-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Максим Алексеевич Горький
|
| Миша
-------
Максим Горький
Миша
Миша был мальчик-непоседа, ему всегда хотелось что-нибудь делать, и, если его не отпускали гулять, он целый день вертелся, как волчок, под ногами взрослых.
Каждому мальчику и девочке хорошо известно, что взрослые – народ, всегда занятый какими-то скучными делами, поэтому они ужасно часто говорят маленьким:
«Не мешайте!»
Мише особенно часто приходилось слышать это слово и от мамы, которая вечно была занята делами, и от папы, который целые дни сидел у себя в кабинете, сочиняя разные книжки, очень большие и, должно быть, скучные, – Мише не давали читать эти книжки.
Мама была очень хорошая, точно куколка, и папа тоже, но он был похож не на куклу, а на индейца.
Вот однажды перед весной, когда погода испортилась, каждый день шёл дождь и снег, гулять было нельзя и Миша особенно усердно мешал папе с мамой заниматься делами, папа спросил его:
– Слушай, Миша, тебе очень скучно?
– Как арифметика! – сказал Миша.
– Ну, возьми вот эту тетрадку и записывай в неё всё интересное, что с тобой случится, понимаешь? Это называется: «дневник». Ты будешь вести дневник!
Миша взял тетрадку и спросил:
– А что случится интересное?
– Я же не знаю! – сказал папа, закуривая папироску.
– А почему не знаешь?
– Потому что когда я был маленький, то плохо учился и ко всем приставал с глупыми вопросами, а сам ни о чём не думал, – понял? Ну, иди!
Миша понял, что папа намекает на него и не желает говорить с ним; он хотел обидеться, Миша, да уж очень хорошие глаза были у папы. Он только спросил:
– А кто будет делать интересное?
– Ты сам, – ответил папа. – Уходи, пожалуйста, не мешай!
Миша ушёл в свою комнату, разложил тетрадку на столе и, подумав, написал на первой странице:
«Ето дневник.
Папа дал мне хоршую тетрадку. Если я буду писать в нее что хочу, так будет интересное».
Написал, посидел немножко, осмотрел комнату, – всё в ней такое знакомое.
Он встал и отправился к папе. Папа встретил его нелюбезно.
– Ты, брат, опять явился?
– Смотри, – сказал Миша, подавая тетрадку, – вот я уж написал. Так надо?
– Так, так, – торопливо сказал папа. – Только «это» пишется через «э», и не «хоршую», а «хорошую», – иди!
– А что надо ещё писать? – спросил Миша, подумав.
– Всё, что хочешь! Выдумай что-нибудь и пиши… стихи пиши!
– Которые стихи?
– Не которые, а сам сочини! Отстань, приставала!
Папа взял его за руку, вывел за дверь и плотно закрыл её. Это уж было невежливо, и теперь Миша обиделся. Придя к себе, он снова сел за стол, развернул тетрадь и стал думать: «И чего бы ещё написать?» Было скучно. Мама считает бельё в столовой; в кухню, где всегда интересно, не велят ходить, а на улице – дождь и туман.
Было утро, четверть десятого, Миша посмотрел на часы и вдруг тихонько усмехнулся, а потом написал:
На стене висят часы,
У них стрелки, как усы.
Он очень обрадовался, что у него вышли стихи; вскочил и побежал в столовую, крича:
– Мам, мам, я стихи сочинил, смотри-ка!
– Девять, – сказала мама, перекладывая салфетки. – Не мешай. Десять, одиннадцать…
Миша обнял её одной рукой за шею, а другой поднёс тетрадку прямо к носу ей.
– Да мама же! Ты посмотри…
– Двенадцать, – о, господи! Ты меня свалишь на пол…
Она всё-таки взяла тетрадку, прочитала стихи и огорчила Мишу, сказав:
– Ну, это, наверное, папа тебе подсказал, а во-вторых, «на стене» пишется через «ять» в обоих случаях.
– И в стихах через «ять»? – печально спросил Миша.
– Да, да, в стихах, – не мешай мне, пожалуйста; иди, занимайся!
– Чем?
– Ах! Ну, пиши стихи дальше…
– А как надобно дальше?
– Придумай сам. Ну, висят часы, они тикают звучно… и ещё что-нибудь, вот и будут стихи.
– Хорошо, – сказал Миша и покорно ушёл к себе. Там он написал о часах мамины слова:
Часы тикают звучно,
но дальше ничего не мог придумать, а уж как старался, даже подбородок себе выпачкал чернилами, не только пальцы.
И вдруг, – как будто кто-то подсказал ему, – он придумал четвёртую строку:
А мне всё-таки скучно!
Это правда: Мише было очень скучно, но когда он написал четвёртую строку, то ему от радости даже жарко стало.
Он вскочил и стремглав помчался к папе, но папа – хитрый человек! – запер дверь кабинета. Миша постучал.
– Кто там? – спросил папа из-за двери.
– Открой скорее, – горячо сказал Миша, – это я. Я стихи написал, очень ловко.
– Поздравляю, продолжай, – пробормотал папа.
– Так я хочу прочитать тебе!
– После прочитаешь…
– Я сейчас хочу!
– Мишка, отстань!
Миша наклонился к скважине дверного замка и прочитал стихи, но вышло так, как будто он в колодец кричал, – папа не ответил ему.
Это окончательно обидело Мишу, он снова тихонько ушёл в свою комнату, минуту постоял у окна, прижав лоб к холодному стеклу, а потом сел за стол и начал писать то, что думал.
«Папа обманул меня, что если писать дневник, так будет интересно, – ничего не будет. Это он, чтобы я ему не мешал. Уж я знаю. Когда мама сердится, он называет маму злая курица, а сам тоже. Вчера я играл в кегли его серебряным портсигаром, так он рассердился получше мамы. А сам говорит. Они оба такие. Когда Нина Петровна, которая поёт, разбила чашку, так они сказали: это ничего и пустяки, а когда я чего-нибудь разбиваю, так они говорят сто слов».
Вспомнив, как несправедливо обращаются с ним папа и мама, Миша едва не заплакал, так жалко ему стало и себя и папу с мамой; оба они такие хорошие, а с ним не умеют хорошо вести себя.
Он встал и снова подошёл к окну: на карнизе сидел, ощипываясь, мокрый воробей. Миша долго смотрел, как он прихорашивается, разглаживая жёлтым носом русые свои перья, около носа они заершились у него, точно усы у папы.
Потом Миша подумал стихами:
Ножки у птички
Тонкие, как спички.
Глазки – точно бусинки,
Русенькие усики.
Дальше стихами не думалось, но и этого было достаточно. Миша почувствовал гордость собою, подбежал к столу, записал стихи и приписал ещё:
«Стихи писать очень просто, нужно только посмотреть на что-нибудь, вот и всё, а они уж сами сложатся. Пускай папа не форсит, я тоже захочу, так буду писать книжки, да ещё стихами. Научусь ставить знаки препинания и «ять» где надо, вот и буду. Рама, мама, упряма, дама. Из этого тоже можно сделать стихи, а я не хочу. Я не буду писать стихи и дневник тоже. Если вам не интересно, так и мне тоже, и не надо заставлять меня писать. И, пожалуйста, не приставайте ко мне».
Мише стало так грустно, что он чуть-чуть не заплакал, но в это время пришла учительница Ксения Ивановна, маленькая, румяная, с жемчужными капельками тумана на бровях.
– Здравствуй, – сказала она. – Отчего ты такой надутый?
Миша важно нахмурил брови:
– Не мешайте мне! – проговорил он папиным голосом и написал в тетрадке:
«Папа называет учительницу курносенькой девчушкой и что ей ещё надо в куклы играть».
– Что с тобой? – удивилась учительница, растирая кукольными лапками свои розовые щёки. – Что ты пишешь?
– Нельзя сказать, – ответил Миша. – Это папа велел написать дневник и всё интересное, о чём я думаю. Обо всём.
– Что же ты придумал интересного? – спросила учительница, заглянув в тетрадку.
– Ещё ничего нет, только стихи, – сказал Миша.
– Ошибок-то, ошибок! – воскликнула учительница. – Стихи, да. Ну, это, конечно, папа сочинил, а не ты…
Миша снова обиделся: что такое? Никто не верит ему! И сказал учительнице:
– Если так, тогда я не буду заниматься!
– Это почему?
– Потому, что не буду!
Тут учительница прочитала то, что Миша написал о ней, покраснела, взглянула в зеркало и тоже обиделась:
– Ах ты, и про меня написал, вот как! Это правда, что папа говорит?
– Вы думаете, он вас боится? – спросил Миша.
Учительница подумала, ещё раз взглянула в зеркало и сказала:
– Так не хочешь заниматься?
– Нет.
– Хорошо. Пойду спрошу, как посмотрит на это мама.
Она ушла.
Миша посмотрел вслед ей и стал писать: «Я накапризничал Ксении Ивановне, как мама папе, пусть она не пристаёт и не мешает. Если меня никто не любит, то всё равно. Потом я извинюсь перед учительницей и тоже запишу в тетрадку. И буду писать целый день, как папа, и никто меня не увидит. И обедать не буду никогда, даже когда на сладкое печёные яблоки. Не буду ночью спать, всё пишу-пишу, и пусть мама утром говорит мне, как папе, что я изведусь и у меня будут нервы. И плачет. А мне всё равно. Если меня никто не любит, так уж всё равно».
Он едва успел дописать, как в комнату вошла мама с Ксенией Ивановной; мама молча взяла у него тетрадку, и её милые глаза, улыбаясь, стали читать Мишины мысли.
– Господи, – тихонько воскликнула она. – Ах, какой… Нет, это нужно показать отцу!
Она ушла с тетрадкой в руках.
«Накажут!» – подумал Миша и спросил учительницу:
– Наябедничали?
– Но если ты не слушаешься…
– Я не лошадь, чтобы слушаться…
– Миша! – вскричала учительница, но Миша сердито продолжал:
– Я не могу учиться и думать обо всём и всё записывать…
Он мог бы сказать ещё многое, но вошла горничная и сказала, что его зовёт папа.
– Слушай-ка, брат! – заговорил папа, придерживая ладонью усы, чтобы они не шевелились, а в другой руке зажав Мишину тетрадку, – поди-ка сюда!
Папины серые глаза светились весело, а мама лежала на диване, уткнув голову в кучу маленьких подушек, и плечи её дрожали, как будто она смеялась.
«Не накажут», – догадался Миша.
Папа поставил его перед собой, сжал коленями и, приподняв пальцем Мишин подбородок, спросил:
– Ты капризничаешь, да?
– Да, капризничаю, – сознался Миша.
– А зачем это?
– Так.
– Ну, всё-таки зачем?
– Да я не знаю, – сказал Миша, подумав. – Ты не обращаешь на меня внимания, мама тоже не обращает, и учительница тоже… нет, она не тоже, – она пристаёт!
– Ты обиделся? – тихонько спросил папа.
– Ну да, обиделся, конечно…
– А ты не обижайся! – дружески посоветовал папа. – Это не я тебя обижаю и не мама, – видишь, она хохочет тихонько, валяясь на диване? И мне тоже смешно, да я уж потом похохочу…
– А почему смешно? – спросил Миша.
– Я тебе скажу почему, только после.
– Нет, почему? – настаивал Миша.
– Да, видишь ли, ты у нас очень смешной!
– Ну-у, – недоверчиво сказал Миша.
Папа посадил его на колени себе и сказал, пощекотав за ухом:
– Давай говорить серьёзно, ладно?
– Ладно, – согласился Миша и нахмурил брови.
– Никто тебя не обижал, это плохая погода обижает тебя, понял? Была бы хорошая погода, солнце, весна, ты бы гулял, и всё было бы хорошо! А в дневнике ты чепуху написал…
– Сам велел, – сказал Миша, пожимая плечами.
– Ну, брат, чепуху писать я тебя не просил!
– Может, не просил, – согласился Миша. – Я уж не помню. А у меня чепуха вышла?
– Вышла, брат! – сказал папа, качая головой.
– А у тебя, когда ты пишешь, тоже чепуха выходит? – спросил Миша.
Мама вскочила с дивана и убежала, точно у неё кофе перекипел, она даже зафыркала, как фыркает кипящий кофейник. Миша понял, что это она смеётся, но только не хочет показать, что ей смешно.
Эти взрослые – тоже порядочные притворяшки. Папе тоже хотелось смеяться, он надул щёки докрасна, ощетинил усы и фыркал носом.
– У меня, – сказал он, – тоже иногда чепуха выходит. Это очень трудно – писать, чтобы всё было хорошо и правдиво. Стишки ты придумал неплохо, а всё остальное не годится.
– Почему? – спросил Миша.
– Сердито очень. Ты у меня – критик, а я не знал этого, – ты всех критикуешь. Это нужно начинать с себя самого, ты сначала себя хорошенько раскритикуй. А то и этого не надо, давай лучше бросим писать дневник.
Раскрашивая красным и синим карандашом папину бумагу, Миша сказал:
– Давай бросим, а то это тоже скучно, как учиться. Только ты сам ведь выдумал это, – ты сказал: «Пиши, будет интересно». Я и стал писать, а ничего не случилось. Слушай-ка, можно сегодня не учиться?
– Почему? – спросил папа.
– Я лучше почитаю с Ксенией Ивановной.
– Можно не учиться, – весело согласился папа. – Только нам с тобой надобно извиниться перед учительницей, а то мы наговорили и написали про неё не… ладно!
Папа встал и, ведя Мишу за руку в его комнату, тихонько сказал:
– Конечно, это правда, что она немножко курносенькая, но лучше не напоминать ей об этом. Этого, брат, не исправишь словами, и нос на всю жизнь даётся тот или иной. Вот у тебя веснушки на носу и по всей рожице, – ладно ли будет, если я тебя стану звать пёстреньким?
– Неладно, – согласился Миша.
На этом и кончается благополучная история о том, как Миша писал дневник.