Текст книги "Без гнева и пристрастия"

– Вы после больницы нас навестите? – демонстрируя вежливое гостеприимство, поинтересовался Андрей Петрович.

– В зависимости от обстоятельств, – неопределенно ответил Смирнов и в свою очередь спросил: – Фруктишек каких-нибудь где мне купить, Андрюша?

– Да прямо здесь, в супермаркете, – обрадованно сообщил опер. И вдруг через паузу: – А если это не он?

– Кто – не он? – не понял Смирнов.

– Не ваш друг, а просто посторонний.

Смирнов быстро глянул на Андрея Петровича.

– В любом случае, дорогой ты мой Андрюша, в больнице лежит тяжело раненный человек, которому, скорее всего, никто фруктов не носит.

– Умыли, – признался Андрей Петрович. – Поделом. А вы все-таки зайдите после всего к нам, Александр Иванович, а? Ждать будем.

Поворачиваясь к открытой дверце своего американского вездехода, чтобы вытащить адидасовскую сумку, Смирнов бросил взгляд на противоположную сторону площади. Темно-красная «десятка», которая тащилась впереди «чероки» от обрыва, исчезла. Ее место заняла темно-синяя «девятка». Класс явно невысок.

Не было никого в офисе туристического агентства «Гольфстрим», за исключением трудолюбивого директора, который, развернувшись вместе с креслом, бессмысленно смотрел в окно. Зазвонил наконец телефон. Директор вертанулся на сто восемьдесят градусов. Положил обе руки на сияющий стол, но сразу трубку не снял. Дождался четвертого звонка. Спросил яростно:

– Ну!

– Он пошел в больницу.

Директор Денис Ричардович молчал, прикрыв глаза. Страшно молчал. Для того, кто позвонил. Помолчав, директор сказал:

– Ты понимаешь, что ты сделал?

– Понимаю, – безнадежно подтвердила трубка.

– Понимаешь, что фуфель слепил, сучара греховная?

– Понимаю.

– Понимаешь, что я тебя по уши в землю вобью и в ноздрю цветочек вставлю?

– Понимаю.

– Как дальше жить собираешься?

– Старик его сегодня наверняка заберет и в Москву потащит.

– В каком он состоянии?

– Так откуда же я знаю!

– Узнай, прежде чем начинать. А начинать придется с сегодняшнего дня: мне они, фраерок парнокопытный, напрочь не нужны. Сколько у тебя там людишек?

– Со мной десять. В трех машинах.

– Должно хватить. Понимаешь, таракан? Должно!

– Прости меня, Хан.

– Если хорошо потрудишься, завтра прощу.

Глава 18

Главврач Юрий Серафимович улыбнулся и спросил:

– А почему не сразу к нему?

– Боюсь, – признался Смирнов.

– Бояться нечего. – Юрий Серафимович вылез из-за стола и устроился в кресле напротив отставного полковника. Видимо, главврач обосновался в Мельниках надолго: кабинет был обжито-уютен, домашний такой. С любимыми мелочами кабинетик. – В принципе, он физически вполне здоровый человек. Ожоги были поверхностные, не ожоги даже, а, как бы попроще выразиться, опальности, что ли. А вывих, если он не привычный, утихомиривается в три дня. Смотрю на него и удивляюсь: как он сумел, почти в беспамятстве, из такой безнадеги выбраться?!

– Ну а как он сейчас в психическом плане? – стараясь быть на уровне, коряво выразился Смирнов. – Вспомнил хоть что-нибудь?

– Ни хрена! – почти радостно заявил Юрий Серафимович. – Меня этот случай крайне заинтересовал.

– Меня тоже, – на ясном глазу признался Смирнов. Типовая больница, одинаковая и в Адлере, и в Находке, и в Моршанске. Двери, двери, закуток для дежурной, опять двери. И у торцового окна напротив сортира и пожарного ящика – бокс.

У бокса остановились. Юрий Серафимович глянул на Смирнова лукаво.

– Вы готовы, Александр Иванович?

– А черт его знает!

– Тогда пошли.

Человек смотрел в потолок. На шум открываемой двери обернулся и встретился глазами со Смирновым. Без эмоций смотрели и смотрели.

– Не он, – твердо заявил Смирнов. – Это не он! – Поставил сумку на пол, прожурчал молнией, вытащил три пластиковых кулька с бананами, виноградом и апельсинами, поставил, с трудом уместив, на тумбочку и пожелал: – Пожуешь винограду, может, вспомнишь что. – Человек неотрывно смотрел на него. – Говорить-то можешь, парень?

– Могу, – хрипловато ответил паренек.

– Уже слава богу.

– Значит, не он? – непонятно-угрожающе спросил Юрий Серафимович.

– Нет, не он, – даже с вызовом подтвердил Смирнов. Человек вновь повернулся на спину и вновь уставился в потолок.

– Вам нехорошо? – спросил врач.

– Мне хорошо, – сказал потолку человек.

Смирнов осведомился о нем как об отсутствующем стремительными вопросами:

– Он что – так и лежит? И в сортир не ходит? А если ночью пожар?

– И сидит, и стоит, и ходит. Сию же минуту – привычный депрессивный минор. Ну а насчет пожара… – Юрий Серафимович призадумался и весьма находчиво ответил: – Типун вам на язык.

– Заслужил, – признал свою промашку Смирнов. – Когда стемнеет, чем он занимается? Ведь надо же человеку чем-нибудь заниматься. Вот так в потолок смотрит?

– Читает иногда, но без интереса.

– Какой же тут интерес, когда ни хрена не помнишь? А по ночам к нему заходят?

– Если уж очень ему что-нибудь понадобится, звонок к дежурной сестре под рукой, – продолжил объяснения Юрий Серафимович. И наконец-то спохватился: – Тысяча вопросов. В связи с чем?

– Просто я, как всякий старик, бесцельно любопытен. Да и паренька жалко. Надо же, такая беда! – Смирнов, демонстрируя, какой он старик, мелко покивал седой башкой.

– Его не жалеть, а лечить надо, – наставительно заметил Юрий Серафимович, который, как все врачи, был немного проповедником. Но и похулиганить мог: – Вылечу я этого бугая, и, боюсь, жалеть не его, а нас придется!

– Я все слышу, – тускло обиделся человек, по-прежнему глядя в потолок.

– Ишь ты! – удивился Смирнов. – Обижается! Спорит с нами, выходит. Только нас не переспоришь: нас двое, а ты один!

– Пойдемте, Александр Иванович. – Юрий Серафимович взял Смирнова под руку и настойчиво повлек к двери. – У меня договорим.

Покидая бокс, Смирнов пожелал:

– Приходи в себя, мужик. Пора, давно пора. – А в коридоре интимно поведал врачу, которому можно открыться в сокровенном: – Дристунец прихватил. Весь день то в сортир, то в кусты. Я задержусь слегка в этом заведении, – и кивком указал на золотого джентльмена на черном прямоугольничке. Юрий Серафимович улыбнулся понимающе, еще и ободрил:

– Жду вас у себя. Вернетесь – я вам бесалолу дам.

И пошагал по пустынному вечернему коридору.

– Бесалол, бесалол мучит! – в оригинальной трактовке исполнил Смирнов «Бесаме мучо» и скрылся за дверью с джентльменом.

Дед, безжалостный Дед… Вместе с Дедом мукой вернулась обжигающая картина бездарного проигрыша по собственной дурости, беспечности, непрофессионализму. Вспомнилось все. И не вспомнилось даже, а, скорее, возникло. Возникло – и физической болью ударило по сердцу и в голову. Только потому, что потерял дыхание, задохся на несколько секунд от этой нестерпимой боли, не пискнул, не охнул. Не крикнул. А боль стерпел, набравшись силы от приказывающего и молящего взгляда Деда. Приказал этот взгляд – молчи. Только в конце дал понять Смирнову, что все услышал как надо.

А теперь – включай мозги, они хорошо отдохнули за эти дни полного бездействия.

Итак, по порядку, в каждом действии и слове Деда выделяя главное. По цепочке. Звено за звеном.

Твердое, подчеркнутое неузнавание. «Не он». Значит, не мой. Значит, не со мной. Дед изначально отделил себя от тебя. Ясно, они не должны быть вместе.

Не давая себя перебить, Дед выстрелил двумя вопросительными и пустяковыми фразами. Что в них важно? Сортир и пожар.

По порядку, по порядку смирновских реплик. Чем ты занимаешься ночью? Чем ты будешь заниматься этой ночью. Заходят ли к тебе по ночам? Сегодня ночью зайдут, попытаются зайти.

И последнее: двое и один. Нас двое, а ты – один. Разделил. Себе взял двоих, тебе оставил одного. Три человека? Вряд ли, людей безоговорочно сосчитать и пересчитать он не мог. Скорее всего, автомобили. Дед постарается разбить их на части. Парочку берет на себя, одного оставляет тебе.

Исходные ясны. Можно объяснить положение вещей.

По дороге сюда Дед обнаружил за собой слежку. Уже в этом городе вычислил – он делает такое, как никто, – количество преследующих его машин. И сразу же отказался от первоначального плана забрать тебя с собой потому, что был уверен: за ним и за тобой начнется смертельная охота.

Если бы он взял тебя с собой, то вы бы оказались в одной коробочке против трех ихних. Счет три – один в их пользу. Дед разбил игру на два отдельных матча, где шансы распределяются так: один к одному и один к двум. Тебе он отдал ничью – одну машину, с которой ты обязан справиться один на один, а сам пошел на проигрыш. Он один против двух. Но все равно лучше, чем один против трех. И как бы ни оценивались шансы, Смирнов есть Смирнов, он выигрывал партии и более безнадежные.

Те еще в неведении, заберет тебя Дед или не заберет. Пока, вероятно, считают, что заберет. Дед сознательно оттягивает свой отъезд для того, чтобы дать тебе время для подготовки. А они терпеливо ждут, когда вы вдвоем выедете на машине из города, чтобы на пустынной дороге без шухера и риска перекрыть вам путь и вперед, и назад и спокойненько вас кончить.

Если они разделятся, две машины кинутся за Дедом обязательно, а одна останется здесь и экипаж немедля займется тобой.

Естественно, что Дед не собирался оставлять тебя голым и безоружным.

Смеркалось. Сырцов тихо приоткрыл дверь бокса и выглянул в коридор. В вечерней серости слабо отсвечивал нестертыми кусками рыжий линолеум. Пусто и тихо, как в первый день творения. Сырцов в два шага оказался у пожарного ящика рядом с мужским сортиром.

Ах, Дед, ах, умелец, ах, аккуратист! Нетронутая пломба строго сцепляла петли пожарного ящика: все по четким брандмейстерским правилам, комар носу не подточит. Сырцов осторожно вытянул тонкую мягкую проволоку из свинцовой бомбошки, открыл дверцу ящика и увидел рядом с красным брандспойтом и серой, свернутой, как украинская колбаса, кишкой, туго набитый пластиковый пакет.

Перво-наперво освободиться от унижающих человеческое достоинство больничных подштанников. В полутьме бокса Сырцов разделся догола и с наслаждением влез в обтягивающую маечку, натянул трусы, придавшие отдельным частям тела устойчивое положение и твердую форму, присел на кровать и с наслаждением унюхал запах чистого белья. Все, хорошего понемножку.

Хромированный кольт-45 вяло поблескивал в густой серости надвигающейся ночи. Ухватистая и солидная машина, ничего не скажешь. И прицельна, и безотказна, и убедительно убойна. Но – не его. Сырцов вспомнил свой верный «баярд» и застонал сквозь зубы. Конечно, он сам виноват, бездарно подставился. Но он достанет этих сволочей, обязательно достанет! В ярости швырнул кольт на подушку и вдруг в озарении улыбнулся: скорее всего, именно этой ночью появится возможность их достать.

Одевался неторопливо: получал удовольствие от воссоединения с привычными своими вещами, с которыми к нему возвращались веселая уверенность, бесстрашный азарт и твердая убежденность в правоте своего дела.

Бесповоротно стемнело. Притих райцентр Мельники. Даже главная дорога, при которой стояла больница, молчала. И то: отбегали рабочий день деловитые грузовички, любовно позагоняли в стойла своих механических коней добропорядочные обыватели и пристроились к телевизорам, а новых русских, мечущихся по асфальту на иномарках в поисках ночной радости, судя по всему, в Мельниках не было.

Дед даст сигнал. Дед должен дать сигнал. Сырцов сидел на полу, в непросматриваемом углу бокса, а на кровати лежал болван, сооруженный из матраца. Болван лежал на кровати уютным полукалачиком, с головой накрывшись одеялом и достоверно спал. А он, Сырцов, бодрствовал.

Те не думали, что он жив. Наоборот, они были уверены – Сырцов сгорел ярким пламенем не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле. Из больницы им о нем не сообщили, значит, осведомителей у них здесь нет.

Сырцов просчитывал за них. Смирнов уезжает, оставляя Сырцова в больнице. Почему? Это главврачу Дед лапши на уши навешал, не узнавая своего дружка. Те же твердо знали, кого они пытались сжечь, как выяснилось, неудачно. Смирнов не взял Сырцова только потому, что раненый и обожженный Сырцов нетранспортабелен и, значит, неподвижен, как колода. Наилучший вариант – спокойно и не торопясь пробраться в больницу и без особого шума и треска кончить беднягу Сырцова из пистолета с глушителем.

И вот он, сигнал: у больницы «гранд чероки» грубо переключил скорости, на форсаже взревел мотором и умчался по дороге. Автомобильный шум постепенно затихал, затихал и исчез.

У него минут пятнадцать-двадцать. Пока потопчутся в растерянности, пока суетливо посовещаются, пока главный примет решение – три-пять минут. Оставшаяся в городе машина поищет наиболее целесообразное место стоянки – еще пять минут. Разведка, что и как вокруг больницы, – минут семь-десять. Через главный ход, естественно, не пойдут, там какой-никакой, но охранник. Черный – со двора – на ночь закрывается на мощную задвижку. Они, вероятно, не знают об этом, но, подергав за ручку, догадаются. Взламывать – себе дороже. Скорее всего, штифт. На какое окно, на каком этаже? Думай, Сырцов, думай.

За городом Смирнов сбросил скорость до шестидесяти. Тем – три-пять минут на растерянность и сообразительность. Уж потом догонять начнут. А пока не следовало бы от них далеко убегать, а то и не догонят. Смирнов недаром до поездки к месту катастрофы помотался по окрестностям: он вычислил с девяностопроцентной уверенностью, где будет перехват. В тридцати пяти километрах от города дорога шла через мощное болото на участке метров в триста. Большой сообразилки не требуется, чтобы поставить там заслон. Наверняка уже стоит там вторая машинка. Смирнов тихонько и фальшиво запел:

 
Начинаются дни золотые
Воровской безоглядной любви.
Ой вы, кони мои вороные,
Черны вороны кони мои!
 

Спел один куплет, замолк, прислушался. Откуда-то в тихом урчании отрегулированного американского мотора прорезался комариный писк. Писк постепенно преобразовывался в свистящее подвывание. Не в моторе, метрах в трехстах позади. Догоняли, догоняли! Шустрые, быстро спохватились. На прямом длинном отрезке Смирнов глянул в зеркало заднего обзора. Автомобиля не было видно, но уже обнаружилось слабое подвижное свечение от земли к небу – асфальтовое отражение ослепительных фар.

Не следовало торопиться. Следовало узнать, что они собирались предпринять. Прежние шестьдесят в час. Вот и фары. Быстро что-то. Иномарки среди трех их машин не было, да и не должно быть – слишком заметна. Вероятно, форсированный или замененный мотор.

С перерывами застрочила швейная машинка. Стреляли, значит. Пугали старичка до панического поноса, чтобы убегал, убегал от них безоглядно, забыв обо всем. И чтобы он, ничего не видящий от страха, прибежал к тем, у болота, автоматам. А те с двадцати метров по ветровому стеклу с азартом и всласть. И нету беспокойного старичка.

Что ж, старичок испугался и побежал. Побежал! Стрела спидометра подползла к двумстам. Через три километра необходимо иметь отрыв метров в пятьсот. У него – минута. Вот он, поворот. За ним дорога была прорезана к краю невысокого холма. Справа – откос под сорок пять градусов, слева – пологий спуск к березовой (стволы берез белыми костями мелькали в свете его фар) роще. Смирнов резко тормознул, ставя «чероки» поперек дороги задом к откосу.

Ну, хваленый иностранец, покажи, на что способен, выручай! «Чероки», злобно подвывая, задним ходом взлетел на безлесный откос. Выше, еще выше, держимся только в движении, тормоза не помогут!

Из-за поворота выскочило белое полотнище – предвестник фар. А теперь вниз и не промахнуться.

Высокий толкательный бампер «чероки» снарядом ударил в бок серого «москвича», как раз в середину, в междверную стойку. Смирнов удержал свой джип с трудом – двумя тормозами. «Москвича» же некому было удерживать, и он, дважды перевернувшись, попрыгал по пологому откосу к буколическим березкам.

Смирнов поставил «чероки» на обочину, ступил на землю. «Москвич», остановленный березами, лежал на боку. Водила успел выключить мотор, и в тишине были слышны два голоса: один стонал, другой слабо и плачуще матерился.

Зря стонете, зря материтесь. Не подойдет к вам пенсионер Смирнов, не поможет. Если бы не стреляли, то… А что – то? Все равно бы не помог. У них сотовый телефон, у них дружки в засаде, пусть сами разбираются.

Может, обратно в город, к Жорке на выручку? Нет, не стоило. Поломаешь расклад, не поможешь – навредишь.

– Адье, портяночники! – попрощался Смирнов с поверженными, сел в «чероки» и уехал. Тропой через деревню Мурино на грунтовку к шоссе на Гусь-Хрустальный.

Далековато, правда, но вполне безопасно.

За отведенные ему им самим пятнадцать минут Сырцов сделал два дела: заново определил свои физические возможности и провел небольшую разведку. Конечно, после долгого лежания был он не тот, что был когда-то, но, в общем, терпимо. Легко спрыгнул с подоконника третьего этажа, в хорошем темпе обшмонал больничный двор и скверик, допрыгнув до первой ступеньки – железного прута пожарной лестницы, легко подтянул себя, легко пробежал на руках и ногах вверх-вниз. С лестницы до окна не добраться. Значит, будут штифтовать на первом этаже.

Темно-синяя «девятка» бессмысленно стояла в проулке. Трое сидевших в ней открыто курили. Сырцов легко перемахнул в палисадник ближнего к ним дома с не просматриваемой стороны, стараясь не помять огурцы и лук, перешагивая через грядки, вышел на удобное место для обзора и, по-тюремному присев на корточки, стал ждать.

Красным зигзагом вылетел из окна «девятки» непогашенный окурок и вслед за ним явился на слабый свет далеких фонарей в кожаной – о господи, – куртке невысокий гражданин.

Что ж, вслед за гражданином. Так сказать, огородами – и к Котовскому. Еще раз удивился их наглой беспечности Сырцов: гражданин выбрал окно, которое было вне обзора из «девятки». С голой жопой был гражданин, без прикрытия тыла.

Ходить научил Сырцова прошедший Великую войну Дед. Строго шаг в шаг с гражданином в коже и метрах в пятнадцати от него. Гражданин – к окошку, а он за уголок. Теперь вел на слух.

Скрипуче завизжало алмазом по стеклу. Еле слышный хруп выдавливаемого куска. Ни звона, ни звяка. С приклеенной тряпицей сработал. Уж не скокарь ли? Два щелчка: отодвигались оконные задвижки. Жалкий скрип открываемой рамы. Глухой топ – гражданин на две ноги приземлился в коридоре.

Сейчас можно и посмотреть. В тусклой полутьме гражданин удалялся по коридору. Свернул к лестнице. Теперь за ним.

У двери бокса гражданин постоял, прислушиваясь, и ничего, естественно, не услышал. Тогда он правой рукой с пистолетом толкнул дверь, а левой, нащупав выключатель, включил электричество. Сырцов, накрывшись с головой, мирно спал.

Пук-пук-пук-пук, будто палкой ковер выбивали. Четырежды сработал пистолет с глушителем. Кожаный гражданин сообразить еще не успел, почему даже на рефлекторном уровне не вскинулся его клиент, как сообразилка его отключилась напрочь.

За ушко его ударил Сырцов рукояткой кольта, прицельно и от всей своей широкой души ударил. Гражданин завалился на бок, не пискнув, потом безвольно откинулся на спину.

Понятное дело, никаких документов. Две запасные обоймы, шариковая – писатель! – ручка, связка ключей, стекольный алмаз на деревяшке, пять ярких пакетиков с презервативами. СПИДа боится, сволочь. И деньги в рублях и долларах, не особо много. Ничего интересного. Жалко, конечно, казенное имущество, но что делать? Разорванной на ленты простыней Сырцов вязал податливые руки-ноги. На тыльной стороне ладони знакомая наколка. А он еще удивлялся их беспечной наглости. Блатари, уголовщина. Кляп не вставил, не будет, очнувшись, орать гражданин, не в его это интересах. Свет Сырцов погасил, чтобы страшнее было гражданину, когда очнется.

Опять курят, бездарно нахальные козлы. Сидят на переднем сиденье и курят в открытую. Будем считать, что и окошечко, что рядом с водителем, откручено до отказа. Рывок вдоль забора и на землю. Ползком, ползком.

– Пора бы Бельку и быть, – сказал водила и щелчком выбросил окурок в окошко. Красный шарик упал неподалеку от Сырцова.

– Кончил и проверяет, – уверенно решил пассажир. – До конца зажмурился фраер или нет. Я его тогда тащил, здоровенный бугай. Думали, все с ним, а он оклемался, падло. Я так полагаю, что Белек для надежности из него решето сделал.

– Я бы сейчас водки выпил! – помечтал водила.

– Доберемся до Москвы, и выпьешь.

– Я говорю: сейчас.

Сейчас, именно сейчас. Джинсы жалко, куртку жалко, но жалеть надо себя, а не свой прикид. Сырцов воздвигся перед открученным оконцем. Две дырки смотрели на беспечных пассажиров. Дырка кольта на водилу, дырка «ПМ» с глушителем – на говорливого напарника.

– Руки на приборную доску, – приказал Сырцов и вдруг уловил движение правой лапы говорливого за пазуху, к спасательному, как ему казалось, пистолету. «ПМ» коротко крякнул. – Я же сказал: руки вперед, а ты куда?

– Скот, все плечо раскрошил! – заорал говорливый.

– Может, и ты почесаться под мышкой хочешь? – спросил Сырцов и толчком хромированного ствола разбил водиле губы в кровь. Собственная кровь, вяло текущая из твоих любимых губ, весьма огорчает и до нулевой сопротивляемости расслабляет. Хочется жалеть себя и плакать над своей горькой судьбой. – Успокоились? – Водила пошлепал вспухшими вдруг кровавыми губами – беззвучно отматерился. – Я сейчас вам дверку распахну, а вы – ручки на затылок и выползайте… – И подстреленному: – Ты можешь одну левую.

Выползли кое-как, автотуристы. В малый этот отрезок времени раненый понял две вещи: прострелена лишь мякоть плеча и их в ближайшее время убивать не собираются. От этого радостно охамел: выбравшись из машины и весело глядя в сырцовские очи, темпераментно откровенничал, стараясь чтобы обиднее:

– Не дожгли мы тогда тебя, пидар гнойный, промашку дали. Но в другой раз промашки не будет. Еще заверещишь от страха, делая в портки, еще у меня в ногах валяться будешь, рогатик!

Не от обиды, для дела, чтобы без опаски с ними разобраться, Сырцов в стремительном шаге ударил говорливого рукоятью кольта в темечко. Разговорчивый говорить перестал и, зацепившись кожанкой за дверцу, полуприсел, полуповис.

– А ты что скажешь? – поинтересовался Сырцов, сочувственно глядя на водилу.

– А что говорить-то? – вопросом на вопрос ответил водила.

– Тогда руками и мордой на крышу, – предложил Сырцов и, наблюдая за исполнением своего пожелания, посоветовал: – Шире ножки, шире, еще шире!

Подошел к раскоряке, уверенно обшмонал. Джентльменский набор: «ПМ», кнопочный нож, ксивы на себя и автомобиль, скорее всего, фальшивые, деньжата, ключи, колода карт. Зашвырнув все это на заднее сиденье, Сырцов от души, как Рональдо по футбольному мячу, ударил ногой по распахнутой промежности водилы, которого вмиг скрутило. Как раз на то время, пока он будет обыскивать раненого.

А этот, оказывается, исполнитель. «Стечкин» в сбруе, за спиной под курточной кожей – «узи», в карманах запасные обоймы, бебут в особом карманчике на штанцах. Ну и прочее. Это – на сиденье.

Забулькало в бардачке.

– Телефон? – спросил Сырцов полупришедшего в себя водилу.

– Переговорник, – по звуку определил тот.

– Поговори, – скомандовал Сырцов, а кольт внимательно проследил за тем, чтобы водила делал то, что надо.

Водила извлек из бардачка иностранную штучку, вытянул антенну, ткнул дрожащим пальцем куда надо и объявил:

– Прием. – В штучке шелестело, водила слушал. Сырцов наблюдал за тем, как раненый оклемывался. Водила виновато прокашлялся и сообщил в микрофон: – А нас несгоревший штымп заделал. Гарика подстрелил, Белька, надо полагать, в больнице повязал, а меня терзает. Говорить с ним хочешь? Нет, колес, наверное, не будет, он на них укатит.

Порядок в танковых частях! Объехал их на своих любимых вороных, все просчитывающий Дед. Камень с плеч. Сырцов ласково пошлепал по щеке мотавшегося, как тополек на ветру, раненого, сообщил уже договорившему (не захотел его собеседник поговорить с Сырцовым) водиле:

– Переговорник я тебе оставляю. А в остальном ты правильно рассуждаешь: я действительно вашими колесами воспользуюсь. Как я думаю, у вас еще и сотовый телефон. Где он?

– Там же. В бардачке, – без колебаний сообщил водила. Хотелось ему, чтобы умотал побыстрее этот воскресший гад, с насмешкой наблюдающий за их позорной беспомощностью и услужливой покорностью. Только бы уехал, а уж потом…

– К забору!

Не к барьеру – к забору: дуэли быть не могло. Водила, поддерживая пошатывающегося напарника, отвел его к забору, что метрах в десяти.

Сырцов, уже сидевший за баранкой «девятки», попрощался соответственно:

– Чао, говно собачье!

Все-то Дед предусмотрел, даже схему выезда к шоссе на Касимов на бумажке изобразил. Вот оно, шоссе на Касимов. Новенькая, под завязку заправленная «девятка» дала сто двадцать и, сбавляя скорость лишь на особо поганых участках, добежала до Касимова за сорок минут. Когда-то был в этом русско-татарском городке Сырцов и помнил его, но темнота не дала возможности освежить воспоминания.

В Спас-Клепиках был через два часа. По-летнему незаметно стало светлеть, и через десять минут он уже видел застывшие от древности прекрасные озера, мимо которых проезжал.

К концу четвертого часа пути он добрался до Люберец. Прибился к тротуару метрах в трехстах от горотдела милиции и приступил к телефонным переговорам. Первое дело на смирновскую дачу. Трубку тотчас сняла Лидия Сергеевна и без «Алло!», догадавшись, спросила:

– Жора?

Значит, Дед уже отзвонил, значит, у него все в порядке. Уже легче, да нет, просто-напросто совсем легко!

– Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало! – в телячьем восторге завопил Сырцов.

– Ты уже со мной на «ты»?

– Не я, Лидия Сергеевна, не я, а классик. Откуда звонил Дед?

– Он тебе даст за Деда. Два часа тому назад из Владимира. Вот-вот будет на твоем, как он сообщил, целехоньком «чероки».

– Что приказал?

– Чтобы ты пока к себе домой не являлся. Мало ли что они в яростной дурости предпринять могут. Еще подстрелят тебя невзначай. У тебя запасная норка есть?

– Есть.

– Надеюсь, не у Дарьи?

– Как она? – быстро спросил Сырцов.

– В порядке, Жора. Но беспокоится, естественно.

– Успокойте ее, Лидия Сергеевна, соврите что-нибудь.

– На какие отвратительные поступки ты меня толкаешь!

– Мне ей звонить – себя по рукам-ногам повязать. Соврите, а?

– Совру, – сдалась Лидия Сергеевна и счастливо призналась: – Я так рада, Жора, ты даже и не представляешь!

– Преданно целую ручки, Лидия Сергеевна!

– Спешишь?

– Ага.

– Но не очень-то спеши. А то насмешишь кого-нибудь. Удачи!

Теперь звонок местным ментам. Телефон их он помнил, да и знакомых в здешней ментовке немало. Знакомством пользоваться вряд ли следовало, а телефоном – обязательно. Дежурному, бабьим голосом, которым в свое время наловчился щебетать не хуже Преснякова-младшего, спросил в ответ на сонное «Вас слушают».

– Кто это? – кокетливо и плебейски.

– Дежурный по городу слушает! – уже злобно откликнулся мент.

– Ой, мальчики, что я нашла!

– Ну и что ты нашла? – раздраженно и без интереса спросил дежурный.

– Легковой автомобиль! – с восторгом объявила «девица».

– Так-таки нашла? И как же?

– Я с Алиской гуляла.

– Алиска – это кто?

– Собачка. Девочка. Коккер-спаниель.

– Ты про машину, про машину рассказывай.

– Вы же сами спросили, кто такая Алиска! – обиделась «девица».

– Ну, извини, извини. – Мент окончательно оклемался от рассветной дремы. – Какой автомобиль, кто в нем, где он?

– Автомобиль как автомобиль, «жигули». По-моему, «девятка». Дверцы настежь распахнуты, а на заднем сиденье два пистолета и такая штучка, которая «узи» называется, по телевизору ее часто показывают.

– Где?! – взревел дежурный.

– От вас неподалеку. – Сырцов посмотрел на табличку ближайшего углового дома, а «девица» назвала адрес.

– Жди нас там! Никуда не уходи! Слышишь?

– Еще чего! – ответила «девица», а Сырцов сложил телефонную трубку. Пора делать ноги. Он и сделал.