Текст книги "Архив барона Унгерна"

«Ты заставил весь мир работать вместо себя, о Великий Труженик».

Выявив методом гиперболизации фальсифицированные документы, Хельмут пришел к выводу: «архив Евы» фактически представляет собой сборник свидетельств мемуарного характера, а авторы воспоминаний, несмотря на полное непонимание величия личности Унгерна, всячески стремились подчеркнуть свое особое место в жизни барона и свое влияние на его творчество. Именно бесцеремонное обращение с памятью Унгерна и послужило причиной появления столь пренебрежительного термина, закрепившегося за «архивом Евы». Вскоре обнаружились и имена авторов «амикошонских источников», ими оказались гимназические, университетские и армейские товарищи барона, регулярно посещавшие марсельский притон «Русский баталер», популярный в среде эмигрантов и имевший тесную связь с Евой Маргенштерн. Не останавливаясь на персоналиях и не посвящая читателя в подробности добывания информации марсельскими куртизанками, перейдем к судьбе непосредственной виновницы описываемых событий.

В 1935 году обескровленное деятельностью Доминика и утопающее в потоках фальсификаций научное сообщество Европы признало имущественные права Евы на архив Вильгельма Маргенштерна, а Всегерманское Общество Любителей Прикладной Унгерналистики отправило в Париж телеграмму-приветствие с приглашением «великой дочери Рейха воссоединиться с фатерляндом». Ева торжествовала, но это не помешало ей продолжить партию. «Вера Менчик унгерналистики» планировала одержать победу одним ходом и сделала заявление, произведшее эффект, подобный бомбардировке Лондона. Она объявила, что в ее парижской квартире проживает сын барона Унгерна, и что она намерена отправиться в Берлин уже в качестве его супруги. На следующий день ее труп со следами удушения был найден в вышеуказанной парижской квартире, никаких следов Унгерна-младшего обнаружено не было. По словам консьержки, сожителем мадмуазель Евы являлся молодой человек с повадками альфонса и мутным взглядом, свойственным любителям абсента. Его личность так и не была установлена. Как предполагалось, узнав из газет о предстоящем браке Евы Маргенштерн, любовник в порыве ревности задушил юную гризетку, прервав тем самым поток гнусных фальсификаций, захлестнувший научный мир Европы середины 30-х годов.

Полной противоположностью Евы являлась Женевьева Маргенштерн – дочь Гедеона Маргенштерна. В отличие от кузины, типичной современницы Марлен Дитрих и Ленни Рифеншталь, Женевьева, скорее, относилась к сошедшему с исторической сцены поколению Марии Склодовской-Кюри и Надежды Крупской. Воспитанная матерью-пуританкой вдали от аромата винных паров, наполнявших мастерскую Гедеона, она провела свою юность в тихом швейцарском пансионе, ежесекундно готовясь к великой миссии и подвигу ради науки. Девочка, по ее собственным словам, жившая для истории, находясь в возрасте Джульетты, проявляла больший интерес к мужам почившим, нежели к живым представителям противоположного пола, за что получила от подруг насмешливое прозвище "Traumende uber die Leichen"[87]87
  Грезящая о мертвых (нем.).


[Закрыть]. Переломный момент наступил в жизни Женевьевы в 1935 году, когда ей на глаза попалась парижская газета с одним из многочисленных интервью Евы Маргенштерн. Пораженная нелепостью концепций и вульгарностью их изложения, санкт-галленская дева объявила поход на Париж и спустя несколько дней впервые в жизни покинула тихие заводи Боденского озера.

Прибыв в столицу Третьей республики, Женевьева тотчас отправилась на квартиру, где проживала кощунствующая garse[88]88
  Шлюха (фр.).


[Закрыть]. История умалчивает о произошедших далее событиях, достоверно известно лишь то, что Ева в эти дни отсутствовала в городе. Упомянутая выше консьержка утверждала: девушка действительно поднялась в квартиру мадмуазель Евы и находилась там, по крайней мере, несколько суток, но каким образом она покинула «гнездо разврата», старушка, практиковавшая сеансы вербального аутогипноза, сообщить не смогла. Спустя неделю Женевьева была найдена в дешевом притоне в одном из предместий Парижа в компании американских матросов, художника-сюрреалиста Эльсомбреро де Треспикоса[89]89
  Эльсомбреро де Треспикос – вымышленное имя аргентинского художника парагвайского происхождения Ивана Санчеса Рикарте де ла Крусдель-Эхо, полученное им в честь головного убора героического деда по материнской линии, сражавшегося в войсках Хусто Хосе де Уркисы и павшего в 1861 г. на реке Павон от предательски метких пуль артигистов Восточного берега. – Б. Х.


[Закрыть] и прочих маргинальных элементов. Сопровождая расставание с приятелями площадной бранью, перемежающейся декламациями Бодлера[90]90
  Женевьева без конца повторяла слова, якобы сказанные человеком, лишившим ее невинности: “Que m’importe que tu sois sage? Sois belle! Et sois triste!”. – Б. Х.


[Закрыть], утратившая последние понятия о нормах приличия и трезвости, жрица науки была препровождена в участок и передана в руки матери. Единственный не утративший покровительства Мнемосины спутник Женевьевы, русский эмигрант Волноногов показал, что вышеозначенная особа была подобрана друзьями на Монмартре с целью воспроизведения бессмертного полотна Сальвадора Дали «Венера и моряк». Не сомневавшиеся в искушенности натурщицы матросы беззастенчиво пользовались ее открытостью, но несмотря на свойственную негроидам половую мощь, вынуждены были отступить под натиском любвеобильной Венеры.

Психические отклонения в поведении Женевьевы Маргенштерн с момента посещения ею квартиры кузины носили необратимый характер. После того, как мать с презрением отреклась от пробудившейся дочки, ее судьбою занялся отец. Гедеон связался с известным испанским психиатром Рафаэлем да-Костой и отправил Женевьеву на лечение в клинику "Phrenesis ad liberta"[91]91
  «Сумасшествие ради свободы» (лат.).


[Закрыть], где она и пребывала вплоть до своей кончины в 1959 году. Анализируя печальную судьбу Женевьевы, биограф клана Маргенштернов Фердинанд Маргенштерн замечает:

«Возможно, ее таланты носили в себе не меньшую опасность, чем амбициозность Евы и фанатизм Доминика, ведь полуподвальные эксперименты Склодовской-Кюри также не внушали опасения, пока не разразилась Окинава (Хиросима? – Б. Х.)»[92]92
  Маргенштерн Ф., «Тирсоносцы и вакханты унгерналистики» – Париж: “Philapater”, 1999 (2001), с. 111.


[Закрыть].

Впрочем, Женевьева Маргенштерн все же внесла свой вклад в развитие унгерналистики, ведь подавляющее большинство ныне здравствующих Маргенштернов являются ее потомками.

Во второй половине 30-х годов уставшая от сенсаций Европа стремительно теряла интерес к проблемам унгерналистики. Немецкая пресса, более увлеченная пропагандой расовых теорий и пестрящая реваншистскими истериками арийских трибунов, уже не следила за поединками унгерналистических парадигм, а после разгрома школы квазиперсоналистов и вовсе позабыла о существовании науки. Одно из немногих упоминаний об унгерналистике неожиданно встречается в спортивном журнале Die Zeitschrift der Tischsportarten. Последний дееспособный представитель второго поколения Маргенштернов знаменитый атлет Зигфрид Маргенштерн в ответ на появившуюся во французской L’Humanite статью о гибели научной мысли в стране победившего национал-социализма указал, что унгерналистика является типичной нордической наукой, и что арийские мыслители сами разберутся в своих проблемах. Это заявление немедленно было растиражировано министерством пропаганды под заголовком «Линия Зигфрида», после чего опасавшиеся нарушения мюнхенского пакта западные демократии со своей стороны объявили унгерналистику закрытой темой. Что же касается Зигфрида Маргенштерна, то ему также не удалось избежать роковой встречи с Янгом Штернбергом. Сын барона Унгерна, унаследовавший от отца филигранную технику ведения майевтической беседы, без труда убедил спортсмена свести счеты с жизнью.

Так с самоубийством Зигфрида и прервалась бы преемственность поколений Маргенштернов, а возможно, и развитие унгерналистики вообще, но, как было сказано выше, наука, проявлявшая чудеса естественного отбора, столкнувшись с утратой последнего носителя информации, вновь продемонстрировала неподдающуюся логическому осмыслению жизнеспособность. Нитью Ариадны, связавшей прошлое с настоящим и будущим, стали события, происходившие в кастильской психиатрической клинике "Phrenesis ad liberta" с 1935 по 1959 годы. Главными действующими лицами зачатия современной унгерналистики стали патопсихолог Рафаэль да-Коста и его пациентка Женевьева Маргенштерн. Уникальные в своем роде исследования не прекращались в течение четверти века, не взирая на потрясший Пиренеи франкистский мятеж и разразившуюся вскоре мировую войну, и их результатами до наших дней восхищаются как унгерналисты, так и психиатры всего мира.

Впервые столкнувшись со столь ярким проявлением пансексуализма, Рафаэль да-Коста пошел по проторенному пути фрейдистских методик. Констатировав полное разрушение цензуры сознания, он вынужден был беспомощно наблюдать агонию суперэго, будучи не в состоянии остановить ее демонстрацией тематических картинок и ассоциативными экспериментами. Затем посредством медикаментозных препаратов и знакомых гипнотизеров ему удалось погрузить Женевьеву в состояние каталепсии, получив тем самым долгожданную передышку. Здоровье пациентки ухудшалось с каждым часом, и Рафаэль да-Коста предпринял последнюю попытку спасения девушки. Осознав невозможность возвращения либидо в отведенные ему рамки, врач решился дать сексуальным инстинктам Женевьевы полную свободу и лично принял участие в смелом эксперименте, затянувшемся на десятилетия.

Теперь, когда жизнь девушки была вне опасности, Рафаэль смог наконец приступить к более углубленному изучению ее психического мира. Женевьева, пребывая в состоянии каталепсии и удовлетворяя свои первостепенные потребности, произносила совершенно немотивированные речи, полемизировала с воображаемыми оппонентами или просто перебирала научные факты, преображая их в свете концепций и парадигм, рождавшихся в ее, казалось бы, незамутненном болезнью сознании. Сначала психиатр списал эти явления на эффект реминисценции, затем диагностировал у пациентки гипермнезию, но после более детального исследования Рафаэль да-Коста пришел к выводу, что имеет дело с ранее не изученным феноменом, который он назвал "hypnerotodeclamatia"[93]93
  Da Costa R. Ignition of the libido. N. Y., 1956.


[Закрыть].

Представляя открытый им феномен на многочисленных симпозиумах и конференциях психиатров, Рафаэль в качестве одного из доказательств приводил стенограммы речей Женевьевы, которые непрерывно велись его коллегой Анри Сенешалем. Таким образом, ни одна из идей прикованной к больничной койке исследовательницы не осталась незадокументированной. Двухтомный труд был издан под редакцией Рафаэля да-Косты в 1960 г., уже после смерти Женевьевы, ставшей к этому времени его супругой. Так, одновременно с появлением на свет их многочисленного потомства, из небытия заново рождалась унгерналистика, обретая былое величие и утраченных адептов. С высоты прошедших десятилетий нам трудно понять, какой резонанс вызвало в мире это событие, скажем лишь, что поэт Ульрих Маргенштерн, назвавший унгерналистику «скрытым имамом науки, вновь явившимся в мир»[94]94
  Маргенштерн У. Потаенные корунды Хангая. – Париж: “Philapater”, 1976 (2001), с. 93.


[Закрыть], абсолютно точно охарактеризовал эйфорию начала 60-х.

Не стоит умалять и результаты самого исследования; с учетом того, что ранее унгерналистические концепции либо давали односторонний взгляд на вещи, либо являли собой тенденциозные фальсификации, работа Женевьевы Маргенштерн по сути представляет первую попытку объективного анализа проблем унгерналистики. Теория Женевьевы, названная впоследствии унгерналистическим феноменализмом, базировалась на опубликованных работах Бенедикта, Вильгельма и Гедеона Маргенштернов и имела целью их эклектическое объединение. Совмещение несовместимого натолкнуло Женевьеву на мысль о непостижимости сути Унгерна, задачей унгерналистики она считала детальное описание и осмысление жизни, творчества и мироощущения барона. Впрочем, в научной литературе середины 80-х годов появилось мнение, высказанное Теодором Маргенштерном, который небезосновательно полагал, что в результате психотравмы, полученной Женевьевой на квартире кузины, мозг исследовательницы утратил способность к восприятию сложных логических конструкций, в результате чего она была не способна раскрыть суть барона[95]95
  Маргенштерн Т., «Бессилие разума» – Париж: “Philapater”, 1983 (2001), с. 288.


[Закрыть].

В завершение описания деятельности второго поколения унгерналистов остановимся на судьбе доктора Рафаэля да-Косты. Заработав достаточные средства на публикации работ супруги, он покинул франкистскую Испанию и отбыл в направлении Латинской Америки. Сменив белый халат на дипломатическую пару, в 1965 году Рафаэль вернулся в Европу в качестве посла республики Миранда в Париже. Пользуясь правом экстерриториальности, он с помощью Анри Сенешаля наладил поставки кокаина во Францию и вскоре разбогател, невзирая на ухищрения парижской полиции и леворадикальных экстремистов. Вновь женившись, он погрузился в атмосферу светских раутов, лишь временами сталкиваясь с абсурдными проявлениями бытия, которые, впрочем, только забавляли его релаксирующее сознание. Более того, мир скромного обаяния буржуазии Старого Света навевал приятные воспоминания о молодости, проведенной Рафаэлем в клинике для умалишенных с романтическим названием "Phrenesis ad liberta".

ГЛАВА IX

По мнению биологов, животные особи, фенотипически более приспособленные к экстремальным условиям жизни, не в состоянии перенести стресса безопасности и покоя. То же можно сказать и о людях: не приспособленные к жизни, не получившие социальной идентификации индивиды с еще не сформировавшемся психическим миром зачастую ищут спасения в чувстве опасности. Молодежное увлечение имеет отнюдь не суицидальную природу, наоборот, подмена реальных опасностей мнимыми создает иллюзию защищенности, столь необходимую в подростковом возрасте. Без этого лирико-физиологического отступления читателю было бы трудно разобраться в метаморфозах унгерналистики второй половины ХХ столетия. Ведь за ничтожный по историческим меркам период наука не только изжила заблуждения своей андеграундной юности, прошедшей под каблуком тоталитарного режима, но и преодолела путь от кризиса дефицита информации к кризису девальвации знания – путь, на прохождение которого другие научные дисциплины затрачивают века, а вышеозначенные кризисы, как правило, сопровождают рождение и смерть отрасли познания. Как ни парадоксально, но в данном случае системные кризисы явились лишь незначительными эпизодами и не носили рокового характера.

Существование унгерналистики было предъявлено научному миру доктором Рафаэлем да-Костой, опубликовавшим в 1960 году двухтомник «Атомы познания. Броуновское движение мысли», первый том которого принадлежал Женевьеве Маргенштерн и содержал описание феноменалистической концепции унгерналистики, а второй представлял собой узкоспециальный патопсихологический трактат самого Рафаэля да-Косты, впрочем, необъяснимым образом стилистически дополнявший исследования его супруги. Порожденные публикацией ренессансные иллюзии пробудили немецкую научную мысль из состояния летаргии; академическая школа, двигаясь по стопам послевоенного автомобилестроения и футбола, предъявила изумленной Европе свои права на возрожденную науку. Скрывавшие лица темными очками и широкополыми шляпами спешно прибывшие из Аргентины члены Всегерманского Общества Любителей Прикладной Унгерналистики не уступили в скорости межконтинентальных передвижений оппонентам, принесшим в жертву плутониевые бомбы и «гонку к Луне» ради триумфального возвращения на родину. В начале 60-х годов XX века Федеративная Республика была настолько наводнена профессорами и академиками всех мастей, что радикальные унгерналистические открытия казались неизбежными, темы предстоящей конференции унгерналистов обсуждались повсюду, от жаждущих нового знания студенческих аудиторий до наркологических клиник, являвшихся местом постоянной дислокации последних квазиперсоналистов, кстати, к их чести, бойкотировавших «псевдонаучный шабаш».

Впрочем, как показали дальнейшие события, в этом не было крайней необходимости, поскольку работа конференции была сорвана непосредственно на торжественном открытии «вальпургиевой сходки». Причиной подобного конфуза послужила вовсе не расторопность агентов Stasi, подсыпавших в йербамате цианид, и не необъяснимая мстительность узников лагерей смерти, которые, злорадно шепча "jedem das seine"[96]96
  «Каждому свое» (нем.).


[Закрыть], открывали газовые конфорки в гостиничных номерах седых профессоров с парагвайскими паспортами. Также сбросим со счетов отъезд некоего процента мыслителей, вернувшихся в объятия Морганов и Дюпонов, проявивших столь несвойственную монополистам щедрость перед лицом надвигающейся НТР. Роль Ференца Пушкаша, проваленную им в 1954 году, спустя восемь лет исполнила Изабелла Маргенштерн, старшая дочь Женевьевы и Рафаэля Да-Коста, приглашенная на конференцию в качестве почетной гостьи. Взойдя на высокую трибуну, вызывающе одетая 25-летняя особа вместо благодарственной речи ошарашила собравшихся цитатой из Михаила Бакунина, которую мы просто не можем не воспроизвести, так как именно она явилась тем осиновым колом, который «поколение Маркса и кока-колы» вбило в грудь академической школе, прекратившей свое существование в течение одной выкуренной Изабеллой сигареты – сигареты с лукавым ароматом арабского социалистического возрождения. Сокрушительница основ произнесла:

«Что может быть уже, жальче, смешнее немецкого профессора, да и немецкого человека вообще! Кто узнает немецкую жизнь, тот не может любить немецкую науку; а немецкая унгерналистика есть чистое произведенье немецкой жизни и занимает между действительными науками то же самое место, какое сами немцы занимают между живыми народами!»

После чего немедля отбыла в Париж.

Так порочная на первый взгляд связь 60-х и французской столицы дала Европе новые принципы, подброшенные в пустующую колыбель науки (воспитание старшей дочери – не менее строптивой Новой волны – взяло на себя искусство). В унгерналистике подобным императивом стал провозглашенный Изабеллой Маргенштерн принцип эгалитаризма, суть которого заключалась в предоставлении равных возможностей всем исследователям, будь то лауреат Нобелевской премии или занятый самосовершенствованием просвещенный рабочий. В смелый эксперимент включились миллионы людей: профессора, дабы подчеркнуть близость к рабочим, рабочие, зачастую из узкокорыстных частнособственнических интересов; но все же основную массу адептов нового метода составляли студенты, которым mouveau frisson[97]97
  Притягательное ощущение новизны (фр.).


[Закрыть] заменяло мотивацию и первых и вторых. В результате подобной демократизации научная мысль покинула удивленную Сорбонну и обосновалась в прокуренных парижских кафе, принявших эстафету революционного движения от баррикад Менильмонтана. Портреты левых интеллектуалов, занятых унгерналистическими исследованиями, можно увидеть в фильме Жан-Люка Годара «Две или три вещи, которые я знаю о ней». Но этим близость Новой волны и эгалитарной унгерналистики не ограничивается. Искусствовед Себастьян Маргенштерн приводит малоизвестный факт, впрочем, не вызывающий сомнений в своей подлинности. Оказывается, после оглушительного успеха картины «Две или три вещи, которые я знаю о ней» Жан-Люк Годар планировал съемки фильма о бароне Унгерне под названием «Две или три вещи, которые я знаю о нем». В архивах даже сохранились кинопробы главных героев ленты. Вот список некоторых актеров, уже утвержденных на роли:

Хельмут Бергер – Барон Унгерн

Жанна Моро – Тереза Герреро

Жан Пьер Лео – Никонов

Энтони Перкинс – Атаман Семенов

Франсуа Перье – Лама Кы

К сожалению, картине так и не суждено было увидеть свет, роковую роль сыграли финансовые обстоятельства. Как указывает Себастьян Маргенштерн, владелец книжного дома "Philapater" Уго Герн, выступавший спонсором проекта, пожелал видеть в роли барона Сергея Виноградова, а затянувшиеся переговоры были прерваны событиями 1968 года[98]98
  Маргенштерн С., «Маленький солдат на последнем дыхании хочет жить своей жизнью» – Париж: “Philapater”, 1987 (2001).


[Закрыть]. Впрочем, есть некоторые основания усомниться в истинности этого факта, поскольку на момент излагаемых событий актер Сергей Виноградов еще не был рожден.

Несостоявшаяся революция разрушила иллюзии левой молодежи, направившей свою неуемную энергию в русло буржуазного накопительства. Пройдя путь от Сорбонны через парижские кафе на баррикады, вчерашние троцкисты и маоисты вернулись в альма-матер, теперь уже в качестве профессоров столь ненавистной их молодости академической школы. Более последовательной оказалась позиция Изабеллы Маргенштерн: вновь предпочтя Михаила Бакунина буржуазной рассудительности, она ответила на конформизм соратников левым террором[99]99
  Работа была опубликована в «Les Cahiers du Communisme», позднее вышла отдельной брошюрой: Маргенштерн И., «Не склонившие головы» – Париж: “Philapater”, 1971 (2001).


[Закрыть]. Под именем Риты Фохт она вошла в ряд экстремистских организаций, действовавших в Бейруте, на Сицилии, а также во Франции и ФРГ. Загнанная в угол западноевропейскими спецслужбами в конце 70-х годов XX века, террористка скрылась в ГДР, где при поддержке восхищенных ее подвигами агентов Stasi легализовалась, вступив в СЕПГ. В последующее десятилетие Изабелла Маргенштерн (Рита Фохт) трудилась на производственной фабрике в качестве простой работницы и находила социалистический быт вполне удобным и даже интересным. Не понимала она только одного: как могло случиться, что люди, вкусившие блага социализма, стремятся всеми силами покинуть страну победившего равноправия, променяв ее на насквозь прогнившие буржуазные ценности, предусмотрительно отделенные от них Берлинской стеной. Именно это чувство глубокого непонимания происходящего сопровождало трагическую гибель Риты Фохт в период «охоты на ведьм» в объединенной Германии.

Крушение эгалитарной унгерналистики поставило перед надвигающимися семидесятыми задачу систематизации и критического анализа накопленного материала. Распутывать гордиев узел накопившихся противоречий выпало супружеской чете Клотильды и Леопольда Маргенштернов. Клотильда являлась единственной дочерью Зигфрида Маргенштерна и Женевьевы, во избежание путаницы с женой Рафаэля Да-Косты именуемой по месту рождения Брабантской. Трагическая история их брака в конце 30-х годов облетела всю Европу, потрясая читателей и слушателей своей средневековой романтической жестокостью. Женевьева была оклеветана в глазах мужа его тренером и массажистом, неким Голо, затем обвинена в сожительстве с расово неполноценными элементами и брошена в Равенсбрюк. И хотя ей в конце концов удалось доказать Зигфриду свою невиновность, истомленная лишениями женщина вскоре скончалась. Клотильда, появившаяся на свет в застенках концентрационного лагеря и еще в младенчестве потерявшая родителей, обладала весьма своеобразным психическим миром, болезненно воспринимая действительность и зачастую становясь жертвой роящихся в ее сознании иллюзий. Обостренное чувство несправедливости и идеалистический, порою примитивный гуманизм, который она противопоставляла миру, порождали устремления мессианского характера, несовместимые с научной деятельностью. Но именно эти свои качества Клотильда считала первостепенными и необходимыми для каждого ученого. Ее супруг Леопольд, проведший детство в психиатрической клинике "Phrenesis ad liberta", где работал его отец и лечилась мать, с пониманием относился к жизненным принципам своей избранницы. Эстетически развитый и, без сомнения, талантливый ученый, Леопольд вполне мог сыскать себе славу реформатора и двигателя науки, но с юности разочаровавшийся и безразличный ко всему он предпочел избрать полем деятельности околонаучное интриганство и интеллектуальные развлечения, которые его изощренный разум порой демонстрировал окружающим в качестве примера нового научного мышления.

Небезынтересные взаимосвязи семейной жизни и научной деятельности Клотильды и Леопольда приводит в своей брошюре «Инь и Янь. Круговорот масок» их сын, психолог Рихард Маргенштерн. По его наблюдениям, в первые, счастливые годы брака супруги считали свой союз неким единством противоположностей. Клотильда восхищалась талантами мужа, совершенно не сознавая того, что его концепция конструктивизма[100]100
  Маргенштерн Л., «Мир унгерналистики, мир предметности. Взаимосвязи и несовместимость» – Париж: “Philapater”, 1965 (2001).


[Закрыть], предусматривавшая несколько вольное обращение с прошлым, его додумывание и переиначивание (конструирование), начисто перечеркивала ее собственную когнитивную теорию, согласно которой предмет изучения унгерналистики таил в себе некое абсолютное знание, и это самое знание Клотильда отыскивала, стремясь посредством фундаментального открытия преобразовать и осчастливить мир[101]101
  Маргенштерн К., «Суть постижения и динамическая модель всеобщего блага» – Париж: “Philapater”, 1963 (2001).


[Закрыть]. Леопольд же ценил в супруге именно это непонимание. Окончание буколистического периода семейной жизни совпало с процессом поляризации научных позиций ученых. Клотильда от идеализации некоего абстрактного знания перешла к идеализации эпохи, когда это знание, по ее мнению, являлось общедоступным. Разукрашиванию модерна романтическими красками во многом способствовало и то, что в этот период Клотильда пережила ряд любовных увлечений, свойственных женщинам бальзаковского возраста. На измену жены и критику младшего брата Максимилиана Леопольд ответил «Индифферентными тезисами», смысл коих остался сокрытым от взора современников, впрочем, из опасения обвинений в профессиональной непригодности безоговорочно признавших победу автора. Девяностые годы ознаменовались разрывом брачного союза и дальнейшим развитием научной мысли неутомимых исследователей. Клотильда, модернизируя свою романтическую теорию, неизбежно пришла к сентиментализму, идеализируя уже не знание и не эпоху, а свой собственный поиск истины. Но если бывшая жена уже давно находилась на периферии научной мысли, то бывший муж продолжал неравную схватку с молодыми представителями династии, являя всю мощь человека-Протея, – то бросая смелый вызов оппонентам, обличая, разоблачая и не гнушаясь никакими средствами, то распуская слухи о своей тяжелой болезни и полном бессилии. Однажды он даже устроил рождественское обращение к научному сообществу, во время которого раскаялся и попросил прощения, заявив, что покидает науку, и назвав своим преемником некоего Эухенио Ромберга, что породило за океаном немой вопрос: «Who is mister Romberg?»[102]102
  «Кто такой мистер Ромберг?» (англ.).


[Закрыть] Подобное лавирование между соперничающими группировками, сопровождающееся тактикой агрессивных компромиссов, бравурных капитуляций и скандальных триумфов и получившее броское определение «академический бонапартизм», позволяет Леопольду и сегодня оставаться практически неуязвимым для противников, сохраняя за собой значительный сегмент научного пространства.

Пока Леопольд пребывал в paradis artificiels[103]103
  Искусственном раю (фр.).


[Закрыть] конструктивистских построений, на необъятном небе унгерналистики вспыхнула яркая звезда его младшего брата Максимилиана Маргенштерна. Ведь именно благодаря ему период 1975–1985 годов принято именовать десятилетием открытия новых горизонтов научного познания. Так как формат нашего исследования не позволяет подробно остановиться на деятельности этого выдающегося мыслителя современности, перечислим в хронологическом порядке основные вехи его блистательного научного пути.

1975 – защита докторской диссертации «Кризис как необходимый и благотворный фактор развития научной мысли». Максимилиан, анализируя природу кризисных ситуаций, приходит к выводу об объективной обусловленности этапов замедления поступательного развития науки. Далее он доказывает положительное влияние кризисов на процесс познания, а также рекомендует способы их недопущения.

1976 – публикация статей «В защиту корпускулярного мировидения» и «Возрождение микроструктурного подхода». Здесь автор, выступая с резкой критикой когнитивной унгерналистики Клотильды и конструктивистской концепции Леопольда, обвиняет супружескую чету в порочности их взглядов на науку и несостоятельности их исследовательских методик. Выход из сложившейся ситуации Максимилиан видит в возврате к провозглашенным Женевьевой Маргенштерн постепенному накоплению и систематизации информации.

1977 – доклад на Третьей всемирной унгерналистической конференции. В своем выступлении Максимилиан кратко изложил основы индуктивного метода, представлявшего собой углубление феноменалистической теории. Но если мaterfamilias[104]104
  Мать семейства (лат.).


[Закрыть] подавала факты с присущим ей госпитальным пессимизмом, то Максимилиан видел в детализации и тонкой колористичности будущее унгерналистики.

1980 – выход в свет монографии «Стертые лица исчезнувших сфинксов». Эта работа, по выражению автора, была «попыткой бросить взгляд сквозь тусклое стекло времени» и «познакомить читателей с неизвестными страницами истории унгерналистики». В предисловии Максимилиан указывает, что благодаря издательству «Philapater» и лично его владельцу бизнесмену и патриоту Уго Герну в руки исследователя попали ценнейшие документы, связанные с деятельностью членов художественного товарищества «Табль-Дот», занимавшихся изучением жизни и творчества барона Унгерна в первой половине ХХ столетия. Именно этому скромному труду, неоцененному современниками и забытому потомками, посвящена монография.

1981 – создание общества герменевтов «Лукулловы сотрапезники» под председательством Максимилиана Маргенштерна. Общество ставило перед собой благородную цель возрождения традиций товарищества «Табль-Дот».

1984 – издание работы «Центробежные силы прогресса». В своем программном произведении Максимилиан изложил теорию, содержащую в числе прочих мысль о том, что в любом исследовании имеется некая абстрактная грань, за которой движение вперед неизбежно ведет к утрате предмета изучения.

1984 – выступление на Генеральной Ассамблее Паневропейской Ассоциации Унгерналистов. Ученый обнародовал «Программу интенсификации исследований», призвав собравшихся к выработке альтернативных методик и постановке новых задач, разрешение которых откроет Новую Эру унгерналистики. Восторженные делегаты устроили Максимилиану овацию, после чего единогласно избрали его вице-резидентом Ассоциации, и только Леопольд, встав с председательского кресла, картинно произнес:

«J’en offre ici toute mes excuses aux spectateurs intelligents»[105]105
  «Приношу свои извинения просвещенной публике» (фр.).


[Закрыть].

– и покинул зал, не приняв участия в голосовании.

1985 – тост, произнесенный Максимилианом на торжественном банкете по случаю дня рождения Уго Герна и опубликованный журналом "Rev. des sciences philos. et theologiques» в форме статьи «Познаваемое рядом".

Для более полного понимания личности Максимилиана Маргенштерна необходимо упомянуть также и тот факт, что этот величайший ученый на протяжении всей жизни страдал от комплекса неполноценности, приобретенного им в детстве. Причины заниженной самооценки, возможно, кроются в тяготившей ребенка атмосфере психиатрической клиники, где он ежеминутно лицезрел Наполеонов, беседовал с Цезарями и играл с карликом, выдававшим себя за Эйнштейна. Так или иначе, немотивированные депрессии, необъяснимые приступы панического ужаса, многочисленные попытки суицида сопровождали творческий путь ученого и во многом предопределили трагический финал его биографии. Роковую роль в судьбе Максимилиана сыграли его старший брат Леопольд и мексиканский художник Эухенио Ромберг.

Эухенио Освальдо Ромберг был разносторонним и талантливым человеком, с юности проявлявшим себя в различных науках и искусствах. Близкие друзья восхищались его острым умом и энциклопедическими познаниями, но, пропустив пару бокалов, добавляли, что с созерцательностью мыслителя в образе Эухенио соседствовали неистребимый авантюризм флибустьера и бесстыдное шутовство ваганта. Чему во многом способствовала нелепая поза Ромберга, которую он любил принимать при каждом удобном и неудобном случае. Всякий диспут он превращал в балаган, всякое художественное начинание оборачивалось аферой, а научное исследование, как правило, заканчивалось судебным разбирательством, которое, в свою очередь, превращалось в фарс[106]106
  Эухенио Ромберг начинал как художник. Его первые работы в целом тяготеют к умеренному дадаизму, хотя уже в них проскальзывает некоторое творческое бесстыдство, которое позднее перерастет в страсть к самоэпотажу. В 1976 году Ромберг закончил художественную школу и увлекся пуантилистическими экспериментами, при этом он отверг кисти и перешел на работу малярным валиком. Из-за довольно крупных мазков его картины стали приобретать нескромные размеры, и до покупки самолетного ангара в сердце веракрузских трущоб живописец был вынужден работать на открытом воздухе. Раз или два он приглашал из соседних деревень парней покрепче, чтобы те лопатами смешивали краски, однако, быстро растратив все средства на подмастерьев, отказался от уже принятых заказов и ушел в андеграунд. Почти десять лет в подвале, вырытом под ангаром, Ромберг неутомимо писал в стиле «к порядку!», совмещая на картоне размером 50X50 мм супрематическую пластику с фактурой контурного пейзажа. Перед депортацией из Мексики Ромберг выставил на продажу все свои работы, которые мгновенно разошлись по частным коллекциям. – Б. Х.


[Закрыть]. Скандальная монография о боевом пути народного генерала Аурелио Санчеса, названная Эухенио Ромбергом «А был ли Санчес?», воспринималась научными кругами как дешевый пасквиль на великое революционное прошлое; выставка полотен, выполненных Ромбергом в разработанной им технике супрематического пуантилизма, послужила причиной преследования художника группой разгневанных зрителей, завершившегося на Проспекте Реформ ожесточенной перестрелкой, повлекшей ранения нескольких особенно рьяных ценителей реалистической живописной школы. Вооруженные столкновения в центре Мехико стали последней каплей, переполнившей чашу терпения мексиканских властей, вынужденных выслать новатора за пределы страны.