   Лихославль – это город такой…
   Очерки и картины жизни
   Владимир Кузьмин

   © Владимир Кузьмин, 2015
   © Иосиф Казимирович Гофферт, фотографии, 2015

   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

«Я люблю эту землю свою…»

Из истории названия города Лихославль

   I
   В кратком топонимическом словаре Центральной России, который публикуется журналом «Русская речь», вновь мы встретили старое толкование происхождения топонима Лихославль, известное еще из словаря профессора В. Никонова 1966 года: «Лихославль… – можно предположить личное имя Лихослав. Как и другие названия на «славль», возникло в период феодализма (большинство их – XII век) по имени князя, основавшего город…".
   Однако, на наш взгляд, данные, которые есть сегодня в руках исследователей, не позволяют дать однозначного ответа на вопрос о происхождении топонима Лихославль.
   Обратимся к истории… Согласно «Докладной записки о возрасте городов и районов центров Тверской области», подготовленной недавно архивным отделом областной администрации, точкой отсчета существования города Лихославль назван 1624 год. Но сам топоним впервые встречается в исторических источниках гораздо позднее, впервые лишь спустя два века в ревизских сказках за 1816 год. Тогда местечко Лихославль принадлежало участнику Отечественной войны 1812 года капитану Сулину, во владении которого находилась 41 душа крепостных – крестьян и дворовых. Позднее, в конце XIX века, имение приобрел дворянин К. В. Мошнин, ставший впоследствии предводителем Новоторжского уездного дворянства. После начала строительства Николаевской железной дороги недалеко от имения Лихославль, расположенного на высокой горе, возникает железнодорожная станция, известная под двумя названиями – Осташкове и Осташковская. К началу XX века границы ст. Осташковская, д. Осташково и сельца Лихославль слились, что было отмечено в указе тверского губернатора, повелевшего переименовать единое образование в Лихославль. Но только уже в советскую эпоху оно получило статус города (1925 год).
   Имя Лихославль окружено в народной мифологии многочисленными легендами и их вариантами. В народной этимологии оно расшифровывается и как место «плохой», «дурной» славы, и как город «сильных, храбрых, упрямых карел». Наиболее распространены две легенды. Одна из них, героем которой в разных вариантах является то русский царь Петр I, то его жена императрица Екатерина, повествует об ограблении царского обоза на Бежецком тракте в лихославльском яму. Другая рассказывает об убийстве некоего помещика и его жены, случившемся на постоялом дворе. Возникновение бытующих легенд с большой вероятностью можно отнести к 1-й половине XIX века.
   Под гладью существующего вот уже почти целый век искусственного Лихославльского озера скрыто русло речки Лихославки, протекавшей у подножия горы с имением Лихославль. Неоднократно археологи высказывали предположение о возможности существования здесь в Древности городища, одного из многих на пограничье Новгородского княжества. Но, к сожалению, из-за сильного техногенного воздействия – в 20-е годы на этой территории велось строительство первого в России завода с химической обработкой льна – успешные раскопки здесь маловероятны.
   Итак, из-за отсутствия объективной исторической информации подойти вплотную к истокам возникновения топонима Лихославль невозможно. Но об одном можно сказать уверенно: имя это, безусловно, древнее, о чем свидетельствует и его обширная мифологическая аура, и множество поздних производных от него – Лиховидово, Лихоград и т. д.
   Жителям Лихославля, да и всем тверитянам, не грех похвастаться этой не последней драгоценностью в ризнице имен славных тверских городов. Что уже и сделал в одном из своих стихотворений поэт Владимир Соколов…

     …Лихославль – это город такой,
     Не забывший о славе лихой,
     Но живущий средь тысячи слав
     Лихославль, Лихославль, Лихослав… [1 - Впервые опубликовано – Кузьмин В. Я люблю эту землю… // Тверская жизнь. 30 янв. 1997 года]

   II
   Вопрос о происхождении топонима Лихославль окончательно не решен и остается открытым. В «Кратком топонимическом словаре» В, Никонова (1-е издание – М., 1966) читаем: «Лихославль – г. в Калининской области. Можно предположить личное имя Лихослав. Как и другие названия на „славль“, возникло в период феодализма (большинство их – XII век) по имени князя, основавшего город я владевшего им…» Название Лихославль связывается с гидронимом Лихославка.
   Каждый, знающий историю Лихославля, обнаружит здесь по крайней мере две ошибки. Во-первых, упоминание «сельце Лихославль» относится к ревизским сказкам 1816 года, т. е. даже в начале XIX века Лихославль не был городом, это было всего лишь имение помещика капитана Сулина, в котором проживали 18 крестьян и 23 дворовых человека. Во-вторых, никакого письменного упоминания или предания о князе Лихославе не существует.
   Лихославль как город формируется очень поздно, в начале XX века, после того как узловая железнодорожная станция Осташково,» деревня Осташкове (1624 г.) и бывшее имение Лихославль объединились в процессе их застройки. В 1907: году указом губернских властей ст. Осташкове переименовывается в cт. Лихославль. И только в 1925 году указом ВЦИК за ст. Лихославль официально закрепляется имя город Лихославль.
   С точки зрения языка Лихославль – это форма древнего притяжательного прилагательного на «ь» (ерь), то есть сверхкраткий гласный звук в конце слова (редуцированный). В таком случае Лихославль – это Лихославий город, точно так, как Ярославль, например, Ярославий город. Но такое прилагательное («лихославль») могло возникнуть только в древнерусский период развития русского языка – с X по XIII века, максимум по XIV век, а первое упоминание о Лихославле относится к началу XIX (!) века.
   Однако Лихославль может и не быть древним прилагательным. Об этом, на мой взгляд, свидетельствует большая спаянность «ль» с древней основой Лихослав, чем, например, «ль» с основой Ярослав. В современном языке как норма существует прилагательной «ярославский», но нет прилагательного «лихославский». Его место занимает Прилагательное «лихославльокий».
   Возможно, что в прилагательном «ярославский» реализовался закон сокращения группы согласных. Тогда почему он не реализуется в слове «лихославльский»?
   Причина может быть одна: внеязыковая, несомненно, настаивающая на самостоятельности частей «лихо» и «славль».
   Об их самостоятельности свидетельствует и топоним Лиховидово, деревня недалеко от г. Лихославля, эмоционально окрашенное словообразование Лихоград, распространенное среди жителей города, и самое главное-предание о «лихости» местных жителей, лихом месте. Итак, Лихославль это или первообразное слово, или по крайней мере образованное в результате переосмысления русского имени Лихослав.
   Лихославль – это место с лихой славой. «Лихо» имеет два основных значения в современном русском языке, не связанных друг с другом: первое – «бравый», «храбрый», «сильный», второе – «плохой», «дурной», «злой», пересекающиеся со значением слов «зависть», «чертовщина» и прочее. Оба значения находят объяснение в истории и современности города… [2 - Впервые опубликовано – Кузьмин В. Лихой град [происхождение топонима Лихославль] // Тверская Жизнь. 1991, 20 ноября.]

Играла гармонь
О гармонной мастерской в Лихославле

   Еще недавно задорные или печальные мелодии старинных и современных песен в исполнении гapмониста можно было услышать на свадьбах, юбилеях, в майские, октябрьские праздники. Сегодня же, то ли меньше стало у нас праздников, то ли праздновать их мы разучились, не слышно гармони ни в праздники, ни в будни.
   В иные времена гармонь являлась неотъемлемой частью быта русского человека на селе и в таких небольших городках, каким был до октябрьского переворота Лихославль.
   Заниматься изготовлением, ремонтом и продажей музыкальных инструментов было прибыльно, наверное, потому и появилась в Лихославле музыкальная мастерская. Где-то в середине XIX века местный житель Николай Иванович Козлов впервые занялся ремонтом и производством сначала только гармоней. Дело продолжил его сын Василий Иванович, родившийся в селе Осташкове в 1888 году. Он поставил дело почти на производственную основу, имея тесные связи с фирмой Юлия Генриховича Циммерманна, известного петербургского коммерсанта, немца по происхождению, владельца крупных мастерских в С-Петербурге, Риге, Москве. Из Петербурга поступали некоторые готовые инструменты, каталоги фирм, детали к гармони, ям, которые собирались Василием Ивановичем в лихославльской мастерской на любой вкус. Василий Иванович сотрудничал и с известными вышневолоцкими мастерами по производству гармоней.
   Искусство производства гармоней – дело не простое. Одних только разновидностей их десятки – рояльные итальянки, азиатские, полувенки, саратовские, русские елецкие, невские черепашки и многие другие. Во всем многообразии их устройства необходимо было разобраться, ведь ремонтировать приходилось всякие инструменты.
   Во время нэпа Василий Иванович получил патент и открыл мастерскую в своем доме (современная улица Лихославльская, д. 54) К этому времени были напечатаны рекламные проспекты, сообщавшие, что «вновь открыта при Ст. Лихославль Н. ж. д. Тверской губ. Новоторжского Уезда музыкално-гармонная мастерская специалиста Василия Ивановича Козлова». Мастерская продавала и принимала заказы на гармонии, принимала их в починку. Кроме гармоний, чинились «граммофоны, гитары, балалайки, Мандолины, Скрипки, Цитры, Домры и все музыкальные инструменты». Те, кто не умел играть на инструменте, могли посетить несколько уроков, т. е. уже с конца XIX века мастерская Козлова стала своеобразной «музыкальной школой» для лихославльцев и осташковцев.
   С середины тридцатых годов Василий Иванович продолжает работу в «Музыкальной мастерской райпромкомбината» в качестве бригадира. Услугами мастерской пользовались жители других близлежащих районов. Об этом свидетельствуют расписки 46–49 годов, переданные недавно в лихославльский филиал Тверского государственного объединенного музея вместе с другими документа сыном Василия Ивановича Александром Васильевичем Козловым. В одной из расписок, например, житель Спировского района И. И Григорьев собственной подписью подтверждает, что «…на время до ремонта своей гармони взята гармонь от Козлова В. И». Или житель д. Березовка Березовского сельсовета Петров В. М расписался в получении, «…гармони с починки, поставлена грива на сумму 150 рублей».
   Любимым делом Василий Иванович занимался до 1952 гола, работая уже в кооперативе «Вышневолоцкая музыкальная мастерская». К тому времени его сын Александр Васильевич стал отличным баянистом и работал в нашем городском саду с 1947 по 1962 год.
   В фонды музея поступили детали от гармоней, различные заготовки для их отделки, документы, старинные фотографии. И три особо ценных экспоната.
   Это старинная «трехрядка Бологовка», лишь стоит залатать ее отчасти прохудившиеся меха, и она зазвучит серебристым голосом, который слышали в начале века жители Лихославля. Интерес представляют также миниатюрная гармонь, размером 15x15 см, ее называют «пикулька», и картина, изображающая зимний пейзаж, появившаяся в доме Козловых в годы Отечественной войны 41–45 годов.
   Благодаря Александру Васильевичу появилась возможность воспроизведения в музее уголка музыкальной мастерской, открылась почти всеми нами забытая страница истории Лихославля. Остается пожалеть, что не только существование музыкальной мастерской в нашем городе стало историей, но и русские двухрядки и трехрядки. Гармонь свое отыграла? [3 - Впервые опубликовано – Кузьмин В. Играла гармонь [гармонный промысел в Лихославле] // Наша жизнь. Лихославль, 1991, 20 авг.]

Начало века. Вы выходите из вагона поезда…

   Каким бы незначительным городком не казался нам сейчас дооктябрьский Лихославль, я, однажды занявшись изучением его истории, все больше убеждаюсь, что жизнь станции никогда не была «темным царством», мысль о существовании которого в русской провинции беспрестанно «внушалась мне в школе, со страниц советской периодики.
   Трудно сейчас понять, почему совсем недавно русское дворянство сплощь являлось мне не иначе как в образе жестокой Салтьтчпхп. А ведь во многом благодаря помещикам да выдумке и умению простых купцов строилась Великая Империя. Усадьбы известных родов, случалось, шли с молотка, разорялось загулявшее столичное дворянство. В провинции же не могли похвастаться родовитой фамилией, но ее капитал оказался крепче и еще кормит нас.
   После частых разговоров с теми, кто еще помнит былой Лйхослваль, я невольно представлял себе его улицы. И мне хотелось, чтобы и еще кто-то совершил вместе со мной своеобразную прогулку по старому Лихославлю.
   Итак, начало века… Вы выходите из вагона поезда, отправляющегося дальше, может быть, в Торжок. Простенькие вокзальные постройки соседствуют с громадой водонапорной башни, строящейся под руководством Гр. Кондратьева. Перед вами – стройный ряд краснокаменных домов на чугуне балконов некоторых видны вывески. Все купечество рас положило свои лавки на молодой улице. Редкие деревья в садах и огородах выделяются среди капустных плантаций, раскинувшихся сразу же за домами.
   Огромные кочны часто привлекали ребятню; на них интересно покачаться, хотя рискуешь попасться в руки старику сторожу.
   Многочисленные лавки предлагают всяческие товары. Нужен хлеб к обеду. Рядом пекарня и склады Шалыгина (ныне здание музея и хлебокомбинат). Хлеб горячий всех видов, калачи можно купить и днем и ночью. А через дорогу (на месте рынка) купец Бардин торгует с маком и без баранками бараночника Петра Громова. «Бывало, идешь мимо озера, а аромат баранок да колбас уже чувствуешь», – вспоминают старики. Да, была на Тверской и колбасная купца Мухина (современная улица Гагарина). Свежие колбасы, окороки, другие копчености – прямо со двора. А пока идешь на Тверскую, прихватив горячих баранок да булочек, можно зайти к Бакакину (территория за нынешним магазином «Детский мир»), выпить ледяного кваску.
   Для его изготовления артезианский колодец был оборудован прямо в лавке.
   Если в семье кто-то заболел, поспеши в аптеку (бывшее, здание сберкассы, сейчас оно принадлежит кооперативу «Дизайн»). Ее двери были открыты всегда. Лишь звонок – колокольчик известит хозяев о посетителе, сверху (со второго этажа) спустится илихозяин аптеки, или его супруга. Не оказалось под рукой нужное лекарство – не беда, через странную трубочку на поручне лестницы (оказывается, переговорное устройство) прозвучит просьба принести его.
   А дальше, на взгорке, – «Праздники. Радости. Скорби»: церковь Успения Божьей Матери – памятник провинциальной архитектуры конпа XIX века, построенная в 1887 году. В праздники благовест слышен с высокой колокольни далеко в округе. Его дополнял перезвон Кавской церкви. Дети многих жителей пели в церковном хоре. О целой певческой династии Лужковых упоминает в своих записках «Жизнь учителя» бывший регент церковного хора, учитель земской школы В. Онуфриев. Некоторые старожилы еще помнят Дусю Кондратьеву. Она обладала прекрасным голосом и вместе со своей подругой Катей Мухиной пела в хоре.
   Вечерами же молодежь часто собиралась вместе, и тогда были слышны звуки гитары и звонкие молодые голоса.
   «О жизнь! Ты миг.
   Но миг прекрасный…», – эти строки из песенников Е. Кондратьевой, переданных в музей. Она, кстати, была «страстной театралкой». Накопят денег (а она хорошо шила и потому потом работала портнихой) – и в Москву, в Тверь, в театр.
   Станция удивительно быстро застраивалась. Почти двадцать краснокирпичных домов за каких-то тридцать лет после открытия Николаевки. Треть из них была уничтожена во время фашистских бомбардировок. Это дом купца Семенова (был на месте нынешнего сквера перед кинотеатром «Октябрь», под который переделаны конюшни Семенова), ресторан Шалыгина. трактир Филиппова.
   Многое погубили и сами. О зимнем саде, парковом ансамбле имения Мошнина напоминают несколько чахлых яблонь. Само имение изуродовано до неузнаваемости. Экзотично выглядят некоторые предметы меблировки Дома Мошнина в административных помещениях Лихославльского льнозавода. Недавно был уничтожен балкон на фасаде средней школы № 7, на его месте теперь «красуется» типовая оконная рама [4 - Впервые опубликовано – Кузьмин В. Начало века… Вы выходите из вагона поезда // За коммунизм. Лихославль, 1990, 29 ноября].

Земская школа в Лихославле

   В 1875 году в Осташкове (ныне Лихославль) открылась земская шкода, преобразованная вскоре в двухклассное училище. Оно и стало в будущем основой для семилетней, восьмилетней, а затем и для средней общеобразовательной школы № 2.
   Вначале школа располагалась в частном доме купца Бушмарина (современная улица Гагарина. дом 32). Затем она находилась на улице Аптекарской.
   В первые годы своего существования школа содержалась за счет уездного ведомства. Позднее попечителем школы становится предводитель уездного дворянства, владелец имения Лихославль (нынешняя территория льнозавода) Константин Владимирович Мошнин, а в 1912 году – его супруга Софья Николаевна. К этому времени школа преобразована в двухклассное училище, в ней открыт пятый класс.
   Обучались в основном дети состоятельных родителей, однако могли ее посещать и дети крестьян, так как плата была невысокой. 31 ученик проживал в общежитии, те, кто вообще не имел средств, часто получал пособия.
   Эти и другие факты, приводимые здесь, относятся к 1912 году и взяты из отчетов 48-й и 49-й внеочередной сессий уездного земского собрания. Вот еще некоторые подробности того далекого учебного года.
   Осень – пора полевых работ, потому начало учебного года часто задерживалось. В 1912 году он начался 15 сентября.
   Охватить обучением всех приписанных к школе детей редко удавалось. В тот год таких не учившихся насчитывалось 50.
   Крестьянские дети посещали школу нерегулярно, ведь лишние руки в семье всегда были нужны, это, конечно, сказывалось на качестве обучения, но писать и считать умел каждый. По уезду неграмотность детей школьного возраста составила, судя по отчетам, 4.2 процента.
   Учащиеся могли пользоваться книгами и журналами осташковской библиотеки имени великой княгини Ольги Николаевны. На библиотеку в Осташкове тратилось до 100 рублей в год.
   Традиционными в России были жертвования на содержание школ, больниц, «убогих ломов». Многочисленные дары получала осташковская школа от К. В. Мошнина и его семьи [5 - За коммунизм, 4 сентября 1990 года].

Годы перед бурей. Лихославль в 1912 году

   Кажется, что нет ничего скучнее в истории всякого государства, чем сухой язык цифр, язык статистики. Но уходящее время изменяет все на своем пути, и молчащие цифры расскажут еще о многом.
   Местные краеведы уже не раз обращались за информацией к «Протоколам и постановлениям Новоторжского уездного земского собрания 1912 и 1913 гг.», которые были изданы в торжокской типографии Н. В Будакова в 1914 году. Но часть довольно интересных фактов объемного, в семьсот страниц, тома так и осталась невостребованной на страницах, на которых видны следы подчеркиваний строк, рассказывающих о жизни нашего города. Видно, что с карандашом в руке читал этот том уже не один человек в разные времена.
   Чувствуется и тенденциозный характер этих отметок. Внимание его прежних читателей привлекали прежде всего отказы на различные прошения крестьян, учителей и прочие строки под грифом «отказать». То есть наиболее объективная картина жизни Лихославля в тот славный год начала века, когда Россия но основным показателям вышла в ведущие державы мира, так до сих пор и неизвестна лихославльцам. Единственная возможность исправить положение – это рассказать обо всем сообщавшемся в книге (и не только) без всяких пристрастий, что я и попытаюсь сделать.
   Председателем уездного дворянства в те голы уже второй четырехлетий срок был Константин Владимирович Мошнин, лихославльский дворянин. Именно он, члены его семьи, прислуга да несколько крестьянских семей могли сказать о себе: «Мы – лихославльцы!» Потому как именно имение Мошнина (нынешняя территория льнозавода) официально называлось Лихославлем. Мошнин часто уезжал в Торжок, на заседания Думы, и за хозяйку в имении оставалась Софья Николаевна, его супруга. У Мошнина было двое детей (сын и дочь) в доме проживала престарелая мать Мошнина. Барин пропадал в Торжке месяцами, да и хозяйства большого в имении не было. Мошнину принадлежали земли деревни Старо Карельское по другую сторону железной дороги. Мошнин развивал сельское хозяйство с использованием техники – жаток, металлических сеялок и плугов. Сельское хозяйство оставалось прибыльной и основной отраслью российской экономики. В 1912 году члены Думы в Торжке заслушали доклад А. И. Мартьянова «О мероприятиях по культуре кормовых растений». Луговые опыты с минеральными удобрениями проводились недалеко от Калашникова в д. Селище Хвошня. В результате опытов экспериментаторы пришли к выводу, что наибольший доход дают делянки, удобренные калийной солью, «минеральные удобрения, таким образом, окупают себя, сверх того дают некоторую прибыль» Кроме того, в 1912 году в Торжке с 13 по 15 мая проходила первая выставка животноводства, где был представлены более 130 экспонатов. Среди них вне конкурса выставлялись фазаны из имения К. В. Мошнина. На конкурсе были также показаны «препараты» единственного в уезде «Метеорологического кабинета при ст. Лихославль». Выставочный комитет, которым руководил Мошнин, ознакомившись с грудами «Метеорологического кабинета», наградил его руководителя Ивана Степановича Григорьева двадцатью рублями и похвальным отзывом Новоторжского земства.
   На заседаниях Думы рассматривались все вопросы, связанные с системой коммуникаций. Дороги с каждым годом становились лучше. Так, в 1912 году на станции Лихославль и в поселке Осташково были обустроены полотно и мостовая (булыжная) в самом поселке на 31 версты и на 37 верст по селу Кава, на что затрачено 2213 рублей, тогда же экстренно ремонтировался мост через Каву. На жереховской дороге было завершено устройство полотна и гравийной засыпки между деревнями Челновка и Лисьи Горы, было также сменено деревянное верхнее строение на мостике у деревни Челновка на одну версту. Следы той самой старинной мостовой кое-где еще сохранились в нашем городе, например, старая дорога до Лочкинской больницы, бывшего помещичьего имения, или заросшая лесом булыжная дорога от деревни Лисьи Горы до станции Шлюз.
   Однако сессия отказалась от присоединения Лихославля к телефонной станции уезда, мотивировав отказ тем, что иметь телефон в одном Лихославле «бесцельно».
   В 1911 году по решению губернского Земского Собрания в мае землемер Андреев составлял план Осташкова, на что было истрачено 800 рублей и сверх того непредвиденных расходов 161 рубль из-за чего затянулась тяжба с ходатайством о возврате непредвиденной суммы.
   Интересно, что в 1912 году из-за почти завершившегося слияния села Осташкове и ст. Лихославль возникло множество проблем с выплатой их жителям государственных налогов, так как налоги с деревенских построек были значительно ниже налогов с построек станционных. Разгорелась дискуссия о том, где провести границу между станцией и селом. О переоценке своих домов просили Думу жители города М. П. Варфоломеев, И. П. Новиков, Я. И. Иванов и крестьянка Матрена Ефимова. Все прошения, кроме прошения Дмитрия Антонова, были отклонены.
   Все это решалось в центральных органах, а в самом Лихославле существовало что-то вроде маленькой станционной «думы», члены которой избирались Новоторжской Думой Этот орган назывался Раскладочным присутствием. Членами Осташковского присутствия на новый четырехлетий срок были избраны купцы Шалыгин, Галузин, Каравашкин, Платонов, а также мещанин Семенов и крестьянин Гордеев. Присутствие занимались контролем над использованием сумм, выделенных на финансирование, например, двухклассною училища, земской школы, библиотеки имени Великой княгини Ольги Николаевны. Присутствием контролировались работа, открытие и прекращение деятельности торгово-промышленных заведений.
   Жизнь шла своим чередом и не без печали. У купца А. Н. Юрасова сгорел «прес. сарай», такая же беда у крестьянина Семена Иванова, зато мещанка Любимова открыла новую лавку.
   В округе Лихославля работали две больницы, Лочкинская и Жереховская – старейшая больница уезда. Всего число посещений Лочкинской больницы составляло до 27 тысяч человек в год. Жереховской – 21 тысячи. В 1912 году Жереховскую больницу покинула одна из старейших работников Новоторжского земства, фельдшер Е. И. Козьминых, прослужившая в Жерехове более пятнадцати лет. Тогда же в Жерехово приглашался второй врач, потому как по числу обслуживаемых жителей больница занимала второе место в уезде после Торжокской.
   Большая часть информации о народном образовании, помещенной в отчетах Думы, уже встречалась на страницах газеты «За коммунизм» и «Наша жизнь». Однако за ее страницами остался такой интересный факт: в 1912 году К. В. Мошнин на собственные деньги свозил учеников Осташковской школы на экскурсию в Москву. Это был своеобразный подарок школе перед расставанием: в 1913 году попечителем школы становилась его супруга Софья Николаевна Мошнина.
   1911, 1912, 1913 – годы затишья перед большой бурей: Первой мировой войной, октябрьским переворотом.
   В 1918 году Мошнины бежали после появления в городе эмиссаров «новой власти» Первым ночью уехал сын, потом под утро родители с дочерью и немкой-гувернанткой. Старая мать Мошнина, которая могла передвигаться только в кресле, осталась здесь с экономной барина Анной Ефимовной. Некоторое время она и барыня жили в Старо Карельском. Анна Ефимовна работала сиделкой в Лочкино, чем и кормилась вместе со старой барыней, которая долго не протянула и вскоре умерла. Ключи от имения и амбаров были оставлены Мошниным его экономке, у которой их отобрали на следующий день после побега барина.
   Вскоре в имении появились новые хозяева. Около тридцати коммунаров начинали строить новую жизнь и заселили бывшее имение, а там и полы дубовые, и печи изразцовые, и сад, и бассейн, и недалеко бетонированная купальня. Только почему то сейчас ничего, кроме стен, не осталось [6 - Наша жизнь, 24 сентября 1991 года.].

Как Матренина семья «колхозу вредила». Из колхозной жизни начала 1930-х годов

   В летнюю экспедицию в лихославльский музей попал ряд документов о ходе коллективизации на территории современного Лихославльского района. Они рассказывают о судьбе крестьянки Матрены Смирновой, жительницы д. Гаврилково, чье хозяйство по воле уполномоченного Толмачевского РИКа т. Соколова и представителя Назаровской партийной ячейки т. Родионова было определено как кулацкое, индивидуально обложенное. А так как налоги оплатить Матрена не могла, имущество ее изъяли. Только жители Гаврилково были о Матрене и ее хозяйстве совсем иного мнения. Несколько месяцев продолжалась тяжба с просьбой снять с нее индивидуальное обложение. Матрена скрыла от колхоза ульи, за что и была исключена решением уполномоченного, с чем другие колхозники долгое время не соглашались и на собраниях актива колхоза имени 12 Октября долгое время подтверждали членство Матрены в коллективной хозяйстве. Так, Козьмин Сергей Иванович говорил: «…от нея мы никакого вреда не имели, хозяйство ея середняцкое, никогда ничем не занималась, дети находятся в рядах Красной Армии, что индивидуальное ея обложение неправильное». Требовал колхоз освободить «гражданку Смирнову из-под стражи и снять с нея индивидуальное обложение путем расследования дела по существу взятой гражданки неправильно», про сил «освободить сегодня же и дело расследовать срочно», «к сему подписуемся неграмотные».
   В третий раз члены артели почему-то изменили свое мнение о Матрене Смирновой. И оказалось оно в октябре 1931 года совсем иным, нежели в июне и июле, когда проходили первые собрания без уполномоченных. 22 октября 1931 года о Матрене т. Виноградов говорил так: «исключить Смирнову из колхоза как нарушителя устава, Смирнова со дня вступления в колхоз работает весьма плохо», вступила она в колхоз «в целях скрыть свое прошлое происхождение», «…во время теребления льна Смирнова встала на путь саботажа и агитации колхозников, а сама совершенно работать перестала, а дочь Смирновой в течение пяти дней телят колхозных не кормила, не поила, вследствие чего… телята к дальнейшему существованию стали не способны, засим исключить Смирнову из колхоза и взыскать с ней 200 рублей».
   Изменение характера Матрены и ее дочерей вполне объяснимо, если обратиться к другому документу. Ходатайство сына Матрены в Московский областной исполнительный комитет (март 1932 г,). За неуплату налога в 1931 году в сумме 200 рублей председатель Назаровского сельсовета В. Я. Васильев, председатель колхоза М. П. Виноградов «самочинно изъяли имущество Смирновой М. и назначили торги». В списке изъятых вещей – 126 предметов, «без описи забрали кадки разные (10 шт.), овес без веса, 70 штук яиц, масло без веса и корова без акта и семьдесят рублей без акта». В списке, например, были «детское одеяло голуб. 3 рубля, занавесь белая – 2 рубля, простыня – 1 рубль, чулки домашние – 1 рубль, нитки домашние шерстяные, нитки простые домашние, пальто дам. стар… тулуп, юбки дам. стар. (4 шт.). стол простой, сковороды, утюг, вилок (6 шт.), тарелок (8 шт.)» и так далее.
   В год тринадцатилетия Октября получила свое имущество Матрена назад, после возвращения сына, сумевшего от различных инстанций добиться отмены ранее принятого решения. Однако в списке возврата не оказалось 50 предметов, не получила она назад самовар, сундуки, постельники, другие вещи, проданные назаровским сельпо [7 - Наша жизнь, 9 января 1992 года].

Первый советский базар в Лихославле

   Начиналось все в 1932 году. 28 мая районная газета «На колхозной стройке» сообщала о том, что 29 мая в четырех точках – на базарной площади в Лихославле, в поселке льнокомбината, в Калашникове на стеклозаводе, совхозе имени Вильямса (Крючково) – организуются первые колхозные базары. Горсовету было предложено подготовить лотки и палатки.
   Цены на продукцию формировались только по законам рынка. РИК строго предупреждал о необходимости пресечь «всякие извращения, выражающиеся в попытках установить местными органами определенные цены». «Подобные извращения, – писалось в постановлении РИКа, – могут идти только со стороны классовых врагов и твердолобых бюрократов… Торговлю следует производить по ценам, складывающимся на рынке».
   29 мая 1932 года в Лихославле состоялся первый колхозный базар. Товары привезли 14 ближайших колхозов. Здесь были все необходимые продукты: мясо, масло, яйца, мука, картофель и т. д. Цены же уже в первый час торговли, как сообщает газета, снизились в среднем на 25 процентов. Например, на предыдущих единоличных базарах цена на мясо была 8 рублей за килограмм, а 29 мая – 5 рублей 50 копеек. Соответственно снизились цены на сливочное масло – с 8 до 6 рублей за фунт, на молоко – с 2 рублей 50 копеек до 1 рубля 50 копеек за четверть, на картофель – с 7 рублей до 5 рублей 50 копеек за килограмм.
   Цены на базаре диктовали колхозы. Попытки единоличников удержать их на прежнем уровне не привели к успеху. Продукты колхозов были «хорошего качества, и рабочие охотно их покупали».
   Вечером, после закрытия базара, состоялся митинг, посвященный первому советскому базару. «Таким обилием продуктов сельскохозяйственного производства не обладал ни один из состоявшихся в Лихославле базаров», – заявили на митинге рабочие. Особо отмечались коллективы двух колхозов: имени Крыленко (Мотошелиха) и «Буря» (Чашково).
   Однако, не все было благополучно и на первом советском рынке. «Скупщики и спекулянты развернули лихорадочную деятельность, не встречая никакого сопротивления со стороны административных органов». Колхозы, привезшие товары в большом количестве, пытались продать их оптом.
   5 июня 1932 года цены снизились только на 10–15 процентов, и товары привезли лишь 9 колхозов.
   Главной задачей было, по сообщению «На колхозной стройке» от 6 июня, «культурное обслуживание советского базара». На первом базаре работали лишь два книгоноши ОГИЗа, книг у которых «никто не покупал». Особый же интерес вызвали бродячие балаганщики, циркачи.
   Вот так прошел первый советский базар в Лихославле [8 - Впервые опубликовано – Кузьмин В. Первый базар в Лихославле // Наша жизнь. Лихославль. 12 марта 1991 года].

Пели в наших селах
Лихославльская частушка

     Лихославльская дороженька
     Посыпана песком.
     Мой милый шофером работает,
     А я хожу пешком,

   – эту и другие лихославльские частушки вы прочтете в сборнике «Тверские частушки», вышедшем в издательстве «Московский рабочий» в 1990 году. Сборник составлен на основе фольклорного архива Тверского университета. Составителями выступили доценты ТГУ Лидия Васильевна Брадис и Валентина Георгиевна Шомина, автором вступительной статьи и композиции – известный советский фольклорист Федор Михайлович Селиванов. В сборнике представлено 1750 частушек. Но это всего лишь малая часть собранного фольклорными экспедициями в течение нескольких десятилетий. 175 частушек сборника записаны в разные годы в Лихославльском районе, который оказался одним из самых «частушечных».
   Частушка – миниатюрный жанр русского фольклора, свидетельствующий о разрушении его классических жанров, прежде всего необрядовой лирической песни, расцвет которой пришелся на XVI – XVIII века. Под влиянием литературных песен в последнюю треть первой половины XIX века появляются первые приметы частушечного жанра – небольшие, состоящие чаще всего из четырех строк, песенки. Судя по исследованиям В. И. Симакова (1879–1955), Тверской край – один из первых, где частушка получила широкое распространение.
   Частушка – лирический жанр русского фольклора, передающий личные переживания человека. Через личное изображаются семейные (сватовство, замужество, женитьба) и общественные (богатство, бедность) отношения в деревне. Постараюсь рассказать о ее темах на примере лихославльских частушек.
   Девушка покидает семью, парень приводит к себе в дом возлюбленную:

     Дорогой братишка Саша,
     Давай поразделимся.
     Тебе соха да борона,
     А мне чужая сторона;

     Дайте паспорт, я уеду,
     Милые родители.
     Я не буду долю жить.
     Мой миленок в Питере.

   Конфликт девушки с родителями обыгрывается исполнителем частушки, которая является результатом импровизации. Каждый исполнитель стремится выразить в частушке свою «отдельность». В результате такого сочинительства, соединения разных частей в одну возникают новые частушки:

     Меня мама била, ой.
     Об лежанку головой.
     Драла за кудриночку
     За Ваню-ягодиночку;

     Меня мама ошарашила
     На печке сапогом.
     Она била, говорила:
     «Не гуляй со стариком!»

   Из частушек XIX века многие рассказывают о жестокой судьбе русского крестьянства, это частушки о рекрутчине, о войне:

     А во солдатушки – не к матушке,
     Не к родному отцу:
     Увидишь голоду и холоду,
     Не скажешь никому;

     Из приема вышел мальчик,
     На коленочки упал,
     Не умолила моя кровочка,
     Во солдатушки попал.

   После октябрьского переворота, с изменением общественного строя в частушку приходят новые мотивы. Они рассказывают о коллективизации, о богатой новой жизни, о Красной армии, об Отечественной воине, об антирелигиозной революции, начавшейся после майского постановления ЦИК 1932 года:

     Меня бабушка ругает,
     Что я богу не молюсь.
     А я смеюсь и отвечаю:
     «В комсомолки запишусь!»

     Я иду, а мне навстречу
     Новостанский поп идет,
     Вместо «Господи, помилуй»
     Он «Семеновну» поет.

   Уже в шестидесятые годы нашего века сфера бытования частушек уменьшилась, прежде всего, из-за изменения общественного уклада жизни. Сегодня состав исполнителей частушек сильно постарел. Частушка – умирающий жанр русского фольклора.
   В июле 1990 года я принимал участие в подготовке материалов еще одного сборника, составителями которого выступили те же авторы. Это сборник «Тверская поговорка». В начале лета этого года в разговоре с Лидией Васильевной Брадис узнал, что сборник подготовлен к печати и выйдет в конце лета. В нем представлены и лихославльские поговорки [9 - Наша жизнь, 17 августа 1991 года].

«Вся жизнь оставшаяся… в Вас», или Немного о чувствах

   Любовные письма, как говорил Новалис, «первоисточник вселенского чувства». «Не храните их!» – часто просят влюбленные авторы друг друга. Но их так же больно уничтожать, как и расставаться с самим чувством.
   В моих руках провинциальные письма о любви. Их адресат – Евдокия Григорьевна Кондратьева – личность незаурядная… О ней как-то уже писала «Наша жизнь». Она родилась в семье лихославльского станционного мастера. Судя по содержанию около 20 писем, Евдокия была своеобразным центром молодежного лихославльского бомонда начала века. В 1907–1908 г. г. в нее были страстно влюблены сразу три человека: сын местного купца Григорий Шалыгин. житель станции Лихославль Ceргей Губанов и станционный солдат из Калашникова Павел Розенталь.
   Вот любовные письма двух последних. Это своеобразные выжимки из многих писем, находящихся в архиве Лихославльского музея.

   «Милая! Славная! Дусик! Спасибо, спасибо несколько раз, что ты меня не забыла… Дусик! Зачем? Зачем ты желаешь мне счастливого успеха в любви? Любить в Лихославле кого-нибудь без тебя… Нет, некого, нет, нет… Но, а ты-ты любишь и любима, т. е. для меня занята навсегда…
   Славная, дорогая Дусик! Я теряюсь в своих заключениях. Что могло значить на станции твое… «может забыться». Шутка это или нет, но я принял эти слова за правду. Прости меня, Дусик, если я ошибся, но почему твои подруги говорят, что я лишний, когда ты о Гришею Шалыгиным. Честное слово, я ничего не понимаю, голова идет кругом. Больше терпения не хватает, чтобы не слышать твой голос. Эти три дня, в которые было отсутствие голоса вашего, я чуть не угодил в «желтый дом». Позвольте мне пробыть с вами хотя бы несколько минут. Я жажду разрешения… позвольте мне сегодня заехать за вами…
   Прощай, славная, хорошая Дусик, прощай и не сердись на меня. Всего наилучшего, моя милая, славная, как мне скучно будет там без тебя… Мне довольно того, что я мог видеть тебя хотя бы одну минутку… Прости… Прощай, жизнь! Не могу…
   Твой Сер. Губанов».

   «Многоуважаемая Евдокия Григорьевна! Что же Вы не хотите ответа написать. По моему мнению, должно не так, если кто мне пишет, я стараюсь как бы поскорее ответ написать, а Вы стараетесь ревновать нашего брата… С тех пор. Как Вы уехали ил Калашникова, во мне находит какая-то скука, каждый день сильнее и сильнее аппетит видеть Вас. Поверьте, до того полюбил Вас, что и говорить не остается, не приходилось любить так никого… Но Вы меня видеть не хотите и даже рады, будете, если я уеду… Но горячая моя любовь к Вам во веки останется и не. изменится ничуть. Так любить никого не придется, верно, что вся жизнь оставшаяся состоит в Вас. Душечка, душечка! Не знал я, что господин Шалыгнн за Вами ухаживает… Так что прощайте навсегда! Гуляйте веселее, уезжаю в Спирово!..
   Целую Ваши славненькие ручки!
   Павел Хритофорович Розенталь» [10 - Впервые опубликовано – Кузьмин В. «Вся жизнь оставшаяся… в Вас» // Наша жизнь (Лихославль). 27 июня 1992 года].

Из Истории Вырецкого прихода

   В городском филиале Тверского государственного объединенного музея есть иконы, церковные книги, храмовая утварь, фотографии местного священничества, а также рукопись» «История Вырецкого прихода» (1909–1911 гг.). Думаю, «История» вызовет интерес у читателей, доставив минуты познавательного чтения, Рукопись разделена мной на две части, сделаны некоторые несущественные сокращения.
   Необходимо поблагодарить Е. Г. Мухину, директора филиала ТГОМ, предоставившую эту рукопись для печати.

   Тверщина

   Приход села Вырца составляют следующие селения: Вырец, Стречково, Погары, Доманиха, Костюшино, Дивовка, Лежнево, Дойбино. Весь Приход со всеми деревянными постройками, кроме того, называется одним именем Тверщина…
   До 1861 года прихожане села Вырца все были крепостными помещиков…«В первое время все прихожане, по преданию, были закрепощены некоему по национальности французу Диву… От Дивовых с течением времени стали отделяться части имения к помещикам других фамилий. Это происходило в тех случаях, когда кто-либо из женщин фамилии Дивовых выходили замуж и ей выделяли часть имения.
   При крепостном праве все прихожане, кроме земледелия, занимались производством угля. Этому благоприятствовало, во-первых, то обстоятельство, что в то время в Тверщине было обилие леса и помещики заказывали рубить его, и во вторых, сбывать уголь было удобно, так как в недалеком расстоянии в селах Васильевском и Михайловском (близ Твери) все жители (мужчины и женщины) занимались зимою и летом ковкою разнообразных гвоздей, для чего требовалось очень много угля, который и доставляли исключительно прихожане села Вырца.
   При производстве угля крестьянам, свободным от земледелия, большую часть времени приводилось проводить в лесу, даже и ночевать при ямах, в которых жегся уголь. Это обстоятельство послужило причиною того, что тверщинские жители отличались от крестьян соседних деревень грубостью и серостью. Сообразно своему ремеслу и одевались в. кое-какие поволочные кафтаны, крытые белою холстиною. Люди, одетые в такую маркую одежду, покрытые угольною пылью, представляли из себя некрасивую фигуру, к тому, же; лица и руки их тоже пачкались той же пылью. Пишущему сии строки (урождённому села Ивановского Овцыных, Тверского уезда) в детстве часто приходилось видеть картину, как тверщинские накануне воскресения или какого-либо торгового дня обозами тянулись с возами угля в Васильевское и всегда пугали нас люди, сопровождающие возы, перепачканные углем и говорящие особенным выговором на «о».
   После крепостного права тверщинским жителям пришлось бросать свое старое старое ремесло. К этому принудило их, во-первых, то, что помещики, наделив их землею, отрезали леса в свое владение, а во-вторых, производство гвоздей в селах Васильевском и Михайловском тоже стало падать, так как гвозди дешевле и лучше стали делать машины. От производства угля прихожанам села Вырца волею-неволею пришлось переходить к «чему-либо другому.
   Первый пример нового способа добычи подали крестьяне деревни Доманиха… Кто-то из них в свободное время вздумал торговать в разном скипидаром. Скипидар до сих пор считает в простом народе полезным медицинским средством от многих болезней, почему торговля скипидаром оказалась очень прибыльно и заманила к этому других предприимчивых людей, так что впоследствии занялись торговлей все из доманихинских. Потянулись к этому прибыльному делу и крестьяне других деревень прихода. С течением времени к скипидару торговцы стали прихватывать другие мелочные товары: иголки, пуговки, замочки, картинки лубочного производства, дешевые книжки и др. И развозят все это… по деревням Новгородской, Псковской, Смоленской губерний и продают с выгодою для себя.
   Торговля эта была выгодна особенно, в первое время, когда было мало торгующих и когда покупатели не знали цены настоящей товару. Теперь же, когда размножилось число торгующих, цены на товар пали, но все-таки торговля настолько выгодна, что почти все прихожане, исключая старого и малого, при наступлении зимнего пути отправляется сначала в Москву для покупки товара, а затем на лошадях в уезд на торговлю. При каждом возе товара, отправляются двое – хозяин и работник; товару покупается рублей на 100, 200 и 300. Люди, которые не имеют достаточных средств для покупки товара в Москве, промышляли и промышляют более мелкою торговлей.
   С переменою угольного ремесла на торговое, прихожане, по-видимому, окультурились, вместо курных изб настроили чистые дома с резными украшениями, а поволочный кафтан заменили модными пиджаками, но, в сущности, благосостояние не улучшилось, а, скорее, ухудшилось. Прежде, при столь неприглядной обстановке своей жизни, они богаты были и скотом, и полными амбарами хлеба, и у редкого домохозяина не было закопано под полом Кубышки с деньгами, а теперь, когда по наружности они выглядят купцами, пусто у них и на дворе, пусто и в амбаре, голодно и на столе. Кроме того, при торговле, стараясь продать свой товар как можно прибыльнее, торговцы не обходятся без обмана и при этом прибегали, несомненно, и к клятве.
   Такое обстоятельство очень вредно отразилось на нравственности вырцовских прихожан. Желание к наживе иногда приводило их к преступным средствам для этого. Так, в половине прошедшего столетия (1862—65 годы) некоторое время между торговцами стала было развиваться очень прибыльная торговля фальшивыми кредитками. Один из них каким-то образом нашел фабрику таких кредиток в местечке Гуслицах Московской губернии, передавал их своим товарищам, и те сбывали из, распространяя для торговли с мелочами. Но это продолжалось недолго и кончилось ссылкою на каторгу шести человек из крестьян деревни Доманиха.
   Не так давно стало развиваться между приходами села Вырца малярное дело. Это незамысловатое ремесло оплачивается очень хорошо и заманивает очень многих. В самом деле, подросток, стоящий как работник при сельской работе рублей 30–40 в лето может как маляр заработать от 100 до 160 рублей. Й это дело имеет оборотную сторону: молодые люди, не окрепшие еще нравственно, в Питере или другом каком-либо городе, куда они уезжают для заработков, попадая в среду предаются пьянству и разврату. Много они, может быть, добывают, но немного из добычи попадает в дом. Кроме этого, эти люди уже с небрежением смотрят на земледельческие труды [11 - Впервые опубликовано – Кузьмин В. Основано новгородцами [об истории с. Вырец Лихославльского р-на] // Наша жизнь. Лихославль, 1992, 12 мая.].

Жил-был француз
Еще немного о лихославльских топонимах

   Топонимика – одна из самых притягательных краеведческих тем. Удивительно интересно бывает шаг за шагом докапываться до исконного значения того или иного топонима. Поразительно, что возможность движения вглубь имени почти неограниченная, ваш успех зависит менее от запаса знаний и более от терпения.
   Сегодня на просторах Тверской области нет уже многих сел и деревень, а вместе с ними исчезли и забыты их имена. Конечно, многие из них хранят ревизские сказки в переписи, но процесс расшифровки топонима усложнен, потому что не осталось людей, помнивших увлекательные легенды, рассказывающие о происхождении имен родных деревень и городов.
   Чисто лингвистический подход к проблеме топонимики часто оборачивается досадными ошибками. Однажды я привел пример подобной ошибки в словаре проф. Никонова, толковавшего топоним Лихославль, как производное от русского имени Лихослав, принадлежавшего какому-то князю…
   А сейчас – еще о двух интереснейших топонимах. Первый уникален тем, что это очень редкое наименование прихода, не совпадающее с названием храмового села.
   Приход деревень (XVII в.) русского села Вырец, в который входили деревни Стречково, Погары, Доманиха, Дивовка, Лежнево, Дойбино, ранее называли именем Тверщина или ТверчИна. Толкование этого названия, до недавнего времени необъяснимого, обнаружено мною в церковной летописи прихода, написанной с благословения архиепископа Антония в 1909 году, в чем он собственноручно подписался.
   Совершенно ясно, что название Твершина каким-то образом связано с топонимом Тверь и гидронимом Твериа. Но оставалось непонятно, почему территория, довольно отдаленная от Твери (около 30-ти верст) и Тверцы, названа таким именем? Летопись объясняет это так: «место, где расположены деревни села Вырца, населены выходцами Новгородского княжества, и так как это место примыкало к границе Тверского княжества, то оно и названо новгородцами Тверщиною. Летописец, на мои взгляд, прав… Можно предположить, что при покорении Новгорода московскими князьями жители новгородской земли, выселенные с мест исконного проживания и преследуемые занявшими их земли московитянами, избрали это место как очень удобное для временного укрытия. Места Тверщины и до сего дня богаты старыми дремучими лесами, здесь расположено одно из крупнейших болот Лихославльского района. По замечанию летописца, жители Тверщины отличались особенностями произношения: в их речи резко выделялся звук «о». Они считали себя народом «отличным от прочих русских» и часто говорили: «Там на Руси…», но «…у нас в Тверщине».
   Большинство деревень Тверщины принадлежали семье помещиков Дивовых: Костюшино – Николаю Алексеевичу Дивову, Доманиха и Дивовка – Борису Алексеевичу Дивову, Дойбино – Николаю Ивановичу Ермолинскому (мужу Елены Дивовой) и лишь Погары – Шнейдерсу.
   Увлекательна история происхождения топонима Дивовка и антропонима Дивов. По преданию, крестьяне этих деревень были закрепощены за каким-то французом Диву, От него-то и пошел род Дивовых, и деревня русских крестьян стада называться Дивовкой.
   Удивительны пути истории: за тайной – тайна, за загадкой – загадка И сколько нам их еще разгадывать! И сколько нам не разгадать… [12 - Впервые опубликовано – Кузьмин В. Жил-был француз [топонимика Лихославльского р-на] // Наша жизнь. Лихославль, 1992, 3 марта.]

Предводитель дворянства – Константин Мошнин

   Рощу на горе у Лихославслького озера возле развалин старого усадебного дома в ХХ веке часто называли Мошнинской. Последним владельцем имения, расположенного здесь, был в 1917 году влиятельный дворянин государственный советник Константин Владимирович Мошнин.
   12 лет подряд с 1900 года он избирался Предводителем дворянства Новоторжского уезда, среди соперников были представители с известнейшими дворянскими семьями губернии, например, с Бакуниными. Мошнину принадлежало имение «Лихославль», которое он приобрел в первые годы XX века у потомков участника войны 12-го года капитана Сулина. Сулин в начале 10-х годов XIX века первый облюбовал высокую Максимкину гору для постройки имения. Усилиями Мошнина под горой появилось искусственное озеро, водой из которого снабжалась узловая станция Осташкове – Николаевской железной дороги. Озеро это (ему скоро 90 лет), хотя и значительно заросшее, существует и сегодня.
   Само имение можно увидеть на почтовой карточке (Лихославль № 5) начала века. Это одноэтажный деревянный дом с флигелем и оранжереей. В округе имения располагалось несколько рощ – дубовая, сосновая, пихтовая. До сегодняшнего дня сохранилась величественная липовая аллея, ряды вековых берез по периметру существовавшей когда-то ограды. У озера были устроены беседки, лодочная пристань с яликами и купальня.
   Семья Мошнина была небольшой: двое детей – сын, дочь, с ними жила также его престарелая мать. Интересно, что история близких отношений между дочерью Мошнина и писателем Мих. Козыревым описана последним в книге «Девушка из усадьбы».
   Мошнину принадлежали окружающие имение земли соседних сел, в их сельскохозяйственной обработке широко использовалась заграничная техника.
   Должность предводителя дворянства предполагала частые отъезды в Торжок на заседания Новоторжского уездного земского собрания. В имении оставалась хозяйка, супруга Мошннна Софья Николаевна. И она, и ее супруг активно занимались благотворительной деятельностью. В частности, Мошнин был попечителем нескольких земских школ и Жериховской, старейшей в Новоторжском уезде земской больницы. С 1913 года попечительницей лихославльской земской школы стала Софья Мошнина. На ее средства были закуплены книги, выписывались журналы для местной библиотеки имени Великой княгини Ольги Николаевны. В 1912 году, когда земство организовало для оканчивающих двухклассные училища детей поездку на экскурсию в Москву, К. В. Мошнин отдельно организовал и оплатил поездку в столицу учеников Лихославльского двухклассного училища.
   Благодаря стараниям Мошнина в Лихославле существовал единственный в уезде метеорологический станционный кабинет. Он способствовал выделению земских средств для обустройства станционных улиц, которые были выложены булыжником на 71 версту. Сам Мошнин увлекался разведением фазанов, которые были отмечены похвальным отзывом первой уездной животноводческой выставки, проходившей в Торжке в середине мая1912 года.
   В 1918 году Мошнины спешно бежали из Лихославля. Мать Мошнина, которая могла передвигаться только в кресле, осталась здесь с экономкой Анной Ефимовной. Некоторое время она и барыня жили в соседней с имением деревне Старо-Карельское. Ключи от имения, оставленные экономке, отобрали на следующий день после побега барина. Ничего о последующей судьбе семьи Мошниных нам неизвестно.
   Вскоре в имении появились новые хозяева. Около тридцати оборванцев-коммунаров начинали строить новую жизнь… Сейчас полуразрушенное здание растаскивается на соседние дачные постройки, хотя в середине 80-х годов оно еще существовало почти в первозданном виде [13 - Впервые опубликовано – Кузьмин В. Предводитель дворянства [о предводителе Новоторжского уездного дворянства К. В. Мошнине] // Тверская Жизнь. 1993, 19 июля.].

Из истории Осташковской Успения божией Матери церкви

   Первым священником Осташковской Успения божией Матери церкви был Григорий Петрович Смирнов. В 1861 году он окончил богословский курс Тверской Духовной семинарии и получил аттестат первого разряда, с произведением в священники. В 1875 году 30 апреля, как записано в «церковной книге» храма, он был послан законоучителем земской народной школы в деревню Осташково (часть будущего Лихославля) Новоторжского уезда и занимал эту должность до назначения его священником в Осташковскую церковь в 1887 году. За отлично усердную службу он еще в 1879 году был пожалован фиолетовой скуфьею. Занимался Григорий Петрович и общественной деятельностью, состоял долгое время членом Благочиннического совета округа, а перед назначением в Осташковскую церковь был вторично благословлен Святейшим Синодом. Таковы немногочисленные сведения о первом священнике Осташковского храма.
   Итак, в 1887 году началон действовать. Закрыт же был через 50 лет. Еели сейчас кто-то гневно вспомнит главного лихославльского безбожника, то будет не совсем прав.
   Сами горожане требовали закрыть храм, потому и я упущу его фамилию.
   Еще в 1932 году 12 мая группа рабочих строителей обратилась в районную газету «На колхозной стройке» (№ 66) со следующим обращением: «…Мы, группа рабочих-строителей г. Лихославля, предлагаем использовать здание церкви под культурный очаг города, который смог бы действительно обслужить трудящихся города, та незначительная часть населения „верующих“ с полным успехом может быть удовлетворена имеющейся поблизости в селе Кава церковью…» Это обращение было приурочено к весенней посевной, проходившей в 1932 году под лозунгом «Против поповской пасхи». РК ВКП (6), РИК и СВБ («Союз воинствующих безбожников») Лихославля рассылали по деревням вот такие указания: «Безбожники должны драться за полный отказ колхозников и единоличников от празднования религиозных праздников… Безбожники должны разъяснить колхозникам и единоличникам классовую сущность и вредительский характер всех поповских наставлений относительно сева…»
   Кадры для выполнения постановления были подготовлены заранее. В межрайонном комбинате совхозно-колхозного образования взрослых г. Лихославля уже год работало антирелигиозное отделение с набором 20 человек и сроком обучения 1 год (сравните: льноводное отделение – 6 месяцев, аграрное – 1 год)…
   До весны 32-го почти 50 лет на паперть Осташковской церкви поднимался православный люд, еще 50 лет чего там только не было… Кинотеатр, клуб, инкубаторная станция, потом склад, а что делалось в бывшем храме после склада, добрым словом не напишешь [14 - Кузьмин В. Сим-сим, откройся! // Тверская Жизнь. 1993, 12 марта.].

Тверская нить к Пушкину
Учительница Нина Панэ

   Позволь душе моей открыться пред тобою
   И в дружбе сладостной отраду почерпнуть,
   Скучая жизнию, томимый суетою,
   Я жажду близ тебя, друг нежный, отдохнуть…
   Ты помнишь, милая, – зарею наших лет,
   Младенцы, мы любить умели…
   Как быстро, быстро улетели…
А. С. Пушкин – сестре Ольге Сергеевне

   Биографы Александра Сергеевича Пушкина часто приводят в своих работах эпиграмму, адресованную поэтом своей сестре Ольге Сергеевне Павлищевой.

     За что, скажи мне «Похититель»
     Был встречен шиканьем партера?
     Увы, за то, что сочинитель
     Его похитил Мольера!

   Ольга Сергеевна была первым литературным критиком поэта и другом детства. Любовь к своей единственной сестре поэт сохранил на всю жизнь. Няня Пушкина – Арина Родионовна – свой последний приют нашла у Ольги Сергеевны. Воспетая Пушкиным, Анна Керн, живя в Санкт-Петербурге, была верной подругой его сестры.
   Нам, тверитянам, приятно ощущать физическую близость к местам, где когда-то бродил Пушкин и которыми, к счастью, так богаты тверские края. Все эти старинные парки, пруды, дворянские усадьбы, погосты с храмами, хотя и измененные временем, влекут к себе, ибо хранят толику первородной правды о поэте.
   Есть подобный уголок и в среднерусском городке Лихославле – могила Анны Иосифовны Панэ, преподавательницы языков в одной из школ города. Дочь Ольги Сергеевны Павлищевой, сестры поэта, оставившей бесценные воспоминания о Пушкине, Надежда Николаевна Павлищева (1837–1909) в 1864 году вышла замуж за профессора Варшавской консерватории, оперного певца и композитора Иосифа Рафаиловича Панэ. У них родилось четверо детей, и одна из них – Нина (крещеная Анной) появилась на свет в 1878 году. Нина Панэ воспитывалась и росла в Варшаве, но во время первой мировой войны вернулась в Россию, чтобы быть сестрой милосердия. После октябрьского переворота до 1928 года она преподавала в Орловской губернии, затем в городе Острогожске Воронежской области. С 1938 года поселилась в Лихославле, где провела последние десять лет своей жизни.
   Скончалась Нина Панэ в 1948 году. Большой Архив Панэ – библиотеку, фотографии, переписку с родственниками – отослали ее племяннице – Л. Л. Кун-Слонимской, дочери родной сестры Панэ Е. И. Кун. Муж Кун-Слонимской, известный писатель и литературовед А. Л. Слонимский, тогда уже приступил к созданию своей фундаментальной работы «Мастерство Пушкина», а его докторская диссертация называлась «Народные основы поэзии Пушкина».
   Забытая могила внучатой племянницы А. С. Пушкина к началу 1980-х годов почти сравнялось с землей. Обращения к властям не помогали. И тогда коллеги Панэ, ее ученики, книголюбы собрали пожертвования и установили на могиле скромное надгробие.
   Теперь и в Лихославле есть такое место, которое в дни духовных потрясений эмпирической нитью связывает русского человека с великим Пушкиным. И эта видимая связь – еще одна надежда на наше всеобщее воскресение в «переворотившейся» эпохе.

Приют седоволосых муз

Ада Владимирова

   Была ранняя весна начала 20-х годов. Молодой, но уже достаточно известный в столичных литературных кругах сатирик Михаил Козырев вез свою жену, поэтессу Аду Владимирову (26 октября (7 ноября) 1890, Петербург, по другим данным, Александровск Екатеринославской губ. – 25 января 1985, Москва), к родителям в город Лихославль Тверской области, на родину.
   Ада Владимирова (настоящее имя Ивойлова Олимпиада Владимировна) родилась в семье крупного промышленника в городе Александровске Екатеринославской губернии в 1892 году. В русскую литературу Ада Владимирова вошла в 1913 году первым поэтическим сборником «Дали вечерние», удостоившимся лестного отзыва старших символистов.
   Приезда Ады Владимировой ждали с нетерпением и большим волнением. До станции от дома кузнеца Козырева недалеко, но в апрельскую распутицу туда не так просто добраться… И тогда ради приезда столичной поэтессы, жены своего сына, кузнец Яков Козырев уложил деревянный настил по раскисшей от дождей тропинке, ведущей от дома к вокзалу, на станцию Лихославль. Вспоминает прозаик М. Н. Соколова: «Они сходят с поезда. Все обрадовались, встречают дядю Мишу. Вот Адочка… И вдруг, как назло, пчела – и вокруг тети Ады. А она не может сойти, боится пчелы: „Что это? Что это?“ И тогда бабушка ей говорит: „Не бойся, Адочка, это пчелка, она мед дает“. „Ме-е-ед – это же жизнь…“ – откликнулась Адочка. С трудом ее сняли с поезда».
   Ада Владимирова и Михаил Козырев часто и подолгу жили в Лихославле летом. Младшую сестру писателя Ада Владимирова учила французскому языку. Поэтесса много гуляла по окрестностям, собирала огромные букеты полевых цветов в приозерных лугах. После этих долгих среднерусских вечеров у лихославльской Тамбы (местное название дамбы Лихославльского озера) из ее стихов постепенно исчезает то, что так привлекало в них А. Блока, и рождается глубоко русское любование скромной природой – умение довольствоваться малым, что вызвало потом одобрительную реакцию И. Бунина и профессора Розанова. Дебютировав в симферопольском студенческом журнале «Луч» (1906), Ада Владимирова уже в 16 лет широко печаталась в периодических изданиях Харькова и Петрограда. «Дали вечерние» (1913), «Невыпитое сердце» (1918), «Кувшин синевы» (1922), «Стихотворения» (1927), «Ливень» (1928), «Трудная радость» (1930) – сколько поэзии в одних названиях ее поэтических сборников, над многими стихами к которым она работала в Лихославле.
   После гибели мужа Аду Владимирову перестают печатать, как жену «врага народа». Она зарабатывает на жизнь литературными переводами Шиллера, Бодлера, Франса, в 50-е много переводит поэтов советских республик. Ее никогда не покидает стремление сохранить память о репрессированном муже, реабилитации которого она добивается. В начале 60-х Ада Владимирова задумала издать, как она говорила, свою последнюю книгу-завещание. Этот поэтический сборник – «Навстречу солнцу» – вышел в свет в 1962 году благодаря поддержке многих именитых поэтов современности.
   Все, кто был знаком с Адой Владимировой, отмечают ее удивительную жизнестойкость, жизнерадостность. «У меня пуды энергии, я хочу жить…", – часто повторяла она уже в преклонном возрасте.
   Ей случилось умереть естественной смертью, не дожив немного до ста лет, в убогом писательском приюте. Память покинула ее несколько раньше: она почти превратилась в растение… Лишь когда на мгновение сознание возвращалось к ней, она своим глубоким нутряным голосом, теми же сильными интонациями, грассируя, повторяла: «Я хочу меда… Мед – это же жизнь, это же энергия. Почему вы не принесли мне меда?..» Быть может, в эти самые мгновения память возвращала ее на 70 лет назад: Лихославль в весеннюю распутицу 20-го года, где так испугала столичную барышню первая пчелка, потревоженная ароматом ее французских духов [15 - Впервые опубликовано – Кузьмин В. Приют седоволосых муз: поэтесса Ада Владимирова // Тверская жизнь. – 1996. – 22 окт.].

Михаил Козырев

«Русский Свифт»

   «…C удовольствием вспоминаю о днях, проведенных в Лихославле. Там замечательно окрепла. С удовольствием вспоминаю о тебе, о Марине, о Володе… Каждый из вас по-своему мил мне. Сама же ты – мать двух гениальных ребят… Пусть не смущает тебя этот громкий эпитет – это правда и это искренне, это от души. Такую мать особенно уважаешь. И для меня особенно дорого, что эта мать – сестра моего избранника, моего мужа. Это вдвойне дорого… P. S.: Надеюсь, что Вовочка и Марина залетят ко мне в приют седоволосых муз. 12 сентября 1954 года», – эти строки из письма популярной в 20-е годы поэтессы и переводчицы Ады Владимировой. Володя – русский поэт Владимир Соколов, Марина – детский прозаик и публицист, а «избранник» – мастер сатирической прозы, «русский Свифт» Михаил Яковлевич Козырев, сын зажиточного кузнеца станции Лихославль.
   Эти строки, написанные в середине века, на его исходе свидетельствуют о людях, объединенных уже не только узами родства, но и связанных общностью непростого словесного ремесла. «Приют седоволосых муз» – теперь и их приют. Не дожил до седин лишь самый старший из них – Михаил Козырев. Но кто не знает испепеляющей силы сталинских лагерей и тюрем, может судить о ней по сединам тех, чье сердце ждало и страдало по сгинувшим в них навсегда.
   Судьба сатирика Михаила Козырева (1892–1941), чей творческий жизненный путь был жестоко оборван «правой кистью» одного из многих следователей, типична для целого ряда самобытных русских писателей, первые литературные опыты которых приходятся на второе десятилетие XX века. Попытки их «возвращения» в официальную литературу предприняли их жены и дети лишь спустя четверть века – в годы оттепели. Но возвращение в литературу не всегда следовало за официальной реабилитацией. Однако многое раскрывалось, становилось понятно, что аресты не были простой случайностью – кто-то покупал себе жизнь, предавая и оговаривая товарищей. М. Н. Соколова, племянница Михаила Козырева, рассказывает: «Тетя Ала считала, что дядю погубил его соавтор по книге «Шоссе Энтузиастов», его настоящая фамилия С… Н. Моему брату поэту Владимиру Соколову об этом же сказал генерал КГБ Ильин, когда он был одним из секретарей Союза писателей. Позже поэтесса Вера Звягинцева хотела познакомить нас с человеком, который сидел в одной камере с дядей Мишей. Он рассказывал, что дядя Миша умер в Саратовской тюрьме после допроса. Когда его уводили на допрос, он сказал: «Наверно, я больше не вернусь…". Его били на допросах.
   Часто в бреду он повторял: «Лепешки, лепешки…". «Если останусь жить, я книжку свою назову «Лепешки», – и вспоминал, какие вкусные лепешки пекла бабушка».
   Михаил Козырев был реабилитирован в начале 60-х годов. «Володя, молю тебя! По возможности поспеши с подготовкой книги, да и подачу заявления на реабилитацию тоже нельзя откладывать. Свен не должен ничего знать о моих хлопотах», – писала в одной из многих записок Владимиру Соколову Ада Владимирова, надеясь на поддержку Смелякова, Луконина, Лифшица, Сосюры. Книга неопубликованных повестей М. Козырева увидела свет лишь спустя тридцать лет – «Пятое путешествие Лемюэля Гулливера», М., 1991. Но основной пласт творчества писателя – сатирические рассказы и приключенческие романы – до сих пор не доступен современному читателю. В начале 20-х М. Козырев был признанным мастером короткого рассказа в 2–3 страницы машинописного текста. Он постоянно печатался в «Крокодиле», «Красном перце», «Бегемоте», «Смехаче» и в других сатирических журналах и газетах. Множество незамысловатых сюжетов для своих коротких рассказов писатель почерпнул из быта г. Лихославля. Так, например, факт попытки его несостоявшегося переименования в г. Семашкин, в честь наркома медицины, положен в основу рассказа «По-новому».
   Хотя книги Михаила Козырева издавались и переиздавались большими тиражами от 3 до 10 тысяч экземпляров (а всего их вышло у него около 30), сегодня некоторых из них нет и в фонде РГБ. Несколько книжек сохранилось в семейных архивах Владимира и Марины Соколовых. Одну из них, книжку «веселых рассказов» «Муравейник» /Москва: Никитинские субботники, 1926/, и открывает рассказ «По-новому».
   Михаил Козырев – художник своей эпохи. Он не был мастером характера, но вечны не только сугубо человеческие слабости, постоянны и слабости системы, которую человек создает. В этом убеждаешься сегодня, перечитывая Михаила Козырева [16 - Впервые опубликовано – Кузьмин В. Приют седоволосых муз: Михаил Козырев // Тверская жизнь. – 1996. – 15 окт.].

«Про любовь никому не рассказывай…»

   У слова есть удивительное свойство – оно может быть едва ли не вечным, когда отзывается в сердце человека притягательной мелодией. Тогда сквозь поколения и времена оно всплывает где-то в глубине души едва памятным мотивом. Голосом ли забытой эстрадной звезды, срывающимся ли напевом матери, речитативом отца и прадедов – на уютном семейном застолье. «…Когда все были живы, даже те, кто были под корневищами родной земли». В мареве ли тишины предвечерней из окна, широко распахнутого в твою будущую жизнь…
   Людей талантливых, чья жизнь началась в России ХХ века, ждала расправа зверская, несправедливая – в лагерях, застенках спецслужб.
   Михаил Яковлевич Козырев…
   50-летнего поэта и сатирика пытали в Саратовской тюрьме сотрудники НКВД в то время, когда фашисты подходили к Москве. Сердце не выдержало, зарыли тело в общей могиле.
   В те дни, по знаковому стечению обстоятельств, на саратовской земле в эвакуации находилась родная сестра Михаила Козырева, Антонина Яковлевна Соколова с детьми, Мариной и Владимиром. Убили поэта и прозаика… Никто не узнает об этой смерти еще десятилетие. Но что-то не случайно отозвалось в сердце мальчишки, и будущий поэт Владимир Соколов, признанный классиком еще при жизни, написал в Саратове одно из первых своих стихотворений. А мама, архивный работник, отдала его в стенную газету архива. Несколько позже писательский дар проявился и в Марине. Ее жанр тоже козыревский – короткая проза, полная ясного юмора.
   Когда убивают писателя, появляются еще два. Быть может, в этом, секрет жизненной силы слова.
   Михаила Яковлевич Козырев прошел путь от студента Тверского реального училища до секретаря литературного общества «Никитинские субботники», объединившего в 1920-е самые светлые литературные силы начала ХХ века. В «…субботниках» участвовали П. Антокольский, М. Булгаков, В. Вересаев, С. Городецкий, В. Звягинцева, Р. Ивнев, Л. Леонов, О. Мандельштам, П. Орешин, Б. Пастернак, М. Пришвин, П. Романов, М. Цветаева, В. Иванов, Л. Леонов, Кукрыниксы, многие другие…
   Обратите внимание – среди имен тех, кто дважды (недолгое время «…субботники» возглавлял А. Неверов) выбирал своим председателем Михаила Козырева, нет почти ни одного, запятнавшего себя слабостью предательства. Зато сколько мучеников за слово, за возможность одну только – быть самим собой в литературе, в жизни.
   Михаил Яковлевич Козырев обладал удивительно разносторонним литературным даром. Когда с середины 1930-х он предпринял попытку издания собрания сочинений, текстов набралось на десяток томов. Множество сатирических рассказов, которые два десятилетия печатались в лучших сатирических изданиях – «Бегемот», «Смехач», «Крокодил», «Огонек». Фантастические, приключенческие, криминальные романы, повести о любви, сказки, наконец. Неизвестно, включил ли Козырев в план собрания стихи. А они тоже были очень разные. От футуристических экспериментов, о которых пишет Борис Гусман в книге «Сто поэтов», изданной, кстати, в Твери в 1923 году, до… городских романсов. Текстов простых, трепетно трогающих за душу…
   Они звучали в поколениях голосами Вадима Козина, Петра Лещенко, Изабеллы Юрьевой, Нани Брегвадзе…
   «Называют меня некрасивою…», «Недотрога», «Газовая косынка», «Мама», «Эх, Андрюша…».
   Многие из этих песен считают народными – и нет высшей степени признания.
   Какие разные ситуации передают эти легкие на поверхности, но очень пронзительные тексты. Их принимал и принимает до сих пор всякий слушатель, да и современные поп-музыканты не забывают. Возможно, что среди секретов их популярности то, что за каждым стихотворением – реальная история.
   Так, например, спустя десятилетие после убийства Михаила Козырева, в 1950-х стала хитом песня «Называют меня некрасивою…».

     …Так зачем же он ходит за мной?
     И в осеннюю пору дождливую
     Провожает с работы домой.
     А вчера, расставаясь вечером,
     Уходить не хотел ни за что,
     Чтобы я не озябла, на плечи мне
     Осторожно набросил пальто…

   Этот текст – поэтическое воплощение истории любви сестры поэта, Антонины Соколовой (Козыревой). Называли ее некрасивою, готовили серое учительское платьице, не надеясь на особо удачную пару. Но пришла любовь, у которой свои представления о красоте…
   Эта песенная история, в которой заключен полной страсти роман, написана от лица героини. Не менее пылкие признания удались Михаилу Козыреву и в романсе «Газовая косынка».

     Ты, смотри, никому не рассказывай,
     Что душа вся тобою полна,
     Что тебя я в косыночке газовой
     Ожидаю порой у окна.
     Что тоскую, люблю тебя пламенно
     И, тоскуя, ревную тебя,
     Ты молчи – все скрывай,
     Словно каменный…

   В этом едва ли не самом популярном козыревском романсе выражена формула сокровенной любви, которая всегда тайна и в тайне – она спасена.

     …Про любовь никому не рассказывай,
     Никому, ни за что, никогда…

   А в песне «Недотрога» еще одна черта нежных человеческих отношений. Она о дружбе, в которой часто рождается и любовь тоже.

     …Все мне, родная, открой.
     Что с тобою, друг мой?
     Если в сердце тревога,
     Ты со мной поделись,
     Дай мне руку, моя недотрога,
     Милая, мне улыбнись.

   Многогранный талант Михаила Яковлевича Козырева по-разному откликается в сердцах современных читателей и слушателей. Его слово живо, но еще более ценно то, что у этого слова есть автор. За это мы должны благодарить супругу Козырева поэтессу Аду Владимирову (Олимпиаду Владимировну Ивойлову), которая добилась его реабилитации. И, конечно, семью Соколовых – Антонину Яковлевну и ее детей, Владимира Николаевича и Марину Николаевну. Они хранили память о брате и дяде, берегли его книги, молча любили. И заветными стали для них слова уже старинной песни… [17 - Кузьмин В. Про любовь никому не рассказывай… К 110-летию Михаила Козырева // Тверская Жизнь. 2002, 10 окт.]
   Про любовь никому не рассказывай, никому, ни за что, никогда.

Владимир Соколов

На вечере памяти поэта

   «Хоронили поэта Владимира Соколова… Мягкий снег медленно падал на провожающих, на мертвое лицо поэта, обращенное к небу.
   Старый друг Соколова, считающий себя учеником его, Евгений Евтушенко, распростер свою шапку над лицом так странно и горестно неподвижным, и поэтесса Тамара Жирмунская, осторожно касаясь салфеткой, стирала с лица попавшие снежинки.
   А снег все падал и падал, последний снег поэта на земле. А когда-то на заре жизни он написал стихи о первом снеге.
   Поэты были вместе, и смерть одного из них собрала их в единое и неделимое, и свет их единоличный – тлеющий, мерцающий робким светильником среди хаоса, объединившись, соединившись здесь, у гроба ушедшего, делала их общий светильник мощным, и свет этот единый уходил высоко в небо и в ширь, поглощая хаос, растворяя его. И все, кто прикоснулся к этому единому мощному светильнику, унесли с собой его частицу, потому что где «поэзии витает Дух Святой, скорбь отступает».
   С этого печального репортажа писательницы Лидии Медведниковой в лихославль-ском доме детского прозаика Марины Соколовой начался вечер памяти поэта Владимира Николаевича Соколова. В 69-й день его рождения здесь собрались, наверное, самые близкие и самые первые его друзья и родственники.
   Из Москвы по этому случаю приехали поэтессы Л.Румарчук, Т. Жирмунская, режиссер Д. Тихомиров и Л. Медведникова. Каждого из них связывает с Владимиром Соколовым, его поэзией свое – совершенно особое. Именно об этом – самом затаенном и искреннем, что неведомым образом сближает, объединяя, человеческие сердца и души, много говорилось за поминальным столом.
   Свеча горела, таял воск и плакал медленно слезами под портретом еще совсем юного мальчика, которого ждала нелегкая судьба большого русского поэта. Звучали стихи Соколова и о Соколове, возвращалось прошлое мелкими подробностями воспоминаний. Изредка воцарялось молчание, и тогда отчетливо слышалось прерывистое потрескивание воска. Взгляд невольно обращался на этот звук, встречая открыто смотрящие в мир глаза художника.
   Вспоминала поэтесса Лариса Румарчук: «Я познакомилась с Володей когда ему было 25. Конкурс в литинститут был 50 человек на место, но я удивительным образом поступила. Володя в это время литинститут уже закончил и учился в аспирантуре, но поскольку литературный институт все очень любили, то он приходил туда каждый день, даже если не было занятий. Когда я еще училась в школе, я прочла в журнале «Молодая гвардия» стихотворение Владимира Соколова «Первый снег»: «…хоть глазами памяти я тебя увижу…» Но только в литинституте мой друг Евтушенко познакомил меня с Соколовым, который произвел на меня очень большое впечатление: молодой, красивый, с очень загадочным видом. Он никогда не раскрывался, говорил мало, не произносил никаких банальностей.
   Мы подружились – Володя, Женя и я и собирались у Евтушенко на 4-й Мещанской, читали стихи. У меня не было стихов о любви. Как-то я читала стихи, а Соколов сказал: «А мне нравится, что у Лоры еще нет стихов о любви, это очень трогательно». Я расстроилась. Выходит, что я еще ребенок, который не дорос до этого серьезного чувства. Я обиделась и сразу же стала сочинять какие-то стихи о любви.
   А потом пришла и настоящая любовь, любовь к Володе.
   И я поняла, что и мои стихи о любви, и Женины были высосаны из пальца, и только он – Володя, пронзительный лирик, овдовевший уже в тридцать лет, знал, что такое настоящая любовь».
   Продолжила поэтесса Тамара Жирмунская: «Володя был удивительным поэтом любви. Сейчас я работаю в газете старшего поколения «Достоинство». И вот незадолго до 8 Марта меня спросили, как я хотела бы отметить этот праздник. И я решила дать лучшие стихи о любви, написанные мужчинами женщинам, начиная с Маяковского. Я перелистала массу томов и выбрала только семь, среди которых замечательное стихотворение Владимира Соколова «Венок».

     Вот мы с тобой и развенчаны.
     Время писать о любви…
     Русая девочка, женщина,
     Плакали те соловьи.
     Пахнет водою на острове
     Возле одной из церквей.
     Там не признал этой росстани
     Юный один соловей.

     Слушаю в зарослях, зарослях,
     Не позабыв ничего,
     Как удивительно в паузах
     Воздух поет за него.
     Как он ликует божественно
     Там, где у розовых верб
     Тень твоя, милая женщина,
     Нежно идет на ущерб.
     Истина ненаказуема.
     Ты указала межу.
     Я ни о чем не скажу ему.
     Я ни о чем не скажу.
     Видишь, за облак барашковый,
     Тая, заплыл наконец
     Твой васильковый, ромашковый
     Неповторимый венец.

   Я в литинституте знала Володю как друга Ларисы Румарчук. Но в 1966 году меня и еще нескольких писателей, среди которых был и Владимир Соколов, пригласили поехать в Ташкент после ужасного землетрясения. И именно там он как-то мне открылся. Я увидела, что это человек очень мужественный. Мы боялись, что вот еще что-то рухнет, а он выглядел настоящим рыцарем находил для нас удивительные слова. Когда я вернулась из Ташкента, спустя некоторое время вышел очередной «День поэзии», и там я увидела стихотворение «Поэтессы», в котором, как мне кажется, запечатлелись и наши с Володей беседы в Ташкенте.

     Мне нравятся поэтессы
     Их пристальные стихи,
     Их сложные интересы,
     Загадочные грехи…

   Встреча в лихославльском доме Марины Соколовой закончилась. Под вечер вместе со столичными поэтессами в сад, где растет величественный Володин дуб, вышли его земляки, жители воспетой им Озерной улицы, и на стенах возрожденной шатровой беседки по старой традиции еще семьи писателя Михаила Козырева написали стихи.

Поэзия создает красоту…
17 апреля 1998 года в Лихосолавле

   17 апреля 1998 года в Лихославле в районном Центре культуры и досуга прошел литературный вечер, посвященный 70-летию со дня рождения Владимира Соколова. Инициативу его проведения поддержали администрации района и г. Лихославля, департамент по культуре и образованию администрации области, редакция журнала «Русская провинция». Из Москвы в районный центр приехала вдова поэта М. Роговская, а также многие известные поэты и критики: С. Лесневский, В. Смирнов, Л. Румарчук, Т. Жирмунская, Э. Славгородская, А. Парпара, поэт из Минска А. Скоринкин, актриса О. Куликова, скульптор В. Дудник, из Твери – М. Петров и А. Гевелинг, Е. Сигарев и К. Рябенький, В. Кузьмин и Е. Борисов, группа студентов тверского Колледжа искусства и культуры с преподавателем словесности А. Парфеновым.
   Литературный вечер открыла сестра поэта, М. Соколова, рассказавшая об отношении поэта к малой родине, дому, семье, матери.
   Выступил профессор Литинститута В. Смирнов: «…Относительно незадолго до смерти В. Соколов написал потрясающие слова:

     Я устал от ХХ века, от его окровавленных рек,
     И не надо мне прав человека, я давно уже не человек,
     Я давно уже ангел…

   Это немыслимо, но в то же время в духе стихов Мандельштама, Есенина, Блока, которого он чувствовал и понимал просто как никто… Всегда за поэтами такого уровня, такой чистоты голоса, такой воли и свободы стоит вот такая сегодня, быть может, горестная поздне-весенняя земля. И эта земля родит ту поэзию, выразителем которой стал В. Соколов…».
   Поэтесса Л. Румарчук, поведав слушателям историю своего поэтического взросления, которое прошло рядом с В. Соколовым, напомнила: «Каким бы маленьким не было селенье, оно становится знаменитым, если там родился знаменитый человек – так что вам повезло: ваша лихославльская земля родила большого настоящего поэта, чье имя стоит вровень с самыми видными поэтами современности…».
   Трепетно рассказала о своем знакомстве с В. Соколовым редактор московской газеты «Достоинство» поэтесса Т. Жирмунская. «В 1957 году нас пригласил Ташкент, который трясло землетрясением. Сейчас мне даже странно вспоминать, что в эти дни, когда еще не успокоилась стихия, когда было столько развалин, когда так много у Ташкента было забот, нас, группу молодых поэтов, пригласили приехать. В эти трагические дни ташкентцам были нужны стихи. Спутники у меня были очень интересные – Ф. Искандер, А. Яшин и В. Соколов. Нас утром везли к строителям в палаточный городок, потом нас везли в чудом уцелевший дом культуры – там собирались совершенно другие люди… И В. Соколов, которого я знала еще по Литинституту, он, как мальчик, а он был уже тогда широко известный в нашем кругу поэт, по первому слову срывался – туда, сюда…, читал безотказно стихи… В стихах Соколова Ташкент остался совершенно зримыми строками».
   Директор ТОКЖИ Е. Борисов сообщил, что «по договоренности с О. Пищулиной областное издательство включило в „Пушкинскую серию“, издаваемую за счет средств областного бюджета, книгу-сборник стихотворений В. Соколова».
   Редактор журнала «Русская провинция» М. Петров вспомнил о том, что «в 60-е годы имя Соколова было немного в тени. Но когда мы прочли его строчки, то мы вдруг поняли, что это поэт, который определяет нашу внутреннюю жизнь. Соколов производил впечатление очень одинокого человека. Он всегда был какой-то отдельный и сразу видный в толпе. В нем была какая-то чеканность, во в сей его личности, в его фигуре, в его трости, с которой он в последнее время ходил… Вокруг него было какое-то поле подлинного художественного одиночества, и переступить эту черту было очень сложно… Наш журнал во втором номере публикует прекрасные воспоминания М. Соколовой о его детстве и юности, материалы О. Шестинского о поездке в Болгарию, впервые будет опубликована речь Соколова на ее вручении ему премии в Болгарии.
   Вслед за М. Петровым В. Кузьмин и в частности сказал: «Здесь на этой сцене у портрета Владимира Николаевчива я подумал о том, что мне сейчас столько же, сколько было Соколову, когда у него вышел первый поэтический сборник – „Утро в пути“, у которого было и другое название, оставшееся в черновиках – „Крылья“. Этот первоначальный образ как нельзя точно передает состояние его души – состояние вечного полета, неприземленности… В годы, когда творил Соколов, это стоило очень многого. Но он отстоял право свободного полета своей поэтической души».
   Поэт Е. Сигарев прочел свой поэтический экспромт:

     Сказали все, одно добавлю:
     Поэзия не стала глуше —
     Спасибо люди Лихославля
     За то, что сохранили души,
     За то, что сохранили слово —
     Спасибо вам за Соколова.

