Текст книги "Жаль, не добили"

Александр Тамоников
Жаль, не добили

Все, изложенное в книге, является плодом авторского воображения. Всякие совпадения случайны и непреднамеренны.

А. Тамоников

© Тамоников А., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2017

Глава 1

Сентябрь 1946 года

город Львов

Кашлянул охранник, заскрипели дверные петли. Бывший капитан контрразведки Смерш Алексей Кравец открыл глаза, начал подниматься с нар, обитых железом.

«Вот и прошли твои лучшие денечки, – проплыла невеселая мысль, когда на пороге вырос плечистый охранник с кобурой на ремне. – А ведь этот надзиратель ни хрена не смыслит в своем ремесле. Я могу одним ударом вывести его из равновесия и завладеть оружием, – машинально подметил Алексей. – Даже автоматчик за спиной не особая помеха. Достать ногой и вырубить к той-то матери».

Он тоскливо вздохнул, прищурился. В коридоре горел пронзительно-яркий свет.

– На выход, – лаконично бросил надзиратель и добавил, когда арестант проплелся мимо: – Руки за спину, лицом к стене.

Конвоир гремел засовом, источая запах дешевого одеколона.

«Надеюсь, не на расстрел», – подумал Алексей, равнодушно созерцая трещину в стене.

Впрочем, он знал, что в подвалах областного управления расстрелы не производились. Смертные приговоры приводились в исполнение в тюрьме под названием Бригидки, в подвале со стороны улицы Городоцкой. Эту точку специально обученные люди незатейливо называли постом номер один. Осужденный враг Советского государства вставал лицом к холодной стенке, и сотрудник карательного аппарата стрелял ему в затылок из «нагана». Убитых вывозили за город, там выгружали, закапывали.

Врагов у Советской власти оставалось множество, хотя не все они были настоящими. Достойный пример тому – Алексей Кравец, капитан упраздненной контрразведки Смерш.

– Вперед, – буркнул ему в затылок надзиратель. – Прямо по коридору и на лестницу.

Недельное пребывание в застенках не пошло на пользу организму. Арестант не чувствовал себя отдохнувшим. Ноги были ватные, гудела голова, в сознании преобладало безразличие. Он плелся по коридору, поднимался наверх, превозмогая ломоту в суставах. Снова механические команды: «На месте!», «Лицом к стене!», «Пошел!». Сегодня конвоиры обращались с ним вежливо.

В помещении для допросов сидел знакомый капитан госбезопасности Желтухин и делал вид, будто внимательно изучает какие-то бумаги. Этого рябого карлика Алексей ненавидел всей душой. Трижды в неделю тот вызывал его на допрос, задавал тупые вопросы, предъявлял вздорные обвинения, основанные непонятно на чем. В прошлый раз Желтухин сорвался, схватил настольную лампу и несколько раз огрел арестанта по затылку, да с такой злостью, что голова взрывалась до сих пор.

На этот раз Желтухин не предложил ему присесть. Капитан хмурился, сводил густые брови, отложил потрепанную папку, мазнул быстрым взглядом арестанта.

Тот был одет в гражданское. В чем привезли неделю назад, в том и остался. Штаны и пиджак висели мешком, в них прочно впитался гнилостный дух неволи. Лицо осунулось, обросло щетиной, в запавших глазах застыло равнодушие.

– Здравствуйте, Алексей Викторович. Должен сообщить хорошую новость. Ваше дело рассмотрено на уровне областной инстанции, вынесено решение. В ваших действиях не выявлено состава преступления. Вы свободны. Можете продолжать выполнять свои обязанности. – Он хотел еще что-то добавить, но передумал и с сожалением уставился на табуретку, стоявшую у дальней стены.

В груди Алексея что-то шевельнулось, но не сильно. До него еще не дошла суть того, что он сейчас услышал.

– Вы понимаете меня? – Глаза капитана Желтухина перестали блуждать и зафиксировались на понурой фигуре.

– Смутно, гражданин капитан, – выдавил несостоявшийся враг народа. – Намекаете, что расстреливать не будут?

– А вы хотите? Ваше дело закрыто, вы свободны. Ошибки случаются, никто от них не застрахован. Вам вернут ваши личные вещи, оружие, правительственные награды и служебные документы. Вы по-прежнему сотрудник оперативного отдела. Можете отдохнуть два дня, восстановить силы, потом возвращайтесь к работе.

«А извиниться? – подумал Алексей. – Или не принято? Лес рубят, щепки летят? Случай, если вдуматься, уникальный. Даже до трибунала не довели, хотя он и не выносит оправдательных решений. Видимо, кто-то наверху, обладающий здравым умом, в ужасе схватился за голову. Мол, что же вы творите, кретины?! А ведь субъектов, подобных Желтухину, не перечесть. Они живут не по закону, не по совести, а по ситуации. Чуют, откуда ветер, мигом приспосабливаются, лезут из кожи, чтобы услужить».

– Я могу идти? – Он в нерешительности топтался на месте.

– Вас проводить до выхода? – В глазах Желтухина блеснула недобрая искра. – Охранник проводит, не волнуйтесь. Вы и сами знаете, где надо получить вещи и расписаться.

Да, минули лучшие денечки. Обладатель десятка правительственных наград, боевой офицер, неизменно преданный делу Ленина, чувствовал себя сломленным, опустошенным. Треснул стержень, державший его многие годы. Работа на износ, гибель в Ленинграде жены и дочки, утрата друзей – все он снес, а вот сейчас сломался. Недоумение, обида, полная растерянность. За что?! Хорошая новость. Он не виноват. Надо же!

Алексей плохо помнил, как покидал оплот государственной безопасности областного масштаба, брел к воротам мимо газонов. От свежего воздуха кружилась голова. Только на улице, вымощенной булыжником, среди добротных каменных домов, в окружении прохожих, машин, трамваев, он начал приходить в себя, понимать реальность. Кравец глубоко вздохнул. Голова его вернулась на место, хотя в ней и оставалась тупая боль.

Он шагнул на рельсы, отшатнулся, когда под боком зазвенело, едва не угодил под бодро бегущий трамвай, пропустил его, перебежал через пути. Прохожие смотрели на него как-то странно, на всякий случай сторонились. Он шел по тротуару, стараясь не думать о том, как выглядит.

Улица шумела, чувствовалась близость к центру. Предприимчивые коммерсанты продавали с возов свежий хлеб. К ним выстраивались очереди. Мелькали чистильщики обуви со своими ящиками.

Алексей почувствовал голод, порылся в карманах, отыскал несколько скомканных купюр и отправился к ближайшему киоску. Он сунул продавцу десять рублей, взамен получил бутерброд с тушенкой и чашку чаю. Вполне по-божески. К частным инициативам граждан власти пока относились снисходительно. Кравец жадно съел бутерброд, купил еще один, попросил завернуть и пошел через дорогу в сквер.

Почти все лавочки там пустовали. Он сидел в стороне от оживленной магистрали, рылся в мятой пачке «Беломора», жадно курил огрызки папирос. Мимо прошел патруль. Солдаты с интересом глянули на него, но донимать не стали.

Бытие города Львова уже два года перестраивалось по советскому образцу. Люди жили тут под поляками и немцами. Теперь все решительно менялось.

Важный стратегический центр Западной Украины, где сходились все дороги, и после войны имел огромное значение. В городе стояли воинские части, работали госпитали. Действовал комендантский час. Вокруг Львова тянулась тридцатикилометровая зона тотального паспортного контроля. Проверки на дорогах, патрули на каждом углу.

На предприятиях и в организациях с целью выявления националистического подполья создавались наблюдательные группы во главе с сотрудниками НКВД и ГБ. Тайные агенты работали повсюду – на заводах, в школах, в студенческих общежитиях.

Но обстановка оставалась сложной. Во Львове действовало бандеровское подполье, наносило удары исподтишка, имело разветвленную сеть сторонников, конспиративных квартир и схронов. Бандитов из УПА не смущало наличие в городе воинских частей. Здесь работали подпольные типографии, на улицах расклеивались листовки, распространялась подрывная литература, орудовали мелкие террористические группы.

Подавляющее большинство советских служащих, чиновников и партийных функционеров были приезжими. Они попали сюда из восточных районов Украины, России, других республик СССР. Галицким украинцам власти не доверяли, их редко принимали на ответственную работу. Они и не рвались – боялись за жизнь. Подполье мстило жестоко.

Львов напоминал взъерошенный муравейник. После освобождения города сюда хлынули переселенцы с востока, причем не только те, кому обещали здесь работу. В город валом валили голодающие из Бессарабии, всяческие деклассированные элементы, включая банальное ворье. Классово надежная, преданная власти публика составляла лишь незначительный процент. Компетентные органы сбивались с ног, трудились без выходных.

Все же город жил, развивался. Власть доказывала свою эффективность. Антисоветских выступлений становилось меньше. Львов хорошел. Закладывались новые скверы, высаживались деревья, открывались театры. Дороги и дома восстанавливали военнопленные, с непревзойденным немецким качеством. На линии выпускались новые автобусы, трамваи.

Внимание Алексея привлек шум, донесшийся с улицы. Там как раз остановилось это самое транспортное средство, знаменитый львовский трамвай, сияющий свежей краской. Пассажиры висели на подножках – закончился рабочий день. Трамвай гудел, колыхалась в салоне человеческая масса.

На улицу вывалился невзрачный тип в кепке и покатился под колеса, изрыгая матерщину. Раздался пронзительный свисток. К остановке уже бежали два милиционера. Первый вытаскивал «наган» из кобуры. Из трамвая выскочили еще два человека. Грохнул выстрел, за ним другой. Кричали и шарахались прохожие, но из салона больше никто не выходил.

Алексей не шевелился, сегодня он был просто статистом. У трамвая вспыхнула драка, хлопнули несколько выстрелов. Подбежали двое в штатском с характерными лицами, ухватили невзрачного типа и потащили за угол. Он верещал, отбивался, за что и получил по шее.

Милиционер что-то кричал вагоновожатому, тот растерянно разводил руками. Страж порядка раздраженно махнул ему. Мол, езжай. Трамвай отправился по маршруту, стуча колесами по стыкам рельсов. На шпалах осталось неподвижное тело. Над ним возвышался милиционер. Он растерянно чесал макушку рукояткой револьвера.

Жизнь продолжалась. На улице снова возникли прохожие. Они шли, прижимаясь к домам, и опасливо поглядывали на покойника. Обычный криминал.

Невзирая на опустошительную войну, полное истребление евреев и интеллигенции, город Львов считался благополучным и зажиточным. Сюда на промысел приезжали воры даже из России. На улицах, в магазинах, в трамваях шайками работали карманники. Наглые, дерзкие, живущие по блатным понятиям. Дашь таким отпор – искалечат, даже убьют. На сей раз им не повезло, не на тех нарвались.

Он покосился по сторонам. В сквере было тихо. Подошел, прихрамывая, пожилой мужчина с тросточкой, сел на соседнюю лавочку, развернул «Львовскую правду».

Алексей грузно поднялся и отправился дальше. Он снимал квартиру неподалеку, в старом доме на улице Кирпичной.

Кравец срезал путь через блошиный рынок. Подобных площадок во Львове существовало множество, их контролировал кто угодно, только не власти. Милиция периодически устраивала облавы на спекулянтов, но завершались они, как правило, ничем. Крупных дельцов об этом предупреждали, у местного криминалитета имелась собственная «служба безопасности», связанная с чиновниками. Брали бесполезную мелюзгу. А назавтра спекулянты снова торговали табаком, дрожжами, сахаром, умыкнутым с армейских складов.

Такие рынки в послевоенном Союзе стали общим местом. Они успешно конкурировали с государственными магазинами, где товары отпускались по карточкам. Люди торговали там всякой всячиной, бросовым ширпотребом, никому не нужным старым хламом. Ходовые товары на виду не лежали, но все знали, у кого что спрашивать.

Алексей купил курево и с постной миной шел сквозь ряды. Кругом суетился народ, шныряли подозрительные типы в кепках-восьмиклинках, надвинутых на глаза. Для мелких карманников здесь было раздолье.

Алексей вышел с рынка, присел на скамейку под декоративным фонарем. Его снова тошнило, подгибались ноги. Недельный кошмар не отпускал. Он приводил в порядок дыхание, смотрел, как за забором, увитым колючей проволокой, пленные немцы возятся на развалинах пассажа.

В годы оккупации здесь рванул подвал, до упора загруженный взрывчаткой – советские партизаны постарались. Наверху проходило мероприятие с участием видных чинов СС и оккупационной администрации. Выжили немногие. Взрыв был такой силы, что потолки павильонов просто рухнули, и несколько часов над руинами висела пыль. Ценой акции стал расстрел двухсот ни в чем не повинных горожан, которых рассвирепевшие эсэсовцы хватали без разбора.

Алексей наблюдал, как трудятся пленные, совершенно обезличенные, в затертых до дыр обносках формы. Они не думали о побеге, потому как удирать им было некуда, не нуждались в понуканиях и окриках, работали слаженно, расчищали завалы. Можно было не сомневаться в том, что через несколько месяцев тут вырастут новые торговые павильоны, нарядные и прочные.

«Нельзя их отпускать домой, – подумал Алексей. – Пусть работают».

На него снова навалилась хмарь. Причины на то имелись.

15 марта 1946 года все наркоматы были переименованы в министерства. 4 мая упразднили Смерш, самую загадочную и эффективную спецслужбу Второй мировой войны. Этого следовало ожидать. Наступил мир, перед страной стояли другие задачи. Отделы контрразведки расформировывались, вливались в структуры МВД, МГБ.

Бессменный руководитель Смерша Виктор Семенович Абакумов возглавил Министерство государственной безопасности, по возможности перетягивал в него верных людей. Без грызни и межведомственных распрей не обходилось.

Десять дней назад был арестован начальник областного управления контрразведки полковник Самсонов, непосредственный начальник Алексея. Удар был ниже пояса. Сотрудники такого не ожидали. Опытный специалист, до мозга костей преданный Советской власти.

Чем не угодил? Настучал кто-то, настрочил ложный донос, а наверху только это и требовалось. Обвинения были вздорные для любого человека, знакомого со спецификой работы. Антисоветская деятельность, пособничество бандитскому подполью, получение инструкций от Романа Шухевича, который лично и завербовал полковника. Господин генерал-хорунжий, наверное, обхохотался в своем подполье. Такого подарка от врагов он явно не ожидал.

Впрочем, практика повсеместная. Еще Геббельс подметил, что чем грандиознее ложь, тем охотнее в нее верят.

Вместо Самсонова теперь полковник Кусков, темная лошадка, симпатизирующая Лаврентию Павловичу Берии, а никак не Виктору Семеновичу Абакумову. По слухам, тот был вынужден сдать своего человека. При перетряске аппарата полетели несколько голов достойных, по мнению Кравца, людей.

За ним самим пришли, когда до окончания работы оставалось два часа. Шок, изумление. Почему?! С политикой партии целиком и полностью согласен.

Впоследствии он понял. Причина в Лизе Соколовской, оказавшейся агентом Нестора Бабулы. Но ведь Алексей не знал, лично разоблачил эту суку! Да, он провел с ней ночь, питал определенные чувства. С того времени прошел год. Допустил ошибку, сам же ее и исправил.

Оказалось, не все так просто. Кто его сдал? Кравец всю голову сломал. Может, Лева Березин? Вроде не должен, нормальный человек, все понимающий надежный товарищ. Недавно письмо прислал – возглавляет районное отделение ГБ в Киеве. К чему ему сдавать товарища, с которым пройдены суровые испытания? Но все возможно.

Желтухин как попугай твердил одно и то же. Как получилось, что вы имели интимные отношения с врагом Советского государства? Это халатность, служебная оплошность или злой умысел? Она завербовала вас? Выкладывайте адреса, пароли, явки! Какое отношение к вашей подрывной деятельности имеет полковник Самсонов? Сколько денег вы получили от английской разведки? Абсурдность происходящего зашкаливала, но Желтухин упорно гнул свою линию, перемежая вопросы побоями. Кем он себя возомнил? Фонарем, который думает, что он солнце?

Во дворе на Кирпичной все было без изменений. Ободранная тыльная стена, разбитая кладка. Железные лесенки, балконы, увитые плющом, стираные простыни и панталоны. Местные бездельники на подвальной лестнице потягивали пивко.

С третьего этажа неслись крики, падала посуда. Пышнотелая Груша Антоновна в очередной раз оскорбляла действием своего запившего сожителя.

Люди жили нормально, ни в чем себе не отказывали.

Алексей поспешил в подъезд, чтобы не стать объектом нежелательного внимания. В парадном пахло кошками и мочой, прекрасными атрибутами мирной жизни. Под ногами хрустела штукатурка, опавшая со стен.

Он поднялся на пятый этаж, поковырялся ключом в дерматиновых лохмотьях, отыскивая скважину. Алексей старался не шуметь, открыл, вошел.

Съемная квартира не впечатляла кубатурой – две комнаты, кухня, символический балкон. Ничего не изменилось. Даже девушка та же.

Она стояла на столе в гостиной – в дешевом ситцевом платьице, трогательных полосатых гольфах – и пыталась шваброй, на которую была накручена тряпка, ободрать штукатурку, свисающую с потолка. Темное пятно в углу, сквозь которое в ненастье просачивалась вода, давно стало темой для их разговоров. Мокли, подгнивали потолочные перекрытия. Ниночке управиться с этим было не по силам, а Алексей вечно занятой.

Она ахнула, обернувшись, выпустила швабру. Глаза ее наполнились какой-то смесью радости и ужаса. Словно в квартиру вошло привидение! Нина качнулась, подогнулись неустойчивые ножки стола.

Алексей шагнул вперед, девушка свалилась ему в объятия, зарыдала в полный голос. Он гладил ее по спине, пытался отстраниться, чтобы посмотреть в глаза, но она льнула к нему, прижималась, вцеплялась в него тонкими руками.

– Господи, ты пришел, тебя отпустили. – Нина шмыгала носом, голос ее дрожал, срывался.

– Милая, все в порядке. – Алексей провел ладонью по растрепанным волосам девушки. – Так и должно было произойти, я ни в чем не виноват. Ты уже вернулась с работы?

– Да, вернулась. – Она энергично кивнула. – Все хорошо, Леша.

– Я тоже вернулся с работы.

– Что за работа такая? – Она отстранилась, стала всматриваться в его лицо, гладила серую кожу, из которой торчали пучки щетины. – Тебя точно отпустили?

– Точно. Разобрались, извинились. У нас невиновных не сажают в тюрьму, Нинок, и к стенке не ставят.

– А меня на допрос вызывали. – Ее глаза опять наполнились слезами. – В тот день, когда тебя забрали, за мной тоже пришли, в машину сунули.

«И охота им бензин переводить», – со злостью подумал Алексей.

– Меня допрашивали. Было очень страшно.

– Но ты им ничего не сказала? – неудачно пошутил Алексей.

– Боже, нет, конечно. Мне просто нечего было сказать. Я выглядела полной дурой. Меня отпустили, посоветовали быть бдительнее, тщательнее подбирать кандидатов в мужья.

– Все, моя хорошая, оставим кошмары в прошлом. – Алексей поцеловал ее в голову. – Постараемся забыть. Ничего страшного не произошло. Будем жить, работать…

«Может, даже поженимся и заделаем это чертово пятно на потолке», – срывалось с языка, но он прикусил его.

– Хорошо, Леша. – Она шумно выдохнула, улыбнулась сквозь слезы. – Я сильно испугалась, никогда не думала, что со мной такое случится. Окончательно истощала за эту неделю. У меня теперь фигура зубочистки.

– Это не самое страшное, – уверил ее Алексей. – Посмотри в окно на соседку Алену, вот у кого проблемы. Ничего нового? – Он посмотрел по сторонам.

– Ничего. – Она вытерла слезы, засмеялась. – Прости, вчера что-то с памятью стало, забыла дверь закрыть, вошел соседский кот Борман и надул в твои сапоги. Я ему по морде тапком надавала, выгнала, но что теперь делать с сапогами?

– Кот в сапогах? – Алексей рассмеялся. – Ладно, разберемся, привлечем поганца к ответу. Ты хоть что-нибудь готовила в эти дни?

Он жадно ел холодный борщ из тощей синей курицы. Нина сидела рядом, подперев подбородок, смотрела на него с какой-то грустью, интересовалась, вкусно ли.

Зачем спрашивать? Впрочем, хлористого натрия в борще не хватало. Нина всегда боялась пересолить.

Он тоже смотрел в ее глаза, проваливался в них.

Четыре месяца назад, сразу после перевода во Львов, Алексей повстречал эту худенькую девушку на ночной улице. Был комендантский час, она возвращалась в общежитие со второй смены на швейной фабрике, имела пропуск. Даже от страха пыталась его предъявить мерзким хулиганам, вылезшим из подворотни! Те захохотали, вырвали сумочку, уже раздевали ее, играя ножичками. Нина от ужаса потеряла дар речи, только хрипела что-то невразумительное.

Алексей возвращался из управления, заглянул в подворотню на шум. Убивать эту теплую гоп-компанию он не стал, но отделал с таким упоением, что лечить там уже было нечего.

Капитан потащил девушку в подворотню, когда наметился патруль. Ему хотелось спать, а не разбираться с коллегами.

В соседнем переулке он осветил ее лицо и невольно признал, что у нынешних бандитов есть вкус. На него смотрели огромные красивые глаза. Сама она была худенькая, маленькая, но они сразу запали в душу.

Умница, комсомолка Нина Верещагина приехала во Львов с компанией подруг из героического Краснодона. Он проводил ее до общежития и посоветовал избегать подворотен, на следующий день караулил у проходной, одевшись в штатское. Она подбежала к нему, сияя улыбкой, а потом призналась, что ждала его, знала, что придет.

Через неделю Алексей предложил ей переехать в его съемную квартиру. Нина испугалась. А как же мораль, нравственный облик, высокие стандарты и правила советского общежития? Он популярно объяснил ей, что он офицер контрразведки. Никто не посмеет упрекнуть его в отсутствии высокой морали. Нина переехала к нему, и до прошлой недели все шло замечательно.

К ночи началась трясучка. Ему мерещились тюремные стены, в ушах гремели окрики надзирателей. Нина пошутила, мол, тебе необходима консультация психиатра. Ему же было не до шуток.

Интимные отношения не задались. Они лежали в кровати. Девушка гладила его по голове, смотрела с грустинкой, и он не мог понять, чем она вызвана. Алексей обнимал ее, но она куда-то уплывала.

Кравец подумал, что времена меняются, пусть и не кардинально. В тридцать седьмом его не выпустили бы. Нину после допроса отправили бы не домой, а в далекие сибирские просторы по пятьдесят восьмой статье, которую почему-то никто не отменял.

Он не помнил, как уснул. Остались видения – как курил перед сном, а девушка терпела эту вонь, прижималась к нему.

Пистолет привычно обретался в тумбочке под рукой. Краем сознания капитан помнил об опасности, надеялся, что успеет среагировать.

Бандитское подполье яростно сопротивлялось. В городе засели банды, окопались в норах, совершали дерзкие налеты на представителей власти. Убийцы могли посреди ночи вломиться в квартиру, перестрелять всю семью, а потом бесследно испариться. Такое случалось сплошь и рядом.

Раньше во Львове жили в основном представители трех наций. Теперь евреев здесь практически не осталось. Фашисты в одном лишь городе уничтожили больше ста тысяч представителей этого несчастного народа. Поляков убивали украинцы и тоже преуспели в этом. Выжившие бежали в Польшу. С независимым государством у ОУН-УПА не сложилось.

В опустевший город хлынули переселенцы. Теперь Львов был винегретом – русским, польским, молдавским.

Но ОУН с таким положением мириться не хотела. Теракты происходили практически каждую ночь.

Партийные и административные работники предпочитали селиться в окрестностях вокзала. Эта зона считалась особо охраняемой. Пустовали фешенебельные особняки у Стрыйского парка. Люди при должностях боялись в них селиться из-за угрозы нападения. Не пользовались успехом комфортные квартиры в Профессорской колонии. Многие считали, что селиться там – это курить на пороховой бочке, предпочитали жить скученно, скромно, но под защитой.

Улица Кирпичная в эту зону безопасности не входила. Нередко Алексей просыпался от выстрелов. Но бог его миловал, съемная квартира не подвергалась нападению.

Наутро он мучительно избавлялся от чар Морфея, вырывался из них как из объятий потного пьяницы. Карательная команда над душой не висела. Но и Нины не было.

Алексей пошарил рукой по кровати, поднялся, треща костями, заглянул во все уголки. Не было ни завтрака, ни Нины, ни ее вещей. А ведь сегодня выходной.

Потом он обнаружил записку на ее подушке и прочитал:

«Прости, родной, я больше не могу, еду обратно в Краснодон. Когда ты проснешься, буду в поезде. Уволилась с фабрики по семейным обстоятельствам. Извини, что не сказала. Нет сил, больше не выдержу. Надеюсь, с тобой все будет в порядке. Не ищи меня».

Он в панике метался по квартире, натянул штаны, носки, зачем-то вытряхнул из тумбочки пистолет. Быстрее на вокзал, возможно, еще не поздно!

Наспех одевшись, Алексей подбежал к двери, схватился за ручку и вдруг замешкался, застыл. Он с тоской посмотрел на замок, который лично усилил стальными скобами на случай недружественных визитов. К чему все это?

Душу его заглатывала пустота. Алексей оторвался от двери, вернулся в комнату, начал медленно разоблачаться. Пустота съедала его. Лекарство оставалось одно – водка. Он вытащил из кладовки початую бутылку, к которой не прикасался несколько месяцев, побрел на кухню, где имелась посуда и немного еды. Налил до краев, медленно выпил, поволокся к окну, чтобы покурить в открытую форточку.

Кравец был безобразно пьян, когда кто-то постучал в дверь. Алексей дернулся, выронил стакан. Вернулась! А как же иначе! Он метнулся в прихожую, чуть лоб не разбил.

Но вместо девушки в квартиру с радостными возгласами вторглись оперативники его группы – старший лейтенант Максим Волков и Арсен Газарян, недавно окончивший ускоренные офицерские курсы. Он разочарованно выпустил пар, поволокся обратно к столу. Нет, капитан очень рад был видеть их. Особенное удовольствие ему доставляло то, что в ходе последних чисток его товарищи не пострадали.

– Красавец! – заявил русоволосый, спортивно сложенный Волков. – Пробы ставить негде.

– Вместо чая утром рано выпил водки два стакана, – заявил чернобровый Газарян и поставил на стол сумку, в которой что-то очень подозрительно звякнуло. – Вот какой рассеянный…

В голове капитана царила каша, подкашивались ноги. Зрение подводило его, товарищи расплывались. Они сегодня были в штатском, видимо, получили выстраданный выходной.

– Поднимите ему веки, – измывался Газарян. – И что с ним делать?

– Не знаю. – Волков пожал плечами. – Но пациент пока жив. Надо это использовать. Мы не уйдем, Алексей, даже не надейся. Только после того как поставим тебя на ноги. Марш в санузел, и чтобы пьяным не возвращался!

В этом доме имелся душ и даже дырка в полу для стока воды. Он мылся под жестким напором холодной ржавой воды. Стоял под ней, пока не начал покрываться коркой льда.

Когда Алексей вошел на кухню, наспех одетый, со стучащими зубами, процесс приготовления к трапезе уже завершился. Товарищи, конечно, явились не с пустыми руками. Вытертый стол венчала водка. В тарелках лежали котлеты, которые оперативники, похоже, утянули из офицерской столовой. Чистоплотный Газарян мыл нож, которым кромсал колбасу и огурцы.

– Вы в своем уме? – Алексей сглотнул.

Голова у него трещала как последняя сволочь.

– Да, – сказал Волков. – Проходи. Все нормально, мы контролируем ситуацию. Эту водку можно пить. Намедни связисты из штабного взвода выдули четыре бутылки и даже не подрались.

Алексей присел на краешек стула, словно просто так, на минутку. Товарищи пристально его разглядывали.

– И что мы тут сияем как кремлевские звезды? – сердито осведомился он.

– Посмотри на него, Максим, – заявил Газарян. – Вылитый малыш, потерявший маму на вокзале. Ешь, командир, тебе сегодня это надо. А мы пока выпьем. Если хочешь, присоединяйся. А сияем, поскольку рады тебя видеть здоровым и на свободе. Нет, серьезно.

Он жадно поглощал снедь, доставленную товарищами. От борща, сваренного Ниной, осталась грязная кастрюля, а больше она не готовила, видимо, заранее спланировала уход. Продукты оказались очень кстати. Возможно, не все так плохо? К нему медленно приходило чувство насыщения, и водка оказалась без дури.

– Да, мы любим поработать, особенно поесть, – проговорил Газарян.

– А я вот слышал, что по правилам этикета в левой руке надо держать вилку, а не котлету, – заявил Волков.

– А в правой что? – спросил Арсен.

– А в правой – нож.

– Нет, я не могу. У меня в правой пистолет.

Водка пилась легко, и скоро Алексей опять захмелел. У него развязался язык, он нес какую-то чушь, жаловался на жизнь.

– Да шут с ней, с бабой, – отмахнулся Газарян. – Неприятно, не спорю, от таких выходок слабеет мужское самолюбие. Но ты и ее пойми – натерпелась девчонка. Будут другие, командир, не расстраивайся. Раз ушла, значит, не судьба. Высшим силам так угодно. Придет другая, жаркая, умная, красивая, с ней вы будете как два сапога пара! Вот ты с нас бери пример. Мы не спешим заводить себе постоянных боевых подруг, поскольку молоды, надеемся на возвращение домой. Верим, что где-то ждут нас те самые, единственные.

– Кстати, насчет высших сил. – Волков помрачнел, затем нагнулся, пошарил в сетке, обретающейся под ногами, и выудил оттуда вторую бутылку. – Нас ведь тоже допрашивали, когда тебя замели. Вызывали как свидетелей. Следователь пронырливый, ловил на нестыковках, придирался к каждому неверному слову. Его бы способности да в нужное русло. Вспоминал ту историю в Збровичах, когда ты проявил политическую недальновидность и ухитрился переспать с дамочкой, засланной врагами. Требовал подробностей.

– Я тоже на днях с одной, – с улыбкой проговорил Газарян. – Хороша собой и тоже, как и та, напряженно трудится в библиотеке.

– Серьезно? И кто кого переспал? Будь поосторожнее с библиотечными работниками, – посоветовал другу Волков. – Знаешь, Алексей, мы врать не стали, с твоей пассией не были знакомы. Только слышали однажды через стенку, как ты урок преодоления половой безграмотности с ней проводил. Извини. Не везет тебе с бабами. Еще раз прости. В общем, резали сухую правду-матку, активно поминали твои боевые заслуги, героическую деятельность на фронтах и после. Вроде ясно дали понять, что если тебя репрессируют, то забирать нужно и нас, а заодно и половину расформированного Смерша. Арсен даже рапорт пригрозил накатать руководству областного управления госбезопасности. Следователь, падла, ухмылялся, постоянно что-то записывал.

– Осмелели фронтовики. – Алексей усмехнулся.

– Не без этого, – согласился Газарян. – Но ведь обидно, командир. Мы жизнью рисковали, диверсантов ловили, с бандитами бились, а тут приходят всякие тыловые сволочи, которые из автомата ни разу не стреляли, и корчат из себя мелких божков, вершителей судеб.