отныне перед её пролетариатом, как вопрос завоевания власти. Всяким промежуточным, посредническим, соглашательским, лже-пацифистским элементам будет нанесен смертельный удар. Либеральная партия, как бы ни вертелись её вожди, выйдет из этого испытания еще более ничтожной, чем она вошла в него. Внутри консервативной партии перевес получат наиболее твердокаменные элементы. Внутри рабочей партии революционное крыло выиграет в оформленности и во влиянии. Коммунисты решительно продвинутся вперед. Революционное развитие Англии сделает исполинский шаг к развязке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В свете развертывающейся ныне могущественной стачки вопросы эволюции и революции, мирного развития и насилия, реформ и классовой диктатуры со всей остротой захватят сознание сотен тысяч и миллионов британских рабочих. В этом не может быть никакого сомнения. Удерживавшийся буржуазией и её фабианской агентурой в состоянии ужасающей идейной отсталости британский пролетариат несколькими львиными прыжками вырвется теперь вперед. Материальные условия Англии давно созрели для социализма. Стачка поставила в порядке дня смену буржуазного государства пролетарским. Если сама стачка и не даст этой смены, то она чрезвычайно приблизит ее. В какой именно срок, этого сказать, конечно, нельзя. Но нужно готовиться и к коротким срокам.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;13 мая.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поражение всеобщей стачки на данном этапе «закономерно», т.е. вытекает из всех условий её возникновения и развития. Это поражение можно было предвидеть. Ничего обескураживающего в нем нет. Но об уроках поражения и об уроках самой всеобщей стачки позже.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Москва, 19 мая 1926 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Правда» и «Известия»<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;О темпе и сроках<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Правда» № 34, 11 февраля 1926 г.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;За год, прошедший после написания книги «Куда идет Англия?», события развивались отнюдь не по маршруту Болдуина или Макдональда. Прекраснодушие консервативного премьера вылиняло очень быстро. Коммунистов, исключаемых Макдональдом из рабочей партии, судьи короля Георга сажают в тюрьму, переводя партию на нелегальное, положение. Те же судьи поощрительно хлопают по плечу молодых фашистских лоботрясов, рекомендуя нарушителям законов вступать в полицию, призванную охранять законы. Тем самым судьи свидетельствуют, что различие между фашистским нарушением и полицейским охранением закона касается лишь формы, но никак не существа. Фашисты – прекрасные граждане, но слишком нетерпеливы; их «методы преждевременны. Классовая борьба еще не дошла до гражданской войны. Макдональд и Ленсбери еще служат свою «службу, сдерживая пролетариат фикциями демократии и мифами религии. Фашизм остается в резерве. Но капиталистические политики понимают, что методами демократии дело не ограничится, и мистер Джойнсон Хикс примеряет наедине маску Муссолини.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Полицейская решительность правительства Болдуина с необходимостью дополняет его жалкую хозяйственную растерянность. Протекционизм консервативной партии так же немощен, как и свободная торговля либералов, перед лицом новых экономических фактов. Было ясно с самого начала, что протекционистские потуги натолкнутся на противоречия интересов основных отраслей британского хозяйства. Но мы но думали все же год тому назад, что покровительственная программа выродится в такой фарс. За это время пошлины введены на кружева, перчатки, музыкальные инструменты, газовые колпачки, перочинные ножи и клозетную бумагу. В этих отраслях промышленности занято не более 10.000 рабочих. А углекопов – 1.231.900. А официальных безработных – 1.215.900. Не слишком ли мистер Болдуин злоупотребляет… «постепенностью»?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Либеральная партия, крушение которой продолжает оставаться одним из наиболее ярких политических выражений социального упадка Британии, в большинстве своем отказалась от надежд на самостоятельную власть и на правом фланге мечтает о роли левого тормоза при консерваторах, тогда как левый фланг её хотел бы справа поддерживать Макдональда, который, чем дальше, тем больше будет нуждаться в такой поддержке. Когда старый Асквит с иронией отзывается, о выступлении Сноудена и Черчилля, из которых первый зазывает либералов в рабочую партию, а второй – в консервативную, то мистер Асквит по-своему прав: умирать ли в качестве охвостья старых политических врагов или умирать на началах независимости, – разница не так уж велика.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Роль клики Макдональда за этот период достаточно характеризуется простым сопоставлением фактов. В 1924 году правительство Макдональда привлекало коммунистов по каторжному закону 1797 года (эпохи Великой Французской Революции!). В конце 1925 года Макдональд провел изгнание коммунистов из рабочей партии. Реакционнейший министр консервативного правительства, уже упомянутый выше Бенито Хикс, привлек коммунистов по тому же закону 1797 года и упрятал лидеров партии в тюрьму. Рабочие массы протестуют. Нечленораздельные звуки протеста вынуждена издавать и клика Макдональда. Против чего? Очевидно, против того, что конкурент Хикс отбивает у неё хлеб.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ни экономика, ни политика Англии за последний год не дают повода вносить какие бы то ни было изменения в выводы нашей книги. Реагировать на зубовный скрежет буржуазной печати, английской и особенно американской, нет никакого основания. «Под маской новой книги, вопит одна из нью-йоркских, газет, – автор учит американцев и англичан, как сделать восстание». И газета требует решительных мер против книги, за отдаленностью автора. Здесь все в порядке вещей. Отвечать не приходится. Ответят события. Единственное, чему я научился из критики британской буржуазной печати, это – то, что мистер Уинстон Черчилль еще не лорд, как я полагал ошибочно или, по крайней мере, преждевременно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Официальная меньшевистская печать говорит по существу то же самое, только призыв к буржуазной полиции против «проповеди насилия» имеет несколько более замаскированные формы. Здесь тоже нет места для полемики. Гораздо интереснее для нас, на данной стадии развития, левая британская оппозиция. От литературных представителей её мы, однако, услышим немногое. «Если безумные московские тенденции могут найти у нас почву, то лишь благодаря своекорыстию нашей буржуазии, чрезмерной уступчивости руководителей рабочей партии» и пр., и пр. Таков смысл статей. Ленсбери, Брельсфорда и др. Готовый центристский штамп, мысли и обороты можно предсказать заранее. Надеяться со стороны этих господ на действительную попытку анализа фактов и доводов – примерно то же, что ждать от козла, молока.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К счастью, у нас в руках есть документ, отличающийся значительно большей непосредственностью и, так сказать, свежестью. Русский товарищ, состоящий в переписке с деятелями английского рабочего движения, переслал мне два письма «левого» члена независимой рабочей партии, направленные против моей книги «Куда идет Англия?». Письма эти показались мне интереснее статей британских и иных «лидеров», из коих одни разучились мыслить, а другие никогда и не умели. Этим я вовсе не хочу сказать, что автор писем рассуждает правильно. Наоборот, трудно себе представить больший хаос, чем тот, который царит в его мыслях, в чем, к слову сказать, сам он усматривает величайшее свое преимущество над законченными соглашателями вроде Макдональда и над нами, «догматиками» революции. Мы достаточно хорошо знаем по русскому и международному опыту конфузионистов такого рода. Если тем не менее мы считаем критические письма «левого», не предназначавшиеся для печати, более поучительными, чем прилизанные статьи спецов центризма, то именно потому, что в добросовестной эклектической путанице писем более непосредственно отражаются политические сдвиги в массах. Незачем говорить, что мы пользуемся письмами с любезного разрешения обоих корреспондентов, русского и английского.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Идейные группировки в английском рабочем движениями особенно в его руководящем слое, можно распределить по трем основным линиям. Руководящее место в рабочей партии, как показала снова ливерпульская конференция, занимают правые. Отбросы буржуазных теорий XIX века, преимущественно первой его половины, составляют официальную идеологию этих господ, которые не остановятся ни перед чем в защите основ буржуазного общества. На другом полюсе стоит маленькое меньшинство коммунистов. К победе английский рабочий класс придет только под руководством большевистской партии. Сегодня она еще ходит в детских башмаках. Но она растет и может вырасти быстро.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Между этими двумя предельными группировками, как меж берегами, располагается бесчисленное количество оттенков и течений, которые сами по себе не имеют будущего, но подготовляют его. «Теоретики» и «политики» этого широкого среднего течения рекрутируются из эклектиков, сентименталистов, истерических человеколюбцев, всевозможных вообще путаников. Эклектика у одних является законченным жизненным призванием, у других – этапом развития. Оппозиционное движение, возглавляемое левыми, полу-левыми и крайне-левыми, отражает глубокий социальный сдвиг в массах. Но межеумочность английских «левых», их теоретическая бесформенность, их политическая нерешительность, чтобы не сказать – трусость, делают хозяином положения клику Макдональда, Веббов и Сноудена, которая, в свою очередь, невозможна без Томаса. Если верхи английской рабочей партии являются уздой, надетой на рабочий класс, то Томас есть пряжка, в которую буржуазия вдевает вожжу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нынешняя стадия в развитии английского пролетариата, когда подавляющее большинство его сочувственно откликается на речи «левых», и поддерживает у власти Макдональда и Томаса, не является, конечно, случайной. Перескочить через эту стадию нельзя. Путь коммунистической партии, как будущей великой партии масс, лежит не только через непримиримую борьбу с агентурой капитала в лице клики Томаса-Макдональда, но и через систематическое разоблачение левых путаников, при посредстве которых Макдональд-Томас только и могут сохранять свои позиции. В этом – оправдание нашего внимания к «левому» критику.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Незачем говорить, что критик обвиняет нашу брошюру в прямолинейности, в механической постановке вопроса, в упрощении действительности и пр., и пр.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Через всю его (т.е. мою) книгу проходит убеждение, что упадок Англии продлится еще в течение четырех – пяти (?!) лет, прежде чем приведет к серьезным внутренним осложнениям», тогда как, по мнению критика, ближайшие двенадцать месяцев будут вершиной кризиса, после чего «дальнейшее развитие в течение ближайшего десятилетия (?!) пойдет без крупных затруднений».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, критик сперва навязывает мне точное предсказание насчет обострений кризиса в течение четырех-пяти лет, а затем противопоставляет этому другое, еще более точное предсказание, которое делит ближайший период английской истории на два периода: двенадцать месяцев обостряющегося кризиса и десять лет спокойного преуспеяния.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В письме не содержится, к сожалению, никакой экономической мотивировки. Для того чтобы придать пророчеству насчет кризисного года и благополучного десятилетия экономический смысл, остаётся допустить, что автор связывает свой прогноз с нынешними острыми финансовыми затруднениями, вытекающими из перехода на золотую валюту и урегулирования вопроса о долгах. Экономический кризис автор сводит, очевидно, к дефляционному кризису и именно потому отводит ему столь короткий срок. Вполне вероятно, что после преодоления наиболее тяжелых финансово-кредитных затруднений действительно наступит известное облегчение на денежном рынке, а следовательно и в торгово-промышленном обороте. Но общий прогноз нельзя основывать на такого рода колебаниях второстепенного, по существу, характера. И уж во всяком случае совершенно ни из чего не вытекает предсказание насчет благополучного десятилетия. Основные затруднения Англии коренятся, с одной стороны, в перегруппировке и передвижке мировых хозяйственных и политических сил, а с другой стороны, во внутреннем консерватизме английской промышленности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Неизмеримый промышленный и финансовый перевес Соединенных Штатов Северной Америки над Англией есть факт, значение которого будет в дальнейшем только возрастать. Нет и не может быть таких обстоятельств, которые могли бы ослабить убийственные последствия, вытекающие для Англии из ни с чем не сравнимого американского превосходства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Развитие новейшей техники, в частности растущее значение электрификации, направляется непосредственно против угольной, а косвенно – против всей вообще крайне консервативной британской промышленности, базирующейся главным образом на угле.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рост промышленной и политической самостоятельности Канады, Австралии и Южной Америки, вскрывшийся в полном объеме после войны, наносит метрополии все новые и новые удары. Из источника обогащения доминионы становятся для Англии источником народно-хозяйственного дефицита.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Национальное движение в Индии, в Египте, на всем Востоке в первую голову направлено против британского империализма. Вряд ли есть какие-либо основания надеяться на то, что движение это «через двенадцать месяцев» станет ослабевать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Существование Советского Союза – в этом можно согласиться с английскими консервативными и либеральными политиками – также заключает в себе немалые экономические и политические затруднения для Великобритании. Нет опять-таки основания думать, что эти затруднения через двенадцать месяцев станут меньше.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если так называемое умиротворение Европы продолжится, оно принесет с собою возрождение и усиление германской конкуренции. А если умиротворение сменится военным или революционным кризисом, этот последний ударит по хозяйству Великобритании.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ближайший период будет, таким образом, создавать все более тяжкие условия для английского капитала и тем самым со все большей остротой ставить перед пролетариатом, проблему власти. Никаких сроков я не назначал. Единственное на этот счет замечание в моей книге гласит, что революционное развитие английского рабочего класса будет измеряться скорее пятилетиями, чем десятилетиями. Этим я, разумеется, не хотел сказать, что социалистический переворот произойдет «через четыре года» (хотя не считаю и это исключенным). Мысль моя была та, что перспектива революционного развития должна быть рассчитана не на ряд десятилетий, не на детей и внуков, а на ныне живущее поколение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тут я вынужден привести обширную цитату из письма «левого» критика:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Троцкий почти все время говорит о десятилетиях. Можно ли говорить о десятилетиях в применении к экономической или даже политической ситуации? Я думаю, что ни в каком случае. Невозможно, как на это раньше указывал сам Троцкий, наметить и установить точную дату, когда начнется взрыв революции, и хотя он имел скорее в виду невозможность точно указать день (?), я считаю невозможным предсказать даже год (?). Революции прежде всего зависят от экономических факторов, а экономических факторов, которые могут оказаться за или против революции в Англии, в настоящее время бесконечно много. Революция могла вспыхнуть 1 августа 1925 года в результате кризиса в угольной промышленности. Революция может разразиться при возобновлении кризиса в мае будущего года. Революцию может ускорить дальневосточный кризис, война, экономический крах других стран, близорукость некоторых промышленников в нашей стране, неумение правительства разрешить проблему безработицы, кризис еще и в других отраслях промышленности, помимо угольной, а также социалистическая пропаганда среди рабочих, повышающая их запросы и надежды. Каждая из этих возможностей вполне вероятна в условиях настоящего времени и ни одна из них не может быть предсказана хотя бы за месяц. Настоящее время характеризуется крайней экономической, а следовательно и политической неустойчивостью; один ход может испортить всю игру, но, с другой стороны, существующая система может искусственно продержаться еще много лет. Таким образом, британская революция, если понимать под ней политическую революцию, стоит под знаком неизвестности».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Путаница этих строк совершенно невообразима, и в то же время это не личная путаница, наоборот, она глубоко типична. Это – путаница людей, которые, «вообще говоря», признают революцию, но которые до мозга костей боятся её и для своего политического страха готовы принять любое теоретическое оправдание.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Присмотримся, в самом деле, к аргументации автора. Он ломится в открытую дверь, доказывая, что темп развития революции, а следовательно и её срок зависят от взаимодействия многочисленных факторов и обстоятельств, как ускоряющего, так и замедляющего действия. Отсюда он делает сам по себе бесспорный вывод о невозможности предсказать срок революции. Но эту элементарнейшую мысль он умудряется формулировать так: Троцкий считает невозможным предсказать день революции, он же, мудрый критик, считает невозможным предсказать даже год. Это противопоставление кажется совершенно невероятным по своей ребячливости. Может даже показаться, что оно вообще не заслуживает ответа. Но на самом деле сколько имеется «крайних левых», которые не продумали даже вчерне самых элементарных вопросов революции и для которых самый факт размышлений насчет дня и года представляет огромный шаг вперед, подобный, например, переходу от полной безграмотности к сбивчивому чтению по складам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если бы я считал, в самом деле, что нельзя определить заранее лишь день (?!) революции, то я попытался бы, вероятно, определить неделю, месяц или год. Но я, кажись, не делал такой попытки. Я указал лишь, что общественное развитие Англии вошло в революционную фазу. В конце прошлого столетия о революции в Англии можно было говорить лишь в рамках самого общего предвидения. В годы, непосредственно предшествовавшие империалистской войне, можно было уже уверенно указать ряд симптомов, свидетельствовавших о приближении поворотного момента. После войны этот поворот, и притом крутой, наступил. В прошлом английская буржуазия, угнетая трудящихся и грабя колонии, вела нацию по пути материального роста и тем обеспечивала свое господство. Сейчас буржуазный режим не только не способен вести британскую нацию вперед, но не может сохранить для неё уже достигнутый уровень. Английский рабочий класс бьется в противоречиях капиталистического упадка. Нет ни одного вопроса хозяйственной жизни: национализация шахт, железных дорог, борьба с безработицей, свобода торговли или протекционизм, жилищное строительство и пр., который не вел бы непосредственно к вопросу о власти. Вот социально-историческая основа революционной ситуации. Разумеется, дело идет о борьбе живых исторических сил, а не об автоматическом накоплении количественных величин. Уже одно это делает невозможным пассивное предсказание этапов процесса и сроков развязки. Остается держать руку на пульсе английской экономики и политики и, ни на минуту не упуская общей перспективы, внимательно следить за всеми частными колебаниями, приливами и отливами, определяя их место в процессе капиталистического упадка. Только на основе такой общей ориентировки может революционная партия вести свою политику, гибкость которой выражается в том, что она учитывает и частные колебания, но никак не в том, что она теряет из виду основную линию развития.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Левый» критик мой, очевидно, что-то такое слышал – совсем по другому поводу – об определении «дня» революции и не уяснил себе, что там речь шла о моменте вооруженного восстания, поставленного революцией в порядке дня. Это – два хотя и связанных между собою, но совсем разных вопроса. В одном случае дело идет об исторически-обоснованном прогнозе и вытекающей отсюда общей стратегической линии; в другом – о тактическом плане, предполагающем более или менее точное определение места и времени. Никому – кроме разве английской прокуратуры – не придет в голову говорить, что в Англии в настоящий момент в порядке дня стоит вооруженное восстание и что практической задачей является определение его плана, а значит и срока. Между тем только в такой связи можно было бы говорить о дне или о днях. Осенью 1923 года дело обстояло таким именно образом в Германии. Сейчас в Англии вопрос не в том, чтобы назначать «день» революции – до этого еще далеко! – а в том, чтобы ясно понять, что вся объективная обстановка приближает этот «день», вводит его в круг воспитательной и подготовительной политики партии пролетариата, создавая вместе с тем условия для её быстрого революционного формирования.