   Лауреат Государственной премии, президент Международного фонда имени М. Ю. Лермонтова поэт А. Парпара начал свое выступление с известных слов «Гении рождаются в провинции, чтобы жить и умереть в Париже». «…У Соколова когда-то были стихи, посвященные своему другу Анатолию Передрееву… Так сложилась судьба, что три замечательных поэта – я их назову по степени ухода из жизни – Н. Рубцов, А. Передреев и В. Соколов дружили, общались… Их жизни были тесно взаимосвязанны, строчки перетекали от одного к другому… „Тихая“ поэзия Соколова звучит громко, она была противопоставлена „барабанной“ поэзии, в которой нет ни сердца, ни ума».
   С особым вниманием зал слушал выступление гостя из Белоруссии, поэта А. Скоринкина: «Мы познакомились с В. Соколовым на Кавказе, нас познакомил Лермонтов, его дух, имя его. До этого я преклонялся перед поэзией Соколова, он по сути и открыл мне глаза на современную русскую поэзию… Мы выступали в Железноводске, Владимир Николаевич в заключении своего выступления прочитал стихотворение «Я устал от ХХ века…». Я думаю это настоящий эпиграф для всей его поэзии… Его стихи написаны кровью. Он сумел, несмотря на все эти потрясения и катаклизмы, остаться самим собой. Пройдет время, забудется подлость, и тихий голос Соколова пробьется…».
   О своей многолетней увлеченности поэзией В. Соколова поведал известный тверской поэт К. Рябенький: «Поэзия Соколова проникнута легкой грустью… Я прочитаю небольшое свое стихотворение, которое бы не могло родиться, если бы не было поэзии В. Соколова.

     Я не забуду мгновение:
     Чистая гладь на реке.
     Девочки светлое пение,
     Синий букетик в руке.
     Робкие губы застенчиво
     Шепчут святые слова.
     Девочка, ставшая женщиной,
     В эту минуту права…

   Литературовед Ст. Лесневский привез видеозапись фильма о В. Соколове, снятого по сценарию Е. Евтушенко. «…Когда-то меня привело на Тверскую землю солнце пушкинской поэзии, я побывал в тех местах, которые вдохновляли русского гения. Вот это выражение – «русский гений» – впервые оно употреблено В. Соколовым: «…для того ли русский гений в поле голову сложил». Прекрасно, что сегодня здесь, в Лихославле, мы открываем новую поэтическую землю, которую до поры до времени скромный Владимир Соколов, очень сдержанным человек, хранил в своем сердце. Это место принадлежит не только лихославльцам, но и всей России.
   Завершая вечер, глава администрации Лихославльского района В. Иванов сказал: «Поэзия создает красоту. И пока она существует, Россия будет строится, ее будущее впереди. Мы очень рады, что вы посетили наш город, что так тепло и искренне говорили о нашем земляке. Сегодняшний вечер прошел совершенно непринужденно, в каждом слове чувствовалась подлинная русская душа…»

«У меня в этом году две весны». Письма Владимира Соколова к родным (1946–1951)

   18 апреля 1999 года русскому поэту Владимиру Николаевичу Соколову исполнилось бы 72 года. Этот день всегда радостно и празднично отмечался в его семье: мама пекла пироги, а его сестра, Марина, старалась раздобыть цветы. В этом году подарок к дню рождения Владимира Соколова вновь сделала его мама, Антонина Яковлевна, сохранив архив своего сына: письма к родным и любимым, два рукописных журнала конца сороковых («На заре», «Эпоха, ХХ век»), черновики и автографы стихов, записки, конспекты лекций, варианты первой книги, которую Владимир Соколов собирался назвать «Крылья». Она вышла в 1953 году под заголовком «Утро в пути». Сверток с документами Марина Соколова обнаружила уже в Лихославле, куда вернулась в 1992 году, прихватив из Москвы все бумаги и книги…
   Поэт Владимир Николаевич Соколов был ярким представителем русской интеллигенции второй половины XX века со многими присущими ей чертами. Соколову рано пришлось познать жизнь самостоятельную и аскетическую, в которую погрузился Советский Союз после Великой Отечественной войны. Но именно в это время он искал свой путь и твердо сделал выбор – идти дорогой литератора. Над «нехорошей» историей поступления Соколова в Литературный институт им. М. Горького и приоткрывают завесу эти письма. Первая часть из них адресована родителям, а вторая – сценаристке Инне Ивановне Веткиной, первой любви поэта, которая училась на младшем курсе института. Письма Соколова не только знакомят с бытом конца 40-х годов, но предоставляют возможность понять основы формирования художественных интересов молодого поэта.
   В подборке публикуется лишь малая часть писем, находящихся в архиве М. Н. Соколовой. Ответные письма не печатаются, пропущены письма В. Н. Соколова из Афона родителям и сестре. Тексты приведены в соответствии с правилами современной пунктуации и орфографии. Сокращения раскрыты в угловых скобках.

Марина СОКОЛОВА,
Владимир КУЗЬМИН

   1
   Москва. 23.XI.1946
   Конечно, телеграфировать не стану. К чему тратить деньги. Письмо также быстро придет. Здоровье у меня пока обыкновенное. Особенных случаев не происходило, окромя того, что я получил 4 по немецкому, 4 по алгебре и 3+ по истории, в четверг делаю химический доклад по углеводам. Тема большая. Всего у нас 6 докладов по углеводам – я делаю первый – история углеводов. К деньгам привыкнуть не могу. Бывают дни – ничего не трачу, а бывают – сразу тридцатку. Дома поддерживаю порядок. Даже хлеб начал резать, как следует, а не с горбушки. Стандартные справки отвез. В баню сходил. В магазине покамест (хорошее слово) получил только конфеты.
   Каждый день жарю мясо. Супы еще не варил. Мясо примерзло к окну. Масло стало каменным. Когда оттаивает – крошится. Но это ничего. Потребляю.
   Много книг купил. И проза и стихи.
   Всего хорошего.
   Володя.

   2
   Москва. 2.XII.1946
   Здравствуйте все вы – и Марина, и мама, и папа!
   Я, между прочим, послал вам уже письмо и телеграмму, а вы все их не получили. Я в этом не виноват. Благополучно сделал доклад по химии, мне за него поставили 5. Писали сочинение по литературе. Я написал. Не знаю, что получу.
   Ездил в архив, получил карточки. Принесли мне жировку – 189 р <ублей> и сколько-то копеек. За электричество почему-то 114 р <ублей>. Пойду узнаю в домоуправлении. Почему так много.
   Заходил ко мне Останкевич [18 - Сослуживец Антонины Яковлевны Соколовой (1904–1980).], просил пилу. Надо дать ему?
   Почему вы ничего не пишите? Конечно, посылать нервные телеграммы легче всего! А что тебе, например, папа стоит написать письмо? Мо… (Представьте себе, меня оторвали от письма. Пришла какая-то женщина: «Привет от папы и мамы». Посидела, поговорила минут 10 и ушла. Это некая Евг <ения> Владимировна. Вы ее, конечно, знаете).
   Мама тоже могла написать хоть 15 строчек (обещала каждый день писать!). Ну что ей стоит. Села, написала и опять пошла. Учтите, что на новый год я могу и не приехать. Занятия кончаются 30. А если поеду, то все равно к 1 не поспею, и новый год встречу в какой-нибудь Нарве на чемоданах. А если ехать 29, то приеду к вам 31 утром. Это, конечно, можно сделать, но как я достану билет? И потом мы с Додиком [19 - ЛАНГЕ Давид Александрович (1928-конец 50-х), врач, один из самых близких со школьных лет друзей Соколова.] собираемся ехать, а его могут и не отпустить 20. Да, мне потом не хочется проситься отпустить меня 29.
   Путаница…
   (Опять оторвали от письма. Сухардэ [20 - СУХАРДЭ Лидия – соседка Соколовых по «Славянскому базару» (ул. 25 Октября, дом 17, кв. 175, ныне ул. Никольская).]: «Почему маме не пишешь?» – «А они мне пишут?» «Ну и что, ты ей пиши. Она мне телеграмму прислала и подпись почему-то – Соня, а не Тоня». «Телеграмму… Подумаешь… вот мне 3 телеграммы подряд прислали и на всех – «папа и Маша» или просто – «Маша»).
   Мама! Вообще, по-моему можно мне и не писать, ты просто у папы спрашивай, тебе все расскажет. Он же лучше меня знает обо мне, настолько лучше, что даже мне пишет обо мне: «времени у тебя свободного нет и т <ак> д <алее>. Это мне напоминает:
   – Слушай, Хайм – Рабинович умер!
   – Как умер? Вон он сам идет!
   – Что ты, Хайм, он и сам об этом еще не знает.
   Пишите! (Только не телеграммы). Я.

   3
   Москва. 18.VII.1947
   Здравствуйте, папа, мама, Марина!
   В первых строках своего письма спешу сообщить вам, что доехал благополучно, с одной пересадкой («Сокол») [21 - Летом 1947 года Соколов остался в Москве и готовился к экзаменам в Литературный институт. А. Я. Соколова с дочерью Мариной отплыли на пароходе в Уфу, в которой тогда работал Николай Семенович Соколов (1903–1964).].
   Документы в институт сдал уже давно и жду письменного ответа, но думаю сегодня сходить туда сам. Оставленных мамой денег хватило до 9 числа. 9 получил тысячу.
   Дали мне не литер «Б» [22 - Литеры «А», «Б», «М», «С» – типы продуктовых карточек, отличались набором и количеством продуктов.], а абонемент. На нем, как известно, нет крупы и вместо 5 килограмм мяса – 2. но зато побольше сахара на сто грамм. Хлеб у меня пока в количестве 950 г <раммов>. Купить декаду [23 - «Декада» – хлебные карточки на месяц.] я еще не сумел. Продукты после вашего отъезда не получал. Во-первых не было. Во-вторых, когда появилось кое-что – давка. Когда получил папины деньги, я все это выкупил, истратил более 200 рублей. Масло дорогое попалось, но щас эти продукты почти канули. Делать нечего. Все едим и едим. Съездили на огород. К тому же пополнил «Тихий Дон» не хватавшими томами и купил из этих же выпусков – Фурманова, Гайдара, Горбатова, Бородина, Маяковского и пр.
   За квартиру не платил. Дальше покупку книг приостановил.
   Хва!
   Начал готовиться к испытаниям. С 10 – сдавать, очевидно буду с первого.
   Иногда ем в закусочной. Знаешь, там, где была столовая по карточкам для всех, на углу против «Савоя». В среднем на эту еду тратится 20 рублей. Искал дешевых чайных. Нету. На Пироговскую [24 - На ул. Пироговская находилась столовая ЦГАДА, где служила мама Соколова.] ездить – пока назад едешь, опять есть захочешь.
   Котенок вырос большой, жирный и безумный. Тобка [25 - Тоба, Тобка и т. п. – кличка собаки Соколовых.] с аппетитом съедает третью часть продуктов. Делимся часто. Сам варю часто. Но уже варить нечего. Переходим на рынок. К вам приехать не могу – по сем <ейным> причинам. Тыща перестала быть тыщей, стала тощей. Настроение веселое. Знакомых нет, Кота [26 - «Кот» – ОРЛОВ Константин Иванович (1928) – сосед Соколова по дому, его приятель, учился в Литинституте, но не закончил его.] не вижу. Дод [27 - См. прим. 4.] в лагере. Шлите письма.

   4
   Москва. 21.VII.1947
   Здравствуйте, уфимцы!
   Папа, мама, Марина, разрешите вам доложить, что квартира № 175 продолжает жить: сиречь – ходить, спать, читать, говорить, ругаться, лаять, мяукать, пачкать пол, вставать на четвереньки и зачастую есть; в своем полном составе, т <о> е <сть> в том, в каком она осталась с 1-ого июля и истратила 1220 р <ублей> – 140 р <ублей> 50 к <опеек> = 1079 р <ублей> 50 к <опеек>. Особых событий, достойных занесения на этот лист, не произошло, посему и будем заносить недостойные. С недавних пор Тоба совершила огромный шаг, который ее еще больше приблизил к человеку, поставив с ним на одну ступень, в этом отношении – Тоба научилась есть не больше одного раза в день и совершенно приостановила дальнейшее свое похудение. Котенок (неименованное существо, есть адское подозрение, что также является неодушевленным предметом) научился есть конфеты и воровать таковые. Сейчас уже отдыхает за неимением предмета вожделений. Ваш холопишко Володька сын Николаев особых успехов, кроме выучения 1/2 географии и 2/3 немецкого яз <ыка>, не проявил и пребывает в своем еженедельном состоянии. На этом личные интересы и успехи перестают подвергаться перечислению.
   Общие интересы кв <артиры> № 175 дома 17 по ул <ице> 25 Октября, Свердловского р <айо> на, 25 отдел милиции г <орода> Москвы (Центр).
   1. Когда приедете?
   2. Приедете или приплывете?
   3. Как всеобщее здоровье дорогих наших шизофреников и дистрофиков?
   4. Как назвали реку, впадающую от вашего дома в р <еку> Белую? (Надеюсь, сухощава, лядаща, аще постыла ее наслезила).
   5. Загорел ли папа? (Пусть пришлет письмо). Долго ли ездит по трассе?
   6. До какого мама дистрофирует по бюллетеню? (Пусть больше есть жиров и мясо рыбы).
   7. Завела ли Маринка сибирскую лайку или хоть на худой конец австралийскую кенгуру?
   8. Тут Тобиков один интерес, лежит, глядит на меня и облизывается: просит меду – знает, что вам письмо пишу.
   Стихов мы не пишем.
   Лечим свои гадости [28 - Летом Соколова мучила простуда.]. Мази не хватило. Эта штука может оказаться хронической. Одна штука заклеила правый угол рта, так что при случае еды она болит.
   Ответа из института все нет. Что эта приемная комиссия делает? Чем она занимается?! Но это мелочь.
   Вчера купил лампу новую. В соседях перегорела. 30 рублей истратил на самом истёке. 18 рублей истратил на фотографии. Вот: надо в институт. Вот и все покамест. Ничего особенного нет в нашей жизни и вообще.
   Ждем.
   Володя.

   5
   Москва. 1.XII.1947
   Здравствуйте дорогие мои уфимцы! Получил я сегодня ваши письма и перевод, что было очень кстати. Мое присутствие в Москве, несмотря на всю его деятельную насыщенность, оказалось напрасным. 28-ого мне возвратили документы из Лит <ературного> института, конечно, были приложены все силы, чтобы пройти приемную комиссию заново (и я прошел ее заново, но принят не был). До экзаменов меня не допустили. 11 августа начинаю сдавать приемные испытания в Моск <овский> городской педагогический ин <ститу> т на литфак [29 - Соколов успешно сдал экзамены и был зачислен на первый курс.]. Больше некуда, да и некогда уже было выбирать, ведь тридцать первого июля кончался прием во все институты. Придется этот учебный год учиться тут.
   Когда приедете, всю эту путанную, нехорошую историю прохождения моих стихов через прием <ную> комиссию я расскажу сам. Конечно, дело не в стихах, хотя это и является поводом отчисления. Я на это плюнул и решил идти в пединститут. Конечно, в будущем году снова буду поступать в этот институт и уже не буду так наивен. Е <лена> А <лександровна> [30 - БЛАГИНИНА Елена Александровна (1903), поэтесса. Руководила поэтическим кружком, отдельно занималась с Соколовым, хлопотала о его зачислении в Литинститут через известного советского поэта В. Казина.] делала все, что в ее силах.
   Меня это дело не расстроило, а только обозлило. В общем, об этом потом поговорим.
   Сейчас я думаю съездить опять на огород и опять повторить пройденные предметы. Вы там не огорчайтесь, что все так вышло – мне надо огорчаться, а раз я не огорчаюсь, значит, это дело огорчения не стоит. Отдыхайте там как следует эти последние дни вашего отпуска. Настроение у меня хорошее, вы же знаете, что меня ничем не пробьешь в этом отношении. В своей правоте я убежден, и ничто не сможет сбить меня с того пути, который я выбрал.
   Приехал Додик [31 - См. примечание 4.]. Он сейчас у меня сидит и читает, а после этого встанет и уйдет. Завтра опять придет, сядет в угол, возьмет книгу, не отрываясь от нее часа 2, просидит, потом пойдет домой. Но я его, конечно, выбиваю из этой колеи своими разговорами. Но у него сейчас времени тоже мало. Он еще не покончил дела с училищем, уходя в отпуск. Мы с ним занимаемся немецким.
   Ну, пока! Пишите. Володя.

   6
   В поезде на Пятигорск. Март, 1949
   Ну что ж, пишу вам с дороги, мама, Марина и Тобик. Еду я сквозь сплошную зиму и даже сквозь буран. Говорят, в Пятигорске паршивая погода.
   Но мне все равно – в Москве тоже слякоть, а тут хоть Кавказ.
   Никаких приключений и происшествий нет.
   Едут со мной 3 дядьки, оба они с язвами и камнями оба… на, да! А третий… вот в смысле третьего трудно что сказать. На меня удивились. Здоровый человек едет в такое время в Пятигорск. Там, говорят, одни больные. Ну что ж – тем лучше. Буду выделяться на общем фоне своим пышущим здоровьем.
   Настроение хорошее. Орет различная музыка. Яблоки пока не дешевле московских и то их нет. Это между Орлом и Курском.
   Вот и все.
   Ждите конвертов.
   Володя.

   7
   В поезде на Пятигорск. 16.III.1949.
   Привет Додику, воздушный поцелуй Гале и плотский поцелуй Автобусу [32 - Автобус – кличка собаки Соколовых.].
   Продолжение.
   …Сейчас мы стоим в Белгороде.
   После слякоти предыдущих мест слегка сухая погода кажется хорошей. Небо без туч и синее. Никакого города не видно. Есть только недостроенный вокзальчик и ветер.
   В Курске я опустил вам письмо. Это опущу в Харькове. Уж Харьков-то, наверное, будет настоящим городом. На букв «М» нас дернуло и мы покатились. В нашем вагоне уже зажжен свет. Даже уютно.
   Вот скоро будет 9.10 и я выйду на Харьковскую платформу.
   Один тип изогнутый в дугу желанием нравиться и угодить всему миру, сообщил мне, что, когда он неделю назад уезжал из Пятигорска, там было сухо, выступила первая трава и выросли подснежники.
   Это меня больше устраивает.
   Я ем котлеты, пью молоко, уничтожающе отношусь к <нерзб.>. 6 яблок меня не устроили ни в желудочном, ни в карманном отношении.
   Вот радио изнывает:
   «Моя любовь не струйка дыма,
   Что таит вдруг в сиянье дня,
   А вы прошли с улыбкой мимо
   И не заметили меня».
   Мне же не хочется так быстро петь это деньгам, которые больше напоминают струйку дыма, чем любовные чувства.
   Почитываю. Писать ничего не хочу. От московских забот с трудом отвыкаю.
   Настроение очень хорошее.
   Володя.

   8
   В поезде на Пятигорск. 17.III.1949
   Мам, Марина, Тобик!
   12 часов дня. По правую руку идет Таганрогский залив, это уже Азовское море (Таганрог мы не задели, пройдя стороной).
   Я съел почти банку кислого молока и 2 яблока (Для мамы: на этот раз 5 пара), после чего пришел к мысли, что следовало бы написать письмо. Едем мы уже по местам, где тепловато и снег очень редок. Залив весь во льду. На остановках рыба во всех видах. Но меня она не трогает. Сейчас по обеим бокам высокие насыпи, кончающиеся синим небом. Вот, выехали, оказывается идем почти вплотную к заливу.
   Сижу и смотрю сразу в 2 окна. Дверь в коридор из купе открыта…
   Тормозим. Залив кончился. Вместо него деревушка. Вблизи домишки из кое-чего крытые соломой.
   Солнца уже много. Даже руке тепло писать.
   В этих местах очень дорогая картошка, не знаю почем. Проводницы под страхом милиции торгуют этими изысканными плодами. Сейчас они все мешки продали, а всю дорогу мучались. Сплошные переживания.
   Мой сосед снизу сошел. В Харцызске, там, где я опустил второе письмо к вам. Харьков-то нас принял на такую платформу, что вокзал оказался далеко и я не снизошел его посетить.
   Слева идет <нрзб.>, городишко весь в дыму от нашего паровоза.
   Уже тепло. А ведь полдороги шли снега и бураны.
   У меня в этом году две весны.
   Вот и все, пока.
   Володя.

   9
   Афон. 27.IV.1951
   Я думаю, что Чаковский [33 - ЧАКОВСКИЙ Александр Борисович (1913), прозаик. В начале 1950-х особенно был известен его роман «У нас уже утро» (1949; Сталинская премия, 1950), который и мог читать Соколов, а также повесть «Хван Чер стоит на посту» (1951).], действительно, слабый писатель.
   Может быть, просто у него вкусы дурные – хемингуэйские, и он не может справиться с действительностью. Кажется раньше, когда немножечко декаданса сама жизнь предоставляла – он лучше писал.
   Ведь все безумно поверхностно. Он как будто лирический очерк сочиняет. А так хочется посмотреть на то, про что он пишет… Хотя бы уж природы нарисовал маленько.
   Но знаешь, есть несколько мест – очень трогающих. Я сейчас их не помню, но когда читал, то даже от восторга в воздухе ногами дрыгал, это я всегда так делаю, когда читаю лежа. Иногда ведь испытываешь желание встать на голову.
   Пишу я тебе на берегу, ушел я далеко-далеко и могу уйти еще дальше. А могу и не уходить. Чего хочу, то и делаю.
   Солнце печет.
   А эти три дня была почти стопроцентная влажность, туман и дождь – почти без перерыва. Левый глаз немножечко мешает, но, по-моему, он сейчас поправится.
   Перевернулся. Лег на брюхо. Перед носом трава, одуванчики и белый клевер. Сейчас солнце будет мне греть спину. А ноги я свесил с обрыва.
   Тут как-то я радио слушал: пел Коваленков: «Первый город всей земли советской». Я глупо улыбался и думал в твою сторону. Знаешь, мне много бы тебе хотелось написать. Но я ведь сижу у моря, оно шумит и отвлекает.
   Письмо это было очень длинное, но я его разорвал и пустил по ветру, потому что оно было каким-то пустым и неврастеническим. И писал я его вчера в темный и пасмурный день.
   Облака тут идут так низко, что днищами задевают верхушки гор и подолгу сидят на них.
   Петухи кричат.
   Тут есть метросторой. Это так называется строительство туннеля – глубокого! под Афонской горой и под другими горами. Я пойду еще дальше.
   Путешествие почти закончил. Уходил далеко от Афона. Но стало темнеть над санаторием. Появилась еще одна дырка в ботинке, и я вернулся. Сижу около Афона, у въезда, и пью за твое здоровье кахетинское и дописываю письмо.
   Володя.

   10
   Афон. 30.IV.1951
   Надоело мне тут. Хочется в Москву. На троллейбус. Куда-нибудь в наши места.
   Хочется позвонить тебе, сманить на какую-нибудь старую картину [34 - Одним из увлечений семьи Соколовых было посещение кинотеатра «Повторного фильма», располагавшегося тогда у Никитских ворот.], сказать тебе какую-нибудь чушь.
   Я тут совершил кражу, забрался в чей-то кабинет и высосал всю чернильницу своей ручкой. Московской заправки хватило мне на 9 суток. Теперь я пришел из Ахали (снизу) в санаторий (наверх). Купил по дороге «Смену» (7 номер). Сидел в коридоре, читал, пока меняли белье на постели…
   И вот пишу тебе письмо.
   Ина. Как мне стыдно за письмо в рифму. Но у меня просто было тяжелое настроение.
   Я хотел пошутить, хоть как-то.
   Письмо бы получить твое, Ина.
   Почему оно не приходит?
   Интересно, был тогда в субботу вечер [35 - Речь идет об одном из многочисленных вечеров в Литинституте. Соколов был их неизменным участником и часто ведущим.], или нет?
   Или провалили все со скандалом?
   Или вышло? Ты не знаешь?
   Плохо, наверное, было. А, может, нет.
   Я ведь пишу тебе на телеграф.
   А может, на почтамт надо?
   Я это письмо шлю тебе домой.

   11
   Афон. 1.V.1951
   С утра сегодня музыка.
   Знакомые майские марши.
   Ина! Надоело мне тут. Сейчас я сижу на берегу. Весь в брызгах. В Москве пол одиннадцатого. В Афоне – пол двенадцатого. И везде праздник.
   Наши сейчас на демонстрации, стоят еще на улице Горького. Но танки, наверное, уже прошли и по их приблизительному следу, в голубом дыму, Юзик [36 - ОСТРОВСКИЙ Иосиф – драматург, однокурсник Соколова.] убегает от начальства, чтоб не нести транспаранта.
   А я сижу на береге весь в брызгах.
   Если б сейчас я поймал золотую рыбку – то за то, чтоб очутиться в Москве, нес бы этот транспарант все-все время и не требовал смены.
   Когда я приехал, тут продавали «Смену» с моим ледоходишкой. А вчера я купил 7 номер. Стало холодно. Оденусь. Вернусь в Ахали. И там продолжу.
   ***
   Сижу под каким-то раскидистым, светлозеленым деревом. Кроме листьев у него есть какие-то зеленые кисточки вроде «носиков». Солнце, солнце… черненькие абхазские дети лопочут у моих ног. Громко говорит радио. Кричит «ура-а-а».
   Что ты сейчас делаешь?
   Уже пол первого (а у вас пол двенадцатого). Когда придет мое письмо, будет уже какое-то другое число.
   А я вот сейчас пишу и мне кажется, что я разговариваю с тобой (Не с тобой, а с Тобой). Извини меня, я тут какое-то Имеритинское выпил, опять за твое здоровье (так неудобно пить одному, но я чокаюсь в уме, ведь ты, наверное, выпиваешь где-нибудь сегодня…).
   Ого! Кирсанов [37 - КИРСАНОВ Семен Исакович (1906–1972), поэт. В начале 1950-х писал «поэтическую публицистику», выдвинут на соискание Сталинской премии, получил ее в 1951 году.] читает. Разорванные строчки, разорванным голосом. Понятно только слово «коммунизм». Остальное он раздирает по швам. В «Смене» напечатан Солоухин [38 - СОЛОУХИН Владимир Алексеевич (1924–1997), поэт, прозаик, публицист. Первая книга стихов «Дождь в степи» (1953).]. Я это еще тогда читал. Ничего, но… Я о стихах судить не берусь. Но красиво напечатано. И написано красиво.
   Это, конечно, не Кобзев [39 - КОБЗЕВ Игорь Иванович (1924–1986), поэт, художник. Закончил Литинститут им. М. Горького в 1950 году. Первая книга стихов «Прямые пути» (1952).].
   Все настоящее, но…
   Но чего я хочу?
   Сам не знаю.
   21 раз он употребляет «землю». А, может быть, это достоинство. Но если Котов [40 - КОТОВ Владимир Петрович (1928–1975), поэт, прозаик, друг Соколова в 1950-е годы. В то время работал корреспондентом «Комсомольской правды», где впервые опубликовался Соколов. Был известен как сатирик и особенно как автор песен к кинофильму «Высота».] скажет: «А где же жизнь?». Вообще само слово стихи вызывает во мне какую-то умственную истерику.
   Ина, я послал тебе уже на телеграф письма. А ты не ответила. ЭХ ТЫ! Володя.

