   Бес меченый
   Исторический роман
   Вера Гривина

   © Вера Гривина, 2015

   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

   Главные события романа происходит в начале тридцатых годов XVII века. Воспитанный в большой строгости сын богатого казанского купца, Савва, отправившись в первую свою деловую поездку, заводит дружбу с необычным человеком по прозвищу Полкан, что меняет в корне жизнь купеческого отпрыска. Друзья вместе пускаются в опасный путь по еще не оправившейся от Смутного времени России…

Пролог

   В один из осенних вечеров 1610 года вблизи Казани появились трое изможденных странников: двое мужчин и одна женщина. Опираясь на толстые суковатые палки, они медленно брели по дороге под моросящим дождем. Этим людям явно пришлось преодолеть далеко не одну версту по охваченной Смутой [1 - Смута или Смутное время – период истории России (1604 – 1613), начавшийся с похода Лжедмитрия I на Москву, продолжившийся шведско-польской интервенцией и закончившийся воцарением Михаила Федоровича Романова.] России: их одежда давно превратилась в лохмотья, а босые ноги покрылись язвами и струпьями. Прозрачную от худобы женщину, казалось, качало ветром, и, глядя на ее мертвецки бледное лицо можно было только подивиться, почему она еще жива. Мужчины выглядели немногим лучше женщины: оба они с трудом передвигали ноги.
   Едва вдалеке показались избы и дворы казанских предместий, один из странников – коренастый, обросший густыми космами мужчина – остановился и, осенив себя крестным знамением, воскликнул:
   – Слава Иисусе, дошли!
   Его спутники тоже перекрестились.
   – Прямо-таки не верится, – проскрипел лысый, костлявый старик.
   Косматый мужчина тяжело вздохнул и предложил:
   – Давайте малость передохнем.
   Путники сели на пропитанную влагой придорожную землю, вынули из тощей сумки три маленькие корочки черного как деготь хлеба и принялись молча жевать. Первым нарушил молчание старик:
   – Добрались мы, Фома, до города Казани, а что с нами дальше случится одному Богу ведомо. Будем молить Господа о милости к нам…
   Не дав ему договорить, Фома изрек:
   – На Бога уповай, но и сам не оплошай, Гордей!
   – Трудно не оплошать, когда у тебя ничего нет, – резонно возразил Гордей.
   Фома старательно огляделся по сторонам и только тогда, когда убедился, что поблизости никого постороннего нет тихо сообщил старику:
   – Я кое-что сумел взять с собой из Великого Устюга. Не будь я Фомой Грудицыным, коли мое злато-серебро не храниться здесь, – он хлопнул рукой по своему посоху, – и его не довольно, чтобы начать новую жизнь.
   Гордей бросился на колени и, ткнувшись лбом в землю, забормотал:
   – Благодетель ты мой! Спаситель! Буду век тебе служить верой и правдой!
   Фома кивнул.
   – Служи, Гордей! Ты хоть и старик, но покрепче иного молодого будешь. Лет десять еще сумеешь мне прослужить.
   – Больше, Фомушка! Больше, благодетель! Матушка моя, царствие ей небесное, сказывала, что я на свет народился при благословенном государе Иване Васильевиче Грозном, в то лето, когда поганый крымский хан [2 - Крымский хан Давлет-Гирея напал на Москву в1570 году.] пожег Москву.
   – Так ты и не старый вовсе? – удивился Фома. – А на вид почитай древний.
   – Не лета меня состарили, а беды и невзгоды, – промолвил Гордей с горечью. – Я таким стал опосля того, как лихие люди всех моих родичей изничтожили и самого меня едва не сгубили.
   – На все воля Господня, – изрек Фома, крестясь.
   Гордей тоже осенил себя знамением.
   – Я с Божьей волей давно смирился. Могло ведь и хуже быть.
   – А на меня ты зла не держишь? – неожиданно спросил Фома.
   Фома опешил:
   – За что же мне держать зло на спасителя своего?
   – За то что я тебя в пути голодом морил и заставлял подаяние собирать, а сам деньги хранил у себя в посохе.
   – Но ведь и ты питался подаянием, равно как и жена твоя. Кабы кто-либо прознал о твоих деньгах, нас всех непременно порешили бы, а нынче мы хотя и голодные, зато живые. Так что вовсе не зря ты, мой благодетель, хранил свое состояние в тайне – от твоей секретности одна токмо польза.
   Пока мужчины беседовали, женщина сидела неподвижно, словно замороженная. Внезапно она встрепенулась и в ужасе вскрикнула:
   – Свят, свят, свят! Спаси Христе и Пресвятая Богородица! Изыди нечистый!
   Фома и Гордей растерянно глянули туда, куда был устремлен взор женщины, и увидели на ветке осины огромного ворона. Птица пронзительно закричала, отчего путникам стало не по себе.
   Фома перекрестился и обрушился на жену с бранью:
   – Вот курица заполошенная! Чай, на дереве сидит ворона, а не черт, прости Господи! Чего же ты дура обомлела? Уймись, Матрена!
   Глаза женщины были по-прежнему наполнены ужасом.
   – Не по-вороньи сия птица кричит, а ржет по-лошадинному, – прошептала она.
   Фома еще пуще рассердился:
   – Окстись, блаженная! Тебе невесть что мерещится!..
   Но тут ворон вновь подал голос, и Фома, к своему ужасу, вынужден был признать, что жена права: крик птицы больше походил на конское ржание, чем на воронье карканье.
   Мужчины вскочили и принялись швырять в ворона камнями. Первый камень не долетел, зато второй едва не задел птицу, отчего она нехотя сорвалась с ветки и, громко хлопая крыльями, улетела в сумерки.
   Фома торопливо перекрестился.
   – Убралось чертово отродье!
   – Убралось! – поддакнул ему Гордей.
   – Хватит дурью мучиться! – прикрикнул Фома на своих спутников. – Нам надобно ночлег найти, покуда совсем не стемнело.
   Внезапно Матрена упала на колени, и ее вырвало.
   – Чего тебя опять выворачивает? – проворчал ее муж.
   – Кажись, в тягости я! – выдавила из себя Матрена.
   Фома озабоченно наморщил лоб.
   – Дите-то хоть мое? Вроде бы на тебя в пути никто не польстился, но чем черт не шутит, покуда Бог спит. Может быть, ты все же с кем-то согрешила? А, Матрена?
   Стоя по-прежнему на коленях, Матрена истово перекрестилась.
   – Христом Богом клянусь, что окромя тебя, Фома, меня никто не познал! Твое дите во мне!
   – Добро! Значит, коли Господу угодно, будет у меня наследник. Ладно, давайте искать себе приют.
   Путники взвалили на спины свои сумы и торопливо заковыляли к казанским предместьям.

Глава 1
Благочестивое семейство

   Дело, начатое в разгар Смуты на спрятанные в дорожном посохе деньги быстро принесло свои результаты. Десять лет спустя купец Фома Грудицын возил товары на своих судах по Волге и Каме, а потом ему уже не стало хватать размаха на российских просторах, и он развернулся аж до Персии, куда совершал ежегодные поездки. Понятно, что денег у Фомы было много, но он к ним относился рачительно: берег даже полушку [3 - Полушка – медная монета достоинством в половину гроша или в четверть копейки.], держа домашних в черном теле.
   В Казани Грудицын был уважаемым человеком, причем его почитали не только за немалое богатство, а еще и за благочестие. Он редко пропускал церковные службы, строго постился, подавал по праздникам нищим милостыню и жертвовал иногда на храмы.
   Семейство Фомы состояло из трех человек – он, его жена Матрена и их единственный сын Савва, появившийся на свет через семь месяцев после того, как его родители осели в Казани. Ребенок родился очень слабым, чему причиной были, те невзгоды, которые претерпела его мать в первые месяцы своей беременности. Мало кто верил, что Саввушка выживет, однако он, в конце концов, окреп и благополучно достиг девятнадцатилетнего возраста. Родители растили его в большой строгости. Юноше возбранялись не только молодецкие забавы, но даже смех или улыбка некстати, а если отец замечал, что взгляд сына задержался на женщине, немедленно следовала кара. В результате такого воспитания Савва был, хотя и довольно робким, зато очень послушным молодым человеком. Оставалось Фоме сделать из сына настоящего купца, продолжателя семейного дела.
   Однажды утром семейство Грудицыных задержалось за трапезой. Обычно хозяин, покончив с едой, сразу же отдавал домашним повеления, и каждый спешил к своему занятию, но на сей раз Фома почему-то медлил. Матрена и Савва давно положили ложки, девка Ольгунька убрала со стола посуду, а глава семейства все еще не сказал ни слова. Наконец, Фома прокашлялся и обратился к сыну:
   – Лед на Волге тронулся, и мне вскорости надобно плыть в Персию. Пора и тебе, сынок, за дело браться. Отправляйся-ка ты, Саввушка, опосля Благовещения в Соль-Камскую с товарами. Нам нынче деньги особливо надобны – на свадьбу твою. Нашел я тебе невесту с добрым приданым: девицу благочестивую, из семейства почтенного.
   Савва так обрадовался предстоящему путешествию, что пропустил мимо ушей сообщение о скорой свадьбе. Он упал на колени и отвесил отцу земной поклон.
   – Спасибо тебе, батюшка, за твою обо мне заботу!
   – О ком же мне заботиться, как не о наследнике единственном, продолжателе дела и рода?
   – Благослови тебя Господь! – воскликнул Савва и еще раз поклонился.
   Фома поднялся из-за стола.
   – Пойдем, Саввушка, в лавки. Нехристь Ибрагимка, будь он неладен, обещался привезти нынче товар, а Гордей малость занемог. Ступай одеваться!
   Выйдя из горницы, Савва немного замешкался в сенях.
   – Рано чаду нашему покидать родительский кров, – донесся до его ушей тихий голос матери. – Оженим его, и пущай плывет родимый следующим летом.
   Изумленный Савва замер на месте. Прежде мать никогда не перечила отцу, и если она посмела спорить, значит, у нее есть на это важные причины.
   – Летом раньше, летом позже, что от того переменится? – раздраженно отозвался Фома. – Чего ты вдруг закудахтала?
   – На душе у меня тяжко. Давеча я во сне видала, будто уносит от нас Саввушку конь вороной. Хочу крикнуть, остеречь сынка, но язык онемел; побежала бы следом да руки и ноги отсохли. А жеребец оборачивается и хитро так ухмыляется. Тут-то меня словно обухом по башке стукнуло: «Не конь вовсе мое чадо везет, а сам лукавый дите у нас забирает!» Вот я и страшусь…
   Фома оборвал жену:
   – От худых снов да бесовских наваждений защитит лишь Господь. Молись за сына!
   – Как бы Саввушке опосля домашних строгостей воля сладкой не показалась, – упрямилась Матрена. – Когда у человека есть жена, он повязан, а холостой может в гульбу пуститься.
   – В гульбу кидаются и женатые, коли они греха с малолетства набрались. Саввушка же наш взращен в страхе Божьем. Ну, а оступится он ненароком, так старик Гордей сумеет его поправить.
   Савве захотелось чихнуть, и он отошел на цыпочках от двери. Поднимаясь по лестнице к себе, юноша разочарованно думал о том, что отец не отпускает его в дальний путь одного, а приставляет к нему своего верного пса Гордея, и старик наверняка будет следить за каждым шагом хозяйского сына.
   Когда Савва вернулся одетый в большую горницу, он застал там только девку Ольгуньку, выметавшую отовсюду пылинки. Родители старательно блюли нравственность сына, и потому до недавнего времени не держали в доме молодой женской прислуги. Лишь полгода тому назад Матрена решилась приветить бедную сироту, походившую лицом на рябую жабу, а станом на свинью. Тем ни менее, хотя девица и была страшной с виду, Савва поглядывал на нее с вожделением (разумеется, если рядом не было родителей), ибо других женщин он почти не видел. Сама Ольгунька наедине с хозяйским сыном совершенно преображалась: в ее лице появлялось довольство, движения необъятного тела становились плавными, а маленькие глазки лучились. Вот и сейчас девка старательно носила свои окорока вокруг исходящего слюной юноши.
   Неожиданно в горницу вошел хозяин. Ольгунька мгновенно закончила уборку и убралась прочь, а Савва покраснел, как будто его застали за чем-то постыдным. Обычно Фома был наблюдательным, но на сей раз его одолевали какие-то заботы, из-за чего он не обратил внимание на смущение сына.
   – Пойдем! – позвал отец Савву.
   Они направились в лавки. Купец шагал уверенно, сын семенил за ним мелкой, суетливой походкой.
   Утро выдалось хмурым. Густые облака заволокли все небо, не давая пробиться даже крохотному солнечному лучику. Но несмотря на такую невеселую погоду, у Саввы поднялось настроение, потому что его радовали приметы весны: подтаявший снег, свисающие с крыш домов и навесов над воротами сосульки, звонко поскрипывающие под ногами льдинки.
   Лавки купца Грудицына находились неподалеку от пристани. Савве очень нравилось это место, откуда просматривалась Волга и был виден белокаменный кремль. Юноша было залюбовался любимыми красотами, но на него тут же накричал отец:
   – Ты чего гляделками своими ищешь? Чай, барыша там не видно! И в кого ты, Савка, таким уродился? Все глядишь куда-то да о чем-то помышляешь, когда надобно делами заниматься!
   Савва весь сжался, опустил голову и направился вслед за отцом в лавку, где их уже ждал Ибрагим – немолодой, подвижный татарин, занимающийся поставкой в Казань сибирских мехов. Сразу же возник спор о цене товара: Фома попытался уличить «нехристя» в нечестности, но Ибрагим, как человек бывалый, умело опровергал все обвинения.
   А Савва тем временем размечтался о том, как он хотя бы недолго поживет без надзора своего строгого родителя. К действительности его вернул скрип отворяемой двери. В лавку вошел дворянин Алексей Аипов – юноша лет семнадцати, невысокий, но крепко сложенный. Смуглота, широкие скулы и миндалевидные черные глаза указывали на его принадлежность к татарской нации, но одет он был не по-татарски: в лихо заломленную тулью [4 - Тулья – мужской головной убор конусообразной формы с меховым околышем.], небрежно наброшенную на плечи кунью шубу с узорчатым подкладом и ярко-зеленый кафтан. А на ногах у Аипова сверкали алые сапоги на высоких каблуках. Глядя на этого разряженного посетителя, Савва вспомнил заморскую птицу попугая, подаренного казанскому воеводе одним бухарским купцом.
   Аиповы были татарами, принявшими православие после завоевания Казани Иваном Грозным и получившими за это всяческие привилегии. Поменяв веру, они порядком обрусели, хотя от привычек и образа жизни своих предков так до конца и не отказались.
   Юный Аипов окинул Фому снисходительным взглядом, а на Савву и Ибрагима вовсе не обратил внимания, словно их и не было.
   Купец Грудицын засуетился:
   – Чего угодно Алексею Ивановичу?
   – Люди сказывают, – заговорил Аипов высокомерным тоном, – что ты, Фома, собрался в Персию.
   – Собрался, родимый! – подтвердил Фома. – Собрался, милостивец! Лед с Волги сойдет, и я поплыву!
   – Привези мне оттоль саблю, и чтобы подобной сабли ни у кого в нашем государстве не было. Следующим летом отец отпустит меня на цареву службу, и я желаю всех в Москве удивить.
   «Удивлять надобно умением», – раздраженно подумал Савва.
   Фома угодливо улыбнулся.
   – Понятное дело! Чем же еще удивлять на царской службе? Привезу я тебе невиданную саблю, Алексей Иванович, обязательно привезу. Как насчет цены?..
   Молодой дворянин горделиво прервал купца:
   – Мой отец любую цену заплатит, лишь бы товар ее стоил.
   Он развернулся и, не попрощавшись, покинул лавку.
   Вслед за Аиповым ушел и Ибрагим. Оставшись вдвоем с сыном, Фома принялся ворчать:
   – Вот татарва! Один – нехристь, и все время старается надуть, другой, хоть и православный, а все одно свое нутро басурманское и нравом, и одежей выказывает.
   Пока отец говорил, сын с готовностью кивал, старательно скрывая свою зависть к Аипову. Эх, если бы он, Савва, был не купеческим, а боярским сыном, или хотя бы дворянином! Как это здорово не помышлять о барышах, носить красивую одежду и иметь хорошее оружие! А главное – ни один даже самый богатый торговый человек не добьется к себе такого уважения, каким пользуется любой из мужей боярского и дворянского сословий.

Глава 2
Соблазн

   Купец Грудицын редко отказывался от своих затей. Чтобы это случилось нужны были более веские основания, чем страхи жены, поэтому, как Матрена не молила мужа подождать годик с приобщением сына к делу, Фома не пожелал ей угодить. И вот, едва успел растаять лед, как Савва отправился на одном из судов отца в первое свое путешествие. Нагруженный товарами учан [5 - Учан – торговое судно под парусами.] поплыл по Волге, а затем свернул на Каму, держа путь к Соликамску. Погода была великолепная: светило яркое солнце, и дул попутный весенний ветер.
   – Вот благодать! – радовался Гордей. – Господь благословляет тебя, Саввушка, на дело отцово и меня вместе с тобой.
   Сказал старик и словно сглазил себя: на третий день плаванья занемог он так, что пришлось Савве остановиться в оказавшемся на их пути селе. Всю ночь Гордей пролежал в беспамятстве и к утру испустил дух. Савва похоронил старого слугу и даже поплакал на его могиле (все-таки Гордей двадцать лет прожил в их доме), но в душе испытал облегчение. Теперь следить за юношей было некому, и он мог хотя бы на время стать по-настоящему свободным.
   Савва поплыл дальше. Имя купца Грудицына служило хорошим поручительством, и товары легко продавались. На пути в Соликамск Савва выполнил почти все поручения отца. Оставалось ему лишь заехать в принадлежащий купцам Строгановым Орел-городок, где проживал постоянный покупатель Фомы Грудицына, лавочник Бажен Второй.
   Как только учан пристал около полудня к берегу, Савва велел слугам охранять товар, а сам отправился искать постоялый двор. От пристани юноша дошел до деревянного храма с шатровым куполом и, обогнув его, оказался на улице, где были только небольшие дворы с избами. Между оградами бродили гуси и гонялись за курами ошалевшие от весны петухи. В самой глубокой луже лежала огромная свинья.
   Савва приблизился к дремавшему на завалинке старику.
   – Желаю здравия, отец!
   – Здравствуй, сынок! – доброжелательно откликнулся дед, открыв глаза.
   – Где у вас тут постоялый двор?
   – Ты, милок, не туда гуляешь. Тебе надобно было у храма Успения свернуть к торгу.
   – Не приметил я торга. Тихо повсюду.
   – Так нынче же Страстная седмица – вот и тихо.
   Савва отвесил старику поклон.
   – Спасибо тебе, отец! Долгих лет тебе в добре и холе.
   – И тебе, сынок, всего лучшего, чего человеку Богом дадено.
   Вернувшись к храму, Савва без труда нашел постоялый двор. Это было двухэтажное строение из неотесанных бревен, с покосившейся крышей. У крыльца бродил туда-сюда пошатывающийся малый, от которого так разило хмельным, что у непьющего юноши перехватило дыхание.
   Савва бросил осуждающий взгляд на пьяницу.
   «Нынче, в Страстную седмицу, Бог запрещает вино не токмо пить, но даже нюхать. Есть же люди, коим и воля Господа не указ!»
   Он поднялся на крыльцо и вошел в просторные сени, где ему навстречу поднялся с лавки приземистый, широкоплечий мужик средних лет.
   – Ты хозяин? – спросил Савва.
   Мужик принялся подобострастно кланяться.
   – Я хозяин! Я! Милости просим, гость дорогой! Чего желаешь? Поесть? Помыться? Лечь почивать? Велю жене снедь подать и перины взбить! Самолично истоплю для тебя баньку!
   – Спасибо, мил человек! Я, пожалуй, потрапезничаю да и в баньке помоюсь, а вот почивать лягу токмо тогда, когда все дела сделаю.
   Хозяин внимательно оглядел юношу.
   – Прости, сынок! Ты вроде прежде у меня не бывал, но обличием похож на кого-то.
   – Должно быть, на отца моего, Фому Грудицына?
   Хозяин расцвел и радостно запрыгал на месте.
   – Вот уж Господь меня порадовал, так порадовал! Прямо поднес подарочек к Великому дню! Сын самого Фомы Грудицына явился к нам нежданно-негаданно! Как звать величать тебя, гостюшка дорогой?
   – Саввой меня кличут.
   – Милости прошу! Милости прошу, Саввушка! А я Пров.
   Хозяин кинулся к лестнице и громко крикнул:
   – Жена! Аграфена! К нам пожаловал Савва Грудицын! Неси на стол все, что есть в печи!
   Невысокая и необъятная в ширину женщина скатилась с лестницы, молча поклонилась и сразу же умчалась прочь.
   – Милости прошу к столу, – пригласил Пров гостя.
   Они вошли в пустую по причине Страстной недели корчму. Едва Савва успел сесть на лавку, как вбежала хозяйка, неся в руках большое количество постной снеди. В одно мгновение стол был заставлен кашей, пареной репой, квашеной капустой и солеными огурцами.
   – Отведай наших кушаний, гость дорогой, – доброжелательно промолвила хозяйка и, отвесив поклон, выкатилась за дверь.
   Хозяин тоже хотел выйти.
   – Останься, Пров! – попросил Савва. – Поешь со мной.
   – Да, я уже трапезничал.
   – Ну, так посиди со мной, коли срочных дел не имеешь.
   Пров сел на лавку, подождал, когда гость немного насытиться, а затем спросил его:
   – Кому твой отец прислал товары?
   – Бажену Второму. Опосля трапезы и бани я к нему пойду.
   – Ступай, милок!
   – А каков он человек – сей Бажен? – поинтересовался юноша.
   – Благочестивый он, – уважительно начал Пров. – Хворый ли, здравый ли, а службу в храме Бажен отстоит до конца, хотя лета имеет немалые, почитай старик. Вот токмо слишком его одолела жадность – добавил хозяин уже с осуждением. – Деньги он имеет немалые, но все на нужду плачется, ограду себе поставил высоченную, чтобы воры во двор не забрались. Для кого токмо Бажен свое добро бережет? Двух жен он успел схоронить и в третий раз женился, а детей ему Бог так и не дал.
   – Коли Бажен жаден, с ним, поди, трудно иметь дело? – обеспокоился Савва.
   Пров пожал плечами.
   – Твой отец имеет с ним дела, прочие тоже. У всякого человека есть своя придурь. Станешь чужой нрав в расчет брать, ни с кем не сумеешь столковаться.
   – И то верно, – согласился Савва.
   После трапезы он вернулся на пристань, дабы отдать повеления своим людям, кому из них, в какой черед мыться и трапезничать, а кому стеречь товар. Затем юноша направился к лавочнику Бажену Второму.
   Найти нужный двор в Орле было несложно, поскольку все жители этого городка знали друг друга. Савва подошел к высоким крепким воротам и, обнаружив, что они заперты, громко постучал в них кулаком. В ответ со двора послышалось злобное рычание нескольких псов. Юноша опять постучал – собаки залаяли громче.
   «До вечера что ли мне здесь кобелей дразнить», – рассердился Савва.
   Наконец послышался раздраженный старческий голос:
   – Кого там нелегкая принесла?
   Решив, что к воротам вышел слуга Бажена, Савва произнес повелительным тоном:
   – Скажи хозяину, что явился Савва, сын купца Фомы Грудицына.
   – Косорот! Запри псов! – прогнусавил тот же старческий голос.
   Немного погодя, собачий лай стал глуше, потом ворота распахнулись, и седой сгорбленный старик в ветхом кафтане кинулся обнимать оторопевшего гостя.
   – Счастье-то нам привалило! Фома Грудицын, долгих лет ему жить во здравии, сыночка своего к нам прислал! Входи, входи, Саввушка!
   – Ты Бажен Второй? – изумился Савва.
   – А кто же еще?
   Войдя в ворота, юноша увидел мрачный двухэтажный дом без конька на крыше и наличников на окнах. Хозяйственные постройки были крепкими, но старыми и начавшими ветшать, зато с огромными замками на всех дверях.
   «Совсем как у нас, – отметил Савва. – Батюшка тоже повсюду замки повесил – даже там, куда воры не полезут».
   У крыльца стоял, склонившись в почтительном поклоне, колченогий мужик, у которого рот находился не там, где у всех людей, а на левой щеке. Это, очевидно, и был Косорот.
   Хозяин провел гостя в горницу и усадил на лавку.
   – Надобно тебя угостить чем-нибудь, – проговорил Бажен с явным сомнением.
   – Я не голоден, – поспешил отказаться от еды Савва.
   – Обижаешь, сынок! – упрекнул его хозяин. – В другой раз не брезгуй моим хлебом-солью.
   Впрочем, было видно, что Бажен отнюдь не горел желанием накормить кого бы то ни было и обижался лишь ради приличия.
   Савва перешел к делу:
   – Мой отец прислал тебе товаров…
   – Худы дела мои нынче, сынок, – прервал его Бажен с виноватым видом. – Не смогу я заплатить за товары. Прости старика, Саввушка.
   Савва впервые терпел неудачу в делах и поэтому растерялся. Но тут Бажен сам предложил ему выход из затруднительного положения:
   – Опосля Великого дня в Орле торг большой начинается. Слушок прошел, будто бы сам Никита Григорьевич Строганов едет к нам. Давно пора, а то уж почитай год никого из Строгановых у нас не было, и хоромы их стоят без хозяев.
   – Коли сам Никита Строганов сюда прибудет, то может быть мне стоит здесь задержаться, – несмело согласился юноша.
   – Стоит, Саввушка! – убеждал его Бажен. – Еще как стоит! Ты весь товар враз скинешь.
   – Где же мне торговать?
   – В одной из моих лавок, – великодушно предложил старик.
   Юноша начал сдаваться:
   – Я подумаю и завтра дам тебе ответ.
   – Подумай, милок, подумай.
   – Пойду я – сказал Савва, поднимаясь с лавки.
   Хозяин всплеснул руками.
   – Куда ты собрался?
   – Как, куда? На постоялый двор.
   – Ай-я-яй! Обижаешь сынок! Живешь на постоялом дворе! А ведь я готов тебя холить-лелеять, как родного сына.
   У Бажена даже слезы на глаза выступили, и жалостливый Савва проникся участием к доброму лавочнику, напрочь забыв о его скупости.
   – Хорошо! Коли я останусь в Орле, то переберусь к тебе. Токмо не стеснить бы вас.
   – Стеснишь нас? Да, в храмовине [6 - Храмовина – большой дом.], доставшейся мне от покойного брата, полк стрелецкий, упаси Господи, поместится. Живем мы вдвоем с женой, слуг, окромя Косорота, не имеем.
   – Неужто у вас нет женской прислуги? – удивился Савва.
   Бажен недовольно поморщился.
   – Хозяйка моя младая да здравая, сама управляется. Лишние люди – зряшные траты.
   Юноша вспомнил о скупости лавочника и засомневался:
   «Пожалуй, не стоит мне съезжать с постоялого двора».
   Однако старик был иного мнения:
   – Жду тебя к себе, Саввушка. Завтра в чистый четверток [7 - Четверток – четверг.] попаримся мы вместе в баньке. Ну, а там канун Великого дня наступит. В прежние лета я всенощную всю отстаивал, а нынче ноги мои уже ослабли. Пойдем мы с женой на полунощницу, и ты с нами ступай.
   За свои без малого двадцать лет жизни Савва так привык покоряться отцу, что вообще не умел противиться чужой воле. Он, правда, сделал последнюю попытку возразить:
   – Как бы Пров не обиделся?
   – Прову деньги надобны за постой, – отозвался Бажен. – Посели к нему своих людей, он и возрадуется.
   – А большую ли плату ты возьмешь с меня за лавку?
   Бажен сердито надулся.
   – Я, Саввушка, желаю лишь отцу твоему угодить да убытки ваши покрыть, – говорил он, снимая с пояса один из ключей. – Возьми ключ от лавки у конной площадки, и коли ты получишь вдесятеро от того, что с меня лично поимел бы – вот и плата будет.
   Савва взял ключ.
   – Спасибо тебе Бажен за доброту твою. Пойду я.
   – Ступай, сынок! Жду тебя завтра.
   Попрощавшись со стариком, Савва ушел на постоялый двор, где сразу же после бани начал готовиться к переезду. На следующий день он, разместив товары в лавке, простился с Провом и перебрался жить к лавочнику. Хозяин постоялого двора сказал юноше на прощание:
   – Коли ты не приживешься на новом месте, ворочайся сюда. Мы с Аграфеной тебе завсегда рады.
   Бажен принял гостя радушно. Они вместе попарились в бане, затем сели обедать. Когда жена старика поставила на стол миску с почти прозрачной похлебкой, подобревший после бани Бажен расщедрился и велел:
   – Ну-ка, Фекла, попотчуй еще чем-нибудь гостя.
   Хозяйка принесла квашеной капусты.
   – Чем богаты, тем и рады, гость дорогой, – промолвила она тихим, мягким голосом.
   Внезапно Савва обратил внимание на то, что жена Бажена молода и хороша собой. Под изрядно поношенным шерстяным шушуном [8 - Шушун – в XVII веке это был длинный сарафан, позже так стали называть распашную кофту или короткополую шубку.] угадывались стройный стан и высокая грудь, а грубый повойник [9 - Повойник – плотно закрывающий волосы головной убор замужней женщины.] совсем не портил милого сероглазого лица.
   Смущенный Савва принялся жевать капусту и, поперхнувшись, закашлялся. Фекла тут же поднесла ему ковш с квасом. Юноша сделал несколько глотков и пробормотал:
   – Спасибо, хозяюшка! Я пойду, посплю часок-другой.
   – Ступай, милый, ступай – поспешно согласился хозяин, видимо уже опомнившийся от своей доброты.
   Савва отправился в отведенную ему под опочивальню горенку, лег на лавку, но уснуть никак не мог. Стоило ему закрыть глаза, как он видел будто воочию Феклу. Юноша тряс головой, пытаясь избавиться от бесовского наваждения, однако это не помогало. В конце концов Савва поднялся, оделся и ушел на торжище, где пробыл в лавке до самой вечерни. Он все выведал о здешних ценах и запросах, пересчитал товар, поразмыслил над будущими барышами и решил, что сумеет получить выгоду. За делами у Саввы не было времени вспомнить о Фекле, и он понемногу успокоился, но вечером наваждение вернулось.
   Ночью юноша долго стоял на коленях перед образом Спасителя, моля Господа о своем избавлении от нечистых помыслов, но, чем истовее он просил спасения для души, тем сладостнее болело желающее впасть в грех тело.
   – Погиб я! Погиб! – в отчаянье шептал юный грешник.
   Всю Страстную пятницу Савва не находил себе места и успокоился лишь в храме, где долго вымаливал у Бога помощи в противостоянии искушению. Когда в Страстную субботу юноша направлялся вместе с Баженом и Феклой на всенощную службу, он уже чувствовал себя совершенно умиротворенным.
   Вернувшись домой, хозяева и гость сели разговляться. В миске дымилась каша с бараниной, на одном блюде лежали три куска кулича, на другом – крашенные яйца, на третьем – блины, а посреди стола стоял деревянный жбан с медовухой. Как только прочитали молитву, проголодавшийся Савва набросился на еду, но, поймав на себе злобный взгляд хозяина, поперхнулся.
   – Кушай, Саввушка! Не стесняйся, сынок, – промолвил приторно сладко Бажен.
   Притом в глазах его ясно читалось:
   «Что же ты так жрешь, щенок? Не напасешься на тебя! Гляди, не лопни!»
   Савва сглотнул немного крошек от пирога, запил их квасом и, вздохнув, сказал:
   – Спасибо за угощение, хозяева. Устал я, пойду почивать.
   На лице старика мелькнула удовлетворенная улыбка.
   – Может, винца выпьешь, сынок? – спросил он заботливо и предостерегающе кашлянул.
   – Не привык я к вину… Никогда не пил его прежде… – пробормотал Савва и покраснел.
   Бажен обрадовался:
   – Ну, и добро! К худому и привыкать не надобно. Ступай спать, сынок. Спокойной тебе ночи!
   «Этак, я в гостях с голодухи опухну», – подумал юноша, прислушиваясь к недовольному урчанию у себя в животе.
   Он ушел в отведенную ему горенку, разделся, лег, и тут же в его голове начали носиться роем мысли о Фекле, торговле, отце…
   Юноша уже почти забылся сном, когда скрипнула дверь. От неожиданности Савва испуганно подскочил и увидел, как из ночной тьмы на него надвигается что-то ужасное и вместе с тем невообразимо манящее.
   – Не могу долее терпеть! – прошептал колдовской женский голос. – Любый ты мой!
   Теперь Савва ясно различил в темноте женщину в белой рубахе и с распущенными волосами.
   «Фекла!» – догадался он и ощутил панический страх.
   «Нет! Не она ко мне явилась, а сам лукавый в женском обличии замыслил совратить раба Божьего в Великий день. Чур меня! Чур меня!»
   – Сгинь! Сгинь, бесовское отродье! – прохрипел Савва и осенил себя знамением.
   Болезненно вскрикнув, женщина выбежала вон. Обмерший юноша услышал из сеней рыдания, а затем наступила тишина.
   Савва так и не смог уснуть. Утром он себя чувствовал совершенно разбитым: голова казалась пудовой, лицо горело, руки тряслись, ноги дрожали. Но хуже всего было душевное смятение, от которого не спасали даже молитвы.
   Спустившись на утреннюю трапезу в горницу, Савва к своему мзумлению увидел пустой стол и сидящего на лавке печального Бажена.
   – Беда у меня случилась, сынок, – пожаловался старик. – Жена вдруг занедужила.
   Новость застала Савву врасплох.
   – Что случилось с твоей женой? – взволнованно спросил он.
   Хозяин досадливо махнул рукой.
   – Бог ее ведает! Лежит белее полотна – то хохочет, как бесноватая, то рыдать начинает в три ручья.
   В горницу вошла жена Косорота – толстая, неопрятная баба.
   – На стол подавать али нет?
   – Да, мне и кусок в глотку не полезет, – сердито отозвался Бажен.
   «А мне так очень доже полезет», – с тоской подумал Савва.
   Душевные муки нисколько не повлияли на его аппетит. Молодой организм требовал пищи телесной, однако хозяина мало заботило то, что гость останется голодным.
   – Ступай отсель! – велел Бажен бабе и, горестно вздохнув, обратился к своему постояльцу: – Придется тебе, Саввушка, уйти от меня. Ты уж прости старика.
   Савва и сам был рад убраться от скупердяя, но ради приличия поинтересовался:
   – Али я обидел вас? За что ты гонишь меня?
   Бажен виновато развел руками.
   – Ты, сынок, стал мне родным, но, видать, око у тебя худое. Прежде жена моя никогда не хворала, нынче же она лежит сама не своя. Ступай-ка, милый, с Богом! Мы же с Феклой будем молить Господа за тебя.
   Возблагодарив Всевышнего за то, что все так разрешилось, гость бросился собирать вещи. Перед уходом он подумал:
   «Надобно на всякий случай задобрить старика. Ссориться с ним мне не с руки».
   Савва положил на стол три серебряные монеты и сказал смущенно:
   – Вот тебе плата за лавку.
   – Обижаешь сынок, – проворчал Бажен, но его взгляд цепко ухватился за подношение.
   Юноша поклонился и произнес уже более уверенно:
   – Не обижай и ты меня. Прими сей дар в знак уважения к тебе.
   Старик не стал больше спорить и схватил деньги, при этом глаза у него вспыхнули так алчно, что у Саввы мороз пробежал по коже, и он, торопливо попрощавшись с Баженом, поспешил оставить его «гостеприимный» дом.
   На постоялом дворе юноша был радушно принят Провом и Аграфеной. Вернувшегося постояльца поселили в лучшей горенке и накормили сытным обедом, от которого изголодавшийся у Бажена Савва сразу забыл обо всех своих невзгодах и душевных муках.

Глава 3
Полкан

   После Великого дня орловский торг ожил: открылись лавки местных торговцев, понаехали пришлые купцы, как русские, так и инородцы. Люди целыми днями толклись возле прилавков: кто-то стремился пополнить свои оскудевшие за зиму запасы и купить обновы к лету, а кто-то просто глазел на изделия, привезенные купцами издалека. Яркие материи, искусные украшения и великолепное оружие – все это покупалось мало, но привлекало очень много внимания.
   У Саввы торговля шла успешно: его добротные товары нравились орловцам, да и лавка Бажена находилась в удобном месте. За три дня мошна молодого казанского купца порядком потяжелела. Каждый вечер Бажен подходил к своему бывшему постояльцу, чтобы спросить о делах, и всякий раз повторялось одно и то же – Савва сообщал о своих успехах и отсыпал щедрой рукой старику деньги, а тот поначалу обижался, но потом принимал дар.
   Фекла, по словам Бажена, уже выздоровела. Когда Савва вспоминал о ней, в его воображении рождались соблазнительные видения, которые постепенно превращались в жаркие мечты и неистовые желания. Новые чувства были такими сильными, что постепенно вытеснили страх греха, и юноша уже жалел о своей прежней нерешительности.
   На четвертый день Савве надоело сидеть в лавке, и он, оставив вместо себя одного из слуг, отправился бродить по торжищу. Народу было много везде, но самое большое оживление было на конной площадке. Толпа собралась вокруг высокого широкоплечего молодца в отороченной мехом росомахи тулье, польском кафтане бирюзового цвета и сапогах из дорогой темно-красной кожи. Этот щеголь был очень хорош собой: его черные кудри выбивались густыми прядями из-под тульи, синие раскосые глаза походили на два глубоких омута, крупный прямой нос выдавал хорошую породу, а в движениях тела угадывалась сила и ловкость.
   Молодец продавал двух прекрасных жеребцов темно-бурой масти.
   – Креста на тебе нет, Полкан! – кричал на него купец Козьма Громов. – Виданное ли дело – заламывать за двух коней цену доброго табуна?
   Полкан равнодушно пожал плечами.
   – Ну, и покупай табун дохлых кляч, коли мои кони не по твоим деньгам.
   Толпившиеся зеваки старались не оставаться в стороне от происходящего действия:
   – Полкан не уступит!
   – Он знает верную цену, Козьма!
   Сплюнув в сердцах, Громов согласился с продавцом. Ударили по рукам, а затем покупатель и его слуги занялись жеребцами. Полкан сунул деньги, не пересчитывая, за пазуху и внезапно обратился к стоящему неподалеку Савве:
   – Здравствуй, Саввушка! Не погулять ли нам по случаю моей удачи?
   Хотя незнакомец дружелюбно улыбался, Савве почему-то стало не по себе.
   – Прости, добрый человек, – замямлил юноша, краснея. – Спасибо за честь, но у меня дел много.
   – Погуляй с нами, Полкаша! – предложил маленький мужичок, перемигнувшись с двумя высоченными верзилами.
   – Вы мне не надобны, – грубо отрезал Полкан и вновь обратился к Савве: – А с тобой, Саввушка, мы еще погуляем.
   Он легкой походкой зашагал прочь. Савва заворожено глядел вслед этому странному человеку и сам не заметил, как пошел за ним. Бирюзовый кафтан манил за собой, словно заколдованный, и юноша брел, не видя ничего вокруг себя.
   Неожиданно Савва споткнулся о кочку и упал. Поднявшись, он увидел голое пустынное место – лишь вдалеке дымились оконцами две солеварни, между которыми торчал колодец-журавль.
   «А где Полкан?», – вспомнил Савва и огляделся.
   Полкан брел по тропинке, а из-за пригорка к нему подкрадывались маленький мужичок и двое верзил – те самые люди, которые недавно набивались удачливому торговцу в товарищи.
   – Полкан, берегись! – крикнул Савва.
   Этот крик словно подстегнул крадущуюся троицу: мужичок и верзилы бросились на свою жертву, но тут же один за другим рухнули на землю. А Полкан вытер что-то о траву и сунул в сапог, затем направился к замершему на месте Савве.
   – Уж не колдовством ли ты с ними управился? – спросил юноша дрожащим голосом.
   Полкан вытащил из сапога блестящий кинжал.
   – Вот мое колдовство. Да еще умение.
   – Ты убил их? – воскликнул Савва и перекрестился.
   – Убил, – подтвердил Полкан и, оглядевшись, добавил: – Пошли скорее отсель.
   – Но они первыми на тебя напали, а ты оборонялся. Я могу засвидетельствовать твою невиновность.
   Полкан махнул рукой.
   – Ни к чему мне лишние заботы. Когда мертвых найдут, не станут особливо розыска чинить, понеже [10 - Понеже – потому что.] о них давно шла дурная молва. А коли прознают про то, что я их убил, могут дело и до суда довести. На меня многие зубы точат.
   – Чем же ты им насолил?
   – Тем, что больно везуч. Людям чужая удача – кость в глотке.
   Они поспешили в городок.
   – Отколь ты знаешь мое имя? – осведомился Савва.
   – Я бывал в Казани, с батюшкой твоим, Фомой Грудицыным, видался и кое-что о его семействе слыхивал.
   Они миновали ворота в деревянной стене, возведенной тогда, когда Орел-городок стоял на рубеже между Русским государством и владениями сибирского хана. Теперь же крепостные строения были наполовину разрушены.
   – Пойдем, выпьем вина али пива, – предложил Полкан. – Здесь есть один двор, где хозяин продает, с дозволения Строгановых, хмельное.
   Савва удивился:
   – А как же государев запрет продавать вино где-либо, окромя корчем и кабаков, с коих берется подать [11 - Подать – налог.] в царскую казну?
   – Коли царь далеко, – усмехнулся Полкан, – то с любого его запрета можно немало денег иметь.
   – Ах, да! – вспомнил юноша. – Здесь же Строгановы хозяйничают.
   – В других местах то же самое.
   – Неужто воеводы за плату дозволяют вином торговать? – поразился Савва.
   – Дозволяют. Коли народ любит выпить, ему не дадут помереть от жажды. Ну, ты идешь со мной?
   – Иду, – согласился Савва.
   Они зашагали по окраинной улице.
   – Худо, что Митроха зачастую продает дрянь, – говорил Полкан. – В Орле лучшее вино на постоялом дворе, но я туда не вхож.
   – Почто не вхож?
   Полкан хмыкнул:
   – Пров благочестив, а про меня ходят слухи, будто я с самим нечистым знаюсь.
   Савва испуганно посмотрел на своего нового товарища. В ответ Полкан холодно улыбнулся и сказал:
   – Болтают люди, почем зря. Сами-то они чем лучше меня? Прову по его благочестию непристойно постояльцев своих спаивать, а он вино продает даже в Великий пост.
   – Мне не продавал, но я, правда, и не спрашивал.
   – Вот он и не сокрушался, когда ты к Бажену переселился. Твои люди, поди, без хозяйского ока обходились не токмо квасом.
   Савва вспомнил, что, действительно, от его слуг частенько исходит запах хмельного, и пробормотал:
   – Да, кажись, не токмо.
   Новый приятель привел юношу к довольно-таки невзрачной избенке, расположенной рядом с большим и, по всему видать, богатым двором.
   – Хозяин! – крикнул Полкан. – Митроха!
   На крыльце невзрачной избенки появился пожилой лысый мужик.
   – Проходите, гости дорогие! – пригласил он, кланяясь. – Проходите!
   В горнице Полкан сел за стол и велел хозяину:
   – Принеси самого лучшего вина [12 - В XVII века русские называли вином все крепкие напитки, в том числе и водку.] и пива!
   Митроха подал требуемое и хотел было выйти в сени, но Полкан его остановил:
   – И поесть дай чего-нибудь.
   – Ты же всегда токмо пьешь, – удивился хозяин.
   – Тебя, хрена, забыл спросить: пить мне али есть! – прикрикнул гость.
   Митроха полез в печь.
   – Садись, Саввушка, – обратился Полкан к смущенно топчущемуся у порога юноше.
   Как только Савва сел, его товарищ вытащил из-за пазухи щепотку какой-то травы, понюхал ее и громко чихнул.
   – Что ты нюхаешь? – полюбопытствовал юноша.
   – Табак, – пояснил Полкан.
   От своего отца Савва не раз слышал, что табак – это дьявольская заморская зараза.
   – А, что от него бывает?
   – В носу щекочет, и дух приятный идет по телу.
   – Можно мне попробовать? – загорелся Савва.
   – Покуда не стоит, – возразил Полкан. – Нынче с тебя хватит и хмельного. Коли захочешь все сразу познать, удовольствия не получишь.
   Тем временем Митроха вытащил из печи и поставил на стол миску, в которой лежали два куска пирога с рыбой.
   – Ешьте, пейте, гости дорогие, – буркнул он и вышел из горницы.
   Савва заметил спящего в углу пьяного мужика и проворчал:
   – У Прова народец поприличнее, чем здесь, столуется
   Полкан кивнул.
   – Да, к Прову все больше торговый люд захаживает, а к Митрохе частенько всякая рвань забредает, чтобы последние портки пропить.
   – Ну, и нравы здесь! – возмутился Савва.
   Полкан возразил ему:
   – В сравнении с московскими, нравы здешние почитай непорочные: в Москве и бабы не меньше мужиков вино хлещут.
   – Неужто хлещут?
   – Я своими очами видал. В нашем стольном граде, пьянка, как началась опосля Смуты, так по сию пору и не кончилась. Народ поначалу изгнание ляхов праздновал, потом избрание царем Михайлы Федоровича Романова отмечал, нынче же просто пьет по любому поводу.
   – У нас в Казани нет подобного разврата.
   – У вас и великого бедствия не было.
   – Да не было, – согласился Савва. – Не зря мой отец говорит, что война портит людей.
   – Вот что, значит, Фома говорит? – странно усмехнулся Полкан. – Нет, брат Савва, война не портит, а вынимает из нутра человеческого всю звериную суть – ту, коя в каждом из нас заложена да прикрыта благочестием, покуда нас жареный петух в зад не клюнет.
   Он налил Савве пива, а себе вина.
   – Выпей, Саввушка. Токмо непременно закуси, иначе с непривычки захмелеешь.
   Юноша отпил пару глотков. Поначалу горький вкус пива ему не понравился, но потом по его телу разлилась приятная истома.
   – Поешь, – напомнил ему приятель.
   Савва хотел было сказать, что сам Полкан выпил две чарки вина, не закусывая.
   – Ты себя со мной не равняй, – произнес Полкан, будто подслушав мысли юноши.
   Савва съел немного пирога, затем налил себе еще пива и выпил. В его душе тут же появилось радостное и, вместе с тем, жалостливое чувство. Некоторое время он не мог уразуметь, кого ему жаль, но потом вспомнил, что себя самого и, всхлипнув, рассказал новому другу о своей страсти к чужой жене.
   – Не могу более терпеть! – почти навзрыд восклицал юноша. – Прежде я греха страшился, а нынче бесу, прости Господи, поклонюсь, помоги он мне овладеть Баженовой женой! Того и гляди умом тронусь али себя порешу!
   – Воротись-ка лучше к Бажену, – предложил Полкан.
   – Но ведь старик винит меня в жениной порче.
   – За злато-серебро он не токмо женину, но и свою порчу простит. Хочешь, возьми деньги, полученные мною нынче за коней, и, коли не жаль, снеси их Бажену.
   Савва весь затрясся.
   – Не жаль! Мне за Феклушу ничего не жаль!
   Полкан вынул из-за пазухи туго набитый мешочек.
   – Бери.
   Савва взял мешочек, посмотрел внутрь, и у него в глазах зарябило от серебра.
   – А тебе не жаль отдавать чужому человеку такое богатство?
   Полкан зевнул.
   – Нет, не жаль. Деньги, брат Савва, требуют рабского служения, а я ничьим холопом быть не желаю. Возьми их себе.
   – Спасибо, друг! Я твой вечный должник!
   – Ничего ты мне не должен, – отозвался Полкан, поморщившись.
   – А где тебя в Орле сыскать можно?
   – Я своего двора не имею, а сыскать меня можно на конной площадке.
   Друзья еще выпили, и Савва кинулся на шею Полкану.
   Дальнейшее юноша помнил плохо. Словно из тумана выплывали какие-то кочки, о которые спотыкались его заплетающиеся ноги; затем появилось донельзя изумленное лицо Прова; и наконец наступили темнота и пустота…

Глава 4
Похмелье

   Очнулся Савва в своей постели. Болела голова, сухой рот забился горечью, руки и ноги не слушались. Сквозь мутную пелену с трудом различались покачивающиеся стены и кружащийся потолок. Внезапно появился человек, в котором Савва не сразу признал хозяина постоялого двора. Пров покачивался вместе со стенами, его лицо расплывалось в разные стороны.
   – Доброе утро, сынок!
   Савва хотел было ответить, но, поперхнувшись, закашлялся.
   – Что пил? – деловито спросил Пров.
   – Пиво, – простонал юноша.
   – Клин клином вышибают. Прикройся, щас Аграфена принесет тебе пива. Выпьешь и сразу полегчает.
   Савва покраснел.
   – Прости, Провушка.
   – Не вини себя, – добродушно усмехнулся Пров. – Ну, погулял ты малость, хлебнул лишку – с кем не бывает? Добро, что сумел дорогу на постоялый двор найти.
   – Я один пришел?
   – Один! Ночью услыхал я шум во дворе и выглянул в окно, а у ворот ты ногами вавилоны пишешь. Мы с Некрасом выскочили да вместе довели тебя до постели, раздели, уложили, – он ухмыльнулся. – С тебя что-то свалилось да за сундук упало – камень, судя по грохоту. Видать, ты его за пазуху сунул, чтобы собак пугать.
   – Я что-нибудь говорил?
   – Мычал токмо.
   – Ладно, ступай.
   Хозяин выше, а, немного погодя, в горенку вплыла его жена. В двух своих коротких руках она ловко несла кувшин, жбан и два блюда: одно с бараниной в огуречном рассоле, другое с квашеной капустой и солеными огурцами. Поставив все на стол, Аграфена поклонилась постояльцу.
   – Кушай, Саввушка, – сказала она и выкатилась за дверь.
   Едва Савва поднялся с постели, под ним завертелся пол, и чтобы добраться до стола, юноше пришлось опуститься на четвереньки. Вскарабкавшись на лавку, он выпил пива, закусил бараниной и огурчиком, запил квасом. Ему сразу заметно полегчало: стены перестали качаться, пол и потолок остановились. Как только в глазах Саввы рассеялся туман, в его голову явилась мысль:
   «А где Полкановы деньги? Вдруг их Пров взял, а меня обманул?»
   Но мешочек лежал себе за сундуком. Савва облегченно вздохнул и задумался над тем, что же делать с неожиданно свалившимся на него подарком. Лучше всего было – оставить деньги себе, – а потом…
   «Что потом? – зашептал у юноши в ушах чей-то голос очень похожий на голос Полкана. – Отец заберет у тебя серебро и накупит еще товаров. Ну, а коли ты спрячешь деньги от своего батюшки, то долго не сможешь ими воспользоваться. У Фомы крепкое здравие, и неведомо, кто кого переживет. Ну, положим, дождешься ты отцовой смерти. Тогда зачем тебе будет надобно сие серебро, коли все семейное состояние станет твоим? А надобно ли тебе оно? Желаешь ли ты стать таким же купцом, как твой родитель? Не желаешь, Саввушка, а придется. Так не лучше ли нынче положиться на случай и промотать ради удовольствия дар приятеля».
   – А грех, – спросил себя Савва вслух.
   Голос Полкана засмеялся:
   «Ты никак, брат Савва, всю жизнь решил прожить безгрешным? Оглядись вокруг себя! Каждый человек хоть раз в жизни да оступается. Чем ты лучше прочих? И велик ли грех – соблазниться чужой женой, когда она сама рада прыгнуть в твою постель? Коли виновна баба, с нее и спрос. Не теряй времени даром, Савва! Ведь по осени тебя женят, а ты даже имени своей суженой не знаешь, не видал ее и не увидишь до самой свадьбы. Для твоего отца самое главное – доброе приданое, прочее же не имеет значения. Может, тебе спать с женой будет противно! Так познай нынче любовь, пущай запретную, зато сладкую».
   Больше Савва не стал раздумывать, а умылся, оделся и направился к Бажену. Старик встретил гостя испуганным криком:
   – Уж не обокрали ли мою лавку?
   – Нет, – успокоил Бажена Савва.
   – Али иная беда случилась?
   Юноша вынул мешочек и высыпал на стол деньги.
   – Вот прими от меня дар.
   При виде серебра Бажен едва не лишился сознания.
   – Сынок разлюбезный! – завопил он. – Зря ты ушел от нас! Прости дурака старого и ворочайся обратно! Я же стану тебя любить сторицей от прежнего.
   От радости старик готов был целовать гостю ноги. Юноше стало противно, и он, кивнув, вышел в сени, где столкнулся с Феклой. Осмелевший Савва дотронулся по-хозяйски до ее груди.
   – Что ты! – испуганно воскликнула жена Бажена. – Что ты! Муж увидит!
   – Твой муж жену на серебро променял, – усмехнулся юноша. – Теперь ты моя.
   – Твоя? – переспросила Фекла, не веря своему счастью.
   Савва кивнул.
   – Я нынче днем к вам ворочаюсь, а ночью жду тебя в своей опочивальне.
   Просиявшая Фекла порывисто обняла юношу.
   «Вот бесстыжая, не может до ночи подождать», – смущенно подумал он.
   – Довольно, Фекла! У нас еще ночь впереди.
   Выбравшись из женских объятий, Савва поспешил покинуть дом Бажена. По дороге к постоялому двору он завернул на торжище, где увидел, что в лавке царит порядок и налаженное дело обходится пока без хозяина. Молодой купец отдал кое-какие повеления слугам, а затем направился на конную площадку, рассчитывая найти там своего приятеля. Однако Полкана среди торговцев лошадьми не оказалось.
   – Уехал Полкан, – сообщили Савве. – Обещался воротиться опосля Николы весеннего.
   «А мне вчера он даже словом не обмолвился о своем отъезде. Тоже мне друг!» – обиделся Савва, не беря во внимание, что длившееся всего один вечер знакомство рано называть дружбой.
   Вскоре обида на Полкана забылась, уступив место мечтам о предстоящих утехах с чужой женой. Сгорающий от нетерпения юноша бросился почти бегом на постоялый двор, чтобы забрать оттуда свои вещи.
   – Я ворочаюсь к Бажену, – выпалил запыхавшийся юноша Прову.
   Тот не удивился и так же, как в прошлый раз, не обиделся.
   – В добрый час, – пожелал Пров с улыбкой.
   У Бажена вернувшегося постояльца приняли с особым почетом. Такого изобилия Савва ни разу не видел в этом доме: на столе были блюда с пышными пирогами и рыбой, миска с жирными щами, жбан с медовухой.
   – Откушай, откушай, гостюшка, – приговаривал хозяин. – Да выпей ты хоть немножко!
   Юноша ел, но от медовухи воздерживался, боясь охмелеть. Он откровенно наблюдал за суетящейся вокруг стола хозяйкой и заметил, что щеки у нее румянее, чем обычно, а руки слегка дрожат.
   Насытившись, Савва поднялся в свою горенку, где разделся и лег. На его беду давал о себе знать сытный ужин, от которого клонило в сон.
   «Не хватало, чтобы я уснул. То-то осрамлюсь! Придет баба, а полюбовник бревном лежит. Поторопилась бы Фекла».
   Наконец скрипнула дверь, и женщина с распущенными волосами медленно приблизилась к замершему юноше. Когда она села на постель, Савву с головы до ног прошибло потом.
   – Вот и я, любый мой! – шептала Фекла. – Бери меня всю! Терзай! Не жалей!
   Задыхаясь, Савва бросился в пучину неведомой ему прежде плотской страсти, а Фекла помогала, как умела, неопытному любовнику. Они наслаждались друг другом до тех пор, пока у юноши не иссякли силы. Он был в полном восторге от испытанных впервые ощущений.
   Обняв в последний раз любовника, Фекла собралась уходить.
   – Ты, поди, мужа сонным зельем опоила, чтобы он крепко спал? – спросил Савва.
   Она хихикнула:
   – В прошлый раз опоила, а нынче в том нужды не было. Старый хрыч и впрямь променял жену на серебро – он велел мне лечь в светелке: дескать, я тревожу его хворые кости.
   – Не очень-то Бажен тебя любит.
   Фекла вновь засмеялась:
   – Мужу моему давно любить нечем. Он по ночам о меня греется, словно я печка бездушная.
   Откровения любовницы не очень понравились Савве.
   «Значит, баба так оголодала без ласки, что готова на любые штаны кинуться», – разочарованно подумал он и спросил:
   – А ты прежде изменяла Бажену?
   – С кем изменять-то? – усмехнулась Фекла. – Не с Косоротом же?
   – Будто бы больше не с кем было?
   Фекла поняла, что сболтнула лишнее, и поспешила оправдаться:
   – Я токмо нынче на грех решилась из-за любви к тебе.
   Савва ей не поверил.
   – Ладно, ступай. Утро уже, – буркнул он.

Глава 5
Побег на волю

   Минула первая седмица по Пасхе, пролетела Фомина седмица, прошла седмица жен Мироносиц, закончилась седмица о расслаблении, началась седмица о Самарянине, а Савва все никак не мог уехать из Орла-городка. Днями он сидел в лавке, вечерами заглядывал в питейный двор, по ночам предавался утехам с чужой женой. Проданы были почти все товары, и половина денег от их продажи осела в мошне Бажена. Глядя на своего молодого господина, слуги тоже пьянствовали и развратничали, притом, не имея собственных денег, воровали хозяйское добро.
   В угаре любовной страсти Савва не вспоминал о родителях, пока не получил вдруг от матери письмо. Узнав каким-то образом о моральном падении своего детища, Матрена стыдила сына за блуд с чужой женой и слезно умоляла его вернуться немедля под родительский кров. Как только Савва прочел это послание, он ощутил даже не страх, а настоящую панику. Казалось бы, чего ему бояться? Ну, положим, скоро из Персии вернется Фома, который, конечно, разгневается на сына. Но не убьет же отец свое единственное чадо! Тем ни менее, думая о предстоящей встрече с родителями, Савва готов был утопиться в Каме.
   Он оставил товар на слуг и бросился к конной площадке в надежде найти там Полкана.
   «Вчера был Никола весенний, и дай Бог, чтобы Полкан уже воротился. Окромя него, мне никто не поможет», – в отчаянье твердил про себя Савва.
   К своей великой радости он увидел на конной площадке Полкана. Приятель Саввы почти не изменился, разве что немного загорел да и одет был щеголеватее, чем месяц тому назад. Юноша даже на несколько мгновений забыл о своих невзгодах, залюбовавшись нарядом Полкана.
   «Такую же, как на его кафтане, материю мой батюшка в запрошлый раз привез казанскому воеводе из Персии. Она же огромных денег стоит! А сапоги-то сапоги каковы! Я такой обувки ни у кого не видал!»
   Вокруг Полкана стояли люди, возбужденно толковавшие:
   – Ну, удивил, так удивил!
   – У него всегда были кони на славу, но нынче!..
   – Видать, Полкан привез их аж из самой Персии, – заметил стоящий рядом с Саввой лохматый мужик.
   Ему возразил сгорбленный старик:
   – Нельзя за четыре седмицы добраться до Персии и назад воротиться.
   – С Полкана станется, – заворчал с явной завистью лохматый. – Не зря люди бают, что Полкан с бесом, прости Господи, знается. Нечистый за един миг перенесет за много верст и людей, и коней.
   – А еще болтают, что Полкан и есть сам бес, – тихо сказал старик. – У него и метка имеется чертова.
   Еще недавно Савву привели бы в ужас эти слова, но сейчас его заботило другое:
   «Сумеет ли Полкан мне помочь али нет?»
   – Здравствуй Саввушка! – воскликнул Полкан. – Я с зари тебя дожидаюсь!
   Савва бросился его обнимать. Затем они направились с торга.
   – Каковы твои дела? – спросил Полкан.
   Савва почему-то не решился сразу заговорить о том, что его больше всего волновало.
   – Дела идут совсем не худо. Почитай весь товар продан, и прибыль получилась большая. Правда, Никиты Строганова в Орле не было – ну и Бог с ним. Без него хватало денежного народа.
   – Никита Строганов нынче в Кунгуре, – сообщил Полкан, – а оттоль отправится в Соль-Камскую.
   – А ты почем знаешь?
   – Он мне сказал.
   Услышав о том, что с Полканом знаются гордые Строгановы, Савва еще больше зауважал приятеля.
   – Я слыхал, будто Строгановых даже воеводы почитают, – заметил юноша.
   – И самые знатные бояре ими не гнушаются, – подтвердил Полкан. – В Москве двор Строгановых стоит на Покровке, рядом с дворами князей Волконских и Сицких.
   Беседуя, они миновали окраину города и вступили в лес.
   – А хороши же были у меня нынче кони! – похвастался Полкан. – Жаль, что ты не видал красавцев: их мигом у меня купили.
   – В другой раз погляжу на твоих коней, – равнодушно проговорил Савва.
   – Другого раза, брат Савва, не будет. С конной торговлей я покончил.
   – Покончил? – удивился юноша. – И что теперь станешь делать?
   – Там видно будет.
   – Надобно ли тебе бросать конную торговлю, коли твои кони самые лучшие? Где токмо ты таких берешь?
   Полкан усмехнулся:
   – Удачливому человеку, Саввушка, удача сама в руки плывет.
   – Легко тебе все дается, – позавидовал Савва. – Ты, поди, слово заветное знаешь?
   – Знаю, – не стал отпираться Полкан.
   Савва подпрыгнул от возбуждения.
   – Скажи мне, Полкан, слово заветное! Взамен бери, что пожелаешь!
   – Что с тебя взять-то? Ты своего ничего не имеешь, а добро отца твоего почитай все ушло на оплату ласк Баженовой сучки.
   – Все-то ты уже знаешь, – удивился Савва.
   Приятель окинул его насмешливым взглядом.
   – Для того, чтобы догадаться о твоих делах вовсе не надобно иметь семь пядей во лбу. Еще я знаю, что полюбовница твоя уже успела тебе смертельно надоесть, и ты жалеешь о деньгах на нее потраченных.
   Полкан словно в воду глядел. Всего за четыре седмицы Савва успел пресытиться Феклой и стал поглядывать на других женщин – в основном на молодых вдов. Заметив это, жена Бажена пообещала любовнику лишить себя жизни, в случае его измены, и юноша, боясь скандала, не порывал связи с опостылевшей ему бабенкой.
   – Мне серебра твоего жаль, – честно признался Савва.
   Полкан пожал плечами.
   – А мне не жаль.
   Между тем они все дальше углублялись в лес.
   – Куда мы идем? – спросил Савва.
   – Ко мне в гости, – пояснил Полкан.
   – Ты же говорил, что не имеешь своего двора.
   – Избу свою я имею, но от людей ее скрываю, дабы не разорили.
   Юноша был польщен доверием друга.
   А лесные заросли становились все гуще, и Савва порядком оцарапался о ветки, но это было бы еще терпимо: гораздо больше его донимала нещадно кусавшая мошкара. Расчесывая себе лицо, Савва с удивлением отметил, что Полкан даже не отмахивается от жужжащих тварей.
   – Почто тебя мошка не кусает? – спросил юноша.
   – У меня от мошки средство имеется: дойдем до места я тебе его дам. Ну, вот уже и дошли.
   Савва растерянно воззрился на крохотную избушку посреди леса.
   – Добро пожаловать в мои хоромы, – пригласил Полкан.
   Переступив порог избушки, Савва разочарованно подумал:
   «Ну, и хоромы!»
   В полумраке с трудом можно было разглядеть убогую обстановку: грубо сколоченный стол, такую же лавку и закопченную печь. На столе валялись бумажные свитки, стояли большие и маленькие сосуды. В углу Савва заметил похожее на блюдо зеркало.
   Юноша ощутил пробежавший по телу холодок.
   «Уж не колдун ли Полкан?» – подумал он и перекрестился на красный угол.
   Однако святого образа в углу не оказалось, отчего тревога Саввы усилилась.
   – Зачем тебе, Полкан, сия писанина? – спросил он, указывая на свитки.
   – Глуп ты, Саввушка, – ответил Полкан. – В сей писанине великая мудрость заключена.
   – Да, ну? – не поверил Савва.
   Его отец презирал чересчур грамотных людей, называя их «пустозвонами», а мудрым считал лишь того, кто имел много денег и добра.
   Полкан тем временем достал из печки горшочек, заполненный густым варевом.
   – Намажься, иначе опухнешь от укусов мошки.
   Савва принялся старательно мазать лицо. А Полкан снял шапку, наклонился и начал что-то собирать с пола. Из окна на его голову упал луч солнца, осветив светлое, будто выгоревшее пятно среди темных волос.
   «Чертова метка! – ужаснулся Савва. – Значит, не зря о ней ходит молва!»
   Полкан выпрямился и, поймав испуганный взгляд юноши, усмехнулся:
   – Ты, брат Савва, понапрасну пужаешься. Волос мой посветлел опосля того, как я попал отроком в грозу, и меня опалило огнем небесным. Так что метка сия вовсе не бесовская, а, напротив, Божья.
   – Чудно, что токмо клок волос у тебя посветлел – промолвил дрожащим голосом Савва.
   Полкан кивнул.
   – Да, токмо клок. Так и живу уже почитай два десятка лет пегим.
   Он достал из-за печки еще один горшочек.
   – А сие снадобье защищает от укусов мошки. Намажься им, и пойдем собирать хворост.
   – Зачем?
   – Поутру я покидаю свое жилище навсегда. Сожгу его.
   – А мне ты не говорил, что уезжаешь, – обиделся Савва.
   – Вот и сказал.
   – Куда ты собрался?
   – В сторону Москвы.
   Савва мгновенно забыл обо всех своих связанных с Полканом страхах и воскликнул с жаром:
   – Возьми меня с собой!
   – Ворочайся-ка ты, Саввушка, под родительское крыло, – посоветовал Полкан.
   – Как я могу воротиться? Отец нипочем не простит мне потраченных денег.
   – Ну, прибьет тебя Фома, но не до смерти же. Ты как-никак его единственный сын и наследник.
   Савва вздохнул:
   – Худой из меня наследник купеческого дела. По совести молвить, ненавижу я торговлю.
   – Притерпишься.
   – Не желаю я терпеть! – вскричал Савва. – Хочу стать, как ты, вольной птицей!
   Полкан хмыкнул:
   – Пожелал петух стать орлом. Думаешь тебе легко будет бродить по белу свету опосля житья при родителях? Придется терпеть лишения, защищаться от зверья и лихих людей.
   – Пущай будут любые невзгоды, лишь бы мне утечь от отца подальше!
   – Ладно – согласился Полкан. – Одному в пути скучно, а вдвоем веселее. Ты с оружием умеешь обращаться?
   – Умею! Отец выучил. С торговыми людьми всякое может случиться.
   – Оставайся ночевать здесь, а на заре в путь.
   Савва виновато развел руками.
   – Денег я мало взял с собой – токмо нынешнею выручку.
   – Обойдемся. У нас покуда довольно денег. Коли еще надобно будет, достанем.
   До вечера друзья собирали хворост и обкладывали сухими ветками избушку.
   – Теперь вспыхнет свечкой, – удовлетворенно сказал Полкан, когда солнце закатилось за деревья.
   Среди густого леса сразу наступила темнота и потянуло сыростью.
   – Пошли в избу, – позвал Полкан.
   Он первым переступил порог и зажег свечу.
   «Отец мой жалеет денег на свечи и Бажен тоже», – машинально отметил про себя Савва.
   Полкан сбросил со стола свитки и сосуды, поставил кувшин и две чарки, достал откуда-то кусок вяленого мяса и краюху хлеба.
   – Подкрепись, Саввушка, да ложись почивать, – сказал он, наливая вина себе и другу.
   Савва ощутил сильный голод.
   «А ведь я с утра даже крошки не проглотил. Не до того мне было».
   Опустошив чарку, он принялся жадно есть. Полкан тоже выпил вина, но от куска мяса отщипнул совсем немного.
   Насытившись, Савва спросил:
   – Куда мне лечь?
   Полкан указал на лавку.
   – Не взыщи, но иного ложа у меня нет.
   – А сам ты, где ляжешь?
   – Не твоя забота. Я хозяин и себе найду место, но прежде схожу кое-куда.
   – Куда ты собрался на ночь глядя?
   – За конями. Не пешком же нам брести. Чай, мы не калики перехожие [13 - Калики перехожие (от лат. caligae – обувь) – паломники по святым местам; прося подаяние они пели духовные песни.].
   После пережитых волнений Савва чувствовал себя очень уставшим. Он блаженно растянулся на лавке и сразу же провалился в глубокий сон.
   Разбудил его голос друга:
   – Саввушка! Подымайся!
   Разодрав с великим трудом веки, Савва увидел возле стола Полкана. На полу лежали два туго набитых мешка.
   – Поторопись! – велел старший товарищ младшему.
   Савва подскочил с лавки, плеснул себе в лицо воды из ушата, оделся и собрался покинуть избу.
   – Поешь перед дорогой, – предложил Полкан, указывая на остатки вчерашней трапезы.
   Спешно жуя мясо, Савва окинул взором свое недолгое пристанище и обратил внимание, что свитки валяются по-прежнему на полу.
   – Что же ты «мудрость» с собой не берешь? – насмешливо спросил юноша.
   Полкан постучал по своей голове.
   – Она, брат Савва, вся здесь.
   Юноша пожал плечами. Он поднялся из-за стола, и тут ему на глаза попалось зеркало. Купец Грудицын не держал в доме зеркал, так как искренно верил, что в них можно увидеть черта. Савва тоже боялся этой приметы, однако сейчас не смог побороть соблазна и глянул на свое отражение. Он увидел на гладкой поверхности довольно-таки пригожее лицо с густыми темными бровями, карими глазами, прямым носом и красиво очерченным ртом. Волосы, пожалуй, были слишком мягкими и недостаточно густыми, но в целом собственная внешность Савве понравилась.
   – Хорош, хорош, Саввушка! – одобрительно засмеялся Полкан.
   Когда друзья вышли из избы, солнце уже сидело на верхушках деревьев, но его лучи с трудом пробивались сквозь густые ветки. Хотя утренней туман почти рассеялся, от земли все еще тянуло холодной сыростью.
   Возле избушки были привязаны к дереву два прекрасных жеребца вороной и каурой масти.
   – Ух, ты! – восхищенно воскликнул Савва. – Вот так кони!
   – Я их вчера продал, – заметил Полкан.
   – А нынче купил?
   – Купил? – усмехнулся Полкан. – Зачем? Я их так забрал.
   «Продал, а потом украл», – догадался юноша.
   – А лошадка для поклажи, – сказал Полкан, указывая на стоящую поодаль низкорослую сивую кобылку.
   Он взял себе каурого жеребца, а Савве достался вороной. Друзья привязали мешки к седлу лошади, затем Полкан вынес из избы две сабли и два короткоствольных самопала [14 - Самопал (пищаль, мушкет) – ружье.].
   – Оружие надобно держать при себе, – назидательно сказал он Савве.
   Закончив сборы, они подожгли хворост, дождались когда огонь разгорится, потом взобрались на коней и поскакали в лес.

Глава 6
Как Савва чуть не женился

   Никогда прежде Савве не приходилось ездить подолгу верхом, и потому первый день в пути стал для него невероятно трудным. К полудню, когда у несчастного юноши заболело все тело.
   – Полкан, давай передохнем! – жалобно взмолился он.
   – Эдак мы далеко не ускачем, – отозвался его друг, не оборачиваясь. – Ну, а коли в Орле поймут, кто увел коней и вышлют погоню? Желаешь на каторгу?
   Поскольку у Саввы не было желания стать каторжником, он продолжил терпеть усталость и боль.
   Весь день друзья скакали почти без остановок, перекусывая прямо в седле. Нещадно пекло солнце. Воздух весь был пропитан влажными испарениями, исходящими от многочисленных болотцев и ручейков. Над путниками бесконечным роем вилась мошкара, которая хотя и не кусала, но все же порядком досаждала жужжанием и тем, что постоянно лезла в глаза.
   К вечеру жара спала, однако влажность усилилась.
   – Когда же мы до ночлега доберемся? – спросил Савва, трясясь мелкой дрожью, оттого что его одежда насквозь промокла.
   – Денька через два, – невозмутимо ответил Полкан.
   – А где мы нынче будем ночевать?
   – Где придется.
   Савву такой ответ не обрадовал. Растаяла последняя надежда провести по-человечески хотя бы ночь. В глубине души юноша уже жалел о том, что отправился в путь, но не мог же он попроситься обратно в Орел. В конце концов друг предупреждал его о предстоящих трудностях.
   Когда начало темнеть, Полкан, наконец, смилостивился. Он остановился на небольшой поляне посреди леса и сказал:
   – Переночуем здесь. Место сухое и от ветра защищенное.
   Савва спрыгнул с коня и растянулся на траве.
   – Ты никак собрался спать на земле? – насмешливо спросил Полкан. – Хочешь слюбиться с марьей-иродовной [15 - Марья-иродовна – лихорадка.]?
   – Что же делать? – растерялся Савва.
   – Покуда не стемнело, собери хворост для костра и постели.
   С трудом шевеля ногами, Савва принялся искать сухие ветки, и пока он сумел набрать маленькую кучку, Полкан успел натаскать целый ворох хвороста. Вскоре горел огонь, и в небольшом котелке плескалась вода. Но Савва, так и не дождавшись похлебки, уснул.
   На рассвете друзья поскакали дальше. Второй день был для Саввы легче первого, поскольку он немного привык к долгой езде. Уже не так сильно болело тело, и даже мошкара досаждала меньше.
   На исходе третьего дня путники выехали из леса к окраине то ли большого села, то ли маленького городка.
   – Вот здесь и передохнем, – сказал Полкан.
   Он остановил коня у крайних ворот и крикнул:
   – Мефодий! Принимай гостей!
   Послышался топот ног, и ворота распахнулись.
   – Милости прошу! Милости прошу! – приговаривал высокий жилистый мужик.
   Гости слезли с коней.
   – Каковы красавцы! – восхищенно воскликнул хозяин, принимая поводья. – Кличут-то их как?
   – Моего – Басурманом, – ответил Полкан.
   Савва только теперь вспомнил о том, что забыл дать кличку своему коню.
   – У меня Воронок, – сообщил он первое, что пришло ему на ум.
   – А она – Шельма, – добавил Полкан, махнув рукой в сторону лошадки с поклажей.
   Откуда-то выскочил лохматый пес и зарычал на Савву.
   – Ступай отсель, Хорек! – сердито прикрикнул хозяин.
   Пес нехотя затрусил за угол избы.
   – Я привез тебе снадобье, как обещал, – сказал Полкан Мефодию.
   Мужик обрадовался:
   – Ну вот, и слава Богу! А то меня утин [16 - Утин – боль в пояснице.] совсем замучил. Давеча на охоте так прихватило, что я и не чаял из леса выбраться.
   На крыльцо вышла высокая ладная девка в ярко-красном шушуне и с алой лентой в русой косе.
   – А вот и хозяюшка, Алена Мефодьевна! – воскликнул Полкан.
   Зардевшаяся девка отвесила низкий поклон.
   – Проходите в избу, гости дорогие!
   В горнице Савва и Полкан увидели накрытый стол с миской похлебки в центре. Очевидно, хозяева собирались ужинать, когда к ним прибыли гости. Алена засуетилась, и вскоре, кроме похлебки, появились различные соленья и медовуха. У Саввы от запаха домашней пищи даже голова закружилась, и он, забыв обо всем на свете, принялся жадно есть.
   – Может, баньку истопить? – заботливо предложил Мефодий, когда гости насытились.
   – Завтра истопишь, – ответил Полкан. – А нынче нам отдохнуть надобно.
   – Ступайте почивать на сеновал, – предложил хозяин. – У меня там еще осталось сено с прошлого лета.
   Понятно, что чужие мужчины не могли ночевать в избе, где по крестьянскому порядку не было женской половины, и постель хозяйской дочери находилась здесь же в горнице. Однако Савва не огорчился. Спать на сене ничуть не хуже, чем на перине, и уж гораздо лучше, чем на жестких ветках. Как только юноша оказался на сеновале, он тут же упал и мгновенно забылся сном.
   Когда Савва проснулся, Полкана рядом с ним не было. В щели проникали яркие лучи, судя по которым солнце поднялось уже довольно высоко.
   «Коли мы не отправились в путь поутру, то наверняка останемся здесь до завтра», – обрадовался юноша.
   Во дворе он увидел Алену, идущую от колодца с полными ведрами. Ее грудь глубоко дышала под полотняной рубахой, а округлые бедра медленно покачивались под грубой поневой [17 - Понева – юбка из куска грубого сукна, обернутого вокруг бедер.]. Савва сглотнул слюну.
   Девка остановилась, поставила на землю ведра и промолвила, указав на дымок за избой:
   – А Полкан и батюшка в баньке парятся. Ты тоже туда ступай.
   Сделав несколько шагов в сторону баньки, Савва обернулся. Алена все еще стояла на том же месте.
   – Скажи, – обратился он к ней, – почто твой отец принял меня, как гостя дорогого, даже имени-звания моего не спросив?
   Она пожала плечами.
   – Зачем спрашивать? Коли ты пожелаешь, сам скажешь, а не пожелаешь, значит, на то есть причина. В наших местах гости редко бывают – вот мы и рады всякому человеку, как великой Божьей милости.
   – А вдруг я злодей?
   – Нам ты покуда ничего худого не сотворил, а за зло другим людям пущай тебя Господь судит.
   От этих добрых слов у юноши на душе стало удивительно легко.
   – Саввой меня кличут, – сообщил он и пошел в баню.
   Помывшись, хозяева и гости сели завтракать, а потом Савва забрался на сеновал и уснул. Разбудил его Полкан:
   – Мефодий зовет нас ужинать.
   – Неужто уже вечер? – удивился юноша.
   – Да. Ты весь день почивал.
   – С устатку, видать, – смутился Савва.
   Он вышел во двор и увидел, что солнце закатывается за верхушки деревьев, забирая с собой дневную жару.
   Ополоснув лицо в кадке с водой, Савва направился вместе с Полканом в избу. В горнице их ждал обильно накрытый стол.
   – Медовухи выпейте непременно! – принялся потчевать гостей Мефодий. – Я самолично ее готовил. Да, пирога откушайте! У нас в селе ни одна баба не умеет печь лучше моей Аленки.
   Сидящая в углу за прялкой Алена зарделась от похвалы отца.
   – Хорошо у тебя, Мефодий! – блаженно протянул Савва.
   – А ты оставайся насовсем, – внезапно предложил мужик.
   – Как остаться? – изумился юноша.
   – Да, вот так! Женись на Аленке и живи на моем дворе.
   – Ты же меня совсем не знаешь!
   – Я, поди, не слепой и вижу, что ты парень нравом тихий и собой пригожий, а коли тебе довелось набедокурить по младости лет, то конь о четырех ногах и спотыкается.
   Полкан усмехнулся:
   – Неужто, Мефодий, у вас своих женихов не хватает? Ведь Алена твоя красой не обижена и рукодельница редкая.
   Мефодий пренебрежительно махнул рукой.
   – У нас рукодельниц хватает, и почитай все они красой не обижены, а женихов вполовину меньше. Того и гляди, девка моя вековухой останется. Разве что удастся сосватать ее в дальнее село, но тогда я буду один век доживать. Женись, Саввушка! Станете здесь жить-поживать да внуков мне плодить.
   Разомлевший от сытного ужина и медовухи Савва с радостью взял бы Алену в жены: уж больно ему не хотелось опять скакать верхом, ночевать под открытым небом, питаться чем попало. Юноша посмотрел на хозяйскую дочь, и от его взгляда она опустила глаза. Девка явно смущалась, но при этом было непонятно – радуется она или печалится.
   «Поди, Аленка рада, что ей нашелся жених», – решил Савва.
   Тут со двора послышался яростный лай.
   – Чего вдруг Хорек разошелся? – удивился Мефодий.
   Алена поднялась с лавки.
   – Ты же запер его, чтобы гостей не беспокоить – вот кобель и заскучал.
   – Ступай, выпусти его во двор, – велел ей отец.
   Накинув на плечи платок, девка вышла из горницы.
   – Напрасно Алена одна пошла, – заволновался Савва. – Может, кто-то чужой во двор забрался.
   – Кому мой двор надобен? – равнодушно отозвался хозяин. – Зимой здесь хоть шкуры хранятся, а нынче и взять нечего.
   – Так уж и нечего? – засомневался Полкан.
   Подвыпивший Мефодий хитро улыбнулся.
   – То, что можно украсть, никто, окромя меня, не найдет. Даже Аленка не знает, где наши деньги хранятся.
   – Что же ты родной дочери не доверяешь? – спросил Савва.
   Мефодий презрительно хмыкнул:
   – У бабы ум с ноготок, а язык с аршин. Покойница Настасья, царствие ей небесное, ничего от людей скрыть не умела: болтала почем зря. Я уж и бранил свою благоверную и бивал порой – все без толку. Ты, парень, не страшись! – воскликнул он, хлопнув Савву по плечу. – Аленка моя не голодранка! Я сумел серебра скопить довольно, чтобы дочка с зятем не знали нужды даже в черные дни.
   – Ты, поди, и от зятя деньги схоронишь? – предположил Полкан.
   – Зачем же? – возразил Мефодий. – Я же не собираюсь два века жить.
   На дворе наступила тишина, и Савве это не понравилось:
   – Кобель замолк, а дочка твоя не ворочается в избу.
   Мефодий хихикнул:
   – Аленка любит на звезды и луну любоваться.
   – Все же я схожу поглядеть, что там, – решил Савва.
   – Сходи, сынок, сходи! – отозвался с добродушной улыбкой мужик.
   Полкан пристально посмотрел на друга, но ничего не сказал.
   Выйдя на крыльцо, Савва оглядел освященный слабым лунным светом двор и увидел только Хорька. Пес поднял голову и недовольно зарычал, но лаять не стал, а принялся что-то грызть.
   «Где же Алена?», – обеспокоено подумал Савва и, спустившись с крыльца, подошел к воротам.
   Внезапно ему показалось, что разговаривают двое. Он прислушался. Действительно, Алена беседовала с кем-то на улице.
   – Ты токмо языком горазд молоть, – сердилась она. – Когда еще обещался сватов заслать, но так и не сподобился.
   – Я хочу собрать побольше денег, – оправдывался мужской голос.
   – Покуда ты деньги накопишь, я состарюсь. Все никак не посватаешься, а батюшка меж тем нашел мне другого суженого.
   – Уж не приятеля ли своего Полкана?
   – Нет, Полкан мне в мужья не годится. Батюшке его товарищ пришелся по нраву.
   – Батюшке пришелся по нраву? – возмущенно воскликнул парень. – А тебе?
   – Неужто я отцу родному стану противиться? – спросила Алена с вызовом.
   – Значит, ты не любишь меня, Аленушка? – протянул парень плачущим голосом.
   Девка тоже всхлипнула:
   – Люблю, Петруша! Ох, как люблю! Кажись, жить не смогу, коли меня за другого отдадут.
   Савве стало обидно: ведь он, купеческий сын, едва не женился на крестьянской девке, а она предпочла ему простого мужика. Вернувшись в избу, незадачливый жених злорадно спросил у несостоявшегося тестя:
   – Что же ты, Мефодий, предлагаешь гостю чужие объедки?
   Мужик обалдело выпучил глаза.
   – Называл меня зятем, а дочка твоя с другим милуется, – пояснил Савва.
   Мефодий метнулся в угол, вынул из ларя охотничий нож и выбежал из горницы с криком:
   – Порешу!
   – Как бы не случилось смертоубийство! – опомнился Савва.
   И тут же послышался короткий болезненный вскрик. Переглянувшись, Савва и Полкан бросились на крыльцо, где увидели лежащего на ступеньках Мефодия. При свете луны рядом с распростертым телом была видна кровь.
   – Споткнулся и напоролся на нож, – заключил Полкан.
   К отцу подбежала Алена, за ней по пятам следовал долговязый парень.
   – Не вздумай голосить, – предупредил девку Полкан. – Соседи сбегутся и подумают, что мы его порешили. Завтра всем скажешь: мол, отец спьяну зарезался.
   Алена была не в состоянии не только голосить, но даже вымолвить слово. Выпучив глаза, она замерла на месте.
   Полкан склонился над по-прежнему лежащим без движения Мефодием.
   – Неужто помер? – спросил Савва и ощутил, как у него перехватывает дух.
   – Живой покуда, – сообщил Полкан и обратился к стоящему столбом парню Алены: – Помоги внести его в избу.
   Раненого затащили в горницу. Когда его уложили на лавку, он жалобно застонал. Услышав этот стон, Алена вышла из оцепенения и всхлипнула.
   – Помолчи! – прикрикнул на девку Полкан. – Смени лучше своему дружку рубаху и штаны, а то он весь в крови. Поди, у Мефодия есть похожая одежа?
   Высокий белокурый парень, действительно, был перепачкан с головы до ног. Полкан же остался совершенно чистым, хотя тоже нес истекающего кровью Мефодия.
   Порывшись в сундуке, Алена достала оттуда штаны и рубаху. Полкан велел парню:
   – Переоденься в сенях и ступай отсель. Да, гляди, никому не обмолвись о том, что был здесь нынче, а то люди и тебя могут обвинить в Мефодьевой гибели.
   От вида крови у Саввы ненадолго помутилось в глазах, а когда он пришел в себя, то не увидел в горнице не только парня Алены, но и Полкана. Последний, впрочем, вскоре появился, держа в руках что-то завернутое в тряпицу.
   – Вот снадобье, останавливающее кровь, – обратился Полкан к Алене. – Приложи его к ране.
   – Сымите с него рубаху, – жалобно попросила девка.
   – Чего ее сымать? – забурчал Полкан. – Лучше порву. Все одно кровь уже не отстираешь.
   Разорвав на Мефодии рубаху, он подошел к неподвижно стоящему другу и тихо прошептал:
   – Ступай во двор.
   Савва послушно направился из избы и на крыльце вновь почувствовал головокружение. Опустившись на ступеньки, он сидел неподвижно, пока не услышал голос Полкана:
   – Пора нам, брат Савва, отправиться в путь.
   – А Алена не подымет вой?
   – Нет, она сомлела и лежит в беспамятстве.
   Друзья вывели и оседлали коней, затем забрали и погрузили свои вещи на лошадь. Савва отворил ворота.
   – Погоди немного, – сказал Полкан и сразу исчез, словно сквозь землю провалился.
   Весь дрожа, Савва топтался один у ворот. Он желал только одного – поскорее убраться из этого еще недавно такого замечательного места.
   Появившийся наконец Полкан бросил другу:
   – Поехали!
   Они взобрались на коней. Савва хотел было пустить Воронка галопом, но Полкан сказал с усмешкой:
   – Ты хочешь конским топотом все село перебудить? Не торопись: гнаться за нами некому.
   Друзья медленно двигались по ночному селу. Луна освещала темные избы, безжизненные улицы и пустую площадь перед замершим храмом. Савве по-прежнему было жутко, более того – страх в его душе все усиливался и достиг своих вершин, когда кончились дворы и начался погост. При виде холмиков с черными крестами юноша принялся креститься и громко читать молитвы.
   Полкан посоветовал ему:
   – Никогда не бойся мертвых, но страшись живых.
   – Непривычно как-то, – смутился Савва.
   – Привыкнешь, у нас еще долгий путь. Погоди малость, я положу подальше деньги.
   – Деньги? – удивился юноша. – Чьи?
   – Прежде Мефодьевы, а нынче наши. Старый дурак думал, что он один знает, где схоронено его серебро, но я нашел.
   – И все забрал?
   – Зачем все? Половину. Оставшиеся деньги лежат там, где Алена сумеет их найти, иначе ей не на что было бы даже отца схоронить, а теперь и на свадьбу хватит.
   – Но Мефодий может выжить.
   – Нет, к утру он непременно помрет, – уверенно сказал Полкан.
   Савва ощутил угрызения совести.
   – Я виновен в его смерти, – забормотал он. – Надобно было мне просто отказаться жениться на Алене. Чай, никто меня силком пол венец не повел бы. И деньги мы чужие взяли не по-христиански.
   – Зря маешься, – возразил Полкан. – Коли мужик на нож напоролся, значит, такова его судьба – с нами ли, без нас ли. Зато тебе не судьба на Аленке быть женатым, сидеть почитай безвылазно в лесу дремучем, зимой охотиться, а летом трудиться в поте лица. По мне так лучше купеческое дело: при нем хоть поездишь повсюду, людей поглядишь да себя покажешь.
   – Прав ты, Полкан! – покаянно согласился Савва. – Чуть было я дурость великую не сотворил. Больно уж мне путь тяжким показался. Но ничего, привыкну.
   – А за деньги Мефодьева дочка пущай нам еще спасибо скажет: сама она нипочем бы их не нашла. По моей милости ей хоть что-то досталось.
   – Опять твоя правда, Полкан, – уже привычно согласился с другом Савва, чувствуя облегчение на душе.
   Вскоре он уже не вспоминал ни о погибшем мужике, ни о его дочери.

