Текст книги "Взрослые сказки"

Хавроньины именины

На Хавроньин день рожденья

собрались друзья, подружки, -

в превосходном настроеньи

пребывала наша Хрюшка:

платье шёлковое, мини,

макияж и украшенья…

Важный Гусь – супруг Гусыни -

онемел от восхищенья.

Сервированный со вкусом,

весь в букетах роз душистых,

стол ломился от закусок

и заморских вин игристых.

Юбиляршу поздравляли,

ей подарочки дарили,

лета многие желали

и Хавроньюшку хвалили.

Раскудахталась наседка:

«Кулинарка, хлопотунья, -

не фигура, а конфетка! -

и плясунья, и певунья!»

Ей подкрякивали утки:

«Превосходная хозяйка,

без работы ни минутки,

и характер: просто зайка!»

С аппетитом гости ели,

с наслажденьем выпивали,

под гармошку песни пели

и в «бутылочку» играли.

Так отплясывали польку:

аж паркетины трещали;

дам мадерой – и не только! -

кавалеры угощали.

Сизый Селезень Индюшке

предлагал отведать торта

и нашёптывал на ушко:

«С червячками – это что-то!..»

Муж Козы пошёл резвиться:

комплименты рассыпая,

приставал ко всем девицам,

им проходу не давая,

лез к Корове целоваться,

обнимать её принялся;

а Бурёнка… ну бодаться,

чтобы душный отвязался.

В хлам коктейлями опившись,

стал Хавронью здравить тостом,

да запутался и, сбившись,

обозвал сарделькой толстой.

Осознав оплошность эту.

чтоб исправить положенье,

на французскую диету

сесть озвучил предложенье.

Уничтожив гостя взглядом,

именинница взбесилась,

на Козла, – а он был рядом, -

пышным торсом навалилась.

Завязалась потасовка:

ваза с фруктами упала,

а тушёная морковка

в правый глаз Козлу попала.

Взвыл Козёл: «Ты, что, сдурела?

Напряги остаток мысли.

Чем «сарделька» так задела?

Я же… в самом лучшем смысле».

Хрюша репкой поперхнулась:

«Значит, я ещё и дура?!» -

и от гнева всколыхнулась

вся шикарная фигура.

Гости вилки похватали, -

нарастало возмущенье, -

угрожать расправой стали,

намекая на отмщенье.

Затрясло Козла от страха,

существо его вспотело:

вдруг реальной станет плаха!

как спасти от вилок тело?

Поправляться стал икая:

«Аппетитна, как сарделька,

и изящная такая,

как от лифчика бретелька».

От такого оскорбленья

Хаврю всю перекосило, -

никакого нет сомненья:

дело пахнет керосином.

Кур давя, он заметался,

пару раз с копыт свалился,

но конфликт вдруг рассосался:

миротворцем Хряк явился.

Приголубивши супругу,

нежно хрюкнул: «Ты прекрасна!»

Та к груди припала, друга:

«Осерчала я напрасно:

ничего не понимает

в красоте Козлина драный.

Жаль Козлиху: так страдает:

больно муж у ней поганый!

Я её предупреждала.

за супругом чтоб следила, -

всё с Бараном ворковала.

и понятно: муж – чудило».

Юбилярша подобрела,

макияж восстановила,

платье новое надела

и вниманья попросила:

«Инцидент, друзья, улажен,

продолжайте веселиться;

а кем праздник был изгажен

мы попросим удалиться».

В состоянии подпитом,

и с лиловым глазом, левым,

в драке Лошадью подбитым,

изгнан был Козёл из хлева.

Именины продолжались:

блюда новые вносились,

в рюмки вина наливались,

все опять развеселились.

Про Козла совсем забыли -

стали утром разбредаться,

в онемении застыли:

им рыдать или смеяться:

скотный двор, такой просторный,

весь копытами истоптан,

и витает тошнотворный,

перегарный запах пота.

Завалившийся в курятник,

раздавив яиц полсотни,

подстелив под спину ватник,

дрых Козёл, храпя сквозь сопли.

* * *

Этой сказкой не пугаю,

а тактично намекаю:

тем, кто вусмерть перепьётся,

спать в курятнике придётся.

Гербовая печать

Пошёл на службу Ёжик через лес

и в чащу буреломную залез.

Часа четыре в дебрях проплутал,

портфель, очки и шляпу потерял,

начальству о потере рассказал,

и грандиозный сделался скандал.

