Текст книги "Слезы Африки"

Альберто Васкес-Фигероа
Слезы Африки

Alberto Vázquez-Figueroa

África llora

Copyright © Vázquez-Figueroa

© Альберто Васкес-Фигероа, 2021

* * *

Несмотря на то что основой для написания повести послужили реальные события, все действующие лица, а также местоположение этого повествования – вымышленные.

Никто никогда так и не смог понять причин той войны.

Как и большинство войн, она была лишена всякого смысла. Может быть, даже самая бессмысленная из всех.

Вот уже в течение многих месяцев подряд, изо дня в день, жители деревни только и делали, что обсуждали как война подходила к ним все ближе и ближе, но никто из них до конца не понимал и не представлял размера грозящей опасности, пока одним спокойным утром Ахим Биклия, чья парта стояла ближе всех к окну, не вскочил на ноги и не воскликнул, показывай рукой наружу:

– Мертвец! Там Мертвец!

Сеньорита Маргарет уже готова была в ярости выгнать его из класса, опасаясь, что это еще одна из множества дурацких шуток, но он упрямо продолжал показывать в окно и она, проследив взглядом, чуть сама не рухнула на пол, но устояла на ногах, ухватившись за школьную доску, когда воочию увидела как по реке, по самой ее середине, медленно плыл труп человека.

Ребятня сразу же выбежала из класса, и почти немедленно к ним присоединилась детвора поменьше из предыдущего класса, и таким вот образом почти тридцать детей вместе с их учителями собрались на берегу спокойной речушки, чтобы в глубоком молчании наблюдать, как вода увлекает за собой какую-то темную массу, что плыла лицом вниз, словно бы высматривала в донном иле хотя бы искорку той жизни, которая покинула ее где-то выше по течению.

То был, судя по всему, первый труп, какой большинство из детей видели в своей жизни, но времени, чтобы обдумать это происшествие, у них не осталось, потому что почти сразу же появилось второе тело, а затем и третье, и четвертое, итого шесть солдат в разорванной форме оливкового цвета, и вся процессия, почти торжественно, проплыла мимо простенькой сельской церкви, чтобы проследовать за тем, кто при жизни был их командиром и кто теперь словно бы указывал им направление, как и тогда, когда был еще жив.

То был на самом деле зловещий парад, но безо всякого сомнения самое впечатляющее во всем этом представлении было тревожное молчание, повисшее над собравшимися, кто неожиданно для них самих получил самое очевидное подтверждение, что вокруг бушует жестокая и бессмысленная гражданская война, о которой столько до этого слышали, и которая незаметно прокралась и в их жизни.

За исключением двух учителей, большинству собравшихся не исполнилось еще и шестнадцати лет, тогда как самые маленькие ростом не превышали метра, но все они, без исключения, запомнят то утро в начале лета, как точную дату, когда их детство закончилось, и начался процесс ускоренного перехода в ужасную и незаслуженную пору зрелости.

А когда последний из трупов исчез за деревьями, и река вернулась к своему привычному прозрачному и радостному состоянию, где все они любили купаться по завершении уроков, сеньорита Маргарет благоразумно решила, что при подобном всеобщем настроении возвращаться в классы не имеет смысла, а потому разрешила перепуганной ребятне бежать через небольшой лес, напрямую, к своим домам.

Маленькая деревня напоминала собой взбудораженный улей, в который каждый из тех ребятишек швырнул камень.

Мужчины принялись вытаскивать из воды трупы, и положили их там же на грязном берегу, перевернув лицом вверх, и не осталось ни одной живой души, кто бы не пришел посмотреть на них, потому что, как на это не гляди, но то было самое драматичное происшествие в этих местах, после трагичного землетрясения, случившегося в начале века.

