Текст книги "Вовка-центровой"

Тут в ординаторскую зашел Леонид Афанасьевич.

– Что, Ира, решила перекурить, дай-ка и мне папиросину.

Ирина Васильевна раскрыла вновь пачку, и врач, осторожно вытащив папиросу, желтоватыми от курева пальцами ее размял и прикурил.

– Третьего стрелка для снайпера у нас сегодня нет, – благодушно сказал он.

– Да, Олег там совсем пропал на приеме, – сказала Ирина Васильевна, – а ты, Леня, чего приперся, у тебя же отгул.

– Так вот хочу на паренька взглянуть, не каждый день такое случается, да еще и живой остался.

– Ты знаешь, Леня, что этот пацан сегодня отчудил?

– Ну и чего?

– Он в лаборатории отказался от взятия анализа крови, пока ему не взяли чистую иглу из стерилизатора, и представляешь, чем он это мотивировал? Что может через иглу заразиться гепатитом Б. Ты когда-нибудь слышал о таком?

– Да, очень интересно, а как он это объясняет?

– А никак, отперся от всего, молния стукнула, и ничего не помню.

– Ты, понимаешь, Ира, вообще его рассуждения не лишены логики, ведь следы крови на игле могут остаться даже после протирания ее спиртом, а в крови может, имеется, какой-то инфекционный агент, ведь так? Вот только он конкретно утверждал, что это болезнь гепатит Б. Логически рассуждая, какой мы знаем с тобой гепатит? Болезнь Боткина, ведь так? То есть – это гепатит А, а гепатит Б – это еще один микроб или вирус, поражающий печень. Может, он действительно прочитал какую-то статью в медицинском журнале, например, которую мы пропустили, а после того как молния его шарахнула, он и вспомнил про нее. Ты знаешь, а ведь это не пустяки, может нам вместе иглы Франка, скарификаторы использовать начать? Вон помнишь, у нас были ведь желтухи непонятные, и на Боткина не очень похожи, может от иголок и получены?

– Да ты что, Леня, где мы их возьмем, вон педиатры плачут, что им реакцию Пирке делать нечем.

– Ну, милая, под лежачий камень вода не течет, надо с главным переговорить, может, чего и получится, и в литературе посмотреть, где это парень про гепатит углядел. В общем, я пошел в палату, гляну мальчишку и домой.

Вовка тем временем пообедал. Больничный обед был совсем не плох: суп с мясом, на второе пюре с треской, и на третье компот. Он лежал и размышлял о своей необычной судьбе, когда в палату вошел Леонид Афанасьевич.

– Ну что, герой, пообедал? – с порога спросил он.

– Так точно, – вскочив, ответил Вовка.

– Ну вот, пользуйся моментом, дома-то тебя так не накормят.

– Это, да – вздохнул дед, прислушивающийся к разговору. – Интересно, когда карточки отменят, сил уже нет по очередям стоять?

– Отменят, отменят, Егор Кузьмич, обязательно отменят. Товарищ Сталин, если что обещал, обязательно выполнит. Мы в такой тяжелой войне победили, все сразу не получится, – сказал ободряюще врач и попросил Вовку раздеться. Он обстукал и осмотрел его со всех сторон, и продолжалось это минут десять.

– Неплохо, неплохо, все вроде в норме, – сказал он наконец.

– Леонид Афанасьевич, – спросил Вовка, – а эти ожоги на спине у меня пройдут?

– Ну, не знаю, – замялся доктор, – вроде они на всю жизнь остаются, вот только краснота наверняка пройдет.

– Ну и на этом спасибо, – вздохнул мальчишка, – а может, вы меня домой отпустите?

Леонид Афанасьевич улыбнулся.

– Нет уж, твой врач сейчас Ирина Васильевна, она все и решит. Ну, товарищи, – обратился он к остальным больным, – желаю всем быстрее поправиться, до свидания.

– Твои бы слова да богу в уши, – пробурчал Егор Кузьмич, когда дверь за врачом закрылась, – ходют, ходют, а толку нет.

Еще два дня Вовка провел в больнице, в это время он собрал все газеты, какие только мог, и внимательно их прочитал от корки до корки, до ухмылки соседей, не ожидавших от мальчишки такого усердия. Он даже сходил на политинформацию, которую проводила старшая медсестра для сотрудников отделения. На него там посмотрели с недоумением, но не выгнали. Но политинформация его разочаровала. Большую часть времени медсестра рассказывала, как тяжело приходится труженикам Североамериканских штатов и других капиталистических стран и про героическую борьбу компартий Франции и Италии за права рабочих. Он, собственно, все это уже прочитал в газетах, и каждое утро слышал из репродуктора.

Он пошел обратно в палату, там на койку, которую вчера освободил Игорь, устраивали средних лет мужчину. На плечиках его кителя были майорские погоны и эмблемы авиатора. Его ноги были ампутированы по среднюю треть бедра, поэтому под кроватью стояло несложное приспособление из досок с приделанными подшипниками и деревянная палка, которой инвалид должен был отталкиваться при езде. На кровати лежала гитара, явно сделанная под заказ. Летчик между тем оживленно говорил соседям по палате:

– Вот, мужики, сердечко прихватило, так в больницу забрали, и на какой спрашивается хер. Мне дома сын все сделал для удобства, а тут ни посрать, ни поссать по-нормальному.

– Да ты не стыдись, мил человек, – вступил в беседу дед, – мы же все понимаем, ты за Родину в боях пострадал, лежи не стесняйся. А вот струмент ты чего приволок, никак играешь?

– Да вот однополчане недавно подарили, – застеснялся майор, – приезжали ко мне и трофей из Германии привезли, знают, что я тренькать люблю. Вот с собой взял, чтобы скучно не было, еще осваиваю ее пока.

– Дак, тогда сыграл бы хоть что, – продолжал приставать Егор Кузьмич, – душу хоть бы потешил.

Летчик, поломавшись для приличия, взял гитару и начал наигрывать и тихо подпевать себе под нос:

 
Темная ночь, только пули
Свистят по степи
 

Гитара была чуть-чуть расстроена и резала слух Вовке, но он как и все захлопал в ладоши после незамысловатого исполнения майора.

– Товарищ майор, – сказал он нерешительно, – мне кажется, что гитара слегка расстроена. Давайте, я ее настрою.

Летчик без слов протянул гитару.

Вовка бережно взял в руки инструмент и пропал. Это была такая вещь, сразу стало ясно, что это ручная работа, да и сами струны были высший класс. Он осторожно тронул колки, гитара на это отозвалась мелодичным гулом. Расстроена она была совсем немного, и через минуту Вовка взял звучный аккорд. С этими пальцами было немного непривычно, но тем не менее за этим аккордом последовал другой и третий.

– Слушай, парень, – сказал летчик, – я гляжу ты в этом деле дока. Может, и споешь что-нибудь.

После недолгого раздумья Вовка сказал:

– Хорошо, я вам спою песню, совсем недавно услышал, парни во дворе пели. Она про летчиков.

Он дважды сделал проигрыш, и его пальцы уже почти свободно бегали по грифу. Затем вдохнул и начал петь своим ломающимся юношеским тенорком

 
Я Як истребитель, мотор мой звенит
Небо моя обитель
А тот, который во мне сидит
Считает, что он истребитель
 

При первых же словах песни пилот замер и слушал не дыша.

Да и вся палата слушала, затая дыхание. На середине песни майор заплакал, по его лицу текли крупные слезы, но он не обращал на это никакого внимания и был весь там в бою. Но вот отзвучал последний аккорд. И тут пилот пришел к жизни.

– Парень, скажи прямо, ведь это ты сочинил? Не слышал я такой песни никогда. Вот как ты так смог, ведь это прямо про моего друга, как будто он здесь был!

Вовка смущенно сказал:

– Да нет, точно не я, где мне такие песни сочинять.

– Лады, – решительно сказал майор, – мне другую гитару найдут, а за эту песню вот тебе подарок, гитара твоя!

– Вот только слова песни запиши мне, пожалуйста, – добавил он.

– Слушай Володя, может, что еще споешь, неплохо получается у тебя, – попросил Николай Петрович, – я хоть в разведке был, но все равно за душу взяло.

– Ага, сейчас я вам весь репертуар Владимира Семеновича выложу, – подумал Вовка, – вот уж дудки, и так палюсь по полной программе.

– Да я про войну больше не знаю новых песен. И вообще у нас вечером больше уркаганские песни пели. Вот тех кучу знаю, – признался он.

Летчик поморщился:

– После этой песни, об урках петь преступление.

– Ну отчего же, – вступился за Вовку Николай Петрович, – есть у них жизненные песни. Сам, небось, знаешь, от сумы и от тюрьмы не зарекайся.

– Это, да, – задумчиво произнес инвалид, почесывая плохо заживший шрам на бедре, – тут дело такое.

Вовка тронул гитарные струны и тихо начал.

 
Как посадишь рассаду, так и манит она
Так и годы уходят в туман
И любви мое сердце не знает,
Сколько пролито слез – океан
 
 
Все мои расчудесные годы
отобрала старуха тюрьма,
у меня нет любви средь природы
счастья нет у меня впереди
 

Когда он закончил длинную тоскливую песню, все сидели задумавшись.

– Ну ладно, сейчас напоследок спою вам песню Клавдии Ивановны Шульженко, – сообщил Вовка и вновь запел уже осипшим голосом:

 
Майскими короткими ночами.
Отгремев, закончились бои
 

Когда он закончил, то почти не мог говорить.

– Ты, внучок, водицы испей, – неожиданно ласково предложил дед, – или лучше иди-ка сюда, мне вечор из дому кваску самодельного принесли, тебе в самый раз выпить будет. Голос то вишь у тебя сейчас ломается, много петь нельзя, а то осипнешь на всю жизнь. А вы молодежь, – обратился он к остальным, – не насилуйте парня, совсем из-за вас голос сорвет.

Следующим днем Вовка покидал больницу. Доктора, как ни старались, ничего у него не нашли, анализы и рентген были в норме. Мишка уже с утра ожидал его на скамейке.

– Вовка, ты где гитару взял? – восторженно завопил он, увидев брата с гитарой за спиной и узелком, в который заботливый дед сложил половину, того, что принесли ему из дома.

– Бери, – сказал он отказывающемуся парню, – у тебя растущий организм, надо много есть, а мне, сам видишь, даже больничной пайки много.

– Да не ломайся ты, как девка, – сказал летчик, – бери, пока дают.

Вот сейчас Вовка вышел в с утра залитый жарким солнцем больничный двор. Он молча сунул узелок Мишке, и сказав: «Подарили мне ее», пошел к воротам. Мишка в припрыжку побежал за ним.

– Вовка, а чо в узелке у тебя вкусно пахнет? – крикнул он вслед брату.

– Да вот дед один дал, сказал, что съесть не может, – сказал Вовка, – хочешь, так давай посмотрим, что там?

Они присели на скамейку сразу у ворот и быстро просмотрели содержимое. После завтрака Вовке есть не хотелось, и он с удовольствием наблюдал, как его братец расправляется со стопкой ржаных блинов. Съев все до последней крошки, Мишка побежал к колонке, которая была тут же у дороги.

– Вовка, подержи ручку, а то у меня не получается сразу и пить и ее держать!

Вовка нажал ручку, и тут почему-то его свободная рука нажала на Мишкин затылок, сунув его голову под холодную струю воды. Мишка выскочил из-под колонки и закричал:

– Ты опять за свои штуки, взялся, ведь же обещал так не делать больше.

Вовка стоял в недоумении.

– Интересно, что меня толкнуло, ведь даже мыслей не было это сделать. Видимо, пробивает потихоньку детскую память моего нового тела, – решил он.

– Да ладно, Мишка, не злись, сегодня жарко, так, что полезно окунуться.

– Ага, сам то, что не окунулся, – сказал Мишка с обидой, но долго злиться он не мог. – Слушай, а что ты сегодня делать хочешь? Мамка на работу уходила, сказала, чтобы с больницы прямо домой шел и ни на пустырь, ни на речку не ходил, спросил он.

– Миха, а до скольки мама на работе, спросил Вовка?

– О, так ты до сих пор ничего не вспомнил, – разочарованно протянул тот, – я-то думал, раз сунул меня под колонку, так все уже в порядке. Она к шести придет, не раньше.

– Ну, раз так, тогда, что нам дома делать, я есть не хочу, ты вон, тоже все блины съел, давай идем домой переоденемся и пойдем, поиграем в футбол. Ты меня хоть со всеми перезнакомишь, видишь, что я еще не помню ни черта, как буду в школе учиться, не понимаю? – с горечью сказал Вовка.

– Точно, – вдохнул Мишка, глядя на него круглыми глазами, от удивления, – ты же все забыл, так тебе, что в первый класс придется идти?

– Ну наверно в первый класс я не пойду, но вот учебники придется все прочитать, а то точно двоек нахватаю, – согласился Вовка, – и тебе задание, все мне рассказывать, о тех, кто нам будет встречаться, понял?

Пешком до дома от больницы оказалось совсем не быстро, как на машине. Пришли они уже в первом часу. Есть хотелось уже прилично. Мишка вытащил из духовки кастрюлю с постными щами, и они, усевшись за стол быстро срубали ее, заедая невкусным черным хлебом.

– Слушай Вовка, я совсем забыл, – сказал Мишка поникшим голосом, когда достал половинку черной буханки, – ведь надо было зайти в магазин, хлеб получить по карточке.

Да еще сегодня должны были масло подсолнечное давать. Ну, все, батя выпишет сегодня ремня нам по жопе.

– Мишка, так пошли сейчас, возьмем все, что нужно, – сказал Вовка.

– Не ты точно Вовка, совсем ни хрена не помнишь, сейчас магазин поселковый закрыт до четырех часов. А в других нам ничего не дадут. А там очередь, уже с обеда стоит. Мы, конечно, встанем, но сегодня может и не хватить ничего. А если хватит, то мы уже в темноте пойдем, отберут у нас все, да еще и пиздюлей отвесят. Нашего батю, в поселке боятся, но ему некогда по улицам ходить искать концы, он лучше нам навешает, чтобы драться могли. Ты помнишь, как нас на прошлой неделе отоварили? Да ни помнишь ты, ни хрена, – сказал в полном уныние Мишка, – ты сам сидел и ныл, когда тебе Граф в глаз дал.

– А это еще кто такой? – спросил удивленный Вовка, – что еще за графья тут живут?

– Да не графья, а Граф, шестерка Софрона. Ты когда сказал бате, что тебя Граф побил, так он тебе еще добавил, сказал, что, если не можешь сдачи дать, не жалуйся, вдвойне огребешь.

Вовка задумался.

– Да у Павла Александровича воспитание было то, что надо. Ну, что же пора менять приоритеты.

– Миха, давай, бери карточки и сумку, мы идем в магазин, – скомандовал он. Брат окинул Вовку сомневающимся взглядом, но все же полез в комод и вытащил из верхнего ящика два желтоватых листка карточек, из которых сегодня продавцы вырежут два прямоугольничка, по которым им придется получить хлеб и масло.

Когда они подошли к магазину, очередь из бабок и дедок выходила из магазина метров на двадцать. Сначала Вовка слегка сдрейфил, в его детстве он такие очереди видел только в 1964 году, когда в Союзе был неурожай. Но потом, когда он заметил, что никто не лезет вперед и сзади к магазину никто не подходит, то решил, что и сегодня они получат все. что нужно. В очереди их знали многие, и те, кто знал, знали и о молнии, и вскоре его уже задолбали вопросами о самочувствии. Время в очереди шло медленно, но все же, она двигалась. К шести вечера они попали в магазин.

– Хорошо, я мамке записку написал, а, то побежала бы искать, – сказал Мишка, – она уже домой скоро придет.

Когда с хлебом и маслом, налитым в бутылку из-под ленд-лизовского американского виски, они вышли на улицу, уже смеркалось.

– Ну, вот, Вовка, давай бегом домой, а то опять, как в тот раз кодлу встретим, и все.

Хлеб отберут, а тебе морду начистят.

– А тебе, что не чистят, что ли, – удивился Вовка.

– Не, я еще маленький, – сказал Мишка, – считается западло меня бить.

Они шли по плохо освещенной улице, до дома оставалось совсем немного, когда из-за ближайшего угла вышло четверо парней.

– Эй, парнишки, ну-ка швартуйтесь к нам, – прозвучал уверенный голос, – деньги махру сразу доставайте.

– Я же тебе говорил, – раздался в Вовкином ухе жаркий Мишкин шепот, – сейчас все отберут, да опять тебе морду начистят.

Подойдя ближе, Вовка в свете ближайшего фонаря оценил диспозицию. Трое парней, его одногодков и парень постарше года на два. Все они строили из себя урок, и были одеты соответственно. Вокруг не было ни души.

– Ты опять здесь Фома! – вновь раздался обрадованный голос, – мало получил в прошлый раз.

– Представьтесь ребята, а то нехорошо вы меня знаете, я вас нет, – спокойно ответил Вовка. Парни недоуменно переглянулись. Потом один из них мелкий веснушчатый мальчишка в надвинутой до ушей кепке заикаясь, сказал:

– П-п-парни, его же на днях молнией е-ебнуло, г-г-г-ворили, что о-он п-п-память п-по-терял.

– Ну, сейчас он ее снова потеряет, – сказал главный в этой компании, надевая на правую руку свинцовый кастет.

– Так нечестно, – пискнул Мишка из-за Вовкиной спины, – вас четверо, да еще кастет. Я завтра всем расскажу, что вы поселковых, как городских бьете.

Парни переглянулись, и кастет был убран.

Вовка, пользуясь заминкой, быстро сказал, обращаясь к старшему.

– А давай один на один стукнемся, или зассышь, кодлой бить будете?

– Не вы слышали, что он сказал? – обратился заводила к остальным, – неделю назад ныл почти на этом месте, а сейчас драться хочет.

Мальчишки дружно засмеялись. Еще бы, их предводитель был почти на полголовы выше Вовки и килограмм на десять тяжелее.

Он вышел вперед и выплюнул окурок, который во время беседы торчал из угла рта.

Неожиданно его нога, обутая в кирзовый сапог, вылетела вперед, цель была Вовкины яйца. Но тот, отскочив назад, резко разорвал дистанцию.

– О, глядите, Фома, как козел заскакал, – раздались насмешливые выкрики.

Но Вовка уже ничего не слышал, давно не испытанное чувство вновь захватывало его, а в голове крутились бесконечные драки его прежнего детства, когда он сам был их заводилой. Видимо выражение его лица настолько изменилось, что его противник тоже стал серьезен, и уже без пренебрежительной улыбки пошел в наступление. Вовка хорошо понимал, что стоит ему пропустить удар от значительно более тяжелого противника и он уже не боец. Поэтому он все делал, чтобы уйти от этого удара. А тот никак не попадая в юркого мальчишку, уже совсем забыл об обороне, и размахивал руками, как граблями. Вот на таком замахе и подловил его Вовка, четко ткнув кулаком в подбородок. Его противник, постояв долю секунды, кулем упал на землю.

После этого Вовка повернулся к растерянно смотревшим на это хулиганам и сказал.

– Кто следующий получить пиздюлей?

Заика пятился назад, повторяя без заикания:

– Вовка, не надо, мы же с тобой в одном классе учимся.

Но, когда тот шагнул вперед, вся троица бросилась в темноту, оставив своего вожака лежать на дороге.

Вслед за ними по пустынной улице разнесся победный Мишкин вопль. Он подбежал к поверженному врагу и хотел с разбегу заехать ногой ему под ребра. Но Вовка вовремя крикнул:

– Не смей, сейчас сам получишь, нельзя лежачих бить!

Он наклонился над лежащим парнем и спросил:

– Мишка, а это кто?

– Ты, что Вовка, и Графа не узнал? Это же Витька Графов, это он тебе на прошлой неделе отпинал. Тогда тебе батя еще добавил за нытье и жалобы.

Вовка потрепал Графова по щеке, тот в ответ открыл глаза и начал медленно оглядываться.

Затем он медленно сел и с удивлением спросил:

– так ты, что пацан меня отрубил, что ли?

– Выходит, что так, – ответил Вовка.

– А что кенты мои сдернули?

– Сдернули. Сдернули! – злорадно завопил Мишка, – бежали только пятки сверкали.

Графов, пошатываясь, поднялся:

– Ну Фома у тебя и колотуха, оказывается, а я тебя за пустое место держал, – сказал он, оглядываясь по сторонам, – а мои действительно сдернули, послушай, – обратился он вновь к Вовке, – давай к нам в компанию приходи, где мы собираемся, знаешь, но долго не думай, я один раз приглашаю.

После этой речи Витька, потирая челюсть, и слегка пошатываясь, исчез в темноте.

Пока шли до дома, Вовка устал от восторженного описания боя. Мишка то и дело комментировал:

– Он ногой, а ты ее рукой отбил! А он со всего размаха! а ты ему в челюсть тырс, и отрубил!

– Дома не говори, – буркнул Вовка перед дверями, Мишка послушно кивнул головой. Но когда они зашли в дом, Мишка вылетел в комнату, где за столом сидели родители и, с ходу заорал:

– А Вовка сейчас Графа вырубил! На нас у дома Кияновых его кодла наехала, а Вовка один на один Графа уделал.

Мать побледнела и ахнула. А вот эмоции Павла Александровича были не так понятны.

Он почти не изменился в лице, и с надеждой спросил:

– Вовка, это правда, точно отрубил Витьку?

– Да папа, одним ударом, – кратко прозвучал ответ.

Отец медленно встал из-за стола, и почти уперся головой в потолок.

– Мать, – сказал он, – достань-ка чекушку, которая у тебя лежит, это дело надо отметить! Я уже не верил, что такое случится. Вовка, иди ко мне, дай тебя обниму сынок, нет, все-таки заиграла в тебе моя кровь!

Недовольная мать, со стуком поставила на стол чекушку водки. А Павел Александрович, тем временем шарил по карманам.

Он вытащил из них несколько бумажек и сказал:

– Вот бери, тут на мяч должно хватить. Это тебе мой подарок, за то, что человеком стал, а не размазней. Потом обратился к матери:

– Ну, что Люда нахмурилась, радоваться надо, а то всю дорогу парень битый приходил, а теперь вишь, как дело повернулось. Хоть не стыдно соседям в глаза смотреть.

Павел Александрович налил граненый стаканчик себе, а во второй чисто символически ливнул несколько капель.

– Ну, Люда, давай за наших обормотов, чтобы все у них было хорошо.

Он единым махом опорожнил стопку и тут же налил себе следующую. Выпил ее уже без тостов, с сожалением посмотрел на пустую бутылку и принялся за свежую картошку, поджаренную на плохом подсолнечном масле. Вовка и Мишка, усевшись за стол, не отставали от него. А мама, уже поужинавшая, с удовольствием глядела своих мужчин. Но затем она устроила Вовке целый допрос, и с каждым его ответом, становилась все мрачнее и, наконец, заплакала.

– Ну, что плачешь, Людочка, – неожиданно ласково заговорил ее муж, – ну забыл парень, после молнии что-то, со временем пройдет, а может, и к лучшему, если бы помнил, как его Витька колотил, и сдачи бы не смог дать, как следует. Главное доктора сказали, что здоров, так что пусть гуляют, пока время есть. В следующем году уже так не получиться, на завод его возьму, пусть в учениках слесаря поработает. А ты смотри Вовка нынче тебе в восьмой класс идти, а ты не помнишь ничего, так, что придется вечерами учебники читать.

По окончанию нравоучений и мытья посуды, все уселись за стол и начали играть в лото под звуки классической музыки из репродуктора.

Через час, отец скомандовал спать, Мишка полез на верхнюю койку, а Вовка улегся вниз.

Свет был потушен, за окном была темнота и только от завода, слышался далекий скрежет работающих механизмов.

Вовка лежал, на кровати упершись взглядом в доски второго яруса, сна не было ни в глазу. Минут через двадцать, когда Мишка громко засопел, за ситцевой занавеской у родителей ритмично заскрипела кровать, вскоре раздался сдавленный женский стон, после чего оттуда также донесся храп отца.

Вовка все не мог заснуть, он все думал, что и как делать. Плыть по течению, оканчивать школу, поступать учиться дальше, или сразу пробиваться в футболе, показать себя, хотя, что значит, в это время быть футболистом, ничего особенного, только известность, с которой нет особого проку. Так ничего и, не придумав, он решил, что пока надо просто жить и только осмотревшись, предпринимать какие-либо шаги. Все же он через какое-то время, заснул, несмотря на шипение закончившего передачи радио.

Его, как и родителей разбудил рупор.

Отец и мать, переговариваясь, одевались у себя за занавеской, Мишка, спал как убитый, несмотря ни на что. В рупоре играл гимн Советского Союза.

Отец, выйдя в комнату, удивленно посмотрел на него.

– А ты чего вскочил, спал бы еще. Куда тебе торопится?

– Да, не батя, – сказал Вовка, – что-то не спится, сейчас на зарядку сбегаю, потом ополоснусь.

– Мать, ты слыхала, что сын говорит, – засмеялся отец, – а ты рыдала вчера, всех бы так молния ударяла, было бы здорово.

Между разговором отец ловко правил опасную бритву на широком кожаном ремне, и затем, намылив лицо помазком уверенными широкими движениями начал бриться.

– Хорошо, хоть во взрослого не попал, – мелькнула мысль у Вовки, – хер бы я побрился, скорее горло перерезал.

Пока отец умывался мать, успела собрать завтрак на столе, холодная вареная чечевица черного цвета и чай с ржаным хлебом. Родители быстро поели и стали собираться на работу. Заводской гудок уже гудел вовсю.

– Вова, – сказала мать, – когда, свою зарядку сделаешь, разбуди брата, вам сегодня задание распились два бревна на дрова, если не помнишь, где, что, Мишка покажет, и в магазин сходите, может сегодня сливочное масло будет, говорили что по пятьдесят грамм на человека дадут. В духовке луковый суп, не забудьте поесть.

Говоря все это, она полезла под кровать братьев и начала там что-то искать. И со звоном извлекла оттуда гитару.

– Пашка, ты посмотри, что у парней под кроватью! – упавшим голосом произнесла она.

Отец, уже стоявший у дверей быстрым шагом подошел к старшему сыну и схватил его одной рукой за грудки и легко поднял в воздух, Старая гимнастерка подозрительно затрещала, а у Вовки сперло дыхание.

– Сейчас задушит, – мелькнула мысль. Между тем Павел Александрович побагровел и, продолжая легко держать сына на весу, закричал:

– Ты, что воровать начал, признавайся, да я тебе сам руки выдерну, если что. У Фомина сын вором стал! Признавайся! – и тряхнул Вовку еще раз. Тот, полузадушенный, махал руками не в силах ответить, и только пронзительный вопль проснувшегося Мишки спас положение.

– Папка, ему летчик гитару в больнице подарил! Не бей его!

Отец разжал руку, и Вовка почти упал на пол, Он стоял, растирая шею, а отец со смущенным видом стоял рядом.

– Пашка, вот ты так всегда, сначала не разберешься, и дров наломаешь, – сказала ему жена, она стояла красная от волнения и тяжело дышала, – я думала ты его сейчас задушишь.

Тем временем отец, подозрительно смотря на сына, спросил:

– Так за какие такие заслуги тебе гитару подарили?

– Ну, я песни в палате спел, летчику понравилось он, и подарил мне гитару, у кого хочешь, можешь в больнице спросить, – обиженно сказал Вовка, – А вчера, просто после драки забыл про нее, хотел ведь на стену повесить.

– Так, так, – задумчиво сказал отец, – слыхал раз, как ты в компании во дворе на чьей-то гитаре тренькал и песню орал, за такое пение я бы ноги выдернул, а не инструмент немецкий дарил.

Вместо ответа сын взял гитару из рук матери, уселся на табурет и сделал пару проигрышей.

– Ах ты шкет сопливый! – в полном восторге воскликнул Павел Александрович, – когда и успел так научиться. Ну, прости, погорячился, ладно пора на работу, а придем домой, ты уж тогда нам тогда сыграешь, и споешь.

Когда родители ушли, Мишка слез со своей верхотуры и сказал:

– Слушай, я думал тебя батя задушит, ну и видуха у него была. Я чуть не обоссался от страха.

От перенесенного волнения Вовке уже не хотелось никуда бежать на зарядку.

– Ай, ладно, мать сказала пару бревен на чурки распилить, вот и зарядка будет, – подумал он.

– Ну, Миха, спасибо, что крикнул, а то я даже слова не мог вымолвить, – поблагодарил он брата, – ты знаешь, мама сказала, чтобы мы дрова напилили, и в магазин сходили, давай сразу сейчас чаю попьем и с утреца дрова распилим.

Мишка скорчил недовольную гримасу, но промолчал.

Чайник, поставленный на старую обгоревшую замызганную электроплитку с открытой спиралью, еще до ухода матерью, начал только пошумливать. Братья заправили кровати. Вовка нашел гвоздь и молоток с помощью Мишки и повесил гитару на стенку рядом с планшетами. Затем они пили чай, мирно разговаривая о том, о сем. После чая они вышли во двор, бревна были видны издалека, это были старые телеграфные столбы, сгнившие снизу. Братья вытащили из дровяника старые козлы и пилу, рассматривая, их старший брат понял, что их батя особым трудолюбием дома не отличался, козлы были ушатаны, а пила тупая и нуждалась в разводке и заточке.

– Мишка, а где у бати напильники и другой инструмент, спросил он у брата.

– Так вон ящик в углу сарая лежит, там все и есть. К счастью несколько напильников и плоскогубцы там присутствовали, поэтому с полчаса было посвящено пиле. Мишка пристально следил за ловкими руками брата и только один раз высказал свое удивление вслух.

– Вовка, точно тебе молния в нужное место стукнула, и Витьку побил, на гитаре играешь, и даже пилу точишь, ловчее, чем батя.

Затем они водрузили столб на козлы и работа закипела, первое время у них не получалось вовремя ритмично тащить пилу на себя, но затем после непродолжительной перепалки дело пошло. Через час около дровяника лежала куча ровных чурок, и братья, довольные собой, стали собираться в магазин. Глянув на будильник, Вовка обнаружил, что еще только десятый час.

– Во, точно, кто рано встает, тому бог подает, – подумал он, сейчас сбегаем в магазин и займусь своими делами.

Но так просто слетать в магазин не получилось. Народ, возбужденный слухами о сливочном масле, столпился у магазина в необыкновенном количестве. Карточки на масло давали только семьям с детьми, но такие были почти все, и сейчас стоявшие в очереди люди были озабочены, по сколько масла будут давать на одну карточку. Счастливцы, которые занимали очередь уже с шести утра, начали понемногу появляться с товаром и вскоре все узнали, что дают по пятьдесят грамм на ребенка. Очередь шла быстро, и к двенадцати часам парни, получив свои сто грамм масла и две буханки хлеба, пошли домой, с чувством исполненного долга.

– Луковый суп был выхлебан и Мишка захотел удрать на улицу, пока его брат мыл посуду. Но был пойман за шкирку, прямо у дверей.

– Ту куда намылился без меня, – поинтересовался Вовка.

– Да мне с тобой надоело, – прямо высказался младший, – то одно надо сделать, то другое, а мы бы уже в футбол сыграли пару раз и на Волгу пошли. А тут сиди с тобой.

– Миха, – проникновенно сказал брат, глядя ему в хитрющие глаза, – а тебе меня не жалко? Я ведь ничего не помню, куда идти, кто у меня друзья, кто враги. Давай договоримся, ты меня приводишь на пустырь, если там играют пацаны, я с ними знакомлюсь, может, там мои друзья будут, я то ведь их не узнаю. Ну, а после этого можешь со своими друзьями играть, я ведь вижу, что тебе до жути приключениями хочется похвастать, но смотри не переусердствуй.

Мишка несколько повеселел после этих слов.

– Слушай Вовка, гитару с собой возьми, там все обалдеют, когда ты заиграешь, – тут же предложил он.

– Нет уж, мне пока вчерашних приключений хватило, жалко же будет такой инструмент о чью то башку сломать, сказал старший брат и пошел переодеваться.

– Миха, а у меня плавки были, – крикнул он, застегивая застежки на сандалиях.

– Есть, конечно, они на веревке во дворе висят, – сообщил тот в ответ. Они закрыли дом и тропинкой между домами направились к пустырю. Когда они вышли к месту, которое считалось футбольным полем, там было около трех десятков детей самого разного возраста от пяти лет до шестнадцати, многие пришли со своими братьями и сестрами, за которыми надо было присматривать, и теперь они, гоняя мяч, одним глазом глядели, что там творят их младшие родственники.

Когда Фомины подошли, игра прекратилась. Все собрались вокруг братьев и забросали их вопросами. Отношение было предупредительно уважительное, а пара человек и вовсе бросали очень опасливые взгляды.