Текст книги "Сокровища дьявола"

Александр Минченков
Сокровища дьявола

© Минченков А.М., 2021

© ООО «Издательство «Вече», 2021

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2021

Глава 1

– Вы мне, Лукерья Ильинична, не темните, не жмурьтесь, руками разводите – ничего не видели, ничего не знаете, – наседал на пожилую женщину участковый лейтенант Крайков, дабы дознаться, в курсе ли она о местонахождении её сына Матвея Спиридонова, сбежавшего сутки назад из колонии, что у посёлка Смольного. Он скрытно исчез из-под надзора, покинув каторжный труд в шахте.

Таких лагерей для заключённых в далёком таёжном крае несколько, почти на каждом прииске, обосновавшихся средь гор и речек. Дармовой труд заключённых с довоенных лет всюду спросом пользовался, и во время войны, а здесь на золотых промыслах особо. Седьмой год пошёл, как фашистов одолели, а до сей поры тут заключённые горб гнут на сибирских горных работах.

Побег устроили трое, средь них и Матвей. Мужик видный, как бык годовалый, в сажень ростом, ручищи, что оглобли саней, только короче. Всех служивых подняли на ноги, и приисковую милицию привлекли, всё ж они местный народ отменно знают, да все пути-дороги им в районе ведомы. Милиции это не в жилу – своих дел хватает, а тут ещё и розыск заключённых, пропади они пропадом.

Посёлок Артёмовский, он самый крупный в районе, а сотрудников правопорядка, что пальцев на одной руке: начальник, участковый, следователь, старшина и сержант-водитель, хотя территории хватает – посёлков, относящихся к прииску, несколько. В одном направлении Восьмая Каменистая и Весенний. В другую сторону – Догалдын, Смольный, Серго, а в третью – Апрельский. До Весеннего девять километров, до Серго – одиннадцать, до Апрельского – всего-навсего четыре.

Работы стражам спокойствия в достатке, то кто с кем подерутся, где ножами стращая, размахивают, особо среди якутской среды, а то и за ружья хватаются, раздоры семейные и кражи меж местных, бывает, и с производства чего утянут. Разбираться по каждому делу приходится и иной раз подолгу дознание вести, смотря, кто и как чего вытворит, кого на трое, кого до пятнадцати суток арест наложат, а бывало, и до суда доводили – порядок прежде всего и другим показательно станется. На каждом большом прииске свои участковые, а если же что серьёзно где случается, из вон выходящее вывернут, так городская милиция за сыск берётся, хватки и сноровки у них хватает.

– Да отколь, милок, мне знать о нём? Мучаешь бабку зазря, если б и явился, так ага, гляди, так и раскрыл он мне карты. Поди, не глуп, скажи кому в ухо, так другой языком разом подхватит. Откель ж мне знать, коль одни потёмки от неведенья. Ты не пришёл, так и знать не знала б, об чём спрашиваешь.

– Может, забегал в поспешности, что прихватить из одёжки и съестного, обмолвился, куда подался? – продолжал Крайков.

– Вот уж неугомонный. Да как ж тебя вразумить, пошто в толк не возьмёшь? А ежели и сбёг, так в тайгу, поди, ноги потащил, а можа, аще куда… Будет он тебе по избам шататься… – ответствовала Лукерья.

– В тайгу… – вслух повторил участковый и молчком прикинул: «По избам не будет, в этом есть правда, от чужого глаза сторониться в его интересах… В тайгу… А куда ж этим разбойникам больше податься. Затихнут в глуши, да на Большую землю начнут пробиваться… Ладно, те двое, что с ним, урки – матёрые убийцы, но Спиридонов-то, что с ним, куда ему, ведь явно не по пути, ещё глубже в дерьмо окунётся. И думаю, всё же Спиридонов либо в доме своём появится, с женой увидеться, либо к матери наведается, прежде чем дальше в бега кинуться… Время не терпит, наблюдение требуется устроить. Надо бы Егора Скорняка насторожить, он за бутылку водки кого хочешь продаст, а тут халява подвернётся – приметил – доложил…»

– Ладно, если что, то дай знать тихонько, для вашего же сына польза будет, если сам явится. А поймают вопреки, так срок увеличат, а жизнь на зоне, сами знаете, горше редьки будет, у заключённых нормы выработки в шахте куда более, чем у вербованных и местных, вот и будет мантулить, горб гнуть лишние годы. Вразумили?

