Текст книги "Мир до начала времен"

Впрочем, на самом деле я не такой кровожадный, просто храбрюсь, поэтому, когда мы на узкой тропе лоб в лоб столкнулись с тремя «интуристами», одетыми в стиле «марине милитари» сороковых годов, стрелять в них из «Люськи», хоть палец уже лежал на спуске, я не стал. Двое были с закинутыми за плечо винтовками в бесформенных черных балахонах и таких же беретах, а третий – поимпозантней, без винтовки, но зато с пистолетом на поясе, в кожаной куртке и в фуражке с якорем, околыш которой был украшен тремя полосками желтого галуна. Типичный офицер. На немцев, скажем, эти типы походили мало: все смуглые, чернявые, кучерявые, а на их форме отсутствовал характерный орел со свастикой – но я все равно выкрикнул все, что помнил из фильмов про войну.

Реакция была как у хорошей собаки Павлова: бледный вид и задранные вверх лапки. Офицер попробовал было вякнуть что-то вроде: «Нихт шисен, камераден! Вир зинд италинише зеглер!» – слова понятные даже без перевода, – но мои бравые девки-волчицы уже уронили всех троих на землю, разоружили, дали прикладами по шеям, чтобы не возражали, скрутили руки и связали за спиной их же собственными брючными ремнями. И наплевать, что итальянцы. Никогда не страдал особой любовью к макаронам, и тем более – к их пожирателям. А в довершение матросам засунули в рот их же береты, а офицеру – скрученную в жгут фуражку. И все это меньше чем за полминуты, без малейшей заминки или растерянности. А ведь им, в отличие от других, еще ни разу не приходилось бывать в настоящем деле. Войну с римским легионом, как я уже говорил, мы пропустили, и тот случай, когда сюда приперлись немецкие охотники за беглыми военнопленными – тоже. Так что красавы мои Волчицы – рукопожатие им перед строем и личная благодарность в приказе!

Сергей Петрович говорил, что такая резкость у Волчиц оттого, что в местных условиях слабые и изнеженные не выживают. Мол, как только мы взяли их в свое племя, начали хорошо кормить и относиться по-человечески, все их таланты разом расцвели. Все это хорошо, но Лани до нашего прихода жили той же жизнью, что и Волчицы, но ведут они себя совсем по-разному. Там, где Волчицы (неважно, урожденные или взятые в клан со стороны) хватаются за оружие, Лани стремятся убежать подальше. У меня своя теория. Грамотный, как-никак, и в школе учился, и довольно неплохо. Мужики-Волки (я и сам почти такой же, только не зверь), хотели, чтобы дети их клана во всем местном сообществе вырастали самыми-самыми крутыми, а посему отбирали себе в жены в других кланах самых бойких и сильных девок, ибо о том, что яблоко падает недалеко от яблони, знают даже в каменном веке. Мол, гонор бабий мы обломаем – кулаком или там палкой, – зато детки у этих бойких и дерзких родятся – первый класс. И ведь, как я понимаю, вожди отдавали таких девок замуж в клан Волка с легкостью, ибо без них спокойнее. А потом Волки напоролись на нас и оказались помноженными на ноль, а их бабы и дети стали нашей законной добычей. И ведь что интересно: даже Андрей Викторович не сразу понял, какой ценный приз оказался у него в руках. И только к весне наши вожди поняли, что из себя представляют Волчицы, и сказали, что это замечательно, благодаря чему у нас теперь есть какая-никакая армия, пусть даже с женским личным составом. Огнестрел и хорошо отточенная сталь сабельных штыков[7]7
  Назвать ножами сорокасантиметровые клинки не поворачивается язык.


[Закрыть] компенсируют некоторый недостаток физической силы, а ловкость, дерзость и сообразительность дадут нашим девицам сто очков вперед перед любыми солдатами.

Но это все так, мысли вслух или лирические отступления. На самом деле, все это промелькнуло у меня в голове за доли секунды, и как только мы скрутили этих троих, я связался по рации с Андреем Викторовичем и доложился. Мол, так и так, тихого дела не вышло, враг уже на берегу, взял пленных, прошу ваших указаний. А тот мне в ответ – мол, оставь этих троих связанными по рукам и ногам, наши их подберут, а сам бегом на берег и сделай так, чтобы ни одна тварь из низов не могла высунуть нос на палубу, а тот, кто уже высунул, должен быть немедленно и достоверно убит. Как положено в армии, приказы выполняют, а не обсуждают. Поэтому, помимо связанных рук, я приказал расстегнуть на этих троих штаны и спустить их до сапог. Тот, кто хотя бы однажды брыкался, запутавшись в спущенных штанах – должен меня понять. Пока не подоспеет Андрей Викторович со своей командой и не освободит эту компанию, вернув штаны на место, они все трое будут беспомощнее спеленатых младенцев. Времени на это ушло все секунд десять-пятнадцать – и вот мы снова бежим к берегу.

А туман редеет, ибо поднимающееся солнышко греет все сильнее. По крайней мере, трое матросов возле вытащенной на берег рядом с мостками резиновой лодки, увидели нас на приличном расстоянии, при этом один из них, определенно старший, скидывая с плеча винтовку, заорал нам что-то на своем языке. Явно не поздоровался. Волчица Лаис, которая бежала рядом со мной, упала на одно колено, вскидывая к плечу «американку». Грохнул выстрел – готовченко, а я перечеркнул короткой очередью из «люськи» остальных, так и не успевших понять, что происходит. На палубе субмарины, которая была видна совершенно отчетливо (какие там к черту силуэты) засуетились и забегали матросы в уже знакомых балахонах и черных беретах. Пушки на палубе видны отлично – солидные дуры немалого калибра, и, помимо них, что-то вроде двухствольных крупнокалиберных пулеметов наблюдается в задней части рубки. Если на нас сумеют развернуть хоть один, то дело будет пахнуть не только керосином.

Но мои девки-волчицы уже развернулись в стрелковую цепь, открыв частую прицельную стрельбу, да и я не остался в стороне, стоя на одном колене и очищая палубу субмарины короткими очередями. Как только «люська» в моих руках замолкла, я положил ее на землю, Бьерг, которая у меня что-то вроде адъютанта и второй номер, подает мне другую, с уже наложенным полным диском. И снова под щелчки винтовочных выстрелов раздалось пулеметное «тра-та-та-та». Как я понимаю, нас спасло то, что у этих итальянских чудиков на подлодке оружие находилось в походном положении: зачехленным и с затычками в стволах, а иначе не миновать беды. Некоторые, самые умные, как только началась стрельба, нырнули в воду с неподбойного борта, да только водичка сейчас уже холодная и не располагает к купанию; а кое-кто, видимо, и вовсе не умел плавать. Беспомощное барахтанье тонущего человека уж точно ни с чем не перепутаешь.

Другие пытались перехитрить смерть. Вот над бортом рубки появились голова и плечи человека, схватившегося за рукояти зенитного крупняка на ближнем к нам борту. Предыдущий смертник сумел вставить магазины, а тот, что был до него – снять чехол и вытащить затычки из стволов. Но и у очередного героя, несмотря на то, что на голове у него фуражка, а не берет (значит, офицер) тоже не получилось открыть огонь. Почти одновременно гремят несколько выстрелов, плечи и голова того человека исчезают из вида, а пулеметные стволы вновь бессильно задираются в зенит. Наступает тишина. Бьерг подает мне «люську» со свежим диском, но уже никто никуда не идет. Никакого шевеления, только слышно, как кто-то с подвыванием громко стонет, призывая на помощь Иисуса Христа и Деву Марию. Если останется жив, то отец Бонифаций объяснит ему, что такие тут еще не живут.

И в этот момент к нам на выручку подходит кавалерия, то есть основные вооруженные силы нашего племени во главе с Андреем Викторовичем. А с ними сержант Седов со станкачом Браунинга, который тут же начинают устанавливать на треноге. А это еще тот брандспойт – не чета нашим «люськам». Но мы тут уже управились сами, ну то есть почти управились. Палубу-то мы зачистили, но не до конца. Возможно, кто-то прячется на неподбойном борту за рубкой или в самой рубке, догадавшись не высовывать голову. Андрей Викторович окидывает взглядом сложившуюся картину и кивает.

– Молодцы, – говорит он, – хвалю за службу. Да только скажи мне, Серега, зачем ты с итальянцев штаны снимал? А то обижаются они очень, эти любители макарон.

– Ноги связать мне было нечем, – нехотя ответил я. – Вот я и подумал, что со спущенными штанами особо не побегаешь, можно только ползать…

– Умно, Серега, – рассмеялся Андрей Викторович, – умно. А теперь давай со всем этим заканчивать. Ты со своими бойцыцами подержи субмарину на прицеле, а я возглавлю абордажную партию.

– А может, я с вами? – спросил я. – А на прицеле этих мерзавцев подержит товарищ Седов? Один его станкач по огневой мощи равен всему моему взводу…

Андрей Викторович посмотрел на меня так, будто я сморозил величайшую глупость, и вздохнул.

– Отругать бы тебя как следует, Серега, – сказал он, – ну да ладно. На первый раз прощаю. Еще раз запомни, лейтенант: приказы не обсуждаются, а выполняются. И если я говорю, что пойду на абордаж только со своей группой, то в этом есть определенный и вполне конкретный смысл. Ты просто не способен к тому высшему пилотажу, который потребуется от меня там, на палубе. Подставишься по-глупому под пулю и оставишь своих жен вдовами, а своего Ромочку – сиротой…

И в этот момент случилось удивительное явление. Над бортом рубки поднялась палка с привязанной к ней белой тряпкой, которая лениво затрепыхалась на ветерке над рекой.

– Ну нифига ж себе сюрприз! – выругался командир. – Смотри ж ты – сдаются. Теперь предстоит вступать с ними в переговоры о капитуляции, а у нас хоть кто-нибудь знает по-итальянски?

– Андрей Викторович, – вдруг сказал Александр Шмидт, – я могу довольно хорошо говорить по-немецки. Если не все офицеры, то хотя бы командир этой субмарины обязательно должен знать язык своих союзников.

– Попробуй, кадет, – ответил Андрей Викторович, – хуже от этого точно не будет.

Тогда же, и почти там же, итальянская подводная лодка «Лоренцо Марчелло».

Командир подводной лодки капитано ди корвето Карло Альберто Тепати

Переправив старшего лейтенанта Дамиано на берег, оказавшийся довольно близко, не далее ста метров, мы принялись прояснять свое положение. И первые же сведения заставили нас заподозрить, что тут что-то не так. Старшина второго класса Джакомо Беттини, вернувшийся обратно к нашей субмарине из поездки на берег, доложил, что видел деревья и кусты, с которых еще не до конца облетела осенняя желтая листва, а ведь, если верить календарю, сейчас двадцать пятое февраля – канун весны, а не поздняя осень. Когда мы уходили в поход пятого февраля, то на деревьях давно уже не было ни одного листочка.

Еще он поведал, что люди, рыбачившие в этом месте с мостков, при приближении доблестных итальянских моряков торопливо отступили, собрав все свои вещи, а на месте их пребывания остались следы как вполне обычной для европейцев обуви, так и те, что могли бы принадлежать диким американским индейцам, обутым в мягкие мокасины. И вообще Жиронда – это густозаселенный край, и сейчас, когда настало утро, из прибрежных селений и хуторов до нас должны доноситься крики петухов и гавканье собак, однако же ничего подобного не слышно, будто мы находимся в диком краю, где не ступала нога цивилизованного человека…

Тогда я приказал старшине и его подчиненным снова сесть в лодку и вернуться на берег, чтобы все там осмотреть, не удаляясь, впрочем, далеко от места высадки. Потом ко мне подошел старший механик Гвидо Белло и доложил, что, судя по промерам лотом, наша субмарина плотно сидит на песчано-илистом грунте почти двумя третями своего корпуса. Без посторонней помощи наше положение безнадежно. Сняться с такой мели возможно только с помощью земснаряда, и не иначе. Не зная, что и ответить на подобное заявление, я с высоты рубки огляделся по сторонам. Туман постепенно редел, так что через его неверную пелену уже был виден ближайший берег – те самые мостки, о которых говорил старшина – и прибрежные кусты, действительно еще одетые листвой; впрочем, чуть дальше очертания местности терялись в сплошной молочной мгле. Я подумал, что скоро солнце окончательно разгонит эту белесую муть, и тогда мы увидим окрестности собственными глазами и поймем, куда мы на самом деле попали.

И тут все и началось. Неизвестные люди в зелено-черной камуфлированной форме, выбежавшие из туманной пелены, без всякого предупреждения или угрожающих криков, сначала расстреляли на берегу из винтовок и ручного пулемета старшину Беттини и его подчиненных, а потом открыли прицельный огонь на поражение по членам команды нашей субмарины, занимающимся на палубе своими делами. Нападение было яростным и хорошо подготовленным: стреляли эти исчадия ада метко, как настоящие дикие индейцы, и мои люди оказались беспомощны перед этой атакой, тем более что они не ожидали нападения, и большинство из них были в тот момент безоружны. Крики раненых и вопли утопающих мешались с посвистом пуль, противным визгом рикошетов и коротким злым стрекотом, издаваемым ручным пулеметом, что держал в руках один из пришельцев. Да-да, несколько наших матросов, забыв, что они не умеют плавать[8]8
  Не все итальянские моряки родились и выросли в прибрежных районах своей страны, есть среди них и горцы.


[Закрыть], то ли сами бросились за борт под обстрелом, то ли упали туда по неловкости, и теперь отчаянно барахтались в ледяной воде, взывая о помощи.

Несколько раз противно цвикнуло и у меня над головой – я, пригнувшись, опрометью кинулся в люк. Нас, подводников, не учат геройски ходить в пехотные атаки цепями, при любой опасности мы должны убираться внутрь субмарины и командовать экстренное погружение, и только ссыпавшись по лестнице в центральный пост, я вспомнил, что мы, собственно, сидим на мели и погрузиться никуда не можем, только провалиться сквозь землю. Стыд и позор: командир струсил, когда его товарищи умирали под обстрелом неизвестного врага…

Поднявшись обратно и выглянув из люка, я успел увидеть, как героически погиб командир артиллерийской части нашей субмарины младший лейтенант Фабио Маринелли. Он пытался развернуть на врага спаренный крупнокалиберный пулемет Бреда, который ценой жизни трех матросов удалось расчехлить, зарядить и приготовить к бою. Но едва только его голова и плечи показались над обрезом борта, еще до того как он смог прицелиться и открыть стрельбу, в него попало несколько пуль, и несчастный юноша мешком свалился на палубу, пятная ее своей кровью. Особенно жутко выглядела кровавая дыра вместо правого глаза и разбитый вдребезги затылок. Бедный Фабио, нам будет так не хватать твоего задорного смеха…

Потом на берегу наступила тишина, там никто больше не стрелял, а на субмарине некоторые раненые стонали, страдая от ран, другие призывали в своих молитвах Иисуса Христа и Пресвятую Деву Марию. Меня же мучил вопрос: что происходит снаружи, куда мы попали, и почему эти люди напали на нас с такой яростью? Снова спустившись в центральный пост, я поднял перископ и приник к его окулярам. Ужасу моему не было предела. Туман уже почти рассеялся – и я увидел, что наша субмарина находится где угодно, но только не в тихой и мирной Франции. Дикий лес, которыми поросли склоны окрестных холмов, недвусмысленно говорил об этом, а еще тут и в самом деле была середина осени, поэтому ветви деревьев были раскрашены всеми оттенками багрянца и желтизны. Но самое страшное было в том, что я не увидел многочисленных деревень с трудолюбивыми французскими крестьянами и плантаций виноградника, что прежде в изобилии были разбросаны по этим холмам. Вместо того прямо напротив того места, где нас выбросило на отмель, имелось довольно странное поселение, состоявшее из нескольких длинных беленых домов, и над их трубами поднимался дымок. Еще что-то сильно дымило в ложбине за ближайшей возвышенностью, но отсюда было не разглядеть, что там находится.

Но самой кошмарной деталью окружающего нас пейзажа был расположенный чуть выше по течению ряд воткнутых в землю копий, или длинных кольев, увенчанных отрезанными человеческими головами… Некоторые из них уже превратились в дочиста обклеванные птицами черепа, другие были совсем свежими, будто их насадили только вчера. Зрелище поучительное и в какой-то мере фантасмагорическое, ибо рядом соседствовали – я протер глаза – головы в древнеримском шлеме и в кепи солдат вермахта.

Да что же происходит?! Ощущение такое, будто в этом странном месте каким-то образом пересеклись несколько эпох… Но неужели такое может быть? Ну вот же, глаза меня не обманывают… И то, что мой привычный мир для нас утерян, мне придется принять как данность. Это звучит фантастично, но ведь надо же от чего-то отталкиваться, иначе и спятить недолго… Мы угодили туда, где живет некая чрезвычайно воинственная группа людей, для которых этот мир – свой, родной, и это дает им неоспоримое преимущество. Ну а те, что попадают сюда случайно необъяснимым образом (подобно нам), становятся их жертвами… Очевидно, местные обитатели убивают всех чужаков, и нас ждет та же участь – глазеть с высоты кола на окружающую действительность. Деться нам никуда, так что в самом ближайшем будущем придется сдаться на милость победителя, чтобы он прекратил наши страдания от голода и жажды – если, конечно, вражеские солдаты не возьмут субмарину штурмом…

А их на берегу собралось уже много – гораздо больше тех двух десятков, которые взяли нас под обстрел первоначально. Одни из них устанавливали станковые пулеметы на треногах, другие вдвоем-втроем тащили к берегу легкие челноки, сделанные из кожи каких-то морских животных. Сейчас они преодолеют разделяющую нас узкую полоску воды, ворвутся на палубу – и тогда тем из нас, кто выжил и остался на ногах, останется только запереться внутри и умирать там голодной смертью. Хотя о чем я: у нас же на субмарине запасов продовольствия до апреля, а если учесть уменьшившееся количество едоков, то и вдвое больше. Опасность в другом. Вымаривая нас из консервной банки, напавшие на нас люди смогут закрыть на корпусе субмарины все отверстия, так что мы не сможем запустить дизель, чтобы подзарядить аккумуляторы, и когда они истощатся, нас ждет превращение субмарины в темный и холодный гроб, в котором к тому же не будет хватать воздуха. Нет, в такие игры я не играю, лучше уж сразу… И, быть может, на колья попадают головы не всех чужаков, а только тех, кто проявил по отношению к хозяевам этого места особую неуступчивость. А во остальном и в плену люди тоже живут.

– Эй вы там! – говорю я стоящим в проеме люка дизелистам подчиненным лейтенанту Гвидо Белло. – Подайте мне какую-нибудь палку и что-нибудь белое. Мы сдаемся, чтобы сохранить ваши бестолковые жизни.

Мне принесли ручку от швабры и парадную рубаху-форменку, в которых матросы обычно выходят на торжественные построения. Как я понимаю, своему владельцу эта рубаха уже без надобности, а потому привязываю ее за рукава к рукоятке швабры и лезу наверх, оповещать хозяев этих мест о своих мирных намерениях. Лишь бы они захотели вступить в переговоры и принять нашу почетную капитуляцию. Все что угодно, лишь бы голова моя не оказалась на колу. Несколько минут томительного ожидания – и вот с берега уже кричат по-немецки:

– Сдавайтесь на нашу милость, и мы сохраним вам жизнь. В нашем плену вас ждет сытное трехразовое питание, хорошая работа и медицинская помощь, кому она понадобится.

Облегчению моему не было предела: после сдачи в плен нас пообещали не убивать, и к тому же кормить и лечить, а что касается работы, то я полагал, что на офицеров принудительный труд обычно не распространяется.

– Хорошо! – также по-немецки закричал я в ответ, – мы сдаемся на вашу милость и призываем в свидетели Иисуса Христа и Пресвятую Деву Марию, что вы обещали нас не убивать. Это говорю вам я, командир субмарины «Лоренцо Марчелло» итальянского королевского флота, капитано ди корветто Карло Альберто Тепати. Скажите, что мы должны делать дальше?

– Вылезайте из своей консервной банки, – прокричали в ответ, – все до одного и без оружия, и постройтесь на носу лицом к противоположному берегу. Руки держите поднятыми и не оборачивайтесь, в противном случае условия капитуляции будут недействительными. Также недействительными они будут, если внизу хоть кто-нибудь останется. Тогда мы отрубим голову каждому десятому, а командиру вне очереди, но если оставшиеся еще и окажут сопротивление, то мы казним всех.

– Хорошо! – закричал я, – мы выходим, не стреляйте, прошу вас!

Я сказал Гвидо Белло, чтобы он выгонял своих архаровцев и строил их на палубе лицом к противоположному берегу. По большей части в низах осталась как раз трюмная команда, ибо они считают себя свободными только тогда, когда субмарина ошвартована в базе, а все остальное время дизелисты и электромотористы должны находиться на боевых постах. Я прошелся по субмарине последним, убедившись, что никто не спрятался, затем вышел на палубу и присоединился к остаткам своей команды. Вглядываясь в поросший лесом противоположный берег, я думал, что сейчас у нас за спиной к субмарине приближаются челны с чужими солдатами, и вот-вот я окажусь в плену.

Чужаки действительно довольно быстро пристали на своих челнах к борту нашей субмарины. Их шаги были тихи и бесшумны, как у каких-нибудь диких котов. В этом я убедился, когда нам, связав за спиной руки сыромятными ремешками, разрешили обернуться в сторону наших победителей. По большей части они представляли собой девок. Да-да – девок, прельщающих взор какой-то особенной дикой красотой. Их лица были размалеваны устрашающей раскраской как у дикарей, вышедших на тропу войны, а глаза смеялись. Мы оказались для них легкой добычей, и сегодня у них есть причина для торжества…

Нас стали спускать в челноки и перевозить на берег, где нас, очевидно, поджидает встреча с местным начальством и первый допрос. И тогда я обязательно спрошу у них – почему эти люди напали на нас без предупреждения и с такой яростью?

1 октября 2-го года Миссии. Понедельник. Около полудня.поблизости от поселения племени Огня, берег Гаронны выше по течению от устья ручья Ближний, мостки для ловли рыбы.

Андрей Викторович Орлов – главный охотник и военный вождь племени Огня.

Как я и говорил, все решили быстрота и натиск: если бы мы проваландались до того момента, когда над рекой рассеется туман, то переговоры с позиции силы вели бы с нами уже итальянские подводники. У них два артиллерийских орудия и крупнокалиберные пулеметы, а у нас только легкая стрелковка. До наступления темноты они получили бы над нами решающее преимущество, и жертвы и разрушения могли оказаться весьма значительными. Но получилось все наоборот: решительным натиском мы разгромили врага и взяли его в плен. Почти три десятка итальянских моряков были убиты или утонули, восемь получили ранения различной степени тяжести, а еще человек двадцать попали в плен целыми и невредимыми.

Раненых мы, как и обещали, перевязали. Сейчас их по одному доставляют на берег, чтобы потом переправить на УАЗе в Большой дом, где доктор Блохин уже развертывает операционную. Благодаря дерзости и быстроте Сереги никому из наших медицинская помощь не понадобится. Среди пленных оказались командир подводной лодки Карло Альберто Тепати, старший механик Гвидо Белло и первый вахтенный офицер Раймондо Дамиано (это именно его в самом начале захватил Серега), а среди тяжелораненых – старший офицер Джерардо Негри. Вон они, господа итальянские офицеры – стоят отдельной группой в стороне от своих подчиненных: морды обалделые – шок и скепсис в одном флаконе, – смотрят, как Серегины волчицы, морщась от тяжелого запаха, раздевают догола их подчиненных с целью шмона. А то черт их знает, этих итальянских мафиозо, что на самом деле у них в головах, и особенно в карманах.

Вот у одного такого «умного» из-под блузы выпал на землю выкидной нож… Серегины волчицы, несмотря на сопротивление, тут же поставили ножевладельца на колени и, взяв за патлы, задрали ему подбородок вверх, открывая горло. Команду отрезать эту пустую голову им должен дать Серега, а тот вопросительно смотрит в мою сторону. Правильно, это ж моя прерогатива – решать вопросы жизни и смерти оболтусов, не понимающих предъявленных им условий капитуляции. И только потом все пойдет по инстанциям – я дам согласие Сереге, а уже он кивнет урожденной волчице Чилле, чтобы та сабельным штыком от американки лишила этого засранца жизни. Чик – и уже там.

– Переводи, – говорю я Александру Шмидту, – и пусть кто-нибудь из офицеров на чистом итальянском языке донесет мои слова до своих бывших подчиненных. По условиям капитуляции они должны были оставить все оружие и выйти к нам с голыми руками. Мы люди злые и недоверчивые, и поэтому всегда проверяем, как выполняются наши инструкции. Теперь, чтобы убедить вас в серьезности своих намерений, мы отрежем этому обормоту голову и вздернем ее на пике на страх врагам. И так будет с каждым, у кого еще найдут нож или любую другую вещь, которую можно использовать в качестве оружия. Впрочем, у тех, кого еще не обыскивали, есть шанс спасти свои жизни, добровольно выбросив запрещенные предметы.

– Подождите, не убивайте, господин начальник! – говорит в ответ старший механик лодки лейтенант Гвидо Белло – единственный, на мой взгляд, порядочный человек в этой офицерской своре. – Старшина третьего класса Бенедетто Кавалли не хотел сделать ничего плохого, а нож пытался спрятать по неразумию…

– Неразумие в наших условиях не может считаться смягчающим обстоятельством, – строгим тоном говорю я. – Мы тут лучше других знаем, как может быть опасен человек, не умеющий обуздывать свои мелкие хотения. Посмотрите вокруг. За исключением нашего маленького поселения, весь остальной мир находится в первобытных временах. Люди тут ходят в шкурах, используют орудия из камня, и каждый день и час сражаются с призраком голодной смерти. Тут нет места среди живых безответственным придуркам, не понимающим, что любые договоренности необходимо выполнять вне зависимости от своих желаний, а обман и неблагодарность являются тягчайшими преступлениями. Одержав победу, мы согласились оставить вас в живых и обращаться с вами по-человечески при том условии, что вы полностью разоружитесь и будете выполнять все наши указания. И что мы видим? С самого начала некоторые из вас стали пытаться нас обмануть. Но так дело не пойдет, и чтобы показать, что мы настроены чрезвычайно серьезно, голова этого оболтуса будет отрезана и насажена на пику, а его тело мы бросим в реку, и пусть она отнесет его к месту вечного упокоения.

Александр перевел эту мою торжественную речь, и Гвидо Белло заговорил вновь.

– Пощадите его, господин начальник, не знаю, как вас там зовут, – перевел мне Александр, – не ради этой вашей варварски жестокой справедливости, которая пожирает живых людей, а ради истинно христианского человеколюбия…

– Во-первых, сеньор Белло, – сказал я, – вы можете называть меня сеньор Орлов. Во-вторых – а вы сами думали о человеколюбии, когда топили торпедами невооруженные гражданские пароходы и расстреливали их из пушек? И даже если вы не стреляли по шлюпкам, эти утлые скорлупки в открытом море способны лишь продлить агонию спасающихся моряков – вроде того, как наш разговор сейчас продлевает ожидание смерти у того несчастного, который первый попался с ножом. Впрочем, сегодня я добрый, потому что для нас бой обошелся без малейших потерь. Вашему подчиненному пока сохранят жизнь – до решения нашего священника падре Бонифация, возьмет он к себе его еще одним монахом или нет. Однако до этого решения преступник может и не дожить. Если еще хоть у одного из вас найдут что-нибудь запрещенное, это будет означать, что мое милосердие не пошло впрок, и тогда мы казним всех грешников разом.

Когда Александр перевел мой ответ, лейтенант Гвидо Белло промолчал, чуть заметно кивнув, а вот командир подлодки (то есть бывший командир) Карло Альберто Тепати встрепенулся.

– Неужели у вас есть монастыри и священники, сеньор Орлов? – с чисто итальянской эмоциональностью выкрикнул он. – Вы думаете, я не узнал тот язык, на котором вы разговаривали с этими адскими девами, расстреливавшими итальянских моряков как куликов на болоте? Ведь вы же русские! А значит, априори люди злые и неуступчивые, не верящие ни во что, кроме своего марксизма-коммунизма. Скажите мне, почему вы напали на нас с такой яростью, почему убивали нас без предупреждения, даже не попытавшись вступить с нами в переговоры?

– А разве в этих переговорах был смысл? – загораясь священной яростью, спросил я. – Разве вы согласились бы жить с нами в мире и согласии? Разве вы не пожелали бы использовать свое преимущество в тяжелом вооружении, чтобы под страхом разрушения всего, до чего смогут долететь ваши снаряды, захватить тут власть и самому сделаться господином этих мест, превратив всех нас в своих рабов? Как человек, ответственный за безопасность нашего народа, однажды я поклялся, что у нас будут только дружественные соседи, или же не будет никаких. И по мере своих сил я выполняю эту клятву. А еще, сеньор Тепати, для меня вы являетесь врагом, которого я должен уничтожить, едва увидев его в прицеле, или взять в плен. И в этом «или» ваше счастье. Если бы вместо вас были немецкие нацисты, мальчики Деница, то с ними бы разговор у меня шел только о полном уничтожении. Уж поверьте, у меня нашлись бы способы изолировать их лоханку от доступа воздуха, после чего они все там передохли бы от удушья. И не думайте, что им помог бы запас воздуха в баллонах: у нас достаточно терпения, а еще ни одна субмарина не смогла продержаться на глубине несколько дней подряд.

– Но почему вы считаете нас врагами? – вскричал бывший командир подводной лодки. – Ведь Италия и Советская Россия не воюют между собой.

– Не воюют – так будут воевать, – твердо сказал я. – А теперь напомните мне, сеньор Тепати, какая дата стоит на вашем календаре?

– А зачем вам это знать? – огрызнулся экс-командир субмарины. – Исходя из статей Женевской конвенции, я не обязан сообщать вам никаких сведений, кроме своего имени и воинского звания…

– А при чем тут Женевская конвенция? – почти ласково спросил я. – Где она, а где вы? Тут с вами будут хорошо обращаться только при условии искреннего и добровольного сотрудничества. В противном случае вы сами выберете свою судьбу. И, кроме того, это сведения совершенно не секретные. Ну-с, я жду…

– На нашем календаре двадцать пятого февраля сорок первого года… – вместо экс-командира сказал Гвидо Белло.

– Через четыре месяца от того времени, – сказал я, – Гитлеровская Германия, иначе именуемая Третьим Рейхом, вероломно, без объявления войны и разрыва Пакта о Ненападении начнет войну против Советского союза, застав его врасплох. И почти сразу же в его священном походе против мирового коммунизма к Гитлеру присоединится ваш придурошный дуче. Война продлится четыре года, унесет почти пятьдесят миллионов жизней, и закончится полным и безоговорочным поражением наших врагов. В результате наша армия возьмет Берлин штурмом и Гитлер сожрет яд в своем бункере, лишь бы не сдаться нам живым. Что касается вашего Муссолини, то народ Италии восстанет, поймает своего мучителя и вместе с его любовницей Кларой Петаччи повесит за ноги на уличных фонарях. Именно на основании этих фактов у нас принято считать итальянцев небезнадежными, а немцев – не стоящими усилий на их перевоспитание. Впрочем, если к нам попадет немец, и при этом успеет сдаться в плен быстрей, чем мы его убьем, то и у него тоже будет шанс продолжить свое бренное существование, но только в ипостаси монаха падре Бонифация…