Текст книги "Загадка рубина «Аббас»"

Адриан Конан Дойл
Загадка рубина «Аббас»

После… нашей поездки в Девоншир Холмс был занят двумя делами крайней важности… известный карточный скандал в Нонпарель-клубе… и дело несчастной мадам Монпенсьер.

«Собака Баскервилей»

Просматривая свои записи, я обнаружил, что в них отмечено: вечером десятого ноября началась первая метель зимы 1886 года. Тот день был темным и холодным, с жестоким пронизывающим ветром, завывающим за окнами; а когда ранние сумерки превратились в ночь, уличные фонари, мерцающие сквозь мрак Бейкер-стрит, осветили пустые тротуары, сверкающие от внезапно упавшего снега.[1]1
  © Перевод. Т. Голубева, 2011.


[Закрыть]

Едва три недели минуло с того дня, как мы с моим другом Шерлоком Холмсом вернулись из Дартмура, завершив то необычное дело, подробности которого я уже описывал под названием «Собака Баскервилей», и, хотя с тех пор случилось несколько преступлений, привлекших внимание моего друга, ни одно не могло удовлетворить его страсть к необычному или родить ту вдохновенную вспышку гения логики и дедукции, которая возникала лишь при виде сложной, запутанной проблемы.

В камине весело потрескивал огонь, и, удобно откинувшись в кресле и лениво оглядывая нашу несколько неаккуратную, но уютную гостиную, я должен был признать, что бьющий в оконные стекла снег с градом лишь усиливает чувство спокойствия и довольства. По другую сторону камина в мягком кресле расположился Шерлок Холмс, вяло перелистывающий страницы справочника в черной обложке – на букву «Б»; Холмс только что сделал какие-то пометки возле «Баскервиля», и теперь, блуждая взглядом по именам и заметкам, покрывающим страницы тома, он время от времени посмеивался и издавал неразборчивые восклицания. Я отбросил свою книгу – «Ланцет», решив поддержать дух моего друга, задав ему вопрос относительно одного-двух незнакомых мне имен… когда вдруг сквозь завывания ветра я различил звяканье колокольчика у входной двери.

– К нам гость, – сказал я.

– Скорее это клиент, Уотсон, – заметил Холмс, откладывая книгу. – И по неотложному делу, – добавил он, взглянув на оконное стекло, залепленное снегом. – Погода слишком сурова, а это возвещает нам…

Холмс не успел договорить – мы услышали стремительные шаги на лестнице, дверь резко распахнулась, и наш гость, споткнувшись, ввалился в гостиную.

Это оказался невысокий, тучный человек в промокшем насквозь макинтоше и котелке, поверх которого был намотан шерстяной шарф, завязанный под подбородком. Холмс повернул абажур настольной лампы так, что свет упал на вошедшего, и на какое-то мгновение наш гость замер, таращась на нас; с его одежды капала вода, оставляя пятна на ковре. Он мог бы показаться смешным – с его бочкообразным туловищем и круглым лицом, обмотанным шарфом, если бы не беспомощное страдание, светящееся в карих глазах, и не дрожащие руки, которыми он дергал нелепый шарф, завязанный бантом.

– Снимайте плащ и садитесь к огню, – приветливо произнес Холмс.

– Я, безусловно, должен извиниться за свое неуместное вторжение, джентльмены, – начал вошедший. – Но боюсь, что возникшие обстоятельства грозят… грозят…

– Быстрее, Уотсон!

Но я не успел. Раздался тяжкий стон – и наш гость с грохотом свалился на пол, потеряв сознание.

Прихватив с буфета немного бренди, я влил его в рот несчастного, а Холмс, успевший уже снять с толстяка шарф, заглядывал через мое плечо.

– Что вы можете сказать о нем, Уотсон? – спросил он.

– Ну, он перенес серьезное потрясение, – заметил я. – Судя по внешности, он человек вполне обеспеченный и респектабельный, скорее всего бакалейщик, и, без сомнения, когда он придет в себя, мы узнаем о нем гораздо больше.

– Э, я думаю, мы можем отважиться и на более смелые предположения, – задумчиво произнес мой друг. – Когда дворецкий из весьма богатого дома внезапно мчится сквозь снежную бурю, чтобы упасть без чувств на мой скромный ковер, я предвкушаю нечто более серьезное, нежели взломанный денежный ящик.

– Дорогой Холмс!..

– Могу поставить гинею за то, что под пальто у него – ливрея… Ну, что я говорил!

– Хорошо, пусть так, и все же я не понимаю, почему вы предположили, что он именно из богатого дома.

Холмс приподнял безжизненную руку лежащего.

– Вы можете видеть, Уотсон, что подушечки обоих больших пальцев потемнели. Поскольку этот человек явно ведет малоподвижный образ жизни, то я могу найти лишь одно объяснение подобному изменению цвета кожи. Он постоянно полирует пальцами серебро.

– Но, Холмс, серебро обычно полируют кусочком замши! – возразил я.

– Ординарное серебро – да. А серебро очень высокого качества полируют все-таки пальцами, из чего я и делаю вывод о богатом хозяйстве. А что касается его внезапного бегства из дома – ну, взгляните, он ведь выскочил в легких лакированных туфлях, несмотря на то что снегопад продолжается с шести часов вечера. О, ему уже лучше, – мягко добавил Холмс, увидев, что наш гость приоткрыл глаза. – Мы с доктором Уотсоном поможем вам добраться до кресла, а когда вы как следует отдохнете, то, конечно, расскажете нам о своих тревогах.

Наш посетитель схватился руками за голову.

– Как следует отдохну! – простонал он. – Бог мой, сэр, да они, должно быть, уже у двери!

– Кто – они?

– Полиция, сэр Джон, все! Рубин «Аббас» украден!

Он уже почти кричал. Мой друг наклонился к нему и положил свои длинные тонкие пальцы на запястье толстяка. Я и прежде не однажды замечал, что Холмс обладает некоей почти магнетической силой, умиротворяюще действующей на людей. И в этот раз произошло то же самое – панический ужас исчез из взгляда нашего гостя.

– Ну а теперь изложите мне факты, – через мгновение приказал Шерлок Холмс.

– Меня зовут Эндрю Джолифф, – начал наш гость уже куда более спокойно, – и последние два года я служил дворецким у сэра Джона и леди Довертон в их доме на Манчестерской площади.

– Сэр Джон Довертон, ученый-садовод?

– Да, сэр. Вообще-то говоря, эти его цветы, особенно знаменитые красные камелии, для него значат куда больше, чем даже рубин «Аббас» и прочие фамильные сокровища. Я так понимаю, вы знаете об этом рубине, сэр?

– Я знаю о его существовании. Но расскажите мне все своими словами.

– Ну, по-моему, на него даже смотреть страшно. Он как огромная капля крови, и внутри у него горит совершенно дьявольский огонь. За два года я его видел лишь однажды, потому что сэр Джон держит его в сейфе, в спальне, и запирает, как смертельно ядовитую тварь, которую нельзя выпускать на свободу. Но вот сегодня вечером я увидел его во второй раз. Это было сразу после обеда, когда один из наших гостей, капитан Мастерман, предположил, что неплохо было бы сэру Джону показать им рубин «Аббас»…

– Имена! – лениво перебил его Холмс.

– Имена, сэр? А, вы имеете в виду гостей. Ну, там был капитан Мастерман, он брат хозяйки, потом лорд и леди Брэкминстер, мистер Данбар, потом высокочтимый Уильям Радфорд, наш член парламента, и миссис Фицсиммонз-Леминг.

Холмс нацарапал что-то на своей манжете.

– Прошу вас, продолжайте, – сказал он.

– Я сервировал кофе в библиотеке, когда капитан высказал свое желание и все леди очень шумно его поддержали. «Я бы предпочел показать вам красные камелии в оранжерее, – сказал сэр Джон. – Тот образчик, который моя жена приколола к своему платью, куда более прекрасен, нежели любой предмет, который можно найти в ларце с драгоценностями, и вы можете сами в этом убедиться». – «Так и позвольте нам убедиться!» – улыбнулся мистер Данбар, и тогда сэр Джон отправился наверх и принес ларец. Когда он поставил ларец на стол и открыл его, все гости столпились вокруг, а хозяйка тем временем приказала мне пойти в оранжерею и зажечь там свет, чтобы гости могли пойти и взглянуть на красные камелии. Но никаких красных камелий там не оказалось.

– Боюсь, что я не совсем понимаю.

– Они исчезли, сэр! Исчезли все до единой! – хрипло воскликнул наш гость. – Когда я вошел в оранжерею, я так и замер с лампой в руках… мне показалось, что я просто сошел с ума. Да, сам куст был на месте, но дюжина крупных цветков, которыми я еще сегодня днем восхищался, пропала, и остался только один лепесток!

Шерлок Холмс потянулся длинной рукой за своей трубкой.

– Замечательно, замечательно, – пробормотал он. – Это очень мило. Но, умоляю, продолжайте вашу интереснейшую историю.

– Я вернулся в библиотеку и сообщил о происшествии. «Но это невозможно! – воскликнула хозяйка. – Я же сама видела цветы как раз перед обедом, когда срезала один из них для себя!» «Да этот тип просто свихнулся!» – закричал сэр Джон, и тут же, засунув ларец с рубином в ящик стола, бросился в оранжерею, а гости побежали следом за ним. Но камелий не было!

– Минуточку, – перебил Холмс, – когда вы их видели в последний раз?

– Я их видел в четыре часа, а поскольку леди срезала один цветок прямо перед обедом, то, значит, они еще были на месте около восьми. Но цветы тут ни при чем, мистер Холмс! Главное – рубин!

– Ах, да!

Наш гость напряженно наклонился вперед.

– Библиотека была пустой лишь несколько минут, – продолжил он почти шепотом. – Но когда сэр Джон, чуть не обезумев из-за таинственного исчезновения его цветов, вернулся и открыл ящик, рубин «Аббас» вместе с ларцом исчез так же бесследно, как и красные камелии!

Несколько мгновений мы все сидели молча, и тишину нарушал лишь звонкий треск падающих углей в камине.

– Джолифф, – задумчиво пробормотал Холмс. – Эндрю Джолифф… Кража бриллиантов в Каттертоне, не так ли?

Толстяк вспыхнул и закрыл лицо ладонями.

– Я рад, что вам это известно, сэр, – выговорил он наконец. – Но, Бог свидетель, я вел честную жизнь с тех пор, как три года назад вышел из тюрьмы. Капитан Мастерман был очень добр ко мне и рекомендовал меня на службу к своему шурину, и я ни разу не давал ему повода пожалеть об этом. Я очень доволен жалованьем и надеюсь, что рано или поздно смогу накопить достаточно, чтобы обзавестись собственной табачной лавкой.

– Что ж, продолжайте рассказ.

– В общем, сэр, я как раз был в холле, посылал конюха за полицией, когда услышал голос капитана Мастермана – дверь в библиотеку была закрыта неплотно… «Черт побери, Джон, – говорил он, – я ведь хотел помочь человеку, попавшему в беду… но теперь я виню себя за то, что не рассказал тебе о его прошлом. Должно быть, он проскользнул сюда, пока все были в оранжерее, и…» Я не стал ждать продолжения, сэр, я лишь сказал Роджерсу, лакею, что если кто-то будет спрашивать обо мне, то меня можно найти у мистера Шерлока Холмса, и я помчался сюда, потому что я много слышал о вас, и я верю, что вы можете защитить от несправедливости человека, уже заплатившего свои долги правосудию. Вы – моя единственная надежда, сэр, и… Бог мой, я так и знал!

Дверь внезапно распахнулась, и высокий светловолосый человек, закутанный в припорошенный снегом плащ, шагнул в гостиную.

– А, Грегсон… мы вас ждали.

– Не сомневаюсь, мистер Холмс, – сухо ответил инспектор Грегсон. – Ну, этот человек принадлежит нам, так что мы его забираем.

Наш несчастный клиент вскочил на ноги.

– Но я невиновен! Я до него не дотрагивался! – запричитал он.

Полицейский агент скривил губы, вытащил из кармана плоский ларчик и потряс им перед носом толстяка.

– Боже милостивый, да это же ларец из-под рубина! – задохнулся Джолифф.

– Видите, он признает это! А где мы нашли его, вы тоже знаете? Он был обнаружен там, куда вы его положили, милый мой, – под вашим матрасом!

Лицо Джолиффа стало пепельно-бледным.

– Но я же до него не дотрагивался, – тупо повторил он.

– Минуточку, Грегсон, – вмешался Холмс. – Я так понимаю, что у вас имеется и рубин «Аббас»?

– Нет, – ответил Грегсон, – ларчик был пуст. Но рубин не мог уйти далеко, и сэр Джон, между прочим, предложил вознаграждение в пять тысяч фунтов тому, кто его вернет.

– Могу я взглянуть на ларец? Благодарю вас. Боже, какое печальное зрелище! Замок не тронут, зато петли сломаны… Бархат телесного цвета. Но…

Достав из кармана увеличительное стекло, Холмс положил ларчик под настольную лампу и внимательно осмотрел его.

– Весьма любопытно, – сказал он наконец. – Кстати, Джолифф, рубин был в оправе?

– Да, он был в резном золотом медальоне с цепочкой… Но… ох, мистер Холмс…

– Вы можете быть уверены, что я сделаю для вас все, что возможно. Ладно, Грегсон, мы вас больше не задерживаем.

Агент Скотленд-Ярда защелкнул наручники на нашем несчастном посетителе, и минутой позже дверь за ними закрылась.

Какое-то время Холмс задумчиво курил. Придвинув кресло к камину, он, упершись локтями в колени, опустил голову на руки и молча смотрел на огонь, а я наблюдал за тем, как красноватые отсветы обрисовывают в полутьме его тонкое лицо.

– Вы когда-нибудь слышали о Нонпарель-клубе, Уотсон? – внезапно спросил он.

– Нет, это название мне незнакомо, – ответил я.

– Это самый изысканный клуб игроков в Лондоне, – пояснил Холмс. – Список его членов выглядит, как страница из «Дебретта»[2]2
  Ежегодный справочник дворянства.


[Закрыть], приправленная цитатами из Готского альманаха. Мне как-то недавно удалось заглянуть в этот список.

– Святые небеса, Холмс, зачем?

– Затем, что богатство слишком часто связано с преступлением, Уотсон. Это один из законов человеческой безнравственности, и закон этот неизменен на протяжении всей истории.

– Но какое отношение этот клуб имеет к рубину «Аббас»? – спросил я.

– Возможно, никакого. А может быть, очень большое. Будьте так любезны, передайте мне биографический справочник на букву «М» – вон там, над стойкой для трубок… Боже мой, это просто удивительно, что одна буква алфавита может охватить такое количество печально известных имен! Вы могли бы с большей пользой для себя изучить этот список, Уотсон. Но где-то здесь и тот человек, который нам нужен. Так, Маппинз… Марстон, отравитель… Мастерман. Достопочтенный Брус Мастерман, родился в 1856 году, образование… хм… ха!.. Подозревался в причастности к делу о наследстве в Хиллерс-Деборне… секретарь Нонпарель-клуба, член клубов… ну, достаточно. – Мой друг швырнул книгу на кушетку. – Ну-с, Уотсон, вы согласны на небольшую ночную прогулку?

– Безусловно, Холмс. Но куда?..

– Туда, куда нас поведут обстоятельства.

Ветер к этому времени немного утих; когда же мы торопливо вышли на белую тихую улицу, далекие колокола Биг Бена пробили десять. Хотя мы с Холмсом изрядно укутались, холод стоял настолько лютый, что я порадовался короткой пробежке до Мэрилебон-роуд, где мы сумели наконец поймать кеб.

– Думаю, вреда не будет, если мы заедем на Манчестер-сквер, – заметил Холмс, пока мы заворачивались в пледы, и кеб, позвякивая, повез нас по заснеженной улице. Поездка была недолгой, и, когда мы выходили из экипажа перед портиком импозантного георгианского особняка, Холмс показал на площадку перед домом.

– Гости уже разъехались, – сказал он. – Видите, следы колес оставлены после того, как снегопад кончился.

Лакей, отворивший двери, взял наши визитные карточки, и мгновение спустя нас уже провели через холл в богатую библиотеку, где перед камином стоял высокий, худощавый человек с седеющими волосами и крайне меланхоличным выражением лица; он все еще был облачен во фрак. Когда мы вошли, дама, расслабленно сидевшая в шезлонге, встала и повернулась к нам.

Хотя самые известные художники наших дней и обессмертили красоту леди Довертон, я все же отважусь предположить, что ни один из портретистов не отдал должного этой высокомерной и прекрасной женщине, – нигде она не изображена такой, какой мы увидели ее в тот момент: в белом атласном платье с алым цветком, пылающим на лифе, с золотыми бликами света на бледном лице с безупречными точеными чертами, с искрами бриллиантов в роскошных каштановых волосах… Ее супруг стремительно шагнул навстречу нам.

– Мистер Шерлок Холмс, это и в самом деле весьма недурно! – воскликнул он. – Вы решились испытать превратности суровой ночи, чтобы поспешить найти виновника этого беспримерного беззакония, и это говорит о высоком чувстве общественного долга! Весьма высоком!

Холмс поклонился.

– Рубин «Аббас» слишком известный камень, сэр Джон.

– А, рубин… Да-да, конечно, – заметил сэр Джон Довертон. – Весьма прискорбно. К счастью, там остались бутоны. Вы ведь понимаете, что…

Он резко умолк, потому что жена положила ладонь на его руку.

– Но дело уже передано в руки полиции, – надменно произнесла она. – И я не понимаю, почему вдруг мы удостоились визита мистера Шерлока Холмса.

– Я отниму у вас совсем немного времени, леди Довертон, – ответил мой друг. – Я буду доволен, если на несколько минут загляну в оранжерею.

– С какой целью, сэр? Какая может быть связь между оранжереей моего мужа и пропавшей драгоценностью?

– Как раз это я и хочу выяснить.

Леди Довертон холодно улыбнулась.

– Но между тем полиция уже арестовала вора.

– Думаю, нет.

– Абсурд! Человек, сбежавший отсюда, – бывший грабитель. Это все слишком очевидно.

– Возможно, не столь уж и очевидно, мадам! Неужели вам не показалось весьма странным то, что бывший грабитель, будучи осведомлен, что его репутация прекрасно известна вашему брату, вдруг похитил знаменитый камень у своего собственного хозяина, да еще и совершил потрясающую глупость, спрятав ларец под матрасом на своей постели, ведь там даже Скотленд-Ярд способен был отыскать ларчик!

Леди Довертон прижала руку к груди.

– Об этом я совершенно не подумала, – сказала она.

– Естественно. Но, Бог мой, какой прекрасный цветок! Я полагаю, это та самая красная камелия, которую вы сорвали сегодня днем?

– Сегодня вечером, сэр, как раз перед обедом.

– «Spes ultima gentis»[3]3
  Последний образчик этого семейства (лат.).


[Закрыть], – уныло заметил сэр Джон. – По крайней мере до следующего цветения.

– Совершенно верно. Но мне было бы любопытно взглянуть на вашу оранжерею.

Мы последовали за хозяином дома через короткий коридор, начинающийся от библиотеки и заканчивающийся стеклянной дверью теплицы. Пока мы с известным ученым-садоводом ждали неподалеку от входа, Холмс начал неторопливое путешествие в жаркой и душной тьме; свеча, которую он нес в руке, появлялась и исчезала – словно огромный жук-светляк полз среди страшноватых теней кактусов и удивительных тропических растений. Поднеся свечу к кусту камелии, Холмс некоторое время внимательно рассматривал ветви сквозь увеличительное стекло.

– О, бедная жертва ножа вандала! – простонал сэр Джон.

– Нет, цветы срезаны маленькими изогнутыми маникюрными ножницами, – заметил Холмс. – Взгляните, тут нет грубых обрывов, какие бывают при действии ножом, и даже более того – маленький порез вот на этом листе позволяет определить, что тот, кто делал это, однажды промахнулся и не попал по стебельку цветка. Ну, я думаю, больше здесь ничего не удастся выяснить.

Мы возвращались в библиотеку, когда Холмс внезапно остановился у маленького окна в стене коридора и, отодвинув щеколду, зажег спичку и перегнулся через подоконник.

– Окно выходит на тропинку, которой пользуются поставщики, – пояснил сэр Джон.

Я, вытянув шею, взглянул через плечо друга. Внизу, под окном, ветром намело длинный, гладкий сугроб, тянущийся от стены дома до узкой дорожки. Холмс не произнес ни слова, но, когда он закончил осмотр и обернулся к нам, я заметил в его глазах нечто вроде удивления и даже досады!

Леди Довертон ждала нас в библиотеке.

– Боюсь, ваша репутация преувеличена, мистер Холмс, – сказала она, и в ее голубых глазах вспыхнуло веселье. – Я-то ожидала, что вы тут же найдете все исчезнувшие цветы и, возможно, даже рубин «Аббас»!

– Ну, по крайней мере я постараюсь вернуть вам последнее, – холодно откликнулся Холмс.

– Вы ужасный хвастун, мистер Холмс.

– Вообще-то говорят, что хвастовство не входит в мои привычки. А теперь нам с доктором Уотсоном придется поспешить в Нонпарель-клуб… Бог мой, леди Довертон, боюсь, вы сломали свой веер… и мне остается лишь принести извинения за наше вторжение и пожелать вам спокойной ночи.

Мы уже доехали до Оксфорд-стрит, когда Холмс, до сих пор хранивший полное молчание и сидевший свесив голову на грудь, внезапно подскочил и, сдвинув верх двуколки, закричал вознице, чтобы тот немедленно возвращался назад.

– Какой же я дурак! – воскликнул Холмс, хлопая себя ладонью по лбу, пока экипаж разворачивался. – Какая колоссальная ошибка!

– Но в чем она…

– Уотсон, если вы когда-нибудь заметите во мне вспышку самодовольства, не откажите в любезности, шепните мне на ухо одно только слово – «камелии»!

Через несколько минут мы вновь очутились перед портиком особняка сэра Джона Довертона.

– Нет нужды беспокоить хозяев, – пробормотал Холмс. – Догадываюсь, что вот эта калиточка служит входом для поставщиков…

Мой друг быстро зашагал по тропинке, ведущей вдоль стены дома, и вскоре мы очутились под окном, которое, как я догадался, вело в тот самый коридор. Затем, бросившись на колени, Холмс принялся голыми руками разгребать снег. Через несколько мгновений Холмс выпрямился, и я увидел, что он откопал большой темный комок.

– Рискнем зажечь спичку, Уотсон, – с усмешкой произнес он.

Я выполнил его просьбу, и на черном участке земли, усилиями Холмса освобожденном от снежного покрова, мы увидели пучок красно-коричневых замерзших цветов.

– Камелии! – воскликнул я. – Мой дорогой друг, что все это значит?!

Холмс поднялся на ноги, и лицо его стало необычайно суровым.

– Это подлость, Уотсон! – сказал он. – Умная, рассчитанная подлость!

Подняв один из мертвых цветков, Холмс некоторое время молча размышлял над темными увядшими лепестками, лежащими на его ладони:

– Эндрю Джолиффу здорово повезло, что он успел добраться до Бейкер-стрит прежде, чем инспектор Грегсон добрался до него самого, – задумчиво заметил Холмс.

– Я, пожалуй, зайду в этот дом? – спросил я.

– Уотсон, как всегда, – человек действия, – насмешливо произнес он. – Нет, мой дорогой друг, я думаю, нам лучше тихонько вернуться к нашему экипажу и отправиться в окрестности Сент-Джеймса.

Из-за событий этого вечера я совершенно потерял представление о времени; и когда мы, проехав по Пиккадилли к Сент-Джеймс-стрит, остановились перед дверьми элегантного, ярко освещенного особняка, я, увидев часы над Палас-Ярдом и обнаружив, что уже почти полночь, был здорово потрясен.

– Когда из соседних клубов все отправляются на покой, члены Нонпарель-клуба только собираются, – заметил Холмс, дергая шнур звонка.

Нацарапав несколько слов на своей визитной карточке, Холмс вручил ее слуге, и тот проводил нас в холл. Когда же мы стали подниматься следом за лакеем по мраморной лестнице на верхний этаж, я обратил внимание на величественные, роскошно обставленные помещения, где люди в вечерних костюмах либо сидели, читая газеты, либо толпились вокруг карточных столов красного дерева.

Наш провожатый постучал в одну из дверей, и мгновением позже мы очутились в небольшой, уютно обставленной комнате, увешанной спортивными дипломами и насквозь пропахшей сигарным дымом. Высокий человек, немножко похожий на солдата, с коротко подстриженными усами и густыми каштановыми волосами, сидевший, развалясь в кресле перед камином, не проявил ни малейшего желания встать при нашем появлении, но, вертя в пальцах визитную карточку Холмса, холодно оглядел нас голубыми глазами, сильно напомнившими мне глаза леди Довертон.

– Вы выбрали странное время для визита, джентльмены, – сказал он с заметной враждебностью в голосе. – Уже чертовски поздно.

– И становится все позже, – согласился мой друг. – Нет, капитан Мастерман, в стуле нет необходимости. Я предпочитаю стоять.

– Ну и стойте. Что вам нужно?

– Рубин «Аббас», – вежливо ответил Шерлок Холмс.

Я вздрогнул и изо всех сил сжал трость. В глубоком молчании капитан Мастерман, утонувший в глубоком кресле, таращился на Холмса. Затем, откинув голову, он искренне расхохотался.

– Дорогой сэр, вы должны извинить меня! – воскликнул он наконец, всем своим видом выражая насмешку. – Но ваше требование несколько чрезмерно. Среди членов Нонпарель-клуба нет прислуги. Вам следует поискать Джолиффа где-нибудь в другом месте.

– Я уже разговаривал с Джолиффом.

– А, понимаю, – язвительно откликнулся капитан. – Вы взялись представлять интересы этого дворецкого?

– Нет, я представляю интересы правосудия, – сурово произнес Холмс.

– Бог мой, как внушительно звучит! Но, мистер Холмс, ваша странная претензия высказана в такой форме, что вам просто повезло, что я не имею свидетелей нашего разговора, иначе вам пришлось бы плохо, поскольку я непременно обратился бы в суд. Вас, пожалуй, охладил бы штраф в пять тысяч гиней за клевету, а? Дверь позади вас, сэр.

Холмс неторопливо подошел к камину и, достав из кармана свои часы, сверил их с часами на каминной полке.

– Сейчас пять минут первого, – заметил он. – У вас есть время до девяти утра, чтобы привезти рубин ко мне на Бейкер-стрит.

Мастерман вскочил.

– А ну-ка, черт вас возьми… – прорычал он.

– Я бы на вашем месте не стал этого делать, в самом деле не стал бы. Но, чтобы вы могли понять, что я не блефую, я сообщу вам несколько основных пунктов моих размышлений. Вы знали прежнюю репутацию Джолиффа, и вы пристроили его в дом сэра Джона с расчетом использовать Джолиффа в будущем.

– Докажите, вы, проклятый сплетник!

– А позже вам понадобились деньги, – невозмутимо продолжал Холмс, – и очень много денег, если исходить из стоимости рубина «Аббас». Не сомневаюсь, что изучение ваших карточных долгов могло бы выявить солидную цифру… Затем вы составили – замечу попутно, мне очень жаль, что вы втянули в это дело свою сестру, – план, столь же хитроумный по замыслу, сколь и безжалостный по исполнению. С помощью леди Довертон вы точно узнали, как выглядит ларец, в котором хранится камень, и заказали копию ларчика. Труднее было узнать, когда сэру Джону вздумается достать рубин из сейфа, поскольку он делал это крайне редко. Но ожидаемый обед, куда вы были приглашены, дал вам возможность найти очень простое решение. Вполне полагаясь на чистосердечную поддержку присутствующих дам, вы могли попросить вашего шурина принести драгоценность. Но как заставить сэра Джона и гостей выйти из комнаты, оставив при этом рубин? Боюсь, что здесь мы видим следы действия женского ума. Нельзя было найти путь более верный, нежели использование любви сэра Джона к его красным камелиям. И это подействовало именно так, как вы и предполагали.

Когда Джолифф вернулся с известием, что куст ограблен, сэр Джон мгновенно сунул ларец с камнем в ближайший ящик и помчался в оранжерею, а за ним, разумеется, последовали гости. Вы проскользнули назад, сунули в карман ларчик и, когда кража была обнаружена, поспешили заявить, что несчастный дворецкий – бывший грабитель. И тем не менее, хотя вы умно спланировали и дерзко осуществили свой замысел, вы совершили две серьезные ошибки.

Первое: вы не учли, что дубликат ларчика, весьма по-любительски взломанный и упрятанный под матрас кровати Джолиффа (возможно, за несколько часов до происшествия), был обит внутри очень светлым бархатом. Взглянув на бархат сквозь увеличительное стекло, я обнаружил, что на нем нет тех обязательных мелких потертостей, которые оставила бы оправа драгоценного камня.

Вторая ошибка оказалась фатальной. Ваша сестра утверждала, что сорвала цветок для своего платья непосредственно перед обедом, но в таком случае камелии оставались бы на месте до восьми часов… Я спросил себя, что бы я сделал, если бы хотел спрятать дюжину крупных цветков как можно быстрее. Ответ был очевиден: я бы выбросил их в ближайшее окно. В нашем случае это окно в коридоре. Но под окном намело большой сугроб, скрывший все следы. Это, как может засвидетельствовать доктор Уотсон, привело меня в некоторое замешательство, но потом я понял, что решение тут совершенно очевидно. Я вернулся к дому и принялся осторожно раскапывать снег под окном – и нашел исчезнувшие камелии лежащими на замерзшей земле. Но поскольку цветы слишком легки, чтобы провалиться сквозь снег, то ясно, что их бросили туда до того, как в шесть часов начался снегопад. Таким образом, рассказ леди Довертон оказался выдумкой, и в пучке увядших цветов я нашел решение всей проблемы.

Во время объяснений моего друга я наблюдал за тем, как пылающее гневом лицо капитана Мастермана постепенно заливала ужасающая бледность, а когда Холмс умолк, капитан бросился к столу, находящемуся в углу комнаты, и глаза его зловеще сверкнули.

– Я не стал бы этого делать, – вежливо сказал Холмс.

Мастерман замер, держа руку в ящике стола.

– Ну и что вы намерены предпринять? – скрипучим голосом спросил он.

– При условии, что рубин «Аббас» будет возвращен мне до девяти утра, я не стану разоблачать вас публично, и, без сомнения, сэр Джон Довертон снизойдет к моей просьбе и откажется от выяснения обстоятельств. Я лишь хочу защитить имя его жены. Но если вы поступите иначе, капитан Мастерман, вы ощутите всю тяжесть моей руки, поскольку я считаю, что вы обманули свою сестру и устроили грязный заговор, чтобы поймать в ловушку невиновного человека, и я не намерен забывать о таком подлом злодействе.

– Но, черт побери, ведь будет скандал! – воскликнул капитан Мастерман. – Скандал в Нонпарель-клубе! Я же по уши в карточных долгах, и если я откажусь от рубина… – Он ненадолго умолк, а потом искоса глянул на нас. – Послушайте, Холмс, а как насчет спортивного соглашения?..

Мой друг повернулся к двери.

– У вас есть время до девяти утра, – холодно произнес он. – Идемте, Уотсон!

Пока мы, стоя на Джеймс-стрит, ждали, когда портье найдет нам кеб, снова посыпал снег.

– Мой дорогой друг, боюсь, что вы чересчур устали, – заметил Холмс.

– Напротив, рядом с вами я всегда ощущаю бодрость, – ответил я.

– Ну, вы заслужили несколько часов отдыха. На сегодня наши приключения окончены.

Но мой друг поспешил с этим выводом. Закрытая коляска доставила нас на Бейкер-стрит, и, когда я возился со своим ключом, отпирая двери, наше внимание привлекли огни экипажа, быстро приближающегося к нам со стороны Мэрилебон-роуд. Это была закрытая извозчичья карета; она остановилась в нескольких ярдах от нашего дома, и мгновением позже мы увидели торопливо шагающую к нам закутанную женскую фигуру. Несмотря на то что лицо женщины закрывала плотная вуаль, было что-то знакомое в этой высокой, грациозной фигуре и в королевской посадке головы. Женщина остановилась напротив нас на заснеженном тротуаре.

– Я хочу поговорить с вами, мистер Холмс, – властно произнесла дама.

Мой друг вздернул брови.

– Возможно, вам бы лучше пойти вперед, Уотсон, и зажечь газ, – мягко сказал он.

За те годы, что я был знаком с Шерлоком Холмсом, я повидал немало прекрасных женщин, переступавших наш порог. Но я не помню ни одной, чья красота превосходила бы красоту той дамы, которая, шурша юбками, в ту ночь вошла в нашу скромную гостиную.

Она отбросила вуаль, и газовая лампа осветила бледное лицо и прекрасные голубые глаза, опушенные длинными ресницами; глаза эти встретились с непреклонным и суровым взглядом Холмса…