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во втором письме тот же критик в помощь своему скептицизму насчет сроков (на самом деле – насчет революции) выдвигает еще более неожиданные доводы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Царство экономики, – рассуждает он, – практически говоря, беспредельно… Новое изобретение, перегруппировка капиталистических сил… Другая сторона тоже сознает опасность… Да и Америка может принять меры против наступающего краха Англии. Одним словом, – заключает критик, – возможностей очень много, и Троцкий отнюдь не исчерпал их все».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нашему «левому» нужны все возможности, кроме одной: революционной. Играя в прятки с реальностью, он готов ухватиться за любую фантастику. В каком смысле, например, «новое изобретение» может изменить социальные условия развития Великобритании? Со времени Маркса было немало изобретений, которыми действие Марксова закона концентрации производства и обострения классовых противоречий не ослаблялось, а, наоборот, усиливалось. Новые изобретения и в дальнейшем дадут преимущества более сильному, т.е. не Великобритании, а Соединенным Штатам. Что «другая сторона», т.е. буржуазия, сознает опасность и будет бороться против неё всеми средствами, – это бесспорно. Но ведь это и есть важнейшая политическая предпосылка революции. Совершенно чудовищной является, наконец, надежда на спасительную руку Америки. Что в случае гражданской войны в Англии Америка попытается помочь буржуазии, это более чем вероятно, но означает лишь, что и английскому пролетариату придется искать союзников за границами страны. Мы думаем, что он их найдет. Отсюда вытекает, что английская революция неизбежно примет интернациональный размах. Против этого мы меньше всего собираемся спорить. Но критик наш хочет сказать другое. Он выражает надежду на то, что Америка настолько облегчит существование английской буржуазии, что поможет ей вообще избежать революции. Лучше этого ничего выдумать нельзя! Каждый новый день свидетельствует, что американский капитал является тем историческим тараном, который намеренно и ненамеренно наносит самые сокрушительные удары мировому положению и внутренней устойчивости Англии. Это, однако, нисколько не мешает нашему «левому» надеяться на то, что американский капитал любезно потеснится в интересах британского. Для начала следует, очевидно, ждать, что Америка откажется от уплаты английского долга; передаст безвозмездно британскому казначейству 800 миллионов долларов, являющихся резервом британской валюты; поддержит в Китае политику Великобритании; может быть, передаст еще британскому флоту несколько новых крейсеров и переуступит английским фирмам свои канадские акции со скидкой в 50 процентов. Словом, следует ждать, что вашингтонское правительство передаст руководство государственными делами в руки АРА, подобрав для этого наиболее человеколюбивых квакеров.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Люди, способные тешить себя подобными пустяками, не смеют претендовать на руководство британским пролетариатом!<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Правда» № 34, 11 февраля 1926 г.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Брельсфорд и марксизм<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Правда» № 60, 14 марта 1926 г.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лондонское издание книги «Куда идет Англия?» вышло с неожиданным предисловием Брельсфорда [55 - «Where is Britain going?» by L. Trotsky. With an introduction by H. N. Brailsford. London. George Allen & Unwin Ltd.], бывшего буржуазного радикала, который после войны вступил в независимую рабочую партию и ныне редактирует её орган. Мистер Брельсфорд, несмотря на все свои социалистические симпатии, не перестал быть радикалом. А так как во главе независимой партии стоят умеренные либералы, то Брельсфорд оказался на левом крыле.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что не в отсталом Китае и даже не в Японии, где радикальные буржуазные издательства считают еще полезным в просветительных целях выпускать книги русских коммунистов, а в Англии, с её вопиющими социальными противоречиями, возможно появление книги коммуниста с покровительственным предисловием члена партии Макдональда, факт этот является в глазах всякого марксиста свидетельством невероятной отсталости британской политической идеологии от материальных отношений. В этом суждении, которое не требует доказательств, заключается уже и осуждение такого рода неожиданного литературного «блока». Единство фронта нам нужно с рабочими массами. Единство или полуединство литературного фронта с Брельсфордом означает только усугубление того идейного хаоса, которым и без того богато английское рабочее движение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ошибка здесь, впрочем, не на стороне Брельсфорда. Историческое назначение его состоит в том, чтобы «поправлять» Томаса и Макдональда, создавать отдушину для недовольства массы, смазывать грани, растворять отчетливую мысль в бесформенной «левизне». Брельсфорду, намерений коего мы нимало не заподозриваем, твердо памятуя, однако, что из реформистских намерений в аду делаются главные мостовые, политически выгодно выступать с нами под одной обложкой. Рабочие массы Британии неизмеримо левее Брельсфорда. «Братаясь» с московским коммунистом, Брельсфорд маскирует свою принадлежность к партии, которая исключает английских коммунистов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Иные задачи у нас. Мы маскировки не хотим. Наша первая обязанность состоит в разрушении идейной маскировки. Английская рабочая масса неизмеримо левее Брельсфорда, но она еще не в силах найти для своих настроений надлежащий язык. Хлам прошлого еще широким слоем отделяет левеющую массу от программы коммунизма. Тем недопустимее прибавлять к этому хламу хотя бы волосок. Борясь за интересы углекопов, пройти в этой борьбе несколько шагов рядом с мистером Брельсфордом, – на это коммунисты готовы. Но никаких идейных блоков, никакого единства фронта в области теории и программы! Как раз этот же Брельсфорд по поводу американского издания нашей книжки выразился так: «Нас отделяет от этих людей пропасть». Правильно, правильно, трижды правильно! Но нет ничего преступнее, с точки зрения марксизма, как перебрасывать через политическую пропасть литературные пальмовые ветви: обманутый маскировкой рабочий ступит ногой и провалится.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мистеру Брельсфорду маскировка необходима. Он пользуется революционной книгой для борьбы против революции. Защитник демократических иллюзий и парламентского фетишизма, Брельсфорд говорит своим предисловием: смотрите, в нашей британской демократии мы издаем безбоязненно большевистскую книгу, демонстрируя этим самым широту и могущество демократии. Более того, своей маленькой демонстрацией Брельсфорд хочет смазать неудобные для него выводы недавнего судебного процесса над коммунистами. Сам Брельсфорд это открыто признает. Осуждение британских коммунистов по суду – теперь, когда революция вырисовывается лишь в отдаленной перспективе, – есть неизмеримо более яркое и убедительное ниспровержение демократических иллюзий, чем все наши книги и брошюры. Брельсфорд понимает это. Борясь за сохранение демократических иллюзий, он «приветствует» появление нашей книги такими словами: «Если она может свободно выйти в свет, может быть обсуждаема…, – то кошмар (nightmare) этого процесса будет рассеян». Спасая столь дешевой ценой демократические иллюзии, Брельсфорд хочет внушить английскому пролетариату ту мысль, что раз революционная книжка в сопровождении надлежащей дозы противоядия в виде пацифистского предисловия может свободно появиться на книжном рынке Британии, то этим самым доказано, что английские буржуа покорно склонят головы, когда у них станут «демократически» отбирать банки, земли, шахты, заводы и верфи. Другими словами, Брельсфорд бесцеремонно напутствует нашу книгу соображениями, прямо противоположными её цели, смыслу, духу и букве.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Немудрено, если Брельсфорд укоризненно называет «русские методы» полемики безжалостными (ruthless) и надеется, что они вызовут у английских читателей совсем не то впечатление, на которое рассчитаны. Насчет «впечатления» подождем. Читатели бывают разные. Методы полемики вытекают из существа политики. «Безжалостность» вызывается необходимостью обнажить реальность из-под условной лжи. Нигде в Европе канонизированное ханжество – cant – не играет такой роли, как в Великобритании. Разные политические группировки, даже самые «крайние», в борьбе друг с другом привыкли не задевать известных вопросов и не называть известных вещей своими именами. Причина та, что политическая борьба велась искони в рядах имущих верхов, которые никогда не забывали, что их слушает третий. Система условностей, намеков, недомолвок веками прививалась сверху вниз и наиболее свое реакционное выражение получила ныне у либеральной рабочей партии, в том числе и у её оппозиционно-радикального крыла. Дело тут не в литературной манере, а в политике. Брельсфорда полемика наша отталкивает потому, что она обнажает классовые противоречия до конца. Совершенно верно, что у тех просвещенных читателей, которые воспитаны в парламентской традиции политического ханжества, такая полемика вызовет не сочувствие, а возмущение. Но – вопреки Брельсфорду – это и есть то впечатление, на которое автор законно рассчитывает. Совершенно верно также, что политики с таким воспитанием все еще составляют плотную прослойку между рабочим классом и программой коммунизма. Тем не менее, классовые реальности и в Англии сильнее традиционного ханжества. Пробужденные британские рабочие, пробивающие себе путь сквозь кору наследственных предрассудков – от болдуиновских до брельсфордовских, – найдут в нашей полемике частицу собственной борьбы. И это будет, опять-таки, то впечатление, на которое мы рассчитываем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Предисловие Брельсфорда представляет собою переплет из неумеренных похвал и умеренных порицаний. Похвалы относятся к тому, что второстепенно, – к форме книга. Порицания направлены против существа. Неумеренность похвал должна придать особый вес осторожным выпадам против большевизма. Брельсфорд действует целесообразно. Он выполняет свое предназначение. Он заинтересован в маскировке. А нам нужна полная ясность. Вот почему мы одинаково отводим и похвалы Брельсфорда и его порицания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Брельсфорд действует целесообразно, и все же он беспомощен до крайности. Но это уж не его вина. Он не может выскочить из исторической задачи центризма: смазывать реальности, чтобы поддерживать иллюзии. Мы видели, как смехотворно Брельсфорд подходит к урокам процесса коммунистов. Та же беспомощность лежит в основе всей его оценки нашей книги. С одной стороны, у него выходит, что книга основана на знании фактов и понимании логики их развития. С другой стороны, оказывается, что автор книги – «человек другого мира», который неспособен постигнуть ни характер британского протестантизма, ни силу парламентских традиций. Не только в парламенте, но и в церквах, трэд-юнионах и даже клубах, – вразумляет нас Брельсфорд, – уважение к большинству было внушено поколениям англичан. «Что русский знает об этом, как ему оценить могущество традиции в нашей старейшей цивилизации?». Высокомерная беспомощность Брельсфорда – в его методе: он не понимает материальных основ общественного развития, как решающей инстанции. Он останавливается перед традициями, перед идейными отложениями старой борьбы и думает, что эта кора вечна. Он не знает простейших законов зависимости идеологии от классовых основ. Спорить с ним на эти темы то же, что убеждать изобретателя perpetuum mobile, который отрицает закон сохранения энергии. Каждому грамотному марксисту ясно, что чем сильнее застыли консервативные формы британского общества, тем катастрофичнее новые извержения общественного вулкана взорвут застывшую кору старых традиций и учреждений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Идеи и предрассудки, передающиеся от поколения к поколению, превращаются в фактор большой исторической силы. На самом Брельсфорде очень недурно видна эта «самостоятельная» сила уплотненных историей предрассудков. Но все же материальные факты сильнее своего отражения в идеях и традициях. В этом нетрудно убедиться как раз теперь на поучительнейшей картине агонизирующего британского либерализма. Можно ли найти другую традицию, более могущественную? В истоках своих либерализм связан с первыми движениями протестантизма и, следовательно, с революцией XVII века, которая открывает историю новой Англии. И однако же могущественная либеральная традиция корежится и испепеляется на наших глазах, как лист пергамента, брошенный на горячую плиту. Живые факты сильнее мертвых идей. Упадок средних классов в Англии, упадок английского капитализма в мире, – вот материальные факты, которые беспощадно расправляются с традицией либерализма. Фигура земельного реформатора Гракха-Ллойд-Джорджа, который вечером отрицает то, что говорил утром, является уже сама по себе великолепным издевательством над либеральной традицией.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы слышали от Брельсфорда, что для «человека другого мира» недоступно понимание того, «как глубоко запечатлелся в сознании английского народа… инстинкт повиновения воле большинства». Но замечательное дело, что когда Брельсфорд спускается с высот доктринерства в область живых политических фактов, он сам неожиданно раскрывает иногда тайну «повиновения воле большинства». Так, разбирая ход последней либеральной конференции, которая против всех своих «традиций» и, главное, против собственного желания приняла (наполовину) шарлатанскую ллойд-джорджеву программу «национализации земли», Брельсфорд пишет в «Нью-Лидер» от 26 февраля:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Оплата расходов из центрального фонда (зависящего от Ллойд-Джорджа) и предложенные делегатам бесплатные завтраки, очевидно, создали на конференции нужное большинство».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Завтраки создали большинство! Из этих реалистических слов видно, что воспитанный рядом британских поколений и недоступный людям «другого мира» демократический инстинкт повиновения большинству нуждается время от времени еще в бесплатных ростбифах и других вспомогательных средствах для обнаружения своего всемогущества. Лучше этих слов Брельсфорд вряд ли что напишет. Наш идеалист наткнулся здесь на то, что вообще портит метафизические схемы: на кусок действительности. Давно известно, что немецкие профессора-кантианцы на путях осуществления вечной морали спотыкаются о такие препятствия, как недостаточное жалованье, интрига коллег или сварливая теща. Демократический социалист Брельсфорд ушибся – и притом гораздо опаснее, чем он сам воображает, о ростбиф. Конечно мы, люди другого мира, неспособны уяснить себе благородное преклонение всех британцев перед парламентскими методами. Но зачем же смущать нас сообщением, что внутри либеральной партии, создательницы парламентаризма, большинство достигается при помощи кассы и серии завтраков, бесплатных, но, надо думать, вполне сытных. Большинство, достигнутое таким путем, очень похоже на подкупленное или фальсифицированное большинство. А ведь дело пока идет только о борьбе за мандаты и за портфели. Что же будет, когда ребром встанет вопрос, кому должна в государстве принадлежать власть: буржуазии или пролетариату? И кому – собственность: капиталистам или народу? Если по соображениям парламентского карьеризма руководители либеральной партии с успехом приводят в движение подкуп и фальсификацию, то перед какими же насилиями, перед какими преступлениями остановятся правящие классы, когда речь будет идти обо всей их исторической судьбе? Я очень опасаюсь, что если из нас двух кто-нибудь является человеком другого мира и не понимает самого главного в английской политике, так это мистер Брельсфорд. Он – человек другой эпохи. Новая эпоха – наша.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Брельсфорд не упускает в своем предисловии случая взять под защиту религию. Любопытно, что он называет себя при этом агностиком. Это слово в Англии употребляется иногда как вежливое, салонное, выхолощенное название для атеиста. Еще чаще оно характеризует полу-атеизм, неуверенный в себе, т.е. ту разновидность идеализма, которая по вопросу о Боге, говоря парламентским языком, воздерживается от голосования. И здесь мы видим, стало быть, силу cant’а, условности, полуправды, полулжи, философского ханжества. Намекая на свой атеизм и называя себя агностиком, Брельсфорд тут же берет под защиту религию. Вот эти двусмысленные нравы английские революционеры обязаны беспощадно изгонять из рядов рабочего движения. Довольно игры в прятки, называйте вещи по именам!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Брельсфорд защищает религию путем отрицания её классового характера. Ни один русский не может, видите ли, понять, что такое английская религия, с её «традициями свободного обсуждения, с её демократической формой, с её относительной свободой от всякой потусторонности» и пр., и пр. Ни один демократический поп не мог бы произнести более апологетической речи в защиту религиозного дурмана, чем наш «агностик». Свидетельство его в пользу церкви должно получить тем больший вес, что он сам себя заявляет неверующим. Двойственность и фальшь на каждом шагу. Пытаясь опровергнуть буржуазный характер протестантизма, Брельсфорд уличающе спрашивает, бывал ли Троцкий когда-либо в диссидентской (dissenting) часовне в угольном районе, читал ли Беньяна [56 - John Bunyan (1628–1688) – Пуританский проповедник; известен за литературную аллегорию «Прогресс пилигрима»], заглядывал ли в революционную историю анабаптистов и людей Пятой Монархии? Должен признать, что в диссидентской часовне углекопов не бывал и очень недостаточно знаком с историческими фактами, о которых говорит Брельсфорд. Угольный район и его часовни я обещаю посетить, как только партия Брельсфорда возьмет власть и разрешит мне, по принципам демократии, беспрепятственную поездку по владениям его величества. С Беньяном, историей анабаптистов и Пятой Монархией постараюсь познакомиться раньше указанного срока. Но Брельсфорд жестоко ошибается, когда думает, что перечисленные им факты и обстоятельства могут изменить общую оценку религии и, в частности, протестантства. Вместе с Лениным и Н. К. Крупской я посетил однажды «свободную церковь» в Лондоне и слушал там социалистические речи вперемежку с псалмами. Проповедником был наборщик, вернувшийся из Австралии. Он говорил о социальной революции. В псалмах молящиеся просили Бога установить такой порядок, чтобы не было ни бедных, ни богатых. Таково было мое первое практическое знакомство с английским рабочим движением почти четверть века тому назад (1902 г.). Какую роль, – спрашивал я себя тогда, – играет псалом по отношению к революционной речи? Роль предохранительного клапана. Сгущенные пары недовольства выпускались под купол церкви и выше к небу. В этом – основная функция церкви в классовом обществе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Разумеется, разные церкви выполняют эту задачу по-разному. Православная церковь, не справившись с первобытной крестьянской мифологией, чем дальше, тем больше превращалась в внешний бюрократический аппарат наряду с аппаратом царизма. Священник шел об руку с урядником и на всякое развитие сектантства (диссидентства) отвечал репрессией. Оттого-то корни православной церкви в народном сознании оказались столь слабыми, особенно в промышленных центрах. Стряхнув с себя бюрократический церковный аппарат, русский рабочий, в подавляющей своей массе, да и крестьянский молодняк вместе с ним стряхнули с себя и религиозность. Совсем иное дело протестантизм, который встал на ноги как знамя буржуазии и мелкого люда города и деревни против короны, придворных, привилегированных, против кавалеров и епископов. Происхождение и развитие протестантизма так тесно связаны с развитием городской культуры и с борьбой буржуазии за более прочное и устойчивое положение в обществе, что доказывать это поистине нет надобности. Буржуазия не могла бы, разумеется, бороться с успехом, а затем держаться у власти, если бы знамя свое она не сделала в той или другой мере знаменем народных низов, т.е. ремесленников, крестьян и рабочих. В борьбе против знати буржуазия очень крепко связывала с собою народные низы протестантской религией. Конечно, шотландский дровосек вкладывал, в свои псалмы не то субъективное содержание, что респектабельный мистер Домби или его почтенный правнук, заседающий в палате общин, справа или слева от мистера Макдональда. Но ведь то же самое относится и к либерализму. Рабочие-либералы, не бюрократы юнионов, а пролетарии, совсем иначе воспринимали либеральную программу, чем Гладстон. Они и в свой либерализм вносили классовый инстинкт, но беспомощный. Решится ли, однако, Брельсфорд на этом основании оспаривать, что либерализм есть программа поднимающейся в гору средней и мелкой торговой и промышленной буржуазии и буржуазной интеллигенции?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Верно – и на это хочет опереться Брельсфорд, – что многие мелкобуржуазные радикалы, противники классовой борьбы, склонялись к атеизму, тогда как пионеры трэд-юнионизма стояли в равной мере за христианство и за классовую борьбу. Но тут нет никакого противоречия с тем, что сказано выше. Марксизм вовсе не учит, будто каждый человек получает свой паек религиозных и философских убеждений в зависимости от размеров своего дохода или заработной платы. Вопрос сложнее. Рождаясь на почве материальных условий жизни, т.