Текст книги "Губернатор"

Глава 5

Плотников возвращался в свою губернскую столицу, когда начинало темнеть. На въезде в город, где еще недавно тянулось болото и запущенный пустырь, теперь возвышались странные сооружения. Среди них угадывалась Спасская башня, мечеть с минаретами, английский Биг-Бен, американская статуя Свободы. Строения празднично озарялись, над ними пробегали разноцветные сполохи, взлетали шутихи. Там шел праздник, и Плотников порадовался этому многоцветному веселью, которое бушевало на месте недавнего пустыря. Странные сооружения были воздвигнуты по прихоти заезжего миллиардера Головинского, с которым Плотников все еще не был знаком. И это было упущением.

Городской центр, где жил губернатор, туманился фонарями после прошедшего ливня. Центральная улица сберегла множество ампирных особняков, великолепных колоннад, торговых подворий. Радениями реставраторов они превратили центр города в заповедник. Деревья вдоль тротуаров были оплетены хрустальными гирляндами, словно их усыпали бриллианты. Вечерняя молодая толпа праздно двигалась среди стеклянных деревьев, оседая в кафе, усаживаясь прямо на воздухе под влажными от дождя балдахинами. Льдистым потоком струились автомобили, и фары, полные белого огня, столбами отражались в мокром асфальте. Улица выходила к озеру, вокруг которого зеленел парк, играла музыка, крутилось колесо обозрения с огненными спицами. Вычерпывала из листвы разноцветные люльки. Через озеро, продолжая улицу, вел пешеходный мост, уставленный фонарями, которые опрокидывались в воду золотыми веретенами.

Плотникова радовала красота губернской столицы, которую он украшал, как украшают витрину. Его новый фешенебельный дом находился в глубине квартала, заслоненный арками и колоннами старых торговых рядов. Теперь в них размещались дорогие бутики, были выставлены французские и итальянские костюмы, на черном сафьяне мерцали бриллианты. Дом губернатора охранялся, гостеприимно растворились ворота, постовой в полицейской форме отдал честь.

Жена Валентина Григорьевна, Валя, встретила его рассеянным взглядом в гостиной. Она сидела в кожаном кресле, среди нарядного убранства, которое сама подбирала, радуясь новой великолепной квартире. Теперь же, в темном домашнем платье, небрежно облекавшем располневшее тело, она выглядела усталой и тусклой. Глаза не вспыхнули, как бывало, при появлении мужа. Плотников, боясь с ней встретиться взглядом, от порога стал говорить:

– Как я устал, Валя! Какой тяжелый сумбурный день! Наш сталеплавильный магнат Ступин, задержка с пуском трубопрокатного цеха. А ведь это президентский проект. И еще это Копалкино, ну ты знаешь, там раньше был совхоз-миллионер. Теперь Закопалкино, люди совсем одичали. И еще один священник блаженный, отец Виктор, Сталина хочет сделать святым. Но я в этом мало что понимаю. Это по твоей части. Люди, люди, от них устаешь ужасно!

Он говорил торопливо, не глядя ей в глаза. Мучился оттого, что фальшивил. Раздражался, но не на себя, а на нее. Она вынуждала его лгать, заставляла мучиться. В этом была ее вина перед ним. Он ловил себя на этой двойной неправде, и это увеличивало раздражение.

– Ты голоден? Ужин готов, – сказала жена.

– Да нет, десять обедов на день. Всякий хочет за стол усадить. Какой уж там ужин!

Жена была рассеянна. Казалось, к чему-то прислушивалась в себе самой. Не улавливала в словах мужа фальши. И Плотников успокоился. Ждал, когда сможет пожелать жене «спокойной ночи» и отправиться спать в кабинет.

– Клавдия Константиновна звонила, просила помочь. У нее дачный участок хотят забрать, будто бы он не оформлен. – Жена произнесла это тихо, вяло, глядя куда-то мимо Плотникова.

– Помогу, – сухо ответил Плотников. – Все твои подруги о чем-то просят. Пусть обратится к Притченко, я распоряжусь.

– Еще Роза Яковлевна Зактрегер, директор музыкальной школы, просила, чтобы дали денег на ремонт классов. От потолка штукатурка отваливается.

– Да ведь я же ее принимал! К сентябрю сдаем новую музыкальную школу, в которую выписали из Германии небольшой орган. Пусть потерпит до сентября и не сажает детей под аварийный потолок!

– Еще поймал меня на улице Лаптев. Просил посодействовать. Чтобы ты выделил ему под жилую застройку участки за озером. Хочет построить элитное жилье для иностранных специалистов. – Жена передавала эти просьбы, к которым Плотников привык. Люди использовали жену, ее доверчивость и отзывчивость, для достижения своих материальных нужд.

– Лаптев, говоришь? Лакомый кусочек отхватить хочет! Пусть освоит пустыри на болотах! Осушит, проведет дорогу, водопровод, газ и там строит свое элитное жилье! Губерния не станет оплачивать из своего кармана его фантазии! И прошу тебя, Валя, отсылай ты их всех ко мне, в порядке живой очереди! – Плотников сердился, но одновременно был рад тому, что жена не заметила его фальши. – Давай почивать!

Тихо, в туманной сладости, проплыло озеро с серебряной полосой от лодки. Деревья под ветром, похожие на огромных бушующих борцов. Роза, отяжелевшая от дождя. Хотелось уйти в кабинет и там, в темноте, засыпая, еще раз пережить восхитительные мгновения, увидеть обожаемое лицо.

– Ты знаешь, Ваня, мне снился такой странный сон. Будто я подхожу к колодцу и хочу достать воды. Но не нахожу рукоятку от ворота, чтобы поднять ведро. Ищу, мучаюсь и, наконец, нахожу. Начинаю крутить, цепь наматывается, а ведро не появляется. Я изнемогаю, но кручу из последних сил. И вдруг появляется ведро, помнишь, такое было в Лаговском, когда мы с тобой поженились. Смятое, с трещиной. Из него бежала струйка. Я достаю ведро, но не пью, а выливаю воду в деревянное корыто, вижу, как вода плещется, блестит. И вдруг появляется лошадь и начинает пить из корыта. Губы темные, глаза с белесыми ресницами, дышащие ноздри. И мне так хорошо, я так рада, что достала воду лошади. Что значил этот сон, не пойму.

– Давай посмотрим в Интернете толкование снов. Наберем: «Сон, вода, лошадь, овес, геликоптер».

Он засмеялся, окончательно успокаиваясь и отшучиваясь. Вдруг испытал отчуждение к жене, к ее усталому, подурневшему лицу, к начинавшим отвисать щекам, к седым вискам, которые она перестала красить. К этому странному, из каких-то косных глубин сну. И вспомнилось восторженное лицо Леры, ее свежие губы, голое прелестное плечо, когда она рассказывала о волшебном русском языке.

– Я не люблю Интернет, – тускло сказала жена. И, глядя на ее несвежее платье, ноги в домашних шлепанцах, синюю венку, взбухшую на ноге, он с болью и состраданием вспомнил то лучистое, дивное время, когда она, исполненная красоты, цвела в своем раннем материнстве. Кормила грудью новорожденного сына, и в ее темных прекрасных глазах была нежность и умиление. Или шла в шелковом бирюзовом платье, на высоких каблуках, царственная, стройная, и встречные мужчины восторженно смотрели ей вслед.

– Спокойной ночи, Валя. Пора отдыхать. – Он повернулся, собираясь уйти.

– Подожди. Я хотела тебе сказать.

– Что?

– Я больна. Врач Сергей Семенович Куличкин провел исследование и сказал, что я больна и болезнь запущена.

– Как? Чем больна?

– Не хотела тебе говорить. Думала, обойдется. Когда ездила в Оптину пустынь, молилась, и как будто стало полегче. Но теперь началось обострение.

– Неужели онкология?

– Да.

Плотников смотрел на жену, притихшую, печальную, покорную. В ее тусклом голосе, в том, как она сутуло и безвольно сидит, в неряшливом платье и шлепанцах была обреченность. Плотников с ужасом видел, что в ней поселилось темное молчаливое чудище и медленно растет, расползается, занимает все больше и больше места. Жена несет в себе это безмолвное темное чудище, которое пускает в ней свои страшные отростки. Не в силах ему сопротивляться, покорно ему отдаваясь.

– Но как? Почему молчала? Надо лечиться! Есть прекрасные врачи, лучшие клиники! Поедешь в Германию!

– Клавдия Константиновна хочет познакомить меня с одним человеком. Он лечит «живой водой». У него есть лаборатория. Он изготовляет в ней «живую воду». Опухоль рассасывается, даже самая запущенная.

– Дичь! Идиотизм! Колдуны, шарлатаны! Вместо того чтобы обратиться к врачам, ты знаешься с церковными старухами и бессовестными шарлатанами!

– Не кричи на меня! Зачем ты на меня кричишь? – Она заплакала. И он в порыве нежности, любви и бессилия шагнул к ней, обнял, прижал к груди ее голову, чувствуя, как она вздрагивает, всхлипывает, прижимается к нему, как к последней опоре.

– Валя, родная, все будет хорошо. Мы справимся.

Дверь в гостиную отворилась, и появился сын Кирилл. Встревоженный, с круглым юношеским лицом, на котором сияли вопрошающие глаза.

– Мама, папа, что здесь происходит?

– Ничего, Кирюша, так, печаль набежала, – произнесла жена, отирая рукой слезы, – Я пойду отдыхать, а вы посидите. На кухне есть ужин. – И она ушла, тяжело ступая. И Плотников, глядя ей вслед, подумал, что она отягчена страшной ношей, носит жуткий, созревающий в ней плод.

Он был угнетен известием о болезни жены. Мучился тем, что лгал ей, больной и страдающей. И теперь, обнимая сына, искал в нем отраду, отрешался от дурных ощущений.

Сын Кирилл, девятнадцати лет, учился в Оксфорде и приехал домой на каникулы. Его юношеская худоба и стройность, свежесть округлого лица, большие карие глаза под мягкими бровями, которые он унаследовал от матери, крепкий рот и большой открытый лоб, доставшиеся от отца, – Кирилл был в том чудесном возрасте, когда душа выбирает путь и стремится сразу во все стороны, не ведая, какой путь главный.

Они стояли с Плотниковым у окна. Смотрели, как текут по проспекту огни, словно белые сосуды с огнем. Как крутится колесо обозрения с разноцветными спицами, похожее на расписную прялку. Как людно на мосту под фонарями, и множество золотых веретен отражаются в темной воде.

– Ну, что у тебя нового, сын? – Плотников заглядывал сыну в глаза. – Как время проводишь?

– Встречался с одноклассниками. Знаешь, когда два года назад расставались, клялись каждый год встречаться, поддерживать дружбу. А теперь встретились, и говорить не о чем. У каждого своя жизнь, свои интересы. Сенька Черкашин – по литературе одни пятерки имел, его в писатели прочили – водит автобус, шоферит, о заработках печется. Витька Цыплаков, который, ты помнишь, драку затеял, чуть в тюрьму не угодил, теперь в Москве, в университете учится, на юриста. Андрюха Сырцов в армии, где-то на Урале. А Вася Максюта – тихоня такой, рыбок разводил в аквариуме – на Донбасс уехал, воюет, ранен был. А я, сынок губернаторский, в Оксфорде учусь. Меня друзья лордом дразнят.

– Мужчины дружат, если у них есть общие интересы и цели. Исчезают общие интересы, расходятся цели, и дружба врозь. Это женщины с детства и до самой смерти дружат. У них чувства сильнее разума.

Плотников смотрел на открытый лоб сына, над которым распушились легкие светлые волосы. Когда-то Плотников любил дуть на этот пушистый чубчик, дыхание щекотало сыну лоб, и тот смеялся. Теперь, слушая рассказ Кирилла о школьных товарищах, Плотников вдруг вспомнил Зилю, которого они мучили всем классом, связали ноги и опустили вниз из окна, и Зиля стенал, извивался, а они хохотали. Это воспоминание причинило ему страдание. Грех, в котором он покаялся отцу Виктору, не был отпущен, мучил его.

– Конечно, папа, я тебе благодарен за Оксфорд. Мне интересно учиться. Там отличные парни. Я сдружился с канадцем Вилли, он сын известного банкира. И с индусом Чангом, он принц, из знатного рода. Но все же я думаю, может быть, мне следовало остаться в России, здесь поступить в университет? Мои школьные дружки смотрят на меня чуть искоса, как на «белую косточку», папенькиного сынка.

Плотников приобнял сына, чувствуя его юношескую стройность и гибкость. Сын, как стебель, тянулся вверх, утончаясь в талии, в шее, в плечах, исполненный хрупкой нежности.

– Ты послан мною в Оксфорд не на теплое место. Учись, впитывай, узнавай, заводи знакомства. Библиотеки, театры, интеллектуальные кружки. Узнавай их дух, их культуру, их психологию. Они наши вечные соперники, вечные противники. Они снова придут к нам, как приходил Стефан Баторий, Наполеон или Гитлер. Ты послан в стан противника и должен его изучать, пока он не двинул на нас свои дивизии и эскадрильи.

Плотников наставлял сына, давал ему задание, встраивал в свои замыслы. Между ним и Кириллом была связь, подобная световоду, по которому от отца к сыну лилась невидимая сила, родовая заповедь, упование на их неразрывные, одна другую продолжавшие судьбы.

– Окончишь Оксфорд, поступишь в корпорацию. Пусть вначале на самую скромную должность. И там учись, и там узнавай. У них есть тайны, которые они не открывают миру. Есть секреты, которые держат за семью замками. Не чертежи самолетов и кораблей. Чертежи своей цивилизации, которая обладает огромной мощью, огромной созидательной или разрушительной силой. Узнай, как устроена их цивилизация, в чем ее тайный код, где игла, на которой таится ее гибель. Привези эти секреты в Россию.

Плотников вел сына, давая направление его росту, его интересам, занимаясь его становлением с тех ранних чудесных дней, когда они шли по горячему лугу, наклонялись над цветущими ромашками, колокольчиками, резными пахучими травами, и Плотников учил сына названиям цветов, и тот собирал свой первый гербарий. А темной бархатной ночью, когда над крышей деревенской избы горели созвездия, оба они, запрокинув голову, смотрели до головокружения на сверкающее мироздание, и сын запоминал название звезд. Сын был любимым созданием, которое сотворял Плотников. Был проектом, который он задумал и все годы тщательно воплощал. Указывал сыну книги, которые тот должен читать. Фильмы, которые должен смотреть. Идеи, которые должен исповедовать. И сын послушно и благодарно следовал его наставлениям.

– Мы отстали от Запада, трагически отстали. Десяток лет разрушали себя, повинуясь злой воле. Проводили вредоносные реформы, которыми заразили нас, как заражают чумой. Мы теряли заводы, ученых, изобретателей. Теряли самый главный ресурс – историческое время. Теперь мы накануне рывка. Россия созрела для рывка. Мы вырвемся из капкана, куда нас затолкали, и начнем стремительно развиваться. Нам понадобится западный опыт. Потребуются не только их промышленные технологии, но технологии управления заводами и корпорациями, технологии управления историческим временем. Для этого нам нужны люди, знающие их секреты. Молодые, блестяще оснащенные, окончившие Оксфорд и Гарвард, Кембридж и Бостон. Поработавшие в их корпорациях, знатоки их политики и культуры. Ты – один из них. Тебя ждет Россия. Не я, а Россия послала тебя в Оксфорд.

Плотников испытывал вдохновение. Он призывал сына себе в наследники. Звал его в свое великое дело. Был готов передать ему это дело, когда силы его покинут, и сын подхватит его начинания, продолжит служение. Эта мечта была сладостна. Он окружал сына своим бережением, благоволением. Готовил его к полету в бескрайнем Космосе русского времени. Туда, куда летели предшественники. К загадочной, бесконечно удаленной звезде.

– Наш русский рывок будет духовным рывком. Мы начнем революцию справедливости. Наша русская мечта о справедливости, о благодатном бытии никуда не исчезла. Она дождалась своего часа, и после великих неудач и крушений Россия, слезами и кровью умытая, снова провозгласит заветное слово жизни. Слово о Справедливости. Мир грезит справедливостью, ждет ее воплощения, и Россия в своем новом порыве станет страной воплощенной справедливости.

Путь, на который Плотников ставил сына, был опасен. Впереди предстояла жестокая схватка, встреча с ненавидящими врагами, с лукавыми предателями. Его ожидали неудачи, опустошенность, минуты уныния. И Плотников, обнимая сына, передавал ему свою бодрость, мудрость, веру в неизбежность Победы.

– Я буду ждать, сынок, твоего возвращения в Россию. Мне сулят большие перемены, новые роли. Я знаю, как совершить долгожданный рывок. Мне нужны помощники, нужны подвижники. И ты один из них. Это счастье, когда сын и отец заняты единым делом, живут одной мечтой, стоят плечом к плечу!

Плотников заглянул сыну в сияющие глаза. Дунул на белый открытый лоб, сдувая пушистый хохолок.

– Я горжусь тобой, папа, – сказал Кирилл, прощаясь с ним перед сном.

Ночью Плотникову снился ливень, в котором туманно краснели розы. Сверкающий след на озере, оставленный лодкой. Икона, на которой, скрестив руки, стоял генерал-мученик, превращенный в стеклянную глыбу. В спальне, по соседству, спала жена, и в ней шевелилось, разрасталось черное чудище, протягивая свои щупальца во все части ее бессильного тела. Плотников просыпался в страхе, чувствуя, как сердце наполняется болью и начинает болезненно ухать. И снова прятался в сон, в ливень, в кипящие деревья, в тяжелый, полный воды цветок.

Глава 6

Лев Яковлевич Головинский слыл миллиардером. Он явился в Н-скую губернию два года назад и зажил широко и пышно, как может жить баснословный богач, не считающий деньги. Он купил руину в центре города, наводившую уныние на приезжих и служившую вечной укоризной нерасторопным городским властям. И на месте этой руины построил усадьбу в стиле ампир, копию тех дворцов, которыми владели Голицыны или Шереметевы. С белоснежными колоннами, высоким фронтоном, с хозяйственными службами, подобными тем, в которых именитые владельцы держали прислугу, кареты, конюшни и псарни. Головинский открыл в городе два ювелирных магазина с драгоценными витринами. На черном сафьяне сверкали золотые украшения, переливались бриллианты, диадемы и браслеты, выполненные знаменитыми ювелирами Италии и Франции. Говорили, что его основное богатство находилось в Амстердаме, куда стекались алмазы со всего мира, превращаясь в руках искусных гранильщиков в несравненные бриллианты. Никто не мог объяснить, почему Головинский, «человек мира», внесенный в список «Форбс», выбрал для проживания Н-скую губернию. Спрос на бриллианты был здесь сравнительно невелик. Общество не блистало обилием кинозвезд и знаменитостей, среди которых вращаются миллиардеры. Тем не менее он зажил на широкую ногу, открыто и пышно, изумляя обитателей города своими необычными затеями.

В гараже, напоминающем каретный флигель, у него хранилось несколько раритетных автомобилей, и среди них «хорьх» и «мерседес», на которых разъезжал Гитлер. Говорили, что Головинский однажды сел в заповедный «мерседес», нарядившись в форму нациста, и совершил поездку по губернии, останавливаясь у памятников погибшим воинам. Из автомобиля будто бы раздавались звуки нацистских маршей, а из бетонных памятников слышались рыдания.

Еще одну необычайную выходку, смутившую горожан, приписывали Головинскому. Осенью, в День национального примирения и единства, когда город был разукрашен флагами, а по центру двигалось патриотическое шествие, возглавляемое губернатором Плотниковым, сотня молодых людей размалевала лица, обрядилась в рубища, отправилась на городское кладбище и там отметила «Праздник Смерти». Молодые люди напяливали на могильные кресты рваные рубахи и куртки, нахлобучивали на них старые шляпы и шапки, так что казалось, из могил поднялись мертвецы. Молодежь танцевала на могилах, занималась любовью и завершила праздник, избрав Мисс Смерть. Красивую молодую женщину, обнаженную, окруженную свечами и фонариками, водили среди могил и обсыпали землей. Скандал был ужасный, Голованского вызывали на допрос, но его причастность к кощунственному действу осталась недоказанной.

Еще одно удивительное начинание закрепило за миллиардером репутацию опасного выдумщика, возмутителя городского спокойствия. Он задумал провести в губернской столице всемирный съезд колдунов и ведьм. Со всего мира стали съезжаться маги, волшебники, шаманы и чародеи. Африканские колдуны, украшенные амулетами из львиных клыков, воскрешали покойников. Мексиканские ведуньи, вращая огненными глазами, наводили и снимали порчу. Якутские шаманы, грохоча бубнами, вызывали дождь. Маги из Калифорнии, респектабельные господа в цилиндрах и галстуках-бабочках, останавливали вращение Земли. Врачеватели с Борнео, без скальпеля и пинцета, вынимали у пациента слепнущий глаз, промывали его в травяном настое и возвращали в глазницу, после чего слепец прозревал.

Головинский выкупил часть рыночных рядов, отдал прилавки волшебникам, и те торговали магическими пирамидками, обезьяньими лапками, сморщенными, лишенными костей, человечьими головками, баночками с целебными мазями и эликсирами. Полгорода перебывало на рынке, после чего врачи зафиксировали множественные случаи сумасшествия и участившиеся самоубийства. А когда колдуны разъехались по своим континентам, в городе объявились их последователи из местных экстрасенсов и гадалок, продолжая торговать амулетами, совиными лапками и книжицами о переселении душ. Храмы почти опустели, и местный владыка Серафим подал на Головинского жалобу в правоохранительные органы. Но делу не дали ход, ограничившись запретом на торговлю кошачьей мочой и трупиками мышей.

Головинский между тем показывался на публике, доброжелательный, веселый, гораздый на шалости и театральные выходки. Ему было под пятьдесят. У него было продолговатое, с заостренным подбородком лицо, жесткие кудрявые волосы с металлической сединой. Нос имел странную волнообразную форму, словно от переносицы двигалась волна пытливой энергии, скапливаясь на кончике носа жалящим пузырьком. Глаза большие, влажные, то задумчивые, то ироничные, вдруг покрывались млечной поволокой. Словно на них наплывали бельма. И тогда Головинский беспомощно, вяло качал головой, как слепая лошадь. И вдруг сквозь эту лунную муть сверкала черно-золотая молния, и глаза распахивались, озарялись темным наслаждением и восторгом.

К числу его причуд можно было отнести строительство фантастического комплекса, который возник на въезде в город, на месте гнилого болота. Болото осушили, навезли грунт, вбили сваи, и возникли экзотические сооружения, поражавшие воображение горожан.

Здесь была Спасская башня из кирпича, с золотыми курантами и красной звездой. Уменьшенная копия московской, повторяющая всю белокаменную вязь, все стрельчатое стремление ввысь. С ней соперничала Эйфелева башня, стройная, кружевная, из сияющей нержавеющей стали. Рядом с обеими башнями находился фрагмент Великой китайской стены и пагода с черепичной кровлей, драконами, беломраморными львами у входа. Тут же, ажурное, с витражами и готическими арками, разместилось Вестминстерское аббатство, знаменитая башня с часами Биг-Бен и миниатюрные статуи Кромвеля и короля Ричарда Львиное Сердце. Американская статуя Свободы, казалось, была перенесена прямо с Гудзона, лишь уменьшенная, но с тем же факелом и лучистым венцом. И, наконец, великолепная зеркальная мечеть из иранского город Кум высила свои минареты, круглила бирюзовые купола.

Все эти сооружения были соединены стеклянными галереями. Во всех сооружениях, включая статую Свободы, располагались рестораны, гостиницы, конференц-залы, выставочные помещения, боулинги и гольф-клубы. И весь этот фантастический ансамбль назывался Глобал-Сити, ночами озарялся неугасающей иллюминацией, напоминавшей пылающий бриллиант.

Именно здесь, в Глобал-Сити, после его открытия, Головинский созвал пресс-конференцию журналистов, телеведущих, блогеров и держателей сайтов.

Мерцали телекамеры, тянулись к подиуму микрофоны, кресла были заняты пишущей публикой. На подиуме появился пресс-секретарь Головинского Петр Васильевич Луньков, слывший плейбоем. Слегка развязный, в великолепном костюме, с часами «Ролекс», с хохочущими голубыми глазами, он произнес:

– Благодарим, господа, за то, что вы откликнулись на наше приглашение. Лев Яковлевич Головинский, открывая Глобал-Сити, хотел бы объясниться с журналистами и ответить на все, даже самые интимные вопросы. Открытость – вот черта Головинского. Уважение или, более того, великое почтение к профессии журналиста побуждает Головинского способствовать свободе слова, развивать открытое общество. Вы можете рассчитывать на его помощь, на щедрые пожертвования, на открытие новых печатных и электронных изданий. Не хочу отнимать у вас время, господа. Общайтесь с героем нашей пресс-конференции, и вы получите наслаждение! – Луньков, блеснув золотом часов, повернулся на каблуках, приглашая на подиум Льва Яковлевича Головинского.

Головинский вышел широким шагом, улыбаясь, как выходят к публике любимые актеры. От него исходило здоровье, бодрость, радушие. Он был в белоснежном костюме, в черной косоворотке, на стоячем воротнике которой струился тонкий алый орнамент. На шее висела серебряная цепочка с круглым амулетом, на котором изображалось два дерущихся зверя – медведь и лев.

– Прекрасно выглядите, господа! Глобал-Сити приветствует вас! Мы находимся в недрах Великой китайской стены, и после пресс-конференции вы сможете отведать деликатесы китайской кухни. За счет компании Глобал-Сити! – Головинский сделал жест, каким фокусник сбрасывает с таинственной вазы платок, и оттуда вылетают голуби.

Представители прессы захлопали и заулыбались.

– Я живу в этом замечательном городе почти два года. Читаю газеты, смотрю телевидение, восхищаюсь остротой и едкостью блогов. Но только теперь решился предстать перед истинной элитой губернии, к которой я отношу журналистов.

Эта лесть понравилась журналистам, они вольнее расположились в креслах, кто-то писал, кто-то протягивал микрофон.

– За время моего жительства, я знаю, вокруг меня создано немало мифов, распространяются слухи и домыслы. И я решил развеять таинственность вокруг моей персоны и ответить на все ваши вопросы, даже на самые нежданные. Я член сообщества, дорожу этим членством и хочу, чтобы сообщество приняло меня. Ваши вопросы, господа!

Он слегка развел руки, открывая грудь, приглашая вонзить в нее стрелы самых острых и беспощадных суждений.

– Господин Головинский, я представляю независимую губернскую газету «Обозреватель». Моя фамилия Ручейков. Позвольте задать вопрос. – Вопрошавший журналист хотел казаться вольным, вальяжным, ровней миллиардеру. Он был слегка горбат. Горб холмиком возвышался за плечами, словно там были сложены недоразвитые крылья. Его лицо было иссушено недугами, едкой иронией и слегка подергивалось, словно он своим нервным тиком хотел согнать невидимую муху. – Что значат все эти архитектурные подделки, которые вы собрали в свой Глобал-Сити? Это напоминает Диснейленд и граничит с безвкусием.

– Благодарю за интересный вопрос. – Головинский ослепительно улыбнулся, направляя на едкого горбуна лучи обаяния и симпатии. – Глобал-Сити – не парк развлечений и аттракционов, не Диснейленд. Это центр управления миром, средоточие магических энергий, способных воздействовать на мировую историю. Звезда Спасской башни – это магический кристалл, выпрямляющий изгибы и выверты русской истории, направляющий ее в русло общечеловеческих ценностей. Китайская стена останавливает распространение Китайской мечты, которая грозит китаизацией всего человечества. Эйфелева башня – антенна, рассеивающая по миру идеалы Великой французской революции с ее принципами «Свобода. Равенство. Братство». Зеркальная мечеть из иранского города Кум укрощает неистовых «стражей исламской революции», препятствует распространению халифата. Вестминстерское аббатство устанавливает связь с тайными англосаксонскими обществами и древней европейской аристократией. А статуя Свободы сочетает нас с мессианской идеей Америки, с «Градом на холме», который и есть, в своей сущности, Глобал-Сити.

Головинский говорил с Ручейковым как с равным и посвященным. Полагался на его эрудицию, видя в нем единомышленника. И едкое, пергаментное лицо горбуна исполнилось благодарности, в нем на краткое время исчез изнурительный тик.

– Я – Татьяна Валдайская. Представляю радиостанцию «Свежий ключ». – Немолодая, с ярким маникюром женщина, кокетливо и смело выставив голое плечо, давала понять, что встреча с миллиардером не мешает ей оставаться вольной и небрежной, такой, какой подобает быть представительнице свободной журналистики. – Лев Яковлевич, а что, скажите на милость, привело вас в нашу губернию? Вы бы могли жить на Лазурном берегу или в Палм-Бич. Но вы поселились у нас, в довольно обыденном месте.

– Это место уже не обыденно, если в нем обитают такие обольстительные женщины. – Головинский посмотрел на голое плечо Валдайской, словно огладил его. – Ваша, а теперь уже наша губерния находится в центре могучих силовых линий, на перекрестье которых должны случиться события, меняющие облик мира. Здесь должен родиться Человек-Солнце. Он выведет человечество из тьмы, куда оно забрело под воздействием мрачных религий и культов. Здесь родится солнечная религия, единая для всех людей мира. И я хочу приветствовать этого великого человека, отвратить от него беды и злые усилия желающих ему погибели. Надеюсь найти в вас союзницу. Быть может, вы первая преподнесете ему воду из вашего «Свежего ключа».

Валдайская кивнула, заключая союз с Головинским, и на ее стареющем лице появился румянец былой красоты.

– А как вам наш губернатор? Он и плотник, и большой работник. Часом, не встречались? – Этот вопрос задал блогер по прозвищу Клевый. Долговязый, с гребнем торчащих волос, отливающих зеленым и красным, с круглыми птичьими глазами, он был похож на петуха.

– Ку-ка-ре-ку! – смешно прокричал Головинский, ударив себя руками по бедрам, как петух, желающий взлететь на забор. Все засмеялись, и первым гоготал сам Клевый. – С губернатором Иваном Митрофановичем Плотниковым не имел честь встречаться. Но, как сказала перуанская прорицательница Миранда, духи тьмы насыщают его кровь ядами лунных пауков, и его укусы смертельны. Он послан сюда духами Луны, чтобы ужалить Человека-Солнце и умертвить его. Здесь, в нашей губернии предстоит сражение Луны и Солнца, и нам предстоит выбрать одно из этих светил.

Головинский говорил все это с хохочущими глазами, но некоторые из журналистов стали ежиться, словно по залу пробежал ледяной сквознячок.

– А что значат ваши пристрастия к разного рода колдуньям и ведьмам? Наш владыка Серафим назвал вас опасным магом. – Бритый наголо, с голубоватой жилой на черепе блогер по прозвищу Кант поправил очки с двойными линзами, сквозь которые смотрели водянистые, рыбьи глаза. – Вы действительно маг?

– Губернатор Плотников заполонил всю губернию заводами. Плавильные печи, производство автомобилей, оружия, медикаментов, телевизоров. Насилует материю, сжигает газ, изнуряет природу и человека. Мы же управляем не материей, а духом. Перемещаемся со скоростью света. Перелетаем из будущего в прошлое. Убиваем импульсом воли. Воскрешаем вспышкой вдохновения. Видим то, что еще не случилось. Волшебной энергией питаем человеческую плоть, которая обходится без «хлеба насущного». Человек-Солнце, о котором я говорил, родится не от женщины, а из пучка бестелесных лучей.