Текст книги "Сокровище африканских гор"

IV. Охотники на слонов

У входа в гостиницу «Замбези» дремал ручной гепард. На его нос села муха. Он сморщился и кошачьим движением лапы прогнал насекомое. Затем, пренебрежительно щурясь, ленивый хищник оставил без внимания восемь пар ног, обутых в громадные сапоги, неуклюже перешагнувших через его пестрое туловище, и облизал лапу.

Восемь пар направились к окну с видом на взморье и разместились вокруг стола. Это были охотники за слоновой костью; окончив сборы, закупив все необходимое для охотничьей экспедиции, они пришли выпить за успех предприятия.

Главным лицом компании, ее вдохновителем и вождем был худощавый старик Ван Ланд, голландец. Сутулый, с длинными ушами, жилистый и проворный, как змея, человек этот, победивший свои шестьдесят пять лет непрерывным закалом все выносящего организма, обладал выцветшими глазами; их сухой блеск напоминал блеск жаркой воздушной дали. Его седые волосы беспорядочно веяли вокруг высохшего лица, в котором ясно намечались кости черепа, обтянутые морщинистой темной кожей. Его спутники были крепкими, внушительного вида людьми различных национальностей, отличавшимися великолепным равнодушием ко всему, что не касалось охоты, вина и денег, за исключением молодого Ван Буша, человека начитанного и живого.

Разговор носил профессиональный характер. Слуга принес несколько бутылок коньяку, закуской к которому служили бананы, посыпанные мелким сахаром и облитые холодными сливками. Ван Ланд завел беседу о ценах на слоновые клыки с торговцем, подсевшим к компании; часть охотников, стасовав колоду карт, вытащила золотые монеты; остальные ели, пили и пели.

В это время к столу подошел Гент. Его болезнь так затянулась и осложнилась, что надежда отправиться с Ливингстоном исчезла. Гент лежал в госпитале, где пробыл шесть месяцев.

Выздоровев, он провел более четырех лет в тех же или похожих на них занятиях, о которых рассказывал Ливингстону: последние полтора года служил матросом на «Неваде», большом океанском судне, плававшем от Суэца до мыса Доброй Надежды. Но Занзибару, видимо, суждено было снова играть роль в жизни Рента, так как пароход поместился здесь в доке для ремонта и команда была рассчитана.

– Господин охотник, – сказал Гент Ван Ланду, – я делаю вам и вашим товарищам предложение. Примите меня в компанию. Я охотник, как и вы.

Гент был в матросском платье, поэтому некоторые бесцеремонно расхохотались, остальные смотрели с недоверием.

– Вы били слонов? – иронически спросил Ван Ланд. – Чем вы поражали их? Кулаком? Палкой? Гандшпугом? Или, может быть, ловили их в сетку для перепелок?!

– Я убил одиннадцать индейских слонов, – спокойно возразил Гент, когда улегся взрыв хохота, вызванного вопросом Ван Ланда, – среди них были два «отшельника»[8]8
  Слоны, бродящие в одиночку, очень свирепые.


[Закрыть]. Я охотился с сэром Реджинальдом Шерли, английским посланником, участвовал в нескольких охотах раджи Баганпура, но шесть слонов убиты мною один на один, без соучастников.

Смех умолк. Скептически поиграв бровями, Ван Ланд сказал:

– Линкастром?

– Тяжелая винтовка Рейля пригодна для слонов, – ответил Гент, – я ею пользовался и слышал, что она годится также для носорога.

– Верно, – сказал старый охотник. – Если вы не врете, то, значит, говорите правду. Скажу вам откровенно: одним хорошим охотником больше – больше и прибыли. Я согласен вас взять, однако нужно, чтобы согласились все.

Положив руку на карты, он остановил игру, и охотники стали совещаться. Особенно серьезных возражений не сделал никто, за исключением одного, заявившего, что «слова – словами, а дело – делом». Тотчас же еще трое присоединились к этому мнению.

– Надо, по крайности, узнать, как он стреляет, – сказал скептик. – Дайте ему мое ружье, а затем решайте.

