Текст книги "Самый трудный день. 22 июня 1941 года"

Такая лихорадка, которую в шутку некоторые командиры даже называли «учебной войной», не говорила ни о чем, кроме того, что и настоящая большая война тоже не за горами. Так не готовились ни к Халхин-Голу, ни к Финской, ни к Освободительным походам в Западную Украину и Западную Белоруссию, а также в Бессарабию. Кроме того, в отличие от ПРОШЛОГО варианта истории, о котором тут, конечно, никто и не догадывался, вздрюченные Мехлисом политработники основной упор делали на то, что, несмотря на разные сиюминутные политические комбинации, основной задачей РККА является защита социалистического Отечества. И в случае, если опьяненные своими победами на Западе германские фашисты все же посмеют напасть на СССР, они должны быть немедленно отражены, разгромлены и уничтожены. А потому, как говорил Великий Ленин – «учиться военному делу надо самым настоящим образом». Ничего неожиданного и сверхестественного, не правда ли? Поэтому и вскрытие красного пакета не вызвало у полковника ни единой внутренней судороги – к чему-то подобному он был давно готов.

Но и до известия о близком начале войны у полковника Петрова голова буквально шла кругом от реорганизаций последних месяцев, поступления новой техники и ускоренной боевой учебы.

Если И-182 в пилотировании был очень похож на своего предшественника И-16 и не доставлял особых проблем при переучивании, то МиГ-3 был капризен в управлении, и с ним летчикам пришлось изрядно помучиться. Хороший пилот на нем становился средним, а средний был хуже новичка, только что вышедшего из училища, даром что машина высотная и скоростная. Летчикам 10-го истребительного полка больше понравился И-182 – машина одновременно компактная, хорошо вооруженная, маневренная и быстрая. Побольше бы таких, говорили они. Сам Петров, своего мнения составить не мог, поскольку по своей прошлой службе летал на бомбардировщиках, а это совсем другие рефлексы.

На данный момент 7-я САД, перебазированная под Шауляй из-под Митавы, должна была обеспечивать оборонительные действия 8-й армии на направлении главного удара 4-й танковой группы немцев.

Дивизия в себя включала:

В Шауляе – 10-й истребительный авиаполк смешанного состава (сорок восемь новеньких И-182 и двадцать четыре высотных истребителя МиГ-3), также в Шауляй из-под Митавы был передислоцирован 241-й штурмовой авиаполк (шестьдесят переделанных в штурмовики истребителей И-153 «Чайка» первых выпусков с пулеметным вооружением).

В Паневежисе – 9-й бомбардировочный авиаполк (пятьдесят четыре СБ-бис2) и 238-й истребительный авиаполк (шестьдесят пушечных «Чаек» последней серии выпущенных в первой половине прошлого года).

В Груджае – 46-й бомбардировочный авиаполк (тридцать бомбардировщиков СБ-бис2 и двадцать четыре пикирующих бомбардировщика Ар-2).

Всего двести восемьдесят восемь самолетов – вроде бы немалая сила, но полковник Петров понимал, что, несмотря на усиленную подготовку, дивизия была готова к войне едва-едва. В первую очередь, остро не хватало истребителей. Двумя истребительными полками нужно было и прикрывать от ударов вражеской авиации свои войска и аэродромы, и осуществлять сопровождение вылетов двух бомбардировочных и одного штурмового полков.

Тихоходные СБ и Ар-2 без истребительного прикрытия – это просто мясо для пушечных «мессершмиттов». Да и груженые авиационными ракетами «Чайки» до момента штурмового удара по маневренности мало отличаются от стельных коров. Хоть разорви единственный истребительный полк на новых машинах на несколько частей.

Использовать в качестве истребителей «Чайки» – тоже не выход. К началу сорок первого года этот самолет как истребитель фатально устарел, и не мог на равных противостоять «мессершмиттам». И на неравных, кстати, тоже. Да что там «мессершмитты» – на прямой «чайка» с мотором М-25 была не в состоянии догнать и Ю-88, имеющий превосходство в скорости на целых сто километров в час. Новые «чайки» с мотором М-62 были, конечно, пошустрее, но применять их было желательно только в составе большой группы в прикрытии бомбардировочных формаций.

Но, как бы там ни было, а уже завтра полковнику Петрову придется вести свою дивизию в бой. Единственный способ избежать неоправданных потерь, не распыляя сил – бить всей дивизией в одно место, как сжатым кулаком, не раздергивая самолеты по эскадрильям и звеньям.

Вскрыв красный пакет и вчитавшись в его содержимое, полковник Петров вздохнул с облегчением. Такое место для массированных бомбоштурмовых ударов в полосе действия дивизии было прямо указано – боевой задачей для дивизии на первые часы войны стали железнодорожный и шоссейный мосты через Неман в районе Тильзита, железнодорожная станция и предположительно забитая немецкими войсками второго эшелона дорога Тильзит-Шауляй. Завтра на рассвете, одновременно с соседями, он должен был поднять в небо свой 10-й истребительный полк, чтобы встретить в воздухе бомбардировщики 1-го воздушного флота немцев, отразить их удар, после чего бомбардировочные и штурмовые полки дивизии под прикрытием пушечных «Чаек» приступят к непосредственной поддержке наземных войск. Готовность номер два в полках следует объявить немедленно, готовность номер один – за час до рассвета; взлет 10-го полка – по команде с выдвинутых к границе постов ВНОС, а ударной группировки – через пять минут после взлета истребителей первой волны.

До границы от базовых аэродромов – сто километров, до Тильзита – сто тридцать. Подлетное время для немецких бомбардировщиков – четверть часа, а И-16 на пяти километрах будет через шесть минут после взлета, И-182 – через четыре с половиной, а МиГ-3 – за десять с небольшим минут заберется на свой эшелон высотного чистильщика в восемь километров. Если немцы завтра действительно начнут, то пусть их летчики пеняют потом только на себя и своего фюрера.

Соседом дивизии Петрова слева была 6-я смешанная авиадивизия, действующая в полосе 16-й армии. Соседом справа – 8-я смешанная авиадивизия, прикрывающая действия 19-й армии. Положение дел с истребителями там было аналогичным: по одному истребительному полку на И-16 и частично на новых И-182, и по одному полку на устаревших «Чайках», пригодных только для использования в качестве легких штурмовиков.

МиГи в Прибалтийском округе были только у него в 7-й авиадивизии, но он (полковник Петров) с превеликим удовольствием спихнул бы их соседям, поменяв на те же самые И-182. Но это так, только умозрительно. На самом деле ни о каком обмене не могло быть и речи. У МиГ-3 в тактической схеме «этажерка» было свое законное место высотного чистильщика, ведь на высотах свыше семи километров ему просто нет равных ни в советских, ни в германских ВВС. Пусть немецкие летчики пытаются реализовать преимущество «мессершмитта» в скороподъемности уходом на вертикаль. Там, наверху, их ждет небольшой, но очень неприятный сюрприз.

Доложив «наверх» командующему ВВС округа генерал-майору Новикову, что боевое задание на первый день войны принято и понято, полковник Петров вместе с начальником штаба дивизии полковником Соловьевым сели готовить боевой приказ на завтрашний день, детализируя задачу полкам дивизии. Воскресное утро 22 июня или поднимет их на вершину славы, или низвергнет в пучину позора (чего полковник Петров искреннее хотел избежать).

21 июня 1941 года. 22:15 мск. Западный особый военный округ, Кобрин, Штаб 4-й армии.

Генерал-лейтенант Василий Иванович Чуйков

Из характеристики, данной генералу Чуйкову: «…генерал-лейтенанту Чуйкову свойственны такие положительные качества, как решительность и твёрдость, смелость и большой оперативный кругозор, высокое чувство ответственности и сознание своего долга».

На западе, где-то за Брестом, как предвестье завтрашнего дня, пылал багровый закат. На потемневшем небе уже были готовы высыпать яркие звезды. Еще немного – и начнется самая короткая ночь года. Но генерал-лейтенанту Чуйкову сейчас было не до наблюдения за природными красотами Белоруссии. Слишком много произошло за этот день.

Сначала был сигнал «Гроза», доведенный до командования армии не штатным путем, через штаб округа в Минске, а по линии НКВД. Усталый, с покрасневшими от постоянного недосыпания глазами, начальник Особого отдела армии капитан госбезопасности Бобров сказал ему, генералу Чуйкову, и начальнику штаба армии полковнику Сандалову, что сигнал «Гроза» по его линии поступил еще полчаса назад, и что время, отведенное ему инструкцией на ожидание такого же сигнала по армейской связи, уже вышло. Каждый должен заниматься своим делом, командование армии должно готовить ее к будущим сражениям, а он, капитан госбезопасности Бобров, должен ловить своих шпионов и диверсантов, которые, несмотря на все усилия, продолжают появляться в армейских тылах.

– А как же командующий округом генерал Павлов? – растерянно спросил полковник Сандалов.

– А генерал Павлов скорее всего, оказался скрытым предателем, участником троцкистско-зиновьевского блока, – ответил Бобров, – вроде Тухачевского, Якира, Уборевича и других. Сейчас с этим фактом со всей серьезностью уже начинают разбираться в Москве. И, скорее всего, у округа, то есть фронта, появится новое командование. Но это уже вопрос не нашей компетенции, товарищ полковник. Вот, вместе с товарищем генерал-лейтенантом распишитесь, пожалуйста, здесь и вот здесь, в том, что с сигналом «Гроза» вы ознакомлены и предупреждены об ответственности за непринятие мер согласно плану прикрытия границы.

Сказал, как отрезал. Точка. Хотя Чуйкову и Сандалову и не хотелось верить в предательство генерала Павлова, но свою подпись в расписке об ознакомлении с сигналом «Гроза» они поставили и, вскрыв опечатанную папку, немедленно приступили к выполнению всех предписанных мероприятий по подготовке к отражению внезапной агрессии фашистской Германии.

Хотя какая она, к едрене фене, внезапная? В последний месяц все увеличивающуюся концентрацию немецких войск на левом берегу Буга можно было наблюдать невооруженным глазом. Генерал Чуйков не раз выезжал в передовые части на самой границе. Одно дело – слушать убаюкивающие сказки из штаба округа в Минске, и совсем другое – собственными глазами – наблюдать на своем участке все возрастающую концентрацию германской пехоты и артиллерии, что в последнее время нагло стали выдвигаться прямо к границе. Так что ничего неожиданного в сигнале «Гроза» для него не было. Еще в начале июня были отменены все отпуска для командного состава, а восемнадцатого числа войска армии, выведенные в полевые лагеря по личному указанию наркома обороны товарища Сталина, были приведены в состояние повышенной боевой готовности.

Признаков близости предстоящей войны, особенно здесь, на приграничном рубеже, не видел только слепой. Помимо всего прочего, всю осень, зиму и весну войска армии буквально не вылезали из учений, внезапных ночных тревог, дивизионных и корпусных проверок боеготовности. Сам участник боевых действий в Китае в 1927-29 годах, и в недавней войны с белофиннами, генерал Чуйков не мог не признать, что в результате предпринятых в последнее время мероприятий вверенная ему армия не только численно увеличилась на один стрелковый корпус, прибывший из Московского военного округа, но и существенно усилила свою боеспособность.

Передав сигнал «Гроза» в стрелковые корпуса и части армейского подчинения, штаб армии начал готовиться к перебазированию на полевой командный пункт, расположенный в густом лесном массиве в одиннадцати километрах северо-восточнее Кобрина.

Одним из первоочередных мероприятий по плану прикрытия границы была команда распечатать полковые вещевые склады мобилизационного резерва и перед выдвижением на исходные позиции обязательно переобмундировать все части армии в новую «камуфляжную полевую форму образца 1941 года». Первыми в новую форму облачились штабные командиры и бойцы комендантской роты штаба армии. Как человек с боевым опытом, генерал Чуйков не мог не признать, что новое обмундирование для ведения боевых действий куда удобнее и практичнее старых образцов.

Правда, некоторых командиров и политработников возмущало, что в новом камуфляже они стали почти неотличимы от рядовых бойцов и младших командиров. Такие кадры, чего греха таить, тоже были в рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Но с ними разговор будет короткий. Кого-то спишет война, а кого-то особист, поставивший спецпометку в личном деле. Чтобы смыть такую спецпометку, этим людям надо будет потом очень сильно постараться.

Кроме всего прочего, после ноля часов двадцать второго июня все бойцы и командиры в форме образца 1938 года подлежали немедленному задержанию и разоружению, а в случае оказания сопротивления сотрудники НКВД получили право открывать огонь на поражение. Как сказал капитан госбезопасности Бобров, делалось это с целью выявления многочисленных групп переодетых в советскую военную форму вражеских диверсантов, которые начнут действовать в армейских тылах с началом немецкого нападения. Кое-кого из числа тех, что были заброшены заранее, уже удалось отловить. Но наибольшее количество, как выразился капитан Бобров, «интуристов» должно было прибыть с сопредельной стороны в ночь с двадцать первого на двадцать второе июня.

Параллельно с чисто военными приготовлениями предстояло провести мероприятия по эвакуации в тыл семей командиров, а также местных советских, партийных и хозяйственных работников Брестской области. Сами же они должны перейти на казарменное положение с подчинением командованию армии.

Последним сюрпризом, таящимся на самом дне папки с документами по плану прикрытия границы, был запечатанный сургучными печатями пакет из плотной бумаги, с надпечаткой «Вскрывать только при поступлении сигнала “Гроза”». Чуйкова и Сандалова ждал настоящий шок, после прочтения документа, гласящего, что с двадцати двух часов вечера в расположение 4-й армии для взаимодействия в отражении агрессии фашистской Германии вводятся тринадцать мотострелковых, механизированных и артиллерийских бригад из состава союзного СССР Экспедиционного корпуса, прибывшего из далекого 2018 года.

Отложив бумагу в сторону, Чуйков ошарашено переглянулся с Сандаловым, потом они вместе посмотрели на армейского особиста.

– Да, товарищи, – кивнул в ответ на их немой вопрос капитан госбезопасности Бобров, – действительно, так оно и есть. Вы можете думать об этом все, что угодно, но прошу учесть, что наличие ТАКОГО союзника до самого последнего момента являлось наиболее охраняемым из всех секретов Советского Союза.

– Вы там были, товарищ капитан госбезопасности? – спросил Чуйков.

– Был, – ответил тот, – скажем так, на курсах повышения квалификации. Подробности сообщить вам не могу, сами понимаете – подписка. Подождите немного, товарищи. Все же лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

Но прежде чем в окрестностях Кобрина появились передовые подразделения экспедиционного корпуса, к штабу армии подъехало несколько больших крытых трехосных грузовиков передвижного армейского узла связи, сопровождаемых двумя самоходными зенитными установками. Старший лейтенант, командовавший этим хозяйством, смотрел на генерала Чуйкова, как на оживший памятник. А то как же: круче было бы лицезреть только самого Сталина, Жукова или Рокоссовского. Хотя, переодевшись в камуфляж, выглядел Чуйков несколько не канонично.

– Товарищ генерал-лейтенант, – связист откозырял Чуйкову, – есть связь со штабом фронта. Товарищ командующий у аппарата…

Когда Чуйков поднялся по лесенке в кузов одного из грузовиков, там его ожидал еще один сюрприз. Если вооружение и боевая техника, которой оснастили экспедиционный корпус, в основном были еще советского производства (вермахту и того хватит за глаза), то аппаратура связи, напротив, использовалась самая что ни на есть современная, отчасти даже еще не поступившая в войска. Просто, совмещая приятное с полезным, самой современной системе управления войсками устроили обкатку в боевых условиях.

Так что Чуйкова в машине ждал не телеграфный аппарат прямого провода, и даже не телефонная трубка ВЧ, а большой плоский экран, на котором, как живой, возник незнакомый ему полноватый человек в таком же, как у него, камуфляже, и со знаками различия генерал-полковника. Впрочем, стоявшего рядом с незнакомцем генерал-майора Василевского Чуйков знал, ибо тот уже один раз приезжал к нему в армию по линии Генштаба в конце мая, чтобы провести одну из проверок боеготовности.

– Добрый вечер, Василий Иванович, – произнес незнакомец, – меня зовут Шаманов Владимир Анатольевич. По личной просьбе товарища Сталина с этого момента я командую Западным фронтом, а Александр Михайлович Василевский является моим начальником штаба.

– Здравия желаю, товарищ генерал-полковник, – ответил генерал Чуйков, – докладываю, что, согласно плану прикрытия государственной границы, войска армии подняты по тревоге и с наступлением темноты начнут выдвижение на исходные позиции.

– Очень хорошо, Василий Иванович, – кивнул Шаманов, – а теперь слушайте боевой приказ…

Этот разговор с новым командующим состоялся всего полтора часа назад. А сейчас Чуйков и Сандалов, уже сделавшие в первом приближении все, что было необходимо для завтрашнего дня, стояли в сгущающейся темноте на окраине Кобрина и вслушивались в приближающийся со стороны Барановичей тяжкий гул множества мощных моторов.

Поток техники, в полумраке в два ряда сплошной лавиной двигавшейся по шоссе, казался им бесконечным. Тяжелые приплюснутые танки с длинноствольными пушками чуть ли не корабельного калибра сменялись легкими гусеничными клиновидными машинами, на которых верхом сидела вооруженная короткими карабинами пехота. За ними двигались самоходные гаубицы, а им на смену приходили тяжелые грузовики с укутанным брезентом странными коробчатыми установками вместо кузовов, причем некоторые из них были огромными, на четырех осях, с толстыми колесами в человеческий рост и длиной никак не менее двенадцати метров. Потом – снова самоходные гаубицы, но на этот раз совсем уж монструозные, с длинными восьмидюймовыми стволами. Куда там привычной Б-4! За ними – самоходные зенитки, и снова танки и мотопехота на БМП.

Вдыхая густой соляровый угар, который сейчас был для него слаще запаха дорогих духов, генерал Чуйков подумал, что завтра немцам завтра будет совсем невесело. Они столкнутся и с этой мощью брони и крупных калибров, и со ста шестьюдесятью тысячами бойцов и командиров его армии, которые в данный момент уже занимают оборону по линии государственной границы.

Впрочем, это будет завтра. А пока не наступил рассвет, они с полковником Сандаловым еще много должны успеть. Если Родина доверила им отразить наступление одного из самых лучших немецких генералов, то они должны постараться сделать все возможное, чтобы оправдать ее доверие.

21 июня 1941 года. 22:45 мск. Украинская ССР, Киев, квартира 1-го секретаря ЦК КП(б) Украины Никиты Хрущева

Появившийся поздно вечером на пороге хрущевской квартиры курьер с пакетом не был необычным явлением. Все-таки Никита Сергеевич, за глаза прозванный товарищами «Клоуном», был партийным и государственным деятелем, а таких людей дела способны настигнуть в любое время дня и ночи.

Удалившись к себе в кабинет и вскрыв пакет, Хрущев из записки за подписью Поскребышева узнал, что на завтрашнее утро назначено экстренное заседание Политбюро ЦК ВКП(б), где он непременно должен присутствовать – и поэтому на аэродроме в Борисполе его уже ждет готовый к вылету самолет с опытным экипажем, имеющим большую практику ночных полетов.

Хрущев был встревожен, Хрущев был напуган – да нет, он был просто в панике. Такой вызов на самом деле мог означать все что угодно: от перевода с повышением в Москву, до внезапного ареста прямо на столичном аэродроме. В последнее Хрущеву верилось больше. Были уже прецеденты.

Кроме всего прочего, Никита Сергеевич совсем не был клиническим имбецилом, каким он хотел казаться товарищам по партии, чтобы его случайно не сожрали в ходе одной из многочисленных политических интриг. Не столько умный, сколько хитрый и подлый, он давно поставил себе цель забраться на самую вершину партийной пирамиды власти, но прекрасно понимал, что при живом Сталине это попросту невозможно. Интрига была долгой, тайной; на своем пути наверх, начавшемся двенадцать лет назад с учебы в Промакадемии, товарищ Хрущев не жалел никого: ни врагов, ни в особенности бывших друзей-троцкистов.

Оказавшись в Москве, где он попал в список партноменклатуры, «Дорогой Никита Сергеевич» (он же «Клоун», он же «Кукурузвельт», он же «Хрущ») ступенька за ступенькой, шаг за шагом стал подниматься по карьерной лестнице. Выдвиженец Лазаря Кагановича, Хрущев был готов есть из всех корыт разом: секретарь парткома Промакадемии, 2-й, а затем и 1-й секретарь Московского Городского Комитета ВКП(б), с совмещением должности 1-го секретаря Московского областного комитета. В Москве он обретался до февраля 1938 года, после чего был переведен в Киев на свою нынешнюю должность, вместо отозванного в Москву и впоследствии репрессированного Станислава Косиора.

Хрущев убрался из Москвы вполне вовремя: всего через полгода ежовщина была разгромлена, сам Ежов арестован и впоследствии расстрелян. Под расстрел попал и комиссар госбезопасности 1-го ранга Станислав Реденс, бывший начальник УНКВД по Московской области и по совместительству муж свояченицы Сталина Анны Аллилуевой. В две руки Никита Сергеевич и Реденс репрессировали в Москве и Московской области десятки тысяч людей. Хрущев требовал увеличить «лимит» на расстрельные приговоры. Он додумался даже предложить Сталину провести показательные расстрелы «врагов народа» на Красной площади, но Вождь тогда одернул Никиту, сказав ему: «Уймись, дурак!»

Никита Сергеевич отсиделся в Киеве, когда Берия зачистил ежовскую банду. Сидящего в Киеве Хрущева тогда либо просто забыли, либо сочли неопасным. Клоун – он и есть клоун. Впрочем, и сам Никита Сергеевич тоже старался как мог, с удвоенной силой включившись в разоблачение своих вчерашних друзей, одновременно налаживая новые связи. Одних только членов партии с санкции Хрущева в 1938–1940 годах на Украине было арестовано около ста пятидесяти тысяч человек.

Но потом все пошло как-то не так. Уже налаженные связи беспощадно обрубались, нужных ему людей понижали в должности, переводили на другие посты, а то и вовсе арестовывали как троцкистов. В феврале этого года с должности Наркома Внутренних дел Украинской ССР был снят Иван Серов, имевший с Хрущевым «доверительные» отношения. Серов не докладывал в Москву о разных мелких шалостях Хрущева по свой линии, а тот в ответ закрывал глаза на разные нарушения социалистической законности со стороны НКВД. Все изменилось, когда Серова сменил присланный из Москвы бериевский волчара Сергиенко, который сначала был первым замом Серова, а потом и сам занял пост наркома. Никита Сергеевич сразу почувствовал себя как муха, накрытая стаканом: жужжать можно сколько угодно, а больше – ни-ни. В нашей истории, потом, придя к власти, Хрущев еще в 1954 году тут же отомстил Сергиенко, лишив его всех званий и наград под предлогом неквалифицированного руководства органами НКВД во время Киевского окружения 1941 года.

Цитата из справки ЦК КПСС от 31.12.1954 с ходатайством о лишении генеральского звания:

«…в сентябре 1941 при приближении немцев к Киеву не обеспечил своевременную эвакуацию аппарата НКВД УССР, в результате чего около 800 сотрудников оказались в окружении, многие попали в плен, погибли или пропали без вести. Сам Сергиенко проявил «растерянность и трусость». Будучи в окружении, заявил работникам НКВД: «Я вам теперь не нарком, и делайте, что хотите». Отделился от группы работников НКВД УССР 13.10.41 и до 21.11.41 проживал в Харькове на оккупированной территории. Затем самостоятельно вышел из окружения и появился в расположении советских войск. По показаниям Абакумова, хорошо относившийся к Сергиенко Берия взял его под защиту и поэтому он не был подвергнут проверке, положенной для окруженцев. (ГАРФ. Ф.9401. Оп.2. Д.451. Л.387–388, 36–38)».

Вот только Никита Сергеевич скромно умолчал, что вместе с командующим юго-западным фронтом Кирпоносом и маршалом Тимошенко, являвшимися его креатурами, именно он был одним из главных виновников того самого окружения под Киевом, в которое попали четыре советских армии: 21-я, 5-я, 37-я, 26-я. В этом котле погибли, пропали без вести или попали в плен более шестисот тысяч советских бойцов и командиров, было потеряно примерно четыреста танков, двадцать восемь тысяч орудий и минометов и триста пятьдесят боевых самолетов.

Но теперь, когда все круто изменилось, всего этого просто не должно было произойти. Для сотен тысяч и миллионов советских людей все изменилось в лучшую, а для отдельных выдающихся представителей, вроде Павлова, Хрущева, и прочих – в худшую сторону. Только сам Никита Сергеевич, в отличие от того же генерала Павлова, об этом пока не знал.

Кстати, о генерале Кирпоносе, которым Хрущев просто мечтал заменить этого упрямого и тупого солдафона Жукова. Командующий Ленинградским военным округом генерал-лейтенант Кирпонос был снят со своей должности, понижен в звании до генерал-майора и направлен командовать дивизией на Дальний Восток в результате состоявшейся в ноябре 1940 года внезапной проверки боеготовности вверенного ему округа.

Вот что написал по итогам этой проверки член комиссии от Генерального штаба генерал-майор Рокоссовский:

«Безупречно смелый, решительный и незаурядный человек, он еще не созрел для такого поста. Меня крайне удивила его резко бросающаяся в глаза растерянность в условиях постоянно меняющейся боевой обстановки…

Создавалось впечатление, что он или не знает обстановки, или не хочет ее знать. В эти минуты я окончательно пришел к выводу, что не по плечу этому человеку столь объемные, сложные и ответственные обязанности, и горе войскам, ему вверенным…»

Если учесть, что от ЦК ВКП(б) проверкой руководил верный сталинский нарком Лев Мехлис, то Хрущев пребывал в полной уверенности, что Кирпоноса просто «ушли», и этим самым переводом на Дальний Восток он еще легко отделался. Все могло кончиться и хуже, гораздо хуже.

Что же касается Жукова, который остался командовать Киевским округом, то у него, конечно, были свои мелкие слабости, но при этом ни манипулировать им, ни «договориться» было совершенно нереально. Солдафон и фанатик, ни на шаг не отходящий от инструкций, из начальства он признавал только товарища Сталина (как наркома обороны) и маршала Шапошникова (как начальника Генерального штаба), так что каши с ним не сваришь. Любые провокационные разговоры Жуков прерывал на корню, а на попытки вмешательства в свою армейскую епархию реагировал рапортами на имя наркома обороны. Попробовав раз и получив в ответ грозный окрик от самого Хозяина, Хрущев решил с Жуковым больше пока не связываться, оставив разборки со строптивым генералом до будущих времен.

Нет, Никита Сергеевич совсем не был участником генеральского заговора, вроде Павлова, Клименко, Мерецкого, Тимошенко, Смушкевича, Рычагова, Птухина и многих других, калибром помельче. Куда уж ему со своим свиным рылом да в калашный ряд. Да и дело это уж больно грязное и зловонное: один раз измажешься, и ввек не отмоешься. Но при всем при этом он, так сказать, старался держать руку на пульсе, дабы извлечь практическую пользу как из успеха заговора, так и из его провала. Уж такое у него было жизненное кредо – карабкаться вверх по трупам.

В свете всего вышеизложенного товарища Хрущева взяли большие сомнения – а стоит ли вообще ехать в Москву. Может быть, сказавшись больным, немного потянуть время, чтобы понять, откуда дует ветер. А то во время их последней встречи товарищ Сталин так глянул на Никиту Сергеевича, будто перед ним был не живой человек, а восставший из могилы неупокоенный мертвец. В конце концов, не будут же его арестовывать прямо здесь, в Киеве, что, в принципе, против всех правил. Нет, решил он, со Сталиным этот номер не пройдет. Почуяв бунт, тот в момент пришлет «доктора», а может, даже и не одного.

Успокоив жену Нину и младшего сына Сергея, Хрущев на негнущихся ногах подошел к телефону и позвонив в гараж ЦК КП(б) Украины, распорядившись подать машину для поездки на аэродром Борисполь. При этом машина подъехала так быстро, будто ждала прямо тут, за углом, а не выезжала из гаража по вызову. За четверть часа до полуночи Хрущев был уже на аэродроме. Приготовленный к полету самолет был ему хорошо знаком: уже полгода эти одномоторные грузопассажирские бипланы, рассчитанные на перевозку двенадцати пассажиров или полутора тонн груза, делали прямо тут, в Киеве, на 473-м заводе.

Конкретно эта машина, несмотря на камуфляжную темно-зеленую окраску, была оборудована как роскошный салон-вагон с мягкими креслами, баром и даже туалетом. Последнее было совсем не лишним, ибо полет до Москвы длился целых четыре с лишним часа. Поскольку других пассажиров, кроме Никиты Сергеевича, не ожидалось, самолет вылетел в рейс сразу же, как только тот занял свое место. Единственный ВИП-пассажир еще не знал, что когда он приземлится на Центральном аэродроме, весь мир уже необратимо изменится, и ему, Хрущеву Никите Сергеевичу, члену ВКП(б) с 1918 года, места в нем уже не будет.

22 июня 1941 года. 00:15 мск. Западный особый военный округ, северная окраина города Брест, поселок Тюхиничи, перекресток объездной дороги и Каменецкого шоссе. Полевой КП 6-й стрелковой дивизии.

Командир 6-й стрелковой дивизии генерал-майор Николай Григорьевич Золотухин вздохнул и посмотрел на часы. Четверть первого ночи. Поднятая в ружьё по сигналу «Гроза» дивизия после переобмундирования в полевую камуфляжную форму образца сорок первого года с наступлением темноты покинула полевые лагеря и выдвинулась к рубежу государственной границы. Ее задачей было к трем часам утра занять оборону по рубежу Брестского укрепрайона. 333-й стрелковый полк занимал оборону южнее реки Мухавец, имея соседом слева 75-ю стрелковую дивизию. 125-й стрелковый полк готовился оборонять сам Брест, севернее города к границе выходил 84-й стрелковый полк, имея соседом справа 42-ю стрелковую дивизию.

Брестский укрепрайон, как считал генерал-майор Золотухин, был еще так себе. Несмотря на лихорадочную работу строительных и саперных подразделений, построить в нем успели не более четверти всех оборонительных сооружений, а вооружить и привести к боеготовности – только около десяти процентов. Кроме того, Николай Григорьевич не догадывался, что от вновь построенных дотов и капониров толку будет мало. Первичную прочность свежезалитый бетон набирает за двадцать восемь суток, а чтобы та стала максимальной, нужны даже не годы, а десятилетия. Автору этих строк приходилось в жизни подолбить ломом и свежий бетон возрастом один-три года, и старый, которому больше тридцати лет. Разница – как между мягким известняком и несокрушимым гранитом.