Текст книги "Исповедь алкаша над пропастью ада. Честная история падения"

Но, как я уже отметил, мы с родителями не собирались сдаваться.

Мама съездила в ГОРОНО и узнала, что в нашем районе есть школа, где работает новый директор, оказавшийся порядочным мужиком и которому было важней дать полное среднее образование всем желающим, нежели надувать щёки на ярмарке тщеславия среди своих коллег. Вот эту школу я и заканчивал.

После того, как начались занятия в девятом классе, а пэтэушная угроза спрятала свою слесарно-сверлильно-токарно-пекарную лапу, занесенную над моей непутёвой головой, началась довольно вольготная жизнь. Признаться, в девятом классе я практически не учился. То есть, ходить в школу, я ходил, но домашние задания делал за редким исключением. Приходил домой, наспех ел приготовленный для меня мамой со вчерашнего вечера обед, менял в портфеле учебники для завтрашних уроков и уматывал до вечера гулять. Относительно бесконтрольная жизнь и безделье играли свою роль. Опять начались бутылочные упражнения с приятелями. Старался пить так и столько, чтобы не засекали. Чаще это удавалось. Но когда случались провалы, дома возникали скандалы, слёзы матери и нравоучительные беседы с отцом. На частоту потребления также влияли многочисленные дни рождения друзей, приятелей и одноклассников. Новый класс оказался нормальным. Мы все быстро сдружились. Часто собирались на праздники и дни рождения вместе. Или на природе или у кого-нибудь дома. Конечно, без возлияний редко обходилось. Постепенно стали баловаться водочкой. Как поётся в старой песне, «а я все дозы увеличивал, я пил простую и „Столичную“, и в дни обычные и в праздники вином я жизнь свою губил!» Вообще-то, по моим меркам, я не так уж и частил. Были у нас в классе и среди знакомых в округе ребята, которые «закладывали» похлеще, чем я. По сравнению с ними считал себя пай-мальчиком. Ни о какой алкогольной зависимости тогда и речи не могло быть. Слишком маленький стаж. Вторая половина десятого класса прошла под лозунгом трезвости, – надо было готовиться к выпускным экзаменам и в институт. А вот первые две четверти пьянки-гулянки шли почти сплошной чередой. Частенько собирались у меня на квартире. Мои родители были замечательные, Царство им Небесное! Понимали, что молодёжи лучше оттягиваться дома, чем шарить по подъездам или, того, хуже, по улицам под угрозой приводов в милицию за распитие в общественных местах. Родители часто уходили гулять или в кино, предоставляя квартиру для вечеринок. За это я им очень благодарен. За демократичность мышления и понимание подростков, которым важнее была даже не выпивка как таковая, а возможность собраться вместе, пообщаться, попеть под гитару, потанцевать, наконец. Конечно же, квартира, мебель и посуда несли после нашествия друзей и подруг некоторые потери. То случайно тарелки и бокалы немного побьют, то сервант поцарапают, то скатерть изгадят или, не дай Бог, ковер прожгут. Жили мы в советские времена, в эпоху тотального дефицита, не очень богато, поэтому такой материальный ущерб, считающийся, по большому счёту, сегодня мелочью, тогда таковой не казался.

Скидывались, закупались, вместе готовили еду. Набивалось в малогабаритную сорокадевятиметровую квартиру человек пятнадцать-двадцать. Через полчаса-час в помещении уже стоял шум, гвалт, толкотня, сутолока и неразбериха. Коллектив распадался на группки и подгруппки, которые время от времени перетекали из комнаты в комнату и вливлись в итоге в общий круг дергающихся в танце одноклассников. Музыка ревела обычно на весь подъезд. Кто-то уходил, кто-то приходил, кто-то блевал, кто-то играл на гитаре, кто-то рассказывал на кухне, где в воздухе можно было уже топор вешать, анекдоты, кто-то целовался в ванной. Словом, все это напоминало броуновское движение. Такие сборища мы называли почему-то «сейшенами».

После каждого такого «сейшена» родители подытоживали ущерб и всякий раз обещали, что раз гости не умеют себя прилично вести, то больше никаких гулянок в квартире не будет. Но проходило время, предки мои дорогие оттаивали, и я перед очередным приближающимся праздником вновь просил их проявить понимание. Не каждая моя прихоть удовлетворялась, но чаще родители всё же шли навстречу. И вот когда за ними захлопывалась дверь, под вызванное сим фактом радостное гиканье и улюлюканье, «город опять отдавался победителям на разграбление».

Однажды произошёл курьезный случай. После очередного обещания следить за гостями и пресекать любое проявление неуважения к нажитому непосильным трудом имуществу (зря я, наверное, ёрничаю, родители действительно много вкалывали, чтобы что-то достать и купить) я во время одной из вечеринок, помню, не ленился делать замечания и предупреждения каждому при любом его неосторожном телодвижении.

Пока всё шло нормально.

Но вот стол сдвинут, и засидевшиеся молодые организмы, прилично подогретые алкоголем, пустились в пляс, сотрясая пол на радость соседям снизу. Люстра в большой комнате, которая превратилась в дискотечный данс-пол, свисала с потолка довольно низко. Вскидываемые вверх руки танцующих постоянно задевали её плафоны. Каждое касание звякающих друг о друга светильников сопровождалось моими восклицаниями: «Осторожно, люстра! Внимание люстра! Берегите люстру!»

И вот в разгар очередного быстрого танца я сам не заметил, как оказался под светильником. Отвлёкся. Воздел в танцевальном экстазе руки горе и саданул по одному из плафонов. На голову посыпались осколки стекла. Кто-то из девочек взвизгнул, народ шарахнулся в стороны. Моя рука нащупала на голове что-то мокрое и липкое. Кровь. Я объяснил девчонкам, где искать перекись, вату и бинт. Кое-как сделали перевязку. Часы показывали без чего-то полночь. Скоро должны были возвращаться родители. Тут я вспомнил, что на антресолях есть запасной плафон. Это выход! Заменить! Родители вряд ли сразу заметят. А когда заметят… Так это потом. Реакция уже не будет жёсткой.

Подставил к антресолям стул и, нетвердо стоя на ногах, взгромоздился на него. Плафон находился глубоко в недрах подпотолочной конструкции, располагаемой строителями в советские времена обычно в коридоре. Пришлось выгребать оттуда всякие коробки и прочую утварь, преграждавщую доступ к вожделенному плафону. Но он, зараза, был далеко. Ребята подсадили меня, и я втянулся почти во весь рост внутрь антресолей. Наконец, руки ухватили нужную коробку, но назад пятиться оказалось невозможным. Пьяные друзья также не могли ничего поделать, так как стоять на шатких стульях и тянуть на себя 70 килограммов живого дергающегося тела оказалось весьма несподручно. В этот момент открывается входная дверь, предоставляя взорам предков картину маслом: в квартире стоит дым коромыслом, ревёт музыка, хохот, шум, гам, коридор заставлен коробками. На стульях стоят два парня и тянут кого-то за ноги из антресолей. Завидев взрослых хозяев жилища, ребята тут же бросили бесполезное занятие.

– Кто там? – Отец испепеляющим взглядом прожёг парней.

– Лёха, – потупились друзья.

– Какой Лёха? – не поняла мать. И тут смутная догадка вытянула лица переглянувшихся родителей.

– И что он там делает?

Тем временем я, не видя и не слыша, что пришли мама с папой, ругался и нецензурно поливал своих товарищей, прекративших тягловые усилия.

– Ну-ка помогите мне. – Отец принёс из комнаты третий стул. Общими усилиями меня вскоре вытащили на свет Божий. Грязный от пыли, с перевязанной головой, с плафоном в руках и еле вяжущий лыко сын предстал пред родителями во всей красе.

Больше всего их расстроил не разбитый плафон, а разбитая голова, виной чему стало очередное злоупотребление горячительным. Разговор об этом занял всё следующее утро. Стоило бы, наверное, предкам всыпать мне по первое число и поподчивать ремнём. Но мама с папой были продвинутыми и считали, что это не педагогично и ничего не даст, а только отдалит сына от них. В шестнадцать лет физическое воздействие бесполезно, раньше надо было. Но раньше я не пил, был послушным (по крайней мере, дома) мальчиком и особого повода для «жестокого обращения с детьми» не давал. Один раз, правда, когда я ещё ходил в детский сад, отец выпорол меня ремешком за то, что я украл у одного мальчика в группе пистолетик, а папе сказал, что нашёл на улице. Факт кражи и моя ложь выяснились на следующий день. Спасибо, папа, что вместо интеллигентских и слюнтяйских «ай-яй-яй» и «как нехорошо» ты всыпал мне как следует. Это было такое яркое впечатление, когда я увидел своего доброго, заботливого, всегда мягкого со мной отца таким разъярённым, что мне стало очень страшно. С тех пор я не только не мог допустить мысли о присвоении чужого, но и косо посмотреть на кем-то потерянную или оставленную вещь. Даже на бесхозно валяющийся на улице кошелёк, хотя в тот момент, может быть, и нуждался в деньгах.

Обида от порки быстро прошла. Дети быстро прощают единичные вспышки гнева или раздражения взрослых, если в основном чувствуют к себе от них искреннюю любовь и заботу.

Я вот сейчас думаю: а если бы тогда, когда я первый раз выпил, отец также высек меня, произвело бы это такой же эффект? Кто знает, кто знает… Впрочем, когда я первый раз понял, что мой сын пришел от друзей с запашком и слегка мутными глазами, у меня тоже не поднялась на него рука. Также было и с дочкой. Может быть, подсознательно понимал, что сам же не раз невольно показывал им дурной пример. Понимал, но ничего не мог с собой поделать. Алкогольная зависимость на химическом уровне уже оседлала мой организм. О том ужасе, который переживали со мной пьяным дети и жена, чуть позже. Скажу только, что низко кланяюсь супруге за долготерпение и преданность, за то, что не покинула меня в трудную минуту. Перед детьми встаю на колени и прошу прощения за все мои пьяные выходки и моральные «доставания». Каюсь за своё пьянство перед Богом и молю прощения! Господи, Иисусе Христе! Помилуй мя грешного! А ещё благодарю Ангела-хранителя, что уберёг меня от… От много чего…

Как я уже отметил, последние полгода в 10-м классе я почти не брал спиртного в рот. Готовился к выпускным и вступительным экзаменам. Первые, понятное дело, успешно сдал. Но общий бал по аттестату получил довольно низкий – всего 3,5. Поступление в институт провалилось. Причём два раза. В педагогический им. Ленина и в Историко-архивный, куда успел подать документы из-за разницы в сроках экзаменов. Оба раза срезался из-за русского языка. У меня всегда было так: в школе по сочинению за содержание постоянно получал 4—5, за грамотность – 2—3.

Через семь месяцев исполняется 18 лет и с весенним призывом… Так что аты-баты, будем мы теперь солдаты.

Но не тут-то было. Вы не знали мою маму.

ГЛАВА 3. РАБОЧИЙ КЛАСС

Родители, когда им было под пятьдесят, часто ходили в гости, на дни рождения к друзьям в разные компании. И вот в одной они случайно (хотя в жизни не бывает случайностей, всё дается от Бога, и подарки судьбы и испытания) познакомились с женщиной, близкий друг которой работал в отделе КГБ, курирующем оборонку. Поэтому пристроить меня на режимный завод, обеспечивающий «бронь» от армии, хоть и стоило трудов, но в итоге оказалось делом посильным. Не за так, конечно. Поскольку мать работала в министерстве торговли СССР, в отделе легкой промышленности, она помогла подруге, ее звали Надежда Ивановна, достать дефицитную шубу, без очереди, в которой люди стояли месяцами, купить мебельный гарнитур и ещё что-то по мелочи. Сама Надежда Ивановна работала старшим инспектором в райкоме Комсомола. Родители поддерживали с ней связь и частенько ходили друг к другу в гости. Вообще родители столько сделали для меня, что мне очень трудно оценить и выразить в словах всю благодарность. Слёзы наворачиваются на глазах. Это сейчас. А тогда я всю помощь воспринимал как должное. Конечно, родители ведь не могут по-другому относиться к детям. Нормальные родители. Для меня это был непреложный факт. До других примеров – ужасов в семейных отношениях между предками и детьми, мне не было дела. Это я только сейчас понимаю, КАК мне с родителями повезло.

Надо сказать, что на завод я попал не сразу. До этого папа, работавший в НИИ транспортного строительства, устроил меня механиком в одну из лабораторий ВНИИ Железнодорожного транспорта, занимающегося проблемами эксплуатации железнодорожного полотна. Так что сразу после школы я стал типичным представителем рабочего класса.

Первый день выхода на работу ознаменовался «вспрыском» по этому случаю.

Перед обеденным перерывом ко мне подошел лаборант из соседнего отдела. Кажется, его звали Володя. Он был постарше меня, учился на вечернем в МИИТе, косил от армии по здоровью и работал в нашей лаборатории. Володя прозрачно намекнул, что надо проставиться, если я хочу нормальных отношений в коллективе. Как раз в тот день начальство уехало в местную командировку в Кубинку, где на железнодорожном кольце, принадлежащему институту, испытывались разные приборы. Я потом сам туда с сотрудниками часто ездил.

В моём распоряжении была целая комната, где хранились инструменты, оборудование и всякие приборы, о назначении коих я не имел ни малейшего представления. Это называлось лабораторией. Мне даже выдали собственный ключ от неё. Вовка, который знал в округе все злачные места, предложил мне сгонять в ближайший магазин. Я не смог отказаться. Он объяснил, как найти дыру в заборе, чтобы не светиться через проходную.

Вместо столовских щей и макарон с хлебными котлетами мы заперлись в моей лаборатории и раздавили бутылочку креплёного под колбаску, банку кильки в томате и батон белого хлеба. После обеда мой новый товарищ позвал своего приятеля, нашего ровесника, который ждал призыва в армию, работая в лаборатории подсобником. Его звали Витя. Новоявленный собутыльник, также воспользовавшись дырой в заборе, незаметно приволок ещё пару бутылок. Небольшой обед под винцо плавно перетёк в попойку, поскольку и этим количеством портвейна мы не ограничились.

Домой я приехал на бровях. Под градом гневных слов матери я отправился спать.

Обед под портвешок, но без усугубления, стал нормой. Сотрудники лаборатории смотрели на это сквозь пальцы. В основном, делали вид, что не замечают. А в общем-то, им было на это плевать. Ведь я в остальном не нарушал дисциплину и справлялся с мелкими и, признаться, лёгкими поручениями. По большому счету, и их-то особенно много и не было. Вот и киряли с Вовчиком и Витьком от нечего делать.

Но вот однажды произошло такое, мимо чего начальство уже точно не смогло бы пройти. Меня бы однозначно уволили. Причём, по статье. И это уже на первой работе!

Догадайтесь с трех раз из-за чего? Да, да, из-за неё, проклятой!

А произошло следующее.

Мне иногда приходилось ездить на наш железнодорожный полигон в Кубинку с сотрудниками отдела.

Я, как вы уже поняли, был самым молодым. На этих правах мне и поручали таскать тяжёлую аппаратуру и исполнять самую неквалифицированную работу. В тот день начальник отдела попросил меня забрать тяжеленный, килограммов под десять, прибор с собой домой с тем, чтобы привести утром на вокзал, без заезда в лабораторию. Но в обед ко мне прибежал Вовка и радостно сообщил, что он закрыл сессию и, мол, это дело надо бы отметить.

Недолго я отнекивался. Вован уломал-таки меня. Впрочем, я условился, что буду чуть-чуть, ибо мне ещё прибор тащить. Разлили. Выпили. Как всегда одной друзьям показалось мало. И понеслось, поехало.

Около восьми вечера мы, наконец, распрощались, и я попёр прибор домой на перекладных. В итоге, смутно соображая, я оказался на нужном мне полустанке. Между этим полустанком и одной из станций Октябрьской железной дороги по так называемому «апендиксу» пять раз в день ходила электричка в четыре вагона. Этот составчик утром и вечером возил на работу и с работы сотрудников ряда предприятий, располагавшихся в промзоне. Там же находился и мой НИИ. Пока ждал электричку, не заметил, как задремал на скамейке. Потом почувствовал толчок в плечо. Кто-то сжалился над подвыпившим парнем и не дал проспать отъезд составчика. Спросонья я вскочил в вагон едва не зажавший меня закрывающимися со злобным шипением дверями. Сел на лавку в полупустом вагоне. Мерный стук колёс опять погрузил меня в объятия Морфея. Когда на полуавтомате переполз в электричку, идущую к станции, от которой до моего дома десять минут ходьбы, то сообразил, что чего-то у меня не хватает. Вроде, я нёс что-то такое тяжелое. Но затуманенный мозг никак не мог ничего вспомнить.

Уже почти у дома меня как обухом по голове огрело. Блин! Ёлки-палки! Прибор! Где? Как же так? Пронзила леденящая и моментально отрезвляющая мысль: «всё, это конец! Потерял! Теперь меня не просто уволят, но ещё и с треском! По статье, да с выговором, да с возмещением ущерба! А как расстроятся мои бедные родители, и что скажет рекомендовавший и поручившийся за меня перед начальством отец»?

Молодец! Успешное начало трудовой деятельности. Теперь меня не примут ни в один мало-мальски приличный институт. Ну что? Отныне всю жизнь работягой на каком-нибудь заводе? А я-то мечтал о деятельности в гуманитарной области. Хотел быть историком».

Приблизительно такой поток черных мыслей обрушился на меня в мгновенье.

Но тут в возбужденный мозг влилась спасительной струйкой вяленькая мыслишка: «а вдруг, прибор ещё можно найти, вдруг он на конечной станции «аппендикса»? Впрочем, я не был уверен, что не оставил его в первой или во второй электричке. Тем не менее, шанс найти пропажу ещё брезжил, и я, уже почти протрезвевший, понёсся обратным курсом.

Уверенности, что не опоздаю на последний в сторону полустанка поезд, не было. Шел десятый час вечера. Я стал молиться. В то атеистическое время в Бога я не верил и молитв, естественно, не знал, но интуитивно обращался к каким-то высшим силам, чтобы они помогли мне и сотворили чудо. И оно свершилось. Какой же силы ликование почувствовал я внутри себя, когда увидел на полустанке под лавочкой мой прибор! Господь ли услышал меня, Ангел ли хранитель помог, но мне не дали упасть.

Был ли тот случай первым звоночком сверху, предупреждающим о том, что путь возлияний ведёт в опасном направлении? Наверняка! Только вот не услышал я его.

Во ВНИИ я проработал полгода. Потом перешёл на упомянутый выше оборонный завод. Назывался он «Зенит». Там собирали электронную начинку МИГов, производили стендовые испытания новейших приборов, которыми нашпиговывали потом истребители. Должность моя звучала гордо и загадочно: настройщик, регулировщик радиолокационного и специального оборудования. На самом же деле я был обычным подмастерьем или, если уж быть совсем честным, мальчиком на побегушках. В мою задачу входило протирать с утра приборы, смонтированные на одном из стендов, располагаемых лаборатории, где кроме меня сидел мой непосредственный начальник и его помощник – инженеры довольно высокой квалификации. Они-то и монтировали в основном стенды, хитроумно переплетая жгуты и задавая нужные параметры приборам. Мне же во время монтажа доверяли паять разъёмы или вставлять их в другие разъёмы. Потом, конечно, начальник сто раз перепроверял правильность соединения, но, тем не менее, никакая сволочь не сможет усомниться, что я причастен к укреплению оборонного щита Родины. Да, да, военная мощь России обязана этим, в том числе, и мне! Эх! Себя не похвалишь…

На режимном, предприятии дисциплина соблюдалась – будь здоров и поэтому, разумеется, я даже не думал об «обедике с портвешком». Строгое табу на спиртное никем на заводе не подвергалось сомнению, но находились работяги, которые употребляли-таки. Один, звали его Федор, работавший в соседнем цехе, пил даже клей БФ. Но не в чистом виде, а делал из него спиртной напиток. Констролил из дрели центрифугу, чего-то там наматывал на сверло и раскручивал в банке с клеем. Вся более твердая субстанция наматывалась на сверло, затем удалялась, а спиртосодержащая мутная жидкость оставалась в банке. Уж не знаю, как это потом очищалось, и очищалось ли вообще, но я собственными глазами видел, как это исчезало в желудке дяди Феди.

Другого бы выгнали давно, но у этого мастера были золотые руки. Когда все отказывались от изготовления какого-нибудь хитроумного приспособления, только Фёдор обычно выручал. Причем, в кратчайшие сроки, а сроки на предприятиях ВПК, сами понимаете, были жёсткими. Естественно, изготовленные им детали не ставились непосредственно на самолеты, однако не надо забывать, что на подобных заводах много вспомогательных цехов, без работы которых железные птички вряд ли бы были грозой для противника.

Так вот, на заводе я не пил, но, приходя с работы, надо было занять себя чем-нибудь. Тогда телепередачи, за редким исключением, по крайней мере, у меня сводили скулы от скуки, интересные фильмы по ящику, из-за которых пустели улицы города, случались редко, поэтому тянуло на улицу к приятелям. Ну и тут, конечно, редко обходилось без портвешка или пива. Правда, я не злоупотреблял, ведь утром рано – «вставай, вставай, кудрявая! Цеха звенят!»

Вообще-то, я преувеличиваю, говоря, что ничем не интересовался. Увлечения были. Например, собирал и склеивал модели самолётиков и корабликов, мучил гитару, часами разучивая песни, показанные знакомыми и друзьями, играл в хоккей в районной команде «Олимпия». Обожал лепить из пластилина. А ещё очень любил читать, благо родители всю жизнь собирали книги, а у мамы была возможность в командировках в Болгарию купить редкие и интересные издания. Немало средств уходило на подписные собрания сочинений. Причём, они не были кичливым украшением стенки и полок, а на самом деле читались. Кстати, благодаря постоянному чтению, у меня сложился довольно широкий для моего возраста кругозор. Сверстники считали меня начитанным, эрудированным, весьма интересным собеседником и рассказчиком. Это преимущество играло свою роль когда, например, девушки в компаниях предпочитали общение со мной, не очень-то фотогеничным, толстеньким, прыщавым пончиком, какому-нибудь смазливому хлюсту или качку. Но это были умненькие девочки. Дуры и пустые куклы как раз предпочитали последних.

Впрочем, противоположным полом я тогда мало интересовался всерьёз. Не подумайте, с ориентацией, слава Богу, у меня всё в порядке. Конечно, я как все подростки грезил о прекрасных девушках, в мечтах и во сне возникали сексуальные фантазии, стройные ноги, слегка прикрытые мини-юбкой, и высокая грудь проходящих мимо по улице красавиц пробуждали зов плоти.

Не интересовался я тогда именно серьёзными отношениями с девушками. Мне было веселее и комфортнее с ребятами. Хорошие компании, где можно расслабиться и быть самим собой, свобода от обязательств перед постоянной пассией со всякими там «должен», были тогда для меня важней. Да и потом, если честно, я в те годы сильно комплексовал из-за своей внешности. Прыщавый, толстый, неуклюжий, совершенно не умеющий не то, чтобы красиво ухаживать, но и просто подойти познакомиться… «Ну какую хорошенькую девушку я мог тогда заинтересовать? Разве что такую же как я», – думал я (кстати, напрасно, мне об этом многие девчонки потом говорили). Так или иначе, но лишь года через три, ко мне пришла свобода и лёгкость общения, когда я уже был крутой перец, студент одного из самых, а может быть, и самого престижного института страны. Но, даже и тогда я не испытывал иллюзий по поводу своей внешности. Повторюсь, в отношениях с девушками всегда брал не внешностью а…, впрочем, я уже говорил об этом. Кстати, в смешанных компаниях начинал общаться с противоположным полом только после определенной дозы горячительного.

С зимы 1978 года родители наняли репетитора по русскому языку и литературе. Я стал готовиться к экзаменам. Старушка-русичка, типичная благообразная представительница советской интеллигенции, жила в паре кварталов от нашего дома. Два раза в неделю она вдалбливала в меня теорию и практику владения русским письменным, ибо русский устный, особенно «многоэтажный», я уже неплохо освоил. Для старушки я был интеллигентным мальчиком из благополучной семьи. Так ей нас с родителями рекомендовали знакомые, через которых мы вышли на эту женщину.

Сначала всё шло хорошо. Потом я как-то раз пришёл на занятие, выпив предварительно стакан вина с приятелем. Я, конечно, закусил чем-то там, уж не помню, и старался не дышать в сторону старушки, но она как-то странно смотрела на меня. Ничего не сказала. Потом это происходило ещё несколько раз. Подозреваю, что она замечала моё состояние, но врожденная интеллигентность мешала напрямую в лоб пригвоздить паршивца.

Выпивки опять стали чаще. Я начал манкировать занятиями, звонил и просил перенести на другие дни. Причём, делал это уже в хорошем подпитии, так что голос меня, скорее всего, выдавал. Чаша терпения русички, по-видимому, быстро наполнялась. И вскоре последняя капля упала-таки в нее. Однажды мы с ребятами собрались в кино. Я опоздал на встречу, журнал перед сеансом уже начался. На билет мне не хватало двадцати копеек, которые я мог бы одолжить у друзей, но они были уже внутри. И тут я попросил недостающую сумму у пацанов, тусующихся у входа в кинотеатр. Каково же было мое удивление, когда в ответ я получил удар с правой под глаз. Упав в грязный и мокрый снег, я прикрыл голову руками. Пацаны попинали лениво ногами мою шевелящуюся тушку и разбежались. Солоно хлебавши (кровь от разбитой губы мне пришлось частично сплёвывать а частично глотать), я сел на автобус и поехал домой. И тут, протискиваясь с задней площадки вперёд, нос к носу столкнулся со своей репетиторшей. От моего вида у неё глаза на лоб полезли. С фингалом под глазом, с разбитой губой, в заляпанной грязью порванной куртке (как будто спал в луже) перед ней стоял бомжеобразный тип – мальчик из «благополучной интеллигентной семьи». Опять ничего не сказала учительница, только молча повернулась и вышла на следующей остановке.

Через пару дней я узнал от родителей, что старушка не может со мной заниматься. Мол, по состоянию здоровья, она вообще не берёт сейчас учеников. Если это было действительно так, то очень хочется верить, что не обманутые надежды в отношении меня довели её до этого состояния. На самом деле, она просто не захотела впустую тратить на нерадивого ученика время. Хотя получала за уроки деньги, но, как истинная интеллигентка и как человек ответственный за подготовку к поступлению в ВУЗ, не захотела рисковать своей репутацией из-за какого-то раздолбая.

Пришлось для этого раздолбая родителям искать нового преподавателя.

Много ли мало ли, но в итоге, я сменил четыёх репетиторов. По разгильдяйству – только двух. Удругих действительно складывались определённые обстоятельства.

Раздолбайство хоть и сопровождало моё отрочество, но не было тотальным. Всё-таки некие идеалы и нормальные ориентиры в жизни были привиты мне родителями. Во многом в потреблении спиртного останавливал даже не страх родительского наказания, а то, что мама и папа расстраивались очень сильно, когда я приходил домой нетрезвый.

За полгода до вступительных экзаменов я серьёзно взялся за ум. Занятия с преподавателями не прогуливал, на улице шалберничал редко, почти не выпивал. Причиной задуматься о своей судьбе послужил первый привод в милицию.

Был у меня друг Валерка. Ещё в школе мы учились в параллельных классах. Сразу после школы от военкомата меня послали на курсы шоферов. На этих курсах оказался и Валерка. Мы даже попали в одну группу. Потом выяснилось, что мы живем недалеко друг от друга. Нашлись общие интересы. После курсов с пацанами из группы побухивали вместе. Сошлись поближе, я познакомил его со своими друзьями, он меня со своими. Валерка был интересным парнем. Писал талантливые стихи, хорошо рисовал, играл на саксофоне. Если бы целенаправленно развивал Богом данные ему способности, был бы сейчас известным человеком. Но разбазаривал талант по мелочам, был ещё худшим раздолбаем, чем я, необязательным и неорганизованным лентяем. Не хотел работать и учиться, вечно вытягивал деньги из матери, воспитывавшей его и брата в одиночку, пил, гулял. Поскольку Валерка быстро становился душой любой компании, его всё время угощали, зная постоянное безденежье парня. Он был удобен для общения. В любой момент, когда мне становилось скучно и надоедало сидеть дома, я мог его вытащить погулять, поквасить, прийти к нему или пригласить к себе. Я всё-таки работал и, отдавая родителям большую часть зарплаты, оставлял себе на карманные расходы. Так что небольшие денежки у меня водились. Поэтому я мог себе позволить иногда угощать друзей. Валерку мои родители не любили, поскольку считали, что он меня спаивает. Хотя на самом деле инициатива чаще исходила от меня, поскольку я в основном спонсировал. Вообще, предки всегда считали кого угодно виновным в моих буханиях, только не меня. Любому родителю тяжело признать, что в неблаговидных поступках виновато родное дитя, вот и валят вину на чужих. Как я их сейчас понимаю.

В молодости мы с Валеркой были весельчаками, прикольщиками, придумывали разные розыгрыши. Перебрав, мой друг начинал вести себя шумно и вызывающе. Мог приставать к прохожим со всякими дурацкими вопросами или желанием пообщаться. Частенько он подбивал приятелей на различные пари. Например, говорил: «а слабо войти в час пик в вагон метро, как „даун“ или больной церебральным параличом и проехать так две остановки? Если кто выполнит, я тогда по всей станции пройду босиком и через каждые десять шагов буду подпрыгивать и блеять козлом». Выполнение идиотских пари ужасно нас развлекало. Компания, наблюдая издалека за происходящим и за реакцией пассажиров, покатывалась со смеху. Другим любимым занятием было раскачивание задней части «Икарусов». Человек пять-семь одновременно подпрыгивали на задней площадке автобуса, испытывая рессоры на прочность и мешая тому нормально двигаться. Ну, нечем было заняться придуркам. Когда не успевали выбегать наружу, получали пендалей и тумаков от водителей.

Все эти приколы и развлечения под хулиганские статьи не подпадали, но привод в ментуру обеспечить могли запросто. Вообще, это рано или поздно должно было случиться, поскольку, выпивая в парке, в подъезде или на лавочке во дворе, мы потенциально подвергали себя опасности быть задержанными «за распитие в общественном месте». И вот однажды в парке, расположенном около моего дома мы с Валеркой устроили пивные посиделки. Потом сгоняли за портвейном. В результате взыгравших паров начали громко орать песни, залезать на деревья и оглашать оттуда окрестности блатным фольклором. Видимо кто-то из благопристойных самаритян вызвал наряд милиции. Нас отвезли в ближайший околоток. Хотели отправить в вытрезвитель, но мы уговорили ментов позвонить родителям, чтобы те нас забрали.