Текст книги "Лис Севера. Большая стратегия Владимира Путина"

Известный английский историк русского происхождения Дмитрий Оболенский ввел даже в свое время термин «византийское содружество наций», под которым понимал содружество прежде всего православных народов Восточной Европы, Балкан, евразийских степей и Северного Причерноморья, включая Древнюю Русь. «Эта общность, – пишет Оболенский, – воспринималась жителями Восточной Европы главным образом как некий единый православный мир, признанной главой и административным центром которого была Константинопольская Церковь. Политические, юридические и даже культурные черты этой общности различались менее ясно. Хотя правители сознавали, что византийский император обладал большой властью над Церковью, к которой они принадлежали, что он был конечным источником закона и что его авторитет выходил за политические границы империи, они были озабочены тем, чтобы отстоять свои претензии на национальный суверенитет, и потому, вероятно, не считали необходимым или хотя бы желательным устанавливать свои отношения к нему с какой-либо определенностью»[63]63
  Оболенский Д. Византийское Содружество Наций. Шесть византийских портретов. М.: Янус-К, 1998. С. 14.


[Закрыть]. Не менее симптоматично отношение к этому «содружеству» и в Константинополе, по версии Оболенского: «Византийцы, со своей стороны, полагая, что политическая организация этого мира является частью божественного порядка, видимо, не чувствовали необходимости глубоко размышлять о подлинном механизме международного сообщества»[64]64
  Там же.


[Закрыть]. Можно сказать из дня сегодняшнего, что Византия, с одной стороны, создавала ситуативные коалиции для обеспечения безопасности империи, а с другой – свободные объединения народов и государств, построенные по сетевому принципу на основе общих ценностей: тысячу лет назад – это православие, язык и культура; сегодня – традиционные (консервативные, направленные на сохранение стабильности, устойчивости и равновесия) ценности, которые у каждого народа разные, но в своем ядре у всех почти одинаковые.

В этой связи приходится признать, что Византийская империя создала такие модели организации своего собственного и окружающего ее пространства и такую стратегию этого строительства, которые более чем востребованы в сегодняшнем мире, особенно для России. Трудно тут не согласиться с Владыкой Тихоном (Шевкуновым), автором фильма «Падение Империи. Византийский урок», где главное слово – урок. Собственно, этот очерк о том, что Владимир Путин – верховный правитель России – это понимает.

Отдавая себе отчет в том, что темы, поднятые в этом очерке, требуют каждая отдельного и обстоятельного рассмотрения, подведем краткий итог разговора о византийских истоках стратегического арсенала Путина. Уязвимое геостратегическое положение и дефицит ресурсов для ведения постоянных войн на всех фронтах подвигли Византийскую империю к расширению стратегического арсенала за счет дипломатии, а также к включению в пространство стратегического действия всей обозримой ойкумены – от Северной Африки до Скандинавии, от Пиренейского полуострова до Прикаспийских степей. Это существенно расширяло для империи набор сценариев в каждый текущий момент реализации большой стратегии. Именно поэтому, а также потому, что в основании византийской стратегии находилась православная вера и, соответственно, формулировалась миссия, Византия стала образцом и источником вдохновения для большой стратегии Путина.

Стратегический талант Путина, использование им максимально широкого арсенала стратагем из разных культур в такой же мере радует нас, в какой приводит в замешательство его западных «партнеров». У Путина мы видим в основе своей византийскую стратегию, которая потом получает западную (линейную, рассудочно-логичную) интерпретацию, – и этот завершающий стратегический ход (несоответствие действия и языка описания) вводит западных «партнеров» в ступор, а иногда наводит на них мистический ужас перед «драконом, сокрытым в облаках». Американцы и европейцы думают, что с ними ведет большую игру «европеец» Путин («немец в Кремле»), а на самом деле большую игру ведет «Лис Севера», как назвал Наполеон Кутузова, и истинно византийский стратег, прошедший факультативно китайскую и западную школу. Немудрено, что западные политики регулярно удивляются тому, что Путин раз за разом выигрывает партии, притом что у него на руках до недавнего времени всегда были более слабые карты.

* * *

В заключение этого очерка необходимо отметить еще два принципиальных момента. Первое: как и обещал, я попытался расшифровать большую стратегию Владимира Путина, определить ее параметры и основные источники стратегического знания, прояснить большие цели. И вот как раз в отношении последнего есть одна недосказанность. Дело в том, что цель, которую поставил себе Путин с приходом к власти (как я уже писал в статье «Россия на рубеже тысячелетий», опубликованной 30 декабря 1999 года), достигнута. Путин смог обеспечить стране те почти 20 лет на сосредоточение, которые просил в свое время и не получил Петр Столыпин. И Путин использовал это время предельно эффективно, за очень короткий (с исторической точки зрения) срок восстановив для России статус великой державы и вернув ее в первый эшелон государств мира, превратив в один из важнейших центров принятия решений. Более того, во время исторического выступления 1 марта 2018 года Путин показал, что у России есть еще время, так как на обозримый срок она обеспечила себе стратегическую безопасность. Но тогда возникает вопрос: а что теперь?

Я вспоминаю реакцию писателя Захара Прилепина на последнюю прямую линию Путина. Прилепин тогда сказал, что все было хорошо и правильно, но чего-то явно не хватало: большой идеи. Так что с этой большой идеей? Ее больше нет? И тут мы оказываемся на развилке. С одной стороны, есть полное ощущение, что еще ничего не закончено и что большая стратегия Путина, как в китайских стратагемах, определена не только далекоидущим планом, но и неким предельным замыслом, превосходящим все наличные понятия. Что это может быть? Переустройство мира, «новая Ялта» и «новый Бреттон-Вуд»? Укрепление Большой Евразии и создание мегарегиона от Северного Ледовитого океана до Индийского и от Атлантического до Тихого с Россией в центре? Гадать сейчас не буду, пусть это станет темой для следующего очерка, быть может, футурологического. Однако скажу, что сейчас, после достижения поставленной самому себе и России цели, Путин, скорее всего, обратится к «тылу», нарастающие процессы в котором могут сорвать любые следующие цели и достижения России в мире.

Накануне того дня, когда я должен был сдавать материалы этого сборника в издательство, Владимир Путин выступил на заседании Валдайского дискуссионного клуба. Меня очень порадовало, что многое из того, что я написал и сегодня, и десять, и даже более пятнадцати лет назад, созвучно убеждениям Путина. Значит, мои многолетние исследования личности и взглядов нашего президента не прошли даром. Приведу здесь одну цитату из выступления Путина, которая прямо попадает в резонанс с тем, что я здесь написал о Византийской империи и отличии ее от Римской: «Поэтому без системности мирового порядка не обойтись. Но нужна, безусловно, и гибкость и, добавлю, нелинейность, которая означала бы не отказ от системы, а умение организовать сложный процесс исходя из реалий, что предполагает способность учитывать разные культурно-ценностные системы, необходимость действовать сообща, переступая через стереотипы и геополитические шаблоны. Только так можно эффективно разрешать задачи на глобальном и региональном, да и национальном уровне».

Второй момент касается миссии, о которой я уже несколько раз высказался и которой в этом сборнике посвящены несколько материалов, изданных мною более десяти лет назад. Вот что сказал на Валдайском форуме Владимир Путин, подтверждая то, о чем я писал ранее (лекции «Идеология партии Путина» в этом сборнике) и даже раньше (критика идеологии «Единой России» в этом сборнике): «Россия с самого начала, кстати говоря, ее создания, формирования – это многонациональная, многоконфессиональная страна. В известном смысле это страна-цивилизация, которая органично впитала многие традиции и культуры, сберегла их своеобразие, уникальность и при этом сохранила единство, что очень важно, – единство живущих в ней народов. Мы этой гармонией самобытности и общности судьбы народов Российской Федерации очень гордимся и очень этим дорожим. Для нас очевидно, что многообразие внутри государства – это норма. А она учит и терпению, и терпимости в подлинном смысле этих слов – как способность понять и принять разные точки зрения, традиции, уклад, а не навязывать свою модель в качестве аксиомы. Думаем, что этот наш опыт может быть полезен многим нашим партнерам»[65]65
  Выступление Владимира Путина на итоговой пленарной сессии XVI заседания Международного дискуссионного клуба «Валдай» 3 октября 2019 года (http://kremlin.ru/events/president/ news/61719).


[Закрыть]. Это ровно то, что я писал о миссии в лекциях «Идеология партии Путина», ссылаясь на «Пушкинскую речь» Ф. М. Достоевского: «Способность к устроению мирного рядомжительства разных народов и разных религий, не раз продемонстрированная Россией за ее тысячелетнюю историю, есть не только вклад России в мировую культуру, но и миссия. Русская цивилизация может продемонстрировать миру такой образ будущего, в котором народы – оставаясь самими собой, сохраняя свое национальное своеобразие и традиции – живут в мире и согласии (вопреки процессу глобализации, который “ведет” западная цивилизация, в отличие от русской)».

Поразительно, но даже про «концерт народов» я писал десять лет назад в своих лекциях. А сегодня о «концерте культур, традиций и государств» говорит Путин: «В свое время говорили в XIX веке о “концерте великих держав”. Сегодня пришло время поговорить о глобальном “концерте” моделей развития, интересов, культур и традиций, где звучание каждого инструмента важно, незаменимо и ценно. И чтобы “музыка” исполнялась без фальши, без какофонии, а, наоборот, звучала гармонично, важно учитывать мнение и интересы всех участников международной жизни. Повторю: именно между самостоятельными, суверенными государствами могут выстраиваться по-настоящему взаимоуважительные, прагматичные, а значит – предсказуемые и прочные отношения».

Значит, пока будем обустраивать наш «тыл» и прежде всего «тыловую экономику», а объявление новых еще более амбициозных целей, я думаю, не заставит себя ждать. А если заставит, мы снова с Божьей помощью возьмемся за «расшифровку».

Путин начал строительство империи нового типа, организованной по сетевому принципу

ПРЕАМБУЛА-2019

В публикуемом ниже материале я подводил итоги внешнеполитического 2002 года для «кремлевского» сетевого ресурса «Кремль.Org». И в этой статье мне удалось уже тогда, как кажется, выявить некоторые фрагменты большой стратегии Путина:

 начало перелома во внешней политике России;

принцип «география отходит на второй план»;

 ставка на сетевые альянсы (термин, который станет официальным только спустя 10 лет – в Концепции внешней политики России 2013 года);

 принцип делегирования силы в сетях – политических, экономических, военных, правовых, культурных и пр.;

 упор на спецоперации, а не на фронтальную внешнюю политику;

 удачное сокрытие своих целей под маской «младшего партнера».

Отдельно хочу напомнить, что именно в этой статье почти 16 лет назад я сказал о том, что «опутывание» евразийского пространства «трубами, рельсами и проводами» (создание транспортных коридоров во всех средах по осям Север – Юг и Дальний Восток – Западная Европа) позволит России восстановиться как самостоятельному центру силы. Кроме того, я указал тогда на важнейший принцип функционирования сетей (сетевых альянсов) – взаимоусиление суверенитета участников, повышение веса и качества друг друга. Именно об этом говорил Владимир Путин на Валдайском форуме 3 октября с. г.: «В качестве примера приведу транспортную взаимозависимость… Необходимо вместе подумать, как нам ускорить формирование такого евразийского транспортного каркаса, настоящей сети широтных и меридианных торговых маршрутов… На наш взгляд, трансграничные, транснациональные транспортные артерии служат ключом, стимулом к выстраиванию отношений, основанных не только на естественной конкуренции, но и, что очень важно, на солидарности. Потому что если не будет политической и экономической стабильности в одной из стран, через которую проходит маршрут, не заработает и вся цепочка. И поэтому соседи естественным образом должны стремиться к процветанию друг друга»[66]66
  http://kremlin.ru/events/president/news/61719


[Закрыть].

Что касается термина «империя», который я использовал в материале: Россия всегда была, есть и будет (если будет успешно сопротивляться усилиям Запада по ее дезинтеграции) империей, то есть многонациональным и многоконфессиональным государственным образованием, возникшим еще в XVI веке в результате инкорпорации в свой состав других государств. О других признаках современных империй я рассказываю в некоторых материалах раздела «Из старых папок». Здесь важен именно сетевой признак, который означает, во-первых, что в современных обществах «география не имеет значения», а во-вторых, что эта империя строится поверх границ и, возможно, без изменения границ. Сетевая империя строится на мягкой силе и жестком экономическом прагматизме. Но от этого она не перестает быть империей.

Кремль.Org, 9 января 2003 года

Александр Казаков, участник политической экспертной сети «Кремль.Org», международный обозреватель «Русского журнала», обращает внимание на то, что «с 2002 года Россия вошла в новую эпоху, окончательно порвав с традиционными внешнеполитическими технологиями как российской, так и советской империи».

В прошедшем внешнеполитическом году многие темы достойны отдельного упоминания, но по итогам хотелось бы сделать некоторые обобщения, поскольку, на мой взгляд, именно прошлый год стал переломным во внешней политике России. Переломным по самому большому счету. Некоторые политологи заговорили даже о «русской дипломатической революции», подразумевая под этим, правда, всего лишь «драматический по своему масштабу и потенциальным последствиям прозападный внешнеполитический разворот» (А. Мельвиль). Однако мне кажется, что все гораздо серьезнее.

СЕТЕВОЙ ИМПЕРИАЛИЗМ

Можно сказать, что с 2002 года Россия вошла в новую эпоху, окончательно порвав с традиционными внешнеполитическими технологиями как российской, так и советской империи. Похоже, речь идет о создании империи (а Россия не может не быть империей, так как это одна из базовых составляющих ее цивилизационного кода) нового типа – сетевой. Точнее, о создании империи нового типа в условиях сетевой геополитики. Вполне в духе времени и адекватно новым вызовам (например, международному терроризму, который построен по сетевому принципу и на генетическом уровне связан с сепаратизмом – главным врагом империй во все времена). В какой-то степени при построении сетевой империи используются принципы построения Всемирной паутины. Все международные акторы, которые входят в зоны интересов и влияния имперского центра, являются самостоятельными, суверенными членами коммуникационной системы, в повышении самостоятельного веса и качества которых заинтересован имперский центр (так, в прошедшем году ВВП предложил передать Кучме председательствование в СНГ; опять же, по предложению ВВП было продлено председательствование Назарбаева в ЕврАзЭС). Только в том случае, если участники сети обладают самостоятельной ценностью, становится жизнеспособной вся имперская сеть и получает пространство для маневра имперский центр – «узел».

Вообще сетевой принцип в построении империи нового типа провозглашен (и неоднократно) президентом Путиным. Можно вспомнить, что президент постоянно говорит об укреплении двусторонних связей как с отдельными странами, так и с интеграционными объединениями (стремящимися стать самостоятельными игроками на международной сцене) по всему периметру границ и далее по всему миру. При этом интенсификация двусторонних отношений (которая способствует укреплению суверенитета обоих участников), как это ни парадоксально, происходит параллельно с интеграционным строительством на евразийском пространстве и, более того, одно не мешает другому, а, наоборот, стимулирует.

Пример: на фоне нарастающего взаимодействия с Евросоюзом Москва укрепляет связи с его ведущими игроками – Францией, Германией, Италией и др. Так, российско-французский Совет безопасности (Министерство иностранных дел и Минобороны) обещает стать одним из базовых элементов евроатлантической безопасности и в будущем сможет оказывать существенное влияние в том числе на Брюссели – евросоюзный и натовский. То есть Россия через этот Совбез получает рычаг давления на ЕС (который без давления способен принимать только подарки, а не взаимовыгодные компромиссные решения), а Франция повышает свой военно-политический вес у себя в европейском доме.

Может показаться странным, что для демонстрации принципов построения сетевой империи я привожу связку России с далекой и сильной Францией. Но в этом и заключается в данном случае сетевой принцип. География отходит на второй план. Основным становится политическое и экономическое взаимодействие. Что касается «силы», то одним из принципов функционирования сети является взаимоусиление партнеров, своего рода взаимное делегирование силы. И в этом случае Россия, тесно взаимодействуя со своими сильными партнерами (США, Евросоюз и отдельные его члены, Китай), получает от них дополнительный политический вес, который усиливает ее во взаимодействии со своими более слабыми партнерами (например, по СНГ). А совокупный вес более слабых, но и более тесно привязанных к России партнеров увеличивает ее вес в диалоге с более сильными.

Кстати, аналогичные примеры, когда укрепление двустороннего сотрудничества ведет, с одной стороны, к ускорению интеграционных процессов, а с другой – к усилению позиции имперского «узла», можно привести из практики СНГ (например, Россия – Киргизия).

Реальному укреплению имперского «узла» способствует то, что он становится единственным или одним из центров множества сетей – политических, экономических, военных, правовых, культурных и прочих. При этом Россия, «завязываясь» с Западом, Востоком и Югом, становится не только необходимым участником в решении тех или иных вопросов международной жизни (Ирак, Северная Корея, Ближний Восток и т. д.), но и одним из условий существования международной политики вообще.

Принципиально важным является то, что все эти «завязки» получают материальное наполнение. Россия продолжает опутывать – и тем самым намертво включать себя в евразийские просторы – своими трубами, рельсами и проводами, прокладывает транспортные коридоры во всех средах (Север – Юг, Дальний Восток – Западная Европа и др.). Последние «завязки» – меморандум о строительстве нефтеналивного терминала под Мурманском, который позволит наладить регулярные поставки нефти в США (и тем самым приведет к новым атакам на Россию арабских террористов, незаинтересованных в диверсификации нефтяных источников для Запада) и открытие «Голубого потока» в Турцию.

При этом надо помнить, что включение в геополитические и геоэкономические сети не является самоцелью. Прежде всего это должно дать России время и ресурсы для восстановления себя как самостоятельного центра силы, что в свою очередь принесет (и уже приносит) реальные экономические дивиденды. Кроме того, включение в различные сети будет содействовать укреплению суверенитета России и поубавит желание развалить ее со стороны тех международных игроков, которые ставят себе такую цель. Ведь вместе с Россией рухнут все с таким трудом налаженные и столь выгодные для всех участников союзы.

Начало строительства сетевой империи высветило некоторые проблемы и перспективы во внешнеполитической деятельности России. В первую очередь вопрос о реформировании МИДа – одного из самых консервативных ведомств, доставшихся в наследство от СССР, – стал не просто актуальным, а горячим. Громоздкий забюрократизированный МИД с его фронтальным принципом деятельности явно устаревает. Сейчас внешняя политика вынуждена работать в условиях военного времени – и речь идет о «войне XXI века», то есть о войне нового типа, когда обремененные тыловыми службами армии и фронты оказываются в изначально проигрышном положении. Во внешней политике настало время точечных ударов (спецопераций), когда мобильные и наделенные полномочиями спецпредставители, согласовав предварительно свои базовые представления о путях решения той или иной проблемы с центром принятия решений (в нашем случае непосредственно с президентом), отправляются в более или менее автономный рейд по тылам партнера/ противника, поддерживая связь с центром. При проведении такой внешнеполитической спецоперации полномочный представитель может по ходу дела менять силу и направление ударов, тем самым выигрывая качество у «противника» и, как минимум, демонстрирует внутреннему и внешнему наблюдателю готовность своей страны к творческому поиску решения (одновременно показывая косность и упертость противной стороны).

Примером такой внешнеполитической спецоперации в прошлом году стала миссия Рогозина по урегулированию «проблемы Калининграда». Со стороны ВВП это было вполне современное решение. И надо признать, что, несмотря на некоторую неудовлетворенность результатом (впрочем, тема ведь не закрыта, и в этом году с европейскими южанами – греками и итальянцами, которые не так близко к сердцу принимают дела Северной Европы, можно значительно скорректировать брюссельские договоренности в пользу России), удалось добиться того, во что мало кто верил – сдвинуть Брюссель с мертвой точки и заставить его с уважением относиться к российскому суверенитету. Кроме того, во время «спецоперации “Калининград”» были продемонстрированы – в том числе самим европейцам – косность и замшелость евросоюзной бюрократической машины. Решительность и хорошая агрессивность Москвы в калининградском вопросе стала еще одним стимулом для европейцев задуматься о реформировании принятых в ЕС процедур и механизмов принятия решений. Если Евросоюз как самостоятельный международный игрок станет более мобильным, гибким и оперативным, Россия только выиграет, поскольку обречена на совместное житие с объединенной Европой и, следовательно, на обустраивание общего жизненного пространства.

