Текст книги "За точкой новостей"

За точкой новостей
Алексей Лозовский

© Алексей Лозовский, 2023

ISBN 978-5-0056-0520-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предусловие

Здесь, в лучших традициях времени, должно говориться о том, какой автор уникальный, неповторимый и со всех сторон не такой, как все. Чувственнейший человек, решивший буквально от сердца тебе, читателю, оторвать вот эту книжицу! Так вот, этого здесь не будет.

Ведь на самом деле – у поэта две руки, две ноги, двадцать тысяч зарплаты и одна страсть к отделанному и качественному искусству. В общем, портрет почти тривиальный. Именно поэтому помещённая здесь поэзия интересна не столько автором, сколько необычным местом создания, о котором и скажу пару слов.

Стихи я писал и пишу, находясь за Точкой новостей. Здесь людей волнует не ситуация на консалтинго-примансалтинговых биржах, не очередная речь морщинистой моськи из телика и даже не сколько пингвинов сегодня завезли в московский зоопарк. Мы живём другими вопросами.

Например, в моей семье часто спрашивают, как прожить от зарплаты до зарплаты. Друзья с последних курсов часто думают, работать ли там, где платят или там, где нравится и лучше всего выходит. Ещё часто думают, почему приходится выбирать. Один мой знакомый волонтёр всё не может понять, почему доктор исторических наук живёт на Курском вокзале и какой человек вообще заслужил там оказаться на правах постоянного жильца. А я – пишу стихи и не укладываю в голове, как можно мусолить от строчки к строчке розовые сопли и тленный тлен, когда вокруг, буквально из под асфальта, из окон домов прорастают эти и многие другие вопросы, истерично требующие от искусства хоть какого-то ответа.

Попытка пару таких ответов дать, а заодно упаковать их в звучные и сильные слова, породила данную книгу и данный её раздел, названный «ПредУсловие». Назван он так потому что прежде, чем мы начнём, я хотел бы как раз одно такое предусловие поставить.

Стихи, которые ты здесь прочтёшь – не просто вызовут некие чувства и переживания. Как я и сказал, они – мои выводы из прожитого и увиденного. «Выжимка» из двадцати лет за Точкой. И я бы очень хотел, чтобы за эмоцией каждого стихотворения ты, читатель, отыскал бы тот самый «вывод».

Его можно принять, с ним можно не согласиться. Его просто необходимо встретить критически! Но, так или иначе, мне хочется, чтобы послания из за Точки новостей кто-то обнаружил. Иначе всё было напрасно.

Ну а теперь, когда мы предусловились, – к лирике.

Похоронное мне и ему

 
Наплевать, что умирать мне безызвестным,
Утопать      костями       в       омуте       теней,
Что отброшены
                         и ростом
                                     этажей,
                                              а если честно —
И фигурами в литературе покрупней.
 
 
Размусоливать о смерти – больше злобы,
А сказать вам,
                                          жить как
                                                                               не моё?
Юность выпоить солёным потом, только чтобы
Стариканом жадно жрать «Моёт»!
 
 
И с ногой,
Что продранной мозолью просит йода,
Топать   на   работу  сто-о-олько  лет,
Изменяя с планом взятия «Тойоты»
Монументу-плану взятия планет!
 
 
Нет, работать только в поте и ни ахом
Не раздаться, а не ради груд купюр:
Чтобы каждому когда-нибудь
Соштопать   по   рубахе,
А не кутаться в свою,
Но «от кутюр»!
 
 
Вот  и  мне – сонеты глотку не полощут:
Только лозунг,
                    чтоб немногих,
                                    но копейно протыкал,
Даже если песенкам послаще и попроще
Разлетаться тиражами
Бл*дей по рукам.
 
 
Умирать  мне  безымянно, но  солдатом,
Не отплёвывая с кровью
                                    ни «мой боже»,
                                                       ни «прости»,
На горящих баррикадах классового Ада
Отстрелявшим
По мещанству
Каждый
Стих.
 

Небольшое

 
Мало ли мелочных мечтами – я ж
Музу возьму как разменную пленную:
Подашь карандаш, да тетрадку подашь,
Да я – за неделю
Вселенную!
 
 
А если прелестно и глупо влюблюсь,
Не смею – ничем преуменьшить этого:
Богинено имя любимой с обкусанных уст
Понесу проповедовать.
 
 
И распроповедаю зверю, звезде
И зелени в имя любимое веровать!
Мне чуждо – то чувство и то из дел,
Что не Гуливерово.
 
 
Мой голод любого другого лютей,
Лютей, чем у Африки обезвоженной,
Мой голод к огромному, я – «из людей»,
Мне меньшего – не положено.
 
 
Ещё небольшое словцо, да и сам
Я мал, но и на́ две последние сотки
Поспорю – поспорю! – сейчас небеса
Опираются прямо на наши высотки.
 
 
Если верно, что в нас великанища нет,
Или нет, – если есть, но он крохотен,
То зачем человечье ревенье ракет
Космос трясёт
Во грохоте?
 
 
Плюнем! Плюнем, что люди – малы,
Рост и прочье – природы провинности:
Вы и я – по мечтам, по трудам – исполин,
Исполин, и не так ещё вырастем.
 
 
Человека не мчит не космический бег,
Под стопой по́лно звёздного крошева!
Всё ещё небольшое словцо «человек»
Человеку же – и обо́льшевать.
 

К слову о словах

 
Бывают  швабры   вместо   языков,
В плевочки слухов губы перемажа,
Обчешут, где,
                           зачем
                                        и кто какой,
За кофе, за работой, может, я же
 
 
К    подобным     разговорам     охладел,
Ни слова, словно к слову не привычен,
Мне нравятся слова!
                               Но только те,
Которые весомей зуботычин.
 
 
Мне нравится,
                                      когда,
                                                            в противовес
Словесной мелочи, застенчивой и путанной,
Одно «люблю» – не слово, а порез
Целует грудь шпицрутеном.
 
 
Когда подмостки – это эшафот,
Слова с подмостков
                              огненны
                                       и искренны,
Такими   часто   изо   рта   плюёт
В последние мгновенья
Висельный.
 
 
А там, где класс —
                           на класс,
                                      селения война
В тела размародёренные выстлала,
Стиха науку нужно уровнять
С наукой пулю в голову
Вбить выстрелом.
 
 
Есть речь – не речь! – мотив локомотиву масс,
Что движет жизнь выстрадать и выстроить,
Есть сплетни, – что разводят раз на раз,
Раскрасить скуку или из корысти.
 
 
И   к   сплетням    я    заметно   охладел,
Ни слова, словно к слову не привычен,
Мне нравятся слова, но только те,
Которые весомей
Зуботычин.
 
 
А если слово – кровь не кипятит,
Не заставляет поступать и думать ширше,
То слово – грош! «Пятёрочкой» пройди
И разменяй копейкой у кассирши.
 

Революционное об искусстве

 
Стих  раскат  «Максима» – дал стиха раскат,
За клыком штыка —
                           штыкастый
                                           карандаш плакатовый,
Общим кулаком с творцами красные войска
Воротили скулы белогадов!
 
 
Век прошедший – медным жерлом перепел,
Что же есть «искусство»
                                     в революцию.
                                                         Недурственно
Будет расписать, как на доске пример,
Что есть «революция» в искусстве.
 
 
Режиссёр ворвался важный, дважды осиянн:
"Есть идея сделать ленту!
                                              О войне
                                                             с нацистами,
Только чтоб герой нацистам сопереживал,
Так для драматизма надо выставить.»
 
 
Задыхаясь – от   азарта  тянет    руку    пусть,
Уговаривая: «Дайте двадцать миллиончиков!» —
Всю ручёнку – брать бы сразу,
                                                     брать —
                                                            и хрусть,
До трезвония височных колокольчиков.
 
 
Или  лирик, не  осилив   рифмы   на   глагол,
Уши  мучает  уже  концертами, заметьте-ка:
Нет ни тропа, нет ни слога.
                                                    Он —
                                                          душонкой гол,
Он за это – продаёт билетики.
 
 
Плюнул бы  в  такую  душу-голый  шнур,
Коротило чтобы!
                              Лирика
                                           не лирика ни унции
Без отделки, а раздеться за купюркин шум,
Хоть душонкой, но зовётся
«Проституция»!
 
 
Люди, революция в искусстве – не когда
До оскомин лижут лишь
                                            словечко
                                                         «революция»,
А когда собравшийся подделки продавать
Получает не на руку
А по руцам.
 
 
Если всей фанерно-клеенной эстетики дельцы
Не  у  дела, не у денег  оказаться  трусятся!
Революция в искусстве – геноцид
Порождённой жадностью
Безвкусицы.
 

От самого вредного

 
С нудной, – с нудной и тянучей скукой
Лучше бы был век, чем четверть века?
Лучше бы на люстре кончить сукой,
Сукой кончить корчить человека!
 
 
Я с работы, я – барбос обросший,
Я барбосовых ушей уже под шапкой
Не укрою: не укрою ни обросшей рожи,
Ни обиды обратиться шавкой.
 
 
Переулки, переулки, переулки,
По грязи предзимней, – по остывшей
Не дойду до будки, – из под куртки
Прорастёт потёртое хвостище!
 
 
Мал салон автобуса, однако:
Цепану плечо плечом – со зла я?
Лают, лают, – скалятся собакой,
Лают, ну а я, – сказать без лаю?
 
 
Знаю, ты, толпа – сорвавшаяся свора,
Потому что, – потому что больно бита,
Нет же, – не бросающимся с горя
На собаку, – кулаками быта.
 
 
Бита ты, – и я бит и колочен,
Нам за солнце – сонно светят лампы
В съёмной конурёшке – всё короче
Век и всё коростней – пёсьи лапы.
 
 
Миски в сопленистом супе, – мысли
Вымылить  верёвку, – вздёрнуть  тушу,
Люди! Люди! С жизнью сучьей – мы ли
Смерть себе сослужим ту же?
 
 
Не сживёмся с войнами капризным
Детским сердцем, – не сживём и войн:
Жизнь – война! И дезертир из жизни
Жизни вовсе – вовсе! – не достоин.
 

Девяностый год

 
Как звон колокольно-набатовый
Упал,
             очертясь,
                                 девяностый год:
«Пора капитал зарабатывать!» —
Сказал острозубый рот.
 
 
«Нам надо подняться, кровь и́з носу
И       на́        море       перспектив
Мы будем акулами бизнеса,
Но будем не плыть,
А грести!»
 
 
Гребли под себя неистово,
Офшор, перекупка и сбыт:
«Ну выпьем!
       За кресло министрово!
Министр? Да кем-то убит.
 
 
Заводик —
                                       приватизирован,
Уволенных вышвырнуть и сообщить:
Средь горя и голода сильного,
Пусть сами решают,
Как жить.»
 
 
Сейчас-то купюр у акулы – пачками,
Пачки
               по банкам,
                                      за сталью замков,
Из пачек лишь пара испачкана,
Запёкшейся должников.
 
 
Завод, – и сегодня действует,
Да что там!
                                                      Куда как живей
Плюёт, что ни день, то обратно в семейства
Озлобленных, бедных, увечных людей.
 
 
Акула всезубо орудует,
Акулья натура нова ль?
Пока мы
    рыбёшек
        разрозненных груда,
Она – плотоядная тварь.
 
 
Нам надо подняться, кровь и́з носу,
Приказ      миллиарду      масс:
Прищучить акулу бизнеса,
Иначе прищучат нас!
 

Любителям ностальгии

 
Эпоха!
                     Эпоха!
                                           Да что вам эпоха,
Вам пох*й, к эпохе-то вы – не при чём:
Эпоха вам повод за водкой поохать,
Укутавшись кумачём.
 
 
Эпоху   и   потом, и   кровью   полили,
Пололи в сто рёбер, как плугом быка,
А только потом на эпохе всходили
Первые ГЭС, города и ДК.
 
 
А вас потаскать по голодным стройкам,
По фронту, – где смерть и орудий лай,
Замаятесь:
                               «Мягче бывала койка,
Да нам и жилось бы не шипко горько
В бараке, что жаловал царь Николай!»
 
 
Так я объявляю: довольно этого,
Липкую
                      лимфу
                                           ностальгий
Сотрите – сегодняшним победам
Беды сегодняшние враги.
 
 
Не до ностальгий,
                            где иной не поднял
Кредит   и   шею – в  верёвку вдел,
Волом иссохшим по пеклу полдня,
Не ев, съестное
Несёт курьер.
 
 
А если у толп в альвеолы-гроздья
Ядрёным    соком    нальётся    месть,
То ждать забастовок столетних бросьте!
Возглавимте – те, что есть.
 
 
И   после   вёслишкам    сушиться    рано,
Чтоб морю из бед —
                                               пересечься в бег,
На вёслах прогресса мы сами Стахановы
В двадцать первый век.
 
 
Так на автомат, на лопату и книгу,
По прошлому более слёз не давить!
По социализму всё проще хныкать,
Не то что его
Наводить.
 

Женщине по имени N

 
Думал то, что предсердие – это кошель,
Звон в нём – это монетки сереброребрые,
А аморности хочешь —
                                          кошель
                                                         расшей
И положь, сколько женщина требует.
 
 
Я не клал, я разбрасывал!
                                                Дзынь,
                                                            да дзынь:
Хочешь взгляд по-кошачьему ласковый?
Из предсердия десять монеток вынь,
Прогуляться – все двадцать,
Вытаскивай.
 
 
Как вчера, память шкрябает, хоть кричи,
Этот день:
                  я, уставший
                                         искать пристанища,
До подъезда плетусь некой девке всучить
За улыбку лишь звон
Любовный.
Тающий.
 
 
Не возьмёшь?
                              И не надо,
                                                     с другим гуляй!
Нас-то жизнь сложила не шипко гордыми,
Ничего, что за грудью уже ни рубля,
Опустевший, протёртый
Мешок с аортами.
 
 
Как от игр,
                 измен
                          стал из кварца резным,
Так   побуду  и  сердцем   кварцевый:
Ничего, что квартиры четыре стены,
Окружая, сужаются карцером!
 
 
Что из карцера выскоча, с криком кривым
«Да катись оно к чёрту, боже мой!» —
Рыдаю
                 до утра
                                   дворами Москвы,
Шатаюсь истерикой одвуноженной.
 
 
От улицы к улице жутче бред:
Заморгал глаз луны глазом ящера,
Тёмной ночью дожрёт меня или нет
Одиночество!
                      Ты вдруг,
                                     хоть ты —
                                                настоящая?
 
 
Настоящая разве ж такого прижмёт,
Как Мария, чтоб вырыдалось великое,
Что любовь – не ласками разными торг,
А отданье всего,
Без вопросов,
Религия!
 
 
Что любовь – припадая губами к губам,
Опалять их до мяса,
                                              пожарами
                                                                            мучая,
Но потом, как причастник, оставивший храм,
Умолять о причастия
Следующем
Случае!
 
 
Запыхавшимся в раже – вбежать на амвон,
Оборвав трисвятое:
                                      «Кончайте
                                                            блажево!» —
Я видал и держал на руках божество,
Настоящее,
А не это,
Ваше!»
 
 
Ерунда, что табачный туман пропитал,
А  не  дым  от  кадила  куртёнку тёртую,
Не хитон.
                   За фаворский —
                                                и свет фонаря
Отмерцает, раз рай нам
И в дворике
Чёртовом.
 
 
Исцеление.
                             Влезла
                                                   рукой за ребро,
Обласкала     чуть     бьющееся     увечие,
Тело телу – плотнее, чем кости плоть,
Сотворись, евхаристия человечия!
 

Не школьная задачка

 
Мысли кляксами грязи пачкали
Мозг.
     Озлобленной крысой грызли!
Мне – теперешняя задачка
Обозначена капитализмом.
 
 
Мнёт ладонь сторублёвку мокрую,
Как   продкарточку    по    блокаде,
Осторо-о-ожно,
                                а под
                                           «Пятёркою»
Мнусь и я, изведясь в прод-Аде.
 
 
Мну купюрку,
                         да разве
                                      сделишь с кем
Скорбь, что факты меня упрямей!
Вот и думай: таблеток девушке
Или хлебушек маме?
 

О мертвечине

 
Плетётся автобус с отдышкой-выхлопом,
Тяжёлый,
                     весомый,
                                         железокостый,
А в брюхе весомого люди, выхлебав
Будни, насупились постно.
 
 
Вот женщине веки натёрла бессонница,
Кривой   позвоночником   парень-палка
Устал и сейчас под усталостью сломится,
Автобус кажется
Катафалком.
 
 
Минута и тушу мою, – будто снятую
С огня амбразуры, швырнёт к остановке:
Солёнокожая,
                                      наждачкопятая
Попрётся домой тяжело и неловко.
 
 
И встречные все омертвели, и в небеще
Болезно
                                алеют
                                                           оспы-зори,
Не город, а склад под усталых и тлеющих,
Чёртовый лепрозорий!
 
 
Обида рвёт родами горло, и чуть ещё —
Родится урод недоношенный – выкрик:
«Мне жутко,
                      что жован я
                                           сутками-чудищем,
Но жутче, что сотни к такому привыкли!»
 
 
Что больше рутины – сносить не умеющий
Со смены придёт, в крысу мышцами предан,
Уже не поднимет ничто тяжелее, чем
«Балтика» с сигаретой.
 
 
Что в черепе, от сигарет – газенвагене,
Мысли, отсилясь
                                           дышать
                                                                        и отбегав,
Сдохнут с той самой, что громче и правильней
Всех прочих: «Всё это —
Не для человека!»
 
 
Мы мёртвого – много к живому приладили,
Ну ладно там, ладан.
                                            Панихиды.
                                                                       Тризны:
Но шёл чётким шагом бы к чёртовой матери
Покойницкий образ жизни!
 

Труду врача

 
Кожа – насквозь провоняла лекарством,
Висит на кости простынной желтизной,
Кто дёргается и дышит ещё,
С трудом и нечасто,
Точно ли тот —
Живой?
 
 
Кто небо
                      берёт
                                       потолочной побелкой,
Четвёркой надкоечных стен – целый мир,
Но молится ль ночью губёнками
Солёными Старице бледной:
«Приди и возьми!»
 
 
И слышно молитву, и слышно по плитке
Шуршит шагом Жница, уже над башкой
Больного коса, хрипы хлипкие,
Дыхательный
Перебой.
 
 
Обещаны, – все мы обещаны гробу:
Попробуй, порядочек переиначь!
А кто-то, кто Смерти ловчее,
Возьмёт – и попробует,
В должности
«Врач».
 
 
Ему бы – уснувших без чувств, синегубо,
Будить
                        не за
                                            пятак, да за пяток!
Но есть работа – не работа, а поступок,
Есть приколеневший
Все чувства
Долг.
 
 
И если серным кашлем пасти Ада
И кашляют, больному не слыхать!
«Подать каталку и дефибриллятор,
Поддать до операционной,
Вашу мать!»
 
 
«Пора-а…» – затянет    на    ухо    гнусаво,
Разряд в грудину,
                                 будто
                                            разрядили арбалет:
Гражданка Гибель, выйдите – нельзя вам!
Зайдёте где-то через двадцать
Или тридцать лет.
 
 
Врачи.
                И Жнице
                                      с ними сложно спорить,
Сказали ей, что вон – и значит выйдет вон!
Печально овывая сквозняками коридоры,
Погорбившись, потопает
Опять без никого.
 

Декабрьское

 
Декабрь вкрался, что зверь серогривый:
До   келий   небесных   озлённый   долез,
Дикарь —
                      порвал, изревясь, херувима,
И перья, выдернув, сеял с небес!
 
 
В чертоге боговом – вопль синий,
На  траур  ветви  бросают  лавры,
Надев к итогу как тогу – иней,
Ветра метаются в Данц Макабре!
 
 
Ветра, метаясь, вервольфом воют,
Клинки клыков обнажили, дико
Рычат, лишь чуя:
                                в сугробном слое
Дрожит со страхом одна гвоздика.
 
 
Её  линчиют  под  сводом  ночи,
Где холод водит по стеблю-телу
Ножом.
                    И нож хорошо наточен,
Он точно хочет пуститься в дело!
 
 
Пускай промёрзли корни-пальцы,
Желанье жить – бронебойно прочное,
И только пальцами, знай, цепляться
В бездушно грубую тушу почвы.
 
 
Горит гвоздика в снегу-иприте,
И жгут по листьям его клубы,
Горит гвоздика!
                         А я —
                            не видел.
Столь хрупкий символ
Столь злой борьбы.
 
 
И если теплится в белом склепе
Хоть стебель жизни всего нежней,
То нам – смешней и куда нелепей
Дрожать пред бурей
Грядущих
Дней.
 

Об одиночестве

 
Раньше – латною перчаткой  на  руке
Одиночество возьмётся мёртво, чётко:
«Страшно —
                  прохрипит —
                                      не быть ни с кем!» —
В латных пальцах сдавленная глотка.
 
 
Только всё весомее вопрос:
«А   со   всеми    строй    делить   дано ли!
Коли век – калекою до лет своих дополз
Еле-еле, изувеченный войной».
 
 
И не ною, но иной раз тошнота
Подступает в гланды от советов:
«Де вообще-то
                            ты
                                 живёшь не так,
Де не денежное дело
Быть поэтом.
 
 
Ты бы это, сдал стишата на e-bay,
Выручку – вложил
                                      в пожитки,
                                                            в заграницы!» —
Лямка тяжко тянется без преданных друзей,
А с такими – тянет лямкой удавиться.
 
 
Даже «партия» лишь с виду монолит,
А внутри коптит костром репрессий:
Между вторящих «отнять и поделить»
Некто точно поделить
Не грезит.
 
 
Если  ставить   не   к  стене  таких,
А к наградам, называть «товарищ»,
На куртёнку
                                    и
                                                       на сапоги
Променяют искры мировых пожарищ!
 
 
Убеждение,
                            идея,
                                           дело – форт,
А за форты, между прочим, спорят!
Кто врагов от одиночества
За стены наберёт,
Тот останется
Без фортов
Скоро.
 
 
Видно, форты – строишь на песке,
Если   недруги   в   осаде   не   осели,
Это страшно!
                              Не дружить ни с кем,
Но куда страшней дружить со всеми.