-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Аркадий Тимофеевич Аверченко
|
| Мотыльки на свечке
-------
Аркадий Аверченко
Мотыльки на свечке. Опыт руководства для начинающих миллионеров
…Когда разговор перешел на театральные дела, Новакович, который всюду и везде хотел быть первым, хотел быть самым неожиданным, самым ошеломляющим, – этот Новакович заявил:
– Что там ваши театральные дела!.. Что там ваши крахи!.. Вот я был свидетелем одного театрального дела и одного театрального краха… Дело продолжалось всего месяц и стоило три миллиона рублей!!! Вы все знаете, что я не люблю лгать, не люблю преувеличивать…
– Я не знаю… – заявил какой-то добросовестный слушатель.
– Пора бы знать, – сухо осадил его Новакович. – Знание облагораживает, а незнание приближает к животному…
– Где это было? – спросил другой слушатель.
– Это? Это было в городе Тиктакполе – если хотите, можете найти его на карте. Он там, наверное, есть.
– Ну не тяните, рассказывайте.
– То-то вот… «Рассказывайте»! Вам бы только все рассказывать да рассказывать.
Очень развязный человек был Новакович.
//-- Рассказ Новаковича об актрисе Зеленой --//
В уже известном вам городе Тиктакполе была молодая барышня по имени Зеленая.
Ничем она особенным не отличалась, и Тиктакполь не обращал на нее никакого внимания.
Однажды она получила из Сан-Франциско телеграмму: «Ваш родственник скончался, оставил вам по завещанию свыше трех миллионов рублей».
С этого началось.
Когда я ее впервые поздравил с богатством и спросил, что же она теперь будет делать, эта Зеленая мне ответила:
– Буду актрисой!
– Как актрисой? Почему актрисой? Откуда актрисой?!
– Так. Хочу быть актрисой. Всю жизнь мечтала об этом.
– Почему же вы раньше этого не сделали? Ведь для актерства деньги не нужны.
– Вы думаете? Я пробовала несколько раз поступить на сцену, но меня не брали.
– Почему?
– Интриги.
– Какие интриги? С чьей стороны? Ведь вас же еще никто не знал, чтобы интриговать против вас!! Кто интриговал?!
– Не знаю кто, но интриговали. Иначе почему бы меня не приняли на сцену? Не правда ли?
У нее было такое простодушное выражение лица, что я ничего не возразил. Промолчал…
– Слушайте, – сказала она мне. – Вы – один из самых порядочных и опытных людей… Устройте мне театр. Денег, сколько понадобится, я дам.
Я никогда ни в чем не могу отказать женщине. Такова моя жизнь.
– Хорошо, – согласился я.
– Театр мы построим новый, потому что существующие меня не удовлетворяют. Для моего таланта нужна оправа.
По-моему, для ее таланта нужна была единственная оправа – вымазать ее дегтем, обвалять в перьях и выгнать из города.
У нас в России не все свободы отняты у народа. Осталась еще одна свобода – произношения.
Поэтому Зеленая, не отвечая ни перед Богом, ни перед людьми, свободно произносила:
– Корокора.
– Какая корокора? – спрашивали мы у нее.
– Корокора. Которые звонят на корокорне.
Человеку, который, пронюхав о ее богатстве, хотел предложить ей руку и сердце, она ответила:
– Я не могу вас порюбить.
– И не надо, – обрадовался он. – За что меня рубить? Со мной ласково нужно…
– Не то. Я хочу быть актрисой!
Так как в последней фразе не было ни одного «л», жених сразу понял ее и отплыл в другую гавань.
Когда мы выстроили театр, я пригласил режиссера и стал набирать труппу.
Режиссер сказал, что он хочет получить такое жалованье:
– 4000 в месяц.
– Опомнитесь! – завопил я. – Почему?
– За позор, милый. Ведь я эту Зеленую знаю – она несколько раз приходила к нам в театр. Если уж мне теперь позориться, так знать за что!..
То же самое заявили и первые персонажи.
– Ну что ж, – говорили они, – по семи тысяч в месяц дадите – пойдем. Годик помучаемся, пострадаем, зато потом вздохнем свободно: уедем отсюда, купим на эти проклятые деньги где-нибудь в глуши домик и будем себе доживать век под чужой фамилией. Чтобы не так стыдно было…
А простак десять тысяч взял.
– Не забывайте, – говорит, – что я с самим Росси играл, с Поссартом! Каково мне теперь?!
Дали.
За пьесой обратились к известному, модному автору, произведения которого вызывали всеобщий заслуженный восторг.
– Не дам, – сказал он, узнав, в чем дело.
– Мы хорошо заплатим… Десять тысяч за право постановки…
– Не могу… мое имя, мое авторское самолюбие…
– Пятнадцать тысяч!!
– Право, не могу, мое имя, мое авторское самолю…
– Двадцать!!
– Но мое имя, мое само…
– Сорок тысяч!..
– Но… само…
– Пятьдесят!..
– Само… собой разумеется, что я пьесу дам. Я уверен, что оригинальная трактовка госпожой Зеленой моей пьесы придаст ей своеобразный колорит.
– Верно, – сказал я. – Колорит. Придаст. Зеленый колорит. Получайте чек.
Знаменитый художник-декоратор принял меня на площадке лестницы.
– А меня дома нет, – с сожалением сообщил он.
– Десять тысяч, – сказал я.
– Десять? Зайдите в переднюю.
– Собственно даже не десять, а двадцать, – поправился я.
– Что ж мы тут стоим… Пожалуйте в гостиную. Вы, кажется, сказали – тридцать тысяч? Простите, но я лишен возможности.
– Я сказал – сорок тысяч!
– Тогда я не лишен возможности. Пойдемте в мою святая святых – в мастерскую. Посмотрите кое-что новенькое…
Задолго до спектакля во всех тиктакпольских газетах были заняты первые страницы объявлениями о нашем театре. На первый спектакль билеты были проданы все, на второй спектакль двадцать два билета, а на третий – один.
Спектакль состоялся.
Только теперь я понял, как умно поступила Зеленая, выстроив новый театр. Потому что в старом театре стены и потолок не выдержали бы той бури, того свирепого урагана негодования, свиста и рева разъяренной публики.
Три дня после премьеры газеты трепали нас, как компания меделянских щенков треплет дохлую крысу…
На второй день было 22 человека, на третий – один.
Отчасти это было хорошо, потому что и шуму было меньше.
А на третий день единственный зритель, который сидел во втором ряду, вышел среди действия в проход между стульями, стал на колени и заплакал:
– Позвольте мне уйти домой, – сказал он, простирая к капельдинерам руки. – Ей-богу, я приду завтра, досмотрю.
Его отпустили на честное слово. Очевидно, это был отъявленный негодяй, потому что слова своего он не сдержал.
Спектакль приостановили.
Зеленая пригласила меня в свою блистающую роскошью уборную и, сверкая глазами, спросила:
– Ну, что? Теперь вы убедились?
– Что такое?
– Интриги.
– Гм!.. Да.
– Во-первых, интриги, а во-вторых, вы не умеете привлечь публику. Реклама плохая.
– Реклама хорошая, – угрюмо возразил я.
– Реклама плохая. Почему же тогда публика не ходит? Почему? Если бы была реклама хорошая, публика бы ходила… Послушайте! Ведь я же денег не жалею. Делайте что хотите, но чтобы публика была…
– Слушаю-с.
На другой день я сдал во все тиктакпольские газеты объявление:
«Ищут приличных молодых людей и дам для вечерних занятий. Работа требует известного напряжения, терпения, но условия оплаты блестящие. За время от 8 часов вечера до 12 часов ночи каждое поступившее к нам на службу лицо получит пять рублей».
На другой день сбор был почти полный.
Но публика была неопытная. По своей добросовестности все хлопали без разбора и в смешных местах пьесы утирали глаза платками.
Я пригласил тогда режиссера для всей этой неорганизованной банды и нанял студию для обучения «зрительскому» искусству.
Некоторые сделали блестящие успехи и выдвинулись на первые места. Им жалованья прибавили.
Но костюмерная часть страдала – пришлось устроить мастерскую дамского и мужского платья. Теперь театр выглядел нарядно, красиво, всегда был переполнен и жизнь наша потекла спокойно и приятно, если не считать двух больших забастовок зрителей с предъявлением ими требований: вежливого обращения со стороны капельдинеров, отмены биноклей и перемены пьесы на другую, новую. Тяжелые условия труда были до известной степени смягчены, и зрители успокоились.
Но однажды Зеленая пригласила меня к себе в уборную и спросила с неудовольствием:
– Кажется, и сборы теперь хорошие, и успех налицо, почему же газеты о нас молчат?
– Я не знаю почему, – осторожно заметил я.
– Вы не знаете?! Да! Недаром говорят, что театральный и газетный мир – это зловонное гнездо интриг. Послушайте, Новакович… Нам нужна газета!
– Но…
– Нам нужна газета и, кроме того, еще журнал. Будем выпускать в красках, помещать все постановки, костюмы. Ступайте, устраивайте.
Пошел я. Устроил.
Первые номера, когда «вышли в свет», то тут же и легли камнем, как полусырой блин в желудке катарального.
Зеленая позвала меня в свою роскошную уборную и спросила:
– Что же это я нигде и ни у кого не вижу нашей газеты? Почему ее не читают? Ведь ко мне в театральном отделе отнеслись очень мило. Единственная добросовестная газета, и она никому не известна.
– Слушаю-с, – сказал я и, поцеловав у нее ручку, ушел.
Но когда я пришел домой и высчитал, что организация газетных читателей будет стоить около двухсот тысяч рублей (наши зрители категорически отказались взять на себя еще одну тяжелую работу), тогда я понял, что кампания проиграна… На текущем счету у нас оставалось около 50 тысяч рублей, а зрителям за последние полмесяца еще не было заплачено. Да давильщики, обязанность которых была устраивать давку около кассы, только вчера потребовали улучшения своего положения, устройства эмеритурной кассы и пенсионного фонда.
А сзади стояла еще целая голодная, жаждущая армия: гастролеры-истерички для истеричных мест в пьесе, встречальщики у актерского подъезда, «рикши», выпрягавшие лошадей и доставлявшие Зеленую домой после спектакля…
Я пришел к Зеленой, сложил на груди руки и сказал:
– Кончено.
– Что?!
– Денег больше нет.
Через минуту я уже бежал по городу, изрыгая проклятия и хватая сам себя за голову…
– Почему? – спросил Новаковича один из слушателей.
– Почему? – прищурился он. – Потому что она мне ответила: «– Пусть нет денег, но зато есть успех! Мои полные сборы меня поддержат!!»
– Бедная Зеленая! – вздохнул кто-то.
– Да, – подтвердил другой задумчиво. – Бедная… А ведь была богатая…