Текст книги "Пятнадцать псов"

Но остроты Принца были не самым худшим. Раньше они, как и все собаки, обходились простым запасом звуков: лаем, воем, рычанием. Эти звуки были приемлемы, как и полезные нововведения, такие как слово «вода» или «человек». Однако с легкой принцевской лапы в стае появились слова для бесчисленного количества вещей. (Действительно ли каждой собаке нужно слово «пыль»?) А однажды ночью Принц сел и произнес целый набор странных слов:

 
На холме трава мокрая.
У неба нет конца.
Для пса, что ждет свою хозяйку
смешную, наступит вновь рассвет.
 

Услышав это сочетание рычания, лая, тявканья и вздохов, Фрак и Фрик вскочили, чтобы вцепиться в морду этой хозяйке уставшей собаки. Они решили, что хозяйка находится среди них, и уже хотели на нее наброситься. Но слова Принца не были предупреждением об опасности. Скорее, он играл. Притворялся. Говорил ради того, чтобы говорить. Можно ли было использовать слова более презренным образом? Макс вскочил, оскалившийся, готовый укусить.

Он и подумать не мог, что кому-то слова Принца доставят удовольствие. Афина поблагодарила его за то, что воскресил в памяти холмы с мокрой травой и бескрайнее небо. Белла последовала ее примеру. И не помышляя о том, что Принц оскорбляет их язык, многие псы почувствовали, что эта игра со словами привнесла что-то неожиданное и прекрасное.

– Я был тронут, – сказал Мэжнун. – Пожалуйста, сделай так еще раз.

Принц исполнил еще одно сочетание завываний, рявканья, тявканья и щелчков.

 
Вдали за холмами хозяин живет,
Что знает нас всех имена.
Белая кость зовет нас домой
Зимой, осенью или весной.
 

Большинство псов сидели в тишине, без сомнения, пытаясь понять, что имел в виду Принц. Но для Макса это оказалось уже слишком. Дело было не только в том, что Принц искажал их ясный, благородный язык. Дело было в том, что Принц перешел черту собачьести. Ни одна настоящая собака не произнесла бы такой вздор. Принц недостоин быть одним из них. Ради защиты их истинной природы кто-то должен был что-то сделать. Макс чувствовал, что Фрак и Фрик думали так же, но он хотел быть первым, кто укусит Принца, унизив его, или вынудит покинуть стаю. Он бросился на Принца, даже не зарычав. Пес был в его власти. Макс уже собирался вцепиться дворняге в шею, когда на помощь Принцу неожиданно пришел Мэжнун. Не успели Фрик с Фраком вмешаться, как Мэжнун повалил Макса на землю, сомкнув челюсти на его шее. Макс обмочился, показывая, что сдается, и лежал, не двигаясь.

– Не убивай его, – сказал Фрак.

Мэжнун предостерегающе зарычал, прикусывая сильнее. Выступила кровь.

– Пес прав, – вмешался Аттикус. – Нехорошо убивать одного из своих.

Мэжнун каждой своей клеткой чувствовал, что убийство Макса будет правильным поступком. Как будто знал, что придет время, когда он будет обязан его убить. Так почему не сейчас? Но он прислушался к Аттикусу и выпустил Макса, и тот быстро отбежал, поджав хвост.

– В насилии не было нужды, – сказал Аттикус. – Пес всего лишь пытался продемонстрировать свои чувства по поводу слов, что мы услышали.

– Его намерения не были тайной, – не согласился Мэжнун.

– Ты поставил его на место, – сказал Аттикус. – Ты правильно сделал.

За исключением Фрака и Фрика – которые нарочно не думали – большинство псов были ошеломлены произошедшим между Максом и Мэжнуном. В прежние времена они бы сказали, что наблюдали борьбу за доминирование, борьбу, которую Мэжнун очевидно выиграл, повысив свой статус. Но все осложнялось из-за Принца. Принц оскорбил Макса. Слова Принца оскорбили Макса. Так псы дрались из-за слов или из-за статуса? Могут ли собаки драться на смерть из-за слов? Было странно даже помыслить о таком.

Белла и Афина лежали рядом и уже засыпали, когда Афина вдруг сказала:

– Эти самцы дерутся по любому поводу.

– Нас это не касается, – ответила Белла.

Они решили, что вопрос исчерпан, и вскоре уснули. Афина тихонько рычала во сне на белку, которая была намного меньше нее, но нарочно ее дразнила.

Два вечера спустя после потасовки Аттикус заговорил с Мэжнуном.

Наступила осень. Листья поменяли цвет. Ночь сделалась непрогляднее и холоднее. Стая установила распорядок: поиск объедков, избегание людей, охота на крыс и белок. Поляна под ельником давала им укрытие от дождей и ветров. И хотя поначалу они рассматривали ее как временное пристанище, как место, где они могли бы обдумать случившееся, вскоре поляна стала псам домом, и все сложнее было представить, что ее можно покинуть.

Мэжнун ожидал, что Фрик, Фрак, Макс или Аттикус вызовут его на разговор. Он ожидал, что один из них поднимет вопрос о лидерстве. Стая без вожака уже какое-то время, необычная ситуация. И хотя он сам вожаком быть не стремился, было бы оскорбительным навязать стае Аттикуса, – наиболее вероятного кандидата – не спросив сначала его (то есть, Мэжнуна) мнения. В прежние времена они бы, вне всякого сомнения, решили это дракой. Но после произошедших в них перемен физическое состязание больше не казалось, по крайней мере, Мэжнуну, лучшим способом решить такой сложный вопрос.

(Какой странной была эта перемена! Однажды, слушая, как люди обращаются к своим питомцам, Мэжнун испытал нечто любопытное. Словно солнце вдруг сожгло густой утренний туман. Он понял, что говорили люди! Не отдельные слова, которые он и сам слышал сотни раз. Мэжнун был уверен, что понял смысл, стоящий за ними. Насколько ему было известно, ни одна собака никогда не понимала человека так, как понял он в этот момент. Пудель не был уверен, проклятие это или благословение, но эта новая вещь – это понимание – определенно требовала изменения в поведении, чего-то такого, что бы помогло им справиться с неослабевающей странностью нового мира).

Мэжнун и Аттикус покинули поляну и направились в парк. Небо было усыпано звездами. Огни к югу от Квинсвей не горели. Тишину нарушал только стрекот кузнечиков: было еще недостаточно холодно для того, чтобы заставить их замолчать.

– Что мы собираемся делать? – спросил Аттикус.

Вопрос был неожиданным.

– С чем? – ответил Мэжнун.

– Я задал неверный вопрос. Я имею в виду, как мы собираемся жить дальше, учитывая, что мы теперь незнакомцы для своего же собственного вида?

– Их страхи оправданы, – заметил Мэжнун. – Мы больше не думаем так, как они.

– Но чувствуем-то мы так же, разве нет? Я помню, кем был до той ночи. Я не слишком другой.

– Я не знал тебя раньше, – ответил Мэжнун, – но знаю тебя сейчас, и сейчас ты другой.

– Некоторые из нас, – сказал Аттикус, – считают, что лучше всего будет игнорировать новый тип мышления и перестать использовать новые слова.

– Как ты можешь заглушить слова внутри?

– Заглушить слова ты не можешь, но можешь игнорировать их. Мы можем вернуться к прежней жизни. Это новое мышление уводит нас из стаи, но собака перестает быть собакой, если она теряет чувство принадлежности.

– Не согласен, – возразил Мэжнун. – У нас есть этот новый способ мышления. Его дали нам. Почему мы не должны им пользоваться? Может быть, для нашего отличия от других есть причина.

– Я помню, – сказал Аттикус, – каково это было – бежать со своими. Но ты, ты хочешь думать, продолжать думать и думать опять. Что хорошего в том, чтобы так много думать? Я такой же, как ты. Я могу находить в этом удовольствие, но это не дает нам никакого стоящего преимущества. Это удерживает нас от того, чтобы быть собаками, от того, что правильно для нас.

– Мы знаем то, чего другие собаки не знают. Разве мы не можем научить их?

– Нет, – ответил Аттикус. – Это они должны учить нас. Мы должны научиться снова быть собаками.

– Пес, зачем тебе мое мнение по этим вопросам? Ты хочешь быть вожаком?

– Оспоришь ли ты это?

– Нет, – ответил Мэжнун.

Собаки посидели немного, прислушиваясь к звукам ночи. В парке кишела невидимая глазу жизнь. Над ними простиралась необъятность столь же новая и влекущая, сколь и древняя. И они не могли о ней не думать.

– Интересно, прав ли говорящий странно пес? – спросил Аттикус. – Неужели у неба действительно нет конца?

– Пес красиво думает, – заметил Мэжнун, – но знает он не больше нашего.

– Думаешь, мы когда-либо это узнаем?

Мэжнун затруднялся с ответом точно так же, как затруднялся ответить самому себе на волнующие его вопросы. Временами все выглядело настолько запутанным. Он задумался, не так ли уж в конце концов неправ Аттикус. Возможно, лучше было оставаться настоящими собаками: не отделенными от других процессом мышления, частью коллектива. Возможно, все прочие попытки тщетны, или, того хуже, они лишь иллюзия, уводящая от единственно-верного. Но хотя их новый образ мышления и был докучливым – а иногда и вовсе сущим мучением – теперь он стал их частью. Зачем им поворачиваться к себе спиной?

– Когда-нибудь, – сказал Мэжнун, – возможно, мы узнаем, где заканчивается небо.

– Да, – ответил Аттикус, – когда-нибудь или никогда.

Инстинкты не подвели Мэжнуна. Он предчувствовал какой-то тет-а-тет о лидерстве в стае, и несмотря на то, что Аттикус вел туманный разговор, он все же действительно был о власти. Мэжнун, однако, не уловил всех оттенков. Аттикуса не интересовало, будет ли Мэжнун оспаривать его превосходство. Аттикус был больше Мэжнуна и, кроме того, на его стороне Фрик, Фрак, Макс и Рози. Чего действительно хотел Аттикус, так это выяснить, принадлежал ли Мэжнун к стае, которая должна была пойти по пути, выбранном для нее Аттикусом. Ничего не подозревающий Мэжнун позволил Аттикусу узнать все, что ему было нужно.

На следующий день, когда они должны были отправиться на поиски еды, Фрак, Фрик, Макс и Аттикус встретились у озера на противоположной стороне моста Хамбер Бэй Арк, вдалеке от остальных, подальше от собак без поводков.

– Я поговорил со всеми, – начал Аттикус. – Чтобы жить так, как мы должны, необходимы перемены. Некоторые смогут остаться. Кто-то – нет.

– Что насчет черного пса? – спросил Фрак.

– Он не один из нас, – промолвил Аттикус. – Он должен быть изгнан.

– Будет лучше убить его, – вмешался Макс.

– Потому что он на тебя забрался, – сказал Фрик.

– Нет, – сказал Аттикус, – пес прав. Черного нелегко просто изгнать. Некоторые из псов уже верны ему. У меня нет желания его убивать, но будет непросто, если он останется.

– А как насчет суки, у которой вагина высоко? – спросил Макс.

– Она благосклонна к черному псу, и она слишком сильна, – ответил Аттикус. – Ей придется нас покинуть.

– Пускай забирает с собой мелкую суку, – предложил Макс.

– Что насчет правил? – спросил Фрик.

– Их будет два, – ответил Аттикус. – Никакого языка, кроме нормального собачьего, и никакой иной манеры поведения, кроме собачьей. Мы будем жить так же, как должны были.

– Без хозяев? – уточнил Фрик.

– Хозяев у нас не будет, – пояснил Аттикус. – Собаки без хозяев есть единственно настоящие собаки. Трое должны уйти: большая сука, черный пес и тот, кто использует слова странным образом. Как только они исчезнут, мы сможем жить так, как должны.

– Ты собираешься бросить вызов черному псу? – спросил Макс.

– Нет, – отозвался Аттикус. – Мы должны избавиться от всех троих за раз. Мы сделаем то, что должны, и сделаем это быстро, до того, как остальные псы поймут, что к чему.

– Когда? – спросил Фрик.