– Так, так оно, соколик, так… – ответила Лукерья, а сама сидела и свои думы думала – в душе рада, что Матвей из ярма выскочил, на свободе, но и озаботилась, как бы с ним дурного чего не произошло – всякое бывает, коль человек в розыске. Ох и наслышана и насмотрелась, какие заварушки бывали.

Участковый ушёл, а бабка обратилась к образам, прочла молитву и засобиралась. Решила поехать в посёлок Артёмовский, там проживала невестка – жена Матвея с двумя ребятишками. У самой-то избушка на Серго – рабочий посёлок немаленький, потому как вблизи несколько шахт, в нём и проводила своё время в одиночестве Лукерья. Когда сама навещала родных, когда они наведывали старушку. Благо, имеется железная дорога, по ней паровоз таскал вагоны – перевозил смены рабочих с посёлков на прииски. Местные называли паровоз «Мараказ». Кто так придумал, что это значило, никто не знал и не интересовался, «Мараказ» и всё – так оно и пристало.

Денег за проезд платить не надо – перевозка рабочих в пассажирских вагонах по веткам от Артёмовского до Весеннего и до Серго здесь на затратах самого прииска, посёлок и значился с таким же названием – Артёмовский.

А вот что касаемо перевозки леса и разных технических, промышленных и продовольственных грузов «Мараказами» из районного центра Бодайбо до всех посёлков, а равно и приисков, так это уж заведено на содержании управления железной дороги, кому трест «Лензолото» – управлявший всеми золотодобытчиками и подотчётными хозяйствами исправно покрывал расходы. Перевозка людей из города до Артёмовского (а это семьдесят пять километров вдоль речки Бодайбо) и обратно – тут уж пассажиры платили сами за себя, по тарифу пути, кто бы то ни был и откуда и куда едет. Начальство, правда, те только на дрезине разъезжало. А промежуточных приисковых посёлков несколько: Стрелка, а кто называл Перевал, Кяхтинский, Балахнинский, Ежовка, Тетеринский, Васильевский, Красноармейский, Громовский, Апрельский, а уж за ним упомянутый – Артёмовский или, как его кратко и чаще называли, – Артём.

Всюду дома с усадьбами, с частным подворьем и огородами, а как без этого. Свиньи, куры, вырастить картофель и разные овощи – это почти у всех, иные держали коров и лошадей, единицы – кролей, коз и гусей. Казалось бы, к чему, коли прииск имел скотную базу, птичник и поля посевные для выращивания многолетних трав и корнеплодов – и всё для людской потребности – мясо, яйцо и молоко всегда в продаже, ан нет, для многих – сэкономить копейку на личном труде – и своё есть своё!

Имеются и грунтовые дороги, соединяющие прииски на всём протяжении золотоносной речки Бодайбо и далее на прииски Средней и Дальней Тайги, отчего и город получил таковое же название – Бодайбо. Появилось название вроде как от слов «Подай Бог», так поговаривали первые люди, пришедшие в тайгу сами по себе за лёгкой долей, за фартом, или доверенные лица купцов в поисках золотоносных месторождений, в надежде, что Господь поможет им быстрее обнаружить в тех или иных речках золото. Кому везло, а кто возвращались ни с чем, потому как не все речки и ключи открывали свои закрома. Время показало за годы много разного, всякое бывало – благородному металлу радовались и страдали.

От конечных пунктов доставок поездом далее грузы развозились автомашинами и лошадьми. Бодайбинку, так ласково называли местные жители золотую «кормилицу», благотворили, ведь и множество речушек и ключей, впадающих в неё, всё же раскрыли людям свои кладовые, а с этим были и радости и печали, горести и любовь. Даже песню сложили «Бодайбинка»:

 
Ой, да ты тайга моя густая,
Раз увидишь – больше не забыть!
Ой, да ты девчонка молодая,
Нам с тобой друг друга не любить!
Помню я таёжное зимовье
На закате розовой луны,
Облака, окрашенные кровью,
И густые ели спят вдали…
 

Полные слова песни звучали частенько за застольем в домах жителей, распевали широко, словно они, выстраданные людьми этого сурового края, за душу брали, в печаль кидали, а иных задуматься приглашали.

 
Я теперь один в горах Витима,
Скрылась путеводная звезда,
Отшумели воды Бодайбинки,
Не забыть тайги мне никогда…
 

Край изобильный до самой реки Лены, что золотом, что зверем и лесом шибко богат! А рыбы-то! Всё больше хариус, валёк, ленки, а таймени наряду с этим в более крупных речках Ленского водораздела озоруют – Витим, Патом, Жуя, Чара, Олёкма, а мелких речек и не перечесть. Да и озёр полно, водились щуки, карась и окунь, это почти в расчёт не бери – сорная рыба, то рыбалка больше любительская. Одним словом, речек, ручьев и ключей со странными названиями, придуманными эвенками и тунгусами с давних времён, их тьма-тьмущая! Разбросали они свои водяные рукава средь многочисленных сопок и гольцов извилистыми лентами, где быстрыми, стремительными, где спокойными, с уловами. И в большинстве хранят в своих недрах жёлтый металл. Не зря и зовётся эта бескрайняя сибирская тайга Золотой Леной.

Приисков несколько, и все на почтительном расстоянии друг от дружки, и в каждом горные работы, словно грибы после обильных дождей, – драги, шахты, гидравлики, а где и копошатся артелями – старатели небольшим людским числом. Самостоятельно моют пески, но с разрешения приискового руководства на отработанных добычных участках, сколь намыли – сдай в приисковую кассу. Плата для всех артельных одна, постоянная, на то государством установлена. Умыкнул кто самородок иль отсыпал втихую золотишко и на этом попался, считай, пропал – тюрьма, а то бери и выше – могут и на пожизненную каторгу сослать. Госконтролёры и инженерно-технический персонал приисковый, сотрудники отдела по борьбе с хищением социалистической собственности, да осведомители, прикормленные милицией, всегда начеку. А посему гуртом, да под приглядом друг за дружкой работяги и копошились в породах, особливо при промывке песков на бутарах и доводке лотками. Трепетное дело, когда с бутар трафареты с ячеями и коврики снимают – сколь ж намыли, какова ноне удача? А при доводке лотками и того подавно – во все глаза смотрят на блескучие «сливки» – золото! Что за день намыли, сообща на противень и над огнём подсушат, на весах взвесят и в кассу. А там всё строго и по счёту – сдал – принял, и в бумагах пропишут. Опосля и держи наличные на всю бригаду, и делись, кому сколько положено. И так изо дня в день, пока речку шуга не задавит, потом жди весны – и сызнова за тачки, лопаты, кирки и бутары. Счастливчики, кому содержание золота там или сям в породе фартовое попадало, так радости у старателей через край.

Лукерья решила поехать немедля – на обеденном «Мараказе», чтобы вернуться вечерним домой. Ехать-то каких-то чуть боле десяти километров и в аккурат мимо Смольного. Пригорело предупредить невестку Галину, знает ли она о случившемся, да чтоб в готовности находилась.

Из окна вагона проплывали ближайшие шахтовые терриконики, промелькнули строения Смольного. Лукерья знала, выше посёлка в распадке зона, огороженная колючей проволокой и с бараками, там содержали заключённых. Вышки по периметру ограждения и надзор что ни на есть строгий, и где проживали, и в местах работы, коими для них в основном являлись подземные работы, мокрые забои и тягостные нормы выработки по откатке породы на-гора. Народец всякой масти, в основном преступники за разные злодеяния и сосланные из разных республик, а оно и из областей российских. Несколько и местных осужденных, попавшие под одну гребёнку, с одного котла скудную похлёбку ели со всеми.

Теперь на Смольный Лукерья посмотрела другими глазами, с иными мыслями. Вот уж как получается, вот как жизнь по-всякому поворачивается, всякими полосами дни и даже годы раскрашивает – то бело, то серо, а то и чёрно. Когда с мужем Григорием сюда переселенцами ехали, трудный путь осилили, потом корни пустили, посветлело на душе – улыбнулось счастье. Избушку на Серго сладили, заработки вполне достойные труду пошли, сын Матвей родился, вырос, женился, детки пошли, а тут и дом на Артёме поставил и перебрался. Здесь всё же посёлок многочисленный, видный, школа-десятилетка, магазины разные, клуб большой, народ сибирский приветливый, живи и радуйся.

Лукерья с мужем остались на Серго. А чего, работа рядом – трудился в тутошней шахте, и избушка больно нравилась, не просторная, маленькая, но уютная. А тут опять полоса чёрная – задавило породой Григория в забое – прорвал плывун, и крепь не выдержала, горе это кое-как Лукерья вынесла, слёз вылила много, слава Богу, внукам радовалась, отвлекали от мыслей грустных, а это жить помогало. А тут ещё одна чернь накатилась – Матвея арестовали и засудили. Да сколь же можно горя вынести?! Вот и состарилась прежде положенного времени Лукерья, не на женщину средних лет выглядела, а на старушку смахивала. Звали родные перебраться к ним на Артём, так нет, отвечала: здесь Гриша мой лёг, тут и я как время придёт рядом прилягу, и крестилась, что-то шептала. И всё ж в последнее время иной раз задумывалась: «Можа, и вправду, пока Матвей ослободится, в дом сына перебраться?.. Всё помощь невестке какая, в заботах думы притухнут, да и сообща горе в сторону сдвинем…»

Глава 2

Крайков, как покинул Лукерью Спиридонову, прежде чем уехать в Артёмовский, посетил Скорняка, проживал он один почти на окраине Серго. Визиту милиционера тот удивился:

– Здравствуйте, будем, Илья Матвеевич…

– Не пугайся, по делу заглянул.

– По делу, то ладно, а я ужо подумал по душу, так опять-таки вроде ничего не напакостил.

– Как живёшь-можешь, Скорняк? Маешься, поди, от безделья?

Хозяин хаты, который год на производстве не работал, но и в тунеядцах не числился. Получив травму, назначили пенсию по инвалидности, прихрамывал на одну ногу, шабашил в меру своего здоровья, тем и жил. Когда на прииске трудился, так по причине любить выпить разнорабочим всюду побывал, переводили с места на место, оттого горняки и дали Егору прозвище Грач. Прикипело это ему прозвище, а он и не обижался. Ещё на другом прииске работал, на драге – где перенести чего, где подать, то грязь с палубы убрать, помыть. Так раз умудрился в минуты отдыха забраться в высоковольтную щитовую и уснул. Смена работу закончила, новая прибыла, а Скорняка нет. Где он? Кинулись искать, всю драгу обшарили, словно в воду канул. А тут кто-то и подхватил: «Точно канул!» Тревога всех охватила, давай баграми и «кошками» дно котлована прощупывать по периметру понтона и с лодок. Долго царапали, да толку – нет человека! «Знать, заилило…» В электрощитовую никто заглянуть не догадался, чего ему там быть, коль это опасный для жизни электрический ввод на драгу и монтаж оборудования плотный всем известен и табличка висит: «Не влезай – убьёт!» Как он там вместился, знают только он и Бог. Скорняк, выспавшись, вылез из «почивальни» и на палубе понтона «нарисовался». Рабочие кто от удивления, кто с угрозой: «Ты где был! Всех на уши поставил!» А Скорняк глазами хлопает, понять ничего не может. Потом дошло, вернее, начальство вразумило. С драги уволили, и оказался он на шахте номер девятнадцать, пришлось на Серго переехать ближе к месту новой работы.

– Да ничаво живу по малу, то там, то тут копеечку сшибу, на хлеб хватает.

– А на водку?

– То трохи, шибко по карману бьёт, а когда кто и угостит.

– Знаешь Матвея Спиридонова?

– Да кто ж не знает. – Скорняк глянул в лицо Крайкова, хотел прочесть, к чему вопрос. – Посадили мужика, огородили колючей проволокой от семьи, а ён вроде как человек справный был.

– Так вот, вчера сбежал из колонии, теперь в бегах. Ищем.

– Сбежал! – воскликнул Скорняк. – Поглянь-ка, ну прям удалец. Как ж так он закрутил из-под охраны ноги унести?.. Не уж пришиб кого из охранки?..

– Никого не убил. Смог, раз сбежал. Да не один, а с двумя сообщниками.

– Да иди ты, ажно трое! Ну и дела… Знать, все на дыбы, и вы, Илья Матвеевич, тоже. Ну и пироги со смаком… В прошлом годе пятеро сбёгли, однако всех выловили – куда из этой тайги вырвешься, всё одно поймают, дороги-то одни отседова, и этих словят, и срок домотают. А в другой раз ранее, помню, ишшо один сбёг, так того так и не словили, а ён караульного убил. А эти, вот дурни.

– Я и говорю о том же: поймают и добавят.

– Уж тут я не сомневаюсь – добавят за энто дело.

Крайков достал из кармана пачку «Беломора» и коробок спичек, вынул папиросу и прикурил, предложил Скорняку, тот не отказался и попросил пару штук, лейтенант отдал ему всю пачку.

– Премного благодарен, а то всё махоркой горло деру.

– Помочь Спиридонову хочешь от греха вызволить?

– Не понял?.. – Скорняк вскинул брови.

– Слушай сюда, Грач: чем быстрее узнаю я, где укрывается эта тройка, тем лучше для них. Те двое ладно, отпетые бандюги, им тюрьма, что мать родная, и пожизненно по ним плачет, а вот Матвея жалко, глупость ему боком вылезет, а у него семья, сам понимаешь. А посему помощь твоя нужна.

– Как ж и чем помогу? Я не судья и не прокурор, а вот каков есть, сам знаешь.

– Совесть, слава Богу, не пропил, так уваж. Устрой тихий пригляд за избой бабки Спиридоновой, само собой и за Лукерьей, наверняка Матвей появится у неё. При таких обстоятельствах и вещички ему понадобятся и харчи, так что нужда приведёт. Что приметишь, так немедля дашь знать – до шахты доскочишь и позвонишь в отделение, а если ночью, так мне на квартиру. И в таком разе не мне, а Матвею поможешь, а тебе за усердие пару «сучков» поставлю.

«Сучком» люди называли самую дешёвую водку, поговаривали, вроде делают её из древесных опилок, оттого и прикипело такое название. А так это или не так – никто в подробности не вдавался, покупали, пили. На светло-зелёной этикетке же было крупно пропечатано одно слово «Водка» и мелко – кто изготовитель.

Скорняк оживился: первое – две бутылки водки получит, второе – добрую услугу Матвею окажет, меньше срок, раньше к семье вернётся.

– А чего, справлю, как просишь, отчего не помочь.

– Тогда лады, будь здоров, – Крайков поднялся и пошёл к выходу из ограды, а прежде чем покинуть хозяина, предупредил: – Смотри, Егор, никому ни слова о нашем разговоре.

Скорняк ничего не ответил, а лишь в знак понимания кивнул головой.

Сколь причуд устраивал Скорняк, так о них не только Серго знало, но и все посёлки, что при прииске Артёмовском. Жена рассталась со Скорняком до его инвалидности, надоело ей его пьянство и дурь терпеть. Детей не было, особого хозяйства не нажили, так и делить нечего. Вот что водка с людьми делает, если без меры потреблять.

Как-то допился, что побил свою Матрёну. На собрание вызвали, давай объясняйся, да прощение у жены проси, а наказание всё одно получишь. А он и рассказал пред коллективом: «Не виноват, виной тому чёрт. Сидел молчком, пил родимую, скрывать не стану, стопок несколько выпил, а как же, можа, чего и закусывал, а тут пред глазами чёрт объявился. Да скачет и морду выказывает. Схватил я полено у печки, значится, и давай гонять нечистого. Он на шкаф, так ему по рогам норовил заехать, а ён увернулся, так посуды часть перебил. Злоба меня взяла, ажно внутри всё загорело. Ну, сволочь, сейчас я тебя зашибу, а он опять увернулся, посуду добил, черепки на полу валяются, а он бегает, скачет, да проворный, окаянный, а тут Матрёна на пороге появилась, на ейные плечи дьявол вскочил и рожу корчит, я и давай его колошматить со всего маху. Матрёна криком кричит, а я думал, это чёрт от боли визжит и корчится. Её не бил, нет, как можно, рогатика колотил. И всё ж от меня ему, видать, досталось, опрометью кинулся чрез дверь и на улицу, я за ним, через весь посёлок гнал, покуда за лесом не скрылся, бросил полено ему вдогонку и домой возвернулся. Смотрю, Матрёна в синяках и рёвом слёзы льёт. Вот так дело было, как есть изъяснил». Люди слушали, хихикали, а кто и смеялся. Председательствующий же осадил всех, мол, ничего смешного нет, человек до белой горячки допился, лечить надобно. На том и постановили.

А вскоре, как с женой расстался и один в хате остался, так ещё чуднее вывернул.

Однажды утром несколько жителей стали свидетелями шумного сборища у небольшого поселкового магазинчика, кое-кто удивлялся, иные не могли сдержать смех.

Скорняк бродил поздно вечером по посёлку, в надежде найти знакомого и выпросить на похмелье. Однако на улице пустынно, и ноги его привели к этому самому продуктовому магазинчику. Он долго стоял и соображал, пока взгляд его не упал на ставню, что имелась на боковой стене здания. Это сквозное окошечко, через которое по лотку подавали привезённый на продажу хлеб. В остальное время оно закрывалось на ставню и замыкалось на висячий замок.

Острое желание выпить и сноровка сделали своё дело. Грач сорвал замок и пробой, открыл ставню. Убрал ватную затычку, служившую своеобразной «пробкой» окошечка. При виде зияющего отверстия повеселел и тут же протиснулся через него внутрь. Темнота окружила его со всех сторон. На ощупь нашёл коробку спичек, стал поджигать одну за другой – подсвечивал в поисках парафиновой свечи, которые имелись в продаже магазина. Нашёл, зажёг и поставил на прилавке. Теперь колеблющийся огонёк осветил полки с товаром. Хлеб, мясные и рыбные консервы, водка и портвейн, копчёные колбасы в витрине. Под прилавком несколько ящиков с таким же добром. «Вот уж счастье привалило!» – восклицал Грач и принялся складывать в авоську бутылки с водкой, про себя соображая, что вылезет и лаз приведёт в прежнее состояние, а то, что прихватил, за это деньги непременного отдаст, как они у него появятся.

Наверное, так он и сделал бы, но всё произошло иначе. Скорняк, прежде чем покинуть гостеприимную продуктовую лавку, окинул взглядом ящик с водкой и закуску, которой было впрок. То ли утолить нетерпение обмыть «улов», то ли жадность склонили его на очередной грех. Грач открыл бутылку водки, отломал по куску хлеба и колбасы, разложил на прилавке и организовал застолье, так сказать, устроил вечерний ужин. Содержимое бутылки настолько расслабило Скорняка, что он не в состоянии был выбраться из магазина, тело не слушалось, а голова шла кругом, и он прилёг на прилавке, уснул и монотонно храпел.

Утром продавщица – Ксения Привалова, как обычно, подошла пораньше к магазину, чтобы открыть к началу торговли. Проверила замок на двери, плашку с оттиском печати – всё в порядке – и отворила дверь. «Ой, что это?! Кто это?!» – испуганно воскликнула и снова заохала: – Да что ж такое?! Откуда ты взялся, бес тебя забери! Взглянула на окошечко для лотка, от него несло сквознячком. «Ой-ёй-ёй! Вот оно что! Пробрался! Ах ты, бес!..» А тут проходила мимо местная жительница, услышала шум, дверь магазина настежь. «Ты чего как резаная орёшь-то?» – спросила прохожая. «Клава, ты посмотри сюда! Ты глянь, чего творится!» Женщина заглянула: «Ничего себе, гуляли, загуляли!», а повернув голову спящего, воскликнула: «Так это ж Грач! Ну и Егор, ну выдал номер!» – «Клава, будешь свидетелем», – распылялась Привалова. «Давай буди этого Егора, вот кто твой главный свидетель, да звони в милицию», – посоветовала Клавдия. «И то правда, чегой-то я растерялась…»

Участковый прибыл вскоре, смотрел на безмятежно спящего Скорняка, крошки от еды, ломаный кусок колбасы, на почти опорожнённую бутылку водки, лежавшие у его изголовья. Благо от догоревшей свечи не произошло пожара – Грач будто предусмотрительно поставил её на чашку от весов. Опрос свидетелей, составление протокола, а разбудив виновника «торжества», тот не больно-то мог вразумительно изложить свои действия. Скорняка участковый увёз на «бобике» в Артём вместе с его авоськой, набитой бутылками с водкой – вещдоком. Собравшиеся жители ждали, когда Привалова начнёт торговлю и вслух кто со смехом, кто с ухмылкой говорили: «Да-а, не рассчитал Егор свои силы, много принял на душу, вот и прилёг отдохнуть», «Ну, Грач, это ж надо додуматься, забрался в магазин и устроил ужин при свечах», «Везучий, не каждому в жизни удаётся на прилавке магазина выспаться». Позднее узнали, что Грача определили на пятнадцать суток, и провёл он эти дни на общественных работах. Все одобряли: за дело и впрок.

Галина Спиридонова во дворе развешивала постиранные простыни, полотенца и майки ребят, за спиной не видела, как у калитки появилась свекровь.

Лукерья оглянулась на улицу, лишь заметила женщину с ведром и щупленького мужичка, по внешнему виду чем-то смахивал на знакомого. Но не до него. Откуда было ей знать, что это был Скорняк. Открыла калитку, вошла.

– Гала, здравствуй, – промолвила бабка, а невестка вздрогнула, прижала руки к груди.

– Не пужайся, пугало впереди, – прошептала Лукерья, не обращая на реакцию родственницы за своё внезапное появление.

– Что случилось, чего стряслось-то? – глядя на свекровь, произнесла Галина. – На лице у вас, Лукерья Ильинична, столь тревоги…

– Пошли в дом, опосля с бельём разберёшься, – шепнула старушка и, оглядевшись, повела невестку к крыльцу.

Дворовый пёс из конуры не вылез, пришёл не чужой, чего понапрасну лай поднимать, в конуре прохладней – середина мая, а печёт по-летнему. Такова Сибирь – летом жарит, зимой – студит, нос не высунешь.

– Приехала, разговор имеется, – начала Лукерья, как вошли в дом и присели к столу, невестка свекрови чаю налила и печенье с вареньем поставила. – Участковый был у меня по поводу Матвея.

– А что так?.. – удивилась Галина.

– Сбежал вчерась Матвей, сбёг с зоны, а точнее, с шахты в трудовые часы, так Крайков выложил, да не один, с ним ещё двое. Про тех, ну их, не хочу знать, а вот наш-то никак к уму не приложу.

– Боже! – воскликнула невестка. – Так поймают, это ж ещё хуже… – Галина обеими руками обхватила голову.

– Крайков-то так и сказав. Коли не знаешь, так у тебя милиция ещё не была. Придут, так будь готова, не пугайся и виду не давай. А можа, и не придут, а слежку учинят за домом. Интерес участковый показал, мол, не появлялся ли у меня до хаты за одёжкой и провизией. Так что смотри в оба, на стрёме. Кто знает, Матвей может и ночью заглянуть, не след бы ему делать так.

Галина закручинилась: «Зачем ты Матвей сбежал, срок же накинут, и так на восемь лет осудили, а тут… Ой, как же жить-то теперь?.. Много горя, так ещё добавилось…» Прокурор требовал осудить Матвея на больший срок, но характеристика с производства и коллективное письмо шахтёров судья учёл и сбавил.

– На всякий случай одежду приготовь, особо зимнишнюю, еды разной – консервы, крупы, галеты купи, заместо сухарей оно лучше будет, – продолжала Лукерья, на минуту задумалась, затем добавила: – А лучше не так. Свези завтрева всё мне, вряд ли ён на Артём сунется, народу здесь много, а глаз и ушей ещё больше. Так разумею, ко мне придёт, всё ж подале и ловчее в леса уйти. А там что Бог даст, может, всё с времечком и уладится.

– Хорошо, Лукерья Ильинична, подберу. Но боюсь, кому заикнуться помочь, лучше б самим, всё ж мешка два вещей наберётся, наверняка те, кто с ним одежду потребуют, а он ведь знаете какой, последнюю рубашку с себя снимет, коль попросят. Оставайтесь у нас на ночь, а завтра утречком и поедем к вам с вещами, а продукты в Серго купим.

– Вроде так, только собака не кормлена, голодать будет, да ладность, потерпит, не помрёт до завтрева.

На том и решили.