е. прежде всего на почве классовых противоречий, религиозные, как и иные идеи лишь постепенно прокладывают себе путь, живут, в силу консерватизма, дольше, чем те потребности, которыми они порождены, и сходят на-нет лишь под действием серьезных толчков и потрясений. Мелкобуржуазные английские радикалы из школы утилитаристов или оуэнистов могли быть боевыми атеистами до тех пор, пока серьезно верили, что владеют безболезненными способами разрешения всех общественных вопросов. Но по мере обострения классовых противоречий боевой радикализм сходил на-нет или переселялся в рабочую партию, внося в неё свое потрепанное идеалистическое высокомерие и свою политическую беспомощность. Организаторы трэд-юнионов, поднятые вверх рабочими стачками, не могли отрекаться от основы своей работы и источника своего влияния, т.е. от классовой борьбы. Но они оставались при этом в ограниченных рамках трэд-юнионизма, не доводя борьбы до необходимых революционных выводов, и это позволяло и позволяет им примирять трэд-юнионизм с христианством, т.е. с дисциплиной, которую налагают на пролетариат вероучение и мораль другого класса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Совершенно неоспоримо, что революция застанет еще добрую долю уэльских углекопов во власти религиозных предрассудков. Можно не сомневаться, что, несмотря на это, углекопы сделают свое дело. От одних предрассудков они освободятся в огне борьбы, от других – лишь после победы. Но мы категорически отрицаем, чтобы уэльским углекопам и вообще британским пролетариям могли указывать правильный путь люди, которые сами не отделались от ребяческих бредней, не знают строения человеческого общества, не уяснили себе его динамики, не понимают роли в нем религии и готовы, в той или иной мере, подчинять свои действия указаниям церковной морали, которая объединяет угнетателей и угнетенных. Такие вожди ненадежны. Рабочий класс всегда может ожидать с их стороны капитуляции или прямого предательства – со ссылками на нагорную проповедь – в самый ответственный час.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Традиционная сила британского протестантизма нам ясна, и напрасно Брельсфорд изображает дело так, будто мы о протестантизме судим по православию. Пустяки. Мы, марксисты, привыкли брать исторические явления в их социальной обусловленности, в их конкретности, судить о них не по именам, а по тому содержанию, которое в них вкладывает живое, т.е. расчлененное на классы общество. Традиционное могущество протестантизма велико, но не безгранично. По самой сути своей, т.е. как религиозное, а не политическое учение, протестантизм эластичнее либерализма, который является его младшим братом. Но эластичность протестантизма имеет свои пределы. Глубокий поворот в судьбах Англии предопределяет их. Все национальные традиции подвергнутся испытанию. Что складывалось веками, будет разрушаться в течение годов. Революционная проверка, исходящая от неумолимых фактов, доберется и до тех последних убежищ сознания, где скрываются наследственные религиозные предрассудки. Наше дело – помогать этой очистительной работе, а не ставить ей помехи, как делают двусмысленные агностики, намекающие на свой атеизм и потому защищающие религию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы видим, таким образом, что по самым основным вопросам, от которых зависит историческая жизнь и смерть пролетариата, мы с Брельсфордом стоим по разные стороны идеологической баррикады. Вот почему грубейшим недоразумением является наше появление с ним перед английским читателем под одной обложкой. Как могу, я исправляю это недоразумение настоящей статьей.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Правда» № 60, 14 марта 1926 г.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Еще раз о пацифизме и революции. (Ответ Бертрану Расселу)<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Большинство британских критиков моей книги главный порок её видят в том, что автор – не англичанин и, следовательно, неспособен понять английскую психологию, английские традиции и пр. Нужно, однако, сказать, что чем больше английские фабианцы настаивают на этом доводе, тем меньше они сами кажутся англичанами: в конце концов, они прибавляют очень мало к тем доводам, каких мы немало наслышались от русских меньшевиков, а раньше – от народников.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сейчас, когда мы победили, английские и вообще европейские социалисты, склонны разрешить нам оставаться самими собой – в соответствии с особенностями нашей страны и национальной культуры. Этим путем они хотят в сущности восстановить идейную изгородь по тем самым границам, где Ллойд-Джордж, Черчилль, Клемансо и др. пытались установить материальную колючую проволоку блокады. «Может быть, для русских это и хорошо, – примирительно заявляют «левые», – но пусть русские со своим опытом и своими выводами не смеют переступать русских границ». Особенности английского национального характера привлекаются в качестве философского обоснования теории большевистского «невмешательства».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фабианские и иные критики не знают, что всем нашим прошлым мы прекрасно закалены против доводов такого порядка. Ирония ведь в том, что если фабианцы согласны ныне, т.е. после нашей победы, признать большевизм, т.е. марксизм в действии, соответствующим национальным особенностям России, то старая русская традиционная идеология, притом не только правительственная, но и оппозиционная, – неизменно считала марксизм порождением западной культуры и провозглашала полную его несовместимость с особенностями русского национального развития. Еще на памяти моего поколения подавляющее большинство русской печати объявляло русских марксистов идейными иностранцами, которые тщетно пытаются перенести на русскую почву исторический опыт Англии. Нам по каждому поводу напоминали, что Маркс создал свою теорию экономического развития в Британском Музее, наблюдая английский капитализм и его противоречия. Могли ли уроки британского капитализма иметь значение для России, с её величайшими «особенностями», с её преобладающим крестьянским населением, с её патриархальными традициями, с её общиной или с её православием? – Так говорили русские реакционеры и русские народники, с необходимыми вариантами вправо и влево. Не только до войны и во время войны, но и после Февральской революции 1917 года, когда мистер Гендерсон приезжал уговаривать русских рабочих» продолжать войну против Германии, вряд ли был на свете хоть один «социалист», правый или левый, который считал бы, что большевизм отвечает национальным особенностям России. Нет, тогда нас, в лучшем случае, считали маньяками. Наши собственные фабианцы, русские меньшевики и так называемые социалисты-революционеры, приводили против нас все те доводы, которые мы сегодня слышим от Ленсбери, Брельсфорда, Рассела и их более правых коллег в качестве откровений истинно-британской философии. В конце концов, ссылка на национальные особенности есть последнее орудие каждой идейной реакции, обороняющейся от революционных запросов времени. Этим мы вовсе не хотим сказать, будто национальных особенностей не существует, или будто они несущественны. Отложения прошлого в учреждениях и нравах представляют собою большую консервативную силу. Но решают, в последнем счете, живые силы настоящего. Положение английской угольной промышленности на мировом рынке нельзя исправить никакими ссылками на национальные традиции. Между тем, роль угольной промышленности в судьбах Великобритании неизмеримо важнее, чем все приемы и обрядности парламентаризма. Палата общин опирается на уголь, а не наоборот. Консерватизм английских форм собственности и способов производства представляет собою такую национальную «особенность», которая способна лишь углубить социальный кризис со всеми вытекающими из него революционными противоречиями.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мистер Бертран Рассел, философ в математике, математик в философии, аристократ в демократии и дилетант в социализме, счел долгом приложить и свою руку, не в первый уже раз, к разрушению тлетворных идей, исходящих из Москвы и враждебных англо-саксонскому духу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В вопросе религии Рассел делает шаг вперед от Брельсфорда. Он признает, что в настоящих условиях каждая организованная религия, т.е. церковь, должна стать реакционной силой (это не мешает Расселу оставлять лазейку и в этом вопросе; личная религия – это-де другое дело). Рассел одобряет наши доводы насчет того, что даже самый экономный король не может стать составной частью социалистического общества. Рассел отказывается считать парламентский путь обеспеченным путем к социализму. Но все эти признания, как и некоторые другие, делаются Расселом только для того, чтобы тем ярче обнаружить антиреволюционный характер его мышления на вопросе о путях английского рабочей класса. Рассел объявляет пролетарскую революцию» в Британии не только опасной, но и гибельной. Англия слишком зависима от заокеанских стран и прежде всего от Соединенных Штатов Северной Америки. Отрезанные блокадой от внешнего мира, британские острова смогут прокормить не более двадцати миллионов населения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«В этих условиях, – иронизирует Рассел, – симпатии Троцкого не доставят нам большого комфорта. Никакой энтузиазм не поможет, пока Советская Россия не выставит в Атлантическом океане флота, более сильного, чем Америка».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эти стратегические соображения очень интересны в устах пацифиста. Мы узнаем, во-первых, что судьба британского пацифизма, поскольку он пытается связать себя с рабочим классом, зависит от силы американского флота. Мы узнаем, во-вторых, что было бы недурно, если бы британский пацифизм мог быть огражден от врагов советским флотом надлежащей силы. От идейного сочувствия, не подкрепленного достаточным количеством снарядов и мин, – почтенный идеалист презрительно отмахивается. Тут он, однако, явно хватает через край.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Симпатии самого Рассела к Октябрьской революции (очень, впрочем, похожие на антипатии) не доставили нам в течение истекших годов никакого «комфорта». Но симпатии английских и вообще европейских рабочих масс спасли нас. Конечно, Черчилль причинил нам то зло, на какое способен. Чемберлен делает все, что может. Но мы были бы давно раздавлены, если бы господствующие классы Великобритании и Европы не боялись двинуть против нас свои вооруженные силы. Конечно, эта гарантия не абсолютна. Но она – наряду с антагонизмами капиталистических государств – оказалась достаточной, чтобы охранить нас от интервенций крупного масштаба в наиболее критические первые годы. А между тем и до Октября, и после Октября наши собственные Расселы уверяли нас, что мы будем раздавлены либо войсками Гогенцоллерна, либо войсками Антанты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нам говорили, что русский пролетариат, как наиболее отсталый и малочисленный, мог бы взять в свои руки власть лишь в случае победы мировой революции. Ссылки на международную революцию, как на предварительное условие для ниспровержения буржуазного господства в собственной стране, представляют собою лишь замаскированный отказ от революции. Ибо что такое международная революция? Это – цепь – и притом не непрерывная – национальных революций, из которых каждая питает другие своими успехами и терпит, в свою очередь, от их неудач. В 1923 году, когда революционная ситуация в Германии достигла высшей остроты, левые социал-демократы, в борьбе против коммунистов, ссылались на опасность военной интервенции со стороны Франции и Польши. Немецкие левые меньшевики вполне готовы были бы, по крайней мере на словах, захватить власть в Германии при условии предварительной победы пролетариата во Франции. Эта меньшевистская агитация была одним из элементов, парализовавших революционную активность германского рабочего класса. В случае решительного обострения политической обстановки во Франции, – а дело к этому идет, – французские социалисты будут несомненно пугать французских рабочих опасностью германского реванша, с одной стороны, блокады британского флота, с другой. Но кто же смеет сомневаться в том, что Леон Блюм, Жан Лонге и прочие герои, согласились бы на завоевание власти при условии предварительной и притом полной победы рабочего класса в Германии и Великобритании! Социалисты мелких государств считают вдвойне невозможным начинать революцию у себя, пока буржуазия сохраняет власть в великих государствах. Дрессированные тюлени в цирке перебрасывают друг другу горящий факел с таким же, примерно, искусством, с каким меньшевики разных стран перебрасывают друг другу право революционной инициативы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пацифист Рассел считает невозможным приступить к перевороту в Англии, до тех пор пока Соединенные Штаты сохраняют могущественный флот. Было бы, конечно, недурно, если бы американский пролетариат уже в ближайшее время захватил в свои руки власть, а вместе с ней и военный флот. Но не скажут ли нам американские Расселы, что пролетарской власти в Соединенных Штатах грозили бы неизбежно объединенные флоты Великобритании и Японии? Правда, этим доводом можно было бы пренебречь, если бы пролетарская революция действительно стояла на очереди в Соединенных Штатах. К сожалению, этого еще нет. Великобритания по всей обстановке неизмеримо ближе к революции, чем Северная Америка. Нужно, следовательно, считаться с тем, что борьба пролетариата за власть в Англии произойдет при еще непотрясенном господстве американской буржуазии. Как же быть? Рассел указывает – правда, скорее иронически – выход из положения: он предлагает Советскому Союзу создать военный флот, способный обеспечить свободные подступы к пролетарской Британии. К сожалению, бедность нашей страны и её техническая отсталость не позволяют нам пока что выполнить эту программу. Конечно, было бы выгоднее, проще, экономнее, если бы пролетарская революция началась в Соединенных Штатах и через Англию протянулась бы с Запада на Восток по Европе и Азии. Но реальный ход развития не таков: мировая цепь капиталистического господства рвется, как и всякая цепь, со своих слабейших звеньев. После царской России ближе всего к пролетарской революции подходили Австро-Венгрия, Германия и Италия. Для Франции и Англии расплата за войну только еще впереди. Европа в целом неизмеримо ближе к революционному перевороту, чем Соединенные Штаты. С этим приходится считаться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Конечно, положение блокированной Британии было бы, ввиду её жизненной зависимости от импорта и экспорта, более тяжелым, чем положение любой другой европейской страны. Однако, и ресурсы революционной Британии в борьбе с трудностями были бы также чрезвычайно велики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ссылаясь на американский флот, Рассел почему-то забывает о великобританском флоте. В чьих он будет руках? Если в руках буржуазии, то ближайшая и более острая опасность будет грозить пролетарской революции не со стороны американского, а со стороны британского флота. Если же этот последний окажется в руках пролетариата, то положение сразу станет неизмеримо более благоприятным, чем его рисует Рассел. Об этом немаловажном вопросе у нашего критика ни слова. На этом приходится остановиться несколько подробнее.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Величайшие особенности в развитии Британии определяются её островным положением. Роль британского флота в судьбах страны наиболее ярко выражает эти особенности. Между тем, британские социалисты, упрекающие нас в незнании или в непонимании скрытых или невесомых особенностей британского духа, сплошь забывают, при обсуждении вопроса о пролетарской революции, такую весьма весомую величину, как британский флот. Рассел, иронически призывающий на помощь советский флот, ничего не говорит о том флоте, который продолжал укрепляться легкими крейсерами, когда партия Макдональда, Брельсфорда и Ленсбери стояла у власти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дело идет о завоевании власти в стране, где пролетариат составляет подавляющее большинство населения. Политической предпосылкой успеха должно явиться стремление самого пролетариата овладеть властью во что бы то ни стало, т.е. ценою любых жертв. Объединить в этом стремлении рабочие массы способна только революционная партия. Второй предпосылкой успеха является ясное понимание путей и методов борьбы. Только освобожденная от пацифистской катаракты на глазах рабочая партия сама увидит и объяснит пролетариату, что действительный переход власти из рук одного класса в руки другого в неизмеримо большей степени зависит от британской армии и британского флота, чем от парламента. Борьба пролетариата за власть должна быть поэтому его борьбой за флот. Нужно, чтобы моряки – конечно, не адмиралы, а кочегары, рабочие-электротехники, матросы – научились понимать задачи и цели рабочего класса. Нужно найти к ним дорогу через все препятствия. Только систематической, упорной, настойчивой подготовительной работой можно создать такое положение, при котором буржуазия в борьбе против пролетариата не сможет опереться на флот. А без этого условия бессмысленно говорить о победе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нельзя, конечно, представлять себе дело так, что уже в первый период революции флот целиком, и притом в полном боевом порядке, перейдет на сторону пролетариата. Без глубоких внутренних потрясений в самом флоте дело не обойдется. Об этом свидетельствует история всех революций. Потрясения во флоте, связанные с радикальным обновлением командного состава, означают неизбежно общее ослабление флота на сравнительно длительный период. На это опять-таки нельзя закрывать глаза. Но период кризиса и внутреннего ослабления флота будет пройден тем быстрее, чем решительнее будет руководящая партия пролетариата, чем больше у неё будет связей во флоте уже в подготовительный период, чем смелее она будет в период борьбы, чем яснее она покажет всем угнетенным, что она способна захватить власть и удержать ее. Пацифизм лишь в очень незначительной степени задевает военную машину господствующего класса. Об этом лучше всего свидетельствует мужественный, но достаточно бесплодный опыт самого Рассела во время войны. Дело ограничилось тем, что несколько тысяч молодых людей, ссылавшихся на свою «совесть», попали в тюрьму. В старой царской, армии сектанты и, в частности, последователи Толстого нередко подвергались преследованиям за такого рода пассивный анти-милитаризм. Но не они решили задачу низвержения царизма. И в Англии они не помешали и не могли помешать довести войну до конца. Пацифизм обращается лицом не столько к военной организации буржуазного государства, сколько к рабочим массам. Здесь его влияние поистине тлетворно. Он парализует волю тех, кто и без того не страдает избытком ее. Он проповедует вред вооружения тем, которые и без того разоружены и являются жертвами классового насилия. В нынешних условиях британской жизни, когда проблема власти ставится ребром, пацифизм Рассела реакционен насквозь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не так давно Ленсбери, как сообщали газеты, заклинал британских солдат не стрелять в стачечников. Тысячи присутствовавших на собрании рабочих и работниц подняли руки в знак солидарности с этим призывом, который, правда, плохо мирится с политикой Макдональда, но зато представляет известный шаг на пути революции. Нужно быть очень уж наивным, чтобы думать, будто призыв Ленсбери открывает возможность мирного, бескровного, пацифистского разрешения вопроса о власти. Наоборот, этот призыв, поскольку он проложит себе дорогу в жизни, развернет из себя неизбежно самые острые военные столкновения. Нельзя ведь думать, что все солдаты, все моряки одновременно откажутся стрелять в рабочих. На самом деле, революция вгонит клин в армию и флот, трещина пройдет через каждую роту, через экипаж каждого военного корабля. Этот солдат уже твердо решился не стрелять, хотя бы ему самому это стоило жизни. Другой колеблется. Третий готов стрелять в того, кто отказывается стрелять. Больше всего в первый период таких, которые колеблются. Как это было у нас в 1905 и в 1917 годах? Солдат или матрос, проявлявший на деле свою солидарность с рабочими, попадал под огонь офицера. На следующем этапе офицер попадает под огонь солдат, увлеченных героическим примером более передовых товарищей. Такие конфликты расширяются. Полк, в котором господствуют революционные элементы, противостоит полку, где еще сохранил власть старый командный состав. Тем временем, опираясь на революционные полки, вооружаются рабочие. Во флоте дело идет не иначе. Мы бы очень советовали Расселу и его единомышленникам посмотреть фильм советского производства «Броненосец Потемкин», который с достаточной наглядностью показывает механику революции внутри вооруженной человеческой массы. Еще важнее было бы показать этот фильм британским рабочим и морякам. Будем надеяться, что рабочая партия сделает это, когда придет к власти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наследственные буржуазные ханжи и цивилизованные людоеды будут, конечно, с величайшим возмущением говорить о том, что мы стремимся восстановить брата на брата, солдата на офицера и пр. Пацифисты будут им вторить. Они не преминут еще напомнить, что мы все видим в кровавом свете, потому что знаем особенностей Великобритании и недооцениваем благотворного влияния христианской морали на морское офицерство, полисменов и Джойнсона Хикса. Но это нас остановить не может. Революционная политика прежде всего требует глядеть открыто в лицо фактам, чтобы предугадать линию их дальнейшего развития. Филистерам революционная политика представляется фантастической только потому, что она предвидит послезавтрашний день, тогда как они не смеют задуматься о завтрашнем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В условиях, когда национальный организм в целом может быть спасен не консервативной терапией, а хирургическим вмешательством, удаляющим негодный орган – переживший себя класс, – пацифистские проповеди вытекают, по существу, из себялюбивого индиферентизма. Высшее «милосердие» требует в таких условиях высшей решимости, чтобы сократить сроки и уменьшить муки. У американской буржуазии будет тем меньше искушений вмешаться в борьбу, чем решительнее английский пролетариат наложит свою руку на все средства и орудия британской буржуазии. Американский флот будет иметь тем меньше возможности сокрушить пролетарскую власть в Британии, чем скорее и полнее эта последняя подчинит себе британский флот. Этим мы вовсе не хотим сказать, что военная интервенция заокеанской республики исключена. Наоборот, она очень вероятна, а в известных пределах прямо-таки неизбежна. Но результаты этого вмешательства зависят в огромной степени от нашей собственной политики до революции и во время ее.