Сам старейшина Ши Мансур присел на гладкий камень и, сжав изо всех сил свой посох с наконечником из слоновьей кости, что символизировал неоспоримый авторитет, смотрел на тела бесстрастными глазами; но те, кто хорошо знали его, могли угадать по легкому дрожанию нижней губы, что под внешней невозмутимостью, которая была не более чем маска, он старался скрыть охватившее его душу истинное чувство тревоги.

Ши Мансур предчувствовал, что если река принесла с собой мертвых солдат, то рано или поздно она же принесет и живых, и что те, уже живые солдаты, кто бы они не были и какую бы веру и идеологию не исповедовал, принесут с собой лишь несчастья и разрушения, поскольку повидавший на своем веку вождь прекрасно знал, что никакая война, как бы справедливы не были ее начальные мотивы, никогда не остается таковой по мере того, как расползается все шире и шире.

Среди немногим менее полутысячи мирных «подданных» сгорбленного Ши Мансура, чьи хижины раскинулись по всей плодородной долине, как по правому, так и по левому берегу протекавшей там спокойной речушки, третья часть состояла из коптов-христиан, процентов десять можно было рассматривать как истинных мусульман, тогда как оставшееся большинство никогда не проявляло ни малейшего интереса в отношении вопросов, связанных с религией, поскольку ежедневные усилия, какие с избыточным прилежанием направлялись на поддержание бренных тел, не оставляли ни времени, ни желания заниматься чем-нибудь еще.

И среди той полутысячи крестьян, большая часть которых была совершенно безграмотная, едва ли можно было насчитать по пальцам одной руки тех, кто проявлял какое-нибудь, пусть и малейшее, беспокойство по поводу вопросов политики, или даже имели отдаленное представление о том, что это такое и что значит эта самая политика.

А потому, когда каждый вечер мужчины собирались в Большом Доме для Бесед, очень редко разговор шел о религии или политике, отчасти из-за отсутствия интереса, а отчасти потому, что так пожелал сам Ши Мансур, а еще потому, что оживленная беседа об урожае или просто о делах обыденных оказывалась более интересной, полезной и душеспасительной.

И совершенно очевидно, что, когда растерянный старец спросил по какой причине и откуда могли появиться те, в зеленой форме, и об их взглядах на жизнь, то никто не смог дать ему обстоятельный и точный ответ, и также никто толком не знал, были ли они фундаменталистами, пришедшими с севера, анимистами с юга, коммунистами, приверженцами свергнутого диктатора, или входили в реакционную группировку, ставшую на строну какого-нибудь генерала-ультранационалиста, которые во множестве объявились на континенте, словно чума или малярия.

Но то, что это были «солдаты», не оставляло места для сомнений, и было ясно всем, и слово это уже много времени наводило страх на местных жителей, потому что даже бабушка Мама-У, которой было не менее ста лет, не могла припомнить, чтобы к ним когда-нибудь заглядывали люди в форме, какого бы цвета она не была.

Кто-то предложил, что самым лучшим при данных обстоятельствах, было бы вернуть тела обратно в воду и позволить течению отнести их как можно дальше, туда, в низ долины, полагая, что таким способом смогут задобрить злых духов, и та страшная война продолжит идти своим путем, не заходя сюда и не касаясь мирных жителей.

Но другие, и их оказалось большинство – а среди них и могущественный Ши Мансур – заявили, что негоже добропорядочным людям позволить, чтобы дикие звери сельвы сожрали тех несчастных, когда течение в очередной раз вытолкнет их на берег.

После долгих размышлений Ши Мансур решил попросить совета у Тулио Грисси, кто по его мнению имел более или менее ясное представление о появлении тех людей в реке.

И послал тогда на его поиски, и пришлось ждать ему до глубокой ночи, поскольку – как это водилось – флорентинца не было дома на холме, ушел он на кофейные плантации на ближайших склонах и еще не возвращался.

При свете факелов небольшой человечек с огромным носом, по причине злоупотребления алкоголем, внимательно осмотрел трупы, уложенные в ряд, и тут же сел на корточки, как делают все местные, а все потому, что будучи рожденным здесь и проведя всю свою жизнь в Африке, предпочитал повадки и обычаи местных жителей, чем европейцев, за исключением, разве что, безмерной склонности к шотландскому виски.

– Дрянь дело… – констатировал он наконец, словно сделал открытие, которое его соседи проморгали, хоть всё и происходило под самым их носом. – Совсем дело дрянь!

– И что же нам делать, как по-твоему? – поинтересовался Ши Мансур, кто, судя по всему, вдруг понял, что этот белый пребывает в такой же растерянности, как и он сам. – Может их похоронить втихаря, ни кому ничего не говоря, или дать знать властям?

– Властям? – удивленно воскликнул итальянец, рассерженный подобным неблагоразумием. – Каким еще властям?

– Ну, тем… – последовал спокойный ответ. – Ну, что ходят в коричневой форме.

Очевидно было, что только после этих слов Тулио Грисси обратил внимание на некоторые особенности формы, потому что взял из рук одного из крестьян факел и поднес к телу солдата, лежащего ближе всех к нему, словно бы сам хотел удостовериться в том, какой же цвет на самом деле имеет его гимнастерка.

– Да какая разница, коричневый или зеленый? – пробормотал он хрипло. – «Властью» можно считать только тех, кто сейчас побеждает.

– А кто побеждает-то?

– Вот эти, точно нет, – последовал жесткий ответ. – Эти уже ничего не выиграют, а для нас будет лучше, если мы их похороним.

Старейшина размышлял над услышанным предложением, хотя, по правде сказать, размышлять здесь было не о чем, потому что полностью соответствовало его собственному мнению, и закончил свои размышления едва заметным кивком головы.

– Согласен!.. – молвил он наконец. – Этой ночью их постережем, а утром устроим достойные похороны. В конце концов, они погибли, защищая свои идеалы, каковыми бы эти идеалы не были.

Менелик Калеб, сидел на корточках на крыльце своей хижины и с любопытством наблюдал за происходящим не далее, как менее чем в пятидесяти метрах, и потом, на протяжении всей своей жизни, не переставал задавать себе один и тот же вопрос, а как бы сложилась судьба всех тех мужчин, женщин и детей, кто – как и он – разглядывали изуродованные трупы при неверном свете факелов, если бы мудрый и благоразумный Ши Мансур в тот самый момент проявил бы свою благоразумность и мудрость, и приказал снова бросить трупы в реку или похоронить их сразу же, не дожидаясь следующего дня.

Но Менелик был двоюродным внуком старого вождя, по линии матери, и с того времени, как помнил себя, только и слышал от своих родителей, что Ши Мансур никогда не ошибался, и только благодаря его, как всегда, верным решениям в деревне всё спокойно и благополучно, и все счастливы.

А потому не было смысла подвергать какому-то сомнению то, что он приказал, тем более, что большинство взрослых это одобрили, точно также, как показалось, одобрил это решение и отец его хорошего друга Бруно, кто, будучи белым, должен был разбираться в таких делах, какие полностью выходили за границы понимания местных.

Менелик Калеб так и не сомкнул глаз до конца ночи, а на рассвете, когда даже петухи едва начали спорить подошел ли тот момент, с которого можно начать оповещать окрестности о появлении солнца, он спрыгнул с кровати и побежал по извилистой тропинке, ведущей к старому дому на вершине холма.

Тот огромный домище со стенами с осыпающейся штукатуркой и широкой верандой, рассыпающейся на куски, когда-то, очень давно, принадлежал одному богатому колонисту, владельцу всех этих земель, пасущегося там скота и людей также, но который с приходом независимости решил побыстрее вернуться обратно в свою родную Геную, оставив все свое имущество в руках управляющего, Тулио Грисси, который, в конце концов, выкупил и рушащийся дом, и кофейные плантации на холмах, по цене отощавшей курицы. А сам Грисси считал себя более африканцем, чем европейцем, и можно сказать, почти негром, чем белым.

Дети его, Бруно, Марио и Клара, родившиеся и выросшие в том доме и в той долине, за всю свою жизнь не видели других белых лиц, чем их родители и сеньориты Маргарет, а потому можно предположить, в глубине души жалели, что цвет их кожи отличался от цвета кожи остальных детей, с которыми они и играли, и сидели за партами в классе.

Пьянчуга, грубиян и задира, не был он тем отцом, которым дети могли бы гордиться, и мать их, угрюмая, необщительная, открывала лишь рот, чтобы обругать своего мужа, когда тот, качаясь, заваливался в дом, или бранить своих детей за ужином.

А потому, когда Менелик Калеб легонько постучал по стеклу окна (как это он имел обыкновение делать, когда ребята собирались порыбачить на озере или поохотиться в лесу), то не особенно удивился сразу же увидев взъерошенную шевелюру цвета соломы и веснушчатую физиономию Бруно, словно тот уже несколько часов ждал его, но Менелик хорошо знал, что друг его воспользовался бы любой возможностью, чтобы сбежать из дома побыстрей и подальше.

– Пошли вверх по реке, – шепнул он, зная, что родители Бруно все еще спят в противоположном крыле дома. – Может, там еще солдаты есть.

И ему даже в голову не пришло, что второй мальчишка мог отказаться от его приглашения, к тому же на то были веские причины, но не успел он закончить фразу, как тот, второй, уже выпрыгнул из окна в заброшенный сад, и оба они помчались вниз по холму, потом нырнули в лес и побежали туда, где река сужалась и протекала через скалистое ущелье, а чуть дальше начиналась небольшая равнина, поросшая высокой травой и усеянная кустами карликовой акации, где запросто можно было столкнуться с какой-нибудь пугливой антилопой или с вонючей гиеной.

Они прекрасно знали, что в их распоряжении была всего лишь пара часов, чтобы дойти и вернуться, до того, как сеньорита Маргарет начнет звонить в колокол, оповещая таким образом о начале уроков, а потому бежали они ровно и молча, прыгая на своих босых ногах через камни и упавшие деревья, пару раз перешли вброд речку и под конец, уже задыхаясь, забрались на вершину холма, откуда можно было видеть с одной стороны долину, а с другой небольшую равнину.

И не увидели там ничего.

Далеко-далеко на горизонте можно было различить столб пыли, и, тщательно изучив пейзаж, знакомый им до мельчайших деталей и не приметив там ничего, чтобы хоть как-то компенсировало затраченные усилия, рухнули на землю и принялись рассматривать белые облака, плывущие с запада.

– Вот дерьмо!

Не существовало более подходящих слов, чтобы описать настолько точно разочарование, охватившее их, и когда они отдышались и восстановили силы, веснушчатый спросил, не поворачивая головы:

– И что теперь будет?

– Может, ничего, – последовал не очень убедительный ответ. – Может, река принесла тех солдат издалека, и не стоит нам беспокоиться по поводу войны.

– Но они не воняли, – задумчиво возразил тот, продолжая смотреть на небо.

Не было нужды говорить по этому поводу еще что-то, поскольку и так было очевидно, а Менелик Калеб знал это точно также хорошо, как и сам Бруно, что, несмотря на зной, тела не распространяли запаха, и было это по одной простой причине – трупы провели в воде менее суток, а за это время тихая река не успела бы принести их издалека.

– Что верно, то верно, – согласился африканец. – Не воняли они, но если бы солдаты были в округе, то мы увидели бы их отсюда.

Бруно Грисси поднялся, сел, обхватив руками колени, и опять начал смотреть, выискивая хотя бы малюсенькие признаки, выдававшие присутствие человека. В конце концов, передернул плечами и согласился с тем, что ничего подозрительного не было заметно и лишь легкий ветерок шевелил сухую траву да верхушки акаций.

– Будет лучше, если мы вернемся, – сказал он. – А то я в этом месяце уже три раза опаздывал, и сеньорита Маргарет наверняка выдерет меня линейкой.

Обратный путь напоминал легкую прогулку, потому что ребята ограничились лишь тем, что столкнули в воду старое бревно, уселись на него, свесив ноги, и позволили течению тащить их, не беспокоясь ни о чем, кроме как держать одежду над головой, подальше от воды, и сохранять равновесие, балансируя ногами и свободной рукой.

То развлекательное «путешествие», какое они имели обыкновение совершать каждый раз, как уходили на охоту, способствовало тому, что они незаметно позабыли о причине своего побега из дома в такую рань, но лишь до того момента, пока не обнаружили новый труп, запутавшийся в ветвях кустов, наклонившихся к самой воде.

Течение протащило их в паре метров от тела, и они отчетливо видели как труп раздуло, словно шар, и он уже начал распространять запах.

Вокруг руки, что была над водой, кружился целый рой жужжащих, злых мух.

Из-за того, что тело пребывало в необычном положении, почти висело на кусте, с ногами, опущенными в воду, они смогли достаточно ясно рассмотреть лицо, которое, и это было очевидно, принадлежало мальчишке, кто едва ли был старше их самих, смотревших на него молча и с ужасом, старше лет на пять, а может и того меньше, года на четыре.

Когда же труп, наконец, остался позади, а поднятая рука покачивалась, словно посылала прощальный привет, когда ветер шевелил ветви кустов, Менелик Калеб обернулся, внимательно посмотрел на своего друга и неожиданно спросил:

– Ты обратил внимание на его форму? – и добавил после того, как тот отрицательно покачал головой:

– Она была коричневой.

– И что это значит?

– Даже не представляю. Спросим об этом у сеньориты Маргарет.

Но сеньорита Маргарет также не имела ни малейшего представления, что бы это могло значить, и к тому же, как показалось, не желала продолжать какие-нибудь разговоры об умерших, словно это помогало отогнать самые темные страхи.

Мужчины уже рыли шесть могил на опушке леса, и как только тела тех несчастных будут засыпаны землей, все и забудется, в деревню вернется покой, который с их появлением был потерян.

Но, как оказалось, не все было так просто.

В этот день почти половина детей не пришла на уроки, а те, кто все-таки пришли в школу, были на редкость взволнованы и невнимательны, словно нервное состояние, овладевшее взрослыми со вчерашнего дня, передалось и им, но при этом усилилось в тысячу раз. Ни даже толстуха Зеуди, всегда числившаяся самой прилежной из учениц, не могла сосредоточится, когда читала вслух сегодняшний урок. А из соседнего класса совершенно ясно слышался плач малышей, которого раньше никогда не было, и сердитые крики сеньориты Абиба, кто, как казалось, никак не могла справиться с ними. До перемены оставалось менее десяти минут, что возможно поспособствовала, пусть и немного, снять напряжение, когда послышались первые выстрелы, а за ними последовали другие и в таком невероятном количестве, будто все войны этого мира неожиданно свалились на эту долину с одной лишь целью – стереть ее с лица земли. Потом прозвучало несколько взрывов, послышались истошные крики, и поднялся дым от пожаров, и в тот момент, когда все дети кинулись к окнам, стекла взорвались и разлетевшиеся осколки ранили некоторых, а шалопая Мадмеда, кто был ближе всех, убили.

– На пол! Всем на пол! – сразу же закричала сеньорита Маргарет, словно только и делал, что ожидала нечто похожее.

– Все уходите через заднюю дверь!

Задняя дверь открывалась к туалетам, ямы под которые были вырыты в двадцати метрах от здания школы в лесу. И именно спокойствие учительницы не позволило панике охватить детей, и они не бросились бежать в деревню. Сеньорита Маргарет начала толкать их вперед, перед собой, вглубь зарослей, где ни шальные пули, ни взрывы не смогли бы достать их.

Ее товарищ сеньорита Абиба тоже делала все возможное, но вскоре стало ясно, что именно сеньорита Маргарет взяла под контроль ситуацию, и, подхватив на руки перепуганную «Царицу Билкис», которая от страха и шагу не желала ступить, еще обхватила за шею и потащила за собой Марио, младшего брата Бруно Грисси, кто словно остолбенел от охватившей его паники.

– Самых маленьких! Хватайте самых маленьких! – кричала она своим ученикам. – Менелик! Проверь, чтобы никто не остался!

Мальчишка немедленно исполнил приказ, вернулся в классы, где обнаружил спрятавшегося под столом, бьющегося в истерике Аскиа, кому хоть и не исполнилось еще семи лет, но он ухватился за ножки учительского кресла с такой силой, что оттащить его не представлялось возможным.

К счастью, спустя несколько секунд, ему на помощь примчался Бруно Грисси, и оба они с большим трудом разжали его пальцы и понесли на руках, несмотря на то, что тот визжал и брыкался, словно свинья, которую волокли на бойню.

Взрывы, вопли, пулеметные выстрелы только усиливались, и когда Менелик и Бруно уже собирались нырнуть в глубь чащи, то разглядели на противоположном берегу реки фигуру бегущего солдата, он стрелял из автомата в толпу женщин, которые в свою очередь убегали от него.

Сгрудившись под огромной сейбой, в трех километрах от школы, четырнадцать детей и две учительницы дрожали и плакали в течение нескольких, бесконечно долгих часов.

Все еще слышны были отдаленные крики.

И отдельные выстрелы.

Над пожарищами поднимался густой дым.

Чувствовался смрад сожженного мяса.

Смерть все еще кружилась над тем местом, где когда-то стояла их деревня.

Пришла война.

И ничто так не удлиняет ночь, как ужас.

А ужас, который разделяют другие, множится и усиливается до такого состояния, когда превращается в панику, и такого не произошло под сейбой лишь потому, что сеньорита Маргарет сохранила присутствие духа, и она, словно бы превратилась в приемную мать кучки беззащитных существ, рыдавших и умолявших, чтобы их настоящие родители оказались здесь же, вместе с ними.

Растерянная сеньорита Абиба, послушный Менелик, веснушчатый Бруно, его светловолосый брат Марио, и даже непослушный Ахим Биклия, все они оказались бесценными помощниками, но та женщина, кто возложил на их хрупкие плечи тяжелейшую ношу успокоить остальных малышей, обладала стальной волей, хоть и тщательно скрываемой за большими голубыми глазами и робкой улыбкой.

И возможно, она была единственным человеком из всей группы, кто понял величину той трагедии, что разворачивалась на противоположном берегу реки, и, наверное, также была единственным человеком, кто осознал, что произошедшая катастрофа – не более чем прелюдия того, что их ожидает в будущем, потому что для нее все эти крики, выстрелы и взрывы представлялись чем-то вроде того момента, когда настраиваются инструменты, чтобы потом приступить к исполнению самой увертюры.

Черное африканское небо окрасилось в красный цвет, отражая отблески пламени, пожиравшей десятки домашних очагов, где рождались поколение за поколением мужчины и женщины, где они любили друг друга и где умирали, и прозрачный воздух сельвы, до того наполненный густым ароматом сырой земли, теперь вонял сожженным человеческим мясом и еще каким-то кислым запахом, струящимся у самой поверхности, который исходил от дыма, поднимавшегося над складом, где хранились сотни пластиковых емкостей, использовавшихся женщинами, чтобы складывать кофейные зерна, когда подходила пора сбора урожая.

А под утро сильнейший ливень наполнил лес таинственными шорохами, и первые лучи солнца проникли сквозь мокрую листву, с которой на землю соскальзывали капли, словно бы сам дождь присоединились к плачу детей, осознавших, что с того момента, как первый мертвец появился на реке, они потеряли все, что до этого имели.

Прошел час, и сеньорита Маргарет жестом подозвала Менелика, кто был самым старшим из детей.

– Сходи, посмотри, что там произошло, – попросила она. – Но близко не подходи.

– И я с ним!

Отважная женщина пристально посмотрела своими ясными глазами на веснушчатую физиономию Бруно Гриси и утвердительно кивнула головой.

– Хорошо!.. – ответила она. – Но будьте осторожны, очень осторожны.

Два друга пробирались через заросли так тихо, как проделывали это, когда забирались в лес в поисках павианов, а потому им понадобилось полчаса, чтобы добраться до берега реки, откуда можно было видеть простой деревянный мост и лестницу, плавно спускавшуюся по склону, над которым еще вчера возвышалась сотня аккуратных хижин из кирпича, крытых соломой.

Мост исчез, а вместо просторных хижин возвышались лишь почерневшие стены, растрескавшиеся от бушевавшего вокруг пламени, с грязными, черными подтеками, оставшимися после дождя, когда потоки воды вперемежку с пеплом падали с горящих крыш, от которых теперь не осталось и следа.

На месте гигантского дома, возведенного сто лет назад гордым генуэзцем, виднелись дымящиеся развалины, и большая железная кровать по какой-то непонятной причине выкатилась прямо в сад.

А вокруг валялись трупы.

Десятки, даже сотни трупов зверски изуродованных или превратившихся в обугленные, вонючие куски человеческого мяса, и то безо всяких сомнений показывало, что авторы всей этой дикой бойни явно хотели продемонстрировать, что на континенте, где все делается халтурно и небрежно, еще остались те, кто может сделать свою работу добросовестно.

Ничто не шевелилось, за исключением крыльев грифов, и нигде не было видно ни одного из тех, кто совершил это зло, должно быть с наступлением нового дня они сами испугались размаха своего варварства.

Какое-то время, показавшееся им бесконечностью – и нет ничего более бесконечного, чем наблюдать за концом света и концом их семей – Менелик Калеб и Бруно Грисси стояли, как вкопанные, держась за руки, чтобы хоть как-то подбодрить друг друга, смотрели широко открытыми от ужаса глазами на весь этот кошмарный спектакль, и хоть они и принадлежали к разным расам, и отличались цветом кожи, и верования у них были разные, но одинаковое чувство ярости и тревоги овладело их сердцами.

И так продолжали они стоять, не шевелясь, хотя и не могли сдержать легкий спазм, сотрясавший их тела, и только когда убедились, что на противоположной стороне не осталось ни одного живого существа, набрались смелости дойти до воды и прейти реку вброд.

Спустя два часа они без сил, молча рухнули под сейбой, и Бруно лишь обнял свою сестру Карлу и с силой сжал руку Марио, а Менелик Калеб смотрел неподвижно куда-то вдаль, словно еще надеялся разглядеть среди деревьев кого-то из своей родни.

– Они всех убили? – наконец спросила сеньорита Абиба голосом тихим, едва различимым.

– Всех.

Никто уже не плакал больше, чем тогда, ночью.

Никто не спрашивал про ужасные подробности, чтобы не усилить терзавшую их боль.

Никто не просил разрешения пойти посмотреть, во что превратились их любимые близкие и место, где они были счастливы, возможно еще и потому, что сеньорита Маргарет почувствовала – будет лучше если в их памяти останутся воспоминания о родителях, когда те были полны жизни, и о деревне, когда она процветала, чем о куче дымящихся руин и о зверски изуродованных трупах.

– Что будем теперь делать?

Бруно Грисси взглянул на сеньориту Абиба, пролепетавшую, заикаясь, этот вопрос, потом посмотрел на Менелика, словно просил его подтвердить то, что скажет.

– Бежать, – произнес он наконец. – Если нас найдут здесь, тот тоже убьют.

– Но вы всего лишь горстка детей!

– Они отрезали голову моему брату, – ответил Менелик хриплым голосом. – А ему было-то всего три года.

Все хорошо знали сорванца Сахима, толстощекого мальчугана, у которого все время текло из носа, и кто целый день тем только и был занят, что со смехом и восторгом гонялся за курами и пытался помочиться на них, а те улепетывали от него со всех ног, и то, что нашлись такие люди, способные отрезать голову этому совершенно безобидному существу, заставило их понять, что и в самом деле будет лучше уйти отсюда как можно быстрее, если, конечно, они не хотят окончить свои дни таким же образом.

– И куда же мы пойдем?

– Далеко…

Вот это «далеко», по сути, было единственным подходящим ответом на тот вопрос, хотя никто из присутствовавших не имел ни малейшего представления, что это такое и что могло значить, поскольку весь их мир заканчивался горами, окружавшими деревню, а то, что располагалось за горами, представлялось им совершенно неизвестной вселенной, куда они никогда не хотели и не пытались проникнуть.

Хищные звери, злые духи, племена, с которыми они враждовали чуть ли не с начала времен, солдаты, партизаны, свирепые бандиты и даже работорговцы кишели там, где заканчивались границы их мира, и даже от одной лишь мысли, что придется погрузиться в это болото из опасностей, у них перехватывало дыхание.

Сеньорита Маргарет, державшая на коленях очаровательную «Царицу Билкис», которая наконец-то заснула, сдавшись под напором эмоций и усталости, обвела взглядом удрученные лица тех, кто, как ей показалось, возложил на нее все свои надежды, и наконец произнесла, в безуспешной попытке выглядеть решительной и помочь им обрести хотя бы крохотную искорку надежды:

– Пойдем к морю, а там нас подберут. Сядем на пароход, и нас отвезут туда, где нет войн, и где будут заботиться о вас.

Точно также она могла бы сказать «Пойдем на Луну», потому что для бедных детей, рожденных в крохотной деревушке, затерянной в самом сердце эфиопского массива, море было таким же далеким и непостижимым понятием во времени и в пространстве, как и сами планеты.

Но если сеньорита Маргарет утверждала, что им нужно идти к морю, то туда они и должны идти, поскольку во всей деревне только старшая учительница и видела это море, хотя тогда ей исполнилось всего лишь восемь лет.

– А где оно располагается, это море? – поинтересовался Менелик Калеб, кто показал себя самым практичным из всей группы.

– В конце реки. Насколько я знаю, все реки впадают в море, – она попыталась улыбнуться, как получится, чтобы ободрить остальных. – Но сейчас самое главное – это найти еду.

– Они все унесли, – заметил Бруно Грисси. – Но мы можем пойти поискать коз старика Амеда в ущелье. Какая-нибудь могла и уцелеть.

– Идите, но будьте осторожны… И Ахим пойдет с вами.

Самый беспокойный из всех, Ахим Биклия, кто первым увидел труп, плывущий по реке, за прошедший день превратился в совершенно другого человека. Вот уже более четырех часов он сидел неподвижно, не сводя глаз с какой-то точки на вершине столетнего дуба, словно именно там находились ответы на многие его вопросы, которые он не решался произнести вслух.

Сидел он молча и казалось, что даже не слышал о чем говорили вокруг него, а в тот момент, когда Менелик легонько тряхнул его за плечо, будто хотел разбудить, он взглянул на него словно на чужого, а на не на того, с кем на пару совершил сотни шалостей за последние годы, от чего даже всегда сдержанная сеньорита Маргарет приходила в ярость.

– Почему? – спросил он неожиданно, будто Менелик, кто был старше его всего лишь на несколько месяцев, знал ответы, которые столетний дуб не смог дать ему.

– Не знаю, – ответил его друг. – Но если пойдешь с нами, то возможно и узнаем. Не можешь же ты сидеть здесь все время.