Текст книги "Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск им. М. Ю. Лермонтова. Выпуск 1"

«Мы не для того родились, чтобы убивать, и не для того, чтобы Быть убитыми». –

Эти слова принадлежат командиру Ялтинского партизанского отряда Илье Вергасову. Его книга «Крымские тетради» наша кровная связь с прошлым – суровыми, смертельными, страшными днями фашистской оккупации и смелой борьбой горсткой отчаянных соотечественников.

Умер от голода, погиб в бою, не сдавался в окружении, расстрелян в застенках гестапо, пал от пули предателя. Смерть и снег, голод и горе кружились над Крымом с ноября 1941 по май 1944 года. Тяжёлые страдания народа. И Илья Захарович Вергасов правдиво, с пережитыми самим испытаниями рассказал нам о трудных временах и жестоких схватках с врагом. «Это – что видели мои глаза, что прошло через сердце». Здесь «трудно отделить правду от легенды, ибо сама правда была легендарна». Писатель Сергей Залыгин отметил, что книга написана мужественным стилем, в ней соединены – неистовый, сильный характер автора с его туберкулёзным недугом и героическая документальность происходящего. Писателя миновали пули и взрывы гранат, выдержав голодовки и немыслимые губительные физические напряжения, душа Вергасова мечется, присутствует, переживает и проходит кровью и болью сквозь партизанскую страду.

Вот мужественные строки: «Двигаться становилось все труднее и труднее. Люди выбивались из сил. Никогда в жизни не испытывал я такого урагана. Невозможно было удержаться на ногах. Ветер отрывал ослабевших партизан от земли. Что-то со звоном пронеслось в воздухе и сгинуло в пропасти – партизанский медный казан.

Ураган стал убивать. Первыми жертвами оказались наиболее слабые. Ветер как бы подстерегал мгновение, когда партизан выпускал руку товарища. Самостоятельно один человек не мог удержаться на ногах. Ураган усиливался.

Не хочу скрывать правды: я пережил минуты, когда силы покидали меня, и хотелось только одного: зарыться в снег и спать. Спать, не думая о последствиях. Я не мог слышать вой этого сумасшедшего урагана.

Как мне хотелось тишины! Хотя бы минут пять покоя, чтобы в слабые лёгкие попал хоть глоток воздуха, чтобы было чем дышать. Наверное, была права мой врач Мерцалова: «Куда вам с такими лёгкими?»

Но я был командир, и мне нельзя было сдаваться, нельзя…»

Мне близки и знакомы эти строки, не раз я попадал в дикие бури на горных плато Крыма и испытал ярость ветра, снега и мороза. Но одно дело в мирное время, а когда вокруг коварный враг со смертельной пулей и подлость предателей, а ещё Голод и бездомность.

Я медленно обхожу знакомые места, где не раз бывал в туристских походах, и тут совершались сражения партизан с фашистами, будто ясно вижу всё происходящее вокруг и в падающем снеге, как память-образы, встают сильные и волевые лики моих крымчан. И что-то близкое и благородное связывает меня с ними. Неужели смерть! Там, на Ай-Петринском плато, у пещеры Иограф, слепая стихия лавины бросила нас, команду горноспасателей, в пропасть, где окровавленные и переломанные, мы замерзали и умирали в январском снегу. Скончался Артур Григорян, а на другой стороне плато в декабре 1941 года при страшной стуже попал в засаду Ялтинский партизанский отряд, где погибли многие.

Партизанская быль со страниц «Крымских тетрадей» Ильи Вергасова окунает и приближает нас в то уже далёкое, но горячее и героическое время, полное трагизма и террора. Смог ли я стать в ряды крымских партизан? Совершенно не нужный вопрос, я всегда был и буду с ними, будто я прошёл боль и беды, смотрел смерти в глаза, выдержал вступительный экзамен, а они, партизаны, уходили в лес без всяких тренировок и боевого опыта, да больные и не принятые в ряды Красной Армии, лишь по зову русского сердца, сражаясь за свою землю, дом и родных.

