Текст книги "Немцы в городе"

Немцы в городе
Алексей Оутерицкий

© Алексей Оутерицкий, 2015

© «AO Project», дизайн обложки, 2015

Корректор Лариса Шикина

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Генератор Митчелла

Никогда не может быть так плохо, чтобы не могло стать еще хуже. До определенного дня я этой истины не знал, хотя незнание не снимало с меня ответственности.

Но вот пришел день, когда я остался без денег. Более того. Хотя я уже обладал некоторым жизненным опытом и знал, что дензнаки имеют свойство заканчиваться неожиданно, это стало для меня именно неожиданностью.

Обстоятельство, до определенного момента сбивавшее меня с толку: денег было много. Именно поэтому мне казалось, что их хватит надолго. Что такой постулат был ошибочным, я понял с запозданием, вдруг обнаружив, что мне нечего жрать.

С другой стороны, все в жизни относительно и такую формулировку не следовало бы воспринимать буквально. Конечно, жратва была, даже немало. Но какая жратва. К примеру, картошка, которую следовало чистить и потом что-то с ней делать. Макароны, которые следовало варить. Пакетные супы, с которыми тоже нужно возиться, и так далее. Другими словами, не стало колбасы, кусок которой можно отрезать и сожрать с хлебом, предварительно намазав его маслом. Также не было масла, которым можно мазать тот хлеб, и не было самого хлеба. И еще не было чая, которым следовало все это запивать. Для изготовления такового не хватало всего пары ингредиентов, таких, как сахар и заварка.

Конечно, колбасу можно было купить, но для этого нужны были деньги, а они-то как раз и закончились. И у меня, по сути, оставался только один выход – попробовать самостоятельно их добыть. А добыть – означало заработать.

Я захлопнул холодильник и поплелся в коридор. На тумбочке возле телефона лежала телефонная книжка – длинный узкий блокнот в красном пластиковом переплете. Соприкоснувшись с его ребристой поверхностью, пальцы подарили организму тревожное ощущение. Наверное, это было связано с предстоящим звонком. Он не то чтобы был неприятен, но нес в себе некоторый элемент напряжения. А кому охота напрягаться.

– Семен Валентинович, здравствуйте.

– Здравствуйте.

– Это Саша… – Пауза. Человек на том конце провода ожидал продолжения, и я, спохватившись, торопливо сказал: – Простите… Александр Кузин.

– А-а-а, Саша.

В голосе появились интонационно мягкие нотки. Все-таки сын его друга. Или хорошего знакомого. Или приятеля. Коллеги. Или как там принято у людей зрелого возраста. Это в мои восемнадцать все друг другу кореша, а у взрослых, конечно, свои правила игры.

– Да. Я хотел бы… – Теперь паузу взял я, пытаясь собраться с мыслями. Как там у них принято обращаться с просьбами. – Я… э-э-э… – Пальцы свободной руки начали сами собой теребить упругую спираль телефонного провода.

– Саша, говори прямо. У тебя какие-то проблемы?

– Видите ли… – промямлил я, посмотрел на себя в настенное зеркало и внезапно перешагнул этот дурацкий, скорее надуманный, порог. Какого черта. Говори как есть и меньше думай о словесном оформлении своей просьбы. В конце концов, тебе простительно. Тебе восемнадцать и ты сын его друга. Или приятеля. Или коллеги. – Я попал в… э-э-э… несколько затруднительное положение, Семен Валентинович.

– Что-то случилось? – В его голос вернулась настороженность. – Надеюсь, это не связано с милицией или…

– Нет, что вы! Я просто остался без денег.

– Ага… – Он несколько секунд помолчал, что-то про себя прикидывая. – Сколько тебе нужно?

Я сообразил, что сделал промашку.

– Вы неправильно поняли, – поспешно сказал я, – я вовсе не то имел в виду. Я не к тому, чтобы попросить у вас взаймы. Мне бы устроиться на работу. Отец говорил, что в случае чего…

– Я помню о договоренностях с твоими родителями, Саша, – мягко оборвал меня Семен Валентинович. И опять взял небольшую паузу. На сей раз его молчание было деловитым, это чувствовалось даже на расстоянии, через провода. Такое молчание возникает, когда человек прикидывает про себя что-то конкретное – имена, даты, цифры. – Тебе когда в армию?

– Осенью. У меня отсрочка на полгода.

– Это не есть хорошо, – сказал Семен Валентинович. – Все заинтересованы в постоянных работниках, поэтому всегда проще, когда человек отслужил в армии.

– То есть… – начал я, но меня опять перебили:

– Впрочем, у меня неплохие завязки на ткацкой фабрике, поэтому, уверен, вопрос решаемый. Фабрика, кстати, находится…

– Я знаю. Это две остановки от моего дома, – сказал я.

– Хорошо. Давай договоримся так… Через час-другой я тебе перезвоню. Идет?

– Идет, – сказал я.

– Саша, родители звонят, пишут?

– Звонят. Примерно раз в неделю.

– И как они?

– Да нормально, Семен Валентинович. Командировка уже к концу подходит. Кажется, меньше месяца осталось.

– Вот и хорошо. При случае передавай им привет.

И Семен Валентинович положил трубку

Я вспомнил, что видел где-то пару упаковок с рафинадом, какие выдают в поездах, и побрел на кухню, искать. Если приплюсовать к этому рафинаду завалявшийся кулек с закаменевшими сухарями, наклевывался вполне сносный ужин.

Валентин Семенович позвонил утром. Затем позвонил Виталь и сообщил, что наши собрались ехать на озеро. Я отказался, сославшись на срочные дела, и весь день провалялся дома, пытаясь представить, какую мне предложат работу, но периодически сбивался на мысли о симпатичных девчонках – много ли их на этой фабрике. По идее, поскольку фабрика ткацкая, их там должно быть до хрена и больше.

В обед я отварил макароны, обыскал всю кухню, нашел банку с рыбой и, разбив молотком полбатона черствого хлеба, закатил настоящий пир, хотя макароны слиплись в однородную бугристую массу. А к вечеру вдруг поймал себя на легком мандраже перед предстоящим и понял, что наверняка полночи проваляюсь без сна – все же устраиваться на работу мне предстояло впервые. И вроде бы ничего особенного, но, одновременно, присутствовало какое-то напряжение, все-таки шаг был ответственным. Как-то это было по-настоящему, что ли…

В поисках подходящего чтива я забрел в кабинет отца. Уезжая, он почему-то не запер его, хотя наверняка опасался, что я стану таскать домой компании. Возможно, забыл, а возможно, сделал это нарочно, как бы показывая, что доверяет мне, считая взрослым. Честно говоря, такая версия мне нравилась, и только благодаря ей у меня возник соответствующий настрой, позволивший мне целый месяц непреклонно отбивать атаки дружбанов, неоднократно предлагавших закатить на моей квартире хорошую пьянку.

Интересно, что он не запер даже свой сейф, хотя это уже наверняка было сделано по элементарной рассеянности. Сейф я обыскал в первый же день и ничего полезного или интересного в нем не нашел. Какие-то папки с предостерегающими надписями «секретно», журналы с грифами «для служебного пользования», в основном на иностранных языках – в общем, всякая макулатура.

Я взял плотную папку, набитую машинописными страницами, прошитыми толстой красной нитью, и завалился на кожаный диван для отдыха, который обеспечивал отцу дополнительную автономность существования. Когда у отца была напряженная работа, он мог позволить себе выходить из кабинета только в туалет и для принятия пищи, поскольку есть предпочитал на кухне. Я подозревал, что это со стороны отца было вынужденной мерой, поскольку кажущееся преимущество принятия пищи в кабинете могло обернуться противоположностью – потребовалось бы периодически впускать мать для уборки посуды, крошек, еще каких-то хозяйственных работ, что помешало бы его уединению.

Интересно, что у матери своего кабинета не было и дома она не работала. Они с отцом даже не вели дома служебных разговоров, хотя были коллегами и, кажется, даже работали по одной теме.

Пробежав глазами по грифам, я убедился, что особой секретности в документах наугад выбранной мной папки нет, в данном случае дело ограничилось «служебным пользованием», а значит, какого-то особо злостного преступления мной совершено не будет. То есть, в случае чего меня не расстреляют, а ограничатся тем, что впаяют пожизненный срок.

Пролистнув пару страниц, я убедился, что сделал неудачный выбор. Речь шла о каком-то генераторе, причем словесная описательная часть была минимальной, зато всяческих мудреных формул и схем было столько, что у меня зарябило в глазах. Вставать, однако, было лень, да и вряд ли в сейфе были документы иного рода. Уж по крайней мере беллетристика отсутствовала точно.

Генератор, насколько я понял, не представлял собой мудреный агрегат типа какого-нибудь усложненного дизель-генератора, который мы проходили на уроке военного дела, он был чем-то неосязаемым, вроде случайно обнаруженного побочного эффекта при работе других, уже настоящих электрических и механических агрегатов, используемых на военном заводе, занимающимся производством какой-то сложной электронной аппаратуры. Эффект был обнаружен случайно и возникал только при определенной последовательности включения производственных мощностей одного из цехов этого завода.

Все было настолько непонятно, что я с грехом пополам уловил лишь общий смысл. Как я понял, выходило примерно так. Когда включался какой-то станок, обеспечивающий калибровку каких-то сверхточных и сверхсекретных деталей, причем включался он в силовом поле другого аппарата в этом же цехе, включенного ранее и настроенного особым образом, то при этих условиях и начинал работать этот чертов генератор, которого, по сути, не существовало и который был назван так условно. Причем искусственным образом воспроизвести возникновение такого эффекта пока не удавалось, силовое поле генератора возникало непредсказуемо.

С возросшим любопытством я пролистал еще пару десятков страниц и, наконец, наткнулся на самое интересное, а главное, хоть мало-мальски понятное. По крайней мере, здесь было меньше всяческих цифр и формул, а некоторые фразы были написаны даже относительно человеческим языком. Выходило, что этот чертов генератор, которого на самом деле не было, но природу возникновения которого необходимо было тщательно изучить, для чего отцу и были выданы эти документы с техническими характеристиками генератора – являясь побочным эффектом работающей аппаратуры, излучал какие-то волны с чрезвычайно любопытными характеристиками, которые, в свою очередь, также создавали необычный эффект. У людей, попавших в зону излучения генератора, менялось восприятие действительности, физические свойства организма и психическое состояние. Считалось, что при воздействии на биологический объект волн генератора повышается агрессивность объекта; также волны способствуют быстрой – практически мгновенной – регенерации тканей, могут спровоцировать на неадекватные поступки, а по окончании воздействия на организм волнового эффекта индивидуум забывает, что творилось с ним во время попадания в сектор воздействия загадочных волн. Иногда, правда, попавшие в зону действия работающего генератора могут частично сохранить память, но от чего это зависит, выяснить пока не удалось. Предполагалось, что это может быть связано с длительностью воздействия генератора или зависеть от особенностей подвергшегося облучению организма.

Также предполагалось, что волны генератора могут искусственно старить или молодить, но это ставилось под сомнение из-за недостатка данных для таких выводов. Высказывались также версии, что старение или омоложение имеет временный эффект или фиксируется только определенными группами людей, имеющими нестандартное восприятие окружающей среды, или самим попавшим под облучение индивидуумом – то есть является ложным.

К сожалению, к изучению воздействия волн генератора на живые организмы ученые только приступили, и изучение это представляло немалые трудности, поскольку условно называемый наблюдателем человек и сам попадал под воздействие генератора. Обычные методы видеосъемки не представлялись возможными, поскольку при включении генератора и возникновении волнового эффекта аппаратура переставала фиксировать происходящее, что также являлось на данный момент столь же необъяснимым, сколь и невероятным. По крайней мере, ничего подобного науке до сих пор известно не было.

Да и сами волны генератора не фиксировались приборами, то есть не являлись известными науке волнами – вообще само их существование было исключительно предположительным, на основе косвенных признаков.

Преодолевая сонливость, я листал прошитые и дополнительно скрепленные скоросшивателем листы как увлекательный детектив, хотя продраться сквозь формулы и специальные термины было делом нелегким. Оказывается, загадочные волны, которые то ли были, то ли нет, распространялись очень интересным образом. В описании следовали ссылки на всевозможные мудреные статьи типа «Распространение нелинейных волн в неоднородных движущихся средах», «Исследования развития волновых структур на неустойчивой границе каверны с помощью скоростной видеокамеры», «Нелинейные волны и солитоны», и прочую научную заумь. Короче, как я понял или мне показалось, что я понял, эти чертовы волны чертового генератора могли проявиться в произвольной точке, независимо от ее удаленности от источника. То есть волны проникали в окружающую среду произвольным образом, проходя через материю подобно воде, просачивающейся сквозь преграду по пути наименьшего сопротивления.

И одной из ближайших точек, в которой, как предполагали специалисты ведомства моего отца, проявлялись волны, периодически возникающие в одном из цехов секретного военного завода, расположенного в нескольких десятках километров от нашего города, был район фабрики «Текстиль». И с таким же успехом созданная этим генератором волна могла проявиться – и, возможно, проявлялась – где-нибудь в штате Алабама, на киргизском озере Иссык-Куль или возле индийского Тадж-Махала. Равно как и волны генератора в условной Алабаме могли проявиться или, возможно, проявлялись где-нибудь у нас, в СССР, или в том же Китае. Кстати, именно на одном из военных заводов США проявил себя впервые этот неуловимый генератор, и потому носил название «генератора Митчелла», по имени случайно обнаружившего необычное явление ученого. Точнее, возможно, подобные генераторы включались где-то и раньше, но именно в США был зафиксирован и описан эффект, возникающий при их работе.

Наверняка данные об американском генераторе выкрал наш разведчик, – подумалось мне, когда я закурил, не вставая, прямо в кабинете некурящего отца, что было строжайше запрещено домашними правилами.

А к тому моменту, когда меня окончательно сморил сон, я уже подковался во всевозможных генераторах и излучаемых ими волнах настолько, что чувствовал себя научным работником высочайшей квалификации, такой, которая могла бы позволить мне работать в ведомстве отца на руководящих должностях…

Выйдя из трамвая, я помчался к фабрике рысью, потому что, естественно, слегка проспал. Проспал же из-за того, что, естественно, забыл завести будильник. Завтрак состоял из горячей воды с сахаром и пары сухарей, поэтому еще следовало придумать, где достать деньги на обед.

Отдел кадров оказался метрах в пятидесяти от проходной. Двухэтажное здание белого кирпича было встроено в забор предприятия и имело вход с улицы. Это было удобно. Виталь говорил, что когда он ходил устраиваться на завод полупроводников, приходилось каждый раз выписывать пропуск, поскольку отдел кадров находился на заводской территории.

Наручные часы показывали девять ноль пять, а назначено мне было на девять. Кажется, ничего страшного.

Я поднялся по трехступенчатой лестнице крыльца, посторонился, пропуская работягу в серой робе, поколебался секунду, и спрашивать у него ничего не стал. Здание было небольшим и найти кабинет начальника отдела кадров не должно было составить труда.

Так и произошло. Через полминуты я стоял на втором этаже перед дверью с прямоугольной табличкой из полупрозрачной темной пластмассы, на которой путем гравировки с внутренней стороны была нанесена надпись в виде двух строчек из крупных светлых букв: «Начальник отдела кадров. Редькин П. А.».

Пригладив короткие волосы, я негромко постучал.

– Войдите.

Я потянул на себя ручку и зашел в довольно большой, стандартно обставленный кабинет. Было просто удивительным, насколько все эти кабинеты походили друг на друга. Военкоматы, отделы кадров, паспортные отделы, короче любые кабинеты любых казенных учреждений – все были оформлены словно под копирку. Почему-то государственные дизайнеры взяли за правило обивать стены деревом до полутораметровой примерно высоты.

– Садитесь.

Стул подо мной скрипнул и я принялся разглядывать явно небольшого роста мужчину лет под сорок, сидящего за столом. Он имел классический бухгалтерский вид, вид человека, незнакомого с физическим трудом. Залысины, роговые очки, рыхловатое тело округлых очертаний, с небольшим, выступающим из створок распахнутого пиджака животом. Закатать такому разок в лобешник, он и с копыт долой, – снисходительно подумал я. Против человека, которого видел впервые, я, разумеется, ничего не имел. Я вообще был парнем мирным и всю сознательную жизнь старался по возможности избегать физического рода конфликтов. Но последнее время, примерно с полгода, любого незнакомца первым делом оценивал на физические возможности, это происходило как-то само собой, автоматически. Возможно, потому, что после недавнего сближения с Виталем, который учился в параллельном классе и считался одним из первых драчунов в школе, пришлось поучаствовать с ним в нескольких уличных переделках – он просто не способен был жить без приключений.

Прошло около полуминуты, а начальник кадров все молчал. Он даже не взглянул на меня, изучая разложенные на столе бумаги. Слышалось только его пыхтение – кажется, он страдал одышкой или у него был заложен нос.

Я негромко покашлял.

– Что у вас?

Он, наконец, соизволил поднять голову и посмотреть на меня.

– Я это… ну, на работу к вам устраиваться.

– И на какую работу вы бы хотели устроиться?

– Я… насчет меня звонили. Ну, должны были позвонить. Вчера. Валентин Семенович.

– А-а-а… – Это прозвучало разочарованно. Начальник снял очки, посмотрел на стекла, словно решая, стоит ли их протереть, потом опять водрузил очки на нос и опять уставился на меня. – Вы тот молодой человек, которому в армию скоро, кажется.

– Через полгода.

– Вообще-то мы заинтересованы в специалистах, которые настроены работать у нас постоянно и…

– Неужели вы совсем ничего не можете мне предложить?

– Ну почему же. Предложить я, конечно, могу. К примеру, нам требуются токари и ученики токарей. Это, как вы понимаете, долговременная работа.

– Подождите, – сказал я, – не может быть, чтобы на большом производстве не нашлось чего-нибудь такого… ну, грузчики там, или…

– Может, вам все-таки стоило бы попробовать поработать учеником токаря? – вяло сказал начальник. – Присмотреться к профессии, пощупать все своими руками… Ученики у нас получают около ста рублей. Потом, сдав на разряд, станете зарабатывать больше. Возможно, вам бы понравилось и вы после армии… Кстати, вы, кажется, и живете неподалеку?

– Ну да.

– Вот видите. Вернетесь из армии и продолжите. Токари пятого разряда у нас вполне прилично зарабатывают. К тому же, вы сможете встать в очередь на квартиру, если, конечно, вы к тому времени…

– Спасибо, – сказал я и вздохнул. Этот разговор меня тяготил. По учреждениям я ходил редко и исключительно по необходимости, стараясь по возможности всего этого избегать, ну, за исключением таких случаев, как получение паспорта или поход в военкомат по повестке, к примеру. Поэтому опыта общения со всяческого рода чиновниками у меня было мало и я чувствовал себя не в своей тарелке… Я вздохнул еще раз и сказал: – После армии будет видно. На данный момент мне не до выбора профессии и всего такого. Это все слишком серьезно, тут думать надо. Сейчас мне бы просто денег заработать. Родители в командировке, вернутся не раньше чем недели через две, а я уже все растранжирил. Понимаете, даже пожрать купить не на что. Ну, то есть, поесть. Извините.

– Подождите. Так вы хотите устроиться на две недели, до приезда родителей?

– Да нет, что вы. На все полгода, пока не призовут. Про две недели, это я так сказал, просто. Для прояснения ситуации как бы.

– Ладно, – сказал начальник и по его тону я понял, что уговаривали меня по обязанности, не особенно надеясь на результат. – У вас со здоровьем все в порядке?

– Абсолютно.

– Тогда можно попробовать определить вас на склад, отгружать готовую продукцию. Будете зарабатывать примерно сто восемьдесят рублей в месяц. Устраивает?

– Вполне, – сказал я и вздохнул уже с облегчением. Пустопорожние переговоры остались позади и теперь, как я понимал, должна была последовать конкретика.

Так и оказалось.

– Хорошо, – сказал начальник. – Сейчас я перечислю справки, которые вам потребуются при оформлении. Будете записывать или запомните?

– Запомню.

Перечислив документы, начальник сказал:

– А зовут меня Павел Аркадьевич.

– Рад знакомству, – машинально сказал я и только потом подумал с сомнением, стоило ли говорить подобное в деловом учреждении. И добавил: – Если поликлинику сегодня пройду, все эти справки будут у меня к завтрашнему дню.

– Отлично. Подходите в это же время, – сказал Павел Аркадьевич и опять уткнулся в свои бумаги. Я встал. – До завтра, – сказал он, не глядя на меня.

Небольшое белое радио на подоконнике тихо выдавало очередную песню. «Прощай, на всех вокзалах поезда уходят в дальние края-а-а», – пел Лев Лещенко.

Документы начальник отдела кадров просмотрел быстро, но внимательно, как настоящий профессионал.

– Все в порядке. Сейчас оформлю вас должным образом и объясню, как пройти на рабочее место, в ремонтно-механический цех.

Несколько секунд я сидел молча, разглядывая портрет Брежнева за спиной кадровика, потом вдруг до меня дошло.

– Постойте. Мы же договорились, что я буду работать на складе.

Начальник прекратил заполнять какой-то бланк, поднял голову.

– Это ненадолго. Буквально на неделю, не больше. Ситуация так сложилась, у них сейчас катастрофическая нехватка рабочих рук. Лето, народ в отпусках.

– Но… – Я нахмурился, пытаясь подобрать аргументы. В принципе, ничего страшного, неделю можно отработать и в ремонтно-механическом. Другое дело, как бы это временное в итоге не превратилось в постоянное. – Я ведь и не умею ничего такого.

– Ничего такого от вас и не потребуется, – сказал кадровик. Он не вернулся к заполнению бланка, продолжая смотреть на меня, и я понял, что если сейчас откажусь, могу вообще пролететь с работой. – Поработаете на подхвате. Что такое наждачный станок, знаете?

– Знаю, конечно.

– Помочь сварщику способны? Ну, пока он варит, придержать детали, к примеру. – Я выразительно фыркнул. – На сверлильном станке работали?

– Ясное дело. У меня по труду всегда пятерка стояла.

– Ну и все тогда, – сказал кадровик. – Так что, продолжаем оформлять?

Я вздохнул.

– Продолжаем…

Я стал смотреть в пыльное окно за спиной начальника. Крашеная белым решетка на окне, с его внешней стороны, была стандартной для подобных кабинетов – четвертинка солнца в нижнем углу с расходящимися от нее лучами, а сквозь них мне в глаза били лучи настоящие. В одном из лучей пронизывающего кабинет солнца барражировали блестящие пылинки.

Лев Лещенко пел из радио на подоконнике: «Прощай, мы расстаемся навсегда под белым небом января-а-а»…

Кадровик покончил с бланком, сделал какую-то запись в толстенном журнале, отдал мне паспорт, потом раскрыл пустую папку, чтобы положить в нее заполненные на меня бумаги, взял медицинскую справку и…

И тут что-то началось. Я не понял, что это, но почувствовал, что все вдруг изменилось. Воздух стал каким-то… Хотя нет, воздух оставался прежним. В окно по-прежнему светило солнце. За окном по-прежнему тарахтел старенький движок стоящей возле отдела кадров грузовой автомашины – я проходил мимо нее минут двадцать назад. В общем, вроде ничего не изменилось, но все стало как-то не так. Мое тело стало каким-то не таким, или мне это показалось. Потом все звуки стали совсем-совсем тихими или и это мне показалось. Потом все вокруг раздвоилось и через мгновение опять обрело резкость. Потом…

Потом начальник поднял голову, стал смотреть на меня, и мне почему-то стало жутко. В правой руке он продолжал держать медицинскую справку. Левой он, не отрывая от меня взгляда, выдвинул ящик стола и что-то достал оттуда. Раздался металлический щелчок, я сместил взгляд и увидел, что это выкидной нож с примерно десятисантиметровым лезвием.

Лев Лещенко проникновенно продолжал: «И ничего не говори, а чтоб понять мою печаль, в пустое небо па-а-асматри-и-и-и»…

Начальник вскочил. Его ощерившиеся зубы отчетливо скрипнули, а за спиной с деревянным стуком упал стул. Он не глядя высвободил плечи и скинул пиджак на пол.

– Что, баклан, допрыгался?

Я вскочил и попятился, чувствуя, что кто-то из нас сошел с ума, потому что того, что происходило, происходить не могло.

– Деньжат, значит, решил по легкому срубить…

Я молча сглотнул. Кадровик медленно поднял руку и несколько секунд смотрел на мою медицинскую справку, словно не понимая, что это такое и как оно оказалось у него в руке. Затем резким движением проткнул эту справку ножом точно по центру и не глядя отбросил ее в сторону.

– Павел Аркадьевич…

Я сам не ожидал, что вспомню его имя и отчество, которые забыл еще вчера, не более чем через минуту после того, как они были произнесены. Я смотрел на плавно кружащуюся бумагу и мне казалось, что она падает бесконечно долго, как в замедленной съемке.

– Сейчас я вырежу тебе аппендикс, босота…

«Лай-ла, ла-ла-ла ла-ла-ла ла-ла-а-а, ла-ла-ла-ла, ла-ла-ла-ла-а-а-а», – начал припев Лещенко.

Опершись освободившейся ладонью о стол, кадровик мощно оттолкнулся ногами и перемахнул его как профессиональный спортсмен, с одним-единственным касанием. Его рыхлое доселе тело уже не было таковым. Конечно, оно оставалось все таким же округлым, но теперь это не была безвольная жировая масса – при каждом резком движении ткань рубашки кадровика громко трещала, распираемая налившимися стальными мышцами.

– Павел Аркадьевич…

Он замер на несколько секунд, а я, не отрывая от него глаз и медленно, сантиметр за сантиметром отступая, вдруг уперся спиной в стену.

Кадровик тоже смотрел на меня и тяжело дышал, потом неожиданно перебросил нож из левой руки в правую. Он сделал это не глядя, очень точно, нож ударился о ладонь и остался там, словно приклеившись, а потом Павел Аркадьевич стал быстро перебрасывать нож из руки в руку, вращать его поочередно каждой кистью, делая это и так, и сяк – он подбрасывал, ловил, опять подбрасывал, опять ловил, опять перебрасывал из руки в руку, делая все так ловко и непринужденно, словно тренировался всю жизнь, а я смотрел на его фокусы не отрываясь, не смея моргнуть. Такое я видел только в фильме про головорезов из французского легиона, мы с пацанами ходили смотреть его раз пять, в основном как раз из-за этой сцены и нескольких подобных. Но у кадровика все получалось куда ловчее, чем в кино. Еще я обратил внимание, что очки кадровика куда-то подевались – наверное, в какой-то момент упали на пол, – но он прекрасно обходился без своих линз. Возможно, передо мной стоял зомби или что-то вроде того.

– Молись, с-с-сука…

Он сделал ко мне два шажка, сократив расстояние примерно до трех метров, и я уже буквально вжался спиной в стену. Шажки были мягкими, такие называют кошачьими, и такими еще подступают к жертве уверенные в своей силе звери.

– Павел Аркадьевич!

Я не узнал свой голос. Он прозвучал пискляво, сдавленно, вообще по-дурацки. Так в моем дворе не пищали даже мелкие девчонки в песочнице, с подобными интонациями разве что блеяли овцы.

– Что, поиграем?

Он сделал еще один мелкий шажок, одновременно выбросив вперед правую руку, но, ясное дело, все это было только для того, чтобы попугать, потому что расстояние между нами было пока великовато. Я непроизвольно дернулся. Через долю секунды последовал быстрый переброс ножа в левую руку – еще шажок, еще выпад, лезвие в очередной раз ослепительно сверкнуло на солнце…

Я чувствовал, что давно покрылся испариной – весь, с головы до пяток. С ножом на меня нападали впервые. Конечно, переделки, в которые мы несколько раз за последнее время попадали с пацанами под предводительством Виталя, не прошли для меня даром, на улице я чувствовал себя довольно уверенно, но все же нож – это было чересчур. Я реально испугался. А если уж быть совсем точным – конкретно перессал. А главное, того, что сейчас происходило, на самом деле попросту не могло быть. Не могло быть, потому что быть не могло, и это усиливало мандраж и ощущение нереальности до крайности. Но ведь все это было…

– Павел Аркадьевич! Я просто пришел устроиться на работу!

Опять переброс, еще раз, еще, расстояние сократилось уже до двух метров, а кадровик, упруго качаясь из стороны в сторону, как делают специально обученные бойцы специальных ведомств, чтобы в них не попала пуля, все топтался передо мной, выписывая полукруги, явно выбирая момент для решающего броска – это было видно по его сузившимся и холодным, как у змеи, глазам.

Я уже уверился, что мне настал конец, когда произошли еще кое-какие изменения. Меня внезапно одолела такая ярость, что количество испарины удвоилось. И это уже не была прежняя испарина труса, это была испарина зверя, такого, каким вдруг стал этот чертов кадровик или кто он там на самом деле – вампир, зомби, или просто сумасшедший, или…

– Значит, пожрать, говоришь, не на что…

Он прыгнул на меня, как рапирист, выбросив вперед руку с ножом, но я молниеносно отскочил в сторону и замер, набираясь решимости на рывок к стулу. Зло скалясь, кадровик повернулся за мной, как ракета с головкой самонаведения. Судя по взгляду, его ничуть не удивила моя неожиданная проворность, он просто воспринял это как данность и, возможно, произвел в голове какие-то поправки, учитывая изменившиеся обстоятельства.

– Куда, с-с-сука! – Конечно, как профессионал он сразу просек, что я решил пробиться к столу. Это было трудно, почти невозможно, потому что мне предстояло обогнуть адскую боевую машину, в которую превратился кадровик. С другой стороны, я чувствовал, что появившиеся во мне сила и ярость столь велики, что наши шансы уравнялись. – Стоять, с-с-сказал!

Дальше я сделал нечто невообразимое и неожиданное для меня самого. Я резко присел, уперся руками в пол и совершил несколько круговых движений ногами, пронося их под поочередно поднимаемыми руками, как это делают гимнасты на коне. На втором махе я сумел сшибить не успевшего подпрыгнуть кадровика, но он вскочил, едва коснувшись пола, словно мячик, оттолкнувшийся от земли, тут же бросился на меня сверху, но я тоже сумел среагировать, перекатился всем телом, и его нож, пробив линолеум, с треском вонзился в дерево пола. Мы вскочили одновременно и бросились в одну сторону – я к стулу, а он ко мне, причем нож по-прежнему был в его руке.