   12
   Афон. 5.V.1951
   Здравствуй милая Иночка. Не получаешь ты моих писем. И почему это? Я их по-моему каждый день пишу и отсылаю. …Далеко стучат колеса. Умный и занятный стук… Ина! Неужели тебе не надоело выслушивать от меня в каждом разговоре и в каждом письме… даже не знаю, как это назвать – мне очень тяжело и бессильно.
   Милая моя… хорошо, что я хоть сказать это могу кому-то. Как я должен завидовать Володьке Котову [41 - См. примечание 24.] написавшему (уже это 1 мая было напечатано в «Комс <омольской> правде») талантливую и свежую поэму.
   Ина! А тебе не кажется, что мне уже не стоит писать стихи про улицу. Прочитай Володьку. В первой части там есть нечто про то же. Как мне нужен твой голос!
   Это стыдно. Но я написал четыре строчки.
   Вновь басовито и тягуче
   Гудит на рейде пароход
   И взрослой песней той наскуча,
   Мальчишек за сердце берет.
   И еще:
   Вон летят самолеты,
   Вон плывут корабли,
   Вон пехота без счета
   Вся в дорожной пыли.
   Громом лес переполнив,
   Рвется минами бой.
   Мы идем! Хоть до полдня
   Продержись, дорогой.
   И еще есть наметки строф, но смутные – хорошо бы посоветоваться. Совсем не знаю, как быть.
   Ты видишь, что со мною стало?
   Я тут читаю газеты. Вернее покупаю каждый день, их у меня целая куча. Читаю-то я их так себе. Много в них интересного.
   Я-то я еще делаю?
   Ух! Как мне это надоело. И дело не в командировках, не в поездках на заводы – дело в поэтическом здоровье. У меня сейчас такой кризис, что неизвестно, чем это кончится.
   Как мешки с мукой летят за борт целые строфы, чтобы не обесценить другие.
   И, может быть, худшие по качеству. Как я себе приелся! И тебе, наверно. Прощай.
   Володя.

   13
   Афон. 6.V.1951
   Когда я читаю в чеховских письмах такие строчки, как «Иван Щеглов [42 - ЩЕГЛОВ Иван Леонтьевич (1856–1911), прозаик, драматург, один из самых талантливых писателей-восьмидесятников. Чехов часто спорил с ним, но относился уважительно к забытому при жизни писателю.] написал драму, а я гуляючи отгрохал комедию» или «Щеглов мне не конкурент… Говорю сам себе, чтобы показать, как я доволен своей работой. Пьеса вышла скучная, мозаичная, но все-таки она дает мне впечатление труда. Вылились у меня лица положительно новые»… и т <ак> д <алее> и т <ому> п <одобное> – у меня внутри вдруг загорается нечто подобное. Мне самому хочется написать такие строки, я сам начинаю чувствовать в себе необходимость творчества, дела, работы. Я вспоминаю начатые строчки. Мысли начинают крутиться вокруг них…
   Наслаждение! Эти письма. Я прочитал почти том. Весь 1888 год и почти половину 89-щго. Приятно споткнуться о такие слова: «Я в Абхазии! Ночь ночевал в монастыре Новый Афон, а сегодня с утра сижу в Сухуми. Природа удивительная до бешенства и отчаяния. Все ново, сказочно, глупо и поэтично. Эвкалипты, чайные кусты, кипарисы, кедры, пальмы, ослы, лебеди, буйволы, а главное – горы, горы, горы без конца и края и т <ак> д <алее> … темно синее море и т <ому> п <одобное>.
   Еще – из каждого кустика со всех теней и полутеней на горах с моря и с неба глядят тысячи сюжетов. Подлец я, что не умею рисовать» (из письма А. С. Суворину [43 - СУВОРИН Алесей Сергеевич (1834–1912), публицист, критик, издатель. Путешествовал вместе с Чеховым по Европе. Их переписка – одна из самых содержательных у Чехова.]).
   Очевидно обстановка действует сходно даже на разных людей – мне вроде кажется теперь, что я допустил в своих письмах немного похожего на некоторые фразы Чехова.
   Но какая разница.
   Одни видят массу материала в каждой травинке здешних мест.
   Другой шляется, ничего не видя кроме собственного нутряного чертополоха.
   Первый – истинный художник.
   Второй – заблудившийся мальчик.
   Невдалеке отменяя на каменной террасе, под деревом сидят маленькие девчонки и поют с такими вибрациями, что не понятно как это они запоминают такие мелодии – (какое сладкое и рисующееся слово – мелодия…).
   А за облезлыми голубыми перилами внизу, уходящее в гору, к горизонту – море. Синяя степь. Иногда ловишь себя на обманчивой мысли: кажется, что видишь телеграфные столбы на горизонте. До того этот горизонт странен для моря и непохож на воду.
   Сегодня у меня хорошее настроение. Проживаю билет, чувствую себя подлецом перед московской родней. Но эта мысль еще больше склоняет к питью, потому что русские интеллигенты, столь вдохновившие моего отца – оставили и в моем нутре след: наслаждение в чувстве собственной виновности и подлости. Хотя это слова скорее для Додика, чем для тебя. Он в этом отношении просто идеал. В этом еврее собраны все отрицательные русские черточки, воспетые Чеховым. Кроме, конечно, и ряда чисто еврейских. Черточки довольно обывательские. Но это все так – плутовство.
   А, между прочим, я б с удовольствием получил письмо от Давида Александрыча. С тобой я и так усиленно переписываюсь, что у меня выработалось впечатление постоянного общения, хотя одна сторона молчит и молчит. Великая немая.
   Прости.

Последнее лето свободы

Волжские стихи поэта-узника Валентина Соколова

   Каторжная судьба русского поэта Валентина Петровича Соколова привела его весной-летом 1956 года в Калинин, на 101-й километр. Закончился Воркутинский срок, первая «десятка». Их будет еще две, а всего, по странному стечению обстоятельств, – символичных 33 года мытарств по советским тюрьмам, чекистским застенкам и психушкам.
   Последнее лето свободы в тихом волжском городе недалеко от родины – станционного Лихославля. А ведь, наверное, доехал, прошел по улице Бежецкой, где когда-то жила семья: отец, мать, два брата – Юрий и Валентин. Посмотрел и на школу, где когда-то… Да, конечно, «Не любил я жалкой позы // Пионерских прилипал // И мальчишкой галстук-розу // На рубашку не цеплял». Но остались еще старые друзья, с которыми гонял в футбол, бегал на озеро, искупаться, уплыть на лодке в тихие скрытые заводи, удить рыбу. Неужели всего этого не было, а только жестокое сопротивление действительности в душе шестнадцатилетнего мальчишки: «Все казалось мне обманом: // Жест учителя, бред книг, // И презренье к чуждым странам…».
   Нет, тогда все была игра, и сочинительство – игра в слова, маленькая тайна от больших взрослых. И подчеркнутая настороженность отца к словесным упражнениям лишь усиливала поэтический азарт в душе, в сердце. А остальным далеким людям в послевоенном пристанционном городке вовсе не было дела до паренька с книгами. Ничего особенного, всколыхнувшего ген поэзии («…У нас в душе над Лениным и Сталиным // Стоят Тургенев, Пушкин и Толстой“, 1954), не могла влить в голову обыкновенного мальчишки эта скудная срединная земля. Ничего дать не могла уже на излете жизни самом, вся из века прошлого, измученная раком нещадным Нина Иосифовна Панэ, Александра Пушкина внучка. …Учила его языкам. И был вокруг язык один для них с Пушкиным. „Как-то, – по воспоминаниям Бориса Левятова, – он спел одну <…> тверскую частушку.

     Гармонь орет,
     Это Петька-инвалид идет.

   И далее гармонный перебор, который Валентин весьма искусно сыграл на языке. Частушек я слыхал в разных местах много, но такой мелодии больше слышать не приходилось».
   Возможно и через мелодию языка принять его силу, понять тайну превращения словесного материала в музыку слов – поэзию.
   Весна-лето 1956 года ничем не выделялись среди всех весен земли. Разве лишь здесь, в Калинине, четче вырисовывался силуэт нового волжского моста. На его строительстве только и смог найти работу бывший лагерник. Впрочем, Пленум Верховного Суда 3 октября 1962 года первый приговор Военного трибунала Московского гарнизона от 21 октября 1948 года отменит, но Соколов снова сидел, и, возможно, никогда так и не узнал об этом.
   Сохранилось более 50 стихотворений, написанных Валентином Соколовым летом-осенью 1956 года в Калинине, в том числе в изоляторе, и в тюрьме. Это стихи на грани темницы и свободы. Они переплелись в его сознании настолько, что навряд ли сама территория жизни определяла внутреннее состояние Соколова. Свободы не было как таковой в пространстве социалистической страны. Оставалась одна территория для свободы – душа поэта: «Я рожден свободной птицей // С блеском глаз и ширью крыл», 1954.
   В Калинине Валентин Соколов оказался в гуще социальной жизни, среди простого рабочего люда, по его поэтическому выражению, – «в буднях жизни застрял». Оттого волжские стихи Соколова сильно привязаны к городскому пространству, насыщены бесконечными деталями и приметами местной жизни. Это тщательное внимание к бытовым подробностям, простым уличным мелочам – вообще не для поэзии. Для качественной прозы. У Соколова все это объяснимо тем же бытом. Сел он, жизни практически не повидав, в 20 лет. А хотелось простого человеческого тепла.

     На сотнях сумрачных дорог
     Любви не встретил настоящей
     И что для девушки берег,
     Все отдал женщине гулящей…

   И продолжает летом 1956 года, стоя на Новом волжском мосту.

     Нет, эти годы не забыты,
     Их новой жизнью не стереть.
     Душе, страданьями убитой,
     Теперь год от году стареть…

   Еще одна интересная особенность волжских стихов Валентина Соколова, которая сразу же бросается в глаза. Он последовательно привязывает их к городскому пейзажу.
   Есть такое качество сочинительства и просто существования всякого з/к – его вырванность, исключенность из общего течения жизни, с одной стороны, и, привязанность к хронотопу (пространству-времени) тюрьмы, камеры, с другой. Конечно, необходимо иметь в виду сложности с датировкой стихов Соколова, их устное существование и во множестве списков. Тем не менее, больше нигде и никогда Валентин Соколов не оставит под своими стихотворениями столь подробных заметок – «написано на Волжском мосту», «Дорошиха», «пер. Ломоносова», «Горсад», «Серебряковская пристань», «ул. Герцена 42/5». Такие подписи еще любят оставлять графоманы, у которых подробная дата – очередная претенциозная примета их неудовлетворенного «я». Для них «я пишу здесь» равно «я существую как писатель».
   У Валентина Соколова «я пишу здесь» значит «я живу, пишу там, где дышу». «Я в пространстве жизни, я на свободе» – спрашивает или утверждает поэт, произносит и в стихах всюду и под ними, пока рука непроизвольно, по привычке не черкнет: «1-я тюрьма г. Калинина, 20-я камера».

     Опять тюрьма – зловещая стихия,
     Опять начальник с мордою кривой,
     И эти стены сумрачно глухие,
     И этот злобой пышущий конвой;
     И эти боксы, бани и прожарки —
     Все для того, чтоб заживо изгнить.
     А злое сердце – факел дымно-яркий —
     Глухую ночь не в силах осветить…

   Какой он Калинин середины прошлого века в стихах звезды лагерной поэзии (такую оценку поэт получит от Александра Солженицына, Андрея Синявского, Эдуарда Кузнецова, Анатолия Жигулина и других, других). Звезды, отвергнутой веком из самой глубины его черного античеловеческого жерла.
   Как-то Валентин Соколов напишет о себе: «Лицо мое – птицы полночной вылет, // Скульптор выльет в виде звезды. // Лицо мое – птицы полночной вылет // На поиск уснувшей в цветах борозды». Нескромно (а по кому, собственно в застенках равняться?), громко (а кому, именно, в застенках мешать?), но как точно… Звезда – над мраком, которым виделась Соколову страна, отвергнувшая его, оставалось – небо.
   В калининских стихах Валентина Соколова множество свидетельств его попыток войти в советский мир, понять его законы, начать в нем просто жить – писать стихи, печатать их в журналах, любить – женщину. Но ничего невозможно воплотить в реальность. И именно потому, что Соколов уже не просто по каким-то исключительно нравственным, этическим, бытовым принципам отвергает действительность. Он не в состоянии «переварить» ее художественно.

     Я тоже поэт, только вовсе не ваш,
     Не преданный вам лицемер.
     Свободно, размашисто мой карандаш
     Описывает СССР…

   Приносил ли Валентин Соколов свои стихи в редакции калининских газет – «Смену», «Калининскую правду». Возможно, да, по крайней мере, были попытки предложить их центральным изданиям, тогда почему и не местным тоже? Борис Вайль в первой и единственной прижизненной рецензии на стихи Соколова («Русская мысль», Париж, 1981, 29 окт.) вспоминает такой факт. «Кто-то из заключенных – почитателей Соколова – от его имени послал его стихи в «Литературную газету» – безобидные стихи.

     Месяц – как медный пятак,
     И ночь – голубая баллада.
     У грезящих гипсовых статуй —
     Звездами вышитый флаг.
     Сколько у ночи штатов?.. и т. д.

   Соколов получил из редакции ответ, что стихи эти не могут быть опубликованы, так как они, дескать, «подражание Бальмонту и Северянину».
   Впрочем, могли ли быть они опубликованы, если литературная действительность 1950-х была также противна Соколову, как и их быт. Возможно, что-то из светлого Соколова могло прижиться на страницах «Калининской правды».

     В толчею трамвайных линий,
     В городской полдневный пыл,
     Майский вечер, теплый, синий,
     Незаметно, тихо вплыл…
     …Ах ты, ночь! – Не ночь, а чудо…
     Под волшебной пеленой
     Золотой и дымной грудой
     Город грезит под луной.

Сентябрь 1956 года, Дорошиха.
   Но на бумагу выливалось другое, а хотелось «любви настоящей», «уюта; и в душе тоска и голод по любимому кому-то». Вот он, Валентин Соколов, где-то в переулке Ломоносова наблюдает, как «девушки щебечут», потом забредает в Горсад. «А здесь, у горсада, мальчишки // Мне ногу слегка отдавили, // Чтоб не записывал в книжку // Советские грубые были». Вот возвращается в общежитие на Серебряковской набережной, «встречая друзей по работе, // …Провождающих краткий досуг… // Где-нибудь у пивной в луже блевоты».
   Он рисует жуткие и по нынешним временам сцены насилия, блуда, похмелья. Эти его стихи хочется записывать, как прозу. «И не сам, не по охоте Обнимал и целовал Губы с запахом блевотин И грудей девятый вал…».
   Он и жил так, уже отвернувшись от сытого мира, «полного тепла и уюта». За решеткой, где «было жутко, холодно и больно. // …план курил, чтоб не сойти с ума», 1954. Здесь – спасала водка.

     Ах, водка, как она горька!
     Давно над творческой палитрой
     Дымит житейская тоска,
     И на столе стоит пол-литра.
     Я тоже нравственный урод
     В душе с звериною повадкой.
     Могу ли я судить народ,
     Идущий к страшному упадку?
     И быть поэтом что за честь,
     Что толку мне в певучей глотке,
     Когда равно в ней место есть
     И воздыханиям, и водке?
     Водка хлестким кнутовищем
     Бьет по самым нежным нервам…
     Водка разум наш туманит.
     На досуге выпив литр,
     Даже тот, кто очень хитр,
     Добряком радушным станет.

   Он отвергал уют, но он хотел его. И давайте поверим сегодня, что здесь, в сумрачном Калинине, поэт Валентин Соколов, в спецовке, с мозолями на руках, работяга из мостоотряда напоследок, перед новым сроком, встретил ее. И Она была не тенью его поэтического сознания.

     В сонме слизистых улиток,
     Боже, как ты хороша!
     Золотой и цельный слиток —
     Твое тело и душа.

   Она пришла к нему 14 мая 1957 года в тюрьму на Московской заставе.

     Тюрьма испытывает силу
     Людских привязанностей. Ты
     Пришла ко мне, цветок мой милый,
     Красой затмившей все цветы.
     И я, признаться, растерялся,
     Разволновался, побледнел,
     В словах нелепо повторялся
     И передачу взять не смел.
     Родная девушка! Роднее
     Ты стала мне, придя в тюрьму,
     Еще красивей и нежнее,
     Нужнее сердцу и уму.

   А впереди были еще 25 лет тюрем и психушек [44 - Кузьмин В. Последнее лето свободы. Волжские стихи поэта-узника Валентина Соколова // Тверская Жизнь. 2001, 27 сент.].

Поэт без биографии

   Лучший русский поэт ГУЛАГа Валентин З/К прожил жизнь свою в слове и лагерных муках – без имени и фамилии. Не осталось жизнеописания, и из стихов – лишь самое малое…
   Тверитянин Валентин Соколов из тех немногих людей творчества, которые небезразличны к внутреннему голосу совести. Их души и сердца, звучащие в полную силу, – горький упрек обывательскому безразличию и приспособленчеству. Они ненавистны убогой толпе, которая, в своем жизненном и духовном бессилии, вешает на них ярлык сумасбродства и сумасшествия, как это было с Чаадаевым и Радищевым в золотой век отечественной словесности. …Как это было с десятками тысяч искренних и смелых творцов в веке ХХ, как это продолжается и сейчас.
   Говорить о биографии Валентина Петровича Соколова бессмысленно… Родился; а что дальше?.. Не учился, отечеству не служил, детей не родил, трудовых подвигов не совершал. Что делал? Сидел… сидел… сидел – ровно тридцать лет. Умер… В психушке 7 ноября 1982 года.
   Поэт без биографии – с судьбой большой в легендах и зэковских историях о встречах с ним и редких фактах ранней долагерной жизни.
   Впрочем, и здесь, у истока, на Максимкиной горе, откуда и пошел Лихославль, среди уютных дворянских особняков, в которых к тому времени уже прочно обосновались коллективные артели да пролетарские коммуны, осталась теперь от его жизни – народная молва.
   Мол, писал стихи с детства, так просто – в суете быта… Ходил в школу. В те времена в двух лихославльских школах преподавала языки, в том числе немецкий, умирающая Нина Иосифовна Панэ (1878–1948), внучатая племянница Александра Сергеевича Пушкина. Факт этот вспоминается непременно в попытках объяснить истоки выдающегося литературного таланта, погребенного под веригами лагерной жизни.
   Валентин Соколов превратился в символ лагерного творчества еще при жизни: «Здравствуй зона, // Ты – глоток озона». Эти строки стали для многих его лагерных слушателей главной темой творчества поэта. …Но как бы не прикипели душа и тело к лагерному быту, пространство за пределами колючей проволоки тоже было в рамках поэтического кругозора Соколова. Помимо стихов яростных, грозных, у него много текстов – искренних и нежных в своей изобразительной прозрачности. Иначе говоря, поэтический космос Соколова гораздо шире лагерной зоны, взгляд поэта пронзает мир насквозь – во всем многообразии его красок, эмоций, запахов и звуков. Сквозь лагерный плен взор его лирического героя выходит в эфиры, которые неподвластны силе иной, кроме как божественной.

     …Чтобы видел родной городишко
     В день весенний, в базарную людность,
     Где, кому окрыленную юность
     Подарил сероглазый мальчишка;
     Чтобы та кареокая Рита,
     Как и прежде, безумно влюбленной,
     На безмолвных, на каменных плитах
     По ночам обнимала колонну.

   Особенно в стихах начала 1950-х годов, когда между двумя первыми сроками Соколов работал на шахте в Ростовской области, у него можно найти много стихов, навеянных еще тверской юностью сороковых. И тут обнаруживается много образов и символов, которые есть, например, и в поэзии другого лихославльского поэта – Владимира Соколова.
   Это не только «паровозные гудки» и «перестук колес». В образной и эмоциональной структуре стихотворения Валентина Соколова (З/К) «Над переулком сумерки струились…» (1951) очень много общего с текстом Владимира Соколова «Вечер на родине» (1951), да и написаны они в одно время.

     …И чувствовать, что у тебя в ладони
     Такая маленькая нежная рука,
     Что только двое нас в большом пустом вагоне
     И жизнь, в конце концов, прекрасная и легка.

(В. З/К).

     …Все-все заснуло. Только эти двое
     Идут себе куда глаза глядят.
     …Чтоб быть счастливым – тысячи причин.
     И ночь тиха. И путь конца не знает.

(В. Соколов).
   1950-е годы – недолгое время свободы, легких и ярких чувств и увлечений.

     …По весне пестрей девичьи платья,
     Девушки румяней и круглей,
     И зовут в просторные объятья
     Магистрали липовых аллей.

«По весне мой город моложавый…».
   Это очень простые строки о юношеской привязанности, с прозрачной, но глубокой символикой, необходимой для качественной любовной лирики. Девушка – в объятьях аллей, девушка – бокал вина, девушка – тело звезды, небо – его пьешь в одиночестве без остатка…
   Бокал был выпит, хрупкое стекло разлетелось осколками воспоминаний о юности светлой и свободной.
   Со временем, к началу 1960-х, поэзия Валентина Соколова наполняется новыми смыслами. Он начинает писать на особом языке, который рождается в лагере в тесном переплетении жаргона и языка высокой поэзии. Взгляд поэта, брошенного на самое дно жизни, обращается в сторону чистого неба… Микрокосм каждого стихотворения разрываетcя на две вселенной пропастью противопоставления тьмы и света, земли и неба, Ада и Рая: «…До утра горит свеча // Но темно в моей крови…», «Темновато. Привык к темноте…», «Я иду по кромке // Ночи и судьбы…», «В отточиях // Черных поставленных ночью // Страшно…». Так цитировать тексты 1960-х можно бесконечно.
   Пока, наконец, яркая звезда, от невыносимой боли срывается с небес на землю…

     В наших огромных лесах
     Жмет душу зелеными лапами страх…
     Словно конь под уздцы,
     Словно конь под уздцы
     Лижет черный огонь
     Голубые дворцы.
     Словно конь под уздцы,
     Пламя выше голов.
     И бегут мертвецы
     От живых рукавов
     На базар, на базар
     Потянулись ряды
     Через рты и глаза
     Блеск падучей звезды…

   Так упала и разбилась о грешную землю, о бездушие и трусость плебейскую звезда жизни Валентина Соколова [45 - Кузьмин В. Поэт без биографии: 75 лет Валентину Соколову // Тверская Жизнь. 2002, 2 авг.].

Марина Соколова

«…С тех пор пишу с любовью»

   Несколько лет назад прозаик Марина Николаевна Соколова оставила Москву и вернулась на родину – в Лихославль. В прошлом году писательница подарила читателям повесть «Привет из Лихославля», а сейчас готовится к выходу ее четвертая книга – сказка «Где живет добрый пес Джек». …Две первые – «Золотые рельсы» (1965) и «Двор у Китай-городской стены» (1971) – уже вошли в историю советской детской литературы. «Легко заставить человека заплакать, а вот рассмеяться от души, из самой глубины сердца – гораздо труднее; Марине Соколовой это удается…», – писал когда-то Всеволод Иванов.
   – Марина Николаевна, вы родились в большой литературной семье, давшей русской культуре двух замечательных писателей – сатирика Михаила Козырева и поэта Владимира Соколова… Как получилось, что вы пошли по несколько иному литературному пути детского прозаика?
   – Все произошло внезапно. Моя первая книга – «Золотые рельсы» – казалась совершенно серьезной и взрослой, так как была посвящена жизни в геологических партиях. Я по первой профессии – гидрогеолог… Но, к моему удивлению, когда книжка вышла, стали приходить письма от детей. Это было неожиданным и для Льва Абрамовича Кассиля, руководившего семинаром в Литературном институте: он тоже полагал, что я, если так можно сказать, писатель взрослый, хотя основные герои моих книг – дети. …Письма приходили и в них многочисленные отзывы, вопросы, детские пожелания, размышления. И я невольно стала отвечать этому юношескому читательскому потоку новыми рассказами и повестями.
   – Но, наверное, детская тема предполагала особый склад жизни и круг общения – в основном с детьми?
   – Можно сказать, что все началось со Славянского базара, бывшей гостиницы, где поселилась после революции наша семья. В войну многие жители большого Славянского базара осиротели. Я помню лица детей, которые постоянно смотрели на нас во двор из окон своих запертых квартир. И тогда со своей подругой я решила устроить дворовый пионерский лагерь – объединить всех детей и заняться их досугом. В первую очередь мы собрались озеленить двор, но кругом был асфальт и только узкая полоска земли у кирпичной Китай-городской стены – там мы и устроили клумбы… А вскоре, когда взрослые узнали о нашей затее: нам купили барабан, горн, прочую пионерскую атрибутику и мы стали настоящим пионерским отрядом. О нас написал «Огонек», стали приходить письма от детей со всей страны, и все благодарили Сталина за «наше счастливое детство». Началась кампания по организации таких лагерей в Москве, меня пригласили на зарубежное радиовещание, где я рассказывала о нашей работе, которая для нас оставалась повседневной дворовой действительностью, но мы решили раскрасить ее в разные цвета. Шел сорок девятый год… Так я легко вошла в детскую жизнь. Позже все это вылилось в большую повесть – «Двор у Китай-городской стены»… Но и дальше, когда я придумала рассказы, составившие цикл «Цветные карандаши» (1976), я писала их не для детей, а для взрослых.
   – Для детей надо писать особенно… Есть специальные секреты детского литературного мастерства, которым вас научили в институте?
   – Я не могу сказать, что меня научили писать в Литинституте. Конечно, педагог у меня был прекрасный – Лев Кассиль. Принимал меня Всеволод Иванов, который, что интересно, не советовал мне учиться, полагая, что я, по его словам, «сформировавшийся писатель». Но мне – отвечала я – не хватало слов… Большое впечатление произвел на Всеволода Иванова рассказ «Десятая изыскательская», он попросил прислать его в журнал: «Я его напечатаю и пожелаю вам доброго пути…». И все же Литературный институт дал мне невероятно много. Лев Кассиль – человек широкой души и удивительного чувства слова, я у него очень многому научилась. Прежде всего – он вселил в меня уверенность в собственных силах.
   – Что же послужило импульсом к литературному творчеству?
   – Я никогда не думала, что буду писать. Мечтала быть зоотехником. В доме – множество животных. Представляете – идет утка, за уткой гонится кошка, за ней – собака… Писал всегда Володя, мой брат – поэт Владимир Соколов, и это в семье было главным… Но и он, и его первая любовь Инна Веткина все время заставляли меня писать. Им нравились мои длинные письма. Позже Володя стал дружить с прозаиком Сергеем Никитиным. Я в него влюбилась. Чем реже он приходил, тем больше я его любила. Это была невероятная детская любовь. Я решила его чем-то удивить. Примером для меня была Инна Веткина, которая рассказывала какие-то невообразимые истории. Позже она стала известным сценаристом, по ее работе сняли любимый многими музыкальный телефильм «Приключения Буратино». По примеру Инны я решила удивить Сергея такой историей и написала рассказ «Катька». Сочиняла его для Сергея – с любовью. …С тех пор так и пишу.
   – Профессия детского писателя – обязывает ли она к особенному нравственному напряжению. Есть ли, на ваш взгляд, какие-то присущие только детской литературе моральные принципы? Что это значит – писать для детей?
   – Я очень не люблю нравоучительства, прямолинейной морали в моих рассказах никогда нет. Не должно быть давления на читателя, особенно на детей. Я не помню, но кто-то из классиков сказал: «Для детей надо писать точно так же, как и для взрослых, но только лучше». Я пишу по наитию.
   – Марина Николаевна, большое место в вашей жизни занял ваш брат – выдающийся русский поэт Владимир Соколов…
   – Да. После смерти Володиной жены, нам с мамой остались их дети. Когда говорят о моем брате, эту сторону жизни замалчивают… После трагической гибели Хенриэтты Поповой-Соколовой в 1961 году моя жизнь была в основном посвящена двум его детям. На творчество – только то, что оставалось…
   – Сейчас о Владимире Николаевиче очень много пишут мемуаров и воспоминаний – среди авторов есть и Константин Ваншенкин…
   – К сожалению, сейчас Владимиру Соколову пытаются написать новую биографию, оторвать его от дома и семьи. Негодование вызвали у меня и всех, кто хорошо знал нас, растиражированные «Вагриусом» клеветнические домыслы Ваншенкина. В 1953 году среди прочих посетителей нашей квартиры в Славянском базаре несколько раз мелькнул незаметный низенький человек. Володя сказал, что это поэт Ваншенкин, «мастер бытовой детали». Больше он не появлялся. Только после смерти брата «мастер детали» стал пинать «мертвого льва», обливая грязью и ложью, учить, как надо было писать. Он оскорбил нашу мать, вырастившую детей, двух внуков-сирот, всю жизнь посвятившую архивному делу. Она закончила Институт истории искусств в Ленинграде, знала французский и старославянские языки, была высокообразованной женщиной. Не будь мамы – не было бы большого русского поэта… Он не только бы не родился. Просто она сумела подготовить почву для развития его внутреннего мира, привила ему чувство истинного русского слова – абсолютный литературный слух, без малейшей фальши.
   …Но самое безнравственное – глумление по поводу смерти Хенриэтты Соколовой. Оскорбленная Ярославом Смеляковым (было разбирательство), она выбросилась из квартиры писателя Василия Ажаева. «Тетя Буба на парашюте пролетела…», – «острит» Ваншенкин. «Нестиранная простынка», «неструганные доски», «самодельные лавки», «ужасающая бедность», «берлога» – все это грязные досужие вымыслы Ваншенкина…
   – И сейчас вы много времени отдаете Владимиру Николаевичу, его поэзии…
   Когда не стало брата, на Пасху мне приснился сон. Володя вышел из светлой комнаты и говорит мне: «Я там работаю секретарем секции поэзии и хочу, чтобы ты была моим заместителем». Во сне я сказала, что подумаю, и проснулась. Почему он сказал мне это?.. Наверное, потому, что я должна доделать в жизни все то, что не успел он – восстановить истину – и о семье, и о нем. Я это сделаю, я издам большую книгу из писем – мамы, отца, Володи, его друзей и возлюбленных, и воспоминаний, из которых видна настоящая наша жизнь.
   – Вечера, посвященные творчеству Владимира Соколова, ваши выступления в школах, конкурс стихов его имени в районной газете, визиты столичных литераторов, книга стихов лихославльских поэтов «Беседка». …Все это страницы задуманного вами памятника?
   – Поэтический Лихославль ожил, когда стали печататься стихи неизвестных авторов. Ко мне подходили люди с благодарностью за то, что слово брата растопило холодный лед замалчивания местных поэтов. А их оказалось так много… Талантлива Любовь Гордеева, смысл и значение своеобразной поэзии которой доступны только мыслящим людям. Светлые стихи у чернобыльца Сергея Иванова, который не сломался и выжил, многих других… Это тоже все его заместители.
   – Марина Николаевна, где же вы находите силы, чтобы жить не только для себя, а так много – для других?
   – Наверное, об этом я написала свою книгу «Цветные карандаши». Надо уметь сохранить разноцветный мир, даже если вас кто-то когда-то обманул и украл ваши цветные карандаши. Зачем нужны карандаши, если все вокруг и так разноцветное… «…Девочка шла домой, у нее не было больше цветных карандашей, но опять сияло небо, светило солнце, дрожал золотистый воздух… Она шлепала по пыли босыми ногами и тончайшая горячая пыль взрывалась фонтанчиками…» [46 - Кузьмин В. Марина Соколова: «…С тех пор пишу с любовью» // Тверская Жизнь. 1999, 8 окт.].

Сестра вместо поэта, или «Скоро придет другой»

   Поэта Владимира Соколова не стало на излете морозного января. Он не дожил года до своего юбилея… Ушел так внезапно, что многие не заметили. Потом было сообщение по радио, похороны, памятные вечера, несколько книг. Здесь на родине, где он давненько не бывал, тоже вспомнили о Владимире Соколове во многом благодаря его сестре Марине Николаевне, которая живет в Лихославле.
   За пять лет многое изменилось. Слово классик в многочисленных публикациях как бы слилось с именем поэта. Модно стало вспоминать в мемуарах, что когда-то был отмечен вниманием или даже дружбой умного и талантливого, не склонного к панибратству (даже в одно время, несмотря на известную «русскую» болезнь) человека, почти гения, который к тому же умудрялся «не принадлежать ни к тем, ни к этим…». Ах, как это раздражало интеллигенцию, разбежавшуюся вдруг по углам – кто в западники, кто в славянофилы.
   Почему почти гения, я бы сказал, – без малого гения… Потому что нам всегда чего-то не хватает, чтобы прикоснуться к торжеству великого дара, которым обладал и умело пользовался, например, Владимир Соколов.
   Бывает так иногда – уходят поэты, остаются друзья, родственники, вдовы. И они – в центре всего, поэт исчезает. Но бываю такие самоотверженные слуги у гениев, их верные спутники, как сестра Владимира Соколова, Марина Николаевна.
   Конечно, Владимир Соколов всегда оставался главным для своей семьи – сестры и мамы, Антонины Яковлевны Соколовой. Их дом в центре Москвы, в Китай-городе (о «Дворе у Китайгородской стены» (1971) Марина напишет свою вторую детскую книгу), любили посещать многие Володины друзья – Фатьянов, Сергей Никитин, Евтушенко, Рождественский, Ахмадулина… Пока они были – пока они были друзьями – пока был этот дом – пока была семья.
   Но дети уходят из семьи, чтобы остаться с другой. Помните, романс Соколова из поэмы «Дублер», кажется?

     Листья летят пургой,
     Маленьких птиц пугая.
     Скоро придет другой,
     Скоро придет другая…

   И она пришла, болгарка Хенриэтта Кристевна Попова, – Буба, под этим именем ее все знали. И подарила Владимиру Соколову детей, Снежану и Андрея. Но потом случилась трагедия, которая изменила жизнь всех Соколовых. Обесчещенная Смеляковым (было на этот счет потом разбирательство), выбросилась она из окна. Соколов находился на грани безумия, агенты КГБ и карета и психушки ждали у подъезда и… Марина Соколова устремлялась на перерез врачам, шла к генералу Ильину, что-то доказывала…
   Снова «пришла другая», опытная и внимательная. Ее звали Майя Луговская, вдова того самого поэта. Он вернулся к жизни у нее на даче. Чуть позже они переписывались много. Луговская признавалась Соколову в любви. Но он вновь выбрал другую и… поехал с ней на Селигер.
   И так – другие, другие, другие. Потом, к устью жизни, они превратятся в одну «другую» Марианну, которой будет отдано все: перепосвящены все стихи, даже издана целая книга «Стихи Марианне».

     …Знает цветок земной,
     Знает земля сырая,
     Милая, Бог с тобой,
     Мы не достойны рая.

   Вся жизнь – с «другими», а детей воспитывали мама и сестра. Растили, учили и… хоронили тоже. После смерти Бубы как будто злой рок преследовал семью Соколовых. И когда страшная сокрушительная трагедия случилась с Андреем Соколовым, Марина и мама все приняли на себя. Потом была долгая и мучительная болезнь Антонины Яковлевны. Рассказывают, как Соколов забирался в окна больницы, чтобы передать матери гостинцы.
   Но «другая», «другая» все сильнее забирала его себе.

     А мне надоело скрывать,
     Что я вас люблю, Марианна;
     Держась и неловко и странно
     Невинность, как грех, покрывать…

   Владимир Соколов не приехал на похороны матери, лишь однажды побывал на ее могиле. Он не видел и своих родных внуков…
   Но сестра разве может предать родного брата. Уже после смерти поэта Марине представилось, что он пришел к ней на яву в зыбкой дымке под ветвями дуба, попросил быть его, что ли, заместителем здесь, на земле. И незадолго до ухода, чувствуя себя неважно, он звонил все же Наталье Дуровой, подруге, которая связывала его с прошлым и с Мариной (артистка и писательница дружат по сей день), чтобы, если что… – она сообщила в Лихославль.
   Уже лет десять Марина Николаевна Соколова живет в Лихославле, вернулась на родину из Москвы. Из жизненных забот главные две – память о брате и друзья человека – пес Вики и сероглазые кошки.
   Не представляю, как пустынно было бы в Лихославле, если бы не Марина Николаевна, зачинатель многих литературных дел. Как только встали стены нового дома, первое, что сделала Соколова, построила в центре сада под огромным дубом шатровую беседку. Летом в ней всегда полно гостей – друзей, людей творческих. Приезжают писатели из Твери и Москвы, приезжают из лихославльских сел целыми классами, чтобы под дубом, который был посажен когда-то в честь рождения поэта, услышать слово… Не перестаю удивляться энергии Марины Соколовой. Но я не удивляюсь и желанию учителей и библиотекарей звать ее в гости.
   Рассказчик она превосходный, особенно для юной аудитории. И непременно дарит свои новые книги о родной земле. В школах и библиотеках района – целые галереи рисунков по мотивам ее двух последних книг, сказки «Где живет добрый пес Джек?» и повести «Колодец».
   Если бы не Марина Соколова, кровно родной поэту человек, то, как мне кажется, творчество Владимира Соколова в Лихославле вспоминали бы ныне не многие и иначе. Не так трепетно и живо, как это сейчас происходит, благодаря искреннему и подвижническому труду Марины в память о брате.
   А местную бюрократию она просто пугает своим неравнодушным отношением к творческой жизни города в частности и к быту горожан вообще. Конечно, давно никто из начальников не боится статей в «Правде», что публиковала Марина Соколова, и которые когда-то будоражили здесь аборигенов. Иной ныне сочтет такую статью бесплатной рекламой.
   Да, лихославльский чиновник не привык к такой непокорной активности. Марина Соколова хочет поставить поэту памятник, мемориальный камень, провести творческий вечер, да не один. И все непременно так, чтобы был смысл и не стыдно друзей из столицы привезти.
   Но ведь оно без гостей – тише и спокойнее, а без поэтов – и того лучше.
   Никаких хлопот в жизни без поэтов.
   Накануне Нового года, когда в ее доме было всего +6 градусов (давление газа оказалось настолько низким, что температура в котле едва поднималась), московские подруги, с которыми она обычно встречает праздник, в Лихославль замерзать не поехали. 2003 год встретила одна, в холоде ночном чокнулась с президентом Путиным по телевизору.
   Но Марина Соколова знает о своем одиночестве больше, чем об этом догадываются ее редкие недоброжелатели…

     Поезд ушел, он мне и не нужен:
     Поезд, иди, куда шел.
     Я приготовлю кофе на ужин,
     Сяду одна за стол.

   Эти строки написала сама Марина. Кофе на ужин, вечерние бдения за письменным столом. Иногда одиночество ощущается не так ярко, потому что в дом готовы всегда заглянуть сотни поклонников ее брата и ее неуемной творческой натуры. Да, сейчас их нет, они где-то с «другими»… И так часто бывает, когда вдруг тяжко и некому принести воды.
   Но даже в мелодии Соколовского романса друзья все равно возвращаются назад, хотя бы для этого сначала случится уйти… И уже скоро придет другой, снова придет другой – тот, который теперь воскреснет только в симфонии смыслов великой поэзии [47 - Кузьмин В. Сестра вместо поэта [о Марине Соколовой] // Тверская Жизнь. 2003, 14 янв.].

Крик колодезного журавля
О книге Марины Соколовой «Колодец» [48 - Соколова М. Н. Колодец: повесть. Лихославль: «Беседка», 2000, 188 с., 1000 экз., ISBN 5—94082—003—4, ООО «Торжокская типография»]

   Марина Соколова… Некогда детская писательница жила и работала в основном в столице. Там вышли ее первые книги еще в самом начале 1960-х… Потом было возвращение на малую родину, в Лихославль.
   Ныне невозможно предположить, какой бы была литературная жизнь этого скромного города, если бы не, можно сказать, героическая деятельность писательницы по популяризации творчества и увековечению памяти ее брата – выдающегося русского поэта Владимира Соколова.
   И, конечно, книги писательницы, каждая из которых – яркое событие в культурной жизни Лихославля. Теперь вот еще одна – повесть «Колодец», посвященная светлой памяти матери, Антонины Яковлевны Соколовой.
   Проза Марины Соколовой – словно путешествие назад, в прошлое. Как будто в литературе не было двух десятилетий, в действительности – геополитических потрясений, катастроф, чеченской войны. Впрочем, с одной стороны это естественно и объяснимо тем, что и «Привет из Лихославля», и «Колодец» – тексты, так сказать, несколько задержавшиеся в рабочем столе писательницы. С другой… Тогда почему ее проза у части лихославльской публики пользуются таким признанием и непременно высокой человеческой оценкой – все так и было, это наша жизнь? Может быть, потому, что все происходящее ныне кажется им, ее читателем, самой ужасной фантастикой.
   «Колодец» – о далеких семидесятых, когда существовала страна, в которой простой прохожий, во всяком случае, любой встречный на протяжении главной улицы этого тверского городка, просто чувствовал себя человеком. И тот промежуток времени, в котором он превратился либо в электорат, либо в объект «стратегического планирования», кажется нереальным.
   Эта проза – как старый фотоальбом, как стопка пожелтевших писем, перевязанных выгоревшей лентой из чье-то косички.
   «Вдруг она вспомнила вечернюю, холодную росу на траве. Сумерки. Мелкий кустарник за деревней. Они с Верой ищут корову… Верину корову, которая не пришла со стадом… Нашли они корову? Этого Люба совершенно не помнит. Она помнит только холодный, синий воздух, кусты олешника, его шершавые темно-зеленые листья и ощущение таинственности и какой-то лихой смелости, оттого, что солнце уже село, кусты начинают темнеть и приобретать диковинные силуэты, а они продолжают бродить по мокрой траве…
   Почему-то вспомнилась глиняная миска, бабушка толчет в ней лук, зеленый лук нового урожая, потом посолит, польет постным маслом и они будут есть. А когда поедят бабушка скажет: «Бог напитал, никто не видал, а кто видел, тот не обидел». Потом придет бабушкина подруга Привариха со своим кусочком сахара и они, расколов его на мельчайшие кусочки, старинными самодельными щипцами долго будут пить чай и разговаривать».
   Герои повести роют колодец в умирающей тверской деревне. Не спрашивайте зачем… Теперь этого невозможно объяснить… Кто-то, чтобы увидеть звезды, поднимает глаза на небеса… А кто-то, в самую темную летнюю ночь увидит их отраженное мерцание на дне колодца.

     Потому что я свой человек
     Там, где в озеро падает снег,
     Где колодезный кличет журавль:
     Лихославль, Лихославль, Лихославль…

Зимняя сказка Марины Соколовой
О книге Марины Соколовой «Где живет добрый пес Джек»

   К сожалению, за редким исключением, в последние годы тверские авторы и издатели уделяли недостаточно внимания самым взыскательным читателям – детям. Тем приятнее держать в руках удивительно добрую зимнюю сказку прозаика Марины Соколовой «Где живет добрый пес Джек?», любовно изданную «Русской провинцией» Михаила Петрова и проиллюстрированную художником Сергеем Даниленко.
   Наверное, никто более точно до сих пор не сказал о достоинствах детской прозы Марины Соколовой, как выдающийся русский писатель Всеволод Иванов: «…Легко заставить человека заплакать, а вот рассмеяться от души, из самой глубины сердца – гораздо труднее. Марине Соколовой это удается…". Но почему удается?
   …Действие ее последней книги происходит в городе Озерске, в деталях описания которого легко угадывается родной для писательницы Лихославль. Действительно, фантастическое и реальное в мировосприятии писательницы неразделимы. Герои «…Джека» – добрый пес, Черная Крыса, девочка Роза, Сорока, даже молнии, красавица Шаровая и обыкновенная, и многие другие – приходят в реальный современный мир… И как всегда в этом современном мире сталкивается зло и добро, ненависть и любовь… Только юным взглядом все это можно увидеть несколько иначе – более оголенно и отчетливо.
   Прозрачная художественная условность – это сила, способная уничтожить бесконечное множество тех условностей и всяких недоговоренностей, полуправды и оголтелой лжи, которые подстерегают нас во «взрослом» мире. Кстати, эти аллюзии из злой реальности врываются в текст уже на первых страницах. Черная Крыса замыслила «перестройку» душ и умов жителей тихого, заснеженного Озерска. Она захватила его сердце – библиотеку, прячет хорошие книжки, а ее помощницы, серые мышки, правят бал на телевидении, в газетах и издательствах… В борьбу с ними и вступает добрый пес Джек, давно поселившийся на Зеленом острове посреди Синего моря, где он работает спасателем и учит этому нелегкому труду дельфинов. К нему вскоре присоединяется и смелая девочка Роза, отправляющаяся в далекое путешествие вместе с Ветром и Сорокой, чтобы спасти свою бабушку от простуды и привезти ей к чаю спелой малины…
   Не правда ли занимательный сюжет? И не только… Язык повествования, доступный и простой, удерживает у этой книжки не только юного читателя. Почему? Вероятно, все по той же причине, отмеченной некогда Всеволодом Ивановым. Быть может, так влечет в ее стилистике подчеркнутая добрая ироническая манера. Марина Соколова и в жизни, не смотря на все пережитое, не унывает и поэтому верит в то, что даже Черная Крыса может побелеть… Что же! Доверимся художественную опыту писателя и прочитаем эту добрую сказку, в которой хорошие книжки так быстро и просто превращают злых в добрых [49 - Кузьмин В. Зимняя сказка Марины Соколовой [рецензия, М. Соколова «Где живет добрый пес Джек?», Тверь, 1999] // Тверская Жизнь. 2000, 12 янв.].

Галина Киселева

Тихая Родина – точка опоры

   Вдохновение бывает разное… У него много признаков, но не из них складывается суть поэзии. Главный источник поэзии не в атрибутах мира внешнего, чаще обманчивого по причине своего органического непостоянства, не в сознании художника, а в каком-то особом пространстве, с избытком исполненном волнительных образов, притягательных идей и вечных истин. Это вновь осознаешь, прикасаясь к поэтическим строкам новой книги тверского поэта Галины Киселевой – «Созвездие Синичино» (1994).
   Русская поэзия отличается особенной художественной непосредственностью. Это всякий раз есть миг прозрения тайны – проникновения в самую глубину слова как основного поэтического инструмента:

     …Изредка, в полуночной тиши.
     Слова приходят, словно ветер дальний,
     Они ломают корочку души,
     И я вникаю в смысл первоначальный.

   Как правило, первым шагом на этом зыбком пути может стать событие, внешне абсолютно ничем не замечательное, но исключительно в нем душа поэта отыскивает ту хрупкую нить, которая в дальнейшем выводит его в самобытный мир поэтических чувств. Этот миг не забыть, как раннюю любовь, этот миг не повторить, как мелькнувшую мысль, но есть один выход передать его, воссоздать его образ посредством художественного слова – это и есть поэзия. Такие мысли приходят от стихотворения Галины Киселевой «Я холм над Волгой назвала Парнасом…»

     Поэзия моя – звезда, проклятье,
     Восторг и муки, счастье и беда.
     Приходит миг, когда мне сестры, братья —
     Лесок и поле, камни и вода.
     Но миг проходит, и в туманном свее
     Внизу река загадочно журчит,
     А над холмом, победно зеленея,
     Звезда, опять далекая, горит.

   Поэзия: звезда… – образ не новый. Этой же звезде были посвящены стихотворение В. Соколова и Н.Рубцова. У Галины Киселевой здесь совершенно новый и глубокий смысл.
   Образ «звезды – поэзии» перекликается со стихотворением «Созвездие Синичино», посвященном сгоревшим в войне и покинутым недавно русским деревенькам.
   Звезды, к которым устремлен внимательный и чуткий поэтический взгляд Галины Киселевой, щедро разбросаны в самой русской глубинке. В ее поэзии мотивы любви и патриотизма занимают самое существенное место:

     Мало я хочу от жизни —
     Света, радости Отчизне
     И немножечко любви
     К лесу, узенькой речушке,
     Колоколенке слепой…

   Патриотизм, данный нам от природы, помогает нам жить во имя того человеческого целого, к которому мы принадлежим. Тверская скудная природа, простые Любы, бабы Мани, Кати-почтальонки, бабани, Люськи привлекают внимание Галины Киселевой.

     Для меня мое отечество —
     Деревенька средь полей.
     А основа человечества —
     Тетка Нюша, дед Андрей…

   – без всякой стилистической псевдонародности, безвкусной доморощенности, просто и почти по частушечному откровенно признается она в своих искренних человеческих чувствах, которые, однако, не затмевают патриотического сознания:

     Надоели вожди и мессии,
     Лишь – она, остальное – вранье!
     Ходят бродят дожди по России,
     Словно трудные думы ее.

   Нужно только прочитать первую строчку, чтобы понять, что Галина Киселева – поэт сугубо русский, с обостренным до предела чувством малой родины. «Тихая родина – точка опоры» – эти слова, пожалуй, более всего определяют суть ее творчества.
   Для характеристики поэта особенно важен бывает вопрос о том, что он понимает под красивым словом поэзия. Галина Киселева пишет о том, что близко сердцу, что не знает срока давности, – о нашей неспокойной человеческой жизни.

     Больно рассыпается короста.
     Сладко отпускаются грехи.
     Я готова буднично и просто
     Все терпеть.
     Об этом и стихи [50 - Тверские ведомости, 9—15 декабря 1994].

…И будет вновь гореть душа

   Одну из книг своих стихов поэтесса из Лихославля Галина Киселева назвала просто и, может быть, приземленно – «Бабье счастье» (1994). О чем может рассказать поэтическая рукопись с таким, на первый взгляд, «непоэтичным» названием? О трудностях русского женского быта, о тревогах и радостях материнского сердца… Да, обо всем этом и не только…
   Открывается сборник в разделе «Жизни моей звезда» звонким и откровенным признанием: Пусть миг свиданий будет редок,

     Случаен, невпопад, не вдруг…
     Хочу влюбиться напоследок,
     Как в юности, до слез и мук.

   Интонация новая для поэтического облика Галины Киселевой, стихи которой некогда отличались особым женским аскетизмом и какой-то предумышленной недосказанностью. Она тяготела прежде к суровой проблематике мужской почвеннической поэзии последних лет, таковы и имена ее первых книжек – «Деревенька моя» (1991), «Тетушка Ольха» (1992), «Созвездие Синичино» (1994). Не сказать, чтобы мучительная тема обустройства Родины, ведущая для всякого русского поэта, ушла совсем. «Патриотических» стихов много в последней части – «Старый большак». Но и «большак» старый, и эти страницы не самые лучшие в сборнике. Не чувства здесь владеют поэтессой, а идеи овладевают чувствами:

     Не хочу ни богатства, ни рая,
     Скучных фраз о любви и добре…
     Лишь бы Волга струилась живая
     В сенокосном ночном серебре.

   Читая новые стихи Галины Киселевой, вдруг обнаруживаешь резкое изменение направления уже только одного взгляда поэтессы, ранее искавшей Зодиаки здесь, на земле, например, в «Созвездии Синичино». Сейчас они обрели свое за-конное место на небесах. Оттого так часто и много стала писать Галина Киселева о звездах, о полосках скользящего света, изумленных облаках… Теперь пришло к художнице понимание того, что «связь неба и полей нерасторжима». В стихах ее поселилась особая человеческая мудростью. И, в конце концов, оказалось, что все много сложнее: не делится просто и легко на фрагменты поэтических событий:

     Не прошу у Бога слишком много,
     Что напрасно искушать судьбу?
     Выдал он тернистую дорогу,
     Родину, да отчую избу.
     И любовь, и звезды над затоном,
     И способность видеть и творить…
     И за это я его, с поклоном,
     Не перестаю благодарить.

Из тверских статей

Опыт «Словаря тверской прессы XX века»

   В последние годы в науке отмечен пристальный интерес к развитию региональной культуры. Ему предшествовал всплеск краеведческой деятельности на рубеже 1990-х годов, который пришел после относительного затишья в этой сфере в конце 1970-х – начале 1980-х. Краеведение вновь стало приобретать статус научной деятельности, как это было в начале 1920-х, интерес к нему все чаще проявляли профессионалы, а не только любители. Итогом развития краеведения стало появление новой дисциплины и даже специальности «Регионоведение» в высших учебных заведениях.
   Интерес к истории и современности «малой родины» – результат формирования нового отношения к жизни, ее смыслу и содержанию. Одновременно с безудержной глобализацией человеческого существования, стиранием временных и пространственных границ, проявляется и иная тенденция – к установлению более тесных связей между людьми на малых пространствах. Подобную связь осуществляют и утверждают ее необходимость в сознании людей средства массовой информации.
   В предложенной публикации впервые [51 - Смотрите: Кузьмин В. На пути к свету [тверской журнал «К свету»] // Тверская жизнь. 1994, 23 сент; Кузьмин В. «Жало» черной сотни [журнал «Тверское жало»] // Тверская жизнь. 1994, 6 окт; Кузьмин В. Спиридон Дрожжин в «Тверском Вестнике» (1878) (Тверская пресса 2-ой половины XIX– начала 10-х годов ХХ века) // Творчество С. Д. Дрожжина в контексте русской литературы ХХ века. Тверь, 1999, с. 62–69; Кузьмин В. «Сегодня как вчера, вечера как сегодня»: Тверская пресса второй половины XIX – 10-х годов ХХ века // Тверская жизнь, 2000, 22 февр.] за последние несколько десятилетий предпринята попытка систематизации и описания тверской периодики. В первой части приводятся словарные статьи, описывающие большую часть [52 - Не вошли в основном малотиражные издания и ныне существующие районные газеты, основанные на рубеже 1920-х – 1930-х годов.] почти забытых тверских СМИ начала ХХ века. Во второй – наиболее полный словник печатной прессы Тверской области за последние 150 лет. Он составлен по результатам работы автора в архивах, библиотеках и может стать хорошей основой для дальнейшего изучения этой актуальной темы, к чему и приглашает публикация.
   В словнике указываются названия СМИ на момент их закрытия [53 - Следует учесть, что районные газеты за историю своего существования в среднем меняли свои названия дважды – в начале 1950-х и в начале 1990-х.] или имена на начало 2000 года. В скобках следует год начала издания и завершения. В случае если СМИ выходило менее года, указывается одна дата.

   I
   БЕЖЕЦКОЕ СЛОВО (1906) – общественно-политическая и экономическая газета, печаталась в земской тип., подписная. Редактор и издатель – И. А. Корнилов, придерживался социал-демократических взглядов. Вышло 15 номеров, пять раз тираж газеты был арестован. Публикации носили откровенно антиправительственный характер, закрыта по решению Московской судебной палаты.
   БЮЛЛЕТЕНЬ (1921–1922) – журнал, орган Тверского комитета РКП (б), выходил 2 раза в месяц, тираж – до 3000 экз. Издание официального характера, печатавшее циркуляры, инструкции, распоряжения, материалы о работе партийных ячеек в губернии.
   БЮЛЛЕТЕНЬ ТВЕРСКОГО ГУБИСПОЛКОМА (1921–1922, 1925–1927, 1929) – журнал, орган Тверского губисполкома, тираж – до 2000 экз. Издание официального типа, содержащее документы, постановления, распоряжения Тверского губисполкома.
   В НАШИ ДНИ (1936–1937) – литературно-художественный и общественно-политический журнал, орган Калининского литобъединения, всего вышло 3 номера (№ 3–4 сдвоенный), тираж – 5000 экз. Редколлегия – А. Г. Гвоздев, Е. Я. Носовский. Номера 2, 3–4 частично посвящены памяти А. С. Пушкина. Печатались архивные изыскания о Л. Толстом, М. Салтыкове-Щедрине, В. Короленко, исследования о фольклоре карел (А. Зиновьев). Авторы журнала – известные (Б. Полевой, Е. Ларионов, Б. Виноградов, Н. Журавлев, В. Савина, Н. Кавская, В. Виткович, И. Никольский, С. Тадэ) и малоизвестные непрофессиональные (А. Морозова, Е. Анучин – стихи и проза об И. Сталине) тверские писатели, поэты, критики (Г. Семенов – заметки о Пушкине, В. Кульбицкий – очерки о Селигере). Рубрики: Наш Пушкин, Проза, Очерк, Архив и др.
   В ПОМОЩЬ РАЙОННОЙ ГАЗЕТЕ И МНОГОТИРАЖКЕ (1937–1940) – журнал, орган отдела пропаганды и агитации Калининского обкома ВКП (б), тираж – до 450 экз. Официальное издание, печатавшее распоряжения, постановления, методические материалы по организации пропагандистской работы в СМИ.
   ВЕСТНИК КОММУНИЗМА (1920) – журнал, орган Тверского губкома РКП (б), всего вышло 7 номеров. Образец идеологического агитационного издания, освещал вопросы партийной деятельности в регионах Тверской губ.
   ВЕСТНИК ТВЕРСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА (1957) – газета Калининского государственного педагогического института, университета (с 1971), Тверского государственного университета (с 1990) Называлась до 1990 – «Калининец», печатается в Ржевской тип. Не выходила с мая 1961 по апр. 1967, с сент. 1993 по апр. 1998.
   ВЕСТНИК ТВЕРСКОЙ КОоПЕРАЦИИ (1919–1920) – журнал совета тверских губернских кооперативных съездов, печаталась в тип. Тверского товарищеского кооперативного общества. Редактор – В. Д. Машин. Рубрики: Корреспонденции, Некрологи, Декреты, Вести из культурного мира, Официальный отдел, Из жизни губернской кооперации, Библиография. Из программы – «формула бытия – „день наш – век наш“, настанет день, когда начнет оживать и оправляться наша несчастная родина – мы приблизим его, твердо исповедуя важность воспитательной работы кооперации». Активно освещаются вопросы развития тверской кооперации и сельского хозяйства, содержит информацию по истории кустарного производства в Тверской губернии.
   ВИНОКУРЕНИЕ (1903) – журнал, печатался в Старицкой тип., два раза в месяц. Издатель – А. Ф. Бухмейер, редактор – А. А. Фукс. Один из первых образцов узкопрофессионального практического издания. Владельцем журнала был хозяин винокуренного завода, редакция находилась в с. Микулино Городище Старицкого уезда.
   ВОПРОСЫ ПРОСВЕЩЕНИЯ (1921–1926) – ежемесячный методический журнал, орган Тверского губ. отдела народного образования, периодичность – раз в месяц (с перерывами), подписной. Композиционно делится на два раздела: неофициальный (публикации тверских авторов) и официальный (постановления, указы, распоряжения). Объем – от 30 до 40 страниц. Ставил перед собой задачу «найти и выработать общий язык понимания и применения новых условий экономики в целях народного просвещения».
   ВЫШНЕВОЛОЦКИЙ СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННЫЙ ПОСРЕДНИЧЕСКИЙ ЛИСТОК (1909–1911) – двухнедельный журнал. Печатал материалы по ведению домашнего и сельского хозяйства, рекламу, местную хронику.
   ЖАЛО [Тверское Жало] (1907–1909) – еженедельная народная патриотическая газета, с 1909 – еженедельный журнал, выходил по четвергам, печатался в тип. г. Старица, подписной. Редактор и издатель – И. П. Крылов, лидер тверского отделения Союза русского народа. Это яркий образец провинциального остросатирического издания начала ХХ века. Многие публикации имеют отчетливо антисемитский характер. Отличается многообразием рубрик (Слухи и вести, Головоломки, О чем говорят? Почему?) и жанров (пародии, фельетоны, стихотворения, лжереклама, лжеобъявления).
   ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО (1920–1922) – литературно-художественный журнал, орган Тверского губкома РКСМ, вышло 17 номеров, печатался в Торжокской тип., тираж – до 3000 экз. «…Творчество» представляет собой попытку соединить идеологическую работу с литературно-художественной деятельностью, журнал печатал поэзию и прозу молодых авторов, организовывал диспуты и обсуждения литературных произведений.
   ЖУРНАЛ ЗАСЕДАНИЙ ТУАК (1890–1913) – журнал Тверской ученой архивной комиссии (основана в 1884), без четкой периодичности, всего издано 118 журналов по количеству заседаний, объем – от 9 до 60 стр., печатался в тип. губ. правления. ТУАК – одна из самых известных комиссий России, издавшая более 150 научных трудов, по ее инициативе установлена часовня на истоке Волги, в с. Волговерховье (46-ое заседание). Журнал ТУАК – образец архивно-просветительской и научно-исследовательской работы, в котором опубликованы первые археологические изыскания в Вышнем Волочке, Торжке, Осташкове (28-ое заседание), Твери, курганов в верховьях Волги, Цны, Селижаровки, по берегам Селигера, материалы губернских археологических съездов (1903, 86-ое заседание), жизнеописания знатных тверитян: князя Михаила Ярославича Тверского, богослова Палладия Роговского, труды членов комиссии, историков А. К. Жизневского (1-й председатель ТУАК), В. И. Колосова (фольклор), Д. И. Скворцова (раскольники и сектантство), В. И. Покровского (древнейшая история), М. Н. Сперанского (раскольничьи рукописи) и др. Активно освещались визиты в губернию высоких особ: министра просвещения И. Д. Делянова, Великого князя Владимира Александровича, принцессы и принца Ольденбургских и др.
   ЖУРНАЛ ЗАСЕДАНИЯ СОВЕТА ТВЕРСКОГО МУЗЕЯ (1911–1914) – непериодическое издание Совета Тверского музея, печаталось в губернской тип. Представляет собой подробное описание заседаний совета музея, вопросов финансовой и издательской деятельности. Упоминаются: историк, хранитель музея В. И. Колосов, инициатор ТУАК священник А. В. Владиславлев, 2-ой председатель ТУАК И. А. Иванов, губернатор Н. Г. Бюнтинг и др.
   ЗА ВЫСОКИЙ УРОЖАЙ (1937–1940) – ежемесячный (с 1938) агрономический журнал, печатался в изд-ве «Пролетарская правда», тираж – до 5000 экз. Массовое издание для жителей села публиковало материалы агрономического характера, статьи об опытных работниках сельского хозяйства, а также произведения художественной литературы.
   ЗАРНИЦЫ (1920) – альманах тверского литературно-художественного общества имени И. С. Никитина, № 1, печатался в тип. губсоюза, тираж – 2000 экз. Авторы: поэты Н. Власов-Окский, С. Дрожжин, М. Дудоров, М. Карнеев, В. Львов, И. Синяков, прозаики: Н. Рогожин. Разделы: Поэзия, Проза, Библиография.
   ИЗВЕСТИЯ ТВЕРСКОГО ПЕДАГОГИЧЕСКОГО ИНСТИТУТА (1926–1930) – периодическое учебное издание Тверского пединститута, орган учебно-плановой комиссии. Печатался в тип. газет «Тверская правда», «Тверская деревня», тип. им. К. Маркса, тираж – от 400 до 600 экз. Главный редактор – профессор Н. Д. Никольский, секретарь редакции – профессор В. М. Брадис. Редакционная коллегия (сформирована в 3 номере): Д. С. Базанов, В. М. Брадис, А. Н. Вершинский, Н. Д. Никольский, Л. Н. Никонов, П. И. Лерх. Цель издания – «освещение важнейших моментов жизни института и опубликование научных и научно-методических работ профессорско-преподавательского состава». В журнале печатались в т. ч. студенческие работы будущих известных ученых – филолога Р. Гельгардта («Очерк истории собирательских работ в области фольклора в Тверской губернии», № 4) и биолога А. Федорова. Среди множества статей и научных трактатов, опубликованных в «Известиях…", выделяются следующие: А. Н. Вершинский «Верхне-моложская экспедиция 1925 года» (№ 1), «Вторая Верхне-Моложская экспедиция» (№ 2), «Салтыковская вотчина в ХIХ веке» (№ 5), «Хлопчатобумажная промышленность России и английские кризисы … по переписке Морозовых, Экспедиция по изучению Лихославльского района» (№ 7), Р. Ф. Ржига «Из истории повести» (№ 4), Н. Д. Никольский «Краткий очерк истории Тверского отделения Секции научных работников» (№ 4), Д. С. Базанов «К истории аграрного вопроса в Тверской губернии…» (№ 5), В. М. Брадис «О предельной погрешности произведения нескольких приближенных сомножителей» (№ 4).
   К СВЕТУ (1909–1916) – религиозный журнал, тираж – 800 экз., подписной. Редактор – священник В. Н. Лебедев, председатель Власьевского Казанского общества трезвости. Журнал печатал литературное творчество местных авторов, религиозные трактаты, критические разборы, рекламу. Одна из основных тем – борьба с пьянством. После начала русско-германской войны содержание журнала значительно изменяется, некогда светский религиозный журнал приобретает официально-церковный характер, как только В. Н. Лебедев получает возможность редактировать «Тверские епархиальные ведомости».
   КАРЕЛЬСКОЕ СЛОВО [karielan Sana] (1996) – газета общества культуры тверских карел, печатается в областной тип., ежемесячник, тираж – 500 экз., редактор – Л. Громова. Публикуются материалы на финском языке, тверских карельских диалектах, статьи по истории карел, фольклорные изыскания, литературные произведения на карельском языке. Рубрики: Клуб любителей краеведения, Наши уроки карельского языка и др.
   КОЛОТУШКА (1911) – юмористический журнал, печатался в тип. губуправления, частично иллюстрирован. Редактор – П. Зайцев. Вышло несколько номеров, закрыт из-за возникших финансовых трудностей.
   Коммерческий вестник [Известия тверской товарищеской биржи] (1923–1927) – газета, орган Биржевого комитета тверской Товарищеской Биржи и тверского Отделения Коммерческого Телеграфного Агентства (до апреля 1926), печаталась в государственной тип. им. К. Маркса, выходила 2 раза в неделю: вторник, пятница, тираж – до 300 экз., подписная. первый редактор – Е. Е. Шаров, члены редакции: И. В. Смирнов, А. Г. Гольц. Основное содержание – коммерческая информация: цены, котировки, прогнозы, характеристика состояния рынка, через номер сводка грузов, прибывающих на станцию Тверь. Рубрики: По телеграфным материалам КТА (Коммерческого Телеграфного Агентства), Уездная хроника, Биржевая хроника дня, Местная хроника, Базар, Иностранная хроника и др.
   ЛЕНИНСКИЕ ВНУЧАТА (1927–1928) – детская газета, приложение к газете «Смена».
   Летопись краеведения (1923–1924) – журнал совета общества изучения Тверского края (с 1920). Из программы: мы «…ставим перед собой ряд достаточно серьезных научных задач, каждая из которых подчиняется одной цели – изучению культуры и истории родного края». Публиковал материалы по истории региона, в том числе авторов из уездных отделений общества: Бежецкого, Кимрского, Ржевского, Вышневолоцкого и др. При журнале существовало изд-во. 2-ой номер посвящен 75-летию Сп. Дрожжина. Публиковались работы (в том числе художественная проза) тверских авторов: Н. Рогожина, В. Юренева, Е. Шарова, И. Виноградова и др.
   Литературный альманах (1947) – издание калининских писателей, январь-февраль, книга 1, печаталась в изд-ве «Пролетарская правда». Авторы: К. Семновский, Н. Грешищев, В. Камянский, Г. Апресян, К. Казарцев, Н. Павлов, Е. Мороз. Печатались поэзия, проза местных авторов, краеведческие исследования о С. Дрожжине и художниках Тверского края.
   НАРОДНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ (1919) – журнал, орган Тверского губ. отдела народного образования, выходил 2 раза в месяц, всего 8 номеров с янв. по май 1919. В официальной и неофициальной частях соответственно публиковались постановления, распоряжения и декреты СНК, материалы по организации системы нового социалистического образования.
   НАРОДНОЕ ПРАВО (1918–1922) – журнал, орган Тверского губ. отдела юстиции, выходил 2 раза в месяц, всего 19 номеров. В официальной и неофициальных частях публиковались декреты, указы, постановления и распоряжения СНК, инструкции отдела юстиции.
   НАШЕ ХОЗЯЙСТВО (1921–1923) – журнал, орган Тверского губ. экономического совета, всего вышло 23 номера, тираж – от 1000 до 3000 экз. Редактор – Н. Рогожин. Одобрительную оценку журнал получил у В. И. Ульянова (Ленина) (ПСС, т. 43, с. 274). В центре внимания – проблемы организации производства в условиях коллективной собственности.
   НАШИ ЗАДАЧИ (1918–1919) – журнал, орган Тверского губ. совета профсоюзов, больничных касс, касс государственного страхования безработных и Биржи труда, всего вышло 9 номеров. Печатал агитационные материалы профсоюзов, литературные произведения местных авторов.
   НОВАЯ ТВЕРСКАЯ ГАЗЕТА (1915–1916) – газета либеральной направленности, выходила в Твери.
   НОВЫЙ ХИРУРГИЧЕСКИЙ АРХИВ (1921–1923) – хирургический журнал, печатался в 1-ой Тверской гос. тип., тираж – 1500 экз. Редактор – профессор С. П. Федоров, хирург Я. О. Гальперин. Первый советский научный медицинский журнал.
   ПАХАРЬ (1922–1923) – сельскохозяйственный журнал земского управления, выходил 2 раза в месяц, иногда сдвоенные номера, тираж – от 1400 до 16000 экз., подписной. Ответственный редактор – Н. Логинов Программа издания: публиковать статьи по вопросам, «имеющим в настоящий момент важное значение», печатать обзоры новых законодательных актов, предложений, административных распоряжений по сельскому хозяйству и кооперации, корреспонденции из разных мест губернии. Выпуск журнала вмещал в себя от 15 до 20 статей сельскохозяйственной тематики. Изредка публикуются агрономические советы в шутливой стихотворной форме. В целом представляет собой образец крестьянского практического издания периода нэпа.
   ПО ЛЕНИНСКОМУ ПУТИ (1929–1930) – журнал, орган Тверского окружкома ВКП (б), окрисполкома, окрпрофсовета окрсоюза кооперации, тираж – до 2500 экз., подписной. Продолжил традиции журнала «Эхо тверской кооперации», пропагандируя опыт нового коллективного строительства
   ПОСЛЕДНИЕ ТВЕРСКИЕ НОВОСТИ (1909–1911) – независимый еженедельник, издавался с перерывами, некоторые номера арестованы полицией.
   ПРОЛЕТКУЛЬТ (1919) – вестник пролетарской культуры, журнал, орган тверского отделения Пролеткульта, № 1–2. Единственный вышедший сдвоенный номер полностью посвящен городской и губернской учредительным конференциям.
   Ржевский справочный листок (1895–1900, 1903) – независимая еженедельная газета, печаталась в Ржевской земской тип., выходила с перерывами, без четкой периодичности. Редактор-издатель – А. М. Лосев. Первый образец справочного издания в уездах губернии.
   РЖЕВСКОЕ СЛОВО (1909–1911) – ежедневная газета, некоторое время выходила как еженедельник. Редактор-издатель – А. И. Тепин. Имела либерально-демократический характер, закрыта по постановлению суда.
   РОДНОЙ КРАЙ (1948–1959) – литературный альманах (1948), альманах калининского областного литературного объединения (1952), сборник литературно-художественных произведений писателей Калининской области (1954–1959), книга 2-ая (1948) – книга 11-ая (1959), № 2,3 печатались в изд-ве газеты «Пролетарская правда», № 4—11 – в областном книжном изд-ве. Печатались проза, поэзия, критика и краеведческие изыскания местных авторов.
   САПЕРНЫЙ ЖУРНАЛ (1906) – несостоявшийся издательский проект старицкого предпринимателя И. П. Крылова. Технический журнал, от руководства которым отказался штабс-капитан Н. Касаткин.
   СРЕДЫ (1923) – сборник литературно-художественного об-ва им. Никитина. Напечатан в тип. Тверского губсоюза. Редактор – Н. П. Рогожин. Авторы: И. Морозов, А. Докучаев, М. Дешевой, Н. Власов-Окский, М. Дудоров, П. Атанеин, А. Багрова, В. Жуков, А. Захаров, Н. Рогожин, С. Пухальский, Д. Егоров, Н. Успенский, Е. Шаров, И. Милютин, Л. Мошин, А. Рыбкин, К. Фомушкин, С. Каняев. Рубрики: Проза, Поэзия, Очерк, Книги писателей.
   СТРАХОВОЕ ДЕЛО (1907–1917) – специализированный журнал. Назывался: Вестник взаимного страхования (с 1913), с июня 1916 – газета. Печатал рекламные материалы, статьи просветительского характера, освещающие вопросы страхового дела и его общественной пользы.
   ТВЕРСКАЯ ГАЗЕТА (1909–1914) – внепартийная газета, подписная. Редактор – Н. А. Озеров. Из целей газеты: «всестороннее изучение Тверской губернии, ее жизни и нужд и современного положения в ней торговли и промыслов». Широко печаталась проза, поэзия и критика местных авторов, начал публиковаться писатель-сатирик и поэт М. Я. Козырев.
   ТВЕРСКАЯ ДЕРЕВНЯ (1923–1930) – газета, орган Тверского губкома ВКП (б), губисполкома, печаталась в губернской тип., тираж – до 16000 экз., иллюстрирована. Организатор массового селькоровского движения в губернии, провела уездное совещание селькоров (1927), инициировала волостные совещания, открытие изб-читален, деревенских клубов и т. д. Редактор – Н. И. Трифонов. Темы по результатам редакционного исследования (1927) распределялись в процентах следующим образом: производственно-экономические – 31,1; партийная, профсоюзная, комсомольская жизнь – 21,3; морально-бытовые – 15,8; общественно-политические – 11,7; культурно-просветительские – 9,9; атеистические – 1,2; другие – 9. Рубрики: Крестьянские письма, Пером селькора, Самогон, Беседы врача, Народное образование, Уголок безбожника, Спорт, Литературная страничка. Подробно освещалась жизнь самых отдаленных уголков, анонимность селькоров позволяла достигать значительной объективности в описании фактов. Журналистскую деятельность в «Тверской деревне» начал Б. Полевой (Кампов).
   ТВЕРСКАЯ ЖИЗНЬ (февр. 1906) – независимая газета. Редактор – И. К. Гудзь, единственный выпуск арестован полицией за антиправительственные публикации.
   ТВЕРСКАЯ ЖИЗНЬ (январь-ноябрь 1908) – политическая, общественная и литературная газета, периодичность 2 раза в неделю, тираж – от 800 до 1200 экз., подписная. Редактор – А. К. Касаткин. Газета публиковала критические статьи в адрес местных властей, что вызвало их закономерное неодобрение и привело её к скорому закрытию.
   ТВЕРСКАЯ СТАРИНА (1911–1915) – исторический ежемесячный (периодичность не соблюдалась) журнал, всего 24 номера, подписной, тираж – до 400 экз., Старицкая типография, иллюстрирован. Редактор – А. Н. Вершинский, издатель – И. П. Крылов. Авторы – тверские краеведы и ученые: И. Е. Забелин, М. В. Рубцов, И. П. Смирнов (очерки о Д. И. Карманове. 1911. № 7—12), В. И. Колосов (1812 год в Твери и Тверской Епархии. 1913. № 5–6), И. П. Крылов, А. Н. Вершинский (Материалы по истории архитектуры в пределах Тверской губ. 1913. № 1) и др. Особое внимание уделялось археологической деятельности (рубрика «Археологическая хроника»), публикуя, помимо результатов экспедиций, руководство по ведению раскопок (А. А. Спицын). Издание журнала по разным причинам задерживалось: № 5–6 за 1913 г. поступил подписчикам только в 1915 г. Причины закрытия – финансовые трудности, преследовавшие журнал все годы существования. Издание – заметная веха в развитии тверского краеведения, самая знаменательная страница в просветительской деятельности И. П. Крылова.
   ТВЕРСКИЕ ЕПАРХИАЛЬНЫЕ ВЕДОМОСТИ (1877–1918) – двухнедельное издание Тверской Епархии, с 1908 – еженедельник, печатался в тип. Тверского губуправления, тираж – до 1000 экз. Редактор – протоиерей В. Владиславлев (1877–1895). Печатались проповеднические материалы, официальная церковная хроника, краеведческие изыскания ТУАК, активными участниками которой были архиепископ Савва, викарий Антоний, протоиерей В. Владиславлев.
   ТВЕРСКОЕ ЗЕМСКОЕ СТРАХОВАНИЕ (1903–1905) – газета Тверского губернского земства, выходила 2 раза в месяц, печаталась в тип. Тверского губуправления. Помимо рекламных и пропагандистских материалов печатала письма и отклики тверитян, местную хронику.
   Тверское Поволжье (1906–1916) – газета, приложение к журналу «Жало Тверское», Старицкая тип., выходила 3 раза в неделю: воскресенье, среда, пятница, тираж – 600 экз., подписная. Редактор – барон И. С. Вревский, с мая 1906 – И. П. Крылов. Постоянные Рубрики: Телеграммы, Местный отдел. Издатель и редактор газеты неоднократно подвергался штрафам и арестам за резкий тон публикаций, направленных против либералов, кадетов, евреев и бюрократии. Ярко освещалась политическая жизнь губ., в т. ч. выборы в Государственную Думу. На основании разоблачительных материалов часто создавались губернские и земские комиссии. Помимо официального отдела печаталась проза, поэзия, критика местных авторов.
   ТВЕРСКОЙ ВЕСТНИК (1878–1881) – еженедельник, первая частная газета Тверской губ., печ. в Типо-литографии Муравьева. Издатель-редактор – И. Иванов, В. Кудрин. Фактически издавал секретарь губ. статистического комитета В. И. Покровский, один из организаторов «Московских новостей» (1859). Отделы – Судебный, Экономический, Этнографический, Исторический, Медицинский, Библиографический, Церковный, Справочный, Фельетон и др. Печатались произведения местных авторов, хроника, критика, впервые опубликованы стихотворения крестьянина дер. Низовка Сп. Дрожжина.
   ТВЕРСКОЙ КООПЕРАТОР (1917–1920) – еженедельный журнал кооперативного товарищества и его союзов, орган Союза потреб. обществ, тираж – до 2000 экз., частично иллюстрирован. Ставил своей целью обширную культурно-просветительскую деятельность среди крестьянства Тверской губ., в т. ч. организацию деревенских кружков, при культурно-просветительском отделе издания, существовал Передвижной театр (с 1919), режиссер. С. А. Мошков. Рубрики: Кооперативный, Естествоведение, Обществоведение, Сельское хозяйство, Литературный, Культура и искусство, Вопросы и ответы, Библиография. В «Тверском кооператоре» начал журналистскую деятельность Н. Рогожин, краевед, литератор, один из лидеров литературного общества им. И. Никитина.
   ТВЕРСКОЙ КРАЙ (1920–1929) – журнал, орган Тверского губкома РКП (б), печатался в Тверской губ. тип., выходил 2 раза в месяц, тираж – до 5000 экз. Назывался: Спутник коммуниста (1920–1925), Спутник активиста (1927–1928). Образец официального агитационного издания, печатал преимущественно идеологические материалы.
   ТВЕРСКОЙ ЛИСТОК ОБЪЯВЛЕНИЙ (1905–1906) – независимый еженедельник, печатался в Тверской губ тип., выходил нерегулярно. Редактор-издатель – Ф. С. муравьев.
   ТВЕРСКОЙ СБОРНИК (1919) – сборник писателей и поэтов И. Брянского, Ал. Розанельского, Влад. Юренева, Стефана Пухальского. Авторы сборника, за исключением двух последних, долго в Твери не задержались. Напечатан в тип. Губ. беженского совета.
   ТВЕРСКОЙ СВИСТОК (1917–1918) – еженедельный литературно-общественный, политический, сатирический журнал, печатался в Тверской губ. тип., частично иллюстрирован. Редактор – Н. Власов (псевдоним поэта Н. С. Власова-Окского). Имел яркую политическую направленность, публиковал революционные песни, стихотворения, анекдоты.
   ФАКЕЛЫ (1918) – литературно-художественный альманах, вып. 1. Редактор – Н. С. Власов-Окский. Опубликована проза, поэзия, критика местных авторов – Е. Шарова, П. Красноперова, М. Дудорова, Н. Дуденевского (псевд. Власова-Окского) и др.
   Фотографическая иллюстрация (1863) – литературно-художественный иллюстрированный журнал, один из первых в своем роде в Российской Империи. До 20 страниц большого формата с фотографиями (в том числе видами Твери) и художественными текстами. Издатель – П. Архангельский.
   ХОЗЯЙКА (1908) – дамский журнал, вышло 3 номера. Редактор и издатель – А. К. Касаткин. К изданию неодобрительно отнеслись губернские власти, т. к. одновременно Касаткиным издавалась либерально-демократическая газета «Тверская жизнь».
   ЭХО ТВЕРСКОЙ КООПЕРАЦИИ (1923–1929) – журнал, орган тверского губсоюза единых рабоче-крестьянских потребительских обществ, выходил 2 раза в месяц 5-ого и 20-ого числа, т. – 1000–2500 экз., подписной, частично иллюстрирован (до 1927). Редактор – К. Ковалев. Рубрики: Передовица, Сельское хозяйство, Хроника, Губсоюз, По губернии, По кооперативным союзам, Официальный отдел, На местах, Юридический отдел, Кооперативное в суде, Наша консультация, Книжная полка, На фронте социалистического соревнования, Новые книги (с 1923), Отдел сатиры и юмора, Наука и техника, В часы досуга, Литературный отдел (с 1925). Из программы «Эха…»: «содействие коллективизации сельского хозяйства и укрепление бедняцко-середняцкого союза в борьбе с кулачеством». Помимо многочисленных агитационных материалов «Эхо…» содержит информацию по коллективному производству на местном примере.

