Текст книги "Бран"

Александр Зорич
Бран

243 г. Дохуммеровой Эры

Северная Сармонтазара

Бран гнал жеребца галопом по широкой мощеной дороге, что соединяла столицу с приморским поселением Геррек.

Там, у самого берега, отдавшись колышущей тяжести осенних волн, стояли широкие, мощные корабли – собственность княгини Скелль. Их горделивые носы с чешуей изогнутых, сшитых внахлест досок обшивки наводили страх на все побережье моря Рейвенн. А те, кто плавали на этих кораблях, были известны и далеко за его пределами.

Говорили, что Ледовоокими пугали матери своих детей даже в тех краях, куда дружины и купцы Ледовооких еще не проторили дорожку. Кто-то скажет – дурная слава. Кто-то скажет, что слава не бывает дурной.

На одном из таких кораблей Брану и предстояло отплыть на континент, где пролегала граница княжества. С каждым годом эта граница отодвигалась все дальше и дальше на юг, кое-как тесня варваров.

Бран гнал коня, нещадно орудуя хлыстом. Он знал, что опаздывает, и всему виной – его необоримое желание увидеть на прощание невесту.

Теперь выходило, что несчастное животное, грудь и пахи которого были в белом пенистом мыле, расплачивается здоровьем за его лирические прихоти.

– Потерпи немножко, Бел. На корабле отдохнешь, – увещевал коня Бран.

А снег все шел. И с каждым верстовым камнем, приближавшим Брана к морю, становился он все обильней.

Пустоши, леса, пашни на глазах делались белыми, новорожденно чистыми и печальными той особой печалью, что сопровождает всякую перемену, к доброму ли, к дурному ли.

Именно тогда, по пути в Геррек, Бран впервые признался себе, что в отличие от своих ледовооких сродников равнодушен к красотам снега. И хотя снегопад в дорогу искони считался знаком, предвещающим удачу, Бран не чувствовал радости.

А потом было море.

На восьми кораблях к Земле, так, по-простому, называли Ледовоокие континент, плыли, тесно сгрудившись на лавках, воины и их командиры, среди которых был и Бран. И паруса, на каждом из которых кичился герб Ледовооких – свивший спиралью хвост Белокрылый Змей – были щедро налиты ветром.

Еще восемь кораблей поскромней везли запасные доспехи и оружие – мечи, топоры, кинжалы, вязанки стрел – изделия лучших оружейников Урда. А также провизию, сбрую, палатки и прочую необходимую в военном хозяйстве ерунду.

Следом шли еще восемь приемистых кораблей с высокими бортами. Они везли лошадей, среди которых был и вороной Бел.

Штормило. Мореплавателям – двуногим и четвероногим – пришлось несладко.

Оторвавшись от весел, воины дружно опорожняли за борт желудки, а потом сосали лед – не простой, заговоренный. На какое-то время лед помогал. Увы, ненадолго.

А вот кони, лишенные возможности прибегнуть к испытанным средствам, страдали немилосердно. На время путешествия их привязывали к массивной дубовой балке, что служила одновременно и поперечной распоркой для бортов, и основанием мачты. На голову скакунам надевали холщовые мешки. Под хвосты подвязывали торбы.

Попервой животные буянили: пытались кусаться, брыкаться, осаживать, но потом стихали этак безысходно, растратив впустую все силы. Вторую половину пути они вели себя смирно – исподволь сходя с ума от качки и воды, что лилась непонятно откуда им на головы, странной горько-соленой воды, которую нельзя пить.

Когда одноглазый кормчий корабля, шедшего первым, прокричал «Земля!», когда эта благая весть посредством сигнальных светильников была передана с корабля на корабль, дружинники испустили единый вопль ликования.

Пожалуй, даже трудной победе в неравном бою воины Ледовооких не радовались так истово.

Брану и его солдатам предстояло нести службу в небольшом городе именем Ларса. До Ларсы было десять дней пути и уже с первого дня Брана мучили дурные предчувствия.

А когда на шестой день люди Токи – так звали командира младшей дружины – отделились от них и пошли на восток в поселение Стурр, мысли Брана стали и вовсе чернее тучи.

Да, он отличался чувствительностью, для полководца совсем нежелательной.

Близ урочного камня, который звался Медвежьим Пупком, на перекрестке двух дорог, Токи попрощался с Браном.

– Пусть остаются твои сердце и ум холодными, как предвечные воды, любезный Бран, – сказал Токи. Он был коренастым, невысоким и невероятно серьезным человеком. Его русая борода была заплетена в две косы.

– И тебе здравия, любезный Токи, – сказал Бран, положил на грудь ладонь левой руки и удостоил товарища долгого церемониального кивка – так равный прощается с равным.

И, помолчав, крикнул уже в спину воинам младшей дружины:

– Удачи тебе и твоим людям!

Однако знаки, примечать и понимать которые Бран был научен с детства, никакой удачи отряду Токи не сулили.

Одиннадцать воронов вились над черно-белой пустошью слева от дороги. В отряде Токи было четыре серых лошади, и все кобылы. А сам Токи поутру говорил Брану, что накануне видел странный сон – будто на лице у него вскочил гнойный чирей величиной с грецкий орех, который рос да рос, пока не лопнул.

За утренней трапезой Токи пытался даже шутить по этому поводу.

«Это, видать, к деньгам. Я, братья, не шибко в этих материях смыслю, но если говно снится к деньгам, то и чирей, должно быть, тоже. Ведь чирей по сути – говно.»

Тогда, за завтраком, Бран лишь кивал Токи да похохатывал, без охоты пережевывая волокнистую соленую рыбу. Свою разгадку сна он решил Токи не раскрывать.

«Прорвавшийся чирей на лице – к потере лица. А что есть потеря лица для военачальника? Правильно. Поражение. Позорное поражение.»

Глядя на то как уползает по раскисшей дороге в неизвестность отряд Токи, Бран мучительно размышлял над своим решением.

Может быть, нужно было все же растолковать Токи его сон? Тогда тот смог бы подготовиться как следует к ожидающим его испытаниям? Был бы начеку?

Вскоре Бран убедил себя, что поступил правильно.

В конце концов, он ведь не гадальщик, не маг, не жрец. Чего стоят его толкования? И потом, ему ли не знать, что даже верные вещие сны иногда не сбываются, что ошибаются даже несомненные оракулы. Ведь боги – они как люди, тоже не прочь иногда передумать.

Самому Брану сны как назло не снились с самой столицы – ни вещие, ни обычные.

Словно бы повелевающая сновидениями Олеви-Нелави, которую Ледовоокие зовут также Играющей-на-Свирели, ибо звуки этой свирели в мире людей превращаются в сны, обиделась на него и сочла его недостойным своей музыки?

Знаков Бран также почти не примечал. А если и примечал, то все какие-то кособокие, непонятные. Вот заяц дорогу перебежал – к прибыли. Но заяц прихрамывал – а это уже к несчастью… Двусмысленность указаний судьбы Брана страшила.

«Хлопотно быть таким суеверным…»

Впрочем, для тревоги у него были и вполне земные основания.

Корабли, как всегда приставшие к берегу у Красной Косы, никто не встречал.

Ни гонцы, ни провожатые, ни праздный люд. А ведь, бывало, не то что целый караван, один корабль причалит – а к нему уже сбегаются рыбаки, китобои, их крикливые детишки. Кто – попрошайничать, кто – предлагать свои услуги, а кто и просто – поглазеть.

Но в этот раз никого не было. Над дальней деревней дружественных оседлых варваров даже дымок не курился. Словно вымерли все.

Да и по дороге в Ларсу отряд Брана не встретил ни одной живой души.

Неужто, прознав об их приближении, все окрестные жители попрятались?

Объяснение могло быть только одно – варвары снова объединились. И, позабыв старые междоусобия, зачали новую войну.

Когда до Ларсы оставался один день пути, отряд Брана встал возле старинного каменного жертвенника. Формой тот напоминал восставленный в небеса меч, цветом – зимние сумерки.

Жертвенник был воздвигнут Ледовоокими в незапамятные времена покорения этих скудных земель. И посвящен он был всем богам скопом.

Всякий путник был волен выбирать, какому из божеств принести на нем кровавую жертву.

Хочешь – чествуй Олеви-Нелави. Хочешь – Белокрылого Змея. А хочешь – саму княгиню Скелль, которая, и это известно всякому, является земным воплощением суровой, но справедливой Матери Снегов.

Вначале Бран хотел пройти мимо жертвенника, оставив его без приношения. Очень уж ему хотелось попасть в Ларсу поскорее. Шторм спутал все планы и они добрались до Земли почти на неделю позже срока. Да и на побережье задержались – кони, которых было двести восемьдесят голов, так одичали и озлобились за время морского путешествия, что не давали себя оседлать.

Но как следует рассмотрев жертвенник, у подножья которого словно бы клубилась грозная, неведомая сила, Бран все же решился.

Жертва возвысит его дух и развеет дурные мысли!

Тем более, что в обозе имелись для такого случая белый баран и черный козленок. Стреноженные животные смиренно дожидались своей участи на тюках с фуражом.

Солдаты встретили решение Брана одобрительным гомоном. Иные даже принялись стучать в щиты, будто празднуя победу.

Оно и понятно: жертвоприношения любили все. И для такой любви были причины.

Море обессилило не только лошадей. Солдаты тоже выглядели неважно – тощие, растерявшие прежнюю молодцеватость, сутулые, желтолицые, словно и не подкрепление вовсе, а изношенные войной ветераны. Бедолаг радовала всякая возможность праздновать лодыря вместо того, чтобы наматывать положенные уставом лиги.

Вдобавок, каждый из солдат знал: ему непременно перепадет шмат жертвенного мяса.

Ведь боги они что в жертве предпочитают? Верно, запах крови. Запах.

А само сытное, мускусное, баранье мясцо могут съесть за них и люди. Богам так даже больше нравится.

Жертвоприношение Бран совершил сам, хотя не был ни жрецом, ни магом.

При свете ярко пылающего костра, что разожгли по его приказу у подножия жертвенника, он решительно перерезал горло белому барану, ноги которого были перевиты теперь особыми шелковыми лентами. На каждой ленте рукой жрицы была вышита посвятительная надпись. Целый клубок таких лент Бран вез в бауле с личными вещами.

Животное нелепо вздрогнуло под ножом, в последний раз мотнуло неразумной головой и покорно затихло. Как видно, давно подготовилось к такому обороту дел…

Тугая кровь быстро заполнила ложбинку в камне жертвенника, которой резчиком была придана форма спирали – знака Белокрылого Змея.

В ноздри Брана ударил мутный дурманящий пар.

– Прими наш дар, о Белокрылый Змей. И помоги нам в нашем деле, – громко, но без обычного для жреческого сословия пафосного завывания провозвестил Бран, глядя в черные, без облаков небеса, кое-где присыпанные блестким крошевом мелких звезд.

Теперь нужно было выждать положенные минуты.

Лица осунулись, окаменели. А что если Белокрылый Змей, старинный покровитель Ледовооких, в чьем существовании на Северных островах никто не сомневался, ибо многие видели его собственными глазами, не примет жертву? Если гневается? Или просто занят своими божественными делами?

Бран тоже нервничал, несмотря на притворную беспечность.

Но когда кровь с жертвенника начала наконец испаряться, сначала беззвучно, а после – с едва слышным, холодящим хребет шипением, на лице Брана расцвела счастливая улыбка.

«Это значит, совсем плохо не будет…»

Когда спираль жертвенника опустела, Бран поблагодарил Белокрылого Змея за то, что тот услышал его мольбы. Он стащил обмякшую баранью тушку с каменного постамента, продолжающегося украшенной человеческими черепами стелой. Рога жертвенных быков, венчающие стелу, окутало золотом мерцающее облако.

«Так и должно быть…»

С облегчением вздохнув, Бран передал тушку ожидавшему своего часа повару.

Теперь его, поварская часть работы. Не такая почетная и ответственная, но тоже довольно-таки хлопотная. Освежевать тушу, разделать ее, приготовить, да так, чтобы каждому из ста двадцати человек досталось хотя бы сухожилие…

Но миссия Брана еще не была окончена.