Печать с гербом в портфеле том была,

и встали в министерстве все дела.

Такой переполох везде царил:

сбивались с ног коты-секретари;

чиновники неслись туда-сюда;

уборщицы орали: «Прёшь куда?!»

Рычал Медведь-начальник на него:

«Беда от ротозейства твоего!

И что же ты наделал-то, дурак?

Гора непропечатанных бумаг!

Иди ищи! До завтра не найдёшь,

уволю к чёрту, в дворники пойдёшь!»

Пошёл бедняга в лес её искать,

да опоздал: Лиса нашла печать.

Что за предмет она не поняла

и ту находку Белке отнесла:

вещица ей в хозяйстве не нужна:

колоть орешки только и годна.

До ночи Ёж гербастую искал,

проголодался, до смерти устал,

под ель в изнеможении упал,

от нервного расстройства зарыдал:

в чиновниках привык спокойно жить.

теперь придётся дворником служить.

Тут выглянула Белка из дупла.

верёвочную лестницу дала.

Забрался Ёжик в белкино дупло.

там так уютно, чисто и светло.

и пирогами пахнет, – благодать! -

а на столе лежит его печать.

От радости чуть дух не испустил,

печать и пирога кусок схватил

и вылетел, как пуля из ствола,

из белкиного тёплого дупла,

а Белка в след, – «Ворюга! Паразит!

Иголки оборву!..»: – ему грозит.

Наутро Ёж к начальнику пришёл:

«Михал Потапыч, – вот она, – нашёл!»

Тот поглядел на важную печать

и ну на обомлевшего рычать,

за шиворот несчастного схватив:

«Герб стёсан! -

         сквозь сплошной ненорматив.

А Ёжик, в оправдание своё: -

«Да это Белка спортила её.

Такую ценность нет чтоб поберечь, -

её к ответу надо бы привлечь:

орехи дура вздумала колоть!

У ней ума куриная щепоть», -

скукожился[4]4
  Скукожиться – съёжиться, стать унылым, печальным, сникнуть.


[Закрыть], надрывно заикал

и со служебной лестницы упал.

* * *

Теперь в убогой дворницкой живёт

и министерский двор весь день метёт.

Метёлку пуще глаза бережёт:

вдруг пропадёт, – сортиры мыть пойдёт.

Старик и молодое тело

I

Заря за окнами горит.

Старуха раньше деда встала,

тот, прозевавшись, говорит:

«Ты б червячков мне накопала,

пойду-ка рыбки наловлю,

а ты наваришь нам ушицы,

я к ней чекушечку куплю

сорокоградусной водицы».

Пришёл старик на бережок,

сел, поудобней, на поддёвку

и, поплевавши на крючок,

стал терпеливо ждать поклёвку.

Денёк июльский припекал,

глядел старик на гладь пустую

и незаметно задремал,

повесив голову седую.

И вот задёргалась уда,

старик чуть в воду не свалился:

где был крючок, кусок пруда

весь забурлил, зазолотился…

Дед ахнул: «Господи, еси![5]5
  Еси – ты есть – старославянское.


[Закрыть]-

из вод, бурливых, не моргая, -

«Что пожелаешь, то проси! -

Плотвица молвит, Золотая. -

Чего застыл, как истукан?

С меня ухи как с кильки жалкой! -

старик подумал: зря стакан

на грудь принял перед рыбалкой. -

Сними с крючка – отпустишь ты.

я доброту твою запомню

и голубой твоей мечты

желанье с радостью исполню».

А к слову, – дед тот с детства знал

одну историю чудную:

он сказку Пушкина читал

про диво – Рыбку Золотую.

Тут чёрт и дёрнул за язык:

«Старуха страсть как надоела, -

и смело выпятив кадык, -

теперь хочу младого тела!» -

«Ну что ж, потом не пожалей! -

в ответ Плотвица рассмеялась. -

Чего стоишь? Беги скорей:

оно тебя уже заждалось», -

и золотым блеснув хвостом

Плотва в глубокий омут смылась,

а дед, хватая воздух ртом,

решил, что та ему приснилось.

До деревеньки путь далёк.

Бредёт старик, скребёт макушку,

так случай тот его увлёк,

что позабыл он про чекушку:

«Останусь нынче без ухи

и ладно: борщ старуха сварит,

щи с мясом тоже неплохи…

Видать к грозе так сильно парит».

II

У деда радуга в глазах:

в его избе сидит девица,

вся в мини юбке, в каблуках,

под ноль острижена косица.

«А где старуха-то моя?

Неужто с горя удавилась?!

Неужто стал убивец я?!»

Девица, хмыкнув, удивилась:

«Из-за такого в петлю лезть

и в омут с берега кидаться?

Не про тебя такая честь,

чтоб с жизнью с горюшка расстаться.

Ну что уставился? Ступай, -

не видишь: ногти в маникюре? -

скорей готовь и подавай

мне борщ и кнели[6]6
  Кнели – фрикадельки.


[Закрыть] во фритюре».

Старик отправился к плите

и с непривычки весь убился!

Девица съела блюда те, -

он спать голодный завалился.

Средь ночи к ней: «С ума свела!

Послушай как трепещет сердце!»

Та на сундук перелегла

и провалилась в сон младенца.

И потянулись день за днём…

Его уделом кухня стала;

краса не думала о нём:

в салонах модных пропадала.

Теперь порядка нет в дому, -

гроша такая жизнь не стоит:

не это тело, – дед ему

трусы стирает, есть готовит.

Упрётся в телек и сидит

журналы модные листает,

поест, попьёт и улетит, -

кто знает, где она летает.

Не хочет шить, носки вязать,

ей не нужна библиотека:

тощища классиков читать, -

шагни шажок… и дискотека.

Он ей: «Сынка давай родим»;

она ему: «Рехнулся старый,

давай телегу продадим,

слетаем в Карловые Вары!»

Он ей: «В избушке приберись»;

она ему: «Сам приберёшься,

и внешним обликом займись,

когда из булочной вернёшься».

И стал старик несчастней всех,

тоска грызёт, ему не спится, -

с утра опять горячий цех, -

уж так прожорлива девица:

то ей шарлотку, то жульен,

а от гороха нос воротит

и объясняет это тем:

горох полнит и воздух портит.

И к телу бедного, – ни-ни! -

как ни просил, не подпускала:

то вдруг критические дни,

то вся от шопинга устала.

Терпел-терпел и осерчал,

взашей девицу эту выгнал,

так по старухе заскучал,

что просто весь в осадок выпал.

III

Едва доплёлся до пруда:

«Явись, Плотвица Золотая! -

и вскоре вспенилась вода,

дед грянул оземь: – Умоляю,

верни мою голубку мне:

Я весь извёлся, пропадаю,

в душе страдания одне.

как дальше жить уж и не знаю.

Покой навовсе потерял…

Ошибся я, в ребро мне дышло[7]7
  Дышло – оглобля между двумя лошадьми, прикрепляемая к передней оси повозки или парной запряжке.


[Закрыть]!» -

«Да нет, милок, ты опоздал:

твоя старуха замуж вышла.

Ей с новым мужем благодать!

Когда за ней сюда вернёшься,

поклон просила передать

и, что, обратно не дождёшься».

Старик завыл: «О, горе мне:

житья без Любушки не будет!

Возьми к себе, укрой на дне, -

пусть грудь моя дышать забудет!

пускай вода глаза зальёт!

пусть перестанет сердце биться!

пусть тело илом занесёт!..» -

к обрыву кинулся топиться.

Старуха сзади подошла:

«Плотвица просто пошутила,

да у золовки я была,

она меня и приютила.

Младого тела захотел,

тебе ума, души не надо!

И что с него ты поимел? -

одна тоска, а не услада».

Старик несчастный зарыдал:

«Прости меня за всё, что было!» -

её коленки целовал;

старуха, сжалившись, простила.

Забылась горькая беда,

в семье идиллия настала,

и та Плотвица, из пруда,

их дочке крёстной мамой стала.

Опять вернулись в их избу

забытой радости улыбки, -

* * *

чтоб не кусать потом губу,

подумай, что просить у рыбки.

О мышах, жильцах и поэзии

Дом с подвалом, двухэтажный.

занимал чиновник важный:

сам, жена, нимфетка дочка,

два оболтуса сыночка,

свёкр с свекровью, тёща с тестем -

десять ртов с собакой вместе.

Тёща в доме прибиралась,

над стряпнёй свекровь старались,

и нимфетка не ленилась,

на пятёрочки училась;

тесть со свёкром не дремали,

общий бизнес поднимали;

мать без дела не сидела,

ресторанчик свой имела.

Все делами занимались,

а сыночки так болтались.

Издалёка было видно,

что семья питалась сытно:

не пустыми щами, кашей, -

в общем, дом был полной чашей.

Всё однажды изменилось, -

на семью беда свалилась, -

завелись в подвале мышки:

мама, папа, их детишки,

дед и бабка, сват и сватья,

многочисленные братья,

сестры, тётюшки и дяди

жили дружно – правды ради -

и просторно: не ютились,

как положено, плодились.

Был налажен быт мышиный:

две стиральные машин,

есть буфет, а в нём фужеры

для шампанского, мадеры,

три комода, шифоньеры,

всё из дуба – не фанеры,

телевизоры, кушетки…

и в пинг-понг играют детки.

Поголовье не тощало:

корок с маслом всем хватало.

Как-то раз свекровь решила,

из того, что в доме было,

по рецепту, просто чудо,

приготовить прелесть блюдо

и, закончивши готовку,

позвала семью в столовку.

Только сели кушать ужин,

толстый мыш был обнаружен,

а потом ещё десяток.

С тёщей сделался припадок,

пульс зашкалил у свекрови,

у мамаши дыбом брови,

а нимфетка завизжала

и к подружке убежала,

свёкр с чиновником метались,

в серых вилками кидались,

тесть исчез из помещенья,

пёс рычал от возмущенья,

а сыночки порешили:

виртуальны мыши были.

Чуть от страха не рехнулись,

кое-как в себя вернулись,

и наутро всё семейство,

пережившее злодейство,

собралось в одной из спален, -

был вопрос ребром поставлен:

как с мышами им бороться?

Может быть, ответ найдётся.

Положенье обсудили

и войну им объявили.

Принялись за дело бойко:

принесли кота с помойки

и в подвал его спустили,

да хитры те мыши были:

на убой его кормили:

колбасу, бекон носили,

рыбку, сало, сыр таскали,

и друзьями вскоре стали.

Он размяк, убрал когтищи:

от добра добра не ищут.

Вот уж месяц истекает, -

кот с помойки не тощает,

но мышей не убывает,

а напротив, прибывает.

Свёкр и тесть в подвал спустились,

разобравшись, возмутились, -

подлый изгнан был с позором,

обитает под забором.

Чтобы вывести плутовок,

закупили мышеловок,

но народ мышиный знает,

где бесплатный сыр бывает -

в мышеловки не совались,

из шкафов едой питались.

И у всех карман на платье,

в нём на яд противоядье.

На толчёные стекляшки

мыши сыпали какашки,

красть продукты не стыдились

и усиленно плодились.

Не добившийся успеха

из хором чиновник съехал,

и другой в них поселился.

Род мышиный веселился -

стали красть ещё дружнее:

тот богаче и важнее,

и семья в три раза меньше, -

зажилось мышам полегше.

Да недолго радость длилась:

травля вскоре повторилась:

кот с помойки и отрава,

мышеловки, слева – справа,

и толчёные стекляшки…

На себе порвав тельняшки,

мыши духа не теряли,

за подвал стеной стояли,

трудно было, но держались,

аки львы за жизнь сражались,

с поля боя не бежали,

размножаться продолжали.

Много раз жильцы менялись, -

мыши там же оставались.

К новым вскоре привыкали,

из шкафов в подвал таскали:

масло, яйца, сыр, тушёнку,

макароны и сгущёнку.

Притесненья повторялись,

отношенья обострялись,

но – ура! – очей не пряча,

улыбнулась им удача:

донесла мышам разведка,

что купила дом поэтка.

Ей, конечно, рассказали,

что полно мышей в подвале,

но она не испугалась:

на шедевры полагалась -

будет их кормить стихами,

перестанут быть ворами.

Поголовье ликовало:

что их ждёт ещё не знало.

Эра счастья наступила,

ведь поэтка та решила:

звать кота, травить не нужно, -

нужно жить с мышами дружно.

Рано радовались мыши:

как сорвавшаяся с крыши,

к ним в подвал беда свалилась,

треснув, жизнь перекосилась

и такой несносной стала:

так поэтка доставала!

Как стемнеет, собиралась

и в подвал к мышам спускалась,

всюду свечи зажигала,

вслух стихи свои читала.

В люльках плакали младенцы,

надрывая мамкам сердце, -

их фригидность повышалась,

и рождаемость снижалась.

Мужикам куда деваться? -

стали бедные спиваться.

Как изгнать её не знали,

сами в ужасе сбежали.

А соседи прослыхали,

в гости звать поэтку стали,

так как сами почитали,

верным средством посчитали

от мышей и тараканов, -

к чёрту злобных критиканов,

мол, шедевры те годятся

только чтобы подтираться.

Та стихи свои читала, -

исчезали из подвала:

потреблять холеру эту

нет у них иммунитету.

Пару месяцев ходила,

много изб освободила

и прославилась поэтка!

Пусть не лавровая ветка,

а берет чело венчает,

чтит народ и привечает,

и она не унывает -

втрое больше сочиняет.

* * *

Неудобства не терпите -

мыши есть – её зовите,

сил напрасно не теряя.

Не лукавлю уверяя:

сразу все сбегут из дома:

я с рожденья с ней знакома.

Медвежий совет

Волк жестоко захворал

и к Лисице прибежал:

«Помоги, душа-Лисица,

мне от хвори излечиться:

так потею по ночам,

так икаю по утрам,

шаг шагну – и задыхаюсь;

ветер дунет, – я качаюсь;

съем обед, – живот болит,

и в глазах рябит, рябит…

ужин, как пурген, точь-в-точь:

на толчке сижу всю ночь.

Извела меня – нет сил!» -

Волк отчаянно завыл.

«Хватит, Серый, завывать,

пациентов мне пугать! -

и больного осмотрела. -

Хвост на месте, кости целы…

Не понятно, что за хворь -

не ветрянка и не корь,

и на оспу не похоже:

высыпаний не на коже.

Не могу определить

от чего тебя лечить:

волоса не выпадают,

кашля я не наблюдаю…

Мне ответь-ка на вопрос:

а с чего всё началось?» -

«Стал я с возрастом толстеть,

тяжелеть и животеть,

а Волчиха угрожает:

"Разведусь с тобой! – пужает. -

На тебя тоска смотреть,

надо, миленький, худеть!" -

По медвежьему совету

сел на строгую диету:

на курей – ни-ни губу;

на зайчатину – табу:

всё, что бегает по лесу,

добавляет телу весу.

Только травушку щиплю,

тошно мне, а я терплю». -

«Ох, повёлся, как осёл, -

вот советчика нашёл!

Ты же Волк, а не Бурёнка, -

ей траву, тебе цыплёнка.

Чтоб забыть про полноту,

бегай, прыгай в высоту,

не сиди, уставясь в ящик,

занимайся спортом чаще:

ты ж не малое дитя!

А советы Медведя́,

что доводят до икоты,

принимают идиоты», -

прописала суп мясной

и отправила домой.

Леший и Кикимора

В дремучей чащобе калужского леса

Леший построил избушку-игрушку -

лепнина, паркет, золочёные кресла… -

и пригласил на пирушку подружку:

чтоб крышей, углами, трубой не косилась,

зимой не сквозило из окон, дверей,

а летом дождями в болото не смылась,

хоромину надо обмыть поскорей.

Реснички подкрасив, подружка явилась

в серёжках и в юбочке выше колен,

по плечикам тина болотная вилась,

во взгляде мерцал упоительный плен.

Всем обликом радость свою излучая,

достала из сумочки тапки в презент

и, Лешему с нежной улыбкой вручая,

шепнула: «Какой долгожданный момент!»

Весь в лаковых туфлях, в шикарном костюме,

при галстуке, – просто упасть и не встать! -

а о таком заграничном парфюме

в дремучих лесах могут только мечтать, -

Кикимору Леший увлёк на диванчик,

улыбкой чарующей заворожил

и ей, для разминки, портвейну стаканчик

с галантностью лорда принять предложил.

Размялись как следует, подзакусили

икорочкой чёрненькой и балычком,

разминку ещё пару раз повторили,

заели бараньим пупком с чесночком,

и понеслось: барбекю, ананаски,

свежайшие устрицы в белом вине…

Кики хихикала, строила глазки

и томно шептала: «Вы нравитесь мне:

какая осанка! какая походка!

а этот улыбчивый чувственный рот!

какие усы и какая бородка!..

На Вас посмотреть, – просто сердце поёт:

культурный, начитанный, вкус превосходный,

а голос!.. а это сияние глаз!..

Ах, рыцарь мой верный, такой благородный,

налейте шампанского, – выпьем за Вас!»

От слов этих парня расшибла чесотка, -

видать не погасла удачи звезда.

Представив себе, что такая красотка

и в горе и в радости с ним навсегда,

взопрел новосёл и притиснулся ближе,

зрачками упёрся в зелёную грудь,

забыл о подагре, давленьи и грыже

и стал излагать наболевшего суть:

«Ах, милая крошка, когда бы ты знала,

как горько несчастлив я, как одинок:

моя-то с Кощеем Бессмертным сбежала,

прошедшей весной минул пятый годок.

О-ох как несладко без женской-то ласки

в холодной постели лежать по ночам…

Ты только моргни, стану принцем из сказки! -

и рухнул к зелёным, как ряска, ногам. -

Такого со мной никогда не бывало:

влюблён, как мальчишка безусый, влюблён!

В кубышке, под ёлкой, деньжонок немало

и телом я крепок, и духом силён.

Подумай, конечно, и если согласна

в усадебке, этой, хозяюшкой стать,

мы, ценное время не тратя напрасно,

хоть завтра же свадебку можем сыграть».

Потупилась Кики, румянцем залившись:

«Ты думаешь сладостен вдовий удел?

Берёзовки мой благоверный опившись,

в парилке в запрошлом году угорел.

Десяток тогда женихов набежало,

да некого выбрать: всё – пьянь, голодрань…

Сердечко моё ни к кому не лежало, -

бери его, Леший, отцом деткам стань».

Не мешкая, списки составили: сколько

гостей хочет каждый на свадьбу позвать, -

в её… набралось всякой нечисти столько,

что Леший, рискнув тихий голос подать,

повыше задрал бородёнку седую,

когтем почесал под жилеткой ребро

и молвил: «Голубка, на прорву такую,

какого же чёрта транжирить добро?

Видал я подружек твоих полоумных

и знаю родню: ведь дурей не сыскать!

И про дружков, от похмелия мутных,

полслова хорошего нету сказать:

напьются, как свиньи, всю мебель сломают,

посуду китайскую всю перебьют,

ножи разворуют, текстиль измарают,

таким нужен хлев – не домашний уют,

повыдернут с корнем берёзы, осины,

в родник, мой, с целебной водой наплюют,

повытопчут заросли клюквы, малины,

цветочные клумбы мочою зальют.

«О пьянке такой что подумают люди? -

"Опять заповедные гробят места!"»

Кикимора, вздёрнув могучие груди,

вовсю растворив, как ворота, уста,

приличья забыв, возмущённо взревела:

«Родня ему, видишь, моя поперёк!

Да как же я сущность твою проглядела?!

Ах ты плешивый и драный хорёк!

Да как же язык у тебя повернулся?!

да как же тебя паралич не расшиб?! -

ведь ты ж на святое сейчас замахнулся:

совсем оборзел в этой дикой глуши.

Ну надо ж такое сказать про подружек,

родню дорогую, друзей оскорбить!

И после такого назвать тебя мужем?!

Да лучше в болоте себя утопить.

И если ты так… то какая тут свадьба!

А я-то, безумная, стала мечтать

каким расчудесным болотом усадьба

могла бы с посильной их помощью стать.

Такая могла получиться трясина:

задохлись бы с зависти: запад, восток…

Была бы не жизнь, а сплошная малина; -

а ты всё испортил, вонючий хорёк!»

Опешил Лешак от такого наезда:

обидно, когда обзывают хорьком.

Совсем разонравилась парню невеста:

зачем ему баба с таким языком?

К тому же готовить она не умеет,

сама говорила: боится огня; -

а пища большое значенье имеет:

никто без неё не протянет и дня.

На кой ему жабье гнилое болото?

Ушам и спине сырость крайне вредна.

Жениться на ней рассосалась охота:

уж лучше ни с кем, чем такая жена.

В пенёк, безответный, он не превратится:

совсем о других отношеньях мечтал, -

ещё не успели они пожениться,

случился такой грандиозный скандал.

Ему пожелав сто чертей в селезёнку,

красотка ушла на болото рыдать,

а Леший седую поскрёб бородёнку

и стал в интернете невесту искать.

Искал – и нашёл! Не жена – просто чудо:

так сухо, уютно, тепло в терему!

Яга – то блины, то восточные блюда,

то пиццу с беконом готовит ему.

Кикимора тоже недолго страдала,

вдовство больше душу, её, не гнетёт:

Болотного Чудища жёнушкой стала -

теперь в эмиратском болоте живёт.

Ни Леший, ни Кики о прошлом не тужат:

сумели друг другу обиды простить,

частенько встречаются, семьями дружат,

мечтают детишек своих поженить.

* * *

Счастливая сказка у нас получилась,

а чтоб у твоей был счастливый конец, -

чтоб от супружества слёз не случилось,

подумай сто раз с кем идёшь под венец.