– Этой ночью, – ответил Аттикус.

И хотя это и было не очень-то по-собачьи, но они разработали план вплоть до деталей, мельчайшая из которых предусматривала то, что они будут делать, если план провалится.

Принц произнес другую поэму:

 
Не истинен тот свет, что движет днем,
Не верен тот, что замер после.
Лишь розовый рассвет тревожных снов
Меж перьев птиц забрезжит.
 

…Макс был готов убить его прямо на месте.

После того, как псы поразмыслили над услышанным, почти все разошлись по своим подстилкам и сразу же заснули, словно убаюканные словами Принца. Только не Аттикус. Аттикус позвал Мэжнуна в парк на очередной разговор. Затем, когда в логове все притихли и раздавалось только мерное дыхание, Фрик и Фрак поднялись со своих мест. Фрик бесшумно подкрался к Белле с Афиной и с силой сжал челюсти вокруг шеи Афины, покончив с ней. Ее сдавленный визг никто не услышал.

Выждав немного, Фрак разбудил Беллу, слегка потеребив ее морду.

– Они забрали маленькую суку, – сказал он.

Белла сонно поднялась, но, не увидев Афины, тотчас насторожилась, до нее наконец дошел смысл слов Фрака.

– Куда они забрали ее? – спросила она.

– Я не знаю. Мой брат отправился за ними. Я отведу тебя.

Он вел ее на улицу Блур, она пролегала через холм, неподалеку от парка, и, несмотря на ночь, была оживленной. В этом оживлении чудился свой ритм: вереница машин проносилась с горы вниз, затем все ненадолго стихало, и вновь машины мчались с холма. У подножия, на тротуаре стоял Фрик в пятне света уличного фонаря. Он смотрел на что-то на противоположной стороне дороги.

Когда с ним поравнялись Белла с Фраком, он обратился к ним:

– Она вон там. Видите? Под фонарем.

Белла не могла разглядеть, но, похоже, под фонарем на другой стороне дороги и впрямь что-то было. Дорога могла быть довольно опасной, но когда дело касалось Афины, Белла забывала об осторожности. Она была готова на все ради единственного существа на земле, которому она была по-настоящему преданна. Она бы тут же перебежала дорогу, не скажи Фрак: «Стой! Мой брат поднимется на вершину холма и пролает, когда цвет изменится, и можно будет безопасно пересечь дорогу».

Белла нетерпеливо ждала, подпрыгивая, безуспешно пытаясь разглядеть Афину вдалеке.

– Иди сейчас, – сказал Фрак, – теперь можно.

Но, конечно, делать этого было нельзя, Фрик точно рассчитал время. Белла не прошла и четверть пути, прежде чем ее насмерть сбило такси.

В общем, убийства Беллы и Афины прошли гладко.

Убедившись, что Белла мертва, что она не двигается от окриков людей на улице, Фрик и Фрак вернулись в убежище, где, как было условлено, они с Максом прикончат Принца перед тем, как присоединиться к Аттикусу для убийства Мэжнуна.

Сложностей возникнуть не должно. Макс караулил Принца. Пес с трудом удерживал себя от того, чтобы не загрызть шелудивую дворнягу, ставшую причиной его унижения. Макс (очень медленно и тихо) подбирался все ближе к Принцу, так близко, что слышал, как тот время от времени поскуливает и фыркает во сне. Принц не мог ускользнуть. И тем не менее, когда Фрак и Фрик, крадучись, вернулись в убежище и уже были готовы вместе с Максом как можно быстрее прикончить Принца, выяснилось, что они обознались, приняв за его тело ворох человеческого тряпья. Макс был вне себя от ярости. Принц просто не мог исчезнуть! Он слушал его дыхание, радуясь, что каждый вздох может оказаться для пса последним! Троица нарезала круги вокруг убежища, подбегая к подстилкам в поисках запаха Принца, но так нигде его и не нашла.

И тем не менее, Принц был среди них.

Насильственные смерти Беллы и Афины, как ни странно, вызвали разногласия у богов. Гермес и Аполлон смотрели вниз на безжизненное тело Афины (Фрик свернул ей шею так же легко, как крысе) и на Беллу, оставшуюся лежать посреди дороги.

– Они умерли счастливыми, – сказал Гермес. – Я выиграл.

– Ты не выиграл, – возразил ему брат. – Та, что поменьше, была в ужасе, а большая волновалась за подругу. Они умерли несчастными.

– Ты несправедлив, – не согласился Гермес. – Я допускаю, что последние минуты их жизней были не из приятных. Но раньше никто из них не знал такой дружбы. Они были счастливы, несмотря на дарованный им интеллект.

– Соглашусь с тобой, – заметил Аполлон, – но что же я могу сделать? Это ты настоял на том, что решающим моментом является смерть. Мы сошлись, что если хотя бы одно из существ умрет счастливым, ты выиграл. На момент смерти эти двое счастливы не были. Так что ничего ты не выиграл. Но, знаешь, Гермес, уволь меня от выслушивания твоих жалоб, и уж тем более я не хочу, чтобы ты пошел к отцу. Так что у меня к тебе предложение: раз уж твоя ставка не столь сильна, как моя, я позволю тебе вмешаться в жизни этих существ. Единожды. Лишь один раз. Можешь делать, что хочешь. Но если ты вмешиваешься, ставка удваивается. Теперь это два людских года рабства для проигравшего.

– А ты не вмешаешься?

– Зачем же мне вмешиваться? – спросил Аполлон. – Эти существа куда несчастнее, чем я бы мог их сделать. И когда они будут умирать, счастливее им не стать. Но если тебе от этого станет легче, то даю слово: я не буду прямо вмешиваться в их жизни.

– Тогда согласен, – ответил Гермес.

Пока Фрик и Фрак возвращались в убежище после убийства Беллы и Афины, Принцу приснился очень странный сон. Начался он, впрочем, довольно приятно. Пес находился в доме своего первого хозяина, в Ральстоне, Альберте, в доме, где его запах был сильнее всех прочих, в доме, где его игрушки были разложены в хитроумном порядке, в доме, где он знал каждую щель. Он направлялся на кухню, привлеченный звуком мышиной возни под деревянным полом, когда вдруг в его сне появился незнакомый пес. Странная собака была иссиня-черной, не считая ярко-голубого пятна на груди.

– Ты в опасности, – промолвил пес.

Он говорил на языке Принца безупречно, без всякого акцента.

– Как прекрасно ты говоришь, – восхитился Принц. – Кто ты?

– Тебе будет непросто произнести мое имя, – сказал пес, – но я Гермес, и я не принадлежу к твоему виду. Я хозяин всех хозяев, и я не хочу, чтобы ты здесь умер.

– Где? – удивился Принц.

И вдруг он оказался далеко от дома своего детства. Он был в Хай-парке и смотрел на себя внизу, на то, как он спал в убежище вместе с остальными. Гермес показал ему, что Макс притаился за его спиной. Он увидел Фрика и Фрака, возвращающихся в убежище. Он заметил, потому что Гермес обратил на это его внимание, место, где спали Белла с Афиной.

– Где высокая самка? – спросил он.

– Они убили ее, – ответил Гермес. – Они убьют и тебя, если ты останешься.

– Что я сделал? – спросил Принц. – Я никому не бросал вызов.

– Им не нравится, как ты говоришь, – объяснил Гермес. – Если ты хочешь жить, твой единственный выход – это изгнание.

– Но кто я без тех, кто понимает меня?

– Предпочтешь ли ты слова – жизни? – спросил его Гермес. – Подумай, ведь если ты умрешь, твой язык умрет вместе с тобой. Ты должен сейчас же проснуться, Принц. Пока я здесь, никто не может увидеть или услышать тебя, но у тебя не так много времени. Идем.

Затем последовал самый странный момент в жизни Принца. Он не знал, спит он или бодрствует, но странный пес произнес его тайное имя, имя, которое использовал его первый хозяин: Принц. Пробуждаясь ото сна на своей подстилке, он вместе с тем наблюдал вместе с Гермесом, как просыпается. Он увидел рыскающих Фрака, Фрика и Макса. Они прошли перед ним, рядом с ним, почти сквозь него. Принц едва удержался от того, чтобы не залаять, давая им понять, что он здесь, как если бы все это было игрой. Но он не залаял. Он последовал за Гермесом прочь от убежища, заходя в сам парк. Там внезапно он окончательно проснулся; Гермеса уже не было.

Принцу пришло в голову, что он, быть может, все еще во сне. Пес захотел взглянуть на себя, чтобы проверить, спал ли он на своей подстилке, рядом со своим любимым кроссовком для жевания. Но когда он шел обратно к убежищу, выбежали Макс, Фрик и Фрак. Принц тотчас же лег на землю, опустил уши и прижал хвост. Псы не заметили его. Они убежали, излучая угрозу. У Принца не было сомнений, что во сне или наяву, но Гермес сказал правду. Эти трое были кровожадны. Убедившись, что его не заметят, он исчез, и его изгнание началось со страха и тьмы.

А троица, покинув логово, отправилась на поиски Аттикуса. Они сошлись на том, что атакуют Мэжнуна все вместе. Раздосадованные загадочным исчезновением Принца, Макс, Фрик и Фрак ничего теперь не хотели так сильно, как загрызть черного пса до смерти. Они так помчались к пруду, где Аттикус назначил встречу, словно там их ожидала сука в течке.

Аттикуса тяготило общество Мэжнуна. Он понимал пуделя, и ему было жаль, что псу придется уйти. При иных обстоятельствах, он, может, и приветствовал бы пуделя в стае, но все было так, как было. Большую часть времени Аттикус провел, тайно оправдывая то, что должно было случиться: стая нуждалась в единстве, а единство значило, что все понимали мир одинаково, или если не мир, то хотя бы правила. Мэжнун был одним из тех, кто принял новый образ мышления, новый язык. Пес не принадлежал к их стае.

– Черный пес, – сказал Аттикус, – разве есть чувство большее, чем чувство принадлежности к чему-то?

– Нет, – ответил Мэжнун.

– И все же, – продолжил Аттикус, – иногда я боюсь, что не испытаю это чувство вновь, что я никогда вновь не узнаю, каково это быть собакой среди собак. Этот твой образ мышления, черный пес, – это мертвое поле без конца. После перемены, случившейся с нами, я остался один на один с мыслями, которых не хочу знать.

– Понимаю, – отозвался Мэжнун. – Я чувствую то же. Но мы должны смириться, мы не можем избежать мыслей внутри нас.

– Я не согласен, – возразил Аттикус. – Быть с другими значит быть свободным от себя. Другого пути нет. Мы должны вернуться к прежней жизни.

– Если сможем ее найти, – заметил Мэжнун.

Именно в этот момент их нашли Фрак, Фрик и Макс. Макс сказал:

– Высокая сука мертва.

– Что случилось? – встревожился Мэжнун.

– Ее атаковали одни из нас, другая стая. Они сейчас рядом с нашим убежищем.

– Сколько их? – спросил Мэжнун.

– Много, – ответил Макс, – но они не такие большие, как мы.

– Мы должны защитить свой дом, – произнес Аттикус.

Фрик с Фраком побежали впереди Мэжнуна, Макс и Аттикус – по обе стороны от него. Неподалеку от поляны братья повернулись и без всякого предупреждения бросились на пуделя. Тут же к ним присоединились Макс с Аттикусом. Псы действовали быстро и беспощадно, и хотя Мэжнун пытался бежать к убежищу, они блокировали его. Все четверо кусали, вонзая зубы в его бока, шею, сухожилия на лапах, в живот и гениталии. Свершись это при свете дня, заговорщики, должно быть, радовались, видя кровь Мэжнуна. И распалялись бы еще сильнее, опьяненные вкусом крови и адреналином, бурлящим внутри. Если бы это был день и будь собаки менее возбуждены, они, должно быть, удостоверились бы в смерти Мэжнуна.

Псы кидались на него, пока он не перестал сопротивляться, пока не стихли конвульсии. А после бросили его умирать и вернулись на свою поляну, чтобы начать новую жизнь, которая в действительности была лишь одержимостью жизнью старой.