Текст книги "Армия США. Как все устроено"

Нас прерывает сержант Миранда. Он вообще среди всех сержантов самый активный. То затихает в своем углу, то входит в раж. Сейчас опять расхаживает по комнате и уговаривает кого-то по телефону:

– Не хотели бы вы послужить в армии? У нас двадцать сфер, вы можете выбрать себе подходящую. Да. Да. Да. А к чему вы стремитесь? Хорошо, хорошо… Я понял. Я понимаю, что вы девушка. Но девушкам необязательно воевать. Работа может быть административной: в снабжении, в госпитале. Но в пехоте, в артиллерии… Вам не придется идти туда, где воюют. Женщинам не разрешается. У вас будет больше возможностей, в том числе путешествовать. Понимаю, понимаю. Но если вдруг вы передумаете… Да. Миранда. Просто сержант Миранда. Всего хорошего.

Пятисекундная пауза.

– Але! Это сержант Миранда! Что? А! Это вы! Помню, конечно! Мы на прошлой неделе с вами беседовали. Подумали? Записывайте адрес: улица Чемберс. Да. Два блока от остановки метро. Ждем прямо сейчас!

Да он настоящий маньяк, этот сержант. Сам весь план сделает по наему новобранцев.

– Але! Это Миранда! Я звонил вам. Вы готовы? Я записываю! У вас есть дети? По здоровью что-нибудь было? Анемия? Как долго она продолжалась? Кроме этого ничего? Хорошо, хорошо… Телефон какой? Там у нас очень серьезные требования к весу. Понял, понял. Понял. Возраст очень подходящий. Какую школу вы заканчивали? Вы университет закончили? Хорошо, хорошо… Наука? А какая? Чем вы сейчас занимаетесь?

Я замечаю, как в рекрутском пункте появляется парень. Кожа чуть смуглая, а волосы короткие, жесткие и курчавые, как у настоящего африканца. Он сидит, скрестив на груди руки, нога на ногу, и поглядывает вызывающе. Наш сержант заводит с ним разговор. Сначала тихо, степенно, потом вдруг вскакивает и тычет в свой значок-парашютик пальцем, выкатывает глаза и кричит. Дальше – хуже, он срывает с пальца массивный перстень и швыряет его на стол. Перстень скачет, крутится и застывает аккурат напротив гостя.

Я трогаю Петра за плечо.

– Что за скандал?

– Да вот пришел молодой человек. Говорит, хочет служить. Берд ему начал про льготы что-то рассказывать: мол, будешь десантником, и дадут тебе такую же штуку, ну значок, как у меня, а тот – не верю, и все. И вот сержант, видишь, пообещал проглотить свой перстень, если этого парня обманывают. Ругаются, короче.

Пять минут – и Берд возвращается к нам, а юноша, часто кивая, что-то пишет под диктовку Миранды. Ну что за прохиндей, этот наш сержант первого класса. Моментом развел клиента, теперь сидит и улыбается.

– Вот и еще один солдат.

Ну да. Уговорили очередного. «Послужите в армии, ну пожалуйстаааааа!»

Интересно, а если нам вот так… Уговаривать. Нет, это фигня. Нам не подходит. Половину призывников не уговорим, это точно. А еще четверть выпрыгнут по пути из автобуса или сбегут прямо со сборного пункта, разок хлебнув армейской баланды.

Перед тем как нам выйти на воздух, сержант Берд корпусом преграждает мне путь. Хватает пальцами мою пуговицу, крутит ее и внушает мне что-то, глядя прямо в глаза. Я поворачиваюсь к Черемушкину:

– Петь, ну что он там?

– Я, говорит, изучал российскую историю в университете, поэтому знаю о вас больше, чем средний американец. Национальная гордость и у нас, и у вас очень похожи – он так и сказал. Конечно, говорит, у вас другая история. У нас никогда не было таких больших потерь, как у вас во Второй мировой. И то, что сделали ваши люди, никто никогда не забудет.

Сказал и вышел. Ай да Берд. Меня, что ли, решил вербануть? Так я старый. И советский. Не пройду тестирование.

«Помоги вам Бог!»

Целый час мы толкаемся в бруклинских пробках. Что поделать, это самый густонаселенный и самый «черный» район Нью-Йорка. По сути, Бруклин – отдельный город. Было время – здесь жили одни индейцы. Костры, охота, вигвамы. Потом немного убийств, войны – и появились белые. Небоскребы, трамваи, рок-н-ролл. Белых оттеснили черные. Рэп, джаз, марихуана. Опасная территория. Берд проводит небольшую экскурсию.

– Здесь у нас все свое. И суд есть, и тюрьма.

Сержант резко давит на тормоза. Мы дружно клюем носом. Перед нами с громким воем проносится микроавтобус без окон, за ним стая полицейских машин.

Берд вздымает вверх руки.

– Ну вот, как раз кого-то в тюрьму повезли.

Издалека мы видим Манхэттен, и выглядит он потрясающе. Я почему-то вспоминаю фильм «Золото Маккены» и высочайшие скалы Кордельеров. Таков Нью-Йорк. Только здесь вместо скал – небоскребы, торчащие из асфальта на том берегу залива. И нет индейцев. По воде снуют желтые катера – водные такси. Медленно парят в воздухе вертолетики-стрекозы. Они приземляются там, на Манхэттене, и снова взлетают – деловые пассажиры, туристы.

Слева от нас – статуя Свободы, подаренная французами на столетие так называемой «американской революции». И чего они от Зураба Церетели памятник Колумбу не приняли? Дарили же. Ну стоял бы рядом. Теперь медный циклоп на Москве-реке бодрит москвичей. Он теперь уже не Колумб, а Петр Великий.

Однако вернемся в Нью-Йорк. Статуя Свободы держит факел, как говорят, «озаряет мир демократией и свободой». Свет этой демократии простирается до Ирака и Афганистана, до многих темных стран, не знавших свободы до прихода американского солдата. Но теперь там свобода. Хочешь – убивай, а хочешь – режь.

Перед тем как продолжить работу, мы решили перекусить. Ресторан выбрал Берд. Вот подъехали, выгружаемся, Виталик, не теряя времени, устанавливает камеру и снимает городской пейзаж: длинная улица, люди. Хрясь! Огромный негр сжимает пятерней наш объектив. Еще секунда – и он его раздавит, сомнет, как пустую банку из-под колы. Местный житель разъярен: видать, он готов зарядить милому и воспитанному Дупличу прямо в ухо. Или в челюсть. И тут между ними втирается сержант Берд. Он белозубо улыбается и кладет горожанину ладони на огромную бочкообразную грудь.

– Что такое, брат?

– Брат, зачем он меня снимает?!

– Они из России, брат!

– Брат, да какая мне разница, откуда они! Я хочу разбить камеру, брат!

– Брат, я очень прошу, не надо!

Я беспомощно смотрю на Петю Черемушкина. Он приставляет палец к губам, еле заметно кивает.

Черный прохожий вразвалочку удаляется, Берд, вращая глазами, шипит. И его понимаю даже я.

– Не надо снимать!!! – И потом уже чуть мягче, с жестом руки: – Прошу в ресторан.

Петя гудит, не разжимая губ:

– Черные все братья. У них свое общение, они сами разберутся, без белых.

– Негры?

Черемушкин быстро оглядывается.

– Их нельзя здесь так называть. Это неполиткорректно.

– А у нас-то их так называют.

– Здесь нельзя. Они черные.

Ресторан оказался вполне приличным. Мы с Дупличем выбираем жареную картошку и мясо, ну то есть стейк и френч-фрайз. Петр – пасту феттучини – широкую вареную лапшу. Правильно, он же похож на римского воина, вот и пускай ест макароны. Сержанту первого класса приносят, как и всем, приборы и… тарелку с огромным гамбургером. Он режет его, как бифштекс, отправляет первый кусочек в рот. Жует. Потом оглядывается, замечает, что мы с Дупличем, как истуканы, смотрим на него не мигая. Гамбургер?! В ресторане?! Берд смущенно качает головой:

– Ааа… Вы же европейцы. Ну да. У нас так многие едят. Привыкли к этому фаст-фуду, знаете ли.

Чудно. Бутерброды на обед. Как основное блюдо. Мы пожимаем плечами и вгрызаемся в прекрасную жареную говядину. Блин, вкусно. Разве это можно променять на «Макдоналдс»? А бутерброды… Это ж… Вот, значит, откуда здесь столько жирных людей. Вот в чем смысл местной пословицы: «Толстый человек – бедный человек». Тот, кто ест хорошую дорогую пищу и занимается собой, как правило, живет в достатке. И кулинария здесь не скудная. Кругом полно кафешек, забегаловок и ресторанов. Итальянская пицца, французский рататуй, китайский пищевой плюрализм… Да всего навалом. Я спросил как-то одну старушку-американку лет двадцать назад:

– А у вас в США есть своя, национальная кухня?

Пока меня тыкали в бок локтями и шипели, мол: «Не обижай ее, в Штатах нет своей кухни, и над этим весь мир смеется!» – старушка ворочала мозгами, потом прошуршала:

– Да у нас все кухни мира есть. Нет проблем.

И оказалась права.

Откушав отбивную и картофан, мы устремляемся в рекрутский батальон Форт Гамильтон. И что мы там видим? Огромный блок, построенный из красного кирпича с белыми швами кладки, и окна-витрины. Стенд: «Military entrance processing station». В переводе «Пункт приема и оформления лиц на военную службу». Вокруг ни одной машины. Пусто. Над зданием высокий шток и звездно-полосатый флаг. Интересно – в верхней части древка не привычное для нас острое навершие, а латунный шар.

Мимо нас проходит молодой человек в белой майке и трениках. В руках стопка одежды. Рядом шагает улыбающийся американский моряк – весь в белом с чудной панамой на голове. Тоже, видать, поймал, кого надо, и доволен. А сюда, говорят, свозят всех: и будущих летчиков, и пехоту, и моряков.

– Господин Берд, это здесь ваши новобранцы экзамены сдают?

– Ну да. По десяти пунктам. Физика, химия, история, английский язык и так далее. Минимальное количество баллов, которые вы можете набрать, – тридцать три. Но тогда вам не видать хорошей должности и ссуды на образование.

– А максимально?

– Девяносто девять. Сдали теорию? Сдавайте физо и проходите медкомиссию.

Заходим в этот красно-кирпичный барак. Внутри – офис офисом, никакой военщины. Коричневые стеллажи, шкафы, конторки, снующие между ними дамы в форме и в штатском платье, громкий гомон. Есть и мужчины-офицеры. Они лавируют с прилепленными к щекам телефонами и с папками под мышкой. На стене табличка: «Носить головные уборы и отдавать честь запрещено».

Я никак не могу понять… В армии я или нет? Вроде кругом офицеры, сержанты. Но вот эти американские военные, как клерки, выглядят сугубо гражданскими людьми. Мягкие какие-то, бледнолицие. Такое впечатление, что в мундир, опрятный, выглаженный, их нарядили временно и случайно. Пухлые щечки, круглые очочки, шустрый взгляд, улыбчивость… Наши же офицеры, что ни надень на них – хоть мундир, хоть треники, все равно выглядят как хищники. Да одна походка чего стоит. Вечно идут как в строю. Движения резкие, лица сухие, неулыбчивые, кожа дубленая, скулы острые, взгляд колючий, ищущий врага даже в бане. Печать войн и полигонов. Если я и преувеличиваю, то совсем чуток.

Виталик толкается в офисе со включенной камерой. Его никто не останавливает. Снимает парень? Значит, так надо. Просто не обращают внимания.

Мы с Петром прижаты суетой к ресепшен – это обычная стойка, ну как в гостинице для регистрации, ни дать ни взять. На стойке – диплом в рамочке: «Мудрой женщине. Смелость, сопереживание и творческий подход». И вот к нам выходит сама хозяйка, старший воинский начальник. Да-да, женщина-комбат. Чуть склонив голову, представляется:

– Командор Лейн Бун.

Породистая и красивая, лет пятидесяти или чуть больше, подтянутая фигура, смуглая кожа, выдающая латинских родственников, часы, браслет, кремовый брючный костюм, «фруктовый салат» со значком (скорпион на фоне земного шара), короткая стрижка, волосы жесткие, как щетка – «соль с перцем», черные глаза. Поведение – спокойствие и уверенность.

– Знаете, пожалуй, первое, что я вам покажу, – зал для присяги. С этого, мне кажется, нужно начать.

Через распахнутые стеклянные двери мы входим в большую комнату с бордовым ковровым покрытием. На входе табличка, дословно: «Комната клятвы». Стены, обшитые лакированными панелями под светлое дерево. Прямо маленькая трибунка с эмблемой департамента Минобороны, позади трибунки ряд стоящих знамен. Розовый потолок, лампы дневного света.

Бун проводит в пространстве длинными красивыми пальцами.

– Новобранцы присягают Америке и уезжают в Форт Джексон, штат Южная Каролина, город Колумбия. Именно здесь, в этом зале они превращаются из гражданских в военных. Становятся частью правительственной машины.

Я задаю глупый вопрос:

– Все?

Лейн Бун смотрит на меня, как на прелестного песика. Потом закрывает глаза (ну почему этот русский не понимает очевидного?!) и, только вновь открыв их, отвечает:

– Бывает, люди не проходят физическую квалификацию. Часто из-за большого веса. Это серьезная проблема. И мы не приводим их к присяге, даем им время похудеть.

Надо же, похудеть. У нас в России таких проблем нет. У наших новобранцев другие проблемы. Нас тут специально возили в пресс-туры по Забайкальскому военному округу, чтоб мы сняли полки дистрофиков. Реально. Дефицит веса призывников – вот наш бич. В столовых дивизий, где мы были, есть даже отдельные залы для дополнительного питания. Чтоб потолстеть.

Командор Бун бьет в ладоши:

– Так-так! Сейчас здесь начнется процесс!

Ого! Мы можем снять присягу! Сейчас под барабаны сюда промаршируют худые выглаженные и выдраенные бойцы. Торжественность – она всегда хороша для пленки. Но что я вижу? Вразвалку в красный зал заходят несколько человек. Боже, что это?! Вот это форма одежды для присяги! Один, европейского вида, в полуармейских брюках и в светло-голубой рубашке поло навыпуск. Второй, судя по всему, перс, темнокожий и вроде одет неплохо – темная рубашка, темные брюки. Но вот туфли с тонкими загнутыми носками… Напоминает нашего закавказского человека на свадьбе. А рядом чел в огромной синей футболке и широченных черных спортивных штанах с кроссовками, копна волос с пышным хвостом, собранным на затылке. Дальше. Человек в черной рубашке, опять же навыпуск, и в просторнейших джинсах, сшитых из кусков синей и голубой ткани. Рядом японец или китаец, а может, кореец или вообще монгол, в цивильной рубашке, заправленной в блестящие китайские треники. Завершает этот парад индус в национальном костюме (шаровары и рубаха-плащ). Вот это гвардия! Самые лучшие! Каждый выбран из ста пятидесяти претендентов!

Все становятся в одну шеренгу на расстоянии метра друг от друга. Принимают спортивную стойку: ноги на ширине плеч, руки за спину. Зашедший следом сержант командует:

– Группа, внимание!

Новобранцы принимают строевую стойку. Лица сосредоточены. Каждый смотрит перед собой. Другой сержант, симпатичная молодая блондинка, тоненьким голосом зачитывает вопросы, на которые армейская молодежь отвечает хором:

– Йесс, мэм! (Да, мадам!)

– Поставлены ли вы в известность о законе, говорящем, как носить форму одежды, и о том, как осуществляется военное правосудие?

– Йесс, мэм!

– Поставлены ли вы в известность о том, как вы должны себя вести во время службы в Вооруженных силах?

– Йесс, мэм!

– Хотите ли вы поговорить со мной о каком-либо личном деле, касающемся вас?

– Ноу, мэм! (Нет, мадам!)

– Поднимите правую руку вверх!

Все поднимают руку, согнутую в локте, ладонью вперед и хором повторяют за сержантом-блондинкой:

– Я буду соблюдать Конституцию США и законы штата Нью-Йорк, а также защищать США от врагов внутренних и внешних.

– Опустите руку.

Сержант обаятельно улыбается и выходит из-за трибунки.

– Итак, помоги вам Бог! Мои поздравления! Сейчас вы пойдете наверх, там у вас возьмут отпечатки пальцев. Там вы пройдете инструктаж по безопасности.

Солдаты покидают зал через боковую дверь. Но, к моему удивлению, не все.

Остается японец-монгол. Он поднимает руку, и вся процедура повторяется снова. Оказывается, он не солдат в полном понимании слова. Он – резервист и по правилам принимает присягу отдельно. Текст одинаковый. Собственно, товарищ обязуется жить обычной жизнью, но по приказу правительства взять винтовку и встать в строй. Скажем, во время войны, по особому решению. Взамен ему положены льготы, например, отдельные магазины с низкими ценами, ну и подготовочку ему надо будет пройти. Это само собой.

Сержант жмет резервисту руку и уводит его через ту же боковую дверь. Все! Да нас в пионеры торжественнее принимали. В Историческом музее Москвы. А потом к покойному Ильичу водили, в Мавзолей. Есть отличие? Есть. У нас все торжественно, а дальше… Дальше хоть трава не расти. И присяга у нас в армии торжественно проходит. Плац, оркестр, цветы, родители. Присяга у нас… Это клятва Родине, народу. В США же солдаты присягают Конституции, Закону. В Штатах после этой Красной комнаты попробуй что-то не выполнить – вмиг кандалы наденут. И плевать им, что дядя у тебя прокурор, тетя депутат, а папа чекист. Родина может любить или отвергать. Закон либо терпит тебя, либо наказывает.

Мы опять попадаем в фойе. Общий гомон перекрывает трубный голос из репродуктора. Что-то об отправке такой-то команды новобранцев в аэропорт.

Пять шагов от ресепшен – и нас поглощает густая офисная суета.

Замечаю знакомого индуса, который только что присягнул Америке. Он выныривает из комнатки с табличкой «Только уполномоченный персонал» и улыбается в камеру. В руках пачка бумаги. Петр толкает меня локтем:

– Вот видишь, это у него контракт.

– Вот эта кипа – контракт?! Да это же фолиант!

– Ну да. В нем все описано до мелочей: где, когда и сколько.

Ну, тут я вспоминаю уже наш военный типовой контракт, например, тот, который подписывают десантники в Псковской дивизии. Листочек с жидким текстом. Начало там у всех разное: «Я рядовой такой-то…» Или: «Я маршал такой-то…» А дальше одно и то же: «Служи, сынок! Родина о тебе позаботится».

– А посмотреть этот американский контракт можно?

– Кто ж даст. Там все индивидуально. И секретно. Это не у гадалки, в нем вся твоя будущая жизнь: где ты будешь через день, через год, через три года.

Ох, Россия… Когда ж мы к такому придем?

Индуса опять куда-то уводят. А он все улыбается. Мы рулим в гостиницу.

Осталось время прогуляться по Нью-Йорку.

Манхэттен. Бродвей – одна из самых старых улиц Америки. Продольно-перпендикулярный муравейник. Мужчины в пиджаках, клерки. Их большинство. Разных рас и возрастов. Море народа и море машин. Желтые такси и желтые корпуса светофоров. Люди идут, идут и идут. Огни, стеклянные двери дорогих магазинов, мерцающие витрины. Глаз мой мечется, ищет, на чем остановиться и успокоиться.

И вдруг в толпе – бац! Черный человек. Он не мечется, как остальные, стоит, выбиваясь из мозаики городской суеты. Взгляд презрительный. Спортивный костюм, наушники, голова качается в такт неслышимой музыки, челюсти месят жвачку. Секунда-две-три. Бац! Снова толпа, люди-люди-люди. Нас несет сель из тел офисного планктона, туристов и праздношатающихся. О-па! Поток машин вскипает, его бороздит двухэтажный экскурсионный кабриолет-автобус. Как ледокол «Ленин», он проходит по бурлящему мегаполису и скрывается за поворотом. Нас выносит на Стрелку. Это мыс, врезающийся в Бродвей и делящий его на два русла. На острие мыса – небольшой павильончик, над ним гигантский экран. На экране мелькают бегущие с винтовками люди, солдаты армии США, мелькающие винты геликоптеров, парашютисты в небе, портреты решительных воинов: сначала в защитных шлемах на полигоне, а потом в белоснежных фуражках на большом построении. Что это, реклама армии?! Вот здесь, в самом центре мировой бизнес-субстанции! Я не могу поверить. У нас в России висел бы щит с рекламой чулков-дольчиков или плакат «Милая, с днем рождения», с огромным фото вульгарной блондинки. Я так пишу не потому, что не люблю Родину. Я просто знаю. Начало века не поменяло мою страну. Человек, торгующий дольчиками, способен оплатить рекламу. Армия – нет. Вот и весь сказ.

Однако Манхэттен. И мы здесь. Павильончик под экраном – маленькая рекрутская станция. Да-да, именно, карликовый военкомат. Сквозь его стеклянную стену я вижу портрет Дяди Сэма, злорадного старикашки, в лихом цилиндре с загнутыми полями и с белой звездой вместо кокарды. И этот Дядя тычет прямо в меня пальцем морщинистой руки, как будто Родина-мать: «I WANT YOU!», то есть «Я хочу тебя!». Внизу мелкими буквами приписано: «Для американской армии». Вот это реклама. Вот как надо. С будущими солдатами нельзя рассусоливать и, пардон, «титьки мять». Надо брать их за уздцы – и все, айда, мол, на полигон, потом на войну!

Брутальные лица американских солдат поддакивают мне, слегка кивая с экрана. Но только мгновение. Вспышка – и они снова то прыгают через рвы, то мчатся на БТРах. В мозг врезается смысл букв, выстраивающихся в призывы:

«Для страны!» «Для мира!» «Для тебя!» Экран мигает. Теперь по нему проносятся истребители. На экране уже надпись, что-то типа: «Военно-воздушные силы! Прочерти небо!» Картинка меняется. Теперь бороздят океан моряки. Мощно.

А внутри павильона кто? Правильно, вездесущий американский сержант. Пехота. Черный берет, форменная серая, тщательно выглаженная рубашка. В расстегнутом вороте белоснежная майка. Это, ясное дело, еще один рекрутер. Увидев нас, он механически исповедуется:

– Наша станция была открыта во время Второй мировой войны, и она находится в самом сердце Нью-Йорка. Мне завидуют. Это самое лучшее место работы, самое веселое и увлекательное. Во всей Америке. Здесь бурлит жизнь, и ты встречаешь множество интересных людей, говоришь с ними. Здесь бывают люди из разных стран, они заходят, интересуются…

Мы проходим под броской надписью: «Двести способов, как стать солдатом армии США». Павильон разделен на кабинки. У каждой есть свой хозяин. Вот из одной выглядывает американский морской пехотинец. Поджарый, широкоплечий, рукава камуфляжа закатаны, он играет бицепсами и трицепсами. Он как с картинки. Дальше такой же лубочный летчик. У каждого из них улыбка шире плеч и огромная стопка журналов, буклетов, подробно отвечающих на вопросы: сколько тебе будут платить, будешь ли ты воевать и что тебе положено каждый день, через год, через пять лет. Меж кабинками бродит худющий велосипедист-волосатик. В обтягивающем скелет костюме и с блестящим шлемом в руке. Он улыбается. Собственно, здесь все улыбаются. Главный сержант станции берет его под руку, заводит в свой пехотный ларек, раскрывает проспект. Пошла замануха.

– Это погоны. Это эмблемы. Это звания. Это сержант, это майор, это генерал. Это знак участника боевых действий.

– Боевых действий?

– Да-да.

Велосипедист улыбается, но уже не так лучисто. И, набрав литературы, суетливо уходит.

– Спасибо, спасибо.

Павильон напичкан значками, монетками, брелоками, листовками, плакатами, визитками, камуфлированными стаканчиками, ручками и карандашами. И везде улыбающиеся и улыбающиеся лица солдат. Кажется, если павильон взорвется, то эта рекламная продукция разлетится и накроет весь остров Манхэттен, как вулканический пепел. Толстым слоем. Американская машина вербовки работает как часы. В армию США ежегодно записывают сто восемь тысяч рекрутов и резервистов. А могут, при необходимости, два с половиной миллиона, если они согласятся, конечно.

Те самые девять с половиной недель

Дождь держит нас в напряжении. Мы ж телевизионщики, в дождь снимать нельзя. Вернее, это делать непросто. Капли размывают изображение, забрызгивают объектив, на камеру нужно накидывать специальный чехол, он мешает, он неудобный. А дождь то стихает, то заливает потоками лобовое стекло. Мы едем из аэропорта Колумбии в Центр боевой подготовки армии США. У американской пехоты есть пять таких центров. Но Джексон – самый большой. Через него проходят тридцать семь тысяч, это половина всех новобранцев армии. Это больше трех наших полнокровных дивизий в полном составе. Масштаб! И готовят здесь людей еще со времен Первой мировой войны.

В аэропорт за нами приехал наш будущий сопровождающий из Пентагона. Белый полковник. Высокий, коротко стриженный, с побитым оспой лицом. У полковника серые водянистые глаза, выпуклые, поднятые вверх щечки и губы бантиком. Легкомысленная внешность? Отнюдь. Взгляд серьезный, изучающий, даже когда он улыбается. На голове полковника черный берет с большой голубой эмблемой, под мышкой красная папка. Он протягивает каждому из нас руку.

– Полковник Холл.

Это не рука, а лапа. И еще я заметил, большие пальцы у полковника гуттаперчевые, выгибаются в обратную сторону, закручиваются, как стружка. Холл специально прибыл из Вашингтона, чтоб решать для нас все вопросы, связанные с Форт Джексоном. Уровень!

И вот мы у ворот. Солдаты с повязками «МР» пропускают машину на территорию. За воротами дождя нет. И не было. Ну, прям отдельный климат. Перед нами вырастает огромная белая водонапорная башня с гигантской надписью: «Форт Джексон». Тут, в Штатах, куда ни ткнись, все гигантское. И везде эти форты, крепости. Форт Нокс, Форт Брэгг, Форт Детройт, Форт Джефферсон и так далее. Мы, значит, теперь в крепости Джексон. По сути, это огромный город. Многоэтажных зданий здесь, правда, нет, лишь аккуратненькие казармы из красного кирпича, сооруженные в барачном британском стиле. Точно как в рекрутском батальоне в Бруклине, в Форт Гамильтоне, где мы снимали присягу. А еще здесь есть светло-каменные строения: видимо, учебные корпуса и столовые.

Никаких гарнизонных асфальтовых полей, как у нас. Плац – это ведь иллюзия пространства, только видимый простор. Неееет. У нас на плац лучше не соваться, не выходить. Есть негласное правило: «Через плац – только строевым шагом или бегом!» Да что там правило, это закон. Тут же, в Форт Джексоне, никаких асфальтовых плацев, лишь бескрайние газоны с бритой травой. Я было начал огибать их, но полковник Холл меня тут же исправил:

– Вперед. Прямо пойдем!

– Тут же газон.

– А для чего он посажен? Чтоб по нему ходить!

Отлично, пойдет. По газонам ходить даже интересней, чем по асфальту.

– А куда идем?

– На брифинг.

– А что, другие журналисты еще приедут?

Настроение моментально испортилось. Брифинг – это море камер, и это уже не эксклюзив. Полковник меня коротко успокоил:

– Нет.

Мы входим в кирпичный барак. Там лекционный зал. На экран выведено изображение, и светится надпись:

«Соединенные Штаты Америки. Тренировочный лагерь Форт Джексон. Общий обзор. Мистер Александр Сладков. Телеканал «Россия», 11 мая 2004 года».

Ого! Вот так, персонально? Петр хлопает меня по плечу:

– В армии США так принято. Любую делегацию, будь это военные, штатские или журналисты, свою часть представляет сам командир. В нашем случае командира не будет. Брифинг проведет заместитель начальника Центра боевой подготовки «Форт Джексон» полковник Стив Ален Фондакаро.

Вот, значит, у них как. В Российской армии командиры обычно бегают от журналистов, как черт от ладана. А бывает, сами хотят пообщаться, открывают рот… И ты думаешь: «Лучше б вы его не открывали». Такие перлы выдают! Им кажется, чем больше военных терминов, тем быстрее народ их поймет.

Это иллюзия. Фразы типа «личный состав», «комплекс мероприятий», «пункт постоянной дислокации» – для общества это язык марсиан, не более. Нет, есть командиры-умницы у нас в России. Мало, но есть. Самородки. Их этому попросту не учат. Ни общению с прессой, ни с гражданскими людьми. Не учат, и все.

Мы движемся по залу. Под огромным экраном стол. За столом человек. Невысокий поджарый полковник. Это и есть Фондакаро. Его короткие волосы, видать, бывшие черные, значительно разбавлены сединой. Он в классическом камуфляже армии США – коричневые, черные, зеленые и песочные пятна, разбросанные по костюму. В разложенном вороте виднеется болотного цвета майка. У Фондакаро морщинистый лоб, узкие скулы, хищные носогубные складки. На руке у полковника ударопрочные часы «Джи-Шок» в черном корпусе. Полковник напоминает мне пана Гималайского, героя старинного сериала «Кабачок «13 стульев», – был в Союзе такой прекрасный телевизионный продукт.

Итак, мы начинаем. Я спрашиваю, Гималайский, тьфу ты, Фондакаро то щурится, вслушиваясь в вопросы на непонятном ему русском, то, широко открыв глаза, подняв брови, поворачивается к Петру-переводчику и показывает на него пальцем: мол, давай помогай, толмач! Он или по-доброму улыбается, или хмурится. Сжимает губы и выпячивает подбородок. Его мимика больше похожа на актерскую, чем на военную. Он обаятелен и располагает к общению. Отвечает азартно, жестикулируя:

– Здесь у нас собраны молодые люди разного цвета кожи, из разных слоев общества, разных религий, с разным отношением к дисциплине. Как бы их ни предупреждали, наши порядки для них – большой сюрприз. А ежедневная физкультура – шок. Учеба и только учеба. И все девять с половиной недель мы пытаемся втиснуть в них как можно больше знаний.

Невидимый оператор тем временем прогоняет по экрану слайды с фотографиями и схемами.

«Форт Джексон – история»

«Форт Джексон – факты»

«Форт Джексон – династии»

«Форт Джексон – организация»

«Форт Джексон – схема финансовых расходов»

«Форт Джексон – боевые тренировки»

– Но мы не доводим молодых солдат до точки кипения, чтобы не разрушить психику. Мы учитываем их моральные и физические кондиции и специально делаем так, чтобы они не ощущали растерянность перед потоком знаний, а были уверены: они развиваются, идут к успеху.

– А вот женщины… Для них какие-то особенности предусмотрены?

– Мальчиков и девочек в нашем обществе воспитывают по-разному. Но в армии они солдаты. По единому стандарту. И никаких оправданий, что кто-то из них девочка, мы не принимаем. Что касается быта… В казармах есть отсеки, по тридцать коек. Эти отсеки или женские, или мужские. На дверях сигнализация. Если чужой полезет не в свой отсек – моментально появится сержант-инструктор. Но… Сержанты их так выматывают за день, что ночью дурных мыслей не возникает.

– А русские девочки есть?

– Была у нас Наталья Воробьева. Из Сибири. Это один из моих любимых солдат. Ее мать познакомилась с американцем, вышла замуж и приехала в США. Дочь, Наталья, за год выучила английский и в семнадцать лет поступила в армию. Она была здесь лучше всех. Физически, морально, умственно. Лучше мужчин. Я был поражен.

– Она на войне?

– Возможно. Боевые действия идут и в Ираке, и Афганистане. Солдаты-женщины все равно столкнутся с войной. «Калашников» – это оружие равных возможностей. Он убивает женщин насмерть с таким же успехом, как и мужчин. Поэтому и мужчины, и женщины-солдаты должны быть равными. Им требуется одинаково хорошая подготовка.

Отвечая на вопросы, зам. начальника Центра выговаривает слова, как хороший лектор. Он старательно следует английской фонетике, но! Американский говорок все-таки лезет наружу. Иногда кажется, что у полковника каша во рту. Фя-фя-фя! Это Америка, не старая добрая Англия, о которой нам так убедительно рассказывали на уроках иностранного языка в детстве, в средней школе. Там-то мы слышали классическую речь, четкое произношение, не то что в Штатах. Тут, верно, специально сокращают и упрощают слова. Скажем, в Америке не произносят «туэнти» (двадцать). Здесь «тенэ». Вот и поди пойми. Понимаете… Я не корчу из себя лингвиста. Вы возьмите нашего Петю, Петра Черемушкина. Уж он-то за годы работы в американском посольстве в Москве привык к штатовской «мове». Да и то… Короче говоря, произошел с нами тут один случай. Когда мы приземлились в Колумбии, в столице штата Южная Каролина, сунулись было за багажом. А где он? Тут нет ленты и транспортера, который имеется даже у нас в Когалыме. Здесь чемоданы просто выносят и ставят в угол, все по-домашнему. А как узнать, где наш угол, где чемоданы? Табло отсутствует. Роль доски для объявлений выполняет черный, толстый-претолстый сотрудник аэропорта. Он сидит за столом, обтянутый форменным кителем, и потеет. Перед ними микрофон на стойке, и этот товарищ время от времени выдает сиплым голосом информацию, которая, искаженная динамиками, еле слышна. Услышав его звуки, Петя принимает охотничью стойку и поднимает палец вверх.