Текст книги "Капитан Удача"

Чем хороши ино-Ц, так это путаной неразберихой для чужих; кажется, слово за словом раскручиваешь моток, но на деле вязнешь всё глубже без надежды понять, где кончается верёвка. От путаницы сильно помогает адаптация, но Форту с Марианом адаптироваться не пришлось. Сели, загрузились и взлетели; всего-то и успели, что купить разговорные программы для лингвоуков, а те оказались дефектными.

– Они – льеш, белодворцы – так не любят звёздных?

– Причина не в этом. На службу берут людей моральных, стойких...

– А в зональную полицию, выходит, аморальных?

– Они там сами разлагаются от денег и от власти.

– Но и те, и другие – правительские, так?

– Да, верно.

– И одни принципиально ловят звёздных, а другие нет?..

– О, бывают исключения!..

– ...и потому не ловят, что нет белодворцев и лъеш в полиции?

– Нет, не поэтому. Вы не понимаете...

– Так сделай, чтобы я понял.

– Постараюсь, – врач пересел на свою скатку. – Мы вылетели с территории особого режима. Скажем так, посёлок, где я находился – тюремный. Это не место жительства, а место наказания.

«О-па! – осенило Форта. – А кого же я везу?..»

Факты и наблюдения, до того витавшие порознь, вмиг сложились цельной картинкой. Трафареты у всех на одежде, похожей на мешки из-под сахара. Жилища из одинаковых щитов то ли картона, то ли жести. Одни взрослые, нет молодого поколения. Боязнь даже прикоснуться к оружию. Построение перед чёрно-красным стражем, нагрянувшим с неба.

– Парень, – душевно обратился Форт к врачу, – а ты сам случайно не каторжник?

– Каторжник, – подтвердил тот, – в чине лагврача. Не в рыбацкой бригаде состоял, заметьте; занимался лишь лечением.

Теперь ясно, отчего врач такой катастрофически худенький – видимо, кормили его столько, сколько он мог лечить своей убогой аптечкой. Форт прибавил к списку совершённых преступлений ещё пунктик – содействие побегу закоренелого преступника.

– Я, – продолжал пассажир, – жертва политических репрессий, меня осудили несправедливо. Мне нужно убежище у белодворцев.

– Тебе не кажется, что я с тобой куда-то влип?

– Мне кажется, что напротив – это я влип с вами. И я признателен вам за предложение бежать вместе. За вас мне прибавили бы срок; повод такой, что и придумать трудно.

– За меня? отчего?

– За оказание помощи звёздным. По закону нелегально въехавших нельзя лечить, пока они не зарегистрируются у властей.

– Я не заметил охраны. Почему ты раньше не сбежал на лодке?

– За мной следили.

– Свои?

– Да, свои. Посёлки заключённых на территории не охраняются, за побег всем увеличивают срок. Но вы похитили меня – значит, не накажут никого.

– А зачем стражник прилетел?

– Иногда они проверяют, все ли налицо; прилетают неожиданно.

«Шляпа» неслась прежним курсом, чуть поддав ходу. Режим на каменистом берегу нарисовался Форту без дальнейших разъяснений – обширная территория без дорог, редкая россыпь каторжных поселений и два хозяина – полиция и стража, минимум наполовину купленные «звёздными». Вот раздолье криминалу и контрабандистам! приземляйся, разгружайся, отдыхай в тюрьме как дома, кадры пополняй!..

– Как нам разлучиться? К белодворцам твоим я не полечу.

– Не знаю, – полушёпотом ответил врач. – На одном берегу залива хинкоская полиция, на другом зональная. Нас заметят: залив узкий, а по берегам системы наблюдения.

– Днем, ночью – одинаково?

– Да.

– Скверно. А скажем, если пару лиг не долететь... дам тебе пояс, вплавь доберешься?

– Что вы говорите?! – Врач встрепенулся. – Много морских хищников!

– Тогда ищи другое место.

– Туда надо лететь над сушей, а вас скоро станут искать. И рассвет близко.

Звезда на карте неуклонно двигалась к заливу, тиски сжимались, и у Форта складывалось невыгодное, но единственное решение. Вкратце высказав свой лихой план, он добавил:

– Погляди, что ценного в багажнике.

– Почти ничего... – Врач разгрёб рухлядь за решеткой. – Одежда... ценное не здесь.

– Зачем он возил с собой тряпки?

– На продажу. Кто попадает в зону, сдаёт одежду страже. Я выберу что-нибудь для себя, вы не возражаете? А то моя роба...

– Бери хоть всё.

Ценности оказались у Форта под ногами, в выдвижном ящике; на взгляд он оценил побрякушки невысоко, но врачу было видней. Выбрав десятка полтора чего-то вроде литых стеклянных пробок, он поочередно воткнул их торцом в гнездо на пульте – каждый раз в окошке у гнезда светились разные знаки, – потом разложил пробки на две кучки.

– Вам понадобятся оты. Пожалуйста. Семь кликов, отов в них достаточно.

Слово от понимают все разумные; ТуаТоу сумела навязать сообществу одиннадцати видов не только имперское Единое Время, но и свою денежную единицу как эталон. Но клик Форт увидел впервые – эти прозрачные пробки, по словам врача, служили туанцам кошельками.

Уже светало. Форт вышел на крутую дугу, направляя «шляпу» в залив, и не удержался:

– Может, мы всё-таки познакомимся?

– Да, конечно! – Врач встал, отряхнулся. – Меня зовут Уле Эмэнии, а какое ваше уважаемое имя?

– Форт. Не ошибиться бы берегом.

– Мой – слева.

Изготовились к десанту. Уле со скаткой и аптечкой сгруппировался у двери. Осторожно, поскольку впервые, Форт прижимал «шляпу» к обрывистому склону; прошёл мимо промоин-каньонов, поднялся – да есть тут где сесть-то? а, вот площадочка! Умная «шляпа» сама распрямила ноги, касание, стоп.

В предутреннем полумраке, за туманной дымкой впереди громоздился город или завод – прямоугольные и ступенчатые громады.

Опустился трап.

– Очень вам благодарен, господин Фольт! – Уле мялся в дверях. – Желаю вам счастья и удачи!

– Ну, будь здоров. Вываливайся, время дорого.

По расчётам, стражника уже хватились, новая «шляпа» побывала в тюремном посёлке и объявила аврал с изложением примет. Всё это началось, или вот-вот начнётся, с минуты на минуту. И электронные стукачи сигналят, что подозрительная «шляпа» со стороны моря села на левый берег.

«Лъеш, белодворцы... что за народ здесь обитает?» Самую малость Форт уделил любознательности, вглядываясь в город на горизонте, и поэтому сразу отследил в небе чёрное пятнышко.

«Шляпа» хинкоской полиции.

Он сорвался с берега вниз и понёсся в мареве над самой водой. Залив шириной километров сорок, значит, времени на сборы и подготовку совсем ничего. Когда оно истекло, автомат обнял хозяина всеми лапами; Форт подтянул кобуру лайтинга, взял багаж, вышиб дверь и прыгнул. Отмерив расстояние до волн, он повернул пусковой регулятор носимого гравитора на максимум. Увесистый плоский блок в ранцевой части скафандра взвыл, и подушка искусственного тяготения смягчила вход в иоду.

«Шляпа» с шорохом отмерила последнюю стометровку и врезалась в скалы правого берега; Форт этого не видел, но знал наверняка.

«Теперь ищите меня в обломках. Пока хватит батареи, проплыву против течения над дном, а выдохнется – выберусь, и в зону».

– Господин четырёхсотник, берег и дно обследованы на лигу от места падения катера стражи. Тело не обнаружено.

Офицер направил взгляд на запад, где едва заметной полосой виделся высокий берег Хинко. Жаль, в мирное время права армии туда не простираются – там автономия. Вернуть лагврача на территорию нетрудно... если бы не законы! Теперь веди переговоры, добивайся...

– Может быть, тело унесло течением? – предположил двадцатник отделения полевой разведки.

– Расширьте район поиска на юг, – приказал четырёхсотым. – Досадно – мы опоздали всего на час!

– Если бы не перехват переговоров стражи, задержка могла стать больше, – двадцатник гордился своими людьми.

– Да, – обернулся офицер, – не слишком акцентируйте внимание на теле. Цель – самописец. Его форма и размеры вам известны. Обшарьте каждый фут, но отыщите этот шар.

Блок 3

2670 лет тому назад этот мир назывался иначе – Ниданг. Здесь, где ныне вихрятся песчаные смерчи, воют мёртвые ветры, где муссонные ливни размывают пепельную почву и разливается, напившись дождями, Гнилое море, чтобы зимой отступить в котловину, оставив просторы солёной грязи ссыхаться глинистой коростой – здесь цвела цивилизация, подчинившая себе народы мира и посылавшая корабли в далёкий космос.

Полагают, что конец Нидангу положили опыты с высокими энергиями или попытки освоить ноль-транспортировку. Современные туанские учёные сходятся во мнении, что в магнитосфере возник сверхмощный выброс плазмы, накрывший и лабораторный центр, и все прилежащие земли саваном солнечной температуры. Примерно полмиллиарда жителей было сожжено за несколько мгновений; гаснущие потоки пламени кое-где перехлестнули горы и кремировали всё, до чего дотянулись. В истории это осталось как Огненная Буря. Впрочем, в тот день история мира кончилась, и лишь спустя сотни тёмных лет голода, хаоса и одичания туанцы смогли восстановить цивилизацию – хотя не любили вспоминать, как им помогали в этом звёздные колонисты Ниданга, пережившие ничуть не лучшие века на ветшающих орбитальных станциях, среди выходящей из строя техники.

Край, куда сошёл огонь с небес, целую эпоху был необитаем; долгое время у подножия гор Аха не селились люди, и в умах, отупевших за многие поколения нищеты и страха, земля за горами стала царством погибели, откуда ветер несёт скрипящую на зубах пыль. Из уст в уста, из рода в род переходила, всё сильнее искажаясь в кривом зеркале фантазий и молвы, память о реках палящего жара, хлынувших из-за гор. «Небо покарало Ниданг, превознёсшийся выше, чем дозволено смертным», – так верили все. Наконец слова «по ту сторону гор» стали означать место, где души мучаются после смерти и царит павший со звёзд владыка зла с пламенным бичом. Это поверье живо и поныне.

С точки зрения правительского канцелерата территория Буолиа – Сгоревшая Страна – это площадь в семьсот тысяч квадратных лиг (чуть меньше половины Австралии на Старой Земле), разбитая на девятнадцать зон равнина, в средней части разделённая плоскогорьем и полумесяцем Гнилого моря на Север и Юг. Ссылать сюда начали давно, в пору первых льешских мятежей. Запрет на выезд для отбывших срок – позднее отменённый – привёл к тому, что на территории появилось постоянное население, о котором лучше всего сказал какой-то нотариус, попавший в Буолиа на два года за пасквиль о Бана Этуна, предыдущем Правителе ТуаТоу. В переводе на язык эйджи стих поэта-каторжника звучит так:

 
От великих событий великая тень
На века затмевает нас.
Череда поколений в могилу сойдёт,
Пока солнце коснётся глаз.
 

 
Сожаленья достоин, кто видел закат...
Что же скажет узревший восход
О рождённых в ночи и умерших в ночи,
Тех, чья жизнь во мраке пройдёт?..
 

* * *

– Умви! шлюха бесстыжая! – разорялась мамаша, когда Эну ходила с брюхом. – С кем спуталась! с бандюгой! шатуном порченым! Рожай, рожай ублюдков, мало их спустили в мясорубку, и твоего туда же! Тварь!

Втайне мамаша, понятно, надеялась, что у Эну родится что-то путное и в лечебнице ей не скажут на пятый день: «Ваш ребёнок нежизнеспособен». За здоровое дитё семье подкинули бы пищевых банов, а подрастёт – работник будет. Мечты неудержимо неслись дальше – глядишь, по разнарядке белодворцев ребятёнок получит место в городе, где платят отами и всё такое прочее. Разве пожелаешь своему отродью несчастья, раз уж оно завелось? У всякого на уме – может, детям придётся лучше, достанется больше; все забывают о разнарядке Неба и Судьбы, по которой каждому своё.

И будущий папаша – хорош! Ей, видите ли, с ним нравится и ничего не страшно! с пугачом за поясом он сам себе Правитель – но до поры, до поры! Пока не занялись им господа хозяева – а с удальцов особый спрос, и суд им недолгий.

Для пробы мать с дочерью однажды обменялись угрозами:

– Я его хозяевам выдам!

– Я тогда отравлюсь!

Эну его любила, очень любила; так сильно, что даже решила глотать пилюли, чтобы всегда-всегда быть ему желанной, и он следом за мужские взялся.

– Умви! умви! – кричала мамаша.

Хозяин – ожиревший участковый – и тот заметил, что Эну постоянно в форме и ароматная; забросил удочку – мол, быть умви тяжко, зато от всех почёт и уважение, но Эну на него окрысилась: «Не для вас!» Обошлось, не обозлился господин хозяин, а ведь мог со свету сжить.

– Кого ради мучаешься? – долбила её мамаша. – Кому угождаешь?

А то давай уговаривать:

– Передохни, ну ненадолго, Энуну, ведь так сгоришь!

Из райцентра Эну вернулась одна, без ребёнка; бледная, пряча глаза, сидела она в доме под мамашины причитания и один за другим грызла «зонтики». Он, уже зная всё от дружков, появился на другое утро.

– Свистит! – мамаша в сердцах плюнула. – Зовёт, слышишь? Ну, иди!

Эну выметнулась вон, не удержав слёзы. Он обнял её, огляделся – нет, если вместе, то не здесь.

– Айда к Развалине.

Она молча кивнула. По задворкам прошли быстро, за кустами пошли не спеша.

Шук, милый, ласковый, ясноглазый, единственный в жизни у Эну. Она ему всё рассказала, всё разделила с ним, что пережила за пять дней ожидания, пока её мотали, как неживую, от врача к врачу и холодно, привычно, без слов ушивали разрывы после тяжёлых родов. А маленького даже увидеть не дали, его – в мясорубку.

– Врут, – твёрдо сказал Шук. – Нет никакой мясорубки, не верь.

– Шукук, мне так плохо!

– Я с тобой, крыска, не плачь, я здесь.

Шук вдруг замер, вытянулся, поводя головой. Эну тоже подняла глаза, но в слезах всё кругом размывалось, плыло – долина, гнутые ветви кустов, тёмная Развалина.

Цементным выселкам здорово повезло, что сбитая ОЭС яхта, полная контрабанды звёздных, грохнулась на тридцать стадиев в сторону, а то бы шмак Цементным. Вдруг всё подпрыгнуло, уши заложило, а дробилка на заводе набок завалилась, троих насмерть придавила. Потом, известно, с яхты растащили, что сумели отломать. Питатель движка увезли ОЭС, он был сильно плохой – с таким рядом побудешь, потом весь шишками пойдёшь и сдохнешь. Теперь там то бродяги ночевали, то молодые костёр жгли – очень это участковому не нравилось.

– Идёт. Спрячемся.

– Кто идёт, Шук?

– Кто-то идёт... – он потянул Эну присесть. Крадучись, оба забрались под кусты.

– Во-он, смотри.

– Ой...

По откосу, увязая в рыхлой сыпучей земле, спускался человек. Здоровый, широкоплечий, в костюме цвета песка; за ним, будто паук, семенил нагруженный робот-многоножка. Головастый человек, лицо плоское, с мелкими глазками – кто? что это? Никак звёздный выродок!

– Шукук, я боюсь...

– Тшш, – Шук вытащил из-под рубахи пистолет. – Сам боюсь, тише.

Тем временем звёздный подошёл к Развалине, остановился, изучая бесполезный изломанный корабль, и. обогнув корму, вошёл в зияющий люк.

Грянул взрыв! Из люка вырвался сноп пыли и клочьев, гремучее эхо прокатилось по долине.

Глаза Шука и Эну встретились, его – растерянные, её – охладевшие от жути. Это они, они могли войти в люк Развалины. Эну стало трясти, она крепко зажмурилась, прижалась к Шуку, впилась ногтями ему в плечо, готовая визжать в страхе и безумной радости – они живы! живы! Судьба показала лицо, Судьба зачем-то пощадила их.

Первым опомнился Шук, видавший виды, вдохнул «сладкого» сам и дал как следует занюхать Эну. Хватит млеть, есть дело.

– Не ходи! Шукук, крыска, не надо!

– Ц! – одернул её Шук. – Что, ждать, пока все сбегутся?

– Тогда я с тобой.

Многоножка, остановившаяся после взрыва, затрещала, когда они приблизились, повернула на них зрительное устройство, но ничего – больше ничего. Вскинутая взрывом пыль осела, только в чёрном проеме люка висели мельчайшие пылинки, подсвеченные солнцем. Шук вступил туда ночным, бесшумным шагом, держа пистолет наготове; постояв, обернулся к Эну:

– Мертвяк. Не дышит.

Эну глядела на убитого с жалостью. Он отвел от них смерть, его надо пожалеть. Сейчас, вблизи, стали видны детали его внешности: лежит на спине бездыханный, распростёршись тяжелым телом; костюм в обтяжку, ворот под горло, башмаки целы, а брючины до колен – в лоскуты, срамно розовеет кожа в мелких ранках, из которых выступила вязкая, сизая лимфа. Шея вывернута, оскалены зубы. Хоть и урод, а был жизнеспособный, удачно родился...

– Не наш, – подытожил осмотр Шук, пряча пушку. – С неба. И ничем не пахнет, как неплод...

– Какой чудной, – Эну со страхом обошла мёртвого, чувствуя, что нет сил заглянуть в навсегда открытые глаза.

– А это, смотри-ка, – нагнувшись, Шук постучал костяшками по коробке на плече чужака. – Я знаю, это машинка-переводчик. Товара на нем – ууу...

Шук опустился на колени, чтобы освежевать посланную Судьбой добычу. Но тут покойник ожил, взял у Шука пистолет и упёр ему в живот со словами:

– Не шевелись и не ори. Девке скажи, чтоб замерла.

Шука хватил паралич сверху донизу; как он ухватился за пояс комбеза цвета песка, так и окоченел.

– Эну, – прошептал он, – стой и замри.

Форт отметил, что глаза мародёра – у туанцев вообще глазищи крупные, красивые – сделались в пол-лица. «Что, впечатляет, как я воскрес?»

– Лицом к стене, руки вверх на стену, – скомандовал он, поднимаясь вместе с парнем. – Ноги пошире. Встань с ней рядом. И без шуток.

Перед глазами слегка рябило – ударило о переборку, но заметных повреждений контроль тела не отметил, а рябь скоро сойдет. Заряд был граммов на сто условной взрывчатки – шелуха, меньше чем килограмм всерьёз принимать не стоит.

Он приметил парочку раньше, чем зашёл в яхту, но теперь обстановка изменилась и больше располагала к знакомству. Итак, первое впечатление: одеты намного лучше каторжан – те подвязывали запястья и щиколотки кто тряпкой, кто бечевой, а у этих манжеты на липучке. Второе: выглядят почище тех, в мешковине, но у обоих одинаковый фасон платья; девка со вкусом, но все-таки явно врезала в штаны и рубаху клинья с учётом своей выпуклости.

Третье – оружие мародёра. Форт обжимал пальцами родную, отечественного изготовления игрушку. Дулом в спину он пленников не держал, а любовался кусочком родины, подобранным нежданно на чужбине. Какими путями это попало сюда?.. Motararms, Eridan – произведено на Эридане, хм. Ещё один выверт федерального бизнеса – промышленная рабовладельческая планета штампует личное оружие из углепласта, себестоимость мизерная, прибыль фантастическая. Правда, дело на Эридане идёт к отмене рабства. Вроде – «Вернём права людям!», а на деле – мир свободы не выдерживает конкуренции с рабами.

Прежде чем приступить к разговору, надо выждать, чтобы клиент созрел.

– Вы беглые?

– Нет, мы высельчане, – выдавил парень, уронив голову.

– Откуда ствол?

– Нашёл. Валялся.

– И сдавать нёс?

– Ага.

– Далеко живёшь?

– Тут, в Цементных.

У Шука в голове мозги расквасились, сейчас из носа потекут. Это Толстый, участковый, наподлячил – заминировал Развалину; кто первым войдёт, тому ноги перебьёт. Вошёл чужак, мина рванула. И вдруг он встал! Это что, снится?.. Шук чуял, как кожу заливает холодом цвет страха, а на животе каплями выступает трусливый запах. Куда тут против звёздного тягаться! Он боевик, сразу видать – вмиг всё по-своему поставил, не поспоришь. Собственная удаль показалась Шуку мелкой и дешёвой, ч цену стоптанной ботинки. Да что там! он и пистолет навести не смог бы как следует, не то что крючок нажать – так носил, для храбрости и славы.

– Зональная полиция. Здесь она есть?

– Ага, на выселках.

– Сколько их?

– Трое.

– Кто главный?

– Участковый.

– Он со звёздными связан?

«Да», – хотел сказать Шук, но успел прикусить язык. Оговорить хозяина – не в поле свистнуть. Хорошо, если залётный выродок – младший сынок из звёздной воровской семьи. А если из ОЭС? ОЭС ловушки хитро ставит, засылает подставных, глистой во всё вникает. Сболтнёшь, Толстого упекут на каторгу для оборотней, а начзоны, сам вор немалый, новому участковому поручит: «Разберись, кто моего Толстуна продал, и накажи по всей строгости». Доищутся и сбросят с катера в глиняное болото – барахтайся, пока не засосёт. Там, в глине, много таких, кто лишнее сказал.

Форт наблюдал, как парень нервничает. Это заметно – пятна на кистях, на шее, даже на ушах.

– Ннне знаю...

– Плохо, – без умысла, но с убедительным звуком Форт оттянул затвор. Скверно это – стоит раз оступиться, даже нечаянно, как начинаешь шаг за шагом портиться; какие-то манеры появляются, которых раньше не было. Надо строже следить за собой.

Девка тонко вскрикнула:

– Его не трогайте! очень вас прошу! Я... знаю, я сбегаю к Толстому...

– Ц! чокнулась! – огрызнулся на неё парень.

– Заткнись, малый. Ты уже сказал. А ты, девочка, говори подробней.

– Он со звёздными водится, правда, – девка затараторила, кося на Форта большим глазом, – он знает их, он их браток, и я к нему...

– Ц! – Форт цыкнул уже вполне по-туански. – Короче, мальчик тебе нужен?

– Да!

– Поступим так – он останется со мной, а ты пойдёшь и скажешь кому надо, что одному человеку требуется связь с орбитой, а что за человек – помалкивай. Связного пришлёшь ко мне.

– Нет, я пойду, – встрял парень. – Ей нельзя идти.

– Отчего?

– Вы полоумный или притворяетесь?! – беспокоясь за подружку, парень так осмелел, что стал грубить.

– Предположим, полоумный.

– Да Толстый её в клетку загонит!

– Не за что.

– Ага! скажет она хозяину – наладь прямую линию с КонТуа, где твои воры...

Форт постарался не заметить прямо и ясно переведённого слова, но оно звучало слишком выпукло. Как бы пи врал лингвоук, здесь он вряд ли ошибался. Если перекрёстная семантика слов «капитан»-«капо»-«главарь» ещё допускала лукавые толкования, и создатели программы загнали в словарь именно превратный смысл, то насчёт «воров» двух мнений быть не может – «похитители чужого имущества», в широком смысле – «преступники».

«Куда-то не туда меня затягивает... Начать с того, что первым делом мы купили переводчики не в той лавочке. Как вредно не знать языка! Может, там была вывеска „Товары для рецидивистов – отмычки, липовые ксивы, путеводитель по тюрьмам всех Ц“. Если выберусь, как бы не пришлось брать документы на новое имя. Но сколько можно! и так уже третье ношу! Поскорей бы выкарабкаться и в знакомствах не измазаться».

– Связь будет не бесплатно. Так и скажи Толстому.

– Всё равно он её посадит – за то, что рот разинула. Позвольте мне пойти!

– Ты, умник, что-то отчаянный.

– Мне туда дорога. Честно, я сделаю, как вы сказали.

– А в клетку сядешь?

– Начхать. Бу-бу, – переведя дух, парень тихонечко оглянулся: – А вы... купите нас.

«Однако!»

– Зачем вы мне?

– Послужим. Не бу-бу, а честно, пригодимся. И на КонТуа лишними не будем.

– Оттуда я полечу дальше.

– И дальше вам не помешаем.

«Смешно. А парень не промах; вряд ли ловок, зато с нюхом – и пистолет он, конечно, подобрал полчаса тому назад...»

– Знаешь, это ведь не прятки под кустами, как ты тут... Чтобы жить в космосе, надо знать технику.

– Мы не бу-бу безголовые, поднаучимся.

«Как просто – полиция не тронет девку, купленную звёздным... Впрочем, смеяться тут нечему. От берега я пробирался двое суток – и не видел ничего, ну абсолютно ничего, что относилось бы к людям. Даже бытового мусора. Похоже, тут живёт Великая Мечта – быстрее отсюда удрать. Нельзя жить на выселках, при свечах, есть перемолотый с хвостом и плавниками рыбий фарш, строиться по команде и держаться на успокаивающих средствах, зная, что рядом – пятьсот километров на запад или вверх – высшие технологии, напомаженные люди в шелках, деликатесы, комфорт... С потрохами продашься, лишь бы туда. Шанс – чистый прах, меньше чем прах: услужить звёздному, предложить себя и девку, вдруг купит, точнее, выкупит отсюда... А нужны они мне? а если привяжутся? Получится, что я им что-то обещал и, значит, должен выполнить. Что я могу обещать, если сам не знаю, где окажусь через день?.. Но они нужны».

– И много ты стоишь?

– Двести тиот в день, шмотки и харчи отцовские, – местами пожелтев от своей наглости, выпалил Шук. Если дело зашло о цене, гляди, не прогадай, проси больше!

Форт вычислил – тиот означает одну четырёхсотую ота, от по обменному курсу – 2,08 федеральных басса, год ТуаТоу – 320 суток; итого цена парню 333 басса в год. Ну ещё наест и износит бассов на пятьсот-шестьсот, значит, минимум до тысячи. В год! да последняя официантка в Сэнтрал-Сити меньше чем за 1200 не наймётся! И так туанцы, которых – всех! – федералы видят богачами, представляют себе богатство?.. Наверное, здесь вообще не знают, что такое настоящая зарплата.

– А напарница?

– Тоже.

«Не обижает он её. Что-то есть у них такое, общее».

– И конечно, бонусы, – лингвоук нашёл подходящее слово, но затем его вновь пробило на жаргон, – с хабара. А если вам державная династия не в зад упёрлась, то и подарочки по дням рожденья царственной семьи...

«Кто же писал программу лингвоука? – мучило Форта. – Не иначе, грамотный заключённый за двести тиот в сутки плюс баланда повышенной жирности...»

– Что ещё за подарочки?

– Эээ... – Шук забоялся, что хватил лишнего – или звёздный из ненавистников правящего Дома Гилаут. – Так, малясь конфет, малясь какой-нибудь одёжки... как полагается...

Форт бросил клик под ноги распяленному у стены кандидату в небожители.

– Вот задаток. Бери.

О-о! клик! вот щедрость отца!

Шук мигом сгрёб клик, повернул так, эдак – торцы гладкие, чистый клик, не меченый; на просвет видна голубая жилка, заряжен. Эх, от-счётчика нет, узнать, сколько отец отвалил! Обыкновенно, если повезёт добыть клик, стараешься скорее его с рук долой; даже скупщик не скажет, сколько в нём отов, а спросит: «Какие баны возьмёшь? на жратву – триста, на гульбу – полста, барахольных – полтораста», – и гадай потом, какой был заряд.

Нет, этого клика скупщику не видать.

Дал и Эну поглядеть – та не верила глазам. Но она первая спохватилась воздать отцу почести.

– Отныне мы ваши! – протянула руки и бух перед ним. – Отец, назовите нам свое прославленное имя!

Чужак помедлил, точно прицениваясь – стоят ли они брошенных отов.

– Зовите меня Форт.

Звёздные – р-говорящие, их слова и имена не прожуёшь.

– Отец Фойт! я, Шук, ваш верный слуга.

– Эну, ваша служанка.

– Принято, – отец подбросил пистолет ладонью, потом взял его в обе руки и переломил. Как сухой сучок! во силища у выродка! Шука дёрнуло ледяной искрой по хребту – а ну как ударит? Кулак насквозь пройдёт, как через оконную бумагу.

– Чтоб я таких вещей у вас больше не видел. За работу, детки.

– Я сейчас бегу к Толстому...

– ...а я с отцом останусь, если чего надо.

– Шу-ук, – Эну незаметно подёргала дружка за рукав, – дай мне клик.

– Зачем тебе?

– Козырну. Пусть знает!..

– Ну... на. Ты не очень там.

– Не учи.

Эну ветром полетела от Развалины с кликом в кулаке; сердце её рвалось наружу. Боль и страх последней недели, сковавшие её, словно цепью, исчезли, казалось, радость исцелила настрадавшееся тело. Держись, Толстый, сунешься ещё своей лапой!

Отец вроде не звал – а многоножка вошла, сняла поклажу; крышка у неё наверху отъехала назад, и показались тонкие щупальца. Разомкнув пояс, отец Фойт сбросил башмаки, спустил лохматые брюки – Шук для приличия отвёл глаза. Ну, чужак и чужак, значит, так у них заведено, что на людях раздеться не срам. Одно ясно, что Фойт – чужак отменно крепкий, если ему тьфу на хозяйские мины. Шандарахнуло – пыль столбом, а он целёхонек, только оглушило да ноги поцарапало. За таким не пропадешь.

– Пить хочешь? – спросил отец, навинчивая на щупальце головку со щипцами.

– Спасибо, отец, – Шук помахал рукой.

– Вода вон, в канистре. Очищенная.

– После попью, отец.

Многоножка струёй воздуха смела с пола остатки песка, разложила брюки и принялась щипцами соединять рваные края. Сожмёт – место цело, и так дальше.

Вроде всё улеглось и решилось, а Шук был взбудоражен, душа не на месте. Эну, крыса, упрыгала, хоть бы один «зонтик» оставила! Беспокойство не отпускало, и Шук вынул трубку «сладкого», прыснул в ноздрю пару раз.

– Что ты там нюхаешь?

– Так, волнуюсь, отец.

– Вон же вода, разведи...

– Что разведи? – до Шука не дошло.

– Эту шипучку вашу.

Звёздный, да вдобавок неплод, в люльке охолощённый – где ему знать, как человека в мужском виде крутить может...

– Я «пшик» не пью, отец.

– Крепковат?

– Мне пока рано, отец. Меня мало били.

– И долго надо бить, чтобы «пшиком» заняться?

– Месяца два до полусмерти. Или подстрелят, а не убьют – тоже...

Отец смотрел, как многоножка латает брюки.

– Я заметил, что тут на «пшик» недолго перейти.

– Морду бить не скупятся, это вы верно сказали.

– Давно хулиганишь?

– Не особо. Я, как с инкубатора вернулся, сначала ходил в школу, а потом...

– Откуда пришёл?

– С инкубатора... куда мальков сдают на вырост.

И вправду отец с неба рухнул. Шук сам не ждал, а оказался кое в чём умнее его. Смехотища – отца, звёздного, простым вещам учить!.. Шук вежливо, не зарываясь, стал просвещать того, кого бы слушать молчком и мотать на бигуди.

– Это такая штука – малёк родится, и его...

А маленького даже увидеть не дали, его – в мясорубку!

«В мясорубку моего, нашего малька!»

– ...его...

Мучаюсь, говорю им. – сделайте что-нибудь! А они – терпи, терпи, роды-то терпела, сейчас, немножко... какое немножко! Один плюётся – инструмент, говорит, совсем никуда... пошли менять, а я лежу...

– ...его...

«А если она побежала и с ней плохо сделается? вдруг кровь потечёт?!.. его... Всё из головы вон! ей же нельзя! наверное...»

– Я слушаю.

– Отец, – Шук встал. – Можно, я за Эну следом... Я быстро! до выселок и назад.

– Сиди. Что с ней станется.

– Отец, она после родов, вчера вернулась.

– Вот как! Поздравляю.

– Да нет, малёк не получился, а как бы с ней...

– Понятно, – отец закрыл многоножку. – Покажи её след.

Они вышли наружу, многоножка – впереди.

– Вот след! и вот...

Многоножка дунула вверх по откосу с неожиданной скоростью и скрылась в кустах.

– Успокойся. В случае чего домчит ее на выселки. Там есть кому помочь?

В автомате Форт был уверен, в свеженанятой служанке – нет. Скорее уж она припустится втрое быстрей, когда паук за спиной закричит, помахивая лапами: «Не спеши, я довезу!» Но хотя бы Шук не будет вскакивать ежеминутно и глядеть в ту сторону.

– Помогут... Спасибо вам, отец.

– Не за что. Вы ведь отныне мои. Пойдём-ка в тень.

Отец сел дочинивать брюки сам – робот отдал ему щипцы. Шук принял ещё понюшку «сладкого».

– Так про инкубатор...

– Да, простите, отец... Малька посмотрят, какой он, и дают матери, пока он обвыкнется. Потом в инкубатор, там его вырастят быстро и назад.

– Сам по себе разве не вырастет?

– О-о, это долго ждать, отец. А так – уже сможет ходить, говорить...

Форт хмыкнул, потянул свежий шов на разрыв – держит! – и принялся за другой. На транзитных станциях о ТуаТоу рассказывали разное – в частности, что там делают из эмбрионов взрослых болванов, внедряя им в мозг зомбические мысли. Выходит, доля истины в россказнях есть. Затратное, должно быть, удовольствие – младенцев инкубировать... Хотя биотехнологии достигли многого – погрузить тело в тёплый гель, штекер в вену, штепсель в артерию, воздуховод в горло, кишки заполнить безопасной пеной и раскрутить обмен веществ на полную мощность, какой в жизни не бывает. Если поставить это на поток, реально из новорождённых делать подросших детишек за месяцы вместо нескольких лет.