Если баран предназначался Белокрылому Змею, то козленок вовсе не был жертвой. Он требовался для гадания.

Форма его внутренностей должна была указать Брану ближайшее будущее. Если печень и сердце животного окажутся здоровыми, правильной формы – жди успеха. А если нет…

Быстрый посвист меча – и Бран снес козленку голову. Малыш даже не успел проблеять последнее «прости». Бран перевернул тельце на спину и, вонзив меч в грудину, медленно вспорол живот, покрытый шелковыми завитками шерсти. Затем отер меч о нежный, чистый бок животного и возвратил его ножнам.

Еще несколько мгновений Бран медлил в нерешительности, стоя перед жертвенником с закрытыми глазами.

Тишина была такой совершенной, что было слышно, как падает снег.

Наконец Бран захватил сильными пальцами края разреза и, как раскрывают книгу, раздвинул их в стороны.

На каменное ложе жертвенника хлынули склизкие бурые кишки. Костер у подножия любознательно затрещал.

Солдаты затаили дыхание.

Помимо собственно предсказательного был у солдат и обыденный интерес. Если внутренности козленка посулят удачу, его тушку присовокупят к тушке барана и тогда в солдатской миске с гречей будет плавать не один, а целых два кусочка свежины. А вот если предсказание окажется неважным, труп козленка отнесут в поле, за лагерную межу, и бросят воронью – пусть, мол, склюет к такой-то матери все грядущие неудачи.

Бран сосредоточенно разглядывал внутренности животного.

Конечно, корифеем в таких делах он не был, хотя сызмальства наблюдал за гаданиями в храме Анумана на правах служки. Но ведь и гадание он выбрал самое простое – по сердцу и печени.

«Печень вот она… Печень как печень. Не сказать, чтобы увеличенная или увечная. Нормальная, обычной формы. А вот сердце – где же сердце?»

Долго Бран щупал теплые козьи потроха пальцами, поначалу стараясь не испачкать дорожное платье, а под конец уже наплевав на всякую аккуратность.

Наконец Бран ощупью отыскал его.

Сердце козленка было холодным. Да что там холодным!.. Ледяным!

Возможно ли это – чтобы среди теплых потрохов… у здорового животного… и, главное, неужели это и есть взыскуемый знак?

Ледяные иголочки впились в большой и указательный пальцы Брана, сжимающие сердечко. Холод, исходящий от него, был агрессивным, жалящим.

Но Бран не замечал этого. Он размышлял над тем, как понимать данный ему знак.

Ни с чем подобным он раньше попросту не сталкивался.

Что же теперь сказать солдатам? Печень нормальная – это благоприятно. Сердце есть – это хорошо. Но оно… твердое как камень. Ледяное.

Плохо это? Или не очень? Итак, соврать им, что все прекрасно? Или напугать, чтобы не расслаблялись? Брана учили, что солдатам нужно говорить правду и он, дебютант среди княжеских военачальников, еще слишком хорошо помнил свое ученье… Но как можно сказать правду, когда этой правды не знаешь сам?

Наконец, Бран решился. Он величаво сошел с жертвенника, встал спиной к раздухарившемуся, высокому уже костру и, прочистив горло, провозвестил:

– Белокрылый Змей шлет нам дурное знамение!

Солдаты приуныли.

– Но он твердо обещает нам свое божественное покровительство! – добавил Бран. – Гадание объявляется благоприятным!

Бран увидел Ларсу в сумерках следующего дня.

Он и двое его приближенных командиров – Хенга и Слодак – стояли на поросшем хилом березняком холме. Оттуда открывался познавательный вид на окрестности.

Дорога серой змеей ползла к черному, безмолвно раскорячившемуся чудовищу мертвого города и исчезала в его пасти – в растворе городских ворот.

По дороге, к холму, на котором стоял Бран, двигались трое всадников.

Это были гонцы, высланные Браном два часа назад.

Да, ему хотелось знать, что скажут гонцы. Хотя и без них главное было ясно: город разорен, разграблен, сожжен.

Остальное – кем сожжен, давно ли, кто уцелел – лишь детали.

– Только не говорите мне, что я трус и паникер, – начал сотник Хенга, разменявший пятый десяток мужчина с бородавчатым лицом. Он выбился в командиры из рядового мечника и этим невероятно гордился. – Но я, братцы, так и думал!

– Да полно заливать-то, Хенга, – спесиво прищурившись, отозвался его молодой товарищ, родовитый Слодак, Брану он был ровесником. – Помню, вчера мечтал, как в бане нежиться будешь, когда до Ларсы доберемся… Мечтал?

– Вроде мечтал, – мрачно подтвердил Хенга. – Но одно дело мечтать. Другое дело – задницей чувствовать!

– Шел бы ты со своей задницей… Строишь тут из себя, – раздраженно проворчал Слодак.

– Ты сначала повоюй с мое! Тоже, небось, строить начнешь…

Вот так всегда. Когда дела идут сносно, Хенга и Слодак – не разлей вода, а солдаты друг другу – товарищи и братья. Но стоит только ветру донести запах тлена – и сразу раздоры, ссоры, а то и поножовщина.

– Ладно, хватит, – одернул спорщиков Бран. – Нужно подготовить людей. Особенно новобранцев.

– Уж я их подготовлю… Эх, подготовлю! – криво усмехнулся Хенга, со значением похлопывая хлыстом по ладони.

– А ты, Слодак, – продолжал Бран, – удвой охрану обоза. Твои пойдут замыкающими. Если вожди глевов устроили засаду… Ну, ты понимаешь.

Слодак сдержанно кивнул. Он всегда понимал Брана правильно.

В город они вошли затемно – Бран решил заночевать под защитой крепостных стен.

И хотя в стратегическом отношении это решение сулило некоторые выгоды, в остальных оно оказалось весьма спорным.

Новобранцы, которых с Браном было под тридцать, восприняли открывшееся их взорам зрелище чересчур близко к сердцу.

Увы, они еще не успели подружиться со всемогущей госпожой по имени Привычка. А без ее дружбы грядки разлагающихся, изрядно поклеванных вороньем трупов, каковые варвары не поленились разложить вдоль главной городской улицы, что соединяла северные ворота с южными, выглядели устрашающе. Особенно – в призрачном свете молодой луны.

Некоторых рвало.

Другие безостановочно ругались вполголоса.

Третьи молча молились своим духам-покровителям, не реагируя ни на приказы, ни на уговоры.

А неповоротливый и медлительный детина Гуз, над ним без устали подтрунивал весь отряд, и вовсе вывалился из седла, когда его лошадь шарахнула вбок, испугавшись юркой крысы. Брюхо у крысы было круглым, тугим, лоснящимся – от обильного мясного питания.

Нелепо раскинув руки, Гуз свалился в озерцо бурой грязи и обдал загодя спешившихся товарищей веером тяжелых брызг. Его буланая кобыла, отскочив в сторону, принялась отбивать задом – она отчаянно пыталась достать копытами врага, существовавшего только в ее воображении.

Все это выглядело довольно комично. Но никто не смеялся.

Лошади, казалось, были напуганы не меньше людей – многие из них тоже попали на войну впервые. Даже опытным конникам стоило больших трудов удерживать животных в повиновении.

Ни о каком соблюдении строя речь более не шла. Сохранить бы видимость хладнокровия…

Бран шел одним из первых, ведя Бела под уздцы – словно бы довершая череду несчастий, его любимец охромел.

Стараясь вдыхать как можно реже, он жадно смотрел по сторонам, мысленно воссоздавая картину того, что произошло в Ларсе три, самое большее четыре дня назад.

Прибегнув к некоей хитрости, не исключено, колдовского свойства, варварам удалось проникнуть за ворота и перебить ночную стражу. Затем нападающие отперли ворота (а может быть, при помощи лестниц перебрались через крепостной вал и невысокую стену). И учинили в городе резню.

Дело было ночью, судя по тому, как были одеты погибшие – кто в ночном платке, кто в домашней рубахе.

Не без труда подавив сопротивление захваченных врасплох профессионалов – а их в Ларсе никак не могло быть больше сотни – глевы добили раненых. Один удар топором в основание черепа – и раненый превращается в мертвого.

Затем они захватили в рабство немногочисленных женщин, что жили вместе со своими семьями в домишках, прилепившихся к городских стенам. Перебили мужчин-ренегатов – оседлых варваров, что запятнали себя мирным сожительством с Ледовоокими. Основательно разграбили склады, амбары, жилые помещения и мастерские, увели из конюшен всех лошадей, а из хлевов – скот. Напоследок сняли с воинов хоть сколько-нибудь стоящие доспехи, платье, обувь и нательные украшения. Подожгли все, что только могло гореть. И были таковы…

– Какие будут распоряжения? – спросил Слодак.

Он старался держаться со сдержанной непринужденностью, но Брану было ясно – увиденное потрясло его до глубины души. Глаза Слодака блестели окаянным блеском, а его пухлогубый рот искривила капризная гримаса. Да оно и понятно. Одно дело собирать дань по хуторам (раньше они со Слодаком занимались в основном этим) да брать с лету вредные пиратско-"рыбацкие" городишки Западного Аспада. И совсем другое дело наблюдать, во что превращается «взятый с лету» городишко спустя три дня.

Но хуже всего был запах. Невыносимо густой, гадкий и сладенький, он подымался от стылых изуродованных тел и стелился над остывшей землей.

Этот запах проникал, как казалось, не только в легкие, но и в самые сокровенные уголки души, заражая их паршою богооставленности…

Не в силах более вдыхать вязкую отраву, Бран снял нашейный платок, кое-как на ходу смочил его крепким вином из поясной фляги и связал его концы узлом на затылке так, чтобы материя, касаясь переносицы, закрывала рот и нос.

– Какие будут распоряжения, благородный Бран? – повторил Слодак. – Мы уже у южных ворот. Нужно что-то решать.

– Что? А-а, распоряжения… Первым делом – похоронить трупы. Со всеми почестями. И пусть жрец свершит соответствующие очистительные обряды.

– Но с нами нет ни одного жреца. А здешние, думается, перебиты.

– В таком случае, обойдемся без очистительных обрядов, – рассеянно бросил Бран.

Больше всего город походил на сгустившийся и обретший материальность вечерний сумрак.

Черными глазницами смотрели на ночных гостей обуглившиеся оконца. Черными ртами ловили воздух двери искалеченных домов.

Тьма клубилась возле колодцев, поземкой ползла вдоль сараев. Омертвелыми щупальцами обнимала голые деревья. И даже факелы, возжечь которые наконец-то разрешил Бран, с этой всепроницающей тьмой, казалось, не могли сладить.

Чавкая сапогами по грязище, Брану оставалось лишь пожалеть о том, что нет снега.

«С ним было бы веселее. Он закрыл бы все это, спрятал…»

Да и мороз бы не помешал. Хотя мороз по-своему затруднял лагерное житье – удваивая количество необходимого продовольствия и дров – были у мороза и свои дары. Например, на морозе не так воняло.

«Мороз – очищает, снег – возвышает», – вспомнилась Брану поговорка, бывшая в ходу у настоящих, «кровных» Ледовооких.

Сам Бран не был Ледовооким по рождению. И его мать, и его отец, и его предки – все были людьми из плоти и крови, заключившими с Ледовоокими спасительный для себя Завет. А значит, недалекими родственниками тех самых варваров, что учинили резню в Ларсе…

Вдруг в доме огдобера – так на языке Ледовооких назывался военный правитель города – блеснул свет. Словно бы некто со свечой подошел к окну второго этажа, но тотчас отпрянул.

«Или померещилось от усталости?»

Бран на секунду зажмурился и вновь открыл глаза. Нет, все верно, свет в окне. Но стоило Брану приблизиться – огонек исчез.

Он передал поводья жеребца слуге и, кликнув телохранителей, зашагал по направлению к погруженному в недоброе безмолвие зданию. Оно пострадало от пожара меньше, чем другие дома, ведь было выстроено из камня.

Бесшумно распахнулась дверь. Под ногой Брана застонала потревоженная половица.

Бран обнажил свой меч и поднялся на две ступени. Потом еще на три. Его телохранители последовали за ним.

Вот она, дверь в комнату, где блеснул свет. Притворена, но не заперта.

Не церемонясь, Бран распахнул дверь ногой, прикрыл темя восставленным над головой мечом и ворвался внутрь так стремительно, как только умел. Следом бросились его люди.

Свет ударил в глаза, Бран сощурился.

Что ж, свеча по-прежнему горела, воткнутая в морщинистое жерло залитого воском канделябра. Никто и не думал ее гасить. Окна комнаты были занавешены тяжелыми, непроницаемыми для света черными портьерами. Как видно, в тот момент, когда Бран заметил огонек, портьеры были не до конца задернуты. А может быть, случайный сквозняк всколыхнул ткань и лучи света выскользнули в образовавшуюся щель, разболтав всему миру тайну огонька?

За высоким дубовым столом, развернутым к двери, сидел человек с узким костистым лицом. На нем были свободные черные одеяния и серый матерчатый шлем, закрывающий грушевидную голову и двумя округлыми мысками спускающийся на скулы.

Канделябр возвышался по правую руку от него. По левую стояла чернильница, в которую незнакомец время от времени макал писчую палочку («левша» – машинально отметил Бран). Легонько стукнув палочкой о край чернильницы – чтобы стряхнуть с раздвоенного наконечника избыток чернил, – человек выводил на пергаменте, расчерченном на квадраты, ажурные загогулины. В это было трудно поверить, но человек писал! Но что можно писать в городе, изнемогающем от запаха тлеющих тел? Гимн Матери Смерти, которой истово поклоняются некоторые варвары? Завещание?

Этот вопрос Бран и задал незнакомцу.

– Я знал, что вы придете. Что нужно будет отчитываться. Господин Ревка, наш огдобер, пусть его посмертие будет легким, не очень-то следил за такими вещами… Сколько лошадей пало, сколько ячменя съедено, сколько клинков повреждено, какие суммы выданы солдатам… – левша был невозмутим.

– Отчитываться? – переспросил Бран, недоуменно скривившись.

– Отчитываться.

– Но перед кем отчитываться?

– Перед тем, кто будет новым огдобером Ларсы.

– Да кому нужны эти отчеты, если тех, кого они касаются, больше нет в живых?

– Это совершенно разные вещи, – педантично поджав губы, сказал человек в черном. – Мертвые – это мертвые. А отчеты – это отчеты. Мертвым уже все равно. Но я-то жив! И хотел бы пребывать в этом качестве еще некоторое время, – человек испытующе посмотрел на Брана и его телохранителей. Те, в отличие от Брана, своих мечей не опустили.

– Считайте, что уже пребываете, – неприязненно бросил Бран, возвратил свой меч в ножны и кивнул телохранителям, мол, отбой. – Между тем, я хотел бы знать, кто ты такой и что ты тут делаешь.

– Мое имя Сротлуд. Я секретарь покойного огдобера Ларсы, благородного Ревки, – спокойно отвечал левша, не выпуская из рук писчей палочки.

– Что с ним?

– С кем?

– Да с Ревкой!

– Вы предпочитаете краткий ответ или ответ развернутый? – спросил Сротлуд, само спокойствие.

– Давай развернутый.

– Вначале двое глевов стащили его с лошади, затем оглушили ударом дубины, а после подоспевший третий проткнул его копьем насквозь, да так, что лезвие прошло через всю брюшину. Затем труп благородного Ревки взвалили на хребет вьючной лошади и увезли. Очевидно в Хурт, столицу южных варваров. Там сейчас располагается Совет Вождей.

– Спасибо, что просветил, – с мрачной издевкой поблагодарил Бран. Он, конечно, имел в виду комментарий о Хурте, столице южных варваров. Но Сротлуд никакой издевки не заметил. Или сделал вид, что не заметил.

– Не за что, – кивнул он.

– А ты что в это время делал? – поинтересовался Бран.

– В какое время, извините?

– Во время, когда над благородным Ревкой учиняли расправу трое глевов?

– Я считал.

– Считал?

– Именно. Считал, – невозмутимо отвечал Сротлуд и тут же пояснил:

– Столько-то пудов гороха промокло, столько-то свиней дали такой-то приплод, в арсенале имеется столько-то дротиков, из них столько-то произведены городскими мастерскими… Видите ли, когда глевы напали, мне стало очевидно, что мои отчеты понадобятся гораздо раньше, чем планировал благородный Ревка. И я принялся за их уточнение.

Щеки Брана порозовели от гнева, но он все же смог овладеть собой.

– Так значит, пока город грабили и жгли, ты сидел здесь, в этой комнате и кропал отчеты?

– Если быть точным, я сидел в подвале.

– И ты даже не попытался защитить своего господина? – ладонь Брана непроизвольно легла на рукоять меча. – Отстоять свой город?

– Моя защита ничего не стоит, – равнодушно пожал плечами Сротлуд.

– Я почему-то в этом не сомневаюсь, – презрительно выплюнул Бран. – Но иногда даже самая никудышная защита лучше ее отсутствия… На войне ценится каждая капля преданности! Каждый человек. Мужественная смерть – лучше подлой жизни. И такие как ты… – Бран говорил бы еще долго, но его собеседник оборвал его на полуслове.

– Я видел много войн, благородный господин. Так много, что получил право не участвовать в них до самой своей смерти.

– И кто нынче раздает право на трусость?

– Ее Величество Княгиня Скелль, – не изменив тона, отвечал Сротлуд. Затем, в наступившей тишине, он встал из-за стола, сжал пятерней бронзовый ствол канделябра и сделал несколько шагов по направлению к Брану.

«Цок-цок-цок», – тревожно громыхнул дощатый пол. Сротлуд сильно хромал, его плечи судорожно ходили вверх-вниз.

Бран и его телохранители напряглись, невесть чего ожидая.

Но напрасно. Вышедший в центр комнаты Сротлуд оказался коротышкой, почти карликом. Его длинные руки и лопатообразные, широкие ладони, придавали его рукам сходство с птичьими крыльями. Правая же нога у Сротлуда была деревянной от самого колена.

«Да. На деревянной ноге не очень-то повоюешь…» – отметил Бран.

Тем временем, секретарь огдобера продолжал:

– Поступи я по вашим словам, меня убили бы в первые же минуты боя. И тогда у вас не было бы ни меня, ни отчетов.

– Да что ты заладил со своими отчетами! – вспылил Бран. Ему было стыдно, ведь только что он попрекал трусостью калеку.

– Если отчеты вам и впрямь не нужны, я не стану более сушить над ними мозги, благородный Бран, – кротко отвечал Сротлуд.

– Вот как? Ты знаешь мое имя?

– Не нужно быть магом, чтобы располагать такими сведениями…

– И все же…

– Тут достаточно простой логики. Еще два месяца назад нам обещали подкрепление под командованием благородного Брана. Благородный Бран должен был подчиняться благородному Ревке, моему господину. Благородного Ревку убили и моим господином стал благородный Бран. А то, что вы благородный Бран, написано у вас на нагруднике, теперь я смог это прочесть. И хотя на вашем нагруднике нет букв, там есть герб рода Безегинов. А в роду Безегинов есть только два отпрыска мужеского пола, Бран и Зон, но благородный Зон опасно ранен и оправится от ранения не раньше весны. Стало быть, передо мной благородный Бран.

«Ну и зануда, – вздохнул Бран. – Хотя умен…»

– В таком случае, будем считать, что познакомились, – с этими словами Бран протянул коротышке правую руку для церемониального поцелуя. Согласно традиции, младший при знакомстве со старшим должен облобызать его запястье и принести клятву верности.

Но Сротлуд и не подумал становиться перед Браном на колени. И приносить клятву, похоже, он тоже не собирался.

– Я жду, – сказал Бран, кое-как смиряя раздражение. – Или тебе неведомы правила, Сротлуд?

– Мне даровано право не становиться на колени ни перед кем, кроме Ее Величества Княгини Скелль. И не клясться никому, кроме нее, – отчеканил Сротлуд.

С каждым мгновением левша в черном платье нравился Брану все меньше. И Бран подумал, что если он сейчас же не прекратит этот разговор и не займется более насущными делами, он, неровен час, попросту зарубит зазнавшегося коротышку.