Текст книги "Французский сезон Катеньки Арсаньевой"

ГЛАВА ПЯТАЯ

И шутка моя плохо закончилась. Не успела я успокоить своего спутника и кое-как объяснить ему свое поведение, как наше внимание привлекли странные в ночное время звуки. Звон колоколов, крики…

Почувствовав недоброе, я крикнула Степану, чтобы подстегнул лошадей. Повторять приказов ему не требуется. Мы полетели, как ветер и через несколько минут были в нужном месте.

Но еще издали заметили огромное в полнеба зарево от страшного пожара – горел дом Лобанова. И потушить его было невозможно. Люди с топорами и ведрами возникали из темноты и снова в ней исчезали. Какая-то крестьянского вида женщина причитала и рыдала на всю улицу.

Мы вылезли из коляски и стояли посреди улицы, не зная, что предпринять. Вскоре огонь перенесся на деревья над нашими головами, по небу летели уже крупные головешки и, если бы не прошедший за несколько часов до того ливень, то могли бы сгореть все близлежащие дома, а то и весь район. Каменных домов в Саратове было еще немного. А высохшее за лето дерево вспыхивало, как порох, от первой же искры.

Мы отошли на безопасное расстояние, но и там временами приходилось закрывать лицо от жара, когда ветер сносил огонь в нашу сторону.

Прошло еще совсем немного времени и с грохотом рухнула крыша. Искры поднялись высоко в небо, отличаясь от звезд только цветом и невероятной для тех подвижностью.

– Спасибо тебе, Господи, покарал злыдней, – произнес из темноты чей-то сдавленный голос.

Я попыталась отыскать глазами его хозяина или хозяйку, потому что даже не поняла, мужчине он принадлежал или женщине. Одно могу сказать наверняка: говоривший ненавидел хозяина дома лютой ненавистью, и не мог скрыть радости по поводу случившегося.

Петр Анатольевич дернул меня за руку и указал рукой на группу из нескольких человек, стоявшую особняком.

– Что? – спросила я его, не поняв, на что именно он пытается обратить мое внимание.

– Карлики, – выдохнул он мне прямо в ухо. И в тот же момент я увидела их.

Нет, карликами, или лилипутами, как говорят в цирке, они не были. Просто встречаются иногда очень маленькие, до уродства коротенькие люди. Я не знаю, как называется это заболевание, но верхняя часть их туловища не отличается своими размерами от туловища обычного человека. А вот ноги… Ноги у них обычно коротенькие и кривые. В результате чего они и выглядят так странно. При том, что лицо может быть совершенно нормальным, без всяких признаков патологии.

Двое в той группе, на которую указал мне Петр, обладали всеми признаками подобного уродства. Они стояли без движения и смотрели в одну точку. Без каких-либо эмоций. И лишь однажды мне показалось, что на одном из этих лиц возникла улыбка… Когда коротышка оглянулся на стоявшую рядом с ним крупную седую женщину с каменным лицом.

А потом они куда-то исчезли. И карлики и все остальные. Вся эта группа.

Я на секунду отвлеклась, а когда вновь посмотрела в ту сторону, то уже никого не увидела. Впрочем, к тому времени пожар уже потерял свою силу, огонь уже почти не освещал окрестностей, а до рассвета было еще далеко. Поэтому скоро все вокруг погрузилось в темноту, и разглядеть что-то было уже трудно. И лишь потрескивающие на пепелище угли да тяжелый угарный запах свидетельствовали о недавно бушевавшем здесь страшном празднике огня.

До кареты мы с Петром Анатольевичем добирались на ощупь, спотыкаясь на колдобинах и поддерживая друг друга. За все это время мы не обменялись и парой слов. Говорить было не о чем, вернее, не хотелось…

По пути к моему дому, Петр Анатольевич попросил Степана остановить лошадей и, не попрощавшись, ушел в темноту.

И я не стала его удерживать.

* * *

Но самую страшную вещь я узнала лишь на следующий день. Дрожки, на которых должны были перевезти тело Константина в городской морг, почему-то не приехали. И оно осталось лежать на том самом месте, где и лежало – на обеденном столе.

Эту новость принесла мне моя знакомая, приехавшая в город из деревни, но уже успевшая узнать все городские новости. Слух об этом странном пожаре уже обсуждался по всему городу. В том числе и о том, что убитый за день до этого молодой человек по роковому стечению обстоятельств еще и сгорел во время пожара.

Я слушала ее взволнованный рассказ, и мне не давала покоя одна мысль: «Что имела в виду вчерашняя ворожея, когда заявила Шурочке, что мы хороним живого?» И от этой мысли волосы шевелились у меня на голове.

Постаравшись выпроводить побыстрее свою гостью, я никуда не пошла, хотя у меня было желание обсудить с кем-нибудь вчерашние события. Я подумывала о Шурочке, а немного погодя – написала записку-приглашение Петру Анатольевичу, и уже позвала Афанасия, чтобы отправить его к нему, но в последний момент передумала и бросила бумажку в огонь.

Мне захотелось побыть одной, чтобы без суеты и лишних эмоций попытаться подвести некоторые итоги. Всем тем событиям, свидетельницей которых я стала за вчерашний день. И, как всегда в такие моменты, раскрыла свой дневник и вылила на его страницы все то, что накопилось на душе.

Не буду утомлять вас этой довольно пространной и не слишком вразумительной записью, хотя и собиралась привести ее полностью. Ограничусь лишь несколькими строками – своеобразным выводом, к которому я пришла в результате этих своих размышлений:

«Чем дальше в лес – тем больше дров. Не прошло и суток, как страшная новость пришла в мой дом, а такое чувство, что я прожила с ней неделю. И все мои мысли теперь неразрывно связаны с этими трагическими и полными загадок событиями. И я не успокоюсь, пока не докопаюсь до их истинного смысла…»

И с новой строки:

«Кому же и чем сумел так насолить этот белокурый голубоглазый мальчик, что его убийца не удовлетворился его смертью, а еще и предал его дом и самое тело его сожжению?

Или он сжигал следы преступления, которых не заметили ни Всеволод Иванович, ни я?

Язык не поворачивается произнести, а рука не поднимается записать тот вопрос, который мучает меня со вчерашнего дня. Но все-таки заставлю себя его произнести и записать, как бы ни чудовищно это не выглядело, будучи зафиксировано на бумаге:

А ЧТО ЕСЛИ КОНСТАНТИН ВСЕ-ТАКИ БЫЛ ЖИВ В НАЧАЛЕ ПОЖАРА?

Если не ошибаюсь, то с улицы доносится голос Петра Анатольевича. Вернусь к этому вопросу после его ухода…»

Но в этот день я так и не нашла времени вновь открыть свой дневник, и следующая в нем запись датируется несколькими днями позже.

Петр Анатольевич молча прошел в гостиную, уселся в одно из кресел и просидел в нем несколько минут, не произнося ни звука. Потом взглянул на меня искоса и все-таки спросил:

– Что вы имели в виду вчера вечером?

Я поняла, о чем он спрашивает, и рассказала ему все. И про наш с Шурочкой визит к ворожее, и про собственные страшные подозрения.

Петр Анатольевич, потрясенный услышанным, вновь обезмолвел. На этот раз почти на час. И мы сидели с ним по разным концам гостиной, каждый думая о своем. А скорее – об одном и том же. И старались не встречаться взглядами.

Перед отходом он спросил:

– И что же теперь?

– Пока не знаю, – ответила я, хотя кое-какие идеи уже бродили у меня в голове.

– Что-то мне не по себе от всех этих разговоров. А если честно – я боюсь.

– Я тоже, но надеюсь – это пройдет.

Он пожал мне руку и ушел. И я ему была благодарна. Мы, наверное, с ним очень похожи. Во всяком случае, иной раз понимаем друг друга почти без слов.

Нужно было срочно сменить обстановку. Иначе я окончательно бы расклеилась. И, перебрав все возможные варианты, я выбрала оптимальный – поехала на ипподром. Надеясь не только отвлечься и привести в порядок свою нервную систему, но и узнать что-то новенькое. Как я уже говорила, ипподром стал для нашего города своеобразным Булонским лесом с некоторыми признаками Гайд-парка, а это именно то, что мне было нужно в это хмурое утро, тем более, что я давно собиралась там побывать, но так и не удосужилась это сделать до этого дня.

Впрочем, хмурым назвать это утро было трудно. Природа вступила в ту замечательную пору, которую в народе называют бабьим летом, когда солнышко в последний раз перед долгой зимой балует людей и зверей своими лучами, а украшенные разноцветной, от желтого до малинового, листвой деревья добавляют этой поре своеобразной красоты и очарования. «Пышное природы увяданье…» – точнее не скажешь.

Чтобы совершенно сменить настроение, я решила обновить новое красивое платье, сшитое по последней моде по совету Шурочкиного портного. И надо сказать, что это незатейливое, но надежное средство сработало, желтый цвет всегда был мне к лицу, а теперь, перекликаясь с преобладающим в природе цветом, был как никогда уместным.

Ипподром встретил меня с распростертыми объятиями в прямом и переносном смысле этих слов. Уже через полчаса я сидела на открытой веранде в небольшой уютной компании, угощалась шампанским и пирожными и вела непринужденные разговоры.

Здесь, как я и ожидала, был весь Саратов. Я пожалела, что не захватила с собой Шурочку, хотя в своем траурном платье в легкомысленно-разноцветной толпе она и производила бы здесь впечатление белой вороны.

В перерывах между заездами играл духовой оркестр, мужчины с горящими глазами обсуждали достоинства той или иной лошади, женщины в большинстве своем в специально сшитых по этому случаю платьях – все это вместе взятое создавало приподнятую праздничную атмосферу, непременную в подобных заведениях. Хотя ночной пожар был у всех на устах, но тут он потерял львиную долю своей трагичности и драматизма.

И тем не менее я услышала немало интересного. А когда увидела семейство Вербицких в полном составе, то не поверила своим глазам.

«Или Петр Анатольевич сильно ошибается, – подумала я, – или они приехали сюда специально, чтобы продемонстрировать свою непричастность к ночной трагедии».

И прежде, чем подойти к ним, я некоторое время внимательно изучала их лица, особенно действительно повзрослевшей и невероятно похорошевшей за последний год Ирины.

На первый взгляд, она развлекалась напропалую, и только внимательный наблюдатель мог заметить ее необычную бледность.

А когда я, наконец, решилась подойти поближе, то разглядела и покрасневшие от слез веки и легкое подрагиванье пальцев юной красавицы. Ей явно было не до праздника, хотя она и прилагала массу усилий, чтобы убедить всех в обратном.

«Странно, – подумала я. – Что за демонстрация? И почему нужно было скрывать помолвку?»

Но в эту минуту Ирочка меня увидела и что-то шепнула на ухо своей матери. Та оглянулась и помахала мне рукой. На правах родственницы я просто обязана была подойти к ним и обменяться приветствиями.

Хотя родственниками мы были по очень далекой побочной линии, что называется седьмая вода на киселе. Впрочем, если как следует покопаться, то можно отыскать родство с любым мало-мальски приличным человеком. Все мы в определенном смысле братья и сестры…

Про Лобанова заговорила сама Вербицкая, я имею в виду Раису Павловну – старшую Вербицкую, мать Ирочки и Машеньки.

И мне это тоже показалось неслучайным. Я со своей стороны старалась избегать этой темы, отделываясь общими фразами о погоде и лошадях.

– Вы, конечно, слышали? – спросила меня Раиса Павловна, – такое несчастье, – и буквально впилась в меня глазами, пытаясь отыскать на моем лице признаки смущения. Ирочка, стоявшая рядом с ней, тоже не отрывала от меня взгляда.

Но я продемонстрировала чудеса самообладания, и ни один мускул не дрогнул на моем лице. Хотя одному Богу известно, каких усилий это от меня потребовало.

– Я почти его не знала, – ответила я, – говорят, он был нелюдим?

– Да, – с деланным равнодушием ответила Раиса Павловна, – говорят, он был с большими странностями. – И даже зевнула при этом, явно переиграв.

– Маман, посмотрите, какая красивая лошадь, – постаралась сменить тему разговора Ирина. И мы снова заговорили о пустяках, поели мороженного с ананасами и распрощались.

Но встреча эта оставила после себя странное чувство.

«Еще одна загадка, не слишком ли их много в этом деле?» – размышляла я, возвращаясь к прежней компании, где уже шампанское лилось рекой и моего отсутствия, похоже, никто не заметил.

Я еще немного полюбовалась действительно прекрасными лошадьми и ловкими неутомимыми жокеями и незаметно для всех покинула ипподром.

За воротами Степан дремал с кнутом в руках, но мгновенно спрыгнул с козел, лишь только я подошла к карете, и помог мне забраться внутрь, что при красивом, но не очень удобном для передвижения платье было далеко не лишним.

Бокал шампанского или передавшееся мне общее возбуждение, но так или иначе – вернулась я домой в гораздо более приподнятом настроении, с аппетитом поела, просмотрела корреспонденцию и пару свежих газет, и даже вздремнула после обеда.

А вечером меня ждала новая неожиданность.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Если бы я выдумывала свои истории, то наверняка они были бы занимательнее и логичнее. Но так как я не считаю себя писательницей, то пишу все как есть, то есть так, как это происходило со мной на самом деле. И поэтому иной раз та жизнь, что я воспроизвожу на этих страницах, и саму меня поражает своей нелогичностью, абсурдностью…

Иной раз и мне не хватает в ней того, что литераторы называют связками или логическими обоснованиями, но видимо боги в отличие от писателей (хотя последние зачастую и мнят себя небожителями) не слишком задумываются о таких пустяках и поэтому обустраивают нашу жизнь так, как им заблагорассудится, то есть иной раз нелепо и без всякой логики.

Вот такие неожиданные лирические отступления позволяет себе моя удивительная родственница, и одно время они казались мне не слишком уместными для детектива, и отдельные главы, особенно в первых романах, я существенно подсократил, тем самым, как мне казалось, представляя тетушкины творения в более выгодном свете… А потом отказался это делать. Во-первых, потому что считаю себя недостаточно компетентным в этой области, а во-вторых, – потому что неожиданно испугался, что таким образом беру на себя роль цензора. А наша литература и так уже достаточно пострадала от чересчур ретивых ревнителей этого рода.

Кроме того, кому-то именно эти ее «философские откровения», спорные, а порой и наивные, могут показаться довольно любопытными, во всяком случае – не лишенными интереса. А кому-то и вовсе самым интересным в ее наследии. Так чего же я буду навязывать людям свой вкус и свое мнение? Мне, например, не нравится большая часть выходящих сегодня романов. Что же теперь делать? А кому-то они очень даже по вкусу.

И вообще. Пусть каждый читает что ему нравится. Как не пугающе выглядела подобная перспектива в глазах наших правителей еще совсем недавно. Тем более, что сама Екатерина Алексеевна писательницей себя не считала. О чем вы и прочтете буквально через несколько строк. А я даю себе слово, что вновь обнаружу себя для читателя лишь в случае крайней необходимости.

