Текст книги "На краешке любви"

В зеленой изгороди у дороги стрекотал сверчок. Женя подумала, что это тот же сверчок, что сидел в траве у пожарной лестницы, и сердце ее сжалось от боли. Он пришел к ней. Он один ее любит. Маленький добрый сверчок… Она решила поискать сверчка. Если принести его домой и поместить в банку, будет он там сверчать? Нет, дома его съест Джеммин крысюк. Пусть живет здесь, в своем родном домике. Женя только посмотрит на него.

Она зашла в траву и прислушалась. Сверчок, казалось, сверчал сразу с двух сторон. Может, он не один? С женой? Они преданы друг другу и поэтому поют так громко песни. Сердце у нее опять сжалось, а к глазам подступили слезы.

Вдруг она услышала топот. Кто-то бежал по дороге в ее сторону.

– Ева!

Девушка притворилась, что не слышит. Но тот, кто бежал, видел ее, не мог не видеть: хоть она и сидела в траве, но была вся на виду, в центре светового круга. Глупо притворяться! Женя повернулась и увидела Диму. Он притормозил в нескольких шагах, тяжело дыша.

– Ева, прости меня.

Женя молчала. Но сердце опять затрепетало, как у куропатки.

– Я вел себя, как последняя скотина.

Ну ладно. Пусть говорит. Она почти уже успокоилась. Сейчас соберется с силами и даст ему отпор.

– Но и ты хороша. Лариска пригласила меня, ну и что теперь? Потанцевали с ней, и все. Зачем ты убежала?

– А зачем ты прижимал ее к себе?

– Да не прижимал я! Выдумываешь!

– А зачем поцеловал ей руку?

– Я не целовал! Это все твоя фантазия. Ну, хватит, Ева. Хорошая моя. Не сердись. Иди ко мне. Я обниму тебя.

Женя не могла сопротивляться. Она слишком сильно его любила.

– Дима, – сказала она тихо, – прошу тебя, никогда больше не делай так.

– Как?

– Не поступай со мной так.

– Ева, девочка моя, какая же ты ревнивая. Ну, иди ко мне.

Женя шагнула к нему. Вдруг ее каблук попал в какой-то капкан на дороге. Наверное, это была водосточная решетка. Девушка вскрикнула и чуть не упала. Дима подхватил ее, крепко прижал к себе и стал целовать мокрые глаза, щеки, губы.

– Глупышка моя. Соленая!

Когда Дима ее целовал, она забывала все на свете, у нее вырастали крылья, и она улетала куда-то в далекую высь. Но теперь к крыльям добавились еще и острые хищные когти. Женя вцепилась ими в свою любовь. Утопиться? Ну уж нет! Только вместе!

– Ну, пойдем теперь обратно. Я буду танцевать только с тобой. До самого утра.

– Нет. Я туда не вернусь. Извини. Иди один. Я не вернусь. Ты с ума сошел! Этот мостик я сожгла дотла.

Он насторожился.

– Евочка, глупости какие. Успокойся, и пойдем. Что за ерунда! Это же выпускной бал! Раз в жизни такое случается!

– Вот и иди. А мне нисколечко не жалко, – ответила Женя и вдруг, неожиданно для себя самой, предложила: – Дим, а пойдем вдвоем на мост встречать рассвет?

– Да какой рассвет! До рассвета еще знаешь сколько?

– Ну и что. А мы будем его ждать…

Каблук прочно засел в решетке. Женя попыталась повернуть ногу, не вынимая туфлю из щели, но каблук был прибит крепко. Хороший сапожник его прибивал. Как назло! Обычно они отваливаются при малейшем давлении…

– Ну все, Ева. Успокоилась? Пойдем.

Откуда взялись у нее силы? Женя так повернула ногу, что чуть не вскрикнула от боли в ступне. Каблук издал жалобный хруст.

– Да, успокоилась, – ответила она чуть-чуть злорадно. – Пойдем. Потанцуем. Ой!

– Что такое?

– Каблук. Сломался.

Дима присел, чтобы оценить масштаб аварии. Щекой он нечаянно задел коленку девушки, и Женю окатило горячей волной.

– Да… – протянул он. – Кажется, приехали…

– Я не смогу танцевать босиком. Извини, – прошептала она.

Дима поднялся и ласково заглянул ей в глаза. Видимо, волна ее тепла дошла до него. Как девушка любила такой его взгляд! Полный доверия и ласки.

– Ты знаешь, это судьба! – сказал он.

– Знаю. Судьба. – Женя захихикала, пытаясь унять дрожь в ногах. – Люди сами делают себе судьбу.

– Значит, идем на мост? – просто спросил Дима.

– Ага. Только не идем, а хромаем…

– Ну, это не беда!

Он вдруг подхватил девушку на руки. Это произошло так внезапно, что та вскрикнула.

– Дима! – Женя обняла его за шею. – А ты донесешь меня? Это ведь так далеко!

– Ева, да ты у меня такая маленькая, что я могу два раза обогнуть земной шар с тобой на руках!

Часть пути они проехали на позднем трамвае. В салоне было пусто. Когда они садились, кондуктор попросил сказать, когда нужно будет сойти, и трамвай ехал быстро, без остановок. Они стояли на задней площадке и всю дорогу целовались. Кондуктор изредка хмуро посматривала на них. Выходя на «Проселочной», влюбленные помахали на прощание, и кондуктор сдержанно им улыбнулась.

На всеми забытом мосту тоже никого не было. Это был старый металлический каркас с шатким настилом из досок, под которым шумела вода. Река, прямая и широкая в этом месте, текла почти точно на восток. Дима и Женя встали у обшарпанных перил и принялись ждать появления солнца.

Ночь была теплой. Где-то поблизости сладко пел соловей. Облокотившись на чугунные перила моста, они стояли и задумчиво смотрели на черную воду, журчавшую внизу.

– Ева, когда нам исполнится по восемнадцать, мы поженимся, – вдруг шепнул Дима девушке в ухо.

От этих его слов у нее затрепетало все внутри… В горле пересохло, и она, запинаясь, прошептала в ответ:

– Д-да…

– Не слышу радости в твоем голосе.

Жене показалось, что Димка обиделся. Она посмотрела ему в глаза:

– Димочка, не говори так. Знаешь, как сильно мне этого хочется? Я мечтаю об этом с того момента, когда мы впервые поцеловались.

Она закрыла глаза, вспоминая тот холодный ноябрь. Дима пригласил ее на второе в их жизни свидание, они сидели в кинотеатре, в полной темноте, и он тогда страстно поцеловал девушку.

– Ева, тебе плохо? – Димин голос вернул девушку к реальности.

– Нет, мне замечательно… Только жаль, что придется… придется ждать почти целый год. А это так долго… Так долго… Целых триста шестьдесят пять дней… И ты будешь далеко от меня… А вдруг ты найдешь себе кого-нибудь? Я слышала, что на молодых симпатичных курсантов вешаются девицы вроде Лариски…

– Ева, глупышка моя, ты хоть понимаешь, что говоришь? Я делаю тебе предложение, а ты тут же вспоминаешь Лариску.

– Димочка, прости, прости, – Женя прижалась к парню покрепче, – просто мне страшно думать о том, что скоро я буду жить без тебя. Мне кажется, я просто умру.

– Не говори так. Я тебя люблю, и через год ты станешь Евгенией Костоглодовой.

Женя вздрогнула. Она понимала, что ведет себя не просто глупо, а совершенно по-идиотски. Это самый счастливый вечер в ее жизни, а она своими разговорами делает все, чтобы его испортить. Она ничего не может сделать со своими мыслями. Два с половиной года она мечтала о том, чтобы Дима стал ее мужем. Она любит Диму, любит в нем все, все… кроме его фамилии…

– Димочка, знаешь, о чем я сейчас думаю, – виноватым голосом пробормотала Женя.

– Глупышка моя, тебя часто посещают странные мысли. Ну, признавайся, что на этот раз?

Девушка зажмурила глаза и выдохнула:

– Мне не нравится твоя фамилия. Я не хочу становиться Костоглодовой. Между прочим, Инга Константиновна не взяла фамилию твоего отца. В этом единственном я ее поддерживаю.

Дима крепко сжал ее плечо и после небольшой паузы произнес:

– Ну, фамилия и правда корявая, но мой далекий прапрадед получил ее еще при крепостном праве, когда бежал на Кубань, она символизировала волю. Предок мой очень гордился этой фамилией и завещал ее своим потомкам.

– Он что, сам тебе это сказал? – фыркнула Женя. – Ты мне еще от Ярослава Мудрого свою родословную расскажи!

– Нет, у отца шашка есть, то завещание на ней на старославянском нацарапано. Я тебе потом покажу. Это наша семейная реликвия.

– Подумаешь, реликвия. Это же было очень давно. Прошло столько лет! Неужели из-за какой-то ржавой шашки наша семья должна получить такую ужасную фамилию?

– Ева, мне неприятно это слышать. Давай не будем больше об этом?

Женя испугалась, что окончательно все испортила.

– Димочка.

– Да?

– Ты ведь не передумал насчет свадьбы?

– Дуреха ты моя, неужели ты думаешь, что за двадцать минут я могу разлюбить тебя?

Девушка облегченно вздохнула. В конце концов, про фамилию можно поговорить как-нибудь в другой раз. А когда Дима ее поцеловал, девушке вообще не захотелось думать о будущем. Только о настоящем!

Потом они гуляли по набережной. Женя прихрамывала, опираясь на крепкую руку парня, а он весело подшучивал над ее походкой. Здесь, на окраине города, было тихо. В ту ночь многие не спали, но выпускники шумели далеко оттуда, в центре, на главной набережной, где были фонтаны и памятники и где можно было сделать классные групповые снимки на память.

– Эх, жаль, не сфотографировались со всеми, – вздохнул Дима.

– Ну и что. Это так важно?

– Ну… на память бы остались фотки.

– Для меня важен только ты, Дима. Никто-никто, только один ты.

– Да, – ответил он и крепче прижал к себе девушку.

Когда небо начало светлеть, они вернулись на мост. Горизонт багровел прямо на глазах. Стало уже прохладно, и Дима накинул любимой на плечи свой пиджак. Потом они съели по маленькой шоколадке, которые Женя нашла в кармане пиджака. Заботливый Димочка приберег их специально для такого случая, но сам же и забыл благополучно.

И вот, наконец, первый солнечный луч ударил им в глаза.

Это действительно было великолепное зрелище. Горизонт на востоке, как на заказ, был ровным и отсекал солнечный диск точной прямой линией. Огромным красным яблоком солнце медленно поднималось из своей постели, и молодые люди зачарованно, открыв рты, наблюдали это пробуждение. Лицо уже ощущало тепло первых лучей. Жене казалось, что и город, и река, и весь мир словно созданы для них двоих, что все это принадлежит им и так будет всегда. Всегда, и только для них двоих.

Глава 4

В последнее время Иван Алексеевич стал обращать внимание на то, как болезненно его жена реагирует на самые безобидные фразы, которые напоминают ей о возрасте. Через три недели супруге исполнялось сорок лет, и, хотя выглядела она совсем неплохо, он по вечерам иногда замечал, с каким ужасом она рассматривает морщинки в уголках глаз. Но Инге Константиновне грешно было жаловаться: дородная, светловолосая и голубоглазая, она до сих пор притягивала взгляды мужчин на улицах. Впрочем, те же мужчины, заходя в кабинет к Инге Константиновне, видели существо среднего пола, сухое и жесткое, как наждачная бумага.

Иван Алексеевич подозревал, что Инга не захочет отмечать свой день рождения дома и даже постарается отвертеться от праздника на работе. Но от семьи подарок все равно купить надо – неразумно приучать детей к тому, что можно забыть семейное торжество. Несколько дней он мучительно соображал, что же купить жене к юбилею, но, так и не придумав ничего, решил ограничиться заказом огромного торта. Даже если Инга и не желает отмечать свою годовщину, дети всегда будут рады съесть по большому куску сладкого.

