Электронная библиотека » Алексей Макеев » » онлайн чтение - страница 2

Текст книги "Врачебная тайна"


  • Текст добавлен: 5 июля 2015, 16:30


Автор книги: Алексей Макеев


Жанр: Современные детективы, Детективы


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Саня.

Только тут я узнал его. Али Баба хорошо парню лицо разукрасил! Саня стоял на стреме у старшины той ночью.

– За что он тебя?

– Замполита проморгал. Накрыл Гарбузов гопкомпанию. – Саня нашел в себе силы усмехнуться. – Траву курили.

Климов уставился на нас большими глазами.

– Слышь, медицина! – с фамильярностью личного друга его шефа обратился я. – Прими травмированного. Капитан не вернулся еще?

– Нет. А с этим что?

– Ну, ты же не маленький. Придумай сам что-нибудь. Пацану то место, где воображение живет, кажется, отбили.

– Спасибо тебе, – слабым голосом простонал Курносов.

– Не за что, Саня, – заверил его я. – Наверное, больше для себя, чем для тебя старался. Жаль было бы потерять самоуважение, пройдя мимо.

Не уверен, что он меня понял.


На другой день в учебке появился следователь из военной прокуратуры – так сказали. Я видел его издали, лица не разглядел. Сыщик в сопровождении замполита и кладовщика Али Бабы (прапорщик был в отпуске) инспектировал склады. Рубликов краешком уха слышал, искали какую-то химию. «Метанол», – догадался я. Сыщик, видно, не исключал того, что Шляхов мог хватануть яду на месте, а сказку про шинок придумали для прикрытия. Я-то знал, что шинок не выдумка, только ждал Рому, помалкивал.

Старшину и Повара свезли на губу. Поваренок, оставшийся за главного, решил превзойти своего патрона в экономии продуктов питания. Даже Рубликов, которого трудно было заподозрить в сочувствии к нам, курсантам, присвистнул в столовой, видя пайки: «Рыжий вконец оборзел!»

Неустановленный психолог из нашего взвода сообразил, – удачный момент попроситься за посылками. Почти каждый из взвода имел на руках извещение, а иные – не одно. Рубликов согласился сводить. По одному курсантам даже на территории части просто так, без задания, ходить не полагалось. В армии существовало стойкое убеждение, что солдат, предоставленный самому себе, – потенциальный преступник.


Напротив отделения связи собралась тревожная толпа. К нашему счастью, это не была очередь за почтовыми отправлениями, поскольку люди стояли преимущественно к почте спиной. У подъезда панельной пятиэтажки взору предстали «Скорая помощь» и милицейский «уазик». Не ходи к гадалке – что-то случилось.

На крыльце появился мужик в клетчатой рубахе. Он окинул цепким взглядом нашу шеренгу. Как пить дать – мент в штатском, подумал я. Дядька подошел, отвел Рубликова в сторону, о чем-то с ним переговорил. Рубликов кивнул головой, мужик легонько хлопнул его по плечу – поблагодарил, видимо. Сержант вернулся к нам.

– Так, мужики, – сказал он. – Надо помочь родной милиции. В квартире наверху два трупа, требуется снести вниз. В «Скорой» – водитель-пенсионер да врач-бабулька. Добровольцы есть?

– Есть, – не раздумывая вызвался я. Не то чтобы не боялся полуразложившихся мертвецов, а именно такие и представились в этот момент, просто считал себя обязанным видеть такие вещи для общего развития. Это не обывательский интерес, другой. Да и не интерес вовсе, скорее насилие над собой… Вот был у Дюма такой персонаж, им интерпретированная историческая личность, – Генрих Наваррский. Храбрецом не был, но ради борьбы за власть требовалось воевать, и он шел на войну, отчаянно труся при этом, и вел за собой подданных. Примерно так же и я. Занятие живописью, которой увлекался с детства, подстегивало меня, если можно так выразиться, быть самому себе репортером, – стараться по возможности все видеть своими глазами, а не представлять по рассказам других.

Перепелкин сделал шаг вперед следом. Уверен, он и без меня бы вызвался. Серега – это такой стоик, который может преодолеть любые трудности, выполнить любую работу, сцепив зубы, без лишних слов. Худой, длинный, двужильный.