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Для всесторонней блокады британских островов и, прежде всего, для их изоляции от европейского континента не последнее значение будет иметь поведение военного флота Франции. Сможет ли французская буржуазия направить свои корабли против пролетарской революции в Англии? На этот счет у нас есть уже некоторый опыт. В 1918 году Мильеран направил в Черном море французские военные суда против портов Советской Республики. Результат известен. Крейсер «Вальдек Руссо» поднял знамя мятежа. У англичан на русском Севере тоже не все шло благополучно. Революция очень заразительна. А военные матросы больше, чем кто-либо, восприимчивы к революционной заразе. В то время когда французские моряки Марти и Бадина подняли восстание, не желая выступать против пролетарской революции в России, Франция казалась на верху могущества. Ныне и для неё началась эпоха расплаты за войну не в меньшей степени, чем для Англии. Думать, что даже в том случае, когда в Англии за бортом окажутся монархия, лендлорды, банкиры и фабриканты, французская буржуазия сохранит возможность играть роль жандарма в Атлантическом океане или хотя бы только в Ламанше, значит обнаружить чудовищный оптимизм за счет буржуазии и позорный пессимизм за счет пролетариата. Британия т.е. её буржуазия, недаром была владычицей морей. Британская революция пустит вокруг себя большие круги по всем океанам. Первым её результатом будет потрясение дисциплины всех военных флотов. Кто знает, не придется ли в этих условиях американскому командованию отказаться от мысли о тесной военно-морской блокаде, оттянув назад свои корабли, подальше от европейской заразы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наконец, и в самой Америке флот не есть последняя инстанция. Капиталистический режим в Соединенных Штатах могущественнее, чем где бы то ни было. Мы не хуже Рассела знаем контр-революционный характер Американской Федерации Труда, о которой он нам напоминает. Как буржуазия Соединенных Штатов подняла на небывалую высоту могущество капитала, так Американская Федерация Труда довела до последнего предела методы соглашательства. Но это вовсе не значит, что американская буржуазия всемогуща. Она неизмеримо сильнее против европейской буржуазии, чем против европейского пролетариата. Под крышкой американской рабочей аристократии, самой привилегированной из всех рабочих аристократий мира, дремлют и бродят революционные инстинкты и настроения разноплеменных рабочих масс Северной Америки. Революция в англо-саксонской стране по ту сторону Атлантики скажется на пролетариате Соединенных Штатов сильнее, чем какая бы то ни было другая революция. Это еще не значит, что господство американской буржуазии будет опрокинуто на другой день после завоевания власти британским пролетариатом. Понадобится ряд серьезных экономических, военных и политических потрясений, прежде чем будет опрокинуто царство доллара. Сама американская буржуазия подготовляет теперь эти потрясения, вкладывая свои капиталы во всем мире и тем связывая свое господство с европейским хаосом и пороховыми погребами Востока. Но революция в Англии неизбежно пробудит могущественный отголосок по ту сторону большой воды – и на бирже Нью-Йорка и в рабочих кварталах Чикаго. В самочувствии буржуазии и пролетариата Соединенных Штатов сразу произойдет перемена: буржуазия почувствует себя слабее, рабочий класс – сильнее. А самочувствие классов есть важнейший составной элемент так называемого соотношения сил. Это опять-таки не значит, что американские банкиры и трестовики не смогут сделать при помощи своего флота попытки экономически удушить революцию британского пролетариата. Но такая попытка будет сама по себе означать дальнейшее потрясение внутреннего режима Соединенных Штатов. Наконец, в самом сердце каждого американского военного корабля, в его машинном отделении, скажутся не только революционные события в Великобритании, но и вызванные ими новые настроения в пролетариате Соединенных Штатов. Все вместе означает не то, что пролетарская революция в Англии не связана с трудностями и опасностями. Наоборот, и те и другие колоссальны. Но они – на обеих сторонах. В этом собственно и состоит сущность революции. Чем больше место, занимаемое данной нацией в мире, тем грандиознее те силы действия и противодействия, которые революция пробуждает и развертывает. Наши «симпатии» могут в этих условиях оказаться кое на что пригодны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Революции не делаются в порядке наиболее выгодной очередности. Революции вообще не делаются по произволу. Если бы можно было рационалистически наметить революционный маршрут, то можно было бы, вероятно, и вовсе избегнуть революции. Но в том-то и дело, что революция является выражением невозможности рационалистическими методами перестроить классовое общество. Логические аргументы, хотя бы и доведенные Расселом до степени математических формул, бессильны против материальных интересов. Господствующие классы скорее обрекут гибели всю цивилизацию, вместе с математикой, чем откажутся от привилегий. В борьбе между углекопами и угольными магнатами Великобритании уже заложена целиком грядущая революция, – как в зерне заложены будущие стебель и колос. Иррациональные факторы человеческой истории грубее всего действуют через классовые противоречия. Через эти иррациональные факторы нельзя перескочить. Как математика, оперируя с иррациональными величинами, приходит к совершенно реалистическим выводам, так и политика может рационализировать, т.е. привести в разумный порядок, общественный строй, лишь ясно учтя иррациональные противоречия общества, чтобы окончательно преодолеть их, – не в обход революции, а через её посредство.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В сущности, мы могли бы закончить на этом. Возражения Рассела дали нам возможность рассмотреть дополнительно те стороны вопроса, которые наша брошюра оставила в тени. Но будет, может быть, нелишним остановиться на последнем и самом сильном доводе критика-пацифиста. Рассел заявляет, что наше отношение к британской революции продиктовано… нашим русским патриотизмом. Он говорит:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Я прихожу в ужас от того, что Троцкий, подобно всем нам, является патриотом, когда дело доходит до конца (to the pinch): коммунистическая революция в Англии была бы выгодна России; поэтому он советует ее, не рассмотревши беспристрастно, будет ли она выгодна нам».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Этот довод имеет все преимущества, кроме новизны. Пресса Чемберлена и Хикса – с наибольшей яростью этим занята «Morning Post» – давно уже доказывает, что международное коммунистическое движение служит целям советского империализма, который, в свою очередь, продолжает традиции царской политики. Такого рода обвинения начались с того времени, когда буржуазия убедилась, что наша партия взяла власть серьезно и не собирается уходить. В период, предшествовавший захвату власти и непосредственно следовавший за ним, обвинения имели, как известно, прямо противоположный характер. Большевиков обвиняли в том, что им чужды национальные чувства и патриотические соображения, и что вожди их проводят в отношении России политику Гогенцоллерна. Это было совсем не так уж давно. Артур Гендерсон, Эмиль Вандервельде, Альбер Тома и др. приезжали в Россию убеждать русских рабочих в том, что большевики готовы предать основные интересы России в угоду своим интернациональным химерам (или, по другому варианту, за золото немецкого кайзера). Опять-таки, ярче и крепче всего эту тему развивала «Morning Post». Точно так же, как Рассел обвиняет нас теперь в готовности довести население Великобритании до двадцати миллионов в угоду советскому империализму, девять лет тому назад нас обвиняли в бездушной готовности уменьшить вдвое и втрое население России во имя наших анти-национальных целей. Наша партия, как известно, стояла на той точке зрения, что поражение царской России в войне будет выгодно как для русского, так и для международного рабочего класса. Социалистические лакеи Антанты не могли нас сдвинуть с этой позиции. В эпоху Брест-Литовского мира обвинения в анти-национальной политике (по другой версии – в сотрудничестве с Гогенцоллерном) достигли бешеного напряжения. Тем не менее, наша партия не дала вовлечь себя в войну в интересах американского капитала. Гогенцоллернский режим пал, и в падении его Октябрьская революция сыграла не меньшую роль, чем оружие Антанты. На первое место выдвинулся антагонизм Советской Республики с правительствами победоносной Антанты. Наиболее реакционную мировую роль играет правящая Великобритания: в Европе, в Египте, в Турции, в Персии, в Индии, в Китае. Всякие изменения в мировом положении, в экономике и в политике, направляются против правящей Великобритании. Оттого пережившая себя британская буржуазия, в борьбе за ускользающее могущество, неистово борется против всяких изменений. Американская буржуазия могущественнее. Ее борьба против революции будет грандиознее. Но Америка пока еще стоит во второй линии. Наиболее активным и злобным врагом революционного движения – в Европе, в Азии, в Африке – является господствующий класс Великобритании. Казалось бы, для социалиста этого факта с избытком достаточно, чтобы объяснить антагонизм между Советским Союзом и Британской империей. «Патриоты» ли мы? В такой же мере, в какой мы были «анти-патриотами» во время империалистской войны. Методами государственной власти мы отстаиваем те же интересы, за которые боролись методами восстания: интересы мирового пролетариата.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда Рассел говорит, что мы, в интересах советского государства, готовы принести в жертву интересы британского рабочего класса, то это не только ложно, но и бессмысленно. Всякое ослабление британского пролетариата, а тем более его поражение в открытой борьбе, должно неизбежно нанести тяжелый удар и международному и внутреннему положению Советского Союза. Когда в марте 1921 года немецкие коммунисты сделали попытку искусственно форсировать пролетарскую революцию, они подверглись жестокой критике на III Конгрессе Коминтерна. В оправдание свое они ссылались на трудное положение Советской Республики и на необходимость помочь ей. Вместе с Лениным мы говорили им: не героические вспышки, а тем более не революционные авантюры могут помочь Советской Республике; нам нужно то же, что и немецкому пролетариату, т.е. победоносная революция; было бы в корне ложно думать, будто пролетариат какой-либо страны должен, в интересах советского государства, предпринимать какие-либо шаги, которые не вытекают из его собственных интересов, как класса, борющегося за полное свое освобождение. Эта точка зрения, вошедшая в нашу плоть и кровь, чужда социалистам, которые – если не всегда, то, по крайней мере, в решающую минуту – неизменно оказываются на стороне своей буржуазии. Исключения не составляет и Рассел. Правда, во время войны он оказывал своему правительству довольно смелое, хотя политически и достаточно безнадежное противодействие: это была индивидуальная демонстрация, дань совести – судьба режима тут ни в малейшей степени не стояла на карте. Но когда дело заходит о революции пролетариата, Рассел не находит в своем духовном арсенале других аргументов, кроме тех, которые его роднят с «Morning Post» и всеми Черчиллями его страны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Величайшей особенностью британской политики – в этом резюмируется прошлая история страны – является вопиющее противоречие между революционной зрелостью объективных экономических факторов и крайней отсталостью идеологических форм, особенно в рядах рабочего класса. Меньше всего понимают эту основную особенность как раз те, которые её ярче всего проявляют: буржуазные гуманисты, запоздалые просветители и пацифисты. Наряду с реакционными мелкобуржуазными реформистами они считают себя призванными вождями пролетариата. Бертран Рассел не худший среди них. Но его писания на общественные и политические темы, его воззвания против войны, его полемика со Скотт Нирингом по поводу советского режима безошибочно характеризуют его поверхностный дилетантизм, его политическую слепоту, его полное непонимание основной механики исторического развития, т.е. борьбы живых классов, вырастающих на производственной основе. Он противопоставляет истории пропаганду нескольких пацифистских лозунгов, которые сам он из рук вон плохо формулирует. При этом он забывает объяснить нам, почему пацифистское просветительство не спасло нас от войн и революций, несмотря на то, что им занимались такие выдающиеся люди, как Роберт Оуэн в первой половине XIX века, французские просветители – в XVIII столетии, квакеры, – начиная с XVII века, и многие, многие другие. Рассел – запоздалый просветитель, унаследовавший от старого просветительства не его энтузиазм, а его идеалистические предрассудки. Рассел насквозь скептичен. Насильственным методам революции он как будто противопоставляет мирные и постепенные методы науки и техники. Но он так же мало верит в спасительную силу научной мысли, как и в силу революционного действия. В полемике против Ниринга он пытается, под прикрытием лже-социалистических фраз, принизить, опорочить, скомпрометировать революционную инициативу русского пролетариата. В полемике против биолога Хольдена он глумится над научно-техническим оптимизмом. В книжке «Икарус» он открыто выражает свое убеждение в том, что лучшим исходом была бы гибель всей нашей цивилизации. И этот человек, вдоль и поперёк изъеденный червоточиной скепсиса – эгоистического, замкнутого в себе, аристократического, – считает себя призванным подавать советы английскому пролетариату и предостерегать его против наших коммунистических козней! Британский рабочий класс входит в такую эпоху, когда ему нужна величайшая вера в свою миссию и в свои силы. Для этого нет надобности в каких бы то ни было искусственных возбуждающих средствах, вроде религии или идеалистической морали. Необходимо и достаточно, чтобы британский пролетариат понял положение своей страны в связи с положением всего мира, уяснил себе гниль господствующих классов и сбросил со своего пути карьеристов, знахарей и тех буржуазных скептиков, которые воображают себя социалистами только потому, что их, время от времени, тошнит в атмосфере гниющего буржуазного общества.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;3 мая 1926 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Крым, в пути.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Р. S. Эти строки писались в те дни, когда вопрос о стачке углекопов и о всеобщей стачке висел на тонкой нити. И сейчас еще окончательного решения нет, по крайней мере до нас оно не дошло. Но какое бы направление ни приняли события в Англии в ближайшие дни и недели, вопросы, которым посвящена, в частности, настоящая статья, уже не сойдут более с порядка дня британской политической жизни.<br>
<br><br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Приложения<br></h3><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Предисловие к английскому изданию книги «Куда идет Англия?»<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Where is Britain going? by L. Trotsky with an Introduction by H. N. Brailsford. London, George Allen & Unwin, Ltd.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В заключение процесса коммунистов судья в лондонском суде присяжных предложил семи подсудимым выбрать между шестью месяцами заключения и взглядами, выраженными в этой книге. По буквальному смыслу этого приговора выходит, что это запретные взгляды, преследуемые законом. Если бы это было действительно так, то точка зрения, защищаемая Троцким на этих страницах, была бы тем самым оправдана, ибо это означало бы, что еще до совершения каких бы то ни было насильственных действий один факт появления на нашей политической арене маленькой революционной партии уже оказался достаточным, чтобы правящий класс, испугавшись, потерял уважение к свободе мнений, составляющей основу демократии. Не требуется особенных усилий воображения, чтобы на основании этого эпизода предсказать, что произошло бы в том случае, если бы идейная критика выросла в страшную угрозу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но бой за свободу еще не проигран. Именно те из нас, кто не разделяет мнение Троцкого о неизбежно ожидающей нас судьбе, должны особенно приветствовать появление настоящей книги. Раз она может свободно выйти в свет, раз её можно обсуждать, как она того заслуживает, с одинаковой свободой высказывания за и против, то значит кошмар процесса коммунистов рассеян – по крайней мере, на сегодня. Из всех партий Великобритании рабочая партия наиболее заинтересована в том, чтобы это беспощадное обличение её самой свободно распространялось, и внимательно выслушивалось. Нашу веру в приближение к социализму демократическим путем мы можем считать разумно обоснованной лишь в том случае, если противоположное мнение может высказываться вполне свободно, и если наши взгляды находят достойных и способных защитников. Если закон запрещает нам приходить, на основании изучения истории и современной политической жизни, к тому выводу, что только путем насилия может быть достигнуто социальное переустройство, то с этого момента наше противоположное мнение перестает быть разумным убеждением и превращается в принудительный догмат.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Точка зрения, которую защищает Троцкий, никогда еще не обосновывалась с таким блеском. Помимо её остроумия и логической силы, ей придает высшую убедительность стоящий за ней опыт. Автор памфлета, убеждающий нас, что нам не избежать гражданской войны, если мы действительно стремимся к социализму, сам руководил гражданской войной в условиях чудовищного неравенства сил и довел её до победного окончания. Видно, кроме того, что Троцкий постарался как следует вооружиться для своей работы и направил свой гибкий ум на изучение нашей истории и нашей современной жизни. У него, правда, попадаются некоторые фактические ошибки, но ни одна из них не лишает силы его аргументацию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Книга Троцкого представляет собою жестокую атаку на все наше движение. Мы сделали бы серьезную ошибку, если бы поддались чарам его изложения настолько, что стали бы считать правильной его точку зрения. Он нападает на правых и левых с одинаковой страстностью. Иногда в своих выпадах против отдельных лиц он становится дерзок и оскорбителен; иногда его остроумие обезоруживает; иногда, (так мне кажется) он осуждает те факты нашей истории и те пороки нашего мышления, которые в самом деле заслуживают осуждения. Но дело в том, что со своими безжалостными русскими методами он произведет на большинство читателей-англичан совсем не то впечатление, на какое он рассчитывает.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Троцкий слишком умен, чтобы не понимать, что есть различия в национальном характере англичан и русских. Он не раз повторяет, что история сделала каждого из нас тем, что он есть. Однако, чем большее обнаруживает он знакомство с внешними событиями нашей истории, тем как будто меньше он нас понимает. Его отношение к религиозным верованиям большинства наших читателей является для меня доказательством, что он не в состоянии понять нас – я могу спокойно сказать это, ибо сам я принадлежу к агностикам. Я не встречал ни одного русского, хотя бы и долго жившего в Англии, который действительно понимал бы, что английская религия с её старыми традициями свободного обсуждения, с её демократическими формами, с её устремлением скорее в сторону морали, чем в сторону обрядов и веры, с её относительной свободой от всякой потусторонности не имеет буквально ничего общего с восточной церковью. Я желал бы знать, остался ли бы Троцкий при своем убеждении, что протестантская религия есть чисто «буржуазная» вера, которой не может честно исповедывать ни один рабочий, если бы он хоть раз побывал в диссидентской часовне в угольном районе. Читал ли он когда-нибудь Беньяна и заглядывал ли в революционную историю анабаптистов или людей «Пятой Монархии»? Что сказал бы он по поводу своеобразных споров между мелко-буржуазными вольнодумцами, Робертом Оуэном (ненавидевшим борьбу классов) и пионерами английского трэд-юнионизма, которые с одинаковым упорством держались и за христианство и за веру в классовую борьбу?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эта неспособность понять нас, естественная для человека из другого мира, чувствуется и там, где Троцкий издевается над мыслью, что рабочему большинству в парламенте удастся когда-нибудь добиться существенных перемен. Без сомнения, это будет предприятие, связанное с большим риском; конечно, оно потребует настойчивости и мужества. Ни один здравомыслящий человек не станет отрицать опасностей, на которые указывает Троцкий. Но равным образом, думается мне, всякий, кто понимает, как глубоко запечатлелись, в сознании английского народа парламентские традиции и инстинкт повиновения воле большинства, признает, что эта попытка стоит труда. Не только в парламенте, но и в церквах, трэд-юнионах и даже в клубах из поколения в поколение внушалось англичанам это уважение к воле большинства. Что может знать об этом русский? Как может он судить о силе традиции в нашей более старой цивилизации? Мы ему скажем, наконец, что даже если он прав, если класс собственников, захочет, в конце концов, отстаивать свои привилегии силой, то мы предпочтем сражаться, как сражался Кромвель, с парламентом за нами и с правом большинства на нашей стороне.