– Что бы вам выйти туда, под окно! – сказал Ван Ланд, передавая Генту тяжелый штуцер. – А мы отсюда посмотрим. Вот и цель, видите за изгородью, на заброшенной лавке, торчит шест с деревянным яблоком. От окна до шеста, думаю, ярдов двадцать. Пальните-ка в яблоко.

– Цель трудна, – сказал Гент, – но я попробую.

– Не попадете – дадим другую цель.

Гент взял ружье, встал на подоконник и соскочил во двор.

Посетители трактира столпились у окна, постепенно заключая пари и выкрикивая стрелку советы. Гент нажал спуск. Килотик, наполовину сшибленный пулей, повернулся и наклонился, обнажив черную линию гвоздя, которым был приколочен.

– Хорошо, – сказал Ван Ланд, – он имеет право бить слона. Я ему верю.

Гент вернулся тем же путем, молча принимая возгласы одобрения.

– Как видите, – обратился он к охотникам, – стрелять я могу. Перед тем как убить первого слона, я практиковался по способу Самуила Беккера: становился на рельсы и сходил лишь в пяти шагах от набегающего паровоза. После этого несколько минут дрожат колени.

Затем пили за здоровье нового компаньона. На другой день Гент отправился за покупками. Гент запасся новой винтовкой Рейля, двухствольным дробовиком Линденса, простыми и разрывными пулями, пистонами, порохом, пыжами, дробью и смазочным маслом. Огниво, кремни, клубок восковой свечи, иголки, нитки, ножницы, американский топор, железный котелок с крышкой, оловянная миска и стакан, складной нож и нож охотничий, пачка липкого пластыря для ран, склянка хины, десять килограммов кофе и столько же чая, десять килограммов табаку, трубка черного дерева и две дюжины пуговиц – все это, кроме вооружения, было ему нужно в походе.

V. Гора сокровищ

Через два месяца охотничья экспедиция Ван Ланда проникла в область внутренних озер Африки, начав жизнь трудную и опасную. Ван Ланд относился к Генту с суровым уважением. Опыт совместной деятельности скоро показал ему, что новый охотник – человек большой жизненной опытности и верного инстинкта, помогающего ему в критических положениях. Кроме того, Гент выказал столько хладнокровия и отваги, что старый охотник был от него в восторге. Но, несмотря на одинаковость жизни и успехов, нечто неподвластное внешним фактам разнило Гента от его товарищей. Этим «нечто» был сложный внутренний мир, наличность которого скрыть немыслимо, как немыслимо скрыть радость, болезнь и горе. Благодаря этому к Генту установилось спокойно-чуждое отношение. Сначала он несколько тяготился им, а затем привык и часто не скрывал уже появляющегося временами желания быть наедине со своими мыслями. Тогда он брал «рейля» и уходил в лес, рассеивая его тишиной грустные воспоминания или безотчетную тревогу – спутницу одиноких людей.

Именно так он поступил в то утро, которому было суждено поразить его воображение.

Накануне этого дня охотники остановились у озера, в устье небольшой реки. Берег здесь образовал ряд болот, насыщенных миазмами гниющего тростника; за болотами тянулись скалистые террасовидные горы, залитые вдали нежными цветными оттенками; вблизи скалы были желты и серы. Их формы напоминали кучи круглых хлебов. Отсутствие древесной растительности придавало этому скалистому пейзажу безотрадный вид.

Именно туда направился Гент, привлеченный оригинальной местностью, напоминавшей первобытный мир. Он рассчитывал, обойдя часть гор, вернуться к берегу. Гент взял «рейля», сумку с провизией и, миновав по пояс в воде болото, выбрался к подножию скал. Здесь росли редкие зонтичные растения, с их горизонтально простертыми ветвями верхушек и голым стволом; а дальше из трещин угрюмого, как бы литого, камня торчали жесткие кактусы.

