Текст книги "Хроники Ак-Корда: Непризнанный"

Глава 4

Прошел год. Куплет сменялся припевом, припев новым куплетом. Так завещал Ал-галл, ибо воистину нет светила ярче над Ак-кордом. Корды отдыхали и работали, отправляя в дальние королевства плоды своего труда, которые порой доставались гномам, грабившим караваны партитур.

В минорных провинциях то и дело появлялись новые эморы – дети последнего нашествия орков. Заколдовав их родителей – свирепых воинов пустынь и степей, маги поселили побежденных особняком от остальных кордов, оставив им их оружие и броню, но лишив ярости.

Предоставленные сами себе, в замкнутом пространстве, орки углубились в свои переживания, через поколение родив эморов – орков по виду, но не по сути. С одним из таких существ и познакомился наш герой, когда попал в центральный город родной провинции.

К следующему куплету от вышеописанных событий он закончил очередной год в школе, где машинально выполнял задания, так как знал ответы и без учебников. Нет, не учеба занимала его.

Он еще более развил как понимание и владение своим даром, так и навык его скрывать. Изучая за клавишной партой творения легендарных маэстр, он тщетно силился понять, почему же простые, а порой и откровенно слабые произведения почитаются за классику, как им говорили, во всех провинциях. Их домашние задания в основном сводились к переработке одних и тех же мелодий, сочинять самим им задавали редко, причем рамки были так узки, что ничего не оставалось, как повторять пройденное. В очередной раз переигрывал он канонический мотив:

– Принеси мне мурру,

Мурру, дорогая…

Наш герой, будучи в одиночестве, создавал целые новые миры, где корды воздвигали и рушили, любили и ненавидели, да так, что о и мурре то благополучно забывали. Но в школу он приносил совершенно другой итог, ничем не отличавший его от однокашников.

«Прилежен, усидчив» – отзывались учителя. «Прямая дорога ему на фабрику гейрольдов!» – мечтательно говорил отец соседям, но часто, оторвавшись от работы, смотрел в одну точку и погружался в тягостные думы о судьбе сына. А так как мы уже знаем, что думать он любил крепко и долго, то ложился спать он лишь под утро, очнувшись от заботливых слов супруги: «Туши уже софиты!» Таковы уж кордки.

В пору каникул, когда дети отдыхали от опостылевших гамм и ламбад, отец решил свозить сына в столицу провинции, показать ему современные тенденции. Его немного беспокоило, что юный корд дни напролет пропадал в полях, на побережье, черпая вдохновение и в дуновении летнего ветерка, и в шелесте крон вечных деревьев, и в пении беспечных птах. «На таком сейчас много не заработаешь» – думал седой корд, беспокоясь о сыне. «Мы уж тут по-старинке, как-нибудь, а ему в корды надо выходить, а то и в маэстру выскочит, помоги Моц-Арт! Ал-галл слезам не верит, как поется. Скоро ведь закончит школу, да настанет пора солировать, своим смычком водить туда-сюда. А у нас какие гонорары? Вон в Фанерии каждый лабух, прости, Соль-Ерри, на полтона больше получает… Ля, чего тут импровизировать! В столицу! Подобрано-сыграно! На большую страду! Главное, чтобы не спелся там со сбродом всяким, не сбился с ритма. А то замуррлычет еще, спаси Ба-Ху, да и зароет по муррке талант, а под каким вечным деревом, и не вспомнит…

Читатель, уже знакомый с особенностью натуры корда-отца, наверняка понял, что мы приводим лишь малую часть его рассуждений. Рефлексия и философия были его излюбленной умственной партией, в какой-то мере спасавшей от рутинной работы и неприхотливого быта. Правда, следует заметить, что все метания он держал в себе, и на людях был немногословен.

Обычный его разговор выглядел примерно так. Во время обеда к нему в окно как-то постучал сосед, решивший поджемовать на тему жизни кордской.

– Прекрасный день сегодня! Что делаешь, друг? – полюбопытствовал сосед.

Оторвав взгляд от тарелки с реквами, седой корд дружелюбно ответил: – Да так, реквы ем…

– Фа… – смущенно пробормотал сосед, и решил удалиться, чтобы не тревожить корда за столь важным занятием.

В общем, это все был бридж, теперь же сделаем погромче и послушаем о приключениях наших героев в столице провинции Ре-мажор…

Столица, конечно, поселение гораздо крупнее родной деревни, и мальчик сразу отметил несметное число мажоров на улицах города. Они были одеты побогаче, чем корды, которых он видел в окрестных селениях, хотя и те, и другие были из одной провинции.

Также в городе бродили толпы миноров, приезжавших из минорных провинций для обмена творческим опытом. Порою миноры целыми коллективами оставались жить и трудится в мажорных землях, вследствие чего последние плавно переходили в параллельную тональность.

 
– Понаехали, примчались
Ля-миноры утром ранним
И не в такт они ворвались
В песню лучшую мою!
 

– хором распевали во время посиделок на творческих кухнях мажоры-старожилы, однако должны были перестраиваться на новый лад. Уж таковы они, гостеприимные и послушные свету Ал-галла.

Но не только множество разных кордов увидел мальчик в столице.

Гномы, триолли, нимфы (эхх…), кого здесь только не встретишь! Поговаривали, что даже орки вольготно расхаживали тут и там, пользуясь сходством со своими потомками – эморами. Но это все слухи, слава Ал-галлу, века проливающему холодный свет на королевство и сохраняющему извечный порядок.

Столица славилась своими видами, насыщенной субаккордовой жизнью и достопримечательностями. А каких сладкоголосых гейрольдов взращивала она в своей питательной творческой среде, право нота, гордость и лицо всего королевства!

«Именно в этом месте сыну светит прочное будущее, как ни аранжируй…» – привычно задумался корд-отец.

В этот момент мальчик прервал поток его радужных надежд, потянув за рукав выходного костюма с блестками, и спросил:

– А что это, отец? – он указал пальцем на огромную скульптуру посреди главной площади, где они в данный момент имели счастье находится.

Монументальный ансамбль изображал весьма полную нимфу (мальчик уже видел одну из представительниц этого прекрасного племени), и корда с огромными ушами (таких ушей мальчик не видел никогда). Корд, стоя на коленях, со злорадной усмешкой тянул исполински непропорциональные уши к рукам нимфы.

Толстая нимфа, же, похоже, отбивалась от страшного корда чем-то вроде скалки, сродни той, которой в деревне кордки раскатывали тесто для приготовления запеченных рекв и сладких хиточков.

Скульптуры, будто живые, разыгрывали сцену свары.

После минутного молчаливого наслаждения подарком судьбы корд-отец мечтательно промолвил:

– Это? Это, сынок, мурра! Называется: «Творец и Муза».

Мальчик непонимающе посмотрел на шитевр.

– А что такое мурра, отец?

Радуясь возможности научить сына фундаментальным представлениям о мире вокруг и проявить свою эрудицию перед стоящими рядом зеваками, корд-отец важно затянул:

 
В глухие времена
В преданьях наших предков
Великий гном Мурр-Абб
Резцом ударил метко
И скалы раскрошив
Узрел он образ дивный
Как капли две воды
Напоминавший нимфу
С тех пор его ученики
Породу бьют, забыв покой
А все, что отлетит
В честь мастера зовут муррой!
 

Прохожие закивали и еще раз благодарно посмотрели на подарок городу от маэстр резца с дальних неприступных горных вершин.

– Теперь я все понял, отец. Значит не все гномы плохие? – полюбопытствовал сын.

– Не все, не все… Но тут понимать нужно: что гному в такт, то корду – кода. Особенно мурр, о котором тебе еще рано знать, – отец не любил вспоминать неприятное прошлое и поспешил сменить тему.

– Тебе сейчас надо вокруг смотреть, да мотать на пюпитр! Если хочешь выбиться в гейрольды и достойно сыграть свою партию, – веско закончил он поучение отроку.

– Но мне больше удается слушать, – забылся мальчик. – Я слышу вокруг странный беспорядочный гул, такого я не слышал у нас в деревне, но в нем есть ноты от сада почтенного маэстры и от компостной кучи на краю нашего вечного леса, а еще…

– Квинты-кварты! – вспылил старый корд. – Сын, брось ты это все, слушай, что учителя разрешили! И смотри мне, не джаззуй, а то мигом домой поедем. Из-за юношеской скерцы хочешь всю жизнь как старик твой, на лютне тренькать да читать про замки маэстр в гламуарах еженедельных, как матушка твоя, храни ее Моц-Арт! Может, еще с орками заджемуешь?

В этот момент наш герой понял, что суждено ему быть атональным проигрышем в симфонии окружающего мира. Но, как это часто бывает во всех известных нам королевствах, судьба может оправдать ожидания, но совершенно на другой лад, а из маленького наброска может вырасти и единственно правильная трехсозвучная шляга, и, прости Ба-Ху, орк-опера.

Лицо мальчика при всем желании не могло выразить тех чувств, которые он испытывал в тот знаменательный момент. Но могла музыка, звучащая в нем. Он вновь запел, чего не делал долгие годы, считая себя гадкой птицей из сказаний одного известного нам королевства. Он пел, как и в тот раз, негромко, но как-то совсем не по-кордски. Слов в песне не было. Была лишь светлая мелодия, которая вселяла поистине нездешнюю грусть. Это была печальная решимость, горькое и вместе с тем спокойно принятое осознание своей уникальности, вернее будет, отстраненности от всего кордского, от самого ощущения себя кордом.

Песня лилась, отражаясь от стен домов по периметру площади, чуть не опрокинув своей энергетикой центральный монумент, срывая франтовские шляпы с застигнутых врасплох гуляющих мажоров, подняв в воздух обрывки партитур и прочий мусор на прилегающих к площади улицах.

Случайно оказавшемуся поблизости гейрольду подурнело, и он был вынужден издать совсем не те звуки, которые олицетворяли его славную стезю. По-гномьи говоря, его стошнило.

Корды, будто сопротивляясь невидимой вязкой стене, окружившей мальчика, подобно звуку из зачарованной гномьей шкатулки, шаг за шагом продвигались к деревенским гостям, в замедленной съемке дирижируя старому корду остановить песню. А она все усиливалась…

Корд-отец сам не на шутку испугался, хотя и ждал подобного все эти годы, в бесконечных раздумьях надеясь на обратное. «Началось, – горько подумал он, – все усилия в оркестровую яму!»

Он взял сына за руку и ласково произнес:

– Сынок, остановись, ради Ви-Валь-Ди! Смотри, всех добрых мажоров запугал. Давай-ка лучше смоемся на полтакта отсюда, да плотно пообедаем. Ты меня прости, я ж тебе консонанса желаю! – добавил он извиняющимся тоном.

Мальчик вдруг замолчал. Все облегченно вздохнули и некоторые даже улыбнулись.

– Ну задал ты по верхам малец! Хотя я в твои годы и не так лабал… – грубой остротой решил разрядить обстановку какой-то омурревший корд.

– Простите великодушно, о почтенная публика! Мальчик первый раз в культурном центре, – учтиво извинился корд-отец и поспешил удалиться, крепко держа за руку совершенно спокойного сына.

Провожаемые взглядами и перешептыванием, они вскоре затерялись в извилистых улочках Столицы.

После их ухода на площади воцарилась желанная тишина. Но тишина эта была странного свойства. Она была сродни штилю после бури, то была тишь, очищенная ото всех звуков, накопившихся за годы суетной жизни на этой культовой площади. Неудивительно, что она показалась слегка гнетущей присутствующим, и во избежание дискомфорта притихшие зеваки разбрелись (в других источниках – «разбежались») кто куда.

В считанные минуты площадь совершенно обезкордела. Несчастный гейрольд, прославленный ранее в нашем рассказе, пришел в себя уже в блистательном одиночестве. Он не привык к тишине, и было решил осветить площадь своей последней шлягой «Ты у меня одна в крови, словно рифма к любви». Но, горе нам, Соль-Ерри, рыцарь повторно испытал творческий кризис, или, по-гномьи выражаясь, его вторично стошнило. Уж таковы гейрольды, утонченные творческие натуры.

***

Песнь мальчика услышали многие в городе. Большинство кордов привыкли либо работать, либо отдыхать, а потому забыли о странном происшествии довольно быстро. К тому же в городе готовились к отборочному турниру лучших представителей фабрики гейрольдов, а маэстры не давали почтенным гражданам заскучать и каждый раз придумывали что-нибудь новенькое. На сей раз воины должны были скрестить смычки на заледенелой арене, специально сотворенной посреди лета лучшими магами с благословения холодного света Ал-галла. Чудеса, да и только!

Однако услышали ее и кое-кто еще, вернее, лица, которые впоследствии примут самое деятельное участие в нашей истории.

С лязгом захлопнулись двери самой ужасной студии в провинции Фанерия, что сведущим говорило о страшном заговоре, возможно вынашиваемым самыми безжалостными магами могущественного ордена трех созвучий. Ибо сила их воистину неописуема, и сам Мор-и-Сон им не брат!

Так говорили сведующие. Но мы не относим себя к их числу, а посему продолжим рассказ о делах более непарнасных.

Ибо услышали ту песнь также и два отъявленных на вид проходимца, затаившихся в темной подворотне в трущобах славного города, в котором имели место последние описанные события.

На вид они оба были эморами. Об этом свидетельствовало их пурпурно-черное облачение и оркские физиономии. Один из них точно был эмором: и скорбное выражение лица, и свисающий темный локон, все говорило об этом.

В то же время, прохожие, случайно заглянувшие под надвинутый капюшон его компаньона, спешили свернуть с пути, даже отменяя тем самым неотложные дела. Те, кто видел во мраке ткани это лицо, могли поклясться, что его обладатель если и походил когда-то на эмора, то в лишь младенчестве, и то пару минут.

Не будем же затягивать интригу и послушаем их беседу.

– Разрази тебя гром Тамы и оглуши Вит-Озз впридачу! Ты пораженец и недостоин своих предков! – хрипло прорычал более внушительный тип. – У нас есть цель и все средства хороши!

– Ты прав, Дум-Дэф… – проговорил дрожащим голосом эмор. – Мир устроен несправедливо, и мы не можем противиться его жестокости и глупости. Остается лишь скорбеть о черствости окружающих и постараться выразить всю ту душевную бурю внутри себя, что я и делаю, хотя это никому не нужно…

– Пинки, остановись, – угрожающим голосом потребовал Дум-Дэф и потряс длинными спутанными космами волос.

– Дум, хоть ты не отвергай меня! – взмолился эмор Пинки. – Ты орк и также импульсивная натура, ты сможешь понять душу, осужденную на вечные скитания среди глыб льда…

– Смогу, само собой смогу, – согласился орк.

– Не верю! Я никому не верю… Душа истерзана! – заломил руки Пинки.

– Послушай, товарищ, – спокойно сказал Дум-Дэф. – Я обязательно пойму истерзанную душу. Сразу после всего, что мы собрались устроить ради благой цели. Хорошо?

– Точно? – обрадовался было Пинки, но снова возопил. – Пропитано все ложью тленной! Блага ли цель? И что есть благо? Нам знать не суждено! А посему, я отдаюсь судьбе в ее безжалостные руки…

– Ну наконец-то, в терцию тебя! – резко зарычал орк, отчего Пинки зашелся в конвульсиях.

– Идем! – закончил прения Дум, и они направились в пока нам неизвестном направлении.

В это самое время наш герой и его окончательно павший духом родитель сидели в небольшом уличном трактире.

Мальчик молчал, иногда вежливо и односложно отвечая отцу. Увидев, что сын вроде пришел в адекватное состояние, седой корд собрал остатки надежды на непримечательную жизнь и подозвал продавца гламуаров, надеясь в привычном чтении найти спасительную щель в повседневную реальность. К нему мгновенно подскочил щуплый триолль с кипой ярких фолиантов.

– Чего изволите, достопочтенный? – триолль повторил эту фразу три раза, как он привык изъясняться на исторической родине.

«Недавно приехал, не более куплета как с каравеллы. Да и хвост длинный не по-местному» – подметил корд-отец.

– Недавно у нас? – спросил он с видом заправского горожанина, хотя сам бывал в Столице раз пять, от силы.

– Да, обычная история… – охотно поддержал разговор с клиентом триолль-гламуарщик.

– Знаете как это бывает: прошла каравелла по зеленым волнам, да и зашла в ваш порт. День был жаркий. Я на минутку на берег, а тут грянул прохладный ливень. Ну и застрял в таверне, мы триолли, мокнуть не любим, – он провел лапой по роскошной гриве.

– Потом уж глянул посмотреть, не глядят ли они, гляжу ли я, да все, судно уходит, музыка на нем играет, а я один стою на берегу… В общем, махнул хвостом, да ничего не поделаешь, обжился здесь. Свой среди чужих, чужой среди своих.

– Глядеть что? – переспросил вкоду запутанный корд. Читатель поймет его, если вспомнит, что триолли каждое слово повторяют трижды.

– Вы, почтенный корд, гламуары брать будете? – отрезал триолль. – Все по десять алгаллов. Кроме золотой серии «сто великих маэстр» и коллекционного издания «Я-гейрольд». Эти по тридцать алгаллов.

– Да, о досточтимый чужеземец! – очнулся отец.

– Возьму в обмен на звон алгаллов золотых я три труда: себе – Ак-корда вестник. Ведь летопись сия…

– Полна всегда вранья! – неудачно пошутил триоллль. Корд сделал вид, что не расслышал.

– Жене-хозяйке дома, возьму тот фолиант, – он указал на обложку «Мой вечный сад».

– Ведь жить нельзя, не зная, как строить нужно быт!

Триолль не унимался:

– Завидуем мы саду, того, кто знаменит!

«Таковы уж эти триоли» – подумалось корду-отцу, и он продолжил:

– Наследнику таланта, что тут, рядом со мной

Я в дар возьму истории о юности младой.

Гламуарщик на этот раз не нашелся что ответить, возможно, потому, что взглянул на мальчика и что-то почувствовал. Однако алчность взяла свое.

 
– Выбор хорош! Но все же
Советую я вам
Взять что-то подороже,
Наполнив мой карман! – просто попросил он.
 

– Окончен торг. Погас софит, – возразил корд, отсчитав алгаллы продавцу, вынужденного покинуть прижимистого покупателя.

Убедившись в своей солидности, старый корд откинулся на спинку трехного трончика и раскрыл гламуар.

Содержание было многообещающим. Главной темой номера обозначался философско-психологический материал «Гейрольды – рождаются, или становятся?». Обещались полярные мнения из всех известных нам королевств. «Вечная дискуссия… подумал корд-отец. Что моему-то светит?»

Политический обзор настраивал на мажорный лад, что было естественно для провинции. Орки окончательно побеждены, а что касаемо происков гномья, то заклятие Признания и тут уже дало положительные результаты.

Пойманные гномы заточались в сырых мрачных студиях, где с помощью современной магии из них вытягивали все, что могли. В студийные каменные мешки не проникал и луч света (в них просто не было окон), а толстые стены не пропускали наружу ни звука. Какие издевательства над несчастными в них творились, знали лишь маэстры да палачи-звукачи. После их страшных пыток алгалловым железом и мощными заклятьями пленники запевали совсем по-другому. А к особо упрямым применяли древнее орудие истязаний – вокодёр. Что сталось с его жертвами, и думать не хочется…

В то же время делались попытки найти общие ноты с жителями гор. Фолиант сообщал, что по заказу Совета Трех Созвучий известный гейрольд Ал-Рикке, из славного рода Ал-глесиасов, отправился в суровые горы с песнью «Ты мой милый гномик», прославляющей дружбу между созвучными народами. Увы, дикари не приняли протянутой руки и начисто обобрали посла мира, перерезав все его шитевры на маленькие лоскуты мелодий и заточив их в свои шкатулки. Как храбрый витязь остался цел, гламуар умалчивал, лишь подчеркивалось, что вернулся домой он еще большим гейрольдом, чем был прежде.

Научно-популярный раздел труда сообщал о новом открытии: нимфы не стареют! Ну, об этом седой корд всегда догадывался. Магия это или воля Ал-галла, а манящие нимфы, шлягам которых он внимал еще в детстве, и по сей день радовали кордов и казну королевства.

«Истинный шитевр не подвластен времени» – подводился итог под статьей.

В конце гламуара содержались скерцы об эморах, которые можно было на досуге подобрать и забавлять домашних, а также руны волооких дриад, чьим ремеслом была помощь в построении гармоний почтенным состоятельным кордам. В их наречии корд-отец был не силен. Что означали эти загадочные «ал-порта-менты»? «Справлюсь у жены» – решил он, закрывая достойный фолиант.

– Вижу вы закончили… хотя что есть конец, если не избавленье, когда начало скверно… – раздался у него над ухом дрожащий голос.

– Ля, надо ж так напугать – подумал старый корд и взглянул на непрошенного собеседника.

Пинки, ибо это был он, уже полчаса стоял рядом с их столиком. Он несколько раз порывался бросить все и убежать, но, вспомнив угрюмую недвусмысленную усмешку Дум-Дэфа, лишь нервно переминался с ноги на ногу.

Старший корд был все это время поглощен чтением, а мальчик не слышал от незнакомца ничего подозрительного. Его внутренний мотив можно было сравнить с тихим бурлением воды, если, джаззуя от скуки, сотворить бурю в стакане.

«Эмор? Час от часу не легче» – вздохнул про себя старый корд.

– Чего желаешь ты, о сын терзаний? – заботливо спросил он.

– Ничего более чем избавленья от сущности своей, – посетовал Пинки.

– Тут я могу помочь, – съязвил хозяин трактира, поигрывая ножом для разделки рекв. «Эморы закажут на алгалл, а посетителей всех в тоску вгонят» – мысленно проверил он свой житейский опыт.

– А я вам подыграю, – пообещал гламуарный триолль.

– О, мир! О, времена! Повадки хищны! – обреченно понурился эмор. – Я слышал зов кровавый за стойкою стяжаний…

– В школе надо было слухом хорошим хвастаться, – холодно заметил хозяин. – Он видно не принес тебе алгаллов, которые здесь ценятся дороже. Вы с ним прежде репетировали? – осведомился он у старого корда. – Если у вас дуэт намечается, то извольте заказывать или покинуть сцену моей таверны. Боюсь, это будет убыточный для меня проект.

Корд и не знал, что ответить. Как бы поритмичнее избавиться от этого эмора?

– Ты хочешь яств? Так вот тебе алгалл, – он решил незатейливо откупиться.

– Алгаллы… Тлен! Мираж! Покоя нет в их блеске! – эмор по обыкновению забыл уже, зачем явился сюда.

«Это точно, покоя не видать» – взгрустнул корд.

– Пойдем сынок, пора нам уже домой потихоньку.

Он поднялся, стараясь не смотреть в печальные глаза Пинки. К его радости, сын встал и накинул плащ, но, к его огорчению, произнес следующую фразу:

– Давай поможем ему, отец. Ты ведь учил помогать эморам.

На самом деле устыдившись, седой корд кивком согласился и потащил двух с его точки зрения неразумных детей навстречу опасным приключениям. К счастью для нашей истории, он этого не знал.

Более часа проплутав по узким улочкам трущобной части города, они зашли в совсем уж подозрительную слободку. По дороге отец пытался узнать у эмора, какого рода помощь ему нужна, но, устав от абстрактных причитаний, решил понять все на месте. По секрету намекнем, что мальчик в отличие от него уже кое-что услышал…

– Ну, скоро мы прибудем? Парень мой уже устал наверно! – отец допрашивал Пинки.

– Устав с рожденья, я вас понимаю, – ответил эмор. – Однако мы пришли. Вот в этой темной и безкордной подворотне, где диссонанс все охватил, и может враг подкрасться еле слышно, и есть конечный пункт столь страшного пути, куда вас заманил злодейским я обманом, будь я проклят!

– Ну наконец-то, слава Соль-Ерри, – перевел дух корд-отец. – Я уж думал, ты и сам не ведаешь, куда мы держим путь.

– Прошу сюда, в пучину неизвестности ужасной!

Все трое зашли в бездонную арку, выполненную в виде раскрытой пасти орочьего черепа.

– Хорошо, только побыстрее излагай свой диссонанс! – сказал старый корд, привыкая к кромешной тьме.

Хотя… не совсем кромешной. Из глубин склепа к ним приближался свет, бьющий из двух источников, напоминавших глаза орка из иллюстраций к военно-патриотическим фолиантам.

– Теперь наш диссонанс – твой диссонанс! – хриплый голос, прорычавший из тьмы, также очень походил на тембр орка, большого беспощадного орка. Собственно, это и был Дум-Дэф.

«М-да, не все, что причитают эморы, следует пропускать мимо ушей» – пополнил свою копилку злосчастной мудрости старый корд…