Текст книги "Кабанчик"

Кабанчик
Юмористическая проза
Анатолий Долженков

© Анатолий Долженков, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1

Прошел слух, что колхозы будто бы отменили. Вот это новость. Всем новостям новость. Колхозы, значит, решили запретить, а землю назад крестьянам вернуть в вечное пользование, но до очередных реформ. Нашли дураков. Кто же её возьмёт-то после стольких лет совместного владения? Разве мог кто-либо предположить, проживая в эпоху развитого социализма, что назад её отдадут земельку эту. Никто. А если она была общая и ни кому конкретно не принадлежала, какая была нужда с нею особо валандаться. Справедливости ради следует сказать, что никто, собственно, с нею и не церемонился. Обходились, как с нелюбимой тёщей – грубо, без особой надежды на взаимные отношения в перспективе.

Да, думается мне, что сегодня с желающими получить наделы возникнут большие трудности. Впрочем, не всех такой поворот событий огорчил и расстроил. Некоторые поросшие мхом старухи, поначалу, искренне порадовались такому известию. Стали вспоминать, какие прежде бывали изумительные времена. До принудительной коллективизации. Сколько тогда зерна убиралось, сколько мяса и сухофруктов заготавливалось впрок. Ешь, не хочу. Самим хватало с избытком, да еще на право – лево торговали без ограничения. Вообще-то, если их послушать, жизнь в те времена была распрекрасная, а местами даже удивительная. Текла ровно и гладко. А революции и гражданские войны, выходит это так, от скуки. От постоянного желания перемен в жизни. Каких перемен, значения не имело. Было бы побольше шума да беготни. И, мол, теперь будет так же великолепно, и, возможно, даже еще лучше, поскольку за годы советской власти некоторым силовым структурам удалось поднять сознательность масс на недосягаемую высоту.

А я, что-то сомневаюсь. Что-то у меня в голове не укладывается, как это дело развиваться будет и, что из всей этой канители образуется. Во-первых, как мне представляется, отдать землю крестьянам никак не получится на данном историческом отрезке времени, поскольку нет их, крестьян этих. До семнадцатого года были, не спорю. А теперь нет. Днем с огнем не сыщешь. Колхозники имеются в наличии. И людей с колхозной идеологией сколько угодно. Даже больше чем надо для земледелия и прочего животноводства. А крестьян нет. Совет народных комиссаров ликвидировал их на заре века как класс своим революционным указом. Одним росчерком пера ликвидировал, без пощады и снисхождения. Мол, доводим до вашего сведения, что крестьянство ликвидировано и приказываем на его обломках шустро развернуть колхозное строительство. Так, не особенно напрягаясь и не мудрствуя, превратили крестьян в колхозников, а сомневающуюся оппозицию – в покойников. И под лозунгом: «Все вокруг колхозное – все вокруг мое», тихо, без лишнего шума и вредной полемики закрыли эту кислую проблему. Ну не совсем конечно, что бы так уж и тихо. Некоторые несознательные элементы кулацкого происхождения, побузили маленько кое-где. Жаль им, видите ли, было с частной собственностью расставаться. Всего-то дел. Было бы из-за чего шум поднимать. Но аргументы новой власти были настолько убедительными и доходчивыми, что стрельбы по этому вопросу почти не было. Разве что в некоторых идейно отсталых районах. В глубинке да, случались небольшие заварушки и прения иногда переходящие в разборки с местной властью, но исключительно из-за того, что ветер перемен отдалённые районы не так шустро освежал, как те, что располагались ближе к центру. Правда и в центре бывало, возникали небольшие недоразумения. Были сомнения и огорчения по поводу столь непредсказуемого поворота событий у основной массы бывших крестьян – будущих колхозников. Не без того, расстраивался народ поначалу. Сами знаете, как оно с непривычки жизненный уклад менять. Но вскоре, быстро освоившись с ситуацией люди стали понемногу успокаиваться и с интересом присматриваться к новой жизни. Со временем выяснилось, что всё складывалось не так уж и плохо, как казалось вначале. Можно, оказывается, приспособиться. И пошло поехало. Пристраивались, кто, как и куда мог, а с течением времени люди всей душой полюбили эти новшества и порядки. Днем все дружно трудились на колхозных полях и фермах, а вечером, под покровом темноты, тащили кто сколько мог, исключительно для поддержания личного приусадебного хозяйства. Всё-таки, какая ни какая, а частная собственность. Своя родненькая. Как ни крути и сколько народ не перевоспитывай, а своя рубашка, всегда ближе к телу, чем колхозная спецодежда. Нет слов, лучшим маякам колхозного строительства – председателям и агрономам материальных льгот доставалось несоизмеримо больше, чем рядовому составу. Но никто не жаловался и не скулил. Хватало всем. И через такой вот симбиоз своего и общественного случилось полное понимание перевоспитанным народом преимущества колхозного строя перед мелкими крестьянскими хозяйствами. И не одно поколение на этом понимании выросло, окрепло духом и обросло социалистическим жирком.

А теперь здравствуйте – пожалуйста. Мочало начинай сначала. Все взад поворачивается. Возвращается на круги своя. Снова указ и получи назад свою землю. И нет больше колхозного крестьянства, то же в соответствии с указом. Указом создали, указом ликвидировали. Теперь вновь каждый сам за себя, как это уже было много лет тому назад. А наш народ от этого отвык. Когда столько лет наряду с миллионами таких же, как и ты сам, считаешь себя хозяином огромной страны и всего что в ней находится, разучиваешься отвечать за что-то конкретное. Нам, переориентированным под социализм, надо что бы, кто-то отдавал приказы и вносил ясность. Куда кому идти и что кому делать. А как же! Семьдесят с лишним лет это коллективное мышление развивали, а теперь на тебе, самостоятельность ввели с бухты-барахты. Переходи на собственные харчи, которые ещё и заработать-то надо неизвестно как. Да ещё большой вопрос завис в воздухе – через очередные семьдесят лет не осудят ли потомки эти начинания снова, по второму кругу. Не придёт ли кому в голову, что при социализме-то большинству жилось посытнее и безопаснее. И что тогда? Давай опять отнимать и делить? Как показывает наш печальный исторический опыт, очень даже запросто такое повториться может с нашим-то счастьем.

Конечно, некоторые горячие головы услышав что в моде вновь деление общих гектаров колхозной земли на количество этих самых колхозников, сразу же бросились свой пай осматривать и измерять поверхность земли несмелыми шагами. Но потом, как-то сразу угомонились, сникли и даже слегка взгрустнули. Пошли долгие размышления и рассуждения, что же с нею, землёй этой делать-то. Беспокойство и сомнения нарастали как снежный ком. Земля, конечно, имеется, даже пощупать можно. И бумага на эту землю красиво оформлена и печати в нужном месте расставлены. К тому же, живности на ней и в ней навалом – те же кроты, саранча и другие свекловичные долгоносики в ассортименте. Они всегда стояли в оппозиции к любому урожаю, и коллективному, и личному. Все это имело место быть. Но это, пожалуй, и все. Остального нет и, как бы, не предвиделось. На всех не хватило. С техникой и семенами дела обстояли намного хуже.

Прежде в технике и особой нужды-то не было. При колхозном строе всякую хитрую технику заменяли десанты, присланные из города. Рабочие, служащие, студенты, брошенные на борьбу с урожаем, очень неплохо справлялись с этим делом. Брали количеством и молодым комсомольским задором. А нынче студента в личное хозяйство не загонишь и палкой. Ни физика, ни филолога, ни, какого-нибудь будущего бухгалтера или экономиста в перспективе. Пропал задор вместе с комсомольской организацией, которая, собственно говоря, его, этот задор, и поддерживала.

Вспоминаю когда в далёкие семидесятые, декан факультета собирал нас, студентов в первый месяц осени и интересовался, знакомы ли мы с последними постановлениями партии и правительства, это означало одно из двух – либо принудительная отправка в стройотряд, либо десант на колхозные поля. Директив в те времена принималось огромное множество по самым различным вопросам. Если, к примеру, партия решала в кратчайшие сроки стереть грани между городом и деревней, а заодно, что бы два раза не напрягаться – между трудом умственным и физическим – значит на поля. Это было ясно и ненужных сомнений не вызывало. В те времена над вопросами «куда ехать?» и «зачем и кому это надо?», задумывались крайне редко. Любопытство, мягко говоря, не поощрялось, а даже совсем наоборот, осуждалось, в связи с чем, массовость выезда горожан в село впечатляла.

За месяц пребывания студентов в колхозе грань между городом и деревней стиралась до такой степени, что ее почти не было заметно, если судить по внешнему облику студентов. Закутанные в ватники, небритые и пахнущие ароматным самогоном местного производства, они мало, чем напоминали ростки интеллигенции, призванной учиться, учиться и учиться. Хуже обстояло дело со сближением двух трудов. Здесь имелись серьёзные проблемы, несмотря на идеологически выверенный подход. Он, подход этот, был прост, но эффективен. За каждым бесхозным косяком студентов, на время принудительного пребывания в колхозе в обязательном порядке закреплялась боевая звеньевая из местных передовых землеробов. Она коротко, но весьма доходчиво, буквально в трех словах два из которых были нецензурными, проясняла этим мало приспособленным к земельным работам существам саму суть наставничества. А поскольку краткость, как известно, сестра таланта, понимание важности проблемы приходило сразу. Понятна была и причина ее материнской заботы. Все объяснялось очень просто. Студент стоматолог, например, мог в любое время дня и ночи рассказать сколько и каких зубов обязано произрастать у человека во рту, что бы тот без стеснения мог открывать его в общественных местах или как необходимо успешно бороться с кариесом, если у вас половина зубов выпала, а остальные шатаются как пьяные. Но при этом он абсолютно затруднялся отличать дыню от тыквы. Математик легким движением кисти мог начертить несколько десятков формул и более или менее толково объяснить, что он этим имел в виду. Но эта же самая кисть, так успешно владеющая ручкой и карандашом, категорически отказывалась удерживать тяпку или лопату в нужном для сельхозработ положении, что приводило не только к уничтожению культурных растений и снижению урожайности, но и к опасности травмирования живых организмов, страдающих от непосильного труда на соседних грядках. Остальные выглядели не лучше. Бдения в студенческих аудиториях и в тиши публичных библиотек не требовали отдачи такого количества энергии, как, например, прополка на колхозном поле. Рядок всходов кукурузы длинный и нудный, как песня киргиза, притуплял интеллект и нагонял коллективную тоску, самую опасную из всех известных. Необходим был могучий стимул, для удержания этой разношёрстной публики в пределах колхозного поля. И такой стимул был. Все прекрасно понимали, что если партия уже сказала надо, а комсомол быстро не ответил – есть, то возможны большие неприятности для комсомольцев. Возражать, почему-то, не хотелось. Да никто, собственно, и не возражал.

Много лет назад будучи студентом рядового медицинского вуза большой страны, которую уже не найти ни на одной карте мира, мне пришлось принять участие в таком десанте. События, о которых я хочу рассказать, разворачивались в одном из многочисленных степных колхозов Украины. Около пятидесяти человек студентов – медиков в самый разгар уборочной страды были брошены на борьбу с кормовой свеклой. После первых дней неудачных боев наступило время переосмысления общей концепции битвы за урожай. Возникла необходимость в переоценке позиций на свекольном фронте и, наконец-то, как-то само по себе пришло понимание неравенства условий сражения. Свекла уродила отменная, в земле сидела прочно и весила не на много меньше студента в полной экипировке. Поэтому дело двигалось с переменным успехом и конца – края ему видно не было. Утром в одно и то же время к общежитию подлетал старый разбитый грузовик, кое-как приспособленный для перевозки живых людей. За рулем, цепко держась за баранку дабы не выпасть из кабины, восседал лихой парнишка, постоянно находящийся в состоянии блаженного похмелья. Автоинспектора в здешних краях никто никогда живьём не видел, в связи, с чем непуганые работники руля и колеса по количеству выпитого спиртного успешно конкурировали с пешеходами, уже к обеду затруднявшимися переходить на противоположную сторону единственной в селе улицы. Пили с утра до вечера в выходные дни и в рабочие, сильно себя в крепких напитках не ограничивая. Студенты с опаской грузились в транспорт, недовольно ворча, что с утра можно было и не пить.

– А вы, что, – хамил водитель, – считаете, что вчерашнее пахнет лучше, чем сегодняшнее.

Крыть этот железный аргумент было не чем, тем более, что на поля, в основном, добирались без приключений. Встречные машины на просёлочных дорогах практически отсутствовали, и опасаться приходилось только деревьев и столбов. Вечером, ослабленный ударным трудом десант таким же порядком возвращался обратно. Правда, водитель к этому времени наливался до такой степени, что обратно ехал уже по памяти. И надо отметить память ни разу его не подвела. Так монотонно и однообразно протекала трудовая сельская жизнь. Каждый последующий день являлся зеркальным отражением предыдущего и что бы как-то их разграничить чья-то нетрезвая, оторванная от домашнего уюта рука делала зарубки на ближайшем к общежитию углу деревянного туалета.

Единственной радостью этих селян по принуждению были субботние и воскресные дни. Вот когда можно было вволю отоспаться и отогреться под лучами теплого сентябрьского солнышка. Никто не гнал в шею, не требовал выполнения дневной нормы и вообще наступал двухдневный рай.

В один из таких погожих дней, трое студентов – медиков мирно отдыхали на лавочке, врытой в землю у самой стены сельского общежития, наслаждаясь блаженным бездельем. Рука юноши, обладателя огненно рыжей шевелюры, сидящего на самом краю лавки, цепко сжимала наполовину опустошённую бутылку портвейна. Отметив большим пальцем то количество жидкости, которое скорее, по мнению оппонентов, ожидающих очереди, чем по его собственному разумению соответствовало одному среднестатистическому глотку, он не торопливо поднес горлышко ко рту. Адамово яблоко совершило несколько судорожных подёргиваний вверх – вниз пропуская нектар внутрь организма и, замерло. Закончив священный ритуал рыжий с видимым сожалением передал сосуд наполненный живительной влагой, рядом сидящему приятелю, проводив его печальным взглядом в последний по кругу путь. Следующий по очереди судорожно сглотнув слюну, накопившуюся во рту за время томительного ожидания, повторил процесс с завидной точностью. Бутылка совершила уже не один круг и, ее содержимого оставалось буквально не несколько глотков. Но рядом в травке мирно дожидались своей участи две ее сестры – близняшки, наполненные до краёв. Это радовало глаз и веселило душу отдыхающих.

Визгливый женский крик, разорвав утреннюю тишину, прервал приятно протекающую трапезу. Приятели, с интересом приготовились наблюдать сцену колоритного сельского скандала.

– От чёртова душа, – донёсся визгливый женский голос из ближнего двора. – Та когда он уже напьется той водки? Посмотрите люди добрые, что оно творится? Пьет, не просыхая, сучий сын. А что мне прикажете делать с тем клятым кабанчиком, пропади он пропадом? Хоть караул кричи. Мария, я тебе умоляю Господом нашим Богом прошу, не давай ты ему самогона хоть до вечера. Пусть дело сделает, а там хоть зальется.

– Та я и не даю. Не знаю, где берет, чтоб он ему поперек горла стал. Будет лакать пока не закончится. Думаю, дней на пять у него запас того зелья еще есть.

На улице показались две женщины. Жена ветеринара, о котором шла речь, закрывала калитку. Вторая, по всей видимости, владелица кабанчика, стояла рядом размахивая руками, в негодовании хлопая ими себя по бёдрам.

– Сколько дней, говоришь? Пять? Да могу я столько ждать. То есть, я то могу, да кабанчик растет, как подорванный

– Что я могу тебе посоветовать. Иди к студентам. У них выходной. Вон, на лавке отдыхают, винище хлещут. Вчера в магазин завезли. Договаривайся пока они еще мало выпили и еще в состоянии языком шевелить.

– Та, что мне студенты? Я же, не себе мужика подбираю, а кабанчику ветеринара. Чтобы выхолостить.

– Бестолковая ты, Галя. Про что болтаешь. Это же студенты – медики. Правда, они по людям, а не по скоту. Я, так себе кумекаю, что тот мужик, что той твой кабанчик – одинаковые. Только и разницы – мужик, бывает иногда на двух ногах бегает, а кабан только на четырех. Так что, пусть они тебе кабанчика выхолостят и не будет мороки.

Женщины разошлись. Владелица кабана заискивающе улыбаясь направилась в сторону студентов.

– Будьте здоровы, хлопцы, – поклонилась она подходя. – Вижу, вы отдыхаете?

– Отдыхаем, тётка, от трудов каторжных. Кровавые мозоли зализываем.

– Отож, и я думаю – бедные дети. Всякую гадость пьют с горя. Таки грамотные хлопцы, а дергают свеклу, як простые селяни. Слышала, люди говорят, что вы с медициной каким-то боком связаны. То ли врачи, то ли еще что?

– Не врачи ещё, мать. Студенты пока. Но, кое-что в этой профессии уже соображаем. Так сказать, смена, но в перспективе.

– А – а – а! Ты посмотри. А операции какие-то уже делали, или нет? На людях или на скоте?

– Доводилось, конечно, кое-какие не очень сложные. На лягушках, крысах белых, лабораторных. Вскрывали, так сказать с научной целью, чтобы посмотреть, как они там внутри устроены.

– Какие такие несложные? Кабанчика выхолостить сумеете. А то паскуда ветеринар уже пять дней как в запое и сколько еще будет пить, не может сказать даже родная жена. А у меня, кабанчик подрос. Надо его выхолостить, пока еще к себе подпускает. Очень высокопородная тварь.

Как это выхолостить? Ты его, что, неудачно женила?

– Да нет. Де, ты про женатых кабанчиков слышал? Ох, и городские, все как не у людей. Сделайте ему, как там по-научному ветеринар говорил? О! Стерилизовать.

– Кастрировать, что ли?

– Во, во! Кастрировать.

– Так бы и сказала. А то выхолостить. Слово-то, какое придумала. Совсем другой смысл. Тут надо покумекать, прикинуть, что к чему.

– Та, что там кумекать? Можете, или как?

– Ну, мочь то можем. Не большая это проблема. Только тут, подумать хорошо надо. Взвесить все за и против.

– Та не трэба там ничого вешать. Вы, хлопцы, не сомневайтесь, я же не за так. И накормлю вас, и самогончик у мене – слеза. Семьдесят градусов. Вы только сделайте дело, жалеть не будете.

– Ну, если так, вопросов нет. Сделаем по высшему классу. Ты где, мать проживаешь, совместно с кабанчиком?

– Та вон, пятая хата с краю. Так может сразу и пойдем? Чего там тянуть, дело спешное.

– Не спеши, хозяйка. Такие дела с кондачка не делаются. Сама подумай, смена пола, как ни крути. Ты иди, готовься, часика так, через два и мы подтянемся. Не сомневайся мать, поможем твоему горю, переведём кабанчика из мужского рода в средний.

– От спасибо, хлопцы. Прямо гора с плеч. Так вы не задерживайтесь. А я пока стол накрою.

– Ну, вот и чудненько. Жди.

Женщина, довольная, столь легким решением проблемы поспешила в сторону дома. Студенты продолжали сидеть. Бутылка, во время разговора отставленная в сторону, вновь двинулась по знакомому маршруту.

– Молодец, Валет, – нарушил молчание блондин в очках, хлопнув рыжего по плечу. – Высший пилотаж. Из воздуха закуску с выпивкой материализовал. Вот что значит досконально знать психологию сельского жителя. Сегодня оторвёмся по богатому. Кстати, сколько тебе времени на эту пикантную процедуру потребуется.

– Мне? Ты, что, Игорёк? Я же в областном центре вырос. Свинью только на картинках видеть приходилось. Ну, иногда, в борще отдельными фрагментами попадалась или в виде отбивной, в качестве второго блюда. С живыми экземплярами, слава Богу, дел иметь не приходилось. Моя задача, если ты обратил внимание, сводилась к тому, чтобы прецедент создать, так сказать сформировать условия позволяющие улучшить пропитание наше скудное. Расширить рацион другими словами.

– Нет, вы только послушайте этого долбаного менеджера. Какая забота о ближних. Святой человек. Ничего не скажешь, нормальный ход рассуждений. Что же в таком случае ты здесь наплёл? Тетке наобещал всяких льгот по кабанчику. Соображаешь, куда мы встряли? Это тебе не лягушек потрошить в препараторской. Это кабан. Или ты думаешь, что он будет терпеливо стоять и наблюдать, как его мужского достоинства лишают?

– Правильно всё-таки критикуют наше медицинское образование, – лениво начал рыжий студент, недовольно рассматривая возмущённого приятеля. – Вот слушаю я тебя и думаю, сто раз правы наши оппоненты. Нет у нас искры божьей. Притуплено чувство разумного риска. И вот он плачевный результат. Вокруг сплошь и рядом сомневающиеся недоучки. Ни одной яркой личности в обозримом пространстве. Где вы, Пироговы. А-у-у! Нету вас, Пироговых. Перевелись. Не пойму я Игорёк, почему сразу крайние меры? Отрезать ничего не требуется. Чисто теоретически всё выглядит довольно просто. Лёгким движением скальпеля пересекаются семявыводящие протоки, и свирепый кабан превращается в добродушного жирного евнуха с пятаком.

– Теоретически-то да, а практически что делать? Где их искать эти самые, как их там ты сказал? Протоки.

– Практически всё выглядит ещё проще. Да, что ты ко мне-то привязался? По практическим делам у нас Женя специалист. Он тебе это дело с закрытыми глазами организует, поскольку сам родом из села. Там подобные манипуляции – обычные сельские будни. Успокой Игорька Женечка, а то его сейчас Кондратий хватит.

Третий студент самый упитанный из всей команды в продолжение спора двух друзей не проронил и слова. Но было заметно, что сомнения терзали и его.

– Оно, конечно, так, – начал он, – у нас в селе такие дела часто случаются. Кастрируют кабанчиков, бычков иногда. Но я, как-то этим мало интересовался. Ничего хорошего в этой процедуре нет. Шум, гам, грязь сплошная, кровища. Меня всегда больше к книгам тянуло, а не в хлев. Так, что пользы от меня мало будет. Разве что на подхвате. Помочь, подать, подержать – это я, пожалуй, смогу, а режет пусть кто-нибудь другой.

– Успокоил, – продолжал огорчаться Игорёк. – Сельский интеллигент… Грязновато ему, подлецу, в хлеву, показалось. Я понимаю, каждый раз ходить радости мало. Смотреть на такие страдания мужикам страшновато с непривычки. Не глазами боишься, другими частями тела опасаешься. Но один – два раза полюбопытствовать и сегодня бы без проблем. Что делать-то будем, мужики? Нам этого кабанчика ни в жизнь не кастрировать. Никто толком не понимает, где у этих семенных протоков исток и где устье. Ещё перережем что-нибудь не то и конец кабанчику.

– Отказаться надо пока не поздно, – рассудительно сказал Женя. – Кабанчик не курица. Если что не так, селяне нам за него голову оторвут.

Автор идеи лениво отобрал у говорящего бутылку и, оценив уровень содержимого, сделал большой жадный глоток.

– Отказаться проще простого. Пошёл да и отказался. А если этого недостаточно объяснить, что, мол, последней директивой партии и правительства докторам категорически запрещены операции на животных, чтобы ни путать потом с людьми. Да жаль, жаль. Кстати, Женя, поведай нам сирым, чем обычно ветеринаров благодарят за такой героический труд по смене пола?

– Конечно же, это стоит денег, – рассудительно ответил тот, к кому обратились.

– Это понятно. Ну а кроме денег?

– Дело серьёзное. Такие специалисты в селе на вес золота, поэтому угощение выкатывают по высшему разряду. Здесь одной картошкой на маргарине не обойдёшься. И курочку зажарить приходится, и мясную домашнюю колбаску или кровяночку на стол ставят. Овощи, фрукты – дары садов и огородов. Ну и выпить, естественно без ограничения. О самогоне и речи нет – пей – не хочу. Бывает, даже казёнку выставляют. Свинья после коровы у колхозника на втором месте стоит.

– Да, – тяжело вздохнул Валерик. – Жаль, очень жаль. Но делать нечего, если не тянем. Выходит, что с человеком-то намного проще. Там отрезал, туда пришил и никаких тебе забот. Человеческий организм – штука сложная, пойди после разберись, что к чему. А с животными работать, как говорится, образование не позволяет. Не на ту специальность учимся, время теряем. Кстати, что там, в столовой на обед прогнозируется? Никто не в курсе?

– То же, что и вчера. Глаза бы не смотрели на эту еду. Главное, я у неё, у этой поварихи спрашиваю, что это ты мне в тарелку сыпешь? А она цедит сквозь зубы – первое. Я, говорю, знаю, что второе таким жидким не бывает. Значит или первое, или третье. Уточняю вопрос суп это, борщ или компот? А она опять – первое. Как попугай. Сама, наверное, такое первое жрать не будет. Судя по толстомясости её рожи, она не в этой столовой питается.

– Что же ты хотел, Женечка. Это тебе не у мамы, в колхозе миллионере, сало с чесноком трескать. Она, убогая эта, пожалуй, и сама-то не знает, какое блюдо готовит. Что получится. Видно ни на какие другие работы не годится, вот и приставили её, дуру эту, к нам. А что? Молодые, здоровые. Без язв и гастритов. Пока. За месяц копыта не откинем даже при таком скудном питании. А дальше не их дело. Мне местные мужики рассказывали, что мясо, которое в первом плавает, со старой коровы. С голодухи прорвалась на клеверное поле и обожралась. Её понять можно. Мы тут только полмесяца страдаем, а она всю свою коровью жизнь мучилась. Вот и дорвалась до жратвы, насытиться не могла бедняжка и, как говорится, слегка околела. А то бы мы и этого мяса не видели.

– А мне мясо и не попадалось ни разу, – сообщил Игорёк. – Картошка и морковка. Ну и вода, конечно. Бульоном её язык не поворачивается назвать.

– Это потому что оно на нормальное мясо не похоже. Если бы у вас дома так готовили, то твой папа-лауреат не то, что контрабас на себе таскать не смог, струну не оттянул бы. Присмотрись по внимательнее. Чёрные такие кусочки на угольки похожи, не прожевать их.

– Это мясо? Совсем непохоже.

– Да, – мечтательно произнёс Женя. – Нашли бы мы, эти чёртовы протоки, как бы славно покушали и попили. От столовской пищи второй день изжога мучает. Сил больше нет.

– Вижу, мужики, достала вас голодуха. А деликатесы сами по себе с неба не падают, их заработать надо.

– Знать бы как, мы бы своего шанса не упустили. Одним бы глазком взглянуть на географическое расположение этих семенных протоков, а резать нам не впервой, руку набили, – Игорёк заметно оживился. – А давайте, мужики, вспомним курс нормальной анатомии. Где у человека мужского рода это дело расположено, а потом перенесём проекцию на кабанчика. Припуск не должен очень большим получиться. Плюс – минус пять сантиметров для такого масштаба ничто. Нас как учили в анатомке? Большой хирург – большой разрез. Один канал перережем, второй по аналогии определить труда не составит.

– Молодец, Игорёк! Из тебя выйдет, или большой учёный, или очень крупный. Всё от питания зависит. Сам по себе подход, конечно, верный, но поставить эксперимент не мешало бы. Ты Женечка у нас самый упитанный, поэтому роль подопытного животного получаешь вне конкурса. Представь, что ты йог и прими позу кабанчика, а мы тебя будем исследовать на предмет семенников. Если найдём у тебя, значит, и у кабана обнаружим без затруднений. Главная задача, что бы хозяйка сомнений наших не заметила, иначе ни к кабанчику, ни к столу близко не подпустит.

– На какие только жертвы не пойдёшь ради большой науки, – причитал подопытный, становясь на четвереньки.

– А что, похож, – заметил удовлетворённый поверхностным осмотром Игорёк. – Натуральный кабанчик с семенниками. В каком же месте тебе их, Женечка, перерезать-то, что бы ты на девок не засматривался. Никто не помнит, как там, в анатомическом атласе показано? Куда проще подобраться скальпелем?

– Я не помню, – подумав, ответил Валерик. – Мне, как-то, больше вопросов по верхней половине тела доставалось. В нижней я хуже ориентируюсь.

– Плохо, очень плохо. Никуда не годится когда доктор не в состоянии обследовать весь организм в целом, а способен идентифицировать лишь отдельные части тела и органы. Думаю именно в этом причина узкой специализации врачей. Шире, друзья мои, надо смотреть на проблему, тогда и улучшится качество лечения, наверное. Прими человеческий облик, Евгений. Не уподобляйся братьям нашим меньшим. На твоём бесперспективном теле семенники изучать – гиблое дело. Нет их у тебя, судя по внешнему осмотру.

– Должны быть, – резонно возразил подопытный, принимая человеческий облик, – только неизвестно где именно. Природа – дама мудрая. Так надёжно спрятала, что без глубоких знаний в эту интимную тайну не проникнуть. И очень правильно. Если бы каждый желающий мог со скальпелем без затруднений до семенников добраться, большие проблемы с размножением возникли бы у человечества.

– Если так и дальше дела пойдут, у кабанчика с размножением проблем не будет, – философски заметил Игорь.

– А должны быть, иначе они могут возникнуть у нас, судя по общему настрою села. Выше голову и не будем о плохом и скверном. Итак, подведём предварительные итоги наших научных поисков. Наблюдая Евгения даже в таком усечённом от продуктов питания виде, с грустью приходится констатировать тот факт, что человек в своём развитии далеко ушёл от четвероногих братьев наших. Буквально не с чем стало сравнивать. Эволюция порезвилась не на шутку. Что ж, как это ни противно придётся мыслить категориями философскими. Философский вопрос. Кто от кабанчика не далеко ушёл? Кого эволюция пощадила?

– Жека, ты же говорил, что у них кабанчик на втором месте после коровы стоит. Значит, есть с чем сравнивать? – со слабой надеждой в голосе поинтересовался Игорь.

– Это мысль, Игорёк! Причём мысль трезвая, как ни странно. Наверное, вино всё-таки разбавленное. Вкралась, правда, одна неточность. Кабан – это он, а корова – она. Чувствуете разницу? А, в общем-целом, всё правильно. Идти надо к быку, поскольку он размерами несравнимо больше кабана и семенники у него, следовательно, крупнее, а, значит, и найти их будет намного проще. Затем, используя общепринятые математические методы, переведём абсолютные величины в относительные и спроецируем на кабанчика. Считайте, что задачка решена без особых проблем.

– Это у тебя, Валерик, нет проблем, пока ты быка не видел. Как увидишь, появятся.

– Замечание несущественное, Евгений. Вопрос пока один – а был ли бык? Если бык имеется в наличии, эту проблему мы как-нибудь уладим.