Текст книги "Пожар"

– А где мне можно помыться? – поинтересовался я у Збышека.

– Вон там есть душ. Иди и мойся, – показал он пальцем на каюту за углом и важно добавил: – У меня в каюте есть свой душ. И он только для меня. А вот когда уже будешь стармехом вместо меня, то и будешь в нём мыться, а сейчас я буду в нём мыться только сам.

Что ж пришлось иди мыться в общий душ. Каютка, где мне предстояло ночевать, была настолько маленькой, что мимо стола и кровати можно было только боком, на диване – только сидеть, а спать на кровати – поджав колени.

Я воспользовался советом Збышека и помылся в душе, который был за углом.

На кровати лежали брошенная простыня и подушка с наволочкой. Одеяло я нашёл в небольшом шкафчике, прикреплённом над кроватью. Чемодан мой никак не помещался в этой миниатюрной каюте. Я бросил его на диван, лёг, скрючившись, на кровать и уснул. Через несколько дней «Кристина» и в самом деле пришла в Роттердам и встала в док.

* * *

Нельсон долго со мной путешествовал. Он перебывал со мной почти на всех моих судах. И всегда в трудную минуту он подбадривал меня своей улыбкой. А иногда, в особенно тяжёлые моменты, он мне дружески подмигивал, стараясь поддержать меня и придать силы для преодоления трудностей в жизни судового механика.

Он до сих пор всё время находится со мной. Правда, его место обитания сейчас не каюта моего очередного судна, а всего лишь шкафчик с парфюмерией. Каждое утро я открываю этот шкафчик, чтобы взять оттуда одеколон и протереть им лицо после бритья.

Открывая шкафчик, я всегда говорю своему старому другу:

– Привет, Нельсон.

А он задорно мне подмигивает и желает удачи на весь сегодняшний день. Я закрываю шкафчик, оставляя там Нельсона, а сам, подбодрённый его улыбкой, иду заниматься своими делами.

Владивосток, август 2014

«Шатура»
Жизнь судового механика (начало)

После четвёртого курса я был направлен на практику на теплоход «Шатура», который ходил на линии Находка – Магадан.

Это был четырёхтрюмный лесовоз польской постройки примерно двенадцатилетнего возраста, и экипаж его в основном состоял из проштрафившихся моряков. Это те, кто по каким-то причинам что-то нарушил в таможенном законодательстве при пребывании за границей, то есть где-то и когда-то напился и попался нашим доблестным органам, но только по милости администрации не был уволен из пароходства. Им была только прикрыта виза. То есть они потеряли право выходить в заграничные рейсы.

А чтобы вновь открыть визу, нужно было целый год отработать в каботаже и проявить себя с лучшей стороны. Это с точки зрения командно-политического состава судна, а если яснее, то помполита.

Это был помощник капитана по политической части, а ими были в основном неудавшиеся штурманы, электромеханики, начальники радиостанций и те, кто прошёл специальный курс обучения на специальных политических курсах в Одессе или Хабаровске.

Администрация судна, в лице капитана и партийной организации судна, только ходатайствовала о новом открытии визы молодому моряку или «залётчику», то есть мотористу, матросу, механику или штурману, перед пароходством. Она писала бумаги, собирала собрания, утверждала решение этих собраний и… отправляла всё это куда-то наверх. А там уже какой-то божественный дядя решал ничтожную судьбу очередного грешника: ходить ему за границу или не бывать там никогда.

Ну а нам, курсантам, после нескольких лет учёбы тоже открывали визу.

У меня пока её ещё не было, потому что после перевода из МВИМУ в ДВВИМУ, по мнению командира нашей роты Геннадия Гавриловича Сысоева, я ещё не созрел для того, чтобы с честью представлять наше Советское государство за границей, из-за многочисленных «залётов», произошедших в моей курсантской жизни.

Вот поэтому виза у меня ещё была не открыта, даже несмотря на то, что учился я хорошо. За сессию в моей зачётке иногда бывали и тройки, хотя в основном она была заполнена отметками повыше. Но вот с дисциплиной у меня постоянно были проблемы. А если бы я был уличён во всех «самоволках» и остальных проступках, которые случались со мной очень часто, то, наверное, меня давным-давно бы выперли из училища.

Но, слава богу, я уже окончил четвёртый курс и был направлен на индивидуальную практику. Это явилось только результатом моей учёбы. Те, кто учился только на тройки, проходили коллективную практику на учебных судах «Профессор Ющенко» и «Меридиан». А везунчики, то есть отличники и даже те, кто не был отличником, проходили индивидуальную практику на судах загранплавания. Им визу открывали заранее. У некоторых из них родители были у «власти», то есть начальниками в администрации края, города или каких-нибудь райкомах и парткомах.

Вот если с сегодняшней точки зрения рассуждать о результате нашего обучения, то на учёбе в училище, которая рождает истинных моряков, я бы оставил только троечников. Потому что все отличники, хорошисты и дети влиятельных родителей вскоре после окончания училища ушли на берег и на пароходы смотрели только с высоких строек коммунизма.

Морю они не отдали ни капли своей души, да и жили только для себя. Для них главной целью было получить диплом. А остальное – Вася не чешись. Романтики в этом не было. Да и какая романтика в жизни механика? Грязь, постоянные нарекания за невыполненный ремонт, переживания, постоянно грязная роба, замазученные руки и тело, которые свели в могилу не одного из моих друзей, истинных троечников. Недаром нашу профессию механика штурманы пренебрежительно называют «маслопуп». И они же пренебрежительно бросают в наш адрес: «Жопа в масле, грудь в тавоте, но служу в торговом флоте». Иногда это писалось на стенках туалетов «замазученными» пальцами уставших пацанов.

После несложного оформления документов в отделе кадров Дальневосточного пароходства я выехал в Находку. Ночной поезд доставил меня в этот необычный морской город, вытянувшийся вдоль берегов бухты Находка. Погода была самая что ни на есть приморская: туман, морось и слякоть.

Мне ещё в отделе кадров Мария Александровна рассказала, как добраться до судна, которое стояло на мысе Астафьева. Так что пока я доехал туда, то промок до нитки, но цели достиг.

На проходной узнал, где стоит «Шатура», и без труда нашёл её на контейнерном терминале мыса Астафьева.

Приняли меня на судне хорошо. Вахтенный матрос сразу отвёл меня в каюту второго механика, осторожно постучав в открытую дверь:

– Степаныч. К вам нового моториста прислали.

Из глубины небольшой каюты вышел полный, похожий на колобка, лысоватый мужичок с пронзительным взглядом.

– И кого это в очередной раз прислало нам наше родное пароходство? – как бы с издёвкой произнёс он.

Матрос протянул ему мои документы.

Степаныч напялил на внушительный нос очки и уставился в бумажки, которые передал ему матрос.

– А, студент, – протянул он разочарованно. – Ну что ж. Иди вниз. Вань, – обратился он уже к матросу, – покажи ему Колькину каюту. Там он пока будет жить.

А потом, сквозь очки вновь пронзив меня взглядом, обратился ко мне:

– Устроишься, пообедаешь, а потом уже, после разводки, поговорим о твоей работе.

Второй механик сразу окрестил меня студентом. Это название так и прилипло ко мне на всю практику.

Поселили меня в каюту с мотористом, который в данный момент спал после ночной вахты. Поэтому, чтобы не тревожить сон своего соседа, я прошёл в столовую команды и сидел там, перебирая газеты и дожидаясь обеда.

Вот уже после обеда и началась моя трудовая деятельность. На послеобеденной разводке меня определили на работу к третьему механику.

Это был высокий худой дядька, от которого на версту несло перегаром. Видимо, перед обедом он немного «подлечился», поэтому работать ему не очень-то и хотелось.

Посмотрев на выделенного ему помощника, он оценивающе окинул меня взглядом сверху донизу, а потом наоборот и, почесав в затылке, пробубнил:

– Пошли. Будем динамку разбирать. За стоянку надо её сделать.

Спустившись вниз, на нижнюю платформу, он подвёл меня к трёхцилиндровому дизель-генератору, который уже был частично разобран.

– Вот его и будем курочить, – прокричал он мне на ухо.

Хотя дизель-генератор, который вырабатывал ток для судовых нужд, работал на правом борту, за главным двигателем, но для меня с непривычки здесь было очень шумно. Однако через пару часов я привык к этому шуму и почти его не замечал.

– Вот ключи, – кивнул он мне на ящик. – Бери их и начинай снимать лючки картера. Будем масло оттуда выкатывать. Когда всё будет готово, позовёшь меня.

Прокричав всё это мне на ухо и обдав неповторимым амбре, он ушёл наверх.

Посмотрев на ключи, я подобрал нужные и принялся за работу. С непривычки ключи то не подходили к головкам болтов, то неожиданно соскальзывали с них. При таких манипуляциях я даже ободрал в нескольких местах кожу с рук.

Колупался я около часа. Когда лючки были сняты, а трубы разобраны, я пошёл искать третьего механика.

Найти его я нигде не мог. Но из одной каюты левого борта доносились громкие голоса. Было понятно, что там пьют. Постучав туда, я вошёл.

За столом сидели несколько человек. Среди них был и третий механик. У каждого в руках стакан, частично наполненный. На столе, накрытом газетой, были разложены селёдка, лук и хлеб.

Когда я вошёл, жаркий спор, звуки которого я слышал в коридоре, прекратился, и все в недоумении уставились на меня.

– Ты кто такой? – слегка заплетающимся языком спросил меня одетый в грязную робу кучерявый моторист. – Чё те тут надо?

– Третьего механика ищу, чтобы сказать ему, что работу я сделал. – Сказал я это для всех, но увидев третьего механика среди сидящих на диване, обратился к нему. – Что дальше делать-то?

– Так это же наш студент! – заплетающимся языком начал объяснять третий. – Он динамку разбирает. Лючки надо вскрыть да масло с картера выкатать. Щас. – Он пьяно мотнул головой. – Обожди. Вот допью – и пойдём. – Осоловевшим взглядом он оглядел окружающих и поднёс стакан ко рту.

– Нет, – прозвучал абсолютно трезвый голос. – Так не пойдёт. Парень только что приехал. Ещё ничего не знает. А вы тут его нагружаете. Завтра будете его нагружать. А сейчас надо познакомиться. – И он протянул мне руку. – Вадим. Токарь.

Я пожал его неширокую, шероховатую, сильную ладонь.

– Алексей.

– А-а, – понимающе протянул кучерявый моторист в грязной робе. – Это ты мой сосед, что ли? – Увидев мой утвердительный кивок, представился: – Колян, – и пожал мне руку. – Будем, значит, вместе кантоваться, – весело подмигнул он.

Из самого угла широкоплечий, плотный мужик протянул мне свою… нет, не ладонь, а лопату:

– Сергей. Сварной. Давай садись, – и указал на свободный стул-раскладушку, прислонённый к переборке.

– Нет, – упрямо долдонил третий механик, размахивая одной рукой. Второй он виртуозно держал стакан, не расплескав из него ни единой капли. – Он должен сегодня работать. Надо масло выкатать….

– Да хорош тебе, Васильич, – перебил его сварной. – Завтра все вместе всё и сделаем. Даже если и не будем успевать, то чуток задержимся после рабочего дня. – За подтверждением он обратил взгляд на Вадима.

– Точно так и будет. Так что Васильич, не переживай. К отходу соберём мы твою динамку, – уверил третьего механика Вадим.

Тот что-то невнятно промямлил, но в знак согласия вновь мотнул головой и допил содержимое стакана. Потом, тупо посмотрев в его донышко, отвалился на спинку дивана.

– Готов, – констатировал Колян. – А ты садись. На. Вот тебе стакан. – Он протянул мне пустой стакан. – Завтра будет вся твоя работа. Сегодня никак ничего не получается.

– Он приподнял плечи и немного развёл руки в расчёте, что я его пойму. – Только вахта.

– Ну, ты и вахтенный! – ехидно усмехнулся Вадим. – А ты, Лёха, не стесняйся. – Он плеснул мне в стакан из бутылки. – За знакомство.

Знакомство продолжалось ещё долго. Но к вечеру все угомонились и разошлись по каютам.

Утром и в самом деле ребята взялись за динамку, и к отходу она была собрана и обкатана. Вот с такими парнями и пришлось мне начинать свою индивидуальную практику.

А теперь «Шатура» опять подходила после очередного рейса к тому же самому причалу на мысе Астафьева. Это был специальный контейнерный терминал, плотно уставленный рыжими трёх– и пятитонными контейнерами.

Пограничники его не охраняли. Они охраняли только иностранные суда, которые приходили за лесом. Лесные причалы находились левее. И, чтобы пройти к проходной или на рейдовый катер, приходилось всегда проходить мимо них. Молодые пограничники подозрительно косились на нас, а мы, в свою очередь, с интересом рассматривали суетящихся на палубе иностранных моряков, наблюдая за их непонятной жизнью, о которой нам рассказывали так много чёрных сказок.

Судно быстро ошвартовалось у причала. Вокруг стояла тишина. Никому-то мы здесь были не нужны. Наш причал был безлюден.

После каждого рейса желающие могли съездить домой. На это у них была установлена очередь. А нам, кто был «бездомным», приходилось все стоянки куковать на судне. Поэтому, как только судно приходило в порт, половина экипажа разъезжалась по домам, а остальные имели возможность выйти в город после рабочего дня. Только об этом надо было поставить в известность своих главных начальников: старшего помощника и второго механика.

Мотористы были обязаны подойти к Ивану Степановичу и отпроситься у него. Если Степаныч давал добро на сход на берег, то надо было сразу смываться, а то он мог и передумать через пару минут.

А так как я был пока ещё совсем зелёный, то мечты о посещении города и сходе на берег мне надо было напрочь выкинуть из головы. Моей задачей было только одно – посвятить себя изучению машинной установки и работать под руководством остальных двух моих начальников: Вадима – токаря и Серёги – сварщика.

Вадим был парень лет тридцати. Он уже отслужил армию, работал на заводе, женился, а потом развёлся. И вот сейчас он отрабатывал год, чтобы ему открыли визу.

Вадим был токарем. Он всегда понимал меня и всегда был готов прийти на помощь. В токарке у него был идеальный порядок. Станок отлажен как часы, и любые вещи, которые заказывал ему Иван Степанович, Вадим мог выточить виртуозно.

Серёга был примерно такого же возраста, что и Вадим, тоже после армии. Он в то же время был и лекальщиком. На вопрос, как он оказался на «Шатуре», он только махнул рукой:

– Будет время, расскажу. – Было заметно, что такой разговор ему неприятен.

Серёга был неразговорчив, но дело своё знал отменно. Было чему у него поучиться. Он был классным лекальщиком. То есть он умел так притирать форсунки на главный и вспомогательные дизели, что после его ремонта ни один цилиндр не дымил и все цилиндры на двигателях работали ровно, без излишнего разброса температур.

В лекалке всегда были чистота и порядок. Дело своё он любил и хорошо знал. Меня он окрестил студентом и гонял так, как положено старослужащему, хотя поначалу это было обидно, но потом я к этому привык. Когда я уже приобрёл небольшой опыт, то Серёга даже стал уважительно относиться ко мне, ведь я же в перспективе должен был стать механиком.

А сейчас у меня заканчивался второй месяц практики, и я уже ощущал себя оперившимся птенцом, который уже всё может и всё умеет, но вот летать самостоятельно ещё не научился.

Особенно после того, как мы работали с четвёртым механиком. Тот только в прошлом году закончил наше училище, но вид у него был профессорский. Со мной он разговаривал только через губу, постоянно пытаясь чем-нибудь поддеть, подчёркивая, что он старше, умнее и опытнее меня. А когда я его называл Женей, то он подчёркивал, что он не Женя, а Евгений Михайлович.

Но, после того как мы с ним поработали на одной из грузовых лебёдок, он перестал задирать нос и остался для меня просто Женей.

Ивану Степановичу показалось, что одна из грузовых лебёдок как-то шумно работает, и я был выделен четвёртому механику в помощь.

Надо было вскрыть лючки картера редуктора, чтобы осмотреть шестерни. Конечно, вскрывать пришлось их мне, а мой начальник Евгений Михайлович только подавал ключи, забирал открученные болты и лез с советами, какой болт надо открутить в первую очередь.

Когда лючки были вскрыты, четвёртый механик Евгений Михайлович принялся вставлять свинцовую проволоку в зубья шестерён, чтобы снять выжимку для определения зазоров и обнаружения места предполагаемого «странного» шума. Конечно, всё это было правильно, согласно учебнику по судоремонту профессора Меграбова, лекции которого мы с удовольствием слушали.

А я, в нарушение всех советов профессора Меграбова, взял обычную проволоку, опустил её до дна и померил уровень масла в корпусе редуктора. Мерное стекло было разбито и заглушено, и уровень масла в редукторе было невозможно определить. Оказалось, что масла в редукторе очень мало. Ведущая шестерня его только-только захватывала. Да и то это масло оказалось обводнённым. Хорошо, что лебёдками пользовались очень редко. Их использовали только для подъёма стрел, но не для выгрузки и погрузки. И поэтому шестерни ещё не заклинили и зубья на них не повылетали.

По-хорошему этому Жене за такое содержание лебёдок надо было сделать прокол в талоне рабочего диплома. Но на «Шатуре» это не профилировалось.

Масло слили. Картер я промыл и вытер насухо, а потом заполнил свежим маслом. Лебёдка стала работать без «странного» шума, который слышал Иван Степанович. Я об этом случае никому не рассказал. Но четвёртый механик Женя после этого перестал задирать нос передо мной.

Всё равно, несмотря на все свои пролёты, Женя строил из себя опытного и умелого механика. Когда он заступал на вахту в восемь утра, то у него был такой важный вид, что впору было орать:

– Раздайся, грязь, кишка ползёт!

Зато с токарем и сварщиком, с Вадимом и Серёгой, я подружился. А с Коляном, кучерявым, высоким и разбитным парнем, даже завязались приятельские отношения. Сам Колян занимал нижнюю койку, а я, как молодой, должен был спать на верхнем ярусе. Может быть, для кого-то это решение Коляна было бы и обидным, но мне от этого было только лучше. Потому что, когда я учился два года в Мурманске, тоже спал на втором ярусе и привык, что мало кто видит, что я там делаю, и не тревожит мой сон. У меня там была койка с продавленной сеткой. Так что если я в неё ложился и прикрывался одеялом, а потом разравнивал его, то только с трудом можно было определить, что я там нахожусь, и то если нагнуться и посмотреть на провисшую сетку. А спать во время полярной ночи хотелось постоянно. Так что эта койка частенько держала меня в своих объятьях. Вот и сейчас я с удовольствием занял второй ярус.

Койка закрывалась шторкой. Свет от ночника не тревожил соседа, так что можно было спокойно читать книги или учебники, даже когда Колян отдыхал после вахты.

Колян стоял вахту со вторым механиком, поэтому ложился спать часов в девять вечера. Перед полуночью его поднимали на вахту, и только после четырёх утра он возвращался в каюту и спал до одиннадцати часов. Так что мы с ним почти не виделись. То он спит, а я на работе, то наоборот. В каюте почти всегда стоял полумрак. Броняшки на иллюминаторах всегда были полуприкрыты, что создавало нужную атмосферу для расслабления и отдыха.

Каютка была небольшая – только койка в два яруса, диванчик под иллюминатором, небольшой столик, тумбочка и шкафчик. В углу уместился небольшой умывальник, и в этом заключалась вся обстановка каюты мотористов.

Душ и туалет были в коридоре на противоположном борту, а так как я был курсантом и в подобных условиях прожил уже четыре года, то ко всему этому был приучен, и это для меня не представляло трудностей и не создавало никаких неудобств.

Здесь, на судне, хоть в кранах была горячая вода и можно было каждый день после работы принимать душ, тогда как в училище в кранах была только холодная вода. Но я и к этому привык, и ополоснуться из-под крана или помыть ноги в умывальнике мне труда не составляло. Хотя зимой, когда в помещениях было около десяти градусов, это не очень-то комфортно. Зато баня была у нас каждую субботу. Вот там мы уже по-настоящему «отрывались».

Рабочий день для рабочей бригады, куда определил меня Степаныч, начинался в восемь часов утра, и без десяти восемь мы обязаны были приходить на разводку.

Она проходила в небольшом выделенном помещении в коридоре, где были установлены две скамейки. Мы садились и чинно ждали восьми часов. Кто-то закуривал, а в остальном это сводилось к тому, что по прочтении приказаний второго механика из потрёпанного журнала все расходились по выделенным работам.

У нас был электромеханик, который всё-всё знал. Он обязательно рассказывал на каждой разводке какой-нибудь интересный случай из жизни или историю. Задавал различные вопросы, на которые трудно было найти ответ. Наверное, он читал энциклопедию, потому что вопросы, которые он нам задавал, были энциклопедические, так что иногда даже трудно было сообразить, что можно ответить на них. У электромеханика был электрик. Он был из нашего училища. Его, как и меня, на «Шатуру» прислали на практику. Я его знал – это был небольшого росточка невзрачный пацанёнок. Глазки всё время опущены, слова от него не добьёшься. Колян, как я помню его звали в роте электромехаников.

Их рота находилась на этаже выше нашей. И частенько я его видел идущим в строю. Он всё время замыкал строй, потому что рост у него был метр пятьдесят с кепкой.

Колян всегда сидел на разводке тихо и всё слушал, ни на один вопрос электромеханика он не отвечал, а электромеханик задавал эти вопросы только нам, надеясь, что кто-то проявит мудрость и сообразительность.

Особенно он донимал меня:

– Ну что, студент? – обычно он обращался ко мне.

Хотя Колян-электрик тоже студент, вернее, курсант, но его студентом никто не называл. Он себя вёл как-то обособленно, и кличка «студент» к нему не приклеилась. А ко мне сразу пристала. «Студент» так «студент», да и ладно. Меня это не напрягало.

Электромеханик всегда начинал так:

– Ну-ка, студент, подумай, я тебе сейчас задам очень интересный вопрос. Такой, что ты не сможешь на него ответить, – и задавал очередной провокационный вопрос.

Иногда я отвечал, иногда нет. Когда я не отвечал, электромеханик был настолько доволен, что они вдвоём с четвёртым механиком – четвёртый тоже без десяти восемь спускался на разводку – уличали меня в невежестве. Ну что ж. Уличили так уличили, я от этого сильно не страдал. Иногда со всеобщим смехом мы так и спускались в грохочущее машинное отделение на работу.

Я был в рабочей бригаде, работал с восьми до пяти часов вечера. С двенадцати до часу был обед. Так что жизнь вошла в своё русло, и я за эти два месяца практики уже так вписался в коллектив и в морскую жизнь, что мне это очень нравилось.

В тот день, когда «Шатура» подходила к причалу, в городе стояла мерзкая туманная погода. Шла морось, и было очень неприятно выйти даже на минуту из надстройки. Выскочив на палубу, я с любопытством смотрел, как судно заходит в бухту Находка и швартуется. Матросы уже раскладывали швартовные канаты по палубе, выкладывая их ровными шлагами.

Швартовка, за которой я наблюдал, у меня уже была не первая, но всё равно было интересно посмотреть, как матрос, размахивая выброской, точно кидает её на берег. Наши швартовщики на берегу ловили её и вытягивали с помощью этой выброски швартовочные канаты на берег, чтобы закрепить их на причальные тумбы.

Дождавшись, когда судно полностью будет привязано к причалу и на палубе делать будет нечего, я спустился в курилку. Там уже сидели Вадим, Колян и Серёга.

Колян чего-то сегодня рано проснулся. Меня это немного удивило, ведь на вахту ему надо было к двенадцати. При моём появлении он подозвал меня:

– Садись, дело есть. – Он показал мне на свободное место на скамейке рядом с собой, а когда я устроился там, задушевно начал: – Слышишь, Лёха, у Вадима сегодня день рождения, и надо бы кое-что прикупить. – Он выразительно щёлкнул себя тыльной стороной ладони по горлу. – Так что тебе придётся ехать за водкой, – как бы с сожалением произнёс он, но вместе с тем подчёркивая, что без меня они никак не смогут обойтись в таком серьёзном мероприятии.

Ещё не отошедший от швартовки, я даже не знал, что и ответить, а только мямлил:

– Степаныч-то не отпустит, рабочий день ведь идёт. Он хочет, чтобы и ресивер главного двигателя был почищен, и двигатель вскрыт для осмотра.

Но Коляну уже было всё по барабану. Он был озадачен только одной идеей. Не обращая внимания на мой лепет, он успокоил меня:

– Не переживай. Со вторым я сам договорюсь, – и тут же сорвался и чуть ли не побежал куда-то наверх.

Я же остался сидеть в курилке и смотрел, как пришедшие после швартовки матросы рассаживались для перекура.

Через некоторое время Колян с Вадимом подошли ко мне. Колян поманил меня пальцем, чтобы матросы не обратили внимания на мой уход, и жестами показал, чтобы я шёл в каюту Вадима.

Зайдя в каюту токаря, я увидел, как Вадим пересчитывает деньги. Отсчитав сорок рублей, он передал их мне со словами:

– Пойдёшь и купишь водки. – Это было произнесено так, что я понял: никакие возмущения с моей стороны приниматься категорически не будут.

От такого приказания, да ещё от того, что столько денег сразу попало ко мне в руки, я обалдело бормотал:

– Ты что? На все эти сорок?

Вадим вальяжно усмехнулся:

– Да нет, не на все сорок, а на сколько получится. Тебе просто не дадут столько.

– Да и куда ехать? Я же ничего здесь не знаю, – всё ещё пытался отвертеться я от такого необычного задания.

– Чё тут ехать? – вмешался Колян. – Вышел на причал – и чеши прямо. Дойдёшь до забора. Там дырка, пролезешь в неё. – Колян даже плечами показал, как надо в неё пролезать. – Сядешь на катер, – продолжил он, – доедешь до Морвокзала, а там, у Якорей, гастроном есть, – объяснял он мне простоту такой элементарной задачи. – Вот там уже ты какого-нибудь ханыгу или бича возьмёшь, там их навалом около магазина шарахается. С ними и возьмёшь столько, на сколько денег хватит.

Я в нерешительности смотрел на мужиков:

– А куда ехать-то вообще надо? Я же тут, в Находке, вообще ничего не знаю.

Находку я не знал. Это было точно. Обе предыдущие стоянки я просидел на судне, изучая схемы и системы для моего будущего отчёта по практике и в город не ходил, а только выскакивал тут, на Астафьева, в гастроном, чтобы купить себе всякой мелочёвки да посмотреть, что находится возле порта.

Но тут уже Вадим, дружелюбно похлопав меня по плечу, проникновенно посоветовал:

– Да что тут ехать? – пожал он плечами, заглядывая мне в глаза. – Вышел на причал, прошёл вдоль берега, сел на катер, и он тебя отвезёт к Морвокзалу. Катер ходит каждый час, так что ты быстренько туда и назад обернёшься, – доходчиво принялся объяснять он. Но я всё равно был в недоумении:

– Мужики, ну а как, просто так бичи возьмутся мне помогать водку покупать?

– Как не возьмутся? Да ты любому стакан налей, и он тебе за стакан всё что хочешь сделает. – Видно было, что для Вадима это было очень просто.

В моей голове потихоньку, с громадным скрипом от такого предложения стали укладываться шарики за ролики:

– Ну, ладно, хорошо. Всё! Не орите. Пойду я. – Но тут же очередная мысль пронзила меня. – А как насчёт того, чтобы отпроситься у Степаныча?

– Да уже всё сделано, не переживай. Договорились мы с ним. Степаныч знает, что у Вадима сегодня день рождения и что ты сейчас пойдёшь в город. Не мозоль ему глаза, а просто двигай. Только исчезай побыстрее. Не попадись Степанычу на глаза, – напутствовал меня Колян, – а то у него всегда семь пятниц на неделе. Не дай бог, передумает.

Я быстро переоделся и спустился на причал.

Интересно было пройтись по причалам после двух месяцев пребывания на судне. Ведь я только пару раз за эти два месяца сходил на берег, да и то по полчаса.

Вспомнились морские рассказы Джека Лондона и Биля Белоцерковского, но таких ощущений, как там описывалось, я в себе не ощутил. Я спокойно, даже не покачиваясь, как настоящий моряк, о которых писали эти авторы, шёл вдоль причалов, зевая по сторонам. Земля у меня под ногами не качалась, и ноги при ходьбе я широко не расставлял.

Поглазел на бдительных и грозных пограничников, которые стояли на вахте у японских лесовозов. Не дай бог, если какой-нибудь шпион спрыгнет с них на нашу советскую землю. Они бережно охраняли нерушимые границы Родины от всяческих врагов и шпионов, поэтому все эти молодые ребята в зелёных фуражках с автоматами были очень сосредоточены на объектах повышенной опасности, а на бесцельно бредущего по причалам пацана не обращали никакого внимания.

Лесовозы в основном были маленькими обшарпанными судёнышками. Даже меньше нашей «Шатуры», которая была рассчитана на перевозку пяти тысяч кубометров леса. На них полным ходом шла погрузка с вагонов и с причала. Пока я дошёл до забора, где была проходная на катер, я насчитал пять таких судёнышек.

В заборе я нашёл дыру, о которой мне рассказал Колян и которая выводила меня прямо к проходной на катер. Я пролез через неё и вышел на причал, а минут через пятнадцать подошёл катер.

Вместе с группкой отъезжающих я сел на этот катер, который быстро пересёк бухту и подошёл к Морвокзалу, где я и вышел.

Я вообще не представлял, как мне идти к этим общеизвестным Якорям, где был заветный магазин с водкой. Но мужики, которые сходили вместе со мной с катера, объяснили, что надо идти наверх, к железнодорожному вокзалу, выйти на дорогу, сесть в автобус и через остановку выйти у этих самых Якорей.

Так я и сделал. Сел в автобус, который тут же подошёл. Заплатил кондуктору пять копеек и вышел у Якорей.

Мужики мне объяснили, что от Якорей надо перейти на левую сторону аллеи, которая ведёт к ДКМ (Дому культуры моряков). А там, метров через пятьдесят, и будет тот долгожданный гастроном, в котором есть водочный отдел. Около него, справа, всегда толпятся бичи, которые за бутылку всё что хочешь могут сделать.

Водка стоила то 4,12, то 4,42. На те деньги, что были у меня, можно было запросто купить девять бутылок. Но одному бы мне столько не дали.

Я быстро нашёл вожделенный магазин, зашёл в него и осмотрелся. Водка в продаже была. У меня имелась с собой сумка. В неё запросто можно было поместить девять бутылок. А так как у меня были свои деньги, можно было и ещё кое-что купить. С собой я прихватил немного своих денег. Откуда у курсанта большие деньги?

Мама с папой присылали мне 15 рублей в месяц, да и стипендия была 12,50. Так что на танцы-шманцы-обжиманцы, девочек и мороженое с плодово-выгодным вином всегда вполне хватало. Так вот и приходилось выкручиваться на полном государственном обеспечении. А пока первую свою получку на судне я ещё не получил. Какая-то была задержка с выплатой. Хотя на судне все её уже получили. Говорили, что на этой стоянке, может быть, и выдадут деньги. Ну и ладно. Деньги у меня ещё оставались, а так как на берег я последние два месяца, можно сказать, не сходил, то и особой нужны в них у меня не было.