Иван Алексеевич думал и о том, что в следующем году ему тоже стукнет сорок. Но он к этому факту относился спокойно. В конце концов, какая разница, двадцать ему, сорок или шестьдесят. Нет, наверное, все же разница есть. Если он доживет до шестидесяти, дети к тому времени станут взрослыми, и они с женой останутся вдвоем. Интересно, что тогда Инга будет думать о своем решении родить Люсю для того, чтобы удержать мужа в семье. Иван Алексеевич не был дураком, он понял это сразу, как только Инга объявила о своей беременности. Да, ее расчет оказался верным, он не ушел к Ирине – женщине, которую встретил и полюбил слишком поздно. Сколько же ему тогда стукнуло? Тридцать? Верно, тридцать… Два года он колебался – уходить от жены или нет… Надо было сразу уйти… Жизнь сложилась бы тогда совсем по-другому… Но лучше об этом не вспоминать… Прошлое – оно прошло, надо жить настоящим.

Как-то вечером за ужином Инга Константиновна оповестила своих мужчин:

– В этом году на день рождения я никого звать не намерена. Отметим тихо, вчетвером. Людмилу на выходные заберем из лагеря и отметим.

Дима обрадовался. Когда несносная Люська надоедала ему вечерами, он мечтал о том, чтобы ее поскорее отправили в лагерь. А когда его желание осуществилось, то оказалось, что ему не хватает приставучей сестренки и что он скучает без нее.

На следующий день Дмитрий поинтересовался у отца, какой подарок хочет мама.

– Ограничимся только цветами, – посоветовал сыну отец.

Время пролетело быстро, и, когда до дня рождения оставалось всего несколько дней, Инга Константиновна вдруг сообщила:

– Ваня, Дима, я срочно уезжаю в центр. На семинар.

– Ты уезжаешь? – удивленно приподнял брови Иван Алексеевич. – И надолго?

– Дней на десять, – кивнула Инга Константиновна.

– Что? – переспросил Дима. – Ты едешь в Краснодар?

– Да. На семинар. Новые методы управления и все такое.

– Но мы ведь собирались в субботу забрать Люсю, ты же сама говорила.

– Ничего страшного. Без меня съездите и заберете.

Иван Алексеевич посмотрел на жену:

– Вы с ней не виделись почти месяц. Ребенок ведь скучает, как ты не понимаешь?

– Ничего страшного, – махнула рукой женщина. – Сильнее потом обрадуется. Я же не могу ради этого бросить свою работу!

– Я вижу, Люся тебе совсем не нужна, – погрустнел Иван Александрович. – Зачем тогда рожала?

– Постыдился бы при сыне, – вскипела Инга, – думай, прежде чем что-то говоришь!

– Непонятно, зачем вы нас с Люськой завели, – не выдержал и Дима.

Храбрости ему придавало сознание того, что скоро он уедет из этого дома, подальше от постоянных выяснений отношений и упреков.

– О, – произнесла Инга, – я вижу, ты совсем взрослым себя возомнил. Собственное мнение решил заиметь. Не рановато ли?

– В самый раз. Оно мне в казарме как раз пригодится, – огрызнулся Дмитрий.

– Ну-ну… Тогда будь добр, придержи его для казармы. А пока ты в моем доме, не вмешивайся в разговоры, в которых ничего не смыслишь.

– А ведь мальчик прав, – поддержал сына Иван Алексеевич.

Инга посмотрела на обоих раздраженно:

– Идите кино смотреть. Сейчас уже начнется. А мне вещи сложить надо.

По телевизору показывали очередную серию «Ментов». Дмитрий хотел продолжить разговор, начатый при матери, но отец резко оборвал его:

– Смотри молча.

Инга уехала в среду, и мужчины в полной мере насладились свободой, как обычно и бывало при довольно редких командировках госпожи Мильновой. Два дня Иван Алексеевич приходил домой веселый, в состоянии легкого опьянения. А Димка утром звонил своей Еве, и до самого обеда они уединялись в стенах квартиры. Правда, Дмитрия иногда пугал Женькин темперамент и раздражала ее дурацкая привычка, возникшая неизвестно откуда: накручивать его короткие волосы на голове на палец и дергать. Он пытался объяснить ей, что ему это не доставляет удовольствия, но она реагировала всегда одинаково – говорила «не буду», а потом забывала свои слова… Если бы не эта маленькая неприятность, островок счастья в два дня показался бы Дмитрию настоящим заоблачным блаженством.

Но в пятницу вечером Иван Алексеевич пришел трезвый и с огромным красивым тортом.

– Завтра утром поедем за Людмилой, – сказал он сыну. – Заберем ее на выходные и устроим праздник.

– А на чем поедем, на такси? – спросил Дима.

– Автобусом, конечно. Мы с тобой, сынок, не миллионеры.

Первый автобус отправлялся в половине седьмого. Костоглодовы втиснулись в него с большим трудом. Сотрясаясь на каждой выбоине, старенький ЛиАЗ еле-еле за сорок минут дополз до лагеря.

Люся обрадовалась, узнав, что на два дня уедет домой. В лагере ей нравилось, на вторую смену она осталась с удовольствием, но все же девочка успела соскучиться по родным. Услышав, что ее ждет огромный торт и поход в парк на качели, Людмила на весь лагерь завизжала от радости.

Отпустили ее без особых проблем. До автобуса оставалось два часа, поэтому семья отправилась на речку, и Людмила наконец плавала столько, сколько хотела, а не десять минут от свистка до свистка воспитателя. Она даже попыталась плавать наперегонки со старшим братом. Но быстро передумала, потому что Димка не стал ей поддаваться.

На обратном пути автобус был пустой, и его трясло на колдобинах, как консервную банку. Людмила, подпрыгивая на сиденье, вопила как ненормальная:

– Ай! Ой!

Отец и брат всю дорогу хохотали над ней. Все получили огромное удовольствие от поездки.

Дома, увидев двухкилограммовый торт, украшенный розочками, девочка пришла в восторг:

– Ой, это все нам? – И добавила беззаботно: – Мамы нет, значит, можно есть руками?

Иван Алексеевич посмотрел на дочь:

– Можно. А ты что, не соскучилась по маме?

– Не-а, – произнесла дочура, с жадным интересом рассматривая цветочки на торте.

– Пап, а может, вы без меня погуляете? – Димка понял, что обществом сестры он уже насладился в достаточной степени.

– Пап, не разрешай ему, – сразу надулась Люся. – Я хочу, чтобы он пошел с нами. А какой сегодня праздник?

– У мамы день рождения. Но она уехала в командировку.

– А без мамы веселее, правда, Дим? – сказала девочка.

Дима тоже так считал, но в свои семнадцать он уже понимал, что такое педагогика. Поэтому старший брат сказал:

– Не говори так. Это же мамин праздник! Очень жаль, что ее сейчас нет с нами.

– Фи, – ответила Люся, а отец удивленно взглянул на сына.

– Опять к своей чахоточной? – крикнула Инга Константиновна, когда Дима, пробурчав обычное «спасибо» и бросив тарелку в раковину, направился к дверям.

– Мам, – поморщился парень, – ну сколько можно? Почему ты так относишься к Жене?

– Потому, дорогой мой сын, – наставительным тоном проговорила Инга Константиновна, – что девушка, которая среди ночи врывается к тебе в комнату и всеми силами пытается тебя соблазнить, тебе не пара.

Дима понял, что напрасно затеял этот разговор. А Инга Константиновна уже завелась:

– Если она с такой легкостью прыгает к тебе в постель, то к другим пойдет точно так же.

– Мама! – воскликнул Дима.

– Что «мама»? Ну что «мама»? Я тебе только добра желаю, а ты – «мама»!

Дима думал, что мать невзлюбила Женьку после того случая с лифчиком. Он просто не замечал, что Инга всегда холодно относилась к Евгении, а застав своего сына с девушкой в весьма пикантной ситуации, окончательно возненавидела его возлюбленную. Правда, мадам Мильнова была абсолютно уверена в том, что, когда сын уедет, он выбросит из головы «эту потаскушку», именно поэтому не запрещала сыну встречаться с Женькой, чтобы не делать их встречи сладким запретным плодом.

Дима поскорее вышел из квартиры, чтобы не слышать того, что его мать могла еще сказать о Жене. Иногда парень и сам сомневался в том, сможет ли Женька, с ее-то темпераментом, быть верной ему, пока он будет учиться в училище. Он бы никогда не признался в этом матери, но с самим собой парень был вполне откровенен. Но, дойдя до Женькиного дома, Дима успокоился, решив, что это полный бред и что Женьке никто, кроме него, не нужен.

Поднявшись на третий этаж, Дима нос к носу столкнулся с Джеммой, которую видел в гостях у Эли несколько недель тому назад. Она выходила из квартиры, прижимая руки к груди.

Увидев Диму, девочка от неожиданности ойкнула:

– Ты?

– Привет, Джемма.

Она уставилась на Диму черными глазищами, проговорив что-то невнятно.

– Что-что? – переспросил Дима.

– Хочешь на мою крыску посмотреть? – Девочка приблизилась к Диме и ткнула ему в лицо белую крысу.

Дима резко отстранился. Он с брезгливостью относился к мышам, тараканам и прочей заразе, и то, что крыса была ручной, не имело для него никакого значения.

– Ее зовут Крыся. А ты к Женьке?

– Ну да.

Джемма покраснела и, не глядя на него, спросила:

– А зачем?

– В кино хотели пойти. А тебе-то что?

Джемма пробормотала что-то совсем непонятное, кажется, на своем родном языке.

– Что ты там опять бормочешь? – Диму это начало раздражать. Ему показалось, что девочка стремится подольше удержать его на площадке.

– Можно мне с вами?

– Да ты что?! – он усмехнулся. – Спятила? Найди себе парня и ходи с ним куда хочешь.

– А на меня никто не смотрит, – ответила она как-то слишком весело. – Ну возьмите, а? Я не буду подглядывать, как вы целуетесь…

Дима почувствовал, как у него предательски загорелись уши.

– Да поздно уже, – сказал он мягче. – Тебя родители не отпустят.

– А я с бабушкой живу, она добрая, разрешит. Я быстренько соберусь, вам не придется меня ждать.

Дима уставился на девочку, не понимая, почему она к нему прицепилась. Джемма снова покраснела.

Наконец он додумался позвонить в квартиру Березуцких. Дверь открыла сама Женя.

– Заходи. Я уже почти собралась, – сказала она и посмотрела на Джемму. – Джемма? Ты что-то хотела?

– Можно я пойду с вами в кино?

Женька перевела недоумевающий взгляд на Диму.

– Жень, а может, и правда, пусть с нами идет? – промямлил тот.

– Джеммочка, ты совсем Крысю затискала, – сказала Женя. – Отнеси ее домой.

– Ой, правда… – Девочка виновато посмотрела на свою любимицу и вышла из квартиры. Следом за ней выскочила Женя.

– Ты что, с ума сошла?! – зашипела она, чтобы Дима не услышал. – Иди домой и не порть мне свидание.

– Так я бы только рядышком шла…

– Ты что, вчера родилась? Я тебя прошу, иди домой и не вздумай навязываться к нам в сопровождающие. Димка уезжает через несколько дней. Мы хотим побыть вдвоем. Понятно?

– А я…

– Все! Хватит!

Женя готова была ударить Джемму, но сдержалась, как можно вежливей затолкала девочку в ее же квартиру и захлопнула дверь.

Дмитрий и сам не ожидал, что так легко и быстро привыкнет к казарменным порядкам. В первые недели ему казалось, что общий сортир, запах портянок, подшивка подворотничков, застилание кроватей – это вещи, к которым невозможно относиться без отвращения. Но к концу первого месяца обучения Дмитрий научился не просто держать в руках нитку и иголку – он мог пришить подворотничок, когда глаза уже слипались от усталости. И на остальные мелочи не обращал внимания. Единственное, к чему он так и не смог привыкнуть, – к запаху. И если после отбоя он засыпал мгновенно, то утром устойчивый запах портянок, потных курсантских ног и подмышек, непостиранного белья – все те тонкие нюансы, из которых складывается неповторимый аромат казармы, – казался ему отвратительным.

Постепенно распорядок дня перестал угнетать Дмитрия, теперь его терзало другое: ограничения на выход в город. Но он видел, что старшекурсники сбегали в самоволку без проблем, а офицеры, зная об этом, спускали все на тормозах, и это несколько смягчало его представление о казарменной жизни. К сожалению, на первокурсников это не распространялось – начальник училища считал, что им в городе делать нечего. Но ведь Димка и не собирался вечно оставаться на первом курсе!

А вот к армейской пище Димке привыкнуть было тяжелее. Перловая каша каждый день, а иногда ее давали и два раза – в супе и на завтрак или ужин. А на мойву Димка просто не мог смотреть, его мутило от одного запаха залежалого подсолнечного масла, на котором жарили эту пародию на рыбу. И вечерами постоянно хотелось есть. Димка каждый день вспоминал домашнюю пищу. Раньше он считал, что мать могла бы кормить своих детей получше, поразнообразнее: дома чередовались мясные котлеты с рыбными, отбивные с жареной рыбой. Теперь же Димка вспоминал эти блюда как деликатесы. В их доме никогда не было сала, потому что ни мама, ни отец его не любили. А теперь, когда Димку угостили кусочком сала с черным хлебом, эта немудрящая пища показалась курсанту великолепнейшим лакомством.

А чай! Дмитрий всегда пил только качественный, хорошо заваренный чай и пойло из опилок, которое называлось чаем в училище, он возненавидел с первого же дня.

Офицеры оказались не такими страшными, как боялся Димка, когда проходил комиссию в военкомате. За исключением заместителя начальника курсов по воспитательной работе. Тот действительно, по мнению Дмитрия, был редкостным идиотом. Хотя, как разъяснили курсанту Костоглодову товарищи, не такой уж он был и редкостный – типичный для своей должности и звания. Единственное, что отличало майора Захарченко, – это страсть читать курсантам на занятиях биографии великих полководцев всех времен и народов. Как объяснили Дмитрию все те же товарищи, это вырабатывало у курсантов очень полезную вещь – умение дремать с полуприкрытыми глазами.

Майор Захарченко мог сорок минут кряду вещать о походах Александра Македонского, о снаряжении его войск, количестве воинов и лошадей, а будущие лейтенанты в это время тихо дремали, пользуясь несомненным достоинством майора – плохим зрением.

А самым экстравагантным из преподавательского состава был майор Степарушкин. Майор преподавал СЭС (станционно-эксплуатационную службу) и никакой теории у салаг не спрашивал. У него была своя методика преподавания. Степарушкин, хоть и был въедлив в мелочах, никогда не ставил двоек. Он выстукивал пальцами куплеты из разных песен, и кто правильно угадывал – получал плюсик. А на экзамене количество плюсиков влияло на запись в зачетной книжке. Славу, даже за стенами училища, майор Степарушкин снискал за случай, когда потребовал спеть гимн Советского Союза. Слов никто не знал, и тогда майор, ехидно улыбаясь, начал настукивать морзянкой текст. «Кто споет – тому зачет автоматически», – пообещал он. Несколько курсантов решили попытать счастья, встали и запели. В это время в аудиторию вошел начальник училища. Он удивленно посмотрел на смолкнувший хор, потом перевел взгляд на Степарушкина и предложил ему пройти в свой кабинет.

Подробностей начальственного разноса курсантам узнать так и не удалось. Но майор, к радости будущих защитников родины, остался на своем месте.

В первые же дни пребывания в училище Дмитрий с удивлением обнаружил, что его физическая подготовка далека от идеальной. Обнаружил он это благодаря офицерам, которые после первого же марш-броска обозвали всех новичков дохляками и недоносками. В конце дистанции курсанты не бежали, а с трудом волочили чугунные ноги под насмешливые ухмылки старшекурсников. В тот день Димка почему-то вспомнил мамины настоятельные увещевания выучиться на доктора – уж тогда бы он точно так не мучился! Но на следующей паре лекций он уже забыл и о маме, и о докторе. Это была как раз вводная часть по СЭС с незабвенным майором Степарушкиным. Ради таких вот часов отдыха и расслабления можно было стерпеть любые издевательства на физподготовке!

На фоне СЭС некоторые лекции выглядели куда менее привлекательными, особенно электротехника. Почти с первых дней курсантов начали пичкать схемами, которые надо было чертить самостоятельно. Теперь Дима горько жалел о том, что в школе у них вел черчение хромой алкоголик. Абсолютное отсутствие умения строить чертежи не замедлило сказаться на успеваемости курсанта Костоглодова. Преподаватель всегда делал Дмитрию одно и то же замечание: «Сколько приняли на грудь ваши линии, товарищ курсант?»

Из всех предметов наиболее легко давались Диме физика и высшая математика.

Больше всего в учебе Дмитрию не нравилась разница в отношении преподавателей к тем, кто поступил в училище после армии, и к тем, кто пришел после школьной скамьи. Тех, кто уже отслужил, сразу назначили старшими – дежурными в нарядах, старшинами. Они имели хоть и минимальную, но власть. Димке это показалось несправедливым. Ведь видно же было на экзаменах, кто еле-еле набрал проходной балл. Он не понимал или не хотел понимать, почему в военные училища с большей охотой принимают тех, кто уже видел будни армейской жизни.

Правда, это не помешало Дмитрию еще на вступительных экзаменах познакомиться с Игорем Терещенко, который поступал в училище, успев уже год отслужить в армии. Игорь был не похож на Дмитрия ни внешностью, ни характером. Более бесшабашный, веселый, но вместе с тем и более целеустремленный, Игорь сразу стал лидером в их тандеме.

После ноябрьских праздников Игорь завел разговор о том, что ждет их по окончании училища, и поинтересовался, почему Димка решил стать военным. Услыхав ответ: «Я не хочу, чтобы мною когда-нибудь командовала женщина», Игорь расхохотался, заметив, что с этой точки зрения никогда об армии не думал.

– Не понимаю, что тут смешного? – насупился Димка. – Да, я пошел в армию, чтобы застраховать себя раз и навсегда от бабы-командира.

– А жена? – хохотнул Игорь. – У тебя же может оказаться такая жена, которая станет тобой командовать не хуже генерала.

– Нет, моя Женька никогда не будет такой, – покачал головой Димка. – А сам-то ты ради чего в армию пошел?

Димка думал, что Игорь ответит: «Чтобы девочкам нравиться», и удивился, услышав:

– Потому что это самый простой способ выбиться в люди.

– Ради карьеры? – Димка не верил своим ушам. – Тебя привлекает карьера военного?

– Ну, тебе этого не понять. У тебя мать кто? – подколол приятеля Игорь. – То-то же. А у меня – простой библиотекарь, она меня сама поднимала. От бати мы алиментов отродясь не видали. Поэтому я и решил – стану офицером. Женюсь на дочери какого-нибудь подполковника, и все будет на мази. Собственно, я всю жизнь собираюсь просидеть где-нибудь в штабе. Желательно в округе.

– Ну ты даешь! – развел руками Димка. – Жениться ради карьеры – глупость.

– Да, я совсем забыл, жениться надо по большой и чистой любви, – саркастически произнес Игорь.

– Не вижу в этом ничего плохого. И не понимаю, почему ты к этому относишься с иронией.

– Суки! – вдруг завопил кто-то из первокурсников. – Кто стольник спер? Он у меня на десятой странице был заначен!

Приятели оглянулись. В проходе между койками стоял курсант Гаврилов и размахивал «Новейшей историей России». Игорь иронически поинтересовался:

– Да откуда у тебя такие деньги, Гаврила? Целых сто рублей!

Всем было известно, что Сергей Гаврилов деньги тратит на шоколад, который всеми правдами и неправдами умудряется или покупать сам, или просить того, кто идет в город. И вечерами, после ужина, когда все нормальные люди жевали густо посоленный черный хлеб, запивая его водой, Сергей съедал четвертинку шоколадной плитки.

– Не твое дело! – Голос у невысокого Гаврилова был громкий и зычный, каким ему и положено быть у будущего командира. – Где сотня, я вас спрашиваю?!

– А правда, пацаны, – Игорь задумчиво обвел взглядом сокурсников, – уже ведь пропадали деньги. У Симоненка, например. И еще у нескольких человек. И у меня в том числе!

– И у меня два раза, – сообщил Димка. – Только я думал, что посеял их где-то. Да больше червонца и не пропадало никогда. Так, мелочовка.

– А у меня как-то тридцать рублей пропало, – заявил Игорь. – Но я тогда не сказал никому.

– Гаврила, ты точно помнишь, что в эту книгу клал? – спросил Дима.

– А то! – не понижая голоса, отозвался Гаврилов. – Я, в отличие от некоторых, всегда помню, куда кладу свои деньги.

– Заткнись! – ощетинился Дмитрий. – Может, ты сам и воруешь! А теперь орешь, чтобы на тебя не подумали…