Текст книги "Котелок спирта"

3

Деревня Яманово с незапамятных времён славилась гигантскими яблонями. С первого взгляда даже нельзя было и предположить, что это яблони, настолько огромными были деревья. В три охвата толщиной, до двадцати косых саженей высоты, они больше напоминали кладбищенские вязы или пойменные дубы. Старожилы утверждали, что гигантизм яблонь был вызван беспутством одного мужичка, имя которого кануло в лету, жившего тут ещё во времена Василия Шуйского. Бегая по лесам от поляков, мужик завёл шашни с кикиморой. Мужичишко-то был обычный похотливый кобель, а вот кикимора от любви расцвела. Спровадив поутру обратно в лес обалдевшую от любовных утех зазнобу, мужик обнаружил на тюфяке несколько обломившихся с кикиморы веточек с похожими на яблоневые цветами. Недолго думая, больше из озорства, нежели по расчёту, мужик взял да и привил эти черенки к своим яблоням. Вот от этих черенков и появились в Яманове гигантские яблони. Яблоки на них родились необычные: размером с голову. Шкура на них была пупырчатая, как на кирзовом сапоге, зелёная и такая толстая, что ни один червяк прогрызть не мог. Хранились яблоки по два-три года, и чем дольше лежали, тем вкуснее и душистее становились. Мужики из соседних деревень быстро расстались с надеждой заполучить такую яблоню в свои огороды – не желали эти яблони расти нигде, кроме Яманово. С приходом Советской Власти, с её продразвёрсткой и продналогами, крестьяне Яманово завыли в голос: да и как не завыть? Посмотрев на подпирающие облака дерева, чиновник из райцентра постановил сдавать государству по два воза яблок с каждого дерева. Мужики почесали затылки, да и сдали. А яблоки, видимо, потому и хранились так долго, что деревья плодоносили то через год, а то и через два. Причём и плодоносили и отдыхали яблони по всей деревне одновременно. На следующий год продотряд, почистив крестьянские амбары с зерном и хлева со скотиной, стал требовать яблоки: вот, мол, в бумаге записано количество плодовых деревьев, стало быть, давайте столько-то возов. Согласившись с количеством яблонь, указанных в бумаге, мужики никак не могли согласиться с количеством возов, поскольку в этом году яблок не уродилось. Командир продотряда, покопавшись пятернёй у себя под фуражкой, сплюнул под ноги и сказал, что если к утру яблок не будет – расстреляет каждого десятого жителя деревни. Мужики выгребли все запасы, лежавшие по кладовым с прошлого года, недостающие три телеги едва успели пригнать к утру, купив обычных яблок в соседних деревнях, а про себя крепко задумались: «Что, если эти кикиморские яблони и на следующий год не разродятся?».

– Слышь, касатик! – задал вопрос командиру продотряда деревенский староста. – Что, если нам спилить эти яблони? Нет яблонь – нет налога на них.

– Да ты что, мироед? – подскочил командир. – Хочешь своего брата-рабочего без яблок оставить? Только посмей у меня! Контрреволюцию решили устроить? Хотите голодом Советскую власть заморить? Да мы вас всех к стенке поставим и шлёпнем!

Но ещё больше мужиков заставил задуматься тот факт, что у продотряда не хватило подвод, и яблоки просто свалили в кучу на краю деревни, где они и сгнили в конце концов, так как за ними никто не приехал. Молчком, в тайне друг от друга, мужики стали ходить по соседним деревням, посещая кузнецов с одним и тем же заказом: выковать им из меди здоровенные гвозди, размерами с железнодорожный костыль. Потом, посреди ночи, обернув тряпьём обух топора, чтобы не разбудить соседей, мужики забивали эти гвозди в яблони. На следующий год все яблони засохли. Не засохли только те, что стояли в огородах Прохора и Ильи, поскольку братья со своей артелью жили в Иваново.

Прибывшим продотрядовцам предъявили погибшие яблони, и был вызван чиновник из Шуи, чтобы скорректировать продналог. Прибывший чиновник не застал продотряд, который уже обирал другие деревни и сёла. Походив по крестьянским огородам и досконально осмотрев яблони, чиновник понял причину их усыхания на корню. Задумав составить документ, разоблачавший контрреволюционную сущность местных вредителей, для начала чиновник решил взять с собой в город несколько образцов яблок с деревьев Прохора и Ильи. Он ещё в тот год, когда впервые облагал налогом жителей Яманово, отписал Мичурину, про которого вычитал в газете, о необычных яблонях. Мичурин прислал ему письмо с просьбой выслать образцы плодов. Подойдя к яблоне и выбрав сук, на котором яблоки были покрупнее, чиновник накинул на него заранее позаимствованную у старосты вожжу. Дёрнул, что есть силы, и был убит на месте посыпавшимися на него яблоками.

– Ты смотри, – сматывая свои вожжи, удивлялся староста, – голова лопнула, как гнилая тыква. Вот, балбес городской, наши-то, когда за яблоками идут, по две зимних шапки надевают, и то с ног валит, если по голове тюкнет, а этот, хоть бы сказал, зачем ему вожжи понадобились.

Вызванный со станции Шорыгино милиционер, совсем ещё мальчишка из ивановских рабочих, составил протокол о несчастном случае и увёз тело чиновника, чтобы отправить по железной дороге в Шую.

Пятилетний Фёдор хорошо запомнил хромую милицейскую кобылу, молодого милиционера, подводу, на которой тот ехал, но больше всего в память врезались ноги погибшего чиновника в новых, забрызганных кровью ботинках, торчащие из-под рогожи, которой была накрыта телега с телом. Фёдор гнал в деревню небольшое стадо деревенских свиней, которых пас весь день в дубняке. Свиньи, почуяв кровь, сбились вокруг него, как тогда, когда он сидел на пеньке и что-то вырезал из липового сучка. Он даже сначала и не понял ничего. Просто сидел, что-то бормотал себе под нос, кромсая ножом липу. Фёдор так был увлечён своим занятием, что не заметил необычного поведения свиней: они стали сбиваться в кучу возле него. Он опомнился только тогда, когда стало нестерпимо больно ноги, зажатые между пнём и тушей свиньи, прижавшейся к нему. Закричав на свинью и пытаясь её отпихнуть, мальчишка с удивлением обнаружил, что все стадо сбилось в круг около него. Поросята и молодые свиньи сгрудились вокруг пня, на котором сидел Фёдор, а взрослые свиньи и вечно враждовавшие хряки, плотно прижавшись окороками друг к другу, образовали круг, головами наружу. Свиньи тревожно ухали, а хряки грозно лязгали клыками, брызгая сбившейся в белую пену слюной. Шагах в десяти под деревом стояла тощая волчица и смотрела на Фёдора. Её глаза, цвета лесного ореха, равнодушно скользили по свиньям и загорались зелёным огнём, когда обращались на пятилетнего мальчишку. Шкуру на тощих рёбрах ещё рельефнее оттягивали отвисшие гряды сосков – признак изнуряющего волчицу материнства. Ещё раз посмотрев на свиней, волчица перевела взгляд на Фёдора и, легко переступив лапами, прыгнула на ребёнка. Фёдор не успел испугаться, а просто смотрел, как оторвавшуюся от земли волчицу поймали в воздухе за бока сразу две взрослые свиньи и бросили на землю. В мгновение ока образовалась куча-мала: и свиньи, и хряки, визжа и ревя, кинулись на поверженную хищницу. За скоплением свиных туш ничего не было видно, а когда через несколько минут стадо разбрелось под дубами, Фёдор увидел окровавленный позвоночник, обглоданный череп и две-три крупные кости от конечностей. Вот и едущая мимо телега с погибшим вызвала тогдашний вопрос: свиньи искали у него защиты или пытались защитить Фёдора? Как бы там ни было, он проникся уважением к стаду.

Фёдор пас свиней до четырнадцати лет. За это время он успел закончить три класса школы. В деревнях создали колхозы. Дядю Прохора, который вернулся в деревню, после того, как большевики сначала разрешили, а потом прихлопнули НЭП, раскулачили, забрав всех его лошадей и избу, а самого его отправили в лагерь, где он и сгинул, попав под лесину на лесоповале. Изба его долго не пустовала: на следующий день после его ареста там разместилось правление колхоза.

4

В селе Архиповке, недалеко от деревни Яманово, стояла церковь. Приходом управлял отец Дмитрий. В 1918-м, в самый разгар гражданской войны, поп занял сторону красных. Зверства ли белых были тому причиной, зверства ли красных, только отец Дмитрий должен был выбирать чью-то сторону, и он сделал свой выбор. Хоть интуиция и не подвела отца Дмитрия, – царские генералы оказались достаточно бездарны, чтобы получить пинка от фельдфебелей, и достаточно талантливы, чтобы писать мемуары в Париже, – попу пришлось совсем не сладко, когда большевики объявили крестовый поход против религии и служителей культа. Церковь в 1932-ом закрыли, а самого отца Дмитрия едва отстояли сельчане от ссылки на Соловки.

Оставшись без средств к существованию, поскольку поп мало что умел, кроме помахивания кадилом и чтения «Отче наш…", он не впал в отчаяние, а только более укрепился в вере своей. Лишённый паствы, загнанной в колхозы, отец Дмитрий, читая о средневековых подвижниках Христианской Веры, решил обратить к Богу леших и кикимор, шатающихся по окрестным лесам. Целыми днями бродил он по самым дремучим чащам, но не находил никого, даже зверей не встречал. Наконец отец Дмитрий затосковал и поделился своим горем с супругой. Попадья была дочерью известного на всю губернию охотника и кое-что понимала в лесной жизни. «Батюшка, – сказала она, – почто же Вы мне раньше не сказали об этом? Мой отец потому самым лучшим охотником и был, что знал, как лесную нечисть найти и как с нею ладить для своей пользы». Попадья объяснила, что лес, он только на первый взгляд кажется бессмысленным собранием ёлок и берёз. На самом деле лес устроен как город: вон та опушка – дом зайца, а берег лесного ручья с зарослями ивы и дикой смородины – зимний дом лося. Клюквенное болото – столовая медведя и глухаря, а еловая чаща – спальня рябчика. Есть места, где никто не живет, и они используются, как городские улицы, для переходов от одного дома к другому. Лешие и кикиморы тоже не болтаются по всему лесу, а сидят каждый в своей вотчине и без дела границ не нарушают: иначе это может быть расценено, как покушение на чужую территорию. «Не попадались ли Вам, батюшка, – спросила попадья, – грибы такие оранжевые, похожие на оленьи рога, которые «рогатиками» зовут? Эти-то грибы как раз по межевым границам вотчин леших да кикимор растут. А есть территории общие. На них они и собираются, когда им вздумается по какой-либо надобности. Эти места отмечены «ведьмиными кругами» – это когда на полянке поганки правильными кругами растут». Отец Дмитрий поскрёб в бороде и вспомнил, что во время плутаний по лесу, в самом деле, попадались ему и поганки, росшие кругами, и чудные оранжево-жёлтые рогатики. «Так, вот, – продолжала супруга, – нужно выкопать гроздь рогатиков и шагов на десять перенести. Господа лешие весьма щепетильны и склочны – тут же затеют ссору. Поскольку ни правых, ни виноватых в ссоре своей они не найдут, то устроят общее собрание соседей, чтобы на сходке и определить, кто прав, а кто виноват. Собрания эти обычно кончаются дракой, поскольку все лешие и кикиморы корыстны, и зависть каждого заставляет думать, что уж его-то участок точно самый плохой из всех, а соседи, не в пример ему, лучше устроены в жизни. Как ни драчлива лесная нечисть и склочничать готова всегда, однако, наставив друг дружке синяков да шишек, вскоре решат они найти третейского судью, чтобы он, как не заинтересованное лицо, как-то их рассудил. Тут-то и надо Вам, батюшка, объявиться, а за свой суд потребовать награду. Мой отец однажды именно так и сделал. За это лешие ему всю жизнь зверей под выстрел загоняли, а кикиморы – птиц».

Долго думал отец Дмитрий: не хотел он при помощи обмана делать дела свои. Но попадья – баба ушлая – и тут нашлась: «Батюшка, Дмитрий Васильевич, да нечто Вы корысти ради межу кикиморскую нарушать будете? Вы же во Славу Господа дела свои мыслите: Господь поймёт Вас и простит, батюшка». Принял отец Дмитрий грех на душу: так всё и сделал, как попадья говорила. За свой третейский суд выторговал поп для себя право проповедовать им слово Божье. Мало – помалу заразились лешие и кикиморы поповским энтузиазмом и стали истово принимать Веру. Перестали они строить козни крестьянам, охотники и бабы с детишками, пошедшие по грибы-ягоды, перестали блуждать по лесу. Одно только печалило новую паству отца Дмитрия: не могли они вкусить таинств и прелестей церковной службы, поскольку новые власти закрыли церковь. Но одна благоверная кикимора после рассказа отца Дмитрия о первых римских христианах, скитавшихся в городских катакомбах и в гонениях нашедших свой венец мученический, вскочила на валежину и с горящим истовой верой взором обратилась к единоверцам: «Братья и сёстры, настало время уходить нам из леса! Давайте и мы, как первые римские христиане, устроим подземный храм – выроем катакомбы под церквой и устроим в них храм и церковную службу, чтобы искупить прегрешения наши в лесной, прошлой жизни». Стали по ночам копать подземелье под закрытой церковью. И так преуспели, что однажды утром жители Архиповки обнаружили в центре села круглое озеро, посреди которого торчала церковная маковка с православным крестом. «Карстовый провал», – сказал директор школы, самый грамотный человек в округе. На том и разошлись. Отец Дмитрий, мало того, что опять остался без паствы, погребённой на дне озера провалившимся храмом, так ещё и жилья своего лишился, поскольку дом его, стоявший неподалёку от церкви, оказавшись на краю провала, начал потихоньку сползать в воду. Жить в нём стало опасно, и священнослужитель с супругой перебрались в соседнее Яманово, где нашёлся пустующий дом.

Через пару дней после переезда, когда попадья отправилась в Архиповку, чтобы забрать в старом доме какую-то нужную в хозяйстве мелочь, отец Дмитрий увидал на полатях чертёнка.

– С нами крестная сила! – осенил себя знамением поп.

– Ой! Не извольте беспокоиться, батюшка, – махнул зелёной лапкой чёртушка. – Я же не новозаветный какой: на меня Ваши причитания не распространяются. Что я Вам, сатана, что ли? Вон, я вижу, на полке наливочка вишнёвая стоит. Может, пропустим по маленькой, пока хозяйки-то нет?

– С какой это стати? – поп не пришёл ещё в себя и продолжал креститься.

– А разве нет причины, батюшка? Церковь утопил, паству частью угробил, частью растерял. Единоверцы, саном облечённые, в муках свой крест несут в большевистских каторгах, а Вы и причины не ведаете? Давайте уже наливать, батюшка, покуда супруга Ваша не вернулась.

5

– Анаксимандр Милетский был способнейшим астрономом и подарил античному миру солнечные часы, – чертёнок задумчиво отхлебнул из водочной бутылки и протянул её отцу Дмитрию. – А Вы, батюшка, сдали своего Павла Буре в Торгсин, – хохотнул чёрт. – Продали свои золотые часы большевикам. Улавливаете разницу?

– Ничего я в астрономии не смыслю, – невпопад буркнул Дмитрий Васильевич, принял бутылку и пару раз глотнул из неё.

Отец Дмитрий возвращался из Шуи, куда ездил продавать часы. Не имея средств к существованию, поп с попадьёй решили мало-помалу продавать своё имущество. Получив в Торгсине за часы хорошие деньги, поп купил на радостях бутылку водки и отправился домой. Всю дорогу, пока батюшка ехал в поезде до станции Шорыгино, чертёнок тихонько подзуживал его выпить. Бесёнок даже пару раз так тряханул вагон, в котором сидел отец Дмитрий, что бутылка в грудном кармане мирского платья попа, соблазнительно булькнув, едва не выскочила на пол. Это заставило Дмитрия Васильевича запустить руку за пазуху и крепко ухватить бутылку за горлышко. От вожделения ладонь сразу вспотела, но поп, проглотив слюну, вытерпел до конца поездки. Выскочив на станции, батюшка, нимало не задерживаясь, едва отвечая на приветствия своих бывших прихожан, проскочил Архиповку и углубился в лес по дороге в Яманово. Из-за ёлок наперерез ему тут же выскочил чертёнок и, хватая его зелёными лапками за штанину, оставляя глубокую борозду в снегу рядом с тропинкой, начал канючить: «Батюшка! Батюшка! Куда Вы так бежите? Вот, посмотрите, как удобно рухнула сухая сосна вдоль тропинки – давайте присядем и выпьем немножко. Глупо же, ей-богу, нести водку домой, когда Варвара Никитична тут же спрячет её в чулане до праздников». После такого веского аргумента попу ничего не оставалось, как, смахнув снег, присесть на лесину и открыть бутылку. Сделав по паре глотков, посидели какое-то время молча, поглядывая по сторонам и изредка встречаясь взглядами. Когда первая волна алкоголя легонько тронула голову, чертёнок, панибратски ткнув отца Дмитрия в бок, заявил: «Почто же Вы, батюшка, третьего дня так наклюкались, что соседу Вашему – Фёдору Чикину – пришлось Вас выуживать из сугроба и вести домой? Парень даже и не догадывался, в какой нищете живёт его семья и вся знакомая ему округа, покуда он в Ваш дом не попал. Пока ему не с чем было сравнивать, он и не догадывался, что можно жить по-другому. Вся эта фаянсовая посуда, серебряные ложки, керосиновые лампы с шёлковыми абажурами, кожаные кресла и диваны, никелированная кровать под балдахином, книжные шкафы, комоды и скатерти – да у молодого человека просто голова кругом пошла! Он даже не знает ни предназначения, ни названия большинства предметов из тех, что он в Вашем доме увидел». Поп готов был сквозь землю провалиться от стыда, но не из-за убранства своих комнат, весьма скромного, по его собственным оценкам, поскольку доводилось ему бывать в домах церковных иерархов, в домах губернаторов, царских чиновников и купцов. Отцу Дмитрию было стыдно за своё пьянство. Поп укоризненно посмотрел на чёрта и поскорее глотнул ещё. Чёрт тоже приложился к водке, прищурив глазки, радостно хохотнул и продолжал дальше нравоучительствовать: «А почто же Вы, батюшка, не объяснили юноше, когда пригласили его за стол, что по Домостроевскому укладу, если гость не притрагивается к рюмке или выпивает её до дна, то он, тем самым, даёт понять хозяевам, что выпивать больше не намерен? Сами-то Вы в течение получаса, выпивая по полрюмки, выдули у Варвары Никитичны целый графин наливки: супруга едва успевала доливать Вам в рюмку. А бедный парнишка, не искушённый в тонкостях этикета, считает теперь вас жадными сквалыгами. Надо же было объяснить парню, что потчевать человека отпитой рюмкой – неуважение, и в рюмку всегда будут подливать, пока человек не опорожнит рюмку досуха». Батюшка покраснел, мрачно покосился на собутыльника и хорошенько глотнул из бутылки. Какое-то время сидели молча. Наконец чёрт брякнул попу про Анаксимандра Милетского.

– Вы знаете, батюшка, – чёрт пропустил мимо ушей замечание попа об астрономии, – древние римляне, во времена Страбона, считали Гомеровские «Илиаду» и «Одиссею», как это ни странно сегодня звучит, географической энциклопедией. По их мнению, Гомер взял осаду Трои и скитания Одиссея просто как повод для описания известного грекам Мира.

– Весьма странная трактовка художественного произведения, – заметил поп.

– Ничего странного, если задуматься, – и чертёнок задумался, рассеяно болтая ножкой, раскидывая копытцем снег.

– О чём задуматься? – батюшка забрал у него бутылку.

– Тогда ведь ещё не было, как теперь, разделения научных дисциплин. Астрономия, математика и география представлялись как нечто совокупное. Стандартов написания научных работ не существовало, вот поэтому и можно было, взяв за основу эпическое повествование, написать энциклопедию, – чертёнок неожиданно вскочил и пулей бросился в лес.

Захмелевший поп уже ничему не удивлялся. Он даже немного обрадовался случившемуся одиночеству, глядя на полбутылки водки у себя в руке. Минут пять он счастливо таращил глаза на предвечерний заснеженный лес. Благодушно посмотрел на белку, отправившуюся искать шишку на ужин, и только собрался глотнуть из бутылки, как чертёнок выскочил из-за ёлок, держа в лапках какую-то пухленькую книжицу.

– Это же моя карманная Библия, – обрадовался поп, – которая потерялась во время переезда в Яманово! И как это Вас не вспучит и не разорвёт от Святого Писания?

– Отец Дмитрий, сколько же Вам раз объяснять, что я не новозаветное существо и на меня Ваше христианское мракобесие не действует? – хохотнул чёрт. – По папиной линии мой предок Пан, а по маминой – Дионис, он же Вакх. Вы же хорошо античную литературу знаете. Меня можно только бронзовой римской доской «Senatus consultum de Bacchanalibus» приструнить. Ну, или водку не покупайте и наливочку не трогайте.

– Что это за «бронзовая римская доска»? – передразнил поп.

– Сенатское запрещение вакханалий, – хохотнул чёрт, радуясь то ли удачному передразниванию, то ли сенатскому указу, отлитому в бронзе.

Чертёнок передал отцу Дмитрию Библию и глотнул из бутылки:

– Вы, батюшка, и в самом деле считаете, что это и есть Слово Божие? – чертёнок указал на Библию.

– Ну, все так считают, – неуверенно промямлил поп, чувствуя подвох.

– А Вы уверены, что многочисленные толмачи, переводя это Слово с языка Бога, не исказили его из своекорыстия?

– Какого такого «своекорыстия»? – опять передразнил батюшка чёрта. – Что Вы мне голову морочите? – поп начал сердиться.

– То, что Вы держите в руках, – результат перевода с иудейского на латынь, с латыни на греческий, с греческого на старославянский, если допустить, что Бог разговаривал с иудеями на понятном им языке, и перевода на иудейский не потребовалось.

– А-а-а… Я понял – это искушение, о котором в Святом Писании сказано, – поп истово перекрестился и со словами: «Изыди, сатана», оттянув цепочку на груди, сунул в нос чёрту нательный крест.

– Да, полно беситься-то, Дмитрий Васильевич, – чертёнок обиделся. – Я ему о таких вещах говорю, о которых он никогда и не задумывался, а вместо понимания – «изыди, сатана», – чертёнок передразнил батюшку. – Вот «изыду», и что делать станете? Вам же, кроме как со мной, ни выпить, ни поговорить не с кем и не о чем. Я же неспроста разговор этот завёл: о будущем Вашем беспокоюсь. Как жить будете, когда всё серебро и злато большевикам сбудете?

Поп тяжело вздохнул и потупился: он и сам уже не раз со страхом подумывал о том, что станет с его семьёй, когда кончатся вещи на продажу?

– Я, батюшка, предлагаю Вам подумать о своей новой карьере, – серьёзно сказал чертёнок. – На сегодняшний день, исключая Луначарского, лучшей кандидатуры на пост наркома просвещения никого, кроме Вас, не вижу. Вам надо вылезать из этой глуши. В этом захолустном Яманове Вы и нательный золотой крестик проедите: чем тогда мне в нос тыкать станете?

– Как же отсюда выбраться? – развёл руками поп. – Священнослужителей нынче не жалуют, да и вообще – безнадёжно всё как-то…

– Напишите, для начала, антирелигиозную работу, – предложил чёрт. – Они сейчас весьма востребованы.

– Антирелигиозную? – батюшка рассеяно повёл взглядом вдоль дороги, словно надеялся там кого-то увидеть и призвать в свидетели. – Да Вы в своём уме? Как у Вас язык-то повернулся предложить мне такое?

– А что тут такого? – удивился чертёнок. – Я же не предлагаю Вам кричать на всех углах, как повелось нынче, что Бога нет, – в конце концов, я сам праправнук Диониса – бога виноделия, – я предлагаю Вам написать статью о Библии.

– И что же мне написать?

– Общий смысл таков, что Библия – не есть Слово Божье, – улыбнулся чёрт. – Наивно же думать, что Создатель не догадывался о том, что Земля не плоский блин, омываемый рекой Океан? Раз уж он Создатель, то знал, как тут всё устроено. И тогда получается: либо Слово его исказили, либо выдумали.

– Как это? – возмутился поп. – Что значит «исказили или выдумали»?

– А то и значит, – пустился в разъяснения чертёнок, – что искажать, я думаю, поостереглись бы, а вот выдумать – запросто. Если уж Бог с тобой не разговаривает, то поневоле за него сочинять начнёшь. Там, в этой самой Библии, разве где-нибудь написано, как принято ныне в ГПУ: «С моих слов записано верно: Бог»? Или, хотя бы: «Со слов Бога записано мною: имярёк»? Некий аноним, а возможно и целый творческий коллектив анонимных авторов, взялся описать известный ему на тот период Мир. Энциклопедию решил создать, одним словом. Беда только в том, что данный весьма не совершенный труд по отысканию причины Мира и его, так сказать, Мироустройству уже в момент написания был сильно устаревшим, так как чуть ли не за пятьсот лет до Рождества Христова греческий философ Пифагор Иониец знал, что Земля – шар. А другой греческий философ и математик – Аристарх Самосский – почти за триста лет до Рождества Христова определил наш Мир как гелиоцентрический и низвёл Землю от пупа Вселенной до состояния рядовой планеты Солнечной системы. Так что по всему видно, что никакое это не Слово Божье, а просто весьма, даже по тогдашним меркам, учитывая опыт греческих философов, слабая попытка обобщить знания о Мире.

Поп сидел подавленный. Какие-то мысли копошились у него в голове, он что-то бормотал себе под нос, потом опрокинул внутрь себя остатки водки из бутылки и побрёл, теперь уже никуда не торопясь, домой в Яманово. Чертёнок остался сидеть на упавшей сосне и, глядя отцу Дмитрию в спину, улыбался.

Через два месяца разоблачительную статью отца Дмитрия опубликовал еженедельник «Безбожник». Ещё через неделю Дмитрию Васильевичу предложили работу в Ивановском отделе наркомпроса, и поп с супругой покинули Яманово, переехав в город. Через полгода он уже взрывал церкви на Полтавщине, а ещё через год, в 1939-м, по разнарядке старшего коммуниста Украины Никиты Хрущёва, его и супругу арестовали и расстреляли обоих где-то под Киевом.