Текст книги "Эротида"

Часть II
Карлсбад. – Ва-банк. – Опоздала. – Новая пациентка. – Снова ва-банк. – Убита!

I

В 1814 году, когда в Париже целая Европа праздновала низвержение маленького Капрала с плеч своих, большая часть русских офицеров – раненых, больных и расстроивших свое здоровье, были уволены в отпуск, на воды, на все четыре стороны.

Уланского полка ротмистр Г…ъ также торопится пользоваться водами. Украшенный знамениями победы над общим врагом, он хочет пожить на воле, испытать счастия направо и налево.

Давно наслышан он про Карлсбад, давно жаждал Карлсбада. Там воды текут по золоту, берега Теппеля и Эгера усеяны живыми цветами; там вода и любовь во 165° теплоты; там пьется, кроме воды, благоуханное дыхание страждущих меланхолией, бессонницей, отсутствием аппетита и всеми возможными припадками, для которых нужно рассеяние и 165° спруделя[1]1
  Здесь: источник лечебной воды (немецк.)


[Закрыть] и любви, – любви, этого лекарственного недуга от всех недугов, этого опиума, возбуждающего деятельность чувств, этого дня среди ночи, этого блаженного страдания.

Может быть, Г…у полезнее бы были воды Висбаденские или Пирмонские, или даже Теплицкие, но Г…ъ предпочел Карлсбад – Карлсбад, который умнее было бы назвать Афродитенбад, потому что его воды есть Силуамский источник прекрасного пола, потому что и сама Венера в случае болезни не избрала бы для восстановления своего здоровья иных вод, кроме Карлсбада.

Итак, ротмистр Г…ъ едет туда.

Вот он уже вступает в границы Австрии, он уже проклинает мосты и мостики, на содержание которых обязан и он платить деньги, проклинает и гельд, и тринкгельд, и deutsche Sprache,[2]2
  Деньги, и чаевые, и немецкий язык (немецк.)


[Закрыть] которого не понимает.

Но вот въезжает он в Карлсбад… и тут слышит он halt[3]3
  Стой! (немецк.)


[Закрыть] и erlauben Sie![4]4
  Проезжайте! (немецк.)


[Закрыть] Привратник неторопливо продувает свою трубу, играет на трубе поздравление с приездом и за Frompe terstükchen![5]5
  Трубные сигналы, или трель (немецк.)


[Закрыть] требует с Г…а деньги. Расплатился; но его останавливают еще двадцать вопросов, двадцать предложений и рекомендаций, печатных и словесных, всех гостиниц и table d'Hôte[6]6
  Табльдот (франц.)


[Закрыть] Карлсбада: где ему угодно остановиться? на долгое время или на короткое? – поденно, понедельно или помесячно? – какие воды будет пить?

Надоели Г…у запросы.

– Все равно, куда хотите везите! – говорит он.

– Как это можно, – отвечают ему. – Здесь есть и дорогие заездные домы, и дешевые, Gott weiss[7]7
  Бог знает (немецк.)


[Закрыть] где вам понравится, из многого выбирают: тут есть и Böhmische Saal[8]8
  Богемский зал (немецк.)


[Закрыть] и Rothen Ochsen,[9]9
  Красные быки (немецк.)


[Закрыть] можно остановиться и под Золотым щитом, и под вывеской Оленя; может быть, вы любите играть в бильярд…

Выбирает Г…ъ Золотой щит. Нанял на месяц покой – являются новые посольства и предложения: какими водами будет пользоваться? угодно ли, чтобы его имя печатали в Badelist[10]10
  Список принимающих ванны (немецк.)


[Закрыть] за 30 крейцеров, или нет? хочет он иметь Badelist для прочтения или собственностию?

Ввечеру является у двери номера толпа Nacht-music,[11]11
  Ночной музыки (немецк.)


[Закрыть] играет и требует денег.

Наутро является хозяин с предложением взять прием карлсбадской соли как необходимого средства для очищения перед пользованием водами.

Наконец все предложения истощены; Г…ъ пациент Карлсбада. У него оцарапано плечо пулею, рука подвязана; а это так интересует всех земных существ, носящих шелковые эполеты, обшитые блондовой бахромой, вооруженных золотым кинжалом, на котором у пояса привешены часы, – всех земных существ, украшенных серьгами – серьгами! признаком рабства, по глупым преданиям Востока.

Г…ъ уже в каштановой аллее. Вместо меча у него золотой лорнет в руке, вместо мундира на плечах фрак; только широкие лампасы, сапоги с высокими каблуками и шпоры показывают, что он военный, и какой военный! – с перевязанною рукою, с крученым усом, с русыми волнистыми кудрями, с вскинутым плечом, с маленькой модной сутулиной, с пур-ле-меритом на шее и с 25 годами, означенными в формуляре в графе «сколько от роду лет?».

Все эти достоинства могут привлечь и дружбу, и любовь на свою сторону.

В несколько дней воды Карлсбада приносят свою пользу. Ротмистр уже со всеми знаком; у него уже полна комната военно-раненой молодежи; он уже может владеть рукой, метать направо и налево, записывать, списывать и отписывать.

Время летит, пробки летят; кипит молодость, кипит и шампанское. О, девы, девы! женщины, женщины!., смотрите на эту молодежь, смотрите на эти 52 листа, которые означали у древних число недель в году, а 364, число очков всех карт, – число дней в году. Посмотрите, как каждый юноша и муж заботится, чтоб ему рутировала дама, с какою надеждою гнет он ее на пэ, и в душе и на столе транспорт! Но вот «ander Stück manier!»[12]12
  «На другой лад!» (немецк.)


[Закрыть] поносит он свою даму, рвет на части, бросает под стол, встает из-за стола и идет мучить своими ласками первую встречную сусанхен; тщетно кричит она: Lassen Sie mich, herr Oberster![13]13
  Оставьте меня, господин офицер! (немецк.)


[Закрыть]

Однажды в общей зале Золотого щита, где ежедневно готов список 200 блюдам для наблюдающих строгую диету, где есть и Мельникер, и Унгер, и Рейн, и шампаниер-вейн, кроме сладкой, соленой, кислой и горькой воды, где для моциону есть бильярд и карты, кости и фортунка, и триктрак, и просто шашки, а для услаждения слуха – и слепые, и зрячие музыканты, и оркестр, и оркестрино…, Г…ъ, окруженный понтерами, резал штос; ему не везло счастие, его оборвали; молчаливо он отирал пот с лица, брал новую талию, рвал вдребезги старую, и стакан каролину стоял подле него, забытый…

Банк сорван. Г…ъ вынимает кошелек, высыпает на стол сто червонцев; это все, чем он может жертвовать.

Он уже прорезал талию, понтеры протрещали колодами, выдергивают по карте.

– Ва-банк! – раздался голос в угле стола. Ротмистр вздрогнул, взглянул на нового понтера. Это был молодой человек; лицо его было болезненно; густые, черные бакенбарды и навислые усы еще более придавали ему бледности. Он был в казакине, в чекчирах с широким малиновым лампасом.

Бросив кошелек на стол, он повторил:

– Ва-банк! Дама!

Г…ъ взглянул на него и продолжал всматриваться.

– Извольте снять, – произнес наконец он не равнодушно, положив на стол колоду.

Молодой человек снял.

Г…ъ берет колоду, обертывает очками кверху, скидывает попарно карты…

– Дама убита! – вскрикивают все понтеры в один голос.

– Баста! – говорит Г…ъ, дометав талию и загребая выигрышные червонцы.

«Это горяченький новичок, – думает он, – надо с ним покороче познакомиться».

– Не в добрый час поставили вы решительную карту.

– Да, – отвечал молодой человек, – мне не везет счастье.

– Несчастье в картах, счастье в любви!

– Этому я не верю… может быть, вы на себе испытали.

– Карты мне не везут!

– А любовь?

– Любовь? ну, в ней трудно проиграться тому, кто не ставит целого сердца на одну карту.

Молодой человек промолчал.

– Встречался ли где я с вами или у вас есть родные, – продолжал Г…ъ, – только что-то мне знакомо лицо ваше.

– Может быть, – сказал молодой человек, отворотясь к окну.

– Вы, верно, еще недавно здесь? – продолжал Г…ъ?

– Вчера приехал.

– В отпуску?

– Нет, в отставке, служил в Мамоновском полку.

– Если у вас здесь мало знакомых, то очень рад буду, если не откажетесь разделять со мною время. Вы где остановились?

– Под вывескою Три звезды.

– Поближе к водам!.. Вы, верно, туда идете теперь? И я иду прогуливаться, нам путь один; а я, между тем, вам как новому приезжему покажу, на что стоит обратить внимание в Карлсбаде. Вот, например, это «шёне[14]14
  Прелесть (немецк.)


[Закрыть] Кристинхен»!

– Lassen Sie mich, Kapitain![15]15
  Оставьте меня, капитан! (немецк.)


[Закрыть] – вскричала молоденькая Кристинхен, служанка хозяйская, попавшаяся навстречу на лестнице и вырываясь из рук ротмистра.

Молодой человек, еще неопытный, как дева вспыхнул, потупил глаза; казалось, что это был первый урок в науке, для него новой.

Г…ъ взял его под руку; вышли на бульвар.

– Вы говорите по-немецки?

– Ни слова.

– Жаль! Русскому офицеру, знающему немецкий язык, здесь раздолье. Мне кажется, что женщины всего земного шара имеют какую-то особенную наклонность к русским… Ну, а здесь на водах необходимо волокитство; оно полирует кровь… Сегодня, кажется, все звезды на небе!.. Посмотрите! это больные! Верно, много опорожнено бокалов шампанского за их здоровье!.. За чье же здоровье они приехали сюда пить воду?.. А! вот и она!.. Как нравится вам это личико под голубой шляпкой?., прелесть!

– Хороша.

– Только-то? Вы, верно, уже влюблены? Это равнодушие мне обидно. Но я все-таки рад, что и вы не будете в числе моих соперников… Я с ними разделываюсь á coup sûr.[16]16
  Точным ударом (франц.)


[Закрыть]

Дамы приблизились. Ротмистр бросил значительный взгляд на девушку в голубой шляпке; взгляд девушки был еще значительнее. Молодой человек заметил это.

– Совершенство! – вскричал Г…ъ, когда прошли дамы, – и еще лучше то, что не она, а ее маминька сожжет себя 165-градусным спруделем, потому что, по-моему, нет ничего хуже залеченной женщины. То ли дело цветок, не тронутый хроническою меланхолиею, в который не влито еще медицинского здоровья. Что толку в превращении розы в лилию!..

– А если любовь заботится об этом превращении?

– Все равно! О, да вы мечтатель, заразились вздохами. Стыдно! Ну, женщине, существу архичувствительному, дело другое, а молодому человеку вянуть от любви… Зайдемте кстати на почту; ко мне должны быть письма из полка… Потом опять на бульвар, а потом ко мне, если угодно, на русский чай…

Они подошли к окошку, где выдают письма. Ротмистр объявил свое имя, ему подали письмо.

– Ба! – вскричал он, ломая печать, – знакомая рука!.. Запоздалое, сладкое известие от 12 июня 1812 года! О, это любопытно! Пойдемте в аллею, присядемте. Кстати, вы, кажется, устали; слабость заметна по вашему лицу.

Они пошли в аллею, сели.

Г…ъ пробежал письмо и захохотал.

– Ну, скажите, пожалоста, будьте судьей. Еще в исходе 11-го года стоял я, со взводом, в селе одного бригадира, чудака старого покроя, у которого была дочь. Тогда я был еще моложе, ветренее, влюбился в девушку. За взаимностию дела не стало. Старику нельзя было и думать отдать свою дочь за меня, потому что у меня ничего не было за душой, кроме моего почтения. Я готов был увезти ее – не решилась: как можно без папинькиной воли выйти замуж! А между тем молодость не рассуждает о последствиях. Уезжая, я поклялся всем, на чем свет стоит, и в беспредельной любви, и вечной верности; поклялся писать, дослужиться до бригадирского чина и тогда формально требовать руки ее. Перед началом войны я и писал; но открылась война – не до любви. В Германии, во Франции, победы; красавиц бездна, одна другой лучше, одна другой огненнее, победа за победой, а перед победителями все кладет оружие; и вот – прошли три года, и вот – письмо от моей милой Эротиды отыскало меня на краю света, да опоздала! Уведомляет, что она свободна, что папинька умер, что она ждет меня вручить мне свою руку… Опоздала! Нет, через три года я рисковать прогонами не буду. С тех пор много воды ушло, а девушки ждать женихов не любят, да и притом же, признаться, писать не умеет…

«Милой, дражающий друг, я слабодна, папинька… ах! не магу праизнести, сердце абливается кровию…» Прекрасный слог! Наставила ахов и охов! Терпеть не могу этой чувствительности! То ли дело…

Тут ротмистр вынул из бокового кармана записную книжку, из книжки вынул записочку.

– Прочтите.

– Извините, я не понимаю по-французски.

– Ну, я сам прочитаю и переведу вам: Monsieur, je tiens trop à votre estime, т. е. Милостивый государь, я держусь очень к вашему уважению… pour n'avoir pas montré à ma mère dans une circonstance aussi importante pour la réputation d'une jeune personne, la lettre que vous venez de me fair l'honneur de m'écrire… т. е., что не показала маминьке в таком важном случае, для репутации молодой особы, письмо, которое вы сделали честь мне писать… oserai – je vous avouer, monsieur, que je ne laissais pas de redouter son sentiment sur vos propositions… т. е. осмелюсь ли признаться что я боялась ее чувств на ваши пропозиции… Et n'est-ce pas assez vous fair entendre que mon coeur partage tous vos projets, – Adeline… т. е. и не довольно ли, чтоб дать вам слышать чрез сие, что мое сердце делит все ваши прожекты!

– Вот истинное женское мужество и доверенность полная! Такое сердце стоит похитить из объятий родительских.

– Да, это правда, – отвечал молодой человек с негодованием, – предпочтение ваше имеет законные причины… Синица в руках лучше журавля в небе… Однако ж мне нужно сходить теперь в контору и взять билет на воды… Извините меня, я вас оставлю…

Г…ъ пустился по бульвару, потерялся в толпе, а молодой человек пошел стороной бульвара. Он видел, однако же, как ротмистр мелькал около голубой шляпки; видел, как он отправился домой, а дамы с бульвара перешли улицу Ней-Визе и вошли в угольный дом.

Молодой человек подошел к крыльцу, спросил у человека в ливрее, кто из приезжих живет в этом доме.

– Пани ксёнжна[17]17
  Княжна (польск.)


[Закрыть] Л… из Польши, – отвечал человек.

– Она здесь со своею дочерью Аделиной?

– Так есть.

Молодой человек отправился домой в гостиницу под вывескою Три звезды.

– Спасу ее! спасу! – произнес он несколько раз почти вслух.

II

Настает вечер. Ротмистр ждет гостя, тасует карты. Молодой человек не идет. Между тем собралась молодежь. Сперва речь о женщинах, потом за карты; посмеялись над молодым человеком, проигравшим сто червонцев – верно, последние! – и молодой человек забыт.

На другой день, по обычаю, ротмистр и вся молодежь отправляются после обеда на бульвар; на бульваре новое лицо, которое обратило внимание всей публики.

Все, что только носит на себе название ein flinker, gewandter Bursch,[18]18
  Бойкого, ловкого бурша (немецк.)


[Закрыть] все уже ходит около него, всматривается и просто, и в стекла, вздымает плечи и горбится, и щурит глаза, и пучит их, и оседает с ноги на ногу, и шепчет про себя: ah, c'est une divinitél.[19]19
  Ах, это чудо! (франц.)


[Закрыть]

Г…а увлекает общая молва. Он также наводит свой лорнет и как знаток восклицает: чорт знает как хороша!

Он снова смотрит. Самолюбие его выражается обычными словами банкомета: о, да это такой куш, при котором не стоит обращать внимания на все прочие куши.

По слухам, это приезжая из России, обладательница нескольких тысяч душ. С нею нет ни маминьки, ни папиньки, ни бабушки, ни мужа; с нею только пожилой доктор немец; следовательно, она должна быть молодая вдова, рассеивающая свое горе…

Красота всех женщин, пациенток Карлсбада, потухла перед ней, как луна перед зарею.

Ротмистр снова смотрит и ищет ее взора… встречает… заметил в нем что-то такое… и забыл молоденькую польку Аделину. Аделина слишком белокура, слишком низка ростом, слишком легка: в ней нет того горделивого благородства, оценяющего собственное достоинство; нет того огня в очах, нет и нет чего-то, составляющего славу победы, льстящего всем чувствам.

– Чудное существо! – кричит молодежь, собравшись к ротмистру. – Верно, приехала рассеять печаль свою!.. Господа, не оставим сердца во вдовстве!

Ротмистр молчит, но в душе он готов бы был заступиться за ее честь, готов придраться к каждому, кто бы вздумал быть открытым претендентом на победу ее сердца.

Ротмистр проигрывается; тому она виновата, он рассеян; никогда еще женщина не поселяла в нем страсти; в первый раз испытывает он задумчивость и бессонницу. Она везде перед ним… Но он смеется и сам над собою; он уверен в самом себе, как всемирный победитель; он умеет ловить взоры, заставлять краснеть женщину – он так создан. Страсть может еще придать ему более решительности идти прямым путем к цели, не смотреть себе под ноги. «Кто бы ты ни была, – думает он, как Телемак, – богиня или простая смертная, ты будешь моею!» – и он преследует ее в галерее спруделя и в аллее каштановой, как будто владеющий уже правом защищать красавицу от лорнетов и толпы искателей.

Проходит несколько дней, и Г…ъ нашел случай говорить с нею на водах. Он торжествует, замечая, что в сердце ее запала уже искра любви к нему; от него не скрывается забывчивость, взгляды и угнетаемые скромностью вздохи.

Но скрывается ли это от стоглазого аргуса зависти? Таит ли это стоустое злословие?

Заступится ли женщина за честь женщины? отстоит ли ее от навета? или первая предаст на позор подобное себе существо?

В первый раз, когда Г…ъ подошел к madam Emilie Horeff[20]20
  Госпоже Эмилии Гиревой (франц.)


[Закрыть] (так записана была незнакомка в Badelist) и завел разговор с нею и с сопровождавшим ее доктором, все, что только ходило в галерее, по доброй воле и для предписанного моциона, – все поняло, все проникло тайну, все улыбнулось, зашептало, заговорило о скорой победе, потом – о добродетелях женских, о скромности, о приличии…

Злые слухи чернили уже прекрасную посетительницу Карлсбада, а она, как солнце, была выше туч, которые затмевали свет ее.

Только Г…ъ мог знать и испытывать на себе всю строгость ее правил, всю чистоту ее души, непроницаемой для соблазна. В разговорах с нею притупилась его дерзость; казалось, что он сделался мечтателем; он говорил с нею про Россию, возбуждал в ней любопытство видеть окрестности Карлсбада, малый Версаль, древний замок Стейн-Эльнбоген, где есть камень, упавший с неба; Хиршеншпрунг, где есть прелестное место, называемое небо на земле.

– О, – говорил он, – как блажен, кто испытает небо на земле, кто встретит ангела-женщину, осмелится произнести: люблю, и эхо этого слова отзовется в ее сердце!..

Блаженство на земле, – отвечала она задумчиво, – не похоже ли оно на мрачный угол горы, который носит название небо на земле! Может быть, тот, кто назвал его так, на этом же самом месте был мучеником раскаяния за миг надежды и радости!.. Один ли смысл заключает в себе слово люблю? Не значит ли оно иногда – я играю вами?

– Играть святым чувством! – возразил Г…ъ. – О, нет!., я не испытывал еще его, не произносил слова люблю, не владел ничьим сердцем, но я заступаюсь за смысл этого слова…

Г…ъ продолжал описывать яркими красками любовь, взаимность, земной рай и, как будто не замечая, преследовал Эмилию до самого дома, нанимаемого ею против Золотого льва.

Перед крыльцом он остановился со всевозможными извинениями, что увлекся занимательностию разговора.

– Кого не увлекают слова?., но поток их часто опасен… Благодарю вас.

Г…ъ готов уже был раскланяться, но прекрасная пациентка Карлсбада остановила его словами:

– Вы возбудили во мне любопытство видеть небо на земле. Если вам угодно сопутствовать мне туда, то я ожидаю вас завтра на утреннюю прогулку, в 10 часов утра.

Как будто предвидя готовность Г…а, она, не ожидая ответа, вбежала на крыльцо, а ротмистр, торжествующий в душе, отправился на бульвар, выходил весь Карлсбад и возвратился в свой номер не прежде полуночи, чтоб избавиться от докучливых товарищей своих; он ничего не хотел видеть, слышать и знать, кроме 10 часов утра.

После томительной бессонницы настало утро; но до 10 часов оставалось еще 18 000 мгновений.

Наконец Г…ъ летит на крыльях любви к Эмилии Горевой. Он застает ее в гостиной; перед нею на столе лежит золотое кольцо; она, казалось, задумалась над кольцом. Вошедший ротмистр испугал ее. Она смутилась.

– Извините меня, что я вошел без доклада; ваш доктор сказал мне, что вы принимаете… Но я возмутил, кажется, какую-то грусть, воспоминание… и над кольцом?..

– Нет, не кольцо было причиною моей задумчивости… в нем нет приятных для меня воспоминаний… оно не памятник любви!.. Я им могу столько же дорожить, сколько вы дорожите тем кольцом, которое у вас на руке… и в доказательство я готова с вами меняться…

– О, – сказал Г…ъ, смутясь несколько, – воспоминанием любви я бы не пожертвовал, но кольцо матери я имею право променять… Я желал бы променять его на кольцо ваше…

– Я не откажусь от своего слова. Вот кольцо, которым я не дорожу… Оно ваше!

– Вы дарите меня счастьем! – вскричал Г…ъ, меняясь кольцами. Он хотел что-то продолжать в восторге чувств своих, но вопрос Эмилии прервал его восклицания.

– Тут слова: Эротида, 1811 года. Это, верно, имя матушки вашей?..

– Ее имя… – отвечал Г…ъ нетвердым голосом. – Вы подарили меня счастьем!.. – продолжал он, надевая на руку кольцо и целуя его.

Но Эмилия не обращает внимания на его восторг. Она встала с места, вышла из комнаты…

«Что это значит? – думал Г…ъ. – Понимаю! порыв любви и испуганная скромность женщины…»

Вместо Эмилии вышла горничная девушка и объявила, что госпожа ее чувствует себя нездоровою и извиняется, что принуждена отложить поездку за город.

«А, плутовка! – думал Г…ъ, выходя и рассматривая кольцо, полученное от Эмилии. На нем было вырезано имя, но соскоблено… Может быть, это имя… но все равно!., что мне нужды до прошедшего! Золотые ключи от города высланы навстречу победителю, и город будет наш!»

Г…ъ идет домой. Для него необходимо рассеяние; взор его светел, он щедр за общим столом, он готов лить шампанское на голову тому, кто не пьет его. После обеда рассыпает он червонцы на стол, тасует карты; понтеры трещат колодами, выигрышные червонцы в банке; пошли углы, транспорты, темные, на все четыре, до первой убитой…

– Ва-банк! – раздается в углу стола.

Ротмистр вскидывает взоры. Это знакомец его, молодой человек.

– А, мое почтение!.. Не хотелось бы на все, да нечего делать, за мной реванж.

– Ва-банк! дама! – повторяет молодой человек, Г…ъ начинает метать…

– Убита, – раздается в устах всех понтеров.

– Нет счастья в картах!

– Верно, вы слишком счастливы в любви! – говорит ротмистр, считая червонцы.

– Правда ваша. Не угодно ли выиграть любовное кольцо… Вы, кажется, можете отвечать таким же… Я вижу у вас на руке.

– Я на свое кольцо не играю, – отвечал Г…ъ, – но если угодно, ваше пойдет в пяти червонцах.

– Может быть, вы дороже оцените это кольцо. Молодой человек снял кольцо с руки и бросил к ротмистру.

Г…ъ взял его, взглянул на надпись: Эротида, 1811 года. Он вспыхнул, вскочил с места, схватил молодого человека за руку, отвел его в сторону и произнес задыхающимся голосом:

– Где, сударь, взяли вы это кольцо?

– Я, сударь, не обязан вам отвечать на ваш вопрос.

– Вы должны отвечать, или я заставлю вас, сударь, отвечать на расстоянии четырех шагов!..

– И очень рад, принимаю ваш вызов.

– Завтра же в 6 часов, сударь!..

– Не завтра, а сего же дня; теперь еще светло, сию же минуту! Там, сударь, где небо на земле!

– Очень хорошо-с! Уверен, что вы там не будете так счастливы на rendez-vous[21]21
  На свидании (франц.)


[Закрыть] со мною!., но секунданты?

– Не нужно… к чему свидетели? Любовь не терпит их, и ненависть не должна любить! Прощайте, чрез полчаса я буду на месте.

Молодой человек уходит.

«Знаю я вашу братью фанфаронов!» – думает ротмистр.

В положенное время он велит седлать коня, берет кухенрейтерские пистолеты, едет в Хиршеншпрунг. Молодой человек уже там.

– На сколько шагов угодно? с барьером.

– Вы вызывали меня отвечать вам в расстоянии четырех шагов, и я готов; но до смертельной раны, не иначе.

Решимость молодого человека потрясла душу ротмистра.

– Хорошо, хорошо! – отвечал он, – заряжайте пистолеты!

Пистолеты заряжены, шаги отмерены.

– Я вам, сударь, повторяю, – говорит Г…ъ, – извольте мне отвечать на вопрос, сделанный вам, и дело обойдется без крови.

– Ответ уже в дуле, сударь, извольте повторить ваш вопрос выстрелом!

Г…ъ навел курок, молодой человек также. Он подошел к самому барьеру, целит в ротмистра медленно.

Г…ъ не выдержал, спустил курок, и пуля впилась в грудь молодого человека. Он упал на землю, бросил пистолет, сжал рану рукою.

– Убил! – вскричал Г…ъ невольно, подбегая к нему.

Молодой человек приподнялся, сорвал с себя накладные волоса и произнес замирающим голосом:

– Оставьте… помощь ваша бесполезна и для соперника вашего и для моей соперницы…

– Эмилия! – вскричал Г…ъ, падая на колена.

– Нет, не Эмилия… а забытая тобой… Эротида… прощай!..

– Эротида! – едва промолвил ротмистр. Чуть внятное прощай повторилось. Последний луч солнца исчез за горою; казалось, что ночь торопилась накинуть черный покров на отжившую Эротиду.

* * *

– Вообразите же себе, – говорил мне Г…ъ в 1818 году в М….е, – был же я столько слеп, что не узнал Эротиды в Эмилии и Эмилии в этом отчаянном офицерике Мамоновского полка.

– Что же сделали вы с этой несчастной? – спросил я, смотря с ужасом на этого человека.

– Похоронил собственными руками в волнах Эгера! Возвратившись в Карлсбад, я на другой же день слышал новость городскую: повсюду рассказывали, что прекрасная пациентка скрылась неизвестно куда с одним молодым человеком, моим соперником, испугавшимся вызова на дуэль… Аделина долго дулась на меня, однако же мир был заключен; она рассталась с маминькой. На границе России, в первой церкви, стал я с нею около налоя, дьячок подал нам в руки свечи, отпел панихиду вместо венчанья… Теперь не знаю, как проживает она в Могилеве на Днепре.

* * *

Вот слова, которыми заключил Г…ъ рассказ, из которого я составил быль или небылицу – не знаю.

– Повесть хороша, хороша! – сказали слушатели.

– Хороша, только конец немного темен; притом же Эротида в собственной роли мало образована, в роли Эмилии слишком блистательна, а в роли офицера чресчур мужественна.

– Воспитание, любовь и время чего не могут сделать из женщины! – отвечал хозяин-повествователь, укладывая свою тетрадку в бюро.