Текст книги "Князь: Зеркало Велеса. Заклинатель. Золото мертвых (сборник)"

– Что за беда, батюшка? – встревожилась женщина.

– Князь Юрий Радзивилл о позапрошлом годе по велению короля Сигизмунда на ливонцев рать водил, однако же под Елгавой бит был изрядно, бежал второпях, обоз и знамена побросав. Посему у Ивана двое родичей израненными лежат и в седло подняться не могут, холопов убыло изрядно, а племянник в полон кавалеру Карлу Хартмуту попал. И кавалер сей с родичей выкуп за племянника в полторы тысячи дукатов требует.

– Ох ты ж, Господи, – перекрестилась женщина. – Откель он столько золота возьмет?

– Откель у кавалера ливонского мысль появилась выкупы столь несуразные назначать – вот что непонятно! – стукнул кулаком по подлокотнику боярин и потянулся за новым куском рыбы. – Вот и отписал он мне о беде своей, Оленька моя. Помощи просит.

– Так и у нас столько золота не наберется! Откель?

– Ни у кого не наберется, любая. Однако же племянника выручать надобно. Кто еще в беде подсобит, как не родичи?

– Как же его выручишь, коли платы взять не откуда?

– Жадных да глупых учить надобно, – покивал боярин. – А выручать станем известно как. Копьем и саблей, копьем и саблей. Не впервой. Иван Крошинский дважды к кавалеру ездил, цену желал сбить. Сбить не сбил, но замок рассмотрел хорошо. И подходы, и стены, и про владения кавалера вызнал.

– А хватит сил у вас с Иваном замок ливонский взять да уйти целыми?

– Замок сей недалече от Режицы – двадцать верст всего от границы литовской. В Литву от них и уйдем. А что до сил, то как раз из-за них я и задержался. К скобарям, в Псков заворачивал. Они, известное дело, зимой скучают, а руки на дело доброе у них завсегда чешутся. Вот и подговорил я охотников к кавалерам через пару недель наведаться. Ватага мечей тридцать набирается, а более и не надо. Замок ведь не стенами, а людьми крепок. Людей убрать – а уж стены одолеем, дело нехитрое. Нищий замок, Иван отписывал. Ров зарос давно, осыпался. Да и замерзнет зимой-то. Лес округ не подсекает никто, чуть не к стенам подходит. Людей ратных в замке немногим более полусотни наберется, да два кавалера там сидят. Мы с Иваном на пару тоже полста холопов наберем. А там…

– Ох, любый мой, опять сбираешься. Что же не вижу я тебя совсем? Нет тебя рядом, холодно одной.

– Здесь я, родная. Мы токмо через две недели тронемся, не бойся. И вернемся скоро… – Боярин вскинул руку: – Главное забыл, из-за чего разговор весь затевал. Слушай меня, сын. Вырос ты уже, вижу, возмужал. Оттого решил я не тянуть более, просьбы твои не отвергать. Пора. На кавалеров, с ордынцами ливонскими сражаться ты со мной пойдешь. Дозволяю!

Над столом повисла длинная пауза. Андрей не сразу сообразил, что слова эти относятся именно к нему. А когда сообразил – не знал, как реагировать. Его зовут принять участие в мясорубке. Это, что, и есть обещанный подарок?

– Он не верит, – рассмеялся боярин. – Не бойся, сын, ныне я решил твердо: беру! Пойдешь со мной славу ратную добыть, кровь ливонскую на цвет проверить. Быть тебе в походе!

Зверев хотел было сказать, что нормальные родители в военкоматы деньги засылают, чтобы ребенка «отмазать», а не пихают под рыцарские мечи – но тут все равно вряд ли кто знал, что такое военкомат.

Хлопнула дверь, вошел Пахом:

– Разогрелась баня, мужики! Идите, пыль смывайте, медом-пивом балуйтесь. А опосля горяченьким подкрепитесь.

Холопы начали подниматься, прихватывая со стола и кидая в рот куски рыбы или соленые огурчики, допивая вино из кубков. Боярин Василий проводил их взглядом, улыбнулся жене:

– Мы с тобой опосля помыться успеем, правда? Идем, не видел я тебя уже сто лет!

Андрей остался наедине со столом, с которого проворные мальчишки начали собирать тарелки и подносы. Зверев прихватил один из кувшинов, налил себе полный кубок, выпил, налил еще, выпил снова. Покачал головой:

– Вот тебе, бабушка, и институт с отсрочкой от призыва. От военкомата удрал – так папа почти родной в солдатики забривает. Будем надеяться, тут хотя бы дедовщины нет. Хотя «отцовщина» имеется точно.

Он наполнил себе третий кубок, выпил, потом пошел к себе в светелку и упал на постель.

Полтораста сажен

– Огорячился ты, барчук, погорячился. – Пахом похлопал его по плечу, и даже такое легкое сотрясение вызвало резкую головную боль и приступ тошноты. – Петерсмену корчагами пить – это не каждому по силам. Я бы и не взялся.

– Вчера сказать не мог?

– Кто же умные советы опосля первого кубка слушает? Их токмо наутро понимать начинаешь. На, выпей.

Андрей медленно, стараясь не растрясти голову, поднялся, принял от дядьки оловянный ковш, полный до краев шипучего, пахнущего ржаным хлебом, кваса, выпил. Голову чуть отпустило, он даже смог подняться, отряхнуть ферязь:

– Я, что, в одежде спал?

– А ты как мыслишь, барчук? – усмехнулся Белый. – Вот, и постель не разобрана. От Варьки тебе благодарствие, ей хлопот меньше. Ты давай, в трапезную поспешай. Там щи кислые вчерашние поданы, да студень стоит. Поешь, тебе легче станет[7]7
   Древнерусский способ борьбы с похмельем по сей день является наиболее оптимальным. Квас восполняет потерю жидкости, микроэлементов и витаминов группы «В», рассол или щи – группы «С», студень или заливное, благодаря присутствию глицина, стимулирует работу мозга. Все прочие методики, вплоть до самых современных, постепенно приводят к алкогольным психозам, на Руси никогда не ведомым.


[Закрыть].

Зверев послушался, спустился в трапезную, где приводили себя в чувства еще человек пять, перекусил приготовленными «лекарствами» и выбрался на улицу, на холодок. На дворе было так же пусто, как вчера. Лишь конюх плавными, размеренными движениями добывал из колодца воду, да одинокая баба в овчинном тулупе шла с дымящимся кожаным ведром к правому крылу, где располагалась кухня. Видимо, несла парное молоко. Оно и понятно – ни кони, ни коровы в празднике не участвовали. Хочешь не хочешь, а поить да доить скотину каждый день надобно.

– Не застудись, барчук, – кинул ему Пахом на плечи налатник. – Ты бы все же оделся да баб снежных у озера порубал. Батюшка, вестимо, еще долго отдыхать будет. Но как поднимется, пусть видит, что ты делом занят. А то гляди, передумает, не возьмет тебя в поход, не даст сабелькой вострой побаловать.

– Это что – награда такая, да? – не утерпел от сарказма Андрей.

– А ты, что, в смерды решил податься, барчук, али в юродивые? – тем же тоном ответил Белый. – Без сабли ныне и в монахи не возьмут. Святым отцам тоже копьем и саблей стены монастырские то и дело оборонять приходится. Ты не беспокойся, я тебя понимаю. Как сам первый раз в поход сбирался, тоже в животе свербило. И хотел идти – ан душа все едино в пятках сидела. Иди лучше, броню надень. А я пока серого оседлаю. Кистенем помашешь часок, тревога и уйдет.

Кистенем паренек махал не час, а до обеда, начавшегося далеко за полдень. На трапезу собрались уже все участники вчерашнего пира – мужики опять пили вино, кричали здравицы хозяйке, боярину и Андрею. Сам Зверев предпочел сегодня вина не касаться – при одном взгляде на кубок его мутило. Обошелся квасом и пряным горячим сбитнем, что тоже стояли на столе.

– Ты, вижу, молодец, сын, – отметил Василий Ярославович после того, как холопы выпили за его супругу. – Времени зря не теряешь. Но одно дело баб снежных разить, а другое – ворога живого да ловкого. Вечор смерды из Бутурлей наябедничать успели, что волки им досаждать начали. Двух буренок зарезали, в овчарню раз забрались. Все про волкодлаков талдычат неуязвимых. Посему, мыслю, надобно нам показать серым, кому земли сии Богом дадены. На охоту завтра поедем. На волков. Там удаль свою и покажешь. Повеселимся да и дело доброе сотворим. Чай, наших смердов забижают. Прощать такое не с руки!

После этой речи хозяин с хозяйкой удалились, и холопы устроили гомон, вспоминая что-то из минувшего похода. Андрей, чувствуя себя в компании чужим, переложил себе запеченную куриную полть, наскоро обглодал косточки и тоже ушел. В седле с рогатиной он чувствовал себя куда более уверенно, нежели за столом с незнакомыми мужиками.

Утром Пахом разбудил его еще затемно, помог собраться при свете лампы. Саблю с собой сказал не брать, оставить на поясе только ножи и ложку, помог верно заправить в рукав кистень – чтобы и не вываливался, пока не нужен, и не застрял, коли понадобится, – посоветовал вместо поддоспешника надеть ферязь, вытащил из сундука зипун.

– Прочее Осип в сумки положил, – кивнул он. – Пошли.

На дворе стояли уже оседланные лошади, подворники увязывали на их спинах чересседельные сумки, крепили саадаки.

– Возвращайтесь скорее! – вышла вслед за боярином на крыльцо хозяйка. Крепко его поцеловала, поправила мужу ворот овчинного охабня. Мелко закрестила лоб сыну.

– Это ты не мне, это ты серым говори… – усмехнулся Василий Ярославович, скользнул ей ладонью по щеке и сбежал вниз, на ходу просовывая руку в ремешок плети. – По коням!

– Давай, барчук… – Дядька придержал Андрею стремя, кинул в руку повод: – Это твой заводной. С Богом!

Кавалькада из шести всадников одвуконь шагом выехала за ворота, спустилась по дороге с оледеневшего холма, повернула вправо, перемахнула реку и перешла в галоп.

Зима еще не успела накопить снега, чтобы начисто перекрыть все пути-дороги, белый ковер в толщину едва достигал ладони, и кони легко мчались по промерзшей земле. Первым скакал, естественно, боярин. За ним двигался Андрей. Особого труда он для этого не прикладывал – просто холопы соблюдали субординацию и вперед барчука не совались. Да и конь был ходкий, не полукровка.

К тому времени, когда охотники влетели под кроны вековой дубравы, солнце только-только начало подниматься над горизонтом. Однако даже в лесных сумерках Василий Ярославович не сбрасывал скорости, неведомо как определяя дорогу под сплошным снежным покровом. Видимо, земли свои знал так, что и с завязанными глазами каждую тропку мог найти. Минут десять – и они вынеслись на широкий простор. То ли луг, то ли поле, то ли болото – поди определи, когда все вокруг белым-бело!

Только оказавшись под солнечными лучами, Андрей понял, что одет, как настоящий щеголь – в ярко-синий зипун, отороченный по краю и вдоль стоячего ворота коричневой ондатрой. Причем все швы зипуна были закрыты витым желтым шнуром, а с плеча свисали несколько петель и кисточек, тоже из шнура, но уже алого. Шапка у него была бобровая, рукавицы – из горностая. Все прочие были одеты куда как скромнее: длинные суконные плащи без рукавов, подбитые на плечах лисицей, лохматые шапки то ли из росомахи, то ли из персидской кошки. Боярин и вовсе обошелся простым охабнем да песцовой ушанкой.

Зверев закрутил головой, нашел взглядом Пахома, но высказать свое мнение по поводу наряда не смог: галоп – не лучший аллюр для разговоров.

Охотники перемахнули холм, и впереди показалась деревенька из шести широко раскиданных дворов: от дома до дома метров триста, не меньше. Василий Ярославович перешел на рысь, и через пару минут всадники въехали в деревню. Тем не менее, их уже заметили – от домов к центру деревни побежали мужики, укутанные в платки женщины.

– Здорово, Ерема! – натянув поводья, громко крикнул боярин. – Жалишься, сказывают. Отговорку ищешь оброк скостить, защитника и благодетеля своего голодом уморить же лаешь?

– Помилуй, батюшка… – сбив шапки, начали кланяться мужики. – Замучили совсем серые. Скотину, что ляхи бездушные, режут, спать не дают, в деревню прямо выходят. За малых боязно. Однако же в самоловы не суются, требуху отравленную обходят. Токмо вороны от нее передохли. Четырех собак по дворам порвали. С косами мужики ходили – никого в лесу не нашли. Не иначе, волкодлаки завелись. Токмо на ночь в зверя перекидываются, на свету же в людском облике бродят.

Говорили все это люди на разные голоса, но довольно слаженно, без разнобоя. За разговорами появилась девица с ковшом, закутанная в платок так, что снаружи был виден только острый нос и голубые глаза, окаймленные длинными черными ресницами:

– Вот, батюшка, испей горячего с дороги.

Василий Ярославович принял подношение, решительно выпил, передернул плечами, вернул корец:

– Благодарствую, красавица! А вы, грешные, чем жалиться, сказывайте, откуда серые в деревню приходят?

– От Щекатина леса, боярин. Туда следы уходят.

– Стая большая?

– По следу судить, зверей пять, не менее.

Пока Василий Ярославович выяснял подробности, Андрей повернул коня к Пахому:

– Почто ты меня так вырядил, дядька? Все люди как люди, а я – как скоморох!

– Дело молодое, барчук. Тебе по летам красоваться, девкам глаза застить да души бередить. Это мы токмо за зверем диким охотимся. Ты же удаль свою кажешь.

– Тогда скажи, чего мужики здешние деревню не огородят? Мало ли чего?

– Городи не городи, а от ворога тут не уберечься. Тут они, коли беда случается, зараз в леса, в схроны уходят. Там прячутся, покуда чужаки восвояси не уберутся, а опосля в дома возвращаются. Али новые рубят, коли родные сожжены. Зверь же к жилью редко ходит. Вот и не боялись ранее.

Андрей почувствовал на себе пристальный взгляд, но стоило ему вскинуть голову – девица отвернулась и побежала назад к дому, размахивая ковшом.

– Стало быть, в чаще Щекатиной логово устроили? – подвел итог боярин. – Ладно, глянем в чащу – что там за волкодлаки поселились. Пошли!

Чуть не расталкивая смердов грудью коня, Василий Ярославович выехал из селения, перешел на рысь и помчался через поле, начинающееся за огородами.

– Глянь, Вторуша! Вот и следы пошли. Вроде свежие.

Андрея обогнал один из холопов, громко подтвердил:

– Свежие, края не осыпались еще. Не иначе, ночные. Часа три назад серые прошли. Не спешили.

– Коли так, то и нагоним… – решил боярин, снова переходя на галоп.

Скача по следу, всадники повернули в небольшой кленовый лесок, пробились через орешник. За кустами на утоптанной поляне все было заляпано кровью, валялись кости и ошметки шкуры.

– Косулю задрали, – с ходу определил холоп. – Мыслю, час они тут потеряли, не менее.

– Стало быть, недалеко где-то, – кивнул Василий Ярославович. – Веди, не томи!

– Здесь они игралися… Сытые звери, не опасались ничего. Здесь скакали, не уходили. Четыре. Четыре волка, боярин, не пять. Один пошел, остальные погнались… Волчица, что ли? Ага, туда пошли, к дубраве. И вправду, к Щекатину лесу повернули.

Охотники шагом обогнули густой орешник, под которым проскочила волчья стая. Вторуша спешился, пригнулся над несколькими темными катышками, утонувшими в снегу:

– Горячие еще, боярин! Здесь они где-то!

Словно в ответ метрах в ста дрогнули, роняя снег, ветки низкого куста, и через разделяющую клены и дубовый лес вдалеке низину стремглав помчались сероватые тени. Лошади громко заржали, затопали на месте.

– Заводного давай! – крикнул Пахом. Не дождавшись, он рванул повод у Андрея из рук, дохнул в ухо: – Чего стоишь?! – И хлестнул серого по крупу.

Конь сорвался с места, несколько раз скакнул, разгоняясь во весь опор. Зверев лишь чуть-чуть поправил поводом направление – и скакун помчался вслед уходящим зверям. Волки стлались над самым настом: серые с проседью спины, белые «чулки» на лапах, возбужденно приоткрытые пасти, – но конь оказался быстрее и каждую минуту сокращал расстояние на пару саженей. Андрей, поначалу против желания, входил в азарт. Догонит – не догонит, догонит – не догонит. До дубравы оставалось с полкилометра, и звери вполне могли уйти, скрыться в густом кустарнике, спрятаться в норах или оврагах. В лесу скачку не устроишь – на валежнике, на выпирающих корнях, на невидимых под снегом ямах запросто ноги коням переломать можно.

– Давай, давай! – подгоняя серого, пнул он пятками лошадиное брюхо. – Давай!

Человек по натуре своей – хищник, и вид убегающей добычи окончательно подавил в голове паренька человека разумного. Инстинкт охотника взял верх, и Зверев уже не думал о том, что каждое живое существо имеет право на жизнь. Он думал о том, что брать нужно не просто волка, а самого крупного, матерого, шедшего вторым.

– Давай, родной, давай! – Он привстал на стременах, пригнувшись к гриве. – Ближе!

До дубравы оставалась всего сотня метров – но серый уже наступал волкам на пятки. Самый задний, коротко оглянувшись, шарахнулся от коня в сторону – и остался жив. Андрей нагнал второго. Тот тоже оглянулся, но вместо того, чтобы спасаться, попытался цапнуть коня за ноги, кинулся под брюхо. Зверев, пригибаясь, сколько можно, взмахнул рукой – грузик кистеня выскользнул из рукава и четко впечатался хищнику между глаз. Волк полетел кубарем, а паренек еще раз пнул пятками брюхо:

– Гони!

Матерый чуть повернул голову, оскалился, попытался увеличить скорость, но до леса все равно никак не поспевал. Внезапно он подпрыгнул и, перевернувшись в воздухе на сто восемьдесят градусов, оказался к преследователю мордой. Тут же взметнулся в прыжке. Андрей понял, что раскрытая пасть вот-вот схлопнется на горле коня, и рванулся из седла навстречу. Они со зверем столкнулись в воздухе – он угодил волку плечом в грудь, сграбастал пальцами густую шерсть на боках и, падая, обеими руками рванул ее вбок, как метатель молота рвет рукоять своего снаряда. В тот же миг он грохнулся на спину, но и матерый, отлетев в сторону, заскользил на боку по насту, взмахивая лапами. Наконец изогнулся, вскочил. К этому мгновению паренек тоже был на ногах. Глаза врагов встретились – и волк прыгнул снова, метясь уже в его, Андрея, горло. Зверев, чуть приседая, отклонился вправо и назад, взмахнул кистенем. Секунда – и когда морда матерого оказалась на уровне его уха, грузик стремительно ударил между ушами. Послышался тихий «чмок», и глаза зверя погасли. На землю упало уже мертвое тело.

– Ни себе чего! – облегченно выдохнул Андрей. В ногах ощутилась внезапная слабость, и он сел прямо на снег.

– Барчук! Ай, молодец, барчук! Молодец! – подъехав, засмеялись холопы. – Никак загрызть волка хотел? Весь в отца!

– Че скалитесь, пустобрехи? Коня лучше поймайте! Не видите, ускакал? – появился Пахом.

– Спасибо тебе, дядька, – улыбнулся ему Андрей.

– За что, барчук?

– За шишечки, Пахом, за шишечки сосновые. Сам не представляю, как я ему ухитрился в такой позе точно в темечко попасть! Повезло…

– Повезет, барчук, когда кошель на дороге найдешь. А для всего прочего стараться надобно. Ты так и будешь сидеть, пока снег не растает?

Паренек спрятал грузик обратно в рукав и поднялся. Его серого скакуна уже поймал один из холопов и вел за собой в поводу. Другой, держа за задние лапы, волочил за собой мертвого хищника. Подъехав ближе, кинул рядом с матерым:

– Тоже твой, барчук. Ты, вижу, токмо самых крупных выбирал?

– Это они меня выбирали, – отмахнулся Андрей. Спустя несколько минут третий холоп привез двух зверей, подбитых стрелами, а затем Вторуша кинул в общую кучу рычащего хищника со связанными лапами и перевязанной же мордой, в которую была почти целиком вбита меховая шапка.

– Живой, что ли? Как же вы его?

– А это я, сынок, – подъехав, сообщил боярин, – глядя на тебя, тоже решил детство вспомнить, руками задавить. Ты чего на волка-то прыгнул?

– Так получилось. Времени не оставалось для замаха. Он мне чуть коня не зарезал. В общем, деваться было некуда.

– Молодец, сынок! Иной ведь коня бы лучше отдал… – Боярин спешился, оглядел добытых зверей. – Крупные твари… Эк ты их, одним ударом. Пахом!

– Да, боярин!

– Шкуры со зверей сними, да в светелке сыну постелешь. Такой добычей гордиться не грех. Пусть теперь у Андрюши под ногами валяются. А этому, матерому, голову отрежь, и у стремени его повесь. Там пускай теперь скалится. Глянь, Вторуша, а волков-то пятерых завалили!

– Зябко чего-то, – передернул плечами Андрей. – А еще волков тут нет? Как-то больно быстро все кончилось.

Все опять засмеялись.

– Ты токмо при смердах деревенских такого не скажи, – попросил боярин. – Решат, будто ты это зверей на их голову скликаешь. А что до охоты… Ну, коли ты по баловству сему заскучал, можем завтра прокатиться, зайцев погонять. Матушку с собой возьмем – тоскливо ей, небось, в четырех стенах.

К обижаемой волками деревне охотники вернулись спустя час – торопиться было некуда, а потому ехали они неспешным походным шагом. Возле колодца скинули добычу, распугав сидящих на лавке старушенций. Спешились, отпустили подпруги. Вторуша кинул в черную глубину кадушку, через несколько мгновений вытянул на свет зеркало теплой чистой воды.

От домов опять начали подтягиваться смерды. К тому времени, когда охотники, пустив кадушку по кругу, утолили жажду, вокруг собрались, наверное, все обитатели селения.

– Глянь на этих матерых, Ерема, – с тайной гордостью указал боярин. – Сын мой в одиночку взял. Одного и вовсе руками. Похоже, смертны твои разбойники, хитрец ты мой. Обычному кистеню поддались.

Народ изумленно охнул, начал креститься. Андрею даже горячо стало от восхищенных взглядов.

– Мы же их гоняли, батюшка, – скинув шапку, перекрестился седой крестьянин, который, видимо, считался здесь старшим. – Не раз ходили, искали.

– Видать, так искали, Ерема, что найти не могли.

– Заговоренные они все же, боярин, – опять перекрестился мужик. – Ей богу, заговоренные. Как бы прятались так долго, коли не заговоренные? А ну, перекинутые все же?

– Видишь, связанный один дергается? Оставь себе да пригляди, допроси с пристрастием. Коли обратно человеком станет, можешь кол осиновый в сердце забить, дабы не плодилась нежить всякая. А что тебе расскажет, через неделю поведаешь, как оброк в усадьбу привезешь.

– Ужель через неделю, боярин? – удивился Ерема. – Грязник же еще!

– Ты по сторонам посмотри, грешник. Какой же грязник, коли снег вокруг? Полузимник, считай, пришел – ноябрь по-христиански.

– Мы, боярин, с волками-то за скот боялись сильно. Сена совсем не заготовили…

– Ой ли, Ерема? Завсегда ты себе на уме был!

– Вот те крест, боярин! Вот же они, звери, нечто не веришь?

– Ладно, грешный, – вздохнув, махнул рукой Василий Ярославович. – Медом возьму.

– Дык, боярин… И в лес ходить было боязно… – Имея на руках неоспоримые факты «форс-мажора», старшина всеми путями пытался выбить хоть какую-то поблажку.

– Устал, верно, добрый молодец? – Андрей вздрогнул от неожиданности, но это была всего лишь девица. Та самая, с голубыми глазами и острым носом, что выглядывал из белого пухового платка, окаймляющего лицо. – Испей кваса домашнего. И благодарность за избавление от напасти прими.

– Спасибо… – принял ковш Зверев, но его руку тут же перехватил вездесущий Пахом:

– Не тому даешь, красавица. Боярин пить просил. Ему и неси.

Белый вывернул рукоять ковша из руки воспитанника, вернул селянке. Та, сверкнув взглядом, шагнула к Василию Ярославовичу, но тут же оступилась и упала, пролив желтый квас на снег. Вокруг засмеялись над ее неуклюжестью, и девушка побежала к дому.

– Ты чего, дядька? – не понял Андрей. – Ничего не просил боярин!

– Неужто не уразумел? Приворотного зелья она принесла. Оттого и разлила. Не хотела старого, хотела молодого.

– Почему ты так решил?

– Дык, не на всех ведь принесла, тебе одному. Странно.

– Правда, странно… Как же она сама не догадалась, что заподозрят?

– А вы, молодые, вечно себя мудрее нас, стариков, мните. Да и ты ведь не догадался, барчук? Могло и получиться.

– А наказание за такие шутки у вас… У нас не полагается?

– Поди докажи, – пожал плечами Пахом. – Яду ведь нет, а прочее не проверишь.

– А-а-а…

Наличие такого понятия, как презумпция невиновности, приятно удивило Зверева. Раз для обвинения ведьмы нужны какие-то доказательства, а не просто столб и куча хвороста – значит, здешний мир не столь уж и дик. Значит, тут и суды наверняка есть, понятия морали и аморальности. Не только меч и звание все решают.

– Все, хватит спорить! – повысил голос боярин, давая понять, что теряет терпение. – Бортничество прощаю, мед можете не везти. Но сено доставишь полной мерой. Сам же сказываешь, скота у вас ныне мало, вам излишки ни к чему. Убоины десятину скидываю. И все! Вторуша, волков забирайте, и по коням.

В усадьбе Андрей тоже стал героем номер один. В рассказах холопов об охоте как-то совершенно забылся кистень, и получилось, что барчук голыми руками задушил двух матерых зверей, причем оба хищника достигли совершенно невероятных размеров. И в прямом смысле: снятые шкуры Пахом растянул на стене амбара, и получилось, что каждая закрывает торцовую стену целиком. Бычка молодого в такую шкуру завернуть можно. Дворня смотрела на Андрея круглыми глазами. Ему было неудобно – но не станешь же каждому объяснять, что охотники, по извечной привычке, слегка приврали!

– В общем, Геракл по сравнению со мной – жалкий карлик, – сделал он вывод, укладываясь вечером спать. – Он всего лишь змей придушил, а я – волков. Интересно, а как у него было на самом деле?

Однако обещанной на завтра охоты он ждал с нетерпением.

* * *

В этот раз они снарядились на охоту всемером и без заводных. Помимо вчерашних холопов за добычей отправилась Ольга Юрьевна, прихватив с собой чернавую холопку, имени которой Андрей не знал. Да и поехали недалеко – на то поле, где Зверев через день с копьем под дубом упражнялся. Только отвернули не налево, к опушке, а вправо, да проскакали еще с полверсты. Там дубрава сменилась низким ивовым кустарником – видимо, летом тут было сыровато. Холопы начали прочесывать кусты. Боярин Лисьин придержал коня, Андрей сделал то же самое. Несколько минут – и вдруг из кустов через поле порскнул белый ушастый зверек.

– Давай, сынок… – позволил боярин, и Зверев отпустил поводья, пнув скакуна под ребра.

Заяц оказался еще медлительнее, нежели волки, Андрей догнал его за пару минут, но тут косой заметался из стороны в сторону. Первым ударом паренек даже промахнулся, но при второй попытке стал более внимательным и взмахнул рукой через секунду после того, как ушастый свернул в очередной раз. Белый комочек закувыркался по снегу – Андрей натянул поводья, повернул назад и на ходу, резко качнувшись вниз прямо из седла, подобрал добычу. Со вторым зайцем Андрей управился и вовсе с первого удара: помчался наперерез, а когда косой отвернул в сторону – сбил его кистенем.

Третьего пришлось ждать долго, почти четверть часа. Зверев расслабился, а потому проморгал момент, когда заяц выскочил из кустов. Тот успел промчаться метров сто, прежде чем охотник кинулся в погоню. Пять минут, десять… Горя азартом, Андрей начал заносить руку. Взмах! Косой внезапно скользнул под брюхо коню – Зверев попытался дотянуться до него там и… Наклонившись слишком далеко, вывернулся из седла, на всем ходу ухнулся на спину и по инерции прокувыркался по снегу вслед за конем метров пять.

– Проклятье! – Андрей поднялся на ноги, но скакун его, почему-то взбрыкивая ногами, скакал далеко справа, косой же, прижав уши, во весь опор мчался к дальнему лесу.

– Ловок шельмец, – остановился рядом боярин. – За что помилование и заслужил. Вот так и надо. Бороться нужно всегда, до конца. Даже если все безнадежно. Только тому, кто не сдается, Господь дарит свою милость. Ты как, не зашибся, сын?

– Ерунда, до свадьбы заживет, – повел плечами Зверев. – Зипун толстый – упал, как на подушку.

– Помаши матери рукой, а то беспокоится. Может, хватит охоты, пора дичь зажарить?

– Еще одного… Обидно ведь, прямо из-под кистеня ушел. Одного, хорошо?

– Сколько угодно, – расползлись у боярина усы. – Хоть двух.

Он нагнал немного успокоившегося серого, поймал за поводья, вернулся, подождал, пока сын сядет, и дальше они поехали стремя к стремени.

– Скажи… отец, – после неловкого молчания спросил Андрей, – я все понять не могу, почему часть дворни меня по имени-отчеству величает, а многие барчуком зовут или просто Андреем?

– Андреем тебя холопы кличут, сын, а по отчеству – прочая дворня.

– А почему?

– Нешто сам не понимаешь? Холоп с тобой в сечу бок о бок идет, живот свой за тебя и землю отчую кладет. Оттого он и ближе, почти ровня. Оттого и позволительно ему более. А обычный смерд – он что? Так, прах земной.

– Не люди, что ли?

– Как же не люди? Те же христиане… Но токмо не совсем те же. Понимаешь, сын… Есть люди, которые созданы володеть, и те, которые созданы ради того, чтобы ими володели.

– Ты считаешь, что это справедливо, отец? – покачав головой, мягко, издалека, начал излагать свою, правильную точку зрения Андрей. – Разве все люди не рождаются одинаковыми, ничем не отличимыми друг от друга? Разве можно в младенце отличить смерда от князя, графа от ремесленника? Разве они не рождаются равными?

– Ты прав, сын, – неожиданно легко согласился боярин. – На Руси все рождаются равными. А станешь ты владеть или принадлежать – это каждый решает сам. Господом так заведено, что землей имеет право владеть только тот, кто готов ее защищать. Разве не в этом высшая справедливость?

– Свою родину должен защищать каждый! – тоже согласился Андрей. – Это священный долг каждого, если на страну враг нападает.

– Вот видишь, ты мыслишь, как боярин, – довольно усмехнулся Василий Ярославович. – Как воин. И это значит, что ты рожден владеть. Но есть те, кто не хочет защищать отчину. И это те, кто выбрал долю раба.

– Разве такие существуют?!

– Ты настоящий боярин, – опять подтвердил «отец» Андрея. – И потому не веришь в сие, но так уж устроен мир. Есть такие, как ты или я. Мы храним землю и по праву владеем ею. Когда приходит ворог, мы берем меч и встаем ему навстречу. А есть те, кто не хочет класть живот за свой удел, за хлеб и детей, что растут в его доме. Они приходят к нам и говорят: «Защити нас от ворога, боярин. Спаси животы наши и добро, что трудом своим добываем». И мы допускаем их на свою землю, и защищаем их, и мы володеем ими. Так решает не Господь, сын. Так решают они сами. Так решаем мы. Разве может иметь хоть что-то тот, кто не готов сражаться за свое имущество? Разве могут быть равны те, кто сражается, и те, кто покорен? Мы бояре, сын. Потому что всегда готовы к бою. Они – смерды. Потому что не решаются встать грудью своей навстречу стрелам и мечам. Мы господа – они рабы. Разве это не справедливо?

Андрей промолчал. Все его воспитание восставало против того, чтобы делить людей на рабов и хозяев. Но он не знал, как возразить словам боярина Василия Ярославовича Лисьина.

– Что до холопов, – продолжил «отец», – то и они сами свой удел выбрали. В душе они воины, защитники, владетели. Да не хватает им терпения владения свои найти, не хватает родства али серебра оружие и броню купить. Ленивы они часто али глупы и не ведают, как стремления свои определить. Рабами быть не желают – но среди бояр места добыть не способны. Посему приходят они к нам и говорят: купи мою жизнь, боярин. Купи живот и кровь мою. Вместе будем землю оборонять, которой ты владеешь. Платишь ты им звонкое серебро, а опосля они вместе с тобой в сечу идут, наравне с тобой голову под мечи подставляют. Теперь тебе понятно, сын? Холоп тебя барчуком али Андреем кликнуть оттого право имеет, что завтра, может, ему под рогатину кидаться достанется, тебя спасая. А смерд, пока ты дерешься, в лесу али подвале отсиживаться будет.

И для него ты – Андрей Ярославович!.. Чего примолк, дитятко мое?