Электронная библиотека » Александр Руж » » онлайн чтение - страница 4

Текст книги "Зов Полярной звезды"


  • Текст добавлен: 28 декабря 2021, 19:17


Автор книги: Александр Руж


Жанр: Исторические детективы, Детективы


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Значит, сработало?

– Сработало. Теперь вам следует отдохнуть. Гипнотические сеансы зело утомительны, жизненные соки из организма вытягивают. Посему злоупотреблять не следует.

– Но я ни в чем не успел р-разобраться! – Вадим вскочил с кресла, однако неимоверная тяжесть в ногах не позволила удержаться стоя, опрокинула назад, на сиденье. – Понял только, что контузия у меня не от взрыва. Меня ударили по голове. Но кто и с какой целью?

Барченко бросил кругляш с ниткой на стол, вынул из напольного шкафчика початую бутылку красного вина, наполнил граненый стакан.

– Пейте, – протянул стакан Вадиму. – Это французское, знакомый литератор привез. Оно вас укрепит…

– Спасибо. – Вадим отпил глоток, терпкий пахучий нектар потек по языку в гортань. – Как говорят во Франции: мерси.

– Знаете французский? – сделал стойку Александр Васильевич.

– Может, и знал… У меня после вашего сеанса будто проблески появились, но бессистемные, не получается их воедино собрать.

– Сеансы мы продолжим. Мне много чего из ваших извилин выпростать нужно. Тут прямо детективная история нарисовывается. Конан Дойль с Лебланом! – Барченко взялся перечислять, загибая по очереди короткие пальцы: – Почему тот, кто попотчевал вас палицей, не нанес вам смертельного удара, а оставил лежать как есть? Почему довольствовался тем, что вас погребли заживо? Имел ли он какие-либо претензии к вам лично или ставил своей целью похитить что-то со склада?

– Вещи на складе остались нетронутыми, – перебил начальника Вадим. – Я нашел подробную опись, а времени, чтобы произвести р-ревизию, у меня было предостаточно.

– Вы производили ревизию?

– И то р-развлечение… К тому же мне хотелось вести строгий учет всему продовольствию, которое я съел, сожженным свечам, изношенной одежде… Думал, что буду делать, если мне впоследствии за все это предъявят счет. – Он допил вино и подрагивающей рукой возвратил стакан Барченко.

– Если преступника… будем именовать его так, поелику он едва смертоубийство не сотворил… не интересовал склад, значит, его интересовали вы. Тогда вопросов еще больше. И, кстати, вы сказали, что капитан вам не тыкал, обращался хоть и в приказном тоне, но уважительно?

– Да…

– И вы его «благородием» не величали?

– Не величал. Что же из этого проистекает?

Вадим, общаясь с Барченко, невольно заражался его церковнославянским наречием.

– А то, что сословия вы не пролетарского и тем паче не крестьянского. Я дворянина за версту узнаю. – Александр Васильевич перешел на полушепот. – Сдается мне, голубая кровь в вас течет, любезный Вадим Сергеевич…

– Как же я р-рядовым на войну попал?

– Всякое случается. За провинность разжаловали или еще чего… Возможно, по политической части. На это я и уповаю. Если откроется, что вы свободомыслием изволили баловаться, будет у вас отменный джокер против наших приверед.

Говорил Александр Васильевич не без сарказма, но вроде как и всерьез.

– Так давайте еще в моих мозгах покопаемся! – взмолился Вадим. – Я хочу правду узнать.

– Покопаемся, – заверил Барченко. – Но не сейчас. Неделю перерыва сделаем, а после проведем повторный сеанс. Если…

– Если что?

– Если раньше кой-чего не произойдет…

Глава III,
в которой Вадим Арсеньев в числе прочих сотрудников особой группы пускается в рискованное путешествие

В первые дни после зачисления Вадима в штат Спецотдела ГПУ Барченко не загружал новичка работой, давал ему возможность освоиться в новой атмосфере. Для Вадима это было тем более непросто, что за восемь томительных лет он отвык от людей – с одной стороны, изголодался по общению, а с другой – испытывал определенную антропофобию, каковую, вероятно, чувствовал и Робинзон после изоляции на своем острове.