Я написала, что не считаю себя писательницей и совершенно заслуженно, потому что писатель должен именно придумывать собственную реальность, иные миры, в которые с помощью фантазии переносит своих читателей, а не просто более или менее внятно пересказывать произошедшие с ним или с его знакомыми события. И именно такие произведения, иной раз никак не связанные с действительностью и становятся истинными шедеврами, будь то история Дон Кихота Ламанчского или Божественная комедия. А те авторы, что пытаются подражать нашей унылой действительностью, с моей точки зрения обречены на скорое забвение. Или в лучшем случае уже через несколько десятилетий взволнуют разве что досужего любителя древностей или профессионального историка.

Впрочем, иной раз реальная жизнь дарует нам такие ситуации, что не придумает и самый изобретательный автор. Именно это обстоятельство и заставило меня взяться за перо. Ну посудите сами, могла ли я ожидать… Впрочем, обо всем по порядку.

Итак, уже вечером меня ждала новая неожиданность.

Я только что отужинала, и собиралась кое-что записать в свой дневник, когда Алена сообщила мне о новом посетителе.

– Там снова вас спрашивают… – не очень уверенно произнесла она.

– Кто?

– Какой-то господин…

– Он представился?

– Нет… то есть представился, но как-то странно…

– Алена, я тебя не понимаю. Что это значит?

– Он сказал, что это не имеет значения.

– Вот как, в таком случае…

Я собиралась произнести что-то резкое, но сдержалась.

– Ну, хорошо, проси…

Алена вышла и через минуту вновь появилась еще более растерянная с конвертом в руках.

– Они ушли… – сказала она смущенно, – а это лежало на полу.

– Странно…

Она подала мне конверт. На нем не было написано ничего, и он не был запечатан. Внутри я обнаружила небольшой листок, исписанный мелким торопливым почерком.

– Милостивая государыня… – прочитала я машинально, но увидев, что Алена все еще здесь, спросила:

– Что-нибудь еще?

– Та шаль, что вы оставили давеча в прихожей…

– Что с ней?

– Она пропала…

– Как пропала? Украли?

– Не знаю, – скривилась Алена, в любой момент готовая расплакаться.

Я с подозрением посмотрела на конверт в своих руках.

– Ты хочешь сказать, что этот господин…

– Почем я знаю? – уже со слезой в голосе промямлила Алена. – Я смотрю его нет – так решила посмотреть, не пропало ли чего из прихожей. А шали нет…

– А до этого была?

– Я же говорю – не знаю. Лежит и лежит, я о ней и думать забыла.

Я попросила Алену описать ей таинственного посетителя. Судя по ее словам, это был вполне обеспеченный человек, совершенно не напоминающий мелкого воришку.

– Иди, – отпустила я зареванную Алену, – да проверь, хорошо ли заперты двери.

А сама вновь вернулась к странному посланию.

«Милостивая государыня, – говорилось в нем. – Сегодня ночью вас видели в странном месте. Не знаю, что привело вас туда, но если вам угодно будет и дальше интересоваться несчастными случаями, то вы рискуете накликать беду и на собственную голову.

Искренне желая вам добра, хочу уберечь вас от всяческих бед, для чего и пишу вам эти строки.

Не подумайте, что пугаю вас, скорее наоборот…»

В конце листа стояла какая-то закорючка, долженствующая означать подпись, но такая неразборчивая, что письмо вполне заслуживало название анонимного.

Кровь бросилась мне в голову.

– Какая наглость, – еле сдерживаясь, чтобы не броситься неизвестному вдогонку, произнесла я и отшвырнула письмо в сторону. – Настоящая угроза… Но это значит…

Это могло означать лишь одно – что смерть Константина была следствием преступления. И кто бы ни был его непосредственным исполнителем, он не желал, чтобы я этим делом интересовалась. То есть опасался моего в нем участия.

И это было удивительно. Да, я провела расследование причин гибели собственного мужа и попутно раскрыла еще пару преступлений, но об этом знало всего несколько человек в городе…

Совладав с первым гневом, я всерьез об этом задумалась.

– И шаль… – невесело усмехнулась я. – Похоже, господину она очень приглянулась.

– Барыня, – в этот самый момент, услышала я радостный вопль Алены, и она сама вбежала в комнату. – Нашлась.

У нее в руках была шаль.

– Где ты ее нашла?

– Под креслом? Видимо, когда убиралась, смахнула. А тут смотрю – нет… А она под креслом лежит. Я на всякий случай посмотрела, а вдруг думаю завалилась…

Я взяла шаль в руки и уже готова была вернуть ее счастливой прислуге, но в этот момент поняла… Нет, скорее почувствовала. Что шаль эта очень похожа на ту, что вручил мне вчера Дмитрий. Очень похожа… но НЕ ТА.

– Подменил, – слово выскочило у меня прежде, чем я убедилась в этом. И это было похоже на наваждение.

– Что вы сказали, барыня? – переспросила Алена, но я не стала ее посвящать в свои мысли, лишь поблагодарила за старание и отпустила прочь.

И поймала себя на мысли, что меня пытаются сбить с толку. Потому что во всем этом было какое-то несоответствие, нелогичность…

«Если, – размышляла я, – этот господин приходил, чтобы запугать меня, а именно об этом свидетельствует его письмо, то почему он просто не подбросил его? Он явно рисковал… Я вполне могла оказаться в это время на первом этаже и увидеть его… А если он приходил подменить шаль, то как он узнал, где она лежит? Ведь в прихожей она оказалась по чистой случайности, а могла быть где угодно, например, у меня в спальне… А почему, собственно говоря, я так уверена, что шаль подменили?»

Я снова взяла ее в руки и разложила на столе.

«Ну, во первых, она новее. Та была мятая и старая… А эта словно из магазина… И даже отглажена…»

– Алена, – закричала я так громко, что она, перепугавшись, пулей влетела в комнату уже через несколько мгновений.

– Что случилось?

– Это ты выстирала шаль?

– Да, – испуганно ответила она, – и заштопала.

– Зачем?

– Она была грязная и мокрая. Вот я и подумала…

Я не выдержала и рассмеялась. Вот так из-за Алениной старательности я едва не создала целую версию с похищением и подменой вещественных доказательств. Может быть, об этом не стоило и поминать, мало ли чего не случается в жизни, но этот эпизод довольно точно характеризует мое тогдашнее состояние, а это тоже немаловажно.

Тем более, что сам визит «Черного человека», как я его окрестила для себя, как бы комично он не завершился, был достаточно серьезным основанием для тревоги. Мало того, что он подтверждал самые серьезные подозрения относительно смерти Константина. Все мне говорило о том, что я рискую заполучить себе серьезных врагов. А поскольку отступать я не собиралась, то, можно было сказать, что я их уже заполучила. Другое дело, что пока я не знала их ни в лицо, ни по имени. Но это нисколько не уменьшало опасности, напротив, ее увеличивало.

Одно успокаивало: эти люди совершенно меня не знали, если решили, что угроза может заставить меня уйти в сторону или спрятаться. Если до сегодняшнего дня я еще сомневалась, то теперь у меня уже не было никаких сомнений: я не брошу этого дела, пока не расставлю в нем всех точек над «i», то есть не узнаю двух главных вещей – кто убил Константина Лобанова и по какой причине.

Теперь у меня были все основания считать его смерть результатом преступления, и я постаралась подвести предварительные итоги этих двух дней.

Вкратце они сводились к следующему:

Константин Лобанов, молодой человек двадцати шести лет, с некоторых пор проживает в Саратове. Вступив в права наследства, он становится довольно крупным землевладельцем, получив в собственность пару деревень с полутора сотнями душ и городской особняк. Обладая приятной внешностью и добрым нравом, он с некоторых пор ведет довольно замкнутый образ жизни, хотя с первого дня своего приезда в город принят в лучших домах и до самого последнего времени являлся предметом пристального внимания лучших невест Саратова и их родителей.

Слухи о его помолвке с Вербицкой хотя и похожи на правду, но пока не получили подтверждения.

Насколько мне было известно, за все это время он не проявил себя с дурной стороны, более того, не был замечен в простительных для его положения и возраста холостяцких грешках и пристрастиях, как то: игра в карты, вино и прочее. В сколько-нибудь известных в городе скандальных историях его фамилия не фигурировала.

Проанализировав все эти сведения, я даже удивилась: про его жизнь в последние годы мне практически ничего не было известно. Далекая от светской жизни, я тем не менее представляла себе жизнь большинства молодых людей моего круга, но об этом человеке не слышала ничего, кроме полудетских воспоминаний Шурочки, которые оживились на некоторое время после его переезда в Саратов, но свежие знакомства и новые увлечения скоро вытеснили этого милого молодого человека из ее сердца и головы. Так что в последний раз я слышала о нем уже не вспомню когда.

Ну, и наконец последняя страница его жизни. Она страшна. Его находят мертвым в собственном доме, на чем его враги не успокаиваются и сжигают не только его дом, но по роковому стечению обстоятельств и его тело.

Видимо, они настолько уверены в том, что сумели спрятать все концы в воду, что не очень опасаются полиции. И немудрено. Проведя в доме покойного почти сутки, та не пришла ни к какому определенному выводу. А теперь, когда сгорело все, что в той или иной мере могло свидетельствовать о преступлении, они, видимо, совсем обнаглели.

«Так, да не так, – поправила я себя словами из дурацкой сказки. – Если бы они были уверены в собственной безнаказанности, то с какой стати им предпринимать сегодняшние действия, то есть угрожать мне?»

Это действительно было удивительно. Подобное могло иметь в нескольких случаях. Я попыталась составить список возможных причин такого их поведения, и сама же их подвергла критике на полях по старой привычке фиксировать мысли на бумаге. И вот, что у меня получилось:

1. Я обладаю какими-то сведениями, которыми не располагала полиция (Но сама об этом пока не догадываюсь). – Довольно сомнительная версия.

2. Полиция была подкуплена. – Такую вероятность допускаю чисто теоретически, поскольку уверена в порядочности Владислава Ивановича на сто процентов.

3. Им стало известно о некоторых моих прошлых расследованиях. И это внушает им определенные опасения.

Этот пункт я оставила без комментариев. Он сильно льстил моему самолюбию, но вряд ли имел под собой какие-либо основания. Моя известность в качестве сыщика в те дни была почти нулевой.

4. Вся эта история каким-то образом связана со мной, моими родственниками или близкими знакомыми (Помимо самого покойного, которого я таковым не считаю, хотя благодаря Шурочке и была с ним некоторое время в довольно тесном общении).

5. В архиве моего мужа имеются какие-то опасные для преступников документы.

Записав эту фразу, я посмотрела на многочисленные толстые папки с бумагами, занимавшими несколько рядов книжных полок, и тяжело вздохнула:

– Если это так, то они могут спать спокойно. На то, чтобы изучить архивы Александра, мне понадобится несколько лет. А за это время, как говорят на востоке, или ишак умрет, или… Или архив сгорит, – поежившись от неприятной к ночи мысли, закончила я.

5. Ну, и наконец последнее. Я не могу исключить варианта, что аналогичные угрозы получают все, кто пытается пролить свет на недавние события.

Такая возможность была более чем реальной. По опыту совместной жизни с Александром я это прекрасно знала. Время от времени угрожали и ему и многим его сотрудникам, особенно когда им удавалось прищемить хвост серьезному противнику.

На этом список заканчивался, но вряд ли хоть одна из перечисленных в нем версий соответствовала реальности. С таким чувством я отложила его в сторону, собираясь перейти к анализу возможных причин гибели Константина. И уже задала себе сакраментальный вопрос: «Кому его смерть могла быть выгодна?», но в это время, несмотря на довольно поздний час, меня снова отвлекли от рабочего стола.

И это снова был Петр Анатольевич.