Текст книги "Моя география"

Моя география
Алексей Митрофанов

© Алексей Митрофанов, 2017

ISBN 978-5-4485-5785-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

На протяжении некоторого времени я редактировал журнал «География» (Издательский дом «Первое сентября»). К каждому номеру я готовил так называемую редакторскую колонку. В результате появился небольшой сборник авторских рецензий на разные города, который я и предлагаю вниманию пытливого читателя.

Русский город с немецкой историей

Среди российских городов и регионов подчас встречаются истинные курьезы. К числу таковых, безусловно, относится Калининград.

Ярче всего эта мысль была выражена не в научных изысканиях высоколобых антропологов, а в фильме «Жена керосинщика», снятом в 1988 году гениальным А. Кайдановским. Место действия – Калининград (по другой версии – Гвардейск Калининградской области, впрочем, это не принципиально, город в любом случае выдуманный, в фильме называется Бонявском, а съемки проходили как в самом Калининграде, так и в маленьких окрестных городках и замках). Время действия – 1953 год. Курьез выдается в деталях. Один из главных персонажей, студент бонявской филармонии, общаясь со своей возлюбленной, рассказывает:

– Вот вы, Ольга Викторовна, говорили о Канте. Я взял книгу. Читаем: он умер там, а могила его здесь.

– Он и жил здесь.

– Но умер-то там, а могила его здесь. А написано: «Похоронен на родине». Странно.

В другом месте столичный следователь выслушивает жалобы местного высокопоставленного «правоохранителя»:

– Хуже нет работать в маленьком городе. Все как на ладони. Каждый друг друга с детства знает.

– С детства? Кого вы здесь могли знать с детства?

– Я это так, в общем смысле. В глобальном.

Неблагополучная обстановка – сюда съехался мелкий и средний криминал со всей страны. Отсутствие общих детских воспоминаний – город ни для кого не родной, все приехали сюда уже в сознательном возрасте. Мрачная безнадежность.

Брошенная собака, не понимающая по-русски, но прекрасно откликающаяся на немецкие команды. Батюшка, который служит в гигантском евангелическом соборе со снесенной крышей, а на стенах сидят ангелы и ругаются на него, опять же, по-немецки. Впрочем, это – уже режиссерские приемы.

Послевоенным временем история не заканчивается, а только начинается. Потсдамское соглашение, по которому большая часть Восточной Пруссии присоединилась к СССР, закладывает гигантскую бомбу замедленного действия. Вырастает несколько поколений, для которых свое – это чужое. Русские патриоты, для которых историческое прошлое – кирхи, замки и форты. Краевед без знания немецкого – не краевед. На территории области образуется страшный культурный котел, в котором причудливым образом варится русское, прусское, советское и новорусское прошлое. Формируется внешность калининградца – без каких бы то ни было ярко выраженных национальных черт, а своего рода усредненного советского человека. Неудивительно – здесь в более-менее аутентичной пропорции перероднились все жители бывшего СССР.

Люди, считающие себя культурными наследниками и прусских королей, и русских богатырей, и советских маршалов, и либеральных политиков из девяностых годов. Весьма и весьма интересный материал для географа.

Градообразующее предприятие наоборот

Трудно жить в городе, который еще сравнительно недавно был блистательнейшей в Европе монаршей резиденцией, сейчас является одним из известнейших европейских опять же музеев, а сам ты совершенно не испытываешь склонности ни к истории, ни к искусствам, ни вообще к знаниям. Если ты обычный парень не семи пядей во лбу, любишь простые человеческие удовольствия, в школе лучше всего успевал по физкультуре и относишься ко всему этому совершенно спокойно.

Я, когда это пишу, вижу перед глазами аллеи и скульптуры Царского Села, однако это может быть и Павловск, и Гатчина, и ряд других известных городов – не важно.

И вот этот обыкновенный юный обыватель растет среди роскошнейших дворцов, уникальнейших статуй, бесконечных автобусов с иностранными туристами и думает – как же не повезло-то в жизни. Вот родился бы я, например, в Ижевске или в Туле – пошел бы на завод винтовки делать. Или в Череповце – там Северсталь, опять-таки не пропадешь. В Екатеринбурге есть Уралвагонзавод. Даже в маленьком подмосковном Ногинске есть какое-никакое текстильное производство, а значит, требуются и станочники, и наладчики, и многие другие люди без особых завихрений. А здесь куда пойти? В музей? И кем? Профессором?

Получается как бы зеркальная ситуация – градообразующим предприятием является музейное учреждение, работать в котором по определению может весьма невысокий процент населения. В общем, нормально, когда в этой роли выступает завод или фабрика – таким образом возможность потенциального трудоустройства есть у подавляющего большинства местных жителей. Отдельные же граждане с повышенными интеллектуальными запросами относятся к ситуации спокойно, сызмальства привыкают ездить в ближайший крупный город на какие-нибудь курсы, а затем в институт и на службу. Здесь меньшинство как бы поменялось с большинством, и никому от этого на самом деле хорошо не стало.

Несостоявшиеся рабочие пытаются устроиться водителями, слесарями, охранниками. Или ездят ранней электричкой на завод в СанктПетербург – путь утомительный. Встречной же электричкой из Санкт-Петербурга едут историки, искусствоведы и музейные проектировщики – штат музея с одного лишь городского населения не наберешь.

И в результате город как целостный организм совершенно не складывается, у него нет лица, в нем каждый если не чужой, то уж, во всяком случае, несколько неуместный. И с этим, увы, ничего не поделаешь. Не заселять же Царское Село насильно семьями геральдиков, топонимистов и реставраторов по бумаге. Подобное может быть только в романах-утопиях. Жизнь эти варианты не предполагает.

Простой провинциальный городок

Поговорим о Калуге. Всего несколько фактов, без комментариев. Исторический центр города – между улицей Кирова и набережной реки Оки – имеет весьма свободную планировку, далекую от регулярной. Здесь практически нет улиц, пересекающихся под прямым углом, и, соответственно, дома, стоящие на этих перекрестках, имеют причудливые и таинственные очертания.

Исторический центр города прорезает насквозь рваный, глубокий и устрашающий овраг под названием Березуйский.

Через Березуйский овраг перекинут виадук в древнеримском стиле, открытый в 1777 году и опирающийся на 15 каменных арок.

На берегу Оки, в бывшем Загородном саду установлены огромные белоснежные ракеты, направленные в небо. Впрочем, ничего угрожающего в том пейзаже нет, это всего лишь оформление Музея космонавтики имени Циолковского. Сам Циолковский похоронен в нескольких десятках метров от музея, в центре бывшего Загородного сада.

Калуга – город, с которым связаны судьбы двух великих российских ученых, область деятельности которых можно условно обозначить как «всеобщая теория всего» – Циолковский и Чижевский.

На городских улицах наряду с привычными вывесками типа «Холодильники», «Телевизоры» и «Велосипеды» встречаются также вывески «Люстры Чижевского», и это никого не удивляет.

До революции самым известным здешним лакомством считалось так называемое «калужское тесто». Его ели в сыром виде. Больше нигде в России ничего подобного не выпускалось и не употреблялось.

На Калужской иконе Божией Матери, хранящейся в Георгиевском соборе, Богородица изображена не с младенцем, а с книгой. Казалось бы, всего перечисленного выше достаточно, чтобы по городу постоянно летали электрические разряды, а вместо людей здесь проживали бы инопланетяне с рожками, которые ходили бы вниз головой. Но ничего подобного не наблюдается. Наоборот, город имеет и репутацию, и облик типичной русской провинции – тихой, спокойной, несколько сонной и самую малость себе на уме. А все перечисленные выше факты представляются всего лишь пикантной приправой, призванной несколько приперчить это слегка пресноватое блюдо.

И только проницательный географ способен свести эти факты вместе и увидеть совершенно другой, абсолютно сюрреалистичный город, который не вписывается в привычные обывательские рамки.

Сокровенные мечты архангелогородцев

Многие думают, что лучшее время года – лето, когда жара, и можно не носить на себе много одежды, и длинный-длинный, просто бесконечный день, и фрукты-ягоды, и отпуска-каникулы. Кому-то по душе весна – природа просыпается, в воздухе сводящие с ума цветочные ароматы, и даже гнилостный запах прошлогодней листвы тоже сводит с ума. Кому-то по душе осень – романтичная пора, время философов и интровертов. Любящих зиму не так много, однако и они тоже находятся.

В этом смысле города – как люди. Каждому городу свойственно свое, совершенно определенное время года, когда он живет наиболее естественной для себя жизнью, когда он раскрывается полностью, распускается, словно редкий цветок. И в этом смысле большая часть русских городов – вот парадокс – как раз отличается зимним характером. Взять, к примеру, Архангельск. До Полярного круга всего лишь два градуса. Небо низкое, тяжелое, ради такого неба фотографы всего мира часами сидят в графических редакторах. Тут же – пожалуйста, бери не хочу. Да только вот беда – неба практически не видно, лишь после полудня оно чуточку сереет и спустя пару часов снова становится черным. Фонари на улицах и вывески даже не выключают – смысла нет.

Кажется, город изначально делался с учетом именно искусственного освещения. В свете желтых фонарей светлые пузатые дома сами кажутся желтыми, как новогодние мандарины. А пузатые они, поскольку толстостенные – это какая же должна быть кладка, чтобы справляться со здешними морозами, которые тут с октября и по апрель.

Внешние блоки сплит-системы на архангельском фасаде – редкость. Но не сомневайтесь, даже в самом бедном доме установлена современная и качественная система обогрева. Курткам здесь до сих пор предпочитают старые добрые пальто – они длиннее и теплее. В кафе – преимущественно горячая и калорийная пища. А холодные напитки обладают в большинстве своем иммуностимулирующими свойствами – облепиховый компот, клюквенный морс с медом. Собаки на улицах греются друг об друга.

Нет смысла обучать архангелогородцев выживать в мороз. У них это в подкорке прописано.

На второй-третий день этой жизни – морозной, на клюкве, среди людей в пальто, без солнца и под вольфрамовой дугой – ты наконецто понимаешь, что такое настоящий русский северный город. В более-менее комфортабельном июле этого в принципе не понять.

Впрочем, сам архангелогородец вряд ли разделяет мнение заезжего исследователя-географа. Он-то как раз всю зиму напролет изучает модные журналы, прицеливается купить себе на лето шортики, сандалики, гавайскую рубашку и купальник. Ради одной-единственной недели где-нибудь в конце июля, когда можно будет облачиться во все это и сутки напролет (здесь летом солнце светит даже ночью) сидеть на набережной Северной Двины под памятником Ломоносову и наслаждаться теплой летней жизнью. Ради той одной недели, которой может и не быть.

Город Иваново и его мифы

Существуют города, настолько обвешанные всевозможными мифами, что в какой-то момент задаешься вопросом: а что же там на самом деле настоящее – реальный город или созданный романтиками-мифотворцами? Один из ярчайших примеров – Иваново.

Еще в XVIII веке в селе Иванове начинает развиваться ткацкое производство. К концу же XIX века Иваново, соединенное с Вознесенским посадом и получившее гордое имя «безуездный город Иваново-Вознесенск», сделалось фактически текстильной столицей России. Как только его ни называли в связи с этим. Самое распространенное имя – «русский Манчестер».

Надо сказать, что в настоящем, английском, Манчестере практически никто из называвших так наш родной Иваново-Вознесенск ни разу не был. Больше того, очень плохо представлял себе, где это находится и что это вообще такое. Но ведь понятно – просто так Манчестером не назовут. Вот и представлялось, что в Иваново-Вознесенске – этакое нагромождение многоэтажных фабрик, гул станков, завывание гудков, по узким темным улочкам течет отработанное машинное масло, а предприниматели в роскошных лимузинах и с гаванскими сигарами во рту едут кутить в кегельбан.

Подобный любитель мифов несказанно удивился бы, если бы оказался в Иваново-Вознесенске и сам бы увидел маленький провинциальный городок, широко и вольготно раскинувшиеся двухэтажные корпуса Большой Ивановской мануфактуры, несколько производств поменьше и узенькую речку Уводь – классическую переплюйку, отделяющую бывшее село Иваново от бывшего же Вознесенского посада.

Другой миф – более поздний, но не менее занятный. Он жив по сей день и уверяет нас в том, что Иваново – город невест. Шуточки на эту пикантную тему постоянно мелькают в СМИ, и совершенно зря. Поговорка «Иваново – город невест» возникла после Великой Отечественной войны, когда мужского населения в стране ощутимо поубавилось, и некоторые профессии – не от хорошей жизни – из традиционно мужских превратились в женские. В том числе и профессия текстильного работника. Нетрудно подсчитать, что в наши дни хрестоматийным ивановским невестам хорошо за восемьдесят, и у них давно уже родились дети, внуки и правнуки более-менее пропорциональной половой принадлежности.

Третий ивановский миф еще более надуманный. Он появился в советское время и сообщает нам о том, что «Иваново – родина первого Совета». Да, во время беспорядков 1905 года рабочий сход на берегу реки Талки избрал некий координирующий орган, который назвали Советами. Забастовщики, однако, были арестованы, и про ивановские Советы на продолжительное время позабыли – пока у советских идеологов не возникла необходимость в создании мифов.

Нельзя сказать, что сегодняшнее Иваново находится в катастрофическом состоянии. Наоборот – дороги ровные, дома глядят приветливо, много туристов. Но ткацкая промышленность, увы, в упадке, а значит, мифы будут жить. Ведь поддерживать их много проще, нежели наладить производство.

Обыватель как достопримечательность

Мне как-то довелось остановиться в городе Ростове Великом на территории кремля, в гостинице «Дом на погребах», архитектурном памятнике семнадцатого века. Ощущения непередаваемые.

Я там был в межсезонье и не в выходной. Соответственно, кроме меня постояльцев в гостинице не было. А в пять часов вечера из кремля выходила последняя туристическая группа, и ворота запирались. Но на меня как на постояльца гостиницы этот режим, ясное дело, не распространялся.

Ближе к полуночи я возвращался к себе домой. То есть в Ростовский кремль. Звонил в специальный звонок. Охранник долго отворял тяжелые засовы. В конце концов массивная деревянная дверь медленно, со скрипом поворачивалась. Охранник почему-то кланялся. Я, разумеется, воспринимал это как должное.

В «Дом на погребах» я не спешил. Задерживался во дворе. Садился на лавочку перед кремлевским прудом и смотрел на небо. Там сияли звезды. Было хорошо. Спустя примерно полчаса шел спать. В гостинице мне снова открывали дверь и снова кланялись. Где-то на третий день пребывания я начал воспринимать Ростовский кремль, кандидат в список памятников всемирного наследия ЮНЕСКО, как свой собственный дачный участок, наполненный моею же собственной прислугой.

Но самое интересное происходило утром. Я просыпался от голоса экскурсовода. Бодрая девушка стояла под моим окном и рассказывала туристической группе историю архитектурного памятника «Дом на погребах». Я подходил к окну, распахивал его и делал экскурсантам ручкой – дескать, привет. Было четкое ощущение, что они приехали сюда из дальних городов и даже стран именно для того, чтобы увидеть меня. А иначе-то как?

Еще пару дней – и мои ростовские дела завершились. Я уехал в Москву и лишь изредка с мечтательной улыбкой вспоминал о той незабываемой неделе. А 31 тыс. человек – население города Ростова Великого – осталась в этих декорациях. Осталась глядеть на туристов из исторических окон, фотографироваться в качестве местных достопримечательностей, слушать рассказы о себе на иностранных языках и бог знает что думать под знаменитые на весь мир ростовские колокольные звоны о собственном месте в мировой культуре. Потому что в этой атмосфере голова слетает напрочь, чувство адекватности утрачивается полностью, века спрессовываются в какой-то блинчатый пирог, и, по большому счету, этот феномен достоин самого серьезного исследования не только психологов, но и географов.

Город колясочников

Случается, что в силу разных географических обстоятельств какой-либо населенный пункт начинает развиваться по особенному, совершенно уникальному сценарию. Как правило, такое происходит под воздействием нескольких факторов – природного, транспортного, экономического, политического. Да и элемент случайности не стоит сбрасывать. И в результате получается нечто вообще бесподобное, какой-то прорыв, выплеск в иное измерение.

Одним из ярчайших примеров являются Саки.

Населенный пункт (городом он стал лишь в 1952 году), которому посчастливилось появиться на громадной системе соленых озер, дно которых, в свою очередь, устлано целебной грязью. Относительная удаленность от моря, что не давало возможности Сакам развиваться как пляжный курорт. Интерес к медицине и, как следствие, открытие в Саках в 1827 году первой в России грязелечебницы. Русскотурецкая война 1828—1829 годов, окончившаяся русской победой. В результате ускоряется развитие полуострова как военного гарнизона и в Саках появляется отделение Симферопольского военного госпиталя. Разрушение города во время Крымской войны и восстановление практически с нуля, с учетом ошибок прошлого. Развитие медицины вообще и медицинской науки в частности, а также социальные программы, присущие Советскому Союзу пятидесятых годов – в Саках появляются легендарный санаторий имени Бурденко, а также санатории «Саки» и «Полтава». И в результате формируется город, даже кратковременное пребывание в котором, как говорится, сносит мозг.

Представьте себе главную площадь. Гомонящую, кричащую, даже поющую, но притом абсолютно пустую. Поначалу ты не понимаешь, что, собственно, происходит. А через несколько секунд доходит – не так смотришь. Глаз привык видеть толпу на уровне человеческого роста. Здесь же следует взять ниже, потому что все вокруг в инвалидных колясках.

Обнаружить магазин, кафе, аптеку без удобного пандуса не представляется возможным. Здесь это – все равно что дверь забыть проделать. Витрины в магазинах расположены чуть ниже, чем обычно. Вместо лестниц – если речь идет о незначительных подъемах или спусках – тоже ровная, наклонная поверхность, без ступенек. Этот псевдопандус может делать даже повороты на 180 градусов, подражая таким образом двум лестничным пролетам.

Удивительно. Однако в Саках это никого не удивляют. Здесь так живут. Здесь к этому привыкли.

Общее ощущение какого-то невероятного позитива – во-первых, потому что в город выезжает из своих санаторно-больничных палат по большей части молодежь, а во-вторых, потому что пребывание в среде, где коляска является нормой, для инвалида – великое счастье. Именно он тут – хозяин жизни.

Это особенно чувствуется вечерами в многочисленных сакских кафе, где подвыпившие юноши и девушки, не покидая своих средств передвижения, самобвенно подпевает солисту дискотеки «Авария»: «Такие ноги-ноги даются лишь немногим. Не чувствуя земли, плывут, как корабли».

Трагедия самоутверждения

Если подумать, за терминами «старый город», «исторический город», «туристический город» и так далее стоит некий шаблон. Если речь идет о средней полосе России, то это городок, вольно раскинувшийся на высоком берегу какой-нибудь реки с живописно сбегающими от главной улицы к этой самой реке деревянными мостиками. На главной улице (до революции она называлась Садовая, Московская, Миллионная или Дворянская, а после революции превратилась в улицу Ленина, Советский проспект или проспект Революции) – традиционный архитектурно-социальный набор: торговые ряды, присутственные места, городской театр, городская мужская гимназия. Все это желтое, с белыми колоннами коринфского ордера и двухэтажное. В городах побольше – кремль. Поменьше – собор. Неделко от собора – бульвар, он, скорее всего, называется Пушкинским, потому что открыт был в 1899 году. Тут же и городской сад. Примерно в паре километров – загородный сад. Это сейчас здесь исторический центр города, а еще сравнительно недавно был и вовсе загород, отсюда и название.

Центральная Европа комплектуется иначе. Чумной столб, высоченная колокольня с обязательной смотровой площадкой, дом бургомистра, дом каких-нибудь влюбленных, мост со статуями, храм с химерами, трамвай, кафе с виниловыми грампластинками на стенах.

Средняя Азия – мечеть, медресе, чайхана на рынке, чайхана на Северном рынке, сейсмоустойчивый дом, выстроенный советскими архитекторами после трагического землетрясения.

И так далее.

Стоит хотя бы чуть-чуть порвать этот шаблон, и сразу возникает ощущение сюрреализма. Или даже хуже – чувство, что тебя обманули, предали, вручили конфетку, а внутри, под оберткой кусочек стекла. Сумбур, готовый каждую секунду перейти в трагедию. «Рыбы по полю гуляют, жабы по небу летают, мыши кошку изловили, в мышеловку посадили. А лисички взяли спички, К морю синему пошли, море синее зажгли. Море пламенем горит, выбежал из моря кит».

Таков, например, город Торжок Тверской области. Ныне классическое захолустье, это был город высокого старта. Первое упоминание – 1015 год (по другим данным – 1139, что тоже неплохо). На протяжении всего тысячелетия активное участие в социальной жизни страны – то Торжок захватят, то, наоборот, освободят. Регулярно в летописи города Торжка упоминаются великие: Екатерина II, Михаил Тверской, Николай Львов, хан Батый, Анна Керн. Город стремительно развивается (не без трудностей, конечно, но от них никто не застрахован), и в середине позапрошлого столетия кажется, что так будет всегда, а с открытием железной дороги Москва—Петербург сделается еще лучше.

Увы, в этот момент как раз и происходит. Железная дорога огибает город стороной. Тут-то и оказывается, что последние десятилетия он жил на широкую ногу, но во многом по старым законам, не подчиняясь новым градостроительным веяниям. В частности, не была внедрена знаменитая «сплошная фасада» – это когда на центральных улицах фасады представляют из себя сплошную стену, напрочь лишенную дворов. Более того, улицы даже не спрямили. В случае с маленьким городком, а еще лучше – с селом, такая планировочка воспринималась бы вполне органично. Но здесь – все признаки иного города, солидного, существенного. И в результате у путешественника, побывавшего в Торжке, остаются от него самые противоречивые впечатления.