Текст книги "Я пришел к тебе с приветом…"

Почему?

 
Почему, как сидишь озаренной,
Над работой пробор наклоня,
Мне сдается, что круг благовонный
Все к тебе приближает меня?
 
 
Почему светлой речи значенья
Я с таким затрудненьем ищу?
Почему и простые реченья
Словно томную тайну шепчу?
 
 
Почему как горячее жало
Чуть заметно впивается в грудь?
Почему мне так воздуху мало,
Что хотел бы глубоко вздохнуть?
 

3 декабря 1891

«Рассыпаяся смехом ребенка…»

 
Рассыпаяся смехом ребенка,
Явно в душу мою влюблены,
Пролетают прозрачно и звонко
Надо мною блаженные сны.
 
 
И, мгновенной охвачен истомой,
Снова молодость чую свою;
Узнаю я и голос знакомый
И победный призыв узнаю.
 
 
И когда этой песне внимаю,
Окрыленный восторгом, не лгу,
Что я все без речей понимаю
И к чему призывает – могу!
 

13 марта 1892

«Она ему – образ мгновенный…»

 
        Она ему – образ мгновенный,
        Чарующим ликом своим,
        Он – помысл ее сокровенный;
Да кто это знает, да кто это выскажет им?
 
 
        И, словно велением рока,
        Их юные крылья несут…
        Так теплится счастье далеко,
Так холоден ближний, родимый приют!
 
 
        Пред ним – сновидение рая,
        Всевластный над ней серафим;
        Сгорает их жизнь молодая…
Да кто это знает, да кто это выскажет им?
 

3 апреля 1892

«Ночь лазурная смотрит на скошенный луг…»

 
Ночь лазурная смотрит на скошенный луг.
Запах роз под балконом и сена вокруг;
Но зато ль, что отрады не жду впереди, —
Благодарности нет в истомленной груди.
 
 
Все далекий, давнишний мне чудится сад, —
Там и звезды крупней, и сильней аромат,
И ночных благовоний живая волна
Там доходит до сердца, истомы полна.
 
 
Точно в нежном дыханьи травы и цветов
С ароматом знакомым доносится зов,
И как будто вот-вот кто-то милый опять
О восторге свиданья готов прошептать.
 

12 июня 1892

«Щечки рдеют алым жаром…»

 
Щечки рдеют алым жаром,
Соболь инеем покрыт,
И дыханье легким паром
Из ноздрей твоих летит.
 
 
Дерзкий локон в наказанье
Поседел в шестнадцать лет…
Не пора ли нам с катанья? —
Дома ждет тепло и свет —
 
 
И пуститься в разговоры
До рассвета про любовь?..
А мороз свои узоры
На стекле напишет вновь.
 

<1842>

Вечерний сад

 
Не бойся вечернего сада,
На дом оглянися назад, —
Смотри-ка: все окна фасада
Зарею вечерней горят.
 
 
Мне жаль и фонтана ночного,
Мне жаль и жуков заревых,
Мне жаль соловья заревого
И ночи цветов распускных.
 
 
Поверь мне: туман не коснется
Головки-малютки твоей,
Поверь, – ни одна не сомнется
Из этих упругих кудрей.
 
 
Поверь, что природа так гибко
Твоим покорится очам,
Поверь мне, что эта улыбка
Царица и дням и ночам.
 
 
Сопутники вечера – что ж вы?
Ответствуйте милой моей! —
Поверь мне, что узкой подошвы
Роса не коснется твоей.
 

<1842>

«Когда кичливый ум, измученный борьбою…»

 
Когда кичливый ум, измученный борьбою
С наукой вечною, забывшись, тихо спит,
И сердце бедное одно с самим собою,
Когда извне его ничто не тяготит,
 
 
Когда безумное, но чувствами всесильно,
Оно проведает свой собственный позор,
Бестрепетностию проникнется могильной
И глухо изречет свой страшный приговор:
 
 
Страдать весь век, страдать бесцельно, безвозмездно,
Стараться пустоту наполнить – и взирать,
Как с каждой новою попыткой глубже бездна,
Опять безумствовать, стремиться и страдать, —
 
 
О, как мне хочется склонить тогда колени,
Как сына блудного влечет опять к отцу! —
Я верю вновь во все, – и с шепотом моленья
Слеза горячая струится по лицу.
 

<1842>

«Как много, боже мой, за то б я отдал дней…»

 
Как много, боже мой, за то б я отдал дней,
Чтоб вечер северный прожить тихонько с нею
И все пересказать ей языком очей,
Хоть на вечер один назвав ее своею,
 
 
Чтоб на главе моей лилейная рука,
Небрежно потонув, власы приподнимала,
Чтоб от меня была забота далека,
Чтоб счастью одному душа моя внимала,
 
 
Чтобы в очах ее слезинка родилась —
Та, над которой я так передумал много, —
Чтобы душа моя на все отозвалась —
На все, что было ей даровано от Бога!
 

<1842>

«Ночь. Не слышно городского шума…»

 
Ночь. Не слышно городского шума.
В небесах звезда – и от нее,
Будто искра, заронилась дума
Тайно в сердце грустное мое.
 
 
И светла, прозрачна дума эта,
Будто милых взоров меткий взгляд;
Глубь души полна родного света,
И давнишней гостье опыт рад.
 
 
Тихо все, покойно, как и прежде;
Но рукой незримой снят покров
Темной грусти. Вере и надежде
Грудь раскрыла, может быть, любовь?
 
 
Что ж такое? Близкая утрата?
Или радость? – Нет, не объяснишь, —
Но оно так пламенно, так свято,
Что за жизнь Творца благодаришь.
 

<1843>

«Между счастием вечным твоим и моим…»

 
Между счастием вечным твоим и моим
        Бесконечное, друг мой, пространство.
Не клянись мне – я верю: я, точно, любим —
        И похвально твое постоянство;
 
 
Я и сам и люблю и ласкаю тебя.
        Эти локоны чудно-упруги!
Сколько веры в глазах!.. Я скажу не шутя:
        Мне не выбрать милее подруги.
 
 
Но к чему тут обман? Говорим что хотим, —
        И к чему осторожное чванство?
Между счастием вечным твоим и моим
        Бесконечное, друг мой, пространство.
 

<1847>

«Эти думы, эти грезы…»

 
Эти думы, эти грезы —
Безначальное кольцо.
И текут ручьями слезы
На горячее лицо.
 
 
Сердце хочет, сердце просит,
Слезы льются в два ручья;
Далеко меня уносит,
А куда – не знаю я.
 
 
Не могу унять стремленье,
Я не в силах не желать:
Эти грезы – наслажденье!
Эти слезы – благодать!
 

<1847>

К картине

 
Не говори, что счастлив я,
        Что я хорош собой,
Что Бог благословил меня
        Прекрасною женой.
 
 
Не говори, что жизнь сулит
        Мне счастье впереди,
Что крошка-сын наш тихо спит,
        Прильнув к родной груди.
 
 
Напрасных слов не расточай, —
        Ненужен мой ответ.
Взгляни в глаза и отвечай:
        Что́ – счастлив я иль нет?
 
 
Скажи – ты видишь по глазам, —
        По сердцу ль мне покой, —
Иль, может быть, я жизнь отдам
        Померяться с судьбой?
 
 
Отдам, что было мне дано
        Блаженства и тоски,
За взгляд, улыбку, – за одно
        Пожатие руки.
 

<1847>

Свобода и неволя

 
Видишь – мы теперь свободны:
Ведь одно свобода с платой;
Мы за каждый миг блаженства
Жизни отдали утратой.
 
 
Что ж не вижу я улыбки?
Иль сильней всего привычка?
Или ты теперь из клетки
Поздно пущенная птичка?
 
 
Птичка-радость, друг мой птичка,
Разлюби иную долю!
Видишь – я отверз объятья:
Полети ко мне в неволю.
 

<1847>

«Сядь у моря – жди погоды…»

 
Сядь у моря – жди погоды.
      Отчего ж не ждать?
Будто воды, наши годы
      Станут прибывать.
 
 
Поразвеет пыл горячий,
      Проминет беда,
И под камень под лежачий
      Потечет вода.
 
 
И отступится кручина,
      Что́ свекровь стара;
Накидает мне пучина
      Всякого добра.
 
 
Будто воды, наши годы
      Станут прибывать.
Сядь у моря, жди погоды;
      Отчего ж не ждать?
 

<1847>

«Дитя, покорное любви…»

 
Дитя, покорное любви,
Моих стихов не назови
Ты самолюбием нескромным.
О нет! мой стих не мог молчать:
На нем легла твоя печать
С раздумьем тягостным и томным.
 
 
Не говорю тебе – прости!
Твоя судьба – одной цвести;
Да мимо и́дет зов мятежный.
Как в жизни раз, и в песни тож
Ты раз мне сердце потревожь —
И уносись прекрасной, нежной!
 
 
И завтра светлый образ весь
Исчезнет там, исчезнет здесь,
Про твой удел никто не спросит, —
И запах лилии ночной
Не досягнет луны родной:
Полночный ветр его разносит.
 

<1847>

«Какая холодная осень!…»

 
Какая холодная осень!
Надень свою шаль и капот;
Смотри: из-за дремлющих сосен
Как будто пожар восстает.
 
 
Сияние северной ночи
Я помню всегда близ тебя,
И светят фосфо́рные очи,
Да только не греют меня.
 

<1847>

«Мой друг, я верую, надеюсь и люблю…»

 
Мой друг, я верую, надеюсь и люблю
И убежденья полон силы,
Что все, чем опытность снабдила грудь мою,
Дойдет со мною до могилы,
 
 
Что знамя истины, которому служу,
Вокруг меня овеет рати,
Что с тайной гордостью его я покажу
Толпе неверующих братий.
 
 
И что же? Новый день нисходит от творца.
И убежденья величавы
Бледнеют видимо, как за спиной косца
Грядами скошенные травы.
 

1848

Вчера и сегодня

 
Вчера, при блеске свеч, в двенадцатом часу,
Ты слушала меня с улыбкою участья,
И мне казалося: вот-вот перенесу
Тебя в цветущий мир безумия и счастья.
 
 
Сегодня – боже мой! – я путаюсь в словах,
Ты смотришь на меня и трезво, и обидно, —
И как об этих двух подумаю я днях,
То нынешнего жаль, а за вчерашний стыдно.
 

<1854>

Шарманщик

 
К окну я в потемках приник —
Ну, право, нельзя неуместней:
Опять в переулке старик
С своей неотвязною песней!
 
 
Те звуки свистят и поют
Нескладно-тоскливо-неловки…
Встают предо мною, встают
За рамой две светлых головки.
 
 
Над ними поверхность стекла
При месяце ярко-кристальна.
Одна так резво́-весела,
Другая так томно-печальна.
 
 
И – старая песня! – с тоской
Мы прошлое нежно лелеем,
И жаль мне и той и другой,
И рад я сердечно обеим.
 
 
Меж них в промежутке видна
Еще голова молодая, —
И всё он хорош, как одна,
И всё он грустит, как другая.
 
 
Он предан навеки одной
И грусти терзаем приманкой…
Уйдешь ли ты, гаер седой,
С твоей неотвязной шарманкой?..
 

<1854>

Неотразимый образ

 
В уединении забудусь ли порою,
Ресницы ли мечта смежает мне, как сон, —
Ты, ты опять в дали стоишь передо мною,
Моих весенних дней сияньем окружен.
 
 
Все, что разрушено, но в бедном сердце живо,
Что бездной между нас зияющей легло,
Не в силах удержать души моей порыва,
И снова я с тобой – и у тебя светло.
 
 
Не для тебя кумир изменчивый и бренный
В сердечной слепоте из праха создаю;
Мне эта даль мила: в ней – призрак неизменный —
Опять чиста, светла я пред тобой стою.
 
 
Ни детских слез моих, ни мук души безгрешной,
Ни женской слабости винить я не могу,
К святыне их стремлюсь с тоскою безутешной
И в ужасе стыда твой образ берегу.
 

1856 (?)

«Какая ночь! Как воздух чист…»

 
Какая ночь! Как воздух чист,
Как серебристый дремлет лист,
Как тень черна прибрежных ив,
Как безмятежно спит залив,
Как не вздохнет нигде волна,
Как тишиною грудь полна!
 
 
Полночный свет, ты тот же день:
Белей лишь блеск, чернее тень,
Лишь тоньше запах сочных трав,
Лишь ум светлей, мирнее нрав,
Да вместо страсти хочет грудь
Вот этим воздухом вздохнуть.
 

1857

«Лесом мы шли по тропинке единственной…»

 
Лесом мы шли по тропинке единственной
        В поздний и сумрачный час.
Я посмотрел: запад с дрожью таинственной
                          Гас.
 
 
Что-то хотелось сказать на прощание, —
        Сердца не понял никто;
Что же сказать про его обмирание?
                          Что?
 
 
Думы ли реют тревожно-несвязные,
        Плачет ли сердце в груди, —
Скоро повысыплют звезды алмазные,
                          Жди!
 

<1858>

Нельзя

 
Заря. Сияет край востока,
Прорвался луч – и все горит,
И все, что видимо для ока,
Земного путника манит.
 
 
Но голубого неба своды
Покрыли бледностью лучи,
И звезд живые хороводы
К нам только выступят в ночи.
 
 
В движеньи, в блеске жизни дольной
Не сходит свыше благодать:
Нельзя в смятенности невольной
Красы небесной созерцать.
 
 
Нельзя с безбрежностью творенья
В чаду отыскивать родства,
И ночь и мрак уединенья —
Единый путь до божества.
 

<1858>

Превращения

 
Давно, в поре ребяческой твоей,
Ты червячком мне пестреньким казалась
И ласково, из-за одних сластей,
Вокруг родной ты ветки увивалась.
 
 
И вот теперь ты, куколка моя,
Живой души движения скрываешь
И, красоту застенчиво тая,
Взглянуть на свет украдкой замышляешь.
 
 
Постой, постой, порвется пелена,
На божий свет с улыбкою проглянешь,
И, весела и днем упоена,
Ты яркою нам бабочкой предстанешь.
 

<1859>

«Твоя старушка мать могла…»

 
Твоя старушка мать могла
Быть нашим вечером довольна:
Давно она уж не была
Так зло-умно-многоглагольна.
 
 
Когда же взор ее сверкал,
Скользя по нас среди рассказа,
Он с каждой стороны встречал
Два к ней лишь обращенных глаза.
 
 
Ковра большого по углам
Сидели мы друг к другу боком,
Внемля насмешливым речам, —
А речи те лились потоком.
 
 
Восторгом полные живым,
Мы непритворно улыбались
И над чепцом ее большим
Глазами в зеркале встречались.
 

<1859>

«Как ярко полная луна…»

 
Как ярко полная луна
Посеребрила эту крышу!
Мы здесь под тенью полотна,
Твое дыхание я слышу.
 
 
У неостывшего гнезда
Ночная песнь гремит и тает.
О, погляди, как та звезда
Горит, горит и потухает.
 
 
Понятен блеск ее лучей
И полночь с песнию своею,
Но что горит в груди моей —
Тебе сказать я не умею.
 
 
Вся эта ночь у ног твоих
Воскреснет в звуках песнопенья,
Но тайну счастья в этот миг
Я унесу без выраженья.
 

1859 (?)

«Влачась в бездействии ленивом…»

 
Влачась в бездействии ленивом
Навстречу осени своей,
Нам с каждым молодым порывом,
Что день, встречаться веселей.
 
 
Так в летний зной, когда в долины
Съезжают бережно снопы
И в зрелых жатвах круговины
Глубоко врезали серпы,
 
 
Прорвешь случайно повилику
Нетерпеливою ногой —
И вдруг откроешь землянику,
Красней и слаще, чем весной.
 

Конец 1850-х годов

«Ты прав: мы старимся. Зима недалека…»

 
Ты прав: мы старимся. Зима недалека,
       Нам кто-то праздновать мешает,
И кудри темные незримая рука
       И серебрит и обрывает.
 
 
В пути приутомясь, покорней мы других
       В лицо нам веющим невзгодам;
И не под силу нам безумцев молодых
       Задорным править хороводом.
 
 
Так что ж! ужели нам, покуда мы живем,
       Вздыхать, оборотясь к закату,
Как некогда, томясь любви живым огнем,
       Любви певали мы утрату?
 
 
Нет, мы не отжили! Мы властны день любой
       Чертою белою отметить
И музы сирые еще на зов ночной
       Нам поторопятся ответить.
 
 
К чему пытать судьбу? Быть может, коротка
       В руках у парки нитка наша!
Еще разымчива, душиста и сладка
       Нам Гебы пенистая чаша.
 
 
Зажжет, как прежде, нам во глубине сердец
       Ее огонь благие чувства, —
Так пей же из нее, любимый наш певец:
       В ней есть искусство для искусства.
 

1860 (?)

Тургеневу

 
Из мачт и паруса – как честно он служил
Искусному пловцу под вёдром и грозою! —
Ты хижину себе воздушную сложил
      Под очарованной скалою.
 
 
Тебя пригрел чужой денницы яркий луч —
И в откликах твоих мы слышим примиренье;
Где телом страждущий пьет животворный ключ,
      Душе сыскал ты возрожденье.
 
 
Поэт! и я обрел, чего давно алкал,
      Скрываясь от толпы бесчинной;
Среди родных полей и тень я отыскал,
      И уголок земли пустынной.
 
 
Привольно, широко, куда ни кинешь взор.
Здесь насажу я сад, здесь, здесь поставлю хату! —
И, пле́ктрон отложа, я взялся за топор
      И за блестящую лопату.
 