Чтобы ускорить процесс адаптации, он не спешил после работы на выделенную ему жилплощадь в коммунальной квартире на Нагатинской (комнатка в двадцать квадратных аршин, как положено по закону), а задерживался на работе или шел с кем-то из коллег гулять по Москве. Часто его собеседником и проводником становился Макар Чубатюк, с которым у Вадима завязались дружеские отношения. Макар взял новенького под свою опеку, чтобы ввести его в постреволюционную действительность и разъяснить текущий момент.

– Ты, Вадюха, не смотри, что у нас нэпман жирует, мы его скоро к ногтю прижмем, глисту компостную, – с коммунистической непосредственностью рубил матрос-механик. – Читал Маяковского? «Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою отсюда до Аляски!»

– Это р-разве про нэпманов написано? – замечал Вадим, успевший проштудировать в читальне сборники главного пролетарского поэта.

– Про них тоже. Мы, братишка, всю нечисть из страны выметем подчистую, дай срок! Пойдут они у нас в Нерчинск ежиков пасти. И наступит такая благодать, что ангелов в раю затошнит…

Справедливости ради следует сказать, что угар новой экономической политики не всегда вызывал у Чубатюка праведную ненависть. Любил Макар на досуге гульнуть в ресторанах, которых в Москве развелось, что пивных в Германии. Исполнив служебные поручения и загнав машину в гараж, он шел домой, в общежитие-коммуну, доставал из рундука местами вытертый фрак (не иначе реквизированный в революционной горячке у какого-нибудь буржуя), напяливал его на свои широченные плечи и заваливался в «Хромого Джо», или в «Сверчка на печи», или в другое подобное заведение. Его особенным обожанием пользовался ресторан на площади Свердлова. Здесь, в роскошном купеческом особняке, еще в прошлом веке стараниями приказчика Тестова открылся трактир, который весьма скоро приобрел популярность у заезжих помещиков, а затем и у особ более высокого полета. Если верить Гиляровскому, петербургская знать во главе с великими князьями специально приезжала из Петербурга отведать фирменного молочного поросенка, жаренного на огне, раковый суп с расстегаями и гурьевскую кашу. У Тестова сиживали Достоевский и Шаляпин, Рахманинов и Чехов.

В начале нового века трактир торжественно переименовали в ресторан и подвергли кардинальной реконструкции. Как писал тот же дядя Гиляй, переделали даже стены. В зеркальном окне вестибюля красовалась декадентская картина, а в большом столовом зале появилась модернистская мебель. Это отвратило от заведения купцов-ретроградов, зато привлекло представителей зародившегося бунтарского поколения. Закрытый в 17-м ресторан возродился еще до окончания Гражданской. Сюда-то и предпочитал заходить расфранченный Чубатюк, ценивший русскую кухню выше всяких там французских и итальянских.

Вадим иногда присоединялся к нему, пил старку, жевал поросячью ногу, слушал в исполнении размалеванных певичек «Бублички» и «Лимончики», но не чувствовал себя в этом гнезде великорусского разгула так же уютно, как Макар, то и дело щипавший официанток пониже поясницы, с оглушительным треском хлопавший в ладоши и басивший во всю мощь своих богатырских легких:

– В жопу «Лимончики», «Марсельезу» вжарьте!

Еще одним его пристрастием был кинематограф. У Чубатюка действовало выверенное расписание: по будням он ходил в «Гранд-плезир» и «Великан», а по праздникам – исключительно в «Художественный» на Арбатской площади. Этот старейший в столице кинотеатр сам по себе считался произведением искусства: фасад в стиле античной классики, мраморные колонны, ажурные люстры в фойе, зрительный зал, оборудованный на манер театрального – с партером, балконами и ложами. Смотрел Макар все подряд: американского «Всадника без головы», французское «Эльдорадо», турецкую «Огненную рубашку», отечественных «Красных дьяволят». Смеялся над Чарли Чаплином в «Малыше», покрывался испариной при виде Макса Шрека в фильме ужасов «Носферату» и облизывался, глядя на Мэри Пикфорд в «Двух претендентах».

Кинематографические походы пришлись Вадиму по душе, он охотно сопровождал Макара, но по прошествии полутора недель утомился. Наскучило мелькание бессловесных теней под пошловатые наигрыши тапера. Да и не обогащало это ни душу, ни ум. Наивные мелодрамки, тупые комедии, бессмысленные боевики… Вадим горел желанием узнать побольше не о выдуманной, а о реальной жизни, поэтому все чаще стал отказываться от Макаровых приглашений и просиживал вечера в библиотеках, листал подшивки газет и журналов, обогащался актуальными сведениями и постепенно приноравливался к существованию в обновленной России.

Так продолжалось до конца сентября, но однажды, после окончания рабочего дня, который Вадим провел за сортировкой старых бумаг, скопившихся в сейфах, Барченко сделал таинственное лицо и вполголоса промолвил:

– Попрошу вас, Вадим Сергеевич, сегодня задержаться. Хочу вам кое-что показать.

Заинтригованный Вадим последовал за ним в компактный зальчик, расположенный, как и другие кабинеты особой группы, не в гэпэушном комплексе на Лубянке, а в здании Главнауки. Александр Васильевич хоть и состоял в чекистском ведомстве, но использовал любую возможность подчеркнуть, что он – не филер со шпалером, а вольный мыслитель. Оттого и перебрался поближе к ученым мужам. Здесь ему было удобнее во всех отношениях: не роились перед глазами кожаные, волокшие арестантов со скрученными руками, почти не слышалось матюгов, зато в его распоряжении находились справочные фонды, лаборатории и демонстрационная с киноустановкой.

– Вы тоже увлекаетесь синема? – спросил Вадим, войдя в зал с рядами жестких стульев и белым полотном на стене.

– Увлекаюсь, – не счел нужным отрицать Барченко, – однако мой интерес сугубо практический. И фильмы я смотрю не того дрянного сорта, на какие таскает вас наш милейший Макар Пантелеевич…

– А какие же?

– Документальные. В моем собрании много диковинок. Одну из них мы с вами сейчас и поглядим.

С этими словами Александр Васильевич дал отмашку киномеханику, тот погасил лампы в зальчике, застрекотал аппарат, и на белом полотне появилось нечеткое изображение. На фоне заснеженных сопок темнела подо льдом гладь какого-то озера. Солнце отсутствовало, вся картинка была окрашена в тяжелые сумеречные тона, какие бывают в пасмурный зимний день.

– Это Север, – прокомментировал Барченко, севший рядом с Вадимом в первом ряду. – Кольский полуостров. Съемка сделана три года назад, в ходе экспедиции профессора Ферсмана.

– Я читал о ней на днях в геологическом журнале. Пишут, что Ферсман нашел в тундрах залежи полезных ископаемых.

– Sic. Но имеется один аспект, который не стали предавать огласке. Он никем пока не объяснен, и есть основания полагать, что это как раз по нашему ведомству… Смотрите!

В кадре возник мужчина в толстом кожухе и меховой шапке. Он шагал по берегу озера, проваливаясь до бедер в рыхлый снег. Оборачиваясь, перебрасывался фразами с оператором, но Вадим и Барченко слышали только тарахтение киноустановки.

– Снимает старший архивист Минералогического музея Академии наук Болдырев, – продолжил пояснения Александр Васильевич, – его Ферсман взял с собой в ту поездку. А видим мы еще одного участника экспедиции – техника Паршина. Они вышли к берегу Сейд-озера, есть такое в центре полуострова… Будьте внимательны, сейчас начнется!

Камера, покачиваясь, двигалась вдоль береговой кромки, следом за мужчиной в кожухе. Тот шел неторопливо, пока не увидел черные точки неподалеку от озера, ближе к сопкам. Он свернул, промял ногами тропу, остановился. Камера следовала за ним, но он, обернувшись, тормознул оператора взмахом руки. Жест, понятный без слов – снежные наносы были настолько глубоки, что техник Паршин провалился почти по грудь. Оператор снимал издали, но навел фокус так, что стали видны черные валуны, выглядывавшие из-под сугробов. К ним и подошел техник. Рукой в рукавице счистил с передней грани ближайшего валуна слой пушистых снежинок и открыл взорам зрителей прорисованные чем-то петроглифы. К сожалению, разобрать их с экрана не представлялось возможным – качество съемки оставляло желать лучшего.

Последовал короткий спор между Паршиным и Болдыревым, имевший неожиданную развязку. Паршина словно бы дернуло током, он отшатнулся от валуна, его облупленные морозом губы искривились в людоедской гримасе, и он, переваливаясь, пошел прямо на камеру. Болдырев начал отступать, камеру повело, изображение Паршина съехало вбок.

– Что происходит? – спросил Вадим, которого внезапно обезумевший человек из любительского ролика поразил куда сильнее, чем профессиональный кривляка Шрек.

– В том-то и ребус… – проговорил задумчиво Барченко. – Глядите, что будет дальше.

Паршин убыстрил ход, наткнулся на что-то, сокрытое в снегу, погрузил в белое месиво руки по самые плечи и выволок оттуда булыжник весом никак не меньше трех пудов. Выволок играючи – как поднимают с земли упавший мячик. И так же играючи запустил им в оператора. Камера взлетела, перевернулась в воздухе, выхватила из окружающего ландшафта крутую сопку и кусок молочно-бледного неба и упала, зарывшись в снег. Изображение на экране погасло, в зальчике снова вспыхнули лампы.

– Аминь, – резюмировал Барченко.

– Он его убил?

– Паршин Болдырева? К счастью, нет. Провидение окормило… Плечевую кость раздробил, больше ничего. Понабежали все, кто был рядом, Паршина скрутили. Ферсман рассказывал мне, что проще было бы с разъяренным вепрем справиться.

– По виду Паршин – заурядной комплекции, не атлет. Не представляю, как он сумел такой вес поднять, еще и бросить! И что за умопомрачение с ним приключилось?

– То-то и оно, Вадим Сергеевич! – прищелкнул пальцами Барченко. – Умопомрачение накатило, а потом и отошло. Думали, что он главою скорбен, отвезли в Питер. Он всю дорогу горючими слезами заливался, молил развязать, божился, что ничего не помнит… прямо как вы.

– Но я ни на кого не кидаюсь!

– Это я так, для сравнения. Кидаться он перестал уже через минуту после первой вспышки. И сила небывалая пропала. Сделался собой прежним. Свезли его к академику Бехтереву, тот полгода его изучал, психических отклонений не выявил. Вот так…

– Вы от Бехтерева эту историю узнали?

– От него. Сразу скумекал, что за нее ухватиться можно. Пленку с записью мы изъяли, а со всех, кто в экспедицию ездил, обет молчания стребовали. То бишь подписку о неразглашении.

– За что же ухватиться, Александр Васильевич? – недоумевал Вадим.

– А разве для вас в порядке вещей, когда человек ни с того ни с сего впадает в буйство и совершает кунштюки, на какие прежде не способен был? А?

– Нет, конечно. Какой тут порядок… – Вадим смолк.

– О чем закручинились, Вадим Сергеевич? Не согласны со мной?

– Согласен… А можно пленку чуть-чуть назад отмотать и запустить еще р-разок?

Барченко сделал знак киномеханику, и на экране вновь прорисовался белый пейзаж. Опять задергалась перекошенная физия техника Паршина, взблеснуло небо…

– Стоп! – закричал Вадим. – Остановите!

Картинка омертвела. Посреди полотна столбенела верхушка сопки со взвихрившимся от ветра белым пухом.

– Нет, не здесь… Немного назад, самую малость!

Кадры пошли в обратной последовательности. Когда в поле зрения выполз покатый бок сопки, Вадим воскликнул:

– Вот оно!

– Что вы там узрели? – полюбопытствовал Браченко. – Рисунок? Да, я тоже его приметил. Палеолитический период, не иначе.

Сквозь северную зимнюю хмарь и муть некачественной пленки можно было разглядеть вычерченную на горе фигуру человекоподобного существа с воздетыми руками. Портрет смотрелся натуралистично, хоть и сделан был, как сказал Александр Васильевич, первобытным художником.

– По скудоумию своему определить точное назначение сего Голиафа не берусь. Равно как и разрисованных камней, подле коих с господином… пардон, с товарищем Паршиным произошло прискорбное злоключение. Одначе смею выдвинуть гипотезу, что на бреге Сейд-озера в доисторические годы обитали древние охотники и рыболовы. Там и пещеры имеются, мне Ферсман поведал… А наскальная живопись имела ритуальное значение. А чего это вы так вскинулись?

– Я видел этот силуэт… и сопку ту видел! – в ажитации Вадим едва проговаривал слова. – Я был там!

– На Сейде? – Барченко приподнял очки и воззрился на Вадима близорукими глазами, как будто такой способ давал лучший результат. – То есть вы все вспомнили?

– Если б!.. Ни черта я не вспомнил, но то, что я был в тех местах, за это р-ручаюсь.

Барченко обернулся к будке киномеханика.

– Вынимай пленку, Жора, сеанс окончен… – Со старческим кряхтеньем восстал с шаткого креслица. – Идемте, Вадим Сергеевич, докончим наше толковище у меня в кабинете.

Кабинет Александра Васильевича заслуживает отдельного описания. Такую эклектику невозможно создать, даже если без разбора натащить в комнату все, что попадется. На стенах в невообразимой последовательности висели старорусские иконы, полинезийские маски, подлинники картин Малевича и Рериха, химические таблицы и японские гобелены с журавлями. На столиках с резными ножками высились китайские вазы из тончайшего фарфора, над которыми непрестанно курилось что-то ароматическое, стояли устрашающего вида статуэтки и внавалку лежали гадальные карты. Значительную часть стен занимали книжные полки, уставленные рядами томов всех мастей. Одни из них выглядели новыми, только что сошедшими с типографского станка, другие разбухли от старости, на двух или трех инкунабулах стояли клейма Гутенберга. Отдельный герметический ящик отводился под свитки – эти были еще древнее книг, испещрены тарабарскими закорючками, так же мало похожими на литеры, как кресало кроманьонца на бензиновую зажигалку.

Над всем витал дух старины и мистерии. Музей редкостей? Антикварная лавка? Капище идолопоклонника? Вадим затруднился бы подобрать точное определение этой келье, если бы не знал ее истинное назначение.

– Присаживайтесь, – пригласил Барченко и первым опустился на сафьяновый диванчик, что стоял у зашторенного окна.

Вадим сел. Барченко закурил свою любимую пенковую трубку, по кабинету поплыли сизые облака табачного дыма.

– А я ведь подозревал, Вадим Сергеевич, что вы бывали на Крайнем Севере. Потому и пригласил вас на этот просмотр.

– Подозревали? На каком основании?

– Амулетик ваш подсказал. – Александр Васильевич показал коричневым ногтем на шелковый шнурок, который выглядывал из-за отворота сатиновой рубахи, выданной Вадиму на новой работе вместе с комплектом прочего нательного белья. – Презанятная штукенция, доложу я вам. Православные на шее крестик носят, большевики ничего, а вы – эвона какой оберег. Языческий.

Вадим вытянул из-под рубахи слюдяную пластинку, вставленную в овал из желтой кости. Слюда в размытых отблесках свечей, горевших в высоких шандалах по углам кабинета, переливалась всеми цветами радуги, а на обороте костяного овала зоркий глаз разобрал бы процарапанные острым тонким орудием письмена наподобие скандинавских рун.

– Кость оленья, – определил Барченко, – а слюда такая встречается за Полярным кругом. И руны близки к норвежским. Боюсь попасть впросак, но по отдельным знакомым мне начертаниям могу сказать, что это заговор от бед и напастей. Откуда у вас этот раритет?

Вадим затруднился с ответом. Сколько он помнил, амулет всегда находился при нем – и в годы подземного заключения, и, естественно, в последующие недели. Барченко увидел этот предмет, когда заглянул на медосмотр, который Вадим проходил перед трудоустройством в особую группу. Увидел, но комментарии придержал до настоящего момента.

– Не помните? – Александр Васильевич пыхнул трубкой. – Я так и знал. Жалко… Работа ручная, талисман не в магазине куплен. Возможно, это ниточка к вашему прошлому, но сейчас ее бесполезно тянуть – конца не видно. – Он повертелся, чтобы удобнее устроиться на продавленном диване, из чего Вадим заключил, что самая важная часть беседы еще впереди. – Ладно, спрячьте вашу ладанку – авось она свою роль еще сыграет… А теперь давайте обсудим то, что мы с вами зрели на пленке. Наличествует у вас какое-нибудь мнение?

– Не думаю, что я компетентен, – заговорил Вадим, гадая, куда клонит высокомудрый курильщик. – Случай кратковременного помешательства или что-то в этом духе. По-другому не истолковать.

– Повторюсь: Бехтерев и его подручные не обнаружили у бедолаги никаких признаков полоумия, а они на этом собаку съели. И опять же – откуда силушка былинная? Это к симптомам душевной болезни не припишешь.

– Мне вчера попалась старая подшивка «Неврологического вестника», там была статья о проявлениях необычайной силы у некоторых безумцев…

– Нет, нет! – не дал договорить Александр Васильевич и замахал вынутой изо рта трубкой, от которой зазмеился длинный духовитый шлейф. – Разве вы не видите, что это совсем другое?

– Что же это? – спросил Вадим. – Вы-то сами знаете ответ?

– По крайней мере, догадываюсь… Подайте-ка мне вон ту книжицу с третьей полки. Нет, не эту… ту, что рядом, в деревянном переплете.

Вадим снял с полки тяжеленную глыбу, заключенную вместо обложки в отполированные тысячью рук дощечки. На передней крышке было вырезано заглавие: «Записки думного дьяка Алая Михалкова, присовокупленные к писцовой книге о Кольских луках».

– Дайте сюда. – Александр Васильевич взял у Вадима книгу, благоговейно раскрыл ее на середине, перевернул пяток страниц. – Продувная бестия был этот Алай Михалков… Направили его в начале семнадцатого века вместе с подьячим Мартемьяновым в Кольский уезд, тяглое население переписывать. А он, не будь дурак, стал у мнихов Печенгского монастыря и у посадских мзду вымогать, в обмен обещал размер их угодий занизить, чтоб, значит, с них подати меньше брали. А тем, кто отказывался, наоборот, завышал… Но мы сейчас не об этом. Вот! – Найдя нужную страницу, Барченко повел пальцем по строчкам. – Покуда Алай писцовую книгу составлял, компаньон его Мартемьянов вел что-то вроде дневника, куда записывал разные разности… Слушайте! – И, сдвинув очки на кончик носа, он стал нараспев читать: – «Приключился намедни жах. Лопин из местных, по прозванию Харьяг, впал внезапу в неистовство, зачал каменцы тяжкия в небеса метать, рыки производить утробныя и словесы изрекати, каковых ни един наш толмач уразуметь не мог. Опосля чего, ближних своих помяша изрядно, устремил стопы на север и потонул в болотине. Никто же его остановити не решахуся, ибо стать его плотская такою могутностию налились, что ни единому витязю не пересилить…» Ничего вам не напоминает?

Барченко хитро жмурился на Вадима из-за толстых стекляшек.

– Позвольте! Значит, это явление уже описано?

– Неоднократно. – Барченко захлопнул фолиант и чихнул от поднявшейся пыли. – Есть сведения, что в тысяча семьсот девяносто втором году на промысловой шхуне купца Рыбина занемог цингой его сын Алексей. Плыли они тогда в высоких широтах, в Баренцевом море. Мальчишка уже при смерти лежал, как вдруг северное сияние полыхнуло. И что вы думаете? Этот полумертвый с одра своего вскочил – и бегом на палубу! Матросы его за руки, а он расшвырял всех, как котят, и за борт. Стал грести в сторону полюса, но вода стылая была, конечности холодом сковало, и утоп он, как тот лопин. В прошлом столетии похожий припадок наблюдался сразу у семидесяти казаков, а лет эдак двадцать пять тому назад двое норвежцев убежали по льду, а когда их ловить стали, они зарубили топором штурмана и вырвались…

– Так что же это такое, Александр Васильевич? – допытывался Вадим. – Болезнь?

– Названий сему – легион. – Барченко раскурил погасшую трубку. – Арктическая истерия, меряченье, зов Полярной звезды… Якуты говорят: мэнэрик – то есть «делать странности». Академик Бехтерев относит это состояние к психопатологическим. Проявляется оно по-разному: человек может помимо воли подчиняться приказам извне или копировать действия других людей… При этом он обретает силу невиданную, становится нечувствительным к боли, лезет напролом. Представляете, на что способна толпа, если она поражена таким приступом?

– Боюсь представить… Кто же подвержен этой арктической истерии и чем она вызывается?

– Жертвами в первую голову становятся лопари – аборигены Кольского полуострова. Но не только. Как мы видели, накрыть она может любого, кто заглянет в те места и разгневает тамошних духов. Да-да! Лопари доказывают, что их боги живут в подлунном дворце и зорко бдят оттуда за тем, что творится на грешной земле. И ежели кого-то надобно изъять из земного жития, распахивается оконце, оттуда бьет избранному в темечко луч, который отключает его от окружающего мира… душа втягивается через это оконце в потусторонний резервуар, а телесная оболочка, лишившись главнейшего содержимого, идет себе куролесить…

– Однако душа иногда возвращается…

– Духи – они разборчивы, присмотрятся потщательнее да и поймут, что не тот кувшин опростали. Заполняют его обратно.

Издевается или как? Вадим буравил шефа пристальным взглядом, а тот все попыхивал трубкой и ничем не выдавал своего отношения к рассказываемой бредятине.

– Но вы же не верите во всю эту ересь, правда?

– Я покамест сам не разумею, дражайший Вадим Сергеевич. Вот и уповаю на предстоящую экспедицию…

– Вы отправляетесь в экспедицию?

– Мы, Вадим Сергеевич, мы! Вы, я и проверенные сотрудники нашего департамента. А вы что думали, я просто так, от скуки, перед вами тут битый час распинаюсь? Всю подноготную выложил, секретную съемку показал…

Вадим заелозил на диванчике. Грудь распирало от предчувствия чего-то захватывающего, такого, что разве только на страницах романов Жюля Верна или Брэма Стокера происходит. Вот же вывезла кривая после восьми лет тьмы и одиночества!

– Я по вашему лику вижу, что о согласии вопрошать не надо. – Барченко смежил веки, как довольный котяра, и промурлыкал: – Вот и ладненько! Такой помощник, как вы, нам оченно пригодится.

– А каков маршрут?

Александр Васильевич привстал, уцепил лежавшую на письменном столе карту мира, метра два в длину и не менее полутора в ширину, разостлал, повел концом трубки, как школьной указкой, от Москвы влево и вверх.

– Следите… Сперва едем в Петроград, на этом отрезке сложностей я не предвижу. Засим, запасшись провиантом и снаряжением, движемся через Карелию на Север по Мурманской железной дороге. Повторяем путь Ферсмана и его спутников.

– В каком состоянии дорога?

– В паршивом. Ехать придется долго. На ней и белофинны до сих пор шалят – пару лет назад пять мостов спалили, движение на восемнадцать суток остановилось. Так что предприятие наше не токмо трудное, но и опасное.

– Тогда, может быть, есть смысл отложить его до следующего лета? В Заполярье будет полярный день, светло и не так холодно…

Барченко смел насыпавшуюся на Карельский перешеек табачную труху, свернул карту в рулон.

– Довод весомый, Вадим Сергеевич, но вот в чем загвоздка. Те, кто описывал арктическую истерию, указывают, что приступы случаются преимущественно зимой, в условиях полярной ночи. Да еще и часто при наличии северного сияния. Не берусь судить, насколько важен сей фактор, но пренебрегать им мы не должны. Поскольку природа явления нам еще не открылась, учитывать следует любую мелочь. Или я не прав?

– Правы, – признал Вадим. – Когда отъезд?

– Через два дня.

– Так скоро?

– Подготовка ведется уже месяца три, но вас я в нее не посвящал. Требовалось к вам приглядеться, понять, подходите ли вы для данной миссии.

– И как – подхожу?

– По моему разумению – да. И Чубатюк за вас ручательство дал. Так и рек: зане кто в этом парубке усомнится, тому сусалы набок сворочу. Вы не серчайте, выражается он своеобразно, зато не предаст, хоть на решетке его поджаривай, аки страстотерпца.

– Выходит, он неспроста меня с собой по кабакам и кинотеатрам таскал? Проверял?

– Такая у нас служба, Вадим Сергеевич. Семь раз проверь, один раз доверь. Вы уж не подведите, не то не сносить мне головы. Я и так вас супротив всех правил в группу взял.

– Не подведу, Александр Васильевич, – пообещал Вадим твердейше.

Как будто присягу на верность принес.

К членам своей особой группы Барченко относился как собиратель к редчайшим экспонатам коллекции. Берег их и лелеял. Для участия в северной экспедиции отбирал придирчиво и скупо. Баррикаду Аполлинарьевну не тронул – ей как ближайшей споборнице надлежало замещать его в Москве на весь период отсутствия. Хотел взять Пафнутия, но пожалел разлучать его с чернокожей кралей Дарьей. После долгих обмозгований включил в список греко-индуса Аристидиса, хилера Яакко (куда отряду без врача?) и, разумеется, Макара Чубатюка, который сопровождал шефа повсюду, как верный телохранитель.

Всего же экспедиционный отряд насчитывал пятнадцать душ. Помимо уже упомянутых, к нему прикомандировали отделение красноармейцев – людей бывалых, тертых, обстрелянных на колчаковских и деникинских фронтах. Значился среди них и повар – кудлатый, как баран, Прохор Подберезкин, не умевший и двух слов связать без площадной ругани. Красноармейцев вооружил винтовками, особистам выдали по револьверу. На всякий пожарный отряду были выписаны пулемет «виккерс» и ящик гранат-лимонок. Со всем этим арсеналом и мандатами, сулившими почти неограниченные права, разношерстная компания, спаянная общей целью, отбыла в спецвагоне из Москвы в Питер.

Перед отбытием к Вадиму неожиданно зашла Баррикада Верейская. Она была из тех, про кого в народе говорят: «Взглянет – лес вянет». Железобетонная, не терпевшая телячьих нежностей, она со всеми, кроме Барченко, вела себя ровно-бесприветно. Но сегодня почему-то помягчела, заговорила с Вадимом, как добрая старая нянька:

– Вы там поосмотрительнее… Я на вас вчера воск лила, вышло скверно. – Она порылась в старомодном ридикюле, с которым не расставалась ни на минуту, и выудила из него бесформенную рыжую блямбу величиной с детскую ладошку. – Видите?

– Что же это такое, Баррикада Аполлинарьевна? – учтиво осведомился Вадим.

– Не разбираете? Вот морда, вот рога, вот передние лапы воздетые, вот на задней копыто железное… – Верейская иссохшим пальчиком легонько притрагивалась к округлым, как ложноножки амебы, выростам на восковой лепешке.

Вадим, хоть убей, ничего в этих выростах не разбирал: ни рогов, ни копыт, ни морды. Но на всякий случай помалкивал, давая возможность авторитетной вещунье прорицать дальше.

– Много опасностей вам в этом вояже грозит. И от людей, и от непогоды… Но самая главная опасность вот от этого исходит. – Она поднесла воск поближе к глазам Вадима. – Не знаю, кто таков, но точно не человек. Боюсь, нет у него должного пиетета к сотрудникам ГПУ-с…

Чудище с рогами и одним железным копытом. Ага, учтем. Еще недели две тому назад подобный прогноз рассмешил бы Вадима, но за прошедшее с момента зачисления в особую группу время он свыкся с тем, что вокруг него совершается нечто не совсем укладывающееся в прокрустово ложе традиционного сознания. Да и люди окружали его такие, каких в обычной жизни встретишь редко.

Взять для примера ту же Баррикаду Аполлинарьевну. Все в ней было на контрастах, и каких! Начиная с имени и речи и заканчивая внешностью. Говорила она без дооктябрьских, как у Барченко, атавизмов, но допускала анахроничные словоерсы, причем пристегивала их всенепременно к аббревиатурам, каковых при советской власти расплодилось, как мух в кондитерской. Слетавшие с ее уст «ГПУ-с», «Рабкрин-с», «наркомпочтель-с» и «викжель-с» хлестали по ушам, это было то, что Макар Чубатюк называл помесью Бобика и хрюшки. Но Баррикада Аполлинарьевна употребляла их с завидным постоянством, а замечаний ей, из уважения к заслугам и занимаемой должности, никто не делал. А и сделал бы – кого б она послушала?


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации