Текст книги "Белые медведи"

3

Вся эта история с Инной началась для меня с телефонного звонка. Обыкновенного телефонного звонка, который раздался утром три дня назад. К тому моменту я уже два часа как был на работе. Сидел перед монитором и подбирал верное расположение ярлыков на рабочем столе.

Так у меня инициируется каждый трудовой день: я расставляю значки в сложные геометрические фигуры. Напоминает современную медитацию: духовной пользы никакой, зато помогает убить время. Высунутый язык, сдвинутые брови, рука, сжавшая компьютерную мышь, словно клешня – такой вид должен иметь настоящий босс. Пытаться поболтать по душам с подчиненными, обсуждать их семьи или политическую ситуацию в стране – это не вариант. Это все то, от чего становится тошно. Я воздвигал очередную пирамиду из папок и документов на фоне полуобнаженной Скарлет Йоханссон, когда Вероника Ивановна перевела, с ее слов, очень важный звонок. При этом голос моего помощника был странный.

– Да? – говорил я, выравнивая ярлыки на жидкокристаллическом дисплее.

Держа телефонную трубку между плечом и ухом, я строил египетскую пирамиду. Долбаную пирамиду Хеопса. Я планировал поместить в центр сооружения свою фотографию вместо мумии. Как символ вечности.

– Это Долохов? – спрашивала трубка. – Александр Евгеньевич Долохов?

Я закладывал фундамент и отвечал:

– Именно. Кто звонит?

– Песков Сергей Валентинович. Заведующий вторым отделением городской психиатрической больницы.

Мне звонил психиатр. Это было нечто новенькое, выброс свежего воздуха в затхлую атмосферу моего бытия. От неожиданности пришлось остановить строительство и откинуться на спинку кресла со встроенным вибромассажером. И даже чуть приподнять бровь.

– Психиатрическая больница, – задумчиво говорил я и спрашивал: чем обязан?

Кто-то написал вам на меня донос? Вы засекли номер моего мобильника в одном из этих идиотских sms-чатов? Или, быть может, к вам приходила моя жена? Она рассказала о том, что я работаю все двенадцать часов в сутки? А о персональной дороге в ад, усеянной трупами?

– Дело касается вашей сестры, – объяснял доктор. – Она у нас. В очень тяжелом состоянии.

– Да ну?

– Дежурная бригада доставила ее сюда несколько часов назад, – рассказывал доктор. – У вашей сестры была рассечена голова. Мы наложили пятнадцать швов. Сейчас она пришла в себя, но находится в состоянии глубокого шока: не говорит, не ест, не ходит. Вообще ни на что не реагирует.

Я сидел, скрестив под столом ноги, слушал слова доктора и замечал, что все вокруг изменилось. Все стало происходить как будто не со мной. Я видел себя, развалившегося в кресле и что-то мычащего в трубку, со стороны. Такое случается с людьми в абсолютно разных ситуациях: когда они впервые топят котят в алюминиевом тазике, когда вынимают из ванны дочь-суицидницу с перерезанными венами, когда их застают мастурбирующими в общественном туалете.

У меня было ощущение, что я смотрю цирковое представление откуда-то из верхнего ряда, а доктор все говорил:

– Ваша сестра потеряла много крови, но самое страшное заключается в том, что она вообще ни на что не реагирует.

Ранее мне в таких ситуациях бывать не приходилось, хотя повидал я многое. До этого звонка жизнь не особо баловала меня подобными сюрпризами. В каждом художественном произведении обязательно присутствует такой момент, меняющий все кардинальным образом. Этакая точка преломления бытия. Наковальня, рухнувшая тебе на голову. Свойственные происходящему симптомы: тяжесть в анусе, покалывание между ребрами, привкус мочи во рту – присутствовали. Я был сражен.

А доктор продолжал и продолжал:

– В милицию позвонила соседка. Она слышала крики и звук ударов. Потом приехал наряд, они проникли в квартиру и обнаружили вашу сестру. Та лежала без сознания на полу в луже собственной крови, которая текла из ее головы. Говорят, там все было измазано кровью.

Я не верил своим ушам и почти кричал:

– Объясните мне, что случилось! На нее кто-то напал?! И почему она у вас в психушке? Я не понимаю!

– Видите ли, – отвечал доктор, и я надеюсь, Вероника Ивановна не подслушивала наш разговор. – Ваша сестра здесь, потому что установлено, что голову она разбила сама. Намеренно, об письменный стол.

– Я не понимаю, – повторял я, мотая головой. – Как это так? С чего бы ей самой разбивать голову об письменный стол? Да еще и намеренно.

В ответ доктор молчал. Ему было трудно говорить со мной. Ужасная работа – сообщать людям о том, что их родственники умерли или лишись рассудка. Это как удар худым стилетом под мышку: не смертельно, но очень болезненно.

– В начале соседка слышала ужасные крики, затем несколько ударов, – говорил доктор. – Ваша сестра сошла с ума. Она разнесла голову о письменный стол и потом залила все вокруг собственной кровью. Думаю, вам лучше заехать к нам сегодня. Мы поговорим более детально.

На автомате я отвечал:

– Хорошо, – и прекратил разговор. В такие моменты, думаю, вокруг должно пахнуть серой.

Пообещав доктору приехать, я не выполнил обещания. Весь день я сидел в кресле, тупо уставившись в потолок. Зачем мне было ехать? Посмотреть на свою обезумевшую сестру или что? Еще раз послушать историю о том, как она разбивала головой долбаный письменный стол (бой, сразу обреченный на провал), и как соседка слышала звуки этих ударов?

Стоило, конечно, лично познакомиться с доктором Песковым, проверить, нормальный ли он человек. Я слышал, что некоторые психиатры используют своих пациентов и пациенток в качестве сексуальных рабов. Никто ведь не поверит умалишенному, когда тот будет во всех красках описывать многочисленные извращения, которыми главврач с ним занимался.

Отменив все встречи, я сидел и рисовал в воображении Инну, лежащую на полу с дырой в голове. Представлял, как моя сестра просыпается, чистит зубы, варит себе кофе, смотрит «Завтрак с Discovery», а затем бьется головой об письменный стол. Каждый удар сопровождается треском дерева, гармонично переплетающимся с хрустом черепа. В разные стороны разлетаются брызги крови и щепки.

Так прошло три дня, я уже успел побывать в квартире Инны, и вот сейчас я покидаю офис, чтобы все-таки навестить сестру.

Вероника Ивановна спрашивает:

– Вас сегодня опять ни для кого нет?

– Да, – отвечаю я и ухожу.

Ехать от делового центра «Олимп» – места, где располагается мой офис – до психиатрической больницы недолго, и спустя полчаса я уже жму руку доктору Пескову. Это низкий полноватый господин в белоснежном халате и домашних тапочках на ступнях. Он говорит:

– Приветствую! Признаюсь, что ждал вас раньше, – и смотрит на меня исподлобья маленькими, очень внимательными глазками.

От такого взгляда становится не по себе. Психиатры изучают любого человека, словно все вокруг – их пациенты. Они даже присматриваются к собственной физиономии в зеркале, сразу ставя диагноз.

– Как я уже сказал, ваша сестра определенно сошла с ума, – говорит доктор, пока мы идем по длинным коридорам больницы. Я прошу его показать Инну. – Все эти дни она лежит на кровати без движений и без звуков. Только глядит в потолок. Ранее я с таким не сталкивался.

Мы идем мимо палаты с человеком-часами. Из-за двери я слышу его голос: «Тик-так», – а доктор объясняет:

– Невозможно установить причину болезни. Об этом я хотел спросить вас. Происходило ли в последнее время что-нибудь необычное?

Сколько ни пытаюсь, я не могу вспомнить хотя бы одну странность Инны, появившуюся недавно. Все ее тараканы завелись еще в детстве.

– Ее мучили кошмары?

Доктор ведет меня мимо палаты с двумя женщинами, которые изображают жизнь бабочек: бегают от стены к стене и машут крыльями – и спрашивает:

– Ваша сестра слышала голоса? Может быть, она рассказывала вам о незнакомых людях, которые жили в ее квартире?

В ответ я мотаю головой. Инна не говорила мне ничего подобного. Никогда. Правда, один раз она разоткровенничалась и поведала мне о своем гомосексуальном опыте, но это не симптом умственного расстройства. У каждого есть, как минимум, одна такая история: когда было слишком много выпито.

– Она употребляла наркотические вещества? Может быть, ЛСД? Мескалин? Кетамин? В молодости она не увлекалась тареном? – спрашивает меня доктор, пока мы поднимаемся по лестнице на этаж выше.

О, да, думаю я, уж она-то употребляла. Говорю:

– Ничего серьезного. В основном, кокаин.

Доктор удивленно смотрит на меня, затем показывает палату с тремя Гитлерами и говорит:

– Ваша сестра раньше не пыталась покончить жизнь самоубийством? Я не нашел у нее на руках шрамов, но, возможно, она травилась снотворным. У нее не было передозировок? А запоев, кстати?

Мы останавливаемся у одной из бесконечной вереницы дверей, и доктор говорит:

– В этой палате находится ваша сестра. Ее болезнь началась не вчера. Думаю, год – это подходящий срок. Правда, пока еще рано делать выводы, но, возможно, кокаин мог послужить причиной.

– Это было давно, – отвечаю я. Это ведь действительно было черт знает сколько времени назад.

В маленьком окошке, расположенном в верхней части двери, я вижу кровать и лежащую на ней Инну. Ее голова забинтована, а руки привязаны к кровати.

Я спрашиваю:

– Зачем вы ее связали?

– На всякий случай, – отвечает доктор и объясняет: иногда внешне спокойные психи могут исподтишка наброситься на медсестру или даже на врача.

Был один случай, когда вот такая же, ничего не делающая, пациентка перегрызла горло уборщице. Она дождалась момента, пока бедная женщина подошла достаточно близко и бросилась. Вцепилась зубами в сонную артерию и не размыкала пасти своей до тех пор, пока тело уборщицы не перестало дергаться. А затем, как ни в чем не бывало, легла обратно на кровать и уснула.

– Вы думаете, моя сестра опасна? – спрашиваю я. – Думаете, она может напасть на человека?

– Не знаю, – доктор пожимает плечами и качает головой. – Сейчас я не могу утверждать чего-либо. Требуется более длительное наблюдение. Ваша сестра останется у нас. Возможно, очень надолго. Я отворачиваюсь от окошка, смотрю на доктора и говорю:

– Я могу с ней поговорить? – так принято спрашивать.

– Это не имеет смысла, – отвечает доктор и добавляет: она не реагирует на внешние раздражители.

Не проявляет никаких признаков жизни, кроме естественных выделений. Инна попросту превратилась в овощ. Возможно, это как-то связано с гипотетической травмой мозга. Следует сделать снимок черепа. Доктор жестом приглашает меня идти за ним.

– Кстати, я был у нее в квартире, – говорю я, а доктор удовлетворенно кивает. – Там я нашел вот это.

Я протягиваю доктору записку.

– Гном, – читает доктор. – Что бы это могло значить? Есть идеи?

– Нет, – отвечают я. – Думал, вы расскажете.

Мы идем мимо большой палаты, в которой находятся шесть человек, страдающих манией преследования. Они постоянно перемещаются по комнате, выглядывают в зарешеченное окно, прислушиваются к шагам в коридоре. Таких пациентов никогда не покидает чувство, что за ними вот-вот придут. Каждая минута расценивается как последняя.

На прощание доктор говорит:

– Приезжайте через неделю. Думаю, к этому времени мы будем обладать более полной информацией, – он протягивает мне визитную карточку, распечатанную на дешевом картоне банальным ризографом. – Если что – звоните.

Как только вам послышатся голоса или появятся галлюцинации – не стесняйтесь, набирайте мой номер в любое время суток. Первые симптомы заметны не сразу. Они выглядят как обычные, заурядные вещи. Случайный сосед в трамвае может поведать о тайном сговоре правительства и масонов. Также может позвонить старинный друг и сознаться в жестоком убийстве. Только это все будет неправдой, будет игрой больного воображения.

Я говорю:

– Спасибо, – и начинаю уходить.

Доктор кричит вслед:

– Мы сделаем все, чтобы помочь вашей сестре, Александр Евгеньевич! Если вдруг что-то вспомните или найдете в ее вещах – сообщите!

– Всего хорошего, – слышу я за спиной, двигаясь по длинному коридору в сторону выхода.

Вот так оно всегда и начинается. Я звоню Веронике Ивановне, сообщаю, что в офис сегодня не вернусь и еду напиваться.

4

Главный офис конторы моей сестры находится на четвертом этаже делового центра «Сити». Это высокое, местами обшарпанное здание, построенное еще в 70-х годах. Раньше в нем располагалось областное агентство по печати, а сейчас практически все помещения сдаются в аренду. Здесь можно найти несколько фирм по оптовой продаже продуктов питания, нижнего белья, светотехнических изделий и систем прокладки кабеля – они располагаются в подвале и на нижних этажах. Начиная с третьего, можно найти страховую компанию, два рекламных агентства, охранное предприятие, несметное полчище туристических фирм и несколько офисов абсолютно разношерстных контор.

Холл делового центра «Сити» отделан качественными европейскими материалами, не раздражающими глаз и приятными на ощупь. На вахте сидит маленькая бабушка и читает журнал «Работница». Когда я прохожу мимо, она поднимает глаза и говорит:

– Куда?

Останавливаюсь и отвечаю:

– На четвертый этаж к Ольге Николаевне.

– Сейчас посмотрю, – говорит вахтерша и роется в стопке пропусков. Она достает один и продолжает: ага, есть. Распишитесь.

Я пишу свою фамилию в журнале посетителей и иду дальше. Вахтерша кричит мне вслед:

– Не забудьте там сделать пометку на пропуске и поставить печать! Иначе не выпущу!

Кивая, я нажимаю кнопку вызова лифта. Спустя несколько минут я нахожусь в приемной офиса моей сестры. Здесь из-за высокой стойки, чем-то смахивающей на барную, улыбается молодая секретарша с офисной системой hands-free на голове. Узнав цель моего визита, она просит немного подождать, пока закончится неплановое совещание, на котором все сотрудники думают, как жить дальше без Инны. Я сажусь на широкий диван и беру в руки первый попавшийся каталог. Листаю его.

Ольга Николаевна работает у Инны бухгалтером, и теперь она взяла в руки управление бизнесом. Сегодня утром, позвонив договориться о встрече, я узнал от Ольги Николаевны, что Инна практически не появлялась на работе около полугода. Интересный штрих к тайной жизни моей сестры. Еще один повод задуматься, попытаться понять. Именно за этим я здесь.

Проходит полчаса, и совещание пересекает финишную отметку. Я внимательно рассматриваю соски мулатки, проступившие через тонкую ткань серебристого лифчика, когда в приемной появляется полная женщина лет сорока с толстой папкой документов под мышкой. Наверное, это годовые, квартальные и всякие другие отчеты – вещи, которыми живут бухгалтера.

Она здоровается и приглашает к себе в кабинет.

– Вы, наверное, очень расстроены, Саша, – говорит она, пока мы идем мимо отдела продаж, который напоминает пчелиный улей. На каждый стол приходится по три менеджера. Они словно наскипидаренные бегают от телефона к телефону и постоянно кричат друг на друга, тряся в воздухе органайзерами.

Не знал, что у Инны есть оптовый отдел. Об этом я говорю Ольге Николаевне. Она отвечает:

– Это наш основной заработок, – Ольга Николаевна показывает мне кабинет, в котором сидели она и Инна. – Ваша сестра была очень хорошей и умной. Прекрасным, талантливым руководителем.

Почему о сумасшедших принято говорить так же, как и о покойных: либо хорошо, либо никак. И только вспоминая прошлое. Раньше я этого не замечал, теперь вижу повсюду. Каждый, кто говорит об Инне, употребляет глагол «быть» в прошедшем времени. Я не являюсь исключением.

– У нее всегда были прекрасные идеи. Это она сама решила поднимать оптовый отдел, – говорит Ольга Николаевна, включает свет и спрашивает: кофе будете?

Я мотаю головой, потом говорю:

– Почему она перестала появляться на работе?

Ольга Николаевна опускается на стул и отвечает:

– Не знаю. Она вообще вела себя порой довольно странно, – говорит и жестом приглашает меня сесть напротив. – Особенно в последние месяцы.

Инна замкнулась в себе: ни с кем не разговаривала, не посещала регулярных корпоративных посиделок, отказывалась от профессиональных тренингов и курсов повышения квалификации управленцев, полностью наплевала на бизнес. Она вела себя так, словно у нее была вторая, более важная работа или серьезные проблемы в личной жизни. Или она торговала наркотиками. Или употребляла их. Сумасшествие – отличное объяснение этим переменам.

Я спрашиваю:

– Она как-то объясняла происходящее?

– Один раз мы разговаривали об этом, – говорит Ольга Николаевна и поправляет свои темно-каштановые с проседью волосы.

В тот день Инна выглядела особенно подавленной. На правах подруги, Ольга Николаевна попыталась узнать, в чем дело. Во мне, ответила Инна и объяснила: у меня поменялись приоритеты. Все стало по-другому.

– Она не объяснила конкретнее? – спрашиваю я. – Чем она еще занималась?

– Не знаю, – отвечает Ольга Николаевна и добавляет: нет даже никаких догадок.

– Может быть, вы забыли? – не унимаюсь я и дальше: мне важна любая деталь. Странное слово, необычное действие.

Ольга Николаевна качает головой: нет, ничего такого она не помнит. Видно, что разговор дается ей нелегко, будто она на допросе у следователя.

Кашляет и продолжает:

– Ваша сестра практически ни с кем не общалась, разговаривала только по делу, – и чтобы перевести тему: как поживает ваша жена?

Как я уже говорил, Татьяна когда-то работала у Инны продавщицей, и они с Ольгой Николаевной прекрасно знают друг друга.

– У нас с ней все отлично, – отвечаю и продолжаю: мы до сих пор живем вместе. Интересно, сколько мы еще протянем? Я не говорю об этом, но думаю: сколько времени мы еще будем просыпаться вместе? Год, десяток, может быть, еще полвека?

Улыбаясь, Ольга Николаевна хвалит:

– Молодцы, – говорит. – Сейчас такое время, что семья – это очень важно для общества. Все больше и больше пар расходится, не прожив вместе и трех лет. Такие, как вы, Саша, – настоящие герои. Я горжусь вами. О детях думали?

Конечно же, нет, думаю я и отвечаю:

– Еще рано. Обязательно заведем, но позже, когда будем готовы к этому морально, – говорю я и возвращаюсь к главной теме: постарайтесь припомнить что-нибудь еще. Кто-нибудь странный к ней сюда приходил?

Ольга Николаевна на мгновение задумывается и потом восклицает:

– Я вспомнила! Однажды я видела, как она разговаривает сама с собой.

Она делает очень серьезное выражение лица и продолжает:

– Да-да, она стояла в курилке и шептала что-то сама себе. Это было ровно за неделю до нашего с ней разговора о приоритетах.

В тот день Ольга Николаевна пошла, как обычно, после обеда покурить. Так она делает ежедневно. Священный перекур после любого принятия пищи – он есть у каждого курильщика. Говорят, это даже полезно: сигареты улучшают пищеварение, стимулируют перистальтику кишечника.

В курилке Ольга Николаевна увидела Инну. Та стояла в углу с потухшей сигаретой в руке и что-то тихо тараторила под нос. Голос ее казался нервным и немного странным. Тогда Ольга Николаевна кашлем обозначила свое присутствие. Инна вздрогнула и пулей вылетела наружу, ничего не объяснив.

– В тот момент она мне очень не понравилась, – говорит Ольга Николаевна. – У нее было жуткое лицо. Испуганное до смерти, я бы сказала. На душе у меня остался очень неприятный осадок, день был испорчен окончательно.

Я спрашиваю:

– Такое повторялось?

– Никогда, – отвечает Ольга Николаевна. – Зато как-то раз к ней приходила полностью седая женщина. Мы вначале подумали, что это ветеранка какая-нибудь, ошибившаяся этажом. Просто над нами находится некоммерческая организация, которая занимается делами стариков. Но женщина сказала, что ей нужна Инна и очень сильно забеспокоилась, когда узнала, что той на месте нет.

Инна никогда не любила стариков. Насколько я помню, они вызывали у нее отвращение. Даже на похоронах родителей моя сестра, плача, постоянно сбивалась на гримасу брезгливости.

Ольга Николаевна продолжает:

– В этой седой женщине было что-то не от мира сего.

– Как она вела себя? – спрашиваю. – Угрожала?

Ольга Николаевна смеется.

– Конечно же, нет, Саша, – говорит она. – Это была интеллигентная женщина, общалась очень вежливо.

– Еще что-нибудь?

– Больше ничего, – отвечает Ольга Николаевна и добавляет: мне очень жаль вашу сестру, Саша.

Она говорит так, словно Инна умерла, словно покинула этот долбаный мир. Я киваю.

– Она забрала все свои вещи?

– Да, все до последней скрепки.

Я благодарю собеседницу и собираюсь уходить.

– Ольга Николаевна, я перезвоню вам еще через некоторое время, – говорю я и объясняю: вдруг вы вспомните что-нибудь еще.

– Конечно, – отвечает она и на прощание: мне действительно очень жаль. Крепитесь, Саша. У моего мужа сошел с ума отец. Ох, как мы намучились. В конце концов, он покончил с собой.

– Кто? – спрашиваю я. – Отец?

– Нет, – отвечает Ольга Николаевна и говорит: муж. Он не выдержал регулярных припадков собственного отца, который, бывало, прибегал к нам домой посреди ночи, колотился в дверь и кричал что-то об инопланетянах, или КГБ, или еще, я не помню, о чем.

Так продолжалось несколько лет, а потом как-то раз она вернулась после работы домой, а муж раскачивается из стороны в сторону под самым потолком. Он сделал петлю из красивых, еще советских подтяжек. Увидел нечто подобное в одном фильме и повторил. Теперь Ольга Николаевна осталась без мужа и с сумасшедшим стариком, которому приходится каждый месяц покупать целую гору транквилизаторов, чтобы держать его в состоянии штиля, иначе он может ночью перерезать кому-нибудь глотку. Или убить всех кошек во дворе.

Я оставляю Ольгу Николаевну наедине с воспоминаниями и еду домой. Что же это за мир-то такой, в котором обычные люди кончают жизнь самоубийством из-за психически нездоровых родственников? Мне есть о чем подумать.