Конечно, от нас никак не мог отстать Бочков. Он рвался в лидеры, в сержанты. Сплотил вокруг себя такие же кислые рожи, человек пять, и понукал студентами, из которых в основном состоял наш взвод.

– Чего их стали после первого курса в армию грести? – задался как-то вопросом Перепелкин. Сам он окончил автодорожный техникум.

– Потому что на десять девчонок по статистике девять ребят было раньше, теперь меньше стало. Следовательно, сначала отдай долг родине, потом доучивайся, если при этом не отдашь еще и здоровье, что, как мы знаем, случается…

Вместе с собой Бочков подтянул одну из кислых рож. Я видел, как сильно им обоим это надо!

– Четверых достаточно, – сказал мент в штатском. – Спасибо, сержант. Пошли, ребятки!

Все оказалось не так страшно. В смысле трупы были не полуразложившиеся, а свежие. Но все равно страшно. Очень. В кухне под накрытым столом на полу лежит молодая девушка, в комнате – еще одна. Кто бы ни ходил рядом, как бы ни шумел, ни топал, они лежат, не шевелятся. Эксперты только что закончили работать и уступили девушек нам. Нельзя сказать, что это был тот случай, когда радуешься своей очереди.

– А что это с ними? – спросил Бочков. Если бы ему пришла сейчас фантазия спросить меня, как он выглядит, я бы ответил, что он бледный, как спирохета.

– Отравились, – ответил мент в клетчатой рубахе, приведший нас сюда. Видимо, из благодарности, что добровольно вызвались, ответил.

– Чем? – задал новый вопрос Бочков.

– Вскрытие покажет… Давайте, мужики, укладывайте их на носилки. Не бойтесь, они уже не кусаются.

Меня покоробил его черный юмор.

Мы с Серегой поставили носилки поближе к «своей» девушке и стали осторожно переворачивать погибшую, чтобы уложить на них. Я старался на мертвую не смотреть, но все-таки родинку на щеке не заметить не мог… Только тут дошло, кто эта девушка, что это за квартира! Точно! Дом напротив почты! Я не сразу узнал его, поскольку был здесь всего один раз, пробирался в сумерках, «огородами», а нынче мы двигались строем по большой дороге… Вероятно, я сам сделался бледнее Бочкова. Внимательный Серега заметил.

– Да, зрелище не для слабонервных, – решил он подбодрить меня, когда с выносом тел было покончено. – Бочков, кажется, чуть в обморок не грохнулся.

– Дело не в том, что увидел Бочков, Серега, – сказал я. – Не в том, что увидели все. Главное, что увидел я…

Серега нахмурил брови, соображая. Конечно, единственный мой друг во взводе был в курсе всех приключений, он догадался:

– Это что, те самые Почтальонки?!

– Вот именно!


Мы молча шагали по дороге какое-то время, прижимая драгоценные посылки. Аппетит только пропал. Даже курить не хотелось.

– Выходит, они сами хлебнули своей бадяги? – сделал предположение Перепелкин.

– Выходит, – согласился я. И подумал: значит, Рома не успел с ними поговорить, предостеречь, выяснить, кто снабдил их отравой? Где он вообще мотается? Сидит в госпитале у своей Люции, что ли?..

Еще, свербело в душе: быть может, если бы я сразу признался замполиту в том, что мне известен адрес шинка, тот немедленно отправился бы туда, и девушки не успели бы выпить, остались живы. На моей совести два трупа?! Успокоился довольно оригинальным способом – напомнив себе, что сам мог окочуриться раньше девушек вместе со Шляховым от их же, между прочим, бодяги! Пути господни неисповедимы.

Рубликов отвел нам час на обжираловку. В класс тут же пожаловали «старослужащие» из первого взвода – горняки с Донбасса. Они призывались весной, как положено, мы же – летним спецнабором. Когда рота выполняла команду: «Строиться на зарядку по форме номер два с голым торсом!» – становилось очевидным, что торсы в основном у рудокопов, а у наших студентов – скорее, мощи: выпирающие лопатки, ключицы и позвоночники. Горняки держались с апломбом.

– Ну что, бойцы? Кто табачком угостит? – спросил предводитель горняков Эдик Гантауров по прозвищу Гора. Я с ним свел знакомство еще в первый день пребывания в части.