   II
   Авангард (1931)
   Автогид по Твери (1997)
   Андреапольские вести (1931)
   Аргументы и факты в Твери (1996)
   Афанасий-биржа (1996)
   Бежецкая жизнь (1918)
   Бежецкое слово (1906)
   Бельская правда (1918)
   Бюллетень (1921–1922)
   Бюллетень тверского губисполкома (1921–1922, 1925–1927, 1929)
   В наши дни (1936–1937)
   В помощь районной газете и многотиражке (1937–1940)
   Верхневолжская правда (1931)
   Верхний волок (1996)
   Вестник коммунизма (1920)
   Вестник тверского государственного университета (1957)
   Вестник тверской кооперации (1919–1920)
   Весьегонская жизнь (1918)
   Вече Твери (1990–1997)
   Вече Твери сегодня (1997)
   Вечерняя Тверь (1994)
   Винокурение (1903)
   Волжанин (1964)
   Волжское время (1992)
   Вопросы просвещения (1921–1926)
   Вперед (1918)
   Вся Тверь (1999)
   Вышневолоцкая правда (1918)
   Вышневолоцкий сельскохозяйственный посреднический листок (1909–1911)
   Домовой (1992)
   Жало [Тверское жало] (1907–1909)
   Жарковский вестник (1946)
   Жизнь и творчество (1920–1922)
   Журнал заседаний ТУАК (1890–1913)
   Журнал заседания совета тверского музея (1911–1914)
   За высокий урожай (1937–1940)
   За свободу (1924)
   Записки тверских краеведов (1997)
   Зарницы (1920)
   Заря (1930)
   Звезда (1931)
   Знамя (1930)
   Зубцовская жизнь (1918)
   Известия Тверского педагогического института (1926–1930)
   К свету (1909–1916)
   Караван + Я (1996)
   Карельское слово [Karielan Sana] (1996)
   Кашинская газета (1918)
   Кимрская жизнь (1990)
   Кимрский вестник (1918)
   Колотушка (1911)
   Коммерческий вестник [Известия Тверской товарищеской биржи] (1923–1927)
   Комсомольская правда – Тверь (1996)
   Купец (1994)
   Ленинские внучата (1927–1928)
   Ленинское знамя (1936)
   Лесной вестник (1931)
   Летопись краеведения (1923–1924)
   Литературный альманах (1947)
   Лоция (1999)
   Максатихинские вести (1930)
   Местное время Тверь (1999)
   Мой край (1917)
   Молоковский край (1931)
   Московский комсомолец в Твери (1997)
   Народное образование (1919)
   Народное право (1918–1922)
   Наша жизнь (1931)
   Наша жизнь [Лихославль] (1929)
   Наше хозяйство (1921–1923)
   Наши задачи (1918–1919)
   Недвижимость Твери (1997)
   Нелидовские известия (1932)
   Новая газета [Тверь] (1993–1995)
   Новая жизнь (1919)
   Новая тверская газета (1915–1916)
   Новоторжский вестник (1917)
   Новый торг (1996)
   Новый хирургический архив (1921–1923)
   Пахарь (1922–1923)
   По ленинскому пути (1929–1930)
   Позиция (1990)
   Последние тверские новости (1909–1911)
   Послезавтра (2000)
   Праздничный вестник (1988)
   Пролеткульт (1919)
   Ржевская правда (1917)
   Ржевский справочный листок (1895–1900, 1903)
   Ржевское слово (1909–1911)
   Родная земля (1930)
   Родной край (1948–1959)
   Русская провинция (1991)
   Сандовские вести (1930)
   Саперный журнал (1906)
   Селигер (1917)
   Сельская новь (1918)
   Сельский труженик (1931)
   Слово (1991)
   Смена (1927–1991)
   Смена + (1994–1999)
   Созвездие (1989, 1990, 1993)
   Сонковский вестник (1931)
   Спировские известия (1931)
   Среды (1923)
   Старицкий вестник (1918)
   Страховое дело (1907–1917)
   Такие дела (1989)
   Тверская газета (1909–1914)
   Тверская деревня (1923–1930)
   Тверская жизнь (февр. 1906)
   Тверская жизнь (январь-ноябрь 1908)
   Тверская жизнь (1917)
   Тверская неделя (1972)
   Тверская панорама (1947–1991)
   Тверская старина (1911–1915)
   Тверская старина [новая] (1991)
   Тверские ведомости (1990)
   Тверские губернские известия (1996)
   Тверские епархиальные ведомости (1877–1918)
   Тверское земское страхование (1903–1905)
   Тверское Поволжье (1906–1916)
   Тверской вестник (1878–1881)
   Тверской кооператор (1917–1920)
   Тверской край (1920–1929)
   Тверской листок объявлений (1905–1906)
   Тверской проспект (1997–1998)
   Тверской родник (1999)
   Тверской сборник (1919)
   Тверской свисток (1917–1918)
   Тверь (1989)
   Тверь-экспресс (1998)
   Товарищ (1963)
   Удомельская газета (1931)
   Факелы (1918)
   Фотографическая иллюстрация (1863)
   Хозяйка (1908)
   Эхо тверской кооперации (1923–1929)

Александр Солженицын и Тверь

   I
   Кашин, Калязин, Конаково, Кимры, наконец – Тверь. Вечером 6 сентября 1996 года Александр Исаевич и Наталья Дмитриевна Солженицыны гуляли по старой Твери. Был предпоследний день их поездки по Тверской области. Художник всматривался в городской пейзаж, где на пересечении Медниковской улицы с переулками еще стоит чугунная колонка – от точно такой возвращается и попадает навстречу Иннокентию Володину дядюшка Авенир в 61-ой главе романа «В круге первом». Но память не смогла восстановить конкретные очертания дома его тверского корреспондента, некогда послужившего одним из прототипов дядюшки Авенира.
   …Вспомнился, вероятно, и калининский художник Андрей Дмитриевич Галядкин, первый иллюстратор «Одного дня Ивана Денисовича». Свои рисунки, созданные вскоре после появления рассказа в «Новом мире», он сам привез Солженицыну в Рязань зимой 1963 года. Один из них – «Культбригада» – писатель принял в подарок. Этот рисунок потом очень часто печатался.
   История романа «В круге первом» – кропотливая, многотрудная работа над которым напомнила литературе ХХ века традицию предельно внимательного авторского отношения к тексту, подобную толстовской – связана и с Тверским краем. Он был начат Солженицыным в Казахстане, в ссылке в середине 50-х годов. Первая редакция из 96-ти глав дописана в д. Мильцево во Владимирской области в 1957 году. Вторая и третья редакции, уничтоженные по конспиративным соображениям, создавались спустя год уже в Рязани, где Солженицын преподавал физику в средней школе. Четвертую редакцию 1962-ого года автор поначалу считал окончательной, но о возможности напечатать ее не могло быть и речи.
   С выходом в свет «Одного дня Ивана Денисовича» в 11-ой книжке «Нового мира» за 1963 год усиливается надежда на возможность публикации романа. Из 96-ти глав остаются 87, наиболее приемлемые для печати с идеологической точки зрения. По тем же соображениям полностью изменяется и сюжетная линия. Вместо секрета атомной бомбы возникает тема последнего сталинского процесса – «дела врачей». Иннокентий Володин должен был выдать не информацию о передаче чертежей бомбы советской разведке, а формулу нового лекарства. В этом виде «…Круг…» был даже принят к печати «Новым миром», заявлен в анонсе. Именно пятый вариант после неудачной попытки издания будет переделан в сторону углубления политической подоплеки событийного ряда – так возникнет шестая редакция. С 1967 года и пятая, и шестая редакции попадут в Самиздат, а шестая выйдет по-русски в США. Но окончательной седьмой редакцией романа стала рукопись 1968 года, в которой было восстановлено прежнее количество глав – 96.
   Появление тверской главы в «…Круге…» относится к пятой редакции. Получив свой первый гонорар, Солженицыны купили машину и 21 июня 1964 года отправились в поездку, пересекая Калининскую область по Ленинградскому шоссе. Писатель только что стал обладателем водительских прав, поэтому ехали очень медленно, с частыми остановками: в Твери, Осташкове, задержались на Селигере, в Торжке.
   В Твери Солженицын встретился со своим корреспондентом… «Всякое путешествие Александр Исаевич не мыслил без того, чтобы не подсобрать литературный материал. И на этот раз не обошлось без встреч с корреспондентами. Один из них послужит позже в расширенном варианте «Круга» прототипом дяди Иннокентия», – вспоминала Наталья Решетовская. «Корреспондентом» был житель Калинина Б. В. Бажанов. Достаточно долгая и насыщенная история их взаимоотношений сохранилась в обширной переписке, начавшейся весной 1963 года. После появления в январской книжке «Нового мира» рассказа «Матренин двор» до сих пор преимущественно восторженное восприятие «Одного дня…» было нарушено несколькими негативными критическими разборами, среди которых статья Вадима Кожевникова «Товарищи в борьбе». Многих статья Кожевникова возмутила. Б. В. Бажанов написал на нее ответ в своем мартовском письме в «Литературную газету»: «…кто-то вспомнил, как еще Николай 1, прочтя в газете о том, что в Петербурге сегодня плохая погода, изволил сердиться: В моей столице не может быть плохой погоды!» – и уже кто-то охвачен беспокойством: «Разве может быть у нас плохая погода?!» и встречает новое произведение в штыки».
   Тверь косвенным образом присутствует и на тех страницах романа, действие которых развертывается в Шарашке. Так, в один из переломных моментов жизни Глеба Нержина (автобиографического героя Солженицына) назревает жестокая необходимость выбора между «мясом в обед, сливочным маслом утром» или «лагерем», но «размышлением, познанием жизни». В поисках мысленной опоры Нержин обратится к судьбе профессора Горяинова, от институтских лекций которого «душу осеняло нечто, как мерцание звездного неба», его сыновей, погибающих в лагере. Дмитрий Дмитриевич Горяинов-Шаховской – потомок двух тверских дворянских родов. Его отец Дмитрий Федорович владел селом Верхняя Троица, а Иван Калинин, отец будущего «всесоюзного старосты», был его крепостным. В романе воспроизводится история того, как личное знакомство Д. Д. Горяинова с М. И. Калининым спасло профессора от пролетарских «чисток».
   Действие главы «Тверской дядюшка» развертывается в послевоенном Калинине. Провинциальная Тверь описана глазами Иннокентия Володина в нескольких пейзажных зарисовках.
   «…В эти московские месяцы нашлось время и поехать к дяде в Тверь.
   Не случайно не было квартиры на адресе, чему удивлялся Иннокентий, – искать не пришлось. Это оказался в мощеном переулке без деревьев и палисадников одноэтажный кривенький деревянный дом среди других подобных. Что не так ветхо, что здесь открывается – калитка при воротах или скособоченная, с узорными филенками, дверь дома – не сразу мог Иннокентий понять, стучал туда и сюда. Но не открывали и не отзывались. Потряс калитку – заколочено, толкнул дверь – не подалась. И никто не выходил.
   Убогий вид дома еще раз убеждал его, что зря он приехал.
   Он обернулся, ища, кого бы спросить в переулке – но весь квартал в полуденном солнце в обе стороны был пустен. Впрочем, из-за угла с двумя полными ведрами вышел старик. Он нес напряженно, однажды приспоткнулся, но не остановился. Одно плечо у него было приподнято.
   Вслед за своей тенью, наискосок, как раз он сюда и шел и тоже глянул на посетителя, но тут же под ноги. Иннокентий шагнул от чемодана, еще шагнул:
   – Дядя Авенир?…".
   Солженицын сознавался, что не списывал буквально конкретного дома, что как в сознании всякого художника родился особый образ глубинной России – Твери, и, в частности, главным мотивом здесь должен был стать мотив перекошенности, изломанности судьбы человека, страны, – той истории, которая нещадно испрямлялась ложью в советских учебниках.
   И действительно, 61-ая глава романа «В круге первом» выполняет функцию своеобразного смыслового излома в сюжетной линии, связанной с версией «предательства» Иннокентия Володина. Поездка в Тверь – не просто лирическое повествование о жизни в советской провинции. Иннокентий отправляется сюда с определенной целью – «додумать», «доузнать о себе». Здесь в осознании главным героем своего места в жизни происходят значительные перемены, основная причина которых – содержание откровенных ночных бесед с дядюшкой Авениром, родным братом матери Иннокентия. Причем именно образ матери, а не красного матроса отца, ассоциируется в его сознании с понятием родина. Володин едет в Тверь, чтобы понять, что он на самом деле собирается совершить – благостный подвиг или гнусное предательство? До встречи Иннокентия с дядюшкой Авениром можно только догадываться о причинах, побудивших преуспевающего советского чиновника рисковать карьерой, жизнью – не только своей… Наконец, речь заходит о границах патриотизма, в общем-то тогда и произносятся дядей слова Герцена, услышать которые Иннокентий и приехал в Тверь: «Почему любовь к родине надо распространять и на всякое ее правительство? Пособлять ему и дальше губить народ?
   Просто и сильно. Иннокентий переспросил, повторил:
   – Почему любовь к родине надо распро…?».
   Образ дядюшки Авенира очень близок к Захару-Калите, герою одноименного рассказа Солженицына. Он и создавался параллельно с пятой редакцией романа. Как Захар – смотритель и дух Куликова Поля, чудом сохранившийся осколок и кладезь его истории, так Авенир – источник правды, несущий свет – значит его имя на древнееврейском.
   Почему Иннокентий Володин оказывается в Твери? Отнюдь не случайно – в местечке Рождество и всего в двух часах пути от Москвы открывается то, что в лицемерной столице никогда нельзя разглядеть – живая Россия, помнящая свою историю, жаждущая свободы.

   II
   Спустя тридцать лет Солженицын вновь посетил Тверской край по приглашению губернатора Владимира Игнатьевича Платова, не скрывавшего в предвыборной борьбе своей приверженности к идеям земской власти, последовательно отстаиваемым в публицистике Солженицына. Люди, с которыми встречались Солженицыны, об этом не забывали. И обращались не только к самому писателю, а чаще к его супруге Наталье Дмитриевне. Их интересовал один и тот же вопрос – «Что думает художник о деятельности тверского губернатора». Ответ прозвучал такой: «Нам кажется, что это новый человек, не обремененный старым. Мы мало с ним встречались, но ясно поняли одно – он очень многое хочет сделать именно для простых людей, но на этом пути его ждет огромное сопротивление номенклатуры… Мы ему желаем стойкости» [*].
   …Об Александре Солженицыне, как о публицисте и ораторе, существуют разные мнения. Но нельзя отказать ему в мастерстве ораторской импровизации. Прежде всего, в глаза бросаются своеобразные позы, жесты, движения художника за университетской кафедрой или общественной трибуной. Вот он резким движением приложил пядь ко лбу, на мгновение задумался, взгляд направился в глубину его сознания… Но вслед за этим ярко видимым из зала состоянием отрешенности возникает удивительный контакт с аудиторией: открытое, ясное выражение лица, направленного, кажется, навстречу каждому слушателю, едва выброшенная вперед левая рука… Не отличающийся высоким ростом этот человек не только содержательно, но и пространственно, просто по восприятию, визуально, задерживает на себе взгляд, где бы он ни был – на трибуне, на сцене зала или просто в ряду окруживших его слушателей.
   Солженицыны были практически всегда очень пунктуальны – никаких опозданий. При этом в их присутствии особенно ощущалась цена времени, они никогда не позволяли себе ничего лишнего. И уж, конечно, никаких, как это бывает со многими столичными гастролерами в провинции, «неофициальных мероприятий».
   В целом представление о каком-то особом эгоцентризме Солженицына не лишено оснований. Все временное, суетное в повседневной жизни он жестоко отметает. При этом в общении с людьми, я имею в виду читателей, серьезных и просто любопытных, у Солженицына выработался какой-то свой особенный этикет, с которым совершенно невозможно спорить. Он сходу способен отличить всякое бестолковое любопытство от подлинной человеческой заинтересованности.
   Солженицыны – предельно самодисциплинированные люди. Это сразу же почувствовали организаторы визита писателя в Тверской губернии, сопровождавшие журналисты. Солженицыны всегда следовали строго намеченному плану, изменить который легко никому не удавалось.
   Вообще удивительной выдержке и стойкости Солженицына-оратора, наверное, может позавидовать любой профессиональный артист, если такое сравнение позволительно. И хотя к концу семидневной поездки по отдаленным уголкам губернии невозможно было не устать, во внешнем облике Солженицыных об этом ничего не напоминало. Хотя выдержать пришлось не мало – не только безобидный интерес и пристальное внимание… Солженицыных никто в Твери преднамеренно не охранял, никаких телохранителей не было – полная открытость и доступность, которой мало злоупотребляли из уважения к Александру Исаевичу. Его слушали, и слушал он. Ни в какие дискуссии не вступали, скорее, пытались прислушаться к друг другу, и, как всегда, попытаться понять, найти ответы на вечные русские вопросы: как быть? что делать?
   Встреча в библиотеке Тверского государственного университета началась 6 сентября в половине третьего после обеда. Ненадолго задержавшись у выставки иллюстраций из журналов прошлого века, Солженицыны прошли в зал. …Журналисты, аплодисменты, Gaudeamus в исполнении студенческого хора…
   «Друзья мои, я предлагаю вам, чтобы наша с вами сегодняшняя встреча избежала двух крайностей: одна крайность – чтобы я говорил какую-нибудь речь, доклад. …Не будет ничего готового, я не приезжаю с готовой речью. Но и вторая крайность – вы задаете вопросы, а я отвечаю: вопрос – ответ, вопрос ответ – это тоже крайность. Пресс-конференции я тоже не провожу. Наша с вами встреча, так как я их проводил в самых разных аудиториях, великолепно себя оправдывала – это беседа.
   И беседа вот как строится и в чем состоит. Ведущий будет приглашать желающих – кто хочет взять слово. Вы выступаете и говорите минутки три-четыре, о чем хотите, любые вопросы, идеи, которые вас занимают, волнуют, пугают, тревожат или вызывают надежды, соображения, какого угодно масштаба – вашего местного или нашего общероссийского, или общемирового осмысления жизни и еще о чем-то. Вопросы задавать не запрещено… То, что вы скажете, уже вызовет у меня отклик. Я буду сейчас только исключительно секретарствовать …Я буду молчать, а вы говорите совершенно свободно. Если я буду каждому отвечать, у нас получится дробность, которую невозможно охватить.
   …Здесь много молодежи, ее мнение мне особенно важно и интересно, потому что все мнения современников мне важны, всех соотечественников моих. Но молодым предстоит, это ясно, наше будущее, и поэтому их вопросы, тревоги или установки и мнения твердые сформировавшиеся, это уже рисунок нашего будущего, это уже будет нам немножко показывать, что нас ждет – какие направления. Так что, пожалуйста, давайте чувствовать себя совершенно нестесненно. Эти три-четыре минуты вы скажете, а потом у меня бывало много выступающих – бывало двадцать человек, бывало и тридцать человек. Нестесненно говорите, пожалуйста, для меня это очень важно. Я потом все эти данные обрабатываю, располагаю по картотекам. Так что, когда где мне предстоит выступление или беседа важная, я уже обращаюсь к этой картотеке… С этим я являюсь представителем той части огромной аудитории, которая не может вместе со мной туда попасть».
   Подобным образом свои сентябрьские университетские встречи Солженицын начинал везде – в Ростове (20 сентября 1994 года), в Саратове (13 сентября 1995), в Твери (7 сентября 1996) Солженицын «пришел больше слушать нас, чем говорить сам». В этом заключена особенная роль писателя, вернувшегося в свободную Россию, чтобы, вслушиваясь в разноголосицу вырвавшегося из-под гнета идеологии народа, вместе с ним разобраться, а может быть подсказать и даже указать ему что-то с высоты пережитого.
   Сама форма подобной беседы скрывает в себе множество неожиданных поворотов и ситуаций, которые ожидают оратора. Солженицын не боится полностью передать инициативу в зал. С точки зрения психологии восприятия этот прием чреват двумя последствиями. Во-первых, отечественная аудитория второй трети девяностых годов все больше отличается определенной пассивностью – желанием слушать, получать ответы, а не искать их. Во-вторых, публицисту надо быть достаточно уверенным в себе, чтобы в завершении беседы придать словесному разнобою целостный смысл. Солженицыну это всегда удается, даже, несмотря на одну отмеченную Натальей Дмитриевной особенность беседы в alma mater: «Александр Исаевич очень зависит от интервьюеров, когда дает интервью. Если в нем есть чего-нибудь живое, то и интервью получается гораздо интереснее. Сегодня, к сожалению, разговор шел как-то вяло, и это чувствовалось. Бывало и лучше…".
   На встрече в университете Солженицын ожидал услышать голос студенчества, но разговор сложился несколько иначе: выступала профессура – о своих работах, посвященных Солженицыну, об успешной коммерческой деятельности новых отделений и специальностей. Кто-то задавал вопросы, кто-то выражал восхищение. Солженицын явно чувствовал свой интерес неудовлетворенным, вновь и вновь в промежутках между выступлениями обращался к молодой аудитории, к студентам: «Совершенно свободные темы, совершенно, может быть, неожиданные для зала – у кого-то в груди вот так стукнуло – ну сейчас, хоть и никто не ожидает – скажу. Вот это будет настоящая беседа – все равно, что бы мы седели за столом, разговаривали. Это самое интересное, а что же я вам буду бубнить…".
   Но зал почему-то насторожился, возникали долгие «театральные» паузы… Минута, две… Солженицын молчит, ждет. Выручил тверской поэт Евгений Карасев, и со свойственной своим стихам жесткой откровенностью начал: «Я вышел потому, что смелых не оказалось…". «Да…", – с улыбкой пытался снять напряжение ведущий. В ответ Карасев выдержал паузу, он говорил серьезно и, обращаясь больше к залу, как и просил Солженицын.
   «Творчество Александра Исаевича Солженицына произвело на меня огромное впечатление. Я сам провел в заключении двадцать лет. И когда прочитал произведение «Один день Ивана Денисовича», был поражен тем, как можно писать о том, что вокруг тебя, что видишь, что слышишь. Для меня тогда это было вообще запретным, и я попробовал так писать – стихи. Писал пятнадцать лет – всё в стол. Прошло пятнадцать лет, я принес их в «Новый мир» и показал. Там прочитали и говорят: «лет пять дадут…". После этого я снова как бы спрятался… И вот уже недавно послал свои стихи Олегу Чухонцеву, описал все, как было. Чухонцев ответил: «Ваши стихи оценены высоко, стихи, за которые ни одного года не давали, мы просто не печатаем». И напечатал…".
   Когда говорят о какой-то учительской (морализаторской) интонации публицистических выступлениях писателя, забывают, что если чему Солженицын и учит, то прежде всего умению слушать – понимать.
   Солженицын-публицист – во многом явление парадоксальное, выпадающее из общепринятых рамок, которые, казалось бы, и обеспечивают успех этого жанра. Так, например, интересно, что Солженицын в своих выступлениях пред публикой не боится повторов – в разных регионах России он часто говорит те же самые слова. У Солженицына много таких сквозных тем, одна из которых – обличение коммунистической идеологии. «Коммунизм не переродится никогда, он всегда будет являть человечеству смертельную угрозу. Это – как инфекция в мировом организме: как бы она ни притаилась – она неизбежно ударит заражением», – писал Солженицын в статье для журнала «Тайм» «Коммунизм: у всех на виду – и не понят.
   С этого началась и речь писателя в университетской библиотеке. «…Вернемся к самому первому выступлению – не потеряли мы, Россия, какой-то важной возможности, почему пошло все так плохо? Да, выход из коммунизма произошел у нас почти во всех отношениях самыми худшими, нелепыми, неудачными путями».
   После встреч к Солженицыну обыкновенно выстраивалась длинная очередь поклонников за автографами. Подписывал он только свои книги и сколько угодно – «пожалуйста, хоть три, хоть четыре». Но однажды в университетской библиотеке писатель сделал исключение… За месяц до приезда Солженицына хозяйственный отдел стал распределять нечто вроде талончиков – кусочки бумаги с гербовой печатью и подписью. Заветный билетик достать было не так-то просто… И вот этот кусочек бумаги принес на подпись какой-то старичок-ветеран. «А что это такое? – недоуменно спросил писатель, – вы меня толкаете на то, что я не делаю. Вы знаете, я, уважая ваш возраст, вот просто так поставлю здесь… Написать больше ничего не могу». И подписался, как всегда, короткой росписью – «А. С.».
   7 сентября Солженицына ждали в областной библиотеке им. М. Горького. Эта встреча, по первоначальному замыслу, как признавался художник, должна была быть «ближе к книжному делу и литературе». Повидавший немало современных литературных знаменитостей, зал библиотеки был совершенно переполнен. Люди с трудом умещались между рядами столов, на подоконниках, в проходах и просто у подножия кафедры. Но встреча, как обычно, вылилась в острый разговор о проблемах современной России – самоуправление, взаимоотношения провинции и центра, школа, учебники, иностранные проповедники, бедственное положение русского языка и многое другое…
   В этой шестидневной насыщенной поездке Солженицыных по Твери особая роль принадлежит и супруге писателя – Наталье Дмитриевне. Ее постоянно окружали люди, обращались преимущественно со словами благодарности, преподносили скромные сувениры, за разговорами иной раз обнаруживались общие связи, знакомые… Велика Россия, а боль и радость у всех общая. Она терпеливо выслушивала каждого, и удивительно, что при разности характеров ее назойливых собеседников каждый уходил с чувством удовлетворения. Да, едва была заметна усталость от недельного путешествия, но более всего были заметны и женское мужество и огромные внутренние силы, и умение владеть ими и распределять их. Эта скромная и в то же время элегантная писательская жена, хотя и держалась все время в тени своего гениального супруга, очень располагала к себе. Ее обременяли бесконечными просьбами, часто практически невыполнимыми, а ей удавалось объяснить все, иногда и отказать так, что это выглядело верхом вежливости.
   После встречи в библиотеке имени Горького, когда уже все разошлись, на вопрос о цели писательства Солженицын отвечал: «Сейчас говорят так некоторые поэты и писатели: а я, мол, никому ничего не должен. Врешь! Ты должен тому – с большой буквы, кто – с большой буквы дал тебе талант, а если таланта нет – другой разговор. А то… Он никому ничего не должен, он только самовыражаться, из чистого честолюбия. Вот я беру – и самовыражаюсь, ну а, может быть, у него в голове ничего нет, а он самовыражается. Не надо самовыражаться».
   Не прошло и полгода после посещения Солженицыным Тверского края, как впечатления о пребывании на «тверской скудной земле» дали свои плоды. Солженицын вернулся к жанру прозаической миниатюры, с которой, собственно, и началась в самом конце 50-х годов его литературная карьера. Цикл «Крохотных рассказов» продолжился несколькими новеллами, которые Солженицын прислал в журнал «Русская провинция», шестой год издающийся в Твери, а уже потом опубликовал в «Новом мире». Один из них – «Колокольня» – обязан появлением полузатопленной Калязинской колокольне, известной по множеству фотографий, фильмов, картин и стихотворений.
   «Кто хочет увидеть единым взором, в один окоем, нашу недотопленную Россию – не упустите посмотреть на калязинскую колокольню.
   …и для всех, кто однажды увидел это диво: ведь стоит колокольня! Как наша надежда. Как наша молитва: нет, нет, всю Русь до конца не попустит Господь утопить…".
   Что же десятилетия? Века не изменят, не сломят величие русской земли, прирастающей ее глубинными краями. «Нутряной», «кондовой» Россией зовет этот край Солженицын, и нигде, кроме как именно здесь, не видит источников возрождения его…
   «…И в этой запущи у покинутых тут, обманутых людей нет другого выбора, как жить. И жить – здесь».

Лихославль – это город такой… Очерки и картины жизни Владимир Кузьмин