Для сетевой империи с особой остротой встает вопрос об укреплении суверенитета, причем не только своего, но и всех участников всех сетей, завязанных на имперский центр – «узел». При этом, казалось бы, на нынешнем этапе инкорпорирования России в международную систему возникает противоречие. С одной стороны, двусторонние отношения ведут к взаимному укреплению суверенитета партнеров, а с другой – интеграционные процессы размывают суверенитеты. Однако это противоречие хотя и реальное, но временное. Просто все ныне существующие и строящиеся блоки, союзы и договоры (за исключением реального объединения, как в случае с Россией и Белоруссией), во-первых, являются вчерашним днем международной политики, а во-вторых, действенными оказываются только ситуативные коалиции с постоянно меняющимся набором участников. Так что игры в интеграцию, в которые продолжила или начала вновь играть Россия в прошедшем году, приобретают скорее инструментальный характер. Просто в одном случае легче решать оперативные задачи в рамках ШОС или ОДКБ, а в другом (и другие задачи) – в рамках Совета Россия – НАТО или ООН.

В нынешний период, когда вся международная среда революционизирована и контуры будущего мироустройства только-только намечаются, внешняя политика России по необходимости является реактивной. И это правильно. Претензии, которые регулярно предъявляются Кремлю в связи с отсутствием у него «геополитического позиционирования» и вообще «внятной внешней политики», безосновательны, поскольку внешняя политика России в условиях международной анархии, наступившей с окончанием холодной войны, и должна быть реактивной, многоуровневой, разновекторной, дискретной и точечной.

Поэтому одним из важных позитивных итогов прошедшего года стало то, чего Россия НЕ сделала. А именно – она не поддалась искушению сделать выбор между Западом и Востоком, к которому ее подталкивают различные силы как извне, так и изнутри.

Однако, несмотря на отсутствие пресловутой «внятности», место России в международных раскладах проясняется – и ее образ становится все более отчетливым. Если говорить об этом предельно обобщенно, то в глазах всего мира Россия в рамках условного, но оперативно значимого глобального разделения на «запад» и «восток» воспринимается, безусловно, как часть западного мира, хотя и со своим собственным цивилизационным кодом. В рамках другой глобальной дихотомии Россия, несмотря на политический и экономический коллапс 90-х, воспринимается как страна «севера» (правда, характеристика «богатый» к ней не очень-то применима пока), что было подтверждено преобразованием «большой семерки» в «большую восьмерку» в канадском Кананаскисе в прошедшем году. Хотя очевидно, что Россия также обременена фрагментами «юга». А все эти оговорки, указывающие на некоторую невписываемость России в стандартные геополитические схемы, проистекают из ее своеобразной пограничности. Причем эта пограничность – что в полной мере проявилось во внешнеполитических усилиях страны в прошедшем году – является особо ценным ресурсом.

В силу этой пограничности Россия может себе позволить быть «знакомым Западом» для Востока и «знакомым Востоком» для Запада. Результатом – и очень успешным – такого положения стала маятниковая дипломатия Москвы. Так, после весеннего «броска на Запад» (встречи Россия – США, Россия – ЕС, Россия – НАТО, на которых ВВП однозначно заявил – и его услышали – о стремлении Москвы к достижению более высокого уровня взаимодействия с западными сообществами по всем направлениям вплоть до военно-технического), «его человек» Сергей Иванов отправился в Пекин, чтобы успокоить восточных партнеров и восстановить, так сказать, равновесие между нашим Западом и нашим Востоком. Всего через месяц после римской встречи Россия – НАТО в Петербурге подписывается хартия ШОС, которая очень быстро приобретает военное измерение (контртеррористический центр в Бишкеке). То же самое повторяется в конце года, когда после приема Буша в Петербурге ВВП уезжает в большое азиатское турне (Пекин – Дели – Бишкек). Причем наблюдатели, много шумевшие о попытке ВВП реанимировать примаковскую идею «стратегического треугольника» Москва – Пекин – Дели, так и не вспомнили, что еще за три месяца до путинского азиатского турне в рамках 57-й Генассамблеи ООН в Нью-Йорке – одном из центров западного мира – состоялась первая совместная трехсторонняя встреча министров иностранных дел России, Китая и Индии, на которой (за закрытыми дверями) согласовывался общий подход к основным региональным и мировым проблемам. Тогда надо было бить тревогу. Если надо, конечно.

Подобная маятниковая дипломатия приводит к тому, что интеграция России как в западном, так и в восточном направлении идет по нарастающей. Каждый новый шаг по пути интеграции с западными сообществами бумерангом приводит к укреплению позиций России на Востоке. При этом каждый из партнеров как на Западе (США, Евросоюз), так и на Востоке (Китай) именно себя считает старшим в связке с Россией. И это хорошо. Россия все равно не готова пока тягаться со своими партнерами на Западе и на Востоке за первенство. Да это и не нужно при строительстве империи нового типа, основанной на сетевом принципе. Главное – повести внешнюю политику так, чтобы стать «узлом» в мировой сети координат. И наличие других «узлов», или центров силы (мировых или региональных), можно только приветствовать, так как это ведет к созданию реально полицентричного мироустройства.

Последнее, о чем хотелось бы сказать при подведении итогов внешнеполитического года, это о роли России в антитеррористической коалиции. Во-первых, по-прежнему актуальной остается предложенная ВВП идея о «дуге стабильности», которая должна стать оборонительным рубежом Севера от «пояса насилия». За время, прошедшее с момента объявления этой идеи, она наполнилась уже некоторым конкретным содержанием – и сейчас вырисовывается линия противостояния террористическому интернационалу от Парижа и Берлина через Москву к Пекину и Дели. Причем Москве в этой «Курской дуге»[67]67
  Казаков А. «Курская дуга» стабильности // Русский журнал (www.russ.ru). 30 апреля 2002 года.


[Закрыть] отводится центральная роль, так как европейским лидерам и лидерам Востока, между которыми имеется не только географический, но и ментальный разрыв (чтобы не слишком углубляться, достаточно упомянуть представления европейцев и китайцев о правах человека), нужен посредник. Таким образом Москва, которая как раз выступает этим посредником, становится «узлом» в еще одной сети – антитеррористической. Кстати, построение «дуги стабильности» на евразийском пространстве может привести со временем к тому, что США станут «партнером Евразии», а это автоматически уменьшит влияние (по крайней мере политическое) Вашингтона – как внешнего (!) участника – на евразийские дела.

Однако главной задачей России, которая была успешно сформулирована в прошлом году, является определение терроризма как такового. Здесь явно обозначилось расхождение между Вашингтоном и Москвой. Если Белый дом определяет терроризм как глобальное явление, не знающее границ и не привязанное к конкретным государствам (при этом проводя операцию против Афганистана и готовясь к операции против Ирака), то ВВП настаивает на том, что терроризм, будучи явлением глобальным, генетически связан с сепаратизмом, подрывающим суверенитет современных государств. Такое определение терроризма проистекает не только из того, что у России есть Чечня, но из более глубокого понимания природы современных деструктивных процессов в мире. Действительно, сепаратистские движения (особенно после того, как они проходят «кровавое причастие»), будучи изначально слабее «своего» государства, не могут не призвать себе в союзники террористический интернационал и международные преступные группировки, обещая в качестве их «доли» в предприятии неподконтрольную государству территорию. Эта территория становится торговой и транзитной базой для наркотрафика и торговли оружием. В этих сепаратистских анклавах расположены учебные центры террористов. И поддержку такому понимаю терроризма ВВП нашел именно на Востоке – в Китае с его Синьцзяном и в Индии с ее Кашмиром. Более того, по мнению некоторых китайских дипломатов, ВВП может взять на себя роль модератора понятия антитеррористической деятельности и содействовать сближению позиций своих восточных партнеров и США. И это шанс стать «узлом» в борьбе с одним из главных вызовов нового века – террористическим интернационалом.