И дорога нам книга Вергасова своей горячностью и горечью партизанских лет, ставших вечностью и историей Крыма, воскресившей тени блуждающего бесстрашного поколения на горных кручах и тропах. «Когда из-за облаков показалась гора Роман-Кош, наступила тишина. Как будто не было страшной ночи, не было урагана и метели».

Они презирали смерть и стали бессмертными!

Потянуло опять в дорогу, чтобы снова ощутить горную свежесть и воскресить промелькнувшую юность. Ох, как трепетно и тревожно в водопаде весны, в сладком аромате воспоминаний ушедших любовных встреч и так неистово сгоравших минут-поцелуев. А сердце стучит и болит за минувшим очарованьем. Я иду по тропе, возвращаясь в прошлое, как в шальную грозу.

Как-то давным-давно, на Бойке, мы работали в археологической экспедиции, и по этой узорной каменной дороге с крепидами, словно средневековыми скрижалями, спускались к девчонкам в Ялту.

Тропа начинается на холме Дарсан. На Обводной дороге есть такая автобусная остановка. Минуем дикое скопище жутких по архитектуре и свалкам мусора автобаз, складов, хоздворов, бетонный завод и еще какую-то промышленную муть. И, наконец, оказываемся на лесной дороге к холму Ай-Яни, расположенному над Дарсаном. Затем минуем пересечение дорог, противопожарных просек и старая милая тропка-дорожка вступает в лес. Легко, длинными кольцами, она поднимается вверх, пересекая урочище Биюк-Мейдан с красивой полянкой среди леса и двумя площадками, расположенными на обрывистых утесах.

Еще в прошлом веке это был один из главных дорожных путей связывающих Ялту и степной Крым. Там весело цокали лошадиные копыта, скрипели колеса повозок, бодро сновали неутомимые ослики с поклажами на спинах. Потом построили шоссе Ялта – Ай-Петри – Бахчисарай и эта горная дорога, ведущая через Бойку, совсем заглохла, заросла, заплыла дерном и временем. Правда еще до Великой Отечественной войны из Кучук-Узенбаша местное население приносило на продажу в Ялту свежее и кислое молоко, сыр, фрукты, преодолевая путь за несколько предрассветных часов. А сейчас только туристы часто бродят здесь.

Легкий туман и мелкий дождик сопровождал меня в пути. И вдруг – о, ужас! – передо мной черное пепелище: обуглившиеся стволы, скрюченные ветви, сажа на земле, сгоревшие пни, испепеленный стихией горный склон. Прошлогодний страшный лесной пожар огненной фурией вырвался и на этот гребень. Черные слезы, черная гарь, черный дым – сюрреалистическая картина дикого хаоса. И сквозь ад пробиваются тонкие зеленые побеги. Да здравствует Жизнь! Будто похороненное здесь солнце опять всплыло на высокое небо.

До революции Узенбашская тропа к пещере Иограф была помечена красной стрелой с кольцом – знак Крымского горного клуба. Под самым выходом на плато тропа уходит влево, на восток, по направлению к пещере. Вот здесь, январским вечером, отряд горноспасателей, шедший на поиски пропавшего старика, попал в снежную лавину. Тогда погиб наш отважный товарищ Артур Григорян. (Читайте мою документальную повесть «Лавина». Она входит в первую книгу хроники о горноспасателях – «У хижины с оленьими рогами»).

Пещера лежит под верхними известковыми утесами Ялтинской яйлы и служила, по-видимому, местом, где собирались христиане для богослужений во время турецких и татарских гонений. Крошечная церковь стояла внутри пещеры Иограф, находящейся в верхней части Узенбашской тропы. Тропа поднимается по хребту Дарсана к Главной гряде. Художник Елизавета Ивановна Висниовская в 1895 году изобразила облик этого, выступающего из сумрака пещеры, небольшого строения с алтарным закруглением – апсидой. Там ею был подобран обломок редчайшей для Крыма мраморной иконы с изображением младенца Иисуса Христа и собраны другие находки: медные крючья для подвешивания лампад, фрагменты стеклянных и керамических сосудов, бусы. Все это сейчас можно увидеть на выставке «Прошлое Ялты», которая демонстрируется в здании городского музея (ул. Пушкинская, 5а).

Сейчас в пещере едва сохранились остатки алтаря, почти разрушенного туристами. Неподалеку от большой пещеры находится маленькая хижина, в которой, как говорят, жил отшельник.

Возвратившись от пещеры на прежнюю тропу, поднимаемся направо вверх на плато, на выдающуюся пологую площадку Теренчикур. Оттуда видна дорога на северную сторону Главной гряды. Нам открывается вид на море, на яйлу и на простор небес. Коралловый, кадмиевый, красный цвета древних преданий распластались вокруг, замерли в грозном хаосе давних дней, в седых скальных скелетах, в танцах магических теней, в черных глазницах карстовых полостей, в пригнувшихся от дикого ветра кронах, в подобранном кремневом отщепе-ноже из каменного века, в слезах дождей и мучений, в мозаиках-облаках и фресковых росписях горных лугов. Величие высокого и глубокого пространства переплелись с веками, от античных до современных, пахнущих дымом войн и зеленой влагой луговой травы. Здесь, на горной вершине, ветры истории тихо шумят, ласкают тебя легендами и неудержимо уносят в двадцать первый космический век.

Добрался к кромке плато вечером и заночевал в пещере. Лег перед выходом прямо на скалу, укрывшись шерстяным пледом. Снаружи шел мелкий теплый дождь. И большой зал пещеры чуточку горел странным голубоватым светом. Может воздух был насыщен электрическими разрядами, а возможно какое-то святое таинство витало в пещерном храме. Но никакого страха я не испытывал. Напротив, приятная благодать обволакивала мое уставшее тело. Будто тихая Ночь в алмазных чертогах среди стройных сталагмитов и сталактитов нежно ласкала меня.

Мое горящее существо стало легким и невесомым, как бархатная темнота. Оно медленно кружилось под ажурными сводами, роняя внезапно навернувшиеся слезы о погибшем товарище в той страшной лавине, которая смела нас на крутом склоне, возле пещеры.

И вторила моим горючим слезам чудодейственная исцеляющая молитва, серебром звеневшая в падающих каплях воды на природный каменный алтарь-натек. Известняковая роскошь пещерной церкви, уводила в подземное пурпурное царство, где стынет причудливая тень в ослепительном огарке свечи, где безмолвствует человеческий разговор, но торжеством благоухает музыка немая, песней звучащая в живой воде.

Блаженство пышного сказочного сна погрузило меня в тайны, стенанья, вздохи и бред пещеры, где я стыл, каменел и горел, где для меня расступались стены и своды. Под куполом зажигались хрустальные люстры, освещая желтые черепа, золотые маски, бриллиантовые венцы и дикие пляски козлоногого вертепа.

Проснулся. О, Боже! Овальный вход в пещеру Иограф завесила тончайшая ткань розовой ризы рассвета. Она струилась и шелестела шелком прозрачного воздуха на прекрасной фигуре златостанной зари. И я чувствовал на лице и ладонях ласковое и горячее прикосновение, волшебный поцелуй Свежести и Юности, как когда-то в далекие годы быстротекущей молодости. Как прелестно прикосновение к губам девственного утра! И томит, и льется птичья трель, наполняя сердце звонкой дрожью. Я встал, откинул драгоценную вуаль и шагнул в гулкую невесомость горного солнечного сияния…

«Средь шумного бала, случайно, в тревоге мирской суеты,

Тебя я увидел, но тайна твои покрывала черты»

Меллас – в переводе с греческого звучит «седой», «тёмный», «серебристый». Возможно, это связано с густыми темно-зелёными красками вулканической интрузии магматических пород у нависающих скал Ай-Иори. А у моря раскинулся парк, заложенный в 30-е годы XIX века, где сохранился старинный двухэтажный дворец с плоской крышей. Здание возведено в плане средневекового палаццо с четырьмя угловыми башнями, чудесными легкими террасами, правда, дополненные деталями римской виллы эпохи Возрождения. Хотя в орнаменте фасадов и внутренних помещений есть и влияние востока с килевидными арками, арабесками, нишами. По планировке и размещению растений меллаский парк один из лучших на Южном берегу Крыма, в нём собраны свыше 60 видов декоративных форм деревьев и кустарников с редкими и чарующими экзотами. Здесь много цветов, великолепны в парке бордюры из жасмина голоцветного и калины вечнозеленой. Изящно размещены в парке скульптуры и беседки. Словно белая птица замерла на ночном отдыхе беседка-ротонда на скалистом мыске у моря.

Граф и поэт Алексей Константинович Толстой получил в наследство имение Меллас от своего дяди Алексея Алексеевича Перовского, умершего у него на руках в Варшаве.

А. К. Толстой снискал себе славу как автор поэтических произведений, на которые сочиняли музыку Чайковский, Рахманинов, Римский-Корсаков и другие популярные композиторы. Но вся чудесная лирика поэта посвящена единственной любимой – это жене Софье Андреевне Миллер. Познакомились они зимой в 1851 году на маскараде в роскошном светском салоне. Ночью, вернувшись с пышного бала, он создал стихи, сейчас очень известные, первые строчки стоят в эпиграфе.

Синяя сфера сна сгустилась над парком Мелласа. Мудрость ночи мифическая, магическая, мистическая, воплощенная в лунный свет, фосфоресцировала и колдовала тенями и россыпями серебра в живой воде моря и мохнатых ветвях можжевельников. Осторожно, боясь нарушить величественность и вечность полночного часа, когда двадцатого августа они спускается с небес, и тихо скользят по аллеям любимого южнобережного поместья.

– Ваше сиятельство!

– Что, любимая?

– Ах, эта ночь, как ослепительна луна!

 
Душе легко: не слышу я
Оков земного бытия,
Нет места страху, ни надежде,
Что будет впредь, что было прежде —
Мне всё равно – и что меня
Всегда, как цепь, к земле тянуло,
Исчезло всё с тревогой дня, Всё в лунном блеске потонуло…
– Куда же мысль унесена,
Что ей так видится дремливо?
Не средь волшебного ли сна
Мы едем вместе вдоль обрыва?
Ты ль это, робости полна,
Ко мне склонилась молчаливо?
Ужель я вижу не во сне,
Как звёзды блещут в вышине,
Как конь ступает осторожно,
Как дышит грудь твоя тревожно?
Иль при обманчивой луне
Меня лишь дразнит призрак ложный
И это сон? О, если б мне
Проснуться было невозможно!
 

Сон и Смерть, как два родные существа, уединились торжественно и тихо в парке Мелласа, в покое, в стихах и в бессмертной красоте. Шелестели шелка длинного платья умной и высокообразованной Софьи Андреевны с царской осанкой, а рядом элегантный, добрый, красивый аристократ Алексей Константинович с могучей силой и бородой, слагающий возвышенные и восхитительные строки, в том числе и о Крыме. Ночные, синие, обворожительные Думы и Души Мелласа в вечной смене человеческой жизни, живут и поют в очарование таланта поэта и его любви к русской женщине, принёсшей миру прелестные романсы.

Легче легкого – почитайте его стихи «Феодосия», а труднее и обиднее, что уже нет Мандельштамовского южного города. Но не будем жестоки и злоречивыми к нашей действительности, ведь стихи и поэтический лик города остался, как «звёзды всюду те же».

Всё в том же высоком окруженье холмов, в сухом прозрачном воздухе, такой же «хрусталь волны упругий» окатывающий берег.

Я иду по раннему и пустынному городу, я знаю, что вы здесь, только тут вы могли укрыться от страшных и свирепых преследователей. Но вам, с пулей в груди, хотя говорят от болезни и истощения вы скончались в тюрьме Владивостока, всё так же страшен и не мил белый свет, но Феодосия для вас ангельский уголок, где вы, как перелётная птица, сладко и спокойно отдыхали в своей жизненной и творческой суете. Ели шашлык и чебуреки, пили вино, слушали чужие стихи, читали свои, спорили и жили страстно и весело. Ах, это быстро летящее время!

Но какое прекрасное!

За углом средневековой генуэзской башни мы встретились, даже столкнулись, вы собирали весенние фиалки. – Для Марины Цветаевой! – виновато стали оправдываться. Я обернулся, не только моя блуждающая сущность преследовали Осипа Эмильевича, вокруг «О, горбоносых странников фигурки! О, средиземный радостный зверинец!» Это старые, коренные феодосийцы собрались и слетелись со всех углов, щелей, могил, из прозрачности вечности, чтобы приветствовать вас. А вы поспешно бежали, испугавшись литературной славы или следствия ЧК? Пришлось мне искать вас среди росистой влаги весеннего утра, как в гражданскую выручали вас от Врангельской контрразведки И. Г. Эренбург, В. В. Вересаев, М. П. Кудашева. А письма в защиту вас начальнику контрразведки писал М. А. Волошин.

Тихий, нежный и радостный стук своего сердца вложил поэт в думы и созерцанье Феодосии.

Ещё о диком, дремучем и дивном мысе Меганом «над аметистовой водой!» оставил Осип Эмильевич тончайший флёр своих строк. Я знаю этот магический и мистический край, где желтыми асфоделиями прорастают и восходят солнечным светом души поэтов от античности до наших дней. Это мифический мертвый мавзолей, собравший и сомкнувший в своём пространстве светлые поэтические души. И на чёрном парусе туда рвётся Мандельштам. И я шёл к Меганому однажды в мрачную ночь бури на белой яхте, словно молнией пронизывающую ураган и молитвой стихом Мандельштама, читая его строки.

 
Туда душа моя стремится,
За мыс туманный Меганом,
И чёрный парус возвратится
Оттуда после похорон!
 

Но я вернулся обратно, в обычную и прозаичную жизнь, а Осип Мандельштам остался навечно в бессмертии стиха о Меганоме.

Марина Дербина

Дербина Марина Сергеевна родилась 16 июля 1998 года в Санкт-Петербурге. Закончила школу с золотой медалью. Учится в СПбГУП на факультете журналистики.

Является неоднократным финалистом и призёром российских и международных соревнований в спортивных танцах. Неоднократная чемпионка Санкт-Петербурга по отечественным бальным танцам. Автор и исполнитель собственных песен.

Занимается литературным творчеством. Первый роман «Огненная пантира: пламя любви вечно» задумала и написала в 16 лет.

Пустышки

– Дедушка, не уходи, –  малыш протянул ручки к старику и ухватился кулачком за край потёртой рубахи. –  Мне страшно!

– Чего же ты боишься? –  поинтересовался старик, садясь на край кровати.

– Монстров! –  прошептал мальчик, делясь страшной тайной. –  Они прячутся под кроватью и в шкафу.

– Да? –  удивлённо протянул старческий голос. –  Сейчас проверим.

Скрип кровати смешался с кряхтением старых суставов. Через минуту раздался щелчок и небольшая комната озарилась светом.

– Смотри, –  дед отворил деревянную дверцу. –  Здесь никого. Мальчик расширенными от страха глазами быстро глянул на шкаф, но его взору предстала лишь собственная одежда.

– А под кроватью? –  ребёнок по-детски надул губы, ведь его ожидания не оправдались.

– Иди сюда, –  сморщенная трясущаяся рука поманила внука к себе.

Мальчик выпутался из одеяла и нерешительно подошёл к старику.

– Наклонись и увидишь.

Ребёнок медленно присел на корточки, не решаясь в первые несколько секунд заглянуть под кровать.

– Будь смелым! –  строгий голос деда заставил внука открыть глаза. На грязном полу не лежало ничего, кроме нескольких клочков пыли.

Мальчик посидел некоторое время в раздумьях, а потом забрался на кровать.

– Так значит, никаких монстров не существует? –  было не понятно: рад ребёнок или расстроен.

– О нет, конечно, нет, –  дед прокашлялся и, потирая спину, снова сел на кровать. –  Они существуют. Только не прячутся в шкафах, а скрываются среди людей.

– Среди людей? –  в карих глазках заблестело неподдельное любопытство.

– Да. Такие монстры зовутся «пустышками». Распознать чудовищ легко: если посмотришь в их стеклянные глаза, то увидишь лишь пустоту.

– Как это?

– Я многое познал за свою жизнь, –  дед устремил взгляд в окно… Старик не видел цветущего дерева. Нет. Перед его глазами мелькали картинки из прошлого. Воспоминания, уносящие все мысли за собой. –  Есть, внучек, такие люди: бездушные, бесчувственные эгоисты. Они живут в собственном мире, не думая ни о ком, кроме себя.

Ребёнок сидел, затаив дыхание. Ему казалось, что если он шевельнётся, то рассказ обязательно прервётся.

– «Пустышек» не интересуют чувства других. Они не умеют дружить или любить, –  несмотря на опасения мальчика, старческий голос продолжал. –  По существу «пустышки» – это низшие создания, человечишки. Они везде ищут выгоду для себя и, словно чёрные дыры, всасывают всё, что им нужно, оставляя после себя пустоту. Окружающим людям «пустышки» приносят лишь боль и разочарования.

Уставшие старческие глаза, наконец, остановились на мальчике.

– Если бы ты мог увидеть «пустышек» изнутри, тебе бы открылись их чёрные, насквозь прогнившие души, и пустота там, где должно быть сердце.

Глаза мальчика в ужасе распахнулись. Он прижал колени к груди и плотнее закутался в одеяло.

– Не дай тебе Бог повстречать на пути такое чудовище! –  дед повысил голос и сжал руку, изрезанную морщинами, в кулак. –  Главное, внучок, помни: «пустышками» не рождаются, ими становятся.

Ребёнок испуганно кивнул и поскорее лёг на подушку, свернувшись калачиком. Старик потрепал мальчишку по голове. Кровать и старые суставы заскрипели в унисон. Щёлкнул выключатель, ребёнок остался один…

Прошло много лет. Сейчас мне тридцать, и я совсем не похож на мальчика, что боялся монстров. Помню, как в конце того лета вернулся из деревни домой и рассказал маме с папой историю о «пустышках». Они разозлились и велели мне больше никогда не слушать бредовые сказки деда. Но как ни старался, я не смог забыть его слова. Они прочно засели у меня в голове, и с тех пор в каждом встречном я пытался разглядеть «пустышку».

Будучи ребёнком, искал нечто странное, мистическое и даже волшебное, но за школьные годы так и не увидел того, чего хотел. Постепенно я забросил поиски. Шло время, и на моём пути всё больше попадалось циничных самовлюблённых людей. Тех, кто ради денег и карьеры готов на всё. Чем больше общался с подобными личностями, тем больше находил в них черт «пустышек», описанных дедом. Смотря на ту историю уже взрослым взглядом, я переосмыслил его слова и, наконец, понял, что он имел в виду.

К тридцати годам я обрёл ужасную черту – недоверие к людям. Возможно, даже стал немного бояться их. С каждым днём мне всё больше и больше казалось, что «пустышки» окружают меня со всех сторон. Думал, что в конце концов они поглотят меня, уничтожат словно чёрные дыры. Я отвернулся от многих знакомых, а потом совсем закрылся от людей. Жена ушла от меня и забрала с собой ребёнка, сказав, что я изменился и со мной невозможно жить. Уверен, она права. Я стал другим…

Сегодня, как и во все остальные похожие друг на друга дни, после работы я сразу поехал домой. При входе в квартиру ко мне в голову пришла мысль, что у меня есть всё: высокая должность, о которой многие не смеют мечтать, большая зарплата, превышающая уровень средней во много раз, дорогостоящая машина и двухэтажная, со вкусом обставленная, квартира, где не скрипят ни пол, ни кровать. Я достиг всего, о чём мечтал, обошёл многих конкурентов, одолел старых врагов. Но пока шёл к цели, не заметил, как потерял нечто гораздо более важное.

Вот уже пять минут я стоял у зеркала и боялся открыть глаза. Сейчас намного больше, чем в детстве, хотелось убедиться, что монстров не существует. Жаль, что дедушки нет со мной. В голове громко прозвучал хрипящий строгий голос: «Будь смелым!». Как и в детстве, я не посмел ослушаться его и перестал жмуриться. Из зеркала на меня смотрели два стеклянных карих глаза. В них не отражалось ничего, кроме пустоты. В этот момент осознал ужаснейшую мысль: я ещё никогда не встречал настолько настоящих «пустышек», как я сам. Мне вспомнилось главное предостережение деда, которое, к сожалению, понял только сейчас: «пустышками» не рождаются, ими становятся.