Текст книги "Когда пропадает дочь"

Когда пропадает дочь
Александр Фёдорович Ануфриев

© Александр Фёдорович Ануфриев, 2024

ISBN 978-5-0062-2883-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1.Ксения

Ксения потерла нервно виски ладошками и тяжело вздохнула. Хозяйский сын, упрямый и замкнутый Игорек снова огорошил ее, не выучив урока. Он нес полную околесицу. Девушка прильнула к решетке окна: во дворе белобрысый, рослый охранник – Никита, забавлялся с ротфейлером, отнимал у него большую кость, трепал за уши.

– Их бин, их бин, – лепетал мальчик.

– Ду, солнышко?

– Ду бин, ду бин…

Молоденький педагог звонко рассмеялась, посмотрела на часы. Время урока истекло, ей пора собираться домой, в студенческое общежитие.

– Тетя Ксения, побудьте еще со мной, пожалуйста, – попросил Игорек и слезы блеснули в его черных глазах.

– Что с тобой, малыш?

– Мне страшно.

– Почему? Где твоя мама?

– Я не знаю, – ответил мальчик, пожимая плечами, – папа ничего не говорит.

Дверь в комнату будто боднули.

– Ксения Олеговна, – вкрадчиво произнес Никита, глядя наглым, раздевающим взором, – Николай Данилович просит вас не торопиться, дождаться его, он сейчас подъедет.

– Хорошо, – кивнула девушка.

– Как настроение?

– Прекрасное.

На самом деле Ксении стало еще тревожнее на душе. Этот двухэтажный особняк из красного кирпича и железобетонный забор вокруг напоминали крепость. Она чувствовала себя здесь, будто в ловушке, заложницей.

– Пройдите в гостиную.

Охранник тронул девушку за локоть, она вздрогнула.

– Не бойся ничего, красавица.

– А я и не боюсь.

В гостиной царил полумрак и прохлада. Ксения присела, погрузилась в кресло. «Видели б меня девчонки из общаги – обзавидовались бы, – мелькнуло у нее». Она держала свою новую работу в тайне. А нашла ее случайно, наткнувшись однажды на объявление в рекламной газете: строительной организации требуется переводчица немецкого языка. Придя по указанному адресу, Ксения застала там с десяток изысканно одетых женщин и девушек. Первым ее желанием было развернуться и уйти обратно: явно шансов никаких. Остановил чей-то ехидный шепот: «Вот и еще одна заблудшая овечка, золушка». В общем, и она шагнула вслед за остальными в огромный кабинет, где за длинным столом на большом стуле-троне восседал насупленный, угрюмый человек.

– Меня зовут Николаем Даниловичем Маздовым. А вас? – спросил он настороженно.

– Ксения Олеговна Сосновская.

– Местная?

– Местная

– Так значит, вы и по-берлински ни бельмеса, со словарем? – неожиданно продолжил Маздов и рассмеялся.

– Почему? У меня красный диплом, я свободно владею всеми диалектами немецкого, – парировала девушка.

Тут Николай Данилович, будто ошпаренный кипятком, подскочил на месте и, гипнотизируя Ксению, забегал из угла в угол.

– Не может быть!

– У меня там детство прошло в Германии, мой папа служил под Берлином, – продолжала фантазировать конкурсантка.

Маздов хлопнул в ладоши:

– Замечательно! Браво, деточка!

– Я беру вас!

Так Ксения ступила на стезю частного преподавания, попала в желанную клетку. «Да это счастливый билет, дурочка. Детский дом, общежития останутся в прошлом. Надо опутать, окончательно приворожить Маздова. Точно, рассмотреть, найти в нем что-то человеческое, хищное видно невооруженным взглядом», – размышляла девушка в гостиной.

– Тетя Ксения, можно к вам?

– Зови меня просто Ксенией. Хорошо, малыш?

Мальчик смущенно кивнул. Он держал в руках альбом для рисования, ему очень хотелось похвалиться. На первой же странице в причудливых омутах-разводах акварельных красок она узнала себя.

– Ой, миленький, да ты художник. У тебя есть дар.

– Дар? Что это?

– Ну как тебе сказать? Дается кем-то свыше. Я бы, например, при всем желании, хоть расшибись, так не смогла, а ты вот запросто.

Ксения оказалась главной героиней и остальных рисунков мальчика.

– Тетя Ксения… ой, Ксения, я вас люблю, – обдал ее детский шепот. – Вы такая красивая.

– И я тебя очень люблю, Никитушка.

Ребенок прижался к ней, обнял ручонками.

– И папа вас любит.

– Папа? С чего ты взял?

– Уж я-то знаю. Всегда про вас расспрашивает.

Раздавшиеся внезапно странные, глухие хлопки, а за ними и взрыв под окнами заставили Ксению вздрогнуть. Никита в ужасе смотрел на нее. Во дворе начался явный переполох: собаки заливались лаем, в панике метались охранники. За массивными железными воротами дома горел «Мерседес» хозяина. Черный дым стелился по земле, пронизывал все небо. Сквозь дымовую завесу Никита нес на руках Маздова. Ксения метнулась навстречу по лестнице.

– Помоги мне! – крикнул ей охранник, опуская тело своего хозяина на диван. – Найди бинты и вату! Шевелись!

Николай Данилович держался за живот, от многочисленных ран он истекал кровью. Жизнь стремительно уходила из него.

– Вот и всё, – хрипел он, – вот и всё… Игорек, сыночек… Он не должен это видеть. Нет, не должен. Пусть он этого не видит. Вообще ничего не знает.

– Его нет здесь.

– Ты не обидишь его? Нет, Никита? Поклянись мне! И перекрестись. Вот иконы только нет ни одной в доме.

– Клянусь, Николай Данилович.

– Ты понял, чьих это рук дело?

– Нет.

– Рябого, он не остановится на этом. Игорька спасай… Кто эта девушка? Наталья?

– Нет, Ксения. Она немецкому языку обучает вашего сына, вы скоро уезжаете в Берлин. А Натальи Сергеевны четвертый год как нет на белом свете.

– Не уберег я ее, погубил Наташеньку, ревновал, вот и пить начала… Кто эта девушка? Ангел! Я вижу ангела!

Это были последние слова Маздова. Никита, не стесняясь, зарыдал. У Ксении кружилась голова, все расплывалось перед глазами, происходящее казалось нелепым, жутким сном. Теряя сознание, она сползла по стенке на ковер. Пришла в себя от резкого запаха нашатыря.

– Поднимайся, милая, – говорил Никита, – надо ехать за город с ребенком. Там поживете, переждете, пока все это не закончится. Пока Рябого не загоним в угол.

Как сомнамбула, шатаясь, крепко держа за руку Игорька, она вышла из дома. В машине мальчик к ней прижался. Всю дорогу она гладила его по голове и плакала.

А он шептал:

– Мама, не надо… мама… пожалуйста…

2.КРАБОВ

Июльское солнце палило над нелепым, тонущим в людском гомоне рынком. Торговали тут, как водится, всем на свете: продуктами и овощами, обувью и заграничными тряпками. Сквозь ряды торгующих, испуганно озираясь по сторонам, шёл студент юрфака, ленинский стипендиат Генка Зудилин. Он искал передвижной пост – полицейскую будку. На третьем заходе в рынок Геннадий не выдержал и озадачил улыбчивую бабушку, насыпающую семечки в стаканы.

– Вон энта конура, – отозвалась она и сплюнула.– Да чтоб сгореть ей синим пламенем до тла.

«Добрая бабушка, однако».

Пост размещался прямо у дороги. За мутными, грязными окнами будки ничего не было видно. Входная дверь не открывалась. Геннадий постучал в окно монетой. Подождал и развернулся уже, чтобы уйти восвояси, но не тут-то было. Его окликнул хриплый баритон, принадлежавший высунувшейся большой рыжей голове.

– Эй, малый? Чего тебе?

– Добрый день, мне нужен старший лейтенант Корытин Отто Валерьянович.

– А на кой он тебе? – спросила голова. – Я за него.

– Да вот письмо тут, почитайте.

Волосатая рука в наколках вырвала у Зудилина бумагу. Через несколько секунд дверь со скрежетом распахнулась.

– Просю!

Студента сразу же обдал водочно – огуречный запах. Конопатый детинушка с погонами лейтенанта убрал початую бутылку в тумбочку, застегнулся, тяжело вздохнул, заговорил-забулькал:

– А я ночь в засаде сидел, убийцу ловили, потом вот сюда, на пост.

– Подробности расскажете?

– Нельзя, сынок, тайна следствия, – парировал рыжий.

– Мне для курсовой работы надо.

– Понимаю, потом уж, когда возьмем отморозка.

– Вот бы и мне в засаду.

– Он очень опасен, серийный киллер. В клопа попадает с пятнадцати метров.

Генка достал из пакета общую тетрадь и принялся записывать.

– А как вас зовут?

– Крабов Герман Николаевич.

Эта фамилия ему очень подходила. Пузатый, рукастый, мордатый, с выпуклыми серыми глазами, сросшимися мохнатыми бровями и приплюснутым сломанным носом. Членистоногий в человеческом обличье, да и только.

– Как вы попали в органы? Три слова о себе.

Крабов задумался и хищно улыбнулся:

– Это лишнее, дружище, только с разрешения майора.

– Какого майора?

В этот момент затрещала, завибрировала черная настольная рация, а из неё донеслось шипение:

– Краб! Ответьте Кочету! Краб! Доложите срочно!

– Вот, легок на помине, кнут наш. Кочет, кочет, я – Краб, на объекте шестьсот шестьдесят шесть без происшествий! – отчеканил Герман.

– Стажер Зудилин у тебя?

– Так точно.

– На периметр возьми его. Как понял?

– Есть, товарищ майор.

Тут рыжий двинул что есть силы обеими клешнями по столу. Потом достал из кобуры пистолет Макарова, отвел затвор, прицелился в гостя, нажал на спусковой крючок. У Генки пробежал мороз по коже. Слава богу, в магазине не было патронов.

– Вот так, студент, всё под контролем. Ты, случаем, не родственник майора? Нет, не Кочет ты?

– Нет, я – Зудилин.

– На большого зверя пойдем сейчас, не на шмакодявок каких-нибудь. На матёрых хищников рынка. Не трусь, сынок, прорвемся.

Зудилин двинулся вперед за необъятной спиной лейтенанта. Остановились они у лотков «Живая рыба». Тут голый по пояс белобрысый парень энергично отгонял журналом мух от замученных щук, линей и карасиков. Генка зажал нос от резкого зловония, противогаза явно не хватало.

– Не понял! Это что за выставка? Откуда силитеры, Гринь? – рявкнул Крабов.

– Начальник, всё путем. Есть весточка от Лешего, – таинственно ответил парень и ловко сунул грязную газету полицейскому под мышку.

– Посмотрим, почитаем…

Дальше на пути «патруля» возникли горы дынь и арбузов. Около них на деревянных ящиках сидел задумчивый, худой армянин. Он играл сам с собою в шахматы.

– Здорово, Фишер! – приветствовал его небрежно Крабов.

Продавец устало кивнул рыжему.

– Бей конем! Бери за фук, кацо! Теперь мой ход. Покажешь накладную-то на ягоду?

– Ес, оф кос, – откликнулся гроссмейстер и достал бумаги из-за пазухи.

Заметив между бланков денежные купюры, Герман оживился, победно лязгнул зубами и крякнул. Не подвел и мясной ряд. Румяные, смешливые женщины нагрузили полицейского и стажера двумя большими пакетами со свиной нарезкой.

– Привыкай, студент, – заметил Крабов.

– Не многовато, Герман Николаевич?

– С бродячими собаками поделимся. И, кстати, ты как живешь-то вообще? С родителями?

– Нет, в общежитии.

– Ну, значит, пацанов накормишь до отвала.

У постовой будки их уже дожидалась тройка пятнистых, лохматых дворняг. Собаки радостно виляли хвостами и ластились к полицейскому.

– Здорово, бобики! Охрана моя ненаглядная! – воскликнул Крабов, открывая пакет. – Вот вам, черти! Вот!

Собаки яростно вцепились в брошенные кости, а Зудилин получил легкий подзатыльник от лейтенанта.

– С почином, сынок.

– Спасибо, дяденька.

– Дяденька?

Крабов хохотнул, разлил водку по стаканам и достал дежурную тарелку с винегретом.

– А ты еще и комик к тому же. Это хорошо. Значит, подружимся. Махнем не глядя и не чокаясь?

– Естественно.

Рыжий лихо залпом осушил стакан. Геннадий тяжело вздохнул и морщась выпил. Не любил он это дело. Теплая волна накрыла его с головой. Молодое сознание затуманилось и задымилось.

– Где Отто Валерьянович? – спросил он заплетающимся языком.– Почему его нет на рабочем месте? Безобразие. Я сообщу генералу, отображу этот факт в курсовой.

– Ты чего, чудила? Давай-ка лучше закуси, – рявкнул Крабов.

– Ты его ликвидировал, упырь! В каком колодце он лежит? Я знаю всё про тебя, кровосос. Обложил данью простых людей. Вся Россия в упырях! Я этого так не оставлю.

Удар наотмашь в ухо сбил Геннадия с ног, оглушил.

– Дурак, сопля зеленая.

Полицейский подтянул стажера на топчан.

– Вот гаденыш. И что с тобой теперь делать?

Рыжий сунул мясо в холодильник, веером разложил на столе полученные купюры, стал проверять их подлинность на свет…

3. У БАНКОМАТА

За окнами прыгающего по заводским ухабам старенького УАЗика мелькала глубокая зимняя ночь, серые постройки и слякоть. Вылезать из автомобиля не хотелось. К тому же мой воспаленный мозг готов был разорваться от боли и напряжения, требовал хотя бы небольшого сна.

– Валентин, когда же зима придёт? – вопрошал бритоголовый, ушастый водитель Талгат, по кличке «штабс-капитан». – Месяц остался до нового года.

– А никогда, – глубоко зевая, отвечал я, – будет вечная осень с воронами.

– Говорят, что завод наш покупают американцы.

– Ой, скорей бы. Может, бабосов прибавят.

– Даже не думай. Из каких таких соображений прибавят? Сам подумай, ну чего тут охранять-то? Всё уже давно вывезли и вынесли.

– Не всё, бабай, не всё… А оборудование, оно же уникальное? Оно еще не покрылось ржавчиной.

Вот уже седьмой месяц я тяну лямку в заводской охране, дежурю сутки через трое. Приношу домой гроши, от которых стонет безнадежно моя Олесенька. А ей волноваться сейчас никак нельзя, вот – вот должна родить, даже известно кого – девочку. Этого и сам я очень жду…

У проходной УАЗик тормознул, я должен поменять на два часа Николу Кривобокова, а его повезут в резерв – кемарить.

– Валюха, на выход! Станция последняя – дикий капитализм! – рявкает Талгат и я вываливаюсь из машины. Потом дергаю на себя скрипучую дверь проходной.

– Чего так долго-то? – визжит Никола недовольно, закручивая седые усы и потягиваясь.

– Вздремнул?

– Вздремнешь тут… Камеры замучили, всю душу вынули, пищат каждую секунду – то на кошек, то на собак с воронами реагируют, – рычит постовой Кривобоков, гигант с огромными кулаками, при этом по обыкновению он машет руками невпопад, будто не знает, куда их деть. – Буратино еще дергает каждые пять минут: выскочи, посмотри освещение! Не дымит ли трубопровод? Да по мне, совсем бы всё погасло и задымилось. Сдал ли ключи стоматолог? Проснулся, чопы – новый год, да он полдня как сдал зубодер наш.

Я листаю машинально книгу передачи дежурства. Так и есть: Никола опять позабыл расписаться.

– Подпись, Ник! – шиплю на него.

Гуливер ставит грубый крест и уходя бросает:

– Имей в виду, Серега Шпак завтра утречком проставляется за новоселье. Литров пять «косоворотки» приволок. Явка строго обязательна.

«Гульнуть что ли с горя?», – подумал я. Выпивали мы обычно у Николы в гараже, который находился рядом с заводом. Дилемма: пить или не пить?..С другой стороны, слово дал Олесеньке.

Я валился с ног, хотелось спать. Но прежде я накрыл общественным, брезентовым плащом яркий видеомонитор. Мешал также светящийся экран банкомата. А «постель» – топчан из доски и двух стульев, была уже наготове – Кривобоков постарался.

– Второй пост. Рубашкин принял! – отчеканил я по красному телефону.

– Хорошо, Рубашкин. А дверь закрыта к банкомату? – аукнулся на другом конце провода «Буратино» – наш начальник караула.

– Так точно, Гаврила Семенович.

– А фонарь над крыльцом светится?

– Горит.

Про дверь я ему соврал, она была открыта, поскольку на втором этаже – замечательный, чистый туалет и диванчики. Вот только сейчас на них не поспишь – задрогнешь от холода.

Наконец я растягиваюсь в блаженстве на лавке и тут же попадаю в сновидение, где некто седой и носастый лупит меня почем зря резиновой дубинкой, приговаривая: «Будешь знать как Родину любить». Резкий звон всё обрывает напрочь. Я хватаю трубку:

– Второй пост. Рубашкин.

– Рубашкин, где твой доклад о несении службы? Я лишу тебя премии за ноябрь!

– Второй пост, без происшествий.

– Объяснительную утром мне на стол!

– Напишу, напишу…

– Раздолбай.

Про себя подумал: «Дулю с маслом ты получишь, а не объяснительную, деревянный человечек. Нашел дурака тоже мне. Только сон перебил». Ворочался я потом ворочался с боку на бок, пока не услышал резкие стуки в дверь, выходящую на улицу. На будильнике пять утра, рабочая смена пойдет через час. Да и можно не реагировать на стук. Но черт дернул меня все-таки подойти, ведь наблюдательной камеры именно у входа нет.

– Кто вы? – кричу.

– Водитель.

– А фамилия?

– Ширягин. Зам директора вожу я. Открывай.

– Чего так рано?

– Мы в Казань выезжаем с шефом.

– И в заявке на субботу тебя нет.

– Какая еще заявка? Не тяни рязину.

Всё во мне клокочет против, но руки почему-то сами тянутся к засову. Секунда и сильнейший удар валит меня на бетонный пол… В себя прихожу я на больничной койке в коридоре. Пахнет кислыми щами и валерьянкой. Мимо проносятся белые халаты. Голову ломит со всех сторон.

– Это же лучший контролер завода. Он на доске почета у нас висит, – услышал я до боли знакомый голос. – А вы его как последнюю шваль в коридор засунули.

Ему отвечал испитый баритон:

– Уважаемый, нет мест, поймите, скажите спасибо, что мы его вообще приняли.

– Я буду жаловаться главврачу. Где главврач?

– На здоровье, он в командировке.

– Черт знает что!

Это мой начальник караула Гаврила Семенович собачится с длинным как жердь бородатым эскулапом.

– Валя! Рубашкин! Живой? – треплет он меня за плечо

– Кажется, да, – притворно лепечу я в ответ.

– Ну молодец, герой ты наш.

– И объяснительную не надо писать?

– Да что ты, милый, какую еще объяснительную…

Оказалось, на меня прошлой ночью напали трое отпетых мошенников, их главной целью был банкомат. Но не рассчитали бедолаги: по чистой случайности мимо завода в это же самое время проезжал автобус с милиционерами, сигнал поступил прямо к ним.

– Ну и с дочкой я тебя поздравляю, Валенька!

– Как это?

– А вот так это, Олеся твоя родила девочку три восемьсот, богатыршу. Мы тебе собрали с мужиками вот…

– Спасибо, Гаврила Семенович.

Нет, я последний охламон, оболтус, самое неблагодарное создание на свете. Сколько раз я игнорировал, подводил этого простодушного, пожилого человека. Он давно ушел, а слезы покаяния и радости текли по моим щекам и текли…

4. Когда пропадает дочь

В то знойное, жаркое лето у меня пропала дочь. Всё окружающее потеряло смысл и поблекло. Даже волжские красоты за окнами плывущего «омика».

– Вот здесь Свищ пытался уйти от меня на байдарке, – говорил запальчиво Олег Котович, мой небритый, тощий компаньон, – если бы ты только знал, какой это был волчара, пан-спортсмен, убийца-душегуб, два года мы его ловили, операцию «Захват» готовили. И я его достал, я ему ломом по вёслам, ломом. А потом всю обойму в него разрядил из «Макарова». И спасать его не стали, скормили рыбешкам. У нас же отменили смертную карушку, отменили кремлевские мечтатели, мать их за ногу. Гуляют маньяки теперь по России, гуляют и радуются.

До пенсии Олег работал в уголовном розыске. Там и привык прикладываться к «беленькой», костерить вся и всех, по сути-то добрейший человек. У него остались связи в милиции, ему хотелось мне помочь.

– Да не переживай ты, Вань, – успокаивал он, – подумаешь, не пришла ночевать. Трёх дней не прошло. Да это же сегодня сплошь и рядом. А Катюшка твоя умная девчонка.

– Дура она несусветная, – бурчал я, – ей только исполнилось пятнадцать лет, приключения ищет. Пошла в филармонию на концерт одна. Я еще, олух царя великого, денег ей дал.

– Объявится… а чего ты, Вань, с ней не пошел?

– Не люблю я Шуберта, тоску эту фортепианную, не понимаю. Вот песню русскую да под гармонь люблю.

– Не любишь? Вот и получай. С девчонками-то надо понежнее, а ты грубый, Ванька, грубый…

– Учи ещё.

– А самый главный принцип розыска ты знаешь? Ищи, кому выгодно!

У Олега, в отличие от меня фабричного водилы, дача за Волгой с первоклассной баней и гаражом – подарок перестроечного времени за верную службу.

– Не горюй, Иван! Сейчас мы в нашем штабе разработаем схему действий, нас не проведешь, да мы всех на ноги поднимем.

С этими словами он достал большой блокнот и стал чертить на нем жирные линии. Пассажиры «омика» с любопытством смотрели на нас.

Случившееся представлялось мне жутким сном. Катюшку я воспитывал один, с того дня, как год назад её безбашенная мамочка влюбилась в командировочного нефтяника и укатила с ним в Сибирь. Недавно я узнал, что дочь по сотовому общается с матерью, но вида не подал, зачем препятствовать. Неужели в Тюмень, к Анне сорвалась?

– А, может, влюбилась Катенька? – предположил Котович, – чего, возраст-то огнеопасный.

– Исключено. В Тюмени она, Олежка, в Тюмени.

– Скорее всего. Хотел тебе сказать, что мать есть мать, посильнее она тебя и побогаче… Нефтяники хорошо живут.

«Омик» причалил, а выходить мне никуда не хотелось. Так бы и плыл до Саратова. В торговых рядах у пристани мы прикупили свинины, картошки и пива. Олег был помешан на приготовлении шашлыков. В предвкушении этого действа он уже шел подпрыгивая. Его немецкая овчарка встретила нас у ворот неистовым, веселым лаем, тут же бросилась нас облизывать.

– Здравствуй, Люська, родная моя, – трепал ее за шерстку Котович, – вот она как соскучилась, моя хорошая, ласкуша моя. Вот уж кто не предаст и не обманет, хоть и женского пола.

Вышел нам навстречу и сосед Олега – молодой парень – таджик.

– Привет, Ильшат! Ну как тут, всё спокойно?

– Добрый день, Олег Данилович, – отвечал парень, улыбаясь, – да не совсем, вот прошлой ночью в вашу баню пытались забраться…

– А кто?

– Подростки местные, кому ещё надо, шугнул я их как следует, пальнул из двух стволов.

– Ай, молодец, Ильшатик, молодец.

Котович сунул соседу в карман рубашки за охрану синюю купюру. Ильшат тут же потеплел взглядом и заулыбался. Он сюда приехал из Ташкента с женой и грудным сыном, купил дом, работает на стройке.

А у нас всё пошло своим чередом. Мариновали мы с Олегом мясо, пили пиво, любовались волжским берегом, серебряными, речными волнами, синим, безоблачным небом. Только на душе не становилось легче. Котович еще подливал масла в огонь своими размышлениями:

– Вань, да дети все жестоки. Вот возьми для примера моих доморощенных бизнесменов. Думаешь, помнят они добро-то? Что сын, что дочь. Да ни капельки. Эгоисты высшей пробы. Вот хотя бы раз сами первые мне позвонили, спросили бы, как ты батя, здоров ли. Нет, всё время я им первый звоню, унижаюсь, напрашиваюсь. А здесь им видите ли стыдно появляться на своих «лимузинах», подумаешь, какое-то старинное село. Глушь.

– А внуки?

– Они и подавно знать меня не хотят, баловни судьбы, так не воспитаны, капризны до невозможности. Они здесь ни разу не были, красоты этой не видели.

Шашлык получился на славу. Под пространные речи Олега я вгрызался в ароматные кусочки мяса, хлебал ледяное пиво. После очередной стопки «Парламента» Котович распалился до предела, завелся:

– Всё ведь продают направо и налево, Вань, идет неслыханный грабеж Отчизны. Вокруг один рынок, базар какой-то… Нефть, газ, золото уходят с молотка. Единицы себе состояние наживают. А мы с тобой молчим как последнее быдло. Долго будем молчать-то, Вань?

Приятель перешел на шепот:

– Я сейчас набрасываю письмо президенту, копия пойдет премьеру. Ты под ними подпишешься?

– Олег, ну надо бы сначала посмотреть, почитать.

– Я хочу ему открыть глаза на происходящее, избавить от иллюзий.

– Ага, а то он у нас такой несмышленый.

– Мы летим в тартарары, в гиену огненную.

Сел мой товарищ на любимого конька, вот такая черта характера, часами способен языком чесать о спасении родной земли, поэтому я и решил его приземлить, показав на «мобильник»:

– Ты кое-что забыл, Олег.

– А что?

– Да то самое! Мы для чего сюда приехали?

Котович встрепенулся, начал жать на кнопки телефона:

– Дежурный? Кто? Майор Гуляев? Здравия желаю, это Котович на проводе, да, тот самый, снова тебя дергает. Догадливый, по нашей девочке, по нашей, Катей зовут, школьница, пятнадцать лет. Отставить ржачку – то! Есть что-нибудь новое, майор? Глядел по сводкам-то? Ага, нигде не значится и слава богу, и на том тебе спасибо, майор! Орлам твоим привет!

И снова мой товарищ забубнил про политику, про конец света, прогнозы Нострадамуса, а передо мной замелькали кадры из моей супружеской жизни. Жизни монотонной, серой, безысходной, сплошь какое-то раздражение, немые сцены, размолвки. А по большому счету всё-таки пенек, чурбан я неотесанный. Это женщина стремиться создать, свить подобие гнездышка, удержать любимого человека рядом, а мужчина как бы не любил косит налево, только разрушает. Да и мало заботы и ласки видела от меня Анна, да и Катенька… Я с дочкой хоть раз говорил по душам? Нет.

Так что нечего на зеркало пенять. Получай, что заслужено. В который раз с надеждой я сжимал в руке «сотовый», дочь была вне зоны доступа…

По обыкновению, после подпития Олег отправлялся проведать местную молочницу – бойкую веселушку, вдову Юлию Макаровну. Так случилось и на этот раз. Я остался один, начинало смеркаться. Тоска и одиночество темным крылом накрыли меня как никогда. Как ни крути, а осенью исполнится полтинник, кажется, что жизнь нелепо и бездарно, как комета, пролетела мимо. Зачем коптил белый свет, грешил, горевал и радовался, путался в мыслях сам и путал других. Я прилег во дворе на широкой скамье под яблоней. В вышине на небосводе поначалу всё заслонила огромная, оранжевая луна. Но потом в какой-то миг вокруг неё начали мерцать и проявляться звезды.

И эта душная ночь судя по всему будет бессонной…

На мгновение я закрыл глаза. И открыл – окошко «мобильника» вспыхнуло синим пламенем – цветом дочкиных глаз.

– Катя, доченька, родная! Наконец-то! Где ты? Что с тобой? Ой, слава богу. Да я чуть было с ума не сошел. Нельзя же так делать, милая. Когда возвращаться думаешь? А нельзя пораньше? Нет? Да не буду я тебя ругать, не буду. Конечно же встречу! А какой номер поезда? Билеты не брала ещё. Катюша, маме привет передавай от меня. Жара у нас стоит несусветная, аномалия. У вас прохладнее? А так у меня всё хорошо, я у Котовича сейчас за Волгой, на работе отгул взял, чтобы тебя найти. Да, он Шерлок Холмс наш тот ещё. А я доктор Ватсон… Что? Алё! Катюша, я тебя не слышу!

Оборвалась сотовая связь, в волнении я жал на кнопки… Занято… Наверное, она набирает мой номер… Главное, нашлась моя кровиночка, отрада моего существования. Хотелось поделиться со всем миром радостью. И с добрейшим Олегом, будь он неладен… А, может, рано еще себя списывать, и всё самое интересное в жизни только начинается?