 
Свершилось. Дом укрыл меня от непогод,
      Луна и солнце в окна блещет,
И, зеленью шумя, деревьев хоровод
      Ликует жизнью и трепещет.
 
 
Ни резкий крик глупцов, ни подлый их разгул
Сюда не досягнут. Я слышу лишь из саду
Лихого табуна сближающийся гул,
      Да крик козы, бегущей к стаду.
 
 
Здесь песни нежных муз душе моей слышней,
      Их жадно слушает пустыня,
И верь! – хоть изредка из сумрака аллей
      Ко мне придет моя богиня.
 
 
Вот здесь, не ведая ни бурь, ни грозных туч
      Душой, привычною к утратам,
Желал бы умереть, как утром лунный луч,
      Или как солнечный – с закатом.
 

1864

«Это утро, радость эта…»

 
Это утро, радость эта,
Эта мощь и дня и света,
               Этот синий свод,
Этот крик и вереницы,
Эти стаи, эти птицы,
               Этот говор вод,
 
 
Эти ивы и березы,
Эти капли – эти слезы,
               Этот пух – не лист,
Эти горы, эти долы,
Эти мошки, эти пчелы,
               Этот зык и свист,
 
 
Эти зори без затменья,
Этот вздох ночной селенья,
               Эта ночь без сна,
Эта мгла и жар постели,
Эта дробь и эти трели,
               Это все – весна.
 

1881 (?)

В. С. Соловьеву

 
Ты изумляешься, что я еще пою,
Как будто прежняя во храм вступает жрица,
И, чем-то молодым овеяв песнь мою,
То ласточка мелькнет, то длинная ресница.
 
 
Не все же был я стар, и жизненных трудов
Не вечно на плеча ложилася обуза:
В беспечные года, в виду ночных пиров,
Огни потешные изготовляла муза.
 
 
Как сожигать тогда отрадно было их
В кругу приятелей, в глазах воздушной феи!
Их было множество, и ярких и цветных, —
Но рабский труд прервал веселые затеи.
 
 
И вот, когда теперь, поникнув головой
И исподлобья в даль одну вперяя взгляды,
Раздумье набредет тяжелою ногой
И слышишь выстрел ты, – то старые заряды.
 

10 апреля 1885

Комета

 
«Дедушка, это звезда не такая,
               Знаю свою я звезду:
Всех-то добрее моя золотая,
               Я ее тотчас найду!
 
 
Эта – гляди-ка, вон там, за рекою —
               С огненным длинным пером,
Пишет она, что ни ночь, над землею,
               Страшным пугает судом.
 
 
Как засветилася в небе пожаром,
               Только и слышно с тех пор:
Будут у нас – появилась недаром —
               Голод, война или мор».
 
 
«Полно, голубчик, напрасная смута;
               Жили мы, будешь ты жить,
Будешь звезду, как и мы же, свою-то,
               Видеть и вечно любить.
 
 
Этой недолго вон так красоваться,
               Ей не сродниться ни с кем:
Будут покуда глядеть и бояться —
               И позабудут совсем».
 

Между 1874 и 1886

«Целый мир от красоты…»

 
Целый мир от красоты,
От велика и до мала,
И напрасно ищешь ты
Отыскать ее начало.
 
 
Что такое день иль век
Перед тем, что бесконечно?
Хоть не вечен человек,
То, что вечно, – человечно.
 

Между 1874 и 1886

«Чем доле я живу, чем больше пережил…»

 
Чем доле я живу, чем больше пережил,
Чем повелительней стесняю сердца пыл, —
Тем для меня ясней, что не было от века
Слов, озаряющих светлее человека:
Всеобщий наш Отец, который в небесах,
Да свято имя мы Твое блюдем в сердцах,
Да прийдет Царствие Твое, да будет воля
Твоя, как в небесах, так и в земной юдоли,
Пошли и ныне хлеб обычный от трудов,
Прости нам долг, – и мы прощаем должников,
И не введи Ты нас, бессильных, в искушенье,
И от лукавого избави самомненья.
 

Между 1874 и 1886

«На зеленых уступах лесов…»

 
На зеленых уступах лесов
Неизменной своей белизной
Вознеслась ты под свод голубой
Над бродячей толпой облаков.
 
 
И земному в небесный чертог
Не дано ничему достигать:
Соберется туманная рать —
И растает у царственных ног.
 