Глава 7
Афоня Заяц

   Постепенно Савва свыкся с трудностями, коих в пути было немало: то появлялось на пути болото, то приходилось пробираться сквозь почти непролазную чащу, то нужда заставляла преодолевать ручей, похожий на маленькую реку. Дикого зверья тоже в лесу хватало; Савва повидал и волков, и кабанов, и рысей, но благодаря охотничьему чутью Полкана каждая такая встреча заканчивалась для друзей благополучно.
   – Чудно, что мы с тобой еще ни разу не повидали хозяина [18 - Так в народе звали медведя.], – сказал как-то Полкан.
   – Добрая из него получилась бы шуба! – с азартом воскликнул Савва, пристрастившийся во время путешествия к охоте.
   – Как бы из тебя не получилась добрая трапеза на все медвежье семейство, – проворчал Полкан.
   Первое время им частенько приходилось ночевать в лесу, но, по мере приближения к Волге, села стали попадаться все чаще. За плату хозяева впускали к себе путников, делились с ними едой, топили им баньку. Пару раз друзьям удавалось определиться на постой к молодым вдовам, и тогда им подавались бесплатно самые сытные кушанья, наливались самые приятные хмельные напитки, топилась самая жаркая баня. С хозяйками оба раза спал Савва, а Полкан предпочитал ночевать в одиночестве.
   В один из летних дней друзья переправились через речку Вятку и двинулись сквозь густой лес. Узкая дорога петляла среди деревьев. Время из чащи появлялась мелкая дичь и стремглав уносилась прочь.
   Возле соснового бора Полкан внезапно остановил коня.
   – Погоди, Саввушка!
   Савва тоже придержал Воронка.
   – Вынь саблю! – велел Полкан.
   Юноша втащил свое остро наточенное оружие и спросил:
   – Что случилось?
   – Покуда ничего, но чую, что где-то нас поджидают недобрые люди.
   У Саввы тревожно засвербело в груди.
   – Вроде до сей поры нас Бог миловал, – прошептал он охрипшим голосом.
   – А нынче может не повезти, – холодно отозвался Полкан.
   Когда они осторожно тронулись с места, сзади послышался быстрый конский топот. Савва хотел было пришпорить Воронка, однако Полкан, напротив, придержал Басурмана и сказал:
   – Судя по топоту, скачет один человек, а нас как-никак двое.
   Савва смутился:
   «Опасности еще нет, а я уже труса праздную».
   Вскоре друзья увидели щуплого мужичка, несущегося во весь опор верхом на рыжей кобылке. Догнав путников, мужик удовлетворенно улыбнулся и воскликнул:
   – Слава тебе Господи! Я, значит, как у речки Вятки про двоих людей с оружием услыхал, так и кинулся следом за вами! Ну, думаю – свезло! Нынче, значит, одному в лесу опасно: лихие люди в наших местах объявились!
   – А не боишься, что мы и есть – лихие люди? – спросил Полкан, указывая на свою обнаженную саблю.
   Мужик помотал головой.
   – Не похожи вы на татей, хоть и при оружии. По всему видать, значит, что вы приготовились обороняться, а не нападать. Верно ведь?
   – Верно, – согласился Полкан.
   – Ну, так втроем, значит, сподручнее оборонятся, чем вдвоем.
   Последние слова мужика развеселили друзей.
   – И чем же ты собрался обороняться? – с усмешкой спросил Савва.
   Мужичок ничуть не смутился:
   – С умением и сноровкой, значит, врага и лаптем можно одолеть.
   – Как тебя кличут, аника-воин? – спросил Полкан.
   – Афоня Заяц – я, значит
   – Никак, тебя за храбрость «зайцем» прозвали? – осведомился Савва.
   Ухмыльнувшись, Афоня рассказал:
   – Зайцем, значит, меня прозвали, когда я мальцом жил в самое лихолетье под Рязанью. Голод тогда случился, не приведи Господь! Люди даже мышами не брезговали. Вот и мы с дружками, значит, всякую траву в поле собирали да несли домой на похлебку, а больше себе брюхо набивали. От пищи худой люди мерли, но с голодухи народу больше кончалось. Однажды, значит, жуем мы свою травку, глядим – по полю заяц несется. У нас животы, значит ух как заурчали! Что делать, не знаем? Силки, значит, мастерить-то не из чего. В село бежать? Так ведь зверь нас дожидаться не станет. Покуда мы, значит, стояли пнями, заяц возьми и тоже замри неподалеку от нас. Тут у меня разум совсем помутился, хватаю я, значит, с земли палку и кидаюсь на добычу. Вдруг по моему седалищу, значит, словно огнем полоснуло. Вишь ли, сосед наш, Митька Тараруй, еще с утра косого заприметил и в кусты залег с самострелом [19 - Самострел – вид арбалета, лук с прикладом и спусковым устройством для метания стрел.]. Токмо я, значит, прыгнул, он и выпустил стрелу. Тогда мы, значит, с зайцем оба понеслись по полю: зверь со страху, я от боли. Косого больше никто не видал, а я, значит, долго потом сесть не мог, опосля того, как из седалища стрелу вынули. С тех самых пор, значит, я и стал Зайцем.
   – Так ты родом из-под Рязани? – заинтересовался Савва. – А сюда как попал?
   – Как все прочие в Смуту. Схоронили мы, значит, с дружком, Ванькой Кривым, родителей да и подались из родных мест. Шли, шли, покуда, значит, сюда не забрели.
   – Ладно, Заяц, поехали с нами, – согласился Полкан. – Возьми себе самопалы: они надобны тому, кто сидит в засаде, для тех же, на кого нападут, лишь обуза. Коли на нас тати наскочат, ты, мужичок, под ногами не путайся. Спрячься в лесу да нашу лошадку с поклажей забери. Ну, а мы с Саввушкой помашем сабельками. Глядишь, вразумим татей. Много ли их здесь?
   – Люди сказывают – четверо али пятеро, значит.
   – Справимся, – решил Полкан.
   Они поскакали дальше. Савва и его товарищ двигались с обнаженными саблями впереди, Заяц немного отстал от своих попутчиков: правой рукой он управлял своей лошадью, а левой – держал под уздцы Шельму.
   Миновав чащу, путники выбрались на поляну, где Савва уже собрался облегченно вздохнуть, но тут Полкан крикнул:
   – Берегись!
   Тут же затрещали кусты, и на поляну выскочили, размахивая саблями, четверо молодцов верхом на добрых конях.
   Памятуя о подстерегающих торговых людей опасностях, Фома Грудицын обучил сына владению оружием. Но никогда прежде Савве не приходилось драться по-настоящему даже на кулачках, поэтому неудивительно, что он вначале оробел. Тем временем Полкан, держа в одной руке саблю, а в другой кинжал, принял на себя удары сразу троих лиходеев. Четвертый тать подскакал к Савве и замахнулся саблей. Юноша машинально, но довольно ловко, отбил удар. Внезапно он ощутил в себе упоение происходящей битвой, и ему показалось, что нет ничего важнее расправы с наглым злодеем, посмевшим посягнуть на его молодую жизнь. Бесстрашно кинувшись вперед, Савва разрубил голову своего обидчика надвое, причем на сей раз вид крови не только не напугал его, а еще больше раззадорил, и он поспешил на помощь другу. Полкан, благодаря своей ловкости, оставался целым и невредимым, но обороняться одному против троих ему все же было тяжело. Савва взял на себя самого матерого врага – татя, с длинной седой бородой и косым рубцом, пересекавшим морщинистое лицо. Злодей оказался более умелым бойцом, чем его молодой противник: он легко отражал удары и при каждом взмахе сабли хищно скалил зубы. Вскоре Савва начал понимать, что уступает в схватке. Он отчаянно замахнулся правой рукой, но получил пинок в левый бок и уронил саблю. Обезоруженный юноша весь сжался, осознавая, что теперь ему не спастись от гибели. Однако тать медлил: он словно получал удовольствие, наблюдая за страхом своей жертвы. Наконец, как бы нехотя, лиходей поднял свою саблю и… раздался жуткий грохот.
   На глазах изумленного Саввы его враг рухнул на землю, и по спине злодея стало расползаться бурое пятно. Пока юноша приходил в себя, упал один из противников Полкана, а другой развернул коня и поскакал в лес.
   Тут из кустов вылез Афоня Заяц с самопалом в руках.
   – Вишь, значит, как я его! – хвастливо воскликнул он, кивая в сторону недавнего противника Саввы.
   Юноша соскочил с коня и низко поклонился мужику.
   – Спасибо тебе, добрый человек! Век за тебя буду Бога молить.
   Довольный Заяц бросил оружие на землю и принялся деловито обшаривать убитых.
   – Лошадь наша где? – спросил Полкан
   – Недалече! – отозвался мужик. – Стоит, значит, она к дереву привязанная, вместе с моей кобылкой. Я поспешил к вам на помощь и сразу уразумел, что пареньку не справиться, значит, с матерым волчищем. Токмо, покуда, значит, ваша пушка заряжалась, едва я не опоздал.
   «Честный мужик нам попался, – восхищенно подумал Савва. – Другой удрал бы с нашей лошадью и ее поклажей».
   – Денег у татей кот наплакал, – заметил Заяц с сожалением.
   – Ты у себя поройся за пазухой, – посоветовал ему Полкан – там и сыщешь половину татьева серебра да, заодно, и нашего, что из мешка моего стянул.
   Мужичок прикинулся обиженным:
   – Помилуйте, люди добрые! Я, значит, вас от верной гибели спас, вы ж напраслину на меня возводите.
   – За твою помощь мы в долгу не останемся, – пообещал Полкан.
   Вздохнув с сожалением, Заяц выгреб деньги из-за пазухи.
   – Нате!
   Полкан вернул часть добычи мужику.
   – Вот тебе, Заяц за труды и еще возьми татьевых коней.
   – Маловато, – нерешительно возразил мужичок.
   – Я лошадьми торговал и цену им знаю.
   Заяц вздохнул с сожалением:
   – Коли так, то тебя, значит, не надуешь. Возьму коней.
   – Но вначале приведи сюда нашу лошадь, – велел Полкан.
   Заяц бросился в кусты и вскоре вернулся с Шельмой. Басурман и Воронок, при виде своей подружки, радостно заржали, она же даже ухом не повела.
   – Настоящая баба, – хмыкнул Полкан. – Знает, как мужиков раззадорить. Не зря я ее Шельмой прозвал.
   Савва давно хотел спросить, что означает странная кличка лошади, и сейчас подвернулся удобный случай.
   – Никогда прежде я не слыхал слова такого – «шельма», – сказал он.
   – Значит, твое счастье, паренек, что не слыхал, – отозвался Заяц. – За то Господа и князя Дмитрия Михайловича Пожарского благодари. «Шельма» – слово ляшское [20 - Ляшское, ляхи – польское, поляки.] – так, значит, называют, больно хитрого человека.
   – Верно, – подтвердил Полкан.
   – Вот оно что! – протянул юноша.
   – Нам пора в путь, – сказал ему старший товарищ. – Поехали, Саввушка, дальше.
   – Может, погостите у меня? – предложил Заяц. – Село, значит, наше отсель недалече.
   Полкан помотал головой.
   – Нет, мужичок, спешим мы.
   – Ну, ладно! – согласился Заяц. – Значит, делать нечего, коли спешите! Счастливого пути люди добрые! Спасибо вам, значит, за избавление наших мест от татей!
   Они еще некоторое время сопровождал путников, а затем расстался с ними у одной из развилок.

Глава 8
Тати

   Между Вяткой и Волгой наряду с русскими селами располагались также деревни, населенные черемисами [21 - Черемисы – марийцы.], вблизи которых путники порой натыкались на языческие капища. При виде этих святилищ Савва каждый раз испуганно крестился, а Полкан оставался совершенно невозмутимым.
   Поселения черемисов были, как правило, маленькими, избушки выглядели невзрачными и бедными. Посреди каждого двора обязательно стояли маленькие строения, напоминавшие бани, но без труб.
   – Что у них там? – спросил как-то Савва у друга.
   – Капища, – ответил тот.
   Савва осенил себя крестным знаменьем, а Полкан сказал:
   – Да, не пужайся ты, брат Савва. Здешние боги безобидные, вроде наших домовых. Их делают из пучков веток.
   – И нехристи молятся веткам? – ужаснулся Савва.
   Полкан пожал плечами.
   – Тебе не все ли равно, кому здешние люди молятся. Главное, чтобы они нас кормили.
   Черемисы жили бедно, едва сводя концы с концами – к деньгам они не были приучены, предпочитая обмениваться съестными продуктами и кое-какими изделиями. Поскольку Полкану были известны нравы этих инородцев, он вез с собой горсть дешевых женских украшений, оказавшихся весьма кстати, ибо черемисские красавицы готовы были поделиться последним за блестящие колечки и сережки.
   Первый город на пути Саввы и Полкана был стоящий на берегу Волге крохотный Козьмодемьянск. Друзья остановились на грязном постоялом дворе, в горенке похожей на клеть. Наскоро перекусив, Савва прилег на лавку и собрался уже уснуть, но внезапно Полкан предложил:
   – Давай, Саввушка, потолкуем.
   – Давай, – покорно согласился Савва.
   – Ты не думал, как назваться, коли кто-то пожелает узнать о твоем роде-племени?
   – Нет, – растерялся юноша.
   – Купцом быть невыгодно: торговому человеку у нас нет почета, ему нельзя даже вступить в войско, а дети боярские и дворяне знаться с ним не желают.
   – И кем же мне по-твоему назваться?
   – Я поведаю одну историю, а ты поразмысли над ней. Жил до Смуты в Москве муж древнего боярского рода, Фома Григорьевич Глебов. Его отец, дед и прадед сумели уцелеть и при государе Иване Васильевиче Грозном, и при царе Борисе Федоровиче Годунове, понеже все Глебовы были тихими, старались не высовываться. Их двор стоял в Белом городе, на Сретенке, возле храма Введения Пресвятой Богородицы. Имели Глебовы неподалеку от Троицы [22 - Здесь – Троице-Сергиев монастырь.] свою вотчину, с коей питались не особливо сытно, но все же никто не голодал. В правление Самозванца Фома Григорьевич оставался с женой в Москве, не тронулся он с места и в царствование Шуйского. Потом начались скудные времена, и пришлось Глебовым перебраться в свою вотчину Глебово. А менее чем через полгода сельцо их было ограблено татями, мужики разбежались, и хозяева с самыми верными слугами воротились обратно в Москву. Совсем худо пришлось бы Фоме Глебову, имей он большое семейство, но все его дети померли в младенчестве. Однако же жена Фомы Григорьевича, Марья Михайловна, вновь понесла и по весне родила сынка. А на другой день опосля появления на свет Глебовского младенца, поднялся московский люд против ляхов, а враг в отместку пожег город почитай дотла. В пожаре сгорели и тихий Фома Григорьевич, и жена его и дите еще некрещеное, и слуги. Уцелели лишь холоп Матвей Малый, баба его Акулина Оглобля, да их младенчик, родившийся месяцем ранее хозяйского. Кинулись холопья из Москвы и бежали со страху до тех пор, покуда не остановились в глухом селе за Камой-рекой. Сынок их в пути скончался, других детей они не родили, и прожили Матвей и Акулина вдвоем до ее смерти, а прошедшей зимой преставился и он. Вот так!
   – Ну, так что? – недоуменно спросил Савва.
   – А то, что никто в Москве не знает о судьбе Глебовских холопьев. Могло ведь случиться, что они вместе со своим дитем вытащили из огня хозяйское чадо, и боярский сын оказался живучее мужицкого отродья. Окрестить младенца холопья смогли спустя месяц опосля его рождения, как раз на Савву Стратилата. Любили Матвей и Акулина господское дите, как свое, но не забывали, что растят не ровню. Савва Фомич Глебов никогда не занимался черной работой и обучился грамоте у попа. Почитай двадцать лет прожил молодец в глуши, а потом решил воротиться туда, где родился. Да и чего сыну боярскому делать в закамских местах? В Москве же, коли нельзя получить отцово наследство, можно хоть службу достойную сыскать.
   – Ты хочешь, чтобы я назвался сыном боярским Саввой Фомичом Глебовым? – догадался наконец юноша.
   Полкан кивнул.
   – Да.
   У Саввы дух захватило. С некоторых пор он очень жалел о своем купеческом происхождении и не раз в мечтах воображал себя боярским сыном либо на худой конец дворянином. И вот появилась возможность воплотить мечту наяву. Однако же, как не заманчиво было предложение друга, Савва одновременно с восторгом испытывал и страх.
   – Но ведь обман может открыться, – с сомнением произнес юноша.
   – Как он откроется? Неужто кто-то поедет аж за Каму, чтобы вызнать жило ли при холопьях господское дите. Родичей в Москве у Глебовых не осталось, а коли кто из соседей выжил, он должен знать, что у Фомы Григорьевича и Марьи Михайловны родился сын перед самым великим пожаром.
   – А вдруг я совсем не похож на Глебовых?
   – Двадцать лет минуло, Саввушка. Кто же так долго обличье соседа помнит? Ну, а коли и попадется кто-то больно памятливый, ничего в том страшного нет. Дите иной раз удается обличием ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца. По части наследства тебе ничего не светит: Троица, поди, прибрала Глебовскую вотчину к рукам, а с чернецами бесполезно свару затевать, тем паче что грамот на владение не осталось. Зато в другом тебе может случиться удача. Опосля Смуты многие молодые дети боярские осталось без вотчин, и государь охотно берет их к себе на службу.
   – Боязно мне, – признался Савва.
   – Я тебя не неволю, но поверь – так будет лучше.
   – Я подумаю, – пообещал юноша и, повернувшись на бок, уснул.
   Когда он проснулся, Полкана в горенке не было.
   «Поди, уже утро настало», – сонно подумал юноша, но глянув в приоткрытое окно, понял, что еще ночь.
   Савва решил поискать друга. Он поднялся с лавки, вышел в сени и стал ощупью спускаться по лестнице. Из корчмы слышался пьяный, многоголосый шум, и когда юноша вошел туда, в глаза ему ударил яркий свет, а в нос шибануло крепкими хмельными парами.
   Пирующие люди не обратили внимание на вошедшего паренька. Некоторое время Савва привыкал к свету, а затем увидел длинный стол, заставленный едой и вином; на блюдах лежали жирные куски свинины, бараньи бока, телячьи ноги, гуси и куры.
   «Нынче ведь Успенский пост», – машинально подумал Савва.
   Однако сидящий в этой корчме народец явно не отличался благочестием. У всех людей имелось при себе оружие, на их пьяных раскрасневшихся лицах были видны рубцы и шрамы.
   Савва решил убраться от греха подальше и задержался лишь для того, чтобы удостовериться, здесь ли его друг. Полкан сидел за столом, беседуя с тщедушным остроносым мужичком, и Савву, казалось, не замечал.
   Тут в корчму вошел высокий широкоплечий мужик в старом замызганном кафтане. Он бросил на стоящего у порога юношу мрачный взгляд и вдруг завопил:
   – Ты …! Мать твою! Ты … здесь! Душу выну!
   За столом все замолчали и с удивлением воззрились на вошедшего мужика.
   – Никак Селезень до чертей допился? – воскликнул сиплым голосом собеседник Полкана.
   Селезень тем временем замахнулся рукой на Савву, тот испуганно шарахнулся в сторону, и мужик с грохотом рухнул на пол. Грянул дружный смех.
   Помотав головой, Селезень попытался подняться.
   – Признал я, признал сосунка, – бубнил он, сопровождая свое ворчанье забористой бранью. – Он Свища и Куланду прикончил, а его товарищ Курдюка порешил.
   Остроносый с любопытством глянул на Савву.
   – Неужто сей недомерок со Свищом справился?
   Встав наконец на ноги, Селезень, ударил себя кулаком в грудь.
   – Провалиться мне, Хрипун, в преисподнюю, коли я соврал! Они ватагу мою со света сжили!
   Сидящие за столом люди грозно зашумели.
   – Тихо вы! – крикнул Хрипун, и сразу же наступила полная тишина.
   – Как все случилось? – обратился Хрипун к Савве, но тот не имел сил выдавить из себя хотя бы слово.
   – Дозволь, Хрипун, я поведаю, как все было, – вмешался Полкан.
   Хрипун кивнул.
   Полкан неторопливо поднялся из-за стола, понюхал табак, громко чихнул и начал повествование о схватке в лесу. Он почти не соврал, разве что умолчал о затаившемся в кустах с самопалом Афоне Зайце. Из рассказа Полкана выходило, что Савва один справился с двумя татями.
   – Слыхал, Хрипун! – воскликнул Селезень. – Они лишили жизней моих товарищей!
   У Саввы от страха душа ушла в пятки, ибо он был уверен в том, что тати учинят над ним расправу. Однако неожиданно для юноши на его защиту встал Хрипун:
   – Ну, лишили! Что ж им надобно было дожидаться, покуда вы им головы снесете?
   – Да, ты никак взял сторону чужаков супротив своих? – удивился Селезень.
   – Я за справедливость! – торжественно возвестил Хрипун. – Вы напали первыми и вчетвером не сумели двоих одолеть. Кто же в том виновен, окромя вас самих? – он дружелюбно глянул на Савву. – А ты, парень, молодец, раз сумел с самим Свищом справиться.
   Селезень взревел и схватил со стола огромный нож. В то же самое мгновенье Хрипун с удивительным проворством вскочил и взмахнул саблей. Не успел никто опомниться, как пытавшийся убить Савву тать упал бездыханным, и из-под его неподвижной головы медленно потекла кровь.
   Хрипун брезгливо вытер свое оружие.
   – Нечего зря за нож хвататься: чай, мы не в лесу и не в чистом поле. Ну-ка, ребятушки, уберите его в Волгу! Пущай рыба тоже попирует!
   Тати отнеслись спокойно к гибели своего товарища. Когда труп унесли, и сухая подвижная старуха затерла кровь, за столом возобновилось пьяное веселье.
   Хрипун усадил Савву слева от себя и спросил:
   – Ты чей, паренек? Отколь взялся?
   Открыв рот, юноша хотел было сказать:
   – Я купеческий сын Савва Грудицын.
   Но неожиданно для самого себя он заявил:
   – Я сын боярский Савва Фомич Глебов.
   Савва замер с открытым ртом, удивляясь собственной смелости.
   «Я ведь вовсе не хотел назваться боярским сыном, а как-то само получилось».
   – Прямо-таки сын боярский? – хмыкнул Хрипун.
   Он явно не поверил в знатное происхождение своего собеседника.
   – А опосля пары чарок доброго вина паренек царевичем окажется, – съязвил один из татей.
   За столом все захохотали.
   Смущенный Савва едва не убежал из корчмы, но тут в беседу вмешался Полкан:
   – Поведай-ка, Саввушка, сиим добрым людям о горестной судьбе своего семейства.
   Савва робко начал рассказывать услышанную им всего лишь несколько часов назад историю о несчастном семействе Глебовых. У юноши оказалась замечательная память, и он не упустил ни слова из рассказа друга. Недоверие в глазах татей начало таять, и, заметив это, Савва заговорил увереннее. А закончил он свое повествование даже с вдохновением:
   – Похоронил я Матвея Малого и решил отправиться в Москву. Не сидеть же мне до скончания века в лесу. Может, хоть часть отцова наследства сумею воротить, а коли не получиться, то послужу государю.
   «Неужто я так складно сию сказку людям поведал? – сам себе удивился юноша. – Будто мне кто-то мудрее меня на ухо ее нашептывал».
   – Кто же тебя выучил саблей владеть? – спросил Хрипун. – Неужто твой холоп?
   – Я выучил, – подал голос Полкан. – Еще запрошлым летом пришлось мне в их селе остановиться, тогда-то я и услыхал впервые про Саввушку. Матвей Малый плакался мне, что взращенный им сын боярский узнал от тамошних охотников, как с ножом и самострелом управляться, но саблю и пищаль никогда в руках не держал. Тогда-то я и показал молодцу, как надобно обращаться со стоящим оружием.
   Хрипун сказал доброжелательно:
   – Откушай с нами, Савва Фомич, коли не брезгуешь.
   Остальные тати принялись обсуждать повествование молодого человека:
   – Опосля Смуты многие дети боярские совсем обнищали.
   – Иные из них к нам подались.
   – Уж лучше татьбой промышлять, чем волочиться под окнами и просить подаяние.
   Тем временем кое-кого уже тянуло на веселье: несколько человек пытались петь, а двое, выйдя из-за стола, пустились в пляс.
   – Почто нет баб? – крикнул одноглазый сгорбленный уродец.
   – А ведь верно, Бирюк? – обратился Хрипун к мрачному хозяину постоялого двора.
   – Я уже за ними послал. Да, вот они, легки на помине.
   Из сеней послышались женские голоса, затем дверь отворилась, и в горницу ввалились шесть бабенок, из которых три были совсем молодые, две выглядели постарше, а одна годилась Савве в матери. Размалеванные белилами и румянами лица кривились от смеха, а пышные телеса подпрыгивали при каждом шаге.
   Одни тати хватали баб за бедра и ягодицы, другие наливали им вино и протягивали чарки. Когда женщины расселись за столом, рядом с Саввой оказалась сероглазая бабенка в васильковом шушуне и пестром платке.
   – Налей мне вина паренек! – развязно попросила она.
   Юноша послушно наполнил чарку. Соседка лихо влила себе в рот вино и вновь обратилась к Савве:
   – Налей еще!
   – Бирюк, ты баньку истопил? – спросил Хрипун.
   – Истопил, истопил! – ответил хозяин.
   Хрипун поднялся.
   – Пойдем, Полкан, попаримся. Вы с нами ступайте, – велел он двум самым молодым бабенкам и вновь обратился к Бирюку: – Приготовь чистое белье.
   Уходя вместе с Хрипуном из корчмы, Полкан ободряюще улыбнулся другу.
   А веселье продолжалось: тати кричали, бабы визжали и громко смеялись. Сероглазая соседка Саввы выпила три чарки водки и совершенно опьянела. Прижимаясь к юноше пышной грудью, она жарко шептала:
   – Чего ты, паренек, смурной? Хочешь, повеселю тебя?
   Пьяная женщина не вызывала у Саввы никаких чувств, кроме брезгливости.
   – Тебя как кличут? – спросил он, чтобы хоть как-то отвязаться от ее ласк.
   – Ульянкой Сухоручкой.
   – Почто Сухоручкой?
   – Потому что муж мой Сухорук.
   – Покойный?
   – Живой!
   – Так ты не вдова? – удивился Савва.
   Женщина с сожалением вздохнула:
   – Нет, покуда не вдова. Я, прости Господи, жду, не дождусь того дня, когда мой муженек преставиться. Все одно толку от него нет никому, окромя хозяина корчмы. Никто его трезвым почитай не видывал.
   – Ты сама пьешь не меньше мужика.
   Ульянка пьяно всхлипнула:
   – Мой муж сам виновен в том, что его жена пьет. Он, ирод проклятый, меня к вину пристрастил!
   – Что ты ее слушаешь, Савва Фомич? – подал голос сидящий напротив лохматый тать. – Она тебе много чего напоет за чарку вина.
   – Петь хочу! – крикнула Ульянка.
   Она выскочила на середину горницы и завизжала тоненьким голоском:

     У меня младой свекровушка лиха,
     Ой, лиха, лиха, лиха, лиха, лиха.

     У меня младой муж суров,
     Ой, суров, суров, суров, суров, суров.

     У меня младой дружок хорош,
     Ой, хорош, хорош, хорош, хорош, хорош…

   – Вот сучка! – ругнулся себе под нос Савва.
   – Что, верно, то верно, Савва Фомич! – поддержал его лохматый тать, поднимаясь.
   Он склонился к Савве и сказал задушевно:
   – Меня Медведем кличут. Давай, выпьем!
   – Дрянь! – воскликнул Савва и поморщился.
   – Вино? – удивился Медведь.
   – Нет, бабы! Я подобных распутниц еще не видывал.
   Тать хмыкнул:
   – Понятное дело, в вашей глуши такие бабы не водились.
   – Неужто они все замужние?
   – Нет, замужем токмо Сухоручка. Волчиха, Щербатка и Красуля – вдовы, а Анисья Присуха с дочкой Марьей и вовсе девицы, – сообщил Медведь и громко загоготал.
   – Мать с дочкой? – изумился Савва.
   – Ну да! – подтвердил тать и кивнул в сторону самой старшей из женщин. – Вон мать, а дочь ее с Хрипуном в бане парится. Присуха родом из-под Москвы. Двадцать лет тому назад, когда в ее селе стояли ляхи, приглянулась девка их полковнику. Полгода он держал ее при себе, покуда не надоела, а потом прогнал. Анисья тогда дите родила, то ли от ляха, то ли от казака: в те тяжкие времена наши бабы и девки отдавались кому не попадя лишь за кусок хлеба. Вместе с малым дитем Присуха бродила по городам и весям, покуда не добралась до здешних мест. Лучше ей было бы подкинуть Марью в святую обитель али в добропорядочное семейство, но уж больно голодали тогда даже в наших краях; случалось, что своих детей съедали, чужих же и подавно не щадили.
   – Как съедали? – ужаснулся Савва.
   – Как свинину али курятину. Голодному любое мясо – еда.
   У Саввы к горлу подступила тошнота.
   – Э, да ты с лица спал, Савва Фомич, – озабоченно сказал Медведь. – Выпей-ка еще винца.
   Как только юноша опустошил чарку, тать продолжил свой рассказ:
   – Анисья могла бы в Козьмодемьянске назваться вдовой, но на ее несчастье сюда добрался мужик из ее родного села – он и поведал людям правду. Так что Присухину дочку с детства прозвали байстрючкой. Баба, чтобы дите прокормить, с нами связалась. Себя она не блюла, но к девке поначалу никого не подпускала, желая, чтобы Марья черницей стала и материны грехи отмолила. Токмо, видать, правду толкуют: яблоко от яблони недалече падает. Не успела девица в пору войти, как из материного дома утекла с тем самым Свищом, коего ты прибил. Погуляла она малость, а как, опять же, полюбовнику надоела, воротилась под родной кров. Материно сердце не камень, и Анисья приняла дочку. Теперь они обе с нами водятся.
   – Блуд ваш тешат?
   – Не токмо. Они нам и в деле помогают.
   – Как помогают? Ворованное добро хоронят?
   – Ох, паренек! Молод ты и не разумеешь, что баба иной раз бывает полезнее любого мужика. Скажем, наш брат может много часов без толку стараться, чтобы заманить богача с деньгами, а бабенка подолом разок потрясет и бери его тепленьким.
   – Неужто все богачи на ваших блудниц падки?
   – Пущай не все, но многие. Дома при жене, при детях, а иной раз и при родителях, особливо-то не погуляешь – вот они и идут в разнос, когда от двора своего отъедут, а мы тут, как тут, – протянул Медведь последние слова и, хихикнув, рассказал несколько коротких историй о том, как женщины помогают разбойникам облапошивать богачей.
   Его словоизлияния были прерваны появлением на пороге корчмы полуодетого Полкана.
   – Хрипун убился до смерти! – сообщил друг Саввы громогласно.
   Наступила гробовая тишина, длившаяся пару мгновений, а потом одноглазый уродец испуганно спросил:
   – Как убился?
   – Поскользнулся и ударился головой об лавку, – спокойно разъяснил Полкан. – Бабы видали, как он помер.
   Тати засуетились, часть из них кинулась из горницы.
   – Пойдем, Саввушка. Здесь и без нас управятся, – шепнул Полкан другу.
   Когда они поднялись в свою клеть, Савва хотел раздеться, но друг остановил его.
   – Погоди! К нам еще гости наведаются.
   Едва он это успел сказать, как дверь распахнулась, и порог переступил коренастый широкоплечий тать, с очень смуглым лицом и черными, как уголья глазами.
   – Никак сам Коптел к нам пожаловал? – насмешливо промолвил Полкан.
   – Где деньги? – мрачно спросил Коптел.
   – Чьи? – спросил Полкан с прежней усмешкой.
   Вопрос разозлил татя:
   – Я вот кликну своих товарищей, они вам в раз растолкуют, чьи деньги украдены из Хрипуновой одежи! Все, что имел покойный, ныне нам принадлежит!
   – Положим, все, что он имел, вы не найдете. Впрочем, о Хрипуновых тайниках ты знаешь поболее своих товарищей, но делиться ни с кем не собираешься, равно, как и серебром-златом, закопанным тобой у кумы в погребе.
   Коптел испуганно перекрестился.
   – Ты, бес, не иначе!
   – Что, Коптел, подвела кума? – засмеялся Полкан. – Ненасытная баба. Мало ей было тебя, она еще и с Хрипуном завела любовь. Узнав о том, ты перепугался и не зря: кума ведь и впрямь проболталась твоему другу заклятому про спрятанное добро. Так что ты вовремя с Хрипуном покончил.
   – Как я сумел убить Хрипуна, коли он был с тобой в бане? – прошептал Коптел.
   – Есть медленные зелья. Выпьет человек винца, и, немного времени погодя, у него вроде как сердчишко прихватит. Ничего удивительного, тем более, коли он в баньке парится. Вот что, Коптел: давай разойдемся полюбовно! Я смолчу о том, что успел узнать от Хрипуна, и о том, что он уже мертвым упал.
   – А бабы? – хрипло спросил Коптел.
   – Они с испуга ничего не поняли.
   Внезапно из сеней послышалось пыхтение, которое удивительным образом подействовало на Коптела – он сразу успокоился и хищно прищурился.
   – Мниться мне, что лучше прикончить вас обоих, а товарищам сказать: дескать, Полкан Хрипуна зельем извел да обокрал по сговору со своим дружком, за что я их и порешил на месте, – угрожающе проговорил тать и негромко позвал: – Давила!
   Дверь тут же отворилась, и на пороге вырос мордатый верзила с двумя веревками в руках.
   «Никак смертушка моя явилась?» – подумал Савва, покрываясь ледяным потом.
   В растерянности он посмотрел на друга и увидел, что того нисколько не напугало появление многопудового басурманина.
   – Замри, коли хочешь жить, – шепнул Полкан юноше и сделал шаг вперед.
   То, что происходило дальше, заставило Савву застыть с открытым ртом, напрочь забыв о только что угрожавшей им с другом опасности. Полкан стал делать руками странные движения, бормоча при этом:
   – Вы не можете сдвинуться с места! На каждой руке у вас висит по десять пудов, а ноги приросли к полу! Стойте! Не двигайтесь! Стойте! Не двигайтесь!
   Пару мгновений тати выглядели опешившими, затем их лица сделались совершенно отрешенными, а тела, словно окаменели.
   – А теперь спите! – велел Полкан. – Спите, покуда солнце не встанет! Спите, покуда солнце не встанет! Спите, спите, покуда солнце не встанет! – повторял он тихим, но повелительным голосом.
   Оба татя послушно грохнулись вниз и захрапели, причем Давила занял все пространство на полу, а Коптел расположился на своем товарище.
   – А теперь, Саввушка, утекаем, – обратился Полкан к другу
   Савва и сам рад был покинуть разбойничий притон.
   – Как же нам собрать вещи так, чтобы их не потревожить? – спросил он, указывая на зычно храпящих татей.
   – Да, ты хоть убивай их, они не проснутся, покуда солнце не подымится.
   И все-таки Савва поначалу изо всех сил старался не задеть спящих, но потом понял, что Полкан прав, и тати не просыпались даже, если на них кто-нибудь нечаянно наступал.
   – Ты их заколдовал? – дрожащим голосом спросил юноша.
   Полкан нетерпеливо махнул рукой.
   – Потом, брат Савва! Потом я тебе все скажу.
   Вытащив из-под Давилы обе веревки, он одну сунул себе в мешок, а другую привязал к окну.
   – Вылезем на задний двор, отколь уйдем огородом.
   – А как же наши кони и лошадь? – спросил Савва.
   – Нам не до коней, – отрезал Полкан.
   Он выбросил в окно вещи и легко спустился по веревке во двор. Савва последовал за другом с меньшей сноровкой, зато с огромным желанием выбраться из разбойничьего логова, и это предавало ему ловкости. Быстро собрав свои вещи, друзья бросились прочь от постоялого двора. Полкан бежал впереди, Савва несся за ним: несмотря на предрассветную темноту, никто из них не разу не споткнулся и не за что не зацепился.
   На берегу Волги Полкан швырнул на землю мешок и сказал запыхавшемуся другу:
   – Погоди, Саввушка! Отдышись малость.
   – А вдруг тати догонят нас?
   – Не догонят.
   Уверенность старшего товарища немного успокоила юношу. Савва опустился на траву.
   – Что же мы без коней будем делать? – огорченно воскликнул он.
   Полкан махнул рукой.
   – Добро, что сами уцелели да еще немалыми деньжатами разжились, а коней мы себе достанем. Нынче же нам они без надобности, понеже до Нижнего мы поплывем по Волге в струге. Я уже сговорился с одним торговым человеком, покуда ты спал.
   – Жаль Воронка, привык я к нему, – вздохнул Савва.
   – Забудь, – посоветовал Полкан. – У тебя будет еще немало добрых коней.
   Тем временем наступил рассвет. Городок начал просыпаться: петухи отпели свои песни, в храмах отслужили заутреню, из труб потянулся дым.
   Друзья зашагали по берегу туда, где виднелась пристань.
   – Ты колдовством с татями управился? – вновь спросил Савва.
   – Ну, а коли колдовством, что из того?
   – Грешно колдовать, – уверенно заявил юноша. – Кто колдует, тот не попадет в царствие небесное.
   – Не усыпи я татей, они бы нас удавили, – резонно возразил Полкан. – Али ты спешишь попасть в царствие небесное? Тогда в другой раз я подожду, покуда тебя порешат, а потом уж о себе позабочусь.
   Савва вовсе не торопился на тот свет.
   – Просто я с малых лет боюсь колдовства, – смущенно сказал он.
   – Я не колдовал.
   – А как же ты заставил татей уснуть?
   Полкан рассказал:
   – Опосля того, как меня небесным огнем опалило, я чудом живым остался – долго хворал, а когда выздоровел, случилось то, чего прежде не бывало: мне удалось отца обморочить [23 - Обморочить – внушить представление об увиденном иное, чем есть на самом деле.]. Украл я из дому серебряный ковш, чтобы сменять на зодиак [24 - Здесь – лента с изображением созвездий.] у чужеземного купца, и токмо направился к торгу, как увидал батюшку. Хватает он меня за шиворот и вопрошает: «Что ты под полой хоронишь?» Я ему и говору первое, что на ум пришло: «Лягушку поймал, хочу баб попугать». А ковш возьми и выпади у меня из-под полы. Отец поглядел на него, скривился и проворчал: «Лягушка-то твоя не шевелиться – поди, сдохла уже».
   Савва засмеялся, а Полкан продолжил:
   – Попробовал я и с другими людьми такие штуки проделывать, и у меня, за редким случаем, получалось. А потом моя судьба так сложилось, что пришлось мне поскитаться немало. Попал я аж в восточные земли, и там один мудрый человек научил, как с данными мне Богом чудесными способностями управляться. Он еще велел морочить людей токмо по великой нужде, иначе однажды я сам себя обморочу.

Глава 9
Алчный Федот

   Несмотря на ранний час, пристань была уже заполнена народом. Люди суетились возле готовящегося к отплытию учана: носили мешки и какие-то вещи. Кроме этого судна у причала покачивались на волнах еще две барки и несколько лодок.
   – У моего отца есть похожий струг, – заметил Савва, глядя испуганно на учан.
   Полкан усмехнулся:
   – Не страшись, Саввушка! Сей струг принадлежит не Фоме Грудицыну, а торговому человеку из Нижнего, Федоту Доброву.
   С учана спустился по сходням русобородый крепыш средних лет.
   – Вовремя вы подоспели, – обратился он к Полкану. – кормщик твердит: мол, ветер набирает силу, пора плыть. Я еле уломал его немного погодить.
   Полкан окинул крепыша холодным взглядом.
   – Я, Федот, всегда поспеваю вовремя – особливо тогда, когда заранее заплатил. Еще никто не утек с моими деньгами.
   Купец смутился:
   – А я и толкую кормщику: дескать, уплатил человек за провоз – надобно его подождать.
   Друзья быстро погрузились в учан, и вскоре судно, подняв паруса, поплыло по Волге.
   – Нынче будем в Нижнем, – удовлетворенно сказал Полкан.
   После бурной ночи Савва чувствовал себя уставшим. Он решил немного поспать и, с дозволения Федота, пошел на корму, где прилег на мешки. Однако ему было неудобно и жестко.
   «Не иначе Добров каменьями торгует. Здесь не уснешь», – сердито подумал Савва, поднимаясь.
   – Не спится, брат Савва? – заботливо спросил у него Полкан и посоветовал: – А ты устраивайся ближе к носу – там тюки с материями.
   – Надобно дозволения спросить у Федота.
   Полкан махнул рукой.
   – Добров с кормщиком трапезничают, прочим не до нас, да и нет никому дела до того, где ты будешь спать.
   Савва перебрался на тюки с материями, лег и сразу уснул. Сон его был очень беспокойным: снилось ему, будто он бегает по Казани, спасаясь от отца. Когда, наконец, Фома загнал сына на крышу, где стояли с пищалями наготове Афоня Заяц и покойный Хрипун, Савва проснулся в холодном поту.
   – Не помри от жадности, Федот, – сказал где-то рядом грубый голос кормчего.
   – Ты, Кондрат путаешь жадность с расчетом, – возразил Добров. – Жадный у нас в Нижнем – Настасий Свербин: он каждую денежку бережет, себе во всем отказывает, жену и детей в черном теле держит, и одевается почитай в лохмотья. Я же ради своего семейства стараюсь.
   – Даже ради своего семейства меру знать надобно. Тебе ж люди заплатили за проезд, а ты чего надумал? Бога побойся!
   Савва навострил уши.
   – А чего я худого надумал? – рассердился купец. – Ведь не ограблю путников, а всего-навсего наведу на них стрельцов. Пущай, дознаются, что за птицы к нам в Нижний явились? Может, сии люди – тати, и у них руки в крови христианской по самые локти!
   – Стрельцам токмо дай наводку, – продолжал возражать кормчий, – они и честных людей в татьбе обвинят, коли у тех деньги имеются. Тебе-то в чем польза от извета?
   – За поимку татей награда положена, – заметил Добров.
   – Ну, как знаешь, Федот! Коли ты решил выгоду поиметь, спорить с тобой без толку. Чует мое сердце – не доведет тебя жадность до добра!
   Кормчий зашагал прочь, купец тоже удалился.
   Выбравшись из тюков, Савва бросился искать Полкана и, найдя его на корме, возмущенно сообщил о коварстве Доброва. Однако рассказ юноши почему-то не взволновал его друга.
   – Прав Кондрат: жадность до добра не доводит, – только и сказал Полкан.
   – Нам-то что делать?
   – Покуда ничего. До Нижнего еще есть время.
   Савве передалось спокойствие друга. В конце концов, Полкан всегда находил выход из трудного положения.
   Савва стал глядеть на голубые, переливающиеся на солнце волны. Он вырос на Волге и очень ее любил. Еще в детстве мальчик часто убегал на реку, где совершенно забывал обо всех своих бедах. Ко всем прочим рекам Савва относился равнодушно: они были просто водой, а у Волги несомненно имелась душа, красивая и добрая. Иначе, почему лишь здесь отступали все заботы? Вот и сейчас, глядя на волны, юноша быстро забыл о корыстолюбивом купце.
   – К Нижнему подходим, – напомнил сам о себе Добров, появившись из-за тюков.
   Вдруг какая-то сила швырнула Савву на палубу, а затем покатила куда-то вниз.
   – Поворачивай, скотина! – орал громоподобным голосом кормчий. – Куда ты прешь!
   Савва остановился и увидел под собой дощатый борт судна, над которым торчала голова Доброва. Судя по всему, купец едва не упал в реку, но в последний миг успел зацепиться за борт.
   – Помоги, паренек! – бескровными губами прошептал Федот.
   «Ты ему поможешь, а он тебя в Нижнем стрельцам сдаст», – прошептал внутри Саввы голос похожий на голос Полкана
   Юноша сделал вид, что желает помочь Доброву, и, протянув руку, как будто нечаянно, оттолкнул от себя его испуганное лицо. Купец исчез за бортом, а судно сразу начало выравниваться.
   – Собаки …! – бранился кормчий. – Перепились видно все …! Чуть себя и нас не потопили …!
   Эти слова относились к людям, которые находились на едва не столкнувшемся с учаном легком струге. Там тоже царило оживление: столпившиеся у борта стрельцы махали саблями и грозили кулаками в сторону купеческого судна.
   Кондрат умерил свой пыл.
   – Токмо бы они не напали на нас! – испуганно воскликнул он.
   – Уже не успеют, – спокойно сказал Полкан.
   И тут же легкий струг вильнул в сторону и резко остановился, а бравые стрельцы дружно посыпались за борт.
   – Угодили на мелководье, – обрадовался кормчий. – Так им, собачьим сынам, и надобно.
   Народ на учане радостно засвистел и загалдел. Когда же восторг немного утих, кормчий первым заметил отсутствие хозяина и громко спросил:
   – А где Федот?
   Люди кинулись искать Доброва. Савва тоже бегал по учану, звал незадачливого купца, словно не зная, что тот давно утонул. Впрочем, довольно скоро все догадались о случившемся с хозяином судна несчастье.
   – Не иначе Федота от толчка в реку выбросило, да будет милостив Господь к его грешной душе, – сделал вывод кормчий и перекрестился.
   А Савва тем временем отозвал друга в сторонку и поведал ему о том, как погиб Добров.
   – Ну вот, и славно, – отозвался Полкан – одной заботой у нас стало меньше. Радуйся, Саввушка!
   – Чему радоваться? – возразил Савва. – Я же грех великий совершил – человека загубил.
   – Кабы ты его не загубил, он донес бы на нас стрельцам, – напомнил Полкан. – Так что нечего жалеть о том, что случилось, погляди-ка лучше каков Нижний Новгород.
   Учан уже подходил к городу. Были виден высокий крутой берег, а на нем уже хорошо различались крепостные стены, купола церквей, избы посада, торг у пристани и многое еще.
   – Ух, ты! – восторженно воскликнул Савва. _Нижний не меньше нашей Казани!
   Полкан дружески потрепал юношу по плечу.
   – Погоди, брат! Как увидишь Москву, тебе и Казань, и Нижний селами покажутся.

Глава 10
Чудо-порошок

   Савва так устал, что с трудом доплелся до постоялого двора. Друзья заняли каморку под самой крышей, где не было лавок, а лежал только пук соломы, но привыкшему к дорожным неудобствам и зверски уставшему юноше было все равно на чем спать.
   – Ступай в корчму, брат Савва, – предложил Полкан. – Тебе надобно немного поесть.
   Сам он снял с себя всю верхнюю одежду и, судя по всему, спускаться в корчму не собирался.
   – А ты есть не будешь? – удивился Савва.
   – Я перекушу здесь.
   – Почто так?
   – Больно ты любопытен, Саввушка, – с легкой досадой проворчал Полкан.
   Юноша обиделся:
   – Друг называется! Все время от меня что-то скрываешь.
   – Прости, Саввушка, – мягко сказал Полкан. – Я давно уже живу один и привык людям не доверять. За много лет ты первый, кто стал мне близок.
   Савва перестал обижаться.
   – Я же не прошу тебя открыть мне все твои тайны. Просто заметно, что, как мы сошли со струга, ты опаску имеешь. Может, и мне чего-то надобно страшиться?
   – Тебе страшиться нечего. А я и впрямь в Нижнем держусь настороже, понеже родился здесь, и не хочу, чтобы кто-нибудь меня узнал.
   – И давно ты покинул Нижний?
   – Более десяти лет назад. Я тогда был моложе тебя и даже бороду еще не отрастил.
   – Коли так, то тебя вряд ли кто-то узнает, – убежденно сказал Савва. – Метку-то ты свою под шапку прячешь.
   – Я тоже так думаю, но все же остерегаюсь.
   – Почто тебе так не хочется быть узнанным? – не унимался юноша. – Уж не совершил ли ты здесь смертоубийство?
   – Вроде того, – недовольно ответил Полкан.
   Савва успел достаточно узнать друга, дабы понять, что тому не по душе этот разговор. И все-таки мучимый любопытством юноша задал еще один вопрос:
   – А родители твои живы?
   – Нет, – ответил Полкан, окинув младшего товарища таким мрачным взглядом, что тот поспешил уйти.
   Савва спустился в корчму. По случаю Успенского поста, водку не подавали, и вероятно по этой причине людей за длинным столом было немного – всего человек семь. Когда трапеза Саввы уже подходила к концу, в корчму вошли еще трое – пожилой здоровяк с пышной седой бородой, невысокий жилистый мужичок тех же лет, что и здоровяк, и высокий худой парень. Савва внутренним чутьем угадал в них торговых людей.
   Вошедшая троица, расположилась за столом и начала есть, при чем здоровяк и парень набивали рты, а их сотрапезник жевал, словно нехотя.
   – Ты не захворал ли, кум Аникий? – сочувственно спросил здоровяк.
   – Здрав я, Фимушка, друг сердечный, – поспешил успокоить его Аникий.
   – Так чего же не ешь?
   – Заботы мучают меня, Ефим. Сам знаешь, каково мне нынче.
   Ефим поморщился.
   – Плюнь ты, Аникий, на заботы. Одолеешь ты их с Божьей и моей помощью.
   – Легко толковать тому, кому удача сама в руки проситься. Бог тебя любит за твои добродетели, а я, грешный, недостоин Его милостей, и весь в долгах, как в шелках. Хоть в петлю лезь, да простит меня Господь.
   Ефим принялся утешать своего товарища:
   – Неужто я в беде кину друга, с коим с малолетства знаюсь. Ты мне так же дорог, как и сын мой единственный. Не бойся, Аникий – одолеем твои заботы вместе. Я всегда тебе помогу, а коли меня раньше сроку Всевышний к себе примет, сыну будет наказано не оставлять своего крестного отца. Не бросишь Аникия, Егорушка? – обратился он к сыну.
   Осенив себя знамением, парень пообещал:
   – Вот те крест, нипочем не брошу.
   – Ничего, кум Аникий, уйдут твои невзгоды, – продолжал утешать друга Ефим. – Вон каковых мы с тобой двух добрых жеребцов почитай за гроши приобрели. Продадим их, поделим деньги – ты с частью долга и расплатишься.
   Слушая беседу купцов, Савва начал клевать носом и едва не угодил головой в миску.
   «Пойду я, иначе усну здесь».
   Поднимаясь из-за стола, он неловко задел локтем Ефима. Тот сразу взбеленился:
   – Ручища свои подбери, парень! А то размахался ими!
   Обычно Савва не вступал в пререкания со старшими, но сейчас, будучи усталым и раздраженным, он огрызнулся:
   – Сам подбери! Растопырился так, что на коне не объедешь!
   Купцы дружно возмутились.
   – Ты как, щенок, с человеком, в отцы тебе годящимся, толкуешь! – воскликнул Аникий.
   – Мало тебя родители драли в малолетстве! – вторил товарищу Ефим.
   – Давай, батя, я ему рыло начищу! – предлагал Егор.
   Разозлившись еще больше, Савва вынул из сапога кинжал.
   – Души из вас троих повынимаю, не будь я сыном боярским Саввой Глебовым!
   При виде оружия купцы умерили свой пыл и втянули головы в плечи.
   – Да, мы ничего… – забормотал Аникий. – Что же, и слова молвить нельзя?
   Савва сразу остыл, и ему стало неловко.
   «Чего я вдруг закусил удила», – подосадовал он на себя.
   Юноша поднялся в их с Полканом каморку, где, не раздеваясь, упал на солому рядом со спящим другом и мгновенно забылся.
   Проснулся Савва глубокой ночью, оттого что ему приспичило справить нужду. Он ощупью спустился по лестнице, вышел в освещенный полной луной двор и собрался уже было развязать штаны, но тут в сенях что-то загремело. Хотя за последнее время Савва стал значительно наглее, чем прежде, некоторая застенчивость в нем еще осталась. От мысли, что кто-нибудь появится и увидит его при лунном свете со спущенными штанами, ему стало неловко. Юноша побежал к конюшне, свернул за угол и там сделал свое дело. Удовлетворенный он уже собрался идти досыпать, как разглядел, что с крыльца спускаются купцы Ефим и Аникий.
   «И им приспичило. Вот не ко времени», – подосадовал Савва.
   Но, похоже, у купцов были иные намерения. Приглядевшись повнимательнее, Савва заметил в руках Ефима увесистую палку, а Аникий сжимал за пазухой нож. Торопливой походкой купцы зашагали к конюшне. Поскольку было безветренно, Савва хорошо слышал их разговор.
   – Тихо все, кум Аникий, – бубнил Ефим. – Кажись, тебе померещилось, что кто-то наших коней ворует.
   – А вот и не померещилось, – убежденно возразил Аникий. – Вор нас увидал и, поди, во тьме затаился. Погляди! – торжествующе воскликнул он. – Конюшня-то отперта!
   – Ну, я ему покажу, как у честных торговых людей их добро уводить! – прорычал Ефим.
   Дверь конюшни заскрипела, а затем Савва неожиданно услышал короткую возню и болезненный вскрик. Беспокойно заржали кони.
   «Видать там и впрямь вор. Надобно людей разбудить», – подумал юноша.
   Но не успел он пошевелиться, как услышал спокойный голос Аникия:
   – Вот и все сладилось, царствие небесное Ефиму. Вынь у него деньги, Нечай, и схорони их получше. Да не вздумай с ними утечь.
   – Куда же мне утечь от своих детишек? – заворчал хриплый мужской голос. – Я ради них и на грех пошел.
   – Давай, поторапливайся! – прикрикнул Аникий. – Кони вон волнуются!
   Хриплый голос спросил:
   – Зачем тебе понадобилось нынче кончать Ефима, а не подождать, покуда он жеребцов продаст? Тогда денег у него было бы поболее.
   – Нынче Ефим полаялся с одним пареньком, так что нам есть на кого вину свалить.
   Савва весь похолодел.
   – А нам поверят? – засомневался Нечай.
   – Дурак Егорка мне всегда верит, а прочим все равно над кем расправу чинить, – уверенно сказал Аникий.
   – А ты когда Ефима будил, неужто не боялся, что и Егорка проснется?
   – Крестника моего и пушкой не разбудишь. Ну, взял деньги? Добро, что Ефим с ними не расставался и повсюду на себе носил. Пошли.
   Из-за угла конюшни Савва наблюдал за тем, как купец и кряжистый мужик прошли по двору. У крыльца Аникий оглянулся, и юноша поспешил спрятаться. Когда же Савва вновь осторожно выглянул, уже никого не было.
   «Разбужу Полкана, и надобно уносить отсель ноги», – решил он.
   Савва крадучись добрался до каморки. К его удивлению Полкан не только не спал, но выглядел так, как будто собрался в путь.
   – Да, ты никак прознал о том, что случилось? – спросил юноша.
   Полкан пожал плечами.
   – Отколь же мне знать? У меня задумка была разбудить тебя ночью, выйти потихоньку, забрать из конюшни лучших коней да и ускакать на них. А тебя куда на пол ночи унесло? По нужде так долго не ходят.
   Савва рассказал другу о преступлении, свидетелем которого он нечаянно стал.
   – Понимаешь, Полкан! Они все на меня хотят свалить. Так что давай, как ты задумал, выведем коней да ускачем на них, покуда все еще спят.
   Полкан помотал головой.
   – Нет, брат Савва, теперь нам лучше остаться, понеже ночь почитай уже кончилась, и далеко мы не ускачем. А еще хуже будет, коли нас в конюшне при убитом Ефиме застанут. Тогда уж ни тебе, ни мне нипочем не оправдаться.
   – Что же делать? – со слезами в голосе спросил Савва.
   Полкан ободряюще улыбнулся.
   – Не отчаивайся, Саввушка. Я придумал, как не токмо из беды выбраться, но еще выгоду поиметь.
   Он снял кафтан и лег спать. Савва тоже растянулся на соломе, однако уснуть ему никак не удавалось, и только, когда уже совсем рассвело, он задремал.
   Разбудил его жуткий крик.
   – Должно быть нашли Ефима, – заметил, зевнув, Полкан.
   Савве вновь стало страшно, и он растерянно посмотрел на друга.
   – Пошли в корчму, – сказал Полкан.
   Когда друзья явились в корчму, там уже собрались все постояльцы, включая Аникия и Нечая. У печки стоял растерянный хозяин постоялого двора и повторял:
   – Надобно же тому случиться! У меня смертоубийство! Надобно же тому случиться!
   А вокруг стола метался рыдающий Егорка.
   – Батюшка мой! Кто же тот ворог, кой тебя со свету сжил! Кто же он?! Где же он?
   – Уж не здесь ли среди нас? – подал голос Аникий и посмотрел в упор на Савву.
   Тот возмутился и уже открыл рот, чтобы поведать всем о том, чему он стал ночью свидетелем, но Полкан шепнул ему:
   – Помолчи покуда!
   Савва послушался друга и не сказал ни слова.
   – Эй, мил человек! – окликнул его Аникий. – Ты ведь вчера убить грозился Ефима.
   – Он грозился, – подтвердил хозяин постоялого двора.
   Все зашумели, послышались выкрики:
   – Он и убил торгового человека, больше некому.
   – Надобно скрутить его да отвести к стрельцам.
   – Пущай ответ держит.
   У Саввы от страха подогнулись ноги. Он продолжал молчать, но уже не по повелению друга, а оттого что его язык, словно прирос к зубам.
   – Где деньги отцовы, убивец?! – закричал Егорка и бросился на Савву.
   Заслонив собой младшего товарища, Полкан ловко схватил сына убитого в охапку и спокойно сказал:
   – Уймись, парень.
   В голосе друга Саввы было нечто такое, что заставляло людей его слушаться. Вот и сейчас Егорка смиренно отступил назад.
   А Полкан обратился ко всему присутствующему народу:
   – Окромя друга, моего здесь полно людей. С чего вы взяли что он убил? Неужто токмо из-за пустячной свары?
   – Вот пущай стрельцы и вызнают – он убил али нет, – вмешался опять Аникий.
   – Нет, так дело не пойдет, – возразил Полкан. – Друга моего, значит, потянут к розыску, а вы все разбежитесь. А коли не он убил купца, то настоящего душегуба потом и не сыщешь.
   – И чего же теперь? – растерянно спросил Егорка.
   Полкан как будто задумался на пару мгновений, а потом сообщил:
   – Есть у меня одно средство – порошок белый. Коли его возьмет человек совершивший в последние три дня грех смертоубийства, руки душегуба поначалу засветятся, а потом на них выступят пятна крови.
   Савва видел, как изменился в лице Нечай. Аникию тоже явно не понравилась идея искать убийцу при помощи чудодейственного порошка, и он сварливо забормотал:
   – Да, ты, мил человек, не иначе колдовством занимаешься, коли чудодейственные порошки при себе имеешь?
   Полкан развел руками.
   – Мой грех – мне ответ держать перед Вседержителем. А ты колдовства страшишься али того, что на твоих руках кровь появится?
   Этот неожиданный вопрос в лоб заставил Аникия покраснеть.
   – Ну, вот еще! Ничего я не страшусь. Доставай свое средство.
   – Доставай, доставай! – горячо поддержал своего крестного Егорка. – Коли ты, добрый человек, сыщешь отцова губителя, я ничего для тебя не пожалею.
   – Так уж и не пожалеешь? – засомневался Полкан.
   Егорка осенил себя знамением.
   – Вот те крест!
   Полкан достал из-за пазухи крохотный металлический сосуд, открыл крышку и велел своему другу:
   – Давай руки, Саввушка.
   Когда белый порошок оказался на руках Саввы, тот внезапно вспомнил, как погиб алчный купец Федот Добров.
   «А ведь с того случая еще не прошло трех дней», – испугался юноша.
   Однако руки его не засветились, и пятна крови на них не выступили. Савва облегченно вздохнул.
   Полкан насыпал на руки порошок почти всем, кроме хозяина постоялого двора, Егорки, Аникия и жмущегося в угол Нечая, когда чудодейственное средство закончилось. Аникий сразу взбодрился.
   – Ну, вот! – торжествующе воскликнул он. – Нет толку от твоего колдовства!
   – Я не всех еще проверил, – заметил Полкан.
   Аникий принялся возмущаться:
   – Неужто кто-то из нас оставшихся мог загубить Ефима? По-твоему убивец – здешний хозяин? Али сын порешил отца своего? Али слуга учинил расправу над своим благодетелем? Али я на тот свет отправил кума?
   – Всякое в жизни случается, – резонно возразил Полкан, – убивают и отцов, и благодетелей, и кумовей.
   Аникий махнул рукой.
   – Что зря толковать, раз у тебя порошок кончился?
   – А вот и не кончился! Есть еще малость! – торжествующе воскликнул Полкан
   Он вынул из-за пазухи второй крохотный металлический сосуд, быстро снял с него крышку и высыпал порошок на руки Аникию. Савве показалось, что и без того острый запах чеснока в корчме стал еще сильнее. Однако, немного погодя, ему, равно как и остальным присутствующим, стало не до запахов, потому что все увидели, как руки Аникия вдруг засияли.
   – Вот те на! – изумился хозяин постоялого двора.
   Тут случилось еще одно неожиданное происшествие: Нечай, выбежав из угла, бухнулся на колени и возопил:
   – Винюсь, люди добрые! Наш с Аникием грех! Мы вдвоем порешили Ефима! Он меня на душегубство соблазнил: мол, заберем у хозяина твоего деньги, я с долгами расплачусь, а ты досыта накормишь детишек! Винюсь, винюсь, люди добрые! Не устоял я перед соблазном!
   Не успел народ прийти в себя от этого неожиданного признания, как все испытали новое потрясение. Аникий взвыл дурным голосом, и на его руках выступили красные пятна, похожие на кровь.
   – Жжет! Жжет! – кричал Аникий.
   – Тебе деньги загубленного тобой человека руки жгут! – подал голос опомнившийся хозяин постоялого двора. – Вяжите убивцев! Запрем их в погребе и позовем стрельцов!
   – Но поначалу сами их проучим, – предложил один из постояльцев.
   Все, кроме Саввы и Полкана, набросились на преступников.
   – Где деньги?! – орал Егорка. – Где отцовы деньги?!
   – Я покажу, где они схоронены! – отзывался Нечай между охами от сыплющихся на него ударов. – Я покажу!
   – Пойдем, заберем свой скарб, – шепнул Полкан Савве.
   Юноша с готовностью послушался друга. Он желал только одного – как можно скорее покинуть это злополучное место, и даже не вспомнил о том, что у них нет коней.
   Когда друзья вернулись в корчму, народу там заметно поубавилось. Преступников, очевидно, уже уволокли в погреб, кто-то побежал за стрельцами, а кто-то, подобно Савве и Полкану, спешил убраться от греха подальше. За столом сидел в одиночестве Егорка и говорил сам с собой рыдающим голосом:
   – Как мог Аникий убить отца? Он же крестил меня! Батюшка любил его, как родного! А Нечай? У него же все из рук валилось, а отец неумеху не прогонял из-за деток его малых! Вот как, значит, люди за добро платят?
   Полкан бесцеремонно пихнул в плечо страдающего купеческого сына и сказал:
   – Нам пора в путь. Давай, выполняй свое обещание.
   – Обещание? – не понял Егорка.
   – Ты прилюдно пообещал отдать мне все, что я пожелаю, коли у меня получится сыскать убивцев отца твоего. Так вот я желаю взять тех двух жеребцов, коих твой покойный батюшка и Аникий вели на продажу.
   Егорке такое предложение явно не понравилось. Но что было делать, если он прилюдно поклялся крестом Господним.
   – Кони не токмо мои, но и Аникеевы, – сделал парень слабую попытку возразить.
   – Ему кони и деньги уже не надобны, – напомнил Полкан.
   Егорка вздохнул с сожалением:
   – Ладно! Куда же деваться? Берите!
   Друзья быстро подхватили вещи и выбежали во двор. Там Полкан уверенно направился в конюшню, откуда вывел одного за другим двух замечательных коней, ничуть не хуже тех, которых друзья оставили в Козьмодемьянске – одного серого в яблоках, другого вороного.
   – Ух, ты! – воскликнул Савва, глядя восхищенно на вороного жеребца. – Ну, прямо вылитый мой бывший конь! Я его тоже Воронком стану кликать.
   – Седлай его скорее, Саввушка – обеспокоено сказал Полкан. – А то вот-вот стрельцы явятся.
   Друзья не зря торопились. Едва успев покинуть постоялый двор, они увидели приближающихся справа стрельцов. Полкан повернул коня налево, Савва сделал то же самое.
   Они выехали из города, миновали посад, и когда добрались до леса, Савва заговорил с другом:
   – Почто от твоего порошка на моих руках пятна не появились? Я же вчера Федота Доброва, упокой Господи его душу, в Волгу спихнул.
   Полкан усмехнулся:
   – От того порошка, что был на твоих руках, ни у кого ничего не будет, а от порошка, насыпанного на руки Аникию, даже у самого благочестивого человека поначалу появится свечение, потом выступят пятна.
   – Так ты разные порошки насыпал, – догадался Савва.
   – Разные. Когда я узнал от тебя про убийство Ефима, то стал раздумывать, как нам быть. Словами доказывать свою правоту трудно: люди больше видимости верят. Вот я и решил обморочить всех порошками своими.
   Савва был восхищен сметливостью друга.
   – И как у тебя все получилось здорово! Мы не токмо вышли сухими из воды, но и добрых коней задаром приобрели.

Глава 11
Ссора

   Кони, действительно, были добрые – они быстро домчали двух друзей от Нижнего Новгорода до села Павлов Перевоз на реке Оке. Переночевав на постоялом дворе, Савва и Полкан отправились утром на торжище – купить кое-что и просто немного расслабиться.
   Поскольку село находилось на торговом пути, здесь было полно разнообразных товаров. Русские купцы привезли кожи, льняные полотна, пеньку, дорогие восточные вещи. Казанские татары предлагали коней и оружие. Представители сибирских народностей и пермяки утопали в пушистых мехах. Мужики продавали рыбу, мед, сало и прочую снедь.
   Жители Павлова Перевоза больше толкались и глазели, чем покупали, однако продавцы отнюдь не оставались в накладе: они что-то приобретали друг у друга, что-то меняли. Радость и довольство царили повсюду. Потускневшее к концу лета, но еще теплое солнце благословляло своими лучами кипящую на берегу Оки жизнь. Даже те, у кого не было денег, чувствовал себя счастливыми, а уж, кто держал в руках хотя бы монетку находился на вершине блаженства.
   Зазевавшийся Савва едва не сбил с ног убогого старика в грязном изодранном рубище. Отскочив в сторону, нищий воззрился взглядом полным ненависти и страха на Полкана, а тот заметил с усмешкой:
   – А ведь ты, Фрол, говорил, что никогда не разоришься.
   Полкан зашагал дальше, а нищий горько заплакал.
   – О чем страдаешь, отец? – жалостливо спросил Савва.
   Старик всхлипнул:
   – По тебе, чадо, страдаю по твоей загубленной душе плачу!
   – Неужто ты меня знаешь? – удивился юноша.
   Убогий метнул короткий взгляд в сторону удаляющегося Полкана и проскулил:
   – Знаю, сынок, знаю! И скорблю о погибели твоей. Доведешь ты себя до пламени адского, коли не расстанешься с лукавым, принявшим образ смертного человека.
   – Ты о друге моем говоришь? – растерялся Савва.
   – О нем проклятом! О нем нечестивце! – воскликнул старик, осеняя себя знамением. – С нами крестная сила! Лишь ты сам, человече, способен отдать душу бесу на растерзание. Но и тогда милость Господа беспредельна. Покайся, чадо! Обратись к Отцу Небесному за спасением!
   Испуганный Савва поискал глазами друга и нашел его подле оружейной лавки. Полкан держал в руках и внимательно разглядывал кинжал в золоченых ножнах.
   «Добрый клинок – нам он пригодится», – машинально подумал Савва и обернулся к своему собеседнику. Однако старик уже исчез.
   Юноша растерялся. Слова нищего подействовали на него удручающе, заставив разволноваться. В таком смятенном состоянии он приблизился к другу.
   – Куда ты подевался? – брякнул Савва, первое, что пришло ему в голову.
   – Никуда, – отвечал Полкан сквозь зубы. – А ты, я гляжу, нашел себе нового товарища. О чем ты с ним беседовал?
   Сжавшись под острым взглядом друга, Савва промямлил:
   – О людях на торге.
   – Не лги мне. Я ведь тебя насквозь вижу.
   Полкан отдал торговцу деньги и забрал кинжал.
   – Пойдем, Саввушка, потолкуем.
   – Пойдем, – кисло откликнулся Савва.
   Они нашли на берегу Оки место, где людей почти не было, и лишь детвора возилась у самой воды.
   – Так что тебе сказал убогий? – настойчиво осведомился Полкан.
   – Он назвал тебя лукавым в человеческом образе! – выпалил Савва. – А еще молил меня на губить свою душу!
   Полкан мрачно усмехнулся:
   – Благочестивым стал Фролушка с той поры, как обнищал, а прежде он ни в чем не знал удержу. Я семь лет назад посоветовал ему от сумы не зарекаться – вот он и зол на меня.
   – Ты предрек ему разорение?
   – У меня с языка сорвалось, а получилось, что предрек.
   «Что бы у Полкана с языка не сорвалось, все сбывается», – отметил про себя Савва и проговорил дрожащим голосом:
   – Почто ты, Полкан, в храм Божий не ходишь? Да и я туда ни ногой, как с тобой спознался.
   – Кто же тебя туда не пущает?
   Действительно, Полкан вовсе не запрещал другу посещать храм, просто Савве постоянно что-то мешало – дела, заботы, усталость. Однако человеку трудно признать собственную вину – ему гораздо легче обвинить кого-то другого.
   – Может, ты и впрямь с лукавым знаешься? – рассердился юноша. – Я о том еще в Орле слыхал да не поверил, а нынче мне беспокойно стало: коли люди правы, то и моя душа губится!
   – Что же ты, Саввушка, токмо нынче о душе вспомнил? – едко спросил Полкан. – Почто ты о ней не думал, когда чужую жену ласкал, отцово добро проматывал, с татями пировал да Федота Доброва в Волгу толкал?
   – Все из-за тебя случилось, – обиженно возразил Савва.
   – За свои грехи я сам ответ держать стану и ни на кого их не буду сваливать.
   Савве пришлось признать правоту друга:
   – Да, Полкан – я сам в своих грехах виновен, и нет мне прощения. Поди, батюшка мой, святой человек Фома Грудицын, денно и нощно переживает из-за сыновых грехов?
   Еще больше нахмурившись, Полкан сказал жестко:
   – Случилось мне побывать в Устюге Великом, и рассказали мне там люди добрые о том, как твой «святой» батюшка в самое лихолетье утек из города, прихватив с собой злато-серебро родного братца. Выходит, почтенный Фома Грудицын на ворованные деньги начал торговое дело в Казани.
   У Саввы мороз пробежал по коже.
   – Не может быть! Ты напраслину на отца моего не возводи!
   – Хочешь проверить? Поезжай в Великий Устюг! Токмо ты там скрой свое имя, иначе почтенный Евлампий Грудицын на грех соблазнится и порешит тебя, вспомнив, как с ним обошелся твой отец. Когда Фома Грудицын лишил своего братца последнего гроша, у Евлампия жена и сын померли с голоду.
   Полкан говорил так уверенно, что Савва перестал сомневаться в его правдивости. Юноша попытался заступиться за отца:
   – Пущай мой батюшка и согрешил, но он двадцать лет свою вину заглаживал праведной жизнью.
   – Заглаживать-то он заглаживал, а от серебра-злата ворованного не отказался и о родичах, оставленных на верную гибель ни разу не вспомнил.
   Савва продолжал возражать:
   – Батюшка за свои грехи ответит перед Господом, а мне надобно о себе подумать. Сказано ведь в Писании: чти отца и мать своих.
   Полкан глянул ему в глаза и заговорил уже не резким, а спокойным и печальным голосом:
   – Никто тебя, брат Савва, не неволит. Желаешь воротиться к родителям – ворочайся. Я силком никого возле себя не держу. Каждый человек сам себе судьбу выбирает.
   Как только Полкан решительно зашагал прочь, Савва испугался, что может его потерять.
   «Коли он меня бросит, я пропаду!»
   – Полкан! Погоди, Полкан! – закричал юноша и со всех ног кинулся вдогонку за уходящим другом.
   Полкан даже не обернулся.
   – Прости меня! – уговаривал его Савва, чуть не плача. – Не желаю я ворочаться к родителям, а хочу продолжить с тобой путь. Не бросай меня!
   Полкан наконец оглянулся.
   – Поразмысли, Саввушка, покуда мы вблизи твоего дома.
   Савва упрямо помотал головой.
   – Я уже поразмыслил. Буду с тобой, покуда ты сам меня не прогонишь.
   – Ладно, воля твоя, – с явным облегчением согласился Полкан.

Глава 12
Боярский сын Петр Морозов

   Постоялый двор был переполнен. За длинным столом в корчме соседствовали русские и восточные купцы, дикие инородцы, убогие странники, а также людишки, один вид которых заставлял проверять свои мошны и карманы. Все ели, пили и мирно беседовали.
   – Пойду я, малость посплю, – сказал Полкан после трапезы.
   – Ступай! – отозвался Савва. – А я, пожалуй, посижу здесь.
   Полкан с сомнением покачал головой.
   – На твоем месте я особливо не засиживался бы. Где много народа, там может и свара начаться.
   Юноша пожал плечами
   – Пущай начнется, мне в нее вовсе незачем влезать.
   Полкан ушел, а Савва остался и прислушался к беседе за столом. Неподалеку перемывали косточки некому князю Шаховскому.
   – Сокрушается князюшка, – усмехался московский мастеровой, – что патриарх не дозволил ему четвертую жену.
   – Как четвертую? – недоумевал молодой пухлый дьякон. – По нашему закону православному нельзя жениться более трех раз.
   Высокий, худой странник окинул своих собеседников сердитым взглядом и проворчал:
   – Князю Шаховскому закон не писан, равно как и прочей нашей знати. Не будь над ними воли патриарха и государя, они, подобно поганым басурманам, имели бы десятерых жен разом.
   – К чему князю в четвертый раз идти под венец? – захихикал мастеровой. – Он и при трех покойных законных женах блудил не хуже любого кобеля московского. Зачем жениться тому, кому, что девка, что бабка, что дырка в ограде.
   Странник помрачнел еще больше.
   – Совсем наши нравы попортились. Нахватался русский люд заморской заразы и пошел в разнос. В прежние лета у нас Бога страшились да царя слушались, а опосля Смуты Господь не Вседержитель, государь не указ. Ладно бы токмо светские в грехах удержу не знали, но случается и духовные особы беса, прости Господи, тешат. Патриарх наш, благочестивый, отец Филарет, больно доверчив – зря он поставил суздальским архиереем жида Иосифа.
   – Неужто жида? – изумился дьякон. – Как же такое могло случиться?
   – А вот и случилось! – сердито ответил странник. – Не иначе колдовством очаровал Иосиф отца нашего Филарета. Нынче Суздаль стал сущим вертепом. Тамошний владыка латинян хвалит, паству православную за людей не чтит, мзду берет без меры и даже посылает людей на ночную татьбу. А все из-за того, что он прежде был архимандритом в ляшских землях, отколь ничего доброго к нам не являлось.
   Внезапно дверь с шумом распахнулась, и на пороге корчмы появился молодой статный красавец в чуге [25 - Чуга – кафтан из дорогой материи.] из дорогой материи темно-красного цвета, с черным позолоченным козырем [26 - Козырь – высокий стоячий, богато украшенный воротник.]. На ногах этого молодца были алые с золотом сапоги, на руках – кожаные перчатки, а с его золотого пояса свисал кинжал в великолепной работы ножнах.
   Красавец тряхнул пышными темно-русыми кудрями и окинул сидящих в корчме людей презрительным взглядом. Все замолчали.
   – Кто хозяин? – спросил молодец.
   Из угла выкатился кругленький, юркий мужичок.
   – Я хозяин! Чего желаешь, боярин?
   – Выйдем во двор. Потолковать надобно.
   Едва хозяин постоялого двора и новый гость покинули корчму, тут же постояльцы начали обсуждать прибывшего щеголя.
   – Видать, прилетела птица высокого полета, – заметил дьякон. – Не иначе и впрямь боярин
   – Молод он для боярина, – возразил странник.
   Московский мастеровой высказал свое мнение:
   – Мне сей молодец неведом, но обличием он похож на государевых родичей Морозовых. Они в силу стали входить, опосля того, как другие царевы родичи, Салтыковы, попали в опалу.
   – Царевы родичи опальные? – удивился дьякон.
   – А ты не слыхал? – изумился в свою очередь мастеровой. – Салтыковы поплатились за то, что оболгали прежнюю невесту государя Михайлы Федоровича, Марью Хлопову.
   – В наш угол медвежий вести почитай не доходят, – вздохнув, проговорил дьякон.
   Савва пожелал поглядеть еще раз на государева родича. Он вышел в сени, и оттуда услышал разговор на крыльце.
   – Я тебе еще раз повторяю, старый хрыч, – сердился тот, в ком признали Морозова, – мне надобна горница для ночлега!
   – Хоть зарежь, боярин, но нет у меня горницы свободной – отвечал хозяин. – Да что там горницы! Клетушки и той не осталось! Даже в сарае спят люди.
   – Выгнать кого-то надобно.
   – Кого же выгонишь? У меня ночуют почитай одни купцы.
   Молодец вскипел:
   – Никак ты меня государева родича, Петра Морозова, равняешь с купчишкой безродным?
   – Ни в коем разе не равняю боярин, – испугался хозяин. – Токмо торговые люди в наших краях ездят с оружием.
   – Мы тоже не с голыми руками.
   – Вот-вот! Мне не хватает смертоубийства. Сразу наскачут стрельцы да в суд нас поволокут. Ты-то, боярин, вывернешься, мне же придется, коли не в острог, то по миру идти.
   – Неужто тебе совсем некого прогнать? За столом я приметил юнца слабосильного – того, что на самом краю один сидит.
   – У него есть товарищ, и у них обоих имеются не токмо сабли, но и самопалы.
   – Вот черт! – ругнулся Морозов. – Всякая дрянь носит с себой оружие!
   У Саввы начала закипать от обиды кровь. Его обзывают юнцом слабосильным, и это после побед над такими матерыми татями, как Свищ, Куланда и Селезень. Юноша, правда, словно запамятовал, что Свища пристрелил из самопала расторопный Афоня Заяц, а Селезня утихомирил Хрипун.
   Тем временем беседа на крыльце продолжалась.
   – Не обессудь боярин, но, покуда не стемнело, поищи-ка ты удачи по дворам, – посоветовал хозяин постоялого двора.
   – Ладно, – нехотя согласился Морозов. – Эй, вы! – окликнул он своих слуг. – Немедля ступайте в село и найдите ночлег! Токмо глядите, чтобы в избе было чисто и не воняло!
   «Чистоплюй хренов! – разозлился Савва. – Коли ты так не любишь вонь и грязь, то зачем сюда рвался. Надобно было сразу искать чистую избу».
   Тут в сенях появился хозяин, и юноша сделал вид, будто бы он только что покинул корчму, чтобы выйти во двор.
   На крыльце Савва огляделся. Солнце уже скатилось за Оку, и начали сгущаться сумерки. Во дворе не было никого, кроме стоящего у распахнутых ворот Морозова.
   «Постояльцев полно, а двор пустой», – удивился Савва.
   Очевидно, многочисленные постояльцы ужинали или уже спали.
   Морозов подошел к крыльцу и лениво окликнул Савву:
   – Эй, ты! Ступай ко мне!
   – Сам подойдешь, коли тебе надобно! – вырвалось у обиженного юноши.
   Морозов схватился за рукоятку кинжала.
   – Как смеешь ты, безродный, пререкаться со мной, с самим Петром Морозовым? Да я тебя!..
   Раззадоренный Савва спрыгнул с крыльца и быстро вынул из сапога свой кинжал.
   – Попробуй, тронь!
   Двое горячих молодых мужчин, вспыхнув словно свечки, пустили в ход оружие. Морозов первым попытался нанести удар, но его кинжал только распорол противнику ворот, задев однако же кожу. Савва машинально схватился за шею, и когда увидел на своей руке кровь, совсем перестал владеть собой. Прыжок – и кинжал вонзился Морозову в грудь. Отпрыск знатного семейства несколько мгновений смотрел на своего убийцу стекленеющим взглядом, затем рухнул рядом с крыльцом.
   Савва уставился на неподвижное тело своего противника, не веря в то, что произошло.
   – Пора уносить ноги, – вывел Савву из оцепенения знакомый голос.
   Сойдя с крыльца, Полкан склонился над убитым и вытащил у него кошель, а затем обратился к другу:
   – Помоги, Саввушка, вещи собрать. Я их в окно выкинул, когда увидал, к чему дело клонится.
   – А вдруг кто-то еще нашу битву приметил, – испугался Савва.
   – Вряд ли. Вы же не шумели. Окно же токмо у меня было отворено, а остальных постояльцев мошкара донимает.
   Друзья быстро собрали разбросанные по двору вещи и вывели коней. Когда они уже взобрались в седла, на крыльце появился хозяин постоялого двора и замер на месте, глядя растеряно на труп Морозова.
   – Утекаем! – крикнул Полкан Савве.
   Они поскакали к Оке, где, заплатив перевозчику немалые деньги, переправились на другой берег.
   – Вот тебе еще полтина, и забудь, что видал нас, – сказал Полкан перевозчику.
   Мужик кивнул.
   Беглецы поспешили скрыться в лесу. Они ехали долго, и лишь когда совсем стемнело, Полкан осадил своего коня. Савва тоже остановил Воронка.
   – Переночуем здесь, – сказал Полкан, – а завтра еще до зари поскачем дальше. Авось, нас не догонят.
   – Прости, друг! – покаянно воскликнул Савва. – Я так тебя подвел!
   Полкан махнул рукой.
   – Такое со всяким может случиться. Я тоже прежде был горяч, из-за чего и стал скитальцем.
   – И куда мы теперь? – дрожащим голосом спросил Савва.
   Полкан призадумался.
   – Нам надобно на время где-то в тихой заводи схорониться. Есть подходящий город Шуя, я в нем уже бывал.
   – Шуя так Шуя. Тебе виднее, – покорно согласился Савва.

Глава 13
Васька

   Некоторое время друзья старательно огибали города и веси, и лишь однажды решились остановиться на ночь в маленькой деревушке у полуслепой старухи.
   Старший товарищ поучал младшего:
   – Коли спросят тебя, отколь и куда мы путь держим, ты о Павловом Перевозе даже намеком не упоминай. Не были мы там никогда, и все тут.
   Савва кивал.
   Вскоре начались осенние дожди, путники уже не могли спать под открытым небом, и приходилось искать для ночлега крышу. Порой Савва и Полкан долго не могли покинуть свое временное пристанище, потому что с неба лило почти непрерывно.
   Однажды утром выглянуло солнце. Обрадованные друзья отправились в путь, надеясь на хорошую погоду, однако часа через два небо заволокло тяжелыми тучами, и пошел мелкий густой дождь. Мокрый до нитки Савва желал только одного – добраться до какого-нибудь жилища, но вокруг простирался лишь густой, поникший лес, спрятаться в котором было невозможно, так как с каждого листочка капало.
   Вдруг Савва заметил человека, приживающегося к стволу раскидистого дуба.
   – Погоди, Полкан! – крикнул юноша и придержал Воронка.
   Полкан тоже остановил своего коня.
   Приглядевшись, путники увидели под деревом сидящего на корточках отрока лет тринадцати-четырнадцати.
   – Эй, малый, ступай к нам! – позвал Полкан.
   Отрок тут же отполз на четвереньках за ствол дуба.
   – Не бойся, паренек, мы тебя не обидим, – как можно дружелюбнее произнес Савва.
   Отрок нехотя выбрался из укрытия и, одергивая широкую рубаху, прилипавшую к его худенькому тельцу, подошел к путникам. Выглядел он жалко: босые красные ступни торчали из штанин, огромные карие глаза блестели на бледном личике, нос покраснел от холода, густые темно-русые пряди мокрых волос падали на высокий лоб.
   – Кто ты? – спросил Полкан.
   – Васька, – хрипло ответил паренек.
   – Ты чей?
   – Ничей.
   – Сирота?
   – Да.
   Савва почувствовал жалость к несчастному отроку.
   – И куда ты идешь? – продолжал расспрашивать Полкан.
   Васька молчал.
   – Далеко ли отсель сельцо али деревня? – вмешался Савва.
   – Не знаю.
   – Поехали с нами, поищем жилье, – предложил Савва.
   Паренек не двигался с места.
   – Ну-ка, садись на коня! – прикрикнул на него Полкан. – Нам что, умолять тебя? Сказано же, не обидим!
   Оживившись, Васька подбежал к Савве и быстро взобрался на круп Воронка.
   – Чего ты сел почитай на хвост? – вновь прикрикнул на отрока Полкан. – Прижмись, иначе свалишься!
   Савва почувствовал, как в него вцепились Васькины пальцы, и попросил:
   – Полегче, парень! Эдак ты меня спихнешь.
   Наконец они тронулись с места. Савве никогда прежде не приходилось ни с кем делить своего коня, и оттого он чувствовал некоторое неудобство.
   Вскоре дорога из леса вышла к небольшому сельцу, где хозяева крайнего двора согласились за небольшую плату впустить к себе путников. Пожилой низкорослый мужичок молча спрятал за образ полученные за постой деньги, а его жена засуетилась вокруг незваных гостей.
   – Да, вы совсем вымокли! – причитала хозяйка. – Меняйте скорее одежу! Давай, паренек, – обратилась она к трясущемуся Ваське, – скидывай рубаху и штаны, я сухое белье тебе достану!
   Однако отрок сжался в комок и не спешил разоблачаться.
   – Он, бабка, тебя стесняется, – усмехнулся хозяин.
   Его жена всплеснула руками.
   – Ой, да у меня внуки почитай твоих лет!
   Окинув Ваську острым взглядом, Полкан обратился к хозяину:
   – Протопи-ка для паренька баньку. Мы вчера мылись, а он, видать, давненько с горячей водой не знался. Вот возьми деньгу за дрова.
   Спрятав полученную монету, мужик накинул на голову рогожку и вышел из избы.
   – Дай-ка что-нибудь мужнино, старое, – попросил Полкан бабу. – Наша одежа велика Ваське.
   Хозяйка достала из сундука рубаху, штаны, онучи и небольшие лапти.
   – Обувка пареньку моя подойдет, – сказала она.
   Васька покраснел как рак.
   – Сменим в сенях одежу, – предложил Полкан Савве.
   А за порогом горницы он тихо сказал:
   – Сдается мне, что мы нашли нынче не Василия, а Василису.
   Савва едва не уронил свой мешок.
   – Да, ну! – воскликнул он.
   – Ты сам в том вскорости убедишься.
   Переодевшись, они вернулись в горницу.
   Савва внимательно стал рассматривать по-прежнему жмущегося в угол Ваську. Как только одежда на пареньке немного высохла, стало видно, какая она грязная; спутанные волосы отрока тоже не отличались чистотой. На худеньком теле Васьки не выделялось никаких округлостей, разве что кожа на его лице казалась слишком нежной для парня, но отроки иногда бывают похожими на девиц.
   «Наверняка Полкан ошибся».
   Вернулся хозяин.
   – Банька готова, – сказал он. – Ступай, паренек, помойся.
   После ухода Васьки хозяйка спросила у гостей:
   – Похоже, мальчонка не ваш. Где ж вы его взяли?
   – Нашли нынче в лесу. Жалко стало, – ответил Полкан.
   – Чей он?
   – Сказал – сирота.
   Хозяин встрепенулся.
   – Так может, он у нас останется. Моя жена токмо девку сподобилась родить, а дочка – отрезанный ломоть: замуж вышла, и с той поры мы ее почитай не видим. А паренек будет моим помощником, приведет жену, и мы с бабкой не останемся на старости лет без присмотра.
   – Я потолкую с ним, – пообещал Полкан.
   Удовлетворенные старики принялись расспрашивать путников о том, что твориться на белом свете. Полкан рассказал кое-что о своем путешествии на Восток. Хозяева слушали и удивлялись
   Через полчаса Полкан поднялся с лавки.
   – Васька должно быть уже вымылся. Пойдем к нему, Саввушка.
   На крыльце они увидели, что дождь поутих, но с неба еще накрапывало. Перепрыгивая через лужи, друзья добрались до баньки.
   – Васька, ты оделся? – крикнул Полкан.
   – Да! – ответил испуганный голос.
   Войдя в предбанник, Савва и Полкан увидели, что одетый отрок сидит на лавке и старательно вытирает свои стоящие дыбом короткие волосы.
   – У вас есть гребень? – спросил Васька.
   Усмехнувшись, Полкан протянул ему гребешок и уверенно промолвил:
   – Ты ведь не парень, а девка.
   Васька уронил гребень и в ужасе отскочил в угол.
   – Да, не страшись ты, – сказал Полкан, поморщившись. – Сказано же уже не единожды, что мы тебя не обидим!
   – Как тебя на самом деле зовут? – спросил Савва.
   – Василисой.
   – А сколь тебе лет?
   – Пятнадцать.
   – Чья ты и отколь? – осведомился Полкан.
   После недолгого молчания она рассказала о себе:
   – Отец мой, Федор Орлов, был дворянином, матушку звали Устиньей. Жили мы до нынешнего лета в Балахне, покуда Господь не призвал почитай в одночасье обоих моих родителей. Опосля их смерти у меня из родичей остался токмо матушкин брат – он живет в… – она немного запнулась, но тут же закончила, – он в Ярославле живет.
   – И ты решила пешком дойти до Ярославля? – воскликнул Савва, пораженный смелостью девицы.
   Она кивнула.
   – Ну, да. В девичьем обличии страшно бродить по дорогам: лихие люди даже святых странниц обижают. Вот я переоделась отроком, и волосы свои остригла – авось, потом опять отрастут.
   – А почто тебя никто не отвез к дяде твоему? – допытывался Савва.
   Василиса глянула на него с горечью.
   – Кто меня отвезет? У людей своих забот хватает, им нет дела до чужого горя.
   – Ты хоть знаешь, где Ярославль? – спросил Полкан.
   – Язык не токмо до Ярославля, но и до Киева доведет, – бойко ответила осмелевшая девица.
   Полкан задал новый вопрос:
   – Думаешь, что, коли доберешься до дяди, он встретит тебя с распростертыми объятиями?
   – Все ж родная кровь, не чужой человек.
   – Может быть, оно и так, – согласился Полкан и при этом как-то странно поглядел на Василису – как будто увидел ее впервые.
   Она смутилась под этим взглядом и покраснела.
   – Не доберешься ты одна, – заметил Савва с сожалением.
   – Доберусь, – глухо сказала девица.
   – Да, ты нынче замерзла бы в лесу, кабы не мы, – возразил юноша.
   Смутившись еще больше, Василиса пробормотала:
   – Спасибо вам, добрые люди.
   – А Шуя не на пути к Ярославлю? – спросил Савва у друга.
   – На пути, – процедил сквозь зубы Полкан.
   – Давай, возьмем Василису с собой. Пущай она с нами хотя бы до Шуи доберется.
   Полкан хмуро молчал.
   – Поедешь вместе с нами? – спросил Савва у девицы.
   – Поеду, коли возьмете, – ответила она робким голосом.
   Полкан посуровел еще больше.
   – Зачем нам такая обуза? – проворчал он.
   Василиса вздрогнула, как от удара, и печально опустила голову. Савве так ее стало жаль, что он впервые принялся настойчиво возражать другу:
   – Давай, поможем девке. Нам же ничего не стоит довезти ее до Шуи. Может, за сие доброе дело Господь хоть один наш грех простит.
   – Один грех – всего лишь капля в море моих грехов, – грустно усмехнулся Полкан.
   Василиса рассердилась:
   – Не хотите брать меня с собой – не берите! Я вас не неволю!
   Савва увидел, как по лицу его друга пробежала легкая тень.
   – Ладно, поедешь с нами, – согласился Полкан, отведя взгляд в сторону. – Мы будем звать тебя Васькой и выдавать за своего слугу, а ты покуда забудь, что родилась девкой.
   – Даже не вспомню, – пообещала девица.
   – Окромя тебя, Полкан, никто не признал в Ваське Василису – поддержал ее Савва. – Вон хозяева даже пожелали, чтобы «паренек» стал их сыном.
   – Ой! – испугалась Василиса. – А, что вы им скажете?
   – Скажем чего-нибудь, – буркнул Полкан и повернулся к другу. – Пойдем, Савва! Васька позже воротится в избу.
   Он отворил дверь бани, и все увидели, что на улице опять льет густой дождь.
   – Никак не распогодится, – заметил с сожалением Савва.
   Полкан снял с себя кафтан и отдал не глядя Василисе.
   – Накинь, чтобы не застудиться опосля бани.
   Друзья быстро добежали до крыльца и вошли в избу.
   – Ну, как там наш паренек? – спросил хозяин.
   – Расспросили мы Ваську, – сказал Полкан. – Он дворянский сын из Балахны, недавно потерял отца с матерью. Родичи у паренька есть токмо в Ярославле – вот он туда и идет.
   Баба всплеснула руками.
   – Один?!
   – Один, – подтвердил Полкан
   – Не дойдет, – убежденно сказал мужик.
   – Теперь он с нами поедет, – вмешался Савва.
   Старики погрустнели.
   – Понятное дело, – вздохнул хозяин. – Разве дворянский сын пожелает жить в мужицком семействе.
   Когда Василиса вернулась в избу, хозяева встретили ее ласково, не обмолвившись даже словом о том, что хотели, чтобы «паренек» стал их сыном. После ужина гости расположились на ночлег: Васька легла на лавке, мужчины растянулись на полу. Обычно Полкан быстро забывался сном, но на сей раз он ворочался с боку на бок, мешая спать своему товарищу.
   «И чего Полкан никак не уймется», – сердито подумал Савва.
   Вскоре ему все же удалось уснуть. Разбудил его голос друга:
   – Подымайся, Саввушка, пора в путь. Дождь, слава Богу, кончился.
   Открыв глаза, Савва увидел, что все кроме него, уже бодрствуют. Хозяина в избе не было. Хозяйка хлопотала у печи. Полкан, фыркая, умывался в ушате, а Василиса потихоньку наблюдала за ним, делая вид, что разглядывает узор на его полотенце.
   «Кажись, девке Полкан приглянулся», – отметил с усмешкой Савва.
   Он поднялся, ополоснул лицо, надел кафтан и вышел на крыльцо. Дождь, на самом деле, кончился, тучи разошлись, и на чистое небо медленно выкатывается солнце. В огромной луже посреди двора плескались гуси и утки, из курятника слышался радостный вопль петуха.
   – Вот горлопан! – воскликнул появившийся из хлева хозяин. – И чего он с самой зари никак не успокоится?
   – Всякая тварь солнцу радуется, – глубокомысленно заметил Савва.
   Он вернулся в избу и сел вместе со всеми за трапезу. После завтрака Полкан куда-то ушел, бросив на ходу:
   – Скоро ворочусь.
   Его не было около получаса. Вернувшись, он принес слегка потертый кафтан, шапку и небольшие сапоги.
   – Вот купил для тебя, – обратился Полкан к Василисе. – А еще лошадь, седло и уздечку.
   Она поклонилась ему.
   – Спасибо тебе, добрый человек! Век за тебя молиться буду.
   – Молись – авось, мне поможет! – грустно усмехнулся Полкан.
   – Верхом сумеешь ехать? – спросил девицу Савва.
   Василиса кивнула. Она уже не выглядела испуганным зверьком, и в ее карих глазах появилось спокойная уверенность.
   Старики провожали гостей со слезами на глазах. Мужик поглядывал с сожалением на Василису. Баба суетилась вокруг «паренька», бормоча:
   – Завяжи кушак покрепче, милый! Теплее будет.
   Девица старательно поправила на себе одежду, пригладила волосы, и даже посмотрелась в кадку с водой. Нахмурившись, Полкан прикрикнул на нее:
   – Васька, хватит копаться! Ступай во двор!
   Василиса его послушалась.
   – Мало было у нас забот, так мы еще одну сами себе нашли, – заворчал Полкан, выйдя с Саввой в сени. – Чует мое сердце – натерпимся мы с девкой, пропади она пропадом.
   Василиса ждала своих попутчиков верхом на низкорослой рыжей лошадке. Кобылка была немолодая, но не дряхлая и довольно-таки ухоженная.
   – Ты взаправду ее купил? – с сомнением спросил Савва.
   – Купил.
   – Помнится, прежде тебе кони даром достались.
   Полкан окинул друга холодным взглядом.
   – Я, брат Савва, не тать и голытьбу не граблю.
   – Прости! – смутился юноша. – Я не хотел тебя обидеть.
   Друзья вывели коней, взобрались в седла и выехали со двора. Василиса на рыжей кобылке тряслась за ними.
   Солнце властвовало на небе почти до полудня, одаривая путников скупыми осенними лучами, но потом опять набежали тучи, и стал накрапывать мелкий дождь. Кони и лошадь двигались с большим трудом, их копыта постоянно вязли в топкой грязи. А с неба все моросило, моросило и моросило.
   К вечеру путники добрались до небольшой деревушки, состоявшей всего из нескольких курных изб. Хозяева одного из дворов впустили постояльцев в крохотную баньку, где не только Полкан не мог растянуться во весь рост, но и Савве пришлось подогнуть ноги. Василиса, лежа рядом с мужчинами, старательно вжималась в стену.
   – Васька! Хватит пыхтеть! – прикрикнул на нее Полкан. – Не даешь спать!
   Она замерла.
   – Успокойся! – шепнул ей Савва. – Ты же мне как сестра. А брата разве боятся?
   Вскоре Василиса затихла, и шею Саввы защекотало ее дыхание, а тоненькое девичье тельце слегка прижалось к его левой руке. Не чувствуя никакого волнения от такой близости, юноша забылся сном.
   Утром он обнаружил рядом с собой только посапывающего Полкана.
   «Куда же Васька подевалась?» – удивился Савва.
   Он вскочил, выбежал из баньки и кинулся к сараю, куда из-за тесноты в конюшне, поместили лошадку Василисы. Но от кобылки осталась лишь куча навоза.
   Юноша стоял в растерянности, пока не услышал спокойный голос друга:
   – Утекла?
   Савва молча развел руками.
   – Значит, утекла, – заключил Полкан. – Оно и к лучшему.
   – Куда же она поехала?
   – Туда, куда собиралась: в Ярославль али иное место.
   – Доедет ли?
   – На лошади и с нашими деньгами должна доехать.
   – С нашими деньгами? – изумился Савва. – Никак она тебя обокрала?
   Полкан махнул рукой.
   – Взяла совсем немного. Ей хватит, и нам еще довольно осталось. Скатертью дорога!
   Савва умом понимал, что друг прав, но в душе чувствовал обиду. Он уже воспринимал Василису, как сестру, а она так коварно его обманула.
   – Я гляжу, девка успела тебе голову задурить, – усмехнулся Полкан. – Поди, ты поверил всему, что она нам языком наплела.
   – Поверил, – признался Савва и сокрушенно вздохнул.
   Полкан снисходительно похлопал его по плечу.
   – Не ты первый в такую ловушку угодил. Поверь, любая самая глупая баба сумеет надуть самого умного мужика.
   – Даже тебя? – удивился Савва.
   – Даже меня. Не зря один восточный мудрец писал, что, где замешана баба, там не надобен и черт. А ты прими мой совет: о Ваське надобно забыть, будто ее вовсе не было.
   – Ты мне всех советуешь забыть, – с досадой сказал Савва, – а сам между прочим не такой уж и беспамятный: на Ваську так глядел, будто увидал в ней кого-то.
   Полкан был поражен наблюдательностью друга:
   – А ты, брат Савва, вовсе не так глуп, как мне порой кажется.
   – Так, значит, я прав! – торжествующе воскликнул Савва. – Васька тебе кого-то напомнила!
   – Напомнила одну девицу, – нехотя признался Полкан, – кою я знавал очень давно.
   – И что стало с той девицей? – заинтересовался Савва.
   – Замуж она вышла, – мрачно буркнул его друг.
   Савва достаточно успел узнать Полкана, дабы понять, что тот не расположен что-либо рассказывать о девице, на которую похожа Василиса. Вздохнув с сожалением, юноша не задал другу больше ни одного вопроса.

Глава 14
Шуя

   Наконец-то распогодилось, что позволило путникам уже на следующий день добраться до Шуи. Солнце клонилось к закату, когда они, миновав посад, выехали к остаткам от укреплений, окружавших в прежние времена этот город.
   – Унылый городок, – разочарованно проворчал Савва. – Наверняка здесь скука смертная.
   – Ты уже повеселился, теперь поскучай, – отозвался Полкан.
   – А ты давно бывал в Шуе?
   – Чуть более десяти лет тому назад, вскоре опосля того, как Шую во второй али в третий раз разорили.
   – Кто разорил?
   – Кто их знает? Тогда русские земли разоряли все, кому не лень.
   На окраине Шуи путники увидели привычную для захолустных городов картину: пустынную улицу, хлюпающих по грязи редких прохожих, бегающую по лужам детвору.
   Внезапно Полкан придержал своего коня и, потянув носом воздух, проворчал:
   – Запахи здесь нынче не те, что прежде.
   Савва тоже принюхался и пожал плечами.
   – Обычные запахи. В Казани так в кожевенной слободе воняет.
   – Еще воняет и кузней, – добавил Полкан, – а в прежние времена шуйцы токмо мыловарением промышляли. Изменился город.
   Словно в подтверждение его слов, улица начала оживать, и народу на ней заметно прибавилось. Стали попадаться богато одетые люди, а ближе к центру города друзья даже встретили двух мужчин в европейском – или, как говорили русские, в немецком – платье.
   На площади друзья увидели большой гостиный двор с торговыми рядами.
   – Ух, ты! – восхитился Савва. – Здешний гостиный двор лучше казанского!
   Полкан принялся ворчать:
   – Недавно сей казенный двор поставили, и камня белого для него не пожалели. Нет, нынче Шуя – не тихая заводь.
   А Савве город уже начал нравиться.
   – Мы здесь останемся? – с надеждой спросил он.
   – Покуда останемся, – ответил Полкан, – а там видно будет.
   Они нашли постоялый двор, привязали коней и направились в корчму. Там было много народу. Люди пили, гуляли, кое-кто уже лежал в беспамятстве. Маленький мужичок, грязно бранясь, пытался отворить стену вместо двери; четверо молодцев, по виду небогатых дворян или детей боярских, орали похабную песню.
   – Нынче же среда, постный день, – удивился вслух Савва.
   – А вы никак архиереями будете? – сердито осведомился кто-то.
   Обернувшись, Савва увидел худого мужика с большим крючковатым носом.
   – Ты хозяин постоялого двора? – спросил Полкан.
   – Ну, я, – недовольно откликнулся мужик.
   – Что-то ты не больно ласково гостей встречаешь.
   – Чего мне тебя ласкать: чай, ты не баба? А коли вам ночлег надобен, милости прошу.
   Полкан кивнул.
   – Да, мы у тебя остановимся на ночь. Позаботься о наших конях да принеси-ка нам винца.
   Едва друзья успели сесть за стол, к ним тут же подбежал рыжебородый крепыш в алом кафтане.
   – Здравствуйте, люди добрые! – воскликнул он, масленно улыбаясь. – Коим ветром вас занесло в наши края?
   Полкан снял шапку.
   – Али ты, Пятунка, меня не помнишь?
   Как только рыжебородый заметил белый клок в темных волосах Полкана, он мгновенно изменился в лице и, перекрестившись, поспешно убрался на другой конец стола.
   – Вроде человек к нам с добром подошел… – начал Савва.
   Друг прервал его:
   – Сего «доброго» человека кличут Пятункой. А знаешь, отколь у него доход? Он и еще два «добрых» человека напаивают допьяна и обирают до нитки путников. Да, ты и сам погляди! Кажись, Пятунка сыскал себе добычу.
   Действительно, рыжебородый уже старательно обихаживал худосочного юношу в забрызганной грязью однорядке [27 - Однорядка – плащ без подкладки, сшитый из однородной ткани.].
   Полкан понюхал табак, громко чихнул и продолжил:
   – Паренек хлипкий – его к утру без порток оставят, а вот мне удалось самого Пятунку облапошить и раздеть до исподнего.
   – То-то он от тебя так шарахнулся.
   Хозяин принес вино.
   – А я ведь признал тебя по метке твоей, – сказал он Полкану. – Ты вроде уже бывал у нас?
   – Бывал проездом, – подтвердил Полкан. – А тебя, помнится, Пахомом Крюком кличут?
   – Да, Крюком. Памятливый ты.
   – Не жалуюсь на память.
   – И надолго ты нынче явился в Шую? – полюбопытствовал Крюк.
   – Как примут, – коротко ответил Полкан.
   – Ну-ну.
   Хозяину постоялого двора явно не нравилась неразговорчивость новых гостей.
   – Принеси нам еще поесть да пива, – велел Полкан.
   – Пива нет, есть медовуха, – буркнул Крюк.
   – Давай медовуху, – согласился Полкан. – Как принесешь, мы с тобой потолкуем.
   Повеселевший Крюк кинулся со всех ног исполнять повеление.
   – Чему он так обрадовался? – удивился Савва.
   – Тому, что мы потолковать с ним пожелали. Хозяева постоялых дворов живут доходами ни токмо от заведений, но еще и с чужих языков.
   Тем временем певшие непристойную песню молодцы начали шумно ссориться. Русоволосый малый накинулся на своего чернявого товарища:
   – Прибью, Федька! Изничтожу за язык твой поганый!
   Приятели пытались утихомирить буяна:
   – Что ты, Ванька, из-за бабы шум поднял?
   – Совсем умом тронулся!
   – Уймись!
   – Прости Иван! – миролюбиво заговорил чернявый Федька. – Ну, сорвалось у меня с языка лишнее – с кем не бывает? Прости! Не хотел я вовсе твою Марью обидеть.
   Русоволосый парень вдруг как-то сразу обмяк, а товарищи подхватили его под руки и повели из корчмы.
   Хозяин постоялого двора подал медовуху, пирог и рыбу. Друзья выпили, затем Савва принялся за еду, а Полкан заговорил с Крюком:
   – Мы в пути малость поиздержались.
   Хозяин постоялого двора насторожился:
   – Никак у вас денег нет?
   – Неужто к тебе кто-то без денег приходит? – подал голос Савва.
   – Всякое случается, – проворчал Крюк.
   – У нас деньги есть, – успокоил его Полкан. – За ужин и ночлег мы заплатим даже с лихвой, коли ты нам поможешь советом.
   – С великим удовольствием подсоблю, – обрадовался Крюк.
   – Кто в Шуе примет нас на службу? – тихо спросил Полкан.
   Немного подумав, хозяин постоялого двора вдруг сказал:
   – Кони у вас добрые.
   – Я в лошадях толк знаю, – заметил Полкан.
   – А у нашего воеводы, Данилы Семеновича Змиева, один из конюхов третьего дня преставился, царствие ему небесное. Добрый был конюх, трудно ему найти замену.
   Полкан выложил на стол шесть мелких серебряных монет.
   – Вот тебе и за еду, и за ночлег, и за доброе к нам отношение.
   – Спасибо вам, милостивцы! – воскликнул Крюк и поклонился почти земным поклоном.
   После ужина Полкан и Савва отправились отдыхать. Хозяин проводил их наверх.
   – Не стоит наш ночлег алтына, – проворчал юноша, оглядывая грязные стены каморки.
   Полкан укоризненно покачал головой.
   – Ох, брат Савва! Видать, жадность у тебя в крови, и не суждено тебе от нее избавиться.
   Савва обиженно засопел и молча лег спать.
   Рано утром друзья проснулись, оделись и спустились в корчму. Там было тихо. За столом опохмелялся в одиночестве мужик, пытавшийся накануне пройти сквозь стену – на нем из одежды остались только рубаха и штаны, а остальное было, очевидно, пропито. На полу спал паренек в однорядке.
   – Его вчера Пятунка морочил, – вспомнил Савва.
   – И, видать, обморочил, – заключил Полкан.
   Перекусив, они оседлали коней и отправились верхом к воеводе. Опять моросил мелкий дождь. С деревьев срывались желтые листья и летели под копыта коней. Хлюпала жидкая грязь, разлетались во все стороны брызги.
   Двор шуйского воеводы находился на берегу реки Тезы. Ворота были отворены настежь, и Савва еще издали разглядел каменные хоромы с павалушей [28 - Павалуша – высокая башнеобразная постройка, обычно в ней размещалось несколько горниц.], деревянную часовню, баню и множество хозяйственных построек.
   Друзья въехали во двор и спешились. А с крыльца тем временем за ними внимательно наблюдал чернявый молодец, накануне повздоривший в корчме со своим товарищем.
   – Вам чего надобно? – крикнул он.
   – Мы к Даниле Семеновичу по важному делу, – ответил Полкан.
   – Ступайте за мной, – велел парень.
   Он отвел посетителей в просторную горницу, где сидел на лавке воевода Данила Семенович Змиев, одетый в домашний кафтан. Это был мужчина лет за пятьдесят, среднего роста, с мохнатыми бровями, крупным носом и темной, посеребренной сединой, бородой. Гостей он встретил пытливо-настороженным взглядом.
   – Зачем вы явились? – спросил Данила Семенович.
   – Мы желаем тебе служить, – ответил Полкан.
   Воевода посмотрел на гостей с сомнением.
   – И чего вы умеете?
   – Я слыхал, что тебе надобен добрый конюх, – промолвил Полкан.
   – Ты, что ли, добрый конюх? – недоверчиво осведомился Змиев.
   – Я, – откликнулся Полкан. – Коли не веришь, то погляди на наших коней.
   – А вот и погляжу, – решил Данила Семенович.
   Он поднялся с лавки и направился во двор. Савва и Полкан последовали за воеводой, а в сенях к ним еще присоединился чернявый молодец.
   При виде привязанных у ворот коней воевода восхищенно воскликнул:
   – Красавцы!
   Полкан с гордостью похвастался:
   – Мы проехали много верст, а они глядятся так, словно были в пути не более одного дня.
   – Да, ты и впрямь знаешь толк в лошадях, – сказал Змиев. – Ладно, возьму тебя конюхом.
   – Премного благодарен, – отозвался новый конюх с легким поклоном.
   – Звать тебя как?
   – Я привык к тому, что меня кличут Полканом.
   – А коего ты звания?
   – Вольный человек.
   – Твой товарищ тоже вольный человек? – поинтересовался воевода, бросив небрежный взгляд на Савву.
   – Нет, – ответил Полкан, – он сын боярский, Савва Фомич Глебов.
   Воевода недоверчиво глянул на юношу.
   – Да, я сын боярский, – решительно заявил Савва.
   Он без запинки поведал Даниле Семеновичу выдуманную Полканом историю, обросшую за прошедшее время новыми живыми подробностями. Савва порой уже сам начинал верить в то, что он Глебов, а не Грудицын, и, судя по всему, воевода ему тоже поверил.
   – И что ты умеешь делать, сын боярский? – осведомился Данила Семенович.
   Савва растерялся. Он, конечно, кое-что умел, но не знал, какие его способности понравятся шуйскому воеводе.
   – Ладно, парень, будешь и ты мне служить, – заключил Данила Семенович. – Коли угодишь, то в обиде не останешься. Согласен?
   Савва глянул на своего друга, и увидев, что тот едва заметно кивнул, сказал:
   – Согласен.
   – А жить нам где? – спросил Полкан.
   Змиев призадумался.
   – Двор покойного конюха Одинока в посаде пустует, – подал голос чернявый молодец.
   – Верно, Федор, – согласился воевода. – Одинок был бездетным вдовцом, родни не имел, и наследников у него не осталось – вот и живите в его избе.
   – Я провожу их, – предложил Федор.
   Данила Семенович кивнул.
   – Проводи. Коли избу покойного уже заняли, гоните всех в шею. Скажете, что я им велел убираться прочь.
   – Можно, Данила Семенович, коня твоего взять? – попросил Федор. – А то они верхом, а я пешком.
   – Можно, – разрешил воевода.
   Федор направился к конюшне.
   – И ты тоже ступай с ним, – велел Змиев Полкану. – Поглядишь на моих коней.
   Оставшись вдвоем с воеводой, Савва испугался:
   «Начнет он у меня выпытывать о том, как я прежде жил, и сразу поймет, что ему наврали с три короба».
   Однако Данила Семенович не стал интересоваться жизнью Саввы, а только сказал:
   – А ты будешь в очередь с Дениской Третьяком двор мой по ночам стеречь. Завтра приступай к службе.
   Савва отвесил почтительный поклон.
   – Как тебе будет угодно, Данила Семенович.
   Воевода ушел в дом, а Савва остался у ворот – дожидаться Полкана и Федора. Внимание юноши привлекла молодая, ладная баба, которая, задрав подол, ловко прыгала по двору через лужи. Глядя на босые женские ноги, Савва не сразу заметил приближающегося к молодице рыжебородого крепыша.
   – Аринушка, счастье мое! – заорал крепыш. – Истосковался я по тебе душой и телом!
   – Вот чертяка рыжий! – воскликнула бабенка со смехом.
   «Пятунка! – удивился Савва, узнав ее ухажера. – Что он здесь делает?»
   Юноша глядел вслед бабе и Пятунке, пока они не скрылись за баней.
   – Что, хороша? – спросил внезапно появившийся Полкан.
   Савва вздрогнул.
   – Я не заметил, как ты подошел.
   – Где уж тебе было меня заметить, когда очи твои на бабий зад пялились.
   – Да, не на бабу я глядел, а на Пятунку. Никак не ожидал его здесь встретить.
   Полкан пожал плечами.
   – Нашел чему дивиться! Пятунка не смог бы столько времени безнаказанно людей обирать, кабы не делился своими доходами с властью.
   Савва вспомнил, как отец втихомолку бранил казанского воеводу, называя его вором, водящим дружбу с татями.
   «Видать, все воеводы одинаковы».
   – Что за службу предложил тебе Данила Семенович? – осведомился Полкан.
   – Он хочет, чтобы я по ночам охранял его двор.
   Полкан поморщился.
   – Не особливо почетная служба, ну да ладно – при деле будешь.
   – А где наш провожатый? – спросил Савва.
   Его друг хмыкнул:
   – Коня себе ищет так, будто на ярмарке его покупает, а не берет на недолгое время.
   Наконец появился чернявый молодец, ведя под уздцы крепкого жеребца каурой масти.
   – Я сын боярский Федор Лопатин, – представился парень Савве. – Мой отец, Лукьян Лопатин, состоит при воеводе приказчиком [29 - Павалуша – высокая башнеобразная постройка, обычно в ней размещалось несколько горниц.].
   Когда они втроем выехали со двора воеводы, Савва спросил:
   – Как здесь у вас, Федор, люди живут?
   – Скучно у нас нынче живется, – ответил Лопатин. – А в прежние лета, отец мой говорит, иначе было. Шуя-то до самой Смуты оставалась, по сути, вотчиной князей Шуйских – вот они и наезжали сюда поохотиться да погулять. Прочие знатные бояре тоже бывали у нас. А опосля лихолетья токмо последний Шуйский, князь Иван Иванович, пару раз посетил свои здешние владения да князь Дмитрий Михайлович Пожарский однажды наехал к нам. Токмо они оба уже старые и о гульбе не помышляют.
   – Народ у вас вроде не скучает, – заметил Полкан.
   – Не скучает, – согласился Федор. – Купчишкам да ремесленному люду в Шуе живется неплохо, а у нас токмо две отрады – вино да слабые на передок бабы. В Москве, говорят, нашему брату лучше живется.
   – Ну, и ехал бы ты в Москву, – предложил Полкан.
   Лопатин вздохнул:
   – Я хоть сей же час поскакал бы, да батюшка мой, Лукьян Иванович, не отпущает меня. Хотя чего мне здесь стеречь? Мы даром, что дети боярские, а имеем всего-то двадцать четвертей вотчины. У моего дружка, Ивана Рожнова, и того хуже – двенадцать четвертей на двоих с отцом. У иного мужика больше земли, чем у нас.
   – Многие знатные мужи почитай обнищали, – согласился Полкан. – Лет десять тому назад один сын боярский явился на сбор в Москву без коня, а токмо с самострелом и рогатиной.
   Федор вновь вздохнул:
   – У меня тоже нет средств на общий сбор ехать, и лучше было бы мне поступить в государевы солдаты: говорят, им дают жалованье пять рублев в год, кормовые по алтыну в день, казенную пищаль, порох и свинец.
   – Да, ну! – восхищенно воскликнул Савва.
   Федор остановил коня возле покосившейся избенки за жидкой оградой.
   – Вот здесь и жил Одинок.
   – Не хоромы, – разочарованно буркнул Савва.
   – Мы же не собираемся здесь долго жить, – напомнил Полкан.
   Двор покойного конюха уже успели порядком разорить: в конюшне по углам валялись остатки овса, амбар был почти опустошен, равно как и погреб, а в избе не осталось ничего, кроме стола.
   Лопатин проворчал:
   – Соседушки решили, что покойнику добро ни к чему.
   – Да, уж, – согласился с ним Савва.
   – Я вам завтра помогу достать все, что нужно, – пообещал Федор.
   – Еще помоги найти бабу на хозяйство, – попросил его Полкан.
   Лопатин кивнул. Дав несколько советов своим новым приятелям, он попрощался с ними и ушел.
   – Давай, Саввушка, устраиваться на новом месте, – обратился Полкан к другу.
   Они наносили воды, протопил избу и баню (дрова соседи не успели растащить), помылись, перекусили из того, что сумели найти, и забравшись на печь, уснули.

Глава 15
Коптел

   У друзей началась спокойная жизнь. Через ночь Савва охранял двор воеводы, ежечасно ударяя палкой в подвешенную доску, а в остальное время был совершенно свободен. Любимым его занятием стала возня с оружием: он мог часами точить саблю или разбирать и собирать самопал.
   Полкан говорил другу:
   – Тебе, брат Савва, как истинному мужу, оружие милее всего – даже баб.
   Юноша не мог не согласиться с этим высказыванием. Ему, действительно, сабля и самопал нравились больше, чем шуйские красавицы, хотя и последние тоже занимали его внимание.
   Полкан вроде бы остепенился: ходил в храм, общался с монахами Троицкой обители, исправно служил воеводе, но при этом занимался дома делами, которые вызывали у Саввы недоумение. Юноше было непонятно, зачем его друг постоянно что-то пишет, тратя немалые деньги на чернила, бумагу и свечи. Но с этим еще можно было как-то смириться. Гораздо больше Савву беспокоили манипуляциями, слишком уж напоминающие колдовство. Полкан то превращал без кипячения воду в пузырящуюся жидкость молочного цвета, то варил какие-то снадобья, а однажды сильно напугал друга небольшим взрывом, от которого разлетелся на мелкие черепки горшок и сгорело полотенце. Савва не пытался повлиять на старшего товарища, зная по опыту, что это бесполезно: он только молил каждый день Господа вразумить Полкана и заставить отказаться от бесовских опытов.
   С началом зимы друзья начали ездить в лес, где стреляли из самопалов по зверям и птицам или бились понарошку на саблях. Иногда к ним присоединялся Федор Лопатин. Полкан обучал молодых людей мастерству владения оружием, и Савва оказался прекрасным учеником.
   – Из тебя выйдет добрый воин, – не раз слышал юноша от старшего друга.
   Однажды Савва, Полкан и Федор долго пробыли в лесу. Порядком замерзнув они на обратном пути решили погреться в корчме. Когда приятели приблизились к постоялому двору, до их ушей донесся необычайно громкий даже для такого заведения шум.
   – Кажись, нынче у Крюка буйные гости – заметил Полкан.
   – Не иначе к нам пожаловали тати суздальского владыки, – предположил Лопатин. – Давненько их у нас не было.
   Савва и Полкан уже знали, что суздальский архиепископ Иосиф посылает своих слуг на ночную татьбу не только в окрестности Суздаля, но порой и к Шуе.
   – Не больно мне хочется встречаться с ними, – проворчал Полкан.
   – А я не боюсь татей! – заявил Федор и направился в корчму.
   Он не отличался умом, и как многие недалекие люди уважал только силу. По этой причине Лопатин с готовностью ввязывался в любую потасовку, не думая о последствиях. Появление в Шуе ватаги суздальского архиепископа было для него лишним поводом показать свою смелость и, если удастся, подраться.
   Савве и Полкану ничего другого не оставалось, как последовать за Федором.
   «Коли Федьке башку проломят, шуйцы нас будут винить, что мы его одного оставили. В чужаков всегда все шишки летят», – с досадой подумал Савва.
   В корчме было немноголюдно: шесть горланящих во все глотки молодцов разбойничьего вида, Пятунка с двумя приятелями да трое местных пьяниц – вот и все посетители. А вот Крюк почему-то отсутствовал.
   – Они и есть – архиерейские тати, – пробормотал Лопатин, глядя на буянов.
   Отваги у него заметно поубавилось.
   А Савва едва не вскрикнул от изумления, разглядев среди шумящих людей Коптела – того самого разбойника, от которого им с Полканом чудом удалось спастись в Козьмодемьянске.
   Коптел тоже узнал своих старых знакомых и посмотрел на них так, что у Саввы душа ушла в пятки.
   «Надобно утекать!»
   – Так просто Коптел нас не выпустит, – прошептал Полкан.
   – Кто он? – спросил Лопатин.
   – Тать, – ответил Савва.
   Федор тряхнул головой, как боевой конь перед схваткой.
   А Коптел вскочил и заорал, указывая на Савву и Полкана.
   – Изничтожу вас, а владыка Иосиф мне, рабу Божьему, сей грех отпустит!
   Разбойники дружно схватились за оружие; Савва, Полкан и Федор тоже вынули сабли. Тут же Пятунка, его приятели и местные пьяницы бросились вон из корчмы, едва не сбив с ног двух входящих мужчин – сына боярского Ивана Рожнова и дворянина Степана Ушакова. Последний был богатырем ростом около трех аршинов [30 - Аршин – мера длинны, равняя примерно 70 см.].
   Рожнов быстро оценил обстановку.
   – Федька, я вам подмогну! – крикнул он и схватил со стола большой нож.
   Ушаков молча загреб своими огромными ручищами одну из лавок.
   Началась схватка. Ушаков сразу вывел из строя двоих разбойников, прижав их лавкой к стене. Осталось четверо против четверых: разъяренный Коптел бросился на Полкана, долговязый детина сцепился с Рожновым, молодой крепкий парень налетел на Лопатина, а Савве достался с виду хлипкий, но оказавшийся очень ловким и увертливым, мужичок.
   Тем временем Ушаков так сдавил своих подопечных, что они оба разом лишились сознания. Развернувшись, Степан угодил лавкой по голове замахнувшемуся саблей на Рожнова детине, и таким образом еще один враг был повержен. А спустя пару мгновений и Савве удалось пронзить грудь своему противнику.
   Внезапно отворилась дверь, и в корчму ввалились стрельцы, которые, не разобравшись что к чему, бросились драться со всеми подряд. Кто-то выстрелил из пистолета в потолок, появился дым, и запахло порохом. Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы в корчме не появились воевода Данила Семенович Змиев и приказчик Лукьян Иванович Лопатин. При виде начальства разошедшиеся стрельцы умерили свой пыл.
   Данила Семенович чихнул, выбранился и грозно спросил:
   – Что здесь за битва?
   Стрельцы посмотрели друг на друга с недоумением.
   – Тати на нас напали, – подал голос Полкан.
   – И где они? – насмешливо осведомился Лукьян Иванович.
   Рожнов показал на поверженных Ушаковым людей и на убитого Саввой мужичка.
   – Вот те, что остались. Остальные в суматохе утекли.
   – И Коптел тоже успел утечь, – заметил Полкан, – когда стрельцы толкотню затеяли.
   – Что за Коптел? – спросил воевода, встрепенувшись, – Я никогда о нем не слыхал.
   Полкан пояснил:
   – Он прежде в других местах татьбой промышлял, а нынче, видать, нанялся в услужение к суздальскому владыке.
   – Вот черт! – рассердился Данила Семенович – Пожили мы полгода спокойно, и снова дождались архиерейской ватаги.
   Тем временем дым немного рассеялся, и Лукьян Иванович заметил сына.
   – Федька! И ты здесь! Ну как же, разве хоть одна драка в Шуе без моего битюга обойдется? – и он добавил к своим словам крепкое ругательство.
   В корчму бочком влез Крюк.
   – Убытку-то, убытку-то сколь! – запричитал он, увидев сломанные лавки и разбитую посуду. – С кого же мне плату требовать?
   – Некому тебе убыток возмещать, – отозвался воевода, – утекли виновные, а хозяин их, суздальский архиерей, вряд ли пожелает с тобой расплатиться. Сам виноват: не впускай к себе татей.
   – Как же я угадаю – тать он али нет? – воскликнул Крюк. – Нешто на них знаки имеются?
   Данила Семенович досадливо махнул рукой.
   – У меня без тебя забот хватает. А вы чего здесь топчитесь? – рявкнул он на стрельцов. – Отволоките живых татей в яму [31 - Здесь – в тюрьму.], а мертвого уберите до утра на задний двор.
   – Нам здесь больше делать нечего, – шепнул Полкан Савве.
   Они вышли во двор.
   – Эге! – воскликнул Полкан. – А тати-то на наших конях ускакали!
   – Вот ироды! – расстроился Савва, успевший полюбить своего второго Воронка.
   – Придется взять себе их коней, – сказал Полкан.
   Выбрав себе двух гнедых жеребцов, друзья поехали на них домой. Несмотря на поздний час, на улицах был народ. Судя по всему, внимание жителей Шуи привлек шум на постоялом дворе. Горожане обсуждали происшествие:
   – Снова к нам наехала ватага суздальского владыки, чтоб ей сгинуть вместе со своим хозяином!
   – Тати постоялый двор разгромили!
   – Крюка убили!
   – Да ну?
   – Живой Крюк, Федьку Лопатина поранили!
   – Совсем не Федьку, а Полкана – того, что воеводе конюхом служит!
   Савва меж тем все еще переживал по поводу кражи Воронка. Полкан отвлек друга от мыслей о пропавшем коне более насущной проблемой:
   – Зачем Коптел здесь объявился?
   Тут только Савва осознал, что появление Коптела ничего доброго им не сулит.
   «Тать, по всему видать сильно на нас озлился».
   А Полкан продолжал озабоченно рассуждать вслух:
   – Коли он с прежними своими товарищами не поладил, то мог где-нибудь еще на Волге обосноваться. Тамошние края для татьбы самые лучшие: по ним торговый путь на восток проходит. Знай себе, грабь купцов. К чему было Коптелу становиться холопом суздальского владыки? Он же привык к вольной жизни.
   – Ты же всегда все знал, – подал голос Савва. – Почто же нынче не можешь уразуметь, коего рожна надобно Коптелу?
   – Я не Господь Бог, чтобы все знать? – резонно возразил Полкан.
   – Так, может быть, нам лучше убраться из Шуи от греха подальше?
   Подумав немного, Полкан сказал:
   – Пожалуй, нам стоит пожить здесь до весны. Зима – не самое подходящее время для скитаний.
   – А как же тать Коптел?
   – Дважды Бог нас уберег от него – авось, и еще убережет.

Глава 16
Марья Страхова

   После происшествия на постоялом дворе Савва первое время вел себя осторожно. Но Коптел больше в Шуе не появлялся, равно как и прочие разбойники, состоящие на службе у суздальского архиепископа. Успокоившись, Савва зажил прежней жизнью.
   Накануне Крещенского сочельника друзья пришли в Воскресенский храм на вечернюю службу. Не успел Савва углубиться в молитву, как его внимание привлекла молодая женщина во вдовьем платке. Было что-то волнующее и в изгибах ее тела, и даже в той скорбной позе, в которой она склонилась перед образом Смоленской Богоматери. Ощутив дрожь в теле, юноша поспешно перекрестился.
   «Прости меня, Господи!»
   Наблюдательный Полкан заметил, куда тайком бросает взгляды его друг, и усмехнулся. Савва смущенно потупил взор, однако, не удержавшись, вновь посмотрел на женщину, но при тусклом свете увидел только длинные ресницы и чуть вздернутый нос.
   Когда служба закончилась, а народ потянулся из храма, к Савве и Полкану подошел Федор Лопатин.
   – Ты, Федор, не знаешь, кто вон та бабенка? – тихо спросил Полкан, кивнув в сторону женщины, привлекшей внимание Саввы.
   – Марья Страхова – вдова кожевника Ильи Страха, – ответил Лопатин.
   – Прежде мы ее не видали, – заметил Полкан.
   – Обычно она молится в храме Бориса и Глеба, что в слободе, – пояснил Лопатин и, хихикнув, спросил: – Что приглянулась она тебе?
   – Не мне, а Саввушке.
   Федор хмыкнул:
   – Ох, Савва, прибьет тебя Ванька Рожнов. Марья Страхова и есть его зазноба.
   Вся Шуя знала о том, что дружок Лопатина, сын боярский Иван Рожнов, страдает по молодой вдове из слободы. Федор уже не раз со смехом рассказывал об этом Савве и Полкану.
   – Так вот по ком сохнет Иван! – протянул Савва.
   Лопатин кивнул.
   – По ней окаянной! Ванятка не спит, не ест, вечерами вокруг Марьина двора бродит.
   – А она его, значит, не впускает? – спросил Полкан.
   – Нет, не впускает, – ответил Федор. – Токмо зря она перед Ванькой кобенится: замуж-то ее все одно никто не возьмет.
   – Почто не возьмет? – удивился Савва.
   – Из-за ее родни. Отец Марьи лет десять назад пропал: люди толкуют, будто бы он на Волгу подался и стал татем. Ну, а матушка Марьина, упокой ее Господи, всех проезжих молодцов у себя привечала. Кому ж такие родичи придутся по нраву?
   – Однако же Марья – вдова, – заметил Полкан. – Значит, одного мужа она все же сумела себе сыскать.
   – Кожевник Илья Страх, царствие ему небесное, был безобразен как бес, прости Господи. За него ни одна девка не желала идти.
   – Будто бы у нас девок спрашивают, – проворчал Полкан.
   – Обычно не спрашивают, – согласился Лопатин. – У родителей невест принято глядеть не на лик, а на его достаток будущего зятя. Токмо, когда за Илью хотели отдать девку из приличного семейства, она чуть было не утопилась, сказав подружкам, что лучше один раз согрешить, чем всю жизнь с чудищем мучиться. С той поры родители девок стали отказывать Страху, вот он и женился на Марье, а через полгода опосля свадьбы помер.
   – А вдова его, значит, живет честно? – с сомнением спросил Полкан.
   – Честно, – подтвердил Федор. – К ней многие подкатывались, но убирались не солоно хлебавши. Марья даже злого пса завела, чтоб пугать кобелей в человечьем обличии – двор-то ее стоит на отшибе.
   Савва вздохнул с сожалением:
   – Значит, к ней не подобраться.
   – А тебе хочется? – спросил Полкан с ухмылкой.
   Лопатин встрепенулся.
   – А что? Кабы Савва Марью охмурил, Ванька, глядишь, и отстал бы от нее. Мне прямо жаль его.
   – Что же ты сам другу не поможешь? – поинтересовался Полкан.
   – Не хочу с другом ссориться из-за бабы, да и Марье я, кажись, не мил.
   – Может, и я ей не понравлюсь? – предположил Савва. – Ванька-то лицом и станом краше меня.
   Полкан сказал назидательно:
   – Ты, брат Савва, мало баб знаешь. Они нас любят совсем не за то, что нам в них по нраву.
   – Да, уж, – согласился Лопатин. – Порой просто диву даешься – пригожая собой бабенка присыхает сердцем к мужику, на коего без слез не взглянешь.
   Простившись с ним, Савва и Полкан направились домой. Было очень холодно. Крещенский мороз пощипывал щеки, царапал нос, пытался забраться в рукавицы и под шубу. Но Савва не обращал на это внимание.
   – Выходит, не всякую бабу можно соблазнить, – сказал он другу.
   – Всякую, – уверенно возразил Полкан. – Они к своим прелестям относятся, как к товару. Коя из них себя мало ценит, та легко продается, а дорогую бабенку купить труднее.
   – И много ли по-твоему на Марью денег надобно? – кисло спросил Савва.
   Полкан засмеялся:
   – Ох, брат Савва! Незачем тебе было бросать торговое дело, ибо ты так и остался купцом: все деньгами меряешь.
   – А чем же еще мерить? – удивился юноша.
   – Слабостями человеческими.
   Дома друзья поужинали и легли спать. Полкан сразу засопел, а Савва еще долго не мог уснуть, думая о непреступной вдове.
   На следующее утро они оба поднялись рано. В избе уже гремела горшками бабка Левашиха, согласившаяся за небольшую плату вести хозяйство у двух пришлых холостяков. Убиралась она плохо, готовила и того хуже, однако неприхотливые Савва и Полкан мало обращали на это внимание. Вот и в это утро они спокойно съели пригоревшую кашу, затем отправились каждый по своим делам – Полкан нести службу у воеводы, а Савва бродить по городу в надежде увидеть Марью Страхову.
   Несколько часов юноша провел в бесплодных поисках и в конце концов оказался на берегу реки Тезы. Внизу находилась замерзшая пристань, справа высились мельницы, а слева стояла одинокая изба, окруженная покосившейся оградой, из-за которой слышался свирепый лай.
   «Федька обмолвился, что двор Марьин стоит на отшибе, – вспомнил Савва. – Может, она здесь живет?»
   Тут же в подтверждение его мысли из ворот вышла Марья Страхова и плавно понесла свое ладное тело по тропинке. Савва замер на месте, разглядев, как хороша эта женщина: у нее были брови в разлет, глаза цвета речной воды, алые пухлые губы и покрытые нежным румянцем щеки. Мягкий овал лица придавал необычайную прелесть молодой женщине, а курносость прибавляла ей миловидности.
   Савва уперся взглядом в Марью, и не заметил, как откуда-то появились трое порядком подвыпивших парней. Опомнился он только тогда, когда они окружили красавицу.
   – Марьюшка, поцелуй меня! – вопил один.
   – Краса моя ненаглядная, пойдем с нами! – звал другой.
   Третий попытался обнять вдову, но она испуганно его оттолкнула.
   – Брезгуешь мною! – возмутился отвергнутый парень. – Тоже мне боярыня нашлась!
   Его товарищ схватил перепуганную женщину за руки и воскликнул:
   – Нечего с сучкой цацкаться! Затащим ее к Фомушке, там она, поди, сразу станет сговорчивой!
   Марья принялась кричать и вырываться, что еще больше распаляло пьяных насильников. Громко гогоча, они куда-то ее поволокли.
   Савва растерянно посмотрел по сторонам. Если бы у него были сабля или кинжал, он, не задумываясь, кинулся бы на пьяных парней. Кулаками же он так плохо умел действовать, что глупо было даже пытаться справиться с тремя здоровяками.
   Тем временем Марья, сделав отчаянную попытку вырваться, упала в снег. Один из насильников навалился на женщину и под одобрительные шуточки своих товарищей полез руками ей под одежду. Увидев это, Савва забыл всякую осторожность. Он подбежал к лежащему на Марье парню и ударил его по голове.
   Насильники поначалу опешили, что помогло женщине вырваться из ненавистных ей объятий, вскочить на ноги и кинуться прочь. А пьяные парни с криками набросились на Савву:
   – Ах, ты …!
   – Петруха! Митяй! Бейте его …!
   – Дай ему в рожу, Фомушка …!
   Началось избиение. Пытаясь сопротивляться, Савва споткнулся и упал – его тут же начали топтать ногами. Вскоре тело лежащего на снегу юноши разрывалось от боли, в глазах у него начало темнеть, и сознание оставило Савву…
   Пришел в себя он лежа в незнакомой горнице на широкой лавке.
   – Ну, вот, Саввушка, ты и очнулся, – удовлетворенно изрек Полкан, склонившись над другом.
   – Где я? – с трудом проговорил Савва разбитыми губами.
   – У меня, – подала голос появившаяся рядом с Полканом Марья Страхова. – Как я народ кликнула, изверги сразу утекли, а тебя люди занесли в мою избу. Ох, и сильно побили тебя ироды проклятые! Но нутро, Слава Богу, вроде не повредили.
   – Не повредили, не повредили, – подтвердила скрипучим голосом приблизившаяся к Савве сгорбленная старуха, в которой он узнал местную знахарку.
   – А тело болит, – пожаловался юноша.
   – Ушибов много, – сказал Полкан – но, кажись, ничего не поломано.
   – А ты отколь взялся? – спросил у него Савва.
   – Мне Дениска Третьяк сказал, что тебя Ванька Рожнов за Марью Страхову насмерть забил.
   – Рожнова и близко не было, – проворчал Савва, поморщившись.
   – Так земля слухами полнится, – усмехнулся Полкан. – Народ хлебом не корми, дай токмо ему посудачить о чужих грехах – настоящих али мнимых.
   Марья густо покраснела.
   – Как же мне тебя, Саввушка, забрать? – озабоченно сказал Полкан.
   – Пущай он здесь остается, – подала голос Марья.
   – Не боишься пересудов? – спросил у нее Полкан.
   Она махнула рукой.
   – Такова уж вдовья доля.
   – Я пойду, – сказала знахарка.
   – А вдруг Савве Фомичу поплошает? – заволновалась хозяйка.
   – Хуже ему уже не станет, – успокоила ее старуха. – Ну, а коли что, так он, – указала она на Полкана, – сумеет полечить.
   – Я провожу тебя до ворот, – предложила ей Марья.
   Когда женщины вышли, Полкан похвалили друга:
   – Молодец, Саввушка! Самый верный способ понравиться бабе – спасти ее от смерти али от бесчестия. Марья уже души в тебе не чает. Токмо, гляди, сам к ней сердцем не прикипи. Еще жениться захочешь.
   – Не захочу, – смущенно пробормотал юноша.
   Вошла хозяйка.
   – Худо тебе, Савва Фомич? – заботливо спросила она.
   У Саввы ныли все кости, однако он сказал:
   – Нет, Марьюшка.
   – Ну, мне пора и честь знать, – проговорил Полкан и стал прощаться.
   После его ухода в горнице повисло молчание. Марья стояла и смущенно теребила концы платка.
   – Дай мне попить, – попросил ее Савва.
   – Ой! – воскликнула хозяйка, всплеснув руками. – Прости Савва Фомич! Стою, дура, и не думаю о том, что гостя поить-кормить надобно.
   Марья засуетилась. Напоив больного квасом, она вытащила из печки чугунок. Савва учуял запах щей и сглотнул слюну.
   – Ох, и дух идет от твоей стряпни!
   – Обычный дух, – отозвалась Марья, краснея.
   Она налила в миску щей.
   – Откушай, Савва Фомич.
   Юноша попытался приподняться, но пронзительная боль заставила его застонать и откинуться назад.
   – Лежи! Лежи! – велела больному Марья.
   Подсев к нему, она принялась кормить его с ложки. Как только Савва насытился, он сразу же ощутил голод другого рода: в нем вспыхнуло желание прикоснуться рукой к груди сидящей рядом с ним женщины.
   «Погодь, Саввушка! – обуздывал себя Савва. – Все одно ты нынче ни на что не способен. Зачем же пужать бабу?»
   Вскоре он уснул и проспал почти до полудня следующего дня. Разбудил его голос друга.
   – Доброго здравия, хозяюшка! Как тут поживает мой товарищ?
   – Тише! – отозвалась шепотом Марья. – Спит он.
   – Я не сплю, – подал голос Савва.
   Полкан подошел к нему.
   – Здравствуй, Саввушка! Не полегчало тебе?
   – Здравствуй! Вроде малость полегчало.
   – А как ты прошел мимо моего пса? – удивленно спросила хозяйка у только что появившегося гостя. – Казак на всех бросается, а тебя не тронул. Уж не заговоренный ли ты?
   – Вроде того, – усмехнулся Полкан.
   Вскоре он ушел, пообещав заглянуть вечером. Марья проводила его боязливым взглядом и, едва за ним затворилась дверь, перекрестилась на образ.
   – Ты чего испужалась? – спросил Савва.
   Она смущенно опустила голову.
   – Прости, Савва Фомич! Я вовсе не хочу обидеть твоего друга, но уж больно он на батюшку моего, Афанасия Петрова, похож. Отец мой тоже коней любил и собак не боялся. А еще он вольным быть хотел, затем и нас с матушкой оставил.
   – Я слыхал, что твой отец – тать.
   – Да.
   – Он жив.
   Марья пожала плечами.
   – Бог его ведает. Когда батюшка уехал, мы поначалу о нем совсем ничего не знали, покуда до нас слух не дошел, будто бы он на Волге торговых людей грабит. А два года назад, когда матушка еще жива была, батюшка тайком явился к нам. Старым он стал, седым, да еще и безголосым. Нам сказал, что осип, опосля того, как зимой под лед провалился, и с тех пор его стали кликать Хрипуном.
   – Хрипуном? – воскликнул Савва.
   – Хрипуном, – подтвердила удивленная Марья.
   – Твой отец ростом невелик, худой, остроносый и большелобый?
   Женщина изумилась еще больше:
   – Да. А отколь ты знаешь?
   Савва рассказал ей о том, что случилось на постоялом дворе в Козьмодемьянске, не упомянув, конечно, ни об украденных Полканом деньгах, ни о том, как ему с другом удалось убежать из логова татей.
   Осенив себя знамением, Марья спокойно сказала:
   – Значит, преставился мой батюшка, Афанасий Петров, упокой его Господи. Надобно бы панихиду заказать за помин его души.
   Похоже, известие о гибели отца мало ее тронуло. Марья еще раз перекрестилась на образ Николы Угодника и полезла в печь. Она вытащила чугунок, налила похлебку в миску, нарезала хлеб, затем вновь сунулась в печь и вынула оттуда пирог. Савва жадно следил за каждым ее движением, ощущая в себе все нарастающее желание.
   «Вот черт! И хворь мне нипочем. Может, когда Марья подойдет ко мне, завалить ее на лавку? А вдруг ничего не получится, и я токмо осрамлюсь? Нет, лучше погожу денек-другой, а там, глядишь, баба сама пожелает моей ласки».
   Прошел этот день, потом еще два дня миновало, и больной начал подниматься с лавки. Его кости болели меньше, синяки потускнели, ссадины зарубцевались. Марья суетилась вокруг своего гостя, поя его целебными отварами, и кормя вкусными пирогами. Савве, понятно, нравилась такая жизнь, но ему хотелось кое-чего еще, кроме сытной еды и обильного питья. Однако, как только он пытался дотронуться до Марьи, она каждый раз испуганно вздрагивала, краснела и вся сжималась.
   Когда появлялся Полкан, хозяйка находила себе дело в хлеву или во дворе. Так случилось и вечером четвертого дня пребывания у нее Саввы.
   – Ой! – воскликнула Марья, увидев вошедшего Полкана. – Да, у меня скотина еще не кормлена и не поена!
   Она накинула на себя старый кожух покойного мужа и выскользнула из избы. Глядя ей вслед, Савва тяжело вздохнул.
   – Что, не дается бабенка? – сразу разгадал заботу друга Полкан.
   Юноша, смущаясь, рассказал о боязливости Марьи. Выслушав, его Полкан пожал плечами.
   – Коли тебе, Саввушка, по нраву податливые бабы, ступай к ним. Уж кого-кого, а блудниц в Шуе хватает.
   – Надоели мне блудницы.
   – Тогда не лежи лежнем и не жди, что Марья сама в твою постель прыгнет, а замани ее туда.
   – Как заманить?
   – Скажи, что ты от нее уходишь, и, как токмо баба огорчиться, бери ее, не давая опомниться.
   – А коли она не огорчиться?
   – Тогда, значит, я баб совсем не знаю, – отрезал Полкан.
   Когда он ушел, Савва сказал Марье:
   – Я завтра ухожу от тебя.
   – Что ты! Что ты! – испугалась она. – Отлежись, Савва Фомич! Чай, я не гоню тебя!
   – Токмо и всего, что не гонишь.
   – Чего же ты еще хочешь от меня? – воскликнула Марья.
   – Ласки, – произнес Савва, глядя ей в глаза.
   Она замерла на месте и порывисто задышала.
   – Подойди! – позвал он.
   Марья послушалась.
   Приподнявшись, Савва провел рукой по ее груди и велел:
   – Ложись!
   Она быстро скинула с себя одежду и легла. Охваченный страстью Савва рванулся к женщине, но тут же его тело охватила резкая боль, и он, вскрикнув, откинулся на спину.
   – Осторожно, миленький мой, – прошептала Марья, нежно гладя его волосы.
   У Саввы сразу прошла вся боль, а кровь забурлила еще сильнее, чем прежде. Он обнял женщину.
   – Тише! Тише, миленький мой! – повторяла она, отзываясь с готовностью на ласки.
   Савва глубоко вздохнул и осторожно припал к Марье…
   Утром к ним явился Полкан и, увидев светящуюся от счастья хозяйку, шепнул другу:
   – Кажись, ты ее ублажил. Баба не ходит по горнице, а порхает. Ну и как?
   Савва самодовольно улыбнулся.
   – Лучше не бывает.
   Когда Марья вышла во двор, Полкан сказал:
   – Ты, Саввушка, уже не хвораешь, раз можешь с бабой спать. Не пора ли тебе в нашу избу ворочаться?
   – Куда спешить? – смущенно промямлил Савва.
   – Да, с любушкой жить приятнее, чем с другом: я же тебя днем и ночью не обхаживаю.
   Савве стало стыдно.
   «Еще решит Полкан, что я променял его на бабу».
   – Ладно, – сказал он, – ворочусь завтра.
   Полкан пожал плечами.
   – Тебя никто не неволит. Коли хочешь, поживи еще у своей зазнобы.
   – Нет, нет! – решительно возразил Савва. – Мне друг дороже самой распрекрасной бабы.
   Когда вернулась Марья, Полкан поднялся с лавки.
   – Я, пожалуй, пойду.
   – Посиди со мной, – попросил Савва.
   – Не могу, – отказался Полкан. – У воеводы жеребец занедужил, и коли сдохнет, с меня спрос будет.
   – Ты, поди, голодный? – обратилась к нему хозяйка. – Съешь пирожок.
   – Спасибо за заботу, хозяюшка, но не всем же быть сытыми, – усмехнулся Полкан.
   Как только он ушел, Савва сказал Марье:
   – Хватит мне сидеть на твоей шее. Завтра ухожу к себе.
   – Останься! – жалобно попросила она.
   Ее расстроенный вид почему-то прибавил ему решимости.
   – Нет! Надобно и честь знать.
   Марья всхлипнула:
   – Не покидай меня, сокол мой ясный!
   – Да, не плачь ты! – прикрикнул на нее Савва и добавил уже помягче: – Я буду к тебе приходить.
   – А завтра придешь? – спросила Марья, глядя на своего возлюбленного умоляющим взглядом.
   – И завтра приду, и нынче тебя ублажу. Ступай ко мне!
   Она покорно подошла к Савве и обвила его шею руками.

Глава 17
Государевы люди

   Связь пришлого молодца и прежде неприступной молодой вдовы широко обсуждалась в Шуе. Федор Лопатин сообщил Савве и Полкану о том, что Рожнов почти каждый день пьянствует и на всю корчму грозится убить своего счастливого соперника.
   Савва презрительно хмыкнул:
   – А чего же он токмо грозится?
   – Не знаю, – удивленно ответил Федор. – Вроде Ванька не робкого десятка.
   Когда Лопатин ушел Полкан сказал другу:
   – Я запретил Рожнову тебя трогать.
   – И он тебя послушался?
   – Я умею заставить себя слушаться, – сухо ответил Полкан и добавил с усмешкой: – Зря Марья отказала Рожнову: ему она не надоела бы так скоро, как тебе.
   Он, как обычно, был прав: всего только за месяц Савве успели наскучить и желание любовницы во всем ему угодить, и ее беспредельная покорность. Он не бросал ее, но с удовольствием сделал бы это, найдись подходящий повод.
   «Вряд ли я сумею расстаться с Марьей, покуда мы в Шуе, – думал Савва. – Скорее бы уже в путь».
   Но Полкан, казалось, забыл о том, что Шуя была избрана им в качестве временного пристанища. Заскучавший Савва никак не мог дождаться, когда же они покинут надоевший ему город.
   «Не сидеть же нам здесь до самого лета. Я от скуки не знаю куда себя деть».
   Он хотел поговорить об этом с другом, но все как-то не получалось, потому что днями Полкан был на конюшне у воеводы, а ночами Савва либо нес свою службу, либо гостил у Марьи, и друзья почти не виделись.
   И вот наконец Савва дождался своего часа. Однажды, когда он отсыпался утром после ночной службы, Полкан разбудил его и сообщил, что в Шую прибыли из Москвы важные люди – государев стольник [32 - Стольник – придворный чин ниже боярского.] Дмитрий Данилович Воронцов и стрелецкий голова Тимофей Митрофанов, а прислал их царь, чтобы набрать молодых детей боярских и дворян для ратного обучения у полковников-иноземцев.
   – А не попроситься ли и нам в государевы солдаты? – предложил Полкан.
   Савва встрепенулся.
   – Да, я с великой радостью, токмо бы приняли.
   – Тебя уж точно должны принять. Ты ведь у нас сын боярский.
   – А тебя?
   – Я слыхал, что по цареву указу казакам дозволено вступать в новые полки.
   – И тебе не жаль расстаться с волей?
   Полкан пожал плечами.
   – Я побыл на воле более десяти лет, могу теперь и под ярмом походить. Коли не понравится, опять ворочусь в прежнее свое состояние.
   – Тогда пойдем проситься в солдаты!
   – Пойдем.
   Савва соскочил с печи и начал одеваться. Когда друзья уже были готовы покинуть избу, к ним ворвался, Федор Лопатин.
   – Вы слыхали о стольнике Воронцове?
   – О нем в Шуе токмо глухие не слыхали, – буркнул Полкан.
   – Он солдат для государя набирает, – сообщил Федор.
   – Знаем, – сказал Полкан. – Мы с Саввушкой как раз идем к Воронцову: хотим проситься в солдаты.
   Лопатин в сердцах ударил кулаком по столу.
   – А мне отец запретил: боится, что я сгину на войне.
   – А что, война ожидается? – спросил Савва.
   – Ожидается, – ответил Федор. – Государь хочет отнять у ляхов Смоленск.
   – Вот зачем новые полки готовят, – догадался Полкан.
   – Пойдем скорее к государеву стольнику! – воскликнул сгорающий от нетерпения Савва.
   Федор решил проводить приятелей, и они втроем направились к воеводе, у которого назначен сбор новобранцев. День был не очень морозным. Небо заволакивало тучами, из которых падали редкие снежинки.
   – Снег – добрая примета, – заметил Полкан.
   – Глядишь, на Пасху мы уже будем в Москве, – добавил Савва с воодушевлением.
   Лопатин вздохнул:
   – А вот я вряд ли когда-нибудь выберусь из своей вотчины.
   – Ты почаще просись на службу, – посоветовал ему Полкан. – Рано али поздно Лукьяну Ивановичу надоест слушать твое нытье, и он тебя отпустит.
   – Пожалуй, ты прав, – согласился с ним Федор.
   – Давай, Федька, уламывай отца, – поддержал его Савва. – Может, тогда будем вместе служить.
   Первым, кого они увидели на заснеженном дворе воеводы был Иван Рожнов, смеривший своего счастливого соперника убийственным взглядом.
   – Молнии из очей у него уже летят, – тихо сказал Полкан, – того и гляди, гром загрохочет
   Лопатин проворчал:
   – Кажись, нам с тобой, Полкаша, придется их разнимать.
   Возле часовни стояли еще два молодца, возжелавшие поступить на царскую службу – они с заметным интересом наблюдали за происходящим, явно ожидая потехи. Однако, как не был зол Иван, он все же сообразил, чем для него может обернуться драка во дворе у воеводы. Бросив еще один яростный взгляд на Савву, Рожнов выругался и бросился опрометью прочь.
   – Гроза прошла стороной, – насмешливо заметил Полкан.
   – И то слава Богу, – буркнул Федор.
   В это время на крыльцо вышел шуйский воевода вместе с гостями из Москвы – стольником Воронцовым и стрелецким головой Митрофановым. Воронцов был мужчиной лет сорока, невысоким, коренастым, с густыми бровями, маленькими глазками, большим бугристым носом и темной окладистой бородой. Возраст Митрофанова определить было трудно, так как его седые волосы и глубокие морщины на лице очень уж контрастировали с богатырским телом.
   Окинув пренебрежительным взглядом, собравшихся во дворе молодых людей Воронцов спросил:
   – Вы что ли хотите стать солдатами?
   Все, кроме Лопатина, закивали.
   – Вроде я видал здесь еще Ваньку Рожнова? – подал голос воевода. – Куда же он подевался?
   – Кажись, Ванька решил остаться у себя на хозяйстве, – сказал Лопатин.
   Это сообщение возмутило Воронцова:
   – Совсем обабились дети боярские!
   – Им, сучьим сынам, свой огород милее царской службы! – поддержал стольника Митрофанов.
   Смущенный Федор спрятал голову в плечи и поспешил ретироваться за часовню.
   – А вы кто такие будете? – обратился Воронцов к четверым оставшимся молодым людям.
   – Я сын боярский Семен Мещеринов, – откликнулся невысокий веснушчатый парень.
   – А я сын боярский Трофим Шибров, – сказал худой долговязый малый.
   Савва тоже представился:
   – Я сын боярский Савва Глебов.
   Стольника почему-то заинтересовал именно он.
   – Ты здешний? – спросил Воронцов у Саввы.
   – Нет, – ответил юноша и рассказал про Глебовых.
   До сих пор сочиненной Полканом истории все верили: уж слишком жива была у людей память о бедах Смутного времени да и говорил Савва правдоподобно, поскольку успел вжиться в образ сына боярского. Но стольник, очевидно, привык ко всему относиться скептически и поэтому сказал с сомнением:
   – Бог знает, правду ты мне поведал али нет? Нынче многие ярыжки называют себя детьми боярскими.
   – Помилуй, боярин! – искренно обиделся Савва. – Вот те крест – Фома Глебов жил в Москве, а двор его стоял возле храма Введения Пресвятой Богородицы!
   Бога он не мог обмануть, и потому, осеняя себя знамением сказал только то, что было на самом деле.
   – Пожалуй, паренек не врет, – вмешался Митрофанов. – Вряд ли у него хватило бы умишка сочинить так складно.
   – Верно, Тимофей, – согласился Воронцов, довольный тем, что юноша назвал его «боярином».
   – Пущай он послужит нашему государю, – добавил стрелецкий голова, – авось, что-нибудь выслужит взамен утерянного.
   Савва указал на Полкана.
   – Мой товарищ тоже хочет послужить царю.
   – Э, нет! – вмешался молчавший до сих пор воевода. – Твой товарищ мне служит, и я доволен его службой.
   – Я не твой холоп, – возразил Полкан, – и еще по осени предупредил тебя, что долго в Шуе не задержусь.
   – Ты тоже сын боярский? – спросил у него Воронцов.
   – Нет, – ответил Полкан, – я вольный казак.
   – Государь дозволил брать в солдаты казаков, – вставил стрелецкий голова.
   А стольник проворчал:
   – Куда же государю деваться, коли ничего не имеющие дети боярские не больно-то рвутся на службу.
   – Твоя правда, Дмитрий Данилович, – согласился с ним Митрофанов. – Иные из сынов боярских никогда не брали в руки оружие.
   – Мы оружием владеем, – гордо сообщил Савва.
   – Так-таки владеете? – усомнился стольник.
   – Владеем, – подтвердил Полкан. – Кабы не владели, то сюда не добрались бы.
   – Да, уж, – согласился стрелецкий голова, – без оружия в нашем царстве-государстве далеко не уедешь. Значит, сабли у вас есть?
   – Есть, – подтвердил Савва. – А еще у нас имеются самопалы.
   – Добро! – обрадовался Воронцов. – С самопалами не все умеют управляться. Наши воины больше с пистолями [33 - Пистоль – пистолет.] дружат.
   – Нынче одними пистолями много не навоюешь, – высказал свое мнение стрелецкий голова.
   Стольник велел всем четверым новобранцам явиться завтра утром с оружием.
   – Поглядим, чего вы умеете.
   Когда молодые люди, откланявшись, собрались уходить, воевода сердито окликнул Полкана:
   – А ты куда? Служба твоя мне еще не кончилась, и коли с конями моими что-то худое случится, я с тебя три шкуры сдеру!
   Полкан молча повернул к конюшне.
   Вернувшись домой, Савва весь день пребывал в возбуждении, а ночью ему снились беспокойные сны: он то с кем-то дрался, то от кого-то спасался, то был на волосок от гибели. Проснулся Савва в холодном поту. Полкан уже был на ногах и накрывал на стол, поскольку Левашиха не появлялась у них уже пять дней. Друзья позавтракали хлебом с молоком, оделись и отправились на объявленный стольником сбор. В руках Савва и Полкан несли самопалы, а на поясах у них висели, кроме сабель, еще и мешочки с порохом.
   Был первый час позднего зимнего рассвета. Дворы Шуи оживали: лаяли собаки, мычали коровы, кричали люди. По улицам торопились по своим делам представители торгового сословия.
   Когда Савва и Полкан вошли во двор воеводы, они увидели стоящих на крыльце Воронцова и Митрофанова.
   – Вы явились, а прочих еще не видать, – недовольно проворчал стольник.
   Полкан заметил:
   – Они привыкли почивать допоздна.
   – Пущай отвыкают, – буркнул стрелецкий голова.
   В это время во дворе появились Мещеринов и Шибров. Кроме того, что у каждого из них была на боку сабля, Семен нес боевой топор, а Трофим держал в руках рогатину.
   – Я же велел вам, анчутки, явиться с оружием! – рявкнул на них Воронцов.
   Лица Мещеринова и Шиброва вытянулись от удивления.
   – Вот наше оружие, – промолвил нерешительно Трофим, указывая на свою рогатину.
   – Дубина! – обругал его стольник. – Ты никак собрался с рогатиной на пищали идти?
   – Пищали дорого стоят, – промямлил Семен, – а у нас доходы малые.
   Митрофанов осуждающе покачал головой.
   – Неужто у вас даже на пистоли денег не хватает?
   Мещеринов и Шибров смущенно опустив головы.
   – Ладно, поглядим, что вы на саблях умеете, – сказал Воронцов.
   Положив на крыльцо самопалы, Савва и Полкан приготовились показать свое умение.
   Стрелецкий голова ткнул пальцем в Савву и Мещеринова.
   – Вы будете первыми биться. Токмо не покалечьте друг друга. Старайтесь выбить оружие из рук супротивника.
   Когда началась схватка, всем сразу стало понятно, что Мещеринову непривычно иметь дело с оружием: он неловко махал во все стороны саблей до тех пор, пока Савва умелым движением не выбил ее у него из рук.
   Стрелецкий голова набросился на Мещеринова с бранью:
   – Баба с ухватом ловчее управляется, чем ты, неумеха, с саблей! Кабы Глебов не поторопился тебя, сучьего потроха, обезоружить, ты ненароком снес бы ему голову!
   – Теперь наш черед показывать свое умение? – спросил Полкан, усмехаясь.
   Воронцов досадливо махнул рукой.
   – Не стоит. Ты, по всему видать, добрый воин, а пареньку, – он указал на Шиброва, – кажись, еще надобно подучиться.
   Тем временем Митрофанов взял в руки самопал Саввы и удовлетворенно произнес:
   – Добрый за оружием уход.
   – Не показать ли, как мы стреляем? – предложил Полкан.
   – Пожалуй, не стоит, – решил Воронцов. – В Москве покажите.
   Он окинул Мещеринова и Шиброва взглядом полным сомнения, вздохнул и сказал, обращаясь ко всем четверым новобранцам:
   – Ладно, у кого умения не хватает, того иноземные полковники обучат.
   – Когда доберетесь до Москвы, – добавил Митрофанов, – найдите в Земляном городе, на Сретенке, стрелецкого голову Платона Зимина – он вас определит на службу.
   – Когда нам можно отправляться в путь? – спросил Савва.
   – Как соберетесь, – ответил стольник. – Токмо особливо не задерживайтесь.
   Получив от Воронцова и Митрофанова еще несколько указаний, новобранцы разошлись. У Саввы не было желания ни сидеть в одиночестве дома, ни навестить Марью, и поэтому он решил помочь Полкану. В конюшне юноша вспомнил свои ночные кошмары и спросил у друга:
   – А ты не страшишься погибнуть на войне?
   – Я, брат Савва, уже столько раз смерть вблизи видал, что перестал ее страшиться. Рано али поздно никто из нас ее не минует.
   – И то верно, – согласился Савва.

Глава 18
Страшная ночь

   На следующий день стольник Воронцов и стрелецкий голова Митрофанов выехали из Шуи по направлению, к Костроме, чтобы продолжить вербовку в государевы полки. А Савва и Полкан начали собираться в путь. Вещей решено было взять немного – оружие да самое необходимое из одежды.
   – Наживем еще добро, Саввушка, – сказал Полкан, – а в пути лишнее токмо мешает.
   Вечером Савва явился к Марье и с порога сообщил ей о своем скором отъезде. Женщина всхлипнула и тут же поспешила утереть слезы.
   – Прости, Савва Фомич! Уж больно коротким было мое бабье счастье!
   – Довольно кукситься, Марья! – прикрикнул на нее Савва. – Не порть мне последние дни в Шуе. Давай сюда все, что есть в печи, да про выпивку не забудь. Попируем напоследок.
   Женщина засуетилась, и вскоре на столе появились пироги, курица, различные соленья, а из-под лавки Марья вытащила большой кувшин и маленький кувшинчик.
   – У меня есть медовуха. А еще я винца купила у Крюка.
   – Спасибо за заботу, Марьюшка. Налей мне винца.
   Осушив чарку и старательно закусив, Савва воскликнул:
   – Эх, Марьюшка, радость моя! Жаль, однако, мне с тобой расставаться!
   Он кривил душой, но не находил в этом великого греха. Почему бы ни утешить напоследок бабу, дабы получить от нее побольше ласки?
   Марья глянула на любовника с собачьей преданностью, однако не бросилась ему на шею, а почему-то направилась к Николе-угоднику и вытащила из-за образа небольшой мешочек. У Саввы изумленно взметнулись вверх брови.
   – Что там у тебя? – спросил он.
   – Деньги, – тихо ответила она.
   – Деньги? – еще больше удивился Савва.
   – Батюшка дал мне их в приданое, когда два года назад был у нас. Мы с матушкой никому о них не говорили, окромя, вестимо, мужа моего покойного.
   – А не зря ли вы молчали? – усомнился Савва. – Кабы шуйские женихи знали о твоем приданом, ты, глядишь, нашла бы себе лучшего, чем Илья Страх, мужа.
   Марья резонно возразила:
   – Зачем жениться, коли деньги можно попросту отнять у двух беззащитных баб?
   – Верно, – согласился Савва.
   – Муж мой, царствие ему небесное, как о приданом моем узнал, покоя лишился. Схоронил он деньги в потаенном месте, с той поры они там и лежали, покуда я их нынче оттоль не вынула.
   Савва не мог оторвать взгляда от мешочка.
   – А ты не страшишься, что я отыму у тебя деньги? – спросил он.
   – Так я хочу отдать их тебе, – огорошила его Марья.
   – Мне? – изумился он.
   – Возьми, возьми! – умоляюще попросила Марья.
   – А ты как же?
   Вопрос был задан машинально: на самом деле Савву совсем не волновала дальнейшая судьба надоевшей ему любовницы. Но Марья решила, что возлюбленный о ней беспокоиться и вся засветилась от счастья.
   – Я немного себе оставила. Мне хватит.
   Довольный Савва обнял ее и сказал задушевно:
   – Ладно, Марьюшка! Деньги деньгами, а проститься нам надобно по-людски.
   Отводя руку в сторону, он нечаянно скинул на пол мешочек.
   «Потом подберу. Никуда деньги от меня не денутся».
   Марья принялась осыпать возлюбленного ласками, а он пылко отвечал ей. Когда они уже порядком натешились друг другом, со двора послышался злобный лай пса, сменившийся отчаянным визгом, затем наступила тишина.
   – Господи Иисусе! – воскликнула Марья, подскочив с лавки. – Что с Казаком?
   Тут в сенях раздались шаги, и дверь с грохотом распахнулась. В темноте не было видно, кто вошел в избу, только слышалось шумное мужское дыхание, да еще бил в нос запах крепкого пота.
   – Кто здесь? – испуганно спросил Савва.
   – Зажги огонь – узнаешь, – ответил знакомый голос.
   Когда вспыхнула лучина, Савва весь похолодел, увидев, что посреди горницы стоят двое – Коптел и Давила.
   – Здесь, значит, есть не токмо индюшка, но еще и гусь – удовлетворенно хмыкнул Коптел.
   – Чего тебе надобно? – спросил Савва сиплым голосом.
   Разбойник опять ухмыльнулся:
   – От тебя, по сути, ничего. Жаль, что здесь нет твоего дружка – беса меченого. На сей раз я не дал бы ему себя обморочить.
   У Саввы пробежали по телу мурашки.
   «Они меня прикончат!»
   Но Коптел переключил все свое внимание на сжавшуюся в комок Марью:
   – Наконец-то я сыскал тебя, краса ненаглядная. Признавайся, где захоронено добро батюшки твоего покойного, чтоб его черти жарили без передыху?
   – Я не знаю, – дрожащим голосом ответила она.
   – Врешь! – рявкнул Коптел, топая ногой.
   Женщина перекрестилась.
   – Вот те крест, не знаю! Я батюшку своего уж два года не видала.
   Савва вспомнил про свалившийся под стол мешочек и ему стало жаль, что теперь эти деньги наверняка достанутся разбойникам.
   А Коптел схватил Марью за плечи и прорычал:
   – Хрипун мне сам обмолвился во хмелю, что схоронил злато и серебро, когда навещал свое семейство. Он еще смеялся: мол, Марфа надежно мое добро бережет.
   – Но мою матушку звали Анисьей, – жалобно проговорила молодая женщина.
   – А кто же Марфа? – удивился Коптел. – Полюбовница, что ли, Хрипунова?
   – Не знаю.
   – Значит, вам он ничего не дал? – с сомнением спросил Коптел.
   «Сейчас она скажет про приданое», – мелькнуло в голове у Саввы.
   Однако Марья испуганно пропищала:
   – Не дал.
   – Ну-ка, Давила, – обратился Коптел ко второму разбойнику, – подмогни мне бабу уговорить.
   Давила вытащил кинжал, приставил его к горлу Саввы и пригрозил женщине:
   – Глотку твоему кобелю перережу, сучка!
   – Нет! – воскликнула Марья.
   Неожиданно скрипнула дверь, затем раздался спокойный голос Полкана:
   – Не перережешь.
   Оба разбойника обернулись, и, воспользовавшись этим, Савва ударил Давилу по руке. Кинжал упал на пол.
   – За смертью своей пожаловал, бес проклятый! – взревел Коптел.
   Он бросился на Полкана, но, получив удар, отлетел назад, прямо на Савву и Марью. Юноша едва успел отскочить от стремительно несущегося на него тела, а вот женщина проявила нерасторопность, за что тут же поплатилась: Коптел снес ее вместе с лавкой, и она, рухнув на пол, осталась лежать неподвижно. Савва машинально рванулся к Марье, но зацепился ногой за стол и упал, больно ударившись рукой о валяющийся на полу мешочек с деньгами. Давила тем временем помог подняться Коптелу, затем они оба ринулись на Полкана. Не растерявшийся друг Саввы взял ухват и принялся орудовать им так ловко, словно держал в руках не бабью утварь, а саблю или бердыш. Вначале свалился с пробитой головой Давила, потом получил сильный удар Коптел и, падая, уронил лучину. Рассыпанная по полу солома вспыхнула и огонь мгновенно разнесся по всей избе.
   Задыхаясь от дыма, Савва встал на ноги.
   – Полкан! – позвал он, и тут же дыхание у него перехватило, а в глазах потемнело…
   Пришел в себя Савва на снегу под овчинным кожухом. Издалека доносился тревожный звон колокола, вокруг суетились и кричали люди, а неподалеку полыхала объятая пламенем изба Марьи Страховой.
   – Как ты, Саввушка? – спросил подошедший Полкан.
   – Горит, – сказал Савва ничего не выражающим голосом.
   Его друг кивнул.
   – Горит. Добро, что ветра нет, да люди вовремя успели забор и сарай разобрать. Авось огонь не разбежится.
   – Ты меня вытащил?
   – А кто ж еще? Успел я, Саввушка, спасти и тебя, и деньги.
   – Деньги? – не понял Савва.
   Полкан ухмыльнулся:
   – Ты в руке держал мешок с монетами, да так крепко, что я с трудом его потом у тебя отнял.
   Он помог другу встать на ноги, говоря при этом:
   – Поехали, Саввушка, домой, покуда ты не околел от холода босой и в исподнем.
   – Поехали? – удивился Савва. – На ком мы поедем?
   – На наших конях, – ответил Полкан, – Вон они стоят.
   Юноша разглядел в дыму двух жеребцов и услышал знакомое ржание.
   – Воронок! Отколь он взялся?
   – Тати на наших конях прискакали, – пояснил Полкан.
   Только теперь Савва окончательно пришел в себя.
   – Господи Иисусе! – воскликнул он. – Что с Марьей?
   – Она сгорела вместе с татями, – хмуро ответил Полкан.
   Савве стало жаль несчастную женщину.
   – Как ты оказался у Марьи? – глухо спросил он.
   – Неладное почуял, – коротко ответил Полкан.
   Когда Савва с помощью друга взобрался на Воронка, конь вновь заржал.
   – Признал жеребец своего хозяина, – промолвил Полкан.
   Тем временем разбуженные жители Шуи сбегались к месту пожара, и толпа все увеличивалась. Появились вместе Федор Лопатин и Иван Рожнов.
   Полкан досадливо поморщился.
   – Вот некстати встреча. Как бы Ванька на тебя не кинулся.
   – Ты же запретил ему меня трогать.
   – Вряд ли нынче тот запрет на него подействует.
   Словно услышав эти слова, Рожнов выхватил из сапога нож и бросился на Савву с криком:
   – Убью гада!
   – Погоди, Ванька! – предостерегающе крикнул Федор.
   Но Иван, не обращая внимания на этот крик, попытался ударить ножом сидящего на коне Савву. Полкан бросился перед Рожновым, свалил его и прижал к земле, а подоспевший Лопатин выбил ногой у приятеля оружие.
   – Он погубил Марью! – рычал Иван, безуспешно вырываясь из цепких рук Полкана. – Убью, убью его!
   – Не губил я ее, – оправдывался Савва. – Тати нагрянули нежданно, началась драка, обронили лучину, и случился пожар…
   – Ты, сволочь, бросил ее, а сам утек! – вопил Рожнов.
   – Он от дыма сознания лишился, – заступился за Савву Полкан. – Я едва успел его из избы вытащить.
   – Остынь, Ванька! – уговаривал товарища Федор.
   – Лучше бы ты, Глебов, сам сгорел! – в отчаянье крикнул Рожнов и зарыдал.
   Савва почувствовал к нему презрение.
   «Здоровенный детина, а сопли распустил как баба».
   Из толпы появился воевода.
   – Что здесь стряслось? – спросил он у Полкана.
   Тот поморщился.
   – Давай, Данила Семенович, завтра потолкуем. Ты-то в шубе, а погляди, в чем Савва.
   Посмотрев юношу, сидящего верхом в одном нижнем белье, Змиев нехотя согласился:
   – Ладно, утром жду вас обоих.
   Кивнув, Полкан взобрался в седло, и они с другом поскакали к своему двору.

Глава 19
Сокровища Хрипуна

   Савва долго не мог согреться, а утром ему стало плохо: бросало то в жар, то в холод, тряслось тело, струился ручьями пот, болела голова.
   – Э, да тебе, брат Савва, совсем худо, – забеспокоился Полкан. – Я, пожалуй, не пойду к воеводе, а останусь с тобой.
   – Осерчает Данила Семенович, – хрипло прошептал Савва.
   – Пущай серчает, все одно мы с ним скоро расстаемся.
   Сразу после полудня воевода сам к ним явился. Едва Змиев переступил порог, тут же принялся браниться:
   – Вы, черти, почто ко мне не явились, как обещали? Да, я с вас обоих шкуры сдеру!
   – Доброго тебе здравия, Данила Семенович! – спокойно промолвил Полкан. – А у нас Саввушка занедужил.
   Бросив косой взгляд на печь, где лежал Савва, воевода спросил у Полкана:
   – Ты никак тоже захворал?
   – Нет, но не мог же я бросить хворого друга.
   – Он вроде не в беспамятстве.
   – Оклемался он малость, а утром бредил, – приврал Полкан.
   Махнув рукой, Данила Семенович, скинул шубу, сел на лавку и велел Савве:
   – Сказывай, как случился пожар!
   Юноша рассказал почти все, умолчав лишь о доставшихся ему от Марьи деньгах и об упомянутой Коптелом Марфе – хранительнице сокровищ покойного Хрипуна.
   – А ты как там оказался? – осведомился воевода у Полкана.
   – У меня самого в слободе есть любушка, – ответил тот. – Я к ней ночью шел и увидал, как тати подскакали ко двору Марьи.
   – Как же ты их сумел разглядеть в темноте? – удивился Змиев.
   – Сумел.
   Данила Семенович вновь обратился к Савве:
   – Значит, тати к Марье за златом ее отца явились?
   – Да.
   – Ну, и где же оно – то злато?
   Савва пожал плечами.
   – Уж во всяком случае не там, где Коптел его искал.
   – А не морочила ли тебя твоя баба? – засомневался Змиев.
   – Нет, не морочила, – уверенно возразил Савва. – Марья дурой была да еще и любила меня без памяти. Знай она что-либо об отцовом злате, обязательно мне проболталась бы.
   – Да уж, редкая баба сохранит тайну от полюбовника, – согласился с ним Данила Семенович.
   – Унес Хрипун в могилу правду о своих сокровищах, – заключил Полкан.
   Воевода кивнул.
   – По всему видать – так оно и есть. А Марья, выходит, ни за что, ни про что сгорела.
   – Жаль бабу, царствие ей небесное, – вздохнул Савва.
   Змиев кивнул.
   – Упокой Господи ее душу! Такой смерти и врагу не пожелаешь. Помнится, в начале прошедшей осени в Балахне сгорел заживо сын боярский Артемий Марин. Жену его, Настасью, вытащили, но она все одно померла. А дочка их, Василиса, сгинула куда-то.
   – И куда ж она могла сгинуть? – заинтересовался Полкан.
   Данила Семенович пожал плечами.
   – Бог ее ведает. Люди толковали, будто бы она в Смоленск подалась – к родичам своей матери. Токмо вряд ли юной девице такой путь по силам.
   – Значит, мать Василисы родом из Смоленска? – продолжал допытываться Полкан. – А как она стала женой балахнинского сына боярского?
   – Артемий в Смуту защищал Смоленск, – отвечал воевода, – и там полюбил Настасью Шумову, а когда ляхи город взяли, он не токмо сам сумел утечь, но и суженую с собой увез. Прибыли они в Балахну и жили там душа в душу, покуда не погибли оба в один день, царствие им небесное.
   – А что, в Балахне у Артемия Марина не осталось родичей? – задал Полкан новый вопрос.
   – Там живет брат его, Порфирий, но с ним покойный не ладил, хотя Порфирий Марин известен своим благочестием.
   – И почто же сей благочестивец не взял к себе племянницу?
   – Люди сказывают, что Порфирий хотел отдать девицу, против ее воли, в святую обитель.
   Савва никак не мог понять, почему его друг так заинтересовался какими-то Мариными из Балахны.
   «Знавал он их что ли?»
   – А как у Мариных пожар случился? – спросил Полкан.
   – Кажись, от уголька все занялось – ответил Змиев. – Гореть начало с кухни, а холопы, увидав огонь, вон побежали и про господ даже не вспомнили. Всякому своя шкура дороже чужой.
   – Да, уж, – подал голос Савва.
   – А лет десять с лишком назад в Нижнем два молодца не поделили девицу, – вспомнил Данила Семенович, – и один из них поджег двор другого, а потом в Волге утопился.
   Савва презрительно хмыкнул:
   – Дурак! Он из-за девки обрек себя на вечные муки.
   – Да, дурак, – поддержал друга Полкан, как-то странно улыбаясь.
   – А как звали того грешника? – полюбопытствовал Савва.
   – Князь Никита Барбашин, – ответил Змиев, – Он был единственным сыном ныне покойного князя Григория Васильевича Барбашина.
   – Тогда он тем паче дурак, – решил юноша.
   На этом беседа закончилась, и воевода ушел. Оставшись вдвоем с другом, Савва спросил у него:
   – А как ты на самом деле оказался ночью у Марьи?
   – Тебе не верится, что я был у любушки? – хмыкнул Полкан.
   – Нет у тебя любушки ни в слободе, ни где-то еще в Шуе. И вообще ты, покуда мы вместе, ни с одной бабой…
   Савва осекся на полуслове, сообразив, что сказал лишнее. Мало ли почему его друг с женщинами не спит, а разговор об этом может показаться ему обидным.
   Однако Полкан не обиделся. Глянув в упор на друга, он медленно проговорил:
   – Я, брат Савва, так много баб имел, что пресытился ими, и покуда от них отдыхаю.
   – И все же, коим ветром тебя к Марье занесло? – напомнил Савва свой первый вопрос.
   – Учуял я беду, грозящую тебе.
   – Как учуял?
   – У меня такое частенько бывает: начинаю вдруг понимать, что с кем-то беда случится – иногда заранее, а порой и перед самим несчастьем.
   – Про меня ты когда понял?
   – Тогда, когда выходил вечером от воеводы. Не было времени даже домой за оружием заскочить, пришлось с татями ухватом биться.
   Савва улыбнулся.
   – Как сказывал Афоня Заяц: с умением врага можно и лаптем одолеть. Неважно, чем ты с татями дрался, главное – спас меня. Спасибо тебе!
   – Не за что, – буркнул Полкан.
   Он поднялся с лавки и занялся приготовлением снадобья.
   – А почто ты у воеводы про Мариных выспрашивал? – поинтересовался Савва, немного погодя. – Кто они тебе?
   – Помнишь девку, выдававшую себя за отрока?
   – Ваську?
   – Мниться мне, что она и есть пропавшая из Балахны Василиса Марина. Удалось ли ей добраться до Смоленска?
   Савва равнодушно зевнул: его совершенно не волновала судьба обокравшей их девицы.
   Полкан тем временем приготовил и остудил снадобье.
   – Выпей отвару, Саввушка, и сразу уснешь, а во сне хворь из человека быстро выходит.
   Как только Савва послушно проглотил пахнущую травами жидкость, он на самом деле уснул глубоким сном. Проснулся он от сильного толчка в бок, и, открыв глаза, закашлялся от дыма. В избе была непроглядная тьма, судя по которой уже давно наступила ночь.
   – Горим, Саввушка! – закричал Полкан.
   Кое-как одевшись, друзья попытались выбежать из избы, однако дверь в сенях оказалась запертой со двора.
   Савву бросило в жар.
   – Неужто Ванька Рожнов задумал порешить меня, а заодно и тебя до кучи? Как же нам выбраться?
   Полкан прыгнул в угол сеней и что-то схватил. По блеснувшему в темноте лезвию Савва догадался, что друг держит в руках топор.
   – Отойди в сторону, Саввушка!
   Савва прижался к стене, а Полкан принялся вышибать дверь. После двух ударов топором послышался сильный треск.
   – Есть! – воскликнул Полкан.
   Друзья выбежали на крыльцо и увидели, что весь их двор уже заволокло дымом.
   – Спасай коней! – крикнул Полкан и исчез во тьме.
   Конюшня, слава Богу, не горела. Надев на коней уздечки, Савва вывел их на улицу и привязал к ограде соседей. Когда он вернулся во двор, то увидел, что огня нет, да и дым немного рассеялся. Из-за угла избы появился Полкан и возвестил:
   – Кажись, обошлось!
   – Ты сумел один с пожаром управиться? – удивился Савва.
   Полкан махнул рукой.
   – Поджигали, видать, второпях, и запалили сырую солому – вот и получилось много дыму, но мало огня. Токмо стену подпалило.
   Друзья завели коней в конюшню и вернулись в избу. В горнице по-прежнему висел густой дым.
   – Отвори двери, а то дышать нечем, – велел Полкан.
   – Избу совсем застудим, – возразил ему Савва.
   – Лучше застудиться, чем угореть. А ты, чтобы пуще не захворать, выпей еще отвару и закутайся потеплее.
   Тут только Савва вспомнил про свою болезнь.
   – А мне вроде бы полегчало. Поди, отвар твой помог.
   – Все одно себя побереги. Хворь – она коварная: может не уйти, а токмо затаиться.
   Выпив снадобье и накинув на плечи шубу, Савва заметил:
   – Вот гад – Ванька.
   – А ты уверен, что нас Рожнов пытался спалить? – спросил Полкан.
   – Кто ж еще?
   – А мне вот сомнительно. Рожнов горяч, но отходчив. Он утром бранит Федьку Лопатина за дружбу с нами, а вечор пьет с ним в корчме. Нет, Ванятка может в сердцах прибить, но намеренное смертоубийство ему не по зубам.
   – Кому же еще мы помешали?
   – Вспомни-ка, Саввушка, что говорил у Марьи Коптел, – попросил после недолгого молчания Полкан. – Постарайся ничего не упустить.
   С другом Савва был откровенен, рассказав ему все без утайки.
   – Значит, добро Хрипуна бережет Марфа? – задумчиво пробормотал Полкан. – А мать Марьи, Анисьей звали?
   – Поди, у Хрипуна здесь, окромя жены, была еще и полюбовница, – предположил Савва.
   – А мне мнится, что Марфа – вовсе не баба, – заключил Полкан.
   – Но не мужик же? – протянул удивленный Савва.
   – И не мужик. Должно быть, сокровища татя лежат в могиле покойницы по имени Марфа.
   В очередной раз Савва был восхищен сметливостью своего друга.
   – А ведь верно! Ох, и умный же ты, Полкан! Выходит, что мы можем найти Хрипуново злато-серебро?
   – Ты собрался перерыть весь шуйский погост? – усмехнулся его друг.
   – Зачем весь? Можно у людей спросить…
   – О чем? Где схоронена баба по имени Марфа, невесть когда преставившаяся?
   – Как же нам быть? – растерялся Савва.
   Полкан зевнул.
   – По мне, так нам надобно хоть немного поспать, а поутру начать готовиться к отъезду.
   – А Хрипуновы сокровища?
   – Ты, брат Савва, выбери, что для тебя важнее. Желаешь ехать в Москву – собирайся. А коли хочешь сыскать татьево злато-серебро, оставайся без меня в Шуе.
   Савва испугался:
   – Нет, нет, Полкан! Я еду с тобой в Москву! Бес с ним со златом, замаранном христианской кровью!
   Когда дым немного рассеялся, Полкан затворил все двери, и друзья, не раздеваясь, забрались на лежанку. Изба сильно выстудилась, однако печь была еще теплой. Савва попытался уснуть, однако стоило ему закрыть глаза, как тут же перед ним возникали груды сокровищ, спрятанные Хрипуном в могиле неизвестной Марфы. Наконец юноше все же удалось задремать, но вскоре он был разбужен жутким грохотом, сопровождаемым истошными воплями.
   – Эй, вы! – орал кто-то под дверью. – Впустите! Впустите, черти вас забери! Веред [34 - Веред – чирей, нарыв.] вам в седалище!
   Савва открыл глаза и некоторое время ошарашено мотал головой. Затем, немного придя в себя, он огляделся. Судя по свету, пробивающемуся сквозь затянутое бычьим пузырем окно, уже наступило утро.
   Друзья слезли с печи и вышли в сени.
   – Кого там нелегкая принесла? – грозно осведомился Полкан.
   – Ивана Рожнова, – ответили ему со двора.
   – За коим лешим ты приперся? – спросил Савва.
   – Надобно потолковать с вами! Да, вы не страшитесь – я ничего худого с вами не сотворю!
   – Кто тебя страшиться? – проворчал Полкан, отпирая дверь.
   Рожнов ввалился в сени и, зацепившись за порог, едва не растянулся. Вид он имел взъерошенный: расстегнутая шуба, висящая на левом ухе шапка, стоящие дыбом волосы.
   – За тобой не черти ли гнались? – спросил Полкан.
   Прорычав ругательство, Иван прошел в горницу и сел на лавку.
   – Ты хоть шубу скинь – чай, не в корчме сидишь, – буркнул Савва.
   Рожнов даже ухом не повел.
   – Зачем явился? – осведомился Полкан.
   – По Шуе слух прошел, будто бы нынешней ночью я вас пытался спалить.
   – Уже прошел? – удивился Савва.
   Полкан развел руками.
   – Здесь, брат Савва, едва успеешь чихнуть в одном конце, тебе в другом уже здравия желают.
   – Так вас и впрямь подожгли? – протянул Иван. – А я думал, может, люди зазря языками мелют.
   – Зачем же ты тогда к нам приперся? – спросил Савва.
   – Я решил, что вы на меня напраслину возвели.
   – Больно ты нам надобен! – возмутился Савва.
   – И вы мне больно надобны, чтобы поджигать вас.
   – А ведь ты прошлой ночью хотел с Саввушкой расправиться, – напомнил Полкан.
   Рожнов насупился.
   – Я и тогда готов был его убить, и нынче тоже прикончил бы без сожаления, прости меня Господь. Токмо Рожновы не тати, а дети боярские, и нам вовсе не пристало губить людей исподтишка.
   Савва пожал плечами.
   – Коли твоей вины нет, чего же ты всполошился?
   – Напраслина на меня – поношение всему роду нашему.
   – Мы нынче же скажем Крюку, что ты нас не поджигал, – пообещал Полкан, – а от него о твоей невиновности будет знать вся Шуя.
   – И на том спасибо, – буркнул Иван и поднялся.
   – Ты случаем не видал вчера Пятунку? – неожиданно спросил Полкан.
   – Видал, – ответил Рожнов. – Странная была у нас с ним встреча.
   – И чего в той встрече было странного?
   Горестно вздохнув, Иван рассказал:
   – Опосля того, как Марьин двор потушили, меня будто чем-то тяжелым по башке стукнуло, я и не помню, где потом был и что делал. Очнулся я за городом у реки, гляжу – идет Пятунка и мешок на хребте тащит. Увидал он меня да как припустит во всю прыть!..
   – А отколь шел Пятунка? – прервал его Полкан.
   – Вроде бы со стороны Марфина погоста.
   – Марфина погоста? – воскликнул пораженный Савва.
   – Что за Марфин погост? – поинтересовался Полкан.
   – Место, где была захоронена одна самоубивица, – пояснил Иван. – Сказывают, во время Смуты ляхи надругались над девкой Марфой, и она, горемыка, в лесу удавалась. Схоронили ее там же, где мертвой нашли, и с той поры люди туда боятся ходить, понеже грешный дух Марфин никак не упокоиться, а все бродит вокруг своей могилы.
   Испуганно перекрестившись, Савва спросил:
   – Неужто бродит?
   Рожнов тоже осенил себя знаменьем.
   – Святой истинный крест, многие ее видали!
   – Зря люди пужаются, – сказал Полкан. – Дух, даже грешный, ничего худого живому человеку не сотворит
   Иван кивнул.
   – Вот и попы то же самое твердят: мол, ступайте с крестом и ничего с вами не случиться, но люди все одно страшатся.
   Он махнул рукой и ушел, не попрощавшись. Едва успели затихнуть его шаги, Савва возбужденно воскликнул:
   – Значит, Хрипун схоронил свое добро в могиле самоубивицы! А как же Пятунка узнал о кладе?
   – Должно быть, Коптел расспрашивал его о Марфе, – предположил Полкан. – Пятунка не дурак – у него хватило соображения понять, что тать чего-то ищет.
   – Почто же рыжий черт не забрал сразу татьево добро и не утек с ним?
   – А коли бы Коптел догнал его? Нет, Пятунка ждал своего часа и дождался. Теперь он, должно быть, уже убрался из Шуи вместе с сокровищами Хрипуна, а перед тем, как утечь, нас подпалил.
   – Зачем подпалил?
   – На тот случай, коли мы чего-то узнали али о чем-то догадались.
   – Вот сволочь! – возмутился Савва. – И злато себе забрал!
   – Не нам же его оставлять. Да ты не сокрушайся, Саввушка. Пятунка не из тех людей, кому богатство впрок идет.
   – Чтоб оно ему стало поперек глотки! – в сердцах пожелал Савва.
   – Забудь, Саввушка, о Пятунке и о татьевых сокровищах, понеже у нас с тобой иных забот хватает. Надобно еще встретиться с Мещериновым и Шибровым да узнать, собираются они али уже передумали поступать в солдаты. В любом случае мы завтра отправляемся в путь.
   – У нас нет снеди на дорогу, – напомнил Савва.
   – Вечером купим все у Крюка да заодно и переночуем на постоялом дворе.

Глава 20
Отъезд

   Утром Савва, как ни странно, чувствовал себя совершенно избавившимся от хвори. Он и Полкан начали собираться в дорогу, а ближе к полудню их навестили Мещеринов и Шибров. Войдя и поздоровавшись, гости завели разговор о ночном происшествии.
   – А правда, что вас ночью Рожнов подпалил? – спросил Мещеринов.
   – Нет, неправда, – ответил Полкан. – Нас подожгли товарищи сгоревших запрошлой ночью татей.
   – А ты отколь знаешь? – простодушно удивился Шибров. – Неужто они сами назвались?
   Савва подавил смешок, а Полкан соврал с самым серьезным видом:
   – Мы видали двоих людей, утекающих от нашего двора – оба они были ростом меньше Саввушки, и один из них прихрамывал.
   – Ванька не хромает, – заметил Мещеринов.
   – И роста он высокого, – поддержал его Шибров.
   Полкан сделал вывод из вышесказанного:
   – А раз, окромя Рожнова, у нас в Шуе иных недругов нет, то, значит, нам мстили за своих товарищей тати.
   – Видать, так оно и есть, – согласился Мещеринов.
   Шибров закивал.
   – Вы когда собираетесь на службу? – спросил их Савва.
   Гости приуныли.
   – А вы, когда отправляетесь в путь? – кисло спросил Мещеринов.
   – Завтра до рассвета, – ответил Полкан.
   – А мы вот с Сенькой не знаем, как быть, – сказал Шибров. – В наших хозяйствах одни старые клячи, а на них далеко не ускачешь.
   – Наши лошадки околеют еще до Суздаля, – поддержал приятеля Мещеринов.
   – Возьмите себе наших гнедых, – предложил им Полкан.
   Гости удивленно переглянулись, не веря своей неожиданной удаче.
   – Нам заплатить нечем, – промямлил Мещеринов.
   Полкан махнул рукой.
   – Заплатите, когда у вас деньги будут. А коней забирайте прямо сейчас.
   Савве досадливо поморщился, подумав о том, что лишних коней можно было бы выгодно продать. Однако возражать другу он не посмел, и только после ухода гостей спросил сердито:
   – Когда мы по-твоему получим за гнедых деньги?
   – Никогда, – равнодушно ответил Полкан.
   Савве было жаль и коней, и денег.
   – Зря мы Мещеринова и Шиброва облагодетельствовали, – буркнул он, не сдержавшись.
   – Так догони их и отбери коней, – предложил Полкан.
   Савва растерялся:
   – Как-то не по-людски отбирать то, что сами же и отдали.
   – Тогда и не жалей об отданном.
   Друзья продолжили свои сборы. До вечера они успели уложить вещи, почистить коней и перебраться на постоялый двор. Крюк принял Савву и Полкана радушно: поместил их на ночлег, снабдил провизией, а на ужин подал им самой лучшей еды и вино из личных запасов.
   После ужина Полкан подозвал хозяина и спросил небрежно:
   – Что-то я нынче не вижу в корчме Пятунки. Куда он подевался?
   Крюк нахмурился.
   – Пятунка, чтоб ему сдохнуть, нынче сгинул куда-то. А ты никак уже по нему соскучился?
   – Прямо-таки истосковался весь.
   – Поди, утек, подлец, от расплаты, – предположил хозяин. – Он здесь многим людям насолил.
   Полкан недоверчиво покачал головой.
   – Неужто ты и впрямь не ведаешь о том, куда он утек?
   – Он мне не кум и не сват, да и тебе вроде тоже, – отрезал Крюк и удалился.
   Савва не слышал, о чем его друг говорил с хозяином постоялого двора, поскольку размечтался в это время о своей будущей жизни, воображая себя славным воином, подобным Егорию [35 - Егорий – Георгий Победоносец в народном фольклоре.] из песен. Его мысли достигали больших высот:
   «Вот добуду я славы в ратном деле, тогда царь пожалует меня поместьем [36 - Поместье – земельное владение, даваемое дворянину за военную и государственную службу, в отличие от вотчины продаже, обмену и наследованию не подлежало.], потом, глядишь, вотчиной, а там и чин даст при дворе. Я все же сын боярский».
   От мечтаний Савву отвлек насмешливый голос Полкана:
   – Спустись, Саввушка, с небес и поешь как следует, а то ты почитай ни к чему не прикасался. Надобно набраться сил для дальнего пути, а грезить будешь в Москве.
   – И вовсе я и не грежу, – смущенно отозвался юноша.
   – Токмо дрожишь весь, будто с марьей-иродовной слюбился. Давай-ка ешь скорее, да пора ложиться спать.
   – Да, пора, – согласился Савва и принялся за ужин.
   Как только с едой было покончено, друзья поднялись по лестнице в отведенную им для ночлега горенку, где Савва, несмотря на свое возбуждение, уснул почти мгновенно и спал как обычно крепко. Разбудил его Полкан:
   – Подымайся, Саввушка!
   При слабом свете от огарка свечи они неторопливо оделись и спустились вниз. Когда Савва отворял дверь в корчму, огарок в руке Полкана погас, и друзья оказались в кромешной тьме, из которой слышался чей-то зычный храп.
   – Подкрепиться бы перед дорогой, – пожелал вслух Савва.
   – Вряд ли мы Крюка сумеем разбудить, – отозвался, зевая, Полкан.
   Тут в дверь корчмы постучали.
   – Кто там? – спросил Полкан.
   – Мы! – откликнулся Мещеринов.
   Полкан пошел отворять дверь. Он передвигался в темноте как кошка, ни разу не споткнувшись и ничего не задев, а вот вошедшие посетители, явно не обладали кошачьим зрением и зацепили лавку, которая с грохотом упала. Храп тут же прекратился, затем под столом кто-то заворочался и громко выбранился.
   – Теперь Крюк уж точно пробудится, – заметил Савва.
   И тут же раздались шаги на лестнице.
   – Кого здесь черти носят? – сердито спросил из темноты голос хозяина.
   – Нас, – откликнулся Полкан.
   – Зачем же так шуметь? – проворчал Крюк и зажег лампаду.
   Теперь Савва смог разглядеть все, что происходит в корчме. Невозмутимый Полкан сидел на лавке, испуганные Мещеринов и Шибров переминались с ноги на ногу, а одетый
   детый тый е на лавке. ле столаствии. ет. е оровым. в исподнее Крюк удивленно взирал на выползающего из-под стола на четвереньках мужика, на котором из одежды были только рубаха, штаны и онучи.
   – Отколь ты взялся, Сусла? – спросил хозяин.
   Мужик был изумлен не меньше Крюка.
   – Не знаю. Я вчера вроде ушел отсель…
   – Ушел, – подтвердил хозяин.
   – Видать, он в сенях уснул, – предположил Полкан, – а ночью, озяб и в корчму воротился.
   – Дал бы ты мне опохмелиться, Крюк, – жалобно попросил Сусла.
   Хозяину эта просьба пришлась не по нраву:
   – Опосля вчерашней пьянки у тебя, поди, ни гроша не осталось? Неужто я должен всю голытьбу задаром поить?
   – Налей ему вина, да и нам заодно, – велел Полкан.
   – А ты заплатишь? – недоверчиво спросил Крюк.
   – Когда я тебе не платил?
   Хозяин засуетился. Вскоре на столе появились водка, пироги и квашеная капуста. Все выпили и закусили, а Полкан бросил на стол горсть монет.
   – Люблю щедрых людей, – обрадовался Крюк. – Жаль токмо, что мало их
   – Так уж и мало? – с ухмылкой спросил Полкан
   – Да, почитай, окромя тебя, и нет никого, – ответил хозяин. – Прочие людишки лишь изредка расщедриваются. Вон Пятунка всегда скупился, а второго дня отвалил мне аж цельную гривну. Зато и погулял он от души, чтоб ему, гаду ползучему, больше никогда не гулять,
   – Никак Пятунка разбогател? – лениво поинтересовался Полкан. – Он что, сумел растрясти чью-то толстую мошну?
   Крюк пожал плечами.
   – Вроде не было у меня шибко денежных постояльцев.
   – Значит, Пятунка в другом месте кого-то облапошил, – заключил Полкан.
   «Нас он облапошил», – подумал Савва.
   – Давайте на посошок, и в путь, – предложил Полкан.
   Все с готовностью еще раз выпили.
   – Теперь я, слава Христе, ожил! – обрадовался Сусла. – Могу и уйти из корчмы!
   – Ступай, ступай! – прикрикнул на него Крюк. – Тебе все одно здесь больше ничего не светит!
   – А кожух я вчера пропил? – поинтересовался мужик.
   Хозяин кивнул.
   – Не токмо кожух, но еще обувку и шапку.
   – И так доберусь. Не впервой, – сказал Сусла и выскочил из корчмы.
   Попрощавшись с Крюком, Савва и Полкан направились в конюшню. Мещеринов и Шибров ожидали своих попутчиков у ворот.
   – А почто Крюк вдруг разоткровенничался? – спросил Савва у друга, – Вчера он ничего не хотел говорить про Пятунку.
   Полкан пожал плечами.
   – Бог его ведает. Крюк мужик слишком хитромудрый. Даже я его не всегда понимаю, да и он сам себя наверняка не всегда понять может.
   Когда они подошли к своим коням, те встретили их радостным ржанием.
   – Поди, им не меньше нашего опостылела здешняя жизнь, – заметил Савва.
   Друзья вывели коней во двор и взобрались в седла. В это время колокола зазвонили к заутрене, и от их протяжных звуков у Саввы запела душа.
   – Прощай, Шуя! – воскликнул он.

Глава 21
Зернь [37 - Зернь – игральные кости.]

   Еще засветло путники добрались до древнего города Суздаля, где повсюду торчали луковки церквей, а на улицах ходило так много чернецов и черниц, что люди в светской одежде были незаметны среди ряс, клобуков и куколей.
   Савве Суздаль показалась одной огромной обителью и он предположил, с благоговением оглядываясь по сторонам:
   – Здесь, поди, все живут благочестиво.
   Его товарищи дружно хмыкнули, а Мещеринов тихо сказал:
   – Особливо архиерей суздальский благочестив. Он от великого благочестия мзду берет без меры, паству обирает и своих людей на ночную татьбу шлет.
   Тут только Савва вспомнил о проделках суздальского владыки, и благоговения у него поубавилось.
   Отыскав за чертою города, в посаде, постоялый двор, путники вошли в корчму. Там была обычная обстановка для подобных заведений: кто-то ел, кто-то пил, а кто-то уже успел порядком набраться.
   – Здесь народа меньше, чем у Крюка, – заметил Шибров.
   Полкан высказал свое мнение по этому поводу:
   – В Шуе Крюк один торгует вином, а здесь, поди, у владыки Иосифа свои питейные избы имеются.
   – Да, ну? – удивился Савва. – Неужто закон нарушают не токмо за Волгой, но и под самым носом у царя?
   – Нарушают, брат Савва, нарушают, – подтвердил Полкан.
   Он заказал хозяину корчмы еду, вино и ночлег.
   – А стоит ли нам здесь останавливаться? – подал голос Мещеринов. – До ночи мы, глядишь, добрались бы до ближайшего села.
   – Куда ты так спешишь? – спросил его Шибров.
   – Хочется скорее в Москву попасть.
   – Торопиться надобно с умом, – назидательно заговорил Полкан. – Коли мы не сумеем сыскать дотемна пристанища, то запросто лишимся не токмо денег, коней и одежи, но и жизней. Ты же, Семен, сам нынче поминал ночную татьбу с благословения суздальского владыки.
   Шибров его поддержал:
   – Верно толкуешь. А ты, Сенька, слушай мудрого человека.
   Дебелая баба принесла путникам вино, похлебку и блины со сметаной.
   – Прежде ты, Полкан, не страшился ночью ехать, – заметил Савва, жуя блин.
   – Чего нам было страшиться в почитай безлюдных местах?
   К ним подошел хозяин корчмы.
   – Я, люди добрые, коней ваших поставил в конюшню и дал им овса.
   Полкан вынул деньги и дал несколько монет мужику.
   – Держи.
   – Спасибо за щедрость! – обрадовался хозяин. – Буду Бога за вас молить!
   Савва в очередной раз испытал досаду. От самой Шуи его друг платил за всех четверых, а Мещеринов и Шибров принимали это, как должное. Однако было невозможно помешать Полкану делать то, что он считал нужным, и Савве оставалось только сожалеть о потраченных деньгах.
   После трапезы хозяин постоялого двора отвел гостей в довольно просторную горенку.
   – Постель здесь есть токмо для двоих. Вы можете занять еще одну горницу, а коли желаете ночевать все вместе, я велю своей бабе принести сюда две перины.
   – Пущай принесет, – велел Полкан.
   Вскоре хозяйка притащила перины, и гости стали располагаться на отдых. Мещеринов и Шибров легли и сразу захрапели, потом уснул Полкан, а к Савве сон все никак не приходил. Проворочавшись часа два, юноша поднялся.
   «А не сходить ли мне в корчму, не пропустить ли там пару чарок и не послушать ли, о чем люди толкуют?»
   Но едва он сделал шаг к двери, как его окликнул друг:
   – Ты куда собрался, Саввушка?
   – Никак не могу уснуть. Пойду, посижу в корчме.
   – Ты однажды уже посидел, – проворчал Полкан, подымаясь.
   – Может, довольно старое поминать? – обиделся Савва.
   – Ладно, ладно. Я с тобой пойду.
   В корчме народу заметно прибавилось. Большая часть людей тихо ела и пила, и только ватага из пятерых парней шумела. Молодые люди сидели, тесно прижавшись друг к другу, и с громкими воплями швыряли что-то на стол. Среди них выделялся кудрявый, светловолосый красавчик в рубахе с шитым золотыми нитями воротом, атласном кафтане лазоревого цвета и алых сапогах из сафьяна.
   Бросив взгляд в сторону шумной ватаги, Полкан предложил другу:
   – Давай-ка, воротимся к себе.
   Но на Савву напало упрямство:
   – Ты ступай, коли хочешь, а я останусь. Не бойся, ничего не случится.
   Полкан, очевидно, был иного мнения. Подозвав хозяина, он велел подать вина и сел рядом с Саввой за стол. В это время между молодыми людьми возникла ссора.
   – Ты, Мишаня, обманываешь нас! – кричал большеносый юноша. – Али тебе бес помогает!
   Кудрявый красавчик вспыхнул и ударил большеносого по лицу, отчего тот свалился под стол. Трое их товарищей дружно загоготали.
   – Я не Мишаня, – презрительно заговорил красавчик, – а сын боярский Михайло Иванович Одинцов. И не тебе, дьякову сыну, меня во лжи уличать. А с бесом мать твоя зналась, когда тебя, сучонка, зачала.
   Троица опять засмеялась, а большеносый вылез из-под стола и, обиженно хлюпая носом, вышел из корчмы.
   Одинцов обратился к остальным своим товарищам:
   – Кто еще желает побросать вместе со мной зернь?
   – Я, – вызвался низенький коренастый малый.
   Ватага опять склонилась над столом.
   – Что они делают? – спросил Савва.
   – Играют в зернь, – ответил Полкан.
   – В зернь? – изумился юноша.
   – Так называется одна забава.
   – А что надобно в ней делать?
   Полкан коротко объяснил правила игры.
   – Я тоже желаю попробовать, – загорелся Савва.
   – В зернь не положено играть задаром, – недовольно заметил его друг.
   – У меня же есть деньги, – сказал Савва, вытаскивая из-за пазухи мешочек.
   С самого начала путешествия между друзьями так повелось, что общие деньги хранились у Полкана, но какие-то монеты Савва всегда имел при себе, и именно их он сейчас вытащил.
   Полкан укоризненно покачал головой.
   – Ох, брат Савва, чует мое сердце – останешься ты не токмо без денег и коня, но и без штанов.
   – Ну, и пущай, – закусил удила Савва.
   Он подошел к игрокам и стал смотреть. Одинцов кидал кости небрежно, словно делал всем одолжение, а его соперник, напротив, старался изо всех сил. И тем ни менее удача вновь сопутствовала кудрявому красавчику. После очередного метания коренастый малый вытер пот со лба и сердито сказал:
   – Все, Мишаня, нет у меня больше денег.
   – Поставь коня али седло со сбруей, – предложил Одинцов.
   Его соперник проворчал:
   – За деньги меня батя токмо прибьет, а за коня со сбруей и убить может.
   – Ладно, как хочешь, – благодушно протянул красавчик и обратился к двоим наблюдавшим за игрой парням: – Кто-нибудь еще сыграет?
   Те замялись.
   – Мы, пожалуй, погодим, – промямлил один из них.
   Будто черт подхлестнул Савву, заставив воскликнуть:
   – Я сыграю с тобой!
   Одинцов окинул незнакомца недоверчивым взглядом.
   – Ты кем будешь? Я не стану играть с ярыжкой.
   – Я сын боярский Савва Глебов.
   – Что-то я прежде о тебе не слыхал.
   – Я долго жил в дальних глухих местах.
   Одинцов с сомнением покачал головой.
   – Коли ты жил в глухих местах, отколь у тебя взялись деньги?
   За последнее время Савва настолько уверовал в свое благородное происхождение, что приобрел многие замашки детей боярских. Вот и сейчас, гордо вскинув голову, он отрезал.
   – Отколь взялись, там их уж нет. А ты не царь-государь, чтобы сын боярский ответ перед тобой держал.
   – Ладно, садись играть, – согласился Одинцов.
   Он первым бросил зернь, потом это сделал Савва.
   – Глядите-ка, а Глебов-то выиграл! – воскликнул коренастый малый.
   Нисколько не огорченный Одинцов придвинул, посмеиваясь, одну из своих монет поближе к сопернику. Еще некоторое время Савве везло, но потом его везение кончилось, и он быстро проиграл все деньги.
   – Ну что, Савва Глебов, хватит? – спросил Одинцов с издевкой.
   Однако Савва вошел в раж.
   «У Полкана есть мои деньги», – подумал он и оглянулся туда, где он оставил друга, однако там никого не было.
   – Хватит? – повторил Одинцов.
   – Давай на коня моего сыграем, – предложил Савва с отчаянной решимостью в голосе.
   – А каков из себя твой конь? – спросил его соперник. – Может, у тебя старая кляча?
   Савва возмутился:
   – Да, на моем Воронке самому царю ездить не зазорно!
   – Ну, ну! Ладно, сыграем на твоего Воронка.
   Вновь бросили зернь, и вновь Савва проиграл.
   – У меня есть еще седло и сбруя, – предложил он чуть не плача.
   – Коли нет коня, то сбруя и седло ни к чему, – усмехнулся Одинцов.
   Вскоре и сбруя, и седло были Саввой проиграны.
   – Все, довольно, – решил Одинцов. – А то ты голым и босым останешься.
   Савве было до боли жаль своего коня.
   – Погоди, Михайло! Где-то здесь был мой товарищ, и у него есть еще мои деньги.
   – И много, – насмешливо спросил один из приятелей Одинцова.
   – Много!
   Тут послышался голос Полкана:
   – Не так уж и много, но довольно.
   Обернувшись, Савва увидел друга и, смутившись, пробормотал:
   – Я вот… Воронка… Теперь без коня остался…
   – Пусти меня, Савва Фомич, – попросил Полкан. – Кажись, настал мой черед поиграть
   Савва подвинулся безропотно, поскольку от его недавнего упрямства не осталось даже следа.
   – Как звать-величать тебя, мил человек? – спросил Одинцов у своего нового соперника.
   – Кличут меня Полканом, а званием я вольный казак.
   Одинцов удовлетворенно кивнул.
   – Ладно, главное, что ты не холоп и не купчишка. Давай сыграем, Полкан!
   Когда начали бросать зернь, Савва зажмурил глаза и обратился к Господу, моля Его о помощи другу. Ведь, если проиграется еще и Полкан, они тогда не смогут добраться до Москвы.
   – Ух, ты! Полкан выиграл! – услышал Савва голос коренастого малого и открыл глаза.
   Юноша увидел, как его друг невозмутимо пододвигает к своей горстке денег еще одну монету. Затем Одинцов опять бросил зернь и недовольно поморщился. Полкан же вместо того, чтобы продолжить игру неожиданно обратился к Савве:
   – Прости меня, Савва Фомич! Я понимаю, что сыну боярскому не полагается быть на посылках у казака, но прошу, уважь меня за доброе к тебе отношение – принеси кисет с табачком, оставленный мною на постели.
   Савва хотел было броситься бегом исполнять эту просьбу, но, поймав предостерегающий взгляд друга, вовремя опомнился:
   «Сын боярский не спешит со всех ног услужить простому казаку».
   – Ладно, Полкан. Я, пожалуй, в благодарность за твои добрые дела принесу тебе табачок.
   – Благодарствую, Савва Фомич.
   Савва поднялся из-за стола и неторопливо направился в отведенную им для ночлега горенку. Войдя туда, он услышал двухголосое похрапывание. Мещеринов и Шибров спали как ни в чем не бывало и даже не подозревали, что их приятели попали в весьма скверную историю. Савве захотелось растолкать беззаботно почивающих попутчиков, но он подавил в себе это желание.
   «Пущай дрыхнут! От них бодрствующих нет никакого толку».
   Он добрался в темноте до постели Полкана и стал шарить по ней руками, однако так ничего и не нащупал. Около получаса Савва безрезультатно искал кисет с табаком, а потом вернулся в корчму. Там он увидел совершенно расстроенного Одинцова, невозмутимого как всегда Полкана и обескураженных товарищей кудрявого красавчика.
   – Тебе, Полкан, черт помог не иначе, – пробормотал коренастый крепыш.
   Полкан ухмыльнулся:
   – Помниться, кто-то нынче говорил то же самое, токмо не обо мне.
   – Как же ты сумел?.. – изумленно спросил Одинцов.
   – Сумел, как видишь, – отозвался Полкан.
   – Давай, еще сыграем, на коня моего, – не мог успокоиться расстроенный красавчик.
   – Нет, довольно, – твердо возразил Полкан.
   Он вытащил из-за пазухи тот самый кисет, за которым посылал друга, понюхал табак, громко чихнул и виновато сказал:
   – Прости, Савва Фомич! Я запамятовал, что кисет у меня.
   Савва прикинулся обиженным.
   – Нечего было меня зазря гонять.
   – Еще раз прости!
   Полкан сгреб со стола все монеты, поднялся с лавки и, обняв Савву за плечи, громко сказал:
   – Пойдем отсель. Нам еще надобно выспаться, а до утра мало времени осталось.
   За порогом корчмы юноша взволнованно спросил:
   – Ты Воронка мне воротил?
   – Воротил, воротил.
   – Уф! Спасибо тебе Полкан! Прости, что не послушался тебя!
   – Впредь тебе наука. Не знавши броду, не суйся в воду. Добро еще, что ты не додумался поставить сабли и мушкеты.
   – А что можно было? – вырвалось у Саввы, и он тут же смутился.
   – Все можно ставить: деньги, коня, оружие, портки, холопа, бабу.
   – Вот грех-то!
   Они вошли в горенку, где по-прежнему дружно похрапывали Мещеринов и Шибров.
   – Надобно их разбудить, – озабоченно сказал Полкан и зажег лампадку.
   – Зачем? – удивился Савва.
   – Затем, что нам надобно утекать отсель так быстро, как токмо сумеем. В противном случае Одинцов со своими людьми подстережет нас и отымет все вплоть до жизней.
   – Но он же сын боярский, а не тать.
   – Нынче почитай все дети боярские татьбой не брезгуют.
   Полкан начал будить Мещеринова и Шиброва, что оказалось делом весьма нелегким: Семен мычал и бранился, а Трофим молчал.
   – Жаль, что у нас нет холодной водицы, – посетовал Савва.
   – Обойдемся без водицы, – сказал Полкан и стукнул спящих молодцов друг о друга головами.
   Мещеринов и Шибров сразу проснулись.
   – Что?.. Как?.. – забормотал Семен.
   Трофим по-прежнему молчал и обалдело таращил глаза.
   – Собирайтесь! Мы немедля едем, – повелительно сказал Полкан.
   – Куда? Зачем? – недоуменно спросил Мещеринов.
   – На кудыкину гору! – разозлился Савва. – Покуда вы будете расспрашивать, нас прибьют прямо здесь.
   Полкан кивнул.
   – Савва прав. Нам надобно ускакать подальше от Суздаля. Мы все вам скажем в пути.
   Авторитет Полкана был достаточно велик, чтобы Мещеринов и Шибров, ни о чем больше не спрашивая, начали торопливо одеваться. Савва тем временем повесил на пояс саблю, натянул на плечи шубу, нахлобучил на голову шапку и взял в одну руку завернутый в холст самопал, а в другую – мешок.
   Когда все собрались, Полкан сообщил:
   – Я сговорился с хозяином постоялого двора, и он нас выведет во двор через свою избу.
   – Когда ты успел сговориться? – удивился Савва.
   – Когда ты деньги, жеребца и сбрую проигрывал. Я еще и наших коней оседлал.
   «Ай, да Полкан! – восхитился другом Савва. – Как обычно, все сумел предусмотреть».
   Хозяин ждал постояльцев в сенях. Вместе они проследовали по переходу в избу, а оттуда во двор.
   Полкан протянул хозяину деньги.
   – Спасибо тебе, добрый человек, за помощь. Коли о нас спросят, ты не видал и не слыхал, когда мы уехали.
   Мужик поклонился.
   – Ничего я не видал, не слыхал и знать не знаю! Спасибо за щедрость вашу! Буду Бога за вас молить!
   Путники вывели из конюшни коней, взобрались в седла и поскакали прочь из Суздаля. До самого рассвета они ехали молча, и лишь когда ночной мрак почти рассеялся, Шибров спросил:
   – Что же все-таки случилось, покуда мы спали?
   – Да вот, Саввушка решил судьбу испытать, – ответил Полкан и рассказал о ночной игре в зернь.
   У Мещеринова загорелись глаза.
   – А что, взаправду, кидая зернь, можно много денег поиметь?
   – Скорее лишишься последней рубахи, – ответил Полкан.
   – Но ты же сумел обчистить Одинцова, – не успокаивался Семен.
   – Я слово заветное знаю.
   – Ух, ты! – удивленно воскликнул Шибров. – Неужто и впрямь знаешь? Побожись!
   Полкан спокойно осенил себя знаменьем.
   – Вот те крест!
   – Знает, знает, – подтвердил Савва.
   Тут с неба полетел густой снег. Копыта коней начали вязнуть, и путники сосредоточили все свое внимание на дороге.

Глава 22
Рогожская слобода

   За Владимиром потянулись разоренные села, где народ влачил самое жалкое существование. Путники видели одетых в одну рвань мужиков и баб, бегающих босыми по снегу ребятишек, разваливающиеся избы с дырами на крышах. Почти не подавала голоса скотина, и даже собаки редко лаяли.
   – Чудно! – удивлялся Савва. – Уж сколь лет минуло опосля Смуты, а здесь такая нищета.
   – Смута, Саввушка, не так уж давно кончилась, – заметил Полкан. – Всего-то тринадцать лет назад русский царь с ляхами замирился, а прежде нашу землю разоряли, как чужаки, так и свои. Порушить все можно в два счета, а вот заново строить всегда долго приходится.
   В один из дней путники въехали в Рогожскую слободу на реке Клязьме. Остановившись у постоялого двора, они слезли с коней и направились в корчму. У крыльца им попался на глаза валяющийся в снегу человек.
   – Ух, ты! – удивленно воскликнул Шибров. – Кажись, баба!
   – Баба, – подтвердил Полкан.
   – Она никак пьяная? – удивился Мещеринов.
   – Пьянее грязи, – отозвался Полкан. – Вы привыкайте: в Москве пьяные бабы – не редкость.
   Лицо пьянчужки страшно отекло, седые пряди, выбиваясь из-под грязного платка, падали ей на глаза, а ее тело походило на растекшуюся квашню. Люди проходившие по двору, как правило, не обращали на валяющуюся женщину никакого внимания, и лишь некоторые брезгливо плевали в ее сторону, она же лежала, не шевелясь.
   – Может, баба померла уже? – забеспокоился Савва.
   – А тебе-то что? – буркнул появившийся на крыльце хозяин. – Коли померла, так туда ей и дорога.
   Савва смутился:
   – Все ж христианская душа. Неужто некому помочь ей добраться домой?
   – У нее есть муж, – отозвался хозяин, – они вместе напились и вместе здесь свалились, он проспался и ушел, а она осталась.
   Полкан поморщился.
   – Мой тебе, брат Савва, совет – никогда не жалей пропащих людей. Доброе отношение к ним обязательно обернется против тебя же.
   Обед был недолгим и, по случаю начавшегося великого поста, довольно скудным. Перекусив, Савва, Полкан и их попутчики вышли из корчмы и направились к своим коням. Пьяная баба по-прежнему не шевелилась. Савве опять стало ее жалко, но он постарался скрыть это чувство от товарищей, и прежде всего от Полкана.
   Неподалеку от корчмы стояла посреди улицы обтянутая красной тафтой карета на санных полозьях, а вокруг нее топтались растерянные люди.
   Путники остановили своих коней.
   – Что у вас случилось? – крикнул Полкан.
   Кто-то откликнулся из толпы:
   – Худо князю нашему, Борису Афанасьевичу Ромодановскому!
   – Вот черт! – ругнулся Полкан. – И не объедешь их никак. Придется помочь князю.
   Он слез с коня и подошел к толпе.
   – Пустите меня к вашему князю!
   Люди послушно расступились, а из кареты вылезла женщина в телогрее, украшенной сверху донизу золотыми шнурками и серебряными пуговицами.
   – Спаси моего мужа, добрый человек! – со слезами в голосе попросила она.
   Полкан забрался в карету и через пару мгновений крикнул оттуда:
   – Эй, вы! Помогите вытащить князя!
   Общими усилиями из кареты удалось вынуть очень толстого старика.
   – Кладите его прямо на снег! – командовал Полкан.
   Люди его слушались.
   Князь тяжело дышал, на его лбу выступили крупные капли пота, а глаза лезли на лоб. Полкан склонился над ним и начал что-то делать руками. Савва несколько мгновений наблюдал за другом, а затем невольно перевел взгляд на княгиню. Женщина стояла, теребя пальцами широкие рукава телогреи. Она была еще довольно молодая – не более двадцати пяти лет, – высокая и статная. Лицо княгини от огромного количества белил и румян походило на неподвижную маску скомороха, но ее огромные черные глаза под насурьмленными бровями светились живым блеском.
   Тут на улице появился здоровяк в бобровой шапке и атласной ферязи. Он шагал, быстро переставляя свои длинные ноги, а за ним спешили вприпрыжку четверо стрельцов.
   – Неужто помер Борис Афанасьевич? – громко спросил здоровяк, приблизившись к лежащему князю.
   – Не ори! – прикрикнул на него Полкан.
   – А ты кто таков, чтобы старостой повелевать?
   – Он лекарь, – подала голос княгиня, – и помогает моему мужу. Не мешай ему!
   – Коли лекарь, пущай лечит, – подобрел староста.
   – Да, пожалуй, князю больше и не нужна моя помощь, – сказал Полкан.
   Словно в ответ на его слова князь Ромодановский вначале слабо застонал, а затем спросил сварливым голосом:
   – Чего я лежу посередь улицы?
   Староста засуетился.
   – А и впрямь положите-ка Бориса Афанасьевича обратно в сани да отвезите на мой двор.
   Челядинцы бросились поднимать князя, что было делом весьма нелегким.
   «Князь сущий боров, – усмехнулся про себя Савва. – Как бы у его челяди пупы не развязались».
   – А нам надобно ехать дальше, – сказал Полкан.
   Он сказал это очень тихо, однако княгиня его услышала.
   – Зачем же ты покидаешь нас? – воскликнула она. – А коли мужу моему опять станет худо, что нам делать?
   Полкан поморщился.
   – Пущай князь полежит в постели денька три и, даст Бог, ему полегчает.
   – Но нам надобно ворочаться в свою вотчину, – растерянно промолвила княгиня. – Мы ведь приехали в слободу токмо, чтобы помолиться в Божьем храме.
   Вмешался староста:
   – Поживите у меня, покуда Борис Афанасьевич не встанет, ничего с вашей вотчиной не случится.
   Тем временем челядинцы смогли наконец засунуть князя Ромодановского в карету. Княгиня забралась к мужу, и сани укатили.
   – И куда ж ты так спешишь, мил человек? – обратился староста к Полкану.
   – Я и мои товарищи едем на государеву службу.
   Только теперь староста обратил внимание на Савву, Мещеринова и Шиброва.
   – Значит, на государеву службу торопитесь? Что же, дело доброе! Токмо мнится мне, что ничего с государем Михайлой Федоровичем, дай Господь ему долгих лет жизни, не случится, коли вы задержитесь у меня на денек. А я готов оказать вам большую честь и отвести для ночлега лучшую в слободе избу.
   Полкан понял, что ему и его товарищам будет нелегко расстаться с гостеприимным старостой.
   – Хорошо, мы задержимся здесь до утра – согласился он с явной неохотой. – Но завтра, не обессудь, любезный, мы отправимся в Москву.
   – Как звать-величать вас, люди добрые? – спросил староста.
   Путники назвались. Услышав, что Полкан вольный казак, староста заметил:
   – Казаки – уважаемые люди. Во многом их стараниями благословенный государь наш Михайла Федорович посажен на царствие.
   – А тебя как звать? – спросил Полкан.
   – А я Алексей Кривошеев, – представился староста. – Милости прошу ко мне в гости.
   Его двор находился на соседней улице. Дом у Кривошеева был крепкий двухэтажный, с резными ставнями и коньком на крыше.
   – Что там с князем Борисом Афанасьевичем? – спросил на крыльце староста у сухенького мужичка с торчащей клинышком бородкой.
   Тот ответил с поклоном:
   – Князюшка уснул, а княгинюшка, Ксения Петровна, у постели мужа сидит.
   – Не помрет нынче князь? – осведомился Кривошеев у Полкана.
   – Покуда не помрет, но долго не проживет Пожалуй, и года не протянет.
   – Ай-а-яй! Вот беда-то, вот беда! Но на все воля Божья, – протянул староста и, перекрестившись, поинтересовался: – А ты государю будешь лекарем служить?
   – Нет, – ответил Полкан, – мы на ратную службу поступаем, а лекарских премудростей я в сибирских землях набрался.
   – Ишь ты, как тебя далеко заносило! – удивился Кривошеев.
   Он провел гостей в большую горницу.
   – Располагайтесь! Я велю подать обед.
   – Благодарствуем, любезный хозяин! – опять за всех откликнулся Полкан. – Ты бы еще и баньку велел истопить, а то мы уж почитай седмицу не мылись.
   У старосты не вызвала никакого удивления та бесцеремонность, с которой гость высказывал свое пожелание.
   – Обязательно велю, – любезно пообещал Кривошеев.
   Савва сокрушенно подумал:
   «Мне никогда не быть таким, как Полкан. Молчу дундук дундуком! Токмо что называюсь сыном боярским, а уважения к себе ни у кого не вызываю».
   Путники отобедали и попарились в баньке. Затем Полкан приготовил снадобье для князя Ромодановского. Лекарство оказалось действенным: прошло совсем немного времени, и гости услышали, как недавно умиравший старик, визгливо закричал:
   – Дура! Дубина криворукая! Ничего подать не умеешь!
   Столь «ласковое» обращение явно предназначалось для княгини.
   – Гм-м! – смущенно протянул староста.
   А Полкан заметил:
   – Милые бранятся, токмо тешатся.
   Поскольку князь больше не нуждался в заботе лекаря, Кривошеев отправил гостей на постой к одному из своих дьяков. Когда Савва, Полкан и их попутчики уже собирались покинуть дом старосты, к ним вышла княгиня Ксения Петровна и поклонилась поясным поклоном Полкану.
   – Спасибо тебе, добрый человек! Вот токмо прости, заплатить за твое лечение нечем: мы с князем все деньги, что взяли с собой, раздали на паперти нищим.
   – На том свете сочтемся, – буркнул Полкан.
   Внезапно Ксения Петровна загадочно улыбнулась.
   – На все воля Божья! Может, мы и на белом свете сумеем друг для друга добрые дела сотворить.
   Она величественно удалилась, а Савва, глядя ей вслед, украдкой вздохнул и подумал, что такой женщины у него уж точно никогда не будет.
   Слуга старосты проводил путников до двора дьяка Оладьева. Хозяин разместил гостей на ночлег в двух каморках рядом с кухней. Савва сразу же лег на лавку и уснул. Ему привиделась во сне золотая палата с высоким престолом, на котором восседал царь. Вокруг было множество людей в шелковых и парчовых одеждах, и все они с недоверием глядели на Савву.
   – Ты кто таков? – спросил царь.
   – Я сын боярский Савва Фомич Глебов.
   Тут люди дружно завопили в один голос:
   – Лжет он! Никакой он не сын боярский, а расстрига Гришка Отрепьев!
   Вытянув перст, царь велел громовым голосом:
   – Казнить самозванца! Казнить Гришку Отрепьева!
   Из толпы вышел здоровенный детина с налитыми кровью глазами и, схватив Савву за шиворот, потащил вон из палаты.
   – Я не Гришка Отрепьев! – вопил юноша. – Я купеческий сын Савва Грудицын!
   Не обращая внимания на эти крики, детина вынул откуда-то топор, взмахнул им и… Савва проснулся в холодном поту. Некоторое время он был почти в беспамятстве, а потом только начал осознавать, что пережитый им ужас – только сон. Неожиданно скрипнула дверь, и в каморку вошел Полкан.
   – Ты где был? – спросил удивленный Савва.
   – Ходил миловаться с княгиней, – равнодушно ответил старший товарищ.
   Юноша вскочил с постели.
   – Врешь!
   – Когда я тебе врал? – отозвался Полкан, садясь на сундук. – Она ко мне отрока подослала, и он меня поймал во дворе, когда я по нужде вышел.
   – Ну, и чего? – протянул Савва.
   Его друг откровенно ухмыльнулся:
   – А того, что встретились мы с Ксенией Петровной в укромном месте и потолковали.
   – А тебе о своих шашнях по всему свету надобно растрезвонить? – разозлился Савва.
   – Я вовсе не болтливый: просто с княгиней вышел особливый случай.
   – Вестимо, особливый! Жена князя отдалась бродяге безродному! Как же можно о том смолчать?
   Полкан громко зевнул.
   – Ох, Саввушка! Чьи токмо жены мне не отдавались! Разве что цариц у меня еще не бывало!
   – Что же, честных жен нет совсем?
   – Есть. Ты, брат Савва, вспомяни-ка матушку свою.
   Савва смутился.
   – Верно! Матушка моя честная.
   – Ну вот! А ты говоришь – честных жен нет. Есть Саввушка достойные жены и в курных избах, и в палатах. Взять хотя бы Марью Страхову, царствие ей небесное: она своей жизни ради тебя не жалела.
   – Токмо она отдалась мне сразу и не сопротивлялась даже для приличия.
   Полкан назидательно промолвил:
   – Ты, Саввушка, молод и не понимаешь, что бабам податливым надобно доверять больше, чем неподатливым. Слабая на передок баба обычно умом не больно-то сильна.
   – Значит, княгиня по своей глупости тебе отдалась? – язвительно спросил Савва.
   – По глупости, – согласился Полкан. – Она, дура, решила, меня охмурить и заставить помочь ей старого мужа со света сжить.
   – Неужто? – не поверил Савва.
   – Зачем я буду тебе врать? Ксения Петровна щедро одарила меня любовными утехами, а опосля них завела песню о своей тяжкой жизни со стариком: дескать, не сваришь ли ты Полкан, зелье, кое поможет мне освободиться от постылого мужа да заодно и от пасынка ненавистного – тогда все состояние Бориса Афанасьевича перейдет к сыну моему малому, и я перед тобой в долгу не останусь.
   – И ты не согласился?
   – Неужто я похож на дурака, готового идти на поводу у зловредной женки?
   – Она обещала не остаться в долгу.
   – Ничто не стоит так дешево, как человеческие обещания.
   – Да, – согласился Савва, – обещать люди горазды.
   Полкан поднялся с сундука.
   – Давай собираться! Нам надобно до рассвета покинуть слободу.
   – От кого мы утекаем? – недоуменно спросил Савва.
   – От княгини, ибо нет зверя опаснее обозленной бабы.
   – Как она может тебе навредить? – удивился юноша.
   – Скажет, что я хотел ее ссильничать.
   Савва вздохнул и поднялся с лавки.
   – Ладно, поехали отсель.
   Быстро собравшись, они пошли будить своих попутчиков. Шибров, проснувшись, стал молча одеваться. Мещеринов открыл глаза, потряс головой и сердито проворчал:
   – Опять вас ни свет ни заря куда-то несет.
   – Хочешь, оставайся здесь, – предложил ему Полкан.
   – Нет, я с вами! – воскликнул Мещеринов.
   Когда сборы были позади, путники направились в конюшню, где оседлали коней и осторожно, одного за другим вывели их во двор. Был предрассветный час, только что отзвучал возвещающий о заутрене колокол, по всей слободе горланили на разные голоса петухи.
   Савва и Полкан отпирали ворота, когда на крыльце появился полуодетый Оладьев с лампадкой в руках.
   – Куда же вы, гости дорогие, не пивши, не евши? – воскликнул ошарашенный хозяин. – Что я старосте скажу?
   Полкан дружелюбно помахал ему рукой.
   – Старосте спасибо за его хлеб-соль, а нам пора на службу.
   Оладьев замер на крыльце, растерянно глядя вслед уезжающим путникам.

Глава 23
Чернец Евфимий

   В этот день был сильный мороз, словно уходящая зима решила напоследок доказать, что она еще на что-то способна. Однако путники не обращали внимания на холод, поскольку все их мысли были о том, что они уже почти добрались до Москвы. Глядя на тянущиеся вдоль дороги нескончаемой чередой подмосковные посады и слободы, Шибров радостно предположил:
   – Вечор будем в Земляном городе.
   – И что нам там вечор делать? – охладил его пыл Полкан. – Как мы в сумерках будем Зимина искать?
   На закате они подъехали к Спасо-Андрониевой святой обители, величественно возвышающейся на холме у реки Яузы. За белокаменными стенами были видны купола с сияющими в лучах заходящего солнца крестами. Когда протяжно зазвенели колокола, путники дружно сняли шапки и перекрестились.
   – Там за мостом Сыромятная слобода – сказал Полкан, махнув рукой в сторону Яузы. – В ней лет восемь назад проживал один мой приятель по прозвищу Рябец. Коли он никуда не делся, мы у него остановимся на ночь.
   – А коли делся? – спросил благоразумный Шибров.
   – Найдем другой ночлег.
   Объехав Спасо-Андрониев монастырь, путники приблизились к охраняемому двумя чернецами мосту через Яузу. С противоположного берега к святой обители двигался возок, и ковылял пеший странник с клюкой. Никого больше не было видно.
   Наблюдая за тем, как Полкан платит чернецам за проезд через мост, Савва в очередной раз с трудом скрыл свою досаду.
   «Опять он дает деньги за всех четверых. Долго ли нам еще на дармоедов тратиться?»
   В Сыромятной слободе Полкан остановил коня у высоких ворот с резными столбами и большим навесом.
   – Пойдем, брат Савва, узнаем здесь ли Рябец, а Семен и Трофим пущай нас подождут.
   Друзья спрыгнули с коней и вошли во двор, где к ним с громким лаем бросился лохматый пес. Савва испуганно отпрянул назад, а Полкан продолжал идти, словно не замечал кобеля. Пес внезапно замолчал и сел посреди двора.
   На крыльце появился маленький приземистый мужичок, лица которого нельзя было разглядеть из-за сгустившихся сумерек, но даже темнота не смогла скрыть его ярко-рыжих волос и такой же огненной бороды.
   – Кого принесло? – сердито спросил мужичок.
   – Меня с товарищами, Рябец, – отозвался Полкан.
   Хозяин приблизился к нему и неуверенно проговорил:
   – Обличие вроде знакомое, но никак не могу тебя припомнить, не обессудь.
   – Так, чай, мы уже восемь лет не видались.
   Рябец вздрогнул.
   – Полкан!
   – Я самый!
   Хозяин бросился обнимать Полкана.
   – Благодетель мой! Я тебе завсегда рад! Милости прошу в избу!
   – Я с товарищами, – напомнил гость. – Здесь сын боярский Савва Глебов, а за воротами еще дети боярские Семен Мещеринов и Трофим Шибров. Мы к тебе на одну ночь.
   – Куда ж мне всех вас деть? – озадачился Рябец.
   – Накорми нас с дороги, а там видно будет.
   Позаботившись о конях, хозяин и гости вошли в избу. Там посреди горницы стоял накрытый стол, за которым сидели коренастый мужик и высокий широкоплечий чернец – первый был уже пьян до безобразия, второй находился пусть в хмельном, но еще приличном состоянии. С сундука навстречу гостям поднялась молодая полнотелая бабенка и поклонилась.
   – Вот гости к нам пожаловали! – сообщил Рябец. – Прошу любить и жаловать давнего моего благодетеля Полкана со товарищами, детьми боярскими Саввой Глебовым, Семеном Мещериновым да Трофимом Шибровым.
   У Саввы изумленно взметнулись вверх брови. Вот так память у мужика! Назвал все имена, ни разу ошибившись!
   Пьяный мужик приподнял голову и рявкнул:
   – А я Тимоха Широкий!
   Чернец тоже представился:
   – Раб Божий Евфимий.
   Полкан глянул на пригожую бабенку.
   – Никак у тебя, Рябец, новая женка? Хороша!
   Женщина зарделась, а ее муж самодовольно ухмыльнулся:
   – Прежняя моя женка, Авдотья, царствие ей небесное, тоже была красой не обижена. Неужто опосля нее я мог на страхолюдине жениться?
   Полкан тоже хмыкнул:
   – Вот рябой анчутка!
   – Рябые в любви дюже ненасытные, – отозвался хозяин и дотронулся рукой до своего покрытого рыжими пятнами лица.
   Хозяйка покраснела еще больше.
   – Как зовут твою хозяюшку? – спросил Полкан.
   – Акулиной, – ответил Рябец.
   – Милости прошу откушать наш хлеб-соль! – протяжным певучим голосом промолвила хозяйка.
   Гости не заставили себя уговаривать.
   – Славные пироги у твоей хозяйки, Рябец, – сказал Полкан. – Они хоть и постные, зато пышные да мягкие.
   – Какова мастерица, таковы и ее изделия, – отозвался хозяин.
   Подмигнув гостям, он слегка шлепнул по заду суетящуюся жену, отчего та смутилась и выскочила в сени.
   – Ничего, малость охладиться и воротится, – засмеялся Рябец.
   Тимоха потянулся за куском хлеба и едва не опрокинул медовуху.
   – Пора мне и честь знать, – проговорил он заплетающимся языком.
   Рябец кивнул.
   – Ступай, покуда ноги идут. Не возьмешь ли ты к себе двоих детей боярских? Пятеро гостей в моей избе не поместятся. Нынче ведь не лето, на сеновале не переночуешь.
   – Возьму! – согласился Тимоха. – Почто не взять-то?
   – Ступайте вы! – велел Полкан Мещеринову и Шиброву.
   Как только Тимоха и его постояльцы ушли, в горницу вернулась хозяйка.
   – Не надобно ли вам еще чего гости дорогие? – спросила она смущенно.
   – Спасибо, всего довольно, – отозвался Савва.
   – Да тут есть-пить до утра хватит – поддержал его Полкан.
   Акулина села в углу за прялку, а мужчины выпили еще по чарке.
   – Ты надолго к нам пожаловал? – спросил хозяин у Полкана.
   – Как получиться. Решили мы с Саввушкой государю послужить в ратном деле.
   – Господь вам в помощь, – пожелал чернец и, перекрестившись, осушил еще чарку.
   Савва укоризненно промолвил:
   – Ты, раб Божий, вино в великий пост хлещешь не хуже любого мирянина.
   Евфимия это замечание нисколько не смутило. Подняв вверх указательный палец, он назидательно изрек:
   – Неверно глаголешь, юноша. Далеко не всякий мирянин способен пить аки братия наша.
   Все засмеялись.
   – Отколь ты, инок смиренный? – спросил Полкан.
   – Из Чудовой святой обители.
   – И давно ты там?
   – Да, уж более десяти лет, – ответил чернец. – А в миру я был сыном боярским Алексеем Белеутовым.
   – Знатный твой род, – уважительно произнес Полкан.
   – Знатный, – подтвердил Евфимий. – Токмо ныне он в великом уничижении, поелику никто из родичей моих не продавал честь иноземцам за тридцать серебряников, подобно иным боярам.
   – Не больно-то ты смиренен, инок, – вставил Савва.
   – А ты, юноша, не по летам брюзглив, – парировал инок. – То тебе не по нраву, мое пристрастие к хмельному, то по-твоему мне не достает смирения. Кто ты таков, чтобы судить меня?
   Смутившись, Савва пробормотал:
   – Мне ли, великому грешнику, судить тебя?
   – Не серчай на паренька, богомолец, – вмешался Полкан. – Он хоть и знатного рода, но судьбой был с малолетства занесен в глухие места за Камою-рекой. Там люди думают, что московские чернецы живут, как святые.
   – Все мы грешные люди, – буркнул Евфимий.
   Полкан продолжал его расспрашивать:
   – Скажи-ка, грешный человек, зачем тебя из Чудовой святой обители занесло в Сыромятную слободу?
   – Меня наш добрейший архимандрит отправил с грамотой к почтеннейшему архимандриту Спасо-Андрониевой обители. Я поручение-то выполнил и решил на обратном пути Рябца навестить. Архимандриту нашему скажу: дескать, остался я заночевать в Спасо-Андрониеве.
   «Он еще и лжец», – осудил про себя Савва чернеца, но вслух на сей раз ничего не сказал.
   – Мы с иноком Евфимием уж лет пять знаемся, – подал голос хозяин.
   – Да, – подтвердил чернец. – Я ведь поначалу было хотел стать иноком Спасо-Андрониева, а потом, поразмыслив, решил, что в Чуде оно все же лучше.
   – Захотел быть поближе к царю и патриарху? – спросил Полкан.
   Евфимий вновь поднял указательный палец.
   – И к справедливости.
   Полкан кивнул.
   – Как говорил один стародавний мудрый грек именем Платон: «Справедливость есть то, что пригодно для власть имущих». По сути он был прав.
   – Платон был язычником, – заметил чернец, – и его изречение верно лишь тогда, когда власть земная опирается на Бога сущего и единого.
   Полкан поморщился.
   – Я, инок смиренный, вовсе не охотник до богословских споров. Платон мне просто к слову пришелся.
   – А ты, человече, по всему видать учен, раз Платона, аки по писанному речешь?
   – Знаю кое-что.
   – Поди, читать умеешь греческую грамоту?
   – Умею.
   – Так может и латынь, прости Господи, тебе ведома?
   Полкан насторожился:
   – Чего ты вдруг про латынь вспомнил?
   – Я сам хотел было ее познать, чтобы с папежниками умело споры вести. Да, где там! Архимандрит наш рек: помышлять не смей сей поганый язык учить! Незачем, мол, других чернецов вводить в соблазн.
   – И впрямь незачем, – влез в беседу Савва.
   – По мне так любые знания не бывают лишними – возразил Полкан. – Даже для нашего благочестивого патриарха Филарета, когда он еще звался Федором Никитичем, аглицкий посол составил латинскую грамматику русскими буквами.
   – Кто же тебе о том поведал? – удивился Евфимий.
   – Один аглицкий купец, знававший того посла.
   – Может, соврал аглицкий купец? – опять вмешался Савва.
   – Вряд ли, – ответил Полкан. – Врут, Саввушка, люди для выгоды, а что за польза аглицкому купцу от того, что наш патриарх познавал латинскую грамматику?
   – Нет купцу выгоды, – согласился с ним чернец. – А наш благочестивый патриарх, отец Филарет, хоть басурманскую грамматику изучит все одно останется твердым в вере православной. И я тоже не поддамся соблазну, а токмо буду знать, на чем зиждутся заблуждения веры латинской.
   Тут подал голос долго молчавший хозяин:
   – А не пора ли вам, гости дорогие, почивать? Не взыщите, но мне от вашей мудреной беседы муторно стало.
   Полкан виновато развел руками.
   – Простите, любезные хозяева, мы и впрямь больно много умничаем.
   – И то верно, – согласился с ним Евфимий. – Мудрим, мудрим, а бедная хозяюшка того и гляди за прялкой уснет.
   Все поднялись и, помолившись, стали готовиться ко сну. Хозяева полезли на печь, Савва и Полкан легли на лавках, а чернец расстелил себе на полу кожух.
   – Тебе, поди, жестко и холодно? – спросил Рябец. – Может, еще чего дать?
   Евфимий махнул рукой.
   – Божьему человеку и камень – перина.
   – Ты, Божий человек, завтра с нами едешь? – спросил Полкан.
   Чернец помотал головой.
   – Нет! Вы же верхом, а я пешком.
   – Ну, тогда попрощаемся утром.
   – Даст Господь, еще повидаемся. Мне завсегда приятно встретиться с ученым человеком.
   Как только хозяйка погасила лучину, Полкан и чернец дружно засопели. Савва тоже приготовился было уснуть, но вдруг с печи начали доноситься звуки, указывающие на то, что хозяевам не до сна: Рябец пыхтел и даже негромко рычал, а Акулина постанывала.
   У Саввы затекла спина, но он боялся пошевелиться.
   «Вот черт рябой ненасытный, хоть бы гостей постеснялся, – подосадовал юноша и тут же ухмыльнулся про себя: – А ведь, поди, Акулина не станет, как Баженова Фекла, искать себе утехи на стороне».
   В конце концов, возня на печи прекратилась, и наступила полная тишина. Теперь можно было спокойно спать.

Глава 24
В Москве

   Савва проснулся затемно, и при тусклом свете от горящей лампадки увидел, что почти все уже поднялись. Рябец беседовал Полканом, Акулина гремела у печки горшками, и лишь чернец все еще храпел на полу.
   – Что, пора ехать? – сонно спросил юноша.
   – Пора-то пора, – ответил Полкан, – да токмо Сенька и Трофимка заспались.
   Рябец предложил свою помощь:
   – Я схожу к Тимохе и разбужу ваших товарищей.
   – Сходи, – согласился Полкан.
   Хозяин вышел, громко скрипнув дверью, отчего пробудился наконец и Евфимий. Оглядев горницу, чернец зевнул, перекрестился и пробормотал:
   – Надобно мне поспешать, инако архимандрит наш осерчает.
   – Погодите, я на стол соберу, – подала голос хозяйка.
   Она засуетилась между столом, печью и сенями, говоря при этом:
   – Не взыщите гости дорогие, но все вчерашнее. Нынче я токмо печь затопила.
   – И на том спасибо хозяюшка! – поблагодарил Полкан и добавил с усмешкой: – Мы гости незваные, а незваный гость – он хуже татарина, и его баловать не следует.
   Акулина приветливо улыбнулась.
   – Нам все одно гости званые али незваные, лишь бы с добрыми помыслами к нам являлись.
   «Душевная она, – отметил Савва и усмехнулся: – Полкан как-то сказывал, что все ублаженные бабы добрые, а злыми становятся токмо те из них, коим любви не достает».
   Когда хозяйка накрыла на стол, хозяин привел Мещеринова и Шиброва.
   – Давайте трапезничать, – обратился к гостям Рябец.
   В ответ на это предложение Семен тяжело вздохнул, а Трофим пробормотал:
   – Нет у меня нынче к еде охоты.
   – Что так? – удивился Савва. – Кусок поутру в глотку не лезет, коли вечор было выпито много вина. Но вы вроде не перестарались с хмельным.
   – Мы потом у Тимохи еще добавили, – признался Шибров.
   – Ну, давайте клин клином, – предложил хозяин, ставя на стол деревянный жбан с медовухой.
   Все выпили и закусили.
   – Спасибо, хозяева, за хлеб-соль, за ласку, – сказал Полкан, подымаясь с лавки.
   – Не за что, – отозвался Рябец. – Мы чем богаты, тем и рады с добрыми людьми поделиться. Пущай скудно, зато от души.
   – Не взыщите, гостюшки, коли что не так, – попросила Акулина.
   Уже занималось утро, когда гости и провожающие их хозяева вышли во двор. Пока Савва и его товарищи выводили и седлали коней, Рябец отворил ворота. Гости сели в седла, и стоящий на крыльце чернец благословил их на прощание крестным знамением:
   – Господь вам в помощь!
   Путники двинулись мимо слободских дворов. Едущий впереди Полкан уверенно направлял своего коня; казалось, что он знает эти запутанные улочки, как свои пять пальцев.
   – Ты вроде давно здесь был, а все помнишь, – удивился Савва.
   – Не забыл покуда, – отозвался Полкан.
   Он, действительно, все помнил, благодаря чему путники без каких-либо затруднений добрались до земляного вала и деревянной стены на нем.
   – Отсель начинается Земляной город, – объявил Полкан.
   Его попутчики разочарованно посмотрели на обветшавшую, со следами давнего пожара стену, в которой даже не было ворот, а зияла большая дыра. Именно через эту дыру четверо стражников впускали народ в город.
   – В Нижнем стена покрепче будет, – заметил Мещеринов.
   – Стольный град, а такая ветхость – поддержал его Шибров.
   – Легко вам судить, – рассердился на них Полкан. – А ведь даже помыслить страшно, как Москва была разорена в Смуту. Опосля такого разора трудно заново отстроиться даже за два десятка лет.
   – Я слыхал, что в Москве каменные стены, – сказал Савва.
   – Есть здесь и стены из камня, – подтвердил Полкан, – в Китай-городе и Белом городе.
   – Зачем так много стен? – удивился Савва.
   – Для пущей защиты.
   Проехать в город было не так-то просто: стражники не торопились пропускать людей, из-за чего у заменяющей ворота дыры образовалась немалая очередь из пеших путников, всадников и возков. Среди желающих попасть в Москву были торговцы, ремесленники, крестьяне, чернецы, странники и просто бродяги. Появились четверо верховых в одежде стрельцов, которые не заняли место в очереди, а уверенно направили своих коней к дыре в стене, оттесняя всех, кто попадался на их пути. Стражники пропустили стрельцов беспрепятственно.
   – А ну, за мной! – воскликнул Полкан и решительно двинулся вперед.
   Савва, Мещеринов и Шибров последовали за ним, а народ послушно расступился.
   – Куда прете? – рявкнул один из стражников – высокий, белобрысый парень.
   – Уйди прочь, – закричал на него Полкан, – покуда мы тебя не затоптали!
   – А вы кто такие будете? – грозно спросил белобрысый.
   Полкан посмотрел сквозь него и холодно сказал:
   – Я и мои товарищи слуги государя нашего Михайлы Федоровича.
   Внезапно со стражников как рукой сняло их самоуверенность. Они испуганно посторонились, а белобрысый промямлил заискивающе:
   – Прости, боярин, меня дурака. Не признал тебя я сразу.
   – Прости нас боярин! – жалобно попросил и второй стражник.
   Оба они отвесили низкие поклоны.
   – Бог простит, – бросил Полкан.
   Он Савва и их попутчики въехали в город.
   – Чего вдруг со стражниками случилось? – удивленно спросил Шибров у Полкана.
   – Видать, у них совесть проснулась, – ответил тот с усмешкой.
   – А почто они тебя боярином назвали? – поинтересовался Мещеринов.
   – Должно быть, перепутал с кем-то.
   «Не иначе Полкан обморочил стражников», – решил Савва.
   Сразу за деревянной стеной раскинулась огромная слобода.
   – Вот она Сретенка, – сообщил Полкан. – Здесь начинаются дворы стрельцов-пушкарей.
   Стрельцы являлись военным сословием Русского государства. Они были не только участниками боевых действий, но так же еще царскими стражниками и блюстителями порядка в городах. Существовали стрельцы главным образом на жалование, имея при этом свои дворы, дома и небольшие хозяйства.
   Мещеринов завистливо вздохнул:
   – А ведь московские стрельцы живут лучше, чем наши дети боярские.
   Действительно, за оградами стрелецких усадьб виднелись довольно-таки приличные дома, кое-где даже в два этажа. При каждом дворе, помимо огорода, был еще и сад.
   Савва подумал:
   «Двор московского стрельца ничуть не хуже двора казанского торгового человека».
   Он едва не сказал то же самое вслух, но вовремя прикусил язык.
   – Эй, любезный! – окликнул Полкан переходящего дорогу юношу в одежде стрельца.
   Тот остановился, поднял на путников свои ясные голубые глаза и, решив, по-видимому, что эти люди стоят его внимания, откликнулся:
   – Чего вам?
   – Скажи-ка, где на Сретенке можно сыскать стрелецкого голову Платона Зимина? – спросил Полкан.
   Молодой стрелец указал рукой туда, где над крышами домов возвышалась пятиглавая деревянная церковь.
   – Зимина вы сыщете возле храма Николы Чудотворца.
   – Значит, стрельцы Зимина приказа живут не здесь, а почитай у Сретенских ворот, – заключил Полкан.
   Стрелец кивнул.
   – Ага! Я и сам оттоль. А вам зачем наш голова надобен?
   – Он нас должен определить на службу под начало полковников-иноземцев, – вмешался Шибров.
   – А-а-а! – дружелюбно протянул стрелец. – Ваши уже начали прибывать в Москву, и двое определены на постой у нас по-соседству. Может, кого-то их вас и к нам поселят. Мы Пушечниковы – батя мой, Лаврентий, сотник стрелецкий, и я Васька Пушечников.
   Полкан назвал себя и своих товарищей.
   – Удачи вам! – пожелал им Пушечников и, тряхнув своими темно-русыми волосами – настолько густыми, что было удивительно, как на них держится шапка, – зашагал по переулку.
   Путники двинулись по широкой улице. Вскоре они увидели впереди белокаменную стену на земляном валу, а еще немного погодя разглядели красивые ворота в виде четырехугольной островерхой башни.
   – Там Сретенские ворота, а за ними Белый город, – пояснил Полкан. – Но нам надобно повернуть налево.
   Как только путники свернули со Сретенки в переулок, едущий последним Савва, повинуясь непонятному внутреннему порыву, обернулся и… едва не выпал из седла. К Сретенским воротам медленно приближается верхом на сером в яблоках коне богато одетый молодец, удивительно похожий на погибшего в Павловом Перевозе Петра Морозова.
   Пока Савва таращил глаза на двойника убитого им человека, тот спокойно проследовал своей дорогой.
   – Что с тобой, Саввушка? – удивленно спросил Полкан. – У тебя такой вид, будто ты самого черта средь московских жителей заприметил?
   – Что-то вроде того, – пробормотал Савва.
   – Так перекрестись, авось сгинет, – посоветовал Полкан.
   Савва истово осенил себя знаменьем, однако так и не смог избавиться от леденящего душу страха.
   «Прости меня, Господи, за грехи мои! Помилуй раба недостойного Господи!» – помолился он.
   – А вот и храм Николы Чудотворца, – сказал Полкан.
   Напротив деревянной, украшенной искусной резьбой церкви стоял за высокой оградой большой двухэтажный дом. У широко распахнутых ворот собрались кучкой стрельцы.
   Полкан обратился к служивым:
   – Доброго здравия, добрым людям!
   – И вам того же! – откликнулся старик с благообразным лицом.
   – Нам надобен стрелецкий голова, Платон Зимин.
   Сухощавый стрелец пробуравил путников недобрым взглядом и проворчал:
   – Он многим надобен да не всякому доступен.
   Благообразный старик поморщился.
   – Ты, Гришка, не рычи зазря на людей: чай, они ничего худого тебе не сотворили.
   – Так ведь невесть кто нашего голову…
   Мещеринов перебил сердитого стрельца:
   – Мы не невесть кто, а дети боярские из города Шуи, и прибыли сюда, чтобы служить государю нашему светлому, Михайле Федоровичу, и благочестивому патриарху Филарету.
   Старик с благообразным лицом укоризненно покачал головой.
   – Вот видишь, Гришка – люди на доброе дело явились, а ты на них как пес кидаешься.
   – Коли явились, ступайте к голове, – проворчал Гришка. – Здесь его двор.
   – Коней можете нам оставить, – подал голос один из стрельцов.
   – Чтобы вы на них ускакали? – воскликнул Мещеринов. – Нет уж, ищите других дураков!
   Стрельцы возмущенно загалдели:
   – Больно надобны нам ваши кони!
   – Чай мы не тати!
   – По себе, небось, всех меряешь!
   – Тихо вы! – прикрикнул на товарищей благообразный старик и добавил примиряюще: – Ну, чего вы на паренька накинулись? Он ведь вас знать не знает, а на лбу ни у кого нет знака – честный человек али тать. Сами-то вы, поди, своих коней не оставите чужим людям?
   – Не оставим, – согласился один из стрельцов.
   – А кони у вас, прямо-таки, на удивление, – заметил другой. – Ведь ваш брат в Москву все больше на заморенных клячах прибывает.
   Шибров самодовольно улыбнулся.
   – Мы, чай, понимали, что на царскую службу зазорно ехать на худом коне.
   «Ишь как заговорили! – возмутился про себя Савва. – Да, кабы не мы с Полканом, вам и вовсе не на чем было бы ехать».
   В это время из ворот вышел высокий, широкоплечий мужчина лет сорока пяти, одетый так же, как и все остальные стрельцы, но зато с саблей в роскошных ножнах на боку.
   – Ты будешь Зиминым? – спросил у него Полкан.
   – Ну, я, – ответил мужчина. – А вы кто такие?
   Полкан объяснил, кто они и откуда прибыли.
   – Добро! – сказал Зимин. – Завтра поутру явитесь к иноземным полковникам на Пушкарский двор, а нынче надобно определить вас на постой.
   Старик с благообразным лицом указал на Савву.
   – Паренька я могу к себе взять. Он вроде тихий.
   – Бери, Яков, – согласился стрелецкий голова.
   – Мне есть где жить, – сообщил Полкан.
   – Значит, у меня одной заботой меньше, – обрадовался Зимин.
   Слова друга огорошили и без того взволнованного Савву. Как же так? Почему Полкан не предупредил о том, что в Москве они будут жить отдельно друг от друга?
   Поскольку было неловко выяснять отношения при посторонних людях, Савва, проглотив обиду, смолчал.
   «Ладно, потом потолкуем. Коли я ему надоел, насильно мил не будешь».
   Тем временем стрелецкий голова продолжать размышлять вслух о том куда можно определить на постой еще двоих новобранцев.
   – Ты, – ткнул он пальцем в Мещеринова, – пойдешь жить к сотнику Лаврентию Пушечникову, а ты, – указал он на Шиброва, – поселишься у пятидесятника Богдана Пыжова.
   Стрельцы дружно усмехнулись.
   – Вы чего? – грозно спросил Зимин.
   Ничуть не испугавшись, Гришка хихикнул:
   – Да, мы вспомянули потеху, учиненную вчерась Васькой Пушечниковым на пару с Митькой Пыжовым. Сдается, отцам придется расплачиваться постоем за грешки сынков.
   – В следующий раз я к тебе кого-нибудь поселю, – пообещал голова.
   – От Гришки даже ангел сбежит, – проворчал благообразный старик и обратился к Савве: – Я, паренек, сотник стрелецкий, а зовут меня люди Яковом Шиловым.
   – А я Глебов… Савва… Савва Фомич… – пробормотал юноша.
   Шилов посмотрел на него с интересом.
   – Знавал я одного Глебова именем Фома Григорьевич. Жил он отсель неподалеку, в Белом городе и сгорел вместе со всем своим семейством, когда мы поднялись на ляхов поганых.
   – И вовсе не со всем семейством, – вмешался Полкан. – Сынка-то Фомы Григорьевича Глебова, младенчика, спасли из огня холопы, Матвей Малый и Акулина Оглобля.
   – Да ну! – удивился сотник. – Так, значит, паренек и будет тем самым младенчиком?
   – Да, – ответил Полкан.
   – Слава Иисусе! – воскликнул Шилов и, перекрестившись на храм, вновь обратился к Савве: – А как ты, паренек?..
   Полкан прервал сотника:
   – Дай Савве оклематься с дороги и потом уже толкуй с ним.
   – А и впрямь чего я разболтался посередь улицы? – опомнился Яков – Пойдем, Саввушка, ко мне. Я живу тут почитай рядышком.
   – Ладно, пошли к тебе, – согласился Савва и спрыгнул с коня.
   – Я провожу вас, – сказал Полкан.
   Шилов, действительно, жил почти рядом со стрелецким головой. Двор сотника почти не отличался от соседних дворов, разве что ограда была самой крепкой. Когда хозяин и гости подошли к воротам, их встретил отчаянный собачий лай.
   Сотник обратился к Савве:
   – Давай-ка, гость дорогой, я коня твоего поставлю в конюшню и позабочусь о нем. А ты с товарищем своим ступай в избу. Вы, поди, оба голодные с дороги, так пущай хозяйка моя попотчует вас.
   Полкан почтительно поклонился.
   – Спасибо тебе, добрый человек, за ласку! Вот токмо не обессудь, спешу я очень. Перекинусь на прощание с другом парой слов и поеду.
   – Что же, неволить тебя я не могу, – согласился Шилов.
   Он завел Воронка во двор и оставил ворота распахнутыми.
   – Отойдем немного в сторону, а то пес сотника не даст нам потолковать, – сказал Полкан.
   Савва повиновался.
   – Ты вроде дуешься на меня, брат Савва? – спросил старший товарищ.
   – А чего мне на тебе дуться? – заговорил юноша с обидой в голосе. – Ты ведь сам по себе. Пожелал бросить меня на произвол судьбы и бросаешь.
   Полкан поморщился.
   – Пора бы тебе уже, Саввушка, без мамок обходиться. Я ведь не вечен и могу в любой миг преставиться. И что ты тогда станешь делать?
   – Трудно мне будет без тебя, – признался Савва. – Не привык я своим умом жить.
   – Пора привыкать. Да, и не навек мы с тобой расстаемся: как-никак каждый день будем видеться на ратных учениях. А коли я тебе в иное время понадоблюсь, так сыщешь меня в Белом городе на Покровке, у Андрея Строганова.
   – Ладно, сыщу, – согласился юноша и тяжело вздохнул.
   Полкан пристально посмотрел на него.
   – Что с тобой, Саввушка? Как свернули мы от Сретенских ворот, тебя словно пыльным мешком по башке стукнули.
   Савва рассказал о человеке, очень похожем, на Петра Морозова. Выслушав друга, Полкан нахмурился.
   – Вот черт! А я ничего и не заметил!
   – Как же мне быть? – воскликнул юноша.
   Полкан ободряюще потрепал друга по плечу.
   – Прежде всего, не стоит заранее лазаря петь. С того свету люди не ворочаются, и человек, коего ты увидал просто похож на Петра Морозова. Даже коли он брат убиенного али иной родич, тебя-то он не знает.
   Слова друга подействовали на Савву успокаивающе.
   – Ну, прощевай покуда, Полкан.
   – До завтра, Саввушка.
   Простившись с другом, Савва вошел в ворота. Шилов ждал своего постояльца на крыльце. Собаки во дворе не было, но ее заливистый лай звучал по-прежнему громко.
   – Ступай в горницу, Саввушка, – сказал сотник, – там хозяйка моя, Устинья, тебя дожидается
   В горнице уже был накрыт стол: на нарядной скатерти стояли миски с пахучими щами, блюдо с постными пирогами и большой ковш с квасом. Немолодая румяная толстуха отвесила гостю низкий поклон.
   – Милости просим, Савва Фомич! Не побрезгуй нашим угощением!
   Перекрестившись, юноша сел за стол и начал есть, а хозяйка старательно подкладывала ему самые лучшие куски. Немного погодя, в горнице появился хозяин и сообщил:
   – Коню твоему я дал овса и водицы.
   – Спасибо, Яков.
   Шилов тоже принялся за обед. Когда хозяин и постоялец насытились, они начали беседу: сотник расспрашивал юношу о его жизни, а тот отвечал. Историю мнимого сына боярского Глебова от начала до конца выдумал Полкан, а Савва, вживаясь в образ, досочинил мелочи, однако, если бы Шилов проявил в расспросах настойчивость, он мог бы поймать собеседника на лжи, поэтому юноша сделал вид, будто бы на него напали усталость и сонливость.
   Заметив, что постоялец клюет носом, хозяйка сердито сказала мужу:
   – Чего ты, дед, к пареньку пристал? Ему опосля обеда отдохнуть надобно часок-другой.
   Сотник услужливо закивал.
   – Отдохни, милый, отдохни! Ступай в малую горницу и поспи там, а я покуда истоплю баньку.
   Проводив постояльца в малую горницу, хозяйка постелила ему там на широкой лавке. Когда Устинья ушла, юноша с наслаждением растянулся на своей постели.
   «Прав Полкан – рано мне лазаря петь», – подумал он, зевая.

Глава 25
Лесли и Лермонт

   Весь день Савва отдыхал: спал, мылся в бане, ел. Казалось, хозяева не знают, чем угодить постояльцу. Как выяснилось, сотник и его жена были бездетными, и, наверное, поэтому они от души одаривали своей нерастраченной родительской любовью появившегося в их доме молодого человека.
   На следующее утро Савва проснулся рано и сразу услышал, как внизу суетятся хозяева. Учуяв носом запах свежих пирогов, юноша жадно потянул носом, вскочил с постели, умылся, быстро оделся и направился в большую горницу.
   Хозяева встретили постояльца доброжелательными улыбками.
   – Откушай, сынок! – пригласила Устинья. – Правда, нынче пища наша скудная, но в Великий день, я уж попотчую тебя как следует.
   – Куличей да блинов отведаешь от пуза, – пообещал сотник.
   Савва сглотнул слюну и принялся за постные пироги, причем ел он их в полном одиночестве, потому что хозяева довольствовались лишь квашеной капустой и пареной репой.
   «Благочестивы они», – отметил про себя Савва.
   После завтрака он спросил:
   – Ну, и куда мне теперь идти?
   – К Пушкарям, – пояснил Шилов.
   – Куда? – не понял юноша.
   – Проводил бы ты, дед, паренька, – подала голос Устинья, – а то он заплутает.
   Сотник вскочил.
   – Провожу, провожу.
   Одевшись, Савва и Шилов вышли со двора. Было холодно, тем ни менее уже чувствовалось наступление весны. Снег под ногами не скрипел, а хрустел; дул сырой, пронизывающий ветер; в воздухе витали острые запахи, от которых у Саввы порой начинала кружиться голова и волноваться кровь.
   Шилов остановился у красивой деревянной церкви с двойным куполом – шатром, увенчанным круглой луковкой
   – Наш храм Сергия на Пушкарях, – сообщил он и осенил себя знамением.
   Савва тоже перекрестился.
   – А вон там Пушкарский двор, – добавил сотник, махнув рукой в сторону высоченной дубовой ограды, – где, по воле наших государей царя и патриарха – дай, им всего, Господи, – пушки льют да вашего брата иноземному строю обучают.
   Пожелав юноше удаче, он ушел.
   Савва направился на Пушкарский двор. За массивными воротами расстилался большой пустырь, в глубине которого виднелось закопченное каменное строение; слева у ограды стояли в ряд четыре пушки, и на одной из них восседал Полкан, беседуя с тремя мужчинами в коротких кафтанах.
   Савва подошел к другу.
   – А, Саввушка! – обрадовался Полкан и соскочи с пушки. – Вот, брат, изволь познакомиться с иноземцами, пожелавшими служить нашему царю. А вас, – обратился он к своим собеседникам, – прошу любить и жаловать лучшего моего друга, Савву Глебова.
   Иноземцы один за другим поклонились и назвали свои имена. Савва улыбался и кивал, но в душе чувствовал недоверие к этим людям, памятуя, как его отец, Фома Грудицын, бранил всяких немцев [38 - В России XVII века немцами называли почти всех выходцев из западной Европы.] за то, что они – еретики, искажающие веру христианскую, и враги православного русского народа.
   Юноше не нравилось, что у всех троих иноплеменников слишком коротко подстриженные бороды и куцые кафтаны.
   «Коли они живут среди русских людей, то нечего им вид иметь иной, чем у нас».
   Тем временем появились молодые люди в одинаковых песочного цвета кафтанах и бобровых шапках.
   – А вот и товарищи ваши, – промолвил иноземец, представившийся Юрием Лермонтом.
   Этому человеку было на вид лет тридцать – тридцать пять. Невысокий и поджарый, прямой как колос с пронзительными серыми глазами на узком выразительном лице он почему-то из троих иноземцев вызывал у Саввы наименьшее раздражение. По-русски Лермонт говорил хорошо: лишь с небольшим акцентом.
   – Они всегда приходят немного раньше полковника Лесли, – добавил он.
   – И никто не опаздывает? – удивился Полкан.
   – За опоздание полковник строго карает.
   Тут во двор вошел стрелецкий голова Зимин, а с ним вместе был высокий стройный мужчина средних лет.
   – Вот он – полковник Лесли, – тихо сказал Лермонт.
   У полковника было продолговатое лицо с высоким большим лбом, крючковатым носом, впалыми щеками, короткой бородкой и длинными усами. Его жесткий взгляд и твердая походка свидетельствовали о том, что нрав у этого человека решительный.
   Зимин знаком подозвал к себе Савву и Полкана, и когда те приблизились, обратился к полковнику:
   – Вот тебе новые солдаты, Александр Иванович.
   Поморщившись, Лесли проворчал на ломаном русском языке:
   – Я же говорил, мне не нада боле люди. Пушай они идут в новый полк. Я много люди выучил, пушай другие стараться.
   Стрелецкий голова пожал плечами.
   – Не надобны, так не надобны. Определим их в другой полк.
   – А может, не стоит торопиться? – подал голос Полкан. – Проверил бы полковник наше умение, прежде чем от себя отсылать.
   Лесли глянул на него с интересом.
   – Ты хочешь мой полк служить? But why? [39 - Но зачем? (англ.).] Зачем?
   – Сей полк, как я слыхал, лучший.
   Полковник кивнул, и на его лице расцвела самодовольная улыбка.
   – Дабы служить лучший полк, нада сам быть лучший.
   – А ты проверь нас, – предложил Полкан.
   – Ладна, проверь, – согласился Лесли. – Поглядим, что вы уметь.
   – Не подкачай, Саввушка, – шепнул Полкан.
   Нельзя сказать, чтобы Савве очень хотелось служить под началом сердитого полковника, но, во-первых, он привык во всем доверяться другу, а во-вторых, ему не хотел ударить в грязь лицом перед иноземцами.
   – Не подкачаю, – пообещал он.
   Вначале полковник пожелал поглядеть, как новобранцы стреляют. Полкан быстро зарядил самопал и сбил выстрелом ветку с единственного на Пушкарском дворе дерева. То же самое сделал и Савва.
   Лесли удовлетворенно кивнул.
   – Стрелять из самопал уметь оба, by my mother’s grave [40 - Клянусь могилой моей матери (англ.).]. А в пушках вы тоже разбираться?
   Савва растерянно развел руками: уж что-что, а пушки он только здесь увидел вблизи.
   – Я разбираюсь в пушках и Савву вмиг обучу, – уверенно заявил Полкан.
   Лесли указал на стоящие во дворе пушки и спросил:
   – Как назвать и как стрелять?
   – Пушки с длинными стволами, – начал Полкан, кивая в сторону двух ближайших орудий, – надобны для дальнего боя и осады, а вот гафуница [41 - Гафуница – гаубица.], – указал он на две пушки с коротким стволом, – стреляет недалеко, зато с великой убойной силой, и особливо полезна при наступлении, равно как и большие железные пищали [42 - Пищалями называли не только ружья, но еще и пушки-мортиры.].
   Эти слова привели почему-то в восторг пухлого, коротконогого иноземца с немного одутловатым лицом. Коротышка захлопал в ладоши и удовлетворенно воскликнул:
   – Toppen! [43 - Великолепно! (швед.).]
   Указав на Савву и Полкана, Лесли изрек:
   – Их я оставить себе.
   – Ладно! – обрадовался Зимин. – Нынче же велю своему дьяку внести новых солдат в список полка. Ты, – обратился он к Савве, – кажись, сын боярский Савва Фомич Глебов?
   – Да, – ответил юноша.
   – А тебя как записать? – спросил стрелецкий голова у Полкана.
   – А что, Полканом нельзя зваться?
   – Да, ты зовись хоть Полканом, хоть иной собачьей кличкой, токмо пишись православным христианским именем. Есть оно у тебя?
   – Скажи дьяку, что я вольный казак… Иван Иванович Загульный.
   Зимин посмотрел на него с сомнением.
   – Побожись!
   – Не стану я божиться по всякому пустяку. А слова мои может подтвердить Андрей Строганов.
   – Тот, чей двор на Покровке? – заинтересовался Зимин.
   – Он самый – известный соледобытчик. Я давно с ним знаюсь, а нынче живу у него.
   – Хорошего ты себе нашел поручителя, – отметил голова. – Строгановы люди уважаемые – они кого попало к себе не впустят.
   Из ворот появились Мещеринов и Шибров.
   – Где вы шатались? – накинулся на них Зимин. – Почитай уже полдень, а вам велено было поутру сюда явиться, – и он прибавил к своим словам крепкое заковыристое ругательство.
   – Заплутали мы, – пробормотал Семен.
   – В бабьей … вы, …, заплутали … … …! – разошелся голова. – Поди, гуляли, …, всю ночь вместе с Васькой Пушечниковым и Митькой Пыжовым? … … …!
   Полкан хмыкнул:
   – Знатный ты анафемщик [44 - Анафемщик – ругатель.], голова. Даже я не умею так браниться. Поучил бы ты на досуге нас с Саввушкой: авось, пригодится.
   Ткнув пальцем в Мещеринова и Шиброва, Лесли сказал:
   – Они идут другой полк.
   – Ладно! – охотно согласился Зимин и гаркнул на незадачливых новобранцев: – Вон ступайте! Нынче соберите свои вещи, а завтра отправлю вас в Замоскворечье к полковнику Матисону. И чтоб рожи у обоих были проспавшиеся!
   Мещеринов и Шибров послушно направились к воротам. Глядя им вслед, Савва сказал другу:
   – А мне ничуть не жаль, что они будут в другом полку.
   – Было бы о ком жалеть, – отозвался Полкан. – Коли бы они здесь остались, сели бы нам на шеи.
   Лесли о чем-то заговорил с Лермонтом на их родном языке, а Зимин направился в сторону каменного строения.
   – А нам-то чего делать? – осведомился Савва у друга.
   – Мы теперь, Саввушка, воины, а значит должны делать токмо то, что нам велят. Так что стой и дожидайся повеления.
   Тут Савва увидел, как пухлый коротышка, которого почему-то обрадовали знания Полкана в артиллерийском деле, пытается что-то объяснить двум литейщикам с закопченными лицами.
   – Кто он? – спросил Савва.
   – Пушечный мастер Юлий Кост из Свейского [45 - Шведского.] королевства? – ответил Полкан.
   – Я буду вашим капитаном, – сообщил подошедший Лермонт.
   Савва и Полкан почтительно ему поклонились.
   Хотя лицо у Лермонта было довольно-таки хмурое, говорил он с новичками дружелюбно:
   – Вы можете стать добрыми воинами. Я сразу вижу, кому пойдет впрок ратная наука, а кому нет.
   После таких слов в душе Саввы сразу растаяло недоверие, и он захотел чем-то порадовать своего начальника.
   – По-русски ты говоришь прямо, будто здесь родился, – только и нашел, что сказать, юноша.
   Эти слова отнюдь не доставили Лермонту удовольствие. Еще больше помрачнев, он проговорил:
   – Я уже более десяти лет живу в Москве, семейством здесь обзавелся, получил от царя, да продлит Господь его дни, поместье. Видать, и помру тоже у вас. С родной Шотландией меня уже ничего, окромя памяти, не связывает.
   Он тряхнул головой, словно освобождаясь от воспоминаний, и добавил уже другим тоном:
   – Я займусь своими солдатами. Вы же покуда малость оглядитесь, а потом подойдете к нам.
   Лермонт направился к столпившимся неподалеку ратникам.
   – Кажись, я на него кручину нагнал, – пробормотал Савва.
   – Тоскует человек по родине, – заметил Полкан.
   – Не надобно было покидать родную землю, дабы не тосковать по ней.
   Полкан укоризненно глянул на друга.
   – Во многих царствах-королевствах, брат Савва, земли мало, а наследство отца по закону получает токмо старший сын. Остальным же сынам жить нечем – вот и приходиться им мотаться по свету, служа тем, кто платит.
   Савве стало жаль лишившихся родины иноземцев.
   «Я, положим, хоть и покинул родительский кров, но остался на родной земле, молюсь по-нашему Богу, говорю на языке, к коему привык с детства. А каково, должно быть, тяжко жить на чужбине! Бедный Лермонт!»

Глава 26
Медвежья потеха

   Потекли дни московского жития, и незаметно минуло два месяца, за которые Савва весьма преуспел в ратном учении. Лермонт был так доволен юношей, что дал ему чин сержанта и назначил командиром пятидесяти человек. Полкан оказался под началом у своего младшего друга, хотя из всех новобранцев он был самым сведущим в военном деле, а его умению обращаться с оружием удивлялись даже бывалые иноземцы.
   Лермонт однажды спросил у Полкана:
   – Есть ли оружие, коим ты не владеешь?
   – Вряд ли, – отвечал тот.
   И Лесли, и Лермонт с готовностью дали бы Полкану любой чин, вплоть до майора, но препятствием к этому было темное происхождение друга Саввы. Дети боярские нипочем не согласились бы беспрекословно подчиняться безродному бродяге.
   Савва в глубине души был доволен тем, что он хоть в чем-то превзошел друга, хотя вслух говорил:
   – По справедливости надобно быть не тебе под моим, а мне под твоим началом.
   – Я, брат Савва, не гордый, – отзывался Полкан, – и могу любого начальника над собой стерпеть, лишь бы он уважал меня, а ты уважаешь.
   Жил Савва по-прежнему у сотника Якова Шилова и его жены. Старики очень привязались к юноше и полюбили его, как родного сына. За столом постояльцу всегда доставался лучший кусок, хозяйка следила за тем, чтобы на его одежде не было ни пятнышка, ни дырочки, а хозяин помогал ему заботиться об оружии.
   Поначалу Савву несколько смущало благочестие хозяев, поскольку он предполагал, что они будут его осуждать за отнюдь не самую праведную жизнь. Однако опасения юноши оказались напрасными. Если порой он возвращался домой во хмелю, Яков и Устинья его не корили, а доводили до постели. По утрам после загулов постоялец всегда получал от хозяйки чарку водки и ковш рассола.
   Однажды сотник заботливо сказал юноше:
   – Ты, Саввушка, коли выпьешь лишку, старайся до двора добираться глухими закоулками. Среди нашего брата стрельцов есть всякий народец – случаются и мздоимцы. Патриарх наш, храни его Господь, велел закоренелых пьяниц к ответу призывать, а Гришка Жеребцов и ему подобные, дабы деньгу поиметь, порядочных людей, разок вина хлебнувших, хватают.
   Савва знал о том, что по повелению патриарха Филарета в Москве закрыты многие питейные заведения и запрещены непристойные увеселения. Но, как говорил Полкан, если народ любит пить, ему не дадут умереть от жажды. Вино в городе без труда было можно найти в любое время дня и ночи, мест для веселья тоже хватало, а те люди, которым поручалось следить за исполнением патриаршего повеления, сами не прочь были выпить и повеселиться.
   Недовольство указами патриарха не мешало москвичам его любить. За два месяца Савва наслушался много рассказов о бедах многострадального Филарета, в миру Федора Никитича Романова. Говорили, что царь Федор Иоаннович, умирая, хотел именно ему, своему двоюродному брату по матери, вручить скипетр и державу, однако Борис Годунов, обманом захватил власть и заставил Федора Никитича принять схиму под именем Филарета. Народ тогда смолчал, за что был наказан Господом иноземным вторжением и Смутой. В конце концов, Бог смилостивился над русскими людьми, дав им в государи сына Филарета, Михаила Федоровича Романова, а родитель царя, претерпев мучения и плен, стал духовным отцом для всей православной России.
   Наслушавшись таких рассказов, Савва жаждал поглядеть на патриарха хотя бы издали. Однажды он предложил другу:
   – Давай, сходим в кремль. Может, нам повезет, и мы увидим патриарха, а то и самого царя.
   Полкан с сомнением покачал головой.
   – Царь и патриарх, Саввушка, не разгуливают запросто по кремлевскому двору, а в палаты нас не пустят.
   – Значит, я их никогда не увижу? – расстроился Савва.
   – А ты не торопи судьбу, и тогда она, глядишь, будет к тебе милостива. А в кремль сходим, хоть завтра.
   На следующее утро Савва и Полкан встретились на Покровке возле двора Андрея Строганова. Было тепло. Нежно благоухали только что начавшие цвести садовые деревья и кусты, растущие в Москве не только за оградами но и на улицах. Пыль еще не успела накопиться, и оттого дышалось очень легко.
   Друзья неторопливо направились по Покровке к Китай-городу. Но дойти они успели только до храма Козьмы и Дамиана.
   – Кажись, в кремль мы нынче не попадем, – сказал Полкан, внезапно остановившись.
   – Почто не попадем? – удивился Савва.
   Его друг молча указал на идущих им навстречу от Троицких ворот Китай-города пятерых парней. Савва глянул и похолодел, потому что вновь, как и два месяца назад, увидел двойника убитого им Петра Морозова.
   – Значит, Федька и Ванька выбрались-таки из Шуи, – заметил Полкан.
   – Кто? Кто? – растерянно спросил Савва.
   – Лопатин и Рожнов. Али ты их не углядел?
   Только теперь Савва обратил внимание на то, что рядом с двойником Петра Морозова шагают их с Полканом старые знакомые – Лопатин и Рожнов, одетые в форму рейтеров [46 - Рейтар – солдат кавалерии.]. Еще с ними были два золотушного вида молодых человека в лазоревых польских кафтанах и зеленых фетровых шапках.
   – Вот так встреча! – заорал на всю Покровку Лопатин. – А мы уже почитай месяц в Москве и служим в рейтарском полку! Я давно желал с вами свидеться!
   – Коли бы желал, сыскал бы нас, – проворчал себе под нос Полкан и добавил уже громко: – Ну, здравствуйте, здравствуйте!
   К удивлению Саввы, Рожнов дружелюбно улыбнулся ему и Полкану.
   «Значит, Ванька больше не держит на меня зла. Ну и слава Богу! Всегда худой мир лучше доброй ссоры».
   А Лопатин стрекотал, как сорока:
   – Мы с Ванькой были у обедни в храме Всех Святых на Кулишках и там встретили родичей моих, – указал он на золотушных парней, – Василия да Матвея Кузьминых, а с ними был сын боярский Илья Морозов, – указал Федор на человека, похожего на погибшего Петра Морозова. – Мы решили малость погулять. До сего дня нам не до гульбы было. Полковник наш – зверь лютый, а ротмистр и того хуже. Гоняют они нас от зари до заката, покуда мы сотню раз не пропотеем.
   – Не больно-то вы исхудали, – с сомнением произнес Полкан.
   – Не скажи, не скажи, – не согласился с ним Лопатин. – Прежде кафтан на мне, как влитой сидел, а нынче мешком висит. Еще малость…
   Федора перебил Илья Морозов:
   – Не трещи, Федька. Дозволь хоть имена людей узнать.
   Савва тем временем сумел побороть в себе страх – главным образом, благодаря тому, что при ближайшем рассмотрении живой Морозов не особо походил на покойного. В отличие от Петра, Илья был довольно крупным мужчиной, его одежда не отличалась особой щеголеватостью, а лицо выражало добродушие.
   Когда Савва и Полкан представились, один из Кузьминых спросил:
   – Вы, значит, солдатами служите?
   Поскольку Савва знал, что иноземным словом «солдат» обычно называют простого ратника, то горделиво возразил:
   – Я уже не солдат, а сержант: то есть пятидесятник по-нашему.
   – Быстро ты поднялся по службе, – протянул Федор с явной завистью.
   Тут подал голос Рожнов:
   – Поди, он сумел себя показать лучше, чем мы.
   Савва едва не ахнул от изумления. Вот те на! Иван оказывается уже не помнит о своих прежних обидах! До чего ж короткой бывает ненависть, равно как и любовь!
   – Идемте с нами, – позвал Морозов своих новых знакомых. – Батя мой, Иван Васильевич, третьего дня в дальнюю вотчину ускакал. А вчера из другой вотчины мужики медведя привезли. Я поначалу хотел его продать, но нынче передумал и решил устроить медвежью потеху.
   Эта затея пришлась не по душе Полкану. Откинув ворот рубахи, он показал всем глубокий шрам на плече и сообщил:
   – Я однажды уже тешился с косолапым, и вот след от той потехи.
   – Неужто ты с медведем дрался? – удивился Рожнов.
   – Не я с ним, а он со мной.
   – И что стало со зверем опосля того, как он тебя ранил? – спросил Морозов.
   – Из нас двоих токмо один мог уцелеть, и коли я жив, то он мертв.
   Савве еще не приходилось видеть медведя. Даже, когда они с Полканом ехали по глухим заволжским местам, Господь уберег их от встречи со свирепым лесным хозяином. И вот теперь юноше очень захотелось поглядеть на того, о ком он с детства слышал много сказок и страшных историй.
   – Пойдем, Полкан, с ними, – попросил он друга.
   – Ладно, – неохотно согласился тот и спросил у Морозова: – А травить зверя ты сам будешь?
   – У нас Маркел знатный охотник, – ответил Илья.
   Двор его отца стоял неподалеку от Покровки. Войдя в ворота, гости увидели большой деревянный дом с павалушей, часовню и множество хозяйственных построек.
   Морозов осведомился у здоровенного мужика:
   – Как там медведь?
   – Рычит, сволочь.
   – Готовься, Маркел! Устроим потеху опосля того, как я с гостями отобедаю.
   – Слушаюсь, – равнодушно отозвался мужик.
   Пока в горнице накрывали стол, Морозов решил развлечь себя и своих гостей. Во дворе появились потешники – горбатый шут-карла и два совсем юных паренька с невиданными Саввой прежде музыкальными инструментами.
   Полкан тихо объяснил другу:
   – То, что поменьше называется скрипкой, а побольше – лютня.
   Как только Морозов и его гости расселись на крыльце, музыканты заиграли веселую мелодию, а карла подпрыгнул, перевернулся в воздухе, прошелся на руках и, приплясывая, пропел под громкий хохот зрителей довольно-таки непристойную, но притом очень смешную песенку.
   – Давай еще! – велел, хихикая, Морозов.
   Шут спел вторую песню, а затем, повернувшись спиной к веселящимся господам, оголил на пару мгновений свой зад, чем способствовал новому взрыву хохота.
   Отсмеявшись, молодой хозяин и гости отправились обедать. Стол в горнице изобиловал медовухой, квасом, рыбными и мясными кушаньями, всевозможными пирогами.
   «Здесь еды не токмо на семерых, а и на два десятка гостей хватит», – отметил Савва.
   – Может, девок позвать, – предложил Илья.
   – Тогда нам будет не до медведя, – усмехнулся Полкан.
   – Верно, – согласился с ним Морозов. – Не должно быть бабьего духа и близко, когда мужские дела затеваются. Я вообще-то до девок не особливый охотник. Вот братец мой покойный, Петр, царствие ему небесное, за каждую … своим … цеплялся.
   Савва ощутил по всему телу холодок.
   – Покойный? – с деланным удивлением спросил Полкан. – А что случилось, Илья, с твоим блудливым братцем?
   Морозов спокойно ответил:
   – Прирезал его кто-то в селе Павлов Перевоз.
   – За что? – поинтересовался Лопатин.
   – А хрен его знает! Видать, Петруша опять свой гонор выказал. Он ведь чуть что, начинал вопить: я царев родич! Да, таких, как мы, родичей у нашего государя не меньше, чем псов бродячих в Москве.
   – А тебе и совсем не жаль брата своего? – удивился прямолинейный Рожнов.
   Нисколько не обидевшись, Морозов махнул рукой.
   – Мы с ним никогда не ладили.
   Он тут же перевел беседу в другое русло, чем очень обрадовал Савву. Заговорили об оружии, лошадях и вообще обо всем достойном внимания настоящих мужчин.
   После обильного обеда сдобренного большим количеством медовухи все опять вышли во двор.
   – Маркел! – громко позвал Морозов с крыльца.
   Мужик, судя по всему, ждал зова хозяина и потому прибежал сразу. В руках он держал большую рогатину.
   – Чего изволишь, Илья Иванович?
   – Отведи нас к медведю.
   – Погоди, – вмешался Полкан. – Прежде чем идти к медведю, мне желательно в нужник заглянуть.
   – Да ты, никак, со страху уже обделался? – засмеялся порядком захмелевший Матвей Кузьмин.
   Полкан окинул его холодным взглядом, давая всем понять, что не собирается обижаться на пьяного сопляка, и пожелал:
   – Ты гляди, сам не обделайся.
   – Мне тоже приспичило, – громко сообщил Рожнов.
   – Ступайте за амбар, там нужник, – сказал хозяин.
   Когда Полкан и Рожнов скрылись за углом амбара, Морозов обратился к Маркелу:
   – Пошли к медведю.
   – Мы что же, не станем ждать Полкана и Рожнова? – спросил Савва.
   – Чай, они не заблудятся в нашем дворе, – буркнул Морозов.
   Он повел гостей за баню и конюшню. Впереди всех шел Маркел с рогатиной в руках.
   По пути Савва тихо поинтересовался у Лопатина:
   – А что, Рожнов уже простил меня?
   Федор ухмыльнулся:
   – Ванька на тебя обижался, покуда помнил Марью, а теперь у него новая зазноба.
   – Где ж он ее нашел?
   – В Рогожской слободе. Когда мы через нее проезжали, в тамошнем храме отпевали покойника, князя Бориса Афанасьевича Ромодановского. Ванька, как увидал молодую вдову, сразу Марью забыл.
   «Значит, помер князь, – подумал Савва. – Теперь уже и не узнать – сам он Богу душу отдал али жена ему в том помогла».
   Клетка с медведем находилась в загоне для скота. Большой бурый зверь рычал и бился с дикой яростью о металлические прутья. Возле загона стояли пятеро челядинцев с такими же, как у Маркелла, рогатинами, а еще двое холопов держали на цепях огромных, злобно лающих псов.
   Как только новые люди подошли к загону, медведь рванулся так, что затрещала клетка.
   – Может, не стоит его покуда трогать? – опасливо спросил Маркел – Подождем, покуда он из сил выбьется.
   Будь Морозов трезвым, возможно он прислушался бы к мнению холопа. Но пьяному, как известно, море по колено. В ответ на предостережение Маркела прозвучал грозный окрик:
   – Тебя, смерд, забыл спросить, что мне делать. А ну давай, трави медведя, не то я велю тебя псами затравить.
   – Слушаюсь! – отозвался мужик и направился в загон.
   Маркел стал отпирать замок, а медведь тем временем ярился, рычал и все пытался достать лапами мужика сквозь узкие дыры между прутьями.
   – Чего ты возишься? – рявкнул Морозов и, подбежав к Маркелу, с силой отпихнул его от клетки.
   Не ожидавший толчка холоп упал, а его молодой хозяин, пошатнувшись, ухватился за дверцу клетки. Поскольку замок уже был отперт, дверца тут же отворилась, и медведь получил свободу тогда, когда никто из его мучителей не был к этому готов. Ревущее животное двинулось на окаменевших на месте Морозова и Маркела.
   За время скитаний по просторам России Савва приобрел привычку носить с собой, если уж не саблю на боку, то хотя бы кинжал в сапоге. Полкан не раз показывал другу, как можно пользоваться коротким клинком при ближнем бое, и пытался научить его бросать это оружие в цель. Однако метание ножа у юноши никак не получалось, несмотря на все его старания.
   И вот теперь, едва медведь ринулся на людей, Савва мгновенно вытащил кинжал из сапога, вынул его из ножен и бросил так, как учил Полкан. Все было сделано совершенно машинально, без какого-либо участия ума, и когда медведь взревел от боли, Савва удивленно воскликнул:
   – Глядите-ка! Попал!
   Своими действиями Савва спас Морозова и Маркела: нескольких мгновений, на которые раненый зверь замешкался, вполне хватило для того, чтобы в дело вступили холопы с рогатинами и злобными псами. У клетки образовалась куча, из которой громче всего звучал душераздирающий медвежий рев, да еще слышались собачьи рыки и человеческие крики.
   Наблюдавший за действиями челяди Савва вдруг услышал спокойный голос своего друга:
   – Они там, случаем, своего господина не затопчут?
   Обернувшись, юноша увидел Полкана и Рожнова – первый выглядел, как всегда, невозмутимым, второй побледнел и испуганно таращил глаза.
   – А ты молодец, Саввушка, – похвалил Полкан друга. – Угодил прямо в медведя.
   – Сам не ведаю, как сумел попасть, – признался Савва.
   – Ты же учился ножи кидать, а наука, даже коли она не сразу дается, все одно даром не пропадает.
   В это время зверь взревел так, словно вложил в свой крик все остатки своих сил.
   – Кажись, кончился косолапый, – сказал Полкан с сожалением.
   – Да, ты никак жалеешь его? – удивился Рожнов.
   – Очень жалею, – откровенно признался Полкан. – Кабы медведь задрал Морозова я жалел бы меньше.
   – Почто ты животину жалеешь, а человека нет? – еще больше изумился Иван.
   – Дикая животина нападает лишь тогда, когда чует опасность для себя и своего потомства, ей никогда не взбредет в башку мучить человека на потеху зверью.
   Тем временем морозовские холопы уже покончили с медведем и, затащив в клетку воющих от злобы псов, начали приводить в чувство своего молодого хозяина. Судя по всему, Морозову порядком досталось в общей свалке: он лежал на земле без движения, все его лицо было залито кровью.
   – Сам виноват, – буркнул себе под нос Савва.
   Осмотрев жертву собственной неосторожности, Полкан объявил:
   – Кажись, живой, токмо сомлевший.
   – Слава тебе Господи! – воскликнул Маркел и осенил себя крестным знаменьем.
   Остальные челядинцы тоже перекрестились.
   – Несите Илью Ивановича в покои, – велел им Полкан, – и пущай кто-нибудь из вас сбегает за лекарем,
   Холопы молча повиновались: один из них помчался к воротам, а четверо понесли хозяина в покои. Возле мертвого медведя остался один Маркел.
   – Эй, ты! – крикнул ему Савва. – Вороти мне засапожник [47 - Засапожник – кинжал.]!
   – Слушаюсь, боярин! – почтительно отозвался мужик.
   Отыскав на земле кинжал, Маркел тщательно вытер его своей рубахой и с низким поклоном поднес Савве.
   – Будь здрав, боярин! Крепкая у тебя рука.
   Довольный похвалой юноша убрал оружие в сапог.
   – Вроде дерьмом воняет, – сказал Полкан, потянув носом.
   Рожнов подтвердил:
   – И впрямь воняет как из нужника.
   Савва тоже учуял вонь. Он глянул туда, где с того самого мгновенья, как отворилась дверца клетки, стояли соляными столбами Лопатин и братья Кузьмины.
   – Признавайтесь, кто из вас обгадился со страху?
   Лопатин и Василий Кузьмин сразу ожили и заорали:
   – Со мной все в порядке!
   – И со мной!
   Один Матвей Кузьмин молчал и краснел.
   Полкан укоризненно покачал головой.
   – Тебя, Матюша, Господь за язык наказал. В другой раз думай, прежде чем кому-то обидные слова говорить.
   Лопатин, Рожнов и старший Кузьмин захохотали.
   – Хватит ржать! – прикрикнул на них Полкан. – Сами-то вы все, окромя Саввушки, со страху обмерли – токмо и радости, что штаны не запачкали.
   Федор и Иван смущенно переглянулись, а Василий ободряюще сказал брату:
   – Утри сопли, Матюша! Мы никому не скажем о твоей оплошке.
   – Пожалуй, нам пора покинуть сей гостеприимный дом, – заметил Полкан.
   Матвей хлюпнул носом.
   – Как же мне по улице идти?
   Савва обратился к Маркелу, все еще топчущемуся вокруг мертвого медведя:
   – Отдай Матвею Кузьмину свои штаны.
   – Слушаюсь, боярин, – охотно согласился холоп.
   – Матюша потонет в его одеже, – заметил Василий.
   – Пущай веревкой подвяжет, – предложил Маркел.
   Когда младший Кузьмин переоделся, гости поинтересовались здоровьем хозяина. Им сообщили, что Морозову худо, но умирать он вроде не собирается.
   – Пущай выздоравливает, а мы пойдем, – сказал Полкан.
   На улице он и Савва простились с Лопатиным, Рожновым и Кузьмиными. Солнце уходило на запад, и приближался вечер. Пора было возвращаться домой.
   Провожая друга, Савва спросил у него:
   – А чего ты холопа за лекарем послал? Мог ведь и сам Морозову помочь.
   – Зачем? Мне нет никакого дела будет Морозов живым али помрет. А ты, Саввушка, лучше никому не говори, что я лечить умею.
   – Почто не говорить?
   – Из-за моего умения меня уже не единожды в колдовстве винили.
   – Ладно, я буду молчать.
   – Ну, до завтра.
   – До завтра.

Глава 27
На охоте

   Морозов отделался сильным испугом и глубокими царапинами: в общем, совершеннейшими пустяками по сравнению с тем, что ему угрожало. А история с медведем разнеслась по всей Москве, и притом обросла невероятными подробностями. Когда на следующий день после происшествия Савва явился на Пушкарский двор, там уже все знали о том, что он кинжалом завалил медведя и спас сына боярского из рода Морозовых. Лесли и Лермонт теперь относились к нему еще лучше, чем прежде; товарищи Саввы по полку поглядывали на любимчика начальников, кто с восхищением, кто с подобострастным почтением, а кое-кто и с откровенной завистью.
   На праздник Вознесения Господня Савва и Полкан сходили-таки в кремль, однако ни царя, ни патриарха там не увидели.
   – Не горюй, брат Савва! – утешал Полкан друга. – Ты еще и царя повидаешь и с большими людьми знакомство сведешь.
   Савва воспринял эти слова, как шутку, но на следующий день произошло событие, лишний раз доказывающее прозорливость Полкана.
   С утра Лермонт объяснял своим подопечным навыки владения шпагой – оружием, применяемым иноземцами вместо привычной для русских сабли. Показывая, как надо драться на шпагах, капитан назначил своим соперником Савву. Юноша быстро освоил иноземное оружие и стал делать довольно приличные выпады. Хотя в умении ему было далеко до Лермонта, в смекалке ученик отнюдь не уступал учителю, и когда капитан попытался выбить шпагу из рук Саввы, тот, ловко увернувшись, не дал этого сделать.
   Неожиданно кто-то громко крикнул:
   – Так и надобно с иноземцами биться! Не давайся ему, паренек! А ты, немчина, знай наших!
   Прекратив бой, Савва и Лермонт посмотрели туда, откуда был слышен голос и увидели богато одетого чернобородого красавца, стоящего посреди двора в окружении слуг.
   Капитан почтительно поклонился.
   – Я рад видеть сэра Стрешнева.
   Савва уже слышал о брате царицы, окольничем Семене Лукьяновиче Стрешневе. Люди говорили, что шурин государя, хоть и поднялся из прежнего своего состояния, но не так высоко, как хотел бы, и даже не сумел стать боярином, а все потому что отец царя, патриарх Филарет, старается держать в узде всех родичей, чтобы те не мешали править Михаилу Федоровичу.
   Семен Лукьянович отнюдь не выглядел обиженным судьбой и государем: кафтан окольничего был сшит из очень дорогой узорчатой парчи, на шее у Стрешнева висела толстая золотая цепь, на алых сафьяновых сапогах шурина царя сверкало много золота, а его шапку украшало пышное перо какой-то заморской птицы.
   Стрешнев пристально оглядел Савву с головы до ног, а затем спросил:
   – Ты кто таков?
   – Сын боярский Савва Глебов, – затвержено ответил юноша.
   – Уж не ты ли завалил медведя и Илью Морозова спас?
   – Я.
   Семен Лукьянович был удивлен:
   – На богатыря ты вроде не похож.
   – Так не всегда дело силой решается.
   – Верно, – согласился окольничий. – Ум и сноровка важнее силы.
   – У Глебова в достатке и ума, и сноровки, – похвалил Савву Лермонт. – Он один из лучших моих ратников.
   – А где полковник? – спросил его Стрешнев.
   – Сэр Лесли уже ушел. Ему нынче нездоровится.
   – Тогда ты, Юрий Андреевич, поведай мне, как у вас здесь идут дела. А то наш патриарх переживает, будут ли готовы новые полки к войне с ляхами.
   Беседуя, окольничий и капитан медленно побрели по двору. Ратники настороженно следили за ними.
   А Полкан тем временем сказал другу:
   – Похоже, война начнется уже нынешним летом.
   – Ты почем знаешь? – удивился Савва.
   – Знать не знаю, а догадался. У ляхов по весне король преставился, и промеж панов начались раздоры – самое время с ними воевать.
   – Значит, послужим царю в ратном деле.
   Полкан улыбнулся.
   – Спешишь, Саввушка, добыть себе славы на поле брани? Ты и без войны на всю Москву прославился – вон даже шурин государев знает о тебе.
   – А царь еще не знает.
   – Дай срок, узнает.
   После беседы с Лермонотом Стрешнев пожелал еще поглядеть, чему научились русские ратники от иноземцев. Окольничему кое-что показали, и он остался доволен.
   – Не зря вы царев хлеб едите.
   Перед тем, как покинуть полк, Семен Лукьянович подозвал к себе Савву.
   – Ты, паренек, пришелся мне по нраву. Поедешь завтра со мной на охоту, раз умеешь зверя бить.
   Савва настолько растерялся от неожиданного предложения, что поначалу оцепенел, и лишь потом, опомнившись, поклонился.
   – Спасибо за милость великую, боярин, – сказал он, забыв о том, что Стрешнев еще не получил боярского чина.
   Но Семен Лукьянович, разумеется, не обиделся.
   – Завтра, опосля заутрени будь у моего двора, что близь Самотеки.
   – Обязательно буду, – пообещал юноша и вновь поклонился.
   Когда окольничий и его люди направились к воротам, Полкан с усмешкой заметил:
   – Вот видишь, Саввушка, на тебя уже милости от государевых родичей посыпались.
   – Прости, Полкан! – смутился Савва. – Я о тебе даже не вспомнил, а надобно было сказать Стрешневу, что у меня имеется брат названный.
   – Ни в коем разе! – возразил Полкан. – Запомни, Саввушка – сильным мира сего свою волю следует навязывать не в открытую, а исподтишка. Скажем, желаешь ты, чтобы Стрешнев твоего друга к себе в гости позвал, так расхваливай при каждом удобном случае того самого друга, стараясь вызвать к нему интерес. Впрочем, обо мне лучше ничего не говори своему новому благодетелю.
   – Почто не говорить? – удивился юноша.
   – Хочу, чтобы ты наконец привык без меня обходиться.
   Конечно, Савве было страшновато оказаться одному среди царских родичей и приближенных к государю особ, но тем ни менее он вновь не мог не признать правоты друга.
   – Ладно, Полкан. Ничего о тебе не скажу и постараюсь не ударить в грязь лицом. Авось, тебе не будет за меня стыдно.
   Весь день Савва находился в возбужденном состоянии. Ночью спал он, как обычно, крепко, но проснулся, едва успел пропеть первый петух. Кое-как перекусив, юноша повесил на плечо купленный по случаю и оказавшийся сейчас очень кстати самострел, вышел во двор и взобрался на оседланного хозяином Воронка.
   Отворив ворота, сотник осенил постояльца крестным знамением и от души пожелал:
   – Бог тебе в помощь, сынок!
   Савва уже неплохо ориентировался в Москве и знал, как попасть на Самотеку. За мостом через речку Неглинку он миновал большую слободу, выехал за ворота Земляного города и направил коня по прямой дороге мимо Самотецкого пруда, к загородным владениям семейства Стрешневых.
   Еще издали Савва разглядел на большой поляне множество верховых и пеших людей: псари суетились вокруг громко лающих собак, сокольничие и кречетники занимались своими птицами, ловчие и челядинцы, спокойно дожидались начала охоты. Стрешнева не было видно.
   На подъехавшего юношу никто не обратил внимания, только псы залаяли громче. Савва слез с коня и обратил внимание на невиданных им ранее собак, огромных и длинноногих. Таким зверюгам явно было по силам не только справиться с лисой, зайцем или волком, но и завалить медведя, кабана или лося.
   В это время из березовой рощи появился Семен Лукьянович в украшенной пером шапке, тягиляе [48 - Тягиляй – длинный кафтан конника с воротником козырем.] бирюзового цвета и черных блестящих сапогах. Вместе со Стрешневым шли шестеро молодых людей, пятеро из которых были одеты так же, как и он, а вот наряд шестого его спутника поражал своей причудливостью. Савва с удивлением воззрился на круглолицего малого лет двадцати пяти в широкополой шляпе с огромным пером, куцем кафтане и сапогах с широкими отворотами.
   «Кажись, Семен Лукьянович позвал на охоту посла иноземного?»
   Между тем один из спутников Стрешнева – худой, веснушчатый юноша с косыми, как у татарина глазами и жиденькой бородкой цвета пересохшей под солнцем соломы – подошел к Савве и сказал небрежно:
   – Я, кажись, кисет с табаком забыл на пне возле двух кривых берез. Принеси-ка, братец.
   Савва догадался, что его приняли за ловчего, и, вспомнив о своем «благородном» происхождении, гордо спросил у косоглазого:
   – А не много ли тебе чести, иметь меня на посылках?
   Молодые люди оторопели, а Стрешнев воскликнул с одобрением:
   – Молодец, Глебов! Умеешь за себя постоять!
   Савва почтительно поклонился шурину царя.
   – Здравствуй, Семен Лукьянович! Вот я и явился, как обещал.
   – Так он не холоп, – догадался косоглазый.
   – Нет, перед вами сын боярский Савва Глебов, – пояснил Стрешнев. – Он потерял в Смуту и родителей, и вотчину, а теперь решил добыть себе состояние на царской службе.
   Круглолицый малый в широкополой шляпе произнес с важностью:
   – Доброе дело он затеял: государю всегда надобны верные слуги.
   «Говорит по-русски чисто, – подумал Савва, – значит, не иноземец. Кто же он такой – сей шут гороховый?»
   Его недоумение разрешил Стрешнев, который, глядя на круглолицего малого, промолвил с почтением:
   – Ты, Саввушка, недавно прибыл в Москву и еще, кажись, не видал государева родича, Никиту Ивановича Романова? Вот он, изволь любить и жаловать.
   Никита Романов приходился двоюродным братом царю и племянником патриарху: то есть, был им обоим родичем по крови, а не по свойству, как Стрешневы.
   Савва отвесил Романову почтительный поклон.
   – Вроде я что-то слыхал о Глебовых, – неуверенно проговорил Романов.
   – Глебовы – древний род, – подал голос невысокий голубоглазый юноша. – Их предки были известны еще во времена Киевской Руси.
   – Ну вот! – хихикнул остроносый паренек. – А Фадей его за табаком посылал.
   – Я же не знал, что он сын боярский, – хмуро буркнул косоглазый Фадей.
   Довольно полнотелый, несмотря на свою юность, детина спросил:
   – Уж не ты ли, Савва Глебов, завалил почитай голыми руками медведя и спас родича моего непутевого Илью Морозова?
   – Он и есть, – ответил за Савву Стрешнев.
   Детина приветливо улыбнулся.
   – А я, значит, Глеб Морозов.
   – Я князь Яков Черкасский, – подал голос смуглый, черноглазый молодец.
   – А я Афанасий Ордин-Нащокин, – назвал свое имя голубоглазый юноша.
   Остроносый паренек тряхнул своим пышным темно-русым чубом и представился:
   – Ну, а я Никон Бутурлин.
   Косоглазый Фадей молчал.
   – А он Фадей Бахметев, – представил его Бутурлин.
   Недовольно поморщившись, Бахметев проворчал:
   – И долго мы будем лясы тачать? До полудня али до вечера?
   – И впрямь давно пора начать охоту, – согласился с ним Стрешнев. – Выжли [49 - Выжля – охотничья собака.] от нетерпения уже готовы из шкур своих выскочить.
   По его знаку слуги привели коней. Все семь жеребцов были великолепными, однако Савва с гордостью отметил про себя, что Воронок не уступает им ни красотой, ни статью, хотя, конечно же, сбруя на нем довольно-таки скромная, по сравнению с теми богато украшенными уздами и расшитыми жемчугом попонами, которые были на приведенных челядинцами конях.
   Савву очень заинтересовали седла с невысокими луками и прикрепленными к остовам небольшими подушками.
   – Не видал я прежде таких седел, – простодушно сказал он.
   Бахметев презрительно хмыкнул, а князь Черкасский пояснил:
   – Такие седла называются арчаками и служат токмо для охоты.
   Все взобрались на коней и поскакали в сторону леса. Общее настроение было замечательное, разве что Бахметев почему-то время от времени хмурился.
   Охота выдалась довольно-таки удачной: соколы и кречеты помогли добыть немало уток и гусей, а также двух лебедей и одного фазана, собаки тоже даром время не теряли, травя лисиц и зайцев. Однако охотникам этого было мало – им очень хотелось завалить крупного зверя.
   – Одна мелочь нам попадается, – ворчал Стрешнев. – Хоть бы раз увидать следы рогача [50 - Рогач – олень, лось.] али секача [51 - Секач – взрослый дикий кабан.].
   Наконец ловчим удалось-таки поднять большого кабана, и тот понесся по лесу, ломая кусты. С гиканьем и свистом охотники ринулись за добычей. Между ними сразу же началось состязание – кто сумеет первым настигнуть зверя. Однако кабан оказался таким прытким, что даже собаки никак не могли его догнать.
   Вначале Савва скакал вместе со всеми, но потом быстроногий Воронок обогнал остальных коней. Охваченным упоением погони юноша не обращал внимание ни на то, что ветки больно хлопают его по лицу, ни на сильные толчки, от которых болели бока.
   Собаки вот-вот должны были настигнуть добычу, но тут впереди возникло болото, а за ним виднелась густая лесная чаща.
   – Уйдет черт! – возбужденно заорал Семен Лукьянович. – Уйдет сволочь-секач!
   Романов тоже выругался. Оба родича государя были вне себя, видя, что добыча может от них ускользнуть.
   Савва тоже жаждал любой ценой добраться до кабана. Он остановил коня, сорвал с плеча самострел, прицелился и выстрелил. Просвистев в воздухе, стрела вонзилась в спину убегающему зверю, и тот поначалу забился в судорогах, а потом упал.
   – Есть! – воскликнул Бутурлин.
   На добычу налетели собаки с явным намерением растерзать ее, но подоспевшие псари и ловчие не дали им это сделать. Пока шла суета вокруг поверженного кабана, Савва приходил в себя после бешеной скачки. Вдруг к нему подскакал рассерженный Бахметев и, брызжа слюной, закричал:
   – Ты, чурбан неотесанный, рыло немытое, зачем полез туда, куда не надобно. Кто тебе дозволил лишать нас добычи?
   Савва поначалу оторопел, а потом, разозлившись, выпалил:
   – Чай, я не ваш холоп, а сын боярский. А рыло мое пущай и немытое, зато не татарское.
   Бутурлин и Морозов дружно хихикнули, а князь Черкасский прикрикнул на Бахметева:
   – Чего разошелся, Фадей? И ты стрельнул бы в секача, будь у тебя самострел.
   – Верно, – поддержал князя Романов. – Добыча наша больно уж прыткой оказалась. Кабы не самострел Глебова, токмо мы ее и видали бы.
   – Добыча-то не наша теперь, а одного Глебова, – поправил его Стрешнев.
   Уж в чем-чем, а в сообразительности Савве нельзя было отказать.
   – Моя? – воскликнул он. – Помилуйте, люди добрые! Зверя-то мы все вместе затравили, а я попал-то в него лишь случаем!
   – Значит, ты не возьмешь себе секача? – спросил Семен Лукьянович.
   – А куда я его дену? Даже вместе с хозяевами мне так много мяса не съесть.
   – А ты устрой пир для своих товарищей, – предложил Романов.
   – Рожи у моих товарищей треснут от дармовой свинины. Нет, пущай секача возьмет себе Никита Иванович, а мне, коли вам не жалко, дайте пару зайцев, пару уток да пару гусей.
   Похоже, что Стрешневу пришлось по душе желание юноши угодить двоюродному брату царя. Довольный Семен Лукьянович тут же велел отдать Савве трех зайцев, трех уток, четырех гусей, одного лебедя и даже единственного фазана.
   После охоты Стрешнев отправил домой ловчих, псарей с собаками, сокольничих и кречетников, оставив возле себя только небольшую часть челяди. Вскоре на поляне горели костры, и над огнем жарились на вертелах утки и гуси. Принюхиваясь к вкусным запахам, изголодавшийся Савва не мог дождаться трапезы: ведь за весь день у него маковой росинки во рту не было. С еле скрываемым нетерпением юноша исподтишка наблюдал за тем, как слуги Стрешнева расстилают скатерти, достают вино, раскладывают снедь.
   Наконец мясо было готово, и охотники смогли приступить к трапезе. Поначалу все жевали в полном молчании, а когда аппетит был немного утолен, началась беседа. Романов принялся перемывать косточки царедворцам, вспоминая, как они попадали впросак перед царем и патриархом. Стрешнев, князь Черкасский и Морозов вставляли свои едкие замечания по поводу претензий некоторых знатных особ. Ордин-Нащокин, Бутурлин, Бахметев и Савва молча слушали.
   Неожиданно Фадей промолвил, глядя в сторону леса:
   – Пущай еще родовитая знать гонор показывает, но ведь у нас зачастую и всякая дрянь худородная себя большой шишкой на ровном месте мнит.
   – Про кого ты так неласково говоришь, Фадеюшка? – усмехаясь, спросил Бутурлин.
   – Про дьяков, подьячих, дворянчиков мелкопоместных, и еще про тех, кто называет себя детьми боярскими, не будучи таковыми.
   Все непроизвольно посмотрели на Савву, и тот вспыхнул:
   – Уж не на меня ли ты намекаешь?
   Губы Бахметева расползлись в ухмылке.
   – На воре и шапка горит. А ведь ты, на самом деле, может быть и не Глебов вовсе.
   – И кто ж я по-твоему?
   – А бес тебя ведает.
   Тут в перепалку вмешался Стрешнев:
   – Ты, Фадей, покуда не глава Сыскного приказа, а значит, и нечего пытать человека. Коли Савва принят в государев полк, как сын боярский Глебов, значит он есть Глебов. Нет нужды нам, простым смертным, совать нос туда, где вотчина царя и патриарха, храни их Господь.
   Ободренный поддержкой юноша воскликнул:
   – Глебов я, и никто не смеет в том усомниться! В Москве есть люди, помнящие до сих пор о нашем семействе и батюшке моем благочестивом, Фоме Григорьевиче, царствие ему небесное!
   – А вотчина ваша, где была? – спросил Бахметев.
   Савва затвержено ответил:
   – Вотчина наша родовая Глебово недалече от Троицы. Ее, поди, чернецы давно к рукам прибрали.
   – Что ж ты даже не пытаешься отсудить отцовы владения? – не сдавался Фадей.
   – Зряшное дело – судиться с Троицей, – подал голос Морозов. – Кучу денег потратишь, а толку не будет.
   Ордин-Нащокин поддержал его:
   – Глебов скорее службой себе новое имение добудет, чем воротит отцово.
   – Верно, – коротко высказался князь Черкасский.
   Романов и Стрешнев вернулись к теме дворцовых дел, сплетен и дрязг. Савва слушал их с большим вниманием: смеялся, когда они шутили, становился серьезным при упоминании о царе и патриархе, но при этом никак не мог избавиться от беспокойства.
   «Черт бы побрал Бахметева! И чего он меня невзлюбил да еще привязался с допросом? Не приведи Господи начнет выведывать подноготную Глебовых».
   Внезапно уходящее за верхушки деревьев солнце стало затягиваться серой дымкой, и воздух потяжелел.
   – Вот черт! Как бы нас гроза в пути не застала, – обеспокоился Стрешнев.
   Криками и бранью он заставил челядинцев собраться в самый короткий срок, и вскоре охотники спешно направлялись к городу, желая успеть спрятаться под крышу, прежде чем начнется ненастье. Однако волнения оказались напрасными: появившиеся на юге грозовые тучи уплыли, и дождь, пролился где-то в стороне от Москвы.
   В Земляном городе Савва простился со Стрешневым, Романовым, князем Черкасским, Ордин-Нащокиным, Морозовым и Бахметевым. А вот с Никоном ему оказалось по пути, так как двор Бутурлиных стоял в Белом городе, неподалеку от Сретенских ворот.
   Оставшись вдвоем с юным Бутурлиным Савва поинтересовался:
   – Почто двоюродный брат государя так чудно вырядился?
   Бутурлин улыбнулся.
   – Больно любит Никита Иванович носить иноземное платье. Ему патриарх уже не единожды делал внушения за вид, неподобающий русскому православному человеку, а он все одно наряжается иноплеменником.
   Решив, что не стоит обсуждать недостатки родича государя, Савва заговорил об охоте и оружии.
   За Неглинкой, Никон вдруг спросил:
   – Ты, поди, на Фадея обиделся?
   – На обиженных воду возят, – проворчал Савва. – Бог с ним, с Бахметевым, хотя я и не уразумел, почто он на меня взъелся.
   Бутурлин глубокомысленно заметил:
   – Ты парень прыткий: не успел у нас появиться, уже на всю Москву прославился – вот и нажил завистников.
   – Завистников? – удивился Савва. – Чему завидовать, коли у меня нет ни кола, ни двора, а есть одна служба царская.
   – Люди всегда найдут, чему позавидовать, – изрек Никон.
   – Что верно, то верно, – согласился с ним Савва.
   На Сретенке они дружелюбно попрощались и разъехались в разные стороны.
   «А Никон неплохой паренек, – думал Савва. – Я ему вроде пришелся по нраву. Да, и прочие, кроме, вестимо, Бахметева, ко мне по доброму отнеслись. Ай, да Полкан! Как он мне предрек, так и выходит. С большими людьми я уже свел знакомство, а там, глядишь, и царь меня приветит».

Глава 28
Семик [52 - Семик – праздник в последний четверг перед Троицей. На Семик девушки собирались вместе где-нибудь на природе, веселились, плели венки и гадали по ним на суженых.]

   Обо всем, что случилось на охоте Савва поведал на следующий день другу. Полкан похвалил юношу за смекалку, а по поводу Фадея Бахметева заметил с усмешкой:
   – Вот ты, Саввушка, и врагов начал наживать.
   – Мне опасно иметь врагов, – встревожился Савва. – А вдруг Бахметев пожелает разузнать про Глебовых?
   Полкан окинул его спокойным взглядом.
   – Ничего он не вызнает, окромя того, что Фома Глебов жил в Москве, его вотчина находилась неподалеку от Троицы, и у Глебовых накануне великого разорения народился младенец мужского пола.
   – А вдруг соседям Глебовых известно, что младенчик сгорел вместе с родителями?
   – Вряд ли. Где уж людям было в том пекле замечать соседей.
   Савва вспомнил рассказы сотника Шилова о восстании в Москве против поляков. По словам Якова, город тогда весь полыхал, поляки убивали всех подряд, а уцелевшие москвичи помышляли лишь о том, чтобы спасти себя и своих близких.
   «Да уж, при такой напасти никому не было дела до Глебовых», – успокоился Савва.
   В этот день Лермонт отпустил его с учений, сказав:
   – Ты, Глебов, вчера устал на охоте. Ступай, отдохни!
   Савва направился в Белый город в поисках чего-нибудь интересного. Возле великолепного храма Николы Чудотворца, что в Столпах [53 - Храм Николы Чудотворца, что в Столпах – одна из самых красивых и древних церквей Москвы, находившаяся на углу Армянского и Малого Златоустинского переулков, была уничтожен в 1935 году.], его окликнули, и, обернувшись, он увидел Федора Лопатина.
   – Здравствуй, Саввушка! Бог тебе в помощь!
   – Здравствуй Федька! А ты почто не на учениях?
   – У нашего ротмистра жена нынче рожает, ему не до нас.
   Савва и Федор обошли Златоустовский мужской монастырь и неторопливо зашагали по Евпловской [54 - Ныне улица Мясницкая.] улице к Никольским воротам Китай-города. Ярко светило солнце, по небу плыли редкие облака. Хотя лето еще не наступило, жарко было уже по-летнему.
   – Куда пойдем? – спросил Савва у Лопатина, когда они, миновав Рязанское подворье, подошли к храму Гребенской Богоматери.
   Подумав немного, Федор предложил:
   – Давай заглянем в кабак «Под пушками».
   – Давай, – согласился Савва.
   Он уже слышал об этом развеселом месте и давно хотел его посетить.
   В Москве было около трех десятков питейных заведений, из которых кабак «Под пушками» имел самую большую известность. Находился он рядом с Красной площадью, почти примыкая с северной стороны к Лобному месту, а его странное название произошло от лежащих рядом двух огромных пушек, обращенных жерлами на восток, откуда в прежние времена постоянно ждали нападения татар.
   По пути Савва рассказывал, что с ним случилось в последние дни, а Лопатин слушал и завистливо вздыхал. Они миновали Никольские ворота Китай-города, Никольскую улицу, торговые ряды на Красной площади и дошли до Лобного места. Отыскать там кабак не стоило труда, ибо вокруг него толпился хмельной народ, у порога лежали в бесчувственном состоянии три мужика, а возле пушек пьяная баба громко требовала, чтобы ей вынесли вина. Подобная картина вполне гармонировала с бурлящим торжищем, но казалась дикой рядом с башнями кремля и храмом Покрова Богородицы, в просторечии называемом собором Василия Блаженного.
   Перекрестившись на храм, Савва грустно усмехнулся:
   – Полкан как-то сказал, что у нас на Руси грех и святость пребывают в шаге друг от друга.
   В кабаке за длинным столом сидел различный люд: одни посетители этого заведения сверкали золотом и парчой, другие пропивали последние рубахи.
   Как только Савва и Федор опустились на лавку, кабатчик сразу принес им водки.
   – А поесть ничего не дашь? – осведомился Савва.
   – Дам, коли просишь, – услужливо ответил кабатчик. – Хочешь рыбы, икры, пирогов.
   Уж на что, на что, а на аппетит Савва никогда не жаловался.
   – Неси все, – велел он.
   Пока кабатчик бегал за едой, приятели опрокинули по чарке водки. Получив рыбу, икру и пироги, они выпили еще и закусили.
   – Не больно-то здесь весело, – заметил Савва, морщась.
   – А вы попозже загляните, – посоветовал ему кабатчик. – По вечерам у нас скоморохи частенько бывают.
   – Как-нибудь заглянем, – пообещал Лопатин.
   – А ты почто один? – осведомился Савва. – Где Кузьмины?
   Федор хмыкнул:
   – Родичи наши Кузьмины не желают со мной знаться опосля истории с медведем. Будто я виновен, что Мотька обгадился.
   – А куда делся Рожнов?
   – Ваньке не до меня: он со своей зазнобой, княгиней Ксенией Петровной Ромодановской, втайне встречается.
   – А разве княгиня не в вотчине?
   – В Москве Ксения Петровна. Она сразу же опосля мужниной смерти вознамерилась замуж выдать свою падчерицу, княжну Татьяну, а сидючи в вотчине женихов для девицы не сыщешь.
   – Я слыхал, что у Ксении Петровны есть еще взрослый пасынок. Он не мешает мачехе водить шашни?
   – Князя Ивана Борисовича Ромодановского государь и патриарх послали аж на Пелым [55 - Река на Урале.].
   – Повезло ему.
   – В чем? – удивился Лопатин. – Он же отправился аж к черту на рога.
   – Повезло ему, что живым остался, – продолжил Савва и, понизив голос, рассказал о том, как княгиня Ромодановская хотела извести мужа и пасынка.
   – Вот сучка! – рассердился Федор. – Что же Ваньке так с бабами не везет?
   – Кому с бабами не везет? – спросил чей-то веселый голос.
   Обернувшись, Савва увидел ухмыляющегося Никона Бутурлина.
   – Так кому не везет с бабами? – повторил вопрос Никон.
   – Мне, – сообразил, что ответить Савва. – Никак любушку себе не найду в Москве, а без женской ласки молодцу не сладко.
   – Ох, несладко! – с улыбкой согласился Никон и, присев рядом с Саввой, крикнул кабатчику: – Эй, Сысой, принеси-ка мне вина!
   Кабатчик быстро выполнил повеление нового посетителя.
   Бутурлин наполнил чарку, выпил, крякнул и продолжил:
   – Вроде бы в Москве ласковых бабенок хватает. Что же ты, Саввушка, ни к одной из них не прислонишься?
   – Робость мешает, – ответил с усмешкой Савва.
   Лопатин хмыкнул:
   – Ты вроде в Шуе робким не был.
   – Шуя не Москва, – нашелся Савва, – там бабы непуганые, а здешние красавицы много чего повидали, их не просто обихаживать.
   Он познакомил Бутурлина с Лопатиным, и они выпили вместе. Потом Никон предложил обоим сотрапезникам:
   – Пойдемте с нами на семик в Старое Ваганьково [56 - Местность за нынешней Государственной публичной библиотекой (домом Пашкова), где молодежь часто собиралась на игрища.]. Там девки и молодки вмиг Саввушку от робости излечат.
   – Я пойду, – живо откликнулся Федор.
   – Я тоже с великим удовольствием, – поддержал его Савва и тут же осекся, – коли, вестимо, Бахметева с вами не будет.
   Бутурлин помотал головой.
   – Нет, не будет. Мы с Афоней Нащокиным собрались погулять. А Бахметеву нынче не до игрищ: он давеча с лошади упал и ногу зашиб. Прямо-таки беда за бедой у Фадейки.
   «Поделом ему, гаду», – позлорадствовал про себя Савва.
   А Никон продолжал рассказывать о неудачах Бахметева:
   – Мало того, что он с норовистой кобылы свалился, его еще хотят на уродливой девице женить – княжне Татьяне Ромодановской.
   В знатных семьях было принято прятать незамужних девиц от глаз посторонних мужчин, поэтому Савва удивился:
   – Отколь тебе, Никон, ведомо, что девица уродлива?
   – Ее брат, князь Иван Ромодановский, как-то во хмелю посетовал: мол, сестрица моя худая, костлявая да еще и рыжая.
   Савва возмутился:
   – Девица с летами может в тело войти, а брату стыдно, так сестру срамить на людях.
   – Во хмелю всякое может с языка слететь, – заступился за Ивана Ромодановского Никон. – А чего ты вдруг, Саввушка, из-за чужой тебе девицы так всполошился?
   «В самом деле, чего я стою горой за княжну, будто она моя сестра», – удивился сам на себя Савва и, смутившись, постарался направить беседу в другое русло.
   Они посидели еще около часа, а потом разошлись.
   На следующий день Савва рассказал Полкану о своем посещении известного кабака
   – Пойдешь с нами в Старое Ваганьково? – спросил юноша у друга.
   Тот ответил, зевнув:
   – Я, брат Савва, так успел нагуляться, что на всю оставшуюся жизнь хватит. Нынче меня гулянки утомляют.
   – Как утомляют? – удивлялся юноша. – Ты ж еще не старик, а молодец хоть куда.
   – Утомляется, брат Савва, не токмо тело, но и душа.
   Савва не понял, как это душа может утомиться, но не стал допытываться и оставил друга в покое. В конце концов для веселого времяпровождения не так уж трудно было найти себе товарищей.
   В четверг вечером едва Савва и его хозяева успели отужинать, как к ним заявился Лопатин и, поздоровавшись, сказал:
   – Пойдем, Саввушка, скорее.
   – Куда ты спешишь? – удивился Савва. – Рано еще.
   – Ты никак запамятовал, что на закате ворота в Белый город запрут и решетки на улицах поставят?
   – Как же вы назад воротитесь? – спросила у молодых людей хозяйка.
   – А зачем им, бабка, до утра ворочаться? – усмехнулся сотник. – Они же, поди, собрались всю ночь гулять с девками.
   – Всю ночь да еще с девками! – возмутилась Устинья. – Далеко ли до греха?
   Ее муж махнул рукой.
   – Коли не согрешишь, так и не покаешься. Ступайте, пареньки, погуляйте!
   Было, действительно, еще рано. Чтобы убить время, Савва и Федор, бродили около часа по Петровской слободе [57 - Ныне улица Петровка.] и берегу Неглинки. Места там были тихие и глухие, под слободским косогором журчали ключи, у речки росла большая роща стройных вязов с густыми кронами. Порой Савве начинало даже казаться, что он находится не посреди столицы российского государства, а где-то в лесу, однако это впечатление разрушалось, когда ветер приносил запахи из расположенных вблизи кузниц и мастерских.
   Когда солнце начало клониться к закату, Савва и Федор направились к месту встречи с Бутурлиным и Ордин-Нащокиным – небольшому лужку возле Моисеевского женского монастыря.
   Обе пары приятелей появились почти одновременно.
   – Ну, пойдемте гулять, – сказал Никон.
   Старое Ваганьково находилось неподалеку от кремля, за Крестовождвиженским мужским монастырем. Там было много перелесков и садов, в которых московская молодежь любила устраивать игрища.
   Свернув в лесок, Бутурлин уверенно повел приятелей между кустов и деревьев, и вскоре они увидели впереди поляну, на которой возле небольшого костра стояли кучками девки. Молодые люди остановилась у срубленной березки.
   – Отсель нам девок хорошо будет видно, – заметил Бутурлин.
   – И сюда кто-то из них может забрести, – добавил Ордин-Нащокин.
   – Добро, кабы их было не меньше четырех, – подал голос Лопатин.
   Все засмеялись.
   Савва отошел по нужде, а когда возвращался, неожиданно для себя заблудился: поначалу ноги вынесли его к малиннику, потом он оказался у возвышающегося между двумя перелесками каменного храма с шатровым куполом.
   Уже начали сгущаться сумерки, и Савва заволновался.
   «Этак я всю ночь здесь проплутаю».
   Осенив себя знамением и прочитав молитву, юноша вновь пошел на голоса, и на этот раз ему повезло: сквозь ветви и листья он разглядел костер, и до ушей его донеслась песня. Обрадованный Савва ускорил шаги, но тут же споткнулся и, чтобы удержаться на ногах, остановился. Неожиданно ему попались на глаза три девицы, притаившиеся в густом орешнике.
   – Эй, вы! – весело окликнул он их. – Вы чего здесь?..
   Савва замолчал на полуслове, уставившись в упор на одну из трех девушек. Она была очень юной – не больше пятнадцати лет, – ее нежное личико дышало свежестью и миловидностью, голубые глаза походили на бездонные озера, рыжие волосы напоминали огонь, а стройный стан казался выточенным.
   «Уж не ангел ли спустился на нашу грешную землю?» – восхитился Савва.
   Однако ангелы не визжат, а три девицы заголосили так, что у остолбеневшего юноши заложило уши.
   – Зачем вы так орете? – растерянно спросил он. – Я ничего вам не сделаю.
   Девушки тут же подхватились и понеслись прочь, а Савва, забыв обо всем на свете, бросился за ними. Сгустились сумерки, но беглянки, по всей очевидности, хорошо знали дорогу. Судя по звукам их легких шагов, девицы даже ни разу не споткнулись. А вот Савва умудрился трижды упасть, причем в последний раз он так ударился головой о пень, что из глаз посыпались искры. Однако юношу это не образумило. Следом за девицами он выскочил из зарослей Ваганькова, пересек две уже перегороженные решетками улицы и, обогнув чей-то двор, вновь оказался среди кустов и деревьев. Впереди возник пригорок, и пока Савва на него взбирался, шаги девушек затихли. Тут же заскрипели раздвигающиеся доски, и визгливый голосок (явно не принадлежащий поразившей воображение юноши красавице) крикнул:
   – Ступай прочь, а то натравим на тебя самых злющих псов!
   Савва остановился, сел на землю спиной к ограде и стал понемногу приходить в себя.
   «Зачем я помчался сломя голову за девицей?»
   Он разглядел в темноте слева широкую улицу слева и впереди башни Кремля. Судя по всему, Старое Ваганьково находилось где-то справа, но Савва понимал, что вряд ли он сможет найти обратный путь к той поляне, на которой гуляла молодежь.
   Становилось все холоднее, и Савва решил немного пройтись, чтобы согреться. Едва он сделал с десяток шагов, как вдруг почувствовал, что ноги вязнут в чем-то хлюпающем.
   «Неужто болото?» – ужаснулся юноша.
   Он шарахнулся и провалился по пояс.
   – Спасите! – заорал Савва. – Спасите! Тону!
   – Чего вопишь? – сказал где-то близко спокойный голос.
   Повернув голову, Савва увидел неподалеку от себя человека.
   – Как, чего вопишь? – возмутился юноша. – Я тону! Али ты слепой?
   Человек неторопливо приблизился к нему и протянул руку.
   – Хватайся.
   С помощью неизвестного благодетеля Савва вылез на сухое место и, тяжело дыша, прохрипел:
   – Как кличут тебя, добрый человек? За чье здравие мне свечку ставить.
   – Мартын я Лобан, живу здесь неподалеку в Гнездниках.
   – Спасибо тебе, Мартын! Кабы не ты, пропал бы сын боярский Савва Глебов!
   – Кабы не я, ты выбрался бы сам, – возразил Мартын. – Здесь место не гиблое, утонуть можно разве что спьяну, а ты вроде трезвый.
   – Все одно спасибо тебе! – еще раз поблагодарил юноша и, вспомнив, что «спасибо» сыт не будешь, вытащил из-за пазухи монетку. – Возьми!
   – И тебе спасибо.
   – Отколь здесь, почитай рядом с кремлем, болото? – поинтересовался Савва.
   – Так Неглинка каждую весну разливается – от ее воды и получилось здешнее болотце.
   Поскольку Мартын отвечал с готовностью на все вопросы, Савва решил еще кое-что от него узнать.
   – Я в Москве недавно. Вот заплутал малость и даже толком не разобрал, куда попал…
   – Как куда? На самую, на Царскую улицу [58 - Второе название Тверской улицы.].
   – А что рядом?
   – Там, – Мартын махнул рукой в сторону кремля, – Воскресенская святая обитель.
   – А там? – спросил Савва, указывая на ограду на пригорке.
   – А там двор князя Ромодановского.
   – Которого?
   – Нынче Ивана Борисовича, а прежде батюшки его покойного, Бориса Афанасьевича.
   – А кто?.. – начал Савва.
   Однако Мартыну, очевидно, надоела беседа среди ночи, и он сердито буркнул:
   – Что-то ты, паренек, больно много выспрашиваешь.
   Савва поспешил вытащить вторую монету.
   – Прости, добрый человек! Вот тебе еще за труды.
   – Спасибо! Пойду я, а то женка уже, поди, заждалась хозяина.
   – Ступай! Дай Бог тебе удачи.
   Оставшись в одиночестве, Савва устало опустился на траву. Его тело дрожало в мокрой одежде, зубы стучали от холода, а тут еще комары не давали покоя. Чтобы как-то отвлечься от своих неприятностей, юноша принялся думать о похожей на ангела девице. Было очевидно, что она приходится дочерью покойному князю Борису Афанасьевичу, сестрой уехавшему в Пелым князю Ивану Борисовичу и падчерицей коварной княгине Ксении Петровне. Скорее всего, княжна оказалась в Старом Ваганькове, потому что пожелала тайком понаблюдать за игрищами. И наверняка ей было не так уж трудно убежать на время из дома, так как ее отец умер, брат уехал, а занятая любовными утехами мачеха вряд ли обращает много внимания на падчерицу.
   «Поди, Ксения Петровна милуется с Ванькой Рожновым али с иным кобелем в человечьем обличии».
   Савва вспомнил и о своем недавнем разговоре с Бутурлиным.
   «Неужто сию девицу за татарина Бахметева сватают? Но Никон говорил, что Фадейкина невеста уродлива. Так, может, я догонял вовсе и не княжну Ромодановскую? Али их две сестры – одна на ангела похожая, другая страшная собой?»
   Постепенно мысли у Саввы в голове стали путаться, и он, невзирая на холод и комаров, задремал.
   Очнулся он от сна, похожего на бред, едва начало светать. Юноша поднялся и увидел, что в саженях пяти от него располагается то самое болотце, в котором он ночью тонул, за болотом виднеются темные стены монастыря, за святой обителью различаются в утреннем тумане башни кремля, слева пролегает широкая улица, справа растут деревья и кусты, а за спиной стоит на пригорке за оградой большой двор.
   Тяжело вздохнув, Савва направился к Сретенским воротам, и, поскольку вид он имел довольно-таки жалкий, то старался пробираться задворками. Впрочем, редкие прохожие совсем не обращали внимания на мокрого и грязного юношу, зато воротники [59 - Воротники – надзиратели за городскими воротами, у которых находились ключи от ворот, запиравшихся на ночь.] посмотрели на Савву с подозрением, но выпустили его из Белого города беспрепятственно.
   Хозяева встретили постояльца испуганными воплями.
   – Что с тобой случилось, сынок? – причитала Устинья. – Ты на себя не похож, милый!
   – Вот уж погулял, так погулял! – изумлялся сотник.
   Савва лишь молча ежился.
   Хозяйка достала чистое белье.
   – Давай, сынок, меняй одежу. Не приведи Господь, лихоманка к тебе привяжется.
   Когда юноша переоделся, его напоили малинной медовухой и накормили, а затем тепло закутали и уложили на лавку рядом с печью.
   – Отдохни, Саввушка – заботливо сказал Шилов, – а пойду к твоему начальству сказать, что ты захворал.
   – Ступай! Я посплю покуда.
   Однако уснуть Савве не удалось, потому что вскоре после того, как хозяин отправился к его начальству, а хозяйка пошла зачем-то к соседям, в горницу ввалились Полкан, Лопатин и Бутурлин.
   – Савва, ты живой? – рявкнул с порога Федор.
   – Живой, он живой! – усмехнулся Полкан. – У покойника рожа не бывает такой красной.
   – Куда тебя черти дели? – возмущенно воскликнул Никон и выругался от души.
   Савва поморщился.
   – Чего вы так разорались? И отколь вас принесло всех разом?
   Лопатин начал объяснять:
   – Когда ты пропал, мы поначалу не испужались: решили, что товарищ наш нашел себе зазнобу и вдвоем с ней хороводы водит. А поутру идем мы через Тверской Вражек, глядим – а там у болотца лежит твоя шапка. Кинулись мы тогда к Воскресенской святой обители и стали выспрашивать у чернецов, не слышно ли было чего ночью? А они нам в ответ: мол, вопил кто-то, звал на помощь и потом, видать, утоп, упокой Господи его душу.
   Если бы лицо Саввы уже не было красным, оно непременно покраснело бы. Скрывая свое смущение, он сердито пробурчал:
   – Там потонуть можно токмо спьяну.
   – Что же с тобой случилось? – сгорая от любопытства, спросил Бутурлин.
   Савва попал в затруднительное положение. Если он расскажет правду, то непременно станет всеобщим посмешищем. Надо было что-нибудь придумать, но на ум пока ничего не проходило
   – А ты-то как с ними вместе оказался? – обратился Савва к Полкану, чтобы протянуть время.
   – Мы с Тверского Вражка к нему побежали, – влез Лопатин. – Я с перепуга забыл, где ты живешь, а, что Полкан у Строгановых обитает, помнил.
   Полкан продолжил:
   – Явились они, переполошили Строгановых и их челядь, меня напужали.
   – Так что же с тобой случилось? – настойчиво спросил Никон.
   Тут память услужливо подсунула Савве один из услышанных им в Козьмодемьянске рассказов, как бабы помогают разбойникам заманивать в ловушку богачей. Юноша тут же решил выставить себя жертвой женского коварства.
   – Вышел, я, значит, из кустов, – медленно начал Савва, – гляжу бабенка распрекрасная плывет лебедушкой. Я на нее уставился, а она подошла ко мне ко мне и молвила: «А не желаешь ли ты, молодец пригожий, бедную вдову утешить». Неужто я мог сказать ей отказать?
   – Нет! Вестимо, нет! – разом воскликнули Лопатин и Бутурлин.
   – Повела она меня куда-то в сад, – продолжал врать Савва, – и там осыпала самыми жаркими ласками.
   – А ты? – возбужденно спросил Никон.
   – Я, понятно, в долгу не остался.
   – Повезло тебе, – завистливо протянул Федор.
   Савва покачал головой.
   – Вы дослушайте до конца, а потом уже решайте – повезло мне али нет.
   – Говори дальше, – велел другу Полкан.
   – Токмо мы отдышались опосля жаркой любви, как вдруг моя вдовушка вскакивает и уносится прочь, а из ближних кустов появляются пятеро здоровенных мужиков, и ко мне – шасть! Один из них молвил: «Ты, милок, бабу мою тискал. Плати теперь мне за ее ласки. Давай деньгу и одежу».
   – Вот тебе и вдовьи ласки! – воскликнул Бутурлин.
   Поскольку рассказанная история вызвала у слушателей доверие, Савва закусил удила:
   – Их пятеро, я один. Из оружия при мне токмо засопожник, но до него еще дотянуться надобно. Как тут быть? Добро, что неподалеку ветки затрещали: видать, не токмо мы с вдовой грешили в кустах. Тати на миг оглянулись, и я кинулся наутек. Бегу, не разбирая дороги, и слышу топот за собой. Но тати недолго за мной гнались, отстали. Оказался я во тьме кромешной – стою и не знаю, куда идти. Тыкался во все стороны, как слепой кутенок, крутился туда-сюда, покуда в болото не угодил. Спасибо мужик один мимо шел и помог мне выбраться, дай Бог ему здравия.
   – Да, нелегко тебе пришлось, – посочувствовал другу Полкан. – Худо иной раз заканчиваются для нашего брата бабьи ласки.
   – Что верно, то верно, – согласился с ним Федор.
   Бутурлин поднялся.
   – Я пойду, обрадую Афоню Нащокина, а то он уже собрался молебен заказывать за упокой раба Божьего Саввы.
   – А мне на учения пора, – сказал Лопатин.
   Они попрощались и ушли.
   Оставшись вдвоем с другом, Полкан ухмыльнулся:
   – Не думал я, Саввушка, что ты так ловко врать умеешь. Тебе надобно сказки сочинять.
   – А как ты догадался, что я соврал? – смущенно спросил Савва.
   – Повидай и послушай с мое, и сам будешь со слова единого правду ото лжи отличать. Что же с тобой случилось на самом деле?
   Смущаясь и краснея, Савва поведал другу о своем ночном приключении. Выслушав этот рассказ, Полкан недовольно заворчал:
   – Вот не было забот. Как бы твоя новая любовь не обернулась для тебя немалой бедой. Княжна Ромодановская не Баженова Фекла али Страхова Марья…
   Савва возмущенно его прервал:
   – Ты не ровняй ангела небесного с обычными бабами.
   – Плохо дело. Коли ты девицу «ангелом» называешь, значит, уже готов на нее молиться.
   – Оставь меня, я спать хочу, – раздраженно буркнул Савва и повернулся на бок.
   – Спи, – сказал Полкан и ушел.
   Едва за ним затворилась дверь, Савва принялся думать о княжне Ромодановской. Он представлял ее такой, какой увидел вчера, воображал, как встретиться с ней вновь, и дошел в своих мечтах до того, что когда-нибудь ему удастся на ней жениться. Постепенно грезы наяву становились сном, и вскоре Савва оказался в цветущем саду вместе с любимой девицей…

Глава 29
Свидание

   В Троицын день Савва проснулся рано и сразу же понял, что не желает видеть ни Полкана, ни Лопатина, ни своих московских товарищей, ни даже добрейших Шиловых. К обедне он отправился в храм Трех Святителей – небольшую церквушку в самом конце Евпловской улицы, на выезде из Земляного города. Тамошними прихожанами были в основном мелкие торговцы и мастеровые – жители так называемой Огородной слободы. Совсем недавно Савва погнушался бы таким народцем, но сегодня он был доволен тем, что в Огородниках наверняка не встретит никого из своих знакомых.
   Пять крохотных куполов-луковок торчали среди невысоких оград, за которыми были видны многочисленные грядки (не зря слободу называли Огородной). Из близлежащих проулков к храму тянулся принарядившийся ради праздника люд – мужчины в темных суконных кафтанах и белых войлочных шапках, женщины в ярких летниках [60 - Летник – женская верхняя накладная одежда, сильно расклешенная книзу, с длинными, очень широкими рукавами.] и блестящих украшениях.
   В храме Савва встал напротив алтаря и попытался молиться, однако, обращаясь к Богу, он невольно думал о синеокой красавице. В конце концов влюбленный юноша оставил молитвы и отдался своим мечтам.
   К действительности его вернул старческий голос:
   – Эй, паренек! Что с тобой?
   И тут же закудахтала женщина:
   – Ахти! Пресвятая Богородица! Не иначе столбняк на него напал.
   Повернув голову, Савва обнаружил рядом с собой старика и старуху, уставившихся на него во все глаза. Дед увидел, что юноша ожил, и брюзгливо проворчал:
   – Значит, ты не в столбняке? Чего же тогда стоишь пнем и не крестишься?
   – Худо мне, – пробормотал Савва и почти бегом бросился из храма.
   Люди расступались перед ним, как перед чумным, а священник сердито пропел ему вслед:
   – Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!
   Выйдя на улицу, Савва направился, сам не зная куда. Погруженный в свои думы он шел до тех пор, пока не очнулся в знакомом до боли месте – Тверском Вражке. Болотце, монастырь, башни кремля, Царская улица, пригорок с оградой на нем – все было на месте, но только при свете дня казалось немного иным, чем ночью и ранним утром.
   Взобравшись на пригорок, Савва старательно ощупывал ограду, пока не отыскал две шатающиеся доски. Но найти лаз оказалось делом более легким, чем в него протиснуться, и отнюдь не толстый юноша едва не застрял.
   «Видать, дыра рассчитана на девиц».
   Как только Савва очутился в густом саду, на него сразу же напал страх.
   «А ну, как появится княжеская челядь? Решат, что вор к ним забрался, начнут меня собаками травить али скрутят и отдадут стрельцам. И тогда вместо царской службы я окажусь с отрезанными ушами в сибирском остроге».
   Издали послышался девичий смех, при звуках которого все благоразумие Саввы мигом улетучились. Словно очарованный он пошел на голоса, не замечая ничего вокруг себя. Юноша брел по извилистой тропинке до тех пор, пока не увидел на поляне качели, и резвящихся возле них девиц. Савва поспешил спрятаться за кусты и стал оттуда наблюдать за происходящим. Девушки играли в горелки: княжна «горела», а восемь юных челядинок, разбившись на четыре пары, убегали от нее. Поодаль сидела и внимательно наблюдала за забавами девиц грузная, седая мамка.
   Савве показалось, что зоркий взгляд старухи вот-вот на него наткнется, и он прижался к земле.
   – Да ты не пужайся, – тихо сказал писклявый девичий голосок. – Ульяна слепа, как крот и глуха, как тетерев – она тебя не токмо в кустах, но и перед собой не разглядит.
   Савва испуганно обернулся и увидел у молодой яблоньки розовощекую белесую девку в полотняной рубахе, темно-красном шушуне всю обвешанную блестящими украшениями.
   – Меня ты тоже не пужайся, – дружелюбно добавила она.
   – И вовсе мне не страшно, – хрипло промолвил Савва.
   Девка усмехнулась:
   – Ну, да, не страшно. А почто ты трясешься, словно осиновый лист на ветру?
   Юноша смущенно опустил голову.
   – Пойдем, потолкуем, – предложила девка и направилась в сторону находящегося неподалеку малинника.
   Савве ничего другого не оставалось, как послушно последовать за ней.
   За густыми кустами девка остановилась и, хитро прищурившись, спросила:
   – Никак, ты, соколик, по нашей княжне сохнешь?
   Савва покраснел.
   – Нет.
   – Ой, не лги! На вора ты не похож, значит, залез к нам, дабы поглядеть на княжну Татьяну.
   – А может, я не на княжну, а на тебя желаю поглядеть? – бухнул юноша.
   Девка засмеялась:
   – На меня? Ой, не могу! Да, чтобы любую из нас, холопок, увидать, вовсе не надобно в господский сад тайком пробираться. Простых девок не держат взаперти.
   Смущенный Савва не знал, что сказать, и только переминался с ноги на ногу.
   – А я ведь вспомнила тебя, соколик, – узнала его девка. – Ты бежал за нами из Ваганькова.
   – Да, – буркнул Савва и еще больше покраснел.
   – Ну, вот! Ты тогда на княжну уставился, а потом кинулся за нами вдогонку. И будешь еще стоять на том, что не по ней вовсе сохнешь?
   – По ней, – признался юноша и тяжело вздохнул.
   Девка доброжелательно улыбнулась.
   – Меня Агашей кличут. А ты кто?
   – Зачем тебе мое имя?
   – А затем, что должна же я знать – стоишь ли ты того, чтобы сводить тебя с княжной.
   У Саввы аж зашумело в ушах.
   – Сводить? Ты хочешь меня с княжной…
   – Я же сказала, что погляжу еще, – перебила его Агаша. – Коли ты не сын боярский, то ступай себе с Богом…
   – Я сын боярский, Савва Глебов, – поспешил успокоить ее юноша.
   – А велика ли ваша вотчина? И где она? – пытала девка с настойчивостью, которой мог бы позавидовать любой сыскарь.
   – Нет у меня вотчины, – ответил Савва и коротко рассказал историю семейства Глебовых.
   – Значит, ты хоть и боярского роду-племени, но ничего не имеешь? – разочарованно протянула Агаша.
   Савва гордо вскинул голову.
   – Я на царской службе не последний человек. Глядишь, вскорости получу в награду поместье, а потом и вотчину.
   – Когда еще получишь? А нынче тебе, поди, и меня нечем одарить за старания?
   – Я жалованье получаю и из государевых денег могу с лихвой тебя одаривать.
   – Неужто? – недоверчиво спросила девка. – И где же ты служишь?
   – В полку иноземного строя.
   – Так ты солдат?
   – Нет, я сержант, а вскорости стану поручиком, – хвастливо ответил Савва.
   Хотя Агаша не разбиралась в воинских чинах, она поняла, что этот молодой человек не простой ратник, а начальник над другими воинами, поэтому в ее голосе появилось некоторое почтение:
   – Ну добро! Коли ты подаришь мне бусы из красивых камушков, я так и быть уломаю боярышню прийти к тебе на свидание.
   – Я тебе не токмо бусы, а еще и сережки подарю, – воодушевлено пообещал Савва.
   Агаша погрозила ему пальцем.
   – Ты гляди, не замысли худого против княжны. Я тебя тогда со свету сживу.
   – Вот те крест, я княжну Татьяну не токмо ничем не обижу, но и коли надобно будет, жизнь за нее положу.
   Оглянувшись, Агаша зашептала:
   – Я ведь не ради выгоды иду на грех, да простит меня Господь. Мне княжну Татьяну жалко. Сирота она горемычная, без отца, без матери. Мачеха ее – змеюка подколодная – ест бедняжку поедом, а нынче замыслила отдать падчерицу за старого вдовца, князя Григория Волконского.
   – Как за князя Волконского? – удивился Савва. – Я слыхал, будто бы княжну Ромодановскую за молодого Фадея Бахметева сватают.
   – За Бахметева княжну ее братец, Иван Борисович, сговаривал. Уезжая на Пелым, он велел мачехе докончить дело свадьбой, но княгиня другого жениха падчерице сыскала.
   – А чем же Ксении Петровне Бахметев не угодил.
   – Ему приданое большое надобно, княгиня же бережет добро покойного мужа для своего сына.
   – Но как же князь Иван Борисович? Он ведь нынче хозяин в отцовой вотчине.
   Опасливо оглядевшись, Агаша заговорила шепотом:
   – Молодой наш князь уже верно не воротится с Пелыма. Княгиня к бабам-чародейкам обращалась, дабы те порчу на ее пасынка навели.
   – Отколь ты знаешь?
   – Челядь всегда все знает и меж собой судачит.
   – И о чем еще судачит челядь?
   – О том, что княгиня опаивала зельем молодую жену князя Ивана, и та не рожала, а потом и вовсе померла.
   – С Ксении Петровны станется, – возмущенно заговорил Савва. – Она желала мужа зельем со свету сжить и, поди, сжила. Друг мой отказался ей помочь…
   Он осекся на полуслове, поняв, что сболтнул лишнее.
   – В чем отказался помогать твой друг княгине? – заинтересовалась девка.
   Савва не знал, что ей сказать.
   «Девки не умеют держать язык за зубами. Я поведаю ей про княгиню и Полкана, а она расскажет княжеской челяди, и страшно помыслить, чем все может для нас обернуться».
   Внезапно Агаша улыбнулась.
   – Ладно! Коли не желаешь говорить, не говори. Ступай покуда, а завтра, опосля заката жди меня и княжну у трех вязов, что в Тверском Вражке за болотом.
   Савва понятия не имел о каких трех вязах говорит девка, но не стал ничего у нее выспрашивать.
   «Время есть, и я найду место встречи», – подумал Савва и направился по тропинке к лазу в ограде.
   Часа два Савва бродил по Москве, думая о предстоящем свидании. Влюбленный юноша то воображал себе встречу с княжной Татьяной, и его обдавало жаром, то начинал уверять себя, что девица нипочем не придет к трем вязам, и у него пробегал мороз по коже.
   За мечтами Савва едва не забыл о своем обещании Агаше подарить ей красивые украшения. Вспомнив об этом, он вздохнул с сожалением. Там в саду юноша готов был луну с неба достать ради свидания с любимой девицей, но теперь он вспомнил о своем неважном материальном положении: жалованье в полках иноземного строя платилось отнюдь не регулярно, а деньги поднакопленные Полканом уже заканчивались. Однако Савва все же наскреб в своих карманах достаточную сумму, чтобы купить в ближайшей лавке яркие бусы и блестящие сережки.
   Ближе к вечеру он появился дома.
   – Тебя твой брат названный дожидался, – сообщил ему Шилов. – Он токмо недавно ушел от нас.
   – Ушел, так ушел, – равнодушно отозвался Савва.
   – А ты не захворал ли, сынок? – забеспокоилась Устинья. – Уж три дня ходишь, словно в воду опущенный.
   – Здрав я, – буркнул юноша и, чтобы избавиться от заботы сердобольных хозяев, лег пораньше спать.
   Проснулся Савва рано. Съев быстро завтрак, он выскочил из дома и за воротами столкнулся с Полканом.
   – Здравствуй, Саввушка!
   – Здравствуй! – кисло отозвался Савва.
   – Я гляжу, ты не рад мне.
   – Почто не рад? Рад, – промямлил юноша, краснея.
   Полкан укоризненно покачал головой.
   – Зачем ты лжешь мне, брат Савва? Скажи правду, я не обижусь.
   Вздохнув поглубже, Савва признался своему единственному другу:
   – Прости, Полкан, но я нынче почитай никому не рад, а тебе особливо. Страшусь я тебя, хоть и понимаю, что ты самый близкий для меня человек.
   – Чем же я тебя вдруг устрашил? – недоуменно спросил Полкан.
   – Тем, что ты можешь помешать любви моей. Обморочишь меня и не пустишь к княжне.
   – А тебе никак удалось уговориться с ней о свидании? – осведомился Полкан без малейшего удивления.
   – Удалось, – смущенно пробормотал Савва.
   – Ну, удачи тебе, брат Савва. Будь осторожен с девицей, не теряй совсем ум, а о прочем не беспокойся: я не собираюсь, окромя как с советами, лезть в твою любовь. А советы мои ты хочешь – принимай, не хочешь – не принимай.
   Такая терпимость удивила Савву:
   – Но ты же любого можешь заставить…
   – Вовсе не любого, – перебил друга Полкан. – Вот тебя, положим, могу, но не хочу.
   Он махнул рукой и, не попрощавшись, направился прочь. Как только Полкан скрылся из вида, Савва тут же забыл о нем, потому что вновь принялся думать о предстоящем свидании с любимой девицей. Весь день юноша бродил по Москве и мечтал. Когда солнце начало клониться к закату, влюбленный очнулся в Чертолье [61 - Летник – женская верхняя накладная одежда, сильно расклешенная книзу, с длинными, очень широкими рукавами.], напротив возвышающегося на холме Алексеевского женского монастыря. Рядом с Саввой журчал ручей Черторый, поодаль от него плескались волны Москвы-реки, а вокруг себя он видел поросшие полевыми цветами лужки и овражки, от которых шел такой дурманящий запах, что у юноши закружилась голова. До сумерек оставалось еще время, и можно было бы немного отдохнуть. Савва полежал на мягкой траве, затем поднялся, омыл лицо в ручье, пригладил влажными ладонями волосы и, перекрестившись на двухшатровый купол главного храма Алексеевской святой обители, направился искать место свидания. Путь Саввы лежал через Старое Ваганьково: то есть, через те самые сады, в которых он уже однажды едва не заблудился. Но на сей раз его ноги сами шли в верном направлении, словно им кто-то указывал дорогу. Юноша выбрался из зарослей Ваганькова, пересек улицы Воздвиженку и Большую Никитскую, после чего углубился в дебри Тверского Вражка. К тому времени солнце уже начало закатываться за Арбат, и Савве пришлось ускорить шаги. Ему в этот день везло как никогда: идя наугад по тропинке, он наткнулся на три растущие неподалеку друг от друга вяза. Около часа Савва стоял под раскидистой кроной одного из этих деревьев, отбиваясь от полчищ комаров и гадая, туда ли он пришел, куда надо. Наконец, когда уже почти стемнело, на тропинке появились две закутанные в большие темные платки девицы: та, что уверенно шла впереди вне всякого сомнения была Агаша, другая – тоненькая как тростиночка – походила на княжну Татьяну.
   У влюбленного юноши отчаянно забухало сердце, и к горлу подступил не комок, а целый булыжник, от которого на глаза выступили слезы. Не в силах сказать даже слова, Савва смотрел на любимую девушку.
   – Что зенки вытаращил? – прикрикнула на него Агаша. – Тебя что, по башке стукнули?
   – Вовсе нет, – выдавил из себя Савва.
   Он не знал, что делать и говорить. Как-то сразу забылась вся Полканова наука обольщения женщин.
   Поймав на себе пристальный взгляд Агаши, Савва вспомнил о своем обещании и сунул ей в руку подарок. Девка молниеносным движением спрятала бусы и серьги за пазуху.
   – Вы промеж собой потолкуйте, а я покуда погуляю, – томным голосом промолвила она, отмахиваясь веточкой от комаров.
   Как только Агаша скрылась за толстым стволом самого дальнего вяза, княжна накинулась на юношу с упреками:
   – Ты кто такой? Как ты посмел позвать на свидание меня, дочь князя Ромодановского?
   Вообще-то вопрос звучал более, чем странно, и Савва мог бы ответить:
   – А зачем же ты пришла, коли оскорбляешься? Силком-то тебя никто не тянул.
   Однако влюбленный юноша произнес совсем другие слова:
   – Прости меня, княжна, за дерзость великую. Я сын боярский Савва Глебов полюбил тебя всем сердцем и жизнь готов положить лишь за то, чтобы любоваться твоим ликом ясным.
   Татьяна фыркнула:
   – В сумерках тебе лика моего не разглядеть, да и попортит его мошкара изрядно, коли я с тобой еще здесь постою. Агашка, девка негодная, не могла иного места для нашей с тобой встречи найти, окромя как рядом с болотом.
   – Ох, незадача! – сокрушенно воскликнул Савва. – Не догадался я взять с собой снадобье от укусов мошкары! Ведь оно у меня есть!
   Княжна пристально глянула на него.
   – Отколь у тебя снадобье?
   – Друг мой умеет его варить.
   – Тот самый, о коем ты Агаше говорил?
   – Да.
   – Что там у него было с моей мачехой? – повелительно спросила Татьяна.
   От нее Савва не смог ничего скрыть и рассказал, как Ксения Петровна хотела, чтобы Полкан сварил смертельное зелье. Выслушав юношу, княжна воскликнула:
   – Вот злыдня! Хотела батюшку и братца извести, меня выдать за старика Волконского, а сама жить припеваючи!
   Савва печально вздохнул:
   – Тебя сватают и за князя Волконского?
   – За него я нипочем не выйду! – решительно заявила Татьяна. – Старику надобно о Боге думать, а не жениться. Коли Волконский мачехе моей мил, пущай она сама за него и выходит – глядишь, вскорости в могилу его загонит, как батюшку моего. А я не умея людей со свету сживать. Не пойду я за князя! – повторила она.
   – А за Бахметева? – с замиранием в сердце спросил Савва.
   Немного подумав, она сказала:
   – Может, и пойду. Он молод, знатен и, сказывают, хорош собой.
   – И ничего не хорош! – возмущенно возразил Савва. – Фадей похож на татарина, а волосы у него, как солома.
   – На татар у нас многие похожи, чьи прадеды родом из Орды. Коли на такую малость обращать внимание, останешься в девицах век вековать.
   Савва по-прежнему испытывал перед княжной смущение, но, вместе с тем, любовь придала ему некоторую смелость, и он умоляюще забормотал:
   – А ты не спеши. По осени должна начаться война с ляхами, и тогда я сумею заслужить у государя и чины, и поместья, и вотчины. У меня большие способности к ратному делу.
   Татьяна опять немного подумала и сказала:
   – Что же, коли ты добьешься чинов, поместий и вотчин, то, может, я и пойду с тобой под венец.
   На Савву накатила такая волна счастья, что он едва не захлебнулся от восторга.
   – Значит, ты дозволяешь себя любить?
   – Да, кто ж тебе может запретить любить, окромя Господа Бога? Я-то над твоей душой не властна.
   Ободренный Савва умоляюще спросил:
   – А мы будем видаться хотя бы изредка?
   Княжна пожала плечами.
   – Не полагается девице встречаться с молодцем. Я и так великий грех нынче совершила, придя сюда.
   – Ну, хоть разок-другой, – умолял он.
   – Ладно, – смилостивилась она. – Коли тебе уж совсем невмоготу станет, сыщи Агашу. Мачеха моя частенько посылает ее за покупками в лавку купца Фомы Булгакова, что у Параскеевой Пятницы на Красной площади.
   – А когда ваша девка бывает в булгаковской лавке?
   – Да, почитай каждый день опосля утреней трапезы, – подала Агаша голос из-за вяза.
   – А ты не станешь языком честь мою марать? – спросила Татьяна с тревогой.
   Осенив себя знамением, Савва воскликнул:
   – Христом Богом клянусь в том, что не отдам твою честь на поругание!
   – Ой, ли? – недоверчиво спросила Татьяна.
   Тут опять вмешалась Агаша:
   – Он же не нехристь, чтобы именем Господа нашего Иисуса зазря клясться.
   – Верно, – согласился с ней Савва. – Чай я не басурманин поганый, а православный.
   Эти слова, очевидно, убедили Татьяну в его порядочности, и она сказала:
   – Ладно, я поверю тебе.
   Она огляделась по сторонам и, как бы невзначай, спросила:
   – А твой друг, значит, умеет зелья готовить?
   – Нет, Полкан токмо снадобья варит, – поспешно ответил Савва. – А зелья ему не надобны: он привык губить своих врагов в честном бою.
   – Вот как? – пробормотала Татьяна.
   В ее голосе послышалось разочарование, но влюбленный Савва этого не заметил.
   К ним приблизилась Агаша и сказала:
   – Нам уже пора ворочаться.
   – Да, пора, – согласилась с ней княжна.
   – Погоди еще немного, – умоляюще попросил Савва.
   – Чего годить-то? – заворчала Агаша. – Али нам до рассвета мошкару кормить?
   – Мне нельзя здесь более оставаться, – поддержала девку княжна.
   Савва тяжело вздохнул:
   – Что же, ступай. Будь счастлива и здрава.
   – Тебе тоже всех благ, – небрежно бросила Татьяна и направилась по тропинке.
   Агаша последовала за княжной. Савва посмотрел обеим девицам вслед, и как только они скрылись в темноте, вздохнул опять, но это уже был вздох не сожаления, а счастья. Еще недавно влюбленный юноша и помыслить не смел о чем-то большем, чем увидеть княжну Ромодановскую издали, и вот она не только пришла к нему на свидание, но и намекнула на возможность между ними брака. Было от чего прийти в восторг.
   Почти приплясывая, Савва принялся бродить вокруг вязов, стараясь не отходить от них, чтобы не угодить в болото.
   «Господи Иисусе! Уж не померещилось ли мне все, что здесь было?»

Глава 30
В гостях у царя

   Утром Савва все еще находился в возбужденном состоянии. Он вышел из Белого города через Петровские ворота и не спеша добрел до Пушкарского двора. Несмотря на бессонную ночь, ему совсем не хотелось спать.
   На учения Савва пришел первым, а его товарищи начали собираться во дворе только час спустя. Появился и Полкан, который при виде друга заметил с усмешкой:
   – Рожа у тебя прямо светится.
   – От счастья, – сказал Савва с протяжным вздохом.
   – Ты хоть бы поутру появился у своих хозяев, а то они за тебя беспокоятся.
   Юноша покраснел.
   – А ты отколь знаешь, что я нынче у них еще не был?
   Полкан молча указал кивком в сторону ворот, где стоял Яков Шилов и беспокойно шарил взглядом по двору.
   Смущенный Савва подошел к старому сотнику.
   – Фу! – обрадовался тот при виде своего постояльца. – Слава Христе, ты, Саввушка, жив и здрав!
   – Тихо ты! – испуганно зашептал молодой человек. – Услышат солдаты про то, что я дома не ночевал, на смех меня подымут. А мне по чину не положено быть высмеянным.
   Яков торопливо кивнул.
   – Ладно, ладно! Я никому словом не обмолвлюсь и спрашивать тебя ни о чем не стану. Ты цел, и слава Богу.
   Шилов ушел, а Савва подумал с раскаяньем:
   «Хозяева любят меня, словно родного сына. В другой раз, коли мне опять приспичит пропасть на ночь, надобно будет обязательно их предупредить».
   Спустя полчаса он полностью погрузился в заботы ратного учения. В этот день у него все спорилось, и Лермонт постоянно хвалил своего лучшего ученика. Полкан же тихо подтрунивал над другом, когда рядом с ними никого не было:
   – Нынче ты один целого войска стоишь. Вот что с человеком любовь делает.
   Около полудня на Пушкарский двор пришел здоровенный парень – судя по одежде, слуга важной особы.
   – Кто тут у вас Савва Глебов? – спросил он звучным голосом.
   – Я, – откликнулся Савва.
   Парень отвесил ему поклон.
   – Мой господин, государев родич и окольничий, Семен Лукьянович Стрешнев желает, чтобы завтра утром ты был у него в Китай-городе.
   После ухода слуги Стрешнева ратники окружили счастливчика, попавшего в милость к родичу царя. Долговязый Лука Плетнев завистливо спросил:
   – Чем же ты, Саввушка, так сумел угодить Семену Лукьяновичу, что он слугу за тобой посылает?
   – Без приворота здесь не обошлось, – злорадно предположил, похожий на хряка, Иван Квашнин.
   Савва вспыхнул:
   – Да, ты, никак, Ивашка, в ворожбе меня винишь?
   – Избави Боже, – пошел на попятную Квашнин. – Я токмо дивлюсь тому, как ты умеешь всем угодить. Уж на что полковник наш строг, а и он в тебе души не чает.
   – Чему тут дивиться? – заступился за друга Полкан. – Полковник наш хоть и строг, но уважает тех, кто умеет оружие в руках держать и воинские команды понимает с полуслова. А ты, Квашнин, полчаса репу чешешь, прежде чем что-то усвоишь.
   Неожиданно в разговор вмешался подобравшийся незаметно к ратникам Лесли:
   – Так и есть! Квашнин – настоящий баба. Баба годен на постель, а не на ратный дело, – и к этим словам он добавил длинную фразу на родном языке, о смысле которой нетрудно было догадаться.
   – Наша брань звучнее, – шепотом сказал Савва своему другу.
   Усмехнувшись, Полкан кивнул.
   А полковник подчеркнуто почтительно обратился к Савве:
   – Сержант Глебов завтра идет к царский шурин. Пусть передать мой поклон для сэр Стрешнев.
   – Обязательно передам, – пообещал Савва.
   – А вы, каждый заняться свой дело? – рявкнул Лесли на остальных ратников, и те бросились врассыпную.
   Оставшись вдвоем с Саввой, Полкан сказал:
   – Добро, что Семен Лукьянович тебя привечает, токмо особливо не обольщайся. Ты для него не более, чем утеха, а утеху пользуют до тех пор, покуда она не надоест. Так что держи со Стрешневым ухо востро.
   – Ладно, – пообещал юноша и, немного помолчав, спросил: – У тебя есть деньги?
   – Нет, – ответил Полкан.
   – А мне в гости к Стрешневу идти не в чем. Одежа моя пообносилась, а купить новую не на что: жалованье нам все никак не выдадут.
   – Я займу для тебя деньги у Строганова, – пообещал Полкан.
   – Спасибо, друг! – обрадовался Савва.
   Полкан выполнил свое обещание, и на те деньги, которые он занял у Андрея Строганова, Савва купил себе фетровую шапку, шелковую рубаху, атласный кафтан с высоким козырем и сафьяновые сапоги. В этих обновах юноша отправился на следующее утро к Семену Лукьяновичу.
   Двор государева шурина находился неподалеку от Троицких ворот Китай-города. За воротами высился огромный деревянный дом, который весь был украшен затейливой резьбой. На высоком крыльце стоял Стрешнев, наряженный в ферязь с золотым шитьем и высокую усыпанную жемчугом шапку.
   Савва отвесил низкий поклон.
   – Доброго здравия, Семен Лукьянович! Мне сказали, что ты желаешь меня повидать.
   – Не я, а наш государь, Михайла Федорович, – ошарашил Стрешнев юношу.
   – Царь?
   – Ну да! Царь наш светлый пожелал на тебя поглядеть.
   Савва не верил собственным ушам.
   – Неужто сам царь всея Руси зовет к себе меня, ничтожного из ничтожных? – спросил он дрожащим голосом.
   – Да, зовет, – подтвердил Стрешнев. – Я отвезу тебя.
   Спустя полчаса все еще обескураженного юношу везла четверка белых коней в роскошной карете. Сидя вместе с Семеном Лукьяновичем на красных подушках, Савва никак не мог прийти в себя, и только тогда, когда в окнах промелькнула красивая арка Фроловских ворот [62 - Ныне Спасские ворота Кремля.], молодой человек по-настоящему осознал, что он, по сути, невесть кто, вот-вот прибудет в гости к самому государю всея Руси и помазаннику Божьему. У Саввы даже закружилась голова.
   «Ух ты! Вот те на!»
   Карета остановилась возле деревянного строения с ярко-красным коньком на островерхой крыше, разноцветными наличниками на окнах и весьма витиеватой резьбой на стенах.
   – Здесь государева Потешная палата для всяческих увеселений, – пояснил Стрешнев.
   – Увеселений? – удивился Савва. – А я слыхал, что благочестивый патриарх наш, отец Филарет очень не жалует потехи разные. Он даже велел указы написать…
   – Патриаршие указы для простого народа, – назидательно сказал Семен Лукьянович.
   – Ну, да! – поспешно согласился юноша. – Простонародье пьянствует почем зря, а царь наш отдыхает от трудов своих праведных.
   Они поднялись на крыльцо, вошли в сени, и Стрешнев уверенно провел Савву мимо стоящих в карауле рынд [63 - Рында – царский телохранитель.] в Потешную палату. Переступив порог, Савва замер от восторга. Никогда прежде ему не приходилось видеть таких огромных и роскошных покоев; стены здесь были украшены не только резьбой, но еще и множеством ярких картинок, а в полукруглых окнах сверкало в солнечных лучах разноцветное стекло.
   Савва обратил внимание на большое сооружение в одном из углов палаты.
   «Зачем сия махина надобна?»
   Напротив этой махины было царское место в виде помоста, на котором стояло резное деревянное кресло с подлокотниками в виде львиных голов. Государь отсутствовал, однако палата не пустовала – в ней находились молодые парни в разноцветных одеждах.
   – Разрядились, как скоморохи, – вырвалось у Саввы.
   – Они и есть скоморохи: бахари [64 - Бахарь – сказочник.], домрачеи [65 - Домрачей – певец.] и игрецы, – отозвался Стрешнев.
   Едва Савва принялся было разглядывать царских скоморохов, как появился государь в сопровождении Никиты Романова. Михаил Федорович был невысок ростом, довольно тучен и явно не отличался крепким здоровьем; поддерживаемый двоюродным братом он с трудом передвигался и тяжело дышал. Доброе, приятное лицо царя обрамляла мягкая русая бородка. Он был в расшитом жемчугом плато [66 - Плато – распашная длинная одежда, очень расширенная книзу, с широкими короткими рукавами.], на его голове возвышалась островерхая шапка с большим рубином на макушке. Ведущий под руку государя Никита Романов на сей раз оделся по-русски – в длиннополый кафтан из золотой парчи.
   Савва чуть не упал на колени, но, вовремя вспомнив, что он сын боярский, удержался на ногах и низко поклонился.
   Михаил Федорович с интересом глянул на юношу.
   – Ты, значит, тот самый молодец, кой убил засопожником медведя?
   – Да, государь, – ответил Савва взволнованным хриплым голосом.
   – Он и есть, Савва Глебов, – подтвердил Никита.
   Государь кивнул.
   – Ну, ну! Пущай юноша поведает мне, как все случилось.
   С помощью своих родичей он взобрался на помост и опустился в кресло. Стрешнев и Никита Романов сели на лавку справа от царя, а Савва остался стоять.
   – Давай, паренек, рассказывай, – велел Михаил Федорович, ласково улыбаясь.
   Доброжелательность государя подействовала на юношу успокаивающе. Савва сразу избавился от волнения и поведал о том, как был спасен от разъяренного медведя Илья Морозов. Покачав головой, Михаил Федорович изрек:
   – Вот непутевых сынов дал Господь родичу нашему, Ивану Васильевичу: старший погиб в драке на постоялом дворе, а младшего едва не загрыз медведь. Все их беды из-за пьянства.
   – Истинно так, государь – согласился с царем осмелевший Савва. – Пьянство до добра не доводит.
   – А ты ловок, раз сумел зверя одним ударом сразить.
   – Меня жизнь многому научила.
   – Я слыхал о твоих злоключениях, – сказал Михаил Федорович с сочувствием. – Вроде бы ты рано потерял родителей и почитай с самого своего рождения жил в глухом лесу?
   – Да, государь. Богу было угодно послать мне много испытаний, но я не ропщу.
   Царь окинул юношу благосклонным взглядом.
   – Верно, паренек. Нам, червям земным, изначально неведом Божий промысел. Мое семейство пережило и опалу, и гонения, и истязания, и унижения, и голод, а моему батюшке, нашему светлейшему отцу Филарету, пришлось познать даже иноземный полон. Всевышний испытывал нас, понеже решил доверить нам судьбу православия и России в самые тяжкие времена. Тебя тоже Господь наградит за смирение. Я слыхал, что ты горазд в ратном учении. Старайся, паренек! Коли отличишься на поле брани, получишь больше того, что отняла у тебя Смута – в том я слово свое царское даю.
   У Саввы от царского обещания захватило дух.
   – Да, я, государь… Я жизнь положу… За одну токмо милость твою… Спасибо…
   Михаил Федорович нетерпеливо махнул рукой.
   – Потом благодарить будешь, а покуда я желаю узнать про то, как ты из глухих закамских мест до Москвы добрался. Что ты видал в пути? О чем слыхал? Поведай нам!
   Савва с готовностью исполнил царское повеление. Он уже избавился от косноязычия и теперь мог говорить не хуже своего друга Полкана. Речь лилась сама собой, постепенно обрастая все более и более цветистыми подробностями. Конечно, кое-что Савве пришлось скрыть от государя, но взамен он придумал много нового и интересного.
   Выслушав юношу, Михаил Федорович усмехнулся:
   – Ох, и горазд ты на выдумку, паренек.
   Покраснев до корней волос, Савва не знал что сказать, но тут ему на выручку пришел молчавший до сих пор Стрешнев:
   – Мнится мне, что паренек не врет, а токмо приукрашивает.
   – Верно! – поспешил согласиться с Семеном Лукьяновичем Савва. – Я поведал почитай все, как было, разве токмо кое-что добавил для красного словца, дабы государь не заскучал.
   Похоже, что царю это объяснение понравилось. По крайней мере он нисколько не рассердился, а, напротив, широко улыбнулся.
   «Улыбка у нашего государя, прямо-таки, как у дитяти малого», – умилился Савва.
   – Нет греха в том, что юноша соврал ради красного словца, – заметил с усмешкой Никита Романов. – Худо, когда муж знатный и чинный врет царю, как сивый мерин, ради своей выгоды. А у нас и такое случается.
   Улыбнувшись еще раз, Михаил Федорович обратился к жавшимся к стене скоморохам:
   – Опосля сказок Саввы Глебова мне бахари уже не надобны. Пущай Климка, Петрушка и Богдашка идут восвояси.
   Трое самых разряженных скоморохов отвесили поклоны и ушли.
   – Садись, паренек, – велел царь Савве, указывая на лавку слева от себя.
   Юноша с робостью присел.
   – Сыграй-ка, Томила на органе, – обратился Михаил Федорович к худому, казавшемуся немного заспанным малому.
   – Что сыграть? – почтительно спросил Томила.
   – То, что Никита Иванович особливо любит, – пояснил царь.
   Музыкант направился к чудному сооружению в углу.
   «Как же на сей махине можно играть?» – удивился Савва. Так там ися Савва. —
   Оказалось – еще как можно. Из-под пальцев Томилы полились такие красивые звуки, что у Саввы запела душа от восторга. Когда же мелодия закончилась, то в верхней части органа внезапно распахнулись створки, из-за которых вначале появилась металлическая кукушка и прокуковала, а потом возник металлический соловей и пропел, как настоящий, после чего створки затворились.
   – Ух ты! – вырвался у Саввы восхищенный возглас.
   – Что, понравилось? – спросил царь.
   – Я ничего подобного не слыхал.
   – Да, уж, – усмехнулся Никита, – в дремучем лесу некому играть на органе немецкую музыку. Нет у нас ничего равному по красе и звучанию органу.
   – Орган поет красиво, но наши гусли звучат душевнее, – возразил родичу царь. – Сыграй-ка, Любим, – обратился он к кудрявому русоволосому красавцу, держащему на коленях гусли.
   Любим повиновался. Играл он очень искусно: гусли в его руках то рыдали, то начинали заливисто хохотать, а сам гусляр, отдавшись музыке, казалось, ничего вокруг себя не замечал.
   После гусляра царь и его гости послушали еще красивую протяжную песню, которую пропели хором домрачеи, затем Михаил Федорович сказал:
   – Пожалуй, довольно на нынешний день веселья. Мне до обеденной трапезы надобно еще успеть с братом своим Никитой потолковать и с отцом патриархом повидаться.
   Савва и Стрешнев поднялись и, поклонившись, вышли из палаты. На крыльце Семен Лукьянович заметил:
   – Пришелся ты царю по нраву, Саввушка.
   Юноша помотал головой, будто пытаясь стряхнуть с себя наваждение.
   – Ох, Семен Лукьянович! Неужто я, в самом деле, был нынче в гостях у самого государя всея Руси и мира православного? Да кто я таков, чтобы царь меня рядом с собой сажал да беседы со мной вел?
   Окинув его снисходительным взглядом, Стрешнев сказал:
   – Слухи о тебе по Москве пошли – вот и стало государю любопытно: кто таков Савва Глебов, сваливший почитай голыми руками зверя. Как о том случае перестанут судачить, и Михайла Федорович о тебе забудет.
   – А может, я ему о себе напомню.
   – Еще одного медведя завалишь?
   – Сумею отличиться на войне, – горделиво заявил Савва.
   Семен Лукьянович с сомнением покачал головой.
   – А коли не сумеешь? Война ведь по-всякому оборачивается.
   – Я уж постараюсь, – продолжал юноша настаивать на своем, но уже с меньшей, чем прежде, уверенностью.
   – А не пойдешь ли ты ко мне на службу? – неожиданно предложил Стрешнев.
   Савва растерялся.
   – Что я буду делать?
   – Управлять моим двором и моими слугами.
   Савве совсем не хотелось стать кем-то вроде ключника при богатом хозяйстве. Однако невозможно было так сразу взять и отказать столь влиятельному человеку.
   А Семен Лукьянович продолжал уговаривать молодого человека:
   – Со временем я сумею для тебя поместье выхлопотать у государя, а там, глядишь, и вотчину отца твоего у Троицы отсудим. В ратной службе ты все одно без покровителей ничего для себя не добудешь, даже коли самолично у ляхов Смоленск отымешь.
   Говорил Стрешнев так убедительно, что Савва начал колебаться.
   «Может, он прав?»
   – Меня полковник не отпустит, – промямлил юноша.
   – Отпустит, куда он денется.
   Савва было почти сдался, но, вспомнив о своем друге, решил:
   «Все же надобно мне с Полканом посоветоваться».
   – Так ты согласен мне служить? – спросил Стрешнев.
   Вздохнув поглубже, Савва ответил:
   – Спасибо тебе, Семен Лукьянович, за оказанную честь, но дозволь повременить с ответом. Есть у меня брат названный, спасавший мне не единожды жизнь, и я поклялся всегда слушаться его советов. Прости, но нельзя мне нарушить клятву.
   Похоже, Стрешневу ответ не понравился, однако он постарался скрыть свое недовольство.
   – Что же, коли ты не желаешь стать клятвопреступником, честь тебе и хвала. Ступай, посоветуйся со своим названным братом.

Глава 31
Смерть Пятунки

   Дома Савва с порога сообщил хозяевам, где он только что побывал. Старики принялись охать, ахать, расспрашивать о государе всея Руси: как Михаил Федорович сидел, что говорил и прочее, прочее, прочее.
   – Ты же, Яков видал царя, – удивился Савва.
   Сотник махнул рукой.
   – Видал издали, когда нес караул в кремле. А что с того толку? Я даже светлого лика государева не сумел разглядеть.
   В горницу вошел Полкан.
   – Доброго здравия добрым людям! Как поживаете?
   – Доброму человеку спасибо на добром слове! – в тон гостю откликнулся Шилов. – Живем мы, слава Христе, лучше некуда, а нынче и вовсе Господь одарил Саввушку, а с ним и всех нас, великой милостью.
   – Что за милость? – заинтересовался Полкан.
   Савва хотел ответить другу, но его опередила Устинья:
   – Саввушка был в гостях у государя нашего благочестивого, храни его Господь. Уж мы-то не думали, не гадали…
   – Хватит верещать, старая! – прикрикнул сотник на жену. – Вот бабья привычка – языком молоть без устали! Пущай Савва сам все скажет.
   Полкан кивнул.
   – Верно, Яков! Я как раз хочу позвать Саввушку с собой в одно место. Вот мы с ним по пути и потолкуем о привалившем ему счастье.
   Савва поднялся.
   – К ужину его не ждите, – предупредил Полкан хозяев. – Он токмо утром воротится.
   Яков и Устинья переглянулись. Им явно не понравилось, что постоялец отправляется куда-то на всю ночь, однако высказать свое мнение они не решились.
   Савва, как всегда, безропотно послушался друга, и вскоре они вместе ехали верхом по направлению к Кремлю. День клонился к вечеру. Уходящее на запад солнце окутывало город густым зноем, от которого плавился воздух и было трудно дышать.
   – Куда мы едем? – недовольно спросил Савва, ощущая, как у него под рубахой ручьями струится пот.
   – В Наливки, – ответил Полкан.
   Место, называющееся Наливками, находилось в Замоскворечье.
   – Чего ради? – удивился юноша.
   – Ради денег, брат Савва. Наши запасы совсем истощились, и их надобно пополнить.
   Савва был несказанно удивлен:
   – Где же мы найдем в Наливках деньги? Никак там злато-серебро лежит и нас дожидается?
   – Злато-серебро само никого не дожидается, его добывать надобно.
   Савва был заинтригован:
   – И как же ты собрался его добывать?
   – Еще узнаешь, путь у нас неблизкий. А покуда поведай, как тебе угораздило к царю в гости попасть?
   Савва рассказал во всех подробностях, как он оказался у государя Потешной палате. Полкан слушал спокойно, не выказывая, ни удивления, ни радости, ни печали. По его невозмутимому лицу можно было решить, что он каждый день слышит подобные истории. Савве даже показалось, что его друг чем-то недоволен.
   – По-твоему мне не стоит радоваться? – спросил сбитый с толку юноша.
   Полкан пожал плечами.
   – Бог его ведает. Царево внимание по-всякому может обернуться.
   Савва поведал о предложении, которое он получил от Стрешнева.
   – Ты дал свое согласие али нет? – с тревогой осведомился Полкан.
   – Нет, покуда. Я сказал Семену Лукьяновичу, что хочу держать совет со своим названным братом: то бишь с тобой.
   – Вот тебе, брат Савва, мой совет – откажи Стрешневу. Нынче ты в чести у своих начальников и даже с самим государем имел беседу. Полковник уже обмолвился, что сержанту Глебову надобно чин повысить. А у Стрешнева тебе ничего, окромя жалких подачек, не удастся выслужить, да и то лишь в том случае, коли хозяина не разгневаешь.
   – Так ведь и царь может на меня разгневаться, – резонно заметил Савва.
   – Всякое может случиться. Однако же, главное, не забывай, Саввушка, о том, что, служа царю, ты, по сути, равный с любым боярином, а коли станешь холопом государева холопа, будешь равным с его челядью.
   – Да, пожалуй, мне стоит отказать Семену Лукьяновичу – согласился Савва. – Вот токмо, как бы он не осерчал на меня.
   – Пущай серчает, – равнодушно отозвался Полкан.
   – Боязно мне сердить Стрешнева, – признался юноша. – Он все же царев родич и может меня перед Михайлой Федоровичем опорочить…
   Друг прервал его:
   – У нынешнего царя родичей полно, да токмо один из них, патриарх Филарет, голос имеет, а прочим не дают особливо высовываться.
   – Что же, государь Михайло Федорович никого не слушает, окромя своего отца?
   – Слушает, но токмо за советом всегда обращается к патриарху Филарету, а тот, чуть что ему не по нраву, гонит прочь любого себе неугодного – вот и страшатся их родичи лишнее слово сказать.
   Успокоившись, Савва спросил:
   – Зачем же мы все-таки едем в Наливки?
   – Забрать Хрипуново наследство у Пятунки, – сообщил Полкан.
   Савва от изумления едва удержался в седле.
   – У Пятунки?
   – Ну, да! Он нынче обосновался в Наливках, рядом с Немецкой слободой.
   – Что он там делает?
   – Да, почитай ничего. Поселился на отшибе и живет себе тихо.
   – Почто же он в нищете шумел, а в богатстве притих?
   – Понеже стал рабом своего богатства. Прежде Пятунка веселился и горя не знал, а нынче денно и нощно трясется над своим добром, страшась каждого шороха.
   – И ты хочешь отнять у него богатство?
   – А ты не хочешь?
   – Хочу. Тем паче с Пятунки надобно содрать плату за то, что он едва нас не сжег.
   – Верно мыслишь, брат Савва.
   – Поди, Хрипун много добра сумел накопить, – предположил юноша.
   – Много не много, а ему не пригодилось.
   – Зато нам пригодится.
   Друзья миновали Сретенку, проехали по Китай-городу, обогнули каменные строения Гостиного двора и свернули на спуск, ведущий с Красной площади к деревянному Замоскворецкому мосту.
   На другом берегу виднелись убогие избушки.
   – Не больно-то богатый народ живет на той стороне, – заметил Савва.
   Полкан кивнул.
   – Там самое болотистое место во всей Москве.
   Его слова подтвердились едва друзья миновали мост. Сразу же потянуло болотной сыростью, заквакали лягушки, и в воздухе закружились полчища мошкары.
   – Здесь повсюду так? – недовольно спросил Савва.
   – Нет, – успокоил его друг.
   Вскоре они выехали на широкую улицу с довольно-таки приличными дворами и избами.
   – Ордынка, – пояснил Полкан и повернул коня направо.
   Немного погодя, друзья добрались до немецкой слободы, где Савва с любопытством взирал на неведомую ему прежде жизнь. За оградами были видны необычные для России строения: как деревянные, так и каменные; на островерхих крышах торчали флюгера (Савве уже приходилось видеть такие штуки у некоторых жителей Москвы); по улице чинно прохаживались мужчины и женщины, обряженные в иноземную одежду.
   Савва вертел головой из стороны в сторону, разглядывая главным образом смазливых немочек. Эти девицы делали вид, будто бы они не замечают проезжающих мимо молодых мужчин, но притом некоторые из них вдруг начинали громко хихикать, явно желая привлечь к себе внимание.
   «А девки у них, как на подбор, белые да ладные», – отметил про себя Савва.
   Полкан усмехнулся:
   – Ты не больно очами на немок зыркай, а то немцы могут и бока намять.
   – Стану я у себя чужаков бояться! – горделиво воскликнул Савва.
   – Еще поспорить можно, кто у себя, а кто здесь чужак. Ты в Москве три месяца живешь, а немцы в сих местах со времен отца царя Ивана Васильевича Грозного обитают.
   – Неужто так давно?
   – Ну, да. Они поначалу селились в Болвановке, а нынче их слобода аж до Наливок разрослась.
   Савва пожал плечами.
   – Зачем нам так много немцев?
   – Затем, брат Савва, что не для всего довольно собственного ума, иной раз и чужой мудростью следует попользоваться.
   Уже в сумерках друзья спустились с пригорка и оказались перед неказистой избенкой с заросшим огородом.
   – Вот здесь и живет Пятунка, – сообщил Полкан.
   Савва посмотрел по сторонам. Место вокруг избы Пятунки было необжитым – слева овраг, справа пустырь.
   – Что же он со своими сокровищами в такую глушь забрался? – удивился юноша. – Здесь убивать будут, и никто не услышит.
   – Отколь мне знать? Я никогда рабом злата-серебра не был.
   Привязав коней к ограде, друзья вошли во двор и поднялись на покосившееся крыльцо. Савва толкнул дверь, но она оказалась запертой.
   – Эй, Пятунка!! – крикнул Полкан. – Принимай гостей!
   В ответ из-за двери послышался звук, напоминающий звериный рык. Полкан по этому поводу заметил:
   – Вот тебе, Саввушка, наука – алчность до добра не доводит, и даже может человека превратить в зверя.
   В избе что-то с грохотом упало, затем Пятунка плаксиво проскулил:
   – Не дам! Не дам! Все мое! Убирайтесь прочь!
   – Да, ты хотя бы заплати за пожар! – сердито крикнул Савва.
   – Не дам! Мое! Убирайтесь! – повторял Пятунка, завывая.
   Полкан озабоченно наморщил лоб.
   – Кажись, он совсем умом тронулся. Давай, выбьем дверь и поглядим, что там с ним.
   – Давай, – согласился Савва.
   Они начали вышибать дверь, и с каждым их ударом хозяин избы вскрикивал так громко, словно били по нему. Однако, как не старались взломщики, все их попытки не увенчались успехом.
   Полкан проворчал:
   – По всему видать, Пятунка себе добрые запоры поставил.
   – Что же нам делать? – огорчился Савва. – Может, топор у кого-нибудь взять?
   – Как взять? – усмехнулся Полкан. – Пойдешь к людям и попросишь: мы тут желаем забрать у одного вора добро им уворованное, так дайте нам топорик для сего благого дела.
   – А и впрямь я глупость сморозил, – смущенно признал Савва и, разведя руками, добавил: – Но как еще мы можем попасть в избу?
   Полкан посмотрел вверх и сказал:
   – Крыша хлипкая, через нее можно пролезть.
   Он подсадил Савву, затем Савва втащил за руку друга на покрытую гнилой соломой крышу.
   – Осторожнее здесь… – начал Полкан.
   В это время вдруг поднялся ветер, и Савва, боясь свалиться с крыши, отошел на пару шагов от ее края. Внезапно раздался треск, ноги юноши потеряли опору, и он полетел вниз. Не успев ни вскрикнуть, ни испугаться, Савва рухнул на стол, отчего тот развалился. Тут же где-то рядом душераздирающе завопил Пятунка.
   В избе ничего не было видно. Оглушенный падением и криком Савва сидел среди обломков, обалдело тараща глаза в темноту, пока не услышал сверху спокойный голос друга:
   – Ты живой, Саввушка?
   – Кажись, живой.
   – Не покалеченный?
   Савва ощупал себя с головы до ног. Тело его болело, но увечий на нем, пожалуй что, не было.
   – Кажись, нет, – неуверенно произнес юноша.
   – Отползи в сторонку, я спрыгну.
   Полкан ловко спустился сверху, подошел к Савве и тоже его ощупал.
   – Цел ты, Саввушка, слава Богу, ушибся, правда, сильно, но главное, что не покалечился. Погоди малость, я свечу зажгу: благо взял ее с собой.
   Как только вспыхнул огонь, Савва увидел распластавшегося на земляном полу человека.
   – Он не похож на Пятунку! – вырвался у юноши удивленный возглас.
   Действительно, в облике неподвижно лежащего мужика почти ничего не осталось от их шуйского знакомца. Его рыжая борода почти вся поседела, когда-то дородное тело исхудало до измождения, а лицо покрылось морщинами.
   – Святой Боже! – продолжал удивляться Савва. – Совсем другой человек!
   – Алчность высасывает из человека жизнь, – сказал Полкан, указывая на остекленевшие глаза Пятунки.
   – Никак он помер, – дошло до Саввы.
   – Да, преставился.
   Полкан подошел к неподвижному Пятунке и склонился над ним.
   – Что же с ним случилось? – испуганно пробормотал Савва.
   – Сердце у него разорвалось, когда мы через крышу в избу полезли, – пояснил Полкан.
   – Значит, Пятунку хватил кондратий по нашей вине? – покаянно воскликнул юноша.
   Его друг помотал головой.
   – Нет нашей вины, брат Савва, в Пятункиной гибели, понеже он сгинул еще тогда, когда завладел Хрипуновым богатством.
   Савва перекрестился.
   – Упокой, Господи, его душу. Ты, Полкан, частенько упрекаешь меня за жадность, но я клянусь всеми святыми, не променяю свою жизнь на любые сокровища.
   – Ты не променяешь, а вот батюшка твой скорее расстался бы с жизнью, чем с деньгами, – заметил Полкан.
   Поскольку Савва уже привык считать своим батюшкой сгоревшего во время московского восстания Фому Глебова, он даже не сразу понял, о ком говорит его друг и спросил удивленно:
   – Батюшка?
   – Твой батюшка Фома Грудицын, – уточнил Полкан.
   Немного подумав, Савва с ним согласился:
   – Да, для моего отца деньги всегда были главнее всего. Он, матушка и Гордей едва не померли с голода, покуда до Казани добрались, а у отца меж тем в посохе было немалое богатство.
   Полкан махнул рукой.
   – Ладно, хватит лясы тачать. Давай, поищем то, зачем мы сюда явились. Где-то в избе Хрипуновы сокровища закопаны.
   – А, может, Пятунка не здесь вовсе схоронил добро, а в овраге али на пустыре, – предположил Савва.
   – Нет, брат Савва, – не согласился с ним Полкан, – Пятунка даже на миг не желал расставаться со своим богатством.
   Он взял свечу и принялся обследовать избу. Савва наблюдал за тем, как его друг шарил по углам, осматривал полки, заглянул в печь. В конце концов Полкан остановился у тела Пятунки и сказал:
   – Давай, Саввушка, сдвинем его.
   Юношу всего передернуло.
   – Я боюсь к покойнику прикасаться, – признался он.
   – Как же ты на войну собрался? Там покойников будет больше, чем грибов, опосля дождя.
   Преодолевая дрожь во всем теле, Савва подошел к Пятунке и вдвоем с другом оттащил его в сторону.
   – Вот где надобно искать! – воскликнул Полкан.
   Он был прав: земляной пол там, где лежала жертва собственной алчности, был менее притоптанным и более рыхлым, чем в других местах избы.
   – Где-то у Пятунки должна быть лопата, – деловито сказал Савва, забыв мгновенно о недавних своих страхах.
   Друзья нашли лопату и выкопали два мешка – маленький с серебряными монетами и большой с золотыми украшениями. Как не уверял недавно Савва друга в своем равнодушии к деньгам, тем ни мене при виде сокровищ он разволновался.
   – Имея такое богатство, можно много лет жить припеваючи!
   – Можно, – согласился с юношей Полкан и, помолчав немного, добавил: – Хочешь, возьми все себе, поезжай куда-нибудь и открой там свое дело.
   Савва изумленно воззрился на друга.
   – Как открой дело? Я же от отцова дела утек и желаю царю служить.
   – А коли ты желаешь остаться, на службе, то богатство надобно схоронить до лучших времен, понеже нынче ты никому не сумеешь объяснить, отколь оно у тебя взялось.
   Савва вздохнул:
   – Ладно, давай, спрячем наши сокровища.
   Полкан вытащил из первого мешка горсть монет и протянул их другу.
   – Возьми покуда, а остальное я схороню в надежном месте.
   – Что за место? – спросил Савва, стараясь предать своему голосу, как можно больше беззаботности.
   – В Чигасах живет один мой давний приятель, богомаз [67 - Богомаз – иконописец.] Андрей Заяузский – человек не от мира сего. У него можно оставить все, что угодно, и он даже не станет заглядывать в мешки.
   – Неужто есть такие люди, – не поверил Савва.
   – Изредка встречаются.
   У Саввы не было повода не доверять другу.
   «До сих пор Полкан меня не обманывал».
   – Ладно, хорони добро у своего богомаза, – согласился юноша.
   Друзья закопали яму и старательно ее утрамбовали. Собираясь уже покинуть избу, Савва глянул на Пятунку и сказал с жалостью:
   – Наверняка он будет здесь лежать, покуда не сгниет.
   – Какова жизнь, такова и смерть, – проворчал Полкан.
   Оба мешка Полкан прикрепил к своему седлу. В это время издали послышался звон колоколов.
   – К заутрене звонят, – удовлетворенно отметил Полкан. – Значит, я как раз к рассвету успею добраться до Садовнического моста.
   – А не поехать ли и мне с тобой? – озабоченно предложил Савва. – Не приведи Господи возле моста к тебе приставы привяжутся и велят мешки открыть.
   – И кой от тебя будет прок? – задал Полкан резонный вопрос и добавил мягко: – Ты, Саввушка, никак запамятовал о том, что я умею людей морочить?
   – Но ты же говорил, что умение твое не на всех действует.
   – На приставов подействует, – уверенно заявил Полкан.
   – Коли так, поезжай один, – нехотя согласился с ним Савва.
   Они взобрались верхом на коней и двинулись неспешно сквозь предрассветную мглу. Спустя немного времени Полкан повернул коня направо, бросив напоследок другу:
   – Увидимся с тобой на учениях.
   Савва продолжил путь к Замоскворецкому мосту в одиночестве.
   «А не зря ли я отказался взять богатство? – думал он. – С такими деньжищами можно обосноваться где-нибудь в Сибири и развернуться не хуже Строгановых. У них власти поболее, чем у иного воеводы, и почета им тоже немало. Я слыхал, будто бы Строгановы даже женятся токмо на боярских дочерях».
   Тут Савва вспомнил о княжне Татьяне и вынужден был признать, что ее нипочем не отдадут за незнатного человека, обладай он самым что ни на есть огромным богатством на всем белом свете.
   «Нет, я останусь на царской службе, а Хрипуновы сокровища пущай и впрямь полежат покуда схороненными – они мне потом очень могут пригодиться».

Глава 32
Никита Романов

   Когда Савва вернулся домой, хозяева уже проснулись. Устинья принялась кормить постояльца завтраком, а Яков бросал на него вопросительные взгляды. Нетрудно было догадаться, что сотника, равно как и его жену, интересует, куда это Савва ездил вместе с приятелем на всю ночь. Хозяева не задавали юноше вопросов, но явно сгорали от любопытства.
   – Полкан нашел в Москве одного нашего старого должника, – коротко объяснил Савва свое ночное отсутствие. – Мы ездили долг с него стребовать.
   – И стребовали? – осведомился сотник.
   – Стребовали, – ответил юноша и показал несколько монет.
   Его хозяев удовлетворило это объяснение.
   После завтрака Савва отправился на учения, и первый, кого он там увидел, был его друг. Полкан выглядел так, словно он не мотался с вечера до утра невесть где, а благополучно проспал много часов в своей постели.
   – Неутомимый ты, – позавидовал другу Савва.
   Сам он чувствовал себя отвратительно.
   – Обычный я, Саввушка, токмо заматеревший, – отозвался Полкан.
   Оглядевшись по сторонам, Савва спросил:
   – Надежно ли ты схоронил наши сокровища?
   – Надежнее некуда. Приехал я к Андрею, ни свет ни заря, а он уже малюет. Говорю ему: «Можно ли у тебя вещи на время оставить?» А богомаз мне в ответ: «Оставь в сенях хоть черта лысого, меня же не трогай: не видишь что ли – мне не до тебя». Я и положил мешки в сени да присыпал рухлядью, коей там полно.
   Беседу друзей прервали другие ратники, горевшие желанием узнать, как Савва сходил накануне в гости к государеву шурину. Узнав, что их товарищ, побывал не только у Стрешнева, но и у самого царя, все поразились и стали обращаться со счастливчиком уважительнее, чем прежде. Даже Лесли теперь говорил с юношей почти, как с равным себе.
   Во время учений Савва был необычайно рассеян и невнимателен. Заметив это, Лермонт спросил:
   – Сержант Глебов захворал?
   – Да, я малость занедужил, – подтвердил Савва.
   – Ступай лечиться, – велел ему капитан.
   Савва послушно направился с Пушкарского двора. У ворот его догнал Полкан и сообщил с усмешкой:
   – Лермонт велел мне тебя проводить и позаботиться о твоем здравии. Ты теперь важная особа.
   Когда они дошли до Сретенки, Савва сказал:
   – Ступай обратно, я теперь сам доберусь.
   Полкан окинул его насмешливым взглядом.
   – Мнится мне, что добраться ты хочешь не до двора сотника Шилова.
   – Да, – признался Савва, – я хочу дойти до Красной площади и поискать там в лавке купца Фомы Булгакова Агашу, девку княжны Татьяны.
   – Зачем?
   – Узнаю, как княжна поживает, да и о себе ей напомню.
   Полкан вызвался проводить друга до Красной площади, и они направились вместе к Никольским воротам Китай-города. Возле храма Введения Пресвятой Богородицы Савва внезапно вспомнил:
   – Ты, кажись, говорил, что двор Фомы Глебова где-то здесь.
   Полкан указал на ворота слева от храма.
   – Двор твоего «отца» стоял на сем месте. Нынче там хозяйничает сын боярский Петр Иванович Головин.
   Савва, хотя и знал, что Фома Глебов никакой ему не отец, тем ни менее ощутил в душе волнение, словно находился на самом деле возле своего родового гнезда.
   «Эх, кабы и впрямь сей двор был бы моим! Тогда я мог бы и к княжне Ромодановской посвататься».
   Друзья продолжили свой путь. Возле Печатного двора они услышали сзади грохот и отпрянули в сторону. По Никольской улице неслась четверка великолепнейших лошадей, запряженных в массивную карету, причудливой формы, обитую алым шелком и украшенную позолоченными фигурками.
   – Знать бы, кто там едет? – заинтересовался Савва.
   Тут же из окошка кареты высунулся Никита Романов и крикнул вознице:
   – Эй, стой!
   Как только карета остановилась, Романов подозвал Савву:
   – Иди сюда!
   Юноша смутился, решив, что государев родич начнет у него выпытывать, почему это он гуляет в то время, когда должен находиться на учениях? Однако Романов ничего не стал спрашивать у Саввы, а только велел ему:
   – Садись ко мне в возок.
   Савва поспешно исполнил это повеление, даже не оглянувшись на друга. Карета была внутри обита темно-красным бархатом. На расшитых золотыми нитями подушках расположился Никита Романов, одетый в узкий, короткий кафтан и обутый в широкие с раструбами сапоги, а на голове у него была шляпа с загнутыми полями и пышным пером.
   «Опять он немцем нарядился», – отметил Савва.
   – Поедешь ко мне в гости, – произнес Романов, указывая на место в углу кареты.
   – Благодарю за честь, – отозвался Савва.
   Побывав в гостях у самого самодержца российского, он уже без особого волнения отнесся к тому, что его зовет к себе двоюродный брат царя, хотя и испытывал определенную гордость по этому поводу. Проезжая по городу, юноша искоса поглядывал на окошки кареты.
   «Жаль, меня никто не видит вместе с Никитой Ивановичем».
   Весь недолгий путь Романов молчал, и только когда карета въехала во двор на Никитской улице промолвил, зевая:
   – Скучно мне нынче. По Москве вот проехался, но все одно скуку не развеял. Может, ты меня развлечешь своими сказками.
   – Рад буду услужить тебе, Никита Иванович, – учтиво отозвался Савва.
   Они вышли из кареты на широкий, вымощенный мелкими камешками и чисто выметенный двор. Огромный сложенный из белого кирпича господский дом с резными красными наличниками, изумрудно-голубыми изразцами и островерхой, покрытой сияющими на солнце медными пластинами крышей показался Савве настоящими хоромами. Посреди двора возвышался красивый белокаменный храм с шатровым куполом. Большинство открытых взору хозяйственных построек тоже были каменными.
   Поднявшись по ступенькам нарядного крыльца, хозяин и гость вошли в просторные сени. Савва поразился одеянию слуг: высокие, как на подбор, парни были наряжены в причудливые короткие кафтаны с золотой вышивкой и обуты в алые атласные башмаки
   «Значит, Никита Иванович не токмо сам немцем рядится, но и из челядинцев своих сотворил настоящих иноземцев».
   Романов привел гостя в свой кабинет, представляющий собой очень светлый покой с двумя большими окнами, белыми отштукатуренными стенами, изразцовой печкой и стрельчатым сводом. Пол был покрыт ярким пушистым ковром. В кабинете стояла мебель нерусского производства: письменный стол из красного дерева, резной шкаф с львиными мордами на дверцах и, вместо привычных лавок, мягкие с яркой обивкой кресла. Повсюду были занятные дорогие вещицы: бронзовые часы с ангелом, серебряные кувшины с затейливым орнаментом и много иных предметов, предназначение которых Савва не мог угадать. Особое внимание обращала на себя небольшая мраморная скульптура в виде совершенно голых людей: обнимающихся мужчины и женщины. Савва даже покраснел и непроизвольно отвернулся от непристойного, по его мнению, изображения.
   Заметив смущение гостя, Романов усмехнулся:
   – Когда у меня бывает в гостях патриарх, я сию вещицу прячу.
   Он властным жестом указал на одно из кресел, куда Савва послушно сел. Сам Романов скинул с головы шляпу, снял кафтан и, оставшись в расшитой кружевами рубахе и широких штанах, разместился в другом кресле. Он позвонил в колокольчик и велел явившемуся слуге принести вина.
   Савва испугался, что после бессонной ночи хмельной напиток может нежелательно на него подействовать.
   «Как бы меня не развезло от одной чарки».
   Слуга внес и поставил на стол большой поднос, на котором были кувшин, блюдо с фруктами и два стеклянных кубка – один побольше, другой поменьше.
   – Ты будто чего-то опасаешься? – удивился Романов, поймав боязливый взгляд гостя.
   – Страшусь хлебнуть лишку, – признался тот. – Я всю ночь не спал.
   – И чем же ты был занят ночью? – заинтересовался хозяин.
   Савва, конечно же, не собирался рассказывать ему правду о своих ночных похождениях.
   – У своей любушки я был, – соврал юноша. – Она бабенка горячая, не дала мне даже вздремнуть.
   Романов захохотал:
   – Да, бывают такие бабы, с коими не до сна. А я все гадал, почто у тебя нынче вид замученный.
   – Долго мучили, – усмехнулся Савва.
   Хозяин дружески ему подмигнул.
   – Такая мука идет нам токмо на пользу. Ладно, Глебов, коли ты опьянеешь, я велю отвезти тебя домой. Так что пей без опаски.
   По его знаку слуга наполнил вином оба кубка и, поклонившись, удалился.
   – За твое здравие, Никита Иванович! – провозгласил Савва и осушил свой кубок.
   Красное вино оказалось вкусным и не очень крепким: оно не ударяло в голову, зато поднимало настроение.
   – Откушай плодов иноземных, – потчевал хозяин гостя. – Поди, никогда таких не пробовал.
   Савва взял круглый пахучий плод, по цвету похожий на яблоко, но мягкий и бархатистый.
   – Персик, – пояснил Романов. – Их мой садовник-немец выращивает.
   Персик был сладким и сочным, вот только Савва не знал, что в нем есть большая косточка и едва не сломал зуб.
   – Немцы многое умеют, – продолжал говорить Романов. – У меня их в хозяйстве пятеро, но они стоят всех моих русских холопов вместе взятых. Нам до них далеко.
   Савву это утверждение возмутило, однако он вряд ли решился бы возражать двоюродному брату царя, будучи трезвым. Но под действием выпитого вина юноша осмелел.
   – Может, в чем-то нам и далеко до них, но во многом им до нас семь верст киселя хлебать. Вон Полкан и говорил, что и немцам есть чему у русских поучиться.
   – Кто он таков – Полкан? – спросил Романов.
   – Брат мой названный.
   – Ты, кажись, его поминал, когда с царем говорил?
   – Поминал.
   – Поведай мне о своем названном брате, – велел хозяин гостю, наливая ему и себе вина.
   Савва осушил кубок и начал рассказывать о своем друге:
   – О роде-племени Полкана я почитай ничего не знаю, окромя того, что он уж точно не из холопов. О прошлом своем мой друг говорит редко: я знаю токмо, что он много где был, да еще, что его очень давно небесным огнем обожгло.
   – Прямо-таки обожгло? – изумился Романов.
   Юноша осенил себя знамением.
   – Святой истинный крест! А опосля того, как Полкана опалило, он такое стал уметь, что и сказать боязно.
   – Почто боязно?
   – Вдруг моего брата названного в колдовстве обвинят.
   Заинтригованный Романов прикрикнул на гостя:
   – Я сам решу винить али нет твоего названного брата!
   И Савва рассказал о необычных способностях своего друга, подтвердив свои слова двумя историями, случившимися на постоялых дворах в Козьмодемьянске и Нижнем Новгороде. Выслушав юношу, Романов сказал:
   – Положим, в случае с якобы чудодейственным порошком ничего необычного нет. Про сей порошок и я знаю: называется он фосфором и может из белого становиться такого же цвета, как кровь. Вот с усыплением татей будет почуднее. Так они, значит, сразу упали и уснули?
   – Да, – подтвердил Савва. – Будто их чем-то опоили.
   – И часто твой названный брат такие штуки проделывал?
   – Нет, не часто. Токмо тогда, когда в том нужда была.
   – А что он еще может, окромя того, чтобы усыпить.
   – Обморочить может.
   – Как?
   – Заставить увидать то, чего нет на самом деле.
   – Любого заставить? – еще более заинтересовано спросил Романов.
   – Нет, не любого, – ответил Савва. – Он говорит, что есть люди, коих невозможно обморочить.
   – Добро, что есть такие люди, – заключил Романов и налил гостю еще вина.
   После следующего кубка юноша почувствовал слабость в ногах, услышал шум в голове и увидел туман перед глазами.
   – Э, да, ты, кажись, опьянел, – донеслось до ушей Саввы.
   Больше ничего он не видел и не слышал…

Глава 33
Тайное поручение

   В себя Савва пришел, лежа на широкой лавке. Он не сразу понял, где находится, пока не увидел сидящих за столом сотника Шилова и его жену. Значит, Савва был уже дома, однако совершенно не помнил, как он сюда попал.
   Хозяйка поспешила поднести ему ковш с квасом.
   – Кто меня привез? – спросил юноша, сделав несколько глотков.
   – Слуги Никиты Ивановича Романова, – пояснил Яков. – Когда тебя доставили в его возке, вся округа к нашему двору собралась. Шуму было!
   – А я ничего не слыхал, – смущенно произнес Савва.
   – Так ты же был, как дрова, – заметил сотник.
   «Вот незадача, – расстроился юноша. – И угораздило же меня так напиться! Что теперь государев родич обо мне подумает!»
   Он с трудом поднялся с лавки. Голова гудела, во рту было сухо, а тело время от времени сотрясалось от озноба.
   – Дай, бабка, ему рассола, – велел сотник.
   Выпив рассола, Савва почувствовал себя немного лучше.
   – На учения пойдешь? – осведомился у него Яков.
   – А я не опоздал? – обеспокоился юноша.
   – Нет, успеешь.
   – Куда он пойдет? – вмешалась Устинья. – Ступай-ка лучше ты туда, Яков – скажи: мол, захворал наш постоялец. Пущай, Саввушка, денек отлежится.
   – Нет, – возразил ей Савва, – пойду я. Коли здесь вся округа знает правду о моей «хвори», то и на Пушкарском дворе о ней известно. Моим начальникам не нравятся такие недуги.
   – Ступай, сынок, – согласился с ним сотник. – Начальство не надобно сердить.
   Савва привел себя в порядок, немного перекусил и отправился на учения. Как он и предполагал, до Пушкарского двора уже докатилась весть о том, что его вчера совершенно пьяного привезли от двоюродного брата царя. Полкан сообщил другу об этом у ворот, добавив:
   – Я Лермонту поведал, как ты, будучи хворым, оказался в гостях у Никиты Ивановича. Пришлось малость приврать: сказать, что встреча наша с государевым родичем случилась у Сретенских ворот.
   – И что капитан? – озабоченно спросил Савва.
   – Он же понимает, что ты не мог отказать Никите Ивановичу.
   – Не мог.
   – Как ты провел у него время? – осведомился Полкан.
   Савва смутился. Он вспомнил свою беседу с Романовым и вынужден был признать, что сболтнул спьяну лишнее.
   «Не сдержал я вчера язык», – упрекнул себя юноша.
   В это время к ним приблизился Лермонт.
   – Выглядишь худо, – сказал капитан Савве. – Ступай, отдохни три дня.
   Савва ушел домой, где сразу же лег и уснул. Проспал он весь день и всю ночь, а утром почувствовал себя вполне способным вернуться к своей обычной жизни. Однако пойти на учения Савва не решился, поскольку знал, что Лермонту не нравится, если его приказы нарушаются даже из самых благих побуждений. Оставшись дома, юноша до вечера занимался приведением в порядок своего оружия. Он ждал, что его навестит Полкан, однако тот почему-то не появлялся.
   На следующий день было воскресенье. Савва сходил со своими хозяевами в храм, а затем направился на Красную площадь, чтобы найти там в лавке девку Агашу.
   «Пять дней уже я не подавал княжне о себе знаков, – беспокоился юноша. – Она, поди, думает, что я забыл о ней».
   На площади кипела обычная для воскресного дна жизнь. Много было торговцев, покупателей и просто праздношатающихся. Из лавок и лавчонок слышались голоса предлагающие всевозможные товары. Неподалеку от храма Параскевы Пятницы женщины торговали всякими рукоделиями. Вблизи Казанского собора, на так называемой Вшивой площадке, работали, не покладая рук, брадобреи, приводившие в порядок бороды, усы и волосы москвичей. Почти у самого кремля расположились мелочные торговцы в шалашах, рундуках [68 - Рундук – большой ларь с поднимающейся крышкой, используемый мелочными торговцами и в качестве тары, и как прилавок.] и на скамьях. Между лавками и торговыми рядами продавали пироги, блины, квас из кадок. На мосту через ров у Фроловских ворот, собрались нищие, убогие и юродивые.
   Савве повезло: он не только быстро нашел лавку Фомы Булгакова, но и встретил выходящую из нее с покупками Агашу. Обрадованный юноша со всех ног бросился к девке.
   – Тьфу, оглашенный! – воскликнула Агаша. – Чуть не сшиб меня!
   Савва огляделся по сторонам и спросил шепотом:
   – Княжна Татьяна здрава?
   – Здрава, – ответила девка с усмешкой.
   – Скажи княжне, что я тоскую по ней смертельно.
   Агаша с сомнением покачала головой.
   – Не больно-то верится. Почитай всю седмицу от тебя не было ни слуху, не духу.
   – Так я чай на службе у царя состою! – с горячностью воскликнул Савва. – А нынешнюю седмицу мне пришлось еще и в гостях побывать у самого государя Михайлы Федоровича да у родича его Никиты Ивановича Романова!
   – Ну, и горазд же ты врать, – фыркнула девка.
   Савва осенил себя знамением.
   – Вот те крест, я не вру.
   Он начал рассказывать, каким образом ему удалось оказаться в гостях у царя, но Агаша прервала его:
   – Некогда мне тебя слушать. Княгиня прибьет меня, коли я вовремя с покупками не ворочусь.
   Она торопливо направилась мимо Казанского собора к Воскресенским воротам. Савва шел за ней, бормоча на ходу:
   – Передай княжне от меня поклон и скажи, что я жажду хотя бы единым оком на нее глянуть.
   Агаша глянула на него искоса.
   – Зачем я ей буду что-то говорить, коли ты слова своего не держишь? Обещал меня одаривать, а сам дал мне токмо сережки да бусы.
   Семь дней тому назад она желала лишь бусы, но теперь у нее, очевидно, разыгрался аппетит на подарки.
   Савва виновато развел руками.
   – Нынче я не успел тебе ничего купить. Хочешь, возьми денежку.
   Он достал из-за пазухи серебряную монетку и протянул девке.
   – Ладно, – сжалилась над ним Агаша. – Так и быть, напомню о тебе княжне.
   – Повидать бы ее, – протянул юноша.
   – А что мне будет, коли я уговорю княжну повидаться с тобой?
   – Все что ты не пожелаешь! – с жаром воскликнул Савва.
   Девка усмехнулась:
   – Я, может, пожелаю кику [69 - Кика – нарядный головной убор.], как у самой царицы, али, на худой конец, соболью шубу, как у нашей княгини.
   Савва чуть было не брякнул, что уж соболья шуба-то ему по карману, но вовремя прикусил язык.
   «Полкан строго-настрого велел скрывать наше богатство, и он прав: коли я девке проболтаюсь, то она по всей Москве разнесет весть о том, что у меня водятся деньги».
   Он медленно проговорил:
   – Положим, кику и шубу я тебе не куплю, а вот на новые сапожки наскребу монет.
   Агашу это вполне удовлетворило.
   – Ладно, я потолкую с княжной. Кстати, она вроде хочет тебя попросить о чем-то.
   – Неужто хочет? – обрадовался Савва. – Да, я ради нее на все готов!
   – Ох, на все ли? – произнесла девка, загадочно улыбнувшись.
   Возле Воскресенских ворот она сказала:
   – Ты никак собрался меня до самого княжеского двора сопроводить? Спасибо за честь, но я уж как-нибудь сама доберусь.
   Савва оставил девку и вернулся на торг. Около часа он бродил по лавкам, где купил себе пару рубах и несколько ремней. Потом ему надоела суета, творящаяся на площади, и он, выйдя из Воскресенских ворот направился к Тверскому Вражку. Ноги сами несли юношу ко двору князей Ромодановских. Он дошагал до пригорка, по которому можно было добраться до лаза в ограде, и задумчиво посмотрел вверх.
   – Что, брат Савва, – неожиданно сказал знакомый голос, – соскучился по своей зазнобе?
   Обернувшись, Савва увидел Полкана.
   – А ты отколь здесь взялся?
   – Тебя искал и вот нашел.
   – Зачем?
   – По делу, кое не терпит отлагательства.
   «Чего еще он затеял?» – подумал Савва.
   Полкан предложил:
   – Пойдем, Саввушка, погуляем по Тверскому Вражку. Место здесь почитай безлюдное, и нашей беседе никто не помешает.
   Они направились по тропинке вокруг того самого болотца, в котором Савва едва не утонул.
   – Что стряслось? – нетерпеливо поинтересовался юноша.
   – За мной вчера вечером стрельцы явились, – огорошил его друг.
   – Зачем? – испуганно спросил Савва.
   – Чтобы отвести к патриарху Филарету. У отца нашего духовного возник немалый интерес к моим способностям, о коих ему поведал Никита Иванович Романов.
   Покраснев до корней волос, Савва покаянно воскликнул:
   – Моя вина! Прости, Полкан, ради Христа! Я, будучи в гостях у Никиты Ивановича, наговорил спьяну лишнего!
   – А про себя ты ничего лишнего не сболтнул? – озабоченно спросил Полкан.
   – Нет, – с уверенностью ответил Савва.
   – И то добро.
   – Чего же от тебя наш светлейший патриарх хочет?
   – Нас посылают в Смоленск с тайным поручением, – сообщил Полкан другу.
   – Но там же ляхи! – изумился тот.
   – Филарет собирается уже нынешней осенью выгнать их оттоль и желает, чтобы Смоленск взяли малой кровью.
   – А при чем здесь мы с тобой?
   – Нам поручено побывать в Смоленске и кое-что там разузнать.
   Нельзя сказать, чтобы Савву обрадовало это ответственное поручение, ибо нетрудно было понять, насколько оно опасно.
   – За что же нам такая честь? – промямлил юноша.
   – За твой длинный язык, – ответил Полкан.
   – Неужто некого больше послать в Смоленск?
   – Все, кого прежде туда посылали, даже за городские ворота не проникали, понеже тамошняя стража хватает всех подозрительных. Наш светлейший патриарх надеется, что я сумею обморочить ляхов.
   Савве стало совсем не по себе. Он чуть было не предложил другу обойтись без него, но, устыдившись, смолчал. Полкан как будто угадал мысли друга:
   – Патриарх хотел дать мне в помощь своего человека, а я настоял, чтобы со мной поехал ты. Но, коли страшишься за себя, то оставайся в Москве. Я доложу нашему отцу Филарету, что Глебов занедужил. Хотя, честно сказать, у меня ни к кому, окромя тебя, нет доверия.
   Савва был растроган.
   – Я не оставлю своего названного брата, – твердо сказал он.
   – Вот и славно! – обрадовался Полкан. – Значит, завтра поутру отправляемся в путь.
   – Завтра? – удивился Савва. – А как же служба? Надобно начальников наших предупредить…
   Полкан прервал его:
   – Их без нас предупредят. Завтра начальники наши получат от патриарха грамоту, где будет написано, что мы с тобой посланы гонцами на южные рубежи.
   Побродив по Тверскому Вражку, они вновь вышли к пригорку, на котором стоял двор Ромодановских. И тут Савва сообразил, что его свидание с Татьяной откладывается на неопределенное время.
   – А я хотел с княжной повидаться, – промолвил он упавшим голосом.
   – Повидаешься, когда воротишься, – равнодушно отозвался Полкан.
   – Она же не будет знать, куда я делся.
   Немного подумав, Полкан предложил:
   – Пойдем в лавку купца Булгакова.
   – Зачем?
   – Затем, что у меня есть мыслишка, как подать о тебе весточку княжне Ромодановской.
   Они направились к Красной площади. По дороге Савва расспрашивал друга о патриархе: каков из себя духовный отец всех россиян, высок ли он ростом, громкий ли у него голос, много ли ему на вид лет. Полкан отвечал на вопросы довольно сухо и односложно.
   Возле лавки Фомы Булгакова Савва спросил:
   – Что ты задумал?
   – Сейчас узнаешь, – буркнул Полкан.
   Едва они переступили порог, как к ним бросился хозяин лавки.
   – Чего надобно господам? У меня имеются лучшие в Москве товары! И цены такие, что любому по карману!
   Московский купец Фома Булгаков так походил внешне на казанского купца Фому Грудицына, что Савве стало не по себе.
   – Чего вопишь? – заворчал юноша. – Чай, мы не глухие.
   – Мы здесь не за товарами, а за делом, – сказал Полкан.
   Булгаков насторожился:
   – Что за дело?
   – Не бесплатное, – ответил Полкан, вытаскивая серебряную монету.
   Купец сразу подобрел:
   – Коли так, я весь к вашим услугам.
   – Моему приятелю пришлась по нраву одна девица, – сообщил Полкан. – Зовут ее Агашей, и она холопка князей Ромодановских.
   Булгаков кивнул.
   – Знаю такую.
   – Очень Агаша мила моему другу, – продолжил Полкан, – хоть она и безродная, а он сын боярский.
   Купец вновь кивнул.
   – Что же, сердцу не укажешь.
   – И вот случилось так, – приступил Полкан к самому главному, – что посылает наш государь моего друга со срочным поручением, а Агаша о том не знает.
   – Я ей скажу, – пообещал Булгаков.
   – Вот тебе за труды, – произнес Полкан, отдавая ему монету.
   Купец низко ему поклонился:
   – Благодарствую, господа! Дай Бог вам здравия за вашу доброту.
   Когда друзья вышли из лавки, Полкан сказал:
   – Теперь купец сообщит девке, что ты уехал, а она скажет княжне.
   – Токмо почто ты не назвал купцу моего имени? Агаша может и не понять, о ком идет речь.
   Полкан укоризненно покачал головой.
   – Ты, брат Савва, сын боярский, а сыну боярскому непозволительно свое имя зря трепать. Что касаемо Агаши, то она, как я понял, девка сметливая и наверняка догадается, что за любовник у нее объявился.
   – Дай-то Бог! – пожелал Савва.
   – Пойдем, собираться в путь, – предложил Полкан.
   – Пойдем, – согласился юноша.

Глава 34
Игуменья

   Хозяева Саввы отнеслись довольно болезненно к его отъезду. Сотник, хотя и старался вести себя так, будто ничего особенного не происходит, время от времени поглядывал на собирающегося в путь постояльца с тревогой. Что касается Устиньи, то она не могла, как не пыталась, справиться со своими слезами.
   – Чего ты, старая, разнюнилась? – прикрикнул на жену Яков. – Чай мы не хороним Саввушку! Даст Бог, он к нам воротиться!
   «Они будто чуют, что мне трудно будет воротиться», – отметил про себя юноша.
   Рано утром Савва и Полкан выехали из Москвы. У них была охранная грамота, действовавшая до границы с Речью Посполитой [70 - Речь Посполитая – образованное в XVI веке польско-литовское государство.], дальше же им предстояло опираться лишь на собственную смекалку.
   Городов на их пути было мало, зато хватало больших и малых сел, в которых путники могли подкрепиться и переночевать. Правда, хозяева здесь были отнюдь не гостеприимные: за еду и ночлег они заламывали такую цену, что Савва с трудом сдерживался, чтобы не возмутиться, и при этом кормили отвратительно.
   – Жадны здешние людишки, – ворчал юноша. – В наших краях народ добрее.
   – Богаче, оттого и добрее, – отозвался Полкан. – Мы с тобой теперь движемся той самой дорогой, где чуть более двадцати лет тому назад ляхи шли к Москве. Они тогда так здесь все разорили, что люди до сей поры из разрухи не вылезли.
   Однажды, когда Савва и Полкан подъезжали к небольшому сельцу на реке Гжать, на небе появилась черная грозовая туча, которая медленно плыла с запада навстречу путникам. Друзья попросились в первую попавшуюся избу, однако хозяева отказались их впустить. Во втором дворе путников тоже ждала неудача: им даже не отворили ворота. Тем временем грозовая туча уже нависла над противоположным концом села.
   – Этак мы попадем под ливень, – кисло заметил Савва.
   – Может, и не попадем, – отозвался Полкан, направляя своего коня к третьему двору.
   Этот двор выглядел довольно-таки неказисто: жидкая ограда, приземистая избенка, покосившиеся ворота, которые как раз затворяла рослая старуха в темном платке.
   – Погоди, хозяйка! – окликнул Полкан женщину. – Доброго тебе здравия! Впусти нас на ночлег, мы в долгу не останемся.
   Старуха глянула на них с сожалением.
   – Я впустила бы вас, милые, да токмо нынче у меня народу много…
   Молодой женский голос прервал ее:
   – Что же, им в грозу на улице оставаться? Воля твоя, Арина, ты хозяйка, но токмо не по-христиански отказывать ненастной порой людям в приюте.
   При первых звуках этого голоса Полкан побледнел как полотно, и отшатнулся назад. Савва с изумлением взирал на своего друга.
   – Ладно, милости прошу, – сказала им старуха. – Права матушка игуменья: грешно не помочь людям.
   Она отворила ворота, и путники въехали во двор, где увидели двух еще не старых черниц. Одна из них – высокая и стройная – при виде Полкана тоже побледнела.
   «Они знавали друг друга прежде», – догадался Савва.
   Однако Полкан и черница повели себя так, словно они незнакомы: он принялся торопливо расседлывать своего коня, она продолжала молча жаться к стоящему посреди двора небольшому возку.
   – Не токмо вас мне нынче Бог послал, – говорила Арина. – Вон и матушка Сусанна, – указала она на высокую черницу, – игуменья Богородичной святой обители, у меня остановилась, ибо тоже грозы испужалась.
   Савва тем временем замешкался, за что тут же получил нагоняй от друга:
   – Ты чего стоишь столбом? Вот-вот дождь начнется!
   Расседлав коней, друзья отвели их в конюшню, где уже стояли две лошади.
   – Тесно им здесь будет, – проворчал недовольно Савва.
   – Зато весело с бабами, – буркнул Полкан.
   Было очевидно, что он думает отнюдь не о конях.
   Когда друзья вышли из конюшни, дождь еще не начался, но туча уже закрыла собой почти все небо.
   – Пойдемте в избу, – сказала Арина, обращаясь и к мужчинам, и к черницам.
   – Маловата у тебя изба, хозяйка, для пятерых, – отозвался Полкан. – Мы с приятелем в баньке переночуем.
   – Ночуйте, – согласилась старуха. – Я вам поесть принесу.
   – Еда у нас имеется, – сказал Полкан. – Дай нам кваску али хотя бы водицы.
   – Дам.
   Дождь начался, когда друзья расположились в баньке. Под шум частых капель и раскаты грома они молча перекусили, а затем начали устраиваться на ночлег. Растянувшись на лавке, Савва спросил:
   – Ты знаком с матушкой Сусанной?
   – Нет, – раздраженно ответил из темноты Полкан.
   Нетрудно было догадаться, что он говорит неправду, и это обидело Савву.
   – Так уж и нет… – начал юноша.
   Друг перебил его:
   – Довольно болтать, я спать хочу!
   Савва обиженно засопел, но не решился спорить: слишком уж сердитым был голос Полкана. Повернувшись на другой бок, юноша собрался уснуть, однако сон к нему никак не шел, что случалось с ним крайне редко. Спустя полчаса Савва все же задремал. Внезапно это дремотное состояние было прервано каким-то стуком, и очнувшийся юноша обнаружил, что находится в баньке один.
   «По нужде Полкан вышел», – решил он и зевнул.
   Гроза, судя по всему, уже кончилась.
   «Вроде ненастье было недолгим. Авось, поутру мы не утонем в грязи».
   Савва закрыл глаза, намериваясь уснуть, но тут до его ушей донеслись со двора голоса.
   – Здравствуй, Наташа, – сказал Полкан.
   – Наташи давно уже нет, Никитушка, – ответила женщина, – а есть игуменья Богородичной святой обители, мать Сусанна.
   – Никиты тоже давно нет, а есть бродяга безродный Полкан.
   У Саввы сразу пропал сон.
   «Полкан беседует с игуменьей. А говорил, незнаком с ней».
   – Я знала, что ты живой, – сказала игуменья. – Сердцем чуяла.
   Повисло молчание, длившееся минуты две. Затем Полкан спросил:
   – Как же случилось, что ты не вышла замуж, а стала черницей?
   Игуменья печально усмехнулась:
   – За кого мне было замуж выходить, коли мой милый притворился утопленником и утек?
   – Мне сказали, будто бы тебя за Алексашку Быкова просватали.
   – И ты, Никитушка, сразу поверил и даже не удосужился меня спросить?
   Полкан тяжело вздохнул:
   – Дураком я тогда был, Наташа, а отец моей глупостью воспользовался. Как он мне сказал про твою скорую свадьбу, на меня затмение нашло.
   – И ты в том затмении Быковых поджег да одежу свою у Волги оставил?
   – Да, и с тех самых пор мотаюсь по белу свету неприкаянный.
   – А я все время молюсь за тебя, Никитушка.
   – Твоими молитвами я и жив до сих пор, Наташа, – грустно сказал Полкан.
   – Я очень любила тебя, Никитушка, – призналась игуменья, – и не пошла за Алексашку.
   – И родители тебя не заставили?
   – Заставляли, а я тебя ждала, покуда не поняла, что ты навсегда меня покинул. Пришлось мне принять постриг подальше от родных мест, дабы ничего о тебе не напоминало.
   – Прости меня, Наташа, – попросил Полкан.
   – Давно простила. Храни тебя Господь.
   Послышался звук удаляющихся шагов, и наступила тишина.
   Савва замер на месте, пораженный до глубины души. Из услышанного он прежде всего понял, что его друг вовсе не такой железный и несгибаемый, каким до сих пор казался.
   Полкана долго не было, и Савва, не дождавшись его уснул. Проснулся он от толчка и окрика:
   – Подымайся, Саввушка! Пора в путь!
   Глянув на отваренную дверь, Савва увидел, что рассвет только начал заниматься.
   – Куда ты в такую рань собрался?
   Полкан забросил на плечо свой мешок и молча вышел. Савве пришлось быстро собраться и последовать за другом. Во дворе он увидел оседланных коней и отворяющего ворота Полкана.
   «Вид у него измученный», – отметил про себя Савва.
   Он не решился заговорить с другом сразу, и только, когда они переправились через Гжать, нарушил молчание:
   – Почто ты мне солгал, что незнаком с игуменьей?
   – А я, в самом деле, с ней незнаком, – хмуро ответил Полкан.
   – Неправда! Я слыхал ночью вашу беседу! – выпалил юноша и тут же осекся, испугавшись гнева друга.
   Но Полкан не рассердился, а горестно вздохнул:
   – Я беседовал ночью не с игуменьей, а с Наташей – той самой Наташей, кою когда-то давно любил до умопомрачения.
   – Я и не знал, что ты умеешь так любить, – пробормотал удивленный Савва.
   – Умел, – поправил его друг, – а нынче уже вряд ли сумею.
   Савву мучил один вопрос, который он никак не решался задать.
   – Чего ты мнешься? – прикрикнул на него проницательный Полкан. – Коли хочешь что-то у меня узнать, спрашивай!
   – Я вспомнил, – замямлил юноша, – как шуйский воевода говорил об одном княжеском сыне, утопившемся в Волге из-за любви…
   Полкан не дал ему договорить:
   – И ты хочешь знать, не я ли тот самый княжеский сын, Никита Барбашин? Да, так меня когда-то звали.
   – Выходит, ты – князь? – поразился Савва.
   – Да, – подтвердил Полкан с обычным своим спокойствием, – я правнук суздальско-нижегородских великих князей.
   – Но как?..
   – Как я стал бродягой? Хочешь узнать, послушай.
   Тяжко вздохнув, Полкан начал свой рассказ:
   – Появился я на свет в Нижнем, матушки своей почитай не помню – она рано померла, царствие ей небесное, – а вот батюшка мой по сию пору является мне в страшных снах.
   «Так же, как и мне мой батюшка», – отметил про себя Савва.
   – Князь Григорий Васильевич Барбашин, – продолжал Полкан, – нрав имел крутой. Холопов он держал в ежовых рукавицах, и они страшились его, как огня. Трижды родитель мой женился, в последний раз на моей матери, но ни одна из его жен не зажилась на белом свете, понеже он их попреками и побоями изводил. Ко мне, впрочем, своему единственному выжившему дитю, он относился лучше, чем ко всем прочим людям, однако и наказывал за ослушание часто, тем более, что мальцом я был отчаянным и шаловливым. В общем, жилось мне не особливо сладко, но сносно до той поры, покуда меня небесным огнем не опалило.
   Он замолчал и нахмурился, словно переживая заново все, что с ним случилось в незапамятные времена. Савва, поеживался от утренней сырости и с интересом ожидал продолжения рассказа.
   – Три дня я лежал в беспамятстве, – заговорил вновь Полкан, – а потом еще хворал месяца два. Отец, вестимо, счастлив был, что я живым из такой переделки вышел, холопы тоже вроде радовались, но поглядывали на меня со страхом. Однажды я ненароком услыхал, как двое челядинцев обсуждали мое чудесное спасение: мол, могло так случиться, что от огня небесного покинула душа княжича, а в тело его вселился сам нечистый.
   – Так прямо и сказали? – испуганно воскликнул Савва.
   – Да, так и сказали, да еще назвали чертовой меткой появившийся у меня белый клок волос. Я тогда посмеялся над словами холопов, но вскоре мне стало не до смеха, ибо молва, что во мне бес живет, разнеслась по всему Нижнему. Люди начали от меня начали шарахаться, осеняя себя крестным знамением, а попы взялись за моего батюшку, дабы он отослал одержимого бесом сына в святую обитель. Отец, понятное дело, не желал отдавать меня в чернецы. Принялся он плетью выбивать беса из единственного чада, а я в долгу не оставался: всегда находил случай его обморочить. Пять лет мы так бодались, покуда меня не угораздило влюбиться.
   Полкан остановил свое повествование и вновь глубоко вздохнул, а затем продолжил:
   – Нас с Наташей свела судьба на свадьбе ее старшей сестры. Лика девицы мне толком разглядеть не удалось, однако же было в ее облике нечто, заставившее меня всего трепетать. И вот я на другой же опосля свадьбы день залез в сад отца Наташи, сына боярского Андрея Шатова, сгорая от желания повидать любимую девицу. Мне повезло – удалось с ней встретиться, когда она гуляла одна. Как токмо Наташа предстала передо мной во всей своей красе, я не мог оторвать от нее взора. До чего же она была хороша! Нынче, впрочем, ее лик мало изменился…
   – Я к ней особливо не приглядывался, – вставил Савва.
   Полкан кивнул.
   – Для тебя ведь она токмо черница, а на черниц обычно не смотрят, как на женщин.
   – И долгой была ваша любовь?
   – Недолгой. Повидались мы с Наташей всего пять раз. Она оказалась девицей не токмо красивой, но и бойкой: хохотала все время и щебетала, а я молча любовался ею. Поверишь ли, я при ней немел и с великим трудом слова находил. И вот однажды ждал я Наташу в укромном уголке сада, а она явилась ко мне необычайно печальная.
   «Что случилось?» – спросил я ее.
   А она мне в ответ:
   «Меня хотят отдать за Алексашку Быкова».
   Кинулся я тогда к отцу, дабы умолить его сосватать дочь сына боярского Шатова. Оказалось, что батюшка уже начал подумывать о моей женитьбе, но взять хотел за своего единственного наследника девицу из более знатного и богатого, чем Шатовы, семейства. В общем, заупрямился мой отец, и тогда ему было твердо сказано, что, коли Наташа не станет моей женой, я вопреки родительской воле уйду в святую обитель, как того желали наши духовные отцы. Князь Григорий Васильевич гонор тут же умерил. На цепь он меня посадить не мог, а, значит, и помешать мне принять постриг было не в его воле. Пришлось батюшке согласиться на сватовство. Отправился он к Шатовым, а, воротившись сообщил, что девицу уже сосватали: мол Наташин отец успел дать слово Быковым. Я сразу поверил отцу.
   Савва с сомнением покачал головой.
   – Неужто ты был такой доверчивый?
   – Был, Саввушка. Мне тогда всего восемнадцать лет исполнилось.
   – И ты пошел поджигать двор Быковых?
   – Нет, поначалу я стащил у отца немного денег и отправился в кабак, где впервые в жизни напился. Пьяного сосунка тут же взяли в оборот трое татей: начали они у меня выпытывать мои горести, я им все и выложил: и, кто я есть таков, и про свою любовь. Тати мне и говорят:
   «Чего ты киснешь, как баба? Отомсти лучше своему удачливому сопернику, и айда с нами гулять по Волге».
   Я было оробел, но, влив в себя еще вина, распростился с робостью. В общем, уговорили меня сотрапезники спалить двор Быковых.
   – Зачем им надобно было тебя в грех вводить? – удивился Савва.
   – Затем, чтобы в суматохе пожара чужим добром поживиться.
   – А потом ты, значит, бросил свою одежу на берегу Волги и со своими новыми товарищами в бега подался?
   – Мне ничего другого не оставалось: не больно-то я ловким поджигателем оказался: уже на другой опосля пожара день весь Нижний знал, кто спалил Быковых.
   – И долго ты с теми татями гулял? – продолжал допытываться Савва.
   – Недолго. И я им не особливо был надобен, и они мне быстро надоели.
   – А потом, что с тобой было?
   Полкан недовольно поморщился.
   – Со мной много чего было.
   Поняв, что друг не желает более ничего о себе рассказывать, Савва вздохнул с сожалением.
   – Не обижайся, Саввушка, – сказал Полкан мягко. – С меня покуда довольно воспоминаний. Тяжко мне.
   – Да, я понимаю, – сочувственно отозвался юноша.
   Тем временем уже совсем рассвело, и небо на востоке начало розоветь. Над полями висел влажный туман. Дорога после прошедшего ночью дождя порядком раскисла, повсюду блестели лужи, и, несмотря на раннее утро, дышалось не очень легко.
   – Днем опять гроза будет, – уверенно сказал Полкан.
   – Значит, нам вновь придется пережидать ненастье, – заметил Савва.
   Полкан кивнул.
   – Придется, коли гроза мимо не пройдет. Но нам спешить некуда. Чай, не на гулянку скачем.
   – Да, уж.

Глава 35
Гаврила Шумов и его племянница

   Когда друзья миновали Вязьму, Савва спросил:
   – Долго ли нам еще скакать до Смоленска?
   – Скакать нам токмо до рубежа, а далее мы пойдем пешком, – ответил Полкан. – Станем каликами перехожими: так проще будет в город попасть.
   – А коней куда мы денем?
   – Оставим в одном селе.
   – У кого?
   – У тамошнего попа. К нему у меня есть грамота от патриарха.
   В упомянутом Полканом селе друзья оставили коней у священника и в обличье калик перехожих двинулись пешком к Смоленску. Оделись они в изрядно поношенные зипуны и замызганные войлочные шапки, а обулись в лапти. Никогда не носивший лыковую обувь Савва очень скоро натер себе на ногах мозоли.
   – Давай, передохнем, Полкан, – время от времени умолял он друга и слышал в ответ:
   – Топай, топай, Саввушка. Иначе мы нынче в Смоленск не попадем.
   Ближе к вечеру друзья добрались-таки до Смоленска. Увидев Днепр, Савва проворчал:
   – Не больно-то широкая река. Куда ей до нашей красавицы Волги.
   – Волга тоже не везде широкая, – возразил ему Полкан.
   Савва ему не поверил, но не стал спорить.
   Вскоре впереди показались высокие зубчатые стены смоленской крепости, с большим количеством башен и бойниц.
   – Ну, и мощь! – восхитился Савва.
   – Да, – согласился с ним Полкан. – Когда царь Борис Годунов взялся возводить такие крепкие стены, ему, поди, и во сне не привиделось, что Смоленск отойдет к ляхам и придется его брать заново.
   – Как заново? – удивился юноша. – Ведь Смоленск русский город.
   – Русский, – подтвердил Полкан. – Токмо его в стародавние времена Литва себе забрала, воспользовавшись тем, что Русь под татарами ослабла. Великому князю Василию Ивановичу [71 - Великий князь Василий Иванович – правитель России (1505 – 1533), отец царя Ивана Васильевича Грозного.] удалось воротить Смоленск, но в Смуту город был вновь у нас отнят.
   – А теперь мы его отымим! – решительно заявил Савва. – Вот выступим против ляхов!..
   – Не вопи, – оборвал его друг.
   Опомнившись, юноша испуганно огляделся. Дорога не была пустынной: по ней пешком, верхом и в повозках двигались люди, но все они находились на достаточном расстоянии от Саввы, чтобы не услышать его неосторожное высказывание.
   – Впредь следи за своим языком, – буркнул Полкан.
   Савва молча кивнул. Он только теперь по-настоящему ощутил опасность, и тут же противный тошнотворный страх, охватив его душу, начал медленно расползаться по телу.
   «Имей мы стоящее оружие, мне черт был бы не брат», – с тоской подумал Савва
   Но у друзей были только кинжал и пистолет, причем спрятанные в вещах так глубоко, что воспользоваться ими, в случае опасности, было весьма проблематично.
   – Не страшись, Саввушка! – принялся успокаивать юношу Полкан. – Ничего с нами покуда не случиться. Войдем в город, и никто из ляхов, помяни мое слово, на нас даже малого внимания не обратит.
   Слушая друга, Савва взбодрился.
   «Нам уже не единожды приходилось смерти избегать. Глядишь и на сей раз Бог не выдаст, свинья не съест».
   У городских ворот стояли стражники в круглых шлемах, блестящей броне и с копьями в руках. Они с подозрением наблюдали за всеми, кто входил и въезжал в город. Повозки тщательно проверялись, а люди обыскивались. Савве опять стал не по себе.
   – Не пужайся, Саввушка, – прошептал Полкан и решительно направился к воротам.
   Савва, обмирая от страха, последовал за другом, однако затянутые в броню стражники проявили к ним полное равнодушие.
   «Видать, Полкан обморочил ляхов», – догадался Савва и подавил облегченный вздох.
   За воротами начиналась вымощенная камнем улица. Савва с любопытством вертел головой по сторонам, отмечая про себя, что Смоленск не походит ни на один из виденных им ранее русских городов. Здания здесь были в основном из кирпича, а розовая штукатурка, красная черепица и разнообразные украшения придавали им нарядный вид. На многих храмах торчали четырехконечные вытянутые кресты.
   – Латинские храмы, – пояснил Полкан, поймав удивленный взгляд друга.
   Юноша едва не возмутился вслух тому, что в русском городе такое количество латинских храмов, но вовремя прикусил язык.
   Друзья дошли до площади, посреди которой высилась островерхая ратуша с часами, а вокруг нее тянулись каменные торговые лавки.
   – Куда мы идем? – поинтересовался Савва.
   – Недалече отсель, – ответил Полкан. – За площадью живет сын боярский Гаврила Шумов. К нему мы и направляемся.
   – Зачем?
   – По повелению патриарха.
   – А отколь светлейший патриарх знает Гаврилу Шумова? – задал еще вопрос Савва.
   – Вроде они вместе были в полоне у ляхов, – сказал Полкан и, поморщившись, проворчал: – Что-то ты, Саввушка, много выспрашиваешь.
   На торговой площади Савве бросилось в глаза, что в толпе немало вооруженных людей, как простых ратников, так и щегольски одетых шляхтичей, и у всех них сбоку висели сабли, а у некоторых из-за пояса торчали пистолеты.
   «Неспокойно ляхам, коли они даже на торжище ходят с оружием», – злорадно подумал юноша.
   Торговцы разговаривали с покупателями и по-русски, и по-польски, порой можно было расслышать украинскую речь, а время от времени кто-нибудь из иноземных купцов начинал лопотать на своем языке. В продаже было мало восточных товаров, зато прилавки ломились от изделий европейских мастеров.
   За площадью друзья обогнули храм с православным крестом и, свернув в проулок, остановились возле ворот одного из дворов.
   – Нам сюда, – уверенно сказал Полкан.
   Он громко постучал в ворота, в ответ вначале послышался лай двух собак, затем хриплый голос спросил недружелюбно:
   – Чего надобно?
   – Гаврила Шумов здесь проживает?
   – Ну, здесь, – ответил хриплый голос с явной неохотой.
   – Скажи ему: явились калики перехожие с поклоном от его костромских родичей.
   – Не слыхал я, чтобы у Гаврилы Петровича родичи в Костроме имелись, – проворчал человек за воротами.
   – Имеются, – отозвался Полкан. – Они ему, правда, дальние, но помнят о нем.
   – Ладно, пойду, скажу, – буркнул мужик.
   Спустя немного времени, ворота отворились, и друзья вошли во двор, где увидели когда-то крепкие, а ныне обветшавшие хозяйственные постройки и старый кирпичный дом с осыпавшейся штукатуркой, потемневшей крышей и покосившимся крыльцом. По ступенькам спускался коренастый седовласый мужчина лет около пятидесяти, одетый в простой суконный кафтан.
   – Вы что ли явились от моих костромских родичей? – настороженно спросил хозяин.
   Полкан ему поклонился.
   – Доброго здравия хозяину!
   Савва тоже отвесил поклон.
   – И вас храни Господь, – отозвался Шумов, глядя на гостей все так же недоверчиво.
   – Шлет тебе, Гаврила Петрович, поклон твой дядюшка Наум, – сообщил Полкан – Он не забыл тебя и хранит твою кружку.
   Савва не сразу понял, кого имеет в виду его друг, но потом вспомнил, что библейский пророк Наум почитается в один день с праведником Филаретом Милостивым, от которого московский патриарх получил свое имя. Шумов тоже оказался догадливым, и на его лице настороженность сменилась на умильное выражение.
   – Неужто хранит? – воскликнул Гаврила Петрович.
   – Хранит, – подтвердил Полкан.
   – Каково здравие моего дядюшки?
   – Здрав он, слава Богу.
   Шумов перекрестился.
   – Помоги ему, Господи! А как поживает его сынок?
   – Хорошо поживает. Они оба собираются к тебе в гости.
   – Слава Богу! – воскликнул Гаврила Петрович. – Здесь им будут рады!
   Он обернулся к столпившейся в сторонке челяди.
   – Федул, отведи-ка гостей в людскую! Пущай их там накормят как следует! А ты, Дениска, истопи для них баньку!
   – Спасибо за заботу, Гаврила Петрович, – поблагодарил хозяина Полкан.
   Федулом звали того самого челядинца, с которым друзья разговаривали через ворота. Это был немолодой кряжистый мужик мрачного вида. Савве он не понравился.
   «Глядит так, будто винит в чем-то», – отметил юноша.
   Шагая за Федулом, он заметил, как из крайнего окошка на втором этаже господского дома показалась на мгновенье какая-то девица и тут же скрылась. Савва даже не успел ее разглядеть.
   После сытной трапезы друзья помылись и попарились в бане. Молодой улыбчивый Дениска дал им свежие березовые веники и сказал:
   – Парьтесь, гости дорогие! Для добрых людей и банька получилась добрая.
   Банька, действительно, была замечательная, но после нее Савве очень захотелось спать, о чем он сообщил своему другу.
   – Так поспи, – отозвался Полкан. – Чай, хозяин даст нам местечко для отдыха.
   – А ты?
   – А мне надобно еще потолковать с Гаврилой Петровичем.
   Для отдыха гостям была отведена крохотная каморка, где Савва сразу упал на лавку и мгновенно забылся сном. Проснулся он от какого-то стука и, открыв глаза, увидел, что уже глубокая ночь. За маленьким оконцем была непроглядная тьма. В каморке горела лучина, при свете которой Полкан возился с вещами.
   – Ты чего не спишь? – спросил Савва сиплым от сна голосом.
   Полкан поднял голову.
   – Искал я кое-что.
   – И сыскал?
   – Да.
   Савва шумно потянулся.
   – Ты спи, покуда спится, – сказал ему друг. – А то нам рано вставать.
   – Зачем? – удивился юноша.
   – Уходим отсель.
   – Из Смоленска?
   – Покуда токмо от Гаврилы Петровича.
   – Неужто нас выгоняют? – растерянно спросил Савва.
   – Нет, но нам лучше самим убраться. К Шумову ляхи относятся с подозрением, как, впрочем, и ко всем русским – особливо к тем, кто в Смуту держал против них оборону.
   – Куда же мы денемся? – еще больше растерялся юноша.
   – Найдем куда, – невозмутимо ответил Полкан.
   Савва сразу успокоился. Спать ему уже не хотелось, и он продолжил задавать вопросы:
   – Как ты потолковал с Гаврилой Петровичем? Смогут ли смоляне помочь нам?..
   Полкан прервал друга:
   – Давай, Саввушка, покуда не помолчим о моей беседе с Гаврилой Петровичем. Вдруг кто-нибудь из холопов нас услышит.
   – Кто нас может услыхать в такой поздний час?
   – Кажись, кто-то уже слушает, – сказал вдруг Полкан и стрелой выскочил за дверь.
   Он тут же вернулся, волоча за руку русоволосую девицу в лазоревом летнике. Ее испуганное личико показалось Савве знакомым.
   – Васька! – тихо воскликнул пораженный Полкан.
   Савва тоже узнал девицу. Это, действительно, была та самая Василиса, которую они подобрали в пути, приняв вначале за паренька. За без малого год она немного повзрослела, но не избавилась от излишней, по мнению Саввы, худобы. Хотя волосы Василисы заметно отросли, ее коса была все-таки коротковатой для девицы.
   Она смущенно прятала глаза и, кажется, готова была расплакаться.
   – Значит, Гаврила Петрович и есть твой дядя? – спросил у нее Полкан.
   – Да, – ответила Василиса. – Моя матушка, царствие ей небесное, приходилась ему единокровной сестрой.
   – Хороша же у Гаврилы Петровича племянница! – возмутился Савва. – Мы к ней со всей душой, а она нас обокрала…
   Полкан оборвал друга, бросив на него при этом бешеный взгляд:
   – Никто нас не обкрадывал. Что Василиса взяла у меня, считай моим подарком ей.
   – Я и хочу у вас прощения попросить… – жалобно начала девица.
   – Не за что тебе просить прощения, – сердито оборвал ее Полкан. – Живая добралась сюда, и слава Богу. А с нас не убыло.
   – И все-таки ты на меня серчаешь, – настаивала Василиса.
   – Вовсе не серчаю, – возразил Полкан уже более мягким голосом.
   – Правда? – обрадовалась девица.
   – Вот те крест!
   Василиса сразу оживилась, ее глаза заблестели.
   – А вы долго у нас будете гостить? – спросила она, бросив быстрый взгляд на Полкана.
   – Нет, – ответил он, – мы уйдем нынче до рассвета.
   Василиса вновь поникла.
   – Что же, воля ваша. Помогай вам Господь! У нас и впрямь опасно оставаться. К дядюшке повадились в гости шляхтич Юрий Высоцкий и Ричард Стивенс родом из аглицких земель.
   – И чего же они к вам повадились? – спросил Савва.
   – Не знаю, – ответила девица, и на ее лице выступила краска.
   Полкан укоризненно покачал головой.
   – А ведь знаешь. Поди, они из-за тебя дядюшку твоего навещают.
   Покраснев еще больше, Василиса смущенно пробормотала:
   – Когда пан Высоцкий к нам является, я в светлице своей хоронюсь, а он обязательно у дядюшки спросит: «А где же, пан Шумов, панна Василиса?», и мне надобно выйти, дабы гостю честь оказать.
   – Как выйти? – удивился Савва. – У нас же не полагается, чтобы знатные девицы представали перед очами чужих людей.
   – Здесь в Смоленске иные порядки, – пояснила Василиса. – Они с ляшскими и немецкими порядками схожие.
   – А что Стивенс? – спросил Полкан, нахмурившись. – Он тоже заставляет Гаврилу Петровича тебя вызывать?
   Девица помотала головой.
   – Нет, нет! Стивенс видал меня всего три раза, да и то случайно. Он, в отличие от пана Высоцкого, ведет себя скромно: не пялится, беседы не старается завести, токмо сказал однажды, что я очень похожа на одну девицу с его родины.
   Полкан еще больше насупился и проговорил сквозь зубы:
   – Скажи-ка нам, можно ли отсель убраться так, чтобы челядь и собак не перебудить?
   – Можно, – ответила девица. – Одесную [72 - Одесную – справа.] вас заднее крыльцо, кое выходит в огород, а там ограда не очень высокая.
   Внезапно Полкан улыбнулся.
   – Не боишься, что мы грядки в темноте потопчем?
   На лице Василисы тоже вспыхнула улыбка.
   – Не мне, а вам надобно боятся, коли вы еще в Смоленске останетесь. Страшно помыслить, что сотворит с вами за грядки ключница Явдоха.
   – Мы перелетим через грядки, – пообещал Полкан.
   – Крыльев у вас вроде нет.
   – Вырастут.
   Савве не понравилось изменившееся настроение друга.
   «То сычом глядел, а теперь вдруг заворковал по-голубинному», – раздраженно подумал юноша, а вслух проворчал:
   – Скоро уже рассвет. Нам пора собираться.
   Василиса сразу погрустнела.
   – Саввушка прав, – сказал ей Полкан. – Нам пора собираться, да и тебе лучше к себе уйти, а то, не дай Бог, кто-нибудь из холопов проснется да твой голос услышит.
   – Пущай слышит, – буркнула Василиса.
   – Зачем тебе дурная слава? – возразил ей Полкан.
   Она мрачно усмехнулась:
   – Дядюшкины холопы итак болтают про меня всякое. Я сама ненароком слыхала, как они судили меня за то, что я в мужской одеже до Смоленска добиралась: мол, опосля такого срама никто девку замуж не возьмет…
   Полкан прервал ее:
   – Умный человек возьмет, а дурак тебе самой ни к чему. Зря ты пустую болтовню челяди близко к сердцу принимаешь.
   – Я не принимаю, а заговорила о холопах, понеже вспомнила, что среди них есть недобрые люди. Вам и впрямь лучше отсель уйти, а то, не приведи Господи, кто-нибудь из дядюшкиной челяди ляхам на вас донесет.
   Полкан кивнул.
   – Да, людишки зачастую готовы за грош отца с матерью продать, а чужаков и вовсе не жалеют.
   – Кто-то и пожалеет, – возразила Василиса. – Мне люди помогали, когда я сюда добиралась.
   – Вы долго еще лясы тачать собираетесь? – нетерпеливо осведомился Савва.
   – Ступай, Васька, – проговорил Полкан с необычайной для него теплотой в голосе.
   Бросив на него пронзительный взгляд, девица поклонилась и стремительно покинула каморку. Едва она вышла, Савва в сердцах упрекнул друга:
   – Я тебя названным братом считал, а ты из-за девки на меня вскинулся.
   – Ты сам готов был меня убить из-за княжны Ромодановской – напомнил Полкан.
   – И вовсе не желал я тебя убивать, – смутился юноша.
   Его друг промолвил задумчиво:
   – Я, Саввушка, как пустился в странствия, не знал поначалу удержу в любодеянии, а потом пресытился. Много баб у меня было, но душу опосля Наташи ни одна из них не тронула.
   – А Василиса тронула?
   – Она очень похожа на Наташу в юности.
   «На сухую хворостину Васька похожа, – усмехнулся про себя Савва, – того и гляди переломится от худобы своей. Чем токмо сия немочь ходячая приворожила Полкана?»

Глава 36
Ерема Квелый

   Незадолго до рассвета Савва и Полкан выбрались со двора Шумова тем путем, который им указала Василиса. Ограда, действительно, оказалась невысокой, и друзья преодолели ее одним махом. Спрыгнув на землю, Савва спросил:
   – И куда мы теперь?
   – В храм, к заутрене, – ответил Полкан.
   Юноша удивился. До сих пор его друг, если и ходил в храм (что случалось не очень часто), то к обедне или вечерне.
   – С чего ты вдруг стал благочестивым? – спросил Савва.
   – С того, что в такой ранний час мы иного места не найдем, где на нас не обратят внимание.
   Послышались звуки твердых шагов, сопровождаемые позвякиванием железа, а спустя пару мгновений из-за угла появились двое. В предрассветном мраке Савва сумел разглядеть копья в руках этих людей и услышал, как один другому что-то сказал не по-русски.
   «Ляхи!»
   – Стой и не шевелись, – шепнул Полкан другу.
   Юноша замер на месте и принялся читать про себя молитвы, а стоящий рядом с ним Полкан, казалось, перестал дышать. Поляки прошли мимо, не заметив их.
   – Уф! – выдохнул Савва, когда звуки шагов заглохли в темноте.
   – Пойдем отсель, – сказал Полкан и решительно зашагал по улице.
   Савва поспешил за другом. Спустя немного времени они вышли к какому-то храму с высоким куполом-луковкой.
   – Вот здесь-то мы и дождемся утра, – сказал Полкан.
   Савва, как не вглядывался в темноту, так и не сумел разглядеть форму креста на куполе.
   – А храм случаем не латинский? – засомневался он.
   – Православный, – уверенно заявил его друг.
   Внутри церкви народу было немного: около десятка местных жителей, несколько чернецов и четверо мужчин, в которых по запыленной и изношенной одежде нетрудно было признать странников. Священник читал молитвы, и его слова гулко разлетались по храму.
   Друзья встали возле кануна. Савва принялся горячо молиться, прося у Господа благополучного завершения их дела и скорейшего возвращения в Москву. Юноша так углубился в молитву, что не заметил завершения службы и очнулся только тогда, когда Полкан сказал:
   – Пойдем, Саввушка.
   – Куда?
   Не ответив, Полкан торопливо направился к выходу. Савва догнал его на крыльце и удивленно поинтересовался:
   – Чего ты так спешишь?
   – Не желаю встречаться со старым приятелем, – ответил Полкан и ускорил шаги.
   Друзья вышли за ограду храма и направились по улице. Ночная тьма уже превратилась в предрассветную синеву. Было свежо и сыро.
   Вдруг сзади грубый голос воскликнул:
   – Полкан! Стой, плут! На сей раз ты от меня не утечешь!
   Обернувшись, друзья увидели одного из находившихся в храме странников. Это был не очень высокий, но довольно-таки плечистый, мужик, который с торжеством глядел на Полкана и сжимал огромные кулачищи.
   Савве порядком струхнул, но его друг, несмотря на грозный вид странника, остался невозмутимым и благодушно произнес:
   – Здравствуй, Ерема.
   Мужик усмехнулся:
   – А вот я тебе здравия не пожелаю, а с превеликим удовольствием намну бока.
   – Коли намнешь, то в другой раз, а не нынче, – с уверенностью заявил Полкан.
   – Почто же не нынче? – удивился странник.
   Оглядевшись по сторонам, Полкан тихо признался:
   – Мы здесь по воле светлейшего нашего патриарха.
   Мужик изменился в лице: боевитость уступила место растерянности.
   – Патриарха?
   – Не ори, Ерема, – тихо сказал Полкан. – Хочешь, чтобы тебя ляхи услыхали?
   – Неужто самого патриарха? – повторил Ерема шепотом.
   – Да.
   – Побожись! – велел мужик Полкану и тут же обратился к Савве: – Нет, лучше ты побожись!
   – А к моей божбе у тебя нет доверия? – усмехнулся Полкан.
   Ерема махнул рукой.
   – Тебя не поймешь, кому ты служишь – Богу али черту, а паренек, кажись, благочестив. Я видал, как он молился.
   – Перед Господом нашим Иисусом клянусь в том, что Полкан сказал правду, – промолвил Савва и осенил себя знамением.
   Ерема заговорил уже миролюбиво:
   – Тогда прости меня, Полкан. По чести молвить, мне тебя надобно благодарить за науку, а не кидаться с кулаками.
   – За что же тебе меня благодарить? – удивился Полкан. – Не за мой же обман?
   – Твоими стараниями Господь наказал меня за алчность, – ответил Ерема.
   – А коим ветром тебя из Ростова в Смоленск занесло? – осведомился Полкан.
   – В Киев мы идем, в тамошнюю Лавру.
   – Чего ради?
   Ерема тяжело вздохнул:
   – Сынок мой единственный, Фролушка, сильно занедужил, и я поклялся перед образом Спасителя, что, коли он подымится, схожу пешком в Киев.
   – Зачем же в такую даль? – удивился Полкан. – Чай, и в нашем царстве-государстве есть святые места.
   Его собеседник развел руками.
   – Когда дите мое в жару металось, я готов был в град Иерусалим пешком идти, токмо бы он выжил. А раз пообещал Господу, надобно обещание исполнять.
   – А с кем ты странствуешь?
   – Четверо тверичей со мной. Троих ты видал в храме Иоанна Богослова, а один занедужил. Из-за хворого Никодима мы здесь и задержались: ждем, когда он подымится али преставится.
   – И давно ждете?
   – Третий день.
   Подумав немного, Полкан сказал:
   – Ты мужик оборотистый и, поди, уже успел со многими смолянами знакомство свести. Не мог бы ты сыскать для нас пристанище на пару ночей? Токмо место надобно такое, чтобы было где-нибудь на отшибе.
   – Ладно, поищу, – пообещал Ерема.
   – Где и когда мы встретимся?
   – Давай здесь, у храма Иоанна Богослова, перед вечерней.
   – Спасибо тебе, Ерема, – от души поблагодарил мужика Полкан.
   – Покуда не за что, – буркнул Ерема и ласково обратился к Савве: – Гляжу я на тебя, паренек, и дивлюсь, до чего же ты на сынка моего похож. Как звать-то тебя?
   – Савва я, – ответил юноша.
   – А я, значит, Ерема Квелый.
   – Квелый? – удивился Савва. – Не очень-то сие прозвище к твоему обличию подходит.
   – Квелым меня в младенчестве прозвали, – усмехнулся Ерема. – Я родился таким доходягой, что…
   Полкан не дал ему договорить:
   – Давай о твоем младенчестве в другой раз потолкуем: когда ляхов вблизи не будет.
   Он показал глазами на приближающихся к ним троих польских солдат.
   – Анчутки! – тихо ругнулся Ерема. – Лучше от них держаться подальше.
   Попрощавшись с Саввой и Полканом, он нырнул в ближайший проулок.
   – Им вроде до нас нет дела, – сказал Савва, когда солдаты прошли мимо них.
   – Да уж, – согласился с ним Полкан. – Для гордых ляхов нищие калики – пустое место.
   И тут, словно в доказательство его слов, появившийся откуда-то шляхтич толкнул Савву. Юноша едва устоял на ногах, а пан выругался:
   – Psia krew! Myhc co pod nogami smieci! [73 - Сучий потрох! Путается всякая шваль под ногами! (польск.).]
   Савва посторонился, оглушенный не только громкой руганью, но и ослепительным видом шляхтича. Высокий, голубоглазый и черноусый пан был настолько хорош собой, что его внешности не портил даже глубокий шрам на лбу. Голову шляхтича покрывала высокая шапка с пышным пером, на его теле ладно сидел расшитый жемчугом парчовый кафтан с позолоченным поясом, на котором висела длинная шпага в золоченых ножнах, а обут он был в алые сапоги на высоких каблуках.
   Бросив на замершего на месте калику, холодный презрительный взгляд, красавец-пан направился по улице, а Полкан злобно посмотрел ему вслед и прошипел:
   – Сволочь!
   «Чего вдруг Полкан на сего ляха вскинулся? – удивился Савва. – До сих пор он ни на кого не бранился с такой злобой».
   А Полкан тем временем уже принял свой обычный спокойный вид и сказал:
   – Пойдем, Саввушка, погуляем – заодно поглядим, где у ляхов пушки, и как они город укрепляют.
   Друзья бродили по Смоленску до самого вечера. Они видели, что город полон ратников, как поляков, так и запорожских казаков. Вид последних особенно поразил Савву.
   – Хохлы ведь тоже православные, – говорил он другу. – Почто же они латинянам против нас служат?
   – За деньги, брат Савва, за деньги, – коротко отвечал Полкан.
   – Значит, за деньги и душу можно продать?
   – А почто нет? Иным людям без души лучше, чем с ней.
   Им удалось подобраться довольно близко к одной из городских стен и разглядеть, где установлены пушки. Потом друзья перекусили в корчме и отправились на встречу с Еремой, поскольку дело уже шло к вечеру. Мужик ждал их.
   – Ну, что, нашел нам пристанище? – спросил Полкан.
   Ерема кивнул.
   – Нашел. Старуха Грачиха согласилась взять вас постояльцами на пару ночей.
   – Спасибо, тебе Ерема, – поблагодарил Полкан и полез за пазуху, явно намереваясь достать монетку.
   Мужик сделал предостерегающий жест.
   – Не надобно мне денег. А коли желаешь отблагодарить меня, то, как увидишься со светлейшим нашим патриархом, поведай ему обо мне. Может, он помянет в своих молитвах меня, недостойного грешника.
   – Ладно, обязательно поведаю, – пообещал Полкан.
   В это время зазвонил колокол, оповещая о начале вечерней службы. Ерема осенил себя троекратным крестным знамением и с сожалением заметил:
   – Покуда я тут с вами лясы тачал, народа в храме набилось, как стерлядей в бочонке. Нам уже там не поместиться.
   Действительно, церковь явно не вмещала всех желающих в нее попасть, поэтому многие прихожане стояли на крыльце и толпились во дворе.
   – Вроде нынче будний день, а народу, как в праздник, – заметил удивленный Савва.
   Ерема горестно вздохнул:
   – Храмов наших в Смоленске мало. Народ здесь почитай весь православный, а ляхи из половины церквей костелы сделали, и даже святыню нашу Успенский собор опоганили. Вон глядите!
   Он указал коротким кивком на возвышающийся на холме полуразрушенный собор с католическим крестом.
   – Сей храм, – продолжил Ерема, – был последним оплотом русских людей, когда король Жигомонт Смоленск брал. Говорят, что православные, не желая сдаваться латинянам, порох подожгли, чтобы себя и врагов разом порешить. Тогда Успенский собор и был порушен. А нынче ляхи перегородили храм досками, водрузили на него свой крест и служат в нем латинские обедни. Те же церкви, что оставлены нам, в ветхость пришли, а обновлять их не дозволяется.
   Савва мрачно насупился, проклиная про себя польских завоевателей за такое издевательство над его верой. Юноша сам, когда бродил с другом по Смоленску, лицезрел обветшавшие православные храмы, вид которых очень контрастировал с блеском и ярким внешним убранством недавно отремонтированных костелов. И в храме Иоанна Богослова, возле которого Савва, Полкан и Ерема сейчас находились, снаружи вываливались из стен кирпичи, а внутри штукатурка настолько облупилась, что трудно было понять сюжеты на фресках.
   – Вот собаки! – вырвалось у возмущенного Саввы.
   – Тихо ты! – зашипел на друга Полкан. – Храм хоть и православный, но и в нем и возле него полно ляшских соглядатаев.
   Савва испуганно сжался.
   – А где твои товарищи? – спросил Полкан у Еремы.
   – В храме они.
   – Ты им что-нибудь говорил про нас?
   – Сказал токмо, что приятелей встретил.
   – Неужто они ничего не спросили? – удивился Савва.
   – Не спросили, – подтвердил Ерема. – Мои товарищи люди благочестивые и молчаливые, из них порой за весь день, окромя молитвы, иного слова не услышишь. И вопросы они задают токмо касательно нашего странствия, а прочее им вовсе не интересно.
   – Как же такие молчуны тебя, говоруна, к себе приняли? – спросил Полкан.
   – Я у них вроде как на хозяйстве: пристанище нахожу, о еде забочусь.
   Ерема повел Савву и Полкана куда-то на окраину города, рассказывая по пути разные истории. Они дошли до находящейся на отшибе невзрачной избушки с наполовину заросшим травой огородом.
   – Вот здесь вы можете пожить, – сказал Ерема. – Хозяйка согласна впустить вас за самую малую плату. Ей, старухе, многого и не надобно. Ну, прощевайте покуда!
   – А когда вы из Смоленска уходите? – спросил его Полкан.
   – Думаю, через денек. Никодим, кажись, нынче помереть должен. Завтра мы его схороним, как полагается, а потом можно и в путь.
   – Мы с вами из Смоленска выйдем, – сообщил Полкан.
   Ерема несколько озадачился:
   – С нами? Вам вроде надобно в другую сторону.
   – Мы с вами токмо из города выберемся, – пояснил Полкан, – а дальше наши пути разойдутся.
   – Ладно, – согласился Ерема.
   Савва и Полкан пошли знакомиться с хозяйкой. Грачиха как раз появилась из коровника, неся в руках ведро с молоком. Это была сухенькая старушка со сморщенным, но при этом по-детски румяным, личиком. Она приветливо встретила постояльцев, накормила их и предложила спать в избе на печи. Но Полкан возразил:
   – Мы лучше поживем в баньке.
   Когда друзья устраивались на ночлег, Савва спросил:
   – А ты отколь Ерему знаешь?
   – Я его в Ростове обморочил, – усмехнулся Полкан.
   – Как обморочил?
   – Так же, как и других. Я в Ростов попал совсем без денег, ну, и придумал способ, как их добыть: пустил слух, будто мне известен заговор на поиск кладов. А тогда в нашем царстве-государстве все помешались на сокровищах, схороненных во время Смуты.
   – И много людей тебе поверили?
   – Много ли, мало ли, не знаю, но первым ко мне прибежал Ерема. Я ему заговор продал и был таков с деньгами.
   – А заговор тот ненастоящий?
   – Вестимо, не настоящий.
   – И как токмо Ерема тебя не побил за обман? – удивился Савва. – Еще и помогать нам стал.
   – Он непременно побил бы меня, кабы не патриарх Филарет.
   Савва изумился еще больше:
   – Причем здесь наш светлейший патриарх?
   – А притом, что еще с той поры, как Филарет был ростовским владыкой, Ерема почитает его чуть ли не наравне с Богом.
   – Отколь ты знаешь?
   – Сам Ерема мне о том сказал, когда заговор брал.
   – Ну, и память у тебя! – воскликнул юноша.
   Полкан что-то сонно проворчал, и спустя мгновение засопел. Зевнув, Савва тоже начал погружаться в сон.

Глава 37
Исход из Смоленска

   На следующий день Савва и Полкан опять высматривали, где на стенах установлены пушки, и, сколько войска в городе. Поляки почти не обращали на них внимание, только один раз, когда «калики» слишком приблизились к одной из башен, на них кинулся с плеткой польский ратник. Пришлось друзьям спасаться бегством.
   Вечером они встретились с Еремой.
   – Никодим преставился? – осведомился Полкан.
   Ерема кивнул.
   – Помер, царствие ему небесное.
   – Значит, завтра в путь?
   – Ну, да.
   Договорившись с Еремой о завтрашней встрече возле храма Иоанна Богослова, друзья направились к своему пристанищу. Савва был полон мечтами о своем возвращении в Москву. В его воображении возникла княжна Татьяна, и он представил свидание с ней.
   «Патриарх наверняка нас наградит. Дал бы мне, окромя злата-серебра, еще и знаки своей особой милости, чтобы за версту было видно – вот патриархов и царев любимец. Кабы мне явиться к княжне с теми знаками…»
   От мечтаний Савву отвлек сильный тумак, которым его наградил друг.
   – Ты что? – удивился юноша.
   – Приди в себя! – зашипел на него Полкан. – Грезить будешь, когда мы сумеем отсель выбраться, а покуда гляди по сторонам.
   Савва послушно осмотрелся и сразу же обратил внимание на наблюдающего за ними молодого мужчину в немецком платье.
   – Немец смотрит на нас, – тихо сказал Савва.
   – Вижу, – отозвался Полкан.
   – Ему вроде чего-то надобно.
   – Сейчас мы узнаем, чего ему надобно, – процедил сквозь зубы Полкан и свернул в безлюдный проулок.
   Савва последовал за другом. Пройдя несколько шагов, они разом обернулись и увидели, что иноземец их догоняет, негромко крича на бегу:
   – Wait! [74 - Подождите! (англ.).] Погодить!
   – Чего тебе надобно? – грубо спросил Полкан.
   Иноземец тихо выпалил:
   – Я Ричард Стивенс, состою на польски служба, а о вас мне говорил мисс Марин. С ней случилась великий беда.
   – Что с Василисой? – спросил Полкан хриплым голосом.
   С трудом выговаривая русские слова, Стивенс поведал о том, что случилось. Накануне холопы Шумова, Федул и Денис, донесли полякам на своего господина, и когда за Гаврилой Петровичем пришли, он оказал сопротивление и был убит, но зато его племяннице удалось в суматохе убежать. Стивенс помог ей спрятаться и тут же узнал, что ее ищет по всему Смоленску пан Высоцкий. Василиса больше всего на свете боялась оказаться во власти страстно влюбленного в нее шляхтича. Этот страх заставил ее рассказать Стивенсу о московских лазутчиках и попросить его их найти.
   – Возьмит мисс Марин с собой! – умоляюще прошептал Стивенс.
   – Нас наверняка уже ищут ляхи, – кисло произнес Савва.
   – Не особливо прилежно ищут, раз до сей поры не нашли, – заметил Полкан.
   – Вы возьмит мисс Марин? – спросил Стивенс.
   Полкан кивнул.
   – Берем. Пущай Василиса завтра на заре явится к храму Иоанна Богослова. Токмо одеть ее надобно не девицей, а пареньком, и одежу ей подбери победнее.
   Стивенс кивнул.
   Полкан окинул его острым взглядом и спросил:
   – Не страшишься ее с нами отпускать? Ведь ты нас не знаешь.
   – Страшусь, – смущенно признался Стивенс, – но иной выход нет, да и мисс Марин верит вам. Я положусь на Божий воля и ваш честь.
   – Мы не причиним ей ничего худого, – пообещал Полкан.
   Стивенс кивнул и неожиданно спросил:
   – А вы не знает мой брат Якоб? Он служит ваш царь.
   – Я знаю твоего брата, – ответил Полкан. – Яков жив, здрав и собрался жениться.
   – O, my God! [75 - О, Боже! (англ.).] – расчувствовался Стивенс. – Жаль, я не смогу быть на свадьба.
   Савва попытался вспомнить брата Ричарда Стивенса, но так и не смог, ибо, в отличие от друга, почти не общался с находящимися на московской службе иноземцами и хорошо знал из них только Лермонта и Лесли.
   – Ну, прощай, – сказал Полкан Стивенсу.
   Тот учтиво поклонился.
   – Удача вам! Поклон от меня мой брат Якоб.
   Расставшись с шотландцем, друзья продолжили прерванный путь, и каждый раз, когда им навстречу попадались вооруженные поляки, Савве становилось не по себе.
   – Не страшись, брат Савва, – успокаивал его друг. – До сих пор удача нам не изменяла.
   – Сумеем ли мы из города выбраться?
   – Сумеем, – уверенно сказал Полкан и немного погодя добавил: – Чтобы нам удалось отсель уйти, мне надобно кое-что сделать. Я тебя покуда оставлю, а ты купи на рынке снеди и ступай домой.
   Савве очень не хотелось оставаться одному, но все решения принимал Полкан, и с этим приходилось мириться. Юноша ждал друга до позднего вечера. Когда уже совсем стемнело, дверь бани отворилась, и знакомый голос спросил:
   – Ты не спишь, Саввушка?
   – Не сплю, – отозвался обрадованный Савва.
   – И зря, – сказал Полкан. – Тебе завтра силы понадобятся.
   Савва послушно лег и через мгновенье крепко спал. Проснулся он, услышав сквозь сон:
   – Подымайся, Саввушка! Нам пора в путь!
   Савва открыл глаза и похолодел от ужаса. Дверь бани была отворена, а за порогом стоял седой как лунь старик со щелями вместо глаз.
   – Чего пялишься? – спросил старик голосом Полкана.
   Узнав друга, Савва обрел дар речи:
   – Что ты с собой сделал?
   – Принял иной облик, – ответил Полкан. – Я теперь слепец, а Василиса станет моим поводырем. Вряд ли у ляхов вызовут подозрения убогие странники.
   – Но я-то не убогий, – заметил юноша.
   – А из тебя я горбуна сотворю, – огорошил его друг.
   – Как горбуна? – пробормотал обескураженный Савва.
   – Сымай одежу! – велел ему Полкан.
   Спустя немного времени Савва стараниями друга превратился из стройного молодца в скрюченного горбуна, а его горбом стал один из их мешков.
   – Теперь тебе можно просить на паперти милостыню, – усмехнулся Полкан.
   – Тебе тоже, – буркнул Савва.
   Они вышли со двора и направились к храму Иоанна Богослова. Полкан двигался неуверенно и, как настоящий слепец, прежде чем сделать шаг, ощупывал землю толстой суковатой палкой. Савва держал друга за руку, как будто вел его. Сгибаясь под тяжестью рукотворного горба, юноша чувствовал себя крайне неуютно.
   «Как же настоящие горбуны живут с такой ношей весь отведенный им Богом век?»
   Перед последним поворотом к церкви друзьям внезапно преградил путь худенький, босой паренек, одетый в широкую полотняную рубаху и изношенные почти до дыр штаны.
   – Васька! – тихо воскликнул Полкан.
   Василиса улыбнулась.
   – Я как раз к храму Иоанна Богослова шла, гляжу – вы.
   – И ты нас признала в таком виде? – удивился Савва.
   – Признала, – шепотом ответила Василиса, бросив выразительный взгляд на Полкана.
   Он вздрогнул и процедил сквозь зубы:
   – Идемте! Васька, ты теперь – мой поводырь.
   Девица с готовностью взяла его за руку.
   Оглянувшись, Савва заметил Стивенса. Шотландец стоял за толстым стволом раскидистого клена и с тоской смотрел вслед уходящей Василисе.
   «Видать, любит немец Ваську», – сочувственно подумал Савва.
   Возле храма Иоанна Богослова было немноголюдно: несколько задержавшихся после заутрени прихожан беседовали во дворе, пятеро убогих калек сидели на паперти, да Ерема и его товарищи стояли у церковной ограды. Одеты странники были бедно, но не в рванье, а обуты – в новые лапти.
   – Вот и мы, – обратился Полкан к Ереме.
   Тот ошарашено уставился на «слепца».
   – А я тебя и не признал. И товарищ твой на себя не похож. А кто еще с вами? Вроде паренька не было?
   – Не было, а теперь есть, – отрезал Полкан. – Раз я ослеп, то мне надобен поводырь.
   – Ты и впрямь ослеп, – растерялся Ерема.
   – Ну, да, – хмыкнул Полкан. – А как выйдем из Смоленска, сразу прозрею.
   Савва тем временем внимательно оглядел остальных странников. Тверичи были похожи друг на друга, как родные братья: все трое невысокие, коренастые, светло-русые и голубоглазые. С отрешенным видом они смотрели на храм и еле слышно шептали молитвы.
   – Пора идти, – сказал Полкан. – Солнце уже подымается.
   – Пора, – согласился с ним Ерема и, взвалив на плечо свой мешок, зашагал по улице. Остальные потянулись за ним. Скрюченный Савва замыкал шествие.
   Возле Молоховских ворот Савва сразу обратил внимание, что стражников стало значительно больше, чем тогда, когда он и Полкан явились в Смоленск. И проверка людей, как входящих и въезжающих в город, так и покидающих его, была более тщательной, чем еще несколько дней тому назад.
   К странникам обратился высокий воин с пышными усами:
   – Вы кто такие?
   – Мы калики перехожие, – отвечал за всех Ерема. – Идем в Киево-Печерскую лавру.
   – Зачем? – задал следующий вопрос усатый поляк.
   Тут подал голос Полкан:
   – Хотим помолиться в святом месте, добрый человек. Авось, Господь к нам тогда проявит милость.
   – Miloserdzie [76 - Милость (польск.).]! – воскликнул маленький худой стражник. – Думаешь, что в Киеве тебе удастся zobaczyc [77 - Прозреть (польск.).]?
   – На все Божья воля, – произнес Полкан смиренно. – Может, и прозрею, а нет, так значит, таков мой крест.
   Савва тем временем со страхом ожидал обыска.
   «Найдут ляхи пистоль и нож – конец нам».
   Однако стражи не стали обыскивать вещи странников.
   – Ладно, ступайте! – доброжелательно разрешил усатый поляк. – Помоги вам Jezus [78 - Иисус (польск.).]!
   Странники двинулись в путь. Когда они отошли на приличное расстояние от городских ворот, Полкан сказал, обращаясь к Ереме и его товарищам:
   – Здесь мы расстанемся. Спасибо вам, люди добрые, да хранит вас Господь.
   – И вам Бог в помощь, – отозвался Ереме.
   Тверичи кивками выразили свое согласие с его пожеланием.
   Полкан свернул с дороги направо и торопливо зашагал по узкой тропинке. Савва и Василиса бросились за ним.
   – Погоди, Полкан! – окликнул удивленный Савва друга. – Нам же надобно в другую сторону.
   Не сбавляя шаги, Полкан пояснил:
   – От Смоленска в московские земли ведут две дороги: одна та, коей мы сюда шли, на другую мы попадем, коли переплывем Днепр. Мнится мне, что второй путь будет для нас более безопасным, чем первый.
   – Да, погоди ты! – воскликнул юноша. – Позволь мне хоть от горба избавиться! Мне что, его до самых московских рубежей на себе нести?
   Полкан помог другу снять одежду и освободиться от ноши. Пока мужчины возились с горбом, Василиса стояла в сторонке, стыдливо отвернувшись.
   Савва недовольно брюзжал:
   – Как же мы на другой берег Днепра попадем? Ты, может, и переплывешь речку, мне же сие вряд ли будет по силам, а Васька, поди, и вовсе плавать не умеет. Да, и куда та другая дорога нас приведет? Нам же надобно попасть в село, где мы коней своих оставили…
   Полкан прервал его:
   – Я не собираюсь заставлять переправляться вплавь через Днепр ни тебя, ни, тем паче Василису. Авось, найдем где-нибудь на берегу лодку. А касаемо села, где наши кони оставлены, так мы туда по любой дороге доберемся.
   – Когда доберемся? – воскликнул Савва. – К осени?
   – Хотя бы и к осени, – отрезал Полкан.
   Больше Савва не стал с ним спорить, зная, что это бесполезно.
   Друзья и Василиса направились к Днепру. День выдался очень жаркий. Пронизанный знойными лучами воздух был горячим и тяжелым.
   – Как бы гроза не случилась, – заметил Савва вытирая со лба пот.
   Полкан пожал плечами.
   – Случится, так случится – мы же не сумеем ей помешать.
   Внезапно Василиса тихо вскрикнула.
   – Что с тобой? – встрепенулся Полкан.
   Девица виновато развела руками.
   – Наступила на что-то колючее. Я уже отвыкла ходить босой.
   – Гляди, куда ступаешь, – сказал заботливо Полкан. – Осторожнее будь.
   «Вот навязалась девка, черти ее забери! – выругался про себя Савва. – Хлопот с Васькой не оберешься, а Полкан, кажись, рад ей угождать».
   Тут он вспомнил, что в прошлую их встречу с Василисой все было наоборот: ему очень хотелось помочь девице, а его друг ворчал по поводу связанных с ней хлопот.
   «Тогда мы не во вражеском логове находились, и нам ничего, окромя злых языков, не грозило».
   Добравшись до реки, друзья и Василиса увидели низкорослого щуплого мужичка, выталкивающего на воду лодку.
   – Эй, добрый человек! – окликнул Полкан мужичка.
   – Чего вам надобно? – не очень любезно отозвался тот.
   – Перевези нас на другой берег!
   Мужик окинул представшую перед ним троицу долгим взглядом и проворчал:
   – Не желаю я никого возить задаром.
   – Мы заплатим, – сказал Полкан и протянул мужичку серебряную монету.
   – Тогда другое дело, – обрадовался мужик. – Перевезу вас, люди добрые, с превеликим удовольствием, не будь я Андроном Сухим. Правда, суденышко у меня маленькое, рассчитанное на троих…
   – Ничего, – перебил его Полкан, – приятели мои оба худые да и ты не больно дородный, сойдете втроем за двоих.
   Он оказался прав: в лодке вполне хватило места для всех четверых. Андрон неторопливо греб. Расположившийся на носу Полкан рылся в своем мешке. Савва и Василиса сидели рядышком на корме. Девица вся сжалась в комок, будто изо всех сил старалась занять как можно меньше места, а Савва, не обращая внимания на соседку, устроился поудобнее и принялся вновь грезить о предстоящем возвращении в Москву. Его мечты были прерваны появлением на удаляющемся берегу небольшого отряда польских рейтеров, возглавляемого шляхтичем в серебристом панцире и блестевшем на солнце шлеме с плюмажем [79 - Плюмаж (от фр. plumage – оперение) – пышное украшение из перьев на военном головном уборе.]. Хотя лодка проплыла уже достаточное расстояние, Савва узнал в предводителе поляков красавца, толкнувшего и выбранившего его возле храма Иоанна Богослова.
   – Пан Высоцкий! – воскликнула Василиса, глядя с ужасом на шляхтича.
   Пан Высоцкий подскакал к реке и махнул рукой.
   – Кажись, он велит нам воротиться, – догадался Савва.
   – Придется исполнить повеление, – проворчал Андрон с явным сожалением.
   – Греби к другому берегу! – рявкнул Полкан.
   – С меня же ляхи с живого шкуру сдерут! – воскликнул мужичок. – Нет, я уж лучше ворочусь!
   То, что произошло дальше, стало неожиданностью для всех находящихся в лодке мужчин: сидевшая до сих пор недвижно Василиса вскочила, вынула откуда-то небольшой нож и, приставив его к горлу Андрона, прошипела:
   – Ляхи сдерут с тебя шкуру али нет, а я точно глотку тебе перережу, коли нас не послушаешься.
   – Ладно, ладно, паренек, – тут же пошел на попятную мужик, – не стану я ворочаться, тем паче, что ляхам видно, как ты мне ножом грозишь.
   – А я тебе еще и пистолем грожу, – подал голос Полкан, вытаскивая из мешка пистолет. – Так что вези нас туда, куда мы желаем попасть, а не к ляхам.
   Андрон принялся торопливо грести, стараясь побыстрее удалиться от поляков. А рейтеры, по знаку красавца шляхтича, взялись за мушкеты и принялись палить по лодке. Однако беглецы удалились уже на достаточное расстояние, чтобы эти выстрелы не причинили им вреда.
   Когда лодка пристала к берегу, Андрон жалобно попросил:
   – Дайте мне в рожу! Пущай ляхи еще раз убедятся, что я неволей их не послушался.
   – Уважь, Саввушка, мужичка, – попросил Полкан друга. – Дай ему в рожу.
   Савва изо всех сил ударил Андрона, и тот распластался на дне лодки. Не обращая больше внимания на поверженного мужика, друзья и Василиса бросились во всю прыть от реки. Они бежали до тех пор, пока не очутились в чаще леса.
   – Давайте, малость передохнем, – сказал тяжело дышащий Полкан и рухнул между двумя березами.
   Савва опустился на землю рядом с другом, а Василиса села чуть поодаль от них. Когда они немного пришли в себя, Полкан произнес с улыбкой:
   – Ай, да Василиса! Как она на мужика с ножом накинулась! Бедный Андрон, поди, со страху обмочился.
   Василиса смутилась:
   – Да, я просто испужалась, что Андрон и впрямь нас к ляхам доставит.
   – А за нож тебе, видать, не впервой хвататься?
   – Да, – призналась девица. – Когда я в Смоленск к дяде Гавриле добиралась, всякое в пути случалось.
   Она погрустнела, вспомнив, очевидно о постигшей ее дядю участи. Полкан тоже нахмурился и замолчал.
   – Видать, пан Высоцкий не признал Василису в ее нынешнем обличии, – подал голос Савва. – Иначе он не велел бы своим солдатам стрелять.
   Василиса с сомнением покачала головой.
   – Скорее напротив пан Высоцкий велел стрелять, признав меня. Он в запрошлый день приходил к нам свататься и сказал, что будет просить у короля дозволения взять себе православную жену. Дядюшка, царствие ему небесное, ответил: мол, получишь дозволения – тогда и будет о чем вести речь. Пан Высоцкий вроде бы согласился с Гаврилой Петровичем, а когда тот со слугами толковал, шепнул мне, что скорее убьет меня, чем допустит, чтобы я ему не принадлежала.
   Савве не понравился рассказ девицы.
   – Коли так, то, значит, пан теперь нас ищет, – кисло пробормотал он. – Нам надобно поспешать к рубежам.
   – Да, надобно, – согласился с другом Полкан и поднялся с земли.
   Савва и Василиса тоже вскочили на ноги. Собрав брошенные вещи, путники двинулись сквозь заросли леса.
   – А ведь ты вчера глядел на пана Высоцкого, будто на своего врага, – тихо сказал Савва другу. – Значит, тебе уже было ведомо, кто он таков?
   – Нет, – ответил Полкан сквозь зубы, – просто он мне пришелся не по нраву.

Глава 38
Объяснение

   Короткий путь от Смоленска к московским рубежам оказался невероятно трудным. Повсюду шныряли польские отряды, и не раз беглецы могли бы попасться, но их всегда выручало звериное чутье Полкана, издали чувствующего приближение опасности. Порой Савве начинало казаться, что его силы на исходе, но, взглянув на Василису, он брал себя в руки. За все время их скитаний по лесам она ни разу не пожаловалась на усталость, не говоря уже о том, чтобы захныкать или пустить слезу. Присутствие такой мужественной девицы не давало юноше возможности проявить слабость.
   Только на третьи сутки путникам удалось наконец попасть в то село, где Савва и Полкан оставили своих коней. Священник, сухонький старичок отец Алексий, был несказанно их появлению.
   – А до меня дошли вести, что ляхи лютуют, и я уже не знал, то ли за вашу удачу молиться, то ли служить по вам панихиду.
   – Рановато по нам служить панихиду, – проворчал Полкан. – Мы покуда помирать не собираемся.
   – И слава Богу! – воскликнул отец Алексий, перекрестившись.
   Он завел гостей в горницу, где по углам висели образа, горела лампадка и пахло ладаном. Усталый Савва, не дожидаясь приглашения, плюхнулся на лавку, Полкан тоже сел, Василиса же осталась стоять.
   – А отрока вроде с вами не было, – заметил священник.
   Полкан коротко поведал ему, кто такой этот «отрок». Священник укоризненно покачал головой.
   – Значит, ты не парень, а девка. Не полагается вашей сестре носить штаны, да и стричь власы вам можно токмо, коли вы становитесь черницами.
   Василиса покаянно сложила руки.
   – Грешна, отче! Но как же мне было по-иному уйти от ляхов?
   – А теперь, что с ней будет? – строго спросил отец Алексий у Саввы и Полкана. – Вы ведь не для своих утех спасли девку?
   Василиса вспыхнула и закрыла лицо руками.
   – Нам с другом хватает баб для утех, – раздраженно отозвался Полкан. – Мы с ним, вестимо, не ангелы, но и не подлецы, способные над беззащитной девицей надругаться.
   Савва его поддержал:
   – Я к Василисе отношусь, как к сестре.
   – Добро, коли так, – смягчился священник.
   – Они ко мне ни разу не прикоснулись и даже намеком не обидели меня! – с горячностью заступилась за своих спутников Василиса.
   – А родичи у тебя, дщерь, имеются? – осведомился отец Алексий.
   Девица грустно вздохнула.
   – Имеются, – ответил за нее Полкан, – но такие, что лучше бы их не было вовсе.
   – И куда же ты теперь? – продолжал спрашивать священник.
   И опять за нее отвечал Полкан:
   – Есть одно место, где мы можем ее оставить.
   – Ну, добро, коли так… – начал отец Алексий.
   Полкан бесцеремонно прервал его:
   – Мы, отче, устали, оголодали да и не мылись давно, а ты нас пустой болтовней кормишь.
   Священник тут же распорядился затопить баню. Первой отправилась мыться девушка, а уже после нее попарились Савва и Полкан. Выйдя из бани, друзья увидели дожидающуюся их Василису. Она стояла у крыльца и о чем-то сосредоточенно думала.
   – Эй, парень! – окликнул ее молодой слуга священника – юркий малый, с плутоватым выражением на рябом лице.
   – Чего тебе? – не очень любезно отозвалась Василиса.
   Малый хмыкнул:
   – Ох, и доходяга же ты! Привяжись к крыльцу веревкой, а то подует ветер, и тебя унесет.
   Окинув шутника презрительным взглядом, девица парировала:
   – Я хоть и доходяга, но, слава Богу, не рябой. Кости есть, а мясо нарастет. А вот твоя рожа навеки останется страхолюдной.
   – Васька, оказывается, остра на язык, – удивился Савва. – А при нас она была самим смирением.
   Тем временем рябой малый попытался не остаться в долгу:
   – Ты, щенок, не больно-то ерепенься, а то вздую!
   – Я сейчас тебя вздую, – вмешался подошедший к крыльцу Полкан. – Ты что, рябой чертенок, паренька нашего обижаешь?
   Василиса, только теперь заметившая его, смутилась и покраснела.
   – Простите, люди добрые! – сразу пошел на попятную рябой малый. – Бес меня попутал.
   – Видать, тот бес ликом с тобой схож, – ядовито заметил Савва.
   Малому это замечание не понравилось, однако он проглотил обиду.
   – Ступай прочь! – прикрикнул на него Полкан, и, когда рябой ушел, сказал Савве и Василисе: – Идемте трапезничать. Авось, отец Алексий попотчует нас от души.
   Священник, действительно, не поскупился на еду: на столе были рыбные кушанья, пироги, соленья и квас. Удовлетворив в полной мере свой аппетит, гости отправились отдыхать. Василису отец Алексий поместил в светлицу своей покойной жены, Савва же и Полкан устроились в горнице, где прежде обитал единственный отпрыск хозяина, ныне имеющий свой приход где-то под Вязьмой. Едва добравшись до постели, Савва упал на нее и сразу забылся сном. Проснулся он среди ночи от духоты.
   «Надобно окно отворить».
   Позевывая, юноша поднялся с постели и отворил окно. Сразу же послышался комариный писк.
   «Вот черт! – выругался про себя Савва. – Разбужу Полкана и возьму у него средство от укусов мошки. А то завтра рожа будет опухшая».
   Однако, к своему удивлению, друга он в горнице не обнаружил.
   «Куда Полкана посередь ночи понесло? Коли он по нужде вышел, так пора бы уже воротиться».
   Глянув в окно, Савва увидел при свете луны двух человек: одного – высокого и широкоплечего, другого – пониже ростом и худенького.
   «Кажись, там Полкан. А с ним кто? Неужто Васька? О чем они толкуют?»
   Савва прислушался.
   – Зачем ты меня звала? – спросил Полкан.
   – Узнать кое-что хочу, – ответила Василиса дрожащим голосом.
   – А что нельзя было завтра потолковать со мной? Чай, мы не нынче расстаемся.
   Девушка ничего не ответила. Выглянув потихоньку из окна, Савва увидел, что она опустила голову и вся сжалась.
   – Ладно, говори, – смилостивился над ней Полкан.
   – Что за место, где ты хочешь меня оставить? – осведомилась Василиса.
   – Богородичная обитель на речке Гжать, – ответил Полкан. – Игуменья там добрая и тебя не обидит.
   – Что же, обитель так обитель, – согласилась девица.
   Полкана удивила ее покорность:
   – Помнится, в угоду родичам ты не пожелала стать черницей, а теперь вдруг…
   Василиса с горячностью прервала его:
   – Я родичей не послушалась, а тебе готова во всем подчиняться, любый ты мой! Все сделаю, как ты хочешь и не о чем жалеть не стану! Я ведь сразу тебя полюбила, но испужалась своей любви и бросилась от нее наутек. А когда мы вновь встретились, мне сразу ясно стало, что ты – моя судьба! Велишь мне стать черницей – приму постриг, возьмешь с собой – пойду за тобой на край света!
   Речь девицы явно произвела на Полкана сильное впечатление: он заговорил таким взволнованным голосом, какого Савва никогда у него не слышал:
   – Зачем я тебе надобен, Василиса? Ты чиста и невинна, а на мне лежат мертвым грузом все грехи человеческие. Разве же такой человек, как я, способен кого-то осчастливить? Нет, милая, нам лучше расстаться и забыть друг о друге.
   – Даже коли мы расстанемся, я никогда тебя не забуду! – уверенно сказала девица.
   Полкан грустно усмехнулся:
   – Вы все так говорите, но редкая из вас слово свое держит.
   – А я сдержу. Ты единственная моя любовь и никто другой мне не будет мил.
   «Вот липнет, – сердито подумал Савва. – Кабы девка мне так навязывалась, я нипочем не стал бы ее любить».
   Но Полкан, очевидно, был иного мнения.
   – Ты мне тоже мила, – признался он и тут же поспешно добавил: – Токмо все же мы должны расстаться. Тебе быть со мной – значит, погибнуть, а я не желаю твоей погибели.
   – Ради тебя я готова погибнуть, – сказала Василиса с решимостью.
   – Не стою я такой любви, – устало возразил ей Полкан.
   – Стоишь, – упрямилась она.
   Он махнул рукой.
   – Ступай! А то неровен час кто-нибудь нас увидит.
   Внезапно Василиса обняла его за шею, и они слились в долгом поцелуе. Затем Полкан так оттолкнул от себя девицу, что она едва устояла на ногах, и проговорил хриплым голосом:
   – Ступай, Василиса! Не доводи до греха! Я ведь себя никогда не прощу, коли поддамся искушению и обесчещу тебя! Молю тебя, ступай!
   – Уйду, коли ты хочешь, – отозвалась Василиса и бегом бросилась прочь.
   Полкан стоял на месте, не шевелясь.
   «До утра он что ли собрался торчать столбом во дворе», – подумал, зевая, Савва.
   Тут же он увидел, что Полкан направляется к крыльцу. Савва поспешно лег в постель, и, когда отворилась дверь, проворчал:
   – Мне приснилось, что тебя то ли ляхи, то ли черти уволокли – просыпаюсь, а ты, на самом деле, куда-то пропал.
   – По нужде я выходил, – буркнул Полкан.
   – А-а-а! – протянул Савва и тут же уснул глубоким сном.

Глава 39
Богородичная обитель

   Отец Алексий нашел в оставшихся от сына вещах подходящую Василисе одежку и обувку, а Полкан приобрел для нее немолодую, но крепкую лошадку каурой масти. Теперь девица выглядела, как слуга-отрок, сопровождающий своих господ.
   Когда Василиса села верхом на свою лошадку, священник тихо пожелал ей:
   – Благослови тебя Бог, дщерь. И чтобы никогда более у тебя не было случая прятать свое женское естество.
   – И я того же желаю, отче, – промолвила она с такой искренностью, что отец Алексий невольно улыбнулся.
   В пути, Василиса вела себя, как самый образцовый слуга: беспрекословно выполняла все повеления и подавала голос лишь тогда, когда этого от него требовали. Свою любовь к Полкану она тщательно прятала от посторонних глаз, и лишь иногда Савва замечал короткие, полные страсти взгляды, которые девица бросала на его друга.
   Вскоре они добрались до реки Гжать и того самого села, где друзья останавливались в грозу. Местные жители объяснили им, как добраться до Богородичной обители.
   – И чего вы в обители забыли? – усмехнулся один из мужиков. – Нашему-то брату там делать нечего. Матушка игуменья так блюдет своих черниц, что даже духу мужского вблизи не терпит.
   – У нас к игуменье поручение от одного духовного лица, – солгал Полкан.
   Весь путь до обители он молча хмурился и ни разу не посмотрел на Василису. Девица тоже выглядела так, как будто похоронила кого-то близкого: казалось, что у нее из глаз вот-вот потекут слезы.
   «И чего Полкан мудрит? – с досадой подумал Савва. – Коли ему девица люба, нечего с ней расставаться, а коли нет, так и грустить не о чем. А то набычился, словно ему весь мир стал немил».
   Женский Богородичный монастырь стоял среди густого леса. Вид у обители был невзрачный: ее когда-то белокаменные стены потемнели от времени и покрылись мхом, краска на куполе храма полностью облупилась. Неподалеку протекала река Гжать с поросшим ивняком берегом, а от него медленно поднималась по тропе молодая черница, легко неся на плече коромысло с двумя полными ведрами.
   – Добрый знак! – обрадовался Савва.
   Его друг и Василиса не разделили с ним радости. Буркнув что-то нечленораздельное, Полкан окликнул черницу:
   – Доброго здравия Христовой невестушке!
   Она остановилась, окинула путников внимательным взглядом и произнесла низким грудным голосом:
   – И вам, помогай Господь, люди добрые. Вы никак с пути сбились?
   – Нет, не сбились – отозвался Полкан, – а прибыли туда, куда надобно. Будь добра, позови матушку игуменью. У нас к ней дело важное.
   Черница с сомнением покачала головой.
   – Пожелает ли мать игуменья выйти к вам?
   – Пожелает, – уверенно сказал Полкан. – Ты скажи ей, каков я из себя, и про сию примету не забудь.
   На последних словах он снял шапку и указал на белый клок волос.
   – Ладно, скажу, – пообещала черница.
   Она постучала в ворота, и те вначале со скрежетом приотворились, затем с шумом захлопнулись.
   Полкан спрыгнул с коня, Савва и Василиса тоже спешились.
   – А вдруг игуменья не возьмет меня в обитель? – спросила девушка еле слышно.
   – Возьмет, – ответил Полкан и еще больше нахмурился.
   – Долго ли нам придется ее ждать? – подал голос Савва, которого порядкам стала донимать мошкара.
   Ждать им пришлось недолго. Спустя четверть часа ворота отворились и из них вышла игуменья Сусанна в сопровождении двух черниц. Полкан, Савва и Василиса почтительно поклонились.
   – Господь с вами, люди добрые! – обратилась к ним игуменья. – Что за дело важное у вас ко мне?
   С ней заговорил Полкан:
   – Здравствуй, матушка. Всех благ тебе, твоим сестрам и вашей обители. А дело у нас такое, что надобно сироту пристроить, – пояснил он, указав на Василису. – Она девица тихая и ласковая, вам в тягость не будет.
   – Девица? – воскликнула маленькая и костлявая черница. – А почто же она в портках?
   Полкан развел руками.
   – Иначе мы не могли ее с собой взять, и оставаться она не могла: ей грозила гибель.
   Игуменья кивнула.
   – Господь воздаст вам за доброе дело. Сиротам надобно помогать. А что портки на девку надеты, так то не такой великий грех, кой отмолить нельзя. Ты, Марфа, – обратилась она к костлявой чернице, – забери девицу – пущай ее переоденут и накормят.
   – Слушаюсь, матушка, – отозвалась с поклоном черница.
   Потупив взор, Василиса направилась за ней в святую обитель.
   «Неужто Васька даже не глянет на Полкана», – удивился Савва.
   Но девушка так и не подняла глаз. Когда она скрылась за воротами, игуменья сказала мужчинам:
   – Давайте, потолкуем.
   Вторая сопровождавшая ее черница – рыхлая и дебелая женщина лет около тридцати – отошла в сторонку.
   – Черницы без слов понимают, чего ты от них хочешь, – заметил Полкан.
   Не обратив внимание на эти его слова, игуменья попросила:
   – Поведайте мне хоть что-нибудь о вашей сироте.
   Полкан коротко рассказал ей историю жизни Василисы.
   – Что же, пущай девица живет у нас, – заключила игуменья.
   Полкан окинул ее долгим пронизывающим взглядом и промолвил:
   – Здесь в обители, вестимо все в твоей воле, но не могла бы ты, Наташа, в память о нашей любви не постригать Василису, а оставить ее белицей [80 - Белица, белец – миряне, удалившиеся в монастырь с намерением постричься, до принятия ими обета, и также еще лица, живущие в монастыре без намерения принять монашество.].
   – Зачем? – спросила игуменья без малейшего удивления.
   – Худо ей будет под клобуком, а я не хочу, чтобы она страдала. Пущай лучше Василиса замуж выйдет. Она хорошего рода и любому сыну боярскому станет достойной женой. А об ее приданом я позабочусь. Есть у меня злато-серебро, и я доставлю его сюда, как токмо смогу. Половину возьми, матушка, для своей обители, а другая половина пойдет Василисе в приданое.
   – Токмо, где ей жениха сыскать? – осведомилась игуменья с грустной усмешкой. – В нашу обитель холостые сыны боярские не захаживают.
   – Так может… – неуверенно начал Полкан.
   Игуменья его прервала:
   – Да, и не желаешь ты, на самом деле, Никитушка, чтобы девица твоя за кого-то замуж вышла, и ей, окромя тебя, никто не надобен. Вы любите друг друга – вот и женитесь.
   Полкан покачал головой.
   – Хорош из меня муж – перекати поле.
   – А ты осядь на месте, хватит по белу свету болтаться: ведь старость уже не за горами.
   – Да, я и сам о том подумываю, – признался Полкан.
   – За чем же дело стало?
   – Но нам вскорости надобно будет на войну идти, – вмешался Савва.
   – Да, – подтвердил его друг. – Грядет война с ляхами за Смоленск, и мы на нее пойдем.
   – Храни вас Господь! – от души пожелала игуменья и ласково добавила: – Покуда будет война, Никитушка, ты и успеешь поразмыслить о своей дальнейшей судьбе. А мы здесь будем молиться за тебя и все наше православное воинство. Ступай, Никита Григорьевич, на битву, и не забывай о том, что тебя здесь ждут.
   – Не забуду, – пообещал Полкан.
   – Ну, с Богом, – сказала игуменья и благословила обоих мужчин.
   – Помоги Господи тебе и вашей обители, – пожелал Полкан.
   – Всего доброго, матушка, – попрощался Савва.
   Друзья сели на коней и тронулись в путь. Проехав немного Савва оглянулся, чтобы перекреститься на купол храма. Он увидел, что игуменья все еще стоит на том же месте и благословляет удаляющихся путников.

Глава 40
Одни разочарования

   Чем грустнее и задумчивее становился Полкан, тем больше Савву охватывало радостное возбуждение, связанное со скорым возвращением в Москву. Юноша грезил о встречи со своей возлюбленной и жалел о том, что нельзя рассказать ей, где он был, и каким опасностям подвергался.
   «Кабы можно было княжне обо всем поведать, вот, поди, она удивилась бы».
   Уже вблизи Москвы Полкан очнулся от печали и принялся обсуждать с другом те сведения, которые они добыли в Смоленске. Савва оказался очень наблюдательным и памятливым: у него в голове осталось немало ценных сведений.
   – Молодец, Саввушка! – похвалил Полкан. – Ты заметил даже то, что я упустил.
   Савва был очень доволен этой похвалой.
   В Москву они прибыли в три часа по полудню. Была суббота, и повсюду топились бани. Дым смешивался со знойным воздухом, забивался в ноздри и царапал горло.
   – Очень хочется помыться в баньке, – заметил Савва, вытирая пот со лба.
   – Мне тоже, – откликнулся Полкан, – но придется погодить: патриарх велел мне предстать перед его ясными очами сразу же, как мы воротимся.
   Миновав Пречистенку, они расстались: Полкан направил своего коня к Боровицким воротам кремля, а Савва свернул к Моховой площадке [81 - Моховая площадка – площадка с торговым рядом, в котором продавался сухой мох для заделки щелей в деревянных домах, находилась на месте современного здания Манежа.]. Юноша нетерпеливо понукал коня, изнывая от желания помыться и отдохнуть, но за Сретенскими воротами ему навстречу попались два знакомых стрельца, Васька Пушечников и Митька Пыжов.
   – Здорово, Глебов! – заорал Пушечников.
   Савва придержал Воронка.
   – И вам доброго здравия.
   – Давненько тебя не было видно! – подал голос Пыжов.
   – Мы с другом были посланы гонцами на южные рубежи, – пояснил Савва.
   – На южные? – удивился Васька. – А чего же ты с запада едешь?
   – Да, я заглянул по делу в одно место, – нашелся Савва и тут же поспешил сменить тему: – Что нового случилось, покуда нас здесь не было?
   – Ну, про нападение крымского хана ты должен знать, – заметил Пыжов.
   Савва ничего не знал о нападении крымских татар, но сказал:
   – Вестимо, знаю.
   – Мы думали, что нас туда пошлют, но крымцев и без нашей помощи прогнали… – продолжил Митька.
   Савва перебил его:
   – А что слышно про войну с ляхами?
   – По слухам, к Преображению Господню мы выступим к Смоленску, – ответил Пушечников.
   Он хотел было начать рассказывать московские новости, но Савва прервал его:
   – Я с великим удовольствием послушал бы тебя, кабы не устал смертельно.
   – Ну, прощевай, – сказал Пыжов.
   – Отдыхай, Глебов, – добавил Пушечников.
   Пока Савва разговаривал со стрельцами, до Шиловых успела долететь весть о том, что их постоялец уже на Сретенке. Сотник и его жена поджидали юношу у ворот.
   – Ох, и исхудал ты, сынок! – воскликнула Устинья, всплеснув руками.
   – Ничего, у нас он скоро бока и щеки наест, – высказался Яков.
   Как только Савва въехал во двор и сошел с коня, они бросились его обнимать.
   – А баньку-то вы истопили? – спросил растроганный юноша. – А то я не чаю от дорожной грязи избавиться.
   Сотник закивал.
   – Истопили, Саввушка, истопили! Ступай, попарься!
   Помывшись и попарившись, Савва сел за обильно накрытый стол. Яков налил ему и себе настоянной на душистых травах водки.
   – Откушай, Саввушка, водочки, в честь великого праздника – твоего к нам возвращения.
   – Мы молились за тебя денно и нощно, – подала голос Устинья.
   – Видать, вашими молитвами я и избежал гибели, – сказал Савва.
   – А что, она тебе часто грозила? – спросил сотник.
   – Случалось, – ответил неопределенно юноша.
   Он боялся, что хозяева начнут выведывать у него подробности поездки, но они ничего больше не спросили.
   – Кушай, кушай, сынок! – потчевала постояльца Устинья. – Поди, изголодался в пути!
   – Набивай, пузо, – поддержал жену Яков. – Да, водочки, водочки еще выпей.
   Савва так наелся и напился, что только с помощью хозяев смог добраться до постели. Едва коснувшись головой подушки, он провалился в глубокий сон.
   Проснулся Савва, оттого что кто-то тряс его за плечо.
   – Подымайся, Саввушка! Полдень на дворе!
   Продрав глаза, Савва увидел усмехающегося друга.
   – Отсыпаешься впрок? – спросил Полкан.
   Юноша недоуменно уставился на него.
   – Что, на самом деле, уже полдень?
   – Да.
   – Вот незадача! – расстроился Савва. – А я собирался пойти с утра в булгаковскую лавку, чтобы повидать Агашу.
   – Хочешь послать княжне весточку, – догадался Полкан.
   – Хотел, но не получилось. А завтра на учения идти.
   – Отпросись на пару часов у Лермонта. Он тебя отпустит.
   – Попробую отпроситься, – решил Савва.
   Поднявшись с постели, он осведомился:
   – А куда девались мои хозяева?
   – Яков толкует со стрельцами, а Устинья в огороде, – ответил Полкан. – О тебе они позаботились: гляди – трапеза приготовлена.
   И действительно, на столе Савву ждали прикрытый полотенцем хлеб, миска с квашеной капустой, пустая миска с ложкой, кружка с рассолом и ковш с квасом. В печи стоял чугунок, от которого исходил запах гречневой каши с салом.
   Савва умылся, оделся, положил в миску кашу и сел за стол.
   – Потрапезничаешь со мной? – спросил он у друга.
   – Я сыт, – ответил Полкан.
   – Тогда поведай, что тебе сказал вчера патриарх. Доволен ли он нами?
   – Вроде доволен.
   – А награда нам дадена?
   – Дадена. От щедрот патриарха мы с тобой должны получить по три рубля денег.
   Савва поперхнулся кашей.
   – И все?
   – А тебе мало? – хмыкнул Полкан.
   – Да, не денег я вовсе хотел от нашего светлейшего патриарха, а подарка, указывающего на его ко мне великую милость. А деньги промотаешь, и памяти не останется.
   – Ты не больно-то рассчитывай мотать обещанные деньги. Может быть, мы их и вовсе не получим.
   – Как не получим? – изумился Савва. – Ты же сам сказал, что они нам пожалованы.
   – Пожалованы, но не дадены, и неизвестно, когда мы их будем держать в руках – по крайней мере не до смоленского похода. А там, кто его знает, что с нами случится, да и патриарх не вечен.
   Савва разочарованно вздохнул. Мечты об особом расположении к нему патриарха пока не сбывались.
   «Ничего! Зато я царю пришелся по нраву».
   Как часто бывало, Полкан словно подслушал думу друга:
   – И на царскую милость ты, Саввушка, особливо не рассчитывай. Государь наш, дай Бог ему многих лет благоденствия, любит позабавиться, и ты стал для него чем-то вроде забавы. Михайло Федорович потешился тобой часок и тут же забыл о твоем существовании: ты же с утра до вечера в палатах его не торчишь и очи ему не мозолишь.
   – Как же мне подняться из ничтожества? – пробормотал юноша.
   После недолгого молчания Полкан сказал тихим голосом:
   – А ведь я, Саввушка, на сей раз не стал таить от патриарха Филарета правду о своем происхождении.
   – А о моем? – испугался Савва.
   – Тебя я не выдал, – успокоил его друг, – а о себе все ему поведал.
   – И что патриарх? Сильно он осерчал?
   – Кабы он осерчал, я сидел бы в яме, а не вел бы с тобой беседу. Нет, для Филарета все, что случилось со мной – дело обычное: он в Смуту многое повидал.
   – И что патриарх сказал тебе?
   – Спросил, как я собираюсь жить дальше?
   Савве самому было интересно, что его друг собирается делать после войны за Смоленск. Не останется же он в государевых солдатах.
   – И что ты ответил? – спросил юноша с любопытством.
   – Сказал, что желаю служить государю, но токмо не здесь, а где-нибудь на украйне [82 - Здесь – окраина.]: лучше всего в Сибири. Патриарх обещал мне посодействовать.
   Савва был поражен до глубины души:
   – Ты мне о своем желании не говорил!
   – Да, я сам его, брат Савва, лишь недавно понял. Надоело мне по земле мотаться перекати-полем, и хочу я на месте осесть, но токмо там, где можно жизнь строить по-своему, а не так, чтобы кому-то угождать.
   – Значит, нам придется расстаться, – недовольно проворчал юноша.
   Полкан глянул на него как-то странно и сказал:
   – Человеку рано али поздно со всеми приходится расставаться. А вообще-то, Саввушка, мой тебе совет: как воротишься от Смоленска тоже просись на украйну. Здесь тебе все одно не дадут высоко подняться.
   Савва ошарашено уставился на друга и пробормотал:
   – На украйну? А как же служба государю?
   – Чтобы быть слугой государевым, вовсе необязательно быть рядом с ним.
   – Так-то оно так… – замямлил юноша.
   Полкан прервал его:
   – Я не жду твоего немедленного согласия, а прошу тебя подумать над моими словами. Война за Смоленск не на один день, так что времени для размышления у тебя будет довольно.
   – Ладно, я подумаю, – отозвался Савва без воодушевления.
   Полкан усмехнулся:
   – Кажись, у тебя настроение испортилось – пойдем, подымим его в кабаке «Под пушками».
   Савва охотно согласился.
   Москва почти не изменилась за время отсутствия в ней друзей – разве что за лето в ней прибавилось пыли и грязи. На улицах по-прежнему было много людей: пеших, конных и в каретах, беззаботных и озабоченных, духовных и светских, знатных и простых, богатых, бедных и совсем нищих. На Никольской улице шла бойкая торговля мелким товаром. Кипел большой рынок на Красной площади.
   Возле Лобного места Савва признался:
   – А мне уже мнится, что в Смоленске все случилось не со мной, а с кем-то другим.
   – Так бывает, – откликнулся Полкан.
   В кабаке «Под пушками» друзья увидели немало знакомых лиц: в дальнем углу гуляли около десятка ратников их полка, а поближе к двери сидели Иван Рожнов и Федор Лопатин вместе с Никоном Бутурлиным и Глебом Морозовым.
   «Отколь они знают друг друга? – удивился Савва и тут же вспомнил: – Тьфу ты! Я же сам Федьку с Никоном познакомил».
   В это время заметившие их ратники разразились приветственными возгласами:
   – Здорово, ребята!
   – Воротились, значит с рубежей!
   – Ступайте к нам, выпьем за ваше возвращение!
   В другом месте тоже обрадовались появлению Саввы и Полкана.
   – Доброго вам здравия! – воскликнул Лопатин.
   – Привет, Глебов! – подал голос Бутурлин.
   – И с нами тоже выпейте! – добавил Морозов.
   – Выпьем со всеми, – пообещал Полкан и направился к ратникам своего полка, подав знак другу, чтобы тот подошел к другой компании.
   Савва приблизился к Лопатину, Рожнову, Бутурлину и Морозову.
   – Как там на южных рубежах? – поинтересовался Рожнов.
   Савва был в некотором затруднении, что отвечать, но тут ему на помощь пришел Лопатин:
   – Что ты, Ванька, лезешь с расспросами к человеку, прежде чем предложить ему вина. Выпей, Саввушка, а потом уж потолкуем.
   – Верно говоришь, – поддержал Федора Морозов. – Чай, Глебов явился сюда не беседы вести.
   Все пятеро выпили водки и закусили расстегаями.
   – Что нового в Москве случилось? – осведомился Савва.
   – У Фадейки Бахметева невесту увели, – сообщил Бутурлин. – Его бывшая суженая пошла под венец с другим.
   У Саввы сперло в зобу дыханье.
   – С кем? – с трудом выдавил он из себя.
   – Со старым князем Григорием Волконским.
   Появившийся за спиной Саввы Полкан предложил:
   – Давайте еще выпьем за наше возвращение.
   Все с готовностью согласились.
   Как только Савва опустошил чарку, Полкан тут же наполнил ее вновь. Юноша опять выпил и почувствовал, что быстро хмелеет.
   – Княжну, поди, мачеха выдала силком за старика, – проговорил он не очень внятно.
   – И ничего не силком, – с горячностью возразил ему Рожнов и тут же осекся.
   Его приятели засмеялись.
   – Рожнов про вдовую княгиню Ромодановскую знает больше других, – отметил Морозов.
   – Да, Ваньке многое ведомо про Ксению Петровну, – хихикнул Лопатин.
   Смущенный Рожнов забормотал:
   – Не токмо мне, но и всем в Москве ведомо, что у княгини Ксении Петровны сынок вдруг захворал, а на днях и вовсе помер. Ей вовсе не до падчерицы. Она вообще постриг собралась принять…
   Бормотание Рожнова превратилось для Саввы в сплошной гул, перемешавшийся с каким-то звоном. Это длилось несколько мгновений, а потом из гула и звона донесся голос Полкана:
   – Эге! Да, ты, Саввушка, совсем опьянел. Видать, успел отвыкнуть от вина. Давай-ка, я тебя домой отведу.
   Тряхнув головой, Савва немного пришел в себя и сказал заплетающимся языком:
   – Ладно, отведи.
   Полкан помог другу подняться, и почти потащил его к выходу. За порогом кабака Савве от свежего воздуха несколько полегчало.
   – Подожди меня здесь, – сказал Полкан, прислоняя юношу к одной из пушек.
   – Перепил малый? – деловито поинтересовался появившийся откуда-то щуплый мужичок в синем кафтане.
   – Ты извозом промышляешь? – спросил его Полкан.
   – Ну, да.
   – Добро! А то я уже собрался искать кого-нибудь из вас. Надобно моего друга домой отвезти.
   – За плату доставлю куда надобно, – сказал мужичок.
   – Вестимо, не даром, – буркнул Полкан.
   Вдвоем они помогли Савве забраться в возок. Как только тронулись с места, юноша принялся жаловаться другу на коварство женщин, а Полкан поддакивал и кивал. Потом Савва задремал, и очнулся тогда, когда Полкан и Яков Шилов втаскивали его на крыльцо. Он попытался им помочь, но едва не растянулся на ступеньках. В конце концов, пьяного юношу удалось положить на лавку, и он сразу же захрапел.

Глава 41
Богомаз Андрей

   Проснулся Савва рано. Как обычно после пьянки, побаливала голова, было сухо во рту, но в общем состояние было не таким уж и плохим.
   «Мне и выпить-то вчера довелось не особливо много. А опьянел я, видать, больше не от вина, а от худой вести».
   Тяжело вздохнув, Савва приподнял голову и увидел сидящего за накрытым столом Шилова.
   – Подымайся, Саввушка, – ласково сказал Яков. – Тебе пора на службу.
   После завтрака Савва отправился на Пушкарский двор, где его появление было воспринято неоднозначно: Лесли и Лермонт были довольны, кое-кто из ратников тоже обрадовался, но большинство не проявило радушия.
   – Не больно-то меня жалуют мои товарищи, – сказал Савва другу.
   – Тебе давно пора свыкнуться с их нелюбовью, – заметил Полкан.
   Савва вспомнил, что он нелюбим не только своими товарищами по полку, но и княжной Татьяной.
   «Бесталанный я человек, никому почитай не мил. Меня токмо Полкан по-братски любит да начальники уважают».
   Душевные стенания юноши были прерваны начавшимися учениями. Савва с головой окунулся в ратное дело и вскоре совершенно забыл о своих страданиях.
   – Молодец сержант Глебов! – похвалил Савву Лермонт.
   – Ему пора, стать не сержант, а поручик, – вмешался Лесли. – Я завтра же назначу Глебов вместо хворый Угримов.
   «Вот мне и награда за все напасти», – обрадовался Савва.
   Он поблагодарил полковника за оказанную честь.
   – Я всегда ценить добрый воин, – сказал Лесли.
   После учений Савва спросил у друга:
   – Кажись, народа у нас поубавилось?
   – Поубавилось, – подтвердил Полкан. – Жалованье не дают, и, кому не на что жить, оставляют ратную службу.
   – Мои воины все на месте.
   – Значит, твои ратники не самые бедные в нашем полку.
   Они вышли с Пушкарского двора.
   – А не заглянуть ли нам в кабак? – предложил Савва.
   Полкан поморщился.
   – Что-то ты, брат Савва, зачастил в кабак.
   – У меня душа болит, – буркнул юноша.
   – Ах, да, – вспомнил Полкан – твоя краса-девица замуж вышла, покуда ты в Смоленске был.
   – Вышла, – подтвердил Савва со вздохом.
   – Так вином горе не зальешь, а токмо жизнь себе сломаешь. А мы с тобой нынче отправимся не в кабак, а за Яузу.
   – Зачем?
   – Навестим Андрея Заяузского, и заберем у него наше добро. Мнится мне, что к богомазу на следующей седмице воры залезут.
   – Куда же нам деть злато-серебро? – озадачился Савва.
   – Я найду, где все схоронить. А когда войско выступит к Смоленску, мы возьмем свое богатство с собой и по пути оставим его Богородичной обители.
   Юноша забеспокоился:
   – Сумеем ли мы сохранить злато-серебро, покуда доберемся до обители? В войске много найдется охотников поживиться за чужой счет.
   – Никуда наше богатство от нас не денется, – уверенно заявил Полкан.
   Савва, как обычно, положился на друга.
   – Ты зайди домой, – сказал Полкан, – перекуси, а потом садись на Воронка и отправляйся к Покровским воротам – я тебя там буду ждать.
   Дома за обедом Савва сообщил хозяевам, что едет с другом за Яузу.
   – Опять вино будете пить? – спросила с укоризной Устинья.
   – Нет, – ответил Савва.
   – А коли и будут, – подал голос Яков, – то тебе, бабка, что за дело?
   Хозяйка покачала головой.
   – Так ведь Саввушка вчера пил…
   – А тебе вина жаль? – прервал ее муж. – Пущай пьют, покуда пьется.
   – А коли Саввушка сопьется? – возмутилась жена.
   – Я же не спился, – возразил сотник, – хоть и был в младые лета большим любителем вина.
   Устинья вздохнула:
   – Да уж! Ты во хмелю куролесил на всю округу.
   «Ну и ну! – удивился про себя Савва. – Значит, в младые лета Яков не был таким благочестивым, как нынче. Видать, Полкан прав: праведниками становятся тогда, когда уже грешить нет сил».
   После трапезы он оседлал Воронка и поскакал к Покровским воротам. Полкан ожидал его верхом на гнедом жеребце, к седлу которого был привязан туго набитый мешок.
   – Чего у тебя там? – полюбопытствовал юноша.
   – Еда и питье, – ответил ему друг. – У Андрея порой в избе даже крошки нет. Он, когда образа свои малюет, обо всем на свете забывает.
   Они поехали вдоль стены Белого города.
   – Я забыл, где живет богомаз? – заметил Савва.
   – В Чигасах, – отозвался Полкан. – Тамошним жителям прочие москвичи завидуют и даже песню про них придумали.
   – Что за песня?
   Полкан пропел вполголоса:

     Спаса в Чигасах, за Яузою,
     Живут мужики богатые,
     Гребут золото лопатами,
     Чисто серебро лукошками.

   – А что, на самом деле, гребут? – заинтересовался Савва.
   – Есть в Чигасах мужики с большим достатком, но есть и голь перекатная вроде нашего богомаза.
   За Яузой друзья повернули коней направо и вскоре оказались на берегу Москвы-реки. Перед ними возвышался белокаменный одноглавый храм Спаса, окруженный дворами с высокими крепкими оградами.
   «По всему видать, народ здесь живет не бедный», – отметил про себя Савва.
   Оглядевшись по сторонам, он заметил на отшибе неказистую избенку за дырявой оградой с покосившимися воротами.
   – Уж не там ли живет твой богомаз?
   Полкан кивнул.
   – Там, Саввушка, там.
   Юноше так стало жаль нищего богомаза, что он даже подумал:
   «Вот чудак-человек! Взял бы немного наших денег да хотя бы избу в порядок привел».
   Друзья подъехали к воротам и, сойдя с коней, завели их во двор.
   – Андрей! – громко позвал Полкан и, не дождавшись ответа, сказал: – Коли он малюет, то мы его не дозовемся. Возьмем свое добро, оставим мешок со снедью да уберемся восвояси.
   Тут дверь в избе с громким скрипом отворилась и на пороге возник заспанный и всклокоченный мужик.
   – Кому я понадобился? – сонно спросил он.
   – Мне и моему другу, – ответил Полкан.
   – Так заходите.
   Савва оглядел богомаза с головы до ног. Андрей был еще довольно-таки молодым, высоким, худым и очень сутулым мужчиной. Его лицо отнюдь не отличалось красотой, к тому же еще порядком опухло от сна, а русые волосы торчали в разные стороны.
   «Богомаза можно поставить в огороде – ворон пугать», – усмехнулся про себя Савва.
   Хозяин повернулся и направился обратно в избу, гости последовали за ним.
   – Будь осторожен в сенях, – шепотом предупредил друга Полкан, – там не то, что мы, а все черти ноги переломают.
   Предупреждение оказалось своевременным: в сенях, действительно, было что-то навалено грудами, и не прояви Савва осторожность, он обязательно споткнулся бы и упал. В горнице тоже царил беспорядок, но Савва не обратил на это внимания, потому что его взгляд сразу же привлек образ Спаса. Христос смотрел на юношу так, словно пытался вытащить из его души все самое потаенное. У Саввы даже мороз пробежал по коже.
   – Вот вчера закончил, – пояснил Андрей, – и сразу спать залег, а вы меня разбудили.
   – Ты хоть ел? – спросил его Полкан.
   – Нет, – ответил богомаз, зевая, – не хотелось, да и по сути и нечего: плату за заказ я еще не получил.
   – Мы тебе привезли еды и питья, – сообщил Полкан и поставил посреди горницы мешок.
   – Спасибо за заботу, – равнодушно поблагодарил богомаз.
   Вытащив из мешка, краюху хлеба, кусок окорка, вяленую рыбу и сулею [83 - Сулея – сосуд для вина с узким горлышком.], он поинтересовался:
   – А вы со мной потрапезничаете?
   – Нет, – ответил Савва, который представить себе не мог, как это он будет трапезничать под пронизывающим взглядом Христа.
   Андрей жадно принялся за еду. Он рвал зубами окорок и рыбу, кусал хлеб и глотал большими глотками вино.
   «Будто его не меньше седмицы голодом морили», – подумал Савва, невольно поморщившись.
   – Я пойду, заберу наши вещи, – сказал Полкан.
   – Забирай, – отозвался богомаз, – коли, вестимо, сыщешь. Я в сенях еще доски свалил, окромя тех, что прежде были.
   Полкан отправился на поиски. Около получаса из сеней слышался грохот, сопровождаемый бранью.
   «Разве там можно что-нибудь сыскать?» – сердито подумал Савва.
   Наконец Полкан появился на пороге горницы. Он был весь в пыли и паутине, однако держал в руке мешок.
   «Мы же взяли у Пятунки два мешка, – удивился Савва, – и второй был полнее, чем тот, что у Полкана».
   Однако Полкан не выглядел обеспокоенным, и Савва не решился при богомазе спросить друга о втором мешке.
   – Нашел, значит, – отметил Андрей.
   – Нашел, – усмехнулся Полкан. – Жаль мне тех людей, кои вскорости попытаются у тебя что-то сыскать.
   – Ты про кого? – спросил богомаз.
   – Про воров. Они на следующей седмице к тебе заявятся.
   – А ты отколь знаешь? – задал Андрей вопрос и тут же сам на него ответил: – Ну, да, у тебя же знамения случаются.
   Полкан кивнул.
   – Случается. Так что жди к себе гостей незваных.
   – Пущай являются, – равнодушно отозвался богомаз. – Я третьего дня в Никольскую обитель на Клязьме отбываю, тамошний храм расписывать, и ворам здесь никто мешать не будет – вот токмо вряд ли они найдут что-то для себя нужное.
   – Я тоже так думаю, – согласился с богомазом Полкан.
   Попрощавшись с хозяином, гости вышли во двор, и тут только Савва задал мучивший его вопрос:
   – А почто мешок токмо один и в два раза меньше от прежнего.
   Полкан пояснил:
   – Я успел еще до Смоленска почитай половину золотых вещей поменять на ефимки [84 - Ефимки – русское название крупных серебряных монет, печатавшихся в Западной Европе с начала XVI века.] и теперь хочу успеть сделать то же самое с остальными побрякушками. Деньги и места мало занимают, и их легче скрыть от чужого ока. Я все ефимки у Строгановых схоронил, о чем они, вестимо, не знают.
   Друзья сели верхом на коней и двинулись в обратный путь. На Покровке Полкан сказал:
   – Здесь мы расстанемся. До завтра, Саввушка!
   – До завтра.
   – А за добро наше не беспокойся.
   – А я и не беспокоюсь. Коли ты о нем печешься, то с ним все будет в порядке.
   Полкан внимательно глянул на друга.
   – Спасибо тебе за то, что ты в меня так веруешь.
   «В кого же мне еще веровать, коли не в своего названного брата», – подумал Савва, но вслух не решился это сказать.
   Друзья кивнули друг другу и разъехались.

Глава 42
В поход

   Выступление войска к Смоленску было назначено на начало августа. Главным воеводой, по самому распространенному мнению, должен был стать славный князь Дмитрий Михайлович Пожарский, однако царь и патриарх решили, что освобождать город должен тот, кто двадцать лет тому назад держал в нем многодневную оборону – их родственник Михаил Борисович Шеин, а князь Пожарский был определен к нему в помощники.
   – Не захочет князь быть под Шеиным, – сказал Полкан Савве.
   И действительно, героический Дмитрий Михайлович Пожарский отказался от участия в походе, ссылаясь на вызванную старыми ранами болезнь, и вместо Пожарского помощником Шеина стал окольничий Артемий Васильевич Измайлов.
   Однажды в перерыве между учениями Полкан сообщил другу:
   – А я вчера был зван к нашему воеводе, Михайле Борисовичу Шеину.
   – Зачем? – удивился Савва.
   – Он расспрашивал меня о Смоленске.
   – А почто к воеводе был зван токмо ты?
   – А о тебе ему патриарх ничего не говорил. Оно и к лучшему: ты мог оробеть перед боярином Шеиным, и, либо слова не сумел бы вымолвить, либо напротив сболтнул бы лишнее.
   Савва обиделся:
   – Я не оробел ни перед Семеном Лукьяновичем Стрешневым, ни перед Никитой Ивановичем Романовым, ни даже перед самим царем. С чего бы вдруг перед Шеиным на меня напала робость?
   – Стрешневы прежде были, по сути, холопами боярина Шереметева – вознеслись они недавно, и гонора боярского еще нажить не успели, а царю и близким родичам царским незачем свою спесь выказывать: они и так выше всех в нашем государстве стоят. А вот каждый из родовитых бояр более всего страшиться, что ему мало чести будет оказано. Меж собой они местничают [85 - Местничать – спорить за места на службе, торжествах и за государевым столом.], а с низшими обращаются, как с холопами. Что касаемо Михайлы Борисовича Шеина, то перед его спесью даже я малость оробел. Да, ты сам вспомни, как он пыжился, когда здесь бывал.
   Боярин Шеин, на самом деле, был несколько раз на Пушкарском дворе, потому как до того, как его назначили воеводой, он исполнял должность главы Пушкарского приказа. Выглядел Михаил Борисович всегда хмурым и недовольным, бранил пушкарей, делал замечания солдатам, ворчал на их начальников и никогда надолго не задерживался.
   Полкан заметил пророчески:
   – Говорят, Шеин прежде скромнее был, а нынче он изо всех сил рвется ввысь – то-то больно ему будет падать.
   Савва слышал историю жизни воеводы Шеина. Михаил Борисович стал боярином в правление царя Василия Шуйского, и спустя год возглавил оборону Смоленска от польского короля Сигизмунда. Когда город пал, раненый воевода оказался в плену, откуда ему удалось освободиться только спустя восемь лет вместе с отцом царя и будущим патриархом Филаретом. Совместная неволя сблизила Шеина и Филарета, тем паче, что они были родственниками. По возвращению в Москву, Михаил Борисович стал пользоваться большим почетом: он участвовал почти во всех переговорах с иноземными послами, его чаще всех приглашали к царскому обеденному столу, и теперь именно ему было вручено командование над войском в новой войне с поляками.
   «Наверняка на сей раз Полкан ошибается, – решил Савва. – Вряд ли Шеин упадет. Он еще выше подымится, когда отымит Смоленск у ляхов».
   Наконец пришла пора войску отправляться в поход. Первые отряды начали покидать Москву в память преподобного Антония Римлянина [86 - 3 августа.], а основные силы должны были выступить на апостола Матфея [87 - 9 августа.]. Поскольку полк Лесли задерживался в столице еще на два дня, Савва захотел посмотреть на выезд воеводы и прочих военачальников. Полкан, ссылаясь на занятость, отказался составить другу компанию, и юноша рано утром отправился на Пречистенку один. Людей собралось много, и, чтобы лучше видеть, Савва взобрался на холм, соседний с тем, на котором возвышалась Алексеевская святая обитель. Ждать пришлось долго – до тех пор, пока в кремлевском Благовещенском соборе не закончился торжественный молебен. И вот под торжествующие крики народа показались те, кому было доверено вернуть России отторгнутые от нее земли. Шеин восседал на белом длинногривом жеребце. Сбруя коня воеводы слепила своим богатством даже видавших виды москвичей: седло было из золотой парчи, а узда сверкала золотом, жемчугом и драгоценными каменьями. Сам Михаил Борисович облачился в блестящую стальную броню, на его плечи был небрежно накинут золотопарчевый опашень с горностаевой опушкой, на голове блестел стальной шлем, на боку висела длинная сабля в золоченых ножнах, а в правой руке он держал копье. Впереди воеводы ехал красивый юноша с шестопером [88 - Шестопер – род булавы с наконечником в форме пучка перьев стрелы. Употреблялся шестопер и как воеводский жезл, и как холодное оружие.], а следом за Михаилом Борисовичем двигались прочие военачальники, выглядевшие не так роскошно, как он, но тоже очень нарядно.
   Народ буквально сошел с ума от восторга. Все кричали, махали руками; люди, стоявшие вблизи проезжей части улицы, бросались к воеводе в надежде коснуться хотя бы его сапога. Стрельцы нещадно били плетками дерзавших приблизиться к Шеину, но те продолжали бесноваться от восторга.
   Савва не был исключением: он прыгал, толкался и орал так, что у него звенело в ушах от собственного крика:
   – Слава нашему воеводе Михайле Борисовичу! Смерть ляхам! Смоленск будет нашим!
   – Слава! Слава! Ух! – откликалась огромная толпа.
   Шеин уже проехал, а народ все продолжал неистовствовать, приветствуя растянувшуюся по Пречистенке колонну пеших и конных воинов, сопровождаемую огромным количеством подвод. Однако ближе к вечеру пыл толпы стал угасать, и люди понемногу начали расходиться.
   Савва был порядком уставшим, но очень довольным.
   «Славного воеводу выбрал для нас государь, – думал он. – Пущай он горд и строг, зато как величав! И дело свое Михайло Борисович знает, иначе не смог бы три с половиной года Смоленск от ляхов оборонять. Кому же еще, как не ему ворочать город обратно?»
   Савва спустился с холма и стал пробираться сквозь толпу. Людей еще было довольно много, и порой приходилось протискиваться между ними. Неожиданно Савву кто-то схватил за локоть и, обернувшись, он изумленно воскликнул:
   – Агаша!
   Удивление у него вызывал вид Агаши: на ней была неяркая одежда без любимых ею блестящих украшений, а ее голову окутывал темный платок.
   – Что, изменилась? – печально усмехнулась Агаша, поймав взгляд юноши.
   – Изменилась, – согласился он.
   – Была девкой, стала бабой, – произнесла она со злостью.
   – Ты никак замуж вышла?
   – Выдали, – поправила собеседника Агаша.
   Она отнюдь не выглядела счастливой, поэтому Савва не стал поздравлять ее с замужеством, а только сказал:
   – Всех вас девок выдают замуж.
   – Но не всех за стариков, – буркнула Агаша и добавила шепотом: – Ступай за мной, соколик. Мне потолковать с тобой надобно.
   «Видать, она хочет что-то сказать мне о княжне… то бишь, княгине Татьяне», – решил Савва и последовал за Агашей.
   Они миновали Чертолье и углубились в Старое Ваганьково.
   – Куда ты меня ведешь? – спросил Савва, остановившись среди густых кустов боярышника.
   – А хоть бы и сюда, – ответила Агаша, усмехаясь. – Здесь хорошее место, чтобы толковать.
   Савва нахмурился.
   – О чем нам с тобой толковать? О том, что княжну Татьяну мачеха выдала за князя Волконского я уже знаю…
   – Княжну никто под венец не гнал, – перебила юношу Агаша. – Когда князь Волконский посватался, у Ксении Петровны как раз сынок захворал, и она хотела погодить со свадьбой, но княжна не пожелала в девках засиживаться.
   – А зачем ей было за старого князя выходить? Лучше бы тогда за Бахметева.
   – Бахметевы со сватовством не торопились, а Татьяна Борисовна более всего страшилась совсем без мужа остаться.
   Савва обиженно заворчал:
   – На меня она, значит, и вовсе не рассчитывала, как на мужа. Зачем же было надежду давать?
   – Ей кое-что было от тебя надобно.
   – Что надобно? – оторопел юноша.
   Агаша вдруг сбросила со своей головы платок и, призывно улыбнувшись, промолвила:
   – Что ты все о княгине Татьяне толкуешь? Она от тебя далече, а я рядом с тобой.
   Хотя Агаша не была хороша собой, Савва не имел ничего против того, чтобы откликнуться на ее призыв.
   «Не косая же она, не хромая и не рябая».
   Ради приличия он все-таки спросил:
   – А как же твой муж?
   Агаша фыркнула:
   – Муж! Да ему в обед сто лет. Меня за него княгиня Татьяна выдала: мол, не одной же мне за стариком быть. Не знаю каково ей за князем, а мне худо совсем…
   Не дав ей договорить, Савва ее обнял и повалил под куст боярышника…
   Когда все закончилось, Агаша промурлыкала:
   – Ублажил ты меня, соколик.
   Савве пришло в голову воспользоваться ее блаженным состоянием:
   «Уж теперь-то она проболтается, чего было от меня надобно княжне Татьяне».
   И действительно, едва он задал вопрос, Агаша тут же ответила:
   – Друг твой ей был надобен. Она хотела добыть зелье, чтобы мачеху извести. Уж очень ей наряды Ксении Петровны нравились.
   Савва не верил своим ушам.
   – Неужто Татьяна на такое способна?
   – Еще как способна! Да, она ради кокошников, перстней, монист и шуб мачехи на все была готова.
   Савва и предположить не мог, что девица, которую он почти боготворил, такая злая, завистливая и глупая.
   – Не стал бы Полкан варить смертельное зелье, – мрачно сказал он. – Да, и я не согласился бы на душегубство даже ради самой распрекрасной на свете девицы. Нам с другом приходилось людей убивать, но токмо тогда, когда надобно было свои жизни защитить…
   – Ну, и слава Богу! – прервала юношу Агаша. – А Татьяне Борисовне и не пришлось мачеху губить, чтобы получить ее наряды. Ксения Петровна сама опосля смерти сынка все падчерице отдала.
   – Я слыхал, будто бы княгиня Ромодановская хочет принять постриг.
   – Ну, да, она вскорости станет черницей.
   Савва посмотрел на клонящееся к закату солнце и торопливо поднялся.
   – Уходишь? – спросила с сожалением Агаша.
   – Неужто мне ждать, когда запрут ворота?
   – А ты со мной не желаешь повидаться, хотя бы еще разок?
   – Я на войну ухожу.
   – А-а-а! – протянула Агаша и внезапно спросила: – Может, одаришь меня, соколик, за ласки?
   Оторопевший юноша замер на месте с открытым ртом.
   – Старик-то мой скупой, – оправдывала себя Агаша. – Ему для молодой жены даже полушки жаль.
   Савва молча бросил ей серебряную монету и направился прочь от нее.
   – Удачи тебе на войне! – крикнула ему вслед Агаша. – Коли воротишься живым, я тебе буду рада!
   «Вот жадные бабы! – злился Савва, шагая по направлению к Сретенским воротам. – Одна ради нарядов готова была мачеху порешить, другая свои ласки продает».
   На следующий день его полностью захватили хлопоты о снаряжении. Он старательно проверил и свой мушкет, наточил саблю, начистил до блеска панцирь и шлем.
   – Молодец, сынок! – похвалил постояльца сотник. – Добрый из тебя воин, коли ты так заботишься об оружии и броне.
   Сам Яков из-за своего преклонного возраста оставался в Москве вместе с теми стрельцами, которые должны были продолжать охранять государя и следить за порядком в городе. Сотник был этим огорчен и, хотя старался скрыть свое недовольство, нет-нет и начинал ворчать.
   – Неужто не навоевался еще, старый? – спросила мужа Устинья.
   – Да, я-то навоевался, а вот, каково будет Саввушке по первости?
   – Я, чай, уже бывал в переделках – отозвался Савва.
   В день выступления своего полка Савва, проснувшись рано утром, Савва позавтракал и еще раз внимательно осмотрел свое снаряжение. Хозяева прощались с постояльцем, как с самым, что ни на есть, родным человеком: Устинья плакала, даже Яков время от времени смахивал непрошенную слезу. Савва сам едва не прослезился, и чтобы этого не случилось, поспешил уйти седлать коня.
   Хотя полк Лесли был пехотным, командирам тем ни менее разрешалось иметь в походе лошадь. Поначалу Савва хотел было поехать на Воронке, но потом пожалел коня, к которому успел привязаться.
   «Война не щадит ни людей, ни животину, да еще к тому же Воронок видный жеребец, и может кому-нибудь из моих начальников понравиться».
   Савва решил оставить любимого коня у Шиловых, а для похода купил себе жеребца бурой масти, крепкого и выносливого, но особой красотой не отличающегося. Сие новое приобретение имело кличку Талант.
   Выводя Таланта, Савва слышал, как разволновался Воронок.
   – Ничего, коняга, – ласково обратился юноша к своему любимцу, – мы еще с тобой еще погуляем по России.
   На Пушкарский двор Савва прибыл один из первых, но Полкан уже был там.
   – Доброе утро, Саввушка!
   – Доброе утро! – откликнулся юноша и, обозрев двор, проворчал: – Что-то не больно наши товарищи спешат на войну.
   Полкан поморщился.
   – А зачем им торопиться, коли половина из них с той войны не воротятся?
   Савве стало немного не по себе, но он тут же вспомнил торжественные проводы воеводы и возразил другу:
   – С таким воеводой, как Михайло Борисович Шеин, мы с ляхами быстро справимся и вряд ли много народа потеряем.
   Полкан был, похоже, иного мнения. Покачав головой, он насмешливо заметил:
   – Да, Михайло Борисович полон всяческих достоинств, про кои сам постоянно твердит. Говорят, что опосля молебна в Благовещенском соборе Шеин принялся хвалить себя царю: мол, в то время, как он России служил, многие бояре запечью сидели и сыскать их было немочно. Еще воевода сказал, что службой и отечеством никто из бояр не будет ему в версту.
   – Он, на самом деле, много сделал для Русского государства, – неуверенно произнес Савва.
   – Он токмо и сделал, что Смоленск от Жигомонта оборонил, да и то неудачно. Ему ту неудачу никто в вину не поставил, равно как и плен его многолетний. Токмо, покуда Шеин у ляхов отдыхал, те, кого он второго дня срамил, Москву освободили и Михайлу Федоровича на царство возвели.
   В это время двор быстро наполнился ратниками, и друзьям пришлось прекратить беседу, содержание которой не было предназначено для посторонних ушей.
   Савву порядком смутили слова Полкана, однако это смущение продлилось лишь до тех пор, пока полк не двинулся по Москве. Людей на улицах было хотя и не так много, как тогда, когда провожали Шеина, но все же и немало. Все прославляли и благословляли уходящих ратников.
   Савва медленно ехал верхом на Таланте впереди своих солдат. Оттого что огромная толпа приветствует его (пусть даже вместе с другими воинами) восторженными криками, душу юноши переполняла гордость.
   «Видала бы меня нынче княжна… то бишь, княгиня Татьяна», – вспомнил он о своей коварной возлюбленной и понял, что это воспоминание не доставляет ему горести.
   «А ну ее, дуру! – весело подумал Савва. – Пущай она живет себе старым мужем, а я себе девицу краше и добрее, чем она, сыщу».
   Он выпрямился в седле и улыбнулся так широко, как только мог.

Глава 43
Можайск

   Когда Москва осталась далеко позади, Савва вспомнил о том, что забыл спросить у друга об их общем богатстве. Успел ли Полкан поменять «побрякушки» на ефимки, и куда он все дел.
   «Наверняка поменял, – успокаивал себя юноша, – и где-нибудь схоронил».
   Однако же напрашивался вопрос: где мог Полкан спрятать деньги? Солдаты шли пешим строем, а их вещи были сложены на подводы.
   «Неужто Полкан и ефимки положил на возок? Там их может кто угодно найти».
   На первом же привале Савва тихо спросил у друга о деньгах.
   – На мне они, Саввушка, – ответил Полкан. – Под рубахой у меня пояс, а в нем ефимки.
   – Как же ты несешь на себе такую тяжесть? – пожалел юноша друга. – Отдай пояс мне: я-то хоть верхом на коне.
   – Отдам, – пообещал Полкан, – но токмо ночью. Сейчас нам некуда укрыться от чужих очей.
   Ночью он, действительно, отдал пояс Савве, и тот на следующий день проклял все на свете, включая спрятанные на теле деньги. Было необычайно для середины августа жарко, и содержимое холщевого пояса, накаляясь, жгло тело.
   «Добраться бы скорее до Богородичной обители, – желал Савва, – да оставить ефимки там».
   Однако с посещением обители пришлось повременить, потому что войско остановилось в Можайске, чтобы дать возможность подтянуться всем силам. Кроме уже выступивших стрелецких полков, пехотных полков иноземного строя и полков дворянской конницы, ожидали еще казацкие отряды с Дона, а также отряды касимовских, арзамасских, темниковских и кадомских татар. Не успели подвезти и все пушки, без большого количества которых нечего было даже помышлять об осаде.
   Можайск был красивым городом, с новым белокаменным кремлем, полтора десятком слобод, множеством церквей и немалым количеством монастырей. Очевидно, до прихода войска там царили тишина и покой, но теперь улицы заполнились праздношатающимися ратниками, и целыми днями во всем городе стоял шум.
   Стрельцы и солдаты обитали в лагере, а всем маломальским начальникам разрешено было встать на постой к местным жителям. Благодаря Полкану, Савва сумел поселиться к не очень молодой, но еще довольно-таки привлекательной вдовушке по имени Анисья. После без малого полутора лет общения с женщинами Савва считал себя знатоком постельных отношений, однако теперешняя его хозяйка доказала, что он еще далеко не во всем сведущ.
   – Не бывало еще у меня таких баб, – говорил Савва другу. – Опосля ночи с Анисьюшкой я до полудня в себя не могу прийти.
   – Пользуйся случаем, Саввушка, – отзывался Полкан. – Вряд ли тебе на войне придется с бабами тешиться.
   Пояс с деньгами опять хранился у него, и Савва очень переживал, как бы с их общим добром чего-нибудь не случилось. На третий день пребывания в Можайске юноша озабоченно спросил у друга:
   – Когда же мы сможем до Богородичной обители добраться?
   – Отсель до обители недалече, – заметил Полкан.
   – Ты про что? – недоуменно протянул Савва.
   – Про то, что на твоем коне я за день оборотился бы. Ты ведь отпустишь меня?
   Савва развел руками.
   – Я начальство малое, окромя меня есть еще Лермонт и Лесли.
   – Так потолкуй с ними – они тебе вряд ли откажут.
   – А, что им сказать про то, куда ты едешь?
   – Скажи почитай как есть: мол, желает солдат с невестой проститься.
   Савва не был уверен, что просьба возымеет действие, однако Лермонт отнесся с сочувствием к желанию солдата. Лесли тоже ничего не имел против того, чтобы Полкан навестил невесту, но сказал, что отпустить кого-либо из войска может только воевода.
   – Я нынче доложу сэр Шеин просьба наш солдат, – пообещал он.
   Поблагодарив полковника, Савва подумал:
   «Ничего из затеи Полкана не выйдет. Воевода вообще не обратит внимание на его просьбу».
   То же самое он сказал другу, но тот был настроен более оптимистично:
   – А вдруг что-нибудь и выйдет из моей затеи?
   Когда на следующий день друзья вдвоем гуляли по Можайску, они увидели на центральной улице двоих рейтеров.
   – Отколь они здесь взялись, – удивился Савва. – Рейтеры же остались покуда в Москве.
   – Вот мы их о том и спросим, – решил Полкан, – да заодно узнаем, как там поживают наши приятели Лопатин и Рожнов.
   Рейтеры оказались рязанскими детьми боярскими Обезьяниновым и Фроловым. В Можайск они прибыли по каким-то своим делам, о которых предпочли не распространяться. Зато оба молодца с удовольствием поболтали с Саввой и Полканом об общих знакомых. В самый разгар беседы на улице появился воевода Шеин верхом на белом жеребце и в сопровождении прочих начальников. Савва, Полкан и рейтеры поклонились.
   Михаил Борисович остановил своего коня и грозно рявкнул:
   – Эй, вы! Ступайте ко мне!
   У Саввы от этого рыка душа ушла в пятки. Рейтерам тоже явно стало не по себе. Один Полкан остался спокойным и сделал шаг в сторону воеводы, но был остановлен новым его окриком:
   – Я не тебя зову, а щербатого и носатого!
   Щербатым был Обезьянинов, а носатым – Фролов. Когда оба они нерешительно приблизились к Шеину, тот грубо спросил:
   – Вы чего здесь делаете?
   – Да, мы сюда к родичам… – заблеял Фролов.
   Михаил Борисович прервал его:
   – Не время нынче родичей навещать. Чтобы вы без дела не болтались, будете служить в моем полку.
   – Мы вроде уже служим в рейтерах, – подал голос Обезьянинов.
   Воевода окинул его грозным взглядом и гаркнул:
   – Кто ты таков, чтобы мне, боярину Шеину, перечить! Будете служить там, куда я вас определю!
   – Не будем! – воскликнул Фролов и побледнел как полотно.
   – Видать он сам не ожидал от себя такой смелости, – пробормотал Полкан.
   Михаил Борисович разъярился:
   – Бить их батогами и в яму!
   Появившиеся из-за спин военачальников стрельцы соскочили с коней и схватили рейтеров.
   – Воля твоя, боярин, – заныл Обезьянинов, – но ты неправ. Даже сам государь наш светлый тебе то же самое скажет.
   – А ну, потолкуй еще со мной, потолкуй! – грозно откликнулся Шеин.
   Стрельцы утащили вырывающихся рейтеров, и Савва подумал, что Шеин теперь двинется дальше, но воевода внезапно обратил внимание на Полкана:
   – Кажись, ты тот самый молодец, кой побывал недавно в Смоленске?
   – Да, тот самый, – ответил Полкан с поклоном.
   Михаил Борисович наморщил лоб.
   – Что-то я про тебя вчера говорили: вот токмо не припомню, что именно.
   – Я просил отпуск на день, с невестой проститься, – напомнил Полкан.
   – С невестой проститься? – протянул воевода и, немного подумав, разрешил: – Ладно, отправляйся завтра. Токмо, коли не успеешь за день оборотиться, я с тебя велю три шкуры содрать.
   – Успею, – пообещал Полкан.
   – Алексашка, напиши ему отпускную! – велел Шеин, не оборачиваясь, кому-то из сопровождения и тронул коня.
   Как только воевода скрылся вместе со своим эскортом за углом, Савва обрел дар речи:
   – А ведь вышел толк из твоей затеи.
   – Вышел, – согласился с ним друг.
   – Ох, и строг наш воевода! Как он с рейтерами обошелся! Что теперь с ними будет?
   – Да, ничего, – высказал свое мнение Полкан, – окромя того, что побьют их батогами да подержат в яме. Шеина все одно заставят отпустить рязанцев в их полк.
   – Кто же может заставить такого важного боярина, как Михайло Борисович?
   – Да, хотя бы патриарх.
   Савва был в недоумении:
   – Что за дело патриарху до двух рейтеров?
   – Сии рейтары неспроста оказались в Можайске – сказал Полкан, понизив голос. – Я буду не я, коли они не подосланы, чтобы поглядеть на то, что здесь творится.
   – Патриархом подосланы?
   – Да, им.
   Полкан говорил так уверенно, что Савва начал склоняться к тому, что он, пожалуй, прав.
   – Выходит, зря воевода так поступил с рейтерами, – забеспокоился юноша. – Не было бы у него из-за них неприятностей.
   – Шеина покуда токмо заставят отпустить рязанцев, – предположил Полкан, – а там, как дело повернется: возьмем Смоленск – Михайле Борисовичу простятся любые его грехи, не возьмем – ему все до последней мелочи припомнят.
   Утром Полкан уехал на коне друга в Богородичную обитель. Савва, как обычно, проспал до полудня, а, проснувшись, принялся слоняться по Можайску. Делать юноше было нечего: мушкет он недавно чистил и смазывал, саблю точил несколько раз, а на вино существовал строжайший запрет воеводы.
   «Скорее бы уже Полкан воротился».
   Полкан вернулся еще до заката. Въехав во двор, он громко крикнул:
   – Эй, Саввушка! Принимай своего Таланта в целости и сохранности!
   Савва вышел из избы вместе с хозяйкой. Пышнотелая Анисья окинула соскочившего с коня Полкана томным взглядом и проворковала:
   – Милости прошу! Я любым гостям рада, а особливо таким видным.
   «Вот сучка! – рассердился на нее Савва. – Перед каждым кобелем хвост подымает!»
   – Спасибо за ласку, хозяюшка, – отозвался Полкан. – Токмо я сюда заглянул ненадолго – потолкую с другом и поспешу к начальству.
   – Да, ты хоть поешь с дороги, – настаивала Анисья. – Чай, голодный. А к начальству еще успеешь.
   – Некогда мне, хозяюшка.
   Разочарованно вздохнув, Анисья ушла в избу, а Савва проворчал:
   – Ей уже меня мало?
   Полкан пожал плечами.
   – Ее дело вдовье. А ты чего так взъерепенился? Не жениться ли на своей хозяйке надумал?
   – Жениться на Анисье? – возмутился юноша. – Я с ней постель делю, покуда войско стоит в Можайске, а потом о ней забуду!
   – Тогда и нечего от нее верности требовать.
   Савва махнул рукой.
   – Ладно, Бог с ней! Скажи, как ты в обитель съездил. Деньги отдал?
   – Отдал. Игуменья обещала их хранить до нашего возвращения.
   – А как поживает Василиса? Здрава ли она?
   – Здрава, – тихо ответил Полкан, глядя куда-то мимо друга. – Она в обители за детками ходит. Черницы четверых малых сироток приветили, и Василиса теперь при них.
   – Доброе дело – ходить за сиротками. А ты с ней хоть смог потолковать али не случилось?
   – Случилось, – ответил Полкан с грустью в голосе. – Игуменья дозволила нам побеседовать.
   Савва решил, что девица чем-то огорчила его друга.
   – Она что, не любит тебя больше? – спросил юноша.
   – Любит, – сказал Полкан со вздохом, – и по-прежнему готова идти за мной на край света.
   – А ты не желаешь, чтобы она шла за тобой?
   – То-то и беда, что желаю, даже стал воображать частенько, как живем мы с Василисой где-нибудь в Сибири: в крепости вроде Тобольска.
   – За чем же дело стало? – недоумевал Савва. – Ты же сам просил у патриарха службы в Сибири. Сбудутся твои мечты опосля войны.
   Полкан вздрогнул, словно только что пришел в себя.
   – Опосля войны? – повторил он за другом.
   – Ну, да.
   Печально усмехнувшись, Полкан промолвил:
   – Ладно, Саввушка, пойду я. До завтра.
   – Ступай с Богом
   Проводив друга за ворота, Савва долго смотрел ему вслед и никак не мог избавиться от чувства тревоги за него.

Глава 44
Пан Высоцкий

   Войско стояло в Можайске весь август, постоянно пополняясь новыми силами. Людей было предостаточно, однако не хватало снаряжения, оружия, пороха, теплых вещей (впереди были осень и зима), задерживалась выплата кормовых денег, не подвозились в полной мере продукты. Рассерженный Шеин слал без конца в Москву гневные жалобы, от которых не было никакого толка.
   В начале сентября пронесся слух о скором выступлении к польским рубежам, и в войске началось заметное оживление. Изнывающий от безделья Савва радовался предстоящему походу едва ли не больше всех. Ему порядком уже опостылели и Можайск, и даже любвеобильная Анисья.
   «В Шуе я хоть чем-то был занят да мог погулять, а здесь у меня одно развлечение – постель».
   Однажды в самом начале осени Полкан утром разбудил друга:
   – Подымайся, Саввушка! Дело есть!
   Савва вскочил.
   – Что за дело?
   – Умойся, перекуси, и потом потолкуем.
   – И ты, Полкаша, с нами перекуси! – произнесла ласковым голосом хозяйка, все еще пытавшаяся охмурить Полкана. – Окажи мне честь!
   – Ладно, потрапезничаю с вами, – согласился гость.
   После завтрака он сказал другу:
   – Пойдем во двор, потолкуем.
   – Оставайтесь в избе, – вмешалась Анисья, – а у меня по хозяйству дел много.
   – Спасибо, хозяюшка! – поблагодарил ее Полкан.
   Когда она вышла, он понюхал табак и, чихнув, сообщил:
   – Меня нынче поутру Шеин к себе вызывал.
   – Зачем? – удивился и вместе с тем испугался Савва.
   – Вскорости нам выступать к Смоленску, и воевода надумал послать в порубежье отряд донских казаков, чтобы они поглядели, не готовят ли нам ляхи пакость. Токмо донцы здешних мест не знают, и Шеин велел мне быть у них главным. Я ведь тоже вроде как казак.
   – Значит, ты при деле будешь, – завистливо промолвил Савва.
   – Ты тоже можешь быть при деле. Я попросил у Шеина дозволения взять с собой своего давнего друга. Он ответил: бери, кого хочешь. Так что, брат Савва, коли есть у тебя желание, давай с нами, а коли нет, оставайся в Можайске…
   – Вестимо, есть желание! – перебил юноша друга. – Меня скука так заела, что готов хоть в преисподнюю, прости Господи, от нее утечь.
   – Тогда собирайся.
   На следующий день друзья выехали из Можайска вместе с отрядом донцов. Казаков было двадцать человек, к чужакам в своих рядах они отнеслись с неприязнью, и разговаривали только друг с другом, а повеления назначенного воеводой начальника исполняли молча. Лишь чернявый красавец Митяй Турок поинтересовался у Полкана:
   – Ты из чьих казаков будешь?
   – Трудно сказать, – ответил тот. – Жил я, как среди волжских, так и среди сибирских казаков, а своим был и у тех, и у других.
   Донцы только себя считали истинными казаками, к прочим же представителям этого сословия относились с пренебрежением, поэтому молчание продолжилось. Впрочем, вскоре, благодаря одному происшествию, Полкану удалось снискать уважение своих подчиненных. Отряд без труда проник на подвластную противнику территорию, где выяснилось, что поляки не очень-то беспокоятся по поводу готовящееся войны. Поняв это, донцы расслабились, за что едва не поплатились своими жизнями. Когда отряд выбрался из леса на проселочную дорогу, один из казаков, здоровенный Андрей Битюг, предложил:
   – А, давайте, двинемся здесь. Чего мы, как зайцы, в лесу прячемся? Все одно ляхов не встретим.
   Товарищи поддержали его, однако Савве и Полкану предложение Битюга не понравилось.
   – А ну, как встретим? – возразил Савва.
   – Не страшись, паренек, – ехидно хихикнул низкорослый Гришка Ноготь, – мы тебя защитим.
   Казаки захохотали. Вспыхнувший от обиды Савва хотел было сказать им что-то резкое, но тут Полкан неожиданно воскликнул:
   – Немедля все в лес! Ляхи близко!
   Донцы повиновались с явным недоумением. Они не торопились, поскольку не особенно верили в появление врага, но едва последний из казаков спрятался в лесной чаще, как на дороге появился большой отряд затянутых в броню польских рейтеров. Блестели на солнце начищенные шлемы, громко бряцало оружие.
   – Их впятеро больше, чем нас, – заметил Митяй Турок, когда поляки скрылись из вида.
   Донцы с уважением посмотрели на Полкана.
   – Как тебе удалось их вовремя учуять? – удивился Битюг.
   Полкан пояснил:
   – В Сибири мне не единожды приходилось опасность нюхом чуять. Там леса дремучие – не то, что ваша степь, где простор и видимость на много верст вокруг.
   – Добрый у тебя нюх, – уважительно сказал Гришка Ноготь.
   Полкан окинул его укоризненным взглядом.
   – А ты, Гришаня, зря моего друга обидел. Саввушке смелости не занимать, чему я был не раз свидетелем.
   – А и впрямь Ноготь, – вмешался немолодой казак Илья Матвеев. – Не стоило тебе паренька обижать, тем паче, что он правым оказался.
   – Виноват, – добродушно признал свою неправоту Ноготь – Прости меня, Саввушка.
   – Ладно, с кем не бывает, – отозвался отходчивый Савва.
   Отряду так и не удалось обнаружить каких либо приготовлений поляков к вторжению русских. Порыскав достаточное время, Полкан, Савва и донцы решили вернуться в Можайск. Когда они уже миновали Вязьму, им на дороге встретились двое крестьянских мальчишек лет десяти-двенадцати.
   – Погодь, боярин! – крикнул паренек постарше Полкану. – Мы со Степкой ляхов видали!
   Остановив коня, Полкан озабоченно осведомился:
   – И где же вы их видали?
   – Недалече отсель, в лесу, – затараторил малец. – Мы едва успели в кусты схорониться, а ляхи мимо нас проскакали. Их чуть меньше, чем вас, а главным у них чернявый пан с пышными усищами и рубцом на челе.
   Услышав о рубце на лбу, Полкан побледнел, а Савва воскликнул:
   – Неужто пан Высоцкий к нам явился? Что ему здесь надобно?
   Полкан спросил у мальчишки:
   – Может, вы сумели не токмо увидать, но и что-то услыхать?
   – Они меж собой толковали но по-ляшски, и я ничего не понял, – ответил паренек.
   – Я понял, – вмешался Степка. – Мой отец был у ляхов в полоне, там языку их выучился и…
   Полкан нетерпеливо прервал его:
   – И чего же ты понял?
   – Главный лях говорил своим людям про святую обитель: мол, до нее совсем недалече.
   – Уж не о Богородичной обители шла речь! – воскликнул Савва. – Выходит, пан Высоцкий замыслил похитить Василису!
   – Все за мной! – велел Полкан и ударил своего коня.
   Отряд поскакал к реке Гжать. По пути Полкан рассказал несколькими фразами, в чем суть дела, чем вызвал бурную реакцию у донцов.
   – Не позволим ляху похитить нашу девку! – воскликнул Митяй Турок.
   А Матвеев добавил:
   – И осквернить православную обитель тоже не позволим!
   – Как же пан узнал, где Василиса? – удивился Савва.
   – Видать, он посылал кого-то по нашему следу, – бросил Полкан.
   Он торопил казаков, хлестал коня, бранился то и дело. Друг вытался его успокоить.
   – Мы обгоним ляхов, Полкан, – сказал Савва в первый раз.
   – Ляхам, крадучись по лесам, долго добираться до обители, – заметил он в другой раз.
   Полкан никак не отзывался на слова друга.
   Доскакав до Богородичной обители, воины увидели, что возле нее никого нет. Ворота были заперты, а за стеной женские голоса пели Богородичен [89 - Богородичен – песнопение, прославляющее Пресвятую Богородицу.].
   – Фу, кажись, успели! – обрадовался Савва.
   Полкан постучал в ворота и громко крикнул:
   – Немедля позовите игуменью!
   – Ты чего шумишь? – спокойно спросил за воротами писклявый голос.
   – Ляхи на вашу обитель собираются напасть, – сообщил Матвеев.
   С черницы за воротами будто рукой сняло всю ее невозмутимость.
   – Неужто ляхи? – закудахтала она. – Отколь они взялись? Чего им от нас надобно?
   – Зови игуменью! – нетерпеливо закричал Полкан. – Да, и белицу Василису тоже зови!
   Это повеление было быстро исполнено: немного погодя, ворота отворились и из них появились вначале игуменья Сусанна, а за ней Василиса, облаченная в одеяние белицы – обе они взирали с изумлением на воинов.
   – Бог в помощь вам, люди добрые, – недоуменно произнесла игуменья. – С чем вы к нам прибыли?
   Как только Полкан поведал женщинам о пане Высоцком, Василиса побледнела и испуганно закричала:
   – Господи Иисусе! Детушки-то наши, детушки на речке!
   – Детушки? – удивился Полкан.
   Игуменья пояснила, что воспитывающиеся при обители сиротки ушли час тому назад вместе с черницей Манефой за ивовыми прутьями для плетения корзин.
   Полкан обратился к донцам:
   – Ноготь! Шишак! Поищите черницу и детишек у речки. Пущай они схоронятся где-нибудь в кустах.
   Двое казаков поскакали вдоль реки.
   – А может, ляхи и не к нам собрались, – предположила игуменья. – Может, отроки видали вовсе не пана Высоцкого. Мало ли воинов с рубцами на челе.
   Полкан покачал головой.
   – Мне еще вчера мнилось, что Василисе грозит беда, а когда отроки поведали нам про ляхов, я сразу понял, куда и зачем они пробираются.
   Медлить было нельзя: поляки могли появиться в любую минуту. Полкан несколькими фразами изложил свой план действий и попросил игуменью впустить ненадолго в обитель нескольких воинов. Как только она дала на это свое согласие, Савва с пятью донцами въехал в ворота и, оглядевшись, увидел обветшавшую одноглавую церковью, недостроенную колокольню и теснящиеся друг к другу хозяйственные постройки, часть из которых почти развалилась.
   «Полкановы деньги будут здесь весьма кстати», – отметил про себя юноша.
   Ждать поляков пришлось недолго: менее чем через полчаса со стены начала подавать знаки черница, обозревавшая, по поручению игуменьи, окрестности, а спустя еще немного времени в ворота постучали.
   – Кто там? – строго спросила игуменья.
   – Пан Высоцкий, – ответил мужской голос с польским акцентом. – Мне надобно потолковать с вашей настоятельницей.
   – Ей не о чем с тобой толковать.
   – Есть о чем, – возразил пан Высоцкий. – Вряд ли ее не волнует судьба вашей черницы и четверых малых сирот.
   Стоящая поодаль от Саввы Василиса едва не вскрикнула, но зажала себе руками рот.
   – Здесь игуменья обители, – сообщила матушка Сусанна. – Мне сказали, что верховые сюда скачут – вот я и вышла к воротам. Что вам от нас надобно?
   – Мы отдадим вам детей в обмен на панну Василису Марину. Иначе ваши сироты окажутся в один из католических приютов.
   В это время из лесу послышался сигнал от Полкана – звук, похожий на крик кулика. Матушка Сусанна стала отпирать ворота. Поляки восприняли это спокойно, решив, по всей очевидности, что игуменья хочет к ним выйти, чтобы поговорить о детях. Однако вместо женщин-черниц из монастыря появились верхом вооруженные мужчины. Не успели пан Высоцкий и его люди опомниться, как на них налетели еще и донцы во главе с Полканом. Несмотря на то, что поляков было всего двенадцать человек и появление неприятеля стало для них неожиданностью, они все же попытались дать отпор. Пан Высоцкий сразу рванулся к Полкану, словно знал, что именно этому человеку Василиса отдала свое сердце. Между ними начался яростный поединок.
   Савве меж тем наскочил на угрюмого вида немолодого поляка. Юноша сразу же понял, что он уступает в умении сражаться на саблях своему противнику, и в отчаянье пустил в ход один из тех обманных приемов, которым обучал ратников Лермонт. Сбитый с толку поляк пошел на поводу у своего молодого противника и был тут же сражен им насмерть.
   Обернувшись, Савва увидел, что почти все напавшие на обитель воины повержены: одни были убиты, другие – сброшены с коней и обезоружены. Продолжали биться только пан Высоцкий и Полкан.
   – Тебе подмогнуть, Полкаша? – крикнул Матвеев.
   – Сам справлюсь! – отозвался Полкан и нанес шляхтичу сильный удар.
   Так как пан Высоцкий успел немного увернуться, сабля не опустилась ему на голову, а скользнула по плечу. Он упал с коня, и кубарем покатился по земле. Полкан, опустив свое оружие, спокойно наблюдал за паном.
   – Что же ты меня не добиваешь? – злобно осведомился шляхтич у своего противника.
   Тот пожал плечами.
   – Не приучен я бить лежачего.
   Пан Высоцкий поискал глазами оброненную саблю, но ею уже успел завладеть расторопный Турок. Тогда шляхтич, превозмогая боль, поднялся на ноги.
   – Отвезем пана к воеводе, – подал голос Бугай, – и будет нам за него награда.
   Из обители выбежала Василиса.
   – А детушки где? – взволнованно спросила она у пана Высоцкого. – Где наши сиротки и черница Манефа?
   Шляхтич окинул ее горящим взором.
   – Они в лесу под охраной двоих моих слуг.
   – Так вороти их нам, – жалобно попросила девушка.
   Продолжая жечь ее взглядом, пан Высоцкий медленно помотал головой.
   – Воротит, куда он денется, – вмешался Матвеев. – Не он, так его люди языки развяжут, когда мы их каленым железом прижжем.
   – Я не дозволю людей пытать, – заявила появившаяся из ворот игуменья.
   – Они же латиняне поганые, – возразил Бугай.
   – Все люди – Божьи создания, – отрезала матушка Сусанна.
   – Но сироток-то надобно выручать, – резонно заметил Савва.
   Появившиеся из лесу Ноготь и Шишак принялись с интересом разглядывать поверженных поляков.
   – Кажись, вы воротились ни с чем? – обратился к ним Полкан.
   Ноготь виновато развел руками.
   – Не нашли мы ни детишек, ни черницы.
   По щекам Василисы потекли слезы, и она закрыла лицо рукавом. Это разжалобило непреклонного пана Высоцкого.
   – Я отдам вам детей в обмен на нашу свободу, – произнес он.
   – Добро, – сразу согласился Полкан.
   Донцам не понравился такой поворот событий, но спорить никто из них не стал.
   – Поклянись именем Христовым, – сказал шляхтич своему недавнему противнику, – что отпустишь нас, когда дети будут здесь.
   После произнесения Полканом клятвы пан Высоцкий велел одному из своих воинов доставить детей. Тогда Василиса успокоилась, вытерла слезы и улыбнулась Полкану. Заметив эту улыбку, пан Высоцкий потемнел от гнева: казалось, что он готов задушить своего счастливого соперника голыми руками.
   – Может, связать пана? – предложил шепотом Савва. – А то он и без оружия над тобой учинит расправу.
   – Не учинит, – бросил Полкан.
   Тем временем черницы вынесли из монастыря постную снедь и принялись кормить, как русских, так и поляков – почти все ели с удовольствием, лишь Полкан и пан Высоцкий даже не притронулись к пище.
   Шляхтич что-то тихо сказал Василисе, а она ему ответила.
   – О чем они толкуют? – забеспокоился Савва.
   – Тебе-то что за дело, – отозвался Полкан.
   – А ты разве не желаешь знать, зачем твоя невеста заговорила с ляхом?
   – Не она с ним заговорила, а он с ней. А о чем они речь ведут, понять нетрудно: пан умоляет Василису поехать с ним, а она, вестимо, отказывается.
   Савва сделал вид, будто бы он, проходя мимо шляхтича и девушки, ненароком что-то уронил. Наклонившись и шаря в траве, юноша услышал, как пан Высоцкий говорит голосом полным страсти:
   – Ради тебя, коханая, я на все готов. Коли пожелаешь, перейду в вашу веру? Тогда ничто не помешает нам соединиться.
   – Не стою я таких жертв, – возразила Василиса, – да и не надобны они. Не люблю я тебя, пан Юрий.
   – Другого любишь? – глухо спросил он.
   Она кивнула.
   – Да, у меня есть суженый, и, коли, по воле Господа, нам с ним не быть вместе, я отрекусь от мира и останусь до конца своих земных дней в святой обители.
   – Чем же он лучше меня? – процедил сквозь зубы отвергнутый пан.
   – Не знаю, – искренно ответила Василиса. – Я просто люблю его.
   Она оставила пылающего гневом шляхтича и направилась к игуменье, а Савва наконец выпрямился.
   «Ох, зря Полкан согласился отпустить пана, – подумал он. – Лучше было бы всех ляхов оставить в полоне, а сироток еще поискать – авось, нашли бы».
   Тем временем вернулся посланный за детьми воин – он вез мальчика лет пяти и девочку чуть постарше. Следом за этим поляком ехал еще один, с которым были девочки-близняшки лет около семи.
   – Деточки наши! – воскликнула Василиса и бросилась целовать детей.
   – Добрая мать будет из твоей невесты, – сказал Матвеев Полкану. – Повезло тебе.
   Савва увидел, что его друг, вместо того, чтобы обрадоваться словам старого казака, почему-то нахмурился.
   – А где черница Манефа? – озабоченно спросила игуменья.
   – Ваша zakonnica [90 - Монахиня (польск.).], – сказал один из прибывших поляков, – скоро придет.
   – Ну, придет, так придет, – успокоилась матушка Сусанна.
   – Мы свободны? – спросил пан Высоцкий у Полкана.
   – Да, – коротко ответил тот.
   Донцы с сожалением наблюдали за тем, как поляки вскочили на коней и тронулись с места. Отъехав немного, пан Высоцкий оглянулся и обжег Полкана полным ненависти взглядом.
   – А может, догнать их и перебить? – предложил Бугай.
   – А клятва? – напомнил ему Матвеев. – Чай, Полкан не задницей твой, а именем Христовым клялся.
   Когда поляки скрылись из виду, Полкан сказал:
   – Нам пора ворочаться в Можайск.
   Донцы послушно сели верхом. Савва подошел к Таланту и оглянулся: ему было любопытно, как его друг проститься с Василисой. Однако, к изумлению юноши, Полкан не только не подошел к девушке, но даже не посмотрел в ее сторону. Она же не спускала с него взгляда своих больших карих глаз.
   «Что с ним?» – подумал Савва о друге.
   Уже в седле, Полкан все же глянул на Василису, и в этом взгляде было столько муки, что у Саввы мурашки пробежали по телу.
   «Да, что же с ним?» – повторил про себя юноша.
   В это время из лесу вышла тяжело дыша немолодая грузная черница.
   – А вот и Манефа, – обрадовалась матушка Сусанна.
   Приблизившись к игуменье, Манефа упала на колени и возопила:
   – Прости меня, матушка! Грешен мой проклятый язык, наболтал он ляхам лишнего с испугу!
   Игуменья нахмурилась.
   – И чего же ты наболтала?
   – Да, пан о Василисе расспрашивал, а я ему о женихе ее и выложила все.
   – Обо мне, значит? – вмешался Полкан.
   – Ну, да. Пан, как услыхал, что девка замуж собралась, аж позеленел. Ох, и бранился же он! Ох, и бранился! Грозился жениха Василисы на кусочки порубать.
   – А я, как видишь, цел, – усмехнулся Полкан.
   – Слава тебе Господи! – воскликнула Манефа и перекрестилась.
   – Ладно, не кори себя, – принялась успокаивать черницу игуменья. – Тебе надобно было о сиротках в первый черед думать: как бы ляхи в гневе чего-нибудь с ними не сотворили. А о женихе Василисы пан и без тебя узнал бы.
   – Нам пора, – напомнил Полкан.
   Матушка Сусанна окинула его долгим полным жалости взглядом.
   – Прощай! Авось, повидаемся еще, когда ты за невестой к нам явишься. Храни тебя Бог! Храни и вас всех Господь! – обратилась она к Савве и казакам. – Спасибо вам за избавление нашей обители от напасти!
   Она благословила всех воинов, и те тронулись в путь. Когда отряд уже отъехал на приличное расстояние от Богородичной обители, послышался крик Василисы:
   – Я буду ждать тебя, мой милый!
   «А Полкан даже не простился с ней по-людски», – осудил про себя Савва друга.

Глава 45
Начало осады

   Шеин остался доволен результатом разведки, а на рассказ о нападении на Богородичную обитель почти не обратил внимание, заметив только, что пана Высоцкого отпустили правильно, потому как данное слово следовало держать, чтобы поляки не сочли русских бесчестными людьми.
   Между тем пришла пора выступать. Покинув Можайск, русское войско двинулось к Вязьме. Когда переправлялись через речку Гжать, Савва спросил у друга:
   – А ты не желаешь повидать свою суженую?
   – Нет, – бросил Полкан.
   – Да, ты никак разлюбил ее?
   Полкан тяжело вздохнул:
   – Не разлюбил и буду теперь уже любить до конца своих дней.
   – Что же тебя гнетет?
   – То, что я не сумею сделать Василису счастливой.
   В голосе Полкана было столько боли, что Савва не решился продолжить расспросы.
   Начались осенние дожди, из-за которых войско продвигалось от Можайска до Вязьмы целых шестнадцать дней. Дальнейший путь был не менее трудным. Непрекращающееся ненастье задерживало обозы и пушки, из-за чего граница с Речью Посполитой была пересечена московским войском только в середине октября. Однако, несмотря на все трудности, русским на первых порах сопутствовал успех: за короткий промежуток времени были взяты Дорогобуж, Рославль, Трубчевск, Стародуб, Почеп, Новгород Северский, Батурин и еще несколько городов. Хотя поляки и знали о грядущем наступлении врага, к войне они не подготовились, и их силы были слишком малы, чтобы противостоять многотысячному московскому войску.
   В начале декабря Шеин подошел к Смоленску. Нападать на город с ходу он не стал, поскольку знал по собственному опыту, что эту мощную крепость можно взять лишь долгой осадой. В свое время королю Сигизмунду понадобилось три с половиной года, чтобы войти в Смоленск. Шеин, конечно же, рассчитывал потратить на это гораздо меньше времени, хотя бы уже, потому что к осажденным полякам в любой день могла прийти немалая помощь (когда Шеин в Смутное время руководил обороной этого города, ему помощи было ждать неоткуда).
   Расположился воевода на левом берегу Днепра, неподалеку от устья речки Вязовки. Рядом со станом Шеина простиралось поле, где были три овражка с ручьями и болотцами на дне. Рассчитывая на долгое стояние, воевода велел построить острог с высоким частоколом и теплыми избами. Через Днепр были перекинуты два моста, один из которых связывал острог воеводы с находящимися на правом берегу пекарнями и квасоварнями.
   Полки иноземного строя стояли на юго-востоке от Смоленска. Воинам пришлось несладко: от трескучих морозов их не могли защитить даже горящие дни и ночи костры. Кто-то обмораживался, кто-то заболевал горячкой. Когда рыли траншеи, мерзлая земля с трудом поддавалась заступам и киркам. Понятно, что в таких условиях настроение в полках было отвратительное.
   Стараниями Полкана он и Савва не заболели и не обморозились. Старший товарищ заставлял младшего смазывать лицо и руки жиром, пить приготовленный на костре отвар, а главное как можно больше двигаться. Савва долбил с солдатами землю, приносил хворост, хотя по своему положению в полку мог бы этого и не делать.
   Однажды утром Лесли велел поручику Глебову доставить воеводе сведения о положении в их полку. Савва решил идти пешком, а, чтобы в пути меньше обращать внимания на холод и не скучать, взял с собой Полкана. Друзья разговаривали на темы далекие от осады Смоленска: вспоминали, Москву и Шую, обсуждали людей. Лишь, когда они оказались на мосту через Днепр, Савва тихо сказал:
   – Не так я себе войну представлял, как оно нынче есть.
   – А война такой и не должна быть, – отозвался Полкан. – В поход надобно идти по весне али в самом начале лета, а патриарх поторопился: очень уж ему охота Смоленск воротить. Токмо боюсь, что из торопливости отца Филарета ничего доброго для нас не выйдет.
   – Как ты можешь такое говорить о патриархе? – возмутился Савва. – Он, поди, не глупее тебя.
   – Не глупее, – согласился Полкан и, усмехнувшись, добавил: – Токмо даже у самого умного человека ума на все не хватит, и отец наш Филарет не был славен на военном поприще, даже тогда, когда был Федором Никитичем Романовым.
   – Пущай патриарх не особливо сведущ в ратном деле. Но почто никто из бояр и воевод ему не возразил? Почто Шеин с готовностью согласился возглавить войско?
   – Зачем боярам ссорится с патриархом, навлекая на себя тем самым еще и царскую опалу, когда можно сыскать выгоду в желании Филарета не вовремя начать осаду Смоленска? Для недругов Шеина его неудача – повод от него избавиться. А сам Михайло Борисович слишком высокого о себе мнения, чтобы здраво оценить свои возможности.
   – Что же, мы не возьмем Смоленск? – спросил упавшим голосом Савва.
   – Может, и возьмем. На все Божья воля. Но по любому нам тяжело придется.
   – Ну, и ладно, вытерпим, – воспрянул духом Савва. – Главное, чтобы воротить наш исконный город.
   Перейдя мост, они шагали еще пять верст полем. По сравнению с предыдущим днем, мороз заметно ослаб, однако был еще довольно-таки чувствительным, и пока друзья добрались до острога, они порядком продрогли. За воротами Полкан остановился возле горящего посреди двора костра, вокруг которого собрались стрельцы, а Савва направился к избе воеводы. Посланнику полковника Лесли пришлось еще полчаса подождать у порога, прежде чем его впустили к Шеину. Михаил Борисович сидел в зипуне за столом и ковырял соломинкой в зубах. Справа от воеводы расположился с бумагами, чернильницей и пером крючконосый дьяк Александр Дуров. В избе было так жарко натоплено, что промерзший насквозь гость почти мгновенно отогрелся.
   – С чем явился? – недовольно спросил Шеин, не глядя на вошедшего человека.
   Савва начал пересказывать то, что ему было велено сообщить воеводе. Михаил Борисович, казалось, не слушал молодого человека: он зевнул, потянулся и, прервав говорящего на полуслове, обратился к дьяку:
   – Как там немчина смоленский?
   – Оклемался малость, – ответил Дуров, – но жар у него покуда не проходит.
   Шеин поморщился.
   – Хлипкие они, иноземцы. Проползи русский человек пару верст по снегу, с ним ничего не случилось бы, а немец, поди же, захворал. Не помер бы токмо. Что лекарь-то говорит?
   – Лекарь бубнит чего-то по-своему, ничего понять нельзя.
   – Еще один немчина, черт бы их всех побрал! – выругался Михаил Борисович. – Надобно было хоть одного нашего знахаря взять с собой.
   Набравшись смелости, Савва решился вмешаться в беседу воеводы и дьяка.
   – Мой друг умеет лечить, – сказал юноша и почувствовал, как у него замирает от страха сердце.
   Шеин посмотрел на молодого воина так, словно только сейчас его увидел.
   – Ты кто? – спросил воевода.
   – Сын боярский Савва Глебов – служу в полку Александра Ивановича Лесли поручиком, – проговорил Савва пересохшими губами.
   – А друг твой кто? – продолжил допрос Михаил Борисович.
   – Друг мой Полкан…. – начал юноша.
   – А, знаю, знаю, – прервал его воевода. – Так он еще и лечить умеет?
   – Полкан жил в Сибири, а там приходилось…
   Шеин вновь перебил Савву:
   – Тогда понятное дело. А где твой друг?
   – Во дворе меня дожидается.
   – Ну, зови его ко мне.
   Воевода поднялся из-за стола и прошелся по горнице. Савва впервые увидел его в полный рост, и Шеин оказался вовсе не таким богатырем, каким выглядел, когда восседал верхом на коне. Михаил Борисович был, хотя и довольно широк в плечах, но невысок, к тому же ходил он очень тяжело, подволакивая левую ногу.
   «А ведь воевода наш уже старик», – отметил про себя Савва.
   – Чего стоишь? – прикрикнул на него Шеин. – Ступай!
   – А что мне сказать своему полковнику?
   – Скажи, что я им доволен.
   Только выйдя из избы, Савва вспомнил о просьбе друга особо не распространяться об его умении лечить болезни.
   «Полкан наверняка на меня рассердится», – покаянно подумал юноша.
   Однако Полкан не рассердился, а, напротив, похвалил друга:
   – Молодец, Саввушка! А я как раз думал, как повидать пробравшегося к нам из Смоленска иноземца.
   Савва удивился, зачем Полкану какой-то иноземец.
   – Кажись, от ляхов утек наш приятель Ричард Стивенс, – сказал Полкан и пошел к воеводе.
   Спустя немного времени Савва увидел, как его друг вышел от Шеина и направился к другой избе, стоящей чуть поодаль.
   Савва подошел к костру. Он нашел среди греющихся у огня стрельцов нескольких своих знакомых со Сретенки и разговорился с ними. Во время этой беседы появился Полкан.
   – Нам пора, Саввушка.
   Когда друзья вышли со двора, Савва спросил:
   – Как там немец?
   – Застудился он малость, и более ничего.
   – А почто он от ляхов-то утек?
   – Из-за пана Высоцкого: тот как-то дознался, что Стивенс Василисе помогал и обещал с ним расправиться.
   – Вот оно что! А ты сказал Стивенсу, где теперь Василиса?
   – Сказал, – нехотя ответил Полкан.
   Несмотря на явное нежелание друга говорить о Василисе, Савва не сумел справиться со своим любопытством и задал следующий вопрос:
   – А о том, что она теперь твоя невеста, ты сказал?
   – Сказал.
   – И что же немец?
   – Пожелал нам счастья.
   Так как Савва не мог себе представить, как это отвергнутый влюбленный может пожелать счастья удачливому сопернику, он не очень-то поверил другу, однако высказывать вслух свои сомнения не решился.
   А Полкан между тем заговорил о другом:
   – Стивенс мне поведал, что творится в Смоленске: еды у ляхов надолго хватит, а вот пороха мало.
   – Значит, ляхи, слава Богу, не смогут долго обороняться! – обрадовался Савва.
   Полкан пожал плечами.
   – Кто его знает? У Шеина в свое время ни пороха, ни еды не хватало, а он сумел более трех лет оборону держать, благодаря надежным стенам.
   Савва глянул с сожалением на мощную смоленскую крепость.
   «Да уж, стены Смоленска пробить нелегко. Неужто придется токмо выжидать, покуда ляхи сами сдадутся нам на милость?»

Глава 46
Башня

   Штурмовать Смоленск было невозможно не только из-за его надежных укреплений, но еще и из-за отсутствия у русских достаточного количества осадных орудий. Те пушки, которые уже имелись, были гаубицами и мортирами, рассчитанными на наступление, а не на осаду, осадные же пушки никак не прибывали, несмотря на то, что Шеин постоянно посылал письма с требованиями их доставить.
   В одну из зимних ночей русские пошли на приступ: рассчитывая на внезапность, они ринулись рвом к одной из четырехугольных башен крепости. Однако поляки были настороже и сумели благополучно отбиться. Далее осаждающие еще предпринимали атаки, стреляли по стенам из тех орудий, которые имели, но все было безрезультатно. Такое положение дел продолжалось до весны, пока наконец по последнему снегу не доставили из Москвы осадные пушки. С этого дня начался интенсивный обстрел Смоленска, благодаря которому удалось разбить небольшую часть укреплений, но осажденные сумели за разрушенными участками стены сделать насыпной вал и продолжить держать оборону.
   Невзирая на все трудности осады, Шеин был настолько уверен в своей грядущей удаче, что ничего не делал, чтобы помешать засевшим в городе полякам иметь связь с находящимися в сорока верстах от Смоленска, под селами Красным и Баево, литовскими отрядами гетмана Христофора Радзивилла. Дважды литовцам удавалось вводить в Смоленск подкрепление, а Шеин даже не пытался этому помешать. Беспечность главнокомандующего беспокоила других русских военачальников. Так воевода Передового полка, князь Семен Васильевич Прозоровский умолял Шеина атаковать гетмана Радзивилла, «покамест он нам в силу», однако Михаил Борисович отнесся к этим мольбам с пренебрежением.
   Обстрелы смоленских укреплений велись почти беспрерывно. Помимо этого, русские всю весну постоянно совершали атаки, пытаясь найти слабое место в обороне поляков, но все попытки прорваться в город оказывались безуспешными: осажденные держались стойко и каждый раз отбрасывали врага.
   – Вот чертовы ляхи! – в сердцах воскликнул Савва после очередного неудачного приступа. – Уцепились за стену и никак их от нее не отцепишь!
   Полкан пожал плечами.
   – Чему ты удивляешься? Я еще тогда, когда мы были в Смоленске, понял, как тяжело будет выбить оттоль ляхов.
   – А ты сказал о том патриарху?
   – Вестимо, говорил, а он мне ответил: мол, любое трудное дело можно одолеть, коли имеется желание. Но, как видишь, одним желанием Смоленск не взять.
   В начале лета Шеин решил провести более мощную атаку, чем все предыдущие приступы. В полночь русские бросились большими силами к двум проломам в стене между Еленинскими и Молоховскими воротами, надеясь застать врага врасплох. Поляки поначалу растерялись от такого натиска, но быстро пришли в себя и принялись отбиваться. Однако нападающие тоже проявили упорство. Бой продолжался всю ночь и не прервался с рассветом.
   Отряд, которым командовал Савва, захватил одну из уцелевших под обстрелом башен. Часть ратников остались внизу – на тот случай, если поляки сумеют приблизиться, – а остальные расположились с мушкетами у бойниц. Савва и Полкан стояли рядом, стреляя в наступающих врагов. Каждый их выстрел отличался меткостью, чего нельзя было сказать о выстрелах других ратников.
   – Куда ты, черт косой, палишь в Божий свет? – ругался Савва на Ивана Квашнина и тут же принимался кричать на заряжающего мушкеты Петра Носова: – Ты чего копаешься? Ляхи ждать не будут!
   Полкан стрелял молча, с каким-то отрешенным видом, как будто происходящее совершенно его не касалось. Однажды Савва нечаянно глянул в глаза другу и вздрогнул: там было ожидание чего-то страшного и неизбежного.
   «Словно он готовится к смерти», – подумал Савва и испугался этой мысли.
   Во время затишья он спросил у друга:
   – Ты что, такой смурной?
   – А чему веселиться? – буркнул тот.
   Савва решил было, что больше ничего не услышит от друга, однако ошибся: немного помолчав, Полкан сказал еле слышно:
   – Трудно тебе, Саввушка, будет без меня.
   – Как без тебя? – оторопел Савва. – Куда ты денешься?
   – Уйду в иной мир, – произнес Полкан со своим обычным спокойствием.
   – Когда? – вырвалось у пораженного Саввы.
   – Нынче.
   – Да, кто же, окромя Бога, знает, когда кому-либо положено помереть?
   Полкан грустно усмехнулся:
   – Иногда Господь открывает сию тайну человеку. Я вот давно знал, когда наступит мой последний час, для того и на войну пошел, дабы смерть моя была достойной.
   – А как же твой договор с патриархом? – растерянно пробормотал Савва.
   – Мне тогда из-за Василисы так жить захотелось, что я помышлял обмануть судьбу. Но токмо все напрасно: нынче Господь заберет меня, а вскорости, – Полкан еще больше понизил голос, – преставится и Филарет.
   В это время поляки начали новую атаку. Им удалось ворваться в башню, сломать сопротивление находящихся внизу ратников и начать взбираться наверх. Гремели металлические панцири, слышалась польская брань.
   При виде первого появившегося врага, Савва мгновенно отбросил мушкет, выхватил саблю и снес поляку голову. Однако место одного убитого неприятеля тут же заняли его товарищи, и закипела рукопашная схватка.
   Савва был оттеснен от друга и на время забыл о нем, поскольку отбивался сразу от двух вражеских воинов. Приходилось туго, и потребовалось немало умения, чтобы остаться невредимым. Увернувшись от одного противника, Савва нанес смертельный удар другому, и тот рухнул, как подкошенный. Теперь стало легче, и даже появилась возможность оглядеться. На глаза Савве тут же попался только что появившийся поляк в сверкающей броне и шлеме с плюмажем. Увидев лицо этого человека, Савва вскрикнул:
   – Пан Высоцкий! Полкан, берегись!
   Это предупреждение запоздало, так как шляхтич уже заметил Полкана, и ринулся на него с саблей. Друг Саввы как раз одолел одного из поляков и не успел вытащить из тела убитого противника свое оружие. Воспользовавшись этим, пан Высоцкий попытался отрубить сопернику голову, однако тот отпрянул назад, и удар у шляхтича получился менее сильным, чем он хотел. И все-таки Полкан был сражен. Увидев, как друг падает словно подкошенный, Савва мгновенно зарубил воина, с которым бился, и бросился на пана Высоцкого. Шляхтич отбил атаку и нанес ответный удар, но Савва успел закрыться. Битва между ними продолжилась. Пан был более опытным воином, но Савву выручала ловкость, благодаря которой он успевал увернуться каждый раз, когда противник обрушивал на него мощный удар. Неизвестно сколько времени продолжалась бы эта схватка, если бы Высоцкий не зацепился случайно шпорой за один из трупов и не споткнулся. Савва сразу же дал пану подножку, и тот упал на спину.
   Приставив саблю к горлу шляхтича, юноша прорычал:
   – А я тебя и лежачего прикончу!
   – Nie otrzyma!.. [91 - Она не будет его!.. (польск.).] – торжествующе начал Высоцкий.
   Савва не дал пану договорить, вонзив ему саблю в горло. Шляхтич захрипел, дернулся и затих, а его убийца посмотрел по сторонам. Судя по всему, пан Высоцкий командовал воинами штурмовавшими башню, и, как только он погиб, поляки начали отступать. Тем временем стрельба прекратилась, потому что сгустились вечерние сумерки.
   Савва склонился над другом, и, обнаружив, что он не умер, обрадовался:
   – Полкан! Ты живой!
   Полкан попытался улыбнуться.
   – Покуда жив, но вскорости помру.
   – Что ты? Что ты? – запротестовал Савва. – Мы тебя до наших дотащим, а там лекари…
   Друг прервал его:
   – Я сам лекарь и знаю, что наступает мой конец. Прощай, Саввушка! Спасибо тебе за все! Никого ближе тебя у меня не было. Помни о том.
   – Я никогда тебя не забуду, – проговорил Савва дрожащим голосом.
   Полкан улыбнулся и прошептал:
   – «Иисус сказал ему: истинно говорю тебе, что нынешней ночью, прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от меня» [92 - Евангелие от Матфея.].
   Савва решил, что друг бредит, но тот, вздохнув, заговорил обычным своим голосом:
   – Мне, Саввушка, многое было ведомо, но не все. Про тебя я знаю, что ты еще долго проживешь. А какова будет твоя жизнь, теперь зависит токмо от тебя самого. Прощай, и будь счастлив!
   – Не умирай, Полкан! – жалобно попросил Савва. – Как же я без тебя обойдусь?
   – Обойдешься, – отозвался Полкан. – Чай, ты не дите малое, а муж и воин.
   Он тяжело задышал, и его лицо начало покрываться синеватой бледностью. Слабеющим голосом Полкан попросил друга:
   – Поведай о моей гибели Василисе и Наташе.
   – Поведаю, – пообещал Савва.
   Полкан улыбнулся ему и затих. Савва смотрел на мертвого друга до тех пор, пока не услышал голос Петра Носова:
   – Что нам делать Глебов? Ляхи могут пойти на новый приступ ночью али на рассвете.
   Савва задумался. Судя по всему, русским не удалось прорваться в Смоленск, и, значит, его отряду оставаться в башне не имело смысла.
   – Как стемнеет, будем отступать, – решил Савва.
   Ночью они вышли из башни и начали осторожно продвигаться в сторону русских позиций. Воинам приходилось нелегко, потому что, кроме оружия, они несли еще трупы своих товарищей. На этом настоял их командир, который не мог оставить тело любимого друга на поругание врагу. Вместе с Полканом пришлось взять и остальных убитых, чтобы не объяснять начальству, почему одному мертвому ратнику отдано предпочтение перед другими.
   Отряду удалось благополучно добраться до своих. Лесли и Лермонт были очень довольны Саввой, а он с трудом сдерживался, чтобы не разрыдаться, и никак не мог поверить в то, что Полкана больше нет.
   Утром убитых похоронили возле Спасской святой обители. Когда священник перед тем, как отслужить панихиду, спросил имена погибших, Савва, давясь слезами, назвал первым христианское имя своего друга:
   – Раб Божий Никита.

Глава 47
Крушение надежд

   Осада продолжалась. Время от времени между осажденными и осаждающими случались стычки, реже – битвы, а в Петров день поляки сделали удачную для себя вылазку по направлению к Спасской святой обители, захватив в плен более десятка детей боярских. Настроение в русском войске падало, тем более, что появились слухи о приближении к Смоленску польского короля Владислава во главе огромных сил. Несмотря на установленную воеводой Шеиным строгую дисциплину, все чаще и чаще возникали разговоры о бесперспективности осады города.
   Савва не относился к числу тех ратных людей, которые успели разочароваться в войне. Молодому поручику везло: в каждом бою ему удавалось сделать что-нибудь достойное похвал начальников.
   – Ты есть лучший мой воин, – говорил Лесли.
   – Далеко пойдешь, Глебов, – вторил ему Лермонт.
   «А может, я когда-нибудь стану воеводой, как Шеин», – мелькала в голове у молодого человека головокружительная мечта.
   О погибшем Полкане он помнил, но уже не особо скорбел. Более того, иногда у Саввы невольно появлялась мысль, что ему стало легче жить без довлеющего на него авторитета друга.
   В разгар лета к Шеину прибыло пополнение, в том числе и рейтарский полк иноземного строя. Именно рейтары вызвали почему-то самое большое раздражение у тех воинов, которые почти год осаждали Смоленск. Слышались злорадные высказывания:
   – Щеки-то как наели! Здесь они враз исхудают на одном толокне.
   – Доброе у ребятушек суконце. Ляхи им быстро изорвут кафтаны в клочья.
   Савва узнал о прибытии рейтарского полка, находясь в лазарете, куда он попал из-за полученного накануне ранения. До сих пор пули его не брали, и даже пошла молва, что он от них заговорен покойным другом. Однако это было не так: просто молодому человеку сопутствовала удача, которая немного ему изменила, когда он все-таки получил пулю в плечо. Рана, впрочем, оказалась пустяковой, даже кость не была задета, и Савва уже собирался возвращаться в свой полк.
   Покинув лазарет, он решил навестить прибывших рейтаров, чтобы встретиться и поболтать с теми из них, кого знал.
   «Все-таки свежий народ, а то мне надоели хуже горькой редьки ратники нашего полка, как, впрочем, и остальные людишки, с коими вижусь каждый день».
   Савва нашел рейтарский полк в одной из оказавшихся в зоне военных действий деревень. Жители давно оттуда разбежались, тамошние избы и дворы пришли в ветхость, а огороды заросли высокой травой. Но рейтерам не было до этого никакого дела – они доламывали, что не успели до них сломать, и вообще вели себя так, будто уже начали воевать и вошли во вражеское селение.
   Двигаясь верхом на Таланте, по единственной деревенской улице, Савва увидел идущих ему навстречу Лопатина и Рожнова. Оба шуйца узнали его и обрадовались.
   – Доброго здравия тебе, Саввушка! – воскликнул Федор.
   – Слава Богу, что ты живой! – подал голос Иван.
   – Вам тоже доброго здравия! – отозвался Савва. – Я и сам очень доволен тем, что покуда не погиб.
   – А где твой друг закадычный? – спросил Рожнов.
   Савва помрачнел.
   – Нет Полкана, царствие ему небесное.
   – Да, ну! – поразился Лопатин.
   Рожнов тоже удивился:
   – А я думал, что с ним-то уж точно ничего не должно случиться, упокой его Господи.
   Он осенил себя знамением. Федор и Савва тоже перекрестились.
   – Жаль, жаль Полкана, – сокрушенно сказал Лопатин.
   – Как он погиб? – осведомился Рожнов.
   Савва коротко поведал им о гибели своего друга, ни словом не обмолвившись о личных взаимоотношениях между Полканом и его убийцей.
   – Значит, ты отомстил за своего названного брата? – воскликнул Лопатин, когда Савва закончил рассказ.
   – Отомстил. Я был бы не я, кабы тот лях остался живой.
   – Ты, поди, много геройского успел здесь совершить? – завистливо поинтересовался Рожнов.
   Савва вскинул голову.
   – Не сказать, чтобы особливо много, но кое-что на моем счету имеется.
   Сидя верхом на коне, Савва принялся рассказывать о своих подвигах. Говорил он довольно громко, и вскоре его остановились послушать еще несколько рейтаров, среди которых был широкоскулый юноша лет около двадцати.
   «Где-то я его уже видал», – мелькнуло в голове у Саввы, но он тут же забыл об этом молодом человеке, сосредоточившись на своем повествовании.
   – Эй, вы! – окликнул Лопатина и Рожнова подбежавший рыжий рейтер. – Вас полковник ищет!
   – Ну, вот, не дослушали мы тебя, Саввушка, – сказал Федор с виноватым видом.
   – Ничего, в другой раз дослушаете, – снисходительно отозвался Савва.
   Окинув высокомерным взглядом всех собравшихся рейтаров, он увидел, что широкоскулый юноша смотрит на него с открытым ртом.
   «Где-то я его видал», – опять подумал Савва.
   Он развернул коня и поскакал в расположение своего полка. Ему почему-то все больше и больше начинало казаться, что он упустил или забыл нечто очень важное.
   Попав в привычную обстановку, Савва быстро успокоился и занялся своими обычными делами, насколько это позволяла его рана. А спустя три дня неожиданно явился гонец от воеводы и передал повеление Шеина: явится немедля к нему полковнику Лесли и капитану Лермонту вместе с поручиком Глебовым. Полковник и капитан предположили, что воевода, услышав от кого-то о подвигах их геройского поручика, решил повысить его в должности. Молодой человек тоже надеялся на это.
   «Может, мне дадут под начало полк», – мечтал он.
   Савва, Лесли и Лермонт прискакали в острог Шеина, где стали ждать, когда воевода позовет их к себе. Во дворе, как всегда было полно воинов: детей боярских, дворян, стрельцов, казаков, ратников из полков иноземного строя. Все приезжали, уезжали, бегали, спорили, ругались.
   Внезапно Савва ощутил необъяснимую тревогу, от которой по его телу пробежала дрожь. В это время Лесли, Лермонта и его позвали наконец к воеводе. Войдя в избу, они увидели Михаила Борисовича сидящим на лавке, а рядом с воеводой стоял широкоскулый юноша в рейтарской форме. Рейтар смотрел на вошедших людей, причем его взгляд надолго задержался на Савве.
   – Ну, что, Аипов, признал ты его? – спросил Шеин.
   У Саввы мороз пробежал по коже. Рейтер оказался казанским дворянином Алексеем Аиповым, а Аиповы постоянно покупали товары у Фомы Грудицына и, разумеется, знали в лицо не только самого купца, но и его единственного сына.
   «Как же я не вспомнил сразу Алешку Аипова?» – поразился Савва.
   Впрочем, в этом не было ничего удивительного: ведь за два года он так сросся с придуманной историей «Саввы Глебова», что реальная жизнь Саввы Грудицына казалась ненастоящей и почти не вспоминалась.
   – Так признал ты его? – повторил Шеин.
   – Вроде признал, – неуверенно промямлил Аипов.
   – Вроде признал, – передразнил его Михаил Борисович, – а вроде и нет.
   Рейтар растерянно развел руками.
   – Сходство есть немалое, но есть и различие.
   – А мы сейчас у него самого спросим, – сказал воевода и обратился к Савве: – Аипов будто бы признал в тебе купеческого сына родом из Казани. Вроде ты вовсе не Савва Глебов, а Савва Грудьев.
   – Грудицын, – поправил его Аипов.
   Шеин поморщился.
   – Ну, пущай Грудицын – все одно купчишка безродный. Так ты Глебов али Грудицын?
   Похоже было, что рейтар сомневается, действительно ли, перед ним сын купца Фомы Грудицына? В Казани дворянин Аипов мало обращал внимания на юношу из купеческого семейства, да и изменился Савва за два года. Если бы был жив Полкан, он сумел бы всех убедить в том, что его друг – настоящий боярский сын Глебов. Но Полкан погиб, и Савве предстояло оправдываться самому.
   – Ну, и кто ты? – грозно спросил Михаил Борисович.
   Савве показалось, что воевода видит его насквозь, и охваченный паническим страхом молодой человек упал на колени.
   – Значит, ты купец, а не сын боярский? – рявкнул Шеин.
   Савва стукнулся лбом о пол и воскликнул плачущим голосом:
   – Прости, Михайло Борисович! Бес меня попутал!
   – Ты взял себе чужое имя! – заревел воевода. – Как ты посмел?
   Дрожа всем телом, Савва начал рассказывать о том, как Полкан уговорил его стать Саввой Глебовым.
   – Полкан? – спросил Шеин и наморщил лоб, припоминая, о ком идет речь.
   – Ратник нашего полка, – подсказал Лермонт. – Он погиб в начале лета.
   – Ах, да! – вспомнил Михаил Борисович. – Такой видный из себя синеокий молодец. Из казаков вроде.
   – Он не казак, а князь, – промолвил Савва и, не поднимаясь с колен, поведал историю Полкана.
   Удивительно, но воевода сразу поверил, что Полкан был князем. Окинув Савву презрительным взглядом, Шеин проворчал:
   – Вон как бывает: князь служит простым ратником, а безродный купчишка называется сыном боярским и получает неположенную ему честь. Что же с тобой делать, анчутка?
   Савве опять стало страшно, и он весь покрылся потом.
   – Он должен получать наказание, – вмешался Лесли. – Пушай станет простой ратник.
   Савве стало совсем худо.
   «Как же я буду служить в своем полку, опосля того, как все там узнают о моем обмане? Да, со мной же все станут обращаться хуже, чем с шелудивым псом!»
   Но Шеина возмутило предложение Лесли:
   – В вашем аглицком королевстве берите в войско кого хотите, а здесь наши порядки, и по указу государя Михайлы Федоровича торговым людишкам нельзя быть на ратной службе.
   – Но Глебов хороший воин, – подал голос Лермонт.
   – Он не Глебов, а Грудицын! – закричал воевода. – Пущай убирается из войска и будет благодарен мне, что я не велел его порешить на месте! Вон отсель! И чтобы к вечеру духу твоего поблизости не было!
   Савва вскочил и стал, кланяясь, пятиться к двери. Он не помнил, как покинул избу, миновал двор и оказался на краю оврага. Когда Савва наконец пришел в себя, он упал на траву и горько заплакал. Все рухнуло! Как жить дальше?
   Услышав конное ржание, Савва поднял голову. Неподалеку от него сидел верхом на своем жеребце Лермонт и держал за узду Таланта.
   – Я привел твоего коня.
   – Спасибо тебе, Юрий Андреевич, – поблагодарил Савва и подумал:
   «Поди, он меня призирает».
   Однако Лермонт смотрел на него с сочувствием.
   – Мне надобно скорее уехать, – промямлил Савва, – иначе воевода осерчает.
   Лермонт покачал головой.
   – Тебя задержат на первой же версте, как беглеца.
   – Что же мне делать? – растерялся Савва.
   – Шеин велел тебе убраться до вечера, так что еще есть время. Я съезжу в полк, возьму твои вещи да заодно и грамоту, предназначенную для Андрея Батурина – воспользуешься ею.
   Андрей Батурин был солдатом их полка. В одной из стычек его ранили в голову, рана быстро зажила, но появилось заболевание, называемое падучей. Батурин в любой обстановке мог упасть и начать дергаться, из-за чего, естественно, стал непригодным к ратной службе. Когда Лесли обратился к воеводе с просьбой отпустить домой солдата, ставшего обузой для всего полка, Шеин долго и придирчиво выяснял, действительно ли воин столь уж серьезно болен, но в конце концов все-таки разрешил припадочному покинуть войско. Бумагу с этим разрешением Лесли получил третьего дня утром, а через два часа Батурин был убит осколком ядра.
   – Как же сия грамота у тебя, Юрий Андреевич, оказалась? – удивился Савва.
   – Полковник велел мне ее сжечь, но я не успел.
   – А ты не страшишься мне ее отдавать? Вдруг меня задержат и начнут проверять?
   Лермонт пожал плечами.
   – Вряд ли. На грамоте подпись воеводы Шеина, и сего довольно, чтобы тебя пропустили, не задерживая. А коли ты все же будешь уличен, то, имей в виду, я скажу, что грамота у меня украдена.
   – Ладно, – согласился Савва. – В любом случае ты, Юрий Андреевич, оказал мне великую услугу. Век за тебя буду Бога молить.
   Лермонт кивнул и поскакал прочь.
   Оставшись один, Савва привязал Таланта к одиноко растущей березе, а сам лег в густую траву и неожиданно для себя уснул. Ему приснилась осада Смоленска, только воеводой во сне был поначалу он сам, а потом выяснилось, что главный над войском – Полкан.
   «Так брат же мой названный погиб», – удивился во сне Савва и проснулся, оттого что кто-то тряс его за плечо.
   – Подымайся, Глебов, – говорил знакомый голос, – тебе пора в путь.
   Открыв глаза, Савва увидел Лермонта и пробормотал:
   – А мне померещилось, будто бы Полкан воротился.
   – Оттоль никто не ворочается, – отозвался капитан с печальной усмешкой.
   Он вынул из-за пазухи свиток и протянул молодому человеку.
   – Возьми и будь осторожен.
   – Куда же мне теперь деться? – растерянно спросил Савва, взяв свиток.
   Лермонт ободряюще ему улыбнулся.
   – Ты очень хороший воин и мог бы послужить любому из тех христианских правителей, коим нет дела до твоего происхождения. Но нынче западные рубежи России закрыты, и никто без дозволения государей ни прибудет сюда, ни убудет отсель. Так что тебе лучше всего отправиться на Дон али в иное место, где живут казаки.
   Савва взял свои вещи и взобрался на коня.
   – Счастливого тебе пути, – напутствовал молодого человека Лермонт. – Храни тебя Бог.
   – И тебя храни Господь, Юрий Андреевич, – отозвался Савва. – Никогда тебя не забуду.
   Он попрощался с капитаном и поскакал неведомо куда.

Глава 48
Новая любовь

   Покинув войско, несостоявшийся воевода направился на восток. В душе его царил хаос, а в голове была пустота. О том, что делать дальше Савва не задумывался, поскольку просто не мог сосредоточиться на какой-либо одной мысли. Уже подъезжая к речке Гжать, он вспомнил о деньгах, оставленных игуменье Сусанне на хранение, и поскакал к Богородичной обители.
   Двигаясь по лесной тропинке, он внезапно почувствовал себя очень плохо: заболела рана, появился озноб, выступил пот, и все тело охватила слабость.
   «Что со мной? – беспокоился юноша. – Уж не горячка ли?»
   Ему становилось все хуже и хуже. Когда Савва подъехал к Богородичной обители, он уже с трудом держался в седле и почти ничего не соображал. Постучав в ворота, молодой человек едва смог расслышать вопрос:
   – Кого к нам Бог послал?
   – Мне надобна игуменья… – начал Савва, с трудом ворочая языком, и потерял сознание…
   Очнулся он в постели. Из маленького окошка под потолком лились яркие солнечные лучи, освещая тесную келью и стоящую лицом к образу Богоматери женщину в одежде белицы.
   – Где я? – спросил Савва.
   Белица обернулась, и юноша узнал Василису. Ему стало стыдно:
   «Я же обещал Полкану сообщить ей о его гибели, а по пути сюда даже о том и не вспомнил».
   – В обители, – ответила она.
   – Здесь же нельзя нашему брату находиться.
   – Здравому нельзя, а хворому можно.
   – А-а-а! – протянул Савва.
   – Я сейчас позову матушку игуменью, – сказала Василиса и сделала шаг к двери.
   – Погоди! – остановил он ее. – Я должен кое-что тебе сообщить.
   Василиса окинула его горестным взглядом.
   – Я уже знаю о том, что моего жениха любимого нет на белом свете.
   – Знаешь? – удивился Савва. – Но отколь?
   – Он ведь на Дорофея [93 - 5 июня.] погиб? – спросила Василиса, смахнув набежавшую слезу.
   – Да.
   – Я тогда весь день чуяла беду, а ночью Полкан мне мертвым приснился.
   – И ты тогда уверовала в его смерть?
   Василиса помотала головой.
   – Нет, вестимо. В гибель возлюбленного моего я уверовала токмо опосля того, как послушала твой бред. Так, значит, Полкана убил пан Высоцкий?
   – Да, – ответил Савва, – но я самого пана…
   Не дослушав его, Василиса, зарыдала и выбежала из кельи. А Савва смотрел ей вслед, пораженный до глубины души. Только сейчас он заметил, что возлюбленная покойного друга очень хороша собой.
   «У девицы очи блестят, как звезды, и весь лик светиться. Почто же я прежде ее красы не примечал?»
   В это время отворилась дверь, и вошла игуменья Сусанна.
   – Что, милок, оклемался малость?
   – Оклемался.
   – А я увидала рыдающую Василису и поняла, что она с тобой потолковала.
   Савва смутился.
   – Василиса горюет…
   – Знаю почто она горюет, – мрачно перебила его игуменья. – Нет более у голубки ее голубка. Пущай девица плачет, раз плачется, я-то давно по Никите все слезы выплакала.
   – Василиса станет теперь черницей? – спросил Савва с замиранием сердца.
   – Да, она через седмицу принимает постриг, – ответила игуменья.
   «Зачем?» – едва не крикнул юноша, но сумел смолчать.
   – Василиса свою судьбу уже выбрала, – заговорила игуменья строго. – Давай, потолкуем, милок, о тебе. Скажи, почто ты войско оставил?
   Покраснев, Савва замямлил:
   – Да, меня отпустили из-за раны моей…
   – Видала я и твою рану, – прервала его игуменья. – Из-за таких ран воинов со службы не отпускают. Что у тебя на самом деле стряслось?
   Савве пришлось поведать ей всю о себе правду. Выслушав его, игуменья укоризненно покачала головой.
   – Значит, ты утек от своих родителей? А ворочаться к ним не думаешь?
   Савва опешил. Мысль о возвращении в Казань не приходила ему в голову, и он даже представить себе не мог, как это может произойти.
   Поймав растерянный взгляд юноши, игуменья сказала:
   – Решай сам, как быть. Пойду я, велю, чтобы тебе поесть принесли. Ты, поди, изголодался.
   Савва, действительно, ощущал зверский голод, поскольку в последний раз он принимал пищу перед тем, как отправиться к воеводе Шеину. Когда черница принесла рыбную похлебку, Савва с жадностью начал есть. Насытившись, он сразу уснул.
   На следующий день молодой человек чувствовал себя значительно лучше, чем накануне, однако старался выглядеть больным. У него не было желания покидать тихую обитель, и он очень хотел повидать еще Василису. Савва стеснялся неожиданно возникшего у него чувства к этой девице.
   «Она ведь прежде совсем была мне не по нраву. Что же случилось со мной нынче?»
   Время от времени на него вдруг накатывала злоба на покойного друга за то, что тот сумел влюбить в себя Василису.
   «Полкан не иначе приворожил ее чернокнижием, и теперь она не может забыть о нем. Вон девица удумала: раз его нет, ей следует покинуть мир. На самом деле Василисе надобно замуж выйти да детишек нарожать, а не хоронить себя в святой обители».
   Он представлял себя ее мужем.
   «Кабы она согласилась бы пойти за мной, как за Полканом, счастливее меня никого на свете не было бы. Мы поселились бы с ней где-нибудь на украйне и жили бы, поживали».
   Так прошло три дня, а на четвертый в келью вошла игуменья Сусанна, неся в руках тот самый пояс, в котором Полкан хранил свои и друга деньги.
   – Вот, милок, ваше с Никитой богатство.
   – А зачем ты все принесла? – удивился Савва. – Полканова половина вам завещана.
   – Вот ты и отсчитай, что нам положено.
   – Сама отсчитай. Я тебе верю.
   Игуменья кивнула.
   – Ладно, милок. Нынче я деньги пополам поделю и сошью новый пояс для твоей половины, а завтра ты отправишься в путь. Кажись, хворь с тебя уже сошла.
   – Сошла, – кисло согласился Савва.
   – А тебе, чай, у нас понравилось? – сказала игуменья, не спуская с него внимательного взгляда. – Так ты ступай в обитель, токмо, понятно, в мужскую.
   – Может, потом и уйду, – смущенно отозвался Савва.
   – А нынче ты, куда собрался?
   – Не решил еще.
   – Ну, помоги тебе Господь, – промолвила игуменья, собираясь покинуть келью.
   – А можно будет завтра проститься с Василисой? – попросил юноша.
   – Вестимо, можно, – разрешила игуменья.
   – Сия девица мне как сестра, – смущенно начал объяснять Савва, – да и вряд ли мы с ней еще увидимся: она же постриг принимает.
   – Третьего дня принимает, – подтвердила игуменья. – Не желает Василиса жить в миру без своего любимого.
   – Вот и я о том же, – сказал Савва упавшим голосом.
   Игуменья еще раз окинула его внимательным взглядом и, ничего больше не сказав, вышла. А Савва опять начал грезить о Василисе.
   «Может, попросить ее не спешить с постригом? Ну, потеряла девица жениха, так пущай о нем погорюет, а потом, глядишь, естество свое возьмет. Я могу и подождать, покуда Василиса прежнюю свою любовь забудет».
   Подобного рода мысли беспокоили Савву целый день и долго не давали ему уснуть ночью. И все-таки в конце концов сон сморил его, а рано утром юноша был разбужен игуменьей.
   – Подымайся, милок! Тебе пора в путь.
   Проснувшись, Савва увидел на столе новый пояс с деньгами, очень похожий на тот, который был сшит Полканом.
   – Я выйду, а ты оденься, – сказала игуменья.
   Оставшись в одиночестве, Савва начал медленно собираться. Первым делом он приладил к своему телу пояс, а потом натянул одежду. Деньги, даже уменьшившись количеством вдвое, все равно весили немало.
   «Ладно, своя ноша не тянет», – подумал Савва и покинул келью.
   В узком коридоре его ждала игуменья.
   – А где Василиса? – вырвалось у молодого человека, и он покраснел.
   Игуменья сделала вид, что не заметила его смущения.
   – Она во дворе.
   Василиса, на самом деле, была во дворе и держала под уздцы оседланного Таланта. Из остальных обитательниц монастыря Савва заметил только двух стоящих у ворот черниц.
   Молодой человек поежился от сырого утреннего воздуха.
   «Лето уже идет на убыль. Вскорости осень наступит».
   – Ну, прощай, – сказала ему игуменья с теплотой в голосе. – Храни тебя Господь.
   Она благословила его и направилась к храму, а Савва остался наедине с Василисой. При виде печального лица девушки, у него сразу вылетело из головы все, что он собирался ей сказать. Савва стоял и растерянно молчал.
   Василиса первой нарушила это молчание:
   – Прощай, Саввушка! Помоги тебе Боже! Я буду денно и нощно молиться о том, чтобы у тебя было все хорошо.
   – Значит, я тебе не безразличен? – встрепенулся Савва.
   – Вестимо, не безразличен. Ты же названный брат человека, коего я любила больше жизни.
   Савва почувствовал разочарование, но постарался это скрыть.
   – Прощай, Василиса, – произнес он с нарочитым благодушием. – Храни тебя Бог!
   Она перекрестила его, и он взобрался на коня.
   «Может, все-таки сказать ей?» – мелькнуло в голове у Саввы.
   Но, так и не решившись заговорить с Василисой о своих к ней чувствах, он направил коня к растворяемым черницами воротам и покинул обитель.

Глава 49
Раскаявшийся грешник

   Смятение по-прежнему владело Саввой. Он ехал неведомо куда и только возле Можайска понял, что машинально направляет коня по дороге на Москву. Тут только молодой человек немного пришел в себя и подумал:
   «А почто мне не навестить Шиловых? Они, поди, обо мне скучают. Хотя бы недолго погощу у них да отдохну».
   Благодаря бумаге за подписью воеводы Шеина, Савва беспрепятственно добрался до Москвы и въехал в город. Шиловы были несказанно рады возвращению постояльца: хозяйка накормила Савву до отвала, а хозяин самолично попарил его в баньке. Молодой человек, чтобы объяснить, почему он вдруг покинул войско в разгар осады Смоленска, ничего лучшего не придумал, как сослаться на некую хворь, которая якобы едва не свела его в могилу. Хозяева ему сразу поверили.
   – По твоему лику, сынок, видно, что ты сильно хворал, – обеспокоено заметил Яков.
   – Мы его вылечим, обязательно вылечим, – приговаривала Устинья, суетясь вокруг Саввы.
   На следующий день вся округа узнала о том, что к Шиловым прибыл с войны их постоялец. Родители и жены находящихся под Смоленском стрельцов пришли к Савве в надежде узнать что-нибудь о своих близких. Молодой человек отвечал на все вопросы коротко и односложно, чем вызвал немалое разочарование у тех, кто его расспрашивал.
   – Дайте Саввушке в себя прийти! – заступился за постояльца сотник. – Чай, он не с гулянки сюда явился!
   Его поддержала жена:
   – Пущай он отдохнет, а потом уже вы с ним потолкуете.
   Едва гости успели разойтись, Савва сразу же отправился в кабак, откуда вернулся вечером совершенно пьяный, и это повторялось пять дней подряд. Шиловы ничего не говорили загулявшему постояльцу, рассчитывая, что он в конце концов образумится, но Савва не собирался бросать пить, поскольку не видел выхода из того тупика, в который завела его жизнь. Он мог, конечно, последовать советам покойного друга и Лермонта, однако для этого надо было иметь волю, а у Саввы ее не было. Всю свою предыдущую жизнь он привык находиться под чьим-то началом, и потому так хорошо себя чувствовал на военном поприще, где основой основ был приказ, который надо было исполнять без рассуждений. Когда же молодой человек оказался один на один со своей судьбой, он никак не решался повернуть ее в какую-либо сторону и предпочитал топить свои переживания в вине.
   Во время этого загула Савва посещал самые жалкие кабаки на окраине Москвы – те, где нельзя было встретить Никона Бутурлина, Афанасия Ордин-Нащокина или кого-нибудь из Морозовых. Хотя вряд ли до них уже дошла весть о разоблачении под Смоленском «боярского сына Глебова», он сам, утратив прежнюю уверенность в себе, не знал, как себя вести со своими знатными приятелями.
   На шестой день гульбы Савву занесло в одно злачное место в посаде за ручьем Чечоркой. Оказавшись среди всякого отребья, он был ограблен и так сильно избит, что с трудом добрался до Сретенки. Хозяева пришли в ужас, увидев покрытое синяками и кровоподтеками лицо постояльца. Устинья хотела было сбегать за знахаркой, но Савва вспомнил об оставшемся у него от Полкана снадобье, которое хорошо залечивало раны. Хозяйка принялась мазать избитого молодца густой зеленоватой кашицей, а хозяин в это время ворчал:
   – Добро, что токмо рожу разбили, зато голова цела, и коли в ней ум еще не весь пропит, то нынешний мордобой тебе, Саввушка, пойдет на пользу. Пора, пора тебе перестать пить, покуда ты совсем не спился.
   Савва слушал сотника молча.
   Снадобье Полкана оказалось настолько действенным, что синяки, ссадины и царапины довольно быстро исчезли с лица Саввы. Кости тоже перестали болеть. Осталось только неприятные воспоминания, от которых хотелось освободиться привычным способом – залить их вином.
   Для кабака Савве нужны были деньги. Почти все свое серебро он спрятал в сарае среди ветоши, оставив себе небольшую сумму, на которую гулял, и остатки которой были украдены в посаде за Чечоркой.
   Однажды утром Яков отправился к кузнецу, а Устинья ушла на рынок, и Савва пошел взять из своего тайника немного денег. В сарае он долго рылся в ветоши, пока не добрался до спрятанного пояса. Савва вытащил столько серебра, сколько ему было надо, а остальное положил на прежнее место. И тут он вспомнил, как Полкан копался в сенях у Андрея Заяузского в поисках оставленного там мешка.
   «А не навестить ли мне богомаза? Погляжу, что там он еще намалевал да заодно и Воронка промну, а то конь застоялся».
   Как только хозяева вернулись домой, Савва, сообщив им, что он желает побывать за Яузой у одного своего знакомого, отправился верхом на Воронке в Чигасы. Жеребец, истосковавшийся и по хозяину и по долгим прогулкам, постоянно переходил с шага на рысь, и Савве постоянно приходилось дергать за узду.
   «Конь счастлив, и ему нет дела до моих забот. Воронок полагается на меня, а мне не на кого положиться».
   Купив по пути кое-чего съестного, Савва через час был в Чегасах. За прошедший год там ничего не изменилось за исключением двора богомаза, окруженного теперь крепкой оградой с выкрашенными в несколько ярких цветов воротами. Савва удивленно смотрел на эти разноцветные ворота до тех пор, пока его не окликнула красивая черноглазая молодица с полными ведрами на коромысле:
   – Ты, боярин, к мужу моему, Андрею?
   – Да, – растерянно ответил молодой человек. – Но я не знал, что он женился.
   – Уж полгода минуло, опосля нашей свадьбы.
   – А я почитай год был под Смоленском.
   – А-а-а! – протянула красавица и пригласила: – Милости прошу к нам в гости!
   Въехав во двор, Савва вновь удивился: от прежнего запустения не осталось даже следа, везде царил порядок.
   – Неужто и в сенях теперь убрано? – непроизвольно вырвалось у гостя.
   Хозяйка засмеялась:
   – Убрано, боярин, убрано.
   – Хорошо ты за Андреем ходишь.
   – А как же иначе? – отозвалась молодица с нежностью в голосе. – Я ему жена, а он у меня, как дите малое.
   «Она ведь любит богомаза! – поразился Савва. – Он же пугало огородное, а, поди ты, чем-то заслужил любовь такой видной бабенки!»
   – Как тебя зовут? – спросил гость у хозяйки.
   – Федора я.
   Савва не стал представляться. Он слез с коня, снял с седла мешок и сказал:
   – Я тут Андрею кое-что из снеди привез. Примешь?
   – Почто же не принять, коли ты даешь от чистого сердца? – резонно заметила Федора.
   Она забрала мешок и пригласила гостя в избу, но при этом сообщила, что Андрей скорее всего спит.
   – Муж мой вчера образ закончил, а опосля работы он всегда отсыпается, притом спит так крепко, что трубного гласа не услышит.
   – А можно я на новый образ погляжу? – попросил Савва.
   Молодка не успела ему ответить, потому что из сеней послышался грохот.
   – Хозяин проснулся, – почтительно произнесла Федора.
   Дверь отворилась, и на крыльце появился Андрей – такой же заспанный и всклокоченный, как и в прошлый раз.
   – Я же велел тебе убрать лохань! – накинулся он на жену. – Опять об нее споткнулся!
   – Уберу, Андрюшенька, уберу, милый, – откликнулась она медовым голосом.
   Богомаз посмотрел на гостя и спросил:
   – Ты кто?
   – Я Савва, – ответил молодой человек, – Мы с Полканом были у тебя прошлым летом.
   – А куда Полкан подевался?
   – Он погиб под Смоленском, царствие ему небесное.
   – Жаль Полкана, упокой его Господи, – сказал Андрей без особой горести в голосе.
   – Он предрек, что к тебе воры залезут, – напомнил Савва. – Ну, так они к тебе залезли?
   – Да, вроде кто-то был, – равнодушно ответил Андрей.
   – Надобно гостя позвать в избу, – предложила Федора.
   – Пущай, войдет, – разрешил богомаз.
   По сеням Савва прошел в этот раз без приключений.
   «И чего богомаз осерчал на жену за одну лохань? – удивился он. – Прежде здесь вообще было навалено черт знает что».
   Войдя в горницу, гость сразу замер будто вкопанный. На том месте, где в прошлый раз был Спас, теперь находился Господь Вседержитель, который смотрел на Савву так, словно в чем-то его обвинял.
   – Прости меня, Господи! – прошептал Савва.
   Но Христос по-прежнему смотрел на него с осуждением. Тогда Савва упал на колени, ударился головой об пол и воскликнул:
   – Прости! Прости меня, Боже!
   Хозяйка воззрилась на него с изумлением, а вот хозяин нисколько не удивился поступку гостя.
   – Что, проняло? – удовлетворенно сказал Андрей. – Я в сей образ немало своей души вложил. Мне его для храма Зачатия на Углу заказали, и жаль даже отдавать, прости Господи.
   Савва не слушал богомаза. Он поднялся с колен и, не попрощавшись с хозяевами, вышел из избы. Весь обратный путь до Сретенки молодой человек думал о своих грехах:
   «По наущению Полкана, я много чего сотворил богопротивного: оставил родителей да к тому же еще и отрекся от них, прелюбодействовал с вдовицами и мужними женами, убивал, брал чужое. Разве же я достоин прощения? Грешен, ой, грешен Савва Грудицын! Так грешен, что вовек своих грехов не замолить! Прости меня, Боже!»
   Шиловы были дома: сотник вырезал что-то из дерева, его жена возилась у печи. При виде мрачного постояльца, Устинья всплеснула руками и воскликнула:
   – Господь с тобой, Саввушка! Да, ты весь белый, как полотно! Уж не захворал ли, сынок?
   – А не позвать ли знахарку? – предложил Яков.
   – Не достоин я вашей заботы! – воскликнул Савва и, разрыдавшись, начал рассказывать всю о себе правду, делая упор на то, что он был совращен с пути истинного человеком, которого считал своим названным братом.
   Слушая молодого человека, старики охали и ахали, а когда он закончил, хозяйка заговорила дрожащим голосом:
   – Выходит, что ты вовсе и не сын боярский? Обманул ты нас, сынок!..
   Муж сердито перебил ее:
   – Да, ладно нас – мы невелики птицы! Он солгал ни кому-нибудь, а самому царю. Стоит о том подумать – в жар кидает. Не миновать тебе казни, Савва, коли боярин Шеин сообщит о твоем обмане государю Михайле Федоровичу. А ты живешь у нас, как ни в чем не бывало.
   – Ой, беда! Ой, беда! – закудахтала Устинья.
   – Куда же мне деваться? – воскликнул Савва плачущим голосом.
   – А ты ступай в святую обитель, – предложила Устинья. – В схиме сподручнее грехи замаливать, и никто тебя не тронет.
   – А ведь верно! – встрепенулся молодой человек, обрадованный тем, что наконец-то нашелся выход из его труднейшего положения. – Токмо вот, где мне постриг принять?
   Подумав немного, он вспомнил о чудовском чернеце Евфимии, с которым познакомился более года тому назад в Сыромятной слободе.
   «Может, он мне даст добрый совет?»
   На следующее утро Савва отправился в кремль, где нашел в Чудовом монастыре чернеца Евфимия и все ему о себе поведал. Чернец потолковал о раскаявшемся грешнике с архимандритом, и тот согласился принять молодого человека в свою обитель. Вкладом Саввы стали те самые ефимки, которые хранились в сшитом игуменьей Сусанной поясе.
   На преподобного Савватия Крутицкого [94 - 27 сентября.] в главном храме Чудова монастыря, соборе святого архистратига Михаила, состоялся обряд пострижения. И не стало Саввы, а появился инок Савватий.

Глава 50
Оптина пустынь

   Недолго прожил новопостриженный чернец в Чудовом монастыре. Едва миновал месяц его пребывания в иночестве, как архимандрит ему сказал:
   – Придется тебе, Савватий, нас покинуть. Нынче государь обмолвился, что лик ему твой вроде знаком. А ну, как он начнет о тебе выспрашивать?
   – Отошли меня в другую святую обитель – подальше от Москвы, – попросил Савватий.
   Архимандрит кивнул.
   – Вот и я о том. Отправляйся-ка ты в Макарьевскую обитель, кою еще называют Оптиной пустынью.
   – А где она?
   – Недалече от Козельска. Место там глухое – вот и будешь в тишине и покое грехи свои замаливать.
   И Савватий оставил Чудов монастырь. Перед отъездом из Москвы он посетил на Красной площади Казанский собор, где долго молился перед иконой Казанской Божьей матери, обретенной когда-то в его родном городе.
   До Оптиной пустыни путь оказался нелегким и долгим, чему причиной было осеннее ненастье. Наконец холодным промозглым днем молодой инок оказался в святой обители, представляющей собой несколько деревянных строений с деревянным же храмом. Располагался этот монастырь у опушки соснового бора, на берегу речки Жиздры.
   «Место и впрямь глухое», – отметил Савватий.
   В Оптиной пустыни жило всего одиннадцать человек (прибывший инок был двенадцатым), а руководил братией иеромонах Федор – седой старец с умным взглядом. Выслушав рассказ Савватия он изрек:
   – Останься покуда у нас, а там видно будет.
   Келий было семь. Чернецы, кроме игумена и девяностолетнего старца Кирилла, жили по двое. Савватию достался в соседи инок Тихон лет около шестидесяти от роду (восьми обитателям Оптиной пустыни перевалило за пятьдесят, а трое перешагнули сорокалетний рубеж, и получалось, что Савватий был среди них самый молодой), редко произносивший за день даже слово. Вообще-то в обители молчали все, предпочитая изъясняться знаками и заговаривая только в самом крайнем случае. В этом царстве молчания было хорошо думать, но Савватий не относился к людям с развитыми мыслительными способностями, поэтому ему стоило поначалу большого труда терпеть всеобщее безмолвие. Заметив это, игумен предложил молодому иноку:
   – Коли тебе у нас худо, ступай в Калугу, в Свято-Лаврентиевскую обитель. Я тамошнему игумену отпишу, и он тебя примет.
   Савватий чуть было не согласился на это предложение, но, устыдившись своей слабости, сказал:
   – Нет, я останусь с вами, коли, вестимо, не прогоните.
   Вскоре после того, как он обосновался в Оптине, туда прибыл посланник Крутицкого митрополита с сообщением о смерти патриарха Филарета.
   «И здесь Полкан прав оказался, – думал Савватий во время панихиды по усопшему духовному отцу всех россиян. – Отколь же он черпал свои знания, скрытые для прочих смертных за семью печатями?»
   Он старался забыть, как о покойном друге, так и о своей прошлой грешной жизни, но, если днем ему удавалось заглушать воспоминания тяжелым трудом, то по ночам ничего нельзя было поделать со снами, в которых бои сменялись ратными учениями и любовными утехами с женщинами. А чаще всего Савватию снился Полкан, и каждый раз, просыпаясь, инок в отчаянье думал:
   «Что же он не оставит меня в покое, мой искуситель? При жизни вводил меня в грех и мертвый с того света донимает. Когда же я перестану по нему тосковать?».
   Весной Савватий отправился по поручению игумена, в Калуге, где узнал о поражении русских под Смоленском и о казни воеводы Шеина. Инок испытал по поводу этих событий двоякое чувство: с одной стороны ему было жаль, что осада обернулась неудачей, с другой – он, вспоминая свое позорное изгнание из войска, ощущал, помимо воли, некоторое удовлетворение.
   Ближе к осени Савватия перестали донимать беспокойные сновидения, и он начал привыкать к Оптиной пустыни. В эту обитель редко добирались паломники, но если они все-таки появлялись, то обычно это были хворые люди, отчаявшиеся получить помощь где-либо в другом месте. Оптинские старцы лечили не только молитвами, а еще и сваренными из трав снадобьями. Лечение обычно помогало больным.
   Однажды игумен сказал Савватию:
   – Ты как-то обмолвился, что твой покойный друг знал толк в снадобьях. Не вспомнишь ли, из чего он их делал?
   – Вспомнить? – удивился инок. – Но ведь Полкан был великим грешником, и все его знания от нечистого.
   Игумен с сомнением покачал головой.
   – Знания, кои идут на пользу людям, бывают токмо от Бога. А коли твой приятель много нагрешил, ты лучше не осуждай, а помолись о его душе.
   Послушавшись мудрого настоятеля, Савватий принялся горячо молиться о душе Полкана; одновременно инок пытался вспомнить, из чего его покойный друг делал снадобья. Постепенно Савватий так увлекся лечением людей, что стал лучшим лекарем обители.
   Шли дни, месяцы, годы, но в Оптиной пустыни время будто остановилось. Умирали старцы, на их место являлись новые чернецы, а в остальном все было по-прежнему. Изредка в оптинскую глушь долетали вести из беспокойного мира. На одиннадцатом году иночества Савватия умер государь Михаил Федорович, и на престол взошел его сын Алексей Михайлович, а спустя девять лет от начала нового царствования к России от Речи Посполитой отошли города, среди которых был и Смоленск.
   Минуло еще четыре года, и внезапно Савватий занемог. Иноку исполнилось сорок семь лет, на здоровье он прежде не жаловался, но вдруг его свалила с ног неизвестная хворь. Савватий лежал в своей келье и готовился отойти в иной мир.
   «Как Господь меня примет? – беспокоился он. – Прощены ли мои прегрешения?»
   Однажды больного навестил инок Елизарий, прибывший в Оптину пустынь из Троице-Сергиевой лавры. Задав Савватию пару вопросов о его самочувствии, гость неожиданно сообщил:
   – А я ведь родом из Казани и знавал тебя еще тогда, когда ты был Саввой Грудицыным.
   Савватий внимательно глянул на сидящего перед ним инока. На вид гостю можно было дать около сорока пяти лет, внешность он имел довольно-таки непримечательную: средний рост, почти бесцветные глаза, невыразительные черты лица.
   – Вряд ли ты меня узнаешь, – сказал Елизарий. – Я младший сын Луки Короткова.
   – А-а-а! – протянул Савватий.
   Лука Коротков был в Казани таким же именитым купцом, как и Фома Грудицын.
   – Мы могли с тобой породниться, – продолжил Елизарий. – Твой отец одну из моих сестер за тебя сосватал.
   Впервые за много лет Савватий подумал о том, что он в свое время даже не спросил у отца, на ком тот собственно собрался его женить.
   «Не было у меня интереса к невесте, понеже ее мне отец выбирал. А у Луки Короткова, помниться было то ли пять, то ли шесть дочерей».
   Савватий попытался вспомнить многочисленных отпрысков купца Короткова, с коими он играл в детстве. Однако из своей памяти ему удалось выудить только Харитину – костлявую, кособокую и злобную девицу лет на пять его старше.
   – Кого же из твоих сестер сосватал мой отец? – поинтересовался Савватий у Елизария.
   – Харитину.
   – Я так и думал, – вздохнул Савватий. – Поди, за ней твой отец давал самое большое приданое?
   – Да.
   – Ее за другого отдали?
   – Нет, ее никто не взял.
   – Даже богатое приданое не помогло, – пробормотал Савватий.
   «Оно и понятно, – добавил он про себя. – Девка была страшная ликом и злая. Ох, и намучился бы я, кабы женился на ней! Да уж, незавидную судьбу уготавливал мой батюшка единственному чаду».
   – Что стало с моими родителями? – спросил Савватий.
   Елизарий рассказал:
   – Батюшка твой благочестивый, Фома Грудицын, искал тебя, а когда не нашел, слег. Хворал он пару месяцев и все вопрошал Бога: за что ему такая напасть? А потом Фома помер, царствие ему небесное.
   Он осенил себя крестным знамением. Перекрестился, собрав все свои силы, и больной.
   – А моя матушка? – осведомился Савватий, немного отдышавшись.
   – Когда я Казань оставил, Матрена была еще жива, а, что потом с ней стало, не знаю.
   – Сгубил я своих родителей, – прошептал Савватий.
   – А куда ты тогда подевался? – полюбопытствовал Елизарий.
   Тихим голосом Савватий поведал историю своих странствий и приключений. В подробности он не вдавался, излагал все очень сухо, некоторые события и вовсе упоминал вскользь, а кое о чем и вовсе умолчал. Выслушав рассказ до конца, гость уверенно заявил:
   – Воистину друг твой был не человек, а нечистый в человечьем обличии.
   – Тогда бы он не погиб, – возразил Савватий.
   – Погибло токмо бренное тело, кое лукавый, прости Господи, может менять без конца. Наверняка ты ему успел надоесть, и он решил от тебя уйти – вот и претворился погибшим.
   Савватий подумал, что, если бы Полкан был бесом в человечьем обличии, вряд ли его сущность не разгадала бы игуменья Сусанна, однако вслух он этого не сказал, потому что у него не было сил спорить с гостем, а тот продолжал доказывать:
   – Воистину, говорю я тебе: твой друг был не человеком вовсе. Ты же сам помянул его метку, а Бог своих врагов метит. И твоя хворь разве не наказание за дружбу с нечистым?
   Савватий устало прикрыл веки.
   – Худо тебе? – спросил Елизарий без сочувствия в голосе.
   – Кажись, вскорости конец мой наступит, – ответил больной. – Надобно мне готовиться к встрече с Господом.
   – Ну, готовься, – произнес Елизарий, поднимаясь.
   После его ухода Савватия начали мучить сомнения:
   «А вдруг Елизарий прав, и я водил дружбу с самим лукавым, прости меня Боже? Хоть бы мне Всевышний дал знак: был ли мой названый брат нашим врагом али нет?»

Глава 51
Встреча

   После отъезда из обители Елизария Савватий неожиданно почувствовал себя лучше и вскоре смог подняться с постели, а немного погодя и вовсе выздоровел. Он продолжал заниматься прежними делами и еще старательнее молился Богу. Свое выздоровление Савватий воспринял как знак от Всевышнего о том, что Полкан не был бесом в человечьем образе, но порой инока вновь начинали мучить сомнения:
   «А верно ли я понял Божий знак?»
   Минуло еще пять лет, и вот однажды летним вечером Савватий возвращался в Оптину пустынь из Козельска, куда он ездил, чтобы приобрести кое-что для чернецов. Инок медленно трясся на пегой лошадке по тропинке, тянущейся среди густых деревьев. Впереди уже показалась обитель, как вдруг словно чья-то рука сжала сердце Савватия, а в глазах у него помутилось. Остановив лошадь, инок медленно с нее сполз и упал под ближайшими кустами.
   «Полежу малость – может, полегчает».
   Немного погодя ему, действительно, полегчало. Он хотел было подняться, но внезапно увидел стоящего неподалеку человека и, присмотревшись повнимательнее, воскликнул пораженный:
   – Полкан!
   Да, это был его названный брат, выглядевший так же, как и тридцать лет тому назад.
   – Соскучился я по тебе, Саввушка, – сказал Полкан, улыбаясь.
   Савватий испуганно перекрестился, но его друг не исчез, а укоризненно покачал головой и промолвил:
   – Я, брат Савва, не тот, о ком ты сейчас подумал.
   – Мне лукавый частенько твоим голосом грехи нашептывал, – произнес инок с сомнением.
   – У лукавого нет своего голоса – вот он и пользуется чужим.
   – Прости, Полкан! – покаянно воскликнул Савватий.
   – Я тебе, Саввушка, давно все простил, – отозвался Полкан.
   – А самого тебя простил ли Господь за твои грехи? – обеспокоено поинтересовался инок.
   – Простил. Он, милосердный, многое может простить за страдания и еще за молитвы живых. Ты, Саввушка, хоть и сомневался во мне, но все же за меня молился, за что тебе великая благодарность. А еще за меня молились Наташа и Василиса.
   – Почто «молились», а не «молятся»? – удивился Савватий.
   – Они обе давно там же, где и я.
   Савватий вспомнил свое последнее посещение Богородичной обители и виновато сказал:
   – А я ведь хотел на Василисе жениться. Сам не знаю, как получилось, что она вдруг полюбилась мне, хотя прежде вовсе не нравилась.
   Полкан улыбнулся.
   – А тебя, Саввушка, всегда тянула к тем девицам и женкам, кои казались недоступными.
   – Прости, Полкан, за Василису!
   – Не за что тебе просить у меня прощения, – печально сказал Полкан. – Я ведь тогда уже погиб, а Василиса была еще живая и могла бы стать счастливой.
   – А пан Высоцкий не захотел, чтобы она досталась кому-то, окромя него, – напомнил Савватий.
   – Я и сам был таковым с Наташей – и ничего хорошего из того не вышло ни для меня, ни для нее. Василису я любил по-другому, хотя и ей тоже не принес счастья.
   – Они обе были счастливы любовью к тебе, – возразил Савватий.
   Полкан кивнул.
   – Да, а Марья Страхова была счастлива любовью к тебе.
   – Марья? – встрепенулся инок. – Она тоже там?
   – Да, она с нами. Ей за любовь все простилось.
   – А еще кому Господом грехи отпущены?
   – Лермонту. Он погиб вскоре опосля того, как ты оставил войско.
   Савватий был удивлен:
   – Но ведь Лермонт иной веры.
   – Однако же Всевышний даровал ему спасение.
   – И слава Богу! – обрадовался инок. – Мне Юрий Андреевич много добра сделал.
   – Среди ангелов есть твои дети, – сообщил Полкан.
   – Дети? – изумился Савватий. – Но у меня не было детей!
   – Были, Саввушка, двое – первого не успела родить Марья, а второй родился у Агаши и вскоре помер.
   – Я ничего о них не знал, – пробормотал инок и, тяжело вздохнув, спросил: – А что стало с моими родителями?
   – Матушка твоя принята Богом, а вот твоего батюшку Господь милостью обошел.
   – Что так? – удивился Савватий.
   – Из-за гордыни его. Не желал Фома каяться да еще и роптал на Бога.
   – И мой отец так и остался не прощенным?
   – Господь многое может простить, но человек должен признать свои грехи, а твой отец себя оправдывал.
   – Плохо я о родителе молился, прости меня Боже, – прошептал инок.
   Полкан вздохнул:
   – Мне пора, Саввушка, ворочаться туда, отколь я к тебе явился.
   Савватию было невыносимо жаль расставаться с другом.
   «Он помог мне познать жизнь и многому научил. Да, и в Оптину пустынь я попал, по сути, благодаря ему».
   – А мне можно пойти с тобой? – несмело спросил инок.
   Полкан кивнул.
   – Тебе, Саввушка, многое можно. Даже дозволено выбрать – пойти со мной али остаться.
   – Я пойду, пойду! – воскликнул Савватий. – Хочу быть подле тебя, матушки, Марьи, Василисы, Лермонта и своих детишек-ангелов.
   – Ладно, будем теперь вместе, – сказал Полкан и протянул другу руку.
   Они начали подниматься все выше и выше – над лесом, над обителью, над речкой Жиздрой. Все, что было на земле уменьшалось до тех пор, пока совсем не исчезло, зато появилось ослепительное сияние, к которому неудержимо несло двух друзей…
   Поздно вечером в Оптиной пустыни услышали из чащи тревожное лошадиное ржание. Обеспокоенные чернецы вышли из обители и почти сразу обнаружили под кустом мертвого Савватия. Тело инока было еще теплое, а на его лице расцвела блаженная улыбка.

Бес меченый Исторический роман Вера Гривина

Пролог

Глава 1 Благочестивое семейство

Глава 2 Соблазн

Глава 3 Полкан

Глава 4 Похмелье

Глава 5 Побег на волю

Глава 6 Как Савва чуть не женился

Глава 7 Афоня Заяц

Глава 8 Тати

Глава 9 Алчный Федот

Глава 10 Чудо-порошок

Глава 11 Ссора

Глава 12 Боярский сын Петр Морозов

Глава 13 Васька

Глава 14 Шуя

Глава 15 Коптел

Глава 16 Марья Страхова

Глава 17 Государевы люди

Глава 18 Страшная ночь

Глава 19 Сокровища Хрипуна

Глава 20 Отъезд

Глава 21 Зернь [37 - Зернь – игральные кости.]

Глава 22 Рогожская слобода

Глава 23 Чернец Евфимий

Глава 24 В Москве

Глава 25 Лесли и Лермонт

Глава 26 Медвежья потеха

Глава 27 На охоте

Глава 29 Свидание

Глава 30 В гостях у царя

Глава 31 Смерть Пятунки

Глава 32 Никита Романов

Глава 33 Тайное поручение

Глава 34 Игуменья

Глава 35 Гаврила Шумов и его племянница

Глава 36 Ерема Квелый

Глава 37 Исход из Смоленска

Глава 38 Объяснение

Глава 39 Богородичная обитель

Глава 40 Одни разочарования

Глава 41 Богомаз Андрей

Глава 42 В поход

Глава 43 Можайск

Глава 44 Пан Высоцкий

Глава 45 Начало осады

Глава 46 Башня

Глава 47 Крушение надежд

Глава 48 Новая любовь

Глава 49 Раскаявшийся грешник

Глава 50 Оптина пустынь

Глава 51 Встреча

Бес меченый
Исторический роман
Вера Гривина