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Впрочем, не дело пишущего предисловие вступать в полемику с автором. Предлагаемая книга, исполненная смелости и силы, имеет двойную ценность – как раскрытие русского образа мысли и как критика наших собственных путей развития. Это произведение острого и реалистического ума. Едва ли оно обратит многих из нас в русскую веру. Но мы не извлечем из него всю возможную пользу, если не воспримем его, как призыв заново продумать нашу позицию. Троцкий видит всю трудность нашего небывалого замысла, чего некоторые из нас не видят. Он понимает, что тактика, необходимая для преобразования старого общества, не может быть тактикой оппортунистического либерализма. Его книга, может быть, укрепит нас в нашей решимости, во что бы то ни стало избегнуть гражданской войны, но она во всяком случае обращается к нам, как грозный вызов, заставляя нас проверить нашу искренность и спросить самих себя, готовы ли мы с такою же настойчивостью и смелостью, как эти отважные русские пионеры, честно идти к осуществлению нашей цели.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;H. N. Brailsford<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Троцкий за наши погрешности<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Новая книга Троцкого – одна из самых интересных книг, какую мне пришлось читать за много лет, и в известных пределах книга необыкновенно проницательная. В ней попадаются некоторые фактические неточности, но они не имеют значения: таковы, например, утверждения, что Джозеф Чемберлен порвал с Гладстоном в вопросе о протекционизме [57 - Отмеченная Расселом неточность заключается в том, что Дж. Чемберлен вступал на путь протекционистской политики через несколько лет после ухода Гладстона с политической арены. – Ред. 1926 г.], или что нынешнее распределение избирательных округов доставляет большие преимущества консерваторам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Троцкий превосходно знаком с политическими особенностями английского рабочего движения. Большая часть его критических замечаний, на мой взгляд, вполне убедительна. Я оставляю в стороне его личные выпады против рабочих лидеров, которые могут нравиться или не нравиться, смотря по тому, нравится или не нравится читателю данный лидер. Более существенным представляется его упрек, что рабочей партии не хватает цельности теоретических взглядов. Возьмем, напр., вопрос о республиканском строе. Троцкий приводит заявления английской рабочей партий о том, что королевская власть никому не вредит и что король обходится дешевле президента. Он доказывает, что в момент решительного конфликта «буржуазия с большим успехом, может использовать королевскую власть, как средоточие всех внепарламентских, т.е. реальных сил, направленных против рабочего класса… Провозглашать социалистическую программу и в то же время заявлять, что королевская власть «не мешает» и обходится дешевле, совершенно то же, напр., что признавать материалистическую науку и пользоваться наговором колдуньи от зубной боли – на том основании, что колдунья обходится дешевле».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Надеяться на осуществление социализма без предварительного установления республики может прийти в голову только англичанину; но едва ли это возможно для человека, сколько-нибудь основательно знающего историю и понимающего экономическую и психологическую связь между различными социальными учреждениями. Вопреки обратному мнению Брельсфорда, высказанному им в предисловии к рецензируемой книге, я склонен также думать вместе с Троцким, что социализм несовместим и с церковью. Личная религия это частное дело, но в современных мировых условиях всякая церковная организация необходимо является реакционной силой, хотя бы её приверженцы и стремились к противному.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Но, – скажут мне, – сколько членов рабочей партии проведете вы в парламент, если будете нападать на монархию и бороться с церковью?» Здесь мы сталкиваемся с чрезвычайно опасной ошибкой. Думают, что все дело в том, чтобы всеми правдами и неправдами провести социалистов в парламент, даже если бы для получения депутатских полномочий им пришлось дать понять, что они готовы отказаться от проведения в жизнь значительной части социалистической программы. Создать правительство из лиц, исповедующих социализм, не то же самое, что создать социалистический строй; это с несомненностью обнаружилось во многих европейских странах после окончания войны. Социализм не будет действительно, введен до тех пор, пока рабочие лидеры не захотят его всерьез, под этим я разумею не то, что они будут сочувствовать ему в теории, но что ради него они будут готовы отказаться от соблазна успехов в буржуазном обществе, выпадающих на долю удачливых рабочих вождей, пока они не затрагивают буржуазных привилегий.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Другой важный пункт освещается на примере Кромвеля, на котором Троцкий останавливается довольно долго. Кромвель, не в пример большинству членов парламента, отдавал предпочтение солдатам, убежденным в правоте своего дела, перед «джентльменами», и только благодаря этому ему удалось добиться победы, несмотря на сопротивление высшего офицерства. В наши дни в Англии вряд ли найдется человек, убеждения которого были бы достаточно сильны, чтобы сделать его равнодушным к званию «джентльмена». Иные рабочие лидеры постоянно идут на разные мелкие уступки из-за желания прослыть «джентльменами» в глазах своих противников. Они, по-видимому, не понимают, что идеал «джентльмена» есть одно из орудий в руках имущих классов: он воспрещает низкие поступки по отношению к богатым и сильным, но не по отношению к бедным и угнетенным. Это чисто английская слабость. Мы ничего не добьемся, пока не будем желать осуществления социализма больше, чем одобрения наших врагов, достижимого лишь ценою сознательного или бессознательного предательства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наша английская неприязнь к стройным системам и отсутствие у нас общих принципов сбивает с прямого пути наше рабочее движение. У Кромвеля было законченное философское миросозерцание, сколь бы нелепым оно ни казалось нам сейчас; было оно и у бентамистов, которые создали либеральную партию и все демократическое движение XIX века. Русские коммунисты сделали дело, которого никогда не могли бы сделать люди, довольствующиеся ералашем прекраснодушных настроений. Бессмысленно было бы, напр., утверждать, что социализм есть только осуществленное до конца христианство. Христианство – религия земледельца, а социализм насквозь индустриален; он основан не столько на чувствах, сколько на экономике. И нам, англичанам, подобно евангельскому юноше, обладавшему большим имением, мешает вполне ясно мыслить смутное сознание того, что если мы это сделаем, то должны будем отказаться от нашего империализма. Только благодаря полной путанице понятий рабочая партия может нападать на империалистов, заботясь в то же время о сохранении империи и продолжая традицию угнетения, как это фактически делало бывшее правительство Макдональда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Допустим, хотя бы только предположительно, что все обвинения, выдвинутые Троцким против нашей, партии, справедливы, но что сказать о программе, которую он сам начертывает Англии? Я утверждаю, что эта программа такова, что её мог бы защищать только враг или безумец; а Троцкий не безумец. Его взгляд заключается в том, что когда мы, наконец, получим рабочее правительство с определенным парламентским большинством, нынешние вожди, как правые так и левые, окажутся столь же беспомощными, как Керенский, и будут сметены решительными людьми дела.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Полиция, суды, армия, милиция будут на стороне дезорганизаторов, саботажников, фашистов. Придется громить чиновничий аппарат, заменяя реакционеров членами рабочей партии». Но эти меры «чрезвычайно обострят легальное и нелегальное сопротивление объединенной буржуазной реакции». «В случае победы пролетариата [последует] сокрушение сопротивления эксплуататоров мерами революционной диктатуры».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Удивительно, что реалистическое чутье Троцкого изменило ему в этом пункте. Значительная часть его книги посвящена доказательству, что наше экономическое положение чрезвычайно ухудшилось и что мы попали в зависимость от Соединенных Штатов. Но как только он начинает; говорить о коммунистической революции, он всегда рассуждает так, как если бы мы были экономически самостоятельны. Ясно, что французские (если не английские) аэропланы и американские (если не английские) броненосцы быстро покончили бы с коммунистическим режимом в Англии; и во всяком случае экономическая блокада разрушила бы нашу экспортную торговлю и тем самым лишила бы нас подвоза продовольствия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В книге есть несколько широковещательных фраз о сочувствии, какое коммунистическая Англия встретила бы со стороны Советской России. Но пока Советская Россия не в состоянии послать в Атлантический океан флот, превосходящий силами американский, не совсем ясно, что нам даст её сочувствие, хотя бы и самое восторженное. Чтобы обеспечить себе экономическую независимость без первенства на море, мы должны были бы сократить численность нашего населения до двадцати миллионов. Пока бы мы умирали с голоду, приближаясь к этой норме, сочувствие Троцкого было бы для нас, разумеется, великим утешением, но, в конце концов, большинство из нас предпочтет остаться в живых без него, чем умирать с ним.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все дело в том, что Троцкий ненавидит Англию и английский империализм – правда, не без основания, – и поэтому ему не следует доверять, когда он подает советы. Благодаря нашей зависимости от иностранного продовольствия мы так безнадежно вовлечены в сети мировой политики, что не можем ступить ни шагу без согласия Америки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Троцкий говорит сам:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«В решающей борьбе против пролетариата английская буржуазия будет пользоваться наиболее могущественной поддержкой буржуазии Соединенных Штатов, тогда как английский пролетариат будет опираться в первую голову на рабочий класс Европы и на угнетенные народные массы британских колоний».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Едва ли он предполагает, что снабжение нашей страны продовольствием сможет продолжаться при таких условиях. Я прихожу в ужас при мысли, что подобно всем нам он становится патриотом, когда дело доходит до конца; коммунистическая революция в Англии была бы выгодна для России, и поэтому он рекомендует её нам, не взвесив беспристрастно, будет ли она выгодна и для нас. Против неё говорят соображения отнюдь не сентиментального, а стратегического и экономического порядка. Пацифизм столь ненавистный Троцкому в британском рабочем движении, навязан последнему нашей зависимостью от Америки, явившейся в результате нашего участия в великой войне. Если Троцкий действительно желает распространения коммунизма, а не просто падения Англии, то он должен теперь же направить свое внимание на Американскую Федерацию Труда.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бертран Рассел<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«New Leader», орган Независимой Рабочей партии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;26 февраля 1926 г.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Троцкий о Великобритании<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Троцкий – памфлетист, а не историк; поклонник теоретизирования вместо следования фактам. В этой небольшой, живой книжечке, такой игриво потешной, что даже самые ядовитые иголки не причинят вреда своим мишеням, никто не найдет сведений ни об Агадире, ни о Черной Пятнице, британской компартии или министерстве труда. Восточный базар причудливых вымыслов о фактах и событиях, вместе с шаловливым восторгом, дерзостной бранью, помноженными на удалую и хитрую диалектику, делают эту книжку всегда интересной, а иногда даже серьезной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тезис автора заключается в том, что Англия отныне не является экономической госпожой мира, что она разваливается из-за политических и хозяйственных болезней, что каждый, кто ценит в обществе христианскую веру или процесс эволюции, направленный разумом и правосудием, все они являются врагами человечества – а в особенности, британский рабочий класс. Он не видит никакой надежды, кроме революции, а когда он вынужден время от времени признать, что Русская революция не привела к ожидаемым от неё успехам, он объясняет, что причиной провала является отсталость страны. На самом деле только отсталость России сделала возможной большевистскую революцию. Такая индустриализованная страна, как наша, зависящая в каждом моменте своего существования от международных торговых и иных связей, погибла бы через год советского управления и Чеки. Из всех европейских стран одна только Россия, в силу её отсталости и капитуляции её правительства перед крестьянами, могла выдержать несколько лет большевистской власти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Значительная часть книги посвящена вопросу о насилии как орудии социального переустройства, и тут Троцкий постоянно возвращается к двум напевам. Один из них он напоминает джазовое шаловство. «Мы не верим в насилие» – заявила Независимая Рабочая партия, и Троцкий с разнообразными вариациями и развязными комментариями напоминает ей о полицейщине во время прошлых революций (относительно которых он допускает, что они почти ничего не дали, кроме порабощения народа победителями). Тем не менее НРП совершенно права, отвергая теорию насилия. Возможно (как это догматически утверждает Троцкий), что когда мы будем иметь в парламенте рабочее большинство, которое проведет рабочую программу, то затронутые в своих интересах классы начнут борьбу. Это интересная тема для предвидений, и не далеким от истины, может быть, окажется тот, кто полагает, что английские тори совершенно не склонны уважать закон и порядок, если этот закон и порядок установлен не ими, и что они не захотят подчиняться конституционным мерам, если эти меры не в их руках. Может быть окажется, что большевик и английский тори – члены одной и той же политической семьи. Однако, этот вопрос обсуждался в нашей партийной печати, нашел свое место в соображениях Лейбористской партии, и тут Троцкому нечего предостерегать и учить нас. Но это между прочим. Ни перед кем не извиняясь и не стыдясь, Рабочая партия прямо и открыто отвергает революцию, как путь к спасению, верит в силу политического действия, и в случае прихода к власти будет защищать это действие как против заговоров коммунистов, так и против восстаний тори.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Другую мелодию автор играет более серьезно: эволюционный процесс ведет к моментам внезапных больших изменений, а годы «постепенности» ценны лишь тем, что они накопляют энергию для исполнения этих скачков. И в этом Троцкий лишь повторяет то, что британские социалисты говорили и писали в течение декад. Восхождение рабочей партии на степень второй партии в государстве является примером; когда она окажется в состоянии государственно оформить свою конструктивную программу, это и будет революция. Русские апологеты странным образом не видят этот факт, и одним из наиболее слепых является сам Троцкий – тогда, когда он не вызывает подозрения своих коллег за указания их ошибок. Они думают, что резолюции, манифесты, речи, слова, аресты, запреты свободы писать и говорить, завоевание Красной Армией других народов, как в случае с Грузией, составляют революцию. Они в этом ошибаются. Возможно, что они еще придут к своей революции, и я им в этом желаю успеха. Они так резко повернули руль своей политики, что они вызывают у нас надежду на успех, хотя каждая брошюра Троцкого показывает нам, как далеко им еще надо идти. Мы, со своей стороны, сделали все возможное, чтобы указать им верную дорогу, и если они в Москве все еще продолжают свои бессмысленные планы, то нам нечего беспокоиться. Мы заинтересованы в возрождении России и её возвращении к сотрудничеству с европейскими державами при любом правительстве, которое она может вытерпеть. Изложение Троцкого о революции в этом эволюционном процессе подкапывает его положение как политического деятеля, но в то же самое время оно усиливает его напор памфлетиста.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Куда идет Англия?» и в самом деле может быть прочитана как оценка разочарования большевистских вождей по поводу «глупости» британского пролетариата. В течение нескольких лет они шлют своим местным куклам деньги и инструкции. Эти куклы, возможно, не очень хороши, но они активны. Наше предпочтение в пользу свободы предоставляет им массу возможностей. Мы не обращались в прошлом к полицейским и судебным мерам – до тех пор, пока нынешнее правительство, чтобы продвинуть свои политические интересы, а вовсе не для защиты страны, не поставило дюжину коммунистов перед судом. Мы очень хорошо знаем наш народ. Даже тогда, когда каждая газета предсказывала упадок Умеренных (так называют некоторых из нас), когда мировую прессу пригласили в сентябре в Ливерпуль, чтобы засвидетельствовать победу Левых (так называют наших оппонентов), и когда в Москве ожидали с нетерпением новости о том, что их финансовая помощь Левым наконец принесет плоды, Лейбористская партийная конференция нанесла им поражение более унизительное, чем они получали от рабочего класса всех других стран мира.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Великобритания стоит перед гигантскими затруднениями – имперскими, экономическими, социальными. Старые времена действительно прошли. Соперники окружают нас на суше и на море, с востока и с запада; отношения между капиталом и трудом складываются так, что пропадает взаимное доверие и добрая воля; капиталистический строй почти совсем разрушил гордость и моральные обязательства в промышленности. В результате мы имеем упорное и непримиримое стремление к революции, и если бы вообще можно было рассчитывать на нее, она обрушилась бы на нас в самом близком будущем. И тогда ни один гуманный человек не посмел бы отвергнуть ее. Но рассчитывать на революцию не приходится. Английское рабочее движение стремится усилить другую тенденцию – стремление к конструктивному преобразованию общества тем единственным путем, который может гарантировать успех, т.е. путем политического действия, направленного к достижению экономического переустройства, к установлению контроля над хозяйственной жизнью страны, к защите и укреплению общественного благосостояния в условиях всеобщего сотрудничества.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рамсей Макдональд<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«The Nation» 10 марта 1936 г.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Троцкий<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В мои молодые и незрелые годы я любил посещать театр и смотреть музкомедии. О них я вспоминаю сейчас, при чтении книг вроде этой, написанной товарищем Троцким. В постановке «Красавица из Нью-Йорка» есть куплет со словами: «Ты не можешь быть таким как я, но изо всех сил постарайся быть похожим на меня». Настроение чванливости и догматичного самодовольства, с которым наши заграничные товарищи пишут о нас, представляется им самим похвальным, но нас оно убеждает в том, что ни один из них не нуждается в мольбе шотландца к Богу, чтобы тот наградил его хорошим самомнением.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы можем признать, я полагаю, что эта книжка написана блестяще и теоретически верна, потому что, если вы соглашаетесь с предпосылками Троцкого, то вы должны согласиться с его ясными и логическими выводами из них; но где же здесь место для нас, бедных грешников? По-видимому, нам всем суждено либо идти к уничтожению, либо к социализму. Троцкий с упорством доказывает, как он нас не любит. Но что он о нас в действительности знает, за исключением того, что прочитал, или того, что ему рассказали?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда я был за решеткой тюрьмы Брикстона, один мой приятель, довольно упитанный хлопец, кузнец, весивший около 108 кг, вдруг захандрил. Позвали врача, маленького, щупленького доктора, и тот говорит другу: «Мне не нравится, как вы выглядите». Мой товарищ в ответ довольно грубо заявил: «И мне не нравится, как ты выглядишь». Когда его спросили, что он имеет в виду, он ответил попросту: «Ну, вы мне сказали, что вам не нравится, как я выгляжу. Так почему вы мне должны нравиться?» У меня возникает такое же чувство, когда я читаю непрерывную критику по адресу не одного-двух товарищей, но нас всех в британском рабочем движении, всех, кто отказывается принять теории таких людей, как Троцкий. И мне кажется, что если бы все мы, кого он критикует, сели бы перед зеркалом Правды, то мы бы ответили ему так же: «Ну, что-ж, нам вы тоже не нравитесь».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Несмотря на всю критику наших недостатков, несмотря на все наши слабости, Великобритания является той страной в мире, где вероятнее всего добиться рабочего контроля над любой сферой жизни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Допустим, верно, что для сохранения нашего образа жизни мы зависим от сохранения империи; но уже есть признаки того, что рабочее движение поняло это, поняло, что нам надо повернуть вспять от направления последнего полутора века, реорганизовать сельское хозяйство нашей страны и, вместо того, чтобы жить паразитируя за счет других народов, самим выращивать внутри страны наши продукты питания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но это все, лишь мелочи. Главное утверждение Троцкого заключается в том, что без коммунистической революции в с Англии не будет осуществлен социализм. Многие из нас считают, что и в нашей стране, как в России, социализм не сможет быть введён полностью, пока к нему не перейдут другие страны. Точно так же думают и большевики. Поэтому мы, английские социалисты, применяя все средства и методы, какие имеются в нашем распоряжении, будем продолжать строить и укреплять социалистическое движение, делать все возможное для приближения к социализму, пока не наступит мировая революция.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наш рабочий класс постепенно усваивает великое искусство управления, – искусство, которому русские рабочие только начинают учиться. Уже почти сто лет мы получаем соответствующее воспитание в наших кооперативных обществах, трэд-юнионах, муниципальных и других административных организациях. Медленно, но верно мы приближаемся к тому времени, когда будем в состоянии неё только законодательствовать, но и управлять.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;О двух вопросах в этой книге, за которые меня больше всего критикуют, – мой пацифизм и религия – нужно сразу же сказать: я никак не оспариваю того, что говорит Троцкий и другие о причинах войн, о том, что войны так начинались и могут разразиться в будущем; но и он, и другие критики должны помнить, что миллионы европейцев, которые разделяли веру в марксизм, пошли воевать просто, как националисты. В этой стране, люди, которые основали марксистскую Социал-демократическую Федерацию, стали во время войны вождями, и наиболее воинственными вождями на стороне войны до победы. Как и почему это произошло, этого я не знаю, но так было и так это почти всегда происходит.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наш правящий класс всегда хорошо владел искусством разделять и властвовать, главным образом, потому, что он очень хорошо заботился о пропитании, обмундировке и содержании войск, лучше, чем правительство всякой другой страны, а также потому, что никогда не давал широким массам дойти до полного голодания. Наши предприниматели были достаточно богаты, чтобы обеспечить массам минимум материальных средств. И мы, посвятившие свои силы заботе о безработных и бедных вообще, использовали эти сравнительно благоприятные условия для того, чтобы сделать из них социалистов – что нам в значительной мере и удалось. Во всяком случае, когда английские рабочие объединятся и достигнут классового самосознания настолько, что встанут на революционный путь, тогда никто не будет в состоянии им сопротивляться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И последнее слово по поводу насилия: насилие всегда использовали в прошлом, а мы остались такими же, как и были.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что касается религии: ошибка Троцкого состоит в том, что он только знает старую Греческую церковь царей, которая всегда служила орудием насилия, и заставляла своих верующих выступать против социализма. Как пишет Брельсфорд, если бы он мог посетить Англию, он мог бы узнать, что некоторые из наших самых лучших и честных товарищей в рядах тех, кто называют себя христианами; но их христианство сильно отличается от того, которое преобладает в России. Нет ничего необычного в том, что существуют разные виды и степени религиозной мысли, также как есть разные степени социалистической мысли в движении, которое зовется социалистическим. Но, в конце концов, я хотел бы задать простой вопрос: по какой причине Троцкий предлагает себя на роль Папы Римского, и дает людям указания, как думать и как верить в Бога? Это, чисто личная сфера, и никто, ни он, ни другие не имеют права в неё вмешиваться. Британское движение вовсе не повредили, а, наоборот, продвинули вперед мужчины и женщины, которые пришли из церквей и религиозных кружков, и объявили о своей вере в единство жизни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поскольку я понимаю нашего товарища, он основывает свое мировоззрение на материализме. Хорошо, может быть он прав, но мой опыт показывает, что те из наших сторонников, мужчины и женщины, которые вступают в наше движение по чисто материальным причинам, потому, что оно обещает сделать их лично богаче и счастливей, они быстро переходят в противоположный лагерь. Я убежден, что из-за этого сегодняшний мятежник завтра станет ортодоксом. Я стал тем, кто я есть потому, что я убежден, что люди нуждаются в чем-то большим в жизни, чем их личная выгода.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но поможет ли нашему движению то, что товарищ Троцкий таким образом осуждает таких, как я? Что он об этом вообще знает? Я сужу о нем не по его мнениям, а по его делам, и я восхищаюсь им не за то, что он говорит, а за то, кто он есть. Почему не оценивать меня и других за то, кто мы есть и что мы делаем?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сама книга (и предисловие, к ней) во всяком случае заслуживает внимания хотя бы только потому – здесь я повторяю слова Брельсфорда, – что она предъявляет к нам требование сделать наше движение более действенным. Я убежден в одном: английскому народу дана наилучшая из когда-либо имевшихся возможностей вести за собой мир, и я верю, что мы эту задачу выполним. Мы можем сделать еще не одну ошибку в течение ближайших нескольких лет, но я глубоко верю, что наш рабочий, класс объединится и благодаря своему единению, а главное – благодаря до конца ясному пониманию своих целей, построит вместе с рабочими других стран международную республику труда.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Джордж Ленсбери<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Lansbury’s Labour Weekly» 27 февраля 1926 г.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Евангелие от Троцкого<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эта книга скорее ругательная, чем эпохальная. Ее живость нельзя оспорить, и автор в совершенстве владеет словарем бранливых прилагательных. Она дает ускоренный обзор политической истории Англии – такой, какой её видит Троцкий; но он видит лишь малую часть по сравнению с тем, что он обходит стороной, не способен или не хочет видеть, и не понимает. Психология англичанина, ускользает от Троцкого, как она ускользнула от многих других не-англичан, изучавших Англию. Два раза он приходит в ужас от того, что после смерти Керзона лидер оппозиции принес со своей стороны дань уважения памяти покойного деятеля.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;То, что он желает видеть тоже составляет огромную часть книги. Кто, за исключением Троцкого, или другого с подобным желанием, мог бы написать следующее:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«В результате общих выборов 1906 г. рабочая партия впервые создала в парламенте крупную фракцию из 42 членов. В этом проявилось несомненное влияние революции 1905 г.»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Книга отвергает, конечно, наиболее распространенные у нас взгляды на развитие социалистического и рабочего движения. Но аргументы Троцкого бессильны потому, что, как я уже отметил, он, подобно большинству «иностранцев» (я беру это слово в самом дружелюбном смысле), неспособен понять характер англичан не только в его политических и промышленных, но и в его общих расовых проявлениях.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Он начинает с главы под названием «Упадок Англии», и кончает рядом «перспектив», одна из которых вещает: «коммунистическая партия займет в рабочей партии то место, которое ныне занимают независимцы».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нам простят, поэтому, нескромный вопрос: а почему Троцкий написал ныне опубликованную книгу? Те из нас, кто более или менее знаком с положением вещей в России, те знают, что уже более года Троцкого в опале: диктаторы Российской компартии искажают его слова, обвиняют его в разных грехах не меньше, чем он сейчас осуждает, искажает и обвиняет лидеров британского лейбористского и социалистического движения. После смерти Ленина, – как разъяснил нам Макс Истмен в книге «После смерти Ленина» – Троцкий совершил сверхчеловеческие усилия демократизировать компартию; но он был побежден аппаратом, его вынудили подать в отставку, и он вернулся к вершинам российской политики на условиях, поставленных триумвиратом, который вынудил его, под предлогом болезни, уйти со сцены, как тогда казалось, на постоянную пенсию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Партийная машина, в руках Сталина, Зиновьева и Каменева была достаточно сильна, чтобы не только заглушить резкую критику Троцкого, но и подавить последнюю волю и завещание самого Ленина. В этом ярко сказывается разница между русскими и британскими методами. Незадолго до смерти Ленин написал потрясающую статью, в которой призывал к демократизации Российской Коммунистической партии. Он послал статью Бухарину, редактору «Правды», органа партии, чтобы тот опубликовал ее. Ленин уже был сильно болен, но ум его жил, и его жена убеждала и молила Троцкого, чтобы было напечатано это, одно из последних обращений Ленина к партии. Но люди, ведущие партийную машину, были так напуганы этой критикой со стороны человека, сделавшего для революции больше, чем все они вместе взятые, что они намеренно подавили статью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Книжка Троцкого свободно распространяется в Англии, и к тому же в неё включено замечательное Предисловие, написанное Х. Н. Брельсфордом, одним из ведущих журналистов Независимой Рабочей партии, в которую автор книги направляет большое число своих злобных стрел. Нападкам подвергаются не только г.г. Макдональд, Клайнс, Гендерсон, Томас и ряд других лидеров правого крыла, но отдельная глава посвящена Джоржу Ленсбери из-за его возражения против насилия в борьбе за общественные и экономические реформы. Уитли, Керквуд и другие «левые» лейбористы обрисованы в карикатурных и презрительных тонах; они осуждены не меньше, чем члены Лейбористского правительства в 1924 году. Автор этих строк тоже подвергается осуждению Троцкого. Троцкий пишет:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Могущественные аппараты консервативных и либеральных газет и издательств могли бы быть использованы для просвещения рабочего класса. «Дайте мне диктатуру над Флит Стрит (газетная улица Лондона) только на месяц и я уничтожу гипноз!» – воскликнул Роберт Вильямс в 1920 г. Сам Вильямс переметнулся, но Флит Стрит по-прежнему ждет пролетарской руки…»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если Троцкому хочется сказать «Вильямс переметнулся», пусть. Но два года тому назад вся РКП(б) по указке бюрократической машины сказала то же самое о Троцком, которого этот аппарат разбил, и который вернулся к работе и получил определенное уважение, но лишь на условиях этого аппарата. Обвинению в «тушинском перелете» подвергнут не только Уильямс, но и ряд других британских лидеров: Филипс Прайс, Уолтон Ньюболд, Эллен Уилкинсон и другие. Пауль Леви в Германии, Жан Лонге во Франции, Балабанова, ранее работавшая в РКП, а сейчас живущая в Вене, и даже итальянский Кир Харди – Серрати, все они прямо или побочно подвергнуты анафеме этим Великим Панджанрумом Третьего Интернационала с его бесчисленными параграфами Евангелия от Москвы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Самое поразительное в международной политике Москвы, это то, что они готовы принять заявления кучки никому не известных коммунистов о развитии рабочего движения, но когда происходит что-то важное и им до зарезу нужное, то они каждый раз обращаются к помощи тех, кого они только что громко осуждали.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Макдональда ругают за то, что он, в бытность свою министром внешних дел оделся в придворный костюм, но все в порядке, когда наш старый друг Чичерин принят Папой Римским и посещает двор короля Виктора-Иммануила. Они издеваются и осуждают тех, кто действует согласно традициям британского рабочего движения, но не замечают Каменева, Красина и Раковского, когда те одевают самые изысканные вечерние костюмы для участия в приемах в Клэридж и Чешам Хауз. Практически каждый деловой российский представитель признает в частных беседах, что надо быть более реалистичным в оценке международных отношений; можно бы назвать дюжину имен, но мы не хотим поставить их в неловкость.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Люди, подобные Троцкому, не могут нас понять, – иногда мы сами не можем понять себя. Один известный европейский социалист сказал мне недавно:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Вас совершенно нельзя понять! Вы делегируете Томаса председателем международной федерации трэд-юнионов, а потом сменяете его Перселем; а между тем их политические линии кажутся нам столь же несовместимыми, как масло и вода. В Интернационале горнорабочих у вас сегодня Ходжес, а завтра Кук. В сентябре 1925 года съезд ваших трэд-юнионов в Скарборо заявляет о своей полнейшей непримиримости, высказывается за конфискацию, прямое действие и всеобщую забастовку; но не проходит месяца, и на ливерпульском съезде вашей рабочей партии подавляющим большинством голосов принимается постановление об исключении коммунистов, которые подготовили воинствующие резолюции Скарборо».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не будучи в состоянии понять нас, Троцкий игнорирует большую часть обстоятельств, вытекающих из английских условий и английского характера, и спасается в область широких обобщений, основанных на том, что он хотел бы видеть. Можете ли вы упомянуть хоть кого-то, знакомого с английскими условиями, кто выразился бы такими словами: «если бы в Англии к власти пришло, хотя бы и архи-демократическим путем, действительное рабочее правительство, гражданская война оказалась бы неизбежной». Или, «без применения революционного насилия вряд ли можно добиться в Англии хотя бы только честного распределения избирательных округов».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из этого состоят доказательства Троцкого. Умышленно неверное истолкование или неведение исторических фактов, упорное непонимание британского темперамента, широкие обобщения, поддержанные бранью, издевки и хитрые увертки от любых фактов, опровергающих его теории: все это делает книжку так же занятной, как освежающий напиток. Она напоминает глубокий массаж после парилки: сначала больно, но потом закаляет и укрепляет. Я бы посоветовал эту книжку тем, кто желает посмотреть на себя глазами других. Троцкий является великим организатором; в прошлом он был одним из наиболее известных пацифистов в международном социализме, а после этого, в 1917–1920 г.г. он из ничего, импровизируя, создал одну из лучших армий мира – Красную армию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы говорим нашим русским друзьям: высказывайте нам все, что вы о нас думаете, будьте как можно более откровенны, содействуйте всем, чем можете, международному движению, – но не ждите, что мы слепо подчинимся вашей опеке. Демократические и пролетарские силы Англии вносили свою долю в развитие мировой культуры, когда Россия еще находилась в состоянии глубочайшей отсталости и безграмотности. Каждая страна, должна идти по пути, проложенному её собственным историческим развитием, и, на некоторое время по крайней мере, английские трэд-юнионисты и социалисты останутся при своих методах политической и социальной демократии.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Роберт Уильямс<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Labour Magazine» март 1926 г.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Международная пресса о книге «Куда идет Англия?»<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«The Morning Post» 18 июня 1925 г. (Реакционный консервативный орган)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;…Троцкий забывает, что Англия имеет за своей спиной горький опыт революции. Ошибка его аргументации заключается в том, что он считает «великий мятеж» XVII века обнаружением душевного склада англичан, тогда как в нем следовало бы видеть только печальный опыт, который англичане не скоро забудут…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стачки и другие насильственные меры, подорвавшие нашу хозяйственную жизнь, лишний раз подтвердили ту истину, что насилие никогда не достигает поставленной цели. Этим и объясняется ненависть Троцкого к Болдуину, который не преминул использовать недовольство своих соотечественников индустриальным терроризмом для объявления крестового похода против большевизма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы уверены, что правительство не даст запугать себя злобой Москвы, последним проявлением которой является книга Троцкого. Большевики опасны только тогда, когда их противники сдаются им. До сих пор наша политика по отношению, к Москве слишком часто сводилась к ряду недостойных капитуляций. Сравним, например, то равнодушие, какое британское правительство не раз проявляло к конфискации собственности английских подданных в России, с энергичными представлениями Кэллога мексиканскому правительству по поводу «национализации» собственности американских граждан. Мы приветствовали бы наше правительство, если бы оно заняло по отношению к Москве такую же позицию, какую государственный департамент Америки занимает но отношении) к генералу Келлису. И начать надо с нелепого торгового договора, служащего для большевиков простой ширмой, за которой они сеют раздоры в нашем собственном доме…<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Manchester Guardian» 15 сентября 1925 г. (Орган либералов)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По мнению Троцкого, «Англия приближается полным ходом к эпохе великих революционных потрясений». Так как русские пожалуй даже чаще, чем немцы, ошибаются в оценке других наций, этот диагноз может оказаться и неправильным. Гораздо симптоматичнее в этом отношении может показаться последний конгресс трэд-юнионов. Отличие этого конгресса от всех предыдущих заключается не столько в программе, сколько в методах её проведения в жизнь. В речах и резолюциях конгресса заметен сдвиг по направлению к принятию коммунистической точки зрения. Они проникнуты духом классовой борьбы, отрицанием демократии и убеждением, что установление лучшего общественного порядка может быть достигнуто только методами экономического давления. Это лишний раз доказывает, что, в то время как коммунистическая партия Великобритании незначительна по числу своих членов и по своему влиянию, движение меньшинства в трэд-юнионах все усиливается. По своему направлению это движение ближе к коммунистической партии, чем даже независимая, рабочая партия. Если эта последняя, подобно всем социалистическим течениям, добивается осуществления своей программы в рамках демократического государства, то движение меньшинства в трэд-юнионах враждебно самому принципу парламентаризма и демократического образа правления вообще. Приближается время, когда широкие массы трэд-юнионистов должны будут выбирать между рабочей партией и движением меньшинства. Это последнее должно овладеть партией прежде, чем оно овладеет государством. Ему может не удасться первое и уж наверное не удается второе.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«The Northern Whig» 19 марта 1926 г. (Провинциальный орган либеральной партии)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Последним англичанином, пострадавшим от русской агрессивности, является м-р Брельсфорд, написавший предисловие, к замечательной книге Троцкого, Куда идет Англия?», в которой вожди британской рабочей партии бичуются самым жестоким образом. Русский революционный вождь написал в «Известиях» статью, в которой он сердито критикует замечания м-ра Брельсфорда об отношении советского правительства к религии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Могущество протестантизма велико, но не безгранично. Наша задача – помочь разрушить в течение нескольких лет религию, которая складывалась веками».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как видите, ясно и просто. Заявления Троцкого уже никак не перетолкуешь. Коммунисты, захватившие власть в России, во всяком случае действуют более прямо, чем английские социалисты, которые, будучи в большинстве своем членами христианских церквей, защищают в то же время советский строй и обвиняют своих политических противников в несправедливом отношении к нему. Троцкий и его единомышленники открыто высказывают свою вражду к христианству во всех его формах и свое твердое намерение разрушить его, – так же открыто, как они нападают на существующий экономический порядок или на британскую империю. Атеизм входит существенной составной частью в их ужасное кредо; без атеизма большевизм перестал бы быть большевизмом, и весь советский режим принял бы другой облик.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Luton News» 4 марта 1926 г. (Провинциальная буржуазная газетка)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Любопытно, что хотя Троцкий диаметрально расходится с Ленсбери почти по всем пунктам, последний по-прежнему величает его «товарищем». То же наблюдается в нашей рабочей партии: хотя отдельные её представители расходятся между собою больше, чем с членами других партий, они все же продолжают работать вместе для достижения одних и тех же политических целей. Очень многие люди физического труда нисколько не верят в социализм, но они прикованы к социалистической колеснице и, по-видимому, не имеют сил и смелости порвать свои узы.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«The Japan Chronicle» 25 октября 1925 г. (Английский официоз, издающийся в Токио)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Один из несомненных фактов наших дней – улучшение внутреннего и международного положения английского капитализма; но Троцкий уверен, что оно будет не улучшаться, а ухудшаться, что трудности, с которыми сейчас борется Англия, будут все обостряться и углубляться, ускоряя наступлении революции. Ибо «волк», о приближении которого пророчествует Троцкий, есть революция, и он приветствует её приход с великой радостью…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;…В программе фабианцев Троцкого, конечно, возмущает отсутствие насилия, потому что это последнее играет у него такую же важную роль, как голова короля Карла у мистера Дика [58 - Душевно-больной из романа Диккенса «Давид Копперфильд» – Ред.]. К вопросу о насилии он возвращается то и дело. Вся его книга есть не что иное, как прославление революционного насилия, которое он естественно считает источником возникновения Советской Республики. И на вопрос, поставленный в заглавии книги «Куда идет Англия?», Троцкий отвечает: «К революции»…<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«New Leader» 2 октября 1925 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из статьи X. Н. Брельсфорда «Коммунисты и конференция РП»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;…Мы печатаем в настоящем выпуске нашего журнала изложение последней книги Троцкого «Куда идет Англия?» с дословными цитатами. Мы делаем это для того, чтобы наилучшим образом осветить ту вырытую историей бездну, которая отделяет этих людей от нас. Названная книга написана человеком, который немало потрудился для ознакомления с английской жизнью историей. Но наши пути отталкивают его, а его пути отталкивают нас. Он настаивает на том, что эти наши «странности» являются «наследием истории». И все-таки он полагает, что нация, которая складывалась веками на основе демократической и идеалистической традиции, может быть в течение пяти лет низведена до желательного ему уровня «материализма»…<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«New Leader» 10 апреля 1926 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Западный пролетариат взирает без особенного огорчения на медленное отмирание бессильных теорий Троцкого. Но он чрезвычайно заинтересован в живом реальном факте социалистической России. В состоянии ли Россия практически усвоить себе производительную мощь Западной Европы и в то же время избегнуть зол западно-европейского капитализма? К этой цели направлены труды Троцкого и его товарищей. Мы жаждем услышать благую весть об их достижениях. Все остальное – несущественно.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Brooklyn Daily Eagle» 20 сентября 1925 г. (Орган республиканской партии)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Куда идет Англия?», с виду научное исследование о промышленном и финансовом упадке Англии, вызванном верховенством Уоллстрита, является на самом деле лишь слегка замаскированным призывом к революционному свержению американского и великобританского правительств…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;…Троцкий проповедует создание большевистской организации для разрушения Англии…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;…под видом книги по экономическим вопросам он преподносит единственную философию, которая доступна ему и ему подобным:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Революцию…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;…Троцкий подробно поучает, как свергнуть правительство…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;…Книга «Куда идет Англия?» – один из наиболее дерзких и красных революционных призывов, когда-либо брошенных против христианской цивилизации – широко распространяется сейчас в Англии и Америке…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Статс-секретарь Кэллог не впустил в Америку английского коммуниста Саклатвалу, члена британской делегации на между-парламентскую конференцию в Вашингтоне, ввиду его революционных взглядов и выражений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что собирается сделать правительство С. Ш. с этой большевистской книгой красного революционера Троцкого, дающей подробные наставления, как разрушить Англию и Америку?…<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«The New York World» 16 сентября 1926 г. (Орган демократической партии)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Изображая быстрое приближение двух руководящих капиталистических держав к пролетарскому перевороту, Троцкий явно старается подбодрить своих последователей, которые убедились, что за пределами России коммунизм распространяется безнадежно медленно. Есть, однако, несколько фундаментальных фактов, которые, по-видимому, ускользнули от его внимания. Например: в последние годы 50–60 % северо-американского экспорта шло в Европу; утверждать, что С. Ш. могут увеличить свой экспорт только при условии разорения их лучших клиентов, явно нелепо. Далее, способность Америки овладеть заграничными рынками, вопреки европейской конкуренции, еще должна быть доказана. Европейские железные и стальные изделия продавались в прошлом году в наших приморских городах по более низкой цене, чем наши, несмотря на тарифные ставки. То же самое приходится теперь сказать о зеркальном стекле. Британская конкуренция считается одной из главнейших причин, вызвавших депрессию в бумажно-текстильной промышленности Новой Англии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все эти факты не соответствуют тезису Троцкого; в то же время они дают Уоллстриту возможность доказать свою невиновность в сообщничестве с ним. Что касается Англии, то она идет, вероятно, навстречу многим социальным и экономическим переменам, но едва ли результат будет такой, какого ждет Москва.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«The Hartford Daily Times» 24 октября 1925 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Куда идет Англия?» – одно из умнейших и самых дьявольских произведений диалектической софистики, какое мы когда-либо читали. Троцкий предсказывает в нем социальную революцию в Англии. Диктатура пролетариата – не британская концепция, и образ мыслей Троцкого не может превратить её в таковую… В общем русская действительность далеко не так плоха, как те перспективы, которые Троцкий рисует для Англии… Если Троцкий думает, что Англия подчинится хотя бы половине тех деспотических стеснений, которые налагает проповедуемый им режим, – пусть даже для достижения такой великолепной цели, как диктатура пролетариата, – то он ошибается.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«The New York Times» 26 сентября 1925 г. (Орган крупной буржуазии)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;…Повсюду в России считается общим местом, что опаснейшим врагом пролетариата является «желтый» социалист. Этот взгляд развивается в книге Троцкого «Куда идет Англия?», изливающей ядовитое презрение на Макдональда и ему подобных. Под последними разумеются все участники рабочего движения, если они только не открытые и безусловные коммунисты. Такие люди, как Кирквуд, Уитли и Ленсбери, возглавляющие левое крыло движения, сваливаются в одну кучу с Макдональдом, Томасом, Клайнсом, Вэббом, Бернардом Шоу, Уэльсом – все это «буржуазные» пацифисты, религиозники, круглые невежды и трусы, пребывающие в той иллюзии, что победа труда может быть достигнута не насилием и не путем установления диктатуры пролетариата.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чтобы привести Англию к этому долгожданному концу, Троцкий предсказывает ей будущее, диаметрально противоположное тому, которого всегда добивалась рабочая партия. Он показывает, как Англия теряет свое международное положение и падает под бременем растущей безработицы и бедности. Он нисколько не скрывает, что это является необходимым условием для победы коммунистов. Он допускает, что если бы Англия осуществила невозможное и восстановила свое благосостояние, английские массы могли бы еще раз соблазниться сладкой отравой буржуазии. Ясно, что не может быть никакого сотрудничества между подобной философией и тактикой и тою, за которую стоит громадное большинство британской рабочей партии…<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Nation’s Business» 11 ноября 1925 г. (Орган крупных финансистов)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В предисловии к своей книге об Англии Троцкий пишет, что «кузнецами грядущих европейских революций являются Морган, Дауэс, Юлиус Барнес».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;М-р Барнес отвечает на это:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Больная Россия читает наставления здоровой Америке. Старая цивилизованная страна с 100-миллионным населением, очутившаяся в состоянии крайнего варварства, пытается поучать Америку, с её хозяйственными и социальными достижениями, символом которых могут служить её 18 миллионов автомобилей и её башни-небоскребы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Деспотически-управляемая Россия, лишенная свободного слова и свободной печати, страна, где душевое потребление газет составляет 6 фунтов в год, – просвещает Америку, где душевое потребление газет составляет 150 фунтов в год, где мировые события изображаются на тысячах экранов в кинотеатрах, где музыка и свободные речи проникают в каждый дом при помощи радио.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обанкротившаяся Россия, ищущая иностранных кредитов, присваивающая себе продукцию своих бедных деревень по правительственным ценам (это для неё единственный способ приобрести за морем некоторые предметы первой необходимости), убеждает Америку в ошибочности её политики, которая в течение 12 лет подняла сбережения Америки с 6 миллиардов до 12 миллиардов долларов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Коммунистическая Россия, уничтожившая личную хозяйственную инициативу, после чего миллионы жителей этой великой земледельческой страны спаслись от голодной смерти только благодаря помощи капиталистической Америки, предписывает свои жалкие правила Америке, где личная инициатива подняла общий уровень жизни на высоту, вызывающую изумление и зависть других народов…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;…Но если Америка желает распространить во всех уголках мира, среди менее счастливых народов, старых и новых, свои магические методы производства и транспорта, дающие простор личным силам и удовлетворение личным потребностям, – то Троцкий может видеть в этом только корыстное стремление Америки оградить свою промышленность от конкуренции стран-соперниц.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Великой угрозой социальному прогрессу является та тирания, которая господствует сейчас в России, где огромные запасы угля, железа, меди, нефти, леса и рабочей силы пропадают втуне, потому что экономическая и политическая демагогия держит сто миллионов людей во тьме невежества, играя на их доверчивости такими дешевыми выкриками, как «эксплуатация» и «мировая революция»…<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Baltimore Sun» 21 ноября 1925 г. (Левый орган либеральной буржуазии)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;…По-видимому, Троцкий не отказывается от сотрудничества с революционерами Уоллстрита. По крайней мере, его новая книга искусно рассчитана на углубление пропасти между правым и левым крылом британской рабочей партии, на дискредитирование нынешних рабочих вождей и на оправдание методов коммунизма…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;…И надо сказать, что со времени памфлетов Лютера не появлялось более жгучей и злой инвективы. Всем рабочим лидерам достается по очереди, от Ленсбери, которому «помог» церковный гимн, до Макдональда и Гендерсона, которые «поработили рабочий класс буржуазному обществу». А между тем английские массы считают рабочую партию своей партией…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;…Преобладание Америки давно уже общеизвестный факт, а современные трудности Англии признаются даже в палате общин. Если бы пролетарская диктатура воцарилась в Вестминстере, Америка сохранила бы и, вероятно, еще усилила бы свой, контроль над мировой торговлей и финансами, а Англия оставалась бы по-прежнему перенаселенной, нуждающейся в капиталах и ищущей рынков. Даже обещание Троцкого, что «рабоче-крестьянская» Россия окажет революционной Англии сердечную поддержку, едва ли побудит английского рабочего бросить свою бутылку пива и двинуться на выполнение своей «предназначенной миссии». Англия вероятно и на этот раз «кое-как вылезет» при помощи конституционных методов…<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Louisville, Kentucky Times» 14 октября 1925 г. (Небольшая провинциальная газета)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подробные наставления Троцкого о том, как можно и должно произвести пролетарскую революцию, привели в ужас Фр. Бойда Стивенсона из «Brooklyn Eagle», разразившегося целым градом патетических фраз и восклицаний. Стивенсон, по мнению которого Кэллог был вполне прав, не допустив Саклатвалу в нашу страну, хочет знать, неужели книга Троцкого будет допущена к распространению в Америке…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;…Но, разумеется, эти страхи напрасны. Троцкий мог бы поднять Америку только в том случае, если бы некоторые группы американцев были уже внутренне расположены следовать его руководству. Хижина дяди Тома не произвела бы особенного впечатления, если бы не было аболиционистов…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;…Американцы не возражают против насилия. Но они не собираются употребить его, под руководством Троцкого, для разрушения мира, благоденствия и наилучших возможностей. Страшны ли памфлеты постороннего?…<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Frankfurter Zeitung» 19 июля 1926 г. (Орган либеральной буржуазии)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;…Чичерину придется считаться с впечатлением, произведенным в Англии философией истории Троцкого. Эта философия во всяком случае-облегчает наиболее крайним английским консерваторам пропаганду против Советской России. Она затрудняет разрешение настоящего кризиса в англо-русских отношениях…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;… И действительно, нынешняя напряженность англо-русских отношении вызвана не угрозой социальной революции со стороны Коминтерна, а старым антагонизмом обеих стран в области мировой политики, – антагонизмом, который не был ликвидирован мировой войной, потому что там дело шло о европейских проблемах. Россия восстанавливается, она ведет активную политику, и в результате по всей линии, разделяющей сферы влияния обеих держав в Азии, воскресают старые конфликты. Средства борьбы изменились, но цели остались те же.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Содержание последней книги Троцкого представляет собою скорее музыкальный аккомпанемент к этой борьбе. Англия как будто готовится превратить её в общую борьбу против мировой революции. Во всяком случае так представляют себе дело здесь, в Москве. Англию рисуют себе во главе новой антисоветской коалиции, которая не ограничится одной блокадой. Антирусские намерения вкладывают и в политику гарантийного пакта, которая объясняется желанием Англии отдалить Германию от России. Высказывается даже мысль, что Англия предоставила бы Франции гегемонию в Европе, если бы получила взамен поддержку Франции против Советской России…<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Freiheit» 15 ноября 1925 г. (Еврейский коммунистический орган)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Новая книга Троцкого ставит себе задачей предсказать путь, по которому будет развиваться Англия. Но он говорит не столько обо всей Англии и даже не столько о её рабочем классе, сколько о рабочей партии и главным образом о её вождях. Верно, конечно, что будущее Англии есть будущее её рабочего класса, а будущее рабочего класса определяется характером рабочей партии. Но все-таки выходит, что автор дает не больше, а меньше, чем обещает в заглавии, что он суживает свою тему, уделяя частностям больше внимания, чем целому…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;… Троцкий обнаруживает поразительное знакомство со всем, что говорили и писали лидеры трэд-юнионов. В своей критике этих лидеров он несравненен. Но того простого факта, что в английском профсоюзном движении уже происходит настоящая революция, которая вскоре проявится в резолюциях Скарборо и в шестерном союзе важнейших английских трэд-юнионов, – этого мы из его книги не усматриваем, предвидеть это он нам не помогает…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Моисей Ольгин<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Freiheit» 15 ноября 1925 г.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Workers Monthly» ноябрь 1925 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В эти дни договора в Локарно и стомиллионных инвестиций в каучуковые плантации в Либерии, ключ к международному положению лежит в отношениях между Англией и Соединенными Штатами и в роли Советского Союза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;(…)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Куда идет Англия?» товарища Троцкого является вкладом в быстро растущую литературу о вопросе англо-американских связей и будущем Англии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;(…)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Читателя кормят до смерти надоевшими сказками о том, что англо-саксонцы обладают каким-то врожденным умением разрешать мирным путем если не все международные, то, по крайней мере, все свои внутренние вопросы. Для человека, начитавшегося этих пустяков, книга тов. Троцкого – настоящая отрада. Со свойственным ему блеском литературного изложения и остротой политического анализа тов. Троцкий разрушает иллюзии об англо-американской гармонии и о врожденной склонности англо-саксонцев к мирному социальному развитию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;(…)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Он показывает, что англо-американское сотрудничество фактически свелось к потере Англией самостоятельности и к её растущей зависимости от Соединенных Штатов…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Троцкий передумал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вполне ясно, что выражая такое отношение к развитию англо-американских связей, тов. Троцкий указывает, что его оценка этого вопроса изменилась. В связях между Англией и Соединенными Штатами присутствуют силы благоприятствующие консолидации капитализма, и, в то же самое время, силы действующие в сторону дезинтеграции капитализма. Вопрос в том, какие силы преобладают; какие сильнее: тянущие к консолидации или к дезинтеграции?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;До последней сессии расширенного Исполкома Коминтерна товарищ Троцкий, совместно с товарищем Радеком, хотя и не так прямолинейно как последний, утверждал, что мы вошли в период, когда влияние англо-американских связей толкает скорее к консолидации, чем к дезинтеграции мирового капитализма. Старая теория тов. Троцкого о «Европе на пайках» и о Европе «становящейся доминионом Америки» была связана с ключевой, в смысле международного положения, оценкой англо-американских отношений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Никто не может представить себе теорию Троцкого о «Европе на пайках» – о Европе тихо и мирно выполняющей приказы Америки – не видя в то же самое время длительное англо-американское соглашение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но последние развития в Китае обнажают растущий конфликт между Великобританией и Соединенными Штатами на Дальнем Востоке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;(…)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Характеристика отношений между Англией и Соединенными Штатами в книге «Куда идет Англия?» отличается от предыдущей позиции Троцкого и Радека, и во многом приближается к оценке ситуации, сделанной тов. Пеппером, и развитой и подтвержденной на расширенном мартовском Пленуме ИККИ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Значение Движения Левых.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Коммунистическая партия предназначена перенять роль, которую ныне играет Независимая Рабочая партия… Коммунистическая партия подготовится к руководству лишь посредством беспощадной критики и упорной борьбы против политики и практики анти-пролетарской, империалистической, монархистской преобладающей группы в рабочем движении Британии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нервность и левые фразы определенной части рабочей бюрократии объясняются движением английского рабочего класса влево. Троцкий, по-моему, недооценивает значение и возможную роль движения влево… Товарищ Зиновьев на расширенном Пленуме ИККИ в марте этого года правильно оценил значение движения левого крыла внутри Лейбористской партии и профсоюзного меньшинства, которые объединили сотни тысяч рабочих вокруг коммунистических идей…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы считаем, что массы членов Рабочей партии и профсоюзов, которые сейчас потянулись влево, являются в ближайшем будущем кандидатами на членство в Коммунистической партии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Неправильная оценка левого крыла в Рабочей партии проявляется также и в других местах книги, и Коммунистический Интернационал несколько раз обратил внимание на отношение ко всей проблеме Рабочей партии. В своем разъясняющем положение анализе на мартовском Пленуме ИККИ тов. Пеппер… Доклад тов. Зиновьева и резолюции расширенного Исполкома по американскому вопросу…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Jay Lovestone<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Workers Monthly» ноябрь 1925 г.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Workers Weekly 26 февраля 1926 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из статьи тов. А. Джексона «Отступление перед Москвой»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Книга Троцкого есть вызов. И не удивительно, что этот вызов задел за живое тех, кому он брошен. Прежде всего, Троцкий бросает вызов тем, кто утверждает, что «добрые старые времена» неизбежно вернутся, если только рабочие согласятся терпеливо ждать улучшения своего положения. Это утверждение является основной предпосылкой всякого ортодоксального консерватизма – как либералов, так и ториев. Иначе им пришлось бы перестать быть консерваторами. Если капитализм есть (как они полагают) единственная прочная система социально-экономических отношений, то он должен обладать внутренней силой приспособления к изменившимся условиям, он должен рано или поздно преодолеть всё трудности послевоенного кризиса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Второй вызов Троцкого направлен против теоретиков и доктринеров, которые в настоящее время ведут за собой лидеров рабочей партии (и которых он совершенно справедливо объединяет под общим названием «фабианцев»). Троцкий спрашивает их, могут ли они отрицать, что в основном пункте сторонники Болдуина мыслят совершенно так же, как сторонники Макдональда и как колеблющиеся между теми и другими либералы. И этим основным пунктом является как раз та «необходимость постепенности», которую они все защищают против Троцкого.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Практическое значение этого вопроса для английских рабочих громадно. Чтобы освободиться от капиталистического ига, английские рабочие должны сами стать правящим классом, и орудием для достижения этой цели должна быть их политическая партия, которая может победить только при условии полного поражения её противников. Но во всех критических вопросах, которые неизбежно возникнут при этой борьбе – например, в вопросе о всеобщей стачке, о сохранении монархии и аристократии, о Советской России и коммунизме, – макдональдовщина (господствующая ныне в рабочих советах) будет самым ярым врагом воинствующей рабочей политики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отсюда вытекает третий вызов Троцкого. Если верно, что капитализм способен к прогрессивному совершенствованию, то к чему нужна рабочая партия, кроме разве как для того, чтобы служить привеском к буржуазным партиям? Замечательно, что тогда как в отдельных вопросах все критики Троцкого противоречат друг другу самым решительным образом, они вполне единодушны – от тория сэра Сиднея Лоу до левого независимца Бертрана Рассела – в одном (хотя и по разным основаниям): в том, что против возможности пролетарской революции в Англии следует бороться всеми мерами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рабочая партия, как показывает её название, образовалась для руководства классовой борьбой. Бывшие либералы, вошедшие в партию, может быть, не сознают этого факта, другие, может быть, хотят забыть о нем. Из страха перед потрясениями (и риском?) и в погоне за парламентскими лаврами во что бы то ни стало можно, конечно, утверждать, что «рабочая власть будет править в интересах всех классов без различия». Но действительность возьмет верх, и беспощадная логика фактов рано или поздно вынудит рабочую партию встать по ту или другую сторону баррикады.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И тогда исполнится предсказание Троцкого.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;T. A. Jackson<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Labour Monthly, апрель 1926 г. (Крайне левый рабочий орган, близкий к коммунистам)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из статьи Р. Палма Датта «Троцкий и его английские критики»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Читая отзывы о книге Троцкого, никто бы не подумал, что это серьезное произведение. Послушать рецензентов, в книге нет ничего, кроме блестящего остроумия, фантазий русского революционера, никогда не выезжавшего за пределы России, и злостных выпадов против отдельных лиц. В действительности же книга дает объективную оценку положения Англии, беглую и сжатую, но сделанную рукою мастера; полемический момент строго подчинен в ней объективному изложению вопроса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Прежде всего нужно сказать несколько слов о повторяемом всеми критиками обвинении, что Троцкий совсем не знает Англии. Вернее было бы сказать, что его критики совсем не знают Англии, как это явствует из каждого отдельного утверждения реформистской школы за последние пятьдесят лет. Троцкий указывает:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«В течение десятилетий «вожди» британского рабочего класса считали, что самостоятельная рабочая партия есть печальная привилегия континентальной Европы. От этого наивного и невежественного самомнения ныне не осталось и следа. Пролетариат вынудил трэд-юнионы создать самостоятельную партию. На этом дело, однако, не остановится. Либеральные и полу-либеральные вожди рабочей партии все еще думают, что социальная революция есть печальная привилегия европейского континента. И тут события обнаружат их отсталость».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Троцкий имеет полное право утверждать, что марксисты лучше понимают темп развития английского рабочего движения и лучше предвидят его завтрашний день, чем нынешние «теоретики» рабочей партии. Призыв старой философии «познать себя» ими не услышан.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Невежество идеалистического реформизма, так наивно выраженного в их рецензиях на книгу Троцкого и их «британским» опровержением «русской» точки зрения может быть показано следующим фактом. Можно без опасения обратиться к его критикам с приглашением назвать нам хоть одну книгу какого-то английского автора, политического деятеля, буржуазного или Лейбористского, кто описал бы основное положение Англии так же правильно, как это сделал Троцкий. Такой книги нет. А ведь Троцкий занят другими делами; положение Англии является для него лишь отдельным фактором в калейдоскопе других проблем; его краткое изложение может быть конечно улучшено и расширено более полным и детальным изучением, опытом, связями и т. д. Английские авторы имеют гораздо больше времени (для их узкого горизонта Англия обычно представляет весь мир), массу информации, связи на месте и все прочее. И все же, ничего другого нет. А почему? Объяснение лежит в корне положения в Англии. На статьях и книгах, написанных в Англии об английских вопросах, лежит печать того же самого субъективного и ненаучного подхода, то же самое островное невежество и бессознательность (My Ideals for Labour, Ethics of Empire, England’s Awakening, The Future of Citizenship, Creative Socialism и все остальное в том же духе). Иначе говоря, они все «идеалисты», т. е. они неспособны рассмотреть факты общественного процесса в их действительном движении, неспособны мыслить диалектически. В Англии еще не существует общественной научной, т. е. марксистской школы; этот факт отражает незрелость рабочего движения и преобладающее давление прошлой буржуазной традиции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;(…)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Самая эта мысль, что Троцкий, как иностранец, не может написать дельную книгу об Англии, свидетельствует о бездонном национальном невежестве и самомнении. С таким, же правом можно было бы утверждать, что Маркс не должен был писать о капитале, потому что не был капиталистом. Напротив, чтобы смотреть через микроскоп на сырных клещей, надо прижать глаз к отдаленному от клещей концу микроскопа. Когда критики Троцкого с торжеством указывают на некоторые незначительные промахи в деталях (причём в девяти случаях из десяти, они оказываются неправы даже фактически, и просто не понимают Троцкого), они только обнаруживают меру своего собственного ничтожества. Сырные клещи лишь показывают то, что они и есть клещи. Разумеется, когда дело идет о злободневных вопросах классовой борьбы, научное рассмотрение не может ограничиваться общими принципами, а должно войти в самое тесное соприкосновение со всеми деталями живой практики. Но думать, что самое главное не научные принципы, а подробное знание местных условий (которыми в течение поколения обладали 50 миллионов англичан, ничуть не став от того умнее), думать так есть чистое ребячество.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;(…)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Революция, ставящая себе целью переход власти в руки рабочего класса, не может быть совершена без абсолютной ясности сознания и безусловной решимости вождей, без полной свободы от буржуазной идеологии, без сильной центральной организации, – словом, без массовой революционной партии, ведущей рабочих на борьбу за пролетарскую диктатуру. Всех этих условий в английском рабочем движении пока еще нет, и эта слабость субъективной подготовки рабочих замедляет развитие ситуации. Отчего это происходит? Каковы те традиции и силы, которые стоят поперёк пути? Вот тут-то Троцкий и обнаруживает всю силу своего анализа и полемического темперамента, разоблачая идеологическую путаницу и лицемерие нынешних рабочих вождей и указывая рабочим единственный верный путь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;(…)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Борьба за действительное освобождение рабочих требует полного разрыва со старыми традициями, которыми как на помочах буржуазия продолжает вести рабочих. Поэтому Троцкий мишенью критики ставит эти традиции; и эта критика составляет главную часть его борьбы с английским капитализмом. Традиции и предрассудки, которые снова и снова опровергает Троцкий, могут быть разделены на четыре главные группы: 1) религия, 2) пацифизм, 3) парламентарная демократия и 4) постепенность. При ближайшем анализе все они сводятся к одному и тому же: к покорности перед правящим классом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Его нападение на религию понято ложно. Протестантизм является в Англии основным механизмом передачи влияния буржуазии в рабочий класс. Религия пытается скрыть все классовые различия за занавесом фальшивого духовного «братства», существующего совместно с действительными материальными отношениями неравенства и эксплуатации, и таким образом, всегда являлась орудием эксплуатирующего класса. Религия – антитеза науки, она порабощает мысль, уничтожая мыслящую ясность и правду, и подменяя революционный реализм иллюзиями, легендами и благими пожеланиями. По этой причине революционное движение рабочего класса неизменно по научному борется с религией, не только как с общественной организацией, но и как с индивидуальной идеологией.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ничто не характеризует так ясно степень духовного развития фабианских социалистов, как тот единодушный отпор, какой встретили с их стороны нападки Троцкого на религию. Мало того, что все реформистские критики решительно высказываются против этих нападок (даже философ Рассел, хотя соглашаясь с критикой «организованной религии», повторяет против Троцкого старое злобное социал-демократическое утверждение, что, мол, «личная религия является частным делом», не понимая, что тот именно личную веру атакует). Они пытаются еще доказать, что позиция Троцкого объясняется тем, что он, Троцкий (так хорошо знающий Западную Европу и Америку), не может себе представить никакой другой церковной религии, кроме старого русского православия! Это поистине комическое недоразумение приводит на ум Мальволио, который не узнает самого себя. Каждой страницей своей книги Троцкий доказывает, что он имеет в виду именно то этическое протестантское христианство, с его заплесневелыми пуританскими гимнами, которое вчера составляло основу старого либерализма, а сегодня является основой верхних слоев рабочего движения, и которое, несмотря на все свои псевдо-демократические жесты, всегда было последним прибежищем Ллойд-Джорджев, Макдональдов и всего, что есть лицемерного и реакционного в современной политической жизни. Это не мешает. Брельсфорду, который должен было бы хоть немного знать о марксизме, утверждать, что Троцкий не в состоянии понять «свободные» и «демократические» традиции «английской религии».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Остался ли бы Троцкий при своем убеждении, что протестантизм есть чисто «буржуазная» вера, которую не может честно исповедывать, ни один рабочий, если бы он хоть раз побывал в диссидентской часовне в угольном районе?».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На это я отвечу, что, как известно, именно в угольных районах главная борьба всегда шла между религиозным возрожденчеством с неотделимым от него спиритуализмом, с одной стороны, и революционным коммунизмом – с другой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А пацифизм и капиталистическая демократия? Оба принципа являются в конечном итоге лицемерными формами подчинения правящему классу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;(…)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не менее суровой критике подвергает Троцкий лозунг «постепенности». Нетрудно видеть, что «постепенность» при ближайшем анализе превращается в пустую фразу о том, что прогресс должен быть медленным, т.е. в оправдание существующего порядка. Его громкие псевдо-научные претензии не основаны ни на фактах, ни на опыте, ни на настоящей науке. Постепенность является и неверным прыжком от концепции эволюции. Понятие эволюции, т.е. развития, составляет основу научного мышления; но решительно ни на чем не основано утверждение, что эволюция не может заключать в себе скачков и конфликтов. Все это противоположение «эволюции» и «революции» есть чистейшее ребячество и бессмыслица. «Эволюция» ведет к «революции»; и «революция» составляет часть «эволюции».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;(…)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чрезвычайно характерно отношение критиков к вопросу о революционном и буржуазном насилии. Все критики единодушно высказываются против Троцкого, т.е. все в сущности требуют безоговорочного подчинения господству буржуазии; но доводы отдельных критиков различны, противоречат друг другу и сводятся в конце концов к повторению тех самых избитых формул, которые так терпеливо анализирует Троцкий, причем критики даже и не пытаются действительно ответить Троцкому.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Достаточно просто сопоставить эти «доводы» (если их можно так назвать!), чтобы понять их общую сущность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) Насилие бесполезно. «Силой – в конце концов, ничего не добьешься» (Хантер). «Решающий аргумент против насилия заключается в том, что оно было средством борьбы в течение столетий, а мы все стоим на прежнем месте» (Ленсбери). Эти сбивчивые «толстовские» аргументы против насилия не имеют никакого отношения к политике самих вождей рабочей партии, ибо они признают и применяют насилие, когда дело касается защиты империалистических интересов…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) Насилие недопустимо. Этот аргумент пускает в ход редактор «Дэйли Геральд». Приведя фразу Троцкого (по поводу Кромвеля) о праве класса, выполняющего историческую миссию, устранять со своего пути все препятствия, он с торжествующим видом заявляет, что этот аргумент потерял теперь свою силу, потому что Муссолини и британский империализм тоже верят в свою «историческую миссию». Несомненно, они в неё верят, но именно поэтому их насилие и может быть сломлено только ответным насилием рабочего класса. Редактор «Дейли Геральд» находит такую перспективу «мрачной». Он предпочитает «надеяться, что люди поймут бесполезность насилия» и т. д. Другими словами, он противопоставляет свои «надежды», желания, личные чувства – объективным фактам, которые он сам же признает, но только находит «мрачными». Это чистейший субъективизм.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3) Насилие не нужно. «Бой за свободу еще не проигран…» (Брельсфорд). «Мы воспитаны в повиновении воле большинства» (Джонстон). Здесь мысль явно диктуется желанием. Особенно показательно в этом отношении предисловие Брельсфорда, который прямо утверждает, что раз книга Троцкого благополучно выпущена в свет и разрешена к обсуждению в Англии, то значит «кошмар процесса коммунистов рассеян, – по крайней мере, на сегодня». К несчастью, однако, двенадцать осужденных продолжают сидеть в тюрьме; Хикс остается министром внутренних дел; ОМС и особые полицейские отряды продолжают набираться; намерения консерваторов ясны для всех. Но для Брельсфорда все эти факты «рассеяны» – потому только, что вышла в свет книга и он написал к ней предисловие. На этой «демократической точке зрения» «надежды» явно заменяют факты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;4) Мы будем бороться, если и т. д. Это те «героические обещания», о которых говорит в своей книге Троцкий и которые не стоят медного гроша. Брельсфорд, Джонстон и другие повторяют эти обещания, даже не пытаясь ответить на сокрушительный довод Троцкого, что обещания совершенно бесполезны, когда им не предшествует практическая подготовка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;5) Мы не можем бороться, потому что и т. д. Это другой тип аргументации, особенно охотно употребляемый Джонстоном, Расселом и др. В качестве причины, почему «мы не можем бороться», обыкновенно приводится какое-нибудь чисто техническое соображение. До войны излюбленным аргументом служила в этих случаях современная артиллерия. После русской революции отзывы международной прессы аннулировавшей этот аргумент, ссылаются на химическую войну, на воздушный флот, а когда речь идет об Англии – на прекращение подвоза продовольствия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нетрудно видеть, что все перечисленные аргументы, будучи сопоставлены, обнаруживают свое полное ничтожество. Утверждение, что всякое насилие незаконно, находится в полнейшем противоречии с практикой официальных лидеров рабочей партии. Утверждение, что всякое насилие бесполезно, противоречит утверждению, что мы прибегнем к насилию, когда это будет нужно. Утверждение, что мы прибегнем к насилию, когда будет нужно, вполне противоречит утверждению, что мы не можем бороться, даже если бы захотели. И так далее без конца. Но все эти противоречивые утверждения сходятся в одном и только в одном: в практическом выводе, что не следует возбуждать вопроса о буржуазном насилии и о классовой борьбе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;(…)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Полнейшее бессилие ответов Троцкому, опубликованных в официальной рабочей печати, прямо-таки поразительно. Мы не находим ни одной попытки ответить Троцкому по существу, – ни одной попытки оценить объективное положение Англии, тенденции её развития, политику её буржуазии, ближайшие проблемы классовой борьбы английских рабочих. Все эти серьезнейшие вопросы не существуют для беззаботных писателей официальной рабочей прессы. Для них все сводится к чисто личным моментам. Троцкий – «блестящ», «остроумен», но «дерзок», и «оскорбителен», у него «отвратительный вкус». Троцкий позволил себе «выпады» против рабочих вождей, и они, естественно, хотят отплатить ему тем же: речь идет как будто о сведении личных счетов. Троцкий – «русский», его точка зрения (казалось бы достаточно известная во всех странах после «Коммунистического Манифеста») есть «русская точка зрения» (может быть, Брельсфорд считает и «Коммунистический Манифест» «русским» документом?); он на все смотрит сквозь «русские очки» и воображает, что все страны должны подражать России; если он доказывает необходимость революции в Англии, то потому, что английская революция была бы «выгодна для России» (Рассел!). А когда иной критик и пытается подойти к одному из основных вопросов, поставленных Троцким, он тотчас же обращается к своим личным чувствам, эмоциям, мнениям, надеждам, пожеланиям и отвергает точку зрения Троцкого на том основании, что она «мрачная»; он с жаром высказывает свои личные надежды и убеждения, как будто они могут заменить аргументы, и даже не ставит себе вопроса, как быть в том случае, если его личные убеждения окажутся ни на чем не основанными.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это банкротство, разумеется, не случайно, а является выражением идеологического краха всего фабианского социализма и независимой рабочей партии. В наши дни становится все более ясно, что единственное правильное понимание современных проблем есть то, которое дает коммунизм. Марксизм побеждает и в Англии силою вещей. Как тридцать лет тому назад НРП привлекла к себе симпатии профсоюзных вождей, так ныне профсоюзный молодняк устремляется к коммунизму. Контраст и конфликт между книгой Троцкого, с её объективностью и воинственной смелостью, и его рецензентами, заменяющими аргументы своими смутными личными настроениями, есть контраст между двумя мирами, конфликт между двумя классами. Между этими двумя мирами не может быть действительной связи. Старые вожди, воспитанные на традициях либерализма, никогда не поймут существа дела и будут повторять свои пустые фразы до тех пор, пока не сойдут со сцены или не будут отброшены в сторону. Но молодые рабочие, выросшие в атмосфере военных и послевоенных лет, быстро усваивают уроки времени; и книга Троцкого окажет им существенную помощь. Английский рабочий класс должен быть благодарен Троцкому за его книгу. Будем надеяться, что он не ограничится этим кратким очерком, но будет продолжать свою просветительную и полемическую работу и углублять дальше свой анализ, столь необходимый для Англии. Ибо, что бы там ни говорили националистические филистеры, английская проблема, больше чем всякая другая, сможет быть разрешена только соединенными усилиями всего международного движения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;R. Palme Dutt<br>
<br><br><br>