23 июля 1886

«Погляди мне в глаза хоть на миг…»

 
Погляди мне в глаза хоть на миг,
Не таись, будь душой откровенней:
Чем яснее безумство в твоих,
Тем блаженство мое несомненней.
 
 
Не дано мне витийство: не мне
Связных слов преднамеренный лепет! —
А больного безумца вдвойне
Выдают не реченья, а трепет.
 
 
Не стыжусь заиканий своих:
Что доступнее, то многоценней.
Погляди ж мне в глаза хоть на миг,
Не таись, будь душой откровенней.
 

3 апреля 1890

Из раздела «Послания»

Ответ Тургеневу

 
Поэт! ты хочешь знать, за что такой любовью
               Мы любим родину с тобой?
Зачем в разлуке с ней, наперекор злословью,
Готово сердце в нас истечь до капли кровью
               По красоте ее родной?
 
 
Что ж! пусть весна у нас позднее и короче,
               Но вот дождались наконец:
Синей, мечтательней божественные очи,
И раздражительней немеркнущие ночи,
               И зеленей ее венец.
 
 
Вчера я шел в ночи и помню очертанье
               Багряно-золотистых туч.
Не мог я разгадать: то яркое сиянье —
Вечерней ли зари последнее прощанье
               Иль утра пламенного луч?
 
 
Как будто среди дня, замолкнувши мгновенно,
               Столица севера спала,
Под обаяньем сна горда и неизменна,
И над громадой ночь, бледна и вдохновенна,
               Как ясновидящая шла.
 
 
Не верилося мне, а взоры различали,
               Скользя по ясной синеве,
Чьи корабли вдали на рейде отдыхали, —
А воды, не струясь, под ними отражали
               Все флаги пестрые в Неве.
 
 
Заныла грудь моя – но в думах окрыленных
               С тобой мы встретилися, друг!
О, верь, что никогда в объятьях раскаленных
Не мог таких ночей, вполне разоблаченных,
               Лелеять сладострастный юг!
 

1856

Тургеневу

 
Прошла зима, затихла вьюга, —
Давно тебе, любовник юга,
Готовим тучного тельца;
В снегу, в колючих искрах пыли
В тебе мы друга не забыли
И заждались обнять певца.
 
 
Ты наш. Напрасно утром рано
Ты будишь стражей Ватикана,
Вот за решетку ты шагнул,
Вот улыбнулися анти́ки,
И долго слышат мозаи́ки
Твоих шагов бегущий гул.
 
 
Ты наш. Чужда и молчалива
Перед тобой стоит олива
Иль зонтик пинны молодой;
Но вечно радужные грезы
Тебя несут под тень березы,
К ручьям земли твоей родной.
 
 
Там все тебя встречает другом:
Черней бразда бежит за плугом,
Там бархат степи зеленей,
И, верно, чуя, что просторней, —
Смелей, и слаще, и задорней
Весенний свищет соловей.
 

Начало 1858

А. Л. Бржеской

 
Далекий друг, пойми мои рыданья,
Ты мне прости болезненный мой крик.
С тобой цветут в душе воспоминанья,
И дорожить тобой я не отвык.
 
 
Кто скажет нам, что жить мы не умели,
Бездушные и праздные умы,
Что в нас добро и нежность не горели
И красоте не жертвовали мы?
 
 
Где ж это все? Еще душа пылает,
По-прежнему готова мир объять.
Напрасный жар! Никто не отвечает,
Воскреснут звуки – и замрут опять.
 
 
Лишь ты одна! Высокое волненье
Издалека мне голос твой принес.
В ланитах кровь, и в сердце вдохновенье. —
Прочь этот сон, – в нем слишком много слез!
 
 
Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что́ жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идет, и плачет, уходя.
 

28 января 1879

Графу Л. Н. Толстому

 
Как ястребу, который просидел
На жердочке суконной зиму в клетке,
Питаяся настрелянною птицей,
Весной охотник голубя несет
С надломленным крылом – и, оглядев
Живую пищу, старый ловчий щурит
Зрачок прилежный, поджимает перья
И вдруг нежданно, быстро, как стрела,
Вонзается в трепещущую жертву,
Кривым и острым клювом ей взрезает
Мгновенно грудь и, весело раскинув
На воздух перья, с алчностью забытой
Рвет и глотает трепетное мясо, —
Так бросил мне кавказские ты песни,
В которых бьется и кипит та кровь,
Что мы зовем поэзией. – Спасибо,
Полакомил ты старого ловца!
 

Конец октября или начало ноября 1875