Дело было так. Нас, только что переодетых в новенькие «сопливые» хэбэшки, подпоясанных ремнями из одуряюще воняющего химией кожзама, вели вверх по лестнице в расположение. Встречным потоком уверенной поступью спускались ладные хлопцы в черных погонах с золотыми буквами «СА», какие нам еще только предстояло подшить. За трое суток на пересыльном и столько же в дороге я оброс щетиной, побриться еще не успел.

– Ни хрена себе, борода! – воскликнул амбал из встречного потока, пытаясь ущипнуть меня за щеку.

– Уйди, противный, – сказал я без выражения, хлопнув его по руке. – Я девушек люблю.

Он стал надуваться, но выдавить из себя так ничего и не смог, поток увлек его вниз. Что-то родил все же запоздало, но я уже не слышал. Дружки его загоготали, а их сержант прикрикнул:

– Гантауров, разговорчики! Отставить смех!

Тем же вечером Гантауров оттеснил меня к ленинской комнате и спросил:

– Ты там, на лестнице, что-то сказал, Борода?

Я мысленно поздравил себя с новым прозвищем, ощутив холодок в душе.

– Я пошутил, – ответил ему.

– Пошутил?

– Да. А ты разве нет?

Он не понял, что я иными словами спросил, не гомик ли он часом, и предупредил:

– Ты так больше не шути.

– Ты тоже.

– Чего-о?!

К счастью для меня, нас прервали, объявив построение. Гантауров на какое-то время оставил меня в покое, но подошел в спортгородке. Разница в весовых категориях была не в мою пользу. К тому же, как я слышал, Гантауров занимался какой-то борьбой. То ли греко-римской, то ли вольной. По правде сказать, я в них не разбирался. Воля ваша, есть в этом что-то неприличное, когда мужики тискают друг друга в объятиях, пытаясь завалить на пол… Наверное, про такого, как я, сказал Федор Михайлович Достоевский: «Красота в глазах смотрящего». Вряд ли он пахана в остроге, где сидел, имел в виду… Если Гантаурова объединить с Бочковым и Кисиным, могло б получиться отделение спортсменов-неудачников. Конечно, я знал, что в драке побеждает характер, а не масса, но меряться письками не возникало ни малейшего желания.

Однако опасения мои оказались напрасны. Гантауров к этому времени уже кое-что узнал обо мне и настроен был вполне мирно:

– Борода, ты, говорят, институт окончил? Сколько же тебе лет?

Я прищурился на него из ямы, которую откапывал, и сказал:

– Двадцать три года, возраст Иисуса Христа.

На лице у Горы отразилось умственное напряжение:

– Ты что-то попутал, Борода! Иисусу Христу было тридцать три года!

– Но, двадцать три ему тоже когда-то было…

– Гы-гы! Ну, ты приколист!.. А мне сколько дашь?

Я хотел ответить, что количество годов ему прокурор отмеряет, да не хотелось портить наметившееся потепление в отношениях.

– Двадцать два? – спросил.

– Девятнадцать! – расправил плечи он.

– Выглядишь старше, – признал я. Гора расплылся в улыбке. Я украдкой глянул на Серегу. Тот разделил мою скрытую насмешку над пацаном, который гордится тем, что выглядит как мужчина. «Учебная часть – это детский сад для детей с большим прибором», – вспомнилась расхожая шутка.

С тех пор мы с Гантауровым как бы подружились. Теперь, когда Гора со товарищи вошел в класс, я вдруг вспомнил, что в ту ночь, когда я выходил за пределы части, именно Гора дежурил на КПП, и с ним еще какой-то худосочный горняк, забившийся в угол, точно больной воробей. Вероятно, когда в родном Донбассе его друганы выдавали на-гора по вагону угля, он – лишь маленькую тележку…

– Я табачком угощу! – резко поднялся я с места, удивив всех готовностью быть ошакаленным. – Пойдем, покурим, Эдик!

Гантауров как будто догадался, в чем мой интерес, и в курилке заговорил первым:

– Прокурорские пытали, как Шляхов в шинок ходил, – сказал он мне. – Но ты, Борода, не боись, тебя не сдали. Женька Атаманов сказал, все будем на Шляхова вешать, тому уже по барабану.

– Да, да… – согласился я, вздохнув.

– Только они, кажется, с наших ответов сделали вывод, что брешем со Стручком, – продолжил Гора. Я догадался, что Стручок это тот «воробей». Стало ясно, отчего следователь взялся не за нас с Кисой, а за кладовщика. Поговорив с дежурными по КПП, он сделал вывод, что те чего-то темнят. Стало быть, в шинок Шляхов и не ходил, быть может… Следуя такой логике, следак должен искать, кто же Шляхова у нас напоил, а сам при этом не попробовал? Что это за трезвенник? И где этот «тамада» взял метанол, если на складе учебки яд не числится? В посылке прислали? «Мама, пришли мне, пожалуйста, метилового спирта. Сержанта извести хочу. Плохой»?..

Шутки шутками, а на другой день следователь действительно стал выяснять, кто мог иметь зуб на сержанта Шляхова. Поискал бы лучше того, кто не мог? Тот же Киса из-за морзянки. Конечно, мелко это… Или Суслик, которого Шляхов тренировал выполнять подъем – отбой за сорок пять секунд после отбоя чуть ли не каждый вечер, а прыти у того все не прибавлялось. Шляхов же относился к тому, что у кого-то из его бойцов что-то не получается, как к личному оскорблению. И потихоньку распускал руки. У Суслика «фанера» – грудная клетка – уже вся синяя сделалась от его «прозвонов»… Когда разбирали – собирали «конструктор Калашникова» – любимую игрушку в «детском саду для детей с большим прибором», – Суслик под взглядом Шляхова боялся перепутать порядок установки деталей и от этого, конечно же, путал. Шляхов пока молчал, но видно было – готов взорваться. Бочков не выдержал, вырвал у Суслика из рук деталь, воскликнув: «Да не эту! Вот эту надо сначала!» – и посмотрел на Шляхова, ожидая одобрения. Одобрение он получил от меня:

– Смотри-ка, у сержанта заместитель подрастает, – сказал я Сереге. Бочков зыркнул на меня. Хуже то, что и Шляхов услышал.

– Это кто такой умный?

Повисла тишина. В традициях у сержантов было добиваться ответа.

– А ну, строиться!

Мы встали в шеренгу.

– Я спрашиваю, кто сказал?

– Я не хотел вас обидеть, товарищ сержант, – достаточно громко, спокойно проговорил я.

– Фамилия?

– Рядовой Смелков.

– Выйти из строя!

– Есть! – Я сделал два шага вперед, развернулся лицом к шеренге. Шляхов ел меня глазами.

– Придурок! Ты не хотел меня обидеть? Смотри, чтобы я тебя не обидел!

– Так точно!

– Что «так точно»?

– Я буду смотреть, чтобы вы меня не обидели, – пообещал я. За спиной у Шляхова послышалось хихиканье. Он схватил меня рукой за грудки:

– Ты чего, поприкалываться решил?!

Я взял его руку своей за запястье и предложил, не повышая голоса:

– Товарищ сержант, давайте не будем выходить за рамки уставных отношений?

Шляхов, кажется, готов был лопнуть от злости, но бить меня поостерегся. Вдруг стукану потом? Или, того хуже, дам сдачи – при всем взводе? Прошипел:

– Встать в строй! – сбросив мою руку.

С тех пор мы были враги, Шляхов искал повода затюкать меня по уставу, но выходило плохо: спортивная подготовка у меня была не самая плохая, на плацу я не путал команды: «правое плечо вперед, шагом марш» и «левое плечо вперед, шагом марш», и морзянку в отличие от Кисина слышал хорошо. Никому не докажешь теперь, – размышлял я, – что той ночью мы практически помирились, Шляхов даже выпить предложил. Слава богу, что я этого не сделал! Когда следователь станет выяснять, с кем Шляхов был в контрах, он неизбежно доберется до меня, – думалось. – А когда узнает, что это я ходил в шинок, не зародится ли у него подозрение, что я же и отравил сержанта? И ведь отравил его таки действительно я, принесенной собственноручно бодягой! Так, может, я и заказал ее Почтальонкам специально для Шляхова? А после их убрал? Ха-ха-ха!

Правда, казалось, следователь пока не знает про отравленных Почтальонок. Это понятно, ведь там работают гражданские менты, а у нас – военная прокуратура. Когда они еще обменяются информацией между собой? Я пока знал больше, чем компетентные органы, – парадокс! Только делиться знанием почему-то не было желания, – поймал себя на мысли. И Рома куда-то пропал! Хоть бы с ним посоветоваться!..


Отсидев следующим утром в классе первое занятие, вышли, как обычно, подымить в курилке. Серега обратил внимание на странную суету перед штабом. Проверка, что ли, какая нагрянула?

– За наши турники я теперь спокоен, – сказал ему. Мимо казармы прошествовал сам командир части полковник Картузов со свитой. По правую руку от него шел замполит, по левую – наш старлей Волосов.

– Смир-р-рно!!! – заорал Рубликов, но чины, явно чем-то взволнованные, почти не обратили внимания на нас, вытянувшихся в струнку.

– Вольно, – автоматически ответил начальник учебки, едва взглянув на сержанта.

– Вольно! – повторил команду Рубликов.

На некотором отдалении за свитой семенил фельдшер Климов, и Рубликов окликнул его. Климов притормозил, они с Рубликовым обменялись фразами, после чего фельдшер пошел за всеми к штабу, а Рубликов вернулся к нам с изменившимся, как у той графини, что бежала к пруду, лицом.

– Ни хрена себе! – изрек он. – Капитан медик покончил с собой. Застрелился!

– Что-о? – показалось, будто меня ударило током. Разряд пошел от груди по всему телу. – Как?!!


Весь день мы занимались в классе, наверстывая упущенное, – первые недели в учебке в основном работали. Рубликов пищал свои точки-тире, а мы пели: «Э‑ле-роо-ни-ки… Баа-ки-те-кут…» Какие у них баки текут, и что за «элероники» – мы вроде бы в учебке связи, а не в летной школе? Видимо, считалось, чем нелепее напев, тем лучше запоминается.

Казалось, что голова моя пуста и набита ватой. Никаких мыслей не было. Никто не мог понять, что же случилось где-то там, за пределами части, с военным врачом капитаном Горящевым? Подробности о его гибели просачивались помаленьку в течение дня. Нашли Рому за железнодорожной насыпью. Застрелился он из самодельного мелкокалиберного револьвера. В его квартире обнаружили дневник, где он писал о своей возвышенной любви к некой медсестре из гарнизонного госпиталя.

В душе нарастала… обида на Рому. Как же он мог застрелиться, не посоветовавшись со мной? А еще друг называется!

На вечерней поверке меня шокировало выступление командира части. Картузов кричал, что от него никто не дождется теплых слов о капитане медицинской службы, покончившем с собой. Об этом слабаке, наложившем на себя руки из-за бабы! Об этом слюнтяе, который так подвел часть!!!

От такого неслыханного попрания норм морали со стороны полковника я пришел в себя. Вата из головы исчезла, в ней зашевелились разрозненные, скорбные мысли.

Выходит, Рома получил отказ от Люции на свое предложение?.. Почему пистолет – самодельный? Врач не может иметь личного оружия? Или до сейфа, где оно хранится, просто так не добраться?..


С одиннадцати ночи меня поставили охранять радиостанцию. График составлял Бочков, назначенный вместо Шляхова. Быстрая карьера! Командовать нами боксер, правда, пока не пытался, – понимал, что пошлем куда подальше. После отбоя, в ожидании заступления на дежурство, я даже не пробовал уснуть. Понимал, все равно не получится. Все думал. Неужели Рома так сильно запал на свою Люцию? На старого девственника он похож не был. Сам говорил, с Волосовым все злачные места обошли. Почтальонок знал… Неужели его настолько подкосил ее отказ? Чужая душа – потемки. Каков срок моего знакомства с Ромой? Без году – неделя. Только непонятно с этим револьвером. Где Рома его хранил? Вероятно, дома. Не с собой же таскал! У нас не война, слава богу, не разгул бандитизма. А если – дома, то вопрос. Вот человек решил свести счеты с жизнью. Ну достал бы пушку и выстрелил в себя, не выходя из квартиры. Зачем ему куда-то уходить? Брести за какую-то железнодорожную насыпь, где его нашли? Может, он прогуляться вышел, а в дороге стало невмоготу жить? Тогда он, выходит, заранее знал, что станет, и прихватил «пушку»? Фигня какая-то… Впрочем, кто может точно знать, что чувствует, о чем думает отчаявшийся человек?..

Пролежав без сна, я отправился охранять радиостанцию. Передо мной на посту стоял Кисин. Я обошел «зилок», проверил, все ли колеса на месте. Спросил Кисина, не проспал ли он еще какой-нибудь труп на мою голову? Киса пожелал мне типун на язык и утопал в казарму. Я залюбовался звездами – чисто планетарий!

Раздался непонятный звук, неясная тень мелькнула за кунг. Кто в индейцев играет? Решили меня попугать, что ли? Серьезного злоумышленника на территории части, огороженной забором, ждать не приходилось. Разве что другой взвод удумал разукомплектовать нашу машину связи…

– Эй, выходи! – прикрикнул я, поправляя штык-нож на ремне, единственное свое оружие. – Я тебя видел! – Сделав шаг, вдруг почувствовал, за спиной кто-то есть, но обернуться не успел. Сверху на голову чьи-то руки резко надели какой-то мешок, сильно пахнущий мышами, натянули его до пояса. Невидимые враги сбили меня с ног и предоставили возможность изведать, что чувствует футбольный мячик, находясь в игре. Пинали молча со всех сторон, не разбирая, куда. Я изо всех сил старался действительно сделаться круглым, как мяч, поджав колени к подбородку, прикрывая голову локтями, напрягал мышцы. Но по голове все-таки попали раз, другой… Я попытался перехватить чью-то ногу, почувствовал шнуровку – пинавший был обут в берцы. Еще удар, и все! Отключился.

Очнулся от того, что лицо царапала грубая мешковина, которую стаскивали с моей головы. Я глотнул свежего воздуха.

– Олег! Ты живой? – услышал голос Перепелкина. Точно, он же должен меня сменить.

– Вроде бы, – ответил я.

– Фу! Я уж подумал, тебя тоже…

– Что «тоже»?

– Не знаю! Отравили, застрелили…

В этот момент я подумал, что Серега прав. Шляхова, девочек именно отравили, а Рому застрелили, потому что он поехал к девочкам разбираться. Чем не версия? Правда, никто не знал, кроме меня, что он поехал к ним… Или кто-то знал?

Я резко встал на ноги, однако мотнуло в сторону, Серега еле поймал.

– Тихо, тихо, – прошептал он, придерживая меня под локоть. – Пойдем-ка, дойдем до больнички. Сможешь?

– Я еще не то смогу! – пообещал я с угрозой в адрес неведомых злодеев. Впрочем, не такие уж они неведомые. Кто у нас не марширует на плацу, имеет возможность ходить в берцах? Например, кладовщик Али Баба. Задушу козла его же шнурком, – решил я, – вот только оклемаюсь маленько!

Климов, единственный в данный момент хозяин лазарета, помнил, как недавно я привел к нему побитого бойца. Теперь – самого привели. Фельдшер усмехнулся, тщательно скрывая сочувствие. «Допрыгался!» – вот что означала его усмешка.

– Чего смотришь? – наехал на него неожиданно Серега. – Видишь, человек на ногах еле стоит? Койку давай!

Климов растерялся. Единственное, до чего додумался, проводив жертву избиения до кушетки, – принести таблетку анальгина.

– А спирта нет? – спросил я его.

– Самому мало, – нашелся он. И предложил: – Если стучать не собираешься, сам придумай, с чем лег. Я в журнале должен буду записать.

Серега, не спросив меня, привел Рубликова. Я сморщился при виде сержанта, с укором глянув на друга.

– Смелков, ты чего? Кто тебя? – испуганно залепетал Рубликов, присев на табурет рядом со мной. Все-таки я был солдатом его взвода.

– Ничего, товарищ сержант. Об колесо запнулся.

– Хочешь молчать? Молодец. Но мне-то скажи!

– Оно вам надо, товарищ сержант? – тонко улыбнулся я. Рубликов оценил. Спал наш сержант, видно, хорошо, судя по розовым щекам и отсутствию синяков под глазами, и вряд ли хотел, чтобы его сон сделался менее крепким от того, что станет больше знать…

– Ну, поправляйся. – Рубликов поднялся с табурета. – Перепелкин, давай на пост.

На огонек к Климову заглянул Поваренок. Видать, спиртяшки халявного захотелось. Печальный опыт Шляхова ничему его не научил. Я, не отойдя еще от полученной взбучки, не спал и прислушивался, о чем они говорили за дверью Роминого кабинета. Интересовало, мог ли в принципе кто-то подслушать наш последний с Ромой разговор? Нет, звукоизоляция в Ромином кабинете была хорошая. Слышал только неясное гудение, слов было не разобрать.

Всю ночь в лазарете, в углу, дрались и пищали крысы, и матерился один хохол – крысы затеяли свару под его кроватью. Мне тоже не спалось, разговорились с ним. Хохол спросил, буду ли я закладывать своих обидчиков? Я ответил, при всем желании – не получится. «Темная» – старое, проверенное средство. Хохол поведал, что сам он служит при госпитале, в хозвзводе, а здесь оказался случайно. Привозил кое-что для медпункта, да скрутило живот. Пока в сортире сидел, госпитальная «буханка» укатила. Завтра намерен вернуться восвояси. У них в хозвзводе один было застучал деда, тот нос ему сломал. Деда в дисбат сдали, остальные старички притихли. Всем молодым легче жить стало, но стукача все равно позором заклеймили, неблагодарные. Житуха у больных в госпитале, по словам хохла, выходила просто сказочная – четырехразовое питание – не в неделю, в день – и еще тихий час. Задержаться там легко. Только скажи, что поработать не против, и оставят. Под началом майора Гоменского как бы второй хозвзвод держат – из пациентов. А какая у Гоменского медсестричка работает! Люсей звать.

Фамилию «Гоменский» я слышал от Ромы. Наверное, Люся – это Люция, – пришла догадка. Сразу появился дополнительный интерес к разговору.

– Расскажи про медсестричку, – попросил своего собеседника. – Хоть вспомню, какие они, женщины…

– О‑о‑о! Гарна дивчина! Высокая, стройная. Тут – он приложил ладони с растопыренными пальцами к груди, – возьмешь в руку, маешь вещь! Думаешь, видя ее: такая пава, и не моя!..

– За ней, наверное, все отделение увивается?

– Ну, все не все. Она, как-никак, начальница им! Уколы делает, за режимом следит… Но, местная мафия подбивает клинья.

– Поубивал бы! – воскликнул я.

– Ха-ха-ха! – рассмеялся хохол. – Сначала с местной разберись, – подколол он меня незло.

После разговора с ним у меня стало крепнуть убеждение, что требуется срываться в госпиталь. Али Баба первым просек, что я остался без защитника – Ромы больше нет. Просекут и другие. В ближайшее время меня ждет в учебке веселая жизнь. Но дело не только в этом. Очень хотелось познакомиться поближе с Люцией. Гарна она дивчина или нет, волновало в последнюю очередь. Мог ли Рома, правда, из-за нее? Кто вообще пустил эту версию? Я предположил – Волосов. Он ведь был товарищем холостяка Ромы, поверенным в делах амурных. Знал, что Рома влюбился. Эх, Рома-Ромэо! Все-таки имена даются не зря. Я – Олег, значит, должен быть вещим. Надо разобраться с этой историей!


С утра меня пришел навестить Серега. Мой неожиданный вопрос: имеются ли у него какие-нибудь хронические болезни? – заставил Перепелкина задуматься.

– Надо придумать, Серега. Хотя бы воспаление хитрости. Я узнал, где находится рай на земле Читинской, но здоровому человеку туда попасть проблематично. Иное дело – хитрому.

Я рассказал Сереге про госпиталь и предложил, несмотря на то что на улице лето, навострить лыжи. Это лучше, чем коньки отбросить. Ведь сейчас, после смерти Ромы, на меня ополчится вся мафия, и выбор у Сереги будет небогатый: либо вступаться за меня, либо делать вид, будто незнакомы. Что выберет Серега – очевидно, только оно ему надо?..

Перепелкин не сильно испугался перспективы на пару с другом увидеть воочию кузькину мать, о которой прежде только слышал, но идея рвануть из учебки ему понравилась. Принялся выдумывать себе какую-нибудь хворь.

Уходя от преследования, мы должны были разделиться – вдвоем точно не вышло бы. Я видел, как отношение Климова ко мне меняется прямо на глазах. Я же теперь не кореш его шефа, а обычный «дух», он же – фельдшер, член мафиозного клуба по должности! Но меня-то Климов в госпиталь отправит, я полагал, чтобы не застучал кого-нибудь ненароком. Серега же, мы с ним договорились, переберется туда чуть позже.


– Что написать тебе в направлении? – спросил меня Климов. – Придумал уже?

– Напиши, что у меня насморк и голова болит с левой стороны. – Я прикрыл ладонью левый глаз. – Гайморит.

– Гайморит?

– Да. Чему ты удивляешься? Лучше пусть у меня будет гайморит, чем у вас из-за меня – геморрой. Мне главное, отсюда уехать, а там сам на рентген попрошусь, что-нибудь придумаю…


Я сидел-посиживал на лавочке в ожидании утренней лошади – «буханки» из госпиталя, как вдруг нарисовался Бочков – проходил мимо. Лицо мое оставалось чистым, все синяки, ушибы, ссадины под гимнастеркой, да несколько шишек на голове под пилоткой – не видны. Заклятый друг заподозрил во мне симулянта.

– Косишь? – Он подмигнул. Я покачал головой:

– Косить не пробовал. Копать – другое дело. Могу поделиться азами: не давай, чтобы копали под тебя, и сам не рой яму другому.

Бочков проницательно усмехнулся:

– В госпиталь решил свалить?

– Знаешь, Бочков, если бы я хотел косить, свалить, – вообще в армию не пошел бы. Имел такую возможность. Ты бы на моем месте так и поступил…

Бочков не поверил и ушел, а я от нечего делать ударился в воспоминания: как явился домой, держа в одной руке пахнущий свежей типографской краской диплом о высшем образовании, в другой – бутылку шампанского. Отец, сидевший в гостиной с очередным номером «Рабочего», кивнул: «Угу», – мол, увидел, что я принес, и продолжил гнуть свое:

– Ты по-прежнему уверен, что хочешь служить в армии?

– Больше хочу посмотреть, как другие служат.

– В гостях у дяди Васи не насмотрелся еще?

– Хочется изнутри поглядеть…

Куда мы только с отцом не летали на рыбалку к дяде Васе, пока тот служил сначала на Дальнем Востоке, потом – в Сибири и так далее, потихоньку приближаясь к столице, с благословения некоторых людей, которым еще помимо родственников дядя Вася организовывал отдых на природе. В итоге я понял, что в жизни важно не просто грамотно делать дело, как, например, старший лейтенант Волосов, но еще найти своего конька, на которого суметь вовремя сесть… И наслушался я в свое время, как солдатских баек у костерка в стороне от начальства, так и разговоров самого «начальства». Отец в то время был военным корреспондентом, а дядька, как и теперь, служил в военной прокуратуре. Им было о чем поговорить.

– Шампанское – это хорошо. Не скоро ты его еще попробуешь, – сказал упрямцу папа, отмечая его диплом. И оказался прав, ни разу не налили. Хотя известие о том, что нас после трех суток пути приняла учебка связи, сразу же вызвало желание самим принять по этому случаю. Единственным человеком за все время, который хотел угостить, оказался сержант Шляхов. Сожаления о том, что отказался, не будет никогда, наоборот – впору богу свечку поставить, спрятав подальше комсомольский билет!


Следом за Бочковым возле больнички объявился Алимбаев. Он высоко поднял брови при виде меня, отдыхающего на скамейке. «А ты что здесь делаешь?» – говорил его взгляд. Вслух он, однако, не сказал ничего, только хмыкнул и ушел.

Через некоторое время я заметил рыжего Поваренка. Кстати, он был обут в берцы. Может, это его я пытался поймать за ногу, а вовсе не Али Бабу? Хорошо бы взгреть их обоих, чтобы не ошибиться!

Стало понятно одно: отъезд мне запросто могут сорвать. Я увидел, как Али Баба и Поваренок разговаривают с Климовым. Разумеется, Климов сделает то, что велит мафия. А я мыслями был уже в госпитале! Нет, так легко расставаться со своими планами не хотелось. Пришлось срочно прятаться в кусты. Успокаивал себя тем, что есть люди, которые чуть что, сразу в кусты, я же – лишь в крайнем случае… Стал ждать «буханку». Если она не приедет сегодня, – думал я, – план по переселению в медучреждение можно будет считать сорванным и готовиться к бою. Второго шанса мне просто так не дадут. Почувствовал волнение: придет «буханка» или нет? Поймал себя на том, что грызу ноготь. Вот еще!


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации