Текст книги "Месть"

Александр Тюрин
Месть

1. Степь и предки

Приходится за солярой для дизель-генератора ездить в Сычёвку. Затариваю там 2-3 десятилитровые канистры. Заодно покупаю питьевую воду для Матильды и Нины – жидкость, что из речки Деркул, им не в кайф; только не догадываются блондинки, что в супчике, который они хлебают без всякого смущения, та самая, речная. Прихватываю попутно всякие чипсы-шмипсы – похрустеть на досуге. Все наши дамы большие любительницы кофейных пауз – и застенчивые молчуньи у нас начинают стрекотать, что твой пулемет. А профессор у нас скромный – ему ничего не надо, ни супа, ни чипсов, попил с утра чаю с сухарями и пошел землю бурить, как крот. C индоариями ямной и срубной культур, киммерийцами, скифами, носителями салтово-маяцкой культуры и древней Русью ему общаться интереснее, чем с нами, с дураками.

У меня уже такой обряд сформировался во время этих поездок, отъеду где-то на пару километров, остановлюсь, выйду из машину, лягу на землю и вроде как я наедине со степью… Поблизости никого, ни Липского, ни студентов, ни прочих вечно тараторящих археологов. Честно говоря, я вначале прибегал к такой релаксации, потому что соратники меня реально бесили; казалось, вот нажми во мне какую-то кнопочку и я просто перекрошу их всех скифским мечом, отобранным у скелета. Но сейчас-то просто контачу с природой.

Снизу подпирает меня почва, несмотря на то, что Филимонов обзывает её дисперсной системой; она пока что уютно-тёплая, до послеобеденной сковородки ей еще далеко. Терпеливо стелется ковыль, какой-то жучок деловито ищет вход в мое левое ухо, а мурашка хочет десантироваться с колоска да прямо в мой глаз. Если с утра пораньше выехал, то и жаворонка с его песенкой застанешь, порой застукаешь и парящего, словно подвешенного на веревочке сарыча, который своим глазом-лупой пытается вычислить незадачливую полёвку. Бывает такая тишина, что слышишь, как под тобой копошится незаметная, однако самая важная жизнь; червячки, жучки, грибки, корешки – всё, что создает кормящую землю.

А еще ниже умиротворенно лежат кости тех, кто бороздил эту степь, придумывая основы цивилизации. Там всё изначальное – плуг, который орало, пиво без консервантов, колесо и тележка, использование пушного зверя в качестве туалетной бумаги, секс без предохранения. Там индоарии, рассекающие на колесницах последней модели. Там русские витязи, выезжающие на одной лошадиной силе в чисто поле померяться своей силушкой с нечесаным варваром. Там государевы станичники, которые выслеживают на кочевом шляхе хищных ордынцев, стараясь расслышать стук копыт и храп коней. Это не какой-то гумус – а разумный слой, из которого растём мы. По-крайней мере, должны расти.

Иной раз спустя минут десять какое-то торможение времени наступает. Оно уже не протекает мимо, накручивая стрелки часов; ты плывешь в нём и замечаешь много того, что совсем не улавливал раньше. Например по расположению полевых цветов, определяешь грунтовые воды или наличие большого процента органических останков в почве – там могут быть наши древние друзья, индоарии, скифы, русские витязи и так далее, которые так или иначе наши предки, ибо как говорит биохимик Леша Филимонов, несут в себе «Y-хромосомную гаплогруппу R1a1»…

Сегодня всё было как обычно, пока я не почувствовал чужих – не археологов, не предков, а именно чужих.

Это словно кто-то засунул нитку вам под простыню, а затем начал её вытягивать. Вы ощущаете что-то противное, ползучее, и беситесь, потому что не понимаете, что оно и где оно. Присутствие чужих чувствовалось минуты две. Хотя было совсем тепло и потихоньку начало припекать, я поежился, встал, но ничего особенного во всём окоёме не увидел, сел в машину и поехал. Впрочем, при выезде на проселочную заметил некоего гражданина – он был метрах в пятидесяти и похож, судя по плащу, на рыболова – почему не снял, жарко ведь уже? Приметил остроту его взгляда, хотя и лица-то не разглядел. Хотя, может, ничего и не приметил, а так пофантазировал; человеку хочется же чего-то страшненького, чтобы нервишки не застаивались.

На дальнейшем пути в Сычёвку всё было как обычно; только пара фур навстречу проехала; пустынно; и дорога совсем фиговая, в смысле по качеству. Обдумывал по пути, чем займу оставшийся день – я ведь волонтёр в экспедиции профессора Липского, мальчик преклонного возраста на побегушках. Делаю объемную модель раскопа и окружающей местности с помощью ГИС-системы, попутно видеосъемку, еще таскаю туда-сюда реечники, затачиваю шанцевый инструмент напильником, копаю штыковой лопатой, машу совковой, вот и дизель-генератор на мне, и снабжение блондинок. Нинка меня заставляла и прокладки ей покупать, при том мы даже не целовались в укромном местечке за лопухами. Иной раз по 8-9 часов в день тружусь как пчёлка, хотя обычно волонтеров только до обеда загружают. Первые недели частенько думал о том, что лучше б двинул к археологам в Феодосию. Там работы на пару часиков с утреца, потом море, шашлык, ветреные курортницы, не злоупотребляющие одеждой; однако на свою голову потянулся в те луганские края, где ещё у бабушки летом баклуши бил…

Закупился в ООО с многообещающим названием «Бульвар Сансет». Снаружи торговое заведение выглядит как покосившийся общественный сортир, но внутри такая краля-продавщица – живой зефир с оформлением из пергидролевых буклей, прямо чувствуешь его на ладонях; а бюст – бодрый четвертый размер без всякого коллагена и силикона! Однако эту потенциальную звезду эротического кино пасёт тот кривоносый тип с вечно грязными руками, что наливает мне соляру. Вертится вокруг да около – не даёт и тихим словом с ней перекинуться.

Я с горя в кафешку пошел – пропустить рюмашку с чебуреком и телик посмотреть. Не очень помогло, ехал обратно с мыслями о недоступном зефире под фартучком, с накаляющейся под солнцем крышей, с печалью о том, что через пару-тройку недель буду уже в дождливом Питере, где меня сразу окружит частокол нерешаемых вопросов моего жития-бытия – время волонтерства неотвратимо истекает, деньги тоже… Точнее, деньги истекают, а потому и время.

Здесь всего за месяц уже несколько незыблемых традиций нарисовалось. Например, когда я возвращаюсь из Сычёвки, то меня встречает, во-первых, Артурыч, вообще-то являющийся псом, во-вторых, дымок от сильно прокопченной газовой горелки, на которой Петрович изготавливает обед. Затем прибегает за своим заказом Нинка. От раскопа до стойбища метров сто, ей хватает пары минут. Я, честно говоря, так привык к такому ритуалу, что уже заранее знаю, как буду скучать по нему в Питере.

Вот злился я поначалу и очень капитально на членов моей группы, чего уж так без зазрения совести ездить на мне, если я бесплатная рабочая сила? И еще эти унизительные их реплики: «Ну да, вы же амиктус от индутус не отличаете». А почему перестал злиться? Потому, что мне и Артурыч порадуется, и Нинка, и Петрович по плечу похлопает, и замученный скифами Липский осклабится, и сама Матильда скажет: «Gute Arbeit, mein Freund». И каждый раз снова рад услужить и прислуживать. А может я стал лучше себя контролировать – всё-таки у меня травма башки была совсем недавно, нешуточная, кстати, и, если не научиться брать себя в руки и расслабляться, то легко превратиться в мистера Хайда…

Сегодня традиция встреч была нарушена. Петровича не видно, хоть я ему пивка притащил; плитку он совсем не включал, картошка, правда, почищена, но консервы с тушенкой даже не открыты. И куда мог запропаститься Артурыч?

Наверное, профессор там что-то такое накопал, привлек внимание публики; люди со стоянки почесали туда и пёс увязался за ним – он любит компанию. Чёрт, опять без меня. Как только что-нибудь историческое, меня нет. Нашествие гуннов – нет, изобретение самогона – нет, выволакивание какого-нибудь скифа на свет – тоже отсутствую.

Когда я еще подходил к раскопу, уже улавливал, что-то пошло не так. И сердце не то, чтобы застучало, а каким-то гулким стало, я начал отчетливо слышать его биение.

Все наши ямы, шурфы, траншеи на месте; инструменты, можно сказать, разбросаны в обычном беспорядке. Только вот камеры с треног исчезли. И опять никого, ни людей, ни собаки.

Я уже хотел повернуться – понятно, это розыгрыш. Поприкалываться решили. Спрятались где-нибудь, а потом как выскочат и загогочут у меня за спиной, так что я подпрыгну от неожиданности. Впрочем предполагать, что профессор Липский станет участвовать в таких проделках, можно лишь с натугой. Он – совсем сухарь… Тем не менее, есть вероятность, что и пень зазеленеет, и сухарь размягчится, если наши дамы возьмут его на зубок.

А когда я хотел повернуться, то заметил пятно на краю ямы. Почва тут темная, так что оно совсем не бросалось в глаза. Коснулся его пальцами, поднёс их к лицу. На них была начавшая спекаться кровь.

2. Вторжение

Вообще у меня реакция – не очень; можно сказать, замедленная, особенно когда происходит что-то страшное, неприятное. Я – тормоз, причем с годами это усиливается. Лет семь назад, стоял на остановке на Звенигородской, из подворотни выехал грузовик и сбил женщину с ребенком на руках; не знаю, куда там смотрел гастер, сидящий за рулем, но машина покатила дальше. Женщина лежала неподвижно, ребенок надрывался от крика, а я не мог сдвинуться с места, словно удалился из реальности, которая меня не устраивала. Торчал на месте и рефлексировал на тему: «А как делать искусственное дыхание?». Пока меня какая-то бабка кошелкой не огрела: «Эй, дурень, мобила есть? Вызови скорую, а ребенка на руки возьми». Или вот пять лет назад; мышечно крепкий, но умственно слабый подросток подбросил кирпич с радостным криком: «На кого пошлёт, алкаши». Я как раз стоял у пункта сдачи стеклотары и смотрел вверх; наблюдал, как кирпич падает, будто бы замедленно, картинно увеличиваясь в размерах; стоял, пока тот меня не приголубил. По счастью, по голове вскользь, только ключицу сломал…

А сейчас я мигом сорвался с места. Правда еще не знал, куда бежать; сперва к реке припустил, под уклон, с ускорением. Драпал, пока не увидел тело, лежащее в бурьяне возле давно брошенного и насквозь проржавевшего трактора. Вернее, из зарослей видны были только ноги в кедах, по ним сразу узнал Борю Зискинда, студента-историка из Иерусалимского универа, который с упорством, достойным лучшего применения, пытался найти следы соплеменников хазарского периода в слое салтово-маяцкой культуры; хоть какую-нибудь маленькую штучку типа ножика для обрезания крайней плоти. Резво развернувшись в обратную сторону, я почесал к лагерю, однако некая часть мозга била в бубен: «Ты должен был остановиться и проверить, жив ли Боря».

В лагере меня понесло к ящику под замком, в котором профессор держал самые ценные находки. Я, получается, инстинктивно хотел вооружиться бронзовым мечом, персидским кописом или скифским акинаком. (Липский не был до конца уверен в происхождении меча; в смысле, то ли скифские производители подражали персидскому бренду, то ли наоборот.) Клинок этот нашли в захоронении № 2 – вместе с остатками ножен, имевших золотые обкладки, и костями того важного типа, который был как минимум был дружинником скифского царя. Петрович, кстати, реконструировал рукоять к этому мечу.

Ящик оказался вскрыт и клинок в нем отсутствовал. Ладно, фиг с акинаком, разумно было б прихватить валяющуюся кирку или лопату с раскопа. Или еще вариант… Я рванул к кухонной палатке, подхватил там секач, который Петрович доставал из тряпочки только в самый торжественный момент разделки свежего мяса, что бывало нечасто. Если до этого я чувствовал себя как раздетый посреди улицы, то сейчас появилось немного уверенности. Взгляд перестал метаться и я заметил – под парусиной, прикрывающей коробки с тушенкой, явно имеется еще что-то, имеющее очертания человека. Дернул ткань – там были Петрович и Артурыч.

Я увидел смерть в полном формате; доброй псине, которая за все время не зарычала ни разу, перерезали горло. А Петровича убили одним экономным выверенным ударом ножа – дырка была под ребром, наверное, через нее острие достигло сердца.

Уверенность мгновенно стекла с меня, как вода с жирной поверхности. Где-то с минуту я пытался одолеть судорогу, которая передавливала мне горло – еще утром Артурыч, поскуливая от какой-то непонятной тоски, отчаянно лизал мне руки. Чуть брызнув слезами и продышавшись, я пытался сделать одновременно две вещи, удрать и сделаться пониже, в итоге получился какой-то утиный стиль. Наконец до меня дошло – кретин, надо срочно сесть в машину и рвать отсюда когти моторизованным образом!

И эта тварь, в смысле машина, посмела еще не завестись пару раз. Тронулась только с третьей попытки, когда сердце уже стало выскакивать из ушей.

Проехал по полю и, когда разворачивался на грунтовку, стекла у кабины вылетели сразу с двух сторон, заодно что-то мощно толкнуло воздух рядом с головой. От неожиданности я уронил голову на руль, расквасив нос и расшибив лоб, машина запрыгала на кочках как антилопа, а потом и вовсе потеряла сцепление с поверхностью. Я затормозил, когда автомобиль был уже почти на боку, выскочил, захватив с собой только бутылку пива, и побежал к лесополосе. Это ж снайпер стрелял из крупнокалиберной винтовки!

Типично было б для меня запаниковать и закричать мысленно «Я пропал, сейчас меня не станет, какая утрата для человечества!». Но обошлось без рефлексии, на бегу старался еще и зигзаги делать, чтобы чертов стрелок не сумел меня в прицел поймать. Несмотря на весь ужас ситуации, подумал о том, что в прошлой жизни, наверное, был зайцем. Во время одного из виражей зацепил лежащее на земле тело, навернулся, расшибив локти, но быстро вскочил и двинул дальше. Мгновение спустя до меня дошло, это Дима, студент из Одесского университета; пуля пробила ему затылок, аккуратное такое отверстие; а ведь и не пуля, а короткий стержень, похожий на арбалетную стрелу. Парень смог убежать довольно далеко, однако те , кто вёл охоту, не собирались отпускать никого живым.

Я довольно быстро пересек лесополосу и по уклону понял, что сейчас будет река. И в самом деле выскочил на заросший высоченной осокой берег. С него трава уверенно входила в воду. А минуту спустя в прибрежных зарослях нашелся труп Лёши Филимонова, биохимика из Питера. Он мог по костным останкам определить, чем там питался предок при жизни; если много цинка, налегал на мясное, мало стронция, избегал овощей, прилично меди – хавал за милую душу жуков и прочих беспозвоночных. Но коньком его был анализ палео-ДНК, благодаря которому стало ясно, что те, кто здесь жил пять тысяч лет назад, нам не чужие – может, вообще, наши прямые «пра»… Его, мне кажется, убили не сразу. Возможно, даже привели сюда. Или ж он пытался бежать по мелководью, а здесь его встретили. Глаз затёк от удара. Горло перерублено – явно не нож поработал, скорее, смахивает на удар хорошо заточенной саперной лопаткой. На Лёше Филимонове, похоже, потренировались. Черт, почему эти гады и убить-то не могут как нормальные профессионалы, а обязательно как садюги?

Тут я наконец осознал; все участники экспедиции мертвы – пусть я и не видел все трупы. Остался жив только я один. Значит те, кто убивал, ищут и меня, чтобы прикончить.

Несколько минут я довольно бессмысленно топал вдоль реки, и вместо того, чтобы думать, как остаться в живых, размышлял на абстрактные темы.

Кто эти таинственные убийцы – бандиты, беглые урки или вражеская разведывательно-диверсионная группа, явившаяся с той территории, где Бандера всему голова? Нет, это сейчас не так уж важно. Наверное, важнее то, зачем им понадобилась уничтожать археологическую экспедицию? Может, чтобы забрать какую-нибудь из находок Липского? Меч этот, акинак или как там его – копис? Но ведь проще было украсть в музее или, в конце концов, купить у какого-нибудь коллекционера. Тьфу, это дрисня, а не размышления. Тот, кто грабит и убивает в чистом поле, вряд ли возьмет кошелек потолще, чтобы отправиться к коллекционеру.

В крайней растерянности я прошел шагов тридцать, почти не таясь, представляя собой хорошую мишень. Куда сейчас? Мобильная связь тут не работает, так что никого на помощь не позовешь. Машина – всё. Попробовать пешком добраться до Сычёвки? Тогда большую часть пути я буду на открытом пространстве, маячить на все стороны. И если уж снайпер попал в движущийся автомобиль, почти что в водителя, то пешехода продырявит с гарантией.

Мое блуждание закончилось, когда я увидел Нину. Не хочу знать, насиловали ее перед тем, как убить, или нет, но она была раздета. На животе процарапана ножом звезда – видно, те поразвлекались, затем задушили, судя по багровым отпечаткам на её шее… Работает не просто команда диверсантов или там киллеров, а какие-то садисты, для которых убийство – это маньяческая забава.

Пока я рефлексировал, биение сердца превратилась в оглушительный бой колокола. Плотный белесый дым заволок всё перед глазами, так что в нем потонул и колокольный звон. Затем немного прояснилось, но появилось ощущение обособленности от всего самого ближнего: воздуха, деревьев, кустов. Я стал инородным и тяжелым. Шаг вперед и то, что вокруг, потянулось за мной, как вязкая жидкость, меня даже покачивать стало будто волной. Тянется и не отстает, приклеивается, пытается как бы затормозить время. Благодаря этому мне приоткрывается замедленная жизнь растений и быстрая жизнь жуков – великий магнит солнца, сладкие подпочвенные воды, острые запахи нектара. Отвяжись, наваждение…

Не было случая, чтобы Нина не встретила меня , когда я приезжал из Сычёвки. Как и Артурыч. Может быть, она и давала мне поручения, чтобы потом встретить, перекинуться несколькими фразами, дождаться какой-нибудь моей шуточки. Словно я ей был интересен. Я, конечно, не считал такую версию серьезной. Барышня-то молодая, особенно если сравнить со мной, из приличной семьи при деньгах, хорошенькая, в Москве у нее бойфренд имелся из дипслужбы. А, может, зря не считал. По-любому, Нина меня очень выручила в этой экспедиции, ведь первую неделю я тут капитально нервничал и злился; казалось, что Липский смотрит на людей как на скребки, Петрович – совсем грубиян, а Матильда презирает тех, кто хуже ее соображает. И жара доставала, и головные боли еще сильны были, так что любое дело казалось неподъемным. А Нина могла просто подойти ко мне и сделать какую-нибудь глупость – поправить мою шевелюру, шлепнуть холодной мокрой рукой по моей раскалившейся от солнца спине, принести бутылку газировки, охлажденной в речной воде – и сразу легчало…

Ощущение волны осталось, а вот вязкость прошла и растерянность кончилась. Я не знал еще, что буду делать, но вдруг появилась решимость, будто и в самом деле несло потоком. Всё вокруг сделалось сейчас ясным, проницаемым, я стал видеть наиболее быстрые и верные пути, как для себя, так и для других. И я почувствовал, что самый главный путь для меня – это месть; любой другой вариант не даст мне прожить спокойно ни одного дня, ни одной ночи. Мстить, как мстили предки, которые лежат разумным гумусом парой метров ниже. Только месть может восстановить справедливость.

3. Уплата по счету

Я побежал к реке, но не прямо, а постепенно приближаясь к берегу. Вот смятая трава – кто-то проходил недавно, еще дальше раздавленная ягода брусники, не успела засохнуть; те были здесь с полчаса назад.

Ненадолго мне показалось, что я потерял след, но сделал несколько зигзагов и нашел следы берцов на влажном грунте.

Бандиты вряд ли думают, что я отправлюсь за ними. Я сам минут десять назад не подумал бы такого. Тем не менее, если это группа, организованная по военному принципу, то двое-трое впереди как передовой дозор, а еще пара, наоборот, сильно позади.

Я прибавил ходу и заметил нечто… сперва просто легкие тени между деревьями, перемену прозрачности воздуха, а затем чётче. Те были неподалеку и тоже приближались к берегу реки. Я немного изменил курс, спрямив его к берегу. Уже через минуту речная вода схватила в свои ледяные объятия мою разгоряченную кожу.

Я постарался сразу зайти поглубже, чтоб не было плеска от моего движения. Хорошо, что поддувает небольшой ветерок, колышет прибрежную растительность, скрывает шум. Проплыв метров двадцать по течению, стал подтягивать себя к берегу, цепляясь за стебли камыша. Я видел киллеров – всё ближе и ближе. Один из них остановился, зашел в воду и принялся мочиться. Разумное в принципе решение, зачем оставлять следы на земле? Закончив дело, он обернулся и принялся выбираться из зарослей рогоза. Расстояние между нами начало увеличиваться. Сейчас или никогда.

Я на мгновение представил сценку со своими дальнейшими действиями; обычно у меня на этом всё и заканчивалось, оставаясь в категории «мечты и фантазии», но сейчас я рванул вперед, к берегу. И действовал так, будто когда-то уже дрался насмерть.

Киллер обернулся почти сразу, поднимая автомат с глушителем, я в прыжке-падении достал его в момент, когда он уже должен был выстрелить. Воткнул секач в его камуфлированную штанину немного повыше берца. Пуля свистнула над моей макушкой, прежде чем он свалился с хриплым выдохом. Под моей левой рукой оказался ствол его автомата, отвел в сторону. Следующая пуля ушла в белый свет, но своей здоровой ногой бугай нацелился мне в лоб. Сломал бы как пить дать шейные позвонки, если б я не заслонился левой рукой – больно было, словно кипятком плеснуло до плеча. Этим ударом меня отшвырнуло на полметра, только я успел достать этого типа снова и рубануть по второй ноге, чуть повыше колена. Ствол его автомата я выпустил и он удержал свое оружие, однако боль помешала ему прицельно выстрелить. А я врезал секачем по кисти его левой руки, держащей автомат. И почувствовал, как хрупнули не слишком массивные кистевые кости.

Второй бандит был уже рядом, только не сразу смог взять цель, два грязных борющихся тела не представляли легкую мишень. Следующим движением я перекатился к нему, постаравшись не попасть на линию прицела. Резанул секачом по пальцам его правой руки, лежащим на спусковом крючке и в районе скобы. Эта рука, брызнув пальцами, отпустила оружие, но левой бандит впаял мне в голову. Профессионально. Мне б хватило за глаза, если бы не успел выставить лезвие на направление удара.

Увидел, как от левой руки бандита отскочило два пальца. Противник, умевший контролировать боль, начал проводить удар ногой – и адресат опять я, точнее моя голова. Он не крутил фуэтэ как Чак Норрис, ограничившись фронтальной атакой, но все же потерял равновесие – грунт-то мягкий, вязкий. Лезвие моего секача вошло противнику в шею раньше, чем его ботинок раскроил бы мне череп. Шея раскрылась красным цветком и выпустила протуберанец крови – видно, оказалась перерублена артерия.

Я резко развернул изливающего жизнь бандита, заслонившись его телом от первого бойца, который как раз вышел из болевого шока и выпустил три пули из автомата – там, должно быть, стояла отсечка на короткую очередь. Пули со смещенным центром тяжести продырявили броник почти-мертвеца спереди, но не смогли пробить сзади и, пометавшись, остались в нём до Страшного суда. Осталось швырнуть его, уже совершенно покойного и наполненного фаршем, на первого бойца. Мертвый, рухнув на живого, сбил его на землю. Шаг вперед, я наступил на его автомат в районе патронника и нанес ему удар между глаз. Секачом, без тени сомнения, без раздумий и рефлексий, но и без остервенения. Если бить решительно, то хорошо заточенная сталь пробивает кость – а Петрович не забыл вчера основательно поточить кухонный инструмент. Секач застрял в черепе врага. Вот вам за Диму.

Пошел было дальше, не испытывая никаких чувств (эмоций накопилось, наверное ,так много, что они перекатились через порог насыщения), секунд через двадцать вернулся, забрал австрийскую автоматическую винтовку и нож у одного, саперную лопатку и автомат с двумя «рожками» у второго. Секач из головы убитого убийцы не стал вынимать, пусть носит по праву такую «корону».

А еще отсек у обоих гадов указательные пальцы рук, на которых был выколот характерный знак Вольфсангель, «хищный ангел», принятый у некоторых зондеркоманд недалекого противника. Мне самому это показалось странным, я даже подумал, что сказала б по этому поводу моя тетя Софья, преподавательница фортепьяно в питерской консерватории. Большую часть времени во время визитов к моей маме, пока я был маленький, тетя посвящала объяснениям, почему воспитанный мальчик не должен давать сдачи – спич мог длиться до получаса. Но сейчас взятие таких трофеев показалось мне совершенно естественным.

У одного из тех был с собой вроде как смартфон, только помассивнее обычного – последнее, что сделал этот бандит в своей жизни, дал сообщение в Твиттер под ником Kill Vata: «Сегодня было забавно. Ватники визжали от страха как свиньи, потому и резал их как свиней, ножом. Скоро сетевую публику ожидает сюрприз». Спутниковую связь, что ли он использует? И что за сюрприз? А сволота эта, судя по свидомитскому жаргону, с той территории явилась, где Петлюра, Бандера и Шухевич в роли духовных отцов.

Швырнул смартфон в реку – гадость, да и найти по нему могут. Потом глянул на карту, которая у того типа имелась в планшете – карандашом обведена наша стоянка и Сычёвка, хотя туда никто из всей группы, кроме одного меня, не наведывался.

Так, пора уходить от берега, этих двоих вот-вот хватятся, если уже не хватились.

И тут я залег, вовремя заметив – не фигуры, а колебания прозрачности воздуха, .

Пальнул тремя одиночными, потом резво отполз. Через то место, которое недавно занимало мое скромное тело, прошло несколько очередей; было видно по фонтанчикам на воде. По мне стреляли, но, как ни странно, сердце не стало биться сильнее. Я привык к тому, что меня хотят грохнуть.

Местность как будто расстелилась передо моим взглядом: параллелепипед тысячу на тысячу на пятьдесят метров в подходящем масштабе. Такими объемами я создавал её трехмерную модель для ГИС, которой несколько раз пользовался Липский, задумчиво ковыряя пальцем в ухе. Заодно я представил себя в этой модели – этаким жучком-паучком; вот годные маршруты, а вот оптимальный путь.

В полусотне метров отсюда овраг, по которому в ливень вовсю шурует поток, а в остальное время там гниет листва, оставшаяся с прошлой осени и, как говорили дамы за рюмкой вечернего чая, ползают обалденно страшные гадюки размером с анаконду. Я швырнул автоматическую винтовку в реку, в сторону противоположную от своего движения. Звук всплеска, может быть, запутает врагов и не сразу они разберутся, где искать цель, а мне бежать с двумя автоматами, при моей-то физподготовке, было б сложновато.

Теперь вперед. Ага, пришло две очереди с севера, но значительно левее, значит не просекли свидомые моего маневра.

Устье оврага было замаскировано с боков густыми кустами дерезы, а спереди группой кривых березок, проросших на «конусе выноса», где водотоки нанесли песочек.

Когда чесал по дну оврага, казалось, что по траншее. И ощущение было: что-то такое я уже делал. Минуты через три понял, те зашли в овраг с того же самого конца. Не почувствовал, а именно понял – именно так они должны поступить, если не дураки. И, скорее всего, кое-кто из их группы попытается спуститься в овраг сверху; впрочем, там сложнее, потому что подступы к нему заросли рябинником и прутьевидной ивой.

Нахожу сухой ствол упавшего сверху дерева, тут на дне весьма мусорно – втыкаю его как распорку между двух склонов, закидываю охапками гнилой листвы.

Примечаю ракиту, выросшую под склоном, отклоняю ее верхушку вниз и вперед, и закрепляю гибкой веткой за торчащий из почвы корень. Разбиваю пивную бутылку о пряжку своего ремня и рассыпаю осколки перед этим самым корнем.

Остановился за изгибом склона, какое-то время надо побыть незаметным зрителем.

Вот по оврагу чешут двое. Первый бандит спотыкается о поперечный ствол и летит оземь; пошатываясь, встает, догоняет товарища. А второй цепляется ногой за скрученную ракиту и она, распрямившись, лупит первого наотмашь – нокаут. Второй тоже падает и въезжает руками в осколки, несколько секунд ошалело смотрит на свои окровавленные ладони – этой паузы мне хватает, чтобы добраться до него. Он пытается то ли увернуться, то ли направить свой автомат на меня. Нельзя два дела делать одновременно. Приголубил его саперной лопаткой по шее – что есть мочи, будто скиф секирой – фонтан крови и тому типу конец. Первый бандит как раз вышел из нокаута, но ненадолго – тычок саперной лопаткой и он улегся насовсем с перерубленным горлом. Странно, я еще недавно дико сочувствовал мышке, которую пришлось ликвидировать на кухне за преступления против моей крупы, а этим сопереживаю не больше, чем шницелю на разделочной доске. Потому что такова честная им плата за Петровича, Лёшу, Матильду. У очередной пары бандитов тоже беру пальцы с Вольфсангель; похоже, всех этих хлопцев связывает тайна происхождения.

Струюсь дальше вдоль склона оврага, который почти вертикальный, как стена и представляет геологическую историю – в голове всплыл рассказ Матильды насчет того, что он сложен меловыми отложениями на известняках, которые метрах в ста от устья сменяются ожелезнёнными песчаниками мелового периода. Тут наверняка лежат самые поздние динозавры, пестрые, пернатые, быстрые, но все еще лишенные морали, в том числе и заботы о детях. Меня прикрывают свисающие сверху пучки цветущей сныти. Останавливаюсь – наверху, на краю обрыва, кто-то есть. Наверняка, собирается спуститься или спрыгнуть. Внедряюсь спиной в «стену», чтобы стать незаметнее.

Когда тот прыгает, отжимаю гибкий ствол ивы, укоренившейся в склон, к середине оврага. При пересечении с ивой этого бандита разворачивает, он уже падает не на ноги, а боком, левой рукой и головой. Не нокаут, так нокдаун. Успеваю сорвать гранату с его разгрузки, чеку долой, отправляю боеприпас наверх, где подходит ещё один. Там взрыв, осколки разносятся пятью метрами выше, оттуда валится окровавленный мертвец. Он придавливает руку своего товарища, находящегося внизу. Руку, держащую автомат. Вытаскивая свою конечность, бандит покалывает меня острыми глазками. Не успевает, потому что получает лопаткой по голове – отлетает ухо. Странно, даже сейчас у него в глазах страха нет, под наркотой что ли?

А всё-таки вытащил он оружие и череп у него крепкий оказался. Прежде чем он навёл на меня ствол, я прыгаю к нему, вернее на него, как в реслинге, стараясь смять корпусом. Ствол автомата я снова придавливаю, в моих руках саперная лопатка. На секунду возникла мысль – может, в плен взять, по благородному, пусть сидит в тюряге, пусть совесть его мучает. Но тут я замечаю женские трусики, завязанные браслетом на его запястье.