Скоро Гент погрузился в мертвое море вылощенных дождями и ветром каменных закруглений, переходя голые валы и раскаленные лощины. Все было здесь отдано власти знойного, солнечного молчания. Эта тишина, лишенная жизни, среди волнистых массивных ярусов, отражающих нестерпимый блеск, была поразительна. Земля, как бы в порыве гнева, приговорила эти места к молчанию в заколдованном кругу вечной смерти. Шаги звучали безотрадно; не было птиц, кустов, и лишь изредка клочок пыльного мха, сожженного солнцем, говорил своим видом о тщете жизненных пыток в области проклятого простора.

Взобравшись на ближайшую вершину, Гент увидел, что ее закругление с другой стороны рассечено отвесным обрывом. Эта расселина, или пропасть, была не шире трех метров. За ней тянулись к северу те же печальные громады сплошного камня.

Наметив пропасть естественным пределом своего восхождения, Гент намеревался спуститься по южному склону к озеру, но перед тем присел у обрыва поесть. Стакан водки, галета и кусок холодного мяса; он насыщался, рассеянно смотря в пропасть. Его внутренность была изборождена вертикальными трещинами, заросшими мхом.

Солнечный блеск, отражаемый камнем, утомил глаза охотника, и он с удовольствием направил их в тень. Когда взгляд освоился с тьмой пропасти, стала постепенно видна поверхность противоположного отвеса. Проницая отдохнувшим зрением темноту, Гент опускал взгляд все ниже, пока не остановился на полукруглой линии, очень правильной, словно очерченной циркулем; ее вершина была обращена вверх, но продолжение терялось в густом сумраке, совершенно непроницаемом. Напрасно Гент старался расследовать что-нибудь еще. Правильность и чистота линии показались ему чрезмерными, тем более что все трещины и выступы темных пород имели везде, без исключения, направление вертикальное.

Гент вынул клубок восковой свечки, отрезал небольшой конец и, прикрепив его в петле бечевки, опустил зажженным в глубину на уровень с полукругом, но свет огонька, величиною с орех, бессилен был победить многовековую тьму, он слабо шевелился красной точкой, едва озаряя вершок бечевки.

Смотав ее, Гент нашел несколько небольших камней и бросил в пропасть, отсчитывая продолжительность их падения: «Раз… два… три…» – на одиннадцати донесся глухой плеск воды. Выполнив эту своего рода повинность путешественников в отношении пропастей, Гент задумался, как осветить полукруг. Наконец он нашел средство. Отстегнув крышку кожаной сумки, он вырезал из нее часть кожи и, наполнив отрезок порохом, устроил род петарды с тряпочным фитилем, натертым воском для медленного сгорания. Воспламенив фитиль, он опустил бечевку с прикрепленной петардой на высоту загадочной черты и стал ждать.

Раздался треск, во тьме сверкнул яркий столб огня, мгновенно вернув мраку его величие, но Гент продолжал мысленно видеть обнаруженное огнем. Полукруг был верхней частью большого камня; его нижняя часть образовала прямую линию. Камень выдавался из скалы наклоном верхней своей части фута на полтора. Он был обтесан так правильно, что его присутствие здесь, в месте первобытно-диком, надо было признать делом рук человеческих. От его основания тянулась вниз неровная щель. Вероятно, некогда плотно вогнанный камень выдвинулся наружу действием землетрясения, образовавшего трещину и тем расширившего углубление.

За взрывом кожаной петарды последовал своеобразный взрыв чувств. Гент не сомневался, что камень хранит тайну, раскрыть которую толкало его повелительное желание рассеять неизвестность – опасная жажда, свойственная человеку. Взволнованный столь странным открытием, волнуясь тем более, чем упорней думал о камне, Гент удалился, чтобы спокойнее обсудить положение. Он не заметил, как сошел с гор, – так сильно его голова была занята планами раскрытия тайны. Одной мускульной силой нечего было и думать выворотить такой камень – футов шесть вышины; к тому же здесь были нужны усилия не одного человека, что сильно осложняло задачу: Гент не намеревался посвящать кого-либо в задуманное.

Дома он узнал, что негр, взявшийся служить проводником к месту, посещаемому слонами, получив в задаток связку бус, а также бутылку водки, рассудил предпочесть эту добычу риску и неприятностям опасной охоты. Он не явился, что было очень кстати для Гента. Зная дикарей, он знал, что из окрестных деревень никто не явится заменить сбежавшего, а если явится, то, во всяком случае, не скоро, так как всякое дело требовало у них долгого обсуждения.

Поэтому Гент, в тишине ночи сделав приготовления, достиг пропасти к тому часу, когда пламя востока разлило по озерной воде яркий багровый блеск, озарив тропический пейзаж тихим сиянием. Прозрачность воздуха, казалось, одухотворила землю: горизонт как бы приподнимался, колыхаясь в лучах. Крики птиц слабо доносились с воды на горную высоту.

Гент приступил к делу. Он взял с собой сто футов крепкой веревки, три фунта пороха, стальное долото, молоток и небольшой шнур, пропитанный салом, замешанным с пороховой копотью. В лесу он срубил молодое дерево, толщиной в пять дюймов и длиной значительно более ширины пропасти. Укрепив конец веревки посредине этого шеста, Гент сделал на другом конце неподвижную петлю, обмотав ее одеждой. Шест он перекинул так, что его концы легли прямо поперек трещины. Затем, взяв порох, долото, молоток и шнур, Гент повис над пропастью и, перебираясь по шесту руками, ухватился за веревку. Менее чем через минуту он сидел в петле, крепко привязав себя к ней ружейным погоном.

Теперь, озарив небольшое пространство перед собой, Гент внимательно пригляделся к камню. Он был положен давно. Дожди и сырость сильно пообточили его грани. Гент убедился, что руками даже не пошевелить камня, а твердая порода скалы не подавала надежды, что можно скоро пробурить минный канал.

Тогда он стал искать в нижней трещине и по выдающимся частям камня удобной пустоты для помещения пороха, исследуя каждый дюйм. Наконец старания его были вознаграждены. Под низом камня, благодаря неровной высечке или иным причинам, образовался ряд пустот, напоминающих гнезда чугунной доски для пышек. Здесь, меж камнем и скалой, можно было, хотя и не без изворотливости, просунуть руку до локтя.

Все это время он чувствовал себя крайне неудобно на своем висячем сиденье. При всяком значительном усилии он вместе с веревкой качался и вертелся самым беспокойным образом. Поэтому, утомленный необходимостью принимать акробатические позы, Гент решил попытаться взорвать камень теперь же, не разыскивая более удобных мест для взрыва.

Гент всыпал весь порох в каменные гнезда скалы под камень, рассчитывая, что три фунта, несмотря на солидный вес камня, – вещь все же не шуточная. Затем, приладив фитиль, охотник зажег его конец, тотчас давший струю едкого дыма, выбрался на скалу и сел в ожидании. Из пропасти вырвался удар. Дым хлынул оттуда с силой пушечного заряда. Тотчас же послышался шум осыпающихся камней. Дав разойтись дыму, Гент заглянул в пропасть: камень откинулся от скалы верхней частью, удерживаясь на нижней; можно было заметить теперь, что это – род толстой плиты. Охотник спустился вниз.

Повиснув в петле, он ухватился руками за верхний край камня и, сообщив ему всю тяжесть своего тела, вывернул его из гнезда. Камень, с грохотом ударяясь о стены ущелья, исчез во тьме, раздался последний глухой шум воды, и Гент очутился перед отверстием тайника, пред входом святилища, сокровищницы или могилы.

Несколько минут он качался в петле, медля ступить в проход. Ему было приятно создавать призраки. Среди этой забавы воображения не последнюю роль играли своды храмовидных пещер, полных черной воды, в которых свет факела озаряет причудливые формы сталактитов или скелетов допотопных чудовищ. С самыми странными ожиданиями Гент подтянулся к скале и вполз в отверстие; затем, расправив конец свечного клубка, высек огонь.

Впереди ничего не было видно. Ощупав стены, Гент убедился, что они искусственного происхождения. Никакая игра природы не усеяла бы их такими характерными царапинами и тесаными углублениями, оставляемыми лишь железом. Он двинулся вперед. Узкий проход, вышиною едва в рост человека, тянулся на протяжении не более десяти футов; за ним находилось просторное помещение, границы которого свет охватил не сразу. Охотник помог борьбе огня с тьмой, отрезав несколько кусков воскового шнура; поспешно воспламенив их, он прилепил свечки к выступам ближайшей стены. Понемногу глаза человека освоились с перспективой, проступавшей сквозь мрак так медленно и неясно, как стая рыб, всплывающих из глубины к светлой поверхности. Наконец не оставалось больше сомнений: Гент находился в искусственной пещере, имевшей форму неровного полушария и загроможденной вещами, относительно ценности которых в голове самого спокойного и сообразительного человека мог возникнуть только бесформенный цифровой туман. Мы можем картинно представить расстояние мили, двух, даже до десяти; силу звука – в пределах пушечного выстрела; богатство – в размере наших личных вожделений, но ни расстояние значительное, ни гром тысяч орудий, ни сокровища, рассыпанные сотнями пудов, хотя бы они были под рукой, не откроют воображению истинной своей силы.

Поэтому Гент не делал жалких попыток. Он осмотрел все, всему отдал естественную дань чистого волнения, лишенного даже тени той безумной радости, с какой, надо полагать, открывались все клады, и составил опись всего своим ровным почерком, указав приблизительно вес и меру сокровищ.

В ближайшем углу, слева от входа, стояло несколько глиняных, овальной формы посудин с толстыми закраинами, прикрытых и обвязанных полуистлевшей кожей. Эти вместилища доходили Генту до половины груди. Он сорвал кожу, опустил руку и вытащил горсть жемчужин. Даже такое тусклое освещение, в каком находилась пещера, не могло остаться равнодушным к краскам, скрываемым дочерьми океана; оно извлекло все блески, отсветы и переливы, рожденные грубой известью в союзе с нервным телом моллюска. Нежная, почти одухотворенная белизна, такая теплая, что казалась живой прелестью тела, отливала красками утренних облаков, смешанными в чудесной гармонии. Некоторые жемчужины были величиной с орех; большинство, зачерпнутое рукой Гента, не превышало объема крупной фасоли, но мелочи совсем не было.

Гент продолжал осмотр. Постепенно он переходил от одного сосуда к другому, везде обнаруживая богатства, недоступные самой смелой оценке. Большинство вместилищ было наполнено драгоценными камнями, преимущественно алмазами, обрезанными в форме двухсторонне-пирамидальной. Они светились, как глаза сказочных птиц. Сапфиры, рубины и изумруды смешивали в руке свои лучи, покрывая потрескавшуюся темную ладонь охотника ярким огнем. Он сбрасывал их обратно, прислушиваясь к холодному стуку камней. Их блеск утомлял, очаровывал и притягивал; он проникал в душу, вызывая ответные ему цвета, не менее сложные и чистые, но дремлющие.

Продолжая продвигаться, Гент наткнулся на кучи серебряной и золотой посуды, достойной стоять в знаменитейших музеях на первом месте. Восточная орнаментация сплела их узоры с украшениями из драгоценных камней. Здесь были малые и большие блюда, кувшины, кубки, чаши и тазы неизвестного назначения. Все это было уложено в три ряда, представляя блистающие нагромождения огромной тяжести. Некоторые из сосудов были наполнены украшениями: браслетами, перстнями, кучами золотых блях, кинжальных рукоятей, спиральных и простых обручей, различных головных украшений и пряжек. Гент не мог пересмотреть все. Он медленно двигался, едва успевая оторваться взглядом от одного изобилия, чтобы смотреть на другое. Последним, что он увидел, был грубый каменный ящик с золотыми монетами. Гент поспешил осмотреть монеты, но по ним трудно было установить национальное происхождение этого грандиозного клада: среди арабских, персидских, испанских, португальских, турецких и индийских монет попадалось довольное количество золота французского и английского; как ни искал Гент, он не нашел монеты старее золотой кроны с изображением Генриха IV, почему и отнес клад к шестнадцатому столетию.

Стоит подумать о том, сколько людей на месте Гента лишились бы чувств, рассудка, а может быть, и жизни, не вынеся чрезвычайного, исключительного волнения. Во всяком случае, ни один бы не вышел, сохранив нервы. Охотник перенес испытание очень легко. Как мы говорили, он был лишен алчности, и волнение, испытанное им, носило особый характер. Размышляя о страшной силе, окружавшей его, он как бы оглядывался мысленно на историю миллионов жизней, тысяч семейств, походов, разбоев, куплей-продаж и стяжаний, приведших постепенно, в разных местах и в разное время, к образованию несметных богатств, собранных когда-то в одно место настойчивостью и силой неизвестных людей. Мысль дать движение кладу, вызвать его из состояния покоя к сокрушительному движению уже страшила его; постепенно, однако, он стал размышлять хладнокровнее, овладевая бушеванием представлений и подчиняя их планам крупных масштабов. Все тише становилось в его душе, и, когда от воскового клубка осталось не более двух дюймов, Гент почувствовал, что он голоден до изнурения, что пора уходить и что обладание сокровищем не причинило его душе малейшей трещины, недостойной его всегдашнего равнодушия к власти над жизнью путем чрезмерного богатства. Но он, вопреки себе, был все-таки снова богат и громко расхохотался, сообразив это. Затем бросил вокруг себя задумчивый, долгий взгляд.

Подойдя к глиняному сосуду, Гент выбрал несколько крупных алмазов, ссыпал их в карман, затем взял горсть золотых монет и удалился на поверхность скалы. Воздух был резко свеж. Над головой охотника и вдали, куда он ни обращал взгляд, горели тропические звезды, наполняя ночь властью магического сияния, так много говорящего человеку, умеющему смотреть вверх.

Гент сел и долго курил, пока с востока не потянул теплый ветер, вестник рассвета. Первые лучи солнца застали его уже в лесу; сидя у костра, он жарил кусок кабана, подстреленного близ ручья. Кончив есть, Гент вернулся в тайник, где составил к вечеру подробную опись драгоценных вещей и приблизительную – содержимого глиняных сосудов. Пересчитав меркой золотые монеты, он высчитал, что только они одни составляли сумму в пятьсот тысяч фунтов стерлингов. Окончив этот утомительный труд, Гент старательно уничтожил следы, бросив в расселину шест и петлю, и к закату достиг лагеря, где застал всех своих за обсуждением предстоящей охоты.

Надо сказать, что к этому времени несчастный случай отдал безвестной могиле трех охотников. Их звали: Петерс, Гельминд и Орук. Петерса убил раненый слон, сломав ему хоботом позвоночник; зверь превратил тело в бесформенную массу. Гельминд погиб не менее страшной смертью: он был изувечен буйволом, разбившим грудь несчастливца, когда тот, став на колено, приготовился сразить животное верным выстрелом – ружье дало осечку. Орук утонул. Число членов экспедиции равнялось, таким образом, пяти, не считая Гента. Среди них были два англичанина – отец и сын Стефенсоны; остальные с Ван Ландом родились в Голландии. Их звали: Ван Буш и Клебен. Читатель не посетует, если мы набросаем ряд кратких характеристик, могущих послужить ключом к драме, вызванной обстоятельствами.

Стефенсоны держали трактир в Порт-Саиде и занимались скупкой краденого. Полиция заставила их искать другое место деятельности. Ряд неудач привел их на службу фактории, торговавшей с неграми. Их мечтой было, подкопив капиталец, вернуться на родину. Отцу стукнуло сорок лет; несловоохотливый, угрюмо погруженный в расчеты, он вечно ссорился с сыном, заработок которого поглощала азартная игра. Сын надеялся на решительный поворот фортуны и раз был жестоко избит в Богамойо за попытку указать капризной богине счастья правильный путь путем присоединения к своей игре пятого туза. Иногда оба напивались, мрачно ругая друг друга.

Если Ван Буш являлся страстным охотником по натуре и с детства проводил жизнь в лесах, слагая иногда недурные песни, то трудно было понять, почему Клебен оставил семью ради профессии, не имевшей ничего общего с прежним его делом.

Клебен восемнадцати лет поступил писцом в контору нотариуса. До тридцати лет жизнь его протекала тихо и скромно. Затем он таинственно исчез. Контора нотариуса так же таинственно закрылась, причем хозяин ее очутился в тюрьме по делу о подлоге крупного завещания. Клебен не написал и не дал знать семье о своей участи, сам же он появился на Занзибарском рынке, торгуя пряностями. К этому времени от чистенького, аккуратного писца осталось лишь имя, а носитель его превратился в «темную личность». Потерпев какие-то неудачи, Клебен нанялся слугой к бельгийскому охотнику Буароберу, а от него перешел в компанию Ван Ланда. Этот странный, нервный человек с тонким голосом, внимательным, сладким взглядом и густой бородой сделался прекрасным охотником, не внося, однако, в свое занятие ни малейшего увлечения. Отстраняя малейшие удовольствия и развлечения, Клебен скаредно копил деньги.

Ван Ланд являлся типом искателя приключений по характеру и призванию. Прожив долго, он многое позабыл в прошлом, но ни в забытом, ни в памяти его не было двусмысленных положений. Он честно служил страстям, но они не могли сломить его стальной организм, вечно обновляемый пламенем нестареющего сердца и непоколебимой души. Это был игрок, пьяница, бродяга, страстный и неутомимый охотник, считающий далекие путешествия привычным делом, естественным, как сон или пища; без слов, без длинных монологов, до которых так падки духовные франты, любил он природу и по-своему понимал ее не хуже присяжных поэтов. Во всякое дело он вкладывал столько увлечения, что заражал энергией самых холодных людей. Понимая человеческую природу, Ван Ланд считался лишь с теми сторонами ее, от каких не отвернулся бы сам; остальное же обходил молчанием и презрением. Он попал в Африку молодым человеком и в ее ядовито-роскошных дебрях нашел новое отечество.

Таковы были люди, с которыми столкнулся Гент.

Он вошел в палатку с сияющими глазами. Ван Ланд первый обратил на это внимание, спросив, не убил ли Гент, по секрету, пару слонов. Гент не торопился приступать к делу; внимательно переводя взгляд с одного лица на другое, он старался взвесить положение и невольно задавал себе вопрос, не создаст ли оно ему препятствий и огорчений. Он не знал прошлого своих случайных товарищей и не хотел знать, но тесная жизнь с ними открыла, конечно, всю разницу душевного склада меж ним и остальными охотниками. Он не любил их, за исключением Ван Ланда, к пылкой непосредственности, детской испорченности и седоволосой юности которого чувствовал молчаливую симпатию.

– Мистер Гент, – сказал Ван Ланд, – так как вы, по-видимому, не убили слонов, но окончили таинственные прогулки, мы хотим узнать ваше мнение. Голоса, видите ли, разделились: Стефенсоны и Клебен стоят за негров, а я и Ван Буш – за честную охоту. Я вам скажу, в чем дело.

Гент узнал, что вчера компания приобрела два отличных клыка за бочонок пороху, кремневое ружье, пять зеркалец и бутылку водки. Когда стали просить негров принести еще товар, король деревни, напившись пьян, объявил, что водка хороша и что, если ему дадут бочонок водки, он устроит загонную охоту, пустив в дело тысячу подданных. Меж тем план охоты, предложенной хмельным чернокожим деспотом, был по существу не охотой, а отвратительным делом.

Оно происходило обыкновенно так: сборище дикарей под начальством проводника окружало в лесу слоновье стадо – самцов, самок и маленьких, производя оглушительный шум трещотками, барабанами и завываниями. Испуганные слоны забивались в глушь; тогда негры разводили костры, мешающие слонам прорвать ночью кольцо плена, а днем старательно валили по кругу оцепления огромные деревья, устраивая таким образом непроходимые заграждения. Между тем слоны, лишенные водопоя, сильно страдали от жажды, и через несколько дней инстинкт опасности покидал их. Негры, пользуясь этим, приносили внутрь заграждения пироги, налитые отравленной водой; измученные животные, спеша утолить жажду, пили и немедленно гибли от такого зверского угощения; те же, что покрепче, впадали в сонливое отупение; с ними тогда можно поступать как угодно. Владея лишь жалким оружием, негры, по рассказам охотников, превращают тела несчастных отупевших гигантов буквально в решето, прежде чем удастся лишить их жизни. Тогда наступает африканское пиршество. Негры плавают в крови, роются во внутренностях, забираясь в туши, рвут, режут и мусолят теплое мясо, глотая на ходу куски жира. От слона остается скелет; кожа, мясо, внутренности и клыки поступают в общий доход племени.

Королек, предлагая подобный план, имел в виду недавно выслеженное стадо из восьми взрослых и четверых молодых, еще беззубых животных. Ван Ланд обещал ему бочонок водки, если тот просто укажет, где бродят слоны, но дикарь отклонил предложение, предвидя, что охота без, так сказать, контроля – дело гадательное. Теперь охотники спорили между собой. Стефенсон и Клебен требовали принять предложение.

– В таком случае мы стали бы подрубать сук, на котором сидим, – сказал Ван Ланд. – Это – голое хищничество. Убивая самок и малышей, мы скоро опустошим область. Кроме того, – прибавил он с сердитым блеском глаз, – позор охотнику. Не дело это, братцы, Стефенсон и ты, Клебен!

– Вы безмерно щепетильны, Ван Ланд! – возразил Клебен. – Ведь мы – промышленники. Нам нужны деньги. Надо убивать больше слонов, вот и все.

– Хорошо сказано, – отозвался Стефенсон-сын. – Мы с отцом не чувствуем этих нежностей. Вам, Ван Ланд, может быть, есть время ждать, пока вырастут малыши. Черт с ними!

– Нет, – сказал Ван Буш. – Не стоит срамиться за пару лишних клыков. Кроме того, мы будем не рады, если свяжемся с дикарями. Они вымотают вам душу. За неделю такой травли вы проклянете жизнь.

Гент внимательно слушал. Спорщики начали уже переходить в область личных счетов, когда он поднялся и сказал:

– Позвольте мне говорить. Простой арифметический расчет мгновенно покончит ваши несогласия. Скажите мне, Стефенсоны, на какой сумме успокоилась бы ваша душа?

– Если бы я имел десять, – подумав, ответил старший Стефенсон, – ну, скажем, двадцать тысяч фунтов, я так вычистил бы подошвы, что даже пылинки здешней земли не сталось бы на них. Вопрос, впрочем, бесполезный, мистер Гент.

– Но так как я проживу дольше тебя, то мне надо больше, – возразил его сын. – Вы очень скромны, папаша! Разве вы не видите, что мистер Гент собирается написать чек? Напишите и мне, – насмешливо обратился он к Генту, – на сумму эдак вдвое большую, чем родителю.

– Хорошо, мы увидим, – сказал Гент. – А вы, Клебен?

– К черту шутки! – перебил Ван Ланд. – Если так, так я уйду.

Он встал резким движением, но Гент удержал его.

– Постойте, это не шутки. Я говорю вполне серьезно и предчувствую ваше изумление. Дайте мне слово, что никто не обнаружит малейшего любопытства, не будет приставать с расспросами, откуда я взял то, что я сейчас вручу вам, – и ваши желания исполнятся: короче говоря, все вы немедленно погрузите ваши пожитки и отправитесь с богатством в кармане.

Десять широко раскрытых глаз уставились на Гента; тон его голоса был таков, что общее недоумение выразилось напряженным молчанием. Предчувствие подсказало им, что говорящий так смело не шутит.