Текст книги "У нас убивают по вторникам (сборник)"

– Руки за голову, лицом к стене! – командует Быстров. Держа типа в очках под прицелом, он обыскивает его.

Достает документы. Скромное пропускное удостоверение.

– Это что?

– Там написано.

– Хочешь сказать, ты преподаватель музыкальной школы?

– Да.

– Хорошая крыша! – одобряет Быстров. – А на чем ты играешь с такими плечами?

– На фортепиано. Честное слово. С детства как-то полюбил…

Быстров выкидывает удостоверение в мусорный бак. И видит в баке выброшенное тряпье. Хватает что-то вроде рваной простыни, связывает сзади руки подозрительного типа. Толкает его, тот падает на землю. Быстров связывает ему ноги.

Уходит.

Теперь надо поменять внешность.

Быстров в парикмахерской.

– Постричь. Наголо.

Парикмахер смотрит на него в зеркало.

Быстров смотрит на парикмахера.

Вскакивает, стаскивает с себя покрывало, уходит.

Рука парикмахера тянется к телефону.

Быстров в каком-то дворе, в закутке за мусорными баками. Он сидит на земле, перед ним осколок зеркала. Быстров сдабривает волосы пеной и, морщась, удаляет волосы бритвой-станком. Время от времени поливает голову водой из бутылки.

Преобразившийся Быстров останавливает машину.

– Командир, надо из Москвы уехать.

– Это запросто! – спрашивает пожилой, но бесстрашный водитель. – И куда надо?

– Чем дальше, тем лучше.

– От денег зависит.

Быстров показывает деньги:

– Этого на сколько хватит?

– Километров на триста.

– Годится.

Водитель везет странного пассажира. Деликатно осведомляется:

– А вы никого не убили?

– Нет. Это меня собираются убить.

– Да? Слушайте, где-то я вас видел?

– Вряд ли.

А большие люди собрались, чтобы обсудить положение.

– Ну что? Оконфузились? – спрашивает Капотин.

– Кто же его знал, что он такой фортель выкинет? – оправдывается Пробышев. – Был тихий, послушный человек.

– Жена, дочь – знают, где он?

– Вели с ними работу, – отвечает Пробышев. – Не знают.

И вправду – вели работу. Светлана уныло бродит среди разгромленной мебели.

Настя, вся в крови, пошатываясь, бредет в ванную.

– Кто у него еще есть? – спрашивает Капотин.

– Брат. С ним тоже поработали.

И опять не соврал генерал. Быстров-младший сидит с книжкой и берет чашку с чаем, чтобы отхлебнуть. Морщится. Открывает рот, в котором нет половины зубов. Вынимает шатающийся зуб.

– Розыск организовали? – продолжает выспрашивать Капотин.

– Сразу же. Его уже зафиксировали в нескольких местах, но не успели задержать.

– Что ж. Нет худа без добра, – неожиданно говорит Капотин. – Раньше его было не за что убивать, только по необходимости. А теперь есть за что. В прессе и на телевидении организуйте ряд материалов о Быстрове как о коррупционере, политическом авантюристе. Можно сказать, что он хотел организовать переворот.

– Фашистский, – вставляет кто-то.

– Ладно, пусть фашистский. Ну и еще что-нибудь добавьте. В быту маньяк, хапуга. Детей обижал. И если, товарищ генерал Пробышев, через три дня он не будет найден, а окажется в каком-нибудь Лондоне, убить придется вас.

– Понимаю, – мокнет лбом Пробышев. – Обещаю – выловим!

А Быстров, заехавший черт знает в какую глушь, сидит в предбаннике со стариком Евгеньевичем, пьет квас, нежится.

– Эх, Евгеньич, хорошо тут у вас. Тишина, покой… Оторвались мы от народа, от корней.

– Это точно, – кивает старик, привыкший со всем соглашаться не от покорности, а от лени.

– Хоть бы кто-нибудь из наших заехал бы сюда, посмотрел, как обычные люди живут. Без интернета, без супермаркетов, на нищенские деньги!

– Это точно…

– С другой стороны – а зачем вам это? В интернете порнография, в супермаркетах – модифицированные продукты. А у вас все натуральное.

– Это точно. Ну, в дом, что ли?

– Ты иди, а я еще попарюсь. Можно я у тебя поживу пару месяцев? Не даром, естественно?

– Живи, мне-то что.

Быстров идет в парилку, а Евгеньевич в дом.

Он включает телевизор, а там как раз репортаж:

– Сейчас полным ходом идет операция «Перехват». Из наших источников известно, что на этот раз исключены все возможности побега за границу и человек, виновный перед людьми и государством, понесет заслуженное наказание. Комментарий прокурора Рубака.

Рубак перед камерой:

– Нами объявлена беспощадная борьба со всеми проявлениями коррупции, взяточничества, злоупотреблений и тому подобное. Никто, кого мы считаем виноватым, не уйдет от возмездия народного суда. Мы призываем к сотрудничеству и открытости. Вот например: если у человека «бентли» за полмиллиона долларов, – он кивает на машину, рядом с которой стоит, – пусть отчитается, откуда у него деньги на такую машину!

– Это ваша машина, – напоминает ему журналист.

– Да? Ну и что? Виноват прокурор – судите прокурора! – бьет себя в грудь прокурор, как Чапаев в знаменитом фильме. – Только эта машина не моя, а сына. То есть на мои деньги куплена, но никто не знает. А когда никто не знает, нет вопроса.

В сенях слышится стук. Евгеньевич выключает телевизор.

Хозяин и гость сидят распаренные, пьют чай.

– Построю домик, сад разведу, огород распашу, – мечтает Быстров. – А то и женюсь. Нет, моя Светлана женщина хорошая, но, боюсь, назад пути нет. Точно, женюсь.

– Дело хорошее, – соглашается Евгеньевич.

Гость укладывается спать, а Евгеньевич, почесав шею под бородой, достает из шкатулки допотопный мобильный телефон размером с лапоть, подключает его к сети и ждет, когда появится индикатор, указывающий, что можно звонить. Задумчиво смотрит при этом на Быстрова, не испытывая к нему ни вражды, ни ненависти. Ничего, впрочем, не испытывая.

И снится Быстрову предутренний сон: дебелая деревенская красавица идет от речки с ведрами, держа коромысло на крутых плечах. А он лежит на сеновале, смотрит. Красавица ставит ведра, лезет к нему на сеновал. Он притворяется спящим. Следит сквозь ресницы. Красавица умиленно смотрит на него. Протягивает руку, чтобы погладить. Но вместо этого грубо треплет за щеку.

Быстров вскакивает. Перед ним Валера Свистунов с пистолетом, другие люди.

– Предал, дед? – спрашивает Быстров Евгеньевича.

Тот пересчитывает в двух ящиках бутылки с водкой (его гонорар) и хладнокровно отвечает:

– Предают своих, а ты мне чужой.

Доставить человека из края в край страны, когда надо, плевое дело.

Пробышев где-то в мрачном подземелье говорит заупрямившемуся Быстрову.

– Ну? Что будем делать? Я бы тебя прямо сейчас задавил, да не велят. Требуют, чтобы все было по плану. Так вот: ты можешь опять сбежать. Но мы твою жену искалечим, дочь изнасилуем, брата изуродуем.

– Так вы уже. Сам же сказал.

– А мы по второму разу пройдемся. Тебе приятно будет, если они тебя начнут проклинать?

– Я хочу подать в суд! – топорщится Быстров.

– Зачем, дурашка?

– Чтобы иметь возможность защищаться!

– Да? Ну не знаю, не знаю…

Пробышев отходит, звонит кому-то. Возвращается.

– Ну что ж, подавай. Даже лучше – пусть народ убедится, что все законно, по суду, по справедливости!

Быстров дома. Они сидят с женой, обнявшись, на диване.

– Не верю я им, – говорит Светлана. – Не надо никакого суда.

– Надо, Света! Я теперь не хочу быть мишенью! Я докажу свои права! – сверкает глазами Быстров, в котором появилось что-то совсем новое.

– Ничего ты не докажешь…

Светлана о чем-то думает, а потом спрашивает:

– Ты знаешь, кто тебя будет убивать?

– Да. Валера Свистунов. Он неплохой парень, но – работа такая.

– А почему бы тебе его не убить? Им ведь неважно кого, лишь бы другие боялись.

– У него ранг не тот. А мне воспитание не позволяет. Ты представляешь, чтобы я в кого-то выстрелил?

– Но ведь речь о твоей жизни, Вадик!

– Он тоже жить хочет. И потом: убью я его, другого назначат.

– А ты и другого! До тех пор, пока у них охота не пропадет.

– Никогда у них охота не пропадет!

– Нельзя же сидеть и ничего не делать!

– А я и не собираюсь сидеть. Я судиться буду!

Светлана понимает, что с мужем говорить бесполезно.

Она решает действовать самостоятельно.

Довольно быстро она находит в газетах соответствующее объявление и вот уже заходит в здание, где на двери вывеска: «Агентство особых услуг».

У турникета, как водится, охранник.

– Извините… Агентство заказных убийств здесь? – спрашивает Светлана.

– Здесь, только мы об этом вслух не говорим. Проходите.

Светлана попадает в холл, откуда ведут три двери. На одной: «Сектор госзаказов». На другой: «Для организаций и юридических лиц». На третьей: «Индивидуальные заказы».

Светлана идет в третью дверь.

Длинный коридор, вдоль стен сидят заказчики. На дверях таблички: «Компромат», «Преследования по службе», «Порча имущества», «Изнасилования» и наконец – «Физическое уничтожение».

Еще туг двери – «Бухгалтерия», «Касса», «Профком», «Производственно-технический отдел».

Светлана, остановившись перед дверью с табличкой «Физическое уничтожение», складывает руки на груди и обращается к очереди:

– Пожалуйста… Мне срочно. Мой муж Быстров, может, слышали?

– Всем срочно! – отвечает хмурый мужчина.

– Не пускайте ее! – кричит старуха из конца очереди. – Не советское время, нечего без очереди лезть! Везде блатные, просто ужас!

Светлана сидит и ждет.

Идет время.

И вот она в кабинете. И уже объяснила приемщице Лиле, равнодушной и красивой барышне, в чем дело.

– Понимаете, это очень важно, очень… Ведь это несправедливо, это…

– Вы прейскурант видели? – спрашивает Лиля.

– Да, ознакомилась. Я готова.

– Половина суммы – аванс. Срок исполнения – месяц.

– Нет! – пугается Светлана. – Невозможно, это долго! Счет на дни идет, понимаете?

– У всех счет на дни.

– И что же делать?

– А вы не знаете? Как везде – взятку дать.

– Кому?

– Мне, кому же еще, – пожимает плечами Лиля.

– Да? Спасибо. Очень обяжете. А сколько?

– Три тысячи. Евро. Он у вас большой человек все-таки.

– Хорошо, хорошо.

Светлана достает деньги, Лиля звонит по телефону.

– Гена, зайди.

Входит Гена, молодой человек атлетического сложения. Заигрывает с Лилей.

– Не по делу сроду не позовешь, – и обнимает ее за талию.

– Только без рук. У меня с утра два секса было, хватит уже, – капризничает Лиля.

– Ты забыла, радость моя, что мой дядя тут хозяин? Хочешь, чтобы тебя уволили?

Лиля начинает раздеваться, кокетливо сетуя:

– Блин, и зачем я такой красивой родилась?

– Мне выйти? – спрашивает Светлана.

– Да нет, мы быстро. Журнальчики посмотрите пока. Светлана берет один из журналов. Название – «Голос киллера». Там фотографии пистолетов, ножей, взрывных устройств. Трупы во всех ракурсах. Статьи: «Качество гарантируем», «Ваши проблемы – наше решение».

А Лиля и Гена делают свое дело.

В это время звонит телефон. Лиля берет трубку.

– Какие претензии? – возмущается она. – О, о, фак ми. Это не вам. Я говорю: какие претензии: вы сами дали информацию – и номер поезда, и вагон, и место… А кто виноват, что ваш муж местами поменялся? Ну и что, что женщина? Наши сотрудники очень дисциплинированные, какое место указали, на таком он и убил. Да жалуйтесь куда хотите!

Она бросает трубку.

– Ну, и чего ты хотела? – спрашивает Гена, застегиваясь.

– Да вот женщина просит – срочный заказ, – отвечает Лиля, одеваясь.

– Кого? – спрашивает Гена у Светланы.

– Мужа. То есть не мужа, другие хотят убить мужа, а я хочу, чтобы вы убили тех, кто его хочет убить… – Светлана выговаривает это слово – «убить» – с запинкой, стесняясь. – Быстров, может, слышали?

– Слышал. Его Валере Свистунову поручили.

– А ты его знаешь? – удивляется Лиля.

– Да буквально позавчера на дне рождения у одного банкира были. В виде вип-охраны. А до этого в Чечне пересекались. Значит – его?

– Да, – отвечает Светлана.

– Ладно, попробуем. Будет стоить, конечно.

– Я готова.

Гена плотоядно осматривает Светлану. Она понимает его взгляд и испуганно говорит:

– Нет!

– Нет? – удивляется Гена.

– Если только без этого никак нельзя.

– Да ладно, – добродушно говорит Гена. – Это я проверил, на что вы готовы. А когда?

– Я узнаю. Пока известно только, что во вторник.

Добился-таки Быстров суда.

Ну, сейчас посмотрим, что из этого выйдет.

Судья, холеный мужчина с кинематографической внешностью (если не учитывать, что в нынешнем кино слишком много уродышей), тихо и мирно сидит за столом с множеством ящичков-ячеек (такие бывают в почтовых вагонах, где сортируются письма). Он считает деньги в толстой пачке и раскладывает по ячейкам с надписями: «Прокурор», «Адвокат», «Следователь», «Присяжные», «Свидетели» и т. п.

Выступает представитель защиты, мужчина осанистый, агрессивный, самоуверенный, пылающий справедливым гневом.

– Уважаемый суд, уважаемые господа присяжные. Как видите, на месте обвиняемого никого нет, – он указывает на пустующую скамью подсудимых, – поскольку господин Быстров выдвинул иск против государства, а оно, как сами понимаете, неизвестно кто и неизвестно что в личностном смысле, то есть – пустое место. Я могу сказать одно: все обвинения господина Быстрова есть ложь уже потому, что это и так каждому понятно. Человек, не понимающий, что государство желает только блага своим гражданам и вправе убрать с дороги каждого, кто мешает этому благу, не заслуживает доверия. Поэтому я прошу господ присяжных рассмотреть этот вопрос объективно и признать, что обвинения господина Быстрова беспочвенны, абсурдны и граждански аморальны. Я закончил, ваша честь.

– Спасибо, – благодарит судья. – Слово представляется представителю обвинения.

Обвинитель, бойкий седовласый человек с иронической усмешкой и с интонацией человека, который прав, когда все остальные не правы, говорит:

– Прошу вызвать свидетеля обвинения Быстрова Владимира Михайловича.

На трибуне – Быстров-младший.

– Я хочу сказать, – говорит он, – что русская интеллигенция всегда выбирала путь сопротивления любой власти, не допуская и мысли, что она, то есть власть, может быть иногда права в своих действиях. Но с такой же вероятностью мы можем допустить также и мысль, что власть может быть не права.

– Извините – прерывает обвинитель. – Ответьте на конкретный вопрос: вам известно, что вашего брата хотят убить?

– В какой-то мере. Я слышал об этом по телевизору. Правда я, как истинный русский интеллигент, не верю телевизору. И газетам.

– Так вам известно или нет? – настаивает обвинитель.

– Ваша честь, я протестую! – вскакивает защитник. – Это давление на свидетеля!

– Протест принимается, – кивает судья. – Прошу задать вопрос в более корректной форме.

– Вам известно… – заново начинает обвинитель.

– Протестую, ваша честь, это подсказка! – кричит обвинитель. – Представитель обвинения подсказывает, что свидетелю что-то известно, хотя свидетель только что сказал, что ему ничего толком не известно.

– Я только… – вмешивается Быстров-младший.

– Не перебивайте! – рявкает судья. – Иначе я вынужден буду удалить вас из зала. Отвечайте на поставленные вопросы. Обвинитель, вы когда-нибудь сформулируете нормально вопрос?

Обвинитель слегка растерян, но бодрится.

– Скажите, свидетель…

– Протестую, ваша честь! – вскакивает обвинитель. – Это опять подсказка! Он говорит ему «скажите», хотя только что мы убедились, что свидетелю нечего сказать!

– Протест принимается, – говорит судья. – Свидетель, вы можете остаться в зале или подождать в коридоре. У обвинения есть еще свидетели?

– Да, ваша честь. Я прошу вызвать жену моего клиента Светлану Петровну Быстрову.

Светлана на трибуне.

– Ваша честь, я подтверждаю, что моего мужа собираются убить.

– Протестую, ваша честь! – кричит защитник. – Показания не по существу дела!

– Протест принимается, – кивает судья и разъясняет Светлане. – Иск вашего мужа сформулирован следующим образом: такие-то и такие-то представители государства хотят его убить. Хотят, а не собираются. Собираются или нет – другой вопрос. В заявлении указано – хотят. Улавливаете разницу? И наша задача выяснить, хотят или не хотят. А собираются или нет, это предметом сегодняшнего разбирательства не является.

– Они хотят! А этого делать нельзя! Потому что он хороший, добрый, умный человек!

– Свидетельница! – прерывает судья. – Я вынужден вас удалить за оскорбление суда и явную дачу ложных показаний!

– Но чем… Как? – растеряна Светлана.

– Сказав, что ваш муж хороший, добрый человек, вы намекнули, что присутствующие, и в том числе я, нехорошие и недобрые люди. Это оскорбление. При этом ваш муж не может быть умным, потому что умный человек никогда не подаст в суд на государственные органы. То есть это явная ложь с вашей стороны. Прошу вас покинуть зал заседаний!

Светлана, плача, идет к двери. Судья смотрит на ее фи-гуру.

– Секундочку!

Она останавливается с надеждой.

– А вы что вечером делаете?

– Я?.. Не знаю… Я…

– Телефончик в приемной оставьте, я позвоню.

Светлана, вконец растерявшаяся, выходит.

– Ну что ж… – говорит судья.

И тут звонит телефон, он берет трубку. Слушает. В зале переговариваются.

– Тихо! – кричит судья. И в трубку: – Да. Конечно. Конечно. Без вопросов. Спасибо.

Кладет трубку.

И:

– Мое решение таково: обвиняемый, несомненно, виновен. Я вас имею в виду, – указывает он на Быстрова.

– Я истец!

– Мне лучше знать, кто вы. Вы обвиняетесь в клевете, подрыве государственного строя и организации заговора.

– Какая же клевета? Меня убить хотят!

– Никто вас убить не хочет – и мы этот вопрос уже прояснили! Собираются – да. В силу необходимости. Но это не значит, что хотят! Они не хотят, они вынуждены. А вы обвиняете, что хотят! Это клевета. И я вынужден вынести приговор…

Судья мешкает, звонит по телефону:

– Извините, а сколько дать?

Слушает.

– Понял.

Кладет трубку. Объявляет:

– Пять лет в колонии общего режима с отбытием наказания в условной форме! Освободить из-под стражи в зале суда. Что, нет стражи? Ну, пусть так идет.

Братья Быстровы выпивают в дома Владимира. Надежда выходит с тарелкой, со стуком ставит ее на стол.

– Ты чего это? – спрашивает Владимир.

– Того! Лишь бы повод – выпить! – уходя, ворчит жена.

– Я не с кем-нибудь, а с братом! – кричит ей вслед Владимир. И поднимает стопку: – Твое здоровье.

– Оно мне больше не понадобится, – мрачно отвечает Вадим.

– Зря ты так. Нет, я понимаю, обидно, неприятно. Но как советуют мудрецы? Если не можешь изменить обстоятельства, надо посмотреть на них с другой стороны.

– Это с какой?

– Им что важно? Они же бьют своих – чтобы свои же и боялись. А если ты будешь чужой, это совсем другой резонанс! Это международный скандал, понимаешь?

– Но я же не чужой.

– А кто тебе мешает им стать? Представителем, например, оппозиции и в каком-то смысле добровольной жертвой. Пострадать за правду и справедливость. За народ. Я знаю кое-кого в ЦК КПСС.

– Ты не бредишь? Какая еще КПСС?

– Отличная партия, между прочим. Это не то, что ты думаешь. Коллективный Подпольный Союз Справедливости.

– А другие не коллективные?

– Нет, конечно. Там никого, кроме руководства, нет. У них съезд как раз послезавтра, надо пойти.

– А через пять дней – вторник.

– Ничего, брат, успеем! Кстати – я так, на всякий случай, – ты завещание составил? У тебя библиотека хорошая, а дочь и жена читать не любители. Растащат кто попало.

И вот братья подходят к зданию, где на фронтоне транспарант: «2-й съезд Коллективного Подпольного Союза Справедливости».

Здание охраняют милиционеры. Вокруг – толпа возмущенных обывателей с плакатами: «Долой справедливость!», «Не хотим перемен!», «За веру, царя и Отечество!», «Руки прочь от власти!».

На входе братьев осматривают, шмонают.

– Где делегатские мандаты? – спрашивает человек в штатском.

– Это наши, наши! – кричит некий функционер.

И провожает братьев в зал.

В зале битком. В президиуме председатель партии Мигунов, другие ответственные товарищи. Мигунов встает, поднимает руку:

– Позвольте съезд нашей партии считать…

Но тут заминка, шепот, ропот: открываются двери, и входит с группой сопровождающих Капотин.

Аплодисменты, переходящие в овацию.

Капотин машет рукой: хватит. И делает знак Мигунову: начинайте.

– Итак, – возглашает Мигунов, – открываем второй съезд нашего Коллективного Подпольного Союза Справедливости. Слово для доклада предоставляется мне.

Он идет к трибуне.

– Товарищи! Рад приветствовать вас на нашем съезде людей, не согласных с политикой власти, хотя и поддерживающих ее! Извините, рекламная пауза.

На большом экране демонстрируется реклама пива – спонсоры съезда.

А Мигунов тем временем засовывает в рот жвачку и, как только кончается реклама, произносит:

– Жевательная резинка «Вред ли», наш сладкий спонсор!

И, продолжая жевать, с горячностью говорит:

– А-ма-мэ-му-мо-ми-ма!

Аплодисменты.

– Ны-на-ну-но-ни-нэ-но! – обличает недостатки Мигунов.

Аплодисменты.

– Ба-фа-фу-фо-фы-фа-фу-фы! – хвастается он достижениями.

Аплодисменты.

– Ничего не понимаю, – шепчет Вадим Владимиру.

– Неважно! Главное – мы вместе! – отвечает тот с горящими глазами.

– А-рара-барара-тудыть-сюдыть! – Мигунов указывает на Вадима.

– Тебя зовет! – подталкивает брат брата.

Быстров-старший, стесняясь, идет к трибуне.

После паузы говорит:

– Мы все понимаем, что так, как есть, продолжаться не может. Но проблема в том, что никто толком не знает, как надо. Я тоже не знал. И вдруг понял. Я понял, что все очень просто. Мы живем, как на вулкане. Живем так, будто он завтра взорвется и надо успеть – наворовать, нахапать, нажраться, напиться, настроить себе домов. Когда выльется лава, поверьте, ей будет все равно, дворец у вас или избушка. Я задал вопрос себе: что я могу сделать? Не так уж много. Меня собирались убить, как, может, некоторые знают. Так вот, я совершу самоубийство. В знак протеста! Если хотите, под флагом вашей партии, мне все равно.

Аплодисменты.

Внимание зала и его реакция все больше разогревают Быстрова, он вдохновляется.

– Я не думаю, что все сразу переменится. Но если хотя бы кто-то задумается, что человек покончил с собой в результате глубокого отвращения к происходящему, – это будет уже результат!

Все приготовили руки для аплодисментов, но тут – в паузе, когда Быстров набрал воздуха для нового выкрика, слышится резкий звук отодвигаемого кресла.

Капотин встает и, проходя мимо Мигунова, говорит:

– Урежу финансирование партии в три раза.

– Я не знал, Павел Савлович! – торопится за ним Мигунов. – Я понятия не имел, о чем он будет говорить! flyman, обычное дело: все плохо, надо что-то делать, вас покритикует.

И, обернувшись, рявкает на Быстрова:

– Прочь с трибуны!

– Товарищи! – напоследок взывает Быстров. – Только через самоубийство обретем новую жизнь! Следуйте моему примеру! Ответим массовыми самоубийствами на беззаконие и произвол!

Зал отвечает овацией.

И тут же мы видим другой зал – заседаний. Капотин гневается.

– Дотянули резину, товарищ генерал Пробышев? Давно пора было его прибить!

– Мы в ближайший вторник собирались. Сами знаете…

– Знаю! В виде исключения могли бы и в выходные поработать!

– Можем хоть завтра…

– Поздно! Об этом во всех газетах написано и на всех каналах сказано: доведенный до отчаяния Быстров собирается покончить с собой! И даже если мы его сейчас замочим, это будет расцениваться как самоубийство. Типа того: подставил добровольно человек себя под пулю.

– Может, я чего не понимаю, – говорит Рубак. – Но что в этом такого? Самоубийство и самоубийство. В судебной системе это было бы очень удобно. Не держать человека в тюрьме, не тратить на него государственные средства. Выдал ему пистолет или яд – и нет проблем.

– Кто согласится? – сомневается Манин.

– Мы эксперименты проводили. Сажаешь человека в одиночку, кладешь заряженный пистолет. Три-четыре дня – и человек созревает. Психологи объяснили: когда пистолет рядом, а ты в одиночке, крайне трудно не застрелиться. Соблазн велик.

– Умные люди, а какие глупости говорите! – укоряет Капотин. – Вот ты, Манин, позволишь какому-нибудь банку добровольно обанкротиться?

– Еще чего? Им дай волю, все банкротами себя объявят!

– А ты, товарищ генерал Пробышев, если, к примеру, какая-нибудь нехорошая демонстрация, ты позволишь ей самой собраться и самой разойтись?

– Собираются пусть, а разойтись – только с нашей помощью.

– Вот! И ты, господин товарищ прокурор, не подумавши сказал. Если бы виновные сами себе приговоры выносили и сами их исполняли, зачем тогда прокуратура, суд, следствие? Тысячи людей без работы останутся! А главное, коллеги: самоубийство – уход от ответственности, уход из-под нашего контроля. Мы этого позволить не можем.

– А что делать? – спрашивает Пробышев.

– Не допустить. Сделать так, чтобы, во-первых, Быстров не сумел этого сделать, а во-вторых, чтобы захотел жить.

– Он и так хочет, – говорит сухопарый, болезненного вида представитель медицинского ведомства, Мощеев. – Утверждаю как психолог и доктор медицинских наук…

– Ты диссертацию купил! – хихикает Переметнов.

– Ну и купил, – спокойно отвечает Мощеев. – Некогда мне диссертации защищать, а знаний мне и так хватает. Так вот, доказано, если человек хочет покончить с собой, он хочет жить. Потому что тот, кто не хочет жить, он вообще ничего не хочет, в том числе покончить с собой.

– Спиши слова! – иронично говорит Капотин. – Короче, составим план мероприятий по охране Быстрова и недопущению его самоубийства. Сколько хлопот из-за одного дурака! – сокрушенно качает он головой.

В прихожей квартиры Быстровых – человек в штатском. И в каждой комнате по такому человеку. Следят, чтобы, упаси боже, Быстров не покончил с собой.

Один из штатских сидит со Светланой и смотрит по телевизору шоу-угадайку.

– Вариант «б», синхрофазотрон! – выкрикивает штатский, отвечая на вопрос ведущего.

– Какой вы умный! – удивляется Светлана.

– Я Бауманское закончил.

Быстров идет в туалет.

Тут же рядом оказывается штатский.

– Дверь не закрывать!

– Вы что, смотреть будете?

– Служба.

– Но я так не могу! Мне противно!

– А мне не противно?

– Слушайте, это нарушение прав человека!

– Ты сам хочешь покончить с собой. Это тоже нарушение прав человека. То есть твоих собственных.

Быстров пожимает плечами, входит в туалет.

Он идет в кухню. Открывает холодильник. Видит банку консервов. Ищет, чем ее открыть. Ни ножей, ни вилок, ничего колющего, режущего.

– Свет, чего бы съесть? – кричит он.

– Сама сижу голодная, всю посуду отобрали! – отвечает Светлана.

Быстров садится за стол у окна. Достает сигареты. Штатский подскакивает. Ощупывает и мнет сигареты.

– Там-то что? – спрашивает Быстров.

– Мало ли. Ампула с цианистым калием.

– Где я его возьму? И сигареты без того яд.

Быстров смотрит в окно. Там две мамы сидят на лавочке с книгами, а девочка и мальчик бегают вокруг них. Девочка догоняет мальчика, хватает его, они хохочут. Теперь мальчик догоняет девочку. Хватает. Хохочут. Теперь девочка догоняет мальчика. И так без конца. Счастливы.

Быстров берется за ручку, дергает. Окно закрыто наглухо. Быстров хватает стул, ударяет в стекло. Стул ломается, стекло цело.

– Только мебель портите, – говорит штатский.

Звонок в дверь.

В квартиру входит эффектная молодая женщина. Обращается к Светлане, кивая на штатского:

– Это он?

– Кто?

– Муж?

– Нет. Он в кухне. А вы кто?

– Пока никто, буду любовницей. Меня София зовут.

Женщина проходит в кухню. Светлана вопросительно смотрит на штатского. Он пожимает ей руку и говорит:

– Для вашей же пользы.

София в кухне.

– Ты, что ли, Быстров?

– Да.

Она оглядывает его с ног до головы. Чрезмерно пухлые силиконовые губы брезгливо вздрагивают.

– Бывает и хуже. Пойдем.

– Куда?

– В спальню.

– Вы думаете, это заставит меня изменить решение? – усмехается Быстров, не показывая, что он шокирован.

– Уверена.

– Хм. Я пойду – но только для того, чтобы вы поняли, что ошибаетесь.

– Там видно будет.

Они проходят в спальню.

Через минуту Светлана с озабоченным лицом подходит к двери, вежливо стучит:

– София, там в шкафу, на верхней полке, чистое белье. Вадик, покажи даме!

А София тем временем сует в уши Быстрову наушники от плеера.

– Послушай пока. Настройся.

В наушниках обволакивающаяся музыка с эротическими вздохами и стенаниями.

София раздевается, ложится. Показывает себя и так, и так. Быстров смотрит исподлобья и ничего, кроме стеснения, не чувствует.

– Ну что, захотел жить?

– А я и хотел. Просто теперь мой долг – прекратить свою жизнь. Я пообещал. Я дал слово.

– Ну и что? Я своему мужу каждый день обещаю, что больше никогда и ни с кем.

– У вас есть муж?

– Я не поняла, ты что, больной? Я не встречала мужика, который меня бы не хотел! – сердито говорит София.

– Я хочу. Но я сдерживаюсь, – лукавит Быстров.

– Зачем?

– Ну… Я люблю свою жену.

София недовольна:

– Вот, блин, дали заданьице. Жену он любит. Я тоже мужа люблю – ну и что? Неужели перед смертью не хочется чего-нибудь такого, чего не было?

– Почему же не было? Было.

– С такой женщиной, как я? – сомневается София.

– При чем тут – как вы, не как вы. По любви было. А если хоть раз было по любви, умереть не страшно.

София долго смотрит на Быстрова, пытаясь понять, что он сказал. Потом вдруг набрасывает на себя простыню.

– А по любви – это как? – спрашивает она. – Ну, то есть, какие ощущения? Оргазм какой-то другой? Или что-то еще?

– Это на уровне души.

– Будто если выпить? – угадывает София.

– Нет.

– Ну – нанюхаться?

– Чего.

– Морочишь мне голову! – с досадой говорит София.

И вдруг начинает хлюпать.

– Я, может, тоже хочу с собой покончить!

– Что мешает?

– Как что? Чувство долга.

– Перед мужем, детьми? – теперь черед Быстрова угадывать.

– Какой муж, какие, блин, еще дети? Вот перед этим чувство долга! – София сбрасывает с себя простыню. – Ты подумай, как я могу это уничтожить? Оно людям служить должно! Ну и мне тоже!

Слова странные, конечно, но поза Софии на этот раз так бесхитростна, так невинно откровенна, что Быстров невольно чувствует прилив мужской силы.

– А ты знаешь, я, пожалуй… – склоняется он над Софией.

Та немедленно вскакивает и начинает одеваться.

– В чем дело? – удивлен Быстров.

– Методика! Теперь ты меня будешь хотеть со страшной силой. Будешь искать, уговаривать, упрашивать. Тебе будет не до самоубийства. Вот телефон, – она оставляет визитку на ночном столике.

И напоследок страстно целует Быстрова.

– Это чтобы тебя больше разобрало.

Она выходит. Быстров смотрит на визитку и рвет ее в мелкие клочки.

Только сейчас он замечает, что в углу комнаты сидит человек в штатском.

– Ну и дурак же ты, – говорит человек.

– Хуже. Я как раз слишком умный, – не соглашается Быстров.

Так прошли день и вечер и наступила ночь.

Быстров лежит в постели со Светланой.

В углу спальни клюет носом человек в штатском.

– Черт знает что, – говорит Светлана. – Теперь я знаю, что чувствуют звери в зоопарке.

– При чем тут звери? – возражает Быстров. – Звери не понимают. А люди понимают и все равно лезут в клетки. Реалити-шоу всякие. Что их, нарочно загоняют?

– Я не хочу жить в реалити-шоу. Зачем ты придумал это самоубийство?

– Я не придумал. У меня нет другого выхода. Я не хочу жить в вечном унижении.

– Тебе все равно не дадут этого сделать. Может, признаешь свою вину?