Виктория Токарева
Рабочий момент

* * *

   Всеволод Соловьев стоял посреди школьного двора и играл с мальчишками в городки.
   Он сосредоточился глазами на конце вытянутой палки, мысленно провел прямую от конца палки до горки городков, потом медленно замахнулся, продолжая держать глазами эту невидимую прямую, и в этот момент перед ним, как из-под земли, возникла высокая тетя с кожаными ногами.
   – Как тебя зовут, мальчик? – спросила тетя.
   Всеволод Соловьев опустил палку и молчал. В нем медленно опадала готовность к броску.
   – Ты меня не слышишь? – спросила тетя.
   – Севка, – подсказал Павлик Харламов.
   – А сколько ему лет? – спросила тетя у Павлика.
   – Девять, – сказал сам Севка.
   – Прекрасно! – обрадовалась тетя. Наверное, она обрадовалась тому, что Севка заговорил. – Ты хочешь сниматься в кино?
   – Можно, – не сразу согласился Севка. – Только сначала я должен спросить разрешения у родителей.
   – Обязательно спросим, – пообещала тетя и достала из сумки замызганный блокнотик с выпадающими листками. – У тебя дома есть телефон?
   – Сто двадцать девять десять пятьдесят пять, – без запинки продиктовал Севка.
   – Мы тебе сегодня позвоним.
   Тетя сунула блокнотик обратно в сумку, повернулась и пошла, перебирая кожаными ногами.
   За школьным забором стояла светлая машина, на ней синими буквами было написано: «Киносъемочная».
   Мальчишки перестали играть в городки, молча уставились на Севку, ища на его лице признаки избранности. Но Севка стоял, как стоял: тот же треугольный нос, те же глаза в ржавых ресницах.
   Чекрыгина из пятого «Б» коротко вскрикнула и помчалась за тетей, запуталась у нее под ногами.
   – А я? – спросила Чекрыгина.
   – А ты девочка, – объяснила тетя. Села в машину и уехала.
//-- * * * --//
   На другой день после происшедших событий Севка сидел на кухне и ел рыбный суп, вылавливая светлые колечки разваренного лука, брезгливо развешивал их по краям тарелки.
   Он ел и слушал, как мама разговаривала по телефону, сообщала всем знакомым и малознакомым о превратностях Севкиной судьбы. Она говорила одно и то же, меняя только имена людей, к которым обращалась, и отвечали ей тоже совершенно одинаково.
   Видимо, сначала маме говорили «поздравляем», потому что она отвечала «спасибо». Потом желали «ни пуха ни пера», потому что мама отвечала «идите к черту». А потом, видимо, принимались завидовать, потому что мама успокаивала: «Ну, это еще не точно, это только кинопроба».
   Обзвонив всех по первому кругу, мама пришла на кухню, села против Севки и стала смотреть, как он ест.
   Севка ел, опустив лицо в тарелку. На голове у него было две макушки – значит, две жены. Мама смотрела на эти две макушки, два водоворотика, вокруг которых вихрились золотистые Севкины волосы. Потом сказала:
   – А я всегда знала, что в тебе что-то есть…
   – Да? – Севка поднял голову.
   – Я очень рада, что ты мой сын.
   – И я тоже очень рад, что ты моя мама, – ответил Севка, и они посмотрели друг на друга, глаза в глаза, честно и преданно, как два товарища.
   В дверях зашуршал ключ. Это из магазина вернулась Севкина бабушка, мамина мама.
   – А нашего Севку в кино зовут, – сказала мама. – На главную роль.
   Севка ожидал, что бабушка ответит то же, что и все: поздравляю, ни пуха ни пера, а потом начнет завидовать – почему именно Севке, а не ей выпал такой случай в жизни.
   Но бабушка произнесла совершенно другую, очень странную фразу:
   – Ломаете ребенку жизнь собственными руками.
   – Почему? – удивилась мама.
   – Потому что дети должны жить как дети, а не играть в игры взрослых.
   – Ты ничего не понимаешь! – сказал ей Севка.
   – Почему это бабушка ничего не понимает? – строго одернула мама, хотя считала абсолютно так же, как Севка.
   – Потому что она родилась в одна тысяча девятьсот тринадцатом году. У нее дореволюционное самосознание, – объяснил Севка.
   Через два часа с работы вернулся Севкин папа. Он долго раздевался, потом долго мыл руки в ванной, потом сел в кресло и взял газету.
   – Спроси: есть ли у нас новости? – предложила мама.
   – Есть ли у вас новости? – спросил папа.
   – Есть, – сказала мама и поежилась от счастливого нетерпения.
   Папа открыл газету и стал читать статью с подзаголовком «Конфликтная ситуация».
   – Теперь спроси: «А какая же это новость, хотел бы я знать».
   – А какая же это новость, хотел бы я знать? – повторил папа.
   – Севку пригласили на кинопробу. На главную роль!
   – А… – сказал папа. – Тогда дай поесть.
   – Ты не рад? – удивилась мама.
   – А чему радоваться? Думаешь, они одного Севку пригласили? У них таких, как он, – тысяча. Или две.
   Мама посмотрела на папу долгим, каким-то дальним взором и сказала:
   – Какой же ты, Павел, зануда. Даже обрадоваться не умеешь.
   – Утвердят, тогда и будем радоваться. А то сейчас радоваться, потом огорчаться. Нашла себе работу…
   – Вот и хорошо, – сказала мама. – Буду радоваться, потом огорчаться. Это и есть жизнь.
   Севка не стал слушать разговор до конца, взял велосипед и отправился на улицу.
   Шел проливной дождь. Дети, как куры, нахохлившись, стояли в подъезде.
   Когда появился Севка с велосипедом, все на него поглядели, и Севка почувствовал неловкость. Эта неловкость помешала ему остаться в подъезде, и он вышел прямо на тротуар, будто тяжелый дождь не имел к нему никакого отношения.
   Велосипед был большой, не по росту, доставшийся в наследство от выросшего родственника.
   Севка перекинул правую ногу и, сообщив ей всю тяжесть тела, налег на педаль. Потом привстал и перенес тяжесть на левую ногу.
   Дети стояли и смотрели, как Севка поехал, виляя приподнятым тощим задом. И всем вдруг показалось: именно так и следует проводить свое свободное время – кататься на неудобном велосипеде под проливным дождем.

   Сначала им навстречу попался живой артист Тихонов, а следом за ним шел Пушкин – курчавый и тщедушный.
   Севка снова дернул маму за руку, ждал, когда она сделает ему замечание, но мама была занята. Она все время заглядывала в бумажку, останавливалась и спрашивала: как пройти в производственный корпус.
   Ей объясняли и показывали пальцем. Мама внимательно слушала и следила за направлением пальца, который вычерчивал в воздухе сложные геометрические фигуры. Потом кивала головой, и они с Севкой снова шли в никуда, и казалось, этому кружению не будет конца.
   Наконец им повстречалась очень хорошенькая девушка в расклешенных брюках и кружевной кофточке. Она взяла у мамы бумажку и отвела их с Севкой прямо по указанному в ней адресу. Потом улыбнулась и пожелала всего хорошего.
   – Какой милый молодой человек! – похвалила мама.
   Севка с удивлением посмотрел вслед и увидел, что это действительно был длинноволосый парень.
   Севка и мама толкнули дверь и вошли в комнату.
   Стены в комнате были завешаны картинками. Возле окна стоял стол с телефоном, а за столом сидела вчерашняя тетя. Севка думал, что она узнает его, вскочит и обрадуется. Но тетя посмотрела безо всякого выражения и сказала:
   – Посидите немножко. Режиссер занят. У него совещание.
   Мама села на стул. Севка вздохнул и, заробев, прижался к маминым коленям. Мама тихо дышала ему в ухо. Он слышал холодок от ее дыхания, и от этого ему становилось спокойнее и защищеннее.
   Когда Севка оказывался с мамой далеко от дома, он любил ее особенно сильно и чувствовал за нее ответственность.
   Белая дверь распахнулась, оттуда выскочил человек с красным лицом.
   – Пойдем!
   Вчерашняя тетя подошла к Севке, отобрала его у мамы и повела за белую дверь.
   Там тоже оказалась комната с картинками. Посреди стоял стол с креслами по бокам, а в кресле сидел режиссер и смотрел на Севку. Глаза у режиссера были синие, набиты огнями, как у веселого удачливого пирата.
   Севке вдруг захотелось иметь такого родственника, чтобы видеться с ним часто, а еще лучше и вовсе от него не отходить.
   – Ну, здорово! – Режиссер протянул Севке руку.
   Севка протянул свою, и они поздоровались крепко и коротко, как два мужика.
   Севка сразу забыл и дом свой, и двор. Ему захотелось все бросить и отправиться с режиссером в пиратское плавание.
   – Присаживайся! – пригласил режиссер. – Тебя как зовут?
   – Сева.
   – А по отчеству?
   – Всеволод Павлович.
   – Ты хорошо учишься?
   – Нормально.
   Режиссер разговаривал с Севкой по мелочам, о том о сем, не сводил с него обрадованных глаз. Севка расселся в кресле, и ему совершенно не хотелось уходить.
   – А ты можешь плюнуть сквозь зубы? – неожиданно спросил режиссер.
   Севка не заставил себя уговаривать. Он подвигал щеками и шикарно цыкнул в угол комнаты.
   – Отлично! – похвалил режиссер. – Будем пробовать!
   Севка снисходительно выслушал комплимент. Он был в классе на втором месте по плевкам и мог с любого этажа попасть в центр движущейся мишени.

   – Ты когда-нибудь видел звероящера?
   Перед Севкой, поставив локти на дощатый стол, сидела девчонка с остреньким личиком, похожая на белочку или на крыску. Ведь у белок и крыс одинаковые рожи, только хвосты разные.
   – Конечно, – проговорил Севка. – Он живет у нас на даче.
   – Чушь какая! Звероящеры давно вымерли.
   Севка не нравился девчонке. Он это видел.
   – Все вымерли, а наш остался, – сказал он.
   – Стоп! – Режиссер хлопнул в ладоши.
   К Севке подошла женщина и повозила грязной губкой по его лицу. Потом поправила на голове круглую соломенную шляпу.
   На Севке были холщовые штаны и рубаха, похожие на половую тряпку, только штаны серо-коричневые, а рубаха серо-голубая.
   В огромном помещении, которое все называли «павильон», было одновременно холодно и жарко, пусто и загроможденно.
   Севка стоял под светящимися фонарями, направленными прямо на него. Было душно, муторно, и даже тошнило от какой-то тоски и общего неудобства.
   – Еще раз! – попросил режиссер. – Мотор!
   – Ты когда-нибудь видел звероящера? – спросила крыска.
   Севка посмотрел в ее ехидную рожу, и ему стало скучно.
   – Конечно, он живет у нас на даче, – проговорил он заученно, горловым голосом.
   – Чушь какая! Звероящеры давно вымерли.
   – Все вымерли, а один остался… – У Севки заболело горло.
   – Стоп! – Режиссер подошел к Севке. – Давай попробуем со мной.
   Севка увидел перед собой его глаза, и ему вдруг стало спокойно и снова захотелось идти за режиссером куда угодно, хоть в зубоврачебный кабинет.
   – Ты когда-нибудь видел звероящера? – спросил режиссер.
   Он спрашивал не вообще, а конкретно у Севки и смотрел ему в самые зрачки.
   – Конечно, – сказал Севка. – Он живет у нас на даче.
   – А разве звероящеры не вымерли? – честно удивился режиссер.
   – Все вымерли, а один остался. – Севка поднял палец, как бы подтверждая, что остался один-единственный звероящер, а не два и не три.
   – А почему он остался?
   У Севки заметались мысли, а следом за мыслями заметались глаза.
   – Потому что он попал в выгодные климатические условия, – вывернулся Севка.
   – А какие же это условия?
   – А у нас на даче болотистая местность.
   – А чем вы его кормите?
   – Папоротниками.
   Севка говорил так искренне и делал такие честные глаза, каких, он знал, никогда не бывает у людей, когда они говорят правду.
   – А почему его не берут в зоопарк? – резонно спросил режиссер.
   – А мы его не отдаем. И он сам не хочет. Он у нас дом сторожит, как собака.
   Режиссер верил и не верил.
   – А ты не врешь? – усомнился он.
   – Зуб даю! – поклялся Севка и вдохновенно плюнул в сторону.
   – Отлично! – Режиссер встал. – Мотор.
   Перед Севкиным носом щелкнули доской о доску, пробормотали какие-то иностранные слова: «кадр», «дубль». Опять возникла крыска и ехидно спросила:
   – Ты когда-нибудь видел звероящера?
   Но Севке было уже безразлично – нравится он девчонке или не нравится, жарко в павильоне или холодно, видит его мама или не видит. Он только врал и выкручивался и под конец сам уже поверил в то, что у него на даче на веревке сидит звероящер.
   Пузо у него огромное, хребет как забор, а голова маленькая. Мозгов мало.
   Севка сидит перед ним на корточках и скармливает папоротники. Звероящер меланхолично жует, перетирая папоротники травоядными челюстями, грустно смотрит на Севку и медленно мигает тяжелыми веками. Ему обидно, что все его знакомые вымерли еще до нашей эры, дружить ему не с кем и никто его не понимает, потому что у звероящера доисторическое самосознание.
   – А ты не врешь? – с завистью спросила девчонка. Ей тоже хотелось иметь на даче звероящера.
   Севка сделал энергичный жест под подбородком, который должен был означать: «Даю голову на отсечение».
   В глубине павильона засмеялись, и Севке казалось, что он слышит мамин смех.
   – Стоп!
   К Севке подошел режиссер, приобнял, положил руку ему на плечо. В голове у Севки плыло марево от жары, от счастья и от усталости, которая пошла в дело.
   Он чувствовал, что режиссер его признал, теперь он с ним одна компания, и Севкино плечо росло к его ладони.
   В глубине павильона растворилась маленькая дверь в стене. Севка сразу заметил это, потому что павильон в глубине был темный и в темноте резко высветился прямоугольник двери. В прямоугольнике возник мальчик.
   На нем была круглая соломенная шляпа, штаны и рубаха, похожие, на половую тряпку. Штаны – коричневая тряпка, а рубаха – сизая.
   Мальчик приблизился, остановился неподалеку от Севки.
   – А! Николай Иваныч! – обрадовался режиссер. Он подошел к мальчику и поздоровался с ним за руку. – Ну, как дела?
   Мальчик ничего не сказал. Он сглотнул и уставился на режиссера со счастливым щенячьим выражением.
   – Как учишься? – спросил режиссер.
   – Нормально, – сказал мальчик басом.
   – Текст выучил?
   Режиссер смотрел на мальчика с таким видом, будто он всю свою жизнь готовился к этой встрече, а сейчас настала главная минута его существования.
   «А я?» – подумал Севка. Но ответом на его вопрос был другой мальчик, похожий на него. Они беседовали с режиссером о том о сем, и им было очень интересно друг с другом.
   Севка отошел в угол декорации к светлым струганым доскам, снял соломенную шляпу. Положил на доски. Хотел стащить штаны и рубаху, но тогда он остался бы в одних трусах, а это стыдно.
   Севка прошел в темную глубину павильона, подальше от фонарей. Фонари были выключены. Они притушили свой огненный глаз и отсвечивали обычным стеклянным блеском.
   Севка пошел скорее. Потом бежал. Он бежал по каким-то ходам и закоулкам, чтобы израсходовать движением духоту, скопившуюся у него под горлом.
   Севка забежал в военный блиндаж с патефоном в углу, сел на самодельную табуретку и зарыдал. Он пробовал подавить рыдания, глотал их обратно, но они вырывались из груди кашлем и стоном. А иногда воем. В какой-то момент Севка услышал свой вой со стороны и успел отметить – точно так же выл за стеной соседский щенок Ричи, была абсолютно та же мелодическая линия, идущая снизу вверх и ломающаяся на самой высокой ноте.
   Севка не знал – сколько прошло времени. Вдруг он вспомнил, что в павильоне осталась мама. Она, должно быть, бегает с перепуганным лицом и ищет Севку.
   Он поднялся с табуретки, вытер лицо рукавом чужой рубахи и постарался, как учил его папа, «взять себя в руки». Севка выпрямил спину, «посадил ее на позвоночник», выстроил каменно-презрительное выражение лица и пошел обратно, угадывая дорогу. И все время, пока шел, старался удержать на лице выражение, чтобы оно не поползло. Когда Севка вернулся в павильон, фонари еще не горели. Значит, времени прошло мало.
   К Севке сразу же подошла мама и протянула школьную форму, чтобы Севка мог в нее переодеться. У мамы был обычный вид. Севка смотрел с затаенным вниманием: держит мама лицо или это ее лицо? Но мама смотрела немножко ниже Севкиных глаз, и он не понял.
   Подошел режиссер, приобнял Севку, положил руку ему на плечо.
   – Ты не очень торопишься? – спросил он.
   – А что? – Севка напрягся, окаменел спиной и плечами.
   – Николай Иваныч весь текст забыл, – поделился режиссер. – Ты бы порепетировал с ним, пока мы тут свет ставим…
   Подошел Николай Иваныч. Остановился пригорюнившись. Виновато, медленно мигал, как звероящер.
   Севка посмотрел на его белые широкие брови и сухо сказал:
   – Пойдем…
   Они отошли к доскам. Сели на них, одинаково ссутулившись, развесив руки на острых коленях.
   – Ты когда-нибудь видел звероящера? – спросил Севка.
   – Ты когда-нибудь видел звероящера? – повторил Николай Иваныч.
   – Это я говорю, – поправил Севка. – А ты должен спросить: «Какого звероящера?»
   – Какого звероящера? – обреченно проговорил Николай Иваныч и поковырял ногтем доску.
   – Ты с кем разговариваешь?
   – С тобой, – удивился Николай Иваныч.
   – Ну вот, на меня и гляди.
   В этот момент к доскам, осторожно, брезгливо ступая, подошла кошка. Она остановилась, повернула голову и сурово, очень официально посмотрела на мальчиков.
   И Севке было непонятно: то ли эту кошку привезли на кинопробу, то ли она здесь живет.

Виктория Токарева Рабочий момент

* * *

Виктория Токарева
Рабочий момент