Текст книги "Танцы под радиолло. История одной истории"

Танцы под радиолло
История одной истории
Александр Адерихин

© Александр Адерихин, 2024

ISBN 978-5-0062-4429-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Третья мировая война областного масштаба

или

Танцы под радиолло

Игра в правду

В 1947 году в Калининградской области действительно разразилась Третья мировая война. К счастью, шла она только в головах жителей трофейной советской территории. Тем не менее, последствия придуманной мировой войны областного масштаба были настолько серьёзны, что местный обком ВКП (б) провёл своё подробное расследование, изучив, как родился слух о войне и как он распространялся. Материалы этого расследования сегодня хранятся в фондах Государственного архива Калининградской области. Именно там на них и наткнулся автор.

Практически все эпизоды, описываемые автором, имели место в действительности. Правда, в разное время и с разными, никак не связанными друг с другом людьми. Даже история трёх лилипутов, единственных оставшихся вне подозрения Госбезопасности – правда.

Памятник коню Темпельхютеру до сих пор стоит в Музее Коневодства при Тимирязевской сельскохозяйственной академии в Москве. Эпизод в гостинице №1 нагло содран автором, вплоть до диалогов, из фельетона в газете «Калининградская правда» за 1947 год. Это всё правда, как и многое другое в этой книжке. Для того, чтобы герои этой истории говорили так, как они говорили в то время, автор провёл немало часов в архивных фондах, изучая протоколы собраний, письма, воспоминания и официальную переписку.

Автор всего лишь придумал никогда не существовавших персонажей, которых бросил в кипящий бульон из собственной фантазии и исторической реальности. В результате получилось что-то, чего не было в действительности, но что отражает дух того потрясающего времени, как его почувствовал автор.

Добро пожаловать

или

Да не была она беременной

Главный редактор посмотрел на портрет Сталина за своей спиной, одёрнул полы серо-зелёного пиджака с набивными плечами.

– Ты пойми, Александр Сергеевич, – перейдя на шёпот сказал он Подпаскову, – это – непотопляемый советский авианосец у самых берегов империализма, сталинский стальной штык, направленный прямо в подбрюшье загнивающей империалистической Европы…

Главред покормил рыбок в аквариуме и снова одёрнул полы пиджака: «А на палубе этого могучего авианосца окопались гниды ползучие… Пятна ржавчины появились на крепком стальном штыке…».

Подпасков положил ногу на ногу. Ему показалось, что так легче терпеть позыв к мочеиспусканию.

– Мы долго терпели! Но сегодня в городах и сёлах, – Главред прошёлся по кабинету, остановился у статуи чугунного сталевара, пристально посмотрел статуе в глаза, – развиваются красные стяги – символы величия и могущества советского государства. Нет больше Восточной Пруссии, этого плацдарма разбойничьих набегов на славянские земли, на нашу Родину!

Подпасков и поменял ноги и подумал: «Нет, не дотерплю».

Он вспомнил, как совсем недавно, на Первомай, главный редактор демократично зашёл в их кабинет, поздравить отдел писем с праздником. Главред уже был не трезв. Он сел рядом с Подпасковым, которого спьяну назвал платиновым боевым пером советской журналистики. Они здорово набрались. Главред разоткровенничался. Он стал вспоминать, как редактировал дивизионную газету в Первой конной. Он со смехом рассказал, как своими руками расстрелял прикомандированного к газете «спеца» – литсотрудника, учителя какой-то сельской школы, за три допущенные на первой странице опечатки.

– Жалко, что сейчас так нельзя, – смеялся главный редактор, – был бы полный порядок в газете.

Главред достал из кармана модного, с плечами, пиджака клетчатый носовой платок, протёр нос чугунному сталевару и глядя в его пустые чугунные глаза, сказал: «Ситуация очень серьёзная».

По ковровой дорожке он подошёл к сидящему в кресле напряжённому Подпаскову. Опять одёрнул полы. Подпаскову показалось, что в кармане пиджака редактора что-то зашевелилось: «Нет, не дотерпишь…».

– Представляешь, Александр Сергеевич, – Завотписем снова заговорил шёпотом, – среди местных товарищей выявлены отдельные серьёзные недостатки в большом количестве. Укрепляются среди переселенцев слухи. Слухи эти особо вредные. Количество «обратников» возросло втрое. Бегут некоторые несознательные переселенцы, отправленные партией осваивать новую советскую землю, бегут обратно на Родину. А такого позорного явления, сам понимаешь, мы допустить не можем. Надо дать решительный отпор отсталым настроениям. Поэтому поезжай, в этот Кёнигсберг, мать его. Напиши об этом статью. Помнишь, как ты с фронта про дезертиров писал? Вот также и здесь надо. Со всей своей журналистской ершистостью, как ты умеешь…

«А может и дотерплю», – Подпасков снова поменял ноги.

Главред присел на стол, положил руку на шевелящийся и рычащий карман: «Важная задача, поставленная перед тобой партией».

«Нет, не дотерплю», – Подпсков напрягся.

Подпасков посмотрел на портрет Сталина. Крамольная мысль родилась там, где у Подпаскова всегда зарождались мысли, за которые ему было потом стыдно – в животе, где-то чуть выше пупка. Он представил, как во время Курской битвы у Сталина идёт важное совещание. На важном совещании Сталину нужно принять важное решение, куда двигать полки и дивизии. Генералы сидят, маршалы. Ждут. А Сталину надо пописать. Терпеть сил никаких нет. И вот он идёт и писает. А пока он писает, сотни людей умирают.

«Надо бы завязать с водкой», – подумал про себя Подпасков.

– Ты мне всю цепочку проследи. Изучи, как эти самые слухи живут. Кто их, мать их, рождает, как они в головах советских людей устраиваются, как мозг им сжирают, как из башки в башку переползают, чем кормятся, чем в гальюн ходят… – Главред говорил о слухах, как о живых.

– Внимательно изучи, Александр Сергеевич. Сегодня эти слухи работают против Советского Союза, а завтра мы им сами работу найдём… Понял? Работать будешь вместе с товарищами из МВД. Ну иди, оформляй командировку… Вижу, ерзаешь весь. Не терпится?

– Не терпится. – честно сказал выскочивший из кресла Подпсков. Он пожал редактору руку, торопливо пошёл к выходу.

– Заткнись, сука! – вдруг заорал за его спиной редактор и с силой стал лупить себя по боковому карману пиджака. В кармане что-то визжало, гавкало, пищало.

Испуганные рыбки в аквариуме заметались от стены до стены. Из кармана редакторского пиджака выпрыгнула маленькая собачка. У собачки была голова Гитлера. Таких гитлеров-собачек Подпсков видел на карикатурах Кукрыниксов в «Правде». Собака-Гитлер больно схватила Подпаскова за ногу, порвав штанину.

– Гитля! – заорал главный редактор, – быстро на место!

Гитля ещё сильнее сжал челюсти. В дальнем углу кабинета ожил чугунный сталевар. Размахивая своим металлическим «посохом», он попёр на маленького Гитлю, случайно разбив аквариум. Вода вместе с рыбками плюхнулась на паркет. Размахнувшись, сталевар заорал: «В голову и в хвост!».

– Товарищ, товарищ…

Кто-то тряс Подпаскова за плечо. Поезд стоял. За окном вагона топали сапоги бегущих солдат, невидимых в темноте. Прямо под окном военный в зелёной фуражке орал: «Пулемёты в голову и в хвост поезда, что непонятно, Побегайло?!»

– Приснилось что? Кричали… Сильно кричали… Ногой дрыгали, об дверь ударились… Приснилось что?

Попутчик Подпаскова, рыжий мальчишка в форме лейтенанта – лётчика ласково подвинул стакан с чаем. В стакане мелодично звякнула чайная ложка. От звона ложки Подпаскову ещё больше захотелось в сортир.

– Где это мы? – спросил он, ещё не проснувшийся.

– В Белоруссии, на границе. – ответил жизнерадостный мальчишка-лётчик, – сейчас в Литву въедем. Тут проводник приходил. Говорил, что бы окна и двери закрыли и не открывали никому, пока до этого, как его… Эйдткунена не доедем. Ну и если есть тяжёлое что, чтобы под рукой держали.

Мальчишка-лётчик пододвинул к себе портупею с кобурой.

– Такой он, – жизнерадостно подытожил мальчишка, – поезд «пятьсот весёлый» Москва – Калининград.

«Пятьсот весёлый» медленно покатился в темноту. Подпасков вышел в коридор. Проводник закрывал окна и опускал брезентовые шторы.

– Вы бы, товарищ, не выходили из купе…

– Туалет откройте, – приказал проводнику Подпасков.

– А это мы с пониманием, – засуетился проводник, перебирая связку с ключами и провожая Подпаскова к туалету.

Подпасков облегчился. Нажал на слив. В открывшуюся чёрную дыру вагонного унитаза влетела вонь креозота. Подпаскову стало страшно.

– Не задерживайтесь, товарищ, – проводник вежливо постучал в дверь туалета.

Подпасков вышел. Проводник закрыл за ним дверь на ключ. Подпасков порылся в карманах, нашёл папиросы, вставил одну в рот. Спичек не было. Проводник уже ушёл. В тамбуре кто-то засмеялся. Подпасков нажал на ручку тамбурной двери.

Их было трое. Двое мальчишек в гимнастёрках учеников ремесленного училища и совсем ещё девчонка. Один из мальчишек – толстый, выставил голый зад в открытое окно. Второй, блондин с тонкими одухотворёнными чертами лица и с серыми кругами под глазами, громко смеялся над шуткой друга. Девушка смущённо фыркала. Она была месяце на восьмом – беременности. Увидев Подпаскова толстый хихикая натянул штаны: «Показали лабусам русский характер!»

«Голый зад ты, идиот, темноте показал, а не русский характер!» – подумал про себя Подпасков и попросил у одухотворённого прикурить.

– Конечно, товарищ. – жизнерадостно откликнулся одухотворённый и чиркнул зажигалкой.

Подпасков выпустил струю дыма в сторону от беременной девчонки: «Вы бы, милая, не стояли здесь, курят… Для ребёночка плохо…».

– Конечно, товарищ. – также жизнерадостно откликнулся одухотворённый. Подпасков почувствовал в этом повторяющимся «конечно, товарищ» издёвку.

– Пойдём, милая, – Одухотворённый взял девушку за расплывшуюся талию.

– Конечно, товарищ. – звонко ответила одухотворённому беременная. Троица удалилась в пристыкованный к купейному общий вагон.

При подъезде к Калининграду по поезду прошли пограничники с собаками. Они проверяли у пассажиров разрешения на въезд в запретную зону. Прочитав в разрешении Подпаскова его фамилию и название газеты, немолодой капитан встал по стойке смирно и с улыбкой отдал честь: «Читаем, читаем…».

– Да будет вам! – Подпасков замахал на лейтенанта руками, покраснел, глупо улыбнулся.

– Подъезжаем! – объявил идущий по коридору проводник, – Калининград-Южный!

Подпасков посмотрел в окно. За окном то, что когда-то было городом. Сейчас это были руины до самого горизонта. Иногда поезд пересекал узкие дороги, проложенные среди завалов. Дороги были забиты людьми, прижимавшимся к развалинам, когда мимо проезжали машины. Проехав мост над рекой, поезд резко сбавил ход. Машинист дал длинный гудок. Состав шёл в опасной близости от группы немецких пленных, разбиравших завал вдоль железнодорожного полотна. Немцы прекратили работу, чтобы пропустить состав. Они стояли так близко к вагону, что Подпасков из окна мог бы дотянуться до них рукой. Подпасков видел их лица. Усталые, худые, серые или красные от кирпичной пыли, грустные, пустые, напряжённые, небритые…

Мальчишка-лётчик, не успевший повоевать, с детским восторгом рассматривал пленных.

– Первый раз их вижу живьём, – жизнерадостно сообщил он Подпаскову, – до этого – только в кино и в газетах!

Длинный немец, серый от недоедания и пыли, осторожно помахал Подпаскову и мальчишке-лётчику рукой.

Подпасков не ответил на этот жест. Ему было всё равно. Немец не вызывал у него никаких эмоций. В отличие от мальчишки-лётчика, который помахал рукой немцу в ответ. Немец улыбнулся и развёл руками, словно говоря: Вот оно всё как вышло…

– Смотрите, – радостно сказал Подпаскову мальчишка-лётчик, – рукой мне машет.

Подпасков вспомнил, как в Московском зоопарке, куда они пришёл на репортаж, шестилетий мальчишка, показывая на кланяющегося посетителям слона, закричал: «Смотрите, он хоботом со мной здоровается!»

Подпасков вышел в коридор. Постоял у вагонного окна. Над поездом висела странное облако. Оно было похоже на гигантское насекомое. Шесть неправильных ватных ног – щупалец нависли над в ужасе убегающим от него поездом. У облака была белая спина и чёрное, отвисшее брюхо, в котором бурлили молнии. В этом брюхе и должен был оказаться целый поезд со всеми своими пассажирами. Если не убежит. Подпасков передёрнул плечами.

Облако с отвисшим брюхом выплыло из его детства. Подпасков хорошо помнил, как на подмосковной даче он, маленький, только что проснувшись от послеобеденного сна, выбежал из дощатого домика, арендованного отцом на лето. Маленький Подпасков увидел, что на улице всё стало серым, а прямо над ним висит огромное облако с отвисшим чёрным брюхом и шестью ватными неправильными лапами. Маленький Подпасков испугался, что облако его съест. Он заплакал. Мать бросилась его утешать. Когда маленький Подпасков сквозь слёзы рассказал маме, что облако сейчас их всех съест, взрослые долго смеялись. История с облаком стала семейной легендой. Она регулярно рассказывалась за праздничным столом, за которым собиралась вся семья. В ритуал оглашения семейной легенды входил смех: «Надо же, облака испугался!» Подпасков улыбался вместе со всеми. При этом внутри его неприятно начинал ворочаться тот никуда не ушедший детский страх от того, что облако их сейчас всех съест.

Подпасков отошёл от вагонного окна, повернулся к облаку спиной. Ему показалось, что облако с чёрным брюхом смотрит своими мохнатыми выпуклыми глазами прямо ему в затылок. Подпасков пошёл по коридору.

В своём купе говорливый проводник считал подстаканники. Увидев Подпаскова, он послюнявил химический карандаш, сделал пометку на обрывке газеты. Это была газета, в которой работал Подпасков. На обороте, на другой странице смятой газеты с жирными пятнами, был напечатан его политический фельетон про разбойничьи нравы американского империализма.

– Ну в этот раз не сильно опоздали, – извиняясь сказал проводник, – всего-то на четыре часа… Хотя вот прошлый раз почти по расписанию пришли, а комендатура восемь часов из вагонов выходить не давала. Ни попить, ни поссать… Каких-то власовцев в развалках добивали. Жуть. Стрельба, как на фронте…

Подпасков ещё раз вспомнил свой кабинет, который делил со своим смертельным врагом старшим корреспондентом Шубиным. Свой стол, свои карандаши, журналы учёта поступивших в редакцию писем, пресс-папье, подаренное китайскими товарищами во время командировки в Китай. Подпаскову стало грустно. Он уже боялся этого города, ощетинившегося загнутой арматурой, торчащей во все стороны из развалин.

Главный городской вокзал, выжженный огнемётчиками 11-гвардейской армии во время штурма, не использовался. Пассажирские поезда останавливались на бывшей сортировочной. Где-то играл оркестр. Ветер доносил запах гари и обрывки приветственной речи. Подпасков прислушался к долетающим до него словам, смог разобрать: «Замычали коровы, закудахтали куры, заблеяли овцы на новой советской территории…».

Подпаскова должны были встретить «местные товарищи». Выйдя из вагона он сразу их увидел. Невысокий широкоплечий мужчина лет тридцати, с поломанным когда-то носом, в широких, по моде чёрных брюках, гимнастёрке, перетянутой офицерским ремнём, в матерчатом плаще и твидовой кепке на непропорционально большой голове, внимательно разглядывал всех выходящих из вагона. Рядом – два милиционера в форме. На плече одного из них, длинного, худого, нескладного, безжизненно повис автомат ППШ. Подпасков не вызвал у встречающих никакой реакции.

Он остановился недалёко от троицы, закурил папиросу. Проводник стал закрывать за последним пассажиром дверь вагона. Большеголовый, волнуясь и суетясь, бросился к вагону.

Подпасков встал у него на пути: «Товарищ, я Подпасков. Вы не меня встречаете?»

Большая голова в кепке испуганно дёрнулась, уставилась в мятую бумажку в своих руках, потом смерила Подпаскова с ног до головы. Человек в кепке громко сглотнул слюну.

– Товарищ Подпасков? – местный с большой головой с поломанным носом виновато заулыбался. В верхней челюсти у него не было трёх боковых зубов.

– А мне ваш коллега вас совсем по-другому описал. – большая голова в кепке наклонилась влево.

Подпасков протянул встречающему все свои документы. Тот уважительно принял их обеими руками. Сверил все фотографии на всех документах.

Подпасков начал понимать. Это было совсем в духе непревзойдённого мастера интриг и мелких гадостей Шубина, которому Подпасков постоянно проигрывал. Шубин, бывший горный инженер с плохим желудком и знанием трёх языков, специально мог описать в телефонном разговоре Подпаскова так, что вроде это он, Подпасков, но узнать его будет трудно. На такие гадости у Шубина был талант. Злость и раздражение где-то в животе Подпаскова начали закручиваться в спираль. Затем, не умещаясь в кишках и желудке, они долезли до грудной клетки, пытаясь разжать рёбра изнутри.

Подпасков вспомнил, как старший корреспондент Шубин унизительно «замкнул» на него нудного больного гражданина из Улан – Удэ. Фамилия гражданина – Назаров. Гражданин писал в редакцию и другие инстанции длинные письма с просьбой запретить писать букву «р» в сокращённом обозначении слова «килограмм». Вся страна спокойно писала и «кг», и «кгр». В письмах, официальных документах, газетах, книгах. Это никому не мешало. Кроме сумасшедшего Назарова из Улан-Удэ. Бывший корректировщик артиллерийского полка, награждённый орденом и медалями, Назаров методично обстреливал организации и ведомства письмами, в которых он боролся против своего кровного врага – буквы «р» в сокращении «кгр».

В своих длинных письмах бывший корректировщик приводил весомые аргументы: подсчитывал количество чернил, бумаги и времени, которые советские люди тратят за год, выписывая лишнюю букву «р».

Подпасков вёл с ним обстоятельную переписку. Он боялся, что Шубин напишет на него донос. Переписка по поводу отмены буквы «р» в сокращении «кгр» породила массу дурацких шуток. Например, Зиночка, машинистка отдела патриотического воспитания, как-то во время обеда сказала: «Ещё каких-нибудь 20 писем от этого сумасшедшего, и наши потомки будут писать только «кг», а не «кгр»…

– Извините, товарищ Подпасков, – встречающий протянул ему документы, – дурацкая какая-то ошибка вышла. Видимо, секретарша неправильно записала…

Встречающий снова виновато улыбнулся и представился: «Капитан Семейкин, городское управление МВД». Семейкин пытался взять у Подпаскова пузатый командировочный портфель. Но Подпасков его резко осадил: «Это что ещё за барство!». Злой на Шубина, он решил поставить капитана на место.

Они двинулись к выходу. Народ, увидев важную фигуру в сопровождении милиционеров, уступал им дорогу. Рядом с ними шла семья, только что приехавшие переселенцы. Вспотевший отец семейства тащил огромный самодельный фанерный чемодан, покрашенный в коричневый цвет. Его супруга, нагруженная двумя вещмешками, старалась от него не отставать. Мальчишка – сынок в тюбетейке важно шёл впереди. За спиной у него болтался рюкзачок. Из кармана рюкзачка удивлённо смотрел на развалины плюшевый медвежонок с оторванным ухом. К груди мальчишка прижимал живую кошку.

– Откудова вы её? – длинный нескладный милиционер с ППШ на плече ласково погладил напряжённо выгнувшую спину кошку.

– Мы из Саранска, – важно ответил мальчишка. Было видно, что он не первый раз отвечает на этот вопрос, – Дусю везём, потому что папа сказал, что её обязательно надо будет первой в новую квартиру пустить.

Подпасков заметил чуть впереди троицу вчерашних «фэзэошников». Толстый тащил мешок, одухотворённый с синяками под глазами – вполне приличный чемодан. За ним телепала беременная девчонка с вещмешком. Идти ей было очень трудно.

– Семейкин, – максимально начальствующим тоном сказал Подпасков, – давайте этих… Ну беременную и этих двух… Подвезём.

Милиционеры догнали «фэзэошников». Длинный и нескладный постучал одухотворённого с синяками под глазами по плечу: «Парень, подожди». Троица остановилась. Девица прижала мешок к груди. Одухотворённый с синяками под глазами поставил чемодан на перрон. Выпрямившись, он несколько раз ударил длинного милиционера финкой, до этого спрятанной в сапоге. Длинный упал на перрон, а толстый «фэзэошник» со всего размаху ударил кастетом в лицо второго милиционера. Милиционер упал на колени. Беременная попыталась стянуть с плеча лежавшего на перроне милиционера ППШ.

Женщины вокруг завизжали, двое мужиков заматерились, многие попадали на перрон. Мальчишка с кошкой Дусей остался стоять. Защищая кошку, мальчишка сильно прижал её к груди, повернулся спиной к девице, почти стащившей ППШ с милицейского неудобно длинного плеча.

Кто-то грубо схватил Подпаскова «за грудки», с силой дёрнул на перрон. Падая, Подпасков увидел, как стоящий на коленях милиционер с разбитым в кровь лицом, стал медленно заваливаться влево, но при этом достал из кобуры наган. Не глядя он выпустил три пули куда-то в сторону толстого «фэзэошника» с кастетом и упал. Толстый осел на брусчатку перрона, словно у него вытащили позвоночник, по детски свернулся в клубок, подняв облачко пыли.

Подпаскова заслонил Семейкин с «ТТ» в руке. Как на учебных стрельбах, он выставил правую ногу вперёд, по направлению к цели так, что ноги оказались на ширине плеч, заложил левую руку за спину, поднял правую параллельно земле и поверх головы мальчишки с кошкой выстрелил беременной в голову. Он попал ей в лоб. Хрупкая, она отлетела, широко раскинув руки, на стенку вагона. Отрикошетила, упала лицом вниз. Из-за объёмного живота она не лежала, а неприлично стояла на коленях, уткнувшись лицом в перрон, покрытый брусчаткой. «Фэзэошник» с одухотворённым лицом и финкой в руках побежал вдоль вагона. Семейкин крикнул: «Стой, мудила, убью». Навстречу «фэзэошнику» уже бежал патруль: лейтенант с красной повязкой на которой белыми буквами было написано «комендатура» и два рядовых с карабинами. «Фэзэошник» остановился, бросил финку: «Сдаюсь». Рядовой из комендантского патруля широко размахнувшись, всадил приклад карабина прямо в пах «фэзэошника». Скрюченного, побагровевшего и уже совсем не одухотворённого «фэзэошника» потащили в линейный отдел милиции.

Люди начали вставать. Кто-то закричал: «Врача!». Семейкин помог Подпаскову подняться: «Я не сильно вас… Просто для безопасности…». Капитан опять чувствовал себя виноватым. От прикосновения к своему пальто Семейкина, только что застрелившего беременную, Подпаскова затошнило.

Рядом рыдал мальчишка в тюбетейке. Его обнимала мать с двумя вещмешками на спине. Кошка, испугавшись выстрелов, убежала, сильно подрав ребёнку руку.

– Как же она теперь без нас будет? – мальчишка обнял бледную мать. Подпасков отряхнулся, дал матери малыша относительно чистый носовой платок.

Из стоящего неподалёку переселенческого эшелона, того самого, возле которого до сих пор играл оркестр и произносились приветственные речи, пришёл врач. Он был в не очень белом халате, поверх которого болтался чёрный, не по размеру ватник. Из под ватника выглядывала зелёная сплющенная сумка с красным крестом на белом круге. Первым врач осмотрел рыдающего мальчишку с окровавленной рукой. Дал его матери перевязочный пакет из сплющенной сумки: «Сами справитесь?».

– А доктор найдёт нашу Дусю? – сквозь слёзы спросил маму мальчишка.

Доктор погладил малыша по голове и заспешил к сидящему на перроне милиционеру, получившему удар кастетом в голову. Померил пульс, заглянул в глаза: «Сейчас я вами займусь».

Затем врач перевернул длинного милиционера на спину, взял его за запястье. Отрицательно покачал головой. Кто-то положил фуражку длинного ему на лицо. Врач также осмотрел толстого «фэзэошника» и беременную девицу. Он им уже ничем помочь не мог. Врач пощупал живот беременной, удивлённо поднял бровь: «Что-то у неё там…»

Возле переселенческого эшелона оркестр грянул гимн Советского Союза. Митинг закончился. Молоденький милиционер встал по стойке «смирно» и отдал честь трём сожжённым товарным вагонам, за которыми играл оркестр.

«Боже, боже, что же я наделал…» – мысль билась в замкнутом пространстве черепной коробки Подпаскова, больно ударяясь о стенки головы. Он сидел в «ленинской комнате» линейного отдела милиции на станции «Калининград-Южный». Его вежливо опросил народный следователь транспортной прокуратуры, молодой армянин, не выговаривающий букву «Р». Здесь же врач из переселенческого состава, сбросив чёрный ватник на покрытый бархатной красной скатертью стол президиума, менял повязку милиционеру, получившего удар кастетом в голову. Комната была украшена плакатами и портретом Сталина. За спиной Сталина развивался красный флаг. Он был точно такого же цвета, как и кровь, выступающая сквозь бинты на повязке раненного милиционера.

«Боже, божжечки, что же я наделал…». Мысль больно ударила в темя, отрикошетила в затылок.

– Я начхозу говорил, – неожиданно громко сказал раненный милиционер, – дайте другую кобуру, эта расстёгивается туго…

Доктор принялся его успокаивать: «Не волнуйтесь, уважаемый, сейчас в госпиталь поедем… Сотрясение у вас…».

Пришёл Семейкин: «Товарищ Подпасков, поехали. Секретарь обкома ждёт». Подпасков покорно пошёл за Семейкиным.

«Опель» Семейкина был припаркован напротив готических ворот возле здания вокзала. Семейкин распахнул заднюю дверь, подождал, пока заторможенный Подпасков усядется.

Они ехали по проложенной среди развалин дороге. Подпасков смотрел на затылок Семейкина. Конечно, девица с автоматом на вокзале могла наделать много бед, но взять и вот так вот…

Подпасков почувствовал, что где-то глубоко внутри его родился ужасный вопрос, который Семейкину задавать никак нельзя. Подпасков сглотнул слюну, в надежде, что это как-то поможет. Это не помогло. Не помогли и плотно сжатые зубы. Вопрос вырвался из Подпаскова прямо в затылок Семпейкину: «Скажите, Семейкин, а каково это… Убить беременную?…».

Семейкин притормозил, пропуская колонну красноармейцев. Раскрасневшиеся, в расстёгнутых на груди гимнастёрках, они шли из бани, не соблюдая строй.

– Да не была она беременной, – ответил Семейкин, – это старая зэковская штука – повесить бабе на живот «горб», мешок с чем-то… На постах же одни мужики стоят, кто полезет беременную бабу щупать… А у этой в мешке деньги были. И удостоверения трёх липецких инкассаторов. Проститутка она. Вместе с этими двумя месяц назад сберкассу в Липецке ограбила. Людей убили. Мы уже с Липецком связались по спецтелеграфу. Подтверждают…

Семейкин повернулся лицом к Подпаскову, посмотрел тому прямо в глаза. Колонна распаренных и красных красноармейцев прошла.

– Это для них война кончилась, – Семейкин кивнул своей большой головой в сторону распаренной колонны помытых красноармейцев, – а нам ещё воевать и воевать…

Семейкин надавил на педаль газа. Они опаздывали. Их уже час ждал секретарь обкома.

На Турецком и Английском фронтах

Секретарь обкома («Читаем, читаем. Хлёстко пишете!») напомнил Подпаскову панду, которую с благоговейным восторгом ему показали китайские товарищи во время его международной командировки. Но если та китайская панда была мила, забавна и дружелюбна, то калининградская панда – секретарь была напряжённой, напуганной, больной. У обритого на лысо грузного секретаря в костюме и косоворотке под пиджаком, была неестественно жёлтая кожа и чёрные круги под глазами. Они и делали секретаря похожим на напряжённую, напуганную, больную панду.

– Добро пожаловать, – сказал секретарь-панда.

Они сели за красного дерева стол, вокруг которого стояли стулья с резными деревянными спинками, напоминавшими своды готического собора. На столе – пепельница, два стакана чая в металлических «железнодорожных» подстаканниках, сухарики в вазочке. Над столом – обязательный портрет Сталина. Калининградский Сталин напомнил Подпаскову Сталина из своего ужасного сна в поезде. Сталины были очень похожи.

– Здесь у фашистов финансовое управление всей Пруссии было, – поспешил объясниться секретарь, – они его специально под рыцарский замок построили. Ну и мебель соответствующая…

Подпасков кивнул головой, принимая объяснения.

– Наслышан о вашем поступке на вокзале, – В окно заглянуло солнце, пробившееся сквозь щели в тяжёлых бархатных шторах. Секретарь пожелтел ещё больше.

– И как вам только удалось этих бандитов в толпе разглядеть?! Большое вам наше калининградское партийное спасибо.

– За что? – удивился Подпасков.

– Как это за что? – панда-секретарь хитро улыбнулся, – благодаря вашим мужественным действиям обезврежена целая банда. Много бед могли натворить бандиты на новой советской земле, но благодаря…

– Давайте к делу, – как можно жёстче сказал Подпасков, а про себя подумал: «Что, жёлтый хрыч, у тебя в городе происходит?! Не успел я с поезда сойти, а уже в перестрелку попал! А ты теперь из меня, подхалим, героя делаешь?! Спасибо, что не посмертно!»

Секретарь подвинул Подпаскову тоненькую картонную папку: «Вот тут мы подготовили информацию… Цифры, факты…».

В голове Подпаскова сразу всплыл инструктаж, который главный редактор провёл с ним перед командировкой в Калининград. Главред сказал тогда, сильно постучав ребром ладони по своей переносице: «И заруби себе на носу, Подпасков! Местные товарищи будут тебе всякие там цифры и факты давать. Цифры и факты нам не нужны. Нам правда нужна!».

– Положение серьёзное, – секретарь-панда перешёл на шёпот.

Англия, Америка и Турция напали на СССР в Европе и на Чёрном море. Такой слух был зафиксирован месяц назад в разных городах и сёлах области. Изначально ему не придали значения. Слухи были всегда. Они умирали также быстро, как и рождались, оставляя о себе несколько строк в ежемесячной обкомовской «Справке о настроениях трудящихся в Калининградской области». Но со слухом о Третьей мировой сразу пошло что-то не так. Через несколько дней после обнаружения, слух успешно оброс «подробностями». Американцы уже приблизились к Архангельску и на днях бомбили Минск, где сбили 15 наших самолётов. Причём эти «уже» и «на днях» в основном теле слуха жили уже больше месяца.

Обком на слухи отреагировал. В города и посёлки области было направлено 57 агитаторов и пропагандистов из особой лекторской группы при обкоме партии. На помощь им пришли военные. По специальному приказу политотдела армии в трудовые коллективы были направлены политработники, выступившие с читками «О нерушимости границ великого Советского Союза». Усилия обкома не пропали даром. Теперь у старательно отлавливаемых и фиксируемых слухов о новой мировой войне появилась новая «подробность»: в СССР объявлена мобилизация, но тайная, чтобы не будоражить лишний раз население.

Но население уже было взбудоражено. Осведомители сигнализировали о вредных настояниях среди рабочих и служащих. Например, слесарь-такелажник Калининградской катушечной фабрики Хатов заявил начальнику цеха, отказавшемуся подписать слесарю наряд на новые ботинки: «Мы как рабы. Зарплата низкая, снабжение плохое. Вот придут американцы…». Жестянщик бондарно-тарного завода Дымченко, напившись в общежитии, как сказал об этом секретарь, «сделал выкрики»: «Скоро вы заплачете вместе со Сталиным. Ухожу к бендеровцам, буду бить вас всех. Коммунистическая партия – не партия трудящихся, а партия поработителей и угнетателей». Чернорабочая треста «Вторчермет» Щербакова на рынке говорила своей подруге Бекасовой: «Америка оказывает помощь колхозникам, но эта помощь до колхозников не доходит, всё достаётся руководителям».