Текст книги "Чёртовы свечи"

Утро следующего дня. Проснулся я в прекрасном настроении. Солнца не было. На небо будто натянули марлю, где-то она была разглажена, а местами свисала, касаясь земли. На этом фоне деревья в саду выглядели декорацией к чеховскому «Вишнёвому саду». Воздух влажно-прохладный, откуда-то принесло запах сжигаемой в костре листвы. Так тихо вокруг. Нет, обманулся – трубный глас раздался со стороны железной дороги, а потом ещё, долгий и тревожный, застучали колёса.

Когда я ещё лежал в постели под одеялом, то представлял себе, что соскочу с кровати, надену джинсы, майку и в сад – сделаю лёгкую зарядку, а потом умоюсь холодной водой из висящего возле дерева рукомойника. Как это приятно… Мечтать…

Первую часть мечтаний, впрочем, я почти выполнил и прошёлся по саду, правда, не в майке, а в свитере. Умывальник «плакал» под деревом, и холодные капли срывались в некрасивого вида лужицу между кирпичами. Я принёс воду из колодца, залил её в умывальник и, засучив рукава, поднял вверх шток. Сначала было неприятно холодно, но потом привыкли и руки, и лицо. Прекрасное чувство исполнения желаний. Я был горд собой.

– Завтракать! Пойдём чай пить, – позвала меня бабушка Мила, и я с большим удовольствием пробежался до самого крыльца. Начинался новый день. – А я ведь из инквизиторов сама, – произнесла как бы между прочим бабушка Мила, стоя ко мне спиной. Я уже закончил пить чай и собирался выходить из-за стола. Не поперхнулся. Но закашлялся.

– Что-с? К чему вы это? Шутить изволите? – не понял я. С утра мы говорили о содержании чемодана и оказавшегося там двухтомника «Критической истории испанской инквизиции со времён её учреждения Фердинандом V до царствования Фердинанда VII», который был написан бывшим канонником и главным секретарём инквизиции доном Хуаном-Антонио Льоренте. Книги были изданы в Париже в 1817 году и переведены на русский; переизданы в Москве в 1936 году. Хм, актуальная была тема дня для нашей страны в 1930-х годах.

– Отнюдь. Я и сама долго не знала, а вот как-то матушка моя и рассказала, что мы по её линии были связаны с инквизицией. Потому и книга тут лежит, и дела наши отчасти с этим связаны. Прежняя-то утеряна была, а эту в память купили.

– Вот так оборот. Умеете вы удивить. Полагаю, что это ещё не всё, что мне предстоит узнать.

– Расскажу всё по порядку, а ты присядь, может, ещё чаю? Вот бараночек откушай, здешние, на сыворотке, вкусные. Там в городе таких не будет.

Сегодня о своих предках мало кто рассказать может. Спроси кого, бабушку вспомнят, дедушку, тех кого видел сам, а вот глубже копни – темнота кромешная. Ты вот о своих много ль знаешь? Вот. Ещё о тех, кто на войне последней погиб, вспоминают. Под праздник, за столом. Даже фотографии на стенку, бывает, вешают, что прадед герой. А что до него было, до революции, молчок. И ведь интереса большого не видно. Единицы по крупицам собирают какие-либо сведения о родных: фотографии, письма, родственников своих теребят: кто что услышал, кто помнит что.

У нас по-другому было заведено. Правда, папа всё молчал, рассказывал, что крестьянствовали предки, а веры были старой. Потому и гонения от властей претерпели. Вроде и не революционеры, а в тюрьмы тоже попадали. Когда об инквизиции упоминают, всегда припоминают Испанию. Там был и суд, и главный инквизитор. А в России? Здесь такого приказа не было, суд поначалу вершили сами архипастыри. Ереси-то появились на Руси вместе с христианством, а может, и раньше. И с этим боролись самым строгим образом. Но с католической инквизицией прямой связи не было, а тайные – очень может быть.

– Косвенные сведения и я припоминаю. Например, в XV веке в Новгороде архиепископом служил Геннадий Гон-зов[17]17
  Гонзов Геннадий – архиепископ Новгородский Геннадий Гонзов (1410–1505), жестоко боролся с ересью: по его приказу на голову еретиков надевали берестяные шлемы с надписью «Се есть сатаниново воинство», которые на их же головах и сжигали.


[Закрыть]. Канонизирован в сегодняшнее время. Очень жестокий человек был. Так вот он был в восторге от испанских инквизиторов, особенно от его современника Торквемады[18]18
  Торквемада, Томас де Торквемада (1420–1498) – основатель испанской инквизиции, первый Великий инквизитор Испании.


[Закрыть], «чёрной легенды Испании». Считают, что за время 15-летней службы Торквемады на посту инквизитора было сожжено, казнено почти 9000 человек и ещё больше подвергались пыткам. Более всего гнев Главного инквизитора распространялся на евреев и мавров. По иронии судьбы сам Торквемада был выходцем из семьи крёщеных евреев… – Я помолчал и вспомнил ещё. – Геннадий Гонзов состоял в переписке с московским митрополитом, кажется, Зосимой[19]19
  Московский митрополит Зосима Брадатый (?—1496). Церковные историки говорят о нём как о тайном приверженце еретиков.


[Закрыть]. Боюсь ошибиться датой, то ли 1480-й, то ли 1490-й, не помню точно, но в нём он восторгался инквизицией, дескать, «франки, в отличие от нас, крепость держат», и что ему посол царский, который через Новгород ехал, рассказывал, как в Испании избавлялись от ересей. Геннадий подробно всё записал и с митрополитом поделился.

Или вот ещё, служил игуменом в Волоколамском монастыре Иосиф Санин-Волоцкий[20]20
  Иосиф Волоцкий (1439–1515) – игумен, богослов, критик ересей, призывал к жестокой расправе с еретиками.


[Закрыть], который был хорошо осведомлён о практике испанской инквизиции и восторгался её деятельностью. Вот откуда они брали информацию? Только ли из случайных источников? Да и то, что они не скрывали свою заинтересованность испанской практикой, наталкивает на мысль, что контакты могли быть установлены.

– Дай бог память-то, Пётр Первый и соорганизовал её. Сначала Синод Святейший, а потом при нём и инквизиторов назначил. Они и следили за церковными делами и с ересью боролись. А главным инквизитором (протоинквизитором) назначили иеромонаха Пафнутия. Были у него помощники – провинциал-инквизиторы, назначаемые в каждую епархию[21]21
  Инструкция для провинциал-инквизиторов была опубликована в 1721 году в Указах Петра I. Полное собрание законов Российской Империи. Собрание I, т. VI, с. 469.


[Закрыть]. Кто-то из моих родственников таким провинциальным инквизитором и служил. А потом он не по духовной части пошёл, а в сыск, по уголовной. Но старые связи остались. И по духовным делам он тоже дела вёл. Был такой отдел.

– Первый погибший, о котором вы говорили, припомните фамилию…

– Романовский. Александр Андреевич Романовский, надворный советник.

– Надворный советник по табелю о рангах, это… высокий чин, давал автоматически дворянство… Всем профессорам присваивали этот чин. Значит, Романовский был профессором или подполковником. В «Преступлении и наказании» Пётр Петрович Лужин имел чин надворного советника, а был он адвокатом. Раскольников – Лужин – Романовский… Живая история… И я в ней каким-то боком. Бочком, – произнёс я.

– Что ты говоришь? – спросила меня бабушка Мила.

– Это я уж о другом. Так, что-то XIX век мысли разные навеял…

– И я помню, маленькой была, и почему-то, не знаю уж почему, но в памяти отложилось, рассказывали, что кто-то из наших, из родни, до революции бывал за границей и не раз. И всё по службе. Подарки привозил, о тамошних порядках рассказывал. Может, как раз по тем делам, по «колдовским» и ездил. Если этим занимался сыск, то они получали информацию и от агентов…

– Это понятно, дипломаты, агенты, подкуп судей инквизиции, прямые контакты… Мы можем только предполагать. Постойте, постойте, а как же крестьянские корни и служба родственников в силовых структурах?

– А всего намешалось. Семьи-то большие были, по одиннадцать душ. И крестьянствовали, и служили.

– О вашей семье повести писать. Будь я Андреем Печерским[22]22
  Андрей Печерский (настоящая фамилия Павел Иванович Мельников) (1818–1883) – русский писатель, этнограф. В 1850 году как чиновник по особым поручениям при МВД занимался исследованием и делами старообрядчества.


[Закрыть], непременно бы написал. А так только розыск. Вот прочитаю материалы, кое-что ещё узнаем, может быть. Надеюсь, что-то увидим из копий. Плёнки хорошо сохранились, я их легко смогу оцифровать…

– «Оцифровать»?

– Ну перекопирую на более надёжный носитель и смогу читать на компе. На компьютере.

– Ну надо же. Замечательно. Возвращаемся?

– Возвращаемся. Вы к нам?

– Нет. Я к своим. Есть у меня родственники, давно зовут. Вот и свидимся по случаю. А ты прочитаешь документы, я же займусь квартирой. Пусть видят: бабка без жилья, с ума на старости лет сошла… Отвлеку на время на себя внимание. Только не думаю, что надолго.

И она как в воду глядела. События разворачивались с такой скоростью и с таким разнообразием, чего мы даже представить не могли.

К вечеру мы вернулись домой. Я завёз свою напарницу-детектива к родственникам, а сам по дороге заехал в «Ленту», набрал продуктов и поехал домой. Пока ехал, размышлял.

В старые времена о ведьмах и колдунах говорили разное. Официальная церковь опровергала три еретических лжеучения. Одно из них говорило, что чародейства на свете не существует и что оно живёт лишь в воображении людей, которые, не понимая причины природных явлений, объясняли их колдовством ведьм. Другие признавали существование ведьм, но полагали, что они своим колдовством действуют лишь на воображение и фантазию. Третьи утверждали, что чародейство – вообще фантазия, хотя бы дьявол и помогал ведьме.

Первых, тех, кто вовсе отрицал ведьм, богословы, в особенности святой Фома, относили к еретикам в полном смысле этого слова. Фома Аквинат[23]23
  Святой Фома, Фома Аквинский, Фома Аквинат, Томас Аквинат (1225–1274) – итальянский философ, теолог.


[Закрыть] говорил о противоречии этого лжеучения основным учениям святых и о том, что оно коренится в неверии.

Еретики первой группы считали, что человеку лишь кажется, что он видит бесов или ведьм. Все это противоречило истинной вере, утверждающей, что «ангелы, низринутые с неба, превратились в бесов», и что поэтому они, обладая большей силой, чем люди, могут также и достигнуть большего, и что те, которые им помогают в их делах, называются колдунами. Так там сказано. Два других еретических учения не отрицали существования бесов и их природной силы, но они несогласны были между собою относительно чародейства и сущности ведьм. Одно из учений признавало необходимость участия ведьмы для колдовства, но сомневалось в их возможностях, дескать, мошенничают. В другом же верили в реальность порчи, но полагали, что участие в этом ведьмы только кажущееся… Запутаешься в этих теологических историях.

Но… что нам важно, что нам важно понять отсюда, из этой средневековой теологии… Ошибка. Конечно же! Мне всегда были понятны попытки объяснения мифа о рае и аде, боге-абсолюте и силе зла. Бог – абсолют, обладая силой и властью, может расправиться с так называемой тёмной стороной. Но он этого не делает, а «попустительствует».

В сентиментальных романах писатели, как по шаблону, описывали чувства верующих, которые просили Бога, например, сохранить жизнь родным и, когда теряли их, разочаровывались: «Или Бога нет, или он не нашей стороне. Тогда зачем он?» Смерть – это зло, и если Бог проигрывал злу, то зачем нужен Бог? А что такое «зло»? «Зло» сотворено, но в чём его цель?.. Ответа нет, но есть некое понимание «зла» и то, что оно может быть побеждено, и почему его существование оправдано: во-первых, «злом» человек испытывается; во-вторых, «злом» человек укрепляется.

А что такое «падший ангел»? Ведь изначально ангелами называли бестелесных существ, которые являлись и носителями информации, и исполнителями «божьей воли». Очень грубая формулировка: в сегодняшних образах – это были бы просто «программы». Или в других случаях – носители энергии, например. Ангелы и антиангелы. «Ангелы» как часть системной программы и «антиангелы» как ошибка, а может, неудачный эксперимент, который не должен быть явлен, показан…

Но эти ошибки по какой-то причине выпадают из «лаборатории» и попадают на глаза людям, становясь страшным оружием. Эти люди и есть «ведьмы», они продолжают свои поиски, не разбираясь в том, что им досталось, но они научились пользоваться этим. Пользовались же древние люди огнём, научились его добывать и относили это «чудо» к дарам богов. Если «чёртовы свечи» из этого же круга? Получили случайно состав, увидели эффект, восприняли это как чудо, знак свыше… Ну допустим, но кто они, сегодняшние «ведьмы»? И живы ли они? Или, может, распалось сообщество? Как узнать, как проверить?

Я вспомнил, откуда у меня отрывочные знания о ведьмах всплыли. Я ведь как-то нашёл книженцию, репринтное издание старинной книги о демонизме. (Когда я её получил, было это в те времена, когда на полках в книжных магазинах основным продуктом были материалы очередных партсъездов, и так радовался: «Открытие!» Нынче эти книги пылятся в книжных магазинах, не вызывая ни у кого восторга.) Называется она «Молот ведьм». Труд был коллективным, как я понял, но авторами считали Якова Шпренгера, декана Кёльнского университета, и приора Генриха Крамера, и жили они в XV веке. Читать этот текст скучно, я его и тогда долистал страницы до 20-й, но сегодня придётся напрячься.

Когда читаешь специальную литературу из праздного любопытства, то тебя хватает ненадолго. Я обычно в командировки брал «заумные» книги по философии, психологии, социологии. Поездки располагают к тому, чтобы полистать, поразмышлять о сложном, хотя понять тексты с ходу не удавалось. Приходилось разбирать, перечитывать, искать в словарях незнакомые слова, понятия. В этом вся прелесть. В «Молоте ведьм», возможно, есть упоминание об истории со свечами либо о тайной организации ведьм. Среди всего мнимого и выдуманного есть всегда крупица истины. Но главное место в нашей цепочке пока занимает архив.

Я подъехал к нашему дому к началу сумерек, ранних осенних сумерек. В некоторых окнах уже горел свет. Наверное, после обеда тут шёл дождь, потому что асфальт был влажным. И в воздухе витал всё тот же запах осени и грусти.

 
Осень листья тёмной краской метит,
Не уйти им от своей судьбы,
Но светло и нежно небо светит
Сквозь нагие, чёрные дубы.
Что-то неземное обещает,
К тишине уводит от забот.
И опять, опять душа прощает
Промелькнувший, обманувший год.
 

Вспомнилось из Бунина. Имя Бунина у меня всегда ассоциировалось с осенью. И с армией. Я там прочитал полное собрание сочинений Ивана Алексеевича, под осень. А потом как-то стоял на посту и читал вслух его стихи. Где в Уставе написано, что стихи декламировать нельзя? Днём, конечно, в воскресенье, когда никого нет (мы только по выходным меняли роту охраны, чтобы те отдохнули); ходишь, помню, по стоянке меж самолётов или у мастерских: тишина, ивы листья уж потеряли, и вспоминаешь о Бунине.

Припарковав машину, я заторопился домой. Вот он, мой дом в девять этажей; дом, который я не люблю: этот подъезд-вход в трубу, лавочку, дверь к мусоропроводу и вечных котов, выскакивающих оттуда. Я – эстетствующий пролетарий умственного труда и собственник, любитель палисадников и цветников, своих двориков и заборчиков, калиток и тишины. А квартира в многоэтажном доме – это как бы улучшенная коммуналка, не более. От прежней её отличает лишь индивидуальная кухня и туалет. Хочу иметь свой собственный домик! Вот такая вот мечта. А милый дачный домик бабушки Милы, построенный в стиле старорусских дач, мечты мои укрепил.

Дверь во всякую многоэтажку – это статус дома, его визитная карточка. Консьерж в подъезде – это для очень богатых людей и в нашей провинции большая редкость. Хотя я помню, что однажды побывал в доме с консьержкой. Это был один из первых домов, построенный в нашем городе после старосоветских времен для возрождающейся буржуазии, и в нём была консьержка: дама пенсионного возраста, крашеная блондинка, бывшая заведующая детским садиком. Детские сады в начале 1990-х годов массово закрывались, разруха в ельцинские времена мела пургой. Вот и осталась дама без места. Я не знаю, какой она была с детьми или с сотрудниками, но тогда, сидя на стуле за стеклом, она производила впечатление озлобленной на весь белый свет старухи. Мне было жаль её и миллионов таких же растерянных и потерявших цели в жизни. Это одно из тяжелейших испытаний того времени.

Итак, за подъездными дверями моего дома начинался коммунальный мир. Мы друг друга никогда не любили. Лестница с бетонными ступенями и светло-серым ограждением приняла меня, как всегда, неприветливо, предвзято усиливая звук от моих шагов и распространяя его с первого этажа до последнего. Хоть ботинки снимай. Наша взаимная неприязнь закончилась тем, что я запнулся и чуть было не упал.

Я почти поднялся до этажа, на котором жила бабушка Мила, и насторожился: что-то на площадке было не так. Дверной проём после известных событий сменил пролом, и к этому уже стали привыкать живущие в подъезде, а что происходит в этом самом проломе? Почему там свет? Я дошёл до площадки и осторожно заглянул внутрь дыры, которую пробили строители, экспериментируя с бетоном, и увидел там штук пять горящих свечей, а за ними в глубине иконки на белом рушничке. Над самой же дырой, как над входом в древнюю могилу, висело распятие. Я замер и с испугу перекрестился. Религия и испуг всегда рядом ходят.

Распятие, иконы и, главное, свечи – это намёк или случайность? Я осмотрел место повнимательнее. Распятие магазинное, такие можно найти в отделе или, как сейчас говорят, «бутике», где продают сувениры. Свечки из церкви, не самые дорогие, средние по цене, воткнуты в бетонные щели. Рушничок застиранный – чей-то домашний, три иконки, не разглядеть, кто на них изображён, скорее всего, куплены в церковной лавке.

Непонятно. Непонятна цель вот этого, не знаю, какое определение дать. Допустим, в доме или в соседних домах живут люди, которые достаточно религиозны, чтобы воспринять происшедшее как некий знак свыше. Поскольку здесь распятие, иконки, свечи, то бабушке Миле сочувствуют. На месте ведьминых шабашей иконок не ставят. Да, соседку нашу знали как человека доброго и верующего. Такое мнение она о себе сама создавала, и похоже, что люди в это поверили, да так крепко, что месту, где она жила, придали статус молитвенного, а сама она возведена в ранг «пострадавшей за веру». Это самое простое, что с ходу пришло в голову. А может, и самое правильное, ибо «не следует множить сущее без необходимости», как говаривал брат Вильям из Оккама[24]24
  Вильям Окхэм (1285–1347) – английский философ, францисканский монах из Оккама, маленькой деревни на юге Англии. Считается одним из отцов современной эпистологии и величайшим логиком всех времён.


[Закрыть] ещё в веке так XIII. Или в XIV? А уж насколько оно верно применительно к нашей истории, я, возможно, узнаю позже, подробненько расспросив бабушек у подъезда: эти видят и знают всё.

Ночью нас разбудил вой пожарной сирены, топот ног в подъезде и неприятный запах дыма. Наш дом был панельным, какой-то там серии; серым родился, серым и остался; ставшие в одночасье модными вентилируемые фасады с крашенным пластиком-пенопластом нашу «серость» не закрывали. Всё было железобетонно малоприглядно, но гореть здесь было нечему, особенно под нами – там, после известных историй, вообще был сплошной бетон. Поэтому мы не беспокоились, что нам придётся выпрыгивать из окон, спасаясь от всепоглощающего пламени.

И всё же, услышав звуки сирены, всё наше семейство выскочило на балкон, не из-за страха, нет, – из простого любопытства.

Позёвывая и слегка поёживаясь от ночной прохлады, мы оглядели сверху наш двор. Под балконом стояли три пожарные машины, пожарные разматывали шланги, тянули их в подъезд, начальник отдавал команды. Всё было как на настоящем пожаре. Жильцы нашего и соседних домов так же, как и мы, наблюдали за происшествием с балконов, выглядывали из окон, делали селфи, снимали видео – в общем, вели себя непринуждённо и заинтересованно. Я вернулся в комнату и прошёл к окну на противоположной стороне. На противоположной стороне дома также стояла пожарная машина, и пожарные поливали водой стену под нами, из которой шли клубы чёрного дыма. Мы всё-таки горели.

– Спокойно и без паники! Быстро всем одеться, взять необходимые вещи и документы и – на балкон! Я захвачу верёвку и страховочный пояс и вернусь, – скомандовал я своим любимым. Я в эти минуты был смел и твёрд, как герой какого-то сериала.

– Неужели горим? – с издёвкой спросил старшекурсник сын Миша.

– Ура! Горим! – радостно закричала доченька и побежала одеваться.

– Всем взять необходимые документы!

– И деньги, – добавил Миша.

– У кого есть. Лично у меня только долги.

– Долги можно оставить. Пусть сгорят, – посоветовала Лиза.

– Долги не горят. Они у нашей семьи вечные. Как символ свободы, – продолжал иронизировать сын.

– Жаль. А у кого-то я читал, что огонь очищает.

– Обчищает.

– Хватит разговоров. Приготовиться к эвакуации… и спасайся, кто может!

– Будем прыгать с балкона? Что-то я не вижу, чтобы пожарные к нам лестницы подвели.

– Будем ждать команду. Они сообразят и подведут лестницы, а у нас всё готово.

– А может быть, нам потоп устроить? Откроем все краны на кухне, ванной, и пусть вода протекает сквозь пол вниз. Затопить, никого не затопим, там же бетон.

– Бетон. Как бы. А вдруг не бетон?

– Да, потом ещё ремонт заставят делать, – предположила Лиза.

– Ну да, бетон высушивать.

– Или отмывать, оштукатурить, обои на него клеить!

Всё-таки здорово, что в школах проводят иногда тренировки на случай пожара. Дети и жена быстро собрались, взяли всё необходимое: документы, компьютер, игрушки, – и вышли на балкон. Я нашёл в кладовке верёвку, оставшуюся от экспедиции, и страховочный пояс. Была ещё каска, но я её оставил.

Когда я буквально вылетел на балкон, моя семья с вещами стояла у перил и непонимающе смотрела вниз. Там никого не было. Исчезли пожарные с машинами, будто бы они и не приезжали вовсе. Двор был пуст, в нашем доме и в соседних домах окна были темны, стояла ночная тишина, лишь где-то лаяла собачонка.

– А где все? Где пожарные машины, люди на балконах, на улице, пресса? Где они все? – удивился я.

– Не дождались они тебя, пока ты средства спасения искал, и уехали.

– Как уехали? Куда уехали? Почему? А пожар где? – не унимался я.

– Папочка, ну если хочешь, мы для тебя что-нибудь подожжём. Ты только не волнуйся, – издевалась надо мной Лиза.

– Смешно ей. Папа в расстройстве, а она смеётся.

– Вы как хотите, а я раздеваюсь и ложусь спать, – сказал серьезный студент Миша. – Мне завтра рано вставать на военку.

– Уехали, значит… бросили… на произвол судьбы.

– Да, уехали, и люди разбежались…

– А пожара, стало быть, не было…

– Не было.

– Пойдёмте-ка спать все. Эвакуация отменяется. Я только спущусь этажом ниже. Проверю кое-что, – взял я себя в руки и стал вновь твёрдым и решительным.

– И я с тобой, и я с тобой. Я тоже проверю, – заторопилась Лиза, боясь, что её могут не пустить.

Мы спустились вниз все вчетвером. Всем было интересно. На площадке не было никаких следов огня, а в воздухе отсутствовал запах дыма. В проломе было темно, свечи полностью прогорели и погасли. Перед подъездом не осталось никаких следов от колёс пожарных машин, от шлангов, от воды. Дом спал, и вокруг все спали. Только мы сидели на лавочке, прижавшись друг к другу, было прохладно.

– Холодно что-то. Может, домой пойдём? – предложила Лариса.

– Пойдём, мне завтра к восьми.

– Спаточки хочу, а перед этим поесть – ваша доченька голодненькая, – сказала Лиза.

– Да, домой надо идти. Спать хочется, – согласился со всеми я и пошёл первым. – Надеюсь, мне не приснится больше пожар. Я бы предпочла сон о мороженом и шоколаде…

Мы медленно поднимались в свою квартиру.

– Привиделось четверым, запах гари, звуки, люди вокруг…

– Может, нам стоит уехать на время? – спросила Лариса.

– Очень может быть. Да. Лучше на время снять квартиру… Было четыре часа ночи. Мы дошли до постелей.