Текст книги "Мы рождены для вдохновенья… Поэзия золотого века"

Мотылек и цветы

 
Поляны мирной украшение,
Благоуханные цветы,
Минутное изображение
Земной, минутной красоты;
Вы равнодушно расцветаете,
Глядяся в воды ручейка,
И равнодушно упрекаете
В непостоянстве мотылька.
 
 
Во дни весны с востока ясного,
Младой денницей пробужден,
В пределы бытия прекрасного
От высоты спустился он.
Исполненный воспоминанием
Небесной, чистой красоты,
Он вашим радостным сиянием
Пленился, милые цветы.
 
 
Он мнил, что вы с ним однородные
Переселенцы с вышины,
Что вам, как и ему, свободные
И крылья и душа даны;
Но вы к земле, цветы, прикованы;
Вам на земле и умереть;
Глаза лишь вами очарованы,
А сердца вам не разогреть.
 
 
Не рождены вы для внимания;
Вам непонятен чувства глас;
Стремишься к вам без упования;
Без горя забываешь вас.
Пускай же к вам, резвясь, ласкается,
Как вы, минутный ветерок;
Иною прелестью пленяется
Бессмертья вестник – мотылек…
 
 
Но есть меж вами два избранные,
Два ненадменные цветка:
Их имена, им сердцем данные,
К ним привлекают мотылька.
Они без пышного сияния;
Едва приметны красотой:
Один есть цвет воспоминания,
Сердечной думы цвет другой.
 
 
О милое воспоминание
О том, чего уж в мире нет!
О дума сердца – упование
На лучший, неизменный свет!
Блажен, кто вас среди губящего
Волненья жизни сохранил
И с вами низость настоящего
И пренебрег и позабыл.
 

Первая половина 1824

Царскосельский лебедь

 
Лебедь белогрудый, лебедь белокрылый,
Как же нелюдимо ты, отшельник хилый,
Здесь сидишь на лоне вод уединенных!
Спутников давнишних, прежней современных
Жизни, переживши, сетуя глубоко,
Их ты поминаешь думой одинокой!
Сумрачный пустынник, из уединенья
Ты на молодое смотришь поколенье
Грустными очами; прежнего единый
Брошенный обломок, в новый лебединый
Свет на пир веселый гость не приглашенный,
Ты вступить дичишься в круг неблагосклонный
Резвой молодежи. На водах широких,
На виду царевых теремов высоких,
Пред Чесменской гордо блещущей колонной,
Лебеди младые голубое лоно
Озера тревожат плаваньем, плесканьем,
Боем крыл могучих, белых шей купаньем;
День они встречают, звонко окликаясь;
В зеркале прозрачной влаги отражаясь,
Длинной вереницей, белым флотом стройно
Плавают в сиянье солнца по спокойной
 
 
Озера лазури; ночью ж меж звездами
В небе, повторенном тихими водами,
Облаком перловым, вод не зыбля, реют
Иль двойною тенью, дремля, в них белеют;
А когда гуляет месяц меж звездами,
Влагу расшибая сильными крылами,
В блеске волн, зажженных месячным сияньем,
Окруженны брызгов огненных сверканьем,
Кажутся волшебным призраков явленьем —
Племя молодое, полное кипеньем
Жизни своевольной. Ты ж старик печальный,
Молодость их образ твой монументальный
Резвую пугает; он на них наводит
Скуку, и в приют твой ни один не входит
Гость из молодежи, ветрено летящей
Вслед за быстрым мигом жизни настоящей.
Но не сетуй, старец, пращур лебединый:
Ты родился в славный век Екатерины,
Был ее ласкаем царскою рукою, —
Памятников гордых битве под Чесмою,
Битве при Кагуле воздвиженье зрел ты;
С веком Александра тихо устарел ты;
И, почти столетний, в веке Николая
Видишь, угасая, как вся Русь святая
Вкруг царевой силы, – вековой зеленый
Плющ вкруг силы дуба, – вьется под короной
Царской, от окрестных бурь ища защиты.
Дни текли за днями. Лебедь позабытый
Таял одиноко; а младое племя
В шуме резвой жизни забывало время…
 
 
Раз среди их шума раздался чудесно
Голос, всю пронзивший бездну поднебесной;
Лебеди, услышав голос, присмирели
И, стремимы тайной силой, полетели
На́ голос: пред ними, вновь помолоделый,
Радостно вздымая перья груди белой,
Голову на шее гордо распрямленной
К небесам подъемля, – весь воспламененный,
Лебедь благородный дней Екатерины
Пел, прощаясь с жизнью, гимн свой лебединый!
А когда допел он – на небо взглянувши
И крылами сильно дряхлыми взмахнувши —
К небу, как во время оное бывало,
Он с земли рванулся… и его не стало
В высоте… и навзничь с высоты упал он;
И прекрасен мертвый на хребте лежал он,
Широко раскинув крылья, как летящий,
В небеса вперяя взор, уж не горящий.
 

Ноябрь-декабрь 1851

Розы

 
Розы цветущие, розы душистые, как вы прекрасно
В пестрый венок сплетены милой рукой для меня!
Светлое, чистое девственной кисти созданье, глубокий
Смысл заключается здесь в легких, воздушных чертах.
Роз разновидных семья на одном окруженном шипами
Стебле – не вся ли тут жизнь? Корень же твердый цветов
Крест, претворяющий чудно своей жизнедательной силой
Стебля терновый венец в свежий венок из цветов?
Веры хранительной стебель, цветущие почки надежды,
Цвет благовонный любви в образ один здесь слились, —
Образ великий, для нас бытия выражающий тайну;
Все, что пленяет, как цвет, все, что пронзает, как терн,
Радость и скорбь на земле знаменуют одно: их в единый
Свежий сплетает венок Промысел тайной рукой.
Розы прекрасные! в этом венке очарованном здесь вы
Будете свежи всегда: нет увяданья для вас;
Будете вечно душисты; здесь памятью сердца о милой
Вас здесь собравшей руке будет ваш жив аромат.
 

Март 1852

Константин Николаевич Батюшков
1787–1855

Вакханка

 
Все на праздник Эригоны
Жрицы Вакховы текли;
Ветры с шумом разнесли
Громкий вой их, плеск и стоны.
В чаще дикой и глухой
Нимфа юная отстала;
Я за ней – она бежала
Легче серны молодой. —
Эвры волосы взвивали,
Перевитые плющом;
 
 
Нагло ризы поднимали
И свивали их клубком.
Стройный стан, кругом обвитый
Хмеля желтого венцом,
И пылающи ланиты
Розы ярким багрецом,
И уста, в которых тает
Пурпуровый виноград, —
Все в неистовой прельщает!
В сердце льет огонь и яд!
Я за ней… она бежала
Легче серны молодой;
 
 
Я настиг – она упала!
И тимпан под головой!
Жрицы Вакховы промчались
С громким воплем мимо нас;
И по роще раздавались
Эвоэ! и неги глас!
 

1809–1811

К Дашкову

 
Мой друг! я видел море зла
И неба мстительного кары:
Врагов неистовых дела,
Войну и гибельны пожары.
Я видел сонмы богачей,
Бегущих в рубищах издранных,
Я видел бледных матерей,
Из милой родины изгнанных!
Я на распутье видел их,
Как, к персям чад прижав грудных,
Они в отчаяньи рыдали
И с новым трепетом взирали
На небо рдяное кругом.
Трикраты с ужасом потом
Бродил в Москве опустошенной,
Среди развалин и могил;
Трикраты прах ее священный
Слезами скорби омочил.
И там, где зданья величавы
И башни древние царей,
Свидетели протекшей славы
И новой славы наших дней;
И там, где с миром почивали
Останки иноков святых
И мимо веки протекали,
Святыни не касаясь их;
И там, где роскоши рукою,
Дней мира и трудов плоды,
Пред златоглавою Москвою
Воздвиглись храмы и сады, —
 
 
Лишь угли, прах и камней горы,
Лишь груды тел кругом реки,
Лишь нищих бледные полки
Везде мои встречали взоры!..
А ты, мой друг, товарищ мой,
Велишь мне петь любовь и радость,
Беспечность, счастье и покой
И шумную за чашей младость!
Среди военных непогод,
При страшном зареве столицы,
На голос мирныя цевницы
Сзывать пастушек в хоровод!
Мне петь коварные забавы
Армид и ветреных Цирцей
Среди могил моих друзей,
Утраченных на поле славы!..
Нет, нет! талант погибни мой
И лира, дружбе драгоценна,
Когда ты будешь мной забвенна,
Москва, отчизны край златой!
Нет, нет! пока на поле чести
За древний град моих отцов
Не понесу я в жертву мести
И жизнь, и к родине любовь;
Пока с израненным героем,
Кому известен к славе путь,
Три раза не поставлю грудь
Перед врагов сомкнутым строем, —
Мой друг, дотоле будут мне
Все чужды Музы и Хариты,
Венки, рукой любови свиты,
И радость шумная в вине!
 

Март 1813

Тень друга

sunt aliquid manes: letum non omnia finit;

Luridaque evictos effugit umbra rogos.

Propert<ius>

 
Я берег покидал туманный Альбиона:
Казалось, он в волнах свинцовых утопал.
 
 
За кораблем вилася Гальциона,
И тихий глас ее пловцов увеселял.
 
 
Вечерний ветр, валов плесканье,
Однообразный шум, и трепет парусов,
 
 
И кормчего на палубе взыванье
Ко страже, дремлющей под говором валов, —
 
 
Все сладкую задумчивость питало.
Как очарованный, у мачты я стоял
 
 
И сквозь туман и ночи покрывало
Светила Севера любезного искал.
 
 
Вся мысль моя была в воспоминанье
Под небом сладостным отеческой земли,
 
 
Но ветров шум и моря колыханье
На вежды томное забвенье навели.
 
 
Мечты сменялися мечтами,
И вдруг… то был ли сон?.. предстал товарищ мне,
 
 
Погибший в роковом огне
Завидной смертию, над Плейсскими струями.
 
 
Но вид не страшен был; чело
Глубоких ран не сохраняло,
Как утро майское, веселием цвело
 
 
И все небесное душе напоминало.
«Ты ль это, милый друг, товарищ лучших дней!
Ты ль это? – я вскричал, – о воин вечно милый!
Не я ли над твоей безвременной могилой,
При страшном зареве Беллониных огней,
 
 
Не я ли с верными друзьями
Мечом на дереве твой подвиг начертал
И тень в небесную отчизну провождал
 
 
С мольбой, рыданьем и слезами?
Тень незабвенного! ответствуй, милый брат!
Или протекшее все было сон, мечтанье;
Все, все – и бледный труп, могила и обряд,
Свершенный дружбою в твое воспоминанье?
О! молви слово мне! пускай знакомый звук
 
 
Еще мой жадный слух ласкает,
Пускай рука моя, о незабвенный друг!
 
 
Твою с любовию сжимает…»
И я летел к нему… Но горний дух исчез
В бездонной синеве безоблачных небес,
Как дым, как метеор, как призрак полуночи,
И сон покинул очи.
 
 
Все спало вкруг меня под кровом тишины.
Стихии грозные катилися безмолвны.
При свете облаком подернутой луны
Чуть веял ветерок, едва сверкали волны,
Но сладостный покой бежал моих очей,
 
 
И все душа за призраком летела,
Все гостя горнего остановить хотела:
Тебя, о милый брат! о лучший из друзей!
 

Июнь 1814

Судьба Одиссея

 
Средь ужасов земли и ужасов морей
Блуждая, бедствуя, искал своей Итаки
Богобоязненный страдалец Одиссей;
Стопой бестрепетной сходил Аида в мраки;
Харибды яростной, подводной Сциллы стон
 
 
       Не потрясли души высокой.
Казалось, победил терпеньем рок жестокой
И чашу горести до капли выпил он;
Казалось, небеса карать его устали
 
 
       И тихо сонного домчали
До милых родины давно желанных скал.
Проснулся он: и что ж? отчизны не познал.
 

Вторая половина 1814

Мой гений

 
О, память сердца! ты сильней
Рассудка памяти печальной
И часто сладостью своей
Меня в стране пленяешь дальной.
Я помню голос милых слов,
Я помню очи голубые,
Я помню локоны златые
Небрежно вьющихся власов.
Моей пастушки несравненной
Я помню весь наряд простой,
И образ милой, незабвенной
Повсюду странствует со мной.
Хранитель Гений мой – любовью
В утеху дан разлуке он:
Засну ль? приникнет к изголовью
И усладит печальный сон.
 

июль – начало августа 1815

Разлука

 
Напрасно покидал страну моих отцов,
Друзей души, блестящие искусства
И в шуме грозных битв, под тению шатров
Старался усыпить встревоженные чувства.
Ах! небо чуждое не лечит сердца ран!
       Напрасно я скитался
Из края в край, и грозный океан
За мной роптал и волновался;
Напрасно от брегов пленительных Невы
       Отторженный судьбою,
Я снова посещал развалины Москвы,
Москвы, где я дышал свободою прямою!
Напрасно я спешил от северных степей,
       Холодным солнцем освещенных,
В страну, где Тирас бьет излучистой струей,
Сверкая между гор, Церерой позлащенных,
И древние поит народов племена.
Напрасно: всюду мысль преследует одна
       О милой, сердцу незабвенной,
       Которой имя мне священно,
Которой взор один лазоревых очей
Все – неба на земле блаженства отверзает,
И слово, звук один, прелестный звук речей,
       Меня мертвит и оживляет.
 

Июль-август 1815

Пробуждение

 
Зефир последний свеял сон
С ресниц, окованных мечтами,
Но я – не к счастью пробужден
Зефира тихими крылами.
Ни сладость розовых лучей
 
 
Предтечи утреннего Феба,
Ни кроткий блеск лазури неба,
Ни запах, веющий с полей,
Ни быстрый лет коня ретива
По скату бархатных лугов
И гончих лай, и звон рогов
Вокруг пустынного залива —
Ничто души не веселит,
Души, встревоженной мечтами,
И гордый ум не победит
Любви – холодными словами.
 

Вторая половина 1815

Таврида

 
Друг милый, ангел мой! сокроемся туда,
Где волны кроткие Тавриду омывают,
И Фебовы лучи с любовью озаряют
Им древней Греции священные места.
 
 
           Мы там, отверженные роком,
Равны несчастием, любовию равны,
Под небом сладостным полуденной страны
Забудем слезы лить о жребии жестоком;
Забудем имена Фортуны и честей.
В прохладе ясеней, шумящих над лугами,
Где кони дикие стремятся табунами
На шум студеных струй, кипящих под землей,
Где путник с радостью от зноя отдыхает
Под говором древес, пустынных птиц и вод, —
Там, там нас хижина простая ожидает,
Домашний ключ, цветы и сельский огород.
Последние дары Фортуны благосклонной,
Вас пламенны сердца приветствуют стократ!
Вы краше для любви и мраморных палат
 
 
           Пальмиры Севера огромной!
Весна ли красная блистает средь полей,
Иль лето знойное палит иссохши злаки,
Иль, урну хладную вращая, Водолей
Валит шумящий дождь, седый туман и мраки, —
О радость! Ты со мной встречаешь солнца свет
И, ложе счастия с денницей покидая,
Румяна и свежа, как роза полевая,
Со мною делишь труд, заботы и обед.
Со мной в час вечера, под кровом тихой ночи
Со мной, всегда со мной; твои прелестны очи
Я вижу, голос твой я слышу, и рука
 
 
           В твоей покоится всечасно.
Я с жаждою ловлю дыханье сладострастно
 
 
           Румяных уст, и если хоть слегка
Летающий Зефир власы твои развеет
И взору обнажит снегам подобну грудь,
 
 
           Твой друг не смеет и вздохнуть:
Потупя взор, дивится и немеет.
 

Вторая половина 1815

Надежда

 
Мой дух! доверенность к Творцу!
Мужайся; будь в терпеньи камень.
Не Он ли к лучшему концу
Меня провел сквозь бранный пламень?
На поле смерти чья рука
Меня таинственно спасала,
И жадный крови меч врага,
И град свинцовый отражала?
Кто, кто мне силу дал сносить
Труды, и глад, и непогоду,
И силу – в бедстве сохранить
 
 
Души возвышенной свободу?
Кто вел меня от юных дней
К добру стезею потаенной
И в буре пламенных страстей
Мой был Вожатай неизменной?
 
 
Он! Он! Его все дар благой!
Он нам источник чувств высоких,
Любви к изящному прямой
И мыслей чистых и глубоких!
Все дар его, и краше всех
Даров – надежда лучшей жизни!
Когда ж узрю спокойный брег,
Страну желанную отчизны?
Когда струей небесных благ
Я утолю любви желанье,
Земную ризу брошу в прах
И обновлю существованье?
 

1815

К другу

 
Скажи, мудрец младой, что прочно на земли?
           Где постоянно жизни счастье?
Мы область призраков обманчивых прошли,
           Мы пили чашу сладострастья:
 
 
Но где минутный шум веселья и пиров?
           В вине потопленные чаши?
Где мудрость светская сияющих умов?
           Где твой Фалерн и розы наши?
 
 
Где дом твой, счастья дом?.. Он в буре бед исчез,
           И место поросло крапивой;
Но я узнал его; я сердца дань принес
           На прах его красноречивой.
 
 
На нем, когда окрест замолкнет шум градской
           И яркий Веспер засияет
На темном севере, – твой друг в тиши ночной
           В душе задумчивость питает.
 
 
От самой юности служитель олтарей
           Богини неги и прохлады,
От пресыщения, от пламенных страстей
           Я сердцу в ней ищу отрады.
 
 
Поверишь ли? Я здесь, на пепле храмин сих,
           Венок веселия слагаю
И часто в горести, в волненьи чувств моих,
           Потупя взоры, восклицаю:
 
 
Минутны странники, мы ходим по гробам,
           Все дни утратами считаем,
На крыльях радости летим к своим друзьям, —
           И что ж? их урны обнимаем.
 
 
Скажи, давно ли здесь, в кругу твоих друзей,
           Сияла Лила красотою?
Благие небеса, казалось, дали ей
           Все счастье смертной под луною:
 
 
Нрав тихий ангела, дар слова, тонкий вкус,
           Любви и очи, и ланиты,
Чело открытое одной из важных Муз
           И прелесть – девственной Хариты.
 
 
Ты сам, забыв и свет, и тщетный шум пиров,
           Ее беседой наслаждался
 
 
И в тихой радости, как путник средь песков,
           Прелестным цветом любовался.
 
 
Цветок (увы!) исчез, как сладкая мечта!
           Она в страданиях почила
И, с миром в страшный час прощаясь навсегда,
           На друге взор остановила.
 
 
Но, дружба, может быть, ее забыла ты!..
           Веселье слезы осушило,
И тень чистейшую дыханье клеветы
           На лоне мира возмутило.
 
 
Так все здесь суетно в обители сует!
           Приязнь и дружество непрочно!
Но где, скажи, мой друг, прямой сияет свет?
           Что вечно, чисто, непорочно?
 
 
Напрасно вопрошал я опытность веков
           И Клии мрачные скрижали,
Напрасно вопрошал всех мира мудрецов:
           Они безмолвьем отвечали.
 
 
Как в воздухе перо кружится здесь и там,
           Как в вихре тонкий прах летает,
Как судно без руля стремится по волнам
           И вечно пристани не знает, —
 
 
Так ум мой посреди сомнений погибал.
           Все жизни прелести затмились:
Мой Гений в горести светильник погашал,
           И Музы светлые сокрылись.
 
 
Я с страхом вопросил глас совести моей…
           И мрак исчез, прозрели вежды:
И вера пролила спасительный елей
           В лампаду чистую Надежды.
 
 
Ко гробу путь мой весь как солнцем озарен:
           Ногой надежною ступаю
И, с ризы странника свергая прах и тлен,
           В мир лучший духом возлетаю.
 

1815

Переход через Рейн
1814

 
Меж тем как воины вдоль идут по полям,
Завидя вдалеке твои, о Реин, волны,
        Мой конь, веселья полный,
От строя отделясь, стремится к берегам,
        На крыльях жажды прилетает,
        Глотает хладную струю
        И грудь, усталую в бою,
        Желанной влагой обновляет…
 
 
О радость! я стою при Реинских водах!
И, жадные с холмов в окрестность брося взоры,
        Приветствую поля и горы,
И замки рыцарей в туманных облаках,
        И всю страну, обильну славой,
        Воспоминаньем древних дней,
        Где с Альпов, вечною струей,
        Ты льешься, Реин величавой!
 
 
Свидетель древности, событий всех времен,
О Реин, ты поил несчетны легионы,
        Мечом писавшие законы
Для гордых Германа кочующих племен;
        Любимец счастья, бич свободы,
        Здесь Кесарь бился, побеждал,
        И конь его переплывал
        Твои священны, Реин, воды.
 
 
Века мелькнули: мир крестом преображен;
Любовь и честь в душах суровых пробудились. —
        Здесь витязи вооружились
Копьем за жизнь сирот, за честь прелестных жен;
        Тут совершались их турниры,
        Тут бились храбрые – и здесь
        Не умер, мнится, и поднесь
        Звук сладкой Трубадуров лиры.
 
 
Так, здесь, под тению смоковниц и дубов,
При шуме сладостном нагорных водопадов,
        В тени цветущих сел и градов
Восторг живет еще средь избранных сынов.
        Здесь все питает вдохновенье:
        Простые нравы праотцев,
        Святая к родине любовь
        И праздной роскоши презренье.
 
 
Все, все, – и вид полей, и вид священных вод,
Туманной древности и Бардам современных,
        Для чувств и мыслей дерзновенных
И силу новую, и крылья придает.
        Свободны, горды, полудики,
        Природы верные жрецы,
        Тевтонски пели здесь певцы…
        И смолкли их волшебны лики.
 
 
Ты сам, родитель вод, свидетель всех времен,
Ты сам, до наших дней спокойный, величавый,
        С падением народной славы
Склонил чело, увы! познал и стыд и плен…
        Давно ли брег твой под орлами
        Аттилы нового стенал,
        И ты – уныло протекал
        Между враждебными полками?
 
 
Давно ли земледел вдоль красных берегов,
Средь виноградников заветных и священных,
        Полки встречал иноплеменных
И ненавистный взор зареинских сынов?
        Давно ль они, кичася, пили
        Вино из синих хрусталей
        И кони их среди полей
        И зрелых нив твоих бродили?
 
 
И час судьбы настал! Мы здесь, сыны снегов,
Под знаменем Москвы, с свободой и с громами!..
        Стеклись с морей, покрытых льдами,
От струй полуденных, от Каспия валов,
 
 
        От волн Улей и Байкала,
        От Волги, Дона и Днепра,
        От града нашего Петра,
        С вершин Кавказа и Урала!..
 
 
Стеклись, нагрянули, за честь твоих граждан,
За честь твердынь, и сел, и нив опустошенных,
        И берегов благословенных,
Где расцвело в тиши блаженство россиян;
        Где ангел мирный, светозарной,
        Для стран полуночи рожден
        И провиденьем обречен
        Царю, отчизне благодарной.
 
 
Мы здесь, о Реин, здесь! ты видишь блеск мечей!
Ты слышишь шум полков и новых коней ржанье,
        «Ура» победы и взыванье
Идущих, скачущих к тебе богатырей.
        Взвивая к небу прах летучий,
        По трупам вражеским летят
        И вот – коней лихих поят,
        Кругом заставя дол зыбучий.
 
 
Какой чудесный пир для слуха и очей!
Здесь пушек светла медь сияет за конями,
        И ружья длинными рядами,
И стяги древние средь копий и мечей.
        Там шлемы воев оперенны,
        Тяжелой конницы строи,
        И легких всадников рои —
        В текучей влаге отраженны!
 
 
Там слышен стук секир, и пал угрюмый лес!
Костры над Реином дымятся и пылают!
        И чаши радости сверкают!
И клики воинов восходят до небес!
        Там ратник ратника объемлет;
        Там точит пеший штык стальной;
        И конный грозною рукой
        Крылатый дротик свой колеблет.
 
 
Там всадник, опершись на светлу сталь копья,
Задумчив и один, на береге высоком
        Стоит и жадным ловит оком
Реки излучистой последние края.
        Быть может, он воспоминает
        Реку своих родимых мест —
        И на груди свой медный крест
        Невольно к сердцу прижимает…
 
 
Но там готовится, по манию вождей,
Бескровный жертвенник средь гибельных трофеев,
        И богу сильных Маккавеев
Коленопреклонен служитель олтарей:
        Его, шумя, приосеняет
        Знамен отчизны грозный лес;
        И солнце юное с небес
        Олтарь сияньем осыпает.
 
 
Все крики бранные умолкли, и в рядах
Благоговение внезапу воцарилось,
        Оружье долу преклонилось,
И вождь, и ратники чело склонили в прах:
        Поют владыке вышней силы,
        Тебе, подателю побед,
        Тебе, незаходимый свет!
        Дымятся мирные кадилы.
 
 
И се подвигнулись – валит за строем строй!
Как море шумное, волнуется все войско;
        И эхо вторит клик геройской,
Досель неслышанный, о Реин, над тобой!
        Твой стонет брег гостеприимной,
        И мост под воями дрожит!
        И враг, завидя их, бежит,
        От глаз в дали теряясь дымной!